Люди и окна
С. Б. Шумский
ХОДЫ И ВЫХОДЫ
Оставлял однокурсник ночевать – Виктор Степанович не остался, уехал за полночь. Ехать, правда, без пересадки до центра, в гостиницу «Россия».
И едва успел. На выходе, из-за спины долетел до него сдавленный, словно из преисподней, голос, предупреждавший, что через пять минут метро прекращает работу.
Шагая по длинному кривому переходу, Виктор Степанович как-то сразу ощутил в груди опустошающую слабость, даже ноги оступались, будто их подгонял кто. Представил, что вот возьмет да рухнет этот свод и останешься тут... И полная немота после грохота вагонов пугала настораживала. Поразился он мысли: что ж, выходит, человека ко всему можно приучить – и к этому светлому, немому подземелью, и к шуму, от которого до сих пор звенит в ушах. Живет же однокурсник в квартире, где стоит сплошной гул от проходящих поездов и машин, стены дрожат, а он еще и похваляется: «Мы, москвичи...».
«Нет, в три года раз побывать и хватит», – размышлял Виктор Степанович.
И уже в который раз за эти дни командировки ему вспомнился свой поселок. Показать бы «москвичу» окрестности, огород, дом, увидел бы, как в открытые окна веранды впархивают любопытные синицы да воробьи, где все кругом дышит таежным ароматом. И где ночами высверкивают из густоты лесной яркие звезды, такие яркие, что кажется порой, слышен от них шелест.
А тут вместо неба – подсвеченный с боков свод – желто-синюшные, бледные неоновые полосы.
Из-за поворота этого бесконечного перехода впереди появилось трое парней. Виктор Степанович обрадовался, что встретил здесь живых людей. Когда почти поровнялись, один, тот, что был ближе в шеренге, вдруг резко отделился и преградил ему дорогу. Виктор Степанович так растерялся, что почувствовал запах дыхания, смотрел на мятые джинсы, грязные кроссовки и ждал. И не выдержал, поднял голову, поправляя привычным движением руки очки. И увидел только искривленные тонкие губы – парень так же резко отстранился и зашагал к своим замедлившим ход дружкам.
«Что он хотел сделать со мной?» – спрашивал Виктор Степанович, окинув новым оценивающим взглядом три удаляющиеся фигуры, и тут же внутренне весь содрогнулся от мысли: Так они что угодно могли сделать – пырнуть ножом, содрать пиджак, забрать деньги, какие есть, избить...»
Он так разволновался, что спина вспотела. До самого выхода двигался как на ватных ногах. А когда пойти поднялся по сырым, осыпанным опилом ступеням, рядом с ним оказались двое мужчин. Один, который стоял ступенькой выше, кудлатый, мордастый, положил ему руку на плечо и оглаживающим движением попытался подхватить под локоть, как бы стараясь помочь – при этом что-то шипел или шептал. Виктор Степанович с отвращением отшвырнул руку и бросился к выходу, выскочил через вертящиеся двери на уличный простор.
От бессилия и волнения он долго не мог понять, куда ему идти, пока не уперся взглядом в знакомые очертания Колонного зала Дома Союзов.
Потревоженная память вернула лицо одного, того, кто стоял безучастно сбоку – вчера или позавчера он его видел в таком же подземном переходе, он торговал какими-то книжками и, как заезженная пластинка, под звон мелочи, бормотал: «О пьяницах и развратниках – тайна последнего римлянина – убийство императора...» Чем же он здесь занят?
Сыпал мелкий дождичек.
«Это что же такое происходит?» – Виктор Степанович хватал ртом воздух, ворочал головой, пытаясь отыскать кого-нибудь из прохожих, хотел даже закричать, но кругом – пустота, тут хоть закричись. Редкие машины с бешеной скоростью неслись по широкому, расцвеченном отраженными огнями асфальту.
Вскоре Виктор Степанович снова оказался в подземном, промозглом от сырости, переходе – тоже пустом, залитом холодным светом. Выбрался по скользким ступеням на Красную площадь. И здесь его поразила какая-то немая настороженность. Все вокруг будто затаилось до поры до времени. Даже солдаты в темной нише Мавзолея казались неживыми, бутафорскими – этот неестественный блеск их штыков, амуниции, эта каменная притененность стен сквозь раскидистость елей. И вся площадь под мутной сиреневой завесой неба в предпраздничном убранстве пугала. И красноты столько, что она давила. Даже возле лобного места слегка полыхались мокрые полотнища, густо уставленный на круглых подставках.
В последний перед гостиницей переход Виктор Степанович не стал спускаться, пошел прямиком через проезжую часть, так как машин близко не было. Да и в дрожь бросало от этих переходов.
Возле церквушки он заметил тень человека – она отделилась от белой стены из-за елки и двинулась ему навстречу. А в самый последний момент увидел и второго – он отделился от кустов с другой стороны дорожки и тоже направился к нему.
«Ну, в третий раз...» – холодея весь, лихорадочно прикидывал Виктор Степанович: куда ему деться? Хотел было повернуть обратно, но что-то заставило его приостановиться и вглядеться в совсем мальчишечье лицо, того, кто только что отделился от кустов: лицо это показалось ему таким близким и кровно-родным, что он спросил со вздохом волнения:
– Ты случаем не Юра Прохоров?
– Пошел ты на х..! – хрипло выдавил из себя парень и, повернувшись, зашагал прочь.
Виктор Степанович, тяжело переставляя ноги, добрался до подъезда гостиницы, постоял, оперевшись о колонну: лицо все еще стояло перед глазами – эти брови вразлет, курносинка эта... Так похож на сына, именно таким он носил его в своей памяти и на единственной фотографии.
–Господи, почему же он не сознался, что это он? – шептал в волнении, освобождая от очков повлажневшие глаза. – Сын – отцу...
И успокоил себя сомнением:
«А может, она ему и не говорила обо мне, об отце, и фамилию могла сменить...».
Это он подумал о жене, о первой жене, которая сбежала пятнадцать лет назад. Он не искал ее, потому что позор, в который она позволила себя втянуть, обрубил всякую возможность для совместного проживания. И так-то все держалось...
«И что они слоняются среди ночи, приключений ищут?..» – Виктор Степанович вгляделся в мутное пространство – кругом расцвеченная пустота, даже не верилось, что в ней может таиться что-то живое.
Сосед по номеру еще не спал, читал, лежа под ночным светильником. Виктор Степанович, стараясь не шуметь, разделся и уселся в кресло, удобно вытянул ноги на низком подоконнике.
–Ну вот! – отложил на тумбочку журнал Михаил Демьянович – так звали соседа, работал он директором леспромхоза в Коми. – Все, кончил. Дружок дал всего на два дня. Не читали роман «Тайный советник вождя»?
– Нет. Слышал, на журналы сейчас...
– Про Сталина. Любопытно, конечно. Сегодня все на Сталина валят, все обиды наши, а если разобраться...
И они разговорились. У Михаила Демьяновича оказалась початая бутылка коньяка и помаленьку они ее усидели под московскую колбаску и апельсины.
Михаил Демьянович неохотно делился о своем леспромхозе, везде, по его словам, одна картина, треть добываемого леса гниет на складах, зато много говорил о московских сплетнях, о Ельцине, о своей дочери, которая училась в университете.
– Привез я ей в качестве подарка, значит, десять пачек стирального порошка. Она так обрадовалась и все тут же подругам раздала. Стирать-то нечем! Дожили, мать честная: в первопрестольную со стиральным порошком из Сыктывкара!..
Про «своего» сына Виктор Степанович умолчал, язык как-то не повернулся посвящать в давнюю семейную драму, хотя о всех трех «встречах» рассказал подробно, на что сосед только рукой махнул:
– Москва – большая яма, чего тут только нет, ночью, как зверье в лесу, выползает всякая мразь поохотиться...
Легли спать уже в четвертом часу.
Михаил Демьянович быстро затих, а Виктор Степанович так и не мог уснуть, ворочался, перебирал в памяти подробности недавних «встреч». И самому не верилось: было ли это? И с «сыном» повидался...
Вскоре засветлело окно. Быстро развиднелось. Поднявшись Повыше на подушке, он вгляделся с десятого этажа на золотистое сияние куполов Кремля – всходило солнце и лучи его коснулись крестов. В глаза входила, проникала, казалось, во все глубины тела эта радостная ярость света и форм.
Виктор Степанович задумался:
«А люди ли мы? Может, мы вовсе не те, за кого себя ‘выдаем? Загнали в каменные клетки, в подземелья... Это рядом-то с этакой красотой, Господи, господи, куда мы идем?..»
ТАК ОН И ЛЕЖАЛ БЕЗ СНА, МУЧИЛСЯ В ОТВЕТАХ, И КОГДА ОН НАПРЯГАЛ слух, СОСРЕДОТОЧАСЬ ВЗГЛЯДОМ НА КУПОЛЕ САМОЙ ВЫСОКОЙ КОЛОКОЛЬНИ, ему КАЗАЛОСЬ, ЧТО ДО НЕГО ДОЛЕТАЛ ТИХИЙ МАЛИНОВЫЙ ЗВОН.
С. Б. Шумский
ХОДЫ И ВЫХОДЫ
Оставлял однокурсник ночевать – Виктор Степанович не остался, уехал за полночь. Ехать, правда, без пересадки до центра, в гостиницу «Россия».
И едва успел. На выходе, из-за спины долетел до него сдавленный, словно из преисподней, голос, предупреждавший, что через пять минут метро прекращает работу.
Шагая по длинному кривому переходу, Виктор Степанович как-то сразу ощутил в груди опустошающую слабость, даже ноги оступались, будто их подгонял кто. Представил, что вот возьмет да рухнет этот свод и останешься тут... И полная немота после грохота вагонов пугала настораживала. Поразился он мысли: что ж, выходит, человека ко всему можно приучить – и к этому светлому, немому подземелью, и к шуму, от которого до сих пор звенит в ушах. Живет же однокурсник в квартире, где стоит сплошной гул от проходящих поездов и машин, стены дрожат, а он еще и похваляется: «Мы, москвичи...».
«Нет, в три года раз побывать и хватит», – размышлял Виктор Степанович.
И уже в который раз за эти дни командировки ему вспомнился свой поселок. Показать бы «москвичу» окрестности, огород, дом, увидел бы, как в открытые окна веранды впархивают любопытные синицы да воробьи, где все кругом дышит таежным ароматом. И где ночами высверкивают из густоты лесной яркие звезды, такие яркие, что кажется порой, слышен от них шелест.
А тут вместо неба – подсвеченный с боков свод – желто-синюшные, бледные неоновые полосы.
Из-за поворота этого бесконечного перехода впереди появилось трое парней. Виктор Степанович обрадовался, что встретил здесь живых людей. Когда почти поровнялись, один, тот, что был ближе в шеренге, вдруг резко отделился и преградил ему дорогу. Виктор Степанович так растерялся, что почувствовал запах дыхания, смотрел на мятые джинсы, грязные кроссовки и ждал. И не выдержал, поднял голову, поправляя привычным движением руки очки. И увидел только искривленные тонкие губы – парень так же резко отстранился и зашагал к своим замедлившим ход дружкам.
«Что он хотел сделать со мной?» – спрашивал Виктор Степанович, окинув новым оценивающим взглядом три удаляющиеся фигуры, и тут же внутренне весь содрогнулся от мысли: Так они что угодно могли сделать – пырнуть ножом, содрать пиджак, забрать деньги, какие есть, избить...»
Он так разволновался, что спина вспотела. До самого выхода двигался как на ватных ногах. А когда пойти поднялся по сырым, осыпанным опилом ступеням, рядом с ним оказались двое мужчин. Один, который стоял ступенькой выше, кудлатый, мордастый, положил ему руку на плечо и оглаживающим движением попытался подхватить под локоть, как бы стараясь помочь – при этом что-то шипел или шептал. Виктор Степанович с отвращением отшвырнул руку и бросился к выходу, выскочил через вертящиеся двери на уличный простор.
От бессилия и волнения он долго не мог понять, куда ему идти, пока не уперся взглядом в знакомые очертания Колонного зала Дома Союзов.
Потревоженная память вернула лицо одного, того, кто стоял безучастно сбоку – вчера или позавчера он его видел в таком же подземном переходе, он торговал какими-то книжками и, как заезженная пластинка, под звон мелочи, бормотал: «О пьяницах и развратниках – тайна последнего римлянина – убийство императора...» Чем же он здесь занят?
Сыпал мелкий дождичек.
«Это что же такое происходит?» – Виктор Степанович хватал ртом воздух, ворочал головой, пытаясь отыскать кого-нибудь из прохожих, хотел даже закричать, но кругом – пустота, тут хоть закричись. Редкие машины с бешеной скоростью неслись по широкому, расцвеченном отраженными огнями асфальту.
Вскоре Виктор Степанович снова оказался в подземном, промозглом от сырости, переходе – тоже пустом, залитом холодным светом. Выбрался по скользким ступеням на Красную площадь. И здесь его поразила какая-то немая настороженность. Все вокруг будто затаилось до поры до времени. Даже солдаты в темной нише Мавзолея казались неживыми, бутафорскими – этот неестественный блеск их штыков, амуниции, эта каменная притененность стен сквозь раскидистость елей. И вся площадь под мутной сиреневой завесой неба в предпраздничном убранстве пугала. И красноты столько, что она давила. Даже возле лобного места слегка полыхались мокрые полотнища, густо уставленный на круглых подставках.
В последний перед гостиницей переход Виктор Степанович не стал спускаться, пошел прямиком через проезжую часть, так как машин близко не было. Да и в дрожь бросало от этих переходов.
Возле церквушки он заметил тень человека – она отделилась от белой стены из-за елки и двинулась ему навстречу. А в самый последний момент увидел и второго – он отделился от кустов с другой стороны дорожки и тоже направился к нему.
«Ну, в третий раз...» – холодея весь, лихорадочно прикидывал Виктор Степанович: куда ему деться? Хотел было повернуть обратно, но что-то заставило его приостановиться и вглядеться в совсем мальчишечье лицо, того, кто только что отделился от кустов: лицо это показалось ему таким близким и кровно-родным, что он спросил со вздохом волнения:
– Ты случаем не Юра Прохоров?
– Пошел ты на х..! – хрипло выдавил из себя парень и, повернувшись, зашагал прочь.
Виктор Степанович, тяжело переставляя ноги, добрался до подъезда гостиницы, постоял, оперевшись о колонну: лицо все еще стояло перед глазами – эти брови вразлет, курносинка эта... Так похож на сына, именно таким он носил его в своей памяти и на единственной фотографии.
–Господи, почему же он не сознался, что это он? – шептал в волнении, освобождая от очков повлажневшие глаза. – Сын – отцу...
И успокоил себя сомнением:
«А может, она ему и не говорила обо мне, об отце, и фамилию могла сменить...».
Это он подумал о жене, о первой жене, которая сбежала пятнадцать лет назад. Он не искал ее, потому что позор, в который она позволила себя втянуть, обрубил всякую возможность для совместного проживания. И так-то все держалось...
«И что они слоняются среди ночи, приключений ищут?..» – Виктор Степанович вгляделся в мутное пространство – кругом расцвеченная пустота, даже не верилось, что в ней может таиться что-то живое.
Сосед по номеру еще не спал, читал, лежа под ночным светильником. Виктор Степанович, стараясь не шуметь, разделся и уселся в кресло, удобно вытянул ноги на низком подоконнике.
–Ну вот! – отложил на тумбочку журнал Михаил Демьянович – так звали соседа, работал он директором леспромхоза в Коми. – Все, кончил. Дружок дал всего на два дня. Не читали роман «Тайный советник вождя»?
– Нет. Слышал, на журналы сейчас...
– Про Сталина. Любопытно, конечно. Сегодня все на Сталина валят, все обиды наши, а если разобраться...
И они разговорились. У Михаила Демьяновича оказалась початая бутылка коньяка и помаленьку они ее усидели под московскую колбаску и апельсины.
Михаил Демьянович неохотно делился о своем леспромхозе, везде, по его словам, одна картина, треть добываемого леса гниет на складах, зато много говорил о московских сплетнях, о Ельцине, о своей дочери, которая училась в университете.
– Привез я ей в качестве подарка, значит, десять пачек стирального порошка. Она так обрадовалась и все тут же подругам раздала. Стирать-то нечем! Дожили, мать честная: в первопрестольную со стиральным порошком из Сыктывкара!..
Про «своего» сына Виктор Степанович умолчал, язык как-то не повернулся посвящать в давнюю семейную драму, хотя о всех трех «встречах» рассказал подробно, на что сосед только рукой махнул:
– Москва – большая яма, чего тут только нет, ночью, как зверье в лесу, выползает всякая мразь поохотиться...
Легли спать уже в четвертом часу.
Михаил Демьянович быстро затих, а Виктор Степанович так и не мог уснуть, ворочался, перебирал в памяти подробности недавних «встреч». И самому не верилось: было ли это? И с «сыном» повидался...
Вскоре засветлело окно. Быстро развиднелось. Поднявшись Повыше на подушке, он вгляделся с десятого этажа на золотистое сияние куполов Кремля – всходило солнце и лучи его коснулись крестов. В глаза входила, проникала, казалось, во все глубины тела эта радостная ярость света и форм.
Виктор Степанович задумался:
«А люди ли мы? Может, мы вовсе не те, за кого себя ‘выдаем? Загнали в каменные клетки, в подземелья... Это рядом-то с этакой красотой, Господи, господи, куда мы идем?..»
ТАК ОН И ЛЕЖАЛ БЕЗ СНА, МУЧИЛСЯ В ОТВЕТАХ, И КОГДА ОН НАПРЯГАЛ слух, СОСРЕДОТОЧАСЬ ВЗГЛЯДОМ НА КУПОЛЕ САМОЙ ВЫСОКОЙ КОЛОКОЛЬНИ, ему КАЗАЛОСЬ, ЧТО ДО НЕГО ДОЛЕТАЛ ТИХИЙ МАЛИНОВЫЙ ЗВОН.