Ночь перед вечностью
Сергей Сергеевич Козлов
СЕРГЕЙ КОЗЛОВ
УЧАСТКОВЫЙ
(Милицейская утопия)
— Продажный мент? Да я денег ни с кого не получал, и товаром — тоже! Это как договор о мирном сосуществовании двух противоположных систем. Угораздило же родиться, жить и работать в этом районе…
«Кому-то и участковым работать надо», — так решил Володя Ватутин после распределения из школы милиции. Тем более что район он знал, как свои пять пальцев. Вырос здесь. Все знали его, он знал всех. С одной стороны хорошо, а с другой…
Он еще не успел втянуться в работу, привыкал к водовороту бытовых дел и бесчисленных жалоб, к чужим семейным ссорам и постоянному нашептыванию добропорядочных граждан, он учился говорить на языке подростков и слушать благочинный, но нескончаемый лепет пенсионеров, он еще не знал, нравится все это ему или нет, но они ждать не стали. Нет, в кабинет нагло не вваливались, а вошли, соблюдая все приличия и для проформы уважая достоинство лейтенанта Ватутина.
— Можно? — в полуоткрытую дверь шагнуло полтела, и вопрос был задан половиной круглой стриженой головы. С легким пренебрежением, но приличия соблюдены.
— Проходите.
Вошли двое. «Шестисотый» или «черокки» у подъезда», — сразу определил Ватутин. Окинул взглядом посетителей. Выражение лиц «никакое». Хотя нет, пожирневшее, отъетое. Это вам не обтянутые челюсти Шварценеггера. Воплощение упитанности, привычного здоровья и самовлюбленного равнодушия. Со спины их легко можно было спутать, да и в лицо тоже, если издалека. Но одного Володя все же узнал. Даже кличку вспомнил — Киян. Учились в одной школе, но Киян был на два года старше. В хулиганах Киян не состоял, но и в комсомольских активистах тоже. Задирой не был, но обид никому не спускал. Занимался всеми модными единоборствами поочередно и даже имел спортивные достижения областного масштаба.
Ватутин предложил посетителям сесть.
— Присядем, — согласился Киян и то ли улыбнулся, то ли ощерился:
— Узнал?
— Узнал, — подтвердил Ватутин.
— Мы к тебе по делу, Володь, — наверное, надо долго тренироваться, чтобы ни одна нотка в голосе не имела хоть какого- нибудь оттенка.
— Слушаю, — а что еще можно в таком случае сказать?
— Хотим заключить с тобой договор.
— Кто?
— Да ладно, не ломайся, ты же про братву все знаешь, — ни капли наезда в голосе, только уверенность.
— Кое-что, — честно признался лейтенант.
Киян солировал. Второй только неотрывно смотрел на милиционера все тем же ничего не выражающим взглядом, с которым вошел. Смотрел прямо в глаза. Взгляд мертвой рыбы. И не кивал, не поддакивал. Сплошное достоинство на пустом месте. Хотя нет, местом была тренированная груда костей и мяса центнера на полтора.
Киян предлагал дуумвират с разделением полномочий. Составленная в недрах нового демокриминалистического общества конституция района имела несколько основных пунктов:
Лейтенант Ватутин отвечает за порядок в своей сфере: бытовые кражи, драки, несовершеннолетняя преступность, алкоголизм и т. п.
Братва гарантирует порядок в своей сфере: коммерция, торговля, предпринимательство, проституция (очень осторожно и почти легально). И никаких наркотиков! Дело, конечно, прибыльное, но этап пройденный, т. к. всем хочется жить богато, легально и немного честно. По крайней мере, на участке Ватутина торговать не будут. Здесь заповедник. Так уж получилось (а Ватутину, стало быть, повезло?), что именно на его участке поселились «лучшие люди». Они, конечно, пошуметь могут, но весьма благородно, по-гусарски, а уж постороннего шума «у себя дома» не переносят. Тонкие, творческие, так сказать, натуры.
Братва вправе наказывать отступников и провинившихся граждан. Розыскная деятельность и собирание сведений по таким инцидентам не входит в компетенцию Ватутина. «Наши дела».
За соблюдение нейтралитета лейтенанту Ватутину будут оказывать помощь и поддержку во всех остальных сферах: сдавать с потрохами заезжих гастролеров, посмевших нарушить размеренную жизнь вышедших на заслуженный отдых достойных граждан свободной страны.
«С пенсионерами такого рода я еще дела не имел», — ухмыльнулся внутри себя участковый.
Лейтенант Ватутин (в случае чего) должен проявить весь свой служебный талант, если (не дай Бог) кого-нибудь из «лучших людей» потревожат или… Ну это вряд ли!
Сотрудничество лейтенанта Ватутина будет оплачиваться в…
— Стоп! — обрубил Володя. — Вот этого не надо!
— Честный, — сочувственно определил Киян.
— Во всяком случае, денег от вашей команды брать не хочу и не буду. Может быть, ваши архитекторы перестройки действительно успокоились и решили создать здесь образцово-показательный район демократического общества, но деньги у них с душком.
— А как насчет остального? — насторожился Киян.
— А почему бы и нет?! — это «почему бы и нет» выстрелило в голове участкового значительно раньше, чем закопошились, выстраиваясь в длинную скучную вереницу, далекие от реальной жизни служебные инструкции и уставы. — А почему нет? Если все будет так гладко, как ты мне сейчас расписал, а главное — простым людям будет житься спокойно и не хлопотно…
— Да мы им тут даже магазин со сниженными ценами откроем! — воодушевился Киян.
— В натуре, — наконец-то обрел дар речи его напарник. И они разошлись, даже пожав друг другу руки. Печатями и подписями договор не скрепляли, достаточно было слова. Но то, что договор этот вступил в силу, Ватутин понял уже на следующий день.
Утром ему позвонил Киян:
— Слышь, Володь, встретиться надо, — заговорил как со своим.
— Случилось что?
— Уже нет, — и назвал адрес.
По названному Кияном адресу находилась квартира известного всем в городе да и в стране коллекционера-нумизмата Максимовича. Бобыль-старичок Максимович имел охранную сигнализацию и коллекцию монет, оцениваемую специалистами в полмиллиона долларов. Коллекцию эту начал собирать еще его дед. О том, как сберегла ее семья в эпоху экспроприации и конфискаций, можно написать отдельную историю, но за последние десять лет на нее покушались два-три раза в год, и об этом можно написать серию мордоворотных детективов в суперобложках. Максимович пришаркал к Ватутину в первый день его выхода на службу, чтобы сообщить, что свою коллекцию он завещал государству, и поэтому лейтенант Ватутин должен охранять ее как самое что ни на есть общенародное достояние, имеющее огромную историческую ценность.
— Я — старик, скоро умру. Пока она у меня — мне интересно жить. Опять же исследовательские работы публикую в научных журналах, которые еще не успели закрыть. Я уж стар для частнособственнического инстинкта. Просто привык. Очень привык. Кроме нее у меня никого и ничего нет. Конечно же, я знаю заповедь «не сотвори себе кумира», но ничего поделать с собой не могу. Каждая монета — это часть истории, она хранит тепло тысяч и тысяч рук, она свидетельница многих удивительных событий… — так говорил Максимович в первый день их знакомства, приглашая Ватутина на экскурсию к себе домой, и примерно то же самое он повторил в этот раз.
Войдя в гостиную, Ватутин не мог не удивиться. В кресле, покуривая сигару (этакий крестный папа), сидел Киян, два бойца довольно интеллигентной выправки сидели напротив, а еще двое «иностранных коллег» с печатями проявленной справедливости на лицах были прикованы наручниками к батарее отопления.
— Ваши дружинники очень оперативно сработали, — заискивающе улыбался наивный коллекционер. — _Я_ ведь только в магазин за кефиром и хлебом вышел.
— Да тебе повезло, старый козел, что ты вышел, — начал было один из пленников, но последние слова выдохнул со свистом и кровавой слюной от точного пинка в солнечное сплетение.
— Вызывай оперов, — доложил Киян, — гастролеры, но работали по заказу, чушилы… Тут все написано, так сказать, предварительный допрос сознательных граждан и чистосердечное признание, — и он протянул участковому сложенный вчетверо лист бумаги. — Не волнуйся, отпираться не будут. Мы их давно пасли, все никак прорубить не могли, за чьим сыром крысята сунулись.
— Вы, с-суки продажные, все ответите! — опять начал стращать тот же налетчик.
На этот раз Киян брезгливо заткнул ему рот своим собственным носовым платком, в который предварительно громко и смачно высморкался.
Наверное, Ватутин почувствовал себя обязанным. А каково быть обязанным бандитам, даже если они вдруг начали играть в разбогатевших и умиротворенных робин гудов?
Дальше — больше: Киян и его команда сдали Ватутину взвод мелких наркоторговцев, причем не обошлось без пальбы, т. к. многие наркодельцы хотели бы иметь своей зоной «заповедник Ватутина» и ни на какие договоры не соглашались; вычислили больную СПИДом проститутку; вернули дюжину угнанных машин. И открыли магазин, о котором говорили вначале. Пенсионеры и ветераны обслуживались там не только вне очереди, но и вполцены. И что самое невероятное, — бригадные шестерки на своих «шестерках» развозили продукты тем, кто был болен или не мог ходить по инвалидности. Тимуровцы, да и только!
Ватутин как мог, в долгу не оставался. Как-то побуянила братва в местном кабаке, отмечая очередной юбилей. Слегка попалили в небо, разбили витрины. ОМОН вызвали из соседнего района. С большим трудом Ватутин отмазал подгулявших «гусаров». Вместе с дежурными по бригаде сам развозил их по домам и укладывал баиньки. Пару раз помогал Ватутин найти «оборзевших» коммерсантов, которые открывали дело на деньги братвы, но потом хотели улизнуть или найти покровителей в других, более активно действующих «организациях». Ватутин в таких случаях подключал официальные органы, дабы раздобыть всю необходимую информацию, вплоть до того, кто из них какие грамоты получал в пионерском прошлом или до скольки лет мочился в постель. «Оборзевших» находили, но с одним условием: из них вытряхнут деньги (разумеется, с полагающимися процентами за моральный ущерб), а не душу, или не то и другое вместе. Короче, без мокрухи. Ватутин даже присутствовал однажды на такой экзекуции, которую назвал про себя «отеческим наказанием». Стоявшего в соответствующей позе и слюняво ревущего афериста нещадно пороли по толстой обрюзгшей заднице. Пороли долго и весело. Все это время лейтенант Ватутин ждал, когда и в каком месте эта неустойчивая, работающая на честном слове система даст сбой. Ждал подвоха. Или подставки какой-нибудь. И был уверен, что когда-нибудь это обязательно произойдет. Ждал, несмотря на растущее взаимное доверие. Нельзя плясать на минном поле и не взорваться, даже если у тебя в руках охранная грамота от саперов.
В минуты сомнений он приходил ко мне, чтобы за неторопливым разговором попить пивка или приговорить бутылку «русской». Нужна ему была отдушина, а мы с ним как-никак десять лет за одной партой просидели и даже армейскую службу в одном взводе тянули.
— _Я_ знаю, что ты детективов не пишешь, — часто говорил он, — но это вообще из жанра фантастики, ненаучной, правда, какой-то.
— Утопия, — соглашался я.
— И что же мне теперь делать?
Что я мог ему ответить? С моей точки зрения, он не совершал ничего предосудительного, даже наоборот. Но я тоже чувствовал, что вечно так продолжаться не будет.
— Фигня все, Володя, живи сегодняшним днем, — вот и вся моя отговорка.
И он жил одним днем. Жил и работал участковым милиционером. Но мина замедленного действия все же сработала, в нынешнее время просто не могла не сработать. Таких мин — за каждым углом, и называлась мина — закономерная случайность.
Киян позвонил Ватутину ночью.
— Бе-да-а! — только-то и сказал он, растягивая эту «беду» до размеров неотвратимой вселенской катастрофы.
Ватутин торопливо оделся в гражданку, взял пистолет и запасные обоймы, поцеловал жену и поехал к Кияну.
— Беда, Володя, — повторил Киян, когда Ватутин сел в его машину, — полночи на ушах стоим.
— Ну?! — с детства забытый, как перед дракой, мандраж пробежался по телу участкового.
— У Александра Палыча мать похитили!
— Ой-йе!
Ватутин знал, что Александр Палыч главный. Насколько главный, можно было только догадываться. К его скромному по нынешним временам особняку ежедневно подъезжали правительственные машины и лимузины банкиров. Сам он на людях появлялся весьма редко. Жену и дочь его охраняли как зеницу ока. Охраняли бывшие спецназовцы из самых элитных подразделений. А вот мать… Мать жила в частном доме на окраине. Семидесятилетняя старушка, божий одуванчик. С сыном и его семьей виделась раз в неделю, зато ежедневно ходила в недалекую церквушку. Жила скромно. И вот ее похитили. Невиданно, неслыханно, и вряд ли можно придумать что-нибудь более изощренное по своей неожиданной подлости. Конечно, устроив «заповедник», Александр Палыч многим рисковал и многим перешел дорогу. А надавить на него было практически невозможно.
За бабулей охрана тоже присматривала. Ненавязчиво, но берегли. Никто даже мысли такой не допускал. «А может, что-нибудь другое?» — засомневался Ватутин. Уж если Александр Палыч и чудачил, то надо было быть полным психопатом, чтобы похитить мать авторитета. Это был смертный приговор в любом случае, либо месть — и в этом случае выкуп никто не потребует, либо все же психопат.
— Информацию! — решительно потребовал Ватутин.
— Ноль! — отрубил Киян и погнул пальцами ключ от автомобиля, в котором они сидели.
— План?
— Все перевернем. Уже роем во всех направлениях.
— Результаты?
— Ноль. Бе-да-а… — опять с жуткой безысходностью в голосе протянул Киян.
— Спецслужбы? — предположил Ватутин.
— He-а. Там все повязано. По нашим данным, им тоже этот эксперимент по душе пришелся, да и знают они, что Палыч перестроился.
— Хорошо, — успокоился Ватутин, — где ее видели в последний раз, кто видел, где потеряли?
— В больницу ходила к подруге. К соседке. Каждый день, перед тем как в церковь идти, к ней заходит. Передачки носит. До больницы проводили, а она оттуда не вышла. Все там перевернули, никаких следов.
— Так не бывает, — уверенно заявил участковый, — поехали туда.
Киян послушно врубил скорость. Он готов был сейчас крушить и ломать, но только не соображать. Позвонить участковому было в этом случае актом отчаяния. Ведь искали старушку тертые специалисты из самых различных ведомств.
По дороге Володя рассматривал фотографии и другие «материалы дела». Елена Андреевна. Семьдесят три года… Сорок лет педагогического стажа… «Не везет же иногда учительницам с собственными детьми. Чужих воспитывают, а своих не успевают», — грустно подумал Ватутин, глядя на мелькающую под светом придорожных фонарей фотографию.
Дежурная врач — заспанное лицо средних лет — встретила их с усталым недовольством и недоверием:
— Да уж, вроде, всех сегодня переспросили. _Я_ вам еще раз повторяю: в палате у подруги ее сегодня не было. Не приходила. В других отделениях тоже. У нас тут каждый день сотни таких старушек…
Долго и молча курили втроем в больничном дворике.
— Мистика какая-то, — уже более спокойно сказала врач.
— Никакой мистики. — Ватутин вдруг подумал, что в этом случае надо искать в самом неожиданном направлении.
— Выпьете, доктор? — Киян принес из машины бутылку коньяка и стакан.
— Пожалуй, немного можно.
Из-за тучи выглянула луна и осветила больничный двор, в котором другого света не было. Только сгорбленные хребты давно ослепших фонарей на аллеях. Чуть в стороне от больничного здания Ватутин разглядел невзрачный, чем-то пугавший при луне флигель.
— Что там? — спросил он врача.
— Морг.
— Там были? — повернулся участковый к Кияну.
Киян привстал, у него заметно вздрогнули руки. Там они не были. Даже подумать не могли.
Дежурная сестра принесла ключ, и теперь уже вчетвером они вошли в больничный морг. Пахло формалином, дустом и еще чем-то. «Приторный сладкий запах смерти», — называл это Володя. В мертвецкой было двое. В углу под простыней мужчина, а под другой простыней, прямо на «разделочном столе» лежала Елена Андреевна. Одетая, даже в косынке.
— О, Господи! — вскинулась испуганно врач.
Наверное, это профессиональное, а может, в кино насмотрелся: Ватутин как бы привычным движением дотронулся до шейной артерии и вздрогнул.
— Жива! — и время двинулось в обратную сторону, все более ускоряясь.
Врач быстро овладела собой, схватила руку старушки, свисающую из-под простыни.
— Пульс редкий… Нитевидный… В реанимацию! Володя, который в это время внимательно осматривал шею женщины, тоже сделал свое заключение:
— Не додушили. Она, видимо, сознание быстро потеряла. Пока полуживую Елену Андреевну перекладывали на каталку, Киян по сотовому звонил своему боссу, а Ватутин задавал вопросы медикам:
— Кто в этой жмурильне главный? Кто вчера здесь дежурил? Адрес? Через полчаса Киян и Ватутин мчались по одному из полученных адресов. А именно — к дежурившему вчера санитару. Патологоанатома оставили на потом.
Санитар Федя жил в типовой панельной десятиэтажке на втором этаже. Пахнущий мочой и мусоропроводом подъезд, исписанные похабщиной стены, железные двери. Ватутин, как лицо официальное, встал впереди, хоть и в гражданке. Киян не возражал. К двери долго никто не подходил, и Киян уже начал нервно метаться по лестничной площадке. Но вот сработали замки первой, внутренней двери, и из-за железного листа раздался скрипучий голос:
— Кто?
— Милиция!..
— Это… Но… На хрен…
— Откройте! Иначе взломаем дверь! — и уже шепотом Кия- ну: — Надо бы балкон и окна прикрыть на всякий случай. Второй этаж.
Киян понятливо ломанулся на улицу. И все же дверь открылась. На пороге Ватутина встречал небритый худой мужчина, одетый в рваные трико и засаленную майку. Остекленевший и малопонимающий взгляд его говорил о многодневной стадии опьянения.
— Вам известна эта женщина? — Ватутин ткнул в опухшие красные глаза фотографию.
— Померла бабулька… — подозреваемый содрогнулся недобрым смешком и попятился в глубь прихожей. — С-сука она! Зажала… А мне, бля, хоть подыхай!.. — и, прежде чем Володя услышал, в чем же виновата пожилая женщина, пришедшая проведать больную подругу, в руке обезумевшего санитара мелькнул нож. Обычный столовый нож с тонким широким лезвием.
«Глупо все как-то», — подумал Ватутин, увидев деревянную ручку ножа, торчащую из собственной груди. Еще успел подумать, что будь это другая старушка, а санитар не такой пьяный, то и не нашли бы никого. А, может, и искать бы не стали. Еще успел увидеть, как вылетел из-за его спины Киян, и кулак-кувалда разнес вдребезги слюнявые губы санитара, жалующиеся ему, Ватутину, что «эта старая сука хотела его жизни учить». И уже не слышал, как Киян с неподдельным надрывом в голосе умолял его потерпеть до больницы…
День был настолько яркий и солнечный, что прохожие сильно щурились и прикладывали ко лбу ладонь, чтобы присмотреться к траурной процессии. Десятки иномарок тянулись на малой скорости вдоль улицы от видимого края до видимого края и заунывно сигналили. Вся эта вереница машин и сидящие в них люди с внешне ничего не выражающими лицами требовали от остальных внимания. Они хотели, чтобы их видели, слышали, запомнили и поняли.
Пронырливый старичок, из тех, которые все знают и обо всем слышали и на все имеют свое суждение, вынырнул из магазина и, встав рядом, то ли спросил, то ли поделился своим знанием:
— Ну так, мафиезу какую хоронят…
— Участкового милиционера, — поправил я, не глядя в его сторону. Наверное, он тут же исчез. А я вдруг задумался над этимологией слова «участковый». Чего в нем больше: участка или участи?
Конец этой истории я узнал от Кияна, который пришел ко мне, чтобы передать чемоданчик с деньгами для Володиной жены.
— Сам не могу. Вот не могу и все! Хоть режь! Потом как- нибудь.
— Что будете делать? — спросил я.
— Как что? — не понял он и привычно насторожился.
— С заповедником?
— A-а, с этим. Эт Палычу решать… — помянул Володю из его стопки и собрался уходить, но уже на пороге вдруг повернулся и спросил: — Слушай, а ты ведь, вроде, тоже с ним на мента учился?
_1998_
Сергей Сергеевич Козлов
СЕРГЕЙ КОЗЛОВ
УЧАСТКОВЫЙ
(Милицейская утопия)
— Продажный мент? Да я денег ни с кого не получал, и товаром — тоже! Это как договор о мирном сосуществовании двух противоположных систем. Угораздило же родиться, жить и работать в этом районе…
«Кому-то и участковым работать надо», — так решил Володя Ватутин после распределения из школы милиции. Тем более что район он знал, как свои пять пальцев. Вырос здесь. Все знали его, он знал всех. С одной стороны хорошо, а с другой…
Он еще не успел втянуться в работу, привыкал к водовороту бытовых дел и бесчисленных жалоб, к чужим семейным ссорам и постоянному нашептыванию добропорядочных граждан, он учился говорить на языке подростков и слушать благочинный, но нескончаемый лепет пенсионеров, он еще не знал, нравится все это ему или нет, но они ждать не стали. Нет, в кабинет нагло не вваливались, а вошли, соблюдая все приличия и для проформы уважая достоинство лейтенанта Ватутина.
— Можно? — в полуоткрытую дверь шагнуло полтела, и вопрос был задан половиной круглой стриженой головы. С легким пренебрежением, но приличия соблюдены.
— Проходите.
Вошли двое. «Шестисотый» или «черокки» у подъезда», — сразу определил Ватутин. Окинул взглядом посетителей. Выражение лиц «никакое». Хотя нет, пожирневшее, отъетое. Это вам не обтянутые челюсти Шварценеггера. Воплощение упитанности, привычного здоровья и самовлюбленного равнодушия. Со спины их легко можно было спутать, да и в лицо тоже, если издалека. Но одного Володя все же узнал. Даже кличку вспомнил — Киян. Учились в одной школе, но Киян был на два года старше. В хулиганах Киян не состоял, но и в комсомольских активистах тоже. Задирой не был, но обид никому не спускал. Занимался всеми модными единоборствами поочередно и даже имел спортивные достижения областного масштаба.
Ватутин предложил посетителям сесть.
— Присядем, — согласился Киян и то ли улыбнулся, то ли ощерился:
— Узнал?
— Узнал, — подтвердил Ватутин.
— Мы к тебе по делу, Володь, — наверное, надо долго тренироваться, чтобы ни одна нотка в голосе не имела хоть какого- нибудь оттенка.
— Слушаю, — а что еще можно в таком случае сказать?
— Хотим заключить с тобой договор.
— Кто?
— Да ладно, не ломайся, ты же про братву все знаешь, — ни капли наезда в голосе, только уверенность.
— Кое-что, — честно признался лейтенант.
Киян солировал. Второй только неотрывно смотрел на милиционера все тем же ничего не выражающим взглядом, с которым вошел. Смотрел прямо в глаза. Взгляд мертвой рыбы. И не кивал, не поддакивал. Сплошное достоинство на пустом месте. Хотя нет, местом была тренированная груда костей и мяса центнера на полтора.
Киян предлагал дуумвират с разделением полномочий. Составленная в недрах нового демокриминалистического общества конституция района имела несколько основных пунктов:
Лейтенант Ватутин отвечает за порядок в своей сфере: бытовые кражи, драки, несовершеннолетняя преступность, алкоголизм и т. п.
Братва гарантирует порядок в своей сфере: коммерция, торговля, предпринимательство, проституция (очень осторожно и почти легально). И никаких наркотиков! Дело, конечно, прибыльное, но этап пройденный, т. к. всем хочется жить богато, легально и немного честно. По крайней мере, на участке Ватутина торговать не будут. Здесь заповедник. Так уж получилось (а Ватутину, стало быть, повезло?), что именно на его участке поселились «лучшие люди». Они, конечно, пошуметь могут, но весьма благородно, по-гусарски, а уж постороннего шума «у себя дома» не переносят. Тонкие, творческие, так сказать, натуры.
Братва вправе наказывать отступников и провинившихся граждан. Розыскная деятельность и собирание сведений по таким инцидентам не входит в компетенцию Ватутина. «Наши дела».
За соблюдение нейтралитета лейтенанту Ватутину будут оказывать помощь и поддержку во всех остальных сферах: сдавать с потрохами заезжих гастролеров, посмевших нарушить размеренную жизнь вышедших на заслуженный отдых достойных граждан свободной страны.
«С пенсионерами такого рода я еще дела не имел», — ухмыльнулся внутри себя участковый.
Лейтенант Ватутин (в случае чего) должен проявить весь свой служебный талант, если (не дай Бог) кого-нибудь из «лучших людей» потревожат или… Ну это вряд ли!
Сотрудничество лейтенанта Ватутина будет оплачиваться в…
— Стоп! — обрубил Володя. — Вот этого не надо!
— Честный, — сочувственно определил Киян.
— Во всяком случае, денег от вашей команды брать не хочу и не буду. Может быть, ваши архитекторы перестройки действительно успокоились и решили создать здесь образцово-показательный район демократического общества, но деньги у них с душком.
— А как насчет остального? — насторожился Киян.
— А почему бы и нет?! — это «почему бы и нет» выстрелило в голове участкового значительно раньше, чем закопошились, выстраиваясь в длинную скучную вереницу, далекие от реальной жизни служебные инструкции и уставы. — А почему нет? Если все будет так гладко, как ты мне сейчас расписал, а главное — простым людям будет житься спокойно и не хлопотно…
— Да мы им тут даже магазин со сниженными ценами откроем! — воодушевился Киян.
— В натуре, — наконец-то обрел дар речи его напарник. И они разошлись, даже пожав друг другу руки. Печатями и подписями договор не скрепляли, достаточно было слова. Но то, что договор этот вступил в силу, Ватутин понял уже на следующий день.
Утром ему позвонил Киян:
— Слышь, Володь, встретиться надо, — заговорил как со своим.
— Случилось что?
— Уже нет, — и назвал адрес.
По названному Кияном адресу находилась квартира известного всем в городе да и в стране коллекционера-нумизмата Максимовича. Бобыль-старичок Максимович имел охранную сигнализацию и коллекцию монет, оцениваемую специалистами в полмиллиона долларов. Коллекцию эту начал собирать еще его дед. О том, как сберегла ее семья в эпоху экспроприации и конфискаций, можно написать отдельную историю, но за последние десять лет на нее покушались два-три раза в год, и об этом можно написать серию мордоворотных детективов в суперобложках. Максимович пришаркал к Ватутину в первый день его выхода на службу, чтобы сообщить, что свою коллекцию он завещал государству, и поэтому лейтенант Ватутин должен охранять ее как самое что ни на есть общенародное достояние, имеющее огромную историческую ценность.
— Я — старик, скоро умру. Пока она у меня — мне интересно жить. Опять же исследовательские работы публикую в научных журналах, которые еще не успели закрыть. Я уж стар для частнособственнического инстинкта. Просто привык. Очень привык. Кроме нее у меня никого и ничего нет. Конечно же, я знаю заповедь «не сотвори себе кумира», но ничего поделать с собой не могу. Каждая монета — это часть истории, она хранит тепло тысяч и тысяч рук, она свидетельница многих удивительных событий… — так говорил Максимович в первый день их знакомства, приглашая Ватутина на экскурсию к себе домой, и примерно то же самое он повторил в этот раз.
Войдя в гостиную, Ватутин не мог не удивиться. В кресле, покуривая сигару (этакий крестный папа), сидел Киян, два бойца довольно интеллигентной выправки сидели напротив, а еще двое «иностранных коллег» с печатями проявленной справедливости на лицах были прикованы наручниками к батарее отопления.
— Ваши дружинники очень оперативно сработали, — заискивающе улыбался наивный коллекционер. — _Я_ ведь только в магазин за кефиром и хлебом вышел.
— Да тебе повезло, старый козел, что ты вышел, — начал было один из пленников, но последние слова выдохнул со свистом и кровавой слюной от точного пинка в солнечное сплетение.
— Вызывай оперов, — доложил Киян, — гастролеры, но работали по заказу, чушилы… Тут все написано, так сказать, предварительный допрос сознательных граждан и чистосердечное признание, — и он протянул участковому сложенный вчетверо лист бумаги. — Не волнуйся, отпираться не будут. Мы их давно пасли, все никак прорубить не могли, за чьим сыром крысята сунулись.
— Вы, с-суки продажные, все ответите! — опять начал стращать тот же налетчик.
На этот раз Киян брезгливо заткнул ему рот своим собственным носовым платком, в который предварительно громко и смачно высморкался.
Наверное, Ватутин почувствовал себя обязанным. А каково быть обязанным бандитам, даже если они вдруг начали играть в разбогатевших и умиротворенных робин гудов?
Дальше — больше: Киян и его команда сдали Ватутину взвод мелких наркоторговцев, причем не обошлось без пальбы, т. к. многие наркодельцы хотели бы иметь своей зоной «заповедник Ватутина» и ни на какие договоры не соглашались; вычислили больную СПИДом проститутку; вернули дюжину угнанных машин. И открыли магазин, о котором говорили вначале. Пенсионеры и ветераны обслуживались там не только вне очереди, но и вполцены. И что самое невероятное, — бригадные шестерки на своих «шестерках» развозили продукты тем, кто был болен или не мог ходить по инвалидности. Тимуровцы, да и только!
Ватутин как мог, в долгу не оставался. Как-то побуянила братва в местном кабаке, отмечая очередной юбилей. Слегка попалили в небо, разбили витрины. ОМОН вызвали из соседнего района. С большим трудом Ватутин отмазал подгулявших «гусаров». Вместе с дежурными по бригаде сам развозил их по домам и укладывал баиньки. Пару раз помогал Ватутин найти «оборзевших» коммерсантов, которые открывали дело на деньги братвы, но потом хотели улизнуть или найти покровителей в других, более активно действующих «организациях». Ватутин в таких случаях подключал официальные органы, дабы раздобыть всю необходимую информацию, вплоть до того, кто из них какие грамоты получал в пионерском прошлом или до скольки лет мочился в постель. «Оборзевших» находили, но с одним условием: из них вытряхнут деньги (разумеется, с полагающимися процентами за моральный ущерб), а не душу, или не то и другое вместе. Короче, без мокрухи. Ватутин даже присутствовал однажды на такой экзекуции, которую назвал про себя «отеческим наказанием». Стоявшего в соответствующей позе и слюняво ревущего афериста нещадно пороли по толстой обрюзгшей заднице. Пороли долго и весело. Все это время лейтенант Ватутин ждал, когда и в каком месте эта неустойчивая, работающая на честном слове система даст сбой. Ждал подвоха. Или подставки какой-нибудь. И был уверен, что когда-нибудь это обязательно произойдет. Ждал, несмотря на растущее взаимное доверие. Нельзя плясать на минном поле и не взорваться, даже если у тебя в руках охранная грамота от саперов.
В минуты сомнений он приходил ко мне, чтобы за неторопливым разговором попить пивка или приговорить бутылку «русской». Нужна ему была отдушина, а мы с ним как-никак десять лет за одной партой просидели и даже армейскую службу в одном взводе тянули.
— _Я_ знаю, что ты детективов не пишешь, — часто говорил он, — но это вообще из жанра фантастики, ненаучной, правда, какой-то.
— Утопия, — соглашался я.
— И что же мне теперь делать?
Что я мог ему ответить? С моей точки зрения, он не совершал ничего предосудительного, даже наоборот. Но я тоже чувствовал, что вечно так продолжаться не будет.
— Фигня все, Володя, живи сегодняшним днем, — вот и вся моя отговорка.
И он жил одним днем. Жил и работал участковым милиционером. Но мина замедленного действия все же сработала, в нынешнее время просто не могла не сработать. Таких мин — за каждым углом, и называлась мина — закономерная случайность.
Киян позвонил Ватутину ночью.
— Бе-да-а! — только-то и сказал он, растягивая эту «беду» до размеров неотвратимой вселенской катастрофы.
Ватутин торопливо оделся в гражданку, взял пистолет и запасные обоймы, поцеловал жену и поехал к Кияну.
— Беда, Володя, — повторил Киян, когда Ватутин сел в его машину, — полночи на ушах стоим.
— Ну?! — с детства забытый, как перед дракой, мандраж пробежался по телу участкового.
— У Александра Палыча мать похитили!
— Ой-йе!
Ватутин знал, что Александр Палыч главный. Насколько главный, можно было только догадываться. К его скромному по нынешним временам особняку ежедневно подъезжали правительственные машины и лимузины банкиров. Сам он на людях появлялся весьма редко. Жену и дочь его охраняли как зеницу ока. Охраняли бывшие спецназовцы из самых элитных подразделений. А вот мать… Мать жила в частном доме на окраине. Семидесятилетняя старушка, божий одуванчик. С сыном и его семьей виделась раз в неделю, зато ежедневно ходила в недалекую церквушку. Жила скромно. И вот ее похитили. Невиданно, неслыханно, и вряд ли можно придумать что-нибудь более изощренное по своей неожиданной подлости. Конечно, устроив «заповедник», Александр Палыч многим рисковал и многим перешел дорогу. А надавить на него было практически невозможно.
За бабулей охрана тоже присматривала. Ненавязчиво, но берегли. Никто даже мысли такой не допускал. «А может, что-нибудь другое?» — засомневался Ватутин. Уж если Александр Палыч и чудачил, то надо было быть полным психопатом, чтобы похитить мать авторитета. Это был смертный приговор в любом случае, либо месть — и в этом случае выкуп никто не потребует, либо все же психопат.
— Информацию! — решительно потребовал Ватутин.
— Ноль! — отрубил Киян и погнул пальцами ключ от автомобиля, в котором они сидели.
— План?
— Все перевернем. Уже роем во всех направлениях.
— Результаты?
— Ноль. Бе-да-а… — опять с жуткой безысходностью в голосе протянул Киян.
— Спецслужбы? — предположил Ватутин.
— He-а. Там все повязано. По нашим данным, им тоже этот эксперимент по душе пришелся, да и знают они, что Палыч перестроился.
— Хорошо, — успокоился Ватутин, — где ее видели в последний раз, кто видел, где потеряли?
— В больницу ходила к подруге. К соседке. Каждый день, перед тем как в церковь идти, к ней заходит. Передачки носит. До больницы проводили, а она оттуда не вышла. Все там перевернули, никаких следов.
— Так не бывает, — уверенно заявил участковый, — поехали туда.
Киян послушно врубил скорость. Он готов был сейчас крушить и ломать, но только не соображать. Позвонить участковому было в этом случае актом отчаяния. Ведь искали старушку тертые специалисты из самых различных ведомств.
По дороге Володя рассматривал фотографии и другие «материалы дела». Елена Андреевна. Семьдесят три года… Сорок лет педагогического стажа… «Не везет же иногда учительницам с собственными детьми. Чужих воспитывают, а своих не успевают», — грустно подумал Ватутин, глядя на мелькающую под светом придорожных фонарей фотографию.
Дежурная врач — заспанное лицо средних лет — встретила их с усталым недовольством и недоверием:
— Да уж, вроде, всех сегодня переспросили. _Я_ вам еще раз повторяю: в палате у подруги ее сегодня не было. Не приходила. В других отделениях тоже. У нас тут каждый день сотни таких старушек…
Долго и молча курили втроем в больничном дворике.
— Мистика какая-то, — уже более спокойно сказала врач.
— Никакой мистики. — Ватутин вдруг подумал, что в этом случае надо искать в самом неожиданном направлении.
— Выпьете, доктор? — Киян принес из машины бутылку коньяка и стакан.
— Пожалуй, немного можно.
Из-за тучи выглянула луна и осветила больничный двор, в котором другого света не было. Только сгорбленные хребты давно ослепших фонарей на аллеях. Чуть в стороне от больничного здания Ватутин разглядел невзрачный, чем-то пугавший при луне флигель.
— Что там? — спросил он врача.
— Морг.
— Там были? — повернулся участковый к Кияну.
Киян привстал, у него заметно вздрогнули руки. Там они не были. Даже подумать не могли.
Дежурная сестра принесла ключ, и теперь уже вчетвером они вошли в больничный морг. Пахло формалином, дустом и еще чем-то. «Приторный сладкий запах смерти», — называл это Володя. В мертвецкой было двое. В углу под простыней мужчина, а под другой простыней, прямо на «разделочном столе» лежала Елена Андреевна. Одетая, даже в косынке.
— О, Господи! — вскинулась испуганно врач.
Наверное, это профессиональное, а может, в кино насмотрелся: Ватутин как бы привычным движением дотронулся до шейной артерии и вздрогнул.
— Жива! — и время двинулось в обратную сторону, все более ускоряясь.
Врач быстро овладела собой, схватила руку старушки, свисающую из-под простыни.
— Пульс редкий… Нитевидный… В реанимацию! Володя, который в это время внимательно осматривал шею женщины, тоже сделал свое заключение:
— Не додушили. Она, видимо, сознание быстро потеряла. Пока полуживую Елену Андреевну перекладывали на каталку, Киян по сотовому звонил своему боссу, а Ватутин задавал вопросы медикам:
— Кто в этой жмурильне главный? Кто вчера здесь дежурил? Адрес? Через полчаса Киян и Ватутин мчались по одному из полученных адресов. А именно — к дежурившему вчера санитару. Патологоанатома оставили на потом.
Санитар Федя жил в типовой панельной десятиэтажке на втором этаже. Пахнущий мочой и мусоропроводом подъезд, исписанные похабщиной стены, железные двери. Ватутин, как лицо официальное, встал впереди, хоть и в гражданке. Киян не возражал. К двери долго никто не подходил, и Киян уже начал нервно метаться по лестничной площадке. Но вот сработали замки первой, внутренней двери, и из-за железного листа раздался скрипучий голос:
— Кто?
— Милиция!..
— Это… Но… На хрен…
— Откройте! Иначе взломаем дверь! — и уже шепотом Кия- ну: — Надо бы балкон и окна прикрыть на всякий случай. Второй этаж.
Киян понятливо ломанулся на улицу. И все же дверь открылась. На пороге Ватутина встречал небритый худой мужчина, одетый в рваные трико и засаленную майку. Остекленевший и малопонимающий взгляд его говорил о многодневной стадии опьянения.
— Вам известна эта женщина? — Ватутин ткнул в опухшие красные глаза фотографию.
— Померла бабулька… — подозреваемый содрогнулся недобрым смешком и попятился в глубь прихожей. — С-сука она! Зажала… А мне, бля, хоть подыхай!.. — и, прежде чем Володя услышал, в чем же виновата пожилая женщина, пришедшая проведать больную подругу, в руке обезумевшего санитара мелькнул нож. Обычный столовый нож с тонким широким лезвием.
«Глупо все как-то», — подумал Ватутин, увидев деревянную ручку ножа, торчащую из собственной груди. Еще успел подумать, что будь это другая старушка, а санитар не такой пьяный, то и не нашли бы никого. А, может, и искать бы не стали. Еще успел увидеть, как вылетел из-за его спины Киян, и кулак-кувалда разнес вдребезги слюнявые губы санитара, жалующиеся ему, Ватутину, что «эта старая сука хотела его жизни учить». И уже не слышал, как Киян с неподдельным надрывом в голосе умолял его потерпеть до больницы…
День был настолько яркий и солнечный, что прохожие сильно щурились и прикладывали ко лбу ладонь, чтобы присмотреться к траурной процессии. Десятки иномарок тянулись на малой скорости вдоль улицы от видимого края до видимого края и заунывно сигналили. Вся эта вереница машин и сидящие в них люди с внешне ничего не выражающими лицами требовали от остальных внимания. Они хотели, чтобы их видели, слышали, запомнили и поняли.
Пронырливый старичок, из тех, которые все знают и обо всем слышали и на все имеют свое суждение, вынырнул из магазина и, встав рядом, то ли спросил, то ли поделился своим знанием:
— Ну так, мафиезу какую хоронят…
— Участкового милиционера, — поправил я, не глядя в его сторону. Наверное, он тут же исчез. А я вдруг задумался над этимологией слова «участковый». Чего в нем больше: участка или участи?
Конец этой истории я узнал от Кияна, который пришел ко мне, чтобы передать чемоданчик с деньгами для Володиной жены.
— Сам не могу. Вот не могу и все! Хоть режь! Потом как- нибудь.
— Что будете делать? — спросил я.
— Как что? — не понял он и привычно насторожился.
— С заповедником?
— A-а, с этим. Эт Палычу решать… — помянул Володю из его стопки и собрался уходить, но уже на пороге вдруг повернулся и спросил: — Слушай, а ты ведь, вроде, тоже с ним на мента учился?
_1998_