Книга любви
Н. М. Ольков





ПОДАРОК СУДЬБЫ



РАССКАЗ ОБ УГОЛОВНОМ ЛЮБОВНОМ ДЕЛЕ, ПИСАНЫЙ КАПИТАНОМ МИЛИЦИИ ШЕШУНОВЫМ

Гражданин редактор!

При сём препровождаю к Вам текстовой материал на 103 страницах, прозаический рассказ с дополнениями в виде вставок из обнаруженных мною в компьютере воспоминаний, а точнее сказать, размышлений жертвы перед принятием трагического решения, в результате которого я был втянут в совершенно неожиданную историю, ставшую завершающей в моей следственной карьере, а так же копий с диктофонных записей опросов по этому делу, учинённых мною в ходе следствия, и расшифрованных потом моею женою Клавдией Андреевной. А разговоры эти, слишком вольные для уголовного дела, чуть не довели супругу мою до полной моей отставки ещё до озлобления начальства и полученной отставки по месту службы.

Находясь не при делах и всё время пытаясь разобраться в этом ужасно запутанном смертельном исходе, я дошел до мысли произвести запись всего мне известного и донести потом до людей читающих и понимающих всю эту сложность, чтобы каждый по мере отпущенного соображения и полученного воспитания сделал своё толкование происшедших происшествий.

Чтобы дать Вам представление, что имеете дело с человеком серьёзным и обстоятельным, спешу сообщить, что после службы в Советской Армии направлен был в Высшую школу милиции, которую успешно окончил и получил назначение по месту рождения и жительства в свой районный отдел милиции, где и служил следователем. За это время такие случались преступления, про которые можно было писать целые тома не только следственных дел, но и детективных книг, каких огромное количество печатают сейчас и распродают, а я покупаю и читаю, потому что очень люблю свою работу и со школьной скамьи собирался быть писателем, но не выходило всё, одно за другим. Сначала в армию угодил, отпахал в Афганистане целый год, потом учеба в Вышке, тоже сильно не попишешь, нас тогда гоняли и по учебникам, и по практикам. А когда самостоятельная работа началась, тут уж совсем не до писания, за день столько сочинишь протоколов и прочих разных документов, что вечером ни на бумагу, ни на что другое смотреть не хочется.

А ведь были события прелюбопытные, такие закрученные преступления, что неделями не бывал дома, а всё изучал обстоятельства и собирал улики, десятки людей опрашивал, чтобы выйти на преступника. К примеру, убийство было в районном центре, так аккуратно замаскировано, что и носа не подточишь. А внешне всё прозаично. Приходит мужик на обед домой, кочегаром в котельной работал, а дом рядом, многоквартирник. Только он дверь открыл своим ключом, на него человек кинулся с ножиком, это он потом так пояснял, а поначалу всё по-другому смотрелось. Когда меня вызвали, и прибыл я к месту происшествия своим ходом, потому что от милиции до того дома триста метров, то обнаружил следующую картину: лежит мужчина на вид лет тридцати пяти, вниз ничком, под ним лужа крови. «Скорая» тут же подскочила, фельдшер Чагочкина констатировала смерть от ножового проникновения во внутренние органы и прямое поражение сердца, это уж потом вскрытие установило. Здесь же присутствует убийца, нож я сразу изъял и приобщил, мужчина сильно психически пострадавший, но говорить может. При понятых начинаю опрос. Говорит, дверь открыл, тот кинулся, а кочегар шустрый оказался, от удара увернулся и ножик выбил, подхватил, да и пырнул. Всё, говорит, в секунды произошло, сразу и милицию вызвал. Прямо детектив американский, а не уголовное преступление.

Надо Вам сказать, что районный центр наш – что ни на есть деревня, все друг друга знают, но я в убитом не нашел знакомого, может, где и встречал, но личность мне не известная. Кочегар тоже сомневается, что когда-то видел этого человека, и как он попал в его закрытую квартиру – ничего пояснить не может. В это время прибежала его супруга, ещё во дворе голосит, что мужа её драгоценного зарезали, а как в подъезд вошла, так и сомлела: муж живехонек стоит, хоть и трясется от нервного переживания, а трупом лежит совсем другой. Тут с ней обморок сделался, повалилась на пол, я веко легонько приподнял, а глаз-то живой, прямо мне в лицо смотрит. Значит, не потеря это сознания, а, напротив, одна видимость, и видимость эта должна иметь причину, которая укажет мне путь к раскрытию убийства. Передаю кочегара, мужа её, своему напарнику, а жену любящую в комнаты завожу и напрямик спрашиваю, где у ней ключи от квартиры и кто есть убитый мужчина. Ключи она по карманам искать не стала, а с тумбочки их спохватила и показывает. А как же, говорю, ты собиралась в квартиру попасть, и как в ней оказался этот мужчина, и почему кинулся он на мужа твоего с ножом, от которого и пострадал? Деваться ей некуда, завыла в голос и всё рассказала. Оказывается, на курорте она была прошедшим летом, и, как водится, завела там роман санаторный, да, видно, далеко дело зашло, коли он к ней через полгода приехал, тайно встречались у подружки одной, там и порешили мужа убить. А коли он приезжий и нигде в селе не показывался, никто на него и не подумает, так, видно, рассуждали.

При понятых я её показания записал, труп на вскрытие отправил, мужа неубитого с собой забрал, чтобы не натворил чего лишнего, хотя, на мой характер, супругу ту надо было на месте отвалтузить, хотя бы затрещину вломить, даже я, как представитель власти, на первых порах сделал бы вид, что ничего не произошло. Удивительные люди эти русские мужики, он не только её не прибил, он худого слова ей не сказал, а потом, всё-таки дело на него в суд передали, а вот по факту заказа, как теперь говорят, на убийство мужа со стороны жены прокурор з возбуждении отказал, и проходила она в суде как свидетель. Кочегара того оправдали, всё в пределах необходимой обороны, это я обстоятельно доказывал, даже специальную литературу читал, а из суда они вместе с супругой домой пошли. Всё это на виду в селе, поначалу дивились люди, мужики гневались на его упрощенческую позицию, но жизнь – сложная штука, как говорил один знакомый доктор, у той пары потом еще двое ребятишек народились, а теперь и не помнит никто про то убийство.

Вот чем не предмет для исследования? За это раскрытие получил я звездочку старшего лейтенанта, а ещё после суда, вечером, как спать уложиться, супруга моя Клавдия Андреевна крепко меня обняла и шепнула вгорячах, что никогда бы такого не позволила, как эта (она назвала заказчицу нехорошим словом). А с женой моей такого сроду не было, чтобы она вдруг слово в постели сказала после отбоя.

Я почему Вам так просторно рассказываю о своей персоне, вовсе недостойной такого с Вашей стороны внимания, если бы не особые обстоятельства. Два года назад дежурю я в опергруппе, это такая команда на всякий случай, чаще всего так и проспим в дежурке, потому что район сельский, спокойный, не сравнить с городом, где проблемы каждую минуту. А тут ночью, точнее, уже на рассвете, будит меня дежурный:

– ЧП на трассе, легковушка заскочила под фуру, сейчас с мобильника позвонил водитель. Собирайтесь.

Садимся в машину, дежурный на «скорую» сообщил, столкновение на десятом километре, едем.

– Вы заметили, мужики, как границу с Казахстаном закрыли, и весь поток пошел через наш район, сколько трупов по дороге собираем?

У нашего медэксперта только и разговоров, что про трупы, толи ему интересно, толи нас дразнит. Я не любитель на дорожные аварии выезжать, такого в другой раз наглядишься – жить не хочется. И что интересно: после такого наглядного пособия тоненько чувствуешь, что жизнь твоя ничего не стоит и на волоске висит, и волосок этот в любой момент может лопнуть, даже вроде к людям начинаешь душевнее относиться, и дома с женой и ребятнёй тоже.

Я как-то подумал, что надо бы людям почаще напоминать, что есть конец всему, вот ты есть, и вот уже везут тебя вперед ногами в кузове грузовика, и толпа идет с веночками и так просто, из любопытства. Я замечал, что умрёт человек или нелепой смертью погибнет, вроде всколыхнутся люди, жалеют, а через неделю уже и не вспомнят. Мне дружок рассказывал, он в Кузбассе на шахте работал, говорит, инженер у них был несносный, и вот сидят они в выходной во дворе, в домино стучат, пиво пьют, и про инженера того разговор зашел. Как только его не гадили, у каждого нашелся пример ему вставить пистон, и подходит к ним мужик из соседнего дома, говорит, что инженер только что скоропостижно скончался от сердечного недомогания. И все тут же начали его хвалить, и у каждого нашлось доброе слово. Неужто надо человеку нечаянно помереть, чтобы о нём сказали приличное?

А насчет аварий с нехорошим исходом эксперт наш прав, гаишники как-то говорили, что в иные дни до тысячи машин проходит за сутки туда-сюда, в основном большегрузы, иномарки, скорости сумасшедшие, порядка никакого. А легковушки между ними снуют, как проморгал, так и смертельный исход. К тому же выпивши многие ездят, особенно кто с деньгами, я сам в рейде был, остановили одного в поддатии, девица полуголая рядом, достает он пачку тысячных, не меньше двадцати, я сразу отошёл, порядков не знаю, а старший взял, мне тоже три тысячи достались. Но это между нами.

Так вот, об этой аварии. Стоит на своей стороне большая машина, «вольво», кузов крытый, груженая. В стороне кверху колёсами лежит легковая, черным цветом, вся измятая, как будто кто её пожевал и выплюнул, марки «мерседес». Рядом человек лежит, мужчина, явно неживой. С фуры двое подбегают, начинают что-то объяснять, но наше дело сначала с человеком разобраться. Эксперт наклонился над ним и кричит:

– Ребята, так это же наш, композитор, как его фамилия..., черт, не вспомню, ну, в общем был наш, теперь всё, готов.

Как и положено, осмотрел машину изнутри, документы изъял, из карманов достал платок, бумажник, деньги тут же пересчитал, да ещё мобильный телефон, откинул крышку, а на экране женщина улыбается. Я эту улыбку всю жизнь помнить буду, потому что пришлось очень близко с этой дамой познакомиться и провести несколько часов в непростых разговорах. Подошла «скорая», труп загрузили, я не хотел, но не утерпел посмотреть. Мужчину этого я знал, он приехал к нам в район как раз в тот год, когда я капитана получил, да так на этом и остановился, а приезжий не очень общался с обществом, был холостяком или разведенным, я справок не наводил в то время, хотя впоследствии пришлось и в его прошлом порыться. Фамилия его скромная, Попеляев, но он о себе громко заявлял, какие-то его симфонии играли в области и даже в Москве, по телевизору показывали, районная газетка об этом писана, а сам он нигде не появлялся, в пьянстве замечен не был, так что для меня никакого интереса при жизни не представлял.

Композитора увезли, и мы взялись за тех ребят, что в «вольво» сидели. Установили водителя и его сопровождающего, у которого обнаружили короткоствольный автомат с липовыми документами. Водитель утверждал, что легковушка круто повернула в его сторону буквально в полусотне метров, так что он уже ничего не мог сделать, только принял вправо, сколько можно, но столкновение случилось ещё на проезжей части трассы, на обочину грузовик ушел уже после удара. Гаишники схемы стали чертить, я прошел по трассе: всё видно, как на рисунке, даже асфальт взрыт, где он вираж заложил. Как водится, повезли шофера на экспертизу, крутили его там чуть не до обеда, я в то время допрашивал сопровождающего. Молодой человек, отслужил срочную, теперь в охранном предприятии при фирме в Новосибирске, почему документы на оружие не соответствуют – ничего показать не может. Да меня это интересует в самую последнюю очередь, мне важно узнать, что он видел до столкновения.

– Я уже не спал, мы за час до этого остановились, умылись, чай вскипятили, попили крепенького, и снова в путь, рассчитывали ночевать уже в теплых постельках. Шли хорошо, может, больше сотни, хотя Андрюха всегда держит предел, то есть, девяносто, а тут машин совсем нет, дорога хорошая, катимся. Легковая та стояла на обочине, так мне кажется, потом фонарик поворотный загорелся, пошла нам навстречу. Свет ближний, потому что не слепил, но скорость, видно было, растёт быстро. Ну, кому какая забота, гони, ментов, извините, нет. Я уж на него и внимания обращать перестал, почти поравнялись, только вижу – метнулся он в нашу сторону, круто, по-моему, даже с визгом, передние шины уперлись в асфальт, а потом удар, несильный, всё-таки в нас тонн сорок, но Андрюха сразу по тормозам и вправо. Только ни к чему всё это, остановились, выскочили, а у него в кювете колеса крутятся. Выволокли водителя из машины в разбитое лобовое, посмотрели – никого больше нет, а он недвижим. Сразу стали звонить.

– Аккумулятор отключили?

– Андрюха сразу клемму сорвал.

Вот такой случай. Меня начальник вызвал и говорит:

– Ты, Шешунов, антимонии не разводи, в деле этом всё ясно, сейчас эксперты машину осмотрят, останется один из двух вариантов: либо неисправность в рулевом, либо он того, сознательно. Неисправность практически исключается, машина новая, второй год в эксплуатации, так что остаётся самоубийство. Так и оформишь. Понял?

Понять-то я понял, что самоубийство, тогда возникают вторые вопросы: а почему он решил свести, так сказать, счеты? Финансовые затруднения? С музыкой не пошло? Любовь случилась неудачная? А, может, кто-то довёл до такого решения? Ну, ума-то нет, я и выпалил начальнику все эти версии. Начальник у нас строгий. Он уже в пенсионном возрасте, но за кресло крепко вцепился, ему лишние проблемы не нужны, потому он мне внятно пояснил, что никто меня не спрашивает о причинах, пусть они уйдут вместе с композитором, а дело надо закрыть именно с такой формулировкой: самоубийство. Начальник ещё раз переспросил:

– Понял? И ничего не перепутай, мне дополнительные проблемы не нужны.

После обеда поехали с прокурором на квартиру погибшего, взяли понятых, ключами, которые в машине были, открыли калитку, и тут пес выскочил, кавказская овчарка, прокурор чуть меня не сбил в калитке, так метнулся спасаться. Стоим, в себя приходим, а кобель с той стороны ворчит, интересуется, будем ли ещё пробовать. Понятые из соседей, говорят, что собака эта никому, кроме хозяина, не подчинится, потому прокурор приказывает:

– Вот что, Шешунов, убивать придётся пса.

– Жалко, – говорю, – собака породистая и умная, может, нашего кинолога привезти?

– Ваш кинолог, – говорит прокурор, – со своей женой пособиться не может, когда она пьёт, а тут самостоятельная собака умной породы. Приказываю: стреляй, у меня времени нет тут с тобой время терять.

Пришлось стрелять, да первой пулей только ранил, потом добивал, жалко. В дом вошли тоже с ключами, давай досмотр делать. Вот вроде состоятельный человек, такие денжищи, а жил скромно. В доме только кухня отгорожена и ванная комната, в большой зале стол обеденный и для работы, как письменный, два кресла с диваном, закинуты пледом, кровать большая, не заправлена, цветастое бельё, наверно, модное, у нас с Клавдией Андреевной такого нет, а в углу стоит белый рояль. Я роялей сроду не видал, подошел, стукнул по клавише, и такой она жалостливый звук издала, что понятая моя заплакала:

– Какого человека сгубила, сучка, а не бабочка, он все на музыке играл, летом хорошо слыхать, бывало, копаюсь в огороде, а он плачет, страдает, это прямо как наяву понятно.

– Так громко плакал? – спросил прокурор.

Женщина обиделась:

– Да в музыке это, такая боль, такая боль!

А я к ней про бабочку:

– Почему вы решили, что бабочка какая-то виновата?

– А кто же ещё? И возил он её, и сама приходила, она ведь тоже свободная, они и не скрывались.

– А кто, фамилия какая?

Женщина плечами пожала:

– На лицо знаю, но приезжие они, не наши, а зовут Нина, она в комхозе на кассе сидит.

Я достал из сумки композиторский мобильник и открыл фотографию. Женщина кивнула: она.

В книжном шкафу, забитом книгами и большими тетрадями с нотной грамотой, в деревянной шкатулке я нашёл паспорт на имя Попеляева Ильи Данииловича, 1968 года рождения, женатого на Луизе Альфредовне Вандельберг, вписан сын Альфред, бывшая прописка в областном центре, и в нашей местности тоже зарегистрирован.

Прокурор включил компьютер, обозрел вспыхнувший экран и ничего интересного не нашел, я же обратил внимание на папку с названием «Нина», тут же на столе нашел флэшку и скачал на неё папочку. Как потом оказалось, правильно сделал, хотя к добру это не привело.

Оформил запрос на расшифровку телефонных разговоров с композиторского мобильника за последние пять суток, собрал к вечеру до кучи все материалы по делу: заключения технической экспертизы, службы ГИБДД, показания водителя и сопровождающего с «вольво». Никаких неисправностей в автомобиле не обнаружено, рулевое управление и тормоза в порядке, но вот медицинское заключение прямо удивило: ни следов алкоголя, никаких наркотических опьянений. Что же получается? А получается, что в полном осознании своих действий метнулся наш композитор под грузовик с целью покончить с жизнью.

В конце дня еще раз выехал на место, нашел стоянку его последнюю, по окуркам обнаружил, в его рубашке, в нагрудном кармане пачка сигарет была под названием «Кент», вот такие окурки, пять штук, нашел я на придорожной стоянке. Выходит, долго стоял, размышлял, принимал решение, надо бы отметить, что не самый лучший вариант выбрал, все-таки водителя фуры в неловкое положение поставил, так и будет мужик всю жизнь мучиться, что под его машиной человек погиб. А, может, выбирал машину встречную понадёжней, чтоб сразу... И почему всё это случилось ранним утром? Он, выходит, всю ночь мучился, пока придумал себе погибель? В общем, вопросов у меня получилось так много, что я решил оставить до утра, и уж потом писать отказную по факту несчастного случая.

Прихожу домой, жена ко мне с новостями:

– Ты слышал, Толя, что мужчина под машину встречную бросился? Вот до чего любовь доводит человека, если он любит. Все женщины об этом говорят. Чего ты молчишь? Вам теперь, олухам, и сказать нечего, про такую любовь только песни складывать.

О том, что дело это у меня, помалкиваю, только спросил:

– А с чего это вы взяли за любовь? Может, он от долгов прятался или от музыкальных своих проблем?

Клава с жалостью на меня посмотрела:

– Да все женщины в восхищении, и жалеют его, воспитанный человек высоких чувств, таких уж и не бывает совсем. Какие долги? Он за свои симфонии большие деньги получал, банковские говорили.

(Тут надо отметить, что по этой подсказке жены я утром запрос оформил в банк и получил справку, что на счете композитора Попеляева 365 тысяч 182 рубля и 48 копеек, так что версия о финансовых проблемах отпадает, я к ней больше и не возвращался).

А что касается любовной линии, то Клава мне пояснила, что холостой композитор имел связь с женщиной местной, несколько лет, а потом что-то случилось, вроде как сперва он от неё отшатнулся, а потом она ему отказала, вот он и переживал. Новость эта мне показалась важной, потому что обнажилась первопричина самоубийства, и я обязан проверить, есть ли связь между конфликтом с этой женщиной и трагической гибелью отвергнутого мужчины. Напрямую спрашивать Клаву об этой женщине небезопасно, она у меня страшно как ревнивая, хотя, признаюсь честно, никаких улик против меня у неё никогда нет. Может, и случались кой-какие грешки по нетрезвому делу в командировках, но я и сам через неделю про них забывал, а так, чтобы серьёзно – не было у неё на меня никакого компромата. Но – ревновала, потому пришлось сказать:

– Я, Клава, про этот случай больше всех знаю, потому что с пяти утра им занимаюсь. А вот про бабочку эту ты мне скажи, что она за птица?

– Во! – обрадовалась Клава. – У полюбовника ещё ноги остыть не успели, а у тебя уже и уши навострились! Заинтересовался!

Я испугался:

– Клава, это у меня профессиональный интерес, не просто так!

– Конечно, не любительский! – угрожающе согласилась Клава.

Всё, опрос надо прекращать, иначе опять придётся спать на диване. Отложил до утра, в рабочем порядке буду этой женщиной заниматься. Судя по всему, тут ключ к трагедии.

И надо Вам заметить, что я не ошибся.

Утром прежде всего пошел в коммунальное хозяйство, на первом этаже сидит его бухгалтерия и расчетная касса. Подхожу к окошечку, вижу, за столом женщина не очень молодая и не очень красивая, явно не та, о которой речь. Спрашиваю, где постоянный кассир, отвечает, что приболела, вот, замещает.

Да, знакомство не состоялось. Зато к обеду пришел ко мне Альфред Попеляев-Вандельберг, сын погибшего, пришел, потому что ключи от дома к делу приобщены и находятся у меня в сейфе, а дом опечатан. Предъявил он паспорт, спросил подробности несчастного случая, я сказал, что произошло столкновение со смертельным исходом, больше никаких подробностей.

– Этого следовало ожидать. – Сын сказал фразу как-то безразлично, как о постороннем. – Я могу забрать... отца, мы хотим похоронить его в городе?

Надлежащую бумагу для больничной анатомки я ему выправил и сказал:

– Ключи я вам дам, только из дома ничего пока не выносите, в наследство вступите в установленном порядке, я вообще-то должен проследить, но доверяю, возьмите какую нужно одежду. Гроб вы привезли?

– Да, от союза композиторов идет машина.

– Значит, сегодня и увезете?

– Конечно.

– Прощание устраивать не будете?

– С кем ему тут прощаться? Не думаю, что кто-то придёт. Хотя, если ваш обычай того требует, постоим у дома, всё-таки жил здесь пять лет, знакомые, очевидно, есть.

Это уж потом меня посетило: а почему сынок родной ничего о причинах не спрашивает? Не мог же он поверить вот так сразу, что столкновение случайное. Вовсе не интересует его это? Вот семейка, хоть и распавшаяся, видно, не от добра он подался в деревню. Ну, ладно. Договорились, что в четырнадцать часов машина с покойным будет около дома. Я пошел провожать. Может, не столько провожать, сколько посмотреть на провожающих, и больше всего меня интересовала кассирша Нина, внезапно приболевшая. Придёт или не придёт? Мне бы к тому времени папочку компьютерную посмотреть, точнее бы свои намерения формулировал, но и так чуял: придёт, и по поведению её смогу определить, насколько она причастна.

К двум часам народу собралось много, подошла «газель», открыли задние двери, кто-то принес табуретки, гроб вынули и водрузили на постамент, открыли крышку. Должен Вам сказать, что я был поражен, как красив человек по смерти, если он перед тем испил всю чашу горя и страданий и сознательно перешел границу недозволенного. Лицо гладко выбрито, волосы причесаны чуть набочок, кожа чистая и сухая, и как будто усмешка в губах. Ну, это мне могло и показаться, хотя действительно, покойный был очень красив. Среди народа больше соседи по улице, есть и от властей, но опричь всех я отметил крепкую молодую женщину в черной косынке, закрывшей половину лица, она стояла поодаль, одна, стояла и смотрела на покойного. Я только глаза её видел, она не плакала, но в глазах была разлита вина, я даже опасался, что она может кинуться и просить прощения. Но она ушла первой, не останавливаясь и не оглядываясь. Я отметил, что многие соседи осуждающе на неё смотрели и переглянулись, когда ушла. Г роб скоро закрыли, и машина тронулась, я пошел в отдел.

Тут и зарядил в компьютер содержимое флэшки. Конечно. по человеческим понятиям смотреть сугубо личные записи или фотографии без соизволения хозяина неприлично, но у меня профессия такая, я личными, даже интимными подробностями интересуюсь не из любопытства, а по служебной надобности, чаще для пользы самого потерпевшего. Правда, в нашем случае композитору уже легче не станет, а вот душа его непременно воспользуется оправдательными мотивами, если я таковые обнаружу, тем более, а я это знаю, душе самоубийцы особенно тяжело на Божьем суде, и смягчающие обстоятельства очень даже кстати могут оказаться.

Знаком я был когда-то с одним стариком, странненький такой дедок, очень верующий, в деревне Полудёнка жил. Обокрали там магазин, я приехал, всё осмотрел, надо вора искать. По всему видно, что кто-то из своих, глубокой ночью чуток не хватило до полного удовлетворения потребности, вот и стряхнули замок, несколько бутылок водки взято да килька в томатном соусе. Стал я деревню обходить и с каждым жителем беседовать, разговариваю обходительно, а сам принюхиваюсь, не знатко, конечно, воздух втягиваю, чтобы обиды не нанести, но винный дух ищу. Как только уловлю, сам себе думаю, так и дело в кармане. Подошел к очередному домику, старик этот выходит. Здороваюсь.

– Неправильно ты здравствуешься, от Пасхи до Троицына Дня следно говорить «Христос Воскресе», а я тебе ответствую «Воистину Воскресе!».

– Я, дедушка, неверующий, и вообще милиционерам запрещены политические взгляды. Мы государевы люди.

– Добром хвалишься, сынок! Что безбожником возрос – не твоя вина, а власти безбожной, а насчет политики ты ошибся, туман всё это, в обществе от политики ни в какой милиции не укрыться. Ты государству служишь, а не Государю, потому в политике как в репье, только тебе это понимать запретили. Ну, ладно. Обнаружил грабителя?

– Это, дедушка, вор, а не грабитель, кража со взломом.

– Да взлом-то невелик, скибочка там была шутейная, соплёй перешибёшь, да и унесли самую малость.

– Всё равно, дедушка, преступление, грех по-вашему.

– Грех, – согласился дед, – Вор грешен раз, за то, что украл, а ты десять раз.

Я возмутился:

– А я-то почему?

Дед спокойно подводит:

– Потому что на десятерых уже подумал. И душе твоей придётся за всё ответ держать на Божьем суде.

– Дедушка, а суд там такой же, как у нас?

– Нет, там суд справедливый. Нет ни прокуроров, ни защитников, Господь сам всё знает, и положит на чаши твои добрые дела и недобрые, какие перетянут.

– У вас на центральной усадьбе девчонка с молоканки повесилась от недостачи сливок, а потом документ нашли и недостачу восстановили. Я сам её из петли доставал, молоденькая совсем, лет восемнадцать. Вот ей какой суд?

– Что сама себя жизни лишила – грех, на ней вина, а поскольку пошла на смерть от чистоты совести перед Богом и людьми, верю, что будет ей снисхождение и прощение, я уж молюсь за неё, хотя по всем правилам запрещено это.

Мы с тем дедом потом частенько встречались, любопытный старик и говорун, всё про Бога и Православие, наш начальник, когда времена переменились, даже приглашал его для беседы с личным составом. Я кое-что через него усвоил, правда, верующим не стал, но поселилось опасение, что за все дела свои отвечать всё-таки придётся, гак что оглядываюсь, хоть и не всегда. А вот слова его о прощении греха самоубийственного вдруг во мне всплыли и стали толкать к действию, чтоб найти оправдание композитору. Через это пришёл я к интересным наблюдениям и выводам, о которых потом расскажу.

Вот тут уместно привести свидетельство самого пострадавшего композитора, что я и сделаю, и ещё заранее хочу Вас предупредить, что буду и дальше, где уместно, вставлять выдержки из дневника Попеляева. А к письмам, написанным для дамы сердца во дни сильных душевных волнений и даже терзаний, мы вернёмся в тех местах нашей с нею беседы под диктофон, где потребуется подтвердить или же, напротив, опровергнуть её показания.


ЭТО САМАЯ ПЕРВАЯ ЗАПИСЬ, ОТ 2000 ГОДА, ЯНВАРЯ МЕСЯЦА

«Постоянно корю себя за неумение фиксировать факты жизни, размышления и прочее, эти самоупрёки возникали в связи с дневником, а точнее сказать – с его отсутствием, потому что изначальное желание делать систематические записи до сего дня не реализовано. Еще в консерватории читал по настоянию профессора Вандельберга письма и дневники великих композиторов, писателей, художников. Поразительно хорошо они писали, в девятнадцатом веке сама жизнь учила излагать свои мысли на бумаге, потому что нельзя было позвонить и ограничиться рублеными фразами при постоянном упоминании телефонистки, что до конца разговора осталось столько-то минут, сложно было приехать, например, из Екатеринбурга в Омск. Потому писали письма, подробно и очень живописно рисуя свою жизнь, встречи, прочитанные книги, даже погоду. И вели дневники, наверное, это было хорошим тоном, дневникам доверяли самые сокровенные мысли и дела, ни мало не заботясь о том, что кто-то из домашних отыщет сердечное, и будет доводить секретами до отчаяния. Для дневника я прикупил в канцтоварах толстую общую тетрадь в клеточку, потому что кроме нотного стана признаю только такую бумагу, и начал записывать впечатления каждого дня.

Жидковатые были записи, на глубину и осмысление не хватало ума и времени, после учебы попал в драматический театр и несколько лет писал музыку для спектаклей, спектакли были плохие, музыка тоже, а о дневнике забыл напрочь. Далее женитьба на дочери профессора Вандельберга Луизе, переход в консерваторию, успешная работа на кафедре и череда премьер моих музыкальных опусов, которые общественность дружно называла талантливыми, а пресса регулярно сообщала о новых концертах. Цветы, аплодисменты, деньги – всё свалилось на меня вдруг, я был безмерно счастлив. Родился сын, назвали в честь деда Альфредом, хотя я тихо протестовал. Жизненный триумф продолжался, тесть несколько раз вывозил меня за рубеж, где тоже организовал неплохие отзывы. Как-то после третьего, кажется, исполнения в Голубом зале консерватории моей новой симфонии ко мне подошел очень пожилой человек, я бы сейчас даже назвал его стариком. Он был сед, хотя борода и усы не старили его, чуть сгорблен, но довольно свеж лицом и с хорошим голосом.

– Молодой человек! – сказал он. – Понимаю, сейчас у вас нет времени, но я оставлю свой гостиничный телефон, вы постарайтесь связаться со мной не позднее завтрашнего вечера, мы должны встретиться, и я вам расскажу кое-что о вашей музыке. Вам интересно? Поверьте, это нужная встреча.

Странный разговор, но почему-то мне он таким не показался, сразу после обеда я был свободен, позвонил, хозяин встретил меня в коридоре, проводил в номер, указал на кресло.

– Спасибо, что не сочли меня чудаком, моё имя Прохор Парфёнович, я из староверов, профессиональный музыкант, долгое время служил в Московской консерватории, работал с молодыми, пока мои представления о сущности русской музыки, будучи продекларированными на одном из собраний, не разошлись с мнением подавляющего большинства. Теперь свободный художник, пригрел меня при своём дворце культуры один крупный руководитель, из русских, платит какие-то деньги, а я в областных городах ищу остатки нашей музыкальности. Вашу симфонию прослушал дважды, не протестуйте, а примите, как есть. Вы, безусловно, талантливы, но... куда вы идёте, самому вам понятно? Техника неплохая, сколочено добротно, и звучит вроде складно (помните, было такое слово в русском языке, лад, складно?), а за душу, простите, не берёт. Вы здоровый красивый русский человек, умный, надо думать, почему же не видите, что происходит в мире, что творится с нашей страной, с народом?

– Простите и вы, – я остановил его не очень тактично. – Мы говорим о музыке или о политике?

– А вы умеете находить разницу? То, что я вчера слышал, не несет никакой человеческой информации, там нет страстей и страданий, чувств нет, хотя есть музыка, мелодия, и вам этого достаточно?

– Вам не понравилась симфония? В этом нет ничего неожиданного, да и трагедии никакой нет, как говорят, кто любит попа, а кто и попадью.

Прохор Парфёнович поморщился:

– Зачем вы так о священстве? Не богохульствуйте, допускаю, что атеист, но церковь и вера – часть нашей культуры, надо бы поаккуратнее. Хотя – это мелочи. Вернёмся к симфонии. Я уже говорил о достоинствах, а теперь скажу суть. Ваша симфония – это «Черный квадрат» Малевича, можно пройти мимо и не заметить, а можно с умным видом стоять часами и глубокомысленно напрягать остатки мозга. Музыка не просто сумма звуков, это и нервы, и боль, если человек не вздрогнул, не уронил слезу, кулаки не сжал – разве это музыка? Я не буду обращаться к нашей классике, вы её должны знать не менее моего, прислушайтесь, присмотритесь, в ней жизнь во всех её проявлениях, и в прекрасных тоже. – Он помолчал. – Вы можете рассказать о себе?

Вспоминаю теперь, что не очень приятным был этот разговор, но биографию свою рассказал, и про деревенское детство, и про учителя пения, который впервые показал мне ноты, и про учебу в музыкальном училище, потом в консерватории. Упомянул и профессора Вандельберга.

– Это ваш тесть?

Меня это задело:

– Разве тесть имеет отношение к моему творчеству?

– Не имеет, если вы гак считаете. Не сердитесь на меня, я вас не перевоспитываю и не перевербовываю, просто хочу, чтобы талантливый человек раскрылся во всю силу отведённого Богом таланта, а не растратился по глянцевым афишам. Попробуйте уехать в родные края, в детство своё, не может такого быть, чтобы душа не отозвалась, ёкнет сердце. Поживите, не спешите писать, просто подышите тем воздухом. Я оставлю вам свои координаты, это вас ни к чему не обязывает, но если вдруг... Можете меня найти, всегда к вашим услугам. Если нет – эта наша встреча последняя, и за нее благодарю.

Мы расстались совсем не дружелюбно, но этот старик внес сумятицу в мою жизнь. Я стал думать, а занятие это, должен признаться, довольно затратное, оно приводит к выводам. Вот и получилось, в конце концов, что музыка, еще вчера казавшаяся мне совершенством, вдруг слышалась какофонией, несуразицей, бредом. Я с ужасом поймал себя на том, что ни разу не работал с вариациями на русские темы, хотя были венгерские, персидские и цыганские мотивы. В одной ученической ещё пьесе упражнялся с еврейской народной песней. Но с русскими никогда. Как так получилось – не могу понять. Упущение? Конечно, и сигнал мне показался значительным».


А ЭТО УЖЕ ФЕВРАЛЬ МЕСЯЦ

«Через год я высказал на семейном совете желание пожить в деревне, что сразу вызвало энергичный протест Луизы и её отца: что тебе там делать? Деревня уже давно не та, что вдохновляла композиторов прошлого, народ выродился, песен старых там не услышишь, а только пьянство и грязнословие в этой глухомани. Я проявил неожиданную твёрдость и объявил о скором отъезде. Жена, конечно, сопровождать меня отказалась, у неё выступления каждый день, она концертмейстер в филармонии, да и сына надо воспитывать не вблизи скотных дворов, как она выразилась.

А я поехал к «скотным дворам», выбрал райцентр, в котором никогда не бывал, а он всего в полусотне километров от родной деревни, снял комнату у хозяйки, ходил на рыбалку и в лес просто так, без всяких целей. Иногда выезжал на родину. Странные чувства возникали во мне. Я заходил на кладбище, которое называли у нас могилками, стоял у заросших травой и кустарниками бугорков, помня, что здесь покоятся отец и мать. Сколько лет не бывал тут, а ведь никого нет, кто бы мог успокоить эти холмики, приласкать, окропить слезой. В местной мастерской заказал памятники, установил с помощью мужиков, которые так и не могли меня вспомнить. В деревне нашел место, где мы жили, там теперь пустырь, прореха. Было очень грустно. Возникали незнакомые ранее звуки, они пытались выстроиться в порядок, зазвучать стройно, но я гасил их, говоря себе, что не время, ещё рано, пусть всё бродит и ищет места.

Через месяц вернулся домой, жена встретила без радости, сын не вышел для объятий, а прислуга Василиса со слезами выговорила мне, что уехал и оставил жену, а тут не всё ладно. Ничего более добиться от неё не мог, за слезами сохранила потревоженную тайну. Вечером после застолья Луиза с горькой усмешкой призналась, что встретила мужчину и имеет к нему серьёзный интерес. Я не стал домогаться гнусных подробностей, уехал к товарищу, утром попросил бывшую жену собрать мои вещи и прислать их по адресу. В тот же день уехал в деревню, которую только что покинул, нашел приличный домик, купил, оборудовал всеми доступными благами сельской цивилизации, привез рояль. Инструмент пришлось разбирать, потому что в двери он не входил, народ сбежался смотреть на диковинку. С первых дней положил за правило ни с кем не общаться, чтобы не растрачивать время, только прежняя моя хозяйка приходила три раза в неделю что-то приготовить и прибраться.

Здесь самое время обозначить, почему я вдруг вспомнил о дневниках. Признаться, жизнь моя при втором деревенском пришествии складывалась не очень хорошо. Грех говорить, но не было у меня к Луизе того, что называется любовью, ко времени расставания уже нет, хотя женили нас не насильно. Наверное, были чувства, но то не любовь, а увлечение, страсть молодая, и даже перспектива породниться с влиятельным профессором в том числе. И всё равно места себе не находил, глодала обида, сознание обманутости, измены.

Мне показалось, что будет лучше, если сниму с себя напряжение сбросом информации на другие носители, читал где- то у психологов. Потому вернулся к дневнику, правда, в компьютерном варианте».


МАРТ, 2000 ГОД.

«Получил по почте извещение на оплату коммунальных услуг, узнал у Ефросиньи Михайловны, где нужно платить, пошел в коммунальную контору, нашел окошко кассы. Молодая женщина шваброй, обтянутой влажной тряпкой, протирала в комнате пол. Увидев меня, она улыбнулась и сказала:

– Обождите минуточку, я прошоркаю пол, а то пыль и жарко, котельная рядом и топят сильно.

Она медленно и тщательно двигала швабру, раскачиваясь и немножко клонясь, поневоле демонстрируя своё крепкое и сильное тело. Я был скрыт амбразурой окошка и мог безнаказанно её наблюдать. Лицо очень приятное, чистое и открытое, волосы гладкие и собраны на затылке, улыбка светлая, лучистая, прямо с картины, и голос мне показался грудным и немножко детским. Мне очень хотелось, чтобы она заговорила, и я спросил:

– Может, мне попозже подойти?

Она подняла на меня глаза и улыбнулась:

– Какой вы нетерпеливый, – сказала она одобрительно. – Обождите, я только руки обтеру.

Неправильная, но милая и непосредственная речь её показалась мне музыкой, даже поправить её не следовало. Она приняла деньги, квитанции вместе со сдачей положила прямо в ладонь, коснувшись моей руки. Я смотрел в её глаза, она смутилась, чуть покраснела и принялась перебирать бумаги. Оставаться более неприлично, я вышел на крыльцо.

Это теперь я понимаю, что влюбился, как мальчишка, с первого взгляда, а тогда стоял и чувствовал, что вливается в моё сердце незнакомая раньше сила, душа поет. Я тысячу раз слышал это выражение и сотню раз сам говорил, но всё это было неправдой, хотелось, но душа не пела тогда, а вот теперь в ней разрозненные звуки соединяются в тонкую светлую мелодию. Я медленно пошел к своему дому, медленно, стараясь не отвлекаться, чтобы не расплескать мелодию, дома сел к роялю и стал играть. Никогда до этого музыка не рождалась так легко и просто, я оставил клавиши и ста! бросать ноты на бумагу. Я не помню времени, сколько прошло часов, но листы уже покрыли пол, а музыка всё звучала... Мне потребовались сутки, чтобы привести в относительный порядок эти наброски, отдельные куски проигрывал и находил их очень неожиданными, такого я никогда не писал.

С этого дня жизнь моя переменилась, в ней образовался смысл, каждое утро я приходил к её кассовому окошку и оставлял записку с просьбой о встрече. Несколько вечеров кряду не мог её перехватить, она исчезала из конторы и пропадала. Конечно, неловко вылавливать женщину на улице, разговоров я не опасался, но боялся резкого её отказа. В окошке она меня воспринимала стеснительно и вроде радушно, а среди людей? И вот, кажется, это была пятница, я со стороны увидел, что она выходит из конторы, чуть помедлил, тихонько подъехал, открыл дверь:

– Садитесь, до дома вас довезу.

Она села. До чего загадочна человеческая натура, совсем не знаком с женщиной, несколько раз видел только лицо, а вот сидит она рядом, и словно родное и до крайности близкое мне существо. Когда дверца захлопнулась, понял, что не упущу возможности, всё скажу, другой такой случай может не представиться. Перед собой скрывать не станешь, не красавец я, да и других отличительных особенностей не имею, как-то классической фигуры и играющих мускулов, потому с девушками отношения чаще всего возникали по их инициативе или с явного намёка. Луиза не в счёт, тут особую роль сыграл папа, теперь я это отчётливо вижу. Так что имею дело по существу с первой настоящей влюблённостью, потому страх быть отвергнутым глушит волю и вяжет язык.

Честно сказать, плохо помню тот вечер, мы выехали на трассу, где есть карманы для стоянки, я рассказывал какие-то смешные истории, она чуть оттаяла от смущения, поделилась, как в эти дни пряталась от меня, потому что стеснялась. Мне достаточно было только убедиться, что у неё нет сколько-нибудь серьёзных оснований отказать мне во встречах, и я в этом убедился, потому что она косвенно, не думаю, что специально, не столь искушённая натура, призналась, что в последнее время вечерами сидит дома.

– Наверно, от женихов отбоя нет? – спросил я.

– Не буду жаловаться, подкатывают, но это всё несерьёзно, а так, чтобы для жизни – теперича таких мужчин нет.

Я закрыл тему, потому что было бы крайне опрометчиво заявить, что я серьёзный мужчина и с большими намерениями. Подвез её к домику на окраине села, она согласилась завтра вечером выйти по моему звонку, и с улыбкой хлопнула дверью. По силе удара я понял, что прежде ей не доводилось иметь дело с приличными автомобилями....

На днях заходил в библиотеку полистать областные газеты, да их совсем нет, только официальная правительственная с множеством портретов губернатора, но на столике увидел скромную книжечку «Гриша Атаманов». Полистан, оказалась повесть о крестьянском восстании 1921 года «против жидов и коммунистов», а Гриша – личность историческая, командовал повстанческой армией в этих краях, молодой человек двадцати трёх лет, после трёх месяцев сопротивления своими же был обвинён в измене и расстрелян. Попросил книжечку, читал всю ночь, картины яркие, краски густые, звуков много: и крестьянского труда, и метелей с ливнями, и боёв неравных. Несколько образов так и просятся: посмотри, как мы хороши, сколь колоритны и у каждого свой голос. Узнал про автора, житель здешних мест, даже телефон нашли.

Высказал писателю свои соображения насчет Атаманова, а он о либретто представления не имеет, хотя к идее написания оперы отнёсся спокойно, сказал, что на всё согласен, только главную мысль повести искажать не позволит. Пришлось созвониться со старым приятелем из Екатеринбурга, он там во все дырки ходок, выслал ему книгу, через месяц получил либретто. Поехал к автору, тот прочитал и заплакал: ни в коем случае нельзя такими показывать русских мужиков. Пообещал через пару недель привезти свой вариант. Удивительное дело, либретто никогда не писал, оперу живьём слушал ещё в студенческие годы, а материал выдал очень подходящий, много природы, героические картины сопротивления, душевная любовная линия, причем, в трёх вариантах – полный простор для композитора,

Я начал работать. Чтобы не ходить проторёнными тропами, попросил Ефросинью Михайловну собрать старушек и попеть старые проголосные песни. Долго ничего не получалось, пока гости не осмелели и не приняли по стаканчику настоящего итальянского вина.

Несколько недель безоглядно сочинял новую музыку. Ни один из наработанных, отточенных и довольно верных приёмов тут не действовал, да и не мог быть допущен, не его это стихия, зато призваны были новые звуки, впервые попробован хор мятежников на фоне колокольного звона – получилось, даже мурашки по коже, когда представлю его в исполнении филармонического хора. Складывается любовная линия Григория и Глаши, интересен будет дед Ероха со своим пронзительной арией о так и несостоявшейся любви к девушке, имени которой теперь уже и не помнит. А ещё раньше надо широко показать становление нового сибиряка беглого из Расеи преступника и воспылавшую в нем страсть к Вере Тагильцевой, будущей матери Григория.

Мне страшно интересно работать, вечерами Нина приходит, что-то готовит, я в это время переписываю ноты или другую работу делаю, которая не боится остановок. Сегодня бросил всё и на кухне рассказывал Нине о будущей опере, даже спел несколько арий. На неё это не произвело впечатления, но она улыбнулась и чмокнула меня в щёку».

Чтобы не возбуждать повышенного интереса общества к происшествию и к даме, виновнице, как я понимал, трагедии, не стал вызывать повесткой, а на второй день подошел к окошку кассы и тихонько сказал, что жду её после пяти часов в четырнадцатом кабинете. Мне важно было заметить реакцию, но ничего нового не увидел, она согласно кивнула и забыла про меня, уткнувшись в бумаги. Такое поведение не совпадало с моим предположением: если она чувствует себя виноватой, а она не может этого не чувствовать, потому что всё село так считает, и даже вслух люди говорят, то почему так спокойно восприняла вызов в милицию? Не понимает ответственности или не боится, потому что прямо-то не виновата? Сама дошла до такого поведения или кто-то научил? Представьте, как я был ошарашен, ждал испуга, а потом в кабинете истерики, раскаяния и пр., а столкнулся с безразличием, каким-то даже скучным. Она пришла вовремя, остановилась напротив стола и потупила глаза.

Тут я должен её описать, потому что раньше сделанные заметки больше возникали под влиянием из ряда вон ситуаций, например, при гробе. Конечно, это влияло и на её состояние и на моё восприятие, а когда она вошла в кабинет и остановилась у дверей, вот тут я мог её разглядеть и составить представление. Итак, роста она высокого, конечно, не сказать, что в небо дыра, но росленькая и на ногах стройная, только в нижней части широковата как раз настолько, чтобы дразнить и неловкость у мужчин вызывать. И талию сохранила, а в тридцать пять это не каждой дано, хоть и говорят, что баба ягодка опять. Я по своей погонюсь, какая там ягода... А вот грудь слабовата, конечно, в руки есть чего взять, но не то, что у моей Клавдии Андреевны. Бровки подчищены и в ниточку сведены, только не вульгарно, а с любовью и никак не злобно, больше с вызовом и надменностью, может быть, и не осознанной. И ротик примечательный, небольшой, даже маленький, губы чуть вздернуты, самую малость, опять же чтобы дразнить и звать. Такие целовать очень даже приятно.

Вот такая она передо мной нарисовалась, и должен был я вести дознание. Заполнил все анкетные данные и спросил:

– Вы догадываетесь, по какому вопросу я вас пригласил?

– Догадываюсь. У меня позавчера по кассе не хватило полторы тысячи.

Я оторопел:

– И что?

Она пожала плечами:

– Просчиталась, наверно, но сейчас вернуть – у меня нет, только через неделю отец пенсию получит. Я же сказала, а главбух, видно, ждать не захотела.

Да, неловкое положение, но надо всё разводить по своим местам, напомнить ей о более сложной проблеме, чем кассовая недостача.

– Я пригласил вас совсем по другой причине. Меня интересует всё, что вы можете сказать о погибшем Попеляевае в автомобильной катастрофе и про ваши с ним отношения.

Она вздрогнула, лицо помрачнело, и глаза стали такими, какие я видел при прощании у гроба – глубокими и темными.

– Спрашивайте, я скажу, а так – не знаю, что вам надо.

– При каких обстоятельствах вы познакомились?

– Никаких таких обстоятельств, ровно пять лет назад, когда он здесь жить стал, подъехал на машине вечером к работе, довез до дому, а на другой день выходной, суббота, пригласил в гости.

– И вы согласились?

Она улыбнулась, видно, эти неожиданные воспоминания напомнили то далекое время, тогда ещё приятное для неё.

– Не согласилась я, хоть и пообещала, а вечером не вышла, потом еще целую неделю скрывалась от него,

– Он что, преследовал?

– Нет, он меня не преследовал, просто приходил и оставлял на кассе записку с просьбой, он культурный и обходительный... был. Я его стеснялась, ведь старше намного, мне тогда тридцать было, да и совсем другой человек, композитор, про него тогда разное болтали, что богатую семью в городе оставил, что вроде как больной по мужской части.

– И всё-таки как вы встретились?

– Это тоже надо?

– Без интимных подробностей, но надо.

– Вот так же в пятницу он меня у работы посадил в машину, отъехали в сторону, он и говорит, что глупо я от него прячусь, что нравлюсь ему и всё такое. Я тогда ни с кем не встречалась, приняла одного, все надеялась наладить жизнь, да и тот пьяница оказался, хотя знакомые уверяли, что порядочный. Выгнала, с месяц назад, и вот Илья Данилович появился. Я в тот вечер вышла, как обещала, он не упрекал, что избегала, только рад был до крайности... Вам это тоже говорить?

– Да, если можно.

– Отчего нельзя, теперь всё можно. Он такой радый был, что я пришла, веселый, всё какие-то забавные истории рассказывал, смеялся, прямо ребёнок радостный. У меня стеснение пропало, и хорошо мне. Потом Илья предложил к нему поехать, так и сказал: посидим, поговорим, я тебя ничем не обижу, без твоего разрешения даже за руку не возьму. Да мне чего терять? Приехали, у него стол накрыт, вино дорогое, свечи, фрукты и еда всякая, я такой и не видела. Когда он свечи зажег, я спросила: а если бы я не вышла, куда это всё? Он улыбнулся, говорит, что каждый вечер вот так готовился, когда меня ждал. Мне даже неловко стало.

Она помолчала.

– А вам не показалось странным, что он вас в первый же вечер стал к себе зазывать?

Она помолчала, будто вспоминая:

– Он же по человечески всё объяснил, не лапал, как наши. Он сказал, что мы оба люди взрослые, самостоятельные, понимаем, зачем нам эти встречи, поэтому и время не надо терять. Сказал, что нет у него времени на ухаживания, а цветы полагающиеся он мне за оставшуюся жизнь подарит, так и сказал: все цветы к твоим ногам!

Интересное дело, вот разбежались, и его уже нет, а цветами она гордится. Для женщины, выходит, цветы на особенном месте. Я как-то Клавдии Андреевне букет на восьмое марта принёс, она оговорила, что лучше бы вазу купил или сахарницу. В приведённом кусочке из дневника, писанном, видно, сразу после встречи, Попеляев подтверждает слова подозреваемой.


12 АПРЕЛЯ 2000 ГОДА

«Мне несколько странно в этом признаваться, но самому себе можно, ведь я не думаю, что когда-нибудь мои записки будет читать посторонний, возможно, только Нине потом покажу. Итак, сегодняшний вечер можно считать самым счастливым в моей уже довольно продолжительной жизни. Нина была у меня, мы чудно провели время, но опишу всё по порядку.

Как и договорились, к двадцати часам я был в условленном месте, это её просьба, чтобы никто не видел. Она подбежала к машине и нырнула в салон, облегчённо вздохнув и демонстрируя удовольствие оттого, что кого-то обманула, как потом выяснилось, дочь была против её ухода.

Мой дом ей очень понравился, она босиком прошла по комнате, потрогала рояль, книги, с интересом смотрела на исписанные нотные листы. В кресло села смущенно, я подкатил столик с закусками и сладким, открыл вино. Рассказывал какие-то смешные истории, очень волновался, чувствовал, что раскраснелся, лицо потрогал – горю! Да и вино сыграло, я чуть осмелел, отпихнул столик и встал перед нею на колени, целовал руки, шею, наконец, губы, она жадно впитывала мои чувства и горела тоже, даже мелкую дрожь в руках её помню.

– Нина, мы будем спать? – спросил я чужим голосом.

– Можно, – сказала она тихо, и я повел её к кровати.

Повторю ещё раз: так счастлив я никогда не был, она потрясающая женщина, чуткая, внимательная, заботливая. Все эти качества её натуры успели проявиться за первые шесть часов нашей совместной жизни. И как женщина она выше всех похвал, Луиза была скучна, девчонки из консерватории, которые ловят всякое дыхание преподавателя, угодливы и неинтересны. А тут такая полифония чувств и страстей! Господи, за что мне такое счастье?! Я начинаю новую жизнь.

Да, сегодня получил письмо от Прохора Парфёновича, которому два месяца назад отправил окончательный вариант оперы «Гриша Атаманов». Сначала хотел поставить название «Буча», есть такое слово в тексте повести, означает свару, драку, но отказался, Гриша – это как-то по-человечески, любовно и в то же время жалостливо (не жалость, а жаль – это точнее и глубже).

Прохор Парфёнович сразу мне позвонил, сказал, что очень обрадовался случившимся во мне переменам, музыку назвал настоящей, а оперу – способной сделаться событием не только в музыке, но и в культурной жизни вообще. Это он так сказал. Пообещал, что более полную информацию сообщит письмом, надо решить несколько вопросов.

И вот письмо. Прохор Парфёнович подключил к прочтению нескольких крупных специалистов, в перечне я нашел знакомые фамилии, и оперу взялся поставить только что образованный частный оперный театр «Русская опера». Петр Прохорович подчеркнул, что работа уже началась, и мне надо бы поприсутствовать на репетициях. Из названных исполнителей никого не знаю, это и неудивительно, потому что собрали молодёжь со всей страны, ещё новость: театр готовит Чайковского и Бородина, и моя опера будет в афишах, моя скромная фамилия среди великих.

Продолжаю опрос:

– Он простой в обращении был?

– Хороший. Никогда своей образованностью не козырял, меня наставлял правильно говорить, я же мало училась и не читала совсем, а он поправлял. И читать давал книжки хорошие, серьёзные. А ещё музыку играл.

– Свою?

– Разную. И свою тоже. Говорит, прислушайся, что тебе покажется при этой музыке. И начнет. Я глаза закрою, и вроде лес мне привидится, солнечный, прострельный, где мы с ним грибы собирали, увижу гриб и кричу ему: «Илюша, глянь, какой красавец!». А потом раскинет одеяло из багажника посреди поляны, так и волехнёмся. Скажу ему потом, что думалось под музыку, а он улыбается: правильно всё понимаешь!

– Любопытно бы такую деталь уточнить: он грамотный, учёный человек, ваши восемь классов никак не к месту, дальше: возраст его солидней на много лет, да и другие разницы. А почему, собственно, у вас отношения складывались?

(Должен заметить, что Клавдия Андреевна при расшифровке на глупость вопроса мне указала, но я тогда не осознавал).

Женщина посмотрела на меня и улыбнулась:

– Значит, не только образование для мужчины имеет значение. Я вам так скажу, товарищ следователь: не было у меня до него такого мужчины, чтобы так любил, я сознания лишалась от обуявших чувств, он меня одними поцелуями доводил до крика, извините за прямоту, но вы сами хотели.

– А материальной корысти не было в ваших отношениях, деньгами или как-то он вам помогал?

Она кивнула:

– Деньгами помогал и так, дочка у меня несколько раз приболела, так он и в город возил, и врачей нужных находил. Но я никогда не просила, он сам, бывало, положит в сумочку: я там тебе гостинцы от зайки...

– Вы жили в его доме?

– Нет, даже не ночевала ни разу.

– А что он вам говорил об отношениях с семьёй? Вы знаете, что он до сих пор не разведён?

– Не скрывал, только сказал один раз, что с женой не общается, даже когда ездит в город. Да я и не ревновала к ней, хотя к другим страшно ревновала.

– И были основания?

– Ревновать-то? Да сколько угодно! Он влюбчивый, как юнец, и что интересно – никогда от меня не скрывал. Вот, говорит, красивая женщина, правда, Нина? А я уже горю вся, ревную. Или напечатали его симфонию, а на страничке приписка: «Посвящаю Анастасии». Я так и не могла добиться, кто эта Анастасия, долго из-за этого сердилась, а он всё в шутку превращал, говорит, так надо, это муза, а мне откуда знать?

– Он не предлагал вам пожениться?

Она вспыхнула вся, я даже испугался, что плохо ей станет, но ничего, успокоилась.

– Не предлагал. Г ода полтора назад уборку делали в доме, побелка и всё такое, до поздней ночи. В бане помылись, я кушать приготовила, он любил вкусно поесть, и моя готовка нравилась, потом лежим в постели, так мирно, тихо, я и скажи: вот никуда бы не уходила от тебя, так бы и ноги твои мыла, и колыбельные пела. Он смутился, а потом сказал резко: не могу себе позволить такого счастья, потому что разница в возрасте только сейчас не очень заметна, состарюсь на пятнадцать лет раньше тебя, и буду стыдиться твоей молодости. Я тогда припала к его ногам, заплакала: да мне быть рядом с тобой уже всё счастье бабье, Илюша! А он засмеялся как-то нехорошо и увел в сторону: вот давай этим счастьем пользоваться, пока оно у нас есть. Тогда я поняла, что так всё и будет, что судьбы у нас нет, и не будет.

– Но ведь он прав, если такая разница в годах. Тоже мало хорошего глядеть, как молодая жена на чужих мужиков заглядывает.

– Не знаю. Только тем разговором он мне всю душу перевернул, я с оглядкой жить стала, прихожу к нему не как в наше гнёздышко, а как на свиданку короткую, получу свою долю радости, и домой. А дома что? Диван обнимать? Я ему ничего не говорила, а он не замечал, но надломилось во мне, одумаюсь: люблю его до безумия, а гляну вперед – пустота. С тем и жила.


ДНЕВНИК, АВГУСТ 2003 ГОДА

«Время от времени я задумываюсь о наших отношениях, если всё привести к нормальному и холодному расчёту, то получается, что Нина именно такая женщина, которая нужна была мне всегда, ещё в студенчестве, ещё в первые годы жизни с Луизой, точнее сказать, в первые годы семейной самостоятельной жизни. Нина именно такая. Она умеет не мешать и умеет увести от депрессии, она внимательно следит за моим самочувствием, и даже было несколько случаев, когда очень деликатно отказалась лечь в постель только потому, что я был слишком усталым и не очень хорошо себя чувствовал. Она научила меня следить за давлением, научилась делать массаж спины и шеи, она незаметно подвела к тому, что я уже не очень молодой человек и с этим надо считаться,

Кажется, ничто не мешало нам сойтись и жить вместе, даже не регистрируя брака, теперь это сплошь и рядом. Но моя врождённая мнительность удерживала от резких решений. Нина несколько раз выходила замуж, по-моему, трижды, это не считая межбрачных встреч, мне о них пыталась говорить моя заботливая Ефросинья Михайловна. Я оказался очень ревнивым мужиком, к собственному удивлению, однажды резко остановил Нину, когда она хотела рассказать об одном своём увлечении. Причём, сделал это в лучших традициях домостроя, только без рукоприкладства. Но это можно пережить. Далее, у неё дочь, не очень организованная, не очень здоровая и к тому же довольно современная девушка, то есть, с преобладанием запросов над возможностями правильно распорядиться полученным. Дочь – это проблема. Но более сдерживающим был всё-таки возраст, разница почти в пятнадцать лет. Сегодня это не имеет значения, а завтра? При моём самолюбии и при моей мнительности?

Один к одному складывая аргументы против брака, я получал результат, который меня вполне устраивал, мне казалось, что Нина с таким раскладом вполне согласна».


ДНЕВНИК, АВГУСТ 2003 ГОДА.

«Едва ли сейчас вспомню, как появилось в моём сознании убеждение, что жизнь свою я должен прожить без семьи, Луиза и Альфред – в прошлом, и так далеко, что даже в мыслях не являются ни она, ни он. Полгода до появления Нины входил в новый образ жизни, непритязательный и свободный, много сочинял вещиц не очень серьёзных, но зарисовки неплохие, а я даже своё умею отличать качественно.

Сегодня же впервые наклюнулся у нас разговор о будущем, пока не могу определённо сказать, готовила она этот сюжет или он спонтанно возник, скорее, случайно, грех подозревать за простой женщиной такую тонкую изощрённость, это не Луиза. Мне как-то и в голову не приходило, что Нина рассчитывает на совместную жизнь, мужчина в таких случаях руководствуется своим пониманием: пришла, приласкала, приготовила ужин, помыла посуду. И – ушла, нет никого, кто попытался бы претендовать на внимание, требовал заботы, предъявлял права. Сегодня её желание было высказано с нескрываемой ясностью, я не лучшим образом отреагировал, скорее, пытался защищаться, и тем обидел милую женщину. Она как-то сникла, погасла, былая беззаботность пропала, я не мог ничего сказать и сделать, возвращаться к теме глупо, делать вид, что ничего не произошло – еще глупее. Впервые за три года мы расстались сухо, её традиционный прощальный поцелуй отдавал грустью.

Вот сижу и думаю: что же делать? Не свободу боюсь я потерять, в пределах необходимого для работы с Ниной я буду иметь всегда, даже и дочь её помехой не стала бы, только к дому пристроить пару комнат. Но мне полсотни, состарюсь на пятнадцать лет раньше жены. Как потом жить? Надо завтра сделать Нине сюрприз, например, купить большой арбуз, она так любит арбузы и ест их, как ребёнок, я никогда не забуду, как языком снимал с её щеки арбузное семечко...».

– По всем данным, которыми следствие располагает, разрыв наступил в ваших отношениях. Как это получилось?

Она долго молчала, я даже засомневался, что вообще будет говорить, но ничего, оправилась:

– У нас часто размолвки были, вроде и причин нет для ссоры, а вспыхнет обида, то у меня, то у него, к дому меня подвезет, хлопну дверью и дня три не звоню. А потом сойдёмся, только никогда к разлуке не возвращались, не обсуждали. Я как-то попыталась сказать, что он был не прав, а Илья одернул: всё, проехали. Вот и тут так же. Три дня не звонил, а в эти дни годовщина нашей первой встречи. Я ждала, даже загадала, что если позвонит, то всё будет хорошо, у меня уже тогда смутно другие думки были.

– Он что, забыл?

– Нет, он этот день помнил, даже подшучивал, что мы начали совместную жизнь тринадцатого числа, мол, чертова дюжина. А на самом деле это двенадцатого было. Я ещё один раз сказала, что это был ему подарок судьбы. А он шутник, когда в хорошем настроении, смеётся: судьбы – возможно, но – злодейки.

– Вы обиделись?

– Нет. Посмеялась. Только напрасно, потому что он прав оказался, видите, как получилось.

– Вот говорите, что три дня не звонил, и вы не звонили. А как потом, встретились?

– Он подъехал, я села в машину, молчу, у него или предчувствия какие были или просто не хотел говорить о размолвке. А потом вдруг спросил, что случилось в эти дни. А ведь действительно случилось, приехал к моему брату друг из города, он уж не первый раз приезжает, с братом пообщаются и всё на том, а тут к нам в гости пришли. Мы с дочкой у родителей живём. Конечно, он меня и раньше видел, а тут за столом всё смотрит, улыбается, вина не пьёт. Когда уходить стали, брат шепнул мне, что больно я ему нравлюсь, что он готов семью бросить и сойтись со мной. А мама сразу меня в оборот: такой мужчина, молодой, непьющий, не крути головой, брось своего композитора, да выходи за Федю, его Федей зовут.

Она замолчала. Я осторожно спросил:

– А дальше? Вы Попеляеву сказали про этого Федю?

– Сказала. Ну, как – сказала? У нас с Илюшей была такая договорённость, что если вдруг кто-то разлюбит, то не должен обманывать, а должен честно сказать. Илюша часто надо мной подшучивал, что вот найдёт мне молодого хорошего человека и выдаст замуж, даже приданое обещал. Я отмахивалась, мол, буду с тобой всегда и никого мне не надо. Гражданин следователь, вот теперь уж и врать ни к чему, хотя и могла бы, чтобы разговоров в деревне меньше было, да мне уж всё равно. Только я истинную правду говорила ему, я так его любила, что хоть плачь. Я тогда не врала ему, и он это видел. А теперь такая сложность, и не говорить нельзя, потому что он может через людей узнать, и сказать не знаю как. Ведь и нет ещё ничего, и Федор только предложил сойтись, как разведётся, и дальше неясно: ни квартиры, ни работы. И тогда я сказала, что появился человек, с которым у меня может быть будущее.

Она опять замолчала.

– И как Попеляев на это отреагировал?

– Страшно. Я никогда его не видела таким, лицо сделалось страшное, глаза кровяные, язык заплетается. Он спросил только один вопрос, и сразу поехал, меня у работы высадил.

– Какой же вопрос он спросил?

Напряжение повисло в комнате и слышно, как за стенкой похрапывает следователь после ночного дежурства.

– Он прямо мне в глаза глядел, жутко было и сказал чужим голосом, вот не знай я, что это Илья, ни за что бы не поверила. Спросил: ты спала с ним? Я быстро ответила, что нет. Он застонал, включил скорость и погнал.


ДНЕВНИК, 12 АПРЕЛЯ

«Третий день после разлуки, Нина не звонит, а ведь сегодня годовщина, ровно пять лет назад она осталась в моём доме и мы провели первую ночь. Ждал звонка, но его не было, и утром решил встретить около дома. За пять лет можно до тонкостей изучить человека, тем более столь несложного, как Нина, я мог по первым шагам, ещё и не видя лица, определить её настроение, а тут она открыла дверь машины неохотно, села неловко, сухо поздоровалась. Я ещё мог бы отнести это к остаткам обиды на своё длительное молчание, но что-то шевельнулось внутри: не всё так просто. Сердце моё заколотилось. Она заговорила вдруг о переменах в моём к ней отношении, со слезами стала приводить примеры, и я с ужасом понял, что эта атака продумана заранее. Оставалось ждать, когда она нанесет первый серьёзный удар. Наконец, Нина остановилась, улыбнулась и сказала, что мы договаривались не скрывать друг от друга, если появится кто-то третий. Я похолодел. Она опять улыбнулась: ты помнишь? Я согласился и разрядил обстановку вопросом: у тебя появился? Она не скрывала удовольствия, или мне так показалось: да, пока ещё не появился, но есть мужчина, которому я нравлюсь, и он имеет серьёзные намерения. «Серьёзные намерения» – это упрек мне.

Я плохо владел собой, кровь прилила к голове и лишила рассудка, язык не слушался меня, и речь казалась бессвязной. Нина испугалась моего вида и попросила увезти её на работу. Когда подъехали к конторе, я спросил, сможем ли поговорить. Она пообещала, но после работы я её не нашёл, телефон был отключен. Я схожу с ума».

Тут в диктофонной записи несколько минут нет слов, но и тишины нет. Нина впервые заплакала в моём присутствии, но не думаю, что в одиночестве море слёз пролила, может, характер такой, а может новая любовь застила все прошлое. Вот смотрю на неё в эту минуту, и прибил бы, так в этой бабочке вся подлость женская выразилась. Она успокоилась, пошмыгала носом. Продолжаю задавать вопросы:

– Он не грозил, что может покончить самоубийством?

– Нет, я несколько дней скрывалась от него, с конторского двора на автобусе уезжала, у знакомых оставалась до темноты.

– А телефон? Он вам звонил, искал?

– Телефон я отключала, а если заставал звонок, сбрасывала. Не говорили мы. Но он писал письма и оставлял на кассе. Он как-то говорил, что с людьми неприятными переходит на Вы, он и мне писал на Вы, это очень обидно, лучше бы обругал.

– И вообще больше не встречались?

– Он меня опять утром около дома перехватил, видно, что ночь не спал, похудел, осунулся. Он у меня справным стал, кушал хорошо, продукты лучшие покупал, а я готовила. А тут даже небритый. Я села в машину, ведь не побежишь вдоль улицы. Он выехал за село, говорит, полчаса у нас есть времени. Молчим. Я не вытерпела, заплакала: Илюша, отпусти ты меня, всё равно теперь у нас ничего уже не будет. А он своё: я только теперь понял, как тебя люблю, никому тебя не отдам. Поздно, говорю, Илюша, я сегодняшней ночью была с ним. А он как застонет: неправда, ты же любишь меня, ты сама говорила. Видит Бог, как я его любила, но он сам отвергнул мою любовь.

Вы знаете, что он сказал потом? Я, говорит, был уверен, что ты моя навсегда, потому и жил с тем, что ты никуда не денешься. Вот где правда! А любовь – она живая, её поддерживать надо.

Она опять долго молчала, потом призналась:

– Мы ведь ещё один вечер провели вместе, ещё встрепенулось во мне всё, согласилась. Он такой горячий был, пылкий, не знаю какой. А когда прощались, вдруг поняла, что в последний раз. Замаячила семейная жизнь с Федей, а Илюша опять ничего не пообещал.

Это я сам для себя, товарищ редактор, определяю как подлую измену. Жена или не жена, по-нашему полюбовница, не тем определяется, есть ли в паспорте штамп о браке, а тем, есть ли отметка в сердце о любви. Конечно, это я высоко взял, но никуда не попрешь. Мы с Клавдией Андреевной прожили уже дивно, конечно, в семейном деле всякое бывает, но что она жена мне – это я в паспорте не подглядываю, сам вижу и знаю. Ей бы, дурёхе, смириться с тем, что не в его доме ночует, хотя в записях дневника есть прямое указание на то, что ночевала всё-таки эта бабочка, и не раз, так что нечего понапрасну обижаться. В одном месте композитор пишет: «Пришлось рано вставать, хотя, уложив Нину, долго работал над новой темой. Она была вчера очаровательна в белоснежной блузке и красной шали...» Ну, и так дальше.

Допрос длился без малого три часа, но после вот этого заявления ничего интересного подозреваемая не сообщила, хотя меня это уже не интересовало. Когда выключил диктофон, сказал гражданке, что буду предъявлять ей обвинение по факту доведения до самоубийства. Не каждый день такие слова говорят, но она даже не вздрогнула, а кивнула: всё так и есть, я довела. На том и простились, сказал, что, если потребуется, повесткой вызову.

Но вызывать её не пришлось. Утром пошел к начальнику, только заикнулся о вчерашней беседе, он как заорёт на меня:

– Ты какого хрена развел здесь психологию с любовью? Тебе сказано, что самоубийство, так и оформи. И вообще, Шешунов, пиши рапорт на увольнение, достал ты меня своими глупостями.

Так закончилась моя следовательская карьера и наступила новая жизнь, вот, писать начал.

Но надо Вам, господин редактор, дать полное представление об этом деле. Как Вы помните, в моём распоряжении имеются дневник и письма Попеляева к этой даме. Трагедия на трассе случилась в ночь на 6 мая 2010 года. Размолвка нашего героя со своей любимой началась 12 апреля. Я выберу самые трогающие за сердце выписки, а Вы уж там поглядите, что убрать, а что оставить. Но без слёз читать это невозможно, я в последнее время такой трогательный стал, что просто беда, Клавдия Андреевна уже всерьёз беспокоится, говорит, что писательское дело опасней для здоровья, чем следовательское. Так вот по дням и выберу для Вас кусочки. Признаюсь, неловкость некоторую испытываю, как будто в замочную скважину подглядываю, но то же для дела...


ДНЕВНИК, 14 АПРЕЛЯ

«Нина, дорогая мне, если бы я мог вернуть время хотя бы на два дня, конечно, это невозможно, но хотя бы остановить его в наших силах, если и ты и я этого захотим. Надвигается нечто ужасное, черное, грохочущее, и я не знаю, что, оттого мой страх и ужас перед неизвестным фанатичнее и суеверней. Ты так ловко избегаешь встреч и разговоров, что у меня нет сомнений: ты всё для себя уже решила и тебе нечего мне сказать».


ДНЕВНИК, 15 АПРЕЛЯ

«Если бы ты знала, Нина, какое удивительное открытие сделал я после твоего исчезновения. Вот вроде понимаю, что ты сильно мне нужна, всё в тебе мне дорого и необходимо, но обнаружилась фраза, точнее, картинка со словами, в которых всё это самое дорогое и заключено. Сижу я у инструмента, что- то не получается, ты у плиты ворожишь, совсем не вижу и не слышу, но – споласкиваешь руки, тщательно фартучком их обшаркиваешь, как ты мило говорила когда-то, и тихонько подходишь сзади, обнимаешь легонько, так, что едва заметно, и прижимаешься грудью, я чувствую твои мягкие груди без лифчика, и говоришь тихонько мне на ушко, так, что и мысли не потревожишь, если она в это время появится: «Ну, что ты, мой родной, приутих совсем». Так было много раз, много десятков раз, и всегда заканчивалось веселым смехом и обильным застольем. Сегодня впервые я горько плакал над этими словами, значит, такое уже никогда не повторится».


А ЭТО ИЗ ПИСЬМА ОТ 15 АПРЕЛЯ

«Не надо так низко падать, ты не меня кинула, ты себя обнаружила как не очень порядочную женщину. Ведь с момента наших объятий и поцелуев в машине прошло только двенадцать часов, любимая и родная, только двенадцать. Я насильно тебя целовал? А разве не ты прикусила мне губу при прощании? Ты обещала мне встречу. Я эти часы переждал, готовил баньку, к чаю всё на столе, шоколадка твоя любимая. Было сомнение, что ты устанешь, откажешься ехать даже просто в баню, но откажешься, объяснишь, а не спрячешься и не отключишь телефон.

Конечно, так продолжаться не может. Я эту записку передам тебе в том случае, если не будешь говорить со мной по телефону. Что происходит, одумайся! Ты делаешь очередную ошибку. Не буду ничего повторять из того, что говорил сегодня в машине. Это всё правда. Я буду ей верен, если ты захочешь.

Обнимаю, целую тебя тысячу раз, люблю, даже не могу сказать, как сильно.

Это я написал сразу по приезде домой, не буду перечитывать, потому что начну поправлять и пропадет искренность. Я же ничем не хочу тебя обидеть, только не потерять. Как бы то ни было, знай, что я в любую минуту жду твоего звонка, помни об этом, мне дорого всё, что с тобой связано. Не унижаюсь, но прошу знать это».


ИЗ ПИСЬМА ОТ 16 АПРЕЛЯ

«Во вчерашнем разговоре Вы дважды или даже трижды употребили слово «любовь» применительно к нашим отношениям, уже де-факто окончившимся. Я ничего не смог сказать в тот момент, потому что всякому ощущению должно пройти ещё и осознание, и вот теперь, несколько часов после, я понял, наконец, что меня смутило. Вы не можете, не имеете права говорить это слово, Вы его оскорбляете, сталкивая со своего грязного языка, ни один звук этого высокого слова не может исходить от Вас, уж вы это, пожалуйста, запомните. Вам предстоит, видимо, длинная жизнь, женщина Вы горячая, возбудимая, контроль над собой теряете достаточно скоро, я никогда раньше об этом не думал, а теперь вынужден признать хотя бы для себя, что и раннее замужество, и ранний ребенок есть продукт девичьей слабости. Так вот, когда у Вас будет охота пошептать очередному партнеру о чувствах – ради Бога, несите чушь какую угодно, только любовь оставьте в покое, не дергайте без права на то великое и святое чувство.


ДНЕВНИК, 20 АПРЕЛЯ

_Красиво_, _но_я_не_понял._

«Я представил нашу любовь как огромную амфору древнего сладкого вина, которое льётся при любом нашем желании и льётся так мирно, что ни у неё, ни у меня никогда не возникало опасения, что это благо не бесконечно. И вдруг струя истончилась, и последние капли упали на наши души».


ДНЕВНИК, 22 АПРЕЛЯ

«Сегодня меня сильно испугала нечаянно возникшая мысль, что страдания мои и мучения могли быть внятными и конечными, если бы Нина умерла. Я никогда не хоронил любимых женщин, но почему-то уверен, что это легче пережить, чем вот такой её уход. Её уже нет и никогда не будет, и в то же время я всякое мгновение осознаю, что она есть, что вот сейчас, в эту минуту, целует и ласкает другого, как совсем недавно ласкала и целовала меня. Эта мука горше всякой утраты».


ПИСЬМО ОТ 25 АПРЕЛЯ

«Ну что ж, дорогая, пора подводить итоги. Для тебя эта процедура крайне неприятна, ты хоть и пыжишься, но вину свою понимаешь, ведь не я тебе изменил, а ты, причём подленько, воспользовавшись моим трехдневным отсутствием. Поэтому и от личной встречи так упорно ускользаешь, телефон выключаешь. Мелко и гадко это всё, а я прошу, настаиваю, думаю, что говорю с женщиной, которая ещё любит или, по крайней мере, совсем недавно любила. Ведь не могло быть у нас последней ночи, потрясающей ночи, если бы не было чувств, они были, с обеих сторон, о себе знаю, а тебя за пять лет изучил. Ты можешь всякое теперь говорить, но меня не обманешь, я боялся, что ты сознание потеряешь в постели, ты была любимой и любящей женщиной. Если не так, то я имел дело в ту ночь с профессионалкой, которая знает, как и чем удовлетворить партнера, имитируя собственное удовлетворение. Перед кем унижался и бисер метал?

Я уже говорил, что понимаю твоё решение и твои виды на молодого человека понимаю, хотя почти уверен, что ничего не получится. Получится – ради Бога, но теперь не об этом. Не думаю, что воспоминания обо мне будут тебе неприятны, я всегда старался помогать тебе даже на бытовом уровне, а что до нашей жизни в эти пять лет – золотое время, я благодарен тебе.

Ты хотела, чтобы я исчез из твоей жизни сразу, вдруг освободил место, да и тебе, судя по всему, не терпится, все же «такой же веселый, как и ты, ну и, конечно, помоложе», это я тебя цитирую. Почему я должен уйти ради веселого и молодого? Почему ты забыла о всяких человеческих приличиях и всеми способами доводила меня до невменяемости? Я не знаю, почему так переживал, ну, любил, хорошо было, наверное, чуть обидно, но после твоих систематических обманов я приходил в бешенство. Ты подло вытирала о меня ноги, а я всякий раз норовил подставить чистое место. Вчера поздно вечером после моего письма позвонила, какой милый был разговор, я поверил в твою чистоту, называл тебя самыми ласковыми словами, а потом плакал перед Богородицей и благодарил. Дурак! Кому я поверил? На кого надеялся? В тебе было много прекрасного, а осталась только жестокость и подлость. И я хорош! Надо ж было дождаться, когда от охватившего ужаса остановится сердце и машина свалится в кювет, надо было сегодняшнюю ночь пролежать под капельницей, чтобы дошло: Попеляев, ты чего душу рвешь? Она того стоит? Пусть попробует без тебя. На фоне ожидаемых перспектив, не очень, на мой взгляд, радужных, и ты можешь потом показаться вполне приличным мужиком и человеком. Знаю: ценят только то, чего уже нет.

После твоего бульдозера по моим чувствам и самолюбию мне потребуется серьёзная реабилитация. А ещё думаю мстить тебе постоянным напоминанием о своём существовании, буду много работать и писать музыку, уверен, её примут, музыка на страданиях лучше понимается людьми».


ПИСЬМО ОТ 28 АПРЕЛЯ

«Сложнее всего чувства переносить на бумагу, а ещё трудней, когда это твои чувства и твои переживания. Попробую сделать это максимально честно, ведь перед бумагой, как перед собой, кривить душой не получится. Наверное, кое-что из этого сумею сказать лично, если увидимся, но такой уверенности у меня нет, да и сомневаюсь в целесообразности этого общения. Ведь и без того всё ясно. Эго я в машине был вне сознания, под напором эмоций, даже какую-то пошлую уверенность в продолжение наших отношений высказывал. Бред! Ты легла под него, ещё не закончив нашей жизни, и этим всё сказано. С сегодняшнего дня ты умерла для меня, та, которая одаривала стонами и ласками другого, когда я ещё ждал, да и ты подавала надежду.

Во мне навсегда останется та женщина, по душе ещё девчонка, почти ребёнок, которая, что-то говоря, вытирала пол в своём кабинете, которая робко села в машину, а потом пряталась от меня, совсем не так, как сегодня, а скрывалась и была уверена, что всё равно придёшь. И ты пришла, я стоял перед тобой на коленях и целовал неловко твои руки, потом губы, ты жалась и дрожала, а я не знал, как предложить, потому что страшно было, боялся. Это я с виду такой храбрый и независимый, а на самом деле стеснительный и неловкий. Твое «можно» звучит в моих ушах, и это как награда, как гарантия счастья на долгие годы, которые заменены пятью годами, и всё. А потом были дни и ночи, каждую минуту ожидание встречи, твоё свечение от счастья рядом со мной. По мгновениям можно восстановить нашу жизнь, по сладким минутам в постели, в машине, в холодной избе в деревне и на дорожном морозе, нам всё было в радость, и это правда.

Я часто сомневался, хорошо ли тебе со мной, ты сейчас можешь оспорить, мол, не то! не то! и это будет ложь в угоду сегодняшнему твоему увлечению. Я напрасно сказал, что не ревную, напрасно, успокоить тебя хотел. Ревную, страшно ревную и ненавижу, это его появление лишило меня жизни, потому не могу желать ему ничего хорошего. Ты всегда уверяла, что тебе хорошо со мной, но я и без того знал, видел, никогда не испытывал такого чувства с женщиной, и гордился, что женщина вскрикивает, закрывает глаза и на грани сознания. Вот что есть жизнь. По километрам можно пройти все наши дороги, где останавливались, чтобы захлебнуться в объятиях друг друга, где кушали твои изобретения в горшочках, где арбуз резали и смеялись. Это было счастье, и ты не можешь говорить другое, если есть в тебе хоть капля памяти.

Виноват ли я перед тобой? Наверное, виноват, потому что ты так считаешь, поводы обижаться у тебя действительно были, но причины не было. Все твои обвинения безосновательны. Нет этого, а ты придумала. А вот что есть, точнее, было – безмятежность, беззаботность оттого, что ты со мной и всегда будешь, может, потому и допускал иногда недопустимое. Ты окончательно убедила меня в нескончаемости наших чувств во время моей болезни. А ты, вместо того, чтобы сразу поправить, уточнить, попытать – копила всё до последнего часа, а потом вывалила на меня обвинения как оправдание собственной измены.

Та женщина пятилетней давности, робкая, скромная, благодарная, навсегда останется со мной, она дорога мне и всегда будет, а у тебя теперь другая жизнь, и не думай, что она получится лучше. Ты в эти дни передо мной агрессивна и напориста, ну, почти безвинно пострадавшая и теперь жаждущая отмщения, мстящая даже ненужными мне подробностями типа телефонных часовых разговоров и веселых шуток очередного увлечения, которое, как и все до меня, не будет долгим. Ты взяла неверный тон расставания со мной, ты сначала изменила, а потом призналась со смехом. Да, я обещал, что не буду мешать твоему будущему, но никак не предполагал, что окажусь в таком неприглядном виде. Ты помнишь, я спросил, где ты встречалась с предыдущими, ты увернулась от ответа, да я и не настаивал, оказывается, проблем нет, у вас в порядке вещей делать это в родительском доме в их присутствии, по соседству с комнатой юной дочери. Это уже не диагноз, это чёрт знает, что такое.

А мне очень жалко, что так расстались, ведь я сильно любил тебя, даже сам не знал, как сильно. Ты многое из моих мыслей знаешь, помнишь, что я всегда вопрошал: любовь – это дар или наказание? Ты утверждала, что ты – это дар, подарок судьбы. Мы ещё шутили по этому поводу: да, судьбы, но злодейки. Душа моя пережила сильнейшую встряску, что-то начало работать в сердце и в голове, сочиняю серьёзную вещь. И жить буду долго тебе назло, и ты будешь знать, слышать обо мне и вспоминать, что это тот самый, который столько лет был любимым и самым близким, который находил самые сокровенные места для ласки, и мы оба теряли контроль над происходящим, которого ты ласкала так, как и не можно придумать, вспомни, тогда, в городской стороне. И после всего этого ты меня бросила. Это печально. Ты сильно пожалеешь, что так поступила.

Прости меня за прямоту, за всё прости, да и мне откровения дорого обходятся. Я напишу об этом музыку, и ты услышишь мою боль и узнаешь мою любовь. И вспомнишь. Память ведь тоже мстит.

_2_часа_почина_28_апреля._


ДНЕВНИК, ДАТА НЕ УКАЗАНА

«Господи, что происходит?! Я схожу с ума. Ненавижу! И не могу без неё. Во мне два человека, и они никогда не поймут друг друга. Как жить дальше?».


ИЗ ПИСЬМА ОТ 1 МАЯ

«Вы получили моё письмо и прочли его, потому что последовал телефонный звонок. Из моего страстного и многостраничного плача и гнева Вы обратили внимание только на один пассаж, где я возмущаюсь глубиной Вашего нравственного падения, коли первую ночь с новым мужчиной провели в родительском доме по соседству с комнатой юной дочери. Вы пытались объяснить, что было как-то по-другому, на что я ответил, что не хочу говорить, и выключил аппарат. И напрасно, между прочим, отказал себе в удовольствии донести до Вашего сознания, что с некоторых пор мне совершенно всё равно, где Вас, извините, мнут: под забором, на куче мусора, в кузове «камаза» или в салоне его «серебристой машины». Вам это покажется неправдой, слишком долго я убеждал, что не отпущу тебя, никому не отдам, никто не имеет на тебя права, потому что ты моя, и ты уверовала, что я раб навеки и что даже из своего нового положения можешь управлять моим сознанием. Это заблуждение. Я теперь свободен от предрассудка зависимости, музыка заменила мне всё и всех, я много пишу и очень редко отвлекаюсь на телесные и душевные порывы.

И ты исчезнешь навсегда, твоё ненавистное мне выражение не затмит, а высветит светлый образ той женщины, чувства которой были направлены только ко мне, и я буду опутан этими чувствами и опьянён ими. Всё прочее материальное сгинет – твои плечи, которые я любил гладить и целовать, твои груди, в которые зарывался и задыхался от нахлынувших страстей, твои бёдра, оголённые и молочные, сбивавшие с толку, когда ты входила, чтобы вынуть меня из-за рояля и повести на кухню, где всё шкварчало и шипело, а дух стоял такой, что желудку становилось грустно и он страдал».


ЭТИ ЗАПИСИ ПОСЛЕДНИЕ, ДАТА НЕ УКАЗАНА:

«Теперь твоё редкое явление на улице, когда я иду по своим надобностям в магазин или на почту, а ты возвращаешься с работы и появляешься на тротуаре с противоположной стороны, я воспринимаю как назойливую попытку прошлого напомнить, я не смотрю на тебя, чтобы не вернуть тебя в гаснущую память. Так что и в мыслях тебя нет, лишь изредка, когда мозг освобождается от серьёзной работы, вдруг вспыхнет какой-то момент нашей совместной жизни, неловкая твоя фраза, которых было в избытке на первом году наших встреч, вспыхнет, чтобы тут же погаснуть под напором моей воли: забудь!»

«Ты разрушила мой мир, который был создан тобой и с тобой, и без тебя немыслим, не способен жить, он мертв. Мысль о смерти всё чаще возникает в моем горящем мозгу. Сегодня я записал траурный марш, впервые, никогда не думал, что притронусь к этой теме. Гордиться нечем, но музыка получилась, я писал её, стоя над своим гробом, оплакивая себя и благословляя нашу любовь, поднимая над своим горем твой образ, который теперь уже ненавижу».

«Кто он, этот третий, ворвавшийся в нашу жизнь, я не хочу его знать, даже имя не хочу, но как он посмел, по какому праву? Если мы любили друг друга так, как я понимаю нашу любовь, никто не мог втиснуться в наши чувства и развести их. Значит, это ты допустила возможность сосуществования с третьим, в этом только твоя вина, и ты за неё ответишь – не передо мной, я не очень соответствую, ты ответишь своей судьбой, которая не может состояться без меня. У тебя всё рухнет, но меня уже не будет рядом, и тебе останется горько вспоминать наши минуты и годы».

«Я ещё не полной мерой осознал, что станет после твоего ухода из моей жизни, судя по тому, что ты значила для меня всегда, твоё исчезновение будет равно утрате музыки, звуков и даже не в том смысле, что перестану их слышать, нет, всё много сложнее. Бетховен утратил слух в конце жизни, но он не утратил способность слышать и воспроизводить музыку. Я потеряю не звуки, я лишусь самой способности слышать их».

«Ты предложила мне страшный выбор и только теперь я понимаю, что если смогу преодолеть твоё предательство, то вечное страдание будет питать живою кровью мою музыку, а коли не одолею и сломаюсь, в любом виде – значит, слаб духовно и недостоин большой музыки и таланта».

«Сегодняшней ночью мне был сон, он весь состоял из видений и звуков. Я часто вижу сны, но они почти никогда не бывают интересными, напротив, часто приносят дурное состояние души и смутные ожидания, к тому же я всегда забываю содержание, от сна остаётся только настроение, чаще всего скверное. Нынешний сон необычен тем, что он вторгся в мою реальную жизнь и коснулся самого больного и даже запретного. Мне приснилось, что Нина вернулась, не могу сказать, как это произошло, помню уже с того момента, когда мы вместе, она лежит в моей постели, как это часто бывало, совершенно нагая и улыбающаяся, а я стою перед нею на коленях и любуюсь её красотой. Во сне мне вспомнилась поэтическая строчка «...как рыба линия бедра», и это было правдой, но что-то сильное, сильнее страстного желания, удерживало меня коснуться зовущего тела. Она улыбалась, и игривая зазывная мелодия безобразно вязла в ушах, а я всё искал в себе причину собственного сопротивления. Потом она приподнялась и взяла меня за руку. Мелодия оборвалась, я отбросил её холодную ладонь, и всё вокруг наполнилось тревожными и грустными звуками. В то мгновение я понял, что не смогу простить измену и никогда не прикоснусь к женщине, которую очень люблю. А жить как?».

Эта СМСка была отправлена на её номер 6 мая в 04.16 утра. Столкновение легкового «мерседеса» и грузовой «вольво», как записано в протоколе осмотра места происшествия, произошло через четыре минуты.

«Дорогая и любимая, решение я принял, ты сейчас спишь, спи до утра, утром тебе всё скажут. Потеряв любовь, я теряю жизнь. Прощай».

Господин редактор, поручаю Вам эту историю, опубликуйте и прославьте любовь хорошего человека, а женщинам пусть будет грустно от таких последствий.



    Остаюсь с надеждой –
    Анатолий Шешунов,
    капитан милиции в отставке.
    Июнь 2010