Николай Ольков Рассказы. Повести. Романы. Том 2.








СУХИЕ РОСЫ


Роман отмечен Дипломом и знаком Лауреата

Литературного конкурса УРФО 2012 года


Моей милой родине - Казанскому району,

его людям, бывшим и нынешним,

которыми горжусь и которых люблю.

Автор



Роман




1

Весна каждый год ожидаема, как девушка на свидание, и является она всякий раз по-разному, одна на другую не похожа. Может раным-рано объявить о себе вдруг потеплевшим солнцем, и тогда уже в апреле осядут снега, могут даже птицы южные обмануться и залететь, а ночами морозно, по утрам туманы, будто грибные августовские, деревья куржаком оденутся, красиво, а радости нет, потому что выхолащивает мороз влагу - что днем натаяло, ночью вымерзло. В такой год крестьяне добра не ждут, земля откроется рано, может даже прогреться в первых днях мая, а сеять не то чтобы опасно - нельзя сеять. Вот и стоит мужик на полосе, в одной руке лукошко, в другой грабельцы, ворохнет почву, а там сорняк дружно в рост пошел, надо его переждать, заборонить, и тогда только к лукошку подступаться. А иная весна и того чудней - крепится-крепится, да как навалится, мощно, с напором, ее еще дружною называют; в несколько дней все приберет, что зима накопила, весь снег расплавит и крутыми ручьями спустит в низины, озера и речки; в Реку столько воды падет с Горы по логам и оврагам, что она и лед стряхнуть не успевает, подопрут его чужие талые воды, взломают, освободится Река и вздохнет. Опять у крестьянина не все так, как надо: была влага, да нет ее, унеслась на радостях в большую дорогу, словно и не было ей природного предназначения зернышко напитать и колос вырастить человеку; опять крестьянин на кромке поля в великих раздумьях и сомнениях: глубоко заборонить семя, чтобы надежно втиснулось оно в царство верной полю влаги и долго, до самых долгожданных дождей, пило бы и питалось, или чуть только притрусить землицей, чтоб схватилось лишь и быстро в рост пошло, обогнав поганый сорняк и угрозу засухи отодвинув.




2

Юра Долгополов, можно сказать, совсем случайно оказался в Пореченском районе. При распределении выпускников агрономического факультета сельхозинститута он, буйная головушка, заявил, что готов ехать туда, куда никто не согласится, дескать, закрою собой кадровую брешь в родном сельском хозяйстве. Члены комиссии отнеслись к порыву с пониманием, все знали активного студента и комсомольца как человека очень правильного и агронома перспективного, обсуждалось даже предложение оставить его на кафедре и оформить в аспирантуру, но в предварительном разговоре Юрий предложение отклонил, сославшись на долг и обязанность работать непосредственно на производстве. Аспирантуру согласились отложить и направили энтузиаста в приличный Пореченский район, чтобы он хлебнул практики, охолонул и сам пришел с просьбой уже, а не с согласием, предаться, наконец, чистой науке.

Что надо молодому человеку, чтобы определиться в деревне? Председатель отправил его к бабушке Усихе, у которой живали все три предыдущих агронома. Председатель Макар Наумович Чуклеев, не обремененный теоретическими познаниями и к грамоте вообще относящийся снисходительно, как к неизбежному для сегодняшнего дня человеческому недостатку, агрономов считал людьми ненужными, но обязательными для колхоза, потому что в районе власти перестали по всем вопросам обращаться к председателю, а вновь избранный первый секретарь Хмара неожиданно заявил, что в растениеводстве главной фигурой должен стать агроном. С «фигурами» Макару не везло, один посевную кое-как провел и уехал, другой уборочную закончил, отчет в район увез и не вернулся, третий с год в кабинете просидел, людей боялся, землю не любил, даже с председателем разговаривал бухтельно, нехотя, пришлось предложить уволиться по собственному желанию.

Макар был крестьянин и по происхождению, и, по сути, все ремесло деревенское знал, землю звал не иначе как пашенкой, будь она во всходах или даже под снегом, пашенка, и все тут, нравится кому или нет. Колхоз «Светлый путь» объединял три деревни, Макар тутошний, родом из самой дальней и маленькой деревеньки, тут коров пас и даже свиней подростком еще, повоевал и демобилизовался с орденами, на фронте в партию вступил, «критика и самокритика» стало любимым его выражением. Если мужики долго копались и не могли завести трактор, он подходил, отодвигал всех, лез в магнето, в карбюратор, пробовал искру, проворчав «критики и самокритики вам не хватат», дергал пускач, тот трещал, Макар ловко перебрасывал рычаги, и двигатель заревел, выплюнув облако густого солярочного дыма.

Чужого мнения председатель никогда не спрашивал, заседания правления собирал редко, да и то, чтобы оформить ранее принятые и исполненные им решения, колхозники к этому уже привыкли, и районное начальство особых претензий не предъявляло, учитывая, что колхоз жил ровненько, планы выполнял, больших грехов за председателем не замечалось, потому Макар всякий раз на собраниях получал свою долю критики и переизбирался на новый срок. Когда Долгополов попил с Усихой чаю и пришел, как договорились, к председателю, Макар сразу поинтересовался, понравилось ли ему село.

-  Ничего особенного, село как село, - неопределенно ответил агроном.

-  Юрий Петрович, скажи-ка мне, надолго ли к нам?

-  Думаю, что надолго, - смело ответил Юрий. - У меня много задумок разных, я диплом защитил по новым сортам яровой пшеницы, так что будем внедрять теорию в практику.

Макар встал, прошелся по кабинету, время от времени останавливаясь и покачиваясь на носках, любуясь новыми бурками с блестящими калошами:

-  Это хорошо, критика и самокритика, сорта и дипломы, а норму высева на сеялке, например, установить ты умеешь?

-  Смогу.

-  Так. А если тракторист напился, а надо боронить, агрегат стоит, сроки уходят - что будешь делать?

-  Не может механизатор напиться во время посевной, - убежденно сказал агроном.

-  Просто любо! - Макар всплеснул руками - Ты не из комсомольских ли активистов?

-  Да, был членом комитета комсомола института.

-  Я так и понял. Водку не пьешь?

-  Почему же, выпиваю по случаю. Макар Наумович, а к чему вы этот разговор завели о пьянстве? Есть такое явление?

Председатель крякнул от удивления или недоумения:

-  Ты же деревенский, в бумагах написано, природу нашу знашь, то есть, знаешь, мужик загулять может не только в посевную или уборочную, у нас был случай, когда молодожен в медовый месяц в загул ушел, всем колхозом его отлавливали, критика и самокритика, чтобы обязанности исполнял. Вот я и интересуюсь твоими действиями, если с трактористом такой случай.

Долгополов наморщил лоб:

-  Сниму пьяного с трактора, другого посажу.

-  А другого нет, все при деле, - Макар картинно развел руки.

-  Бригадира за рычаги, если не сумел наладить работу головой, пусть руками.

-  Годится. А сам, к примеру, мог бы смену отборонить?

-  Очень даже просто, приходилось, только агроному в такую пору нельзя на один агрегат замыкаться.

-  Так! - опять крякнул Макар и ехидно заметил: - У него пост или вера не позволяет?

-  На мой взгляд, Макар Наумович, посадить агронома на трактор во время посевной все равно, что комиссара в бою заставить оттаскивать стреляные гильзы.

Чуклеев хохотал так громко, что машинистка Фрося из приемной заглянула, приоткрыв дверь. Махнув на нее рукой, он покашлял, вытер глаза, прибрал платок и уже серьезно проводил агронома в кабинет, на его рабочее место.

Бумаги оказались в полном порядке, Юрий записал в заранее припасенную тетрадку данные по урожайности, по внесению минеральных и органических удобрений. В тот же день сходил на склад, посмотрел семена. Ближе к вечеру нашел колхозного инженера, Владимира Леонидовича, местного парня, которого председатель год назад перевел из механиков по сельхозмашинам, парень оказался толковым, на все вопросы агронома отвечал конкретно, по ходу комментируя обстановку. Сразу заметил, что называть его можно просто Володей.

-  У нас две проблемы, первая - техника, тракторов не хватает, хоть и получаем новые каждый год. Ремонт никуда не годный, РТС выпустит из ворот, а он за проходной встал, опять на удавку и в цех. Все равно потом в борозде встанет. Рекламации пишем, техинспекцию вызываем, те руками разводят: железо. А по железу так тебе скажу: ехал я в Тюмень, срочно надо было, пришлось в мягкий вагон билет покупать, и попал в купе вместе с полковником, поддатый он хорошо. Как узнал, что я колхозный механик, чуть не заплакал, оказывается, деревенский родом, служит военпредом на танковом заводе, давай меня про технику нашу спрашивать. Я погоревал насчет качества, а он смеется. Если бы, говорит, мне на танки такой металл ставили, как вам на трактора, у меня коленвал после первой заводки в штопор свернулся бы. Второе наше горе - кадры. Люди есть, а кадров механизаторских не хватает, держимся старыми эмтээсовскими трактористами, молодежи почти нет, после школы хоть к черту на рога, только не в колхоз.

Юрий с недоумением на него посмотрел: молодой, красивый, с легким пушком усов, явно не бритых, сероглазый, густые волосы через волну перекинулись на крутой затылок; такой и захочет, так не сможет соврать.

-  Это же совсем плохо, просто никуда не годно. Комсомольская организация есть?

-  Куда ей деться, конечно, есть, да толку-то!

-  Не скажи, Володя, мы в институте так дело поставили, что сам ректор считался с комитетом, мы знаешь, как дело держали!

-  В институте, может, вы и могли что, а в колхозе забудь, тут Макар и бог, и царь, и похоронная команда.

-  Не ты ли секретарь комитета?

-  Отбоярился, учительницу избрали, но она в колхоз не ходит, Макар ее в первый визит чем-то огорчил. Так, взносы собирают, политзанятия проводят.

-  Эх, не дело это, надо через комсомол молодежь поднимать, нет же другой организации. Ты познакомь меня с учительницей той, уж я с ней поговорю, вместе потом будем председателя поправлять.

Владимир встал:

-  Я познакомлю, конечно, но председателя поправлять, как ты выразился, пойдете без меня, я уже всё слышал насчет критики и самокритики.

Так закончился первый рабочий день.




3

Никогда еще молодой человек не был так доволен жизнью, как теперь, в неведомом ранее селе Огнево все его устраивало: и Усихин обед, толи мясо с картошкой, толи картошка с мясом, и ежедневные встречи с ремонтниками в мастерских, даже две поездки в район и более плотное знакомство с главным агрономом сельхозуправления Бычаевым. Тот не скрывал своего критического отношения к председателю.

-  Ты в голову не бери, что он тобой не интересуется. Посевную хорошо просчитай, рабочий план будешь защищать у меня, кто-то из райкома придет, возможно, сам первый, так что по каждой позиции четко дашь пояснения. На нашего первого надо впечатление произвести, оно потом влияет на отношения.

Юрий недоуменно поднял брови:

-  Почему он такой субъективист? Первое впечатление может быть ошибочным, и даже чаще всего.

-  Ну, ты его поучи, - засмеялся Бычаев. - Да, из редакции интересовались, я просил пока не беспокоить тебя, но имей в виду, на всякий случай, есть там такой корреспондент, Онисимов, может подкатить.

-  Это интересно, хотя, конечно, сейчас не до прессы, ко мне уже секретарь райкома комсомола подкатил, как вы говорите. Вечером пригласили в клуб, собралось десятка два молодежи, а он называет мою фамилию и предлагает избрать секретарем колхозной организации. Я дал самоотвод, но, похоже, ребята не поняли, что это такое, и дружненько проголосовали.

Бычаев посмотрел на молодого своего подчиненного с недоумением и завистью: давно ли он сам вот так же утверждал себя в комсомоле, нащупывал свою дорогу в хозяйстве, а прошли двадцать лет, и от юношеских порывов ничего не осталось, только снисходительные воспоминания.

-  У меня еще один вопрос, - напомнил о себе гость. - Как бы вы отнеслись к созданию комсомольско-молодежных звеньев, причем, чтобы они не только посеяли, но и отвечали за поле полностью, и убирали сами, и расчет с ними проводить не по часовой или с гектара, а по урожаю.

Бычаев нахмурился:

-  Я уже предупреждал: не порти о себе впечатление бредовыми идеями. По молодежным звеньям иди в комсомол, а по всем экономическим вопросам - к Чуклееву, он тебе быстро разъяснит. Могу заранее сказать: совершенно безнадежное дело, не пойму только, как оно тебе в голову пришло.

Долгополов решил свернуть разговор, хотя очень хотелось поделиться своими размышлениями с главным, похоже, он человек толковый, и мог бы понять, но не все в первый день. И вовсе не вдруг пришло в голову, а статью об этом принес ему доцент Новохаткин, напечатана была в журнале «Коммунист», Юрий и не подозревал о существовании такого. Какой-то ученый, забыл его фамилию, говорил о такой системе организации труда в полеводстве как о самой оптимальной, приближающей крестьянина к результатам своего труда напрямую, и даже предполагал, что очень скоро мы подойдем к этому вопросу вплотную.

Долгополов и вправду произвел на Бычаева хорошее впечатление: умный, серьезный, полон идей, и сложен плотно, Дмитрий подумал даже, не занимался ли он борьбой. Было бы очень неплохо вспомнить молодые годы, тряхнуть стариной и повозиться на ковре с понимающим человеком. И ковер в доме культуры есть, и желающих можно отбавлять, но мало удовольствия бросать на лопатки несформировавшееся тело, напрочь лишенное всякого умения сопротивляться, а тренировать самому просто нет времени, он еще в институте понял, что надо выбирать между спортом и агрономией. Как всякий человек, подходящий к сорокалетнему возрастному рубежу, он снисходительно относился ко всем более молодым. Вот и этот романтик, вознамерившийся в колхозе имени Макара, так в районе именовали «Светлый путь», организовать молодежные звенья. У Макара вообще ничего невозможно изменить, все и всегда будет так, как он сказал, и совсем не имеет значения, что вся грамотёшка получена им в школе колхозных бригадиров, а природное понимание земли ничем не подкреплено. Если только этот фантазер не сломается при первых атаках председателя, не согласится, что тот в колхозе хозяин и будет так, как он сказал, то разочарование неизбежно, хотя жаль мальчишку: симпатичный, открытый, глаза голубые, как у девчонки. Дмитрий улыбнулся: ему девчонки голубоглазые нравились, а женился на брюнетке.




4

-  Это главный агроном? - спросил звонкий голос в трубке.

-  Да, - ответил Долгополов.

-  Юрий Петрович, редакция, Онисимов, за новостями к вам.

-  За какими новостями? - не понял агроном.

-  За свежими, информацию можете дать в газету?

-  По телефону? — опять переспросил агроном.

-  Конечно. Подготовка к севу, семена, передовые механизаторы.

-  Вы что, не можете в колхоз приехать?

-  Юрий Петрович, это только в песне поется, что трое суток можно ухлопать ради нескольких строчек в газете, за такую производительность с меня редактор штаны снимет. А вообще-то мысль, я приеду сегодня к обеду, только вы будьте на месте, поговорим, статью для газеты подготовим. Добро?

-  Хорошо, я буду в правлении.

Онисимов уже второй год в редакции, поучился на курсах газетных работников в обкоме партии, считался хорошим газетчиком, обстановку схватывал быстро, с людьми сходился запросто, с ним руководители хозяйств охотно беседовали, иногда позволяя печатать объемные интервью. Он чувствовал свою некоторую значимость и не упускал возможности воспользоваться этим, принося редактору материалы, которых в планах не было и которые еще неизвестно как будут восприняты в райкоме. Впрочем, все всегда было в пределах нормы, редактору делали замечание, на летучке он легонько внушал Онисимову, но тихонько гордился, что его газета поднимает важные, чуть ли не запретные темы.

Долгополов встал со своего стула навстречу молодому человеку в берете, короткой курточке и хромовых сапогах.

- Я Онисимов.

-  Долгополов, Юрий Петрович.

-  Меня зовут Никита, но мне больше нравится по фамилии обращение. Видимо, рожден был для армии, там красиво бы звучало: майор Онисимов, например.

-  Или старшина.

-  Ну, на старшину не согласен. Итак, сделаем выступление в газете молодого агронома: колхоз на пороге весны, тактика полевых работ, весенний день, так сказать, год кормит.

Долгополов смотрел на гостя уже без восторга и предвкушения задушевной беседы, какой-то неестественный оптимизм корреспондента был ему неприятен, пропало желание поделиться мыслями и найти понимание.

- Простите, вы всегда так жизнерадостны? - вдруг спросил Долгополов.

Онисимов осекся, даже растерялся:

-  Что-то не так?

-  Да все не так! - возмутился хозяин кабинета. - Все, понимаете? О какой готовности к посевной можно говорить, если треть тракторов стоит перед мастерской, а ремонтировать нечем, фондов каких-то нет. Удобрений ни грамма, а правление отказывается даже рассматривать вопрос об их приобретении. За всю зиму проведено несколько занятий механизаторского всеобуча, я посмотрел журнал: темы на уровне ликбеза, а где современность, где новые технологии, где передовая практика?

-  Правильно! - горячо поддержал его корреспондент. - До каких пор мы будем плестись в хвосте не только аграрноразвитых стран, но и передовых районов любимой Тюменской области? Давайте напишем об этом.

Долгополов брезгливо поморщился:

-  Вам не противно ерничать? Я понимаю, что это темы далеко не районной газеты, но и молчать нельзя. Вот вы пишете о передовиках производства, я читал зарисовки о доярках и механизаторах. А что с ними завтра будет, почему вы об этом не пишете? Завтрашний день невозможен без ломки старого, а вас, кажется, все устраивает, есть с десяток фамилий знаменосцев, и тасуете их, как игральные карты.

Корреспондент присмирел:

-  Простите, Юрий Петрович, не ожидал в колхозе имени Макара встретить воинствующего революционера. Я готов записать ваши суждения, впечатления свежего человека, специалиста, но надо будет все это так упаковать, чтобы до выхода газеты никто даже и запаха скандала не заподозрил.

-  Почему вы говорите о скандале?

-  Потому что хочу развеять вашу надежду на скорую победу нового над старым, как вы изволили выразиться, в отдельно взятом районе. Мы считаемся районом неплохим, но не правофланговым, недавно у нас первый секретарь сменился, так вот знающие люди говорят, что это может вызвать перемены к лучшему.

Юрий улыбнулся:

-  Кто эти знающие люди?

-  Наши старейшие руководители, им можно верить, они нюх свой развили за послевоенные годы до недозволительного состояния, самую высокую политику предсказывают, не только перемены местного значения.

-  А не загибаете вы насчет большой политики?

-  Нисколько. Есть свидетели, что еще в сентябре шестьдесят четвертого, за месяц до событий, председатель колхоза Пономарев и директор совхоза Долгушин предсказали снятие Хрущева.

Долгополов улыбнулся снисходительно:

-  Тут много ума не надо было, а вот возможности перемен в районе чем обусловлены? Новый секретарь большие связи имеет или родственник Первому секретарю обкома? Кстати, вполне возможно, Щербина и Хмара, с одного местечка в Украине.

-  Исключено! - авторитетно заявил Онисимов. - Наш хохол местный, вакоринский, возможно, дальние предки сюда перебрались, их там целая колония. А основания такие. Хмара страшно самолюбив, то есть, не просто самолюбование, а здоровое самолюбие. Должен вам сказать, молодой человек, что я много занимался этим вопросом и пришел к выводу, что самолюбие - черта вполне положительная, до известных пределов, конечно. Именно самолюбие является движителем общественного и научно-технического прогресса. Да, не улыбайтесь. Почему ученый сутками сидит над чертежами, чтобы придумать новую машину, способную радикально изменить труд? Почему писатель душу свою изматывает над строкой? Да и ваш брат агроном тоже не за голую зарплату сорта новые выводит и технологии всякие придумывает. Чтобы мир удивить, чтобы люди, глядя на его достижение, изумились! Чтобы любимая женщина, которая отвергла его, в слезах раскаялась и просила прощения!

Никита, кажется, перебрал в эмоциях, и Юрий опять снисходительно улыбнулся.

-  Теорию твою я поддерживаю. Согласен на ты?

Никита кивнул, вслушиваясь.

-  Поддерживаю, вот только не знаю, как ваш Хмара сумеет ее реализовать.

-  Ну, во-первых, не ваш, а наш, потому что ты теперь человек пореченский и должен к этому привыкать. Во-вторых, как? - этого пока никто не знает, подозреваю, что и сам Хмара тоже. Но все оставить, как до него было, Хмара ни за что не согласится. Поживем - увидим. А теперь ближе к теме.

Всего, что наговорил Онисимову агроном колхоза, хватило бы на разгромную статью для «Тюменской правды», если все передать ее местному собкору Филонову, но Никита один раз уже пролетел, когда напечатал в областной газете критический материал о недостатках в строительстве сыродельного завода. После публикации Хмара пригласил его в поездку по самому дальнему совхозу имени Челюскинцев и дорогой ненавязчиво объяснил, в чем состоит его ошибка. Нет, он не отрицал, что все написанное есть правда, но спросил, кто должен исправлять недостатки в строительстве? Конечно, район, конечно, райком партии. Знал райком об этих недостатках? Конечно, знал, причем без помощи корреспондента и задолго до публикации. Тогда почему ничего не изменил? Потому что не мог, и теперь не может. Строительная организация расположена в городе Ишиме, району никак не подчинена, в городе у нее много объектов, за которые горком жестко спрашивает каждый день. А за Пореченский сырзавод не спрашивает и спрашивать не будет. Что изменилось после публикации?

-  А я тебе скажу, что. Во-первых, позвонил Голощапов, секретарь обкома, ведающий вопросами строительства, и дал накачку, что не использую методов партийного влияния на строителей. Во-вторых, пришел начальник ПМК, это строительная колонна, которая работает на объекте, и сказал, что после такого позора он еще одну бригаду снимет. В-третьих, надо воспитывать в себе чувство патриотизма, не любви к родине вообще, а к своему селу, к своему району.

Онисимов искренне обиделся:

-  Почему вы решили, что я не люблю свой район, Григорий Иванович?

Хмара улыбнулся:

-  Ты пока что себя в районе любишь. И еще запомни: всю нашу большую Родину любить проще, чем свою маленькую, у которой только ты, возможно, и есть. Я ведь понимаю: престижно напечататься в областной газете, но надо чуть выше смотреть: а что это даст, кроме пятнадцати рублей гонорара?

Онисимов задохнулся от стыда и обиды, уж больно примитивно свел секретарь все к копеечной корысти, а ведь он хотел большего.

-  Откуда вы знаете про пятнадцать рублей? - спросил он совсем не к месту.

Хмара опять улыбнулся:

-  Хорошим был бы я руководителем, если бы чего-то не знал в районе. Журналист всегда должен задавать себе самый главный вопрос: как отзовется мое слово, что оно принесет? Тогда у тебя не будет чувства неловкости: вроде бы хотел как лучше, а получилось, что в районе не довольны, пользы от материала нет.

Потому от заманчивой рубрики «Размышления агронома» пришлось отказаться, разговор в материале был переведен на уровень постановки всем известных загвоздок предвесеннего состояния колхоза: все вроде бы ничего, но чего-нибудь маленечко не хватает.

-  Ладно, - примирительно сказал Долгополов по телефону, когда газета добралась до колхоза. - Ты не унывай, вот отсеемся, я подниму свои конспекты, мы такую статью напишем - все ахнут.




5

Долгополов пришел к Макару Наумовичу с расчетом, что, если объединить всех молодых трактористов, то получится как раз поточный метод работы: один сцеп культивирует, второй боронит, третий сеет и последний прикатывает. Даже для технического обслуживания молодежного коллектива есть вполне не старый механизатор, Юрий с ним уже познакомился и поговорил. Тот не засмеялся над идеей агронома, даже согласился, но сильно усомнился, что ее поддержит председатель.

Выслушав довольно стройное предложение агронома, Чуклеев важно сказал:

-  Я слышал, что в Америке Форды и всякие прочие капиталисты даже за самое пустяковое предложение платят доллары, ну, это такие ихние плохие рубли. Вот ежели бы ты у них работал, ты бы только на одних фантазиях сумашедчие деньги зашибал. Я же тебе платить за это ничего не буду, у Фордов деньги от рабочего класса наворованные, а мой рубль колхозный и трудовой, я, может, ещё наоборот, из зарплаты твоей вычту, чтобы в рабочее время делом занимался.

Юрий собрал свои бумажки:

-  Макар Наумович, я дойду до райкома, но молодежные звенья будут работать, это я вам твердо обещаю.

-  Пойди, там тебе мозги быстро вправят, мы только в животноводстве группы телятишек формируем по половозрастным признакам, а ты уж давай людей сгонять.

-  Да это же одна из форм воспитания.

-  Кого? Веньки Брезгина или Нахрапенка, Фроськой нагуленного? Ты об посевной думай, а на воспитании у нас уже три человека кормятся: партком, местком и учительница по комсомольской линии, правда, она вроде бесплатно.

-  Отстаете от жизни, Макар Наумович, учительница свои полномочия сложила, и перед вами вновь избранный секретарь комсомольской организации колхоза.

Для Макара это было новостью, он даже удивился, как без его согласия решен такой вопрос, а потом передумал обижаться:

-  О, да ты далеко пойдешь, если вовремя не остановить. Иди, занимайся делом.

Велико же было изумление Макара, когда ему позвонил секретарь райкома по идеологии Аржиловский и поблагодарил, чего раньше за ним не замечалось:

-  Молодец, Макар Наумович, спасибо за поддержку комсомольских инициатив!

Чуклеев оторопел:

- Григорий Сергеевич, я чего-то не понимаю, об чем речь?

-  Да вот, узнаю из газеты, что председатель колхоза «Светлый путь» с энтузиазмом поддержал желание своих молодых механизаторов на посевной объединиться в комсомольско-молодежные звенья.

Макар крякнул:

-  Это в которой газете, критика и самокритика?

-  В сегодняшней. Имей в виду, Макар Наумович, что бюро райкома поддержит ваше начинание.

Макар окончательно растерялся и пролепетал:

-Так оно, Григорий Сергеевич, завсегда, ежели для пользы дела.

«Это как он меня круто обошел? Аржиловский шутить не будет, что газета прописала, а если действительно, райком поддержит, а я тут критику и самокритику. Агрономишко-то с прицелом парень, голой рукой не возьмешь, молодец, только за таким глаз да глаз нужен».

-  Фрося! - позвал секретаршу. - Почта придет - все сразу ко мне в кабинет.

Так и есть, в районной газете напечатано большое интервью с главным агрономом колхоза Долгополовым, вопросы задавал этот щелкопер Онисимов. Ага, вот он выходит на председателя: «А как к вашей инициативе относится председатель колхоза Чуклеев?». И агроном нагло врёт, что «Макар Наумович всячески поддержал и одобрил начинание и обещает всемерную поддержку». Да за такие слова... Но чуть ниже напечатано постановление бюро райкома комсомола о поддержке инициативы молодежи колхоза и намерении применить такой метод организации труда в других хозяйствах. Макар вытер вспотевшую лысину. Дурацкое положение! Как себя вести? Всыпать агроному уже не удастся, прилепиться к инициативе тоже не с руки. Ладно, не будем гнать лошадей, посмотрим, что будет завтра. Если честно, у него и без комсомольских игрушек голова кругом идет.

Весенние полевые работы начались со скандала. Все уже привыкли, что Макар Наумович первым выводил на поля агрегаты с боронами, ранее весеннее боронование, и имел для этого все основания: несколько прогонистых увалов вдоль трассы на Ишим вперед других полей освобождались от снега и быстро высыхали. Утром он позвонил в редакцию:

-  Никита? Мы сегодня начинаем раннее весеннее боронование, как всегда, первыми в районе. Не желаешь репортажик сварганить? Я подошлю Володю на «Волге».

Когда Онисимов подъехал к полю, картина была более чем грустная: на развороте трактор буксонул и по самую раму зарылся в разопревший грунт. Тракторист Клим Акиньшин ходил вокруг и матерился, сказал, что Чуклеев отменил съемку и уехал в «Сельхозтехнику» за мощным С-100, чтобы вытащить агрегат: неловко, поле у самой дороги на Ишим, десятки машин проходят, разговоры по району пойдут. Но у Никиты было свое мнение:

-  Клим Феоклистович, ты механизатор старый, такими случаями тебя не удивишь, но факт остается фактом: ты первым в районе выехал на подборонку, а как оно у тебя получилось - это совсем другой репортаж. Так что поправь кепочку, улыбнись, так, снято. Теперь на фоне трактора. Да не смотри ты, что гусеницы в грязи скрылись, мы их обрежем. Народ надо мобилизовывать, понимаешь? Увидят завтра твой портрет в газете, все трактористы попрут к руководству: почему не бороним? «Светлый путь» может, а мы нет? Этому учит нас партия и правительство и первый секретарь райкома товарищ Хмара.

- Ты какой-от разговорчивый сегодня, - усмехнулся Клим Феоклистович. - не схлопочешь за мой грех?

-  Обойдется, только ты ни слова Макару, что я снимал, а с Володей я сам договорюсь.

Ничего не сказав в редакции, он отдал фотокорреспонденту пленку для проявки, сам напечатал снимки, и к обеду сдал репортаж. Редактор похвалил за оперативность и велел крупно поставить на первую полосу.

Уже в десять часов следующего дня в редакции дым стоял коромыслом. Хмара, оказывается, всю эту историю знал, газетный репортаж вызвал у него настоящий гнев, он позвонил редактору и после традиционного «Здравствуй, Хмара!» отсчитал, как он это умел делать. Немного пришедший в себя редактор вызвал Никиту и всыпал ему, но не так внушительно, потому что не знал деталей. Онисимов сделал обиженное лицо, ходил по кабинетам с газетой в руках и всем показывал, как красиво смотрится Клим Феоклистович на фоне чистого неба.




6

Хмара родился и работать начинал в родном Вакоринском колхозе, и отлучался из района только по большой нужде, один раз на Великую войну, второй на учебу в Новосибирскую партийную школу. А давно ли вернулся? Как время идет!

...После вчерашнего застолья голова слегка шумела, постукивало в висках, диплом партийной школы, ради которого пять лет изучал науки, в последний день достался очень тяжело. Всем выпуском сидели в ресторане, тосты, музыка. Он давно столько не выпивал, с самой Победы, когда от кружки водки не мог отказаться самый убежденный трезвенник. На фронте свои сто грамм отдавал ребятам, тем, кто покрепче, кто не сорвется, не подведет. А тут расслабился.

В комнате стоял крепкий мужской храп. Григорий вышел в коридор общежития, по давней привычке сделал несколько упражнений, разогнал кровь, умылся холодной водой, основательно растерся грубым полотенцем. Вернулся в комнату, достал большой фанерный чемодан с протертым на углах дерматином, уложил свернутый выходной костюм, сшитый из привезенного при демобилизации германского бостона, две рубашки, взялся за книги и остановился. Книг много, в последний год учебы он выкраивал по две десятки из стипендии и дополнительного заработка, заходил в магазин политической книги, и симпатичная продавщица Симочка заворачивала в серую бумагу новинки: избранные произведения классиков марксизма-ленинизма, работы по сельскохозяйственной экономике, философии, политэкономии. Друзья беззлобно подсмеивались над ним, но шутить перестали, когда старый профессор на экзамене поставил слушателю Хмаре пятерку и заметил, что удивлен его познаниями, поскольку они далеко уходят за пределы учебной программы. Федя Поволоков тогда вполне серьезно сказал:

-  Гриша, помяни мое слово, быть тебе большим партийным работником. Я за три года всех ребят изучил, и все мы назьмом ляжем для твоего роста.

Хмара тогда искренне обиделся и рассердился:

-  Поволоков, прекрати эти разговорчики, мы все носим партийные билеты одного цвета, и у всех одинаковые возможности.

-  Насчет возможностей ты прав, только надо еще и способности иметь.

В дверь осторожно постучали, поскребли пальцами по облупившейся краске фанеры, так делали дежурные вахтеры, когда надо было кого-то вызвать, а в комнате в любое время могли быть отдыхающие. Хмара вышел.

-  Вас приглашают в школу, к Лапенковой.

-  Хорошо.

Значит, Лапенкова будет настаивать. Перед вручением дипломов она раскрыла все карты:

-  Григорий Иванович, я предлагала вам остаться заведующим учебной частью института. Возможно, вас не устраивает должность. Тогда слушайте. Вчера меня пригласил Первый, я перехожу в аппарат обкома. Когда Горячев спросил о замене, я предложила вас на должность директора института.

Хмара был явно смущен таким поворотом дела. Да, два учебных года он совмещал учебу и работу завучем вечернего института марксизма-ленинизма при партийной школе, даже семью отправил на родину, чтобы освободиться от лишних забот. Да, ему нравится эта работа, преподаватели и слушатели люди высокообразованные, увлеченные, с ними легко, интересно. И первый секретарь обкома Горячев тоже бывший тюменец. Но...

Он тогда отказался решительно, кажется, София Андреевна поняла, улыбнулась и сказала, что не прощается. Сегодня, видимо, хочет в последний раз попытаться убедить.

Она встретила его в приемной, пригласила в кабинет. Хмара ничего не мог прочитать на ее лице, так молодая женщина умела прятать свое настроение. За год постоянного общения он ни разу не видел ее другой - взволнованной, радостной, раздраженной, всегда ровная, хорошо одетая, волосы гладко зачесаны, смотрит прямо в глаза при беседе, не оставляя никакой надежды уйти от прямых ответов. Такой тип женщин он уже научился относить к профессиональным партработницам, не мог представить Лапенкову на кухне за плитой или, например, на пляже... Вот и сегодня она гостеприимна и официальна.

-  Как отметили завершение учебы, Григорий Иванович?

- Спасибо, София Андреевна, нормально отметили, отсыпаемся.

-  Я вас подняла? - она взметнула глаза, и Хмара заметил в них усмешку.

Нет, я уже собирал вещи.

- Знаю, что вы не любитель выпивки. Не удивляйтесь, я многое про вас знаю, иначе не стала бы так энергично настаивать. Я опять о своем предложении. Тюменский обком не прислал своего представителя на распределение выпускников, это дает вам полное право самостоятельно трудоустраиваться. Вы хотя бы с этим согласны?

-  Конечно.

-  Тогда в чем причина отказа? Подождите! - Она остановила его. - Будучи директором института, вы имеете полную возможность защитить кандидатскую степень. Квартиру получите сразу. Перспектива роста - лучше не бывает. Почему вы отказываетесь? Другой бы ухватился за такую возможность.

Хмара чувствовал себя крайне неловко, настойчивость Лапенковой его смущала, отказ, действительно, трудно понять со стороны, но ему все было ясно.

-  Григорий Иванович, объясните, вы семью почему отправили домой? Только честно.

-  А я иначе и не умею, София Андреевна. Семья - это мой якорь, гарантия, что вернусь в родной район, буду там жить и трудиться.

-  У вас есть конкретное предложение по должности?

- Да.

- Если не секрет?

- Какие между нами могут быть секреты, София Андреевна? Партийная работа.

- Я так и знала! Значит, наше сотрудничество отменяется раз и навсегда?

- Спасибо, София Андреевна, но я еду домой.

Она встала, подошла к окну, недолго молчала, потом резко повернулась к нему.

- Дурень ты деревенский! Прощай.

Хмара пожал ее маленькую руку, и ему показалось, что она дрожит. Закрыл тяжелую дверь, вышел на воздух.

Весна буйствовала на улицах города. Конечно, тут ей воли мало, ни леса, ни луга, где можно развернуться, щедро украсить землю, кинув бездумно россыпи ветродуев и одуванчиков, налепив по кустам бутоны черемухового и сиреневого цвета, чтобы задохнулся человек запахом новой жизни и весенних желаний. Но и тут озорует природа, из сквера несет прелой листвой и едва уловимым ароматом свежей поросли, созданные садовниками безобразные геометрические фигуры кустиков неудержимо рвутся к естеству, во все стороны разметав юные побеги и нарушив установленную человеком строгость форм.

Ранним утром Хмара открыл дверь кабинета первого секретаря Пореченского райкома Стрекалёва, отсюда три года назад он вышел с рекомендацией на учебу в ВПШ. Стрекалёв крепко пожал ему руку.

-  Поздравляю с окончанием. Когда прибыл?

-  Только вчера.

-  Значит, завтра в обком, уже звонили.

-  Зачем, Федор Яковлевич?

Стрекалёв засмеялся.

-  За назначением, конечно.

Хмара тоже улыбнулся.

-  Я уже давно получил свое назначение, и вы о нем знаете. Это родной мой Пореченский район, так что определяйте рабочее место.

Стрекалёв перестал улыбаться, переспросил:

-  Ты это серьезно? Никакой работы дать не могу, поскольку ты в резерве обкома, и он командует выпускниками высшей школы. Или ты обиделся, что не приехали на распределение? Тогда брось!

-  Обиды нет, Федор Яковлевич, но это повод, чтобы основательно настаивать на работе именно в своем районе, который и направлял меня на учебу. Я же старался, вот, посмотрите, в ведомости одна четверка, остальные «отлично». Зачем поеду в чужой район, кому я там нужен?

Стрекалёв закурил, пустил столбик густого дыма.

- Григорий, я знаю тебя как человека серьезного, дурака ломать ты не будешь. Не хочешь в другой район — это твое право, но в обком на беседу ехать надо. К тому же нет у меня вакансий, нету!

Хмара собрал со стола документы и положил в карман.

-  Я ведь не должность прошу, а работу. С какой поры в районе работы не стало, Федор Яковлевич?

-  Ох, и влетим мы с тобой, дорогой ты мой! Ладно, беру партийный грех на свою душу, там еще место есть, пойдешь инструктором-организатором на Ильинский и Дубынский совхозы. Согласен?

-  Конечно.

-  А в обком все-таки надо бы съездить.




7

Галина с субботнего раннего утра стала заглядывать в окошки: не появится ли Григорий? Инструктор-организатор только числился при райкоме, а работал в хозяйствах, где ночевал, что на обед было, да и обедал ли - о том она не спрашивала, с первых дней совместной жизни он попросил о служебных делах даже не заикаться. Она женщина понимающая, только нет-нет, да и куснет сомнение: а где же он ночует, или завел какую? Потом одумывалась: Гриша этого не допустит, Ниночка у них и Гриша, разве променяет? Да и партийной совестью дорожит, не допросишься, чтобы кусок мяса привез из совхоза. Вон в Дубынке какой курятник, говорят, райкомовские специально ездят туда за свежими яйцами, да что говорят - ей тоже предлагали, и она в очередной его приезд спросила согласия, ну и получила. «И думать не смей, не хватало, чтобы мне эти яйца боком вышли. Кто берет - пусть, а ты не моги. Есть у тебя пяток курочек, договорись с петушком, чтобы почаще их веселил, вот тебе и весь желток всмятку».

В субботу Григорий приезжал домой, парился в бане, разбирался со школьными делами ребятишек. Суббота - официальный день приезда, на местах надо быть «от бани до бани», но случалось и среди недели погостевать в своей семье, если вызовут в райком по какой надобности.

В этот раз за поздним ужином он сказал жене:

-  Завтра меня не буди без нужды, в понедельник утром к Стрекалёву приказано явиться.

-  А не сказали, зачем, Гриша?

-  Не сказали. Ты слышала, что районы делят, Сладковский в прежних границах восстанавливают. Возможно, о новой работе пойдет речь.

Галина с грустью на него посмотрела:

-  Опять ехать неизвестно куда? Гриша, тебе уж под сороковник подпирает, сколько мы избушек по району обжили... Пусть они успокоятся. Ребятишки опять же к школе привыкли.

Василий засмеялся:

-  Ты уговариваешь, будто меня спросят, если потребуюсь. Помнишь, как в Пешнево инструктором по зоне МТС направили?

-  Ой, так и направили! Мне говорили потом, что ты сам напросился. Ведь сам?

-  Вот дура-баба, а тот, кто тебе это сказал, еще глупее. Не напросился я, а предложение внес, как мне участвовать в выполнении решений Пленума ЦК об укреплении парторганизаций МТС.

-  Избушку нам тогда председатель колхоза отвел бросовую, ни окон, ни дверей, целую неделю ее в порядок приводили.

-  Да, но ведь жили?

-  Жили. А когда в Поречье перевели парторгом МТС, что тебе Ратушняк сказал про жилье? Корову поставишь на колхозный скотный двор, сено сюда же привезешь, а самого в хомутную избушку привел: живи, партийный секретарь! А у нас дети.

-  Ратушняк молодец, честно сказал: «Нету, кажу, у меня квартир, поживи пока в хомутовке». Я те боронные зубья, на которые конюха хомуты вешали, никогда не забуду. На совесть вколачивали их мужики, не думали, что избушка партийным особняком станет. А какие квартиры мы потом строили - красота, с прихожей, с при- гончиком, с банькой.

-  Не соглашайся, Гриша!

-  Ладно тебе, еще ничего и не предлагали. А ты не подумала, что меня вообще могут турнуть с партийной работы, ведь я так и не явился в обком? То-то!




8

Стрекалёв выглядел сильно уставшим, озабоченным, Хмару встретил сухо, предложил сесть. Долго говорил с директором совхоза Долгушиным по телефону, Григорий ругнулся: нашел Вениамин время позвонить! Положив трубку, Стрекалёв испытующе посмотрел в глаза собеседнику:

-  Догадываешься, зачем пригласил? Нет? Должен тебе сказать, что отрыгнулась мне крепким внушением от Щербины твоя строптивость. Со Сладковским районом делимся кадрами, второй секретарь и председатель райисполкома уедут туда, я предложил обкому твою кандидатуру на второго. - Он помолчал. - До Щербины никто не давал окончательного решения, перестраховщики хреновы. Пришлось говорить лично с первым. К худу ли к добру, но он тебя помнит, исключительно, видимо, негативные впечатления. Мне сказал: решай сам, тебе с ним работать. Так что буду рекомендовать пленуму без официального направления обкома. Доложу тебе, случай беспримерный в партийной практике.

Через день приехал заведующий организационным отделом обкома Степанов, после обсуждения кандидатур со Стрекалёвым собрали первое заседание оргбюро. Степанов сухо сказал, что первого секретаря рекомендуется оставить в должности, вторым предлагается Хмара, по третьему вопрос в стадии решения.

Хмара встал:

-  Есть предложение выдвинуть секретарем райкома редактора газеты товарища Аржиловского. Очень грамотный человек, имеет авторитет в районе.

Степанов помрачнел:

-  Товарищ Хмара немного опережает события, его кандидатура еще вилами по воде писана, а он уже кадры комплектует.

Григорий вскипел:

-  Товарищ Степанов, я вхожу в оргбюро и работаю в нем вне зависимости от того, изберут меня или нет. Аржиловского предлагаю не из личных симпатий, хотя и они есть, а исходя из объективной характеристики. И не надо намекать насчет воды и вил, я ничем себя не скомпрометировал и думаю, что дальше Поречья меня все равно не пошлют, а ниже инструктора ставить смысла нет.

Стрекалёв аж привстал:

-  Хмара, лишаю тебя слова! А кандидатуру Аржиловского предлагаю внимательно изучить.




9

Всю жизнь на земле, рядом с теми, кто ее пашет и засевает, кто собирает урожай и сдает народно-хозяйственные планы. С молодых лет много книг прочитал, статей в журналах, с умными людьми доводилось общаться, больше молчал, слушал. Что Сибирь - зона рискованного земледелия, знал, только выпадали годы, когда и тут хлеба родились на диво, и факт этот ставил рискованность в зависимость от каких-то конкретных обстоятельств. От каких - надо анализировать и обобщать.

Курган вот рядом, и работает там бригадиром-полеводом колхоза народный академик Терентий Семенович Мальцев, который получает по двадцать пять центнеров зерна с гектара, а мы и половину того считаем удачей. Григорий нашел на своей этажерке две книжки Мальцева, еще раз пролистал. Да, нелегко, видно, приходится академику, если и он не волен сам решить, когда и какой земле можно дать отдых, чистых паров и ему не дозволено иметь. Безотвальная вспашка у нас тоже применяется, Григорий еще по целине знал о ее преимуществах. Мальцев постоянно подчеркивает, что самым важным фактором урожайности для Сибири и Зауралья была и остается влага, вроде бы резиновые сапоги никогда далеко не прячем, а в нужное время хлебу водички не хватает.

Стрекалёв вернулся из Тюмени с совещания по весеннему севу, пригласил Хмару.

-  Проверь еще раз готовность к посевной, съезди в два-три хозяйства. И на субботу назначай районное совещание, надо довести установку обкома по срокам сева.

-  Опять ставка на ранние?

-  Ну, это мы с тобой обсуждать не будем, потому как права не имеем, в прошлом году без малого тысячу гектаров под снег пустили, ждали, когда зерно созреет. Ранний сев - ранняя уборка.

Стрекалёв закурил, со вкусом затянулся, Григорий едва не улыбнулся: красивый у нас секретарь! Высокий, крепкий, шевелюра седых волос, до синевы выбрит, голос густой, взгляд цепкий.

-  Федор Яковлевич, прошу вашего согласия на поездку в Курган, там Мальцев проводит большое совещание. Послушаю, а после проведем свое. Считаю, полезная будет поездка.

-  Разговор об этой агрономической конференции был, но нас никто не приглашал, как ты поедешь?

-  Это все решимо, если вы не против.

В Кургане у Хмары больших проблем не возникло, его внесли в список приглашенных, дали место в гостинице, снабдили материалами. Он впервые слышал разные мнения ученых об особенностях земледелия Зауралья, о тактике проведения нынешнего весеннего сева, впервые был свидетелем острой дискуссии, блокнот его быстро заполнялся.

Выбрав подходящий момент, он подошел к Мальцеву, представился:

-  Терентий Семенович, ваше мнение очень важно для нас, особенно по срокам сева. Можно ли ваши рекомендации целиком перенести на тюменское поле?

Мальцев строго на него посмотрел:

-  Если бы все было так просто... Тут мы толкового разговора не составим, коли желание есть - приезжайте ко мне в колхоз, покажу и расскажу все, как на духу.

-  Можно сразу после конференции?

-  Можно.

На опытной станции при колхозе, в которой несколько десятилетий работал ученый, Хмара увидел снопы пшеницы яровой и озимой, овса и ячменя с небывалым колосом, потрогал корешки журналов наблюдений полувековой давности, перебирал на ладони семена неведомых сортов. Во всем была какая-то тайна, Григорий удивлялся ей и боялся упустить, боялся, что она ни чуть не откроется ему, он уедет, чтобы безответно спрашивать себя, почему одни знают, а другим не дано.

Мальцев снял чуть подмокший на раннем весеннем дожде простой брезентовый плащ, поправил гимнастерку под узеньким ремешком, пригладил редковатые волосы.

-  Что насмотрели, молодой человек? В поле бы надо, да еще рано, спит оно, так что будем говорить с ним заочно. Вы мне о своем районе расскажите.

Василий посетовал, что земли у нас небогатые, слабоват технический парк, потому с посевной и уборочной кампаниями затягиваем, в лучшие сроки не укладываемся.

-  Какие сроки сева вы считаете лучшими? - спросил Мальцев.

-  По наблюдениям, декада с пятнадцатого по двадцать пятое мая.

-  Тут мы с вами сходимся. У нас и в Северном Казахстане июнь, как правило, суховейный, а июль дождливый. Не зря в народе говорят, что дождь не когда просят, а когда косят. Мы, к сожалению, не можем сделать так, чтобы помочило в начале июня, правда? Значит, и агротехнику надо так строить, чтобы этот познанный фактор использовать для урожая. Согласны?

-  Конечно.

-  Кроме того, ранние посевы в сильнейшей степени забиваются однолетними сорняками, особенно овсюгом. Есть такое?

-  Частично есть, — улыбнулся Григорий .

-  При раннем севе зерно в холодной почве долго не даст всходов, часть семян погибнет, посевы получатся изреженными. Надо выбрать такой срок сева, при котором пшеница в молодом возрасте легко пережила бы июньскую засуху и основное развитие начала в июле, когда нехватки влаги уже нечего бояться.

-  Терентий Семенович, бывает, что мы с пшеницей уходим в конец мая, лето она хорошо переносит, но не вызревает, хлеба все равно нет.

-  Да, одними сроками сева урожайность не отрегулировать, хотя и в этом простом деле у крестьянина свободы нет. До сих пор не могу понять, кто втемяшивает в головы нашего руководства дурные мысли о раннем севе? На меня ведь тоже давят, весной по сводке колхоз «Заветы Ленина» в самом хвосте, вот и дергают телефоны, а то и уполномоченный приедет. Был такой случай: я сказал председателю, что раньше семнадцатого мая сеять не буду, собрал на пересменке трактористов, попросил, чтобы любой причиной прикрылись, но не выезжали без моей команды. А сам спрятался, в полном смысле. Район жмет, председатель не вытерпел, велел засыпать семена в сеялки. А трактористы не едут. Что вы думаете -  милицию вызвали. Слышу - плохо дело, рассекретился, первому секретарю обкома позвонил, тот вмешался, отстали. Ну, конечно, работали день и ночь, трактористы с сеяльщиками на ходу менялись, но уложились, хлеб хороший собрали, вполовину больше, чем по району. На совещании меня в президиум посадили, просят поделиться опытом. Я тогда сказал, что надо перестать командовать крестьянином, и все будет. Не понравилось!

- Терентий Семенович, а правда, что вы с товарищем Сталиным вступали в полемику?

Мальцев тихонько засмеялся, прикрыв лицо руками.

-  Со Сталиным в полемику? До этого не дошло, но ответил я на его реплику резко, сам не ожидал. Пригласили меня на пленум ЦК и предложили выступить, это вскоре после войны. Текст я написал, проверили, поправили. Посмотрел на распечатку, и хоть не выступай, все мои мысли выхолостили. И решил: скажу, как думаю, потом хоть не рассветай. И сказал. Про бедность деревенскую, про хлеба скудные, сказал, что Зауралье может два плана зерна давать, но для этого надо пятьсот новых тракторов. Сталин переспросил, я повторил: пятьсот. «А больше вам ничего не надо, товарищ Мальцев?». Я повернулся к президиуму: «Нет, - говорю, -  товарищ Сталин, и на том спасибо». Нехорошая тишина тогда была в зале, но Сталин несколько раз ударил в ладоши, бурные, как говорится, аплодисменты.

-  А потом? - не удержался Григорий .

-  Пятьсот тракторов область получила, а я в ту весну в обкоме собственноручно прогнозы писал, сроки сева указывал цифрами и прописью. Отвечать надо за свои обещания. Ничего, обошлось, давали по два плана, пока цифры не увеличили. Но вернемся к сегодняшнему дню. Нам до зарезу нужен сорт неполегающей яровой пшеницы. Больно смотреть, как ветер с августовским дождем рослый посев превращает в сплошной ковер. Шел рекордный урожай, да поминай, как звали. Тут тебе и ржавчина, и зерно щуплое. Не помню случая, чтобы хлеб с буйным травостоем созрел у нас стоя. Селекционная наука наша отстает, много формализма, очковтирательства, я на пленуме ЦК об этом говорил, Хрущев тогда поддержал, но ничего не изменилось.

Терентий Семенович заботливо спросил:

-  Чаю хотите? Мне настоящий индийский привозят, злоупотребляю авторитетом.

«Сколько же ему лет? Наверно, больше семидесяти, но как рассуждает, какие наблюдения! Академик, а руки крестьянина, жилы набухли. - Хмара улыбнулся своим мыслям. - И гимнастерка все та же, под ремешком, как на фотографиях. Молодец!»

Горячий чайник, две чашки и заварник принесла молодая женщина, а Мальцев пришел с папкой газетных вырезок.

-  Тут мои статьи и выступления по крестьянским делам, я их положу в сумку, ночевать будете у меня, вечерком почитаете. Теперь продолжим. Как у вас с парами?

-  Почти никак, планы выдавливают пары, за каждый гектар первый секретарь отвечает лично.

Мальцев налил себе чашку свежего чая, откусил краешек комкового колотого сахара.

-  Я вприкуску люблю, благо зубы позволяют. И вы пейте, очень хороший чай.

С минуту они молча наслаждались чаем. Поставив чашку в блюдце донышком вверх, хозяин продолжил:

-  Партийная забота хороша, когда уместна, плохо, если она становится мелочной опекой. Я писал Хрущеву, потом Брежневу: уберите весь список показателей с колхоза, оставьте только реализацию продукции, и крестьяне, то есть, колхозники, быстро поймут, что они хозяева своего труда и его результатов, что нам сегодня крайне необходимо. Брежнев поддержал, сообщил, что дал команду провести такой эксперимент не на колхозе, а на всей Курганской области.

-  И что? - Хмара напрягся.

-  Ничего. Не могу концов найти, затерли бумагу. Я все хочу в глаза посмотреть тому, кто придумал выражение «занятый пар». Кому очки втираем? Если земля занята, это уже не пар. Впрочем, надо помнить, что самый эффективный прием, будь то выбор срока сева или лучшие сорта, не может гарантировать успех в борьбе с капризами природы. Помочь крестьянину может только комплекс приемов, в сумме именуемый культурой земледелия. Вы согласны с этим?

-  Полностью, Терентий Семенович.

-  Вам какое поле больше нравится: черное, зеленое от всходов или золотое осеннее? Не смущайтесь, я не хотел этого. Мы с вами говорим об агротехнике, а на первом месте все-таки стоит человек, крестьянин. Не тот пахарь, кто пашет, а тот, который любуется своей пахотой. Пахать многие могут, а вот любоваться не всякий способен.

Полный добрых впечатлений и глубоких раздумий после утреннего чая выехал Хмара домой. Весна изгоняла с полей последние одёнки снега, озера, каких много встречалось на его пути, вспучили бурый неприглядный лед, березовый лес потемнел, но весело потемнел, не хмуро, готовясь брызнуть зеленью почек. Всякая низинка полна воды, зябь черна, невспаханные поля смотрят укором.

«Какой сев нынче будет, какое лето - никто не может уверенно сказать. Старик вот тоже разные варианты обсуждает. Но у него на всякий природный чих свое здравствуйте есть, техникой колхоз обеспечен по потребности, не то, что мы. И это правильно, потому мы к нему идем за советом, а не он к нам».




10

В полудреме привиделись картины детства, родное Вакорино, друзья.

Перед Новым годом эта весть всполошила всю деревню: вчера школьники возвращались из Копотиловой, и встретила их по дороге стая волков. В это время у них свадьбы, ладно, что самка не обратила внимания на детишек, а то порвали бы звери. От Копотиловой до Вакорино без малого двадцать километров, дороги почти нет, изредка казахи на лошадках друг к другу в гости проедут, только след и остается в застывшем снегу. После праздника собрались отцы в бригадной конторке, договорились, что по очереди будут сопровождать детей.

-  Ружье надо.

-  Есть у меня бердана, в волка навряд ли попадешь, а шуму много.

-  И лошадку бы надо выделить, в один день в оба конца по бездорожью не сходишь.

Колхозный бригадир посуровел:

-  Лошадь не могу дать. Не положено.

-  Одумайся, что ты несешь! - Евлампий Сидорук аж побагровел. - Колхозные же ребятишки.

-  Я за лошадей отвечаю, а не за ребятишек! - Бригадир хлопнул ладонью по столу.

Счетовод Иван Хмара перехватил руку:

-  Не сокотись, Петрович, лошадь выделишь, а я трудоднем мужикам эти поездки проведу, и собрание утвердит. - На ухо шепнул: - Тебя чуть не прокатили на собрании, а будешь поперек - прокатят, опять вилы возьмешь и на ферму.

Возымело, каждую субботу кто-то из мужиков уезжал в Копотилову и сопровождал ребятишек. Сложив котомки в сани, они гуськом шли за подводой.

В конце учебного года всем вакоринским школьникам было наказано забрать в Копотиловской школе документы, обществом решили перевести детей в Михайловку, тут поближе, да и колхозные сливки на Ченчерский маслозавод через эту деревню возят, продукты можно отправить и на выходные всю компанию сопроводить.

Михайловские не особо дружелюбно встретили новеньких, в первый же день после занятий налетели на мальчишек с криками: «Бей хохлов!», тумаками обменялись, когда чей-то окрик остановил сорванцов. Ровесник, но крепкий паренек, парочку оплеух отвесил своим же, развел драчку.

-  Сказано было с утра: не трогать, дразнить тоже нечем, они хоть и хохлы, но наши.

Подошел к мальчишке, который наклонился у плетня и пережидал кровь, капавшую из разбитого носа.

-  Ты откинься на спину, скорей присохнет. Как зовут?

-  Гришка.

-  А я Ванька, Ермаков фамилия. Полежи. - Сам присел рядом на корточки. - Скажи своим, что больше никто не тронет, наши вообще-то не драчливые, видно, нынешним днем на солнце пятна.

-  Кто на солнце? - переспросил Васька.

-  Возмущение в природе, я читал, пишут, что на психику действует, дураком человек делается.

Васька приподнялся на локоток:

-  Ермак, который на диком бреге, тебе не сродственник?

Иван небрежно пожал плечами:

-  В своих, должно быть, фамиль так просто не образуется. Твоя какая фамилия?

-  Хмара.

-  Это по-каковски?

-  А я знаю?

-  У бати спроси. А вообще-то надо бы в книгах поискать, есть такие, в которых каждое слово разъемачено. Ну, ладно, нос присох, пошли. Ты где на квартире стоишь?

-  У бабки Алферихи.

-  В соседях будешь, только с бабкой тебе не повезло, ведьма. Я к ней в огуречник нынче залез, а она с дрыном поджидала, исполосовала мне спину, до тех пор драла, пока через плетень не перескочил. - Ваня весело засмеялся. - А дома мать добавила, со всех сторон бедному Ваньке прибыль!




11

Закончился год, в колхозах и совхозах подводили итоги, готовились к очередной районной партийной конференции. Прошел слух, что Стрекалёв уезжает из района, и не ясно, кого рекомендуют на его место. Хмара только что стал вторым, да и в обкоме на него зуб имеют. Больше склонялись к тому, что привезут со стороны. Долгушину этого очень бы не хотелось.

-  Ну-ка, Владимир Тихонович, переубеди меня. Мы тут родились, полжизни положили, а в район руководить присылают чужого человека. Правильно это?

Парторг кашлянул:

-  С точки зрения расстановки партийных кадров - правильно. Обкому виднее.

-  Виднее! А у нас, получается, неважное зрение? Вот у тебя есть конкретное предложение по первому секретарю?

-  Нет. Хмару не будут рекомендовать, своенравных не любят, Терехова тоже навряд ли, а других нет.

Разговор с Головачевым окончательно расстроил Вениамина. За пять лет работы директором крупнейшего в области совхоза он только-только почувствовал, что меняется отношение к деревне. Промышленность начала осваивать новую технику, отпускают деньги на строительство животноводческих помещений, даже на жилье и соцкультбыт дают. Все приходится делать самим, хозяйственным способом, в районе нет приличной строительной организации, некому толково заниматься механизацией ферм. Нужен хороший хозяин, который бы переживал за район, как он, Вениамин Долгушин, переживает за Ильинский совхоз, чтобы бился за него в области, а не довольствовался тем, что распределят.

Вениамин близко к сердцу принял грядущие перемены, в голове снова появился знакомый и неприятный шум, который сопровождал его в последнее время, особенно досаждая ночами, когда сна не было. Здесь он родился, после семилетки окончил курсы трактористов при Ильинской МТС, работал, четыре года отслужил на Тихоокеанском флоте, там же в партию вступил, после демобилизации поступил в Ишимский сельскохозяйственный техникум, ходил в механиках и бригадирах, пока Стрекалёв не заставил оформиться в Омский сельхозинститут. Приехал, вызвал в контору, парторга Головачева с директором Никитиным отчистил за невнимание к молодежи, а Вениамину велел тут же написать заявление и взять отпуск для подготовки к экзаменам.

Себе на удивление, учился с интересом, все экзамены сдавал на пятерки, красный диплом получил. К тому времени был уже главным инженером совхоза. Вечером, после защиты диплома, получил телеграмму от Стрекалёва: «Поздравляю с отличной защитой», удивился, откуда он знает? Оказалось, по Всесоюзному радио передали информацию об очередном выпуске инженеров Омского сельхозинститута, в числе отличников назвали фамилию инженера Ильинского совхоза. Это ему потом парторг Головачев рассказал.

А вскоре Никитина перевели на повышение в соседний район, и Долгушин стал директором. Жена Тамара сказала тогда:

-  Все, совсем закончилась семейная жизнь, я без мужа, дети без отца, а ты с родным совхозом в обнимку.

А ведь Тамара была почти права, он уходил рано что зимой, что летом: посевная, сенокос, уборочная, утренняя дойка, ночная пастьба, возвращался вечером, в полевые кампании поздней ночью. Совхоз сеял почти двенадцать тысяч гектаров зерновых, скота на фермах больше трех тысяч, каждый день всплывал с десяток вопросов, требующих его решения. Он по старой памяти мог сбросить пиджак и вместе с трактористом искать причину плохой работы двигателя, мог проверить норму высева семян, отрегулировать глубину вспашки, установить угол атаки лап культиватора. Больше всего он любил сесть за штурвал комбайна, пока механизаторы торопливо обедали, и объехать пару кругов, а потом поморгать фарами, чтобы подбежал грузовик, и выкачать в его кузов свой бункер зерна. Механизаторы знали эту его слабость, всякий раз кто-то из старших предлагал:

-  Ну-ка, Семеныч, разомнись.

Нет, не разминался он, а душу отводил, молодость вспоминалась, когда высокая пшеница покорно склонялась под крылья мотовила, молча поддавалась ножам и единой массой по ленте транспортера сползала на свою же стерню, укладывалась в высокий валок, подставляя ветру и солнцу недозревшее еще зерно в тугих пеленах колосьев. А через несколько дней сюда придут другие комбайны, с подборщиками, и он все равно успеет намолотить свой бункер, любуясь, как ненасытно заглатывает комбайн серую ленту валка, прислушиваясь к ровному грохоту молотильного барабана, дожидаясь, когда вспыхнет на панели лампочка: бункер полон.

На ветру встряхивал пиджак, чистил брюки, довольно вытирал полотенцем примаранные руки.

-  Да, эту технику с нашей не сравнить. Представляешь: трактор тащит комбайн, два движка работают, копнитель для соломы сзади. Производительность - пятая часть от сегодняшней.

-  И как вы управлялись, Вениамин Семенович? - спросит кто из молодых.

-  Работали, пахали так, что лемеха гнулись! До ноябрьских праздников молотили. И сравнивать нечего, сеяли меньше, урожайность ниже. Вам такую технику государство дает, работайте, молодежь, двигайте сельское хозяйство.




12

Хмара вернулся с партийного собрания в колхозе имени Чапаева, в кабинете пролистал блокнот с записями предложений и замечаний выступающих, сделал пометки в рабочей тетради. Обычные пожелания простых людей, думающих жить и работать, о большом строительстве говорят, просят помощи района. Но ему в своем выступлении пришлось признать, что район окажет поддержку только финансированием, хозяйству надо еще полнее использовать свои возможности, хотя председатель Хевролин и без того не дремал. Григорий знал его еще по комсомолу, когда Николай был первым секретарем райкома, ему нравился крепкий немногословный парень, ставший потом парторгом и уже во время учебы Хмары в партийной школе избранный председателем колхоза.

Вошел Стрекалёв, спросил, как прошло собрание, закурил, глазами поискал пепельницу, некурящий хозяин достал ее из-за шторы с подоконника.

-  Ты извини, что курю у тебя. В общем, так: сейчас состоялся разговор со Щербиной, мой вопрос решен окончательно, из района уезжаю. Первым предложил тебя. Как ты к этому относишься?

Чуть смутившись, Хмара ответил:

-  Нормально.

-  Готовь предложения по второму и третьему секретарям, завтра все надо оформить, послезавтра быть у Щербины на беседе. Пепельницу убери, я докурю у себя.

Утром разговор продолжили.

-  На второго буду предлагать Хевролина Николая Петровича, думаю, у вас нет возражений.

Стрекалёв засмеялся:

-  У меня-то нет, но беда в том, что меня и не спросят, а тебе скажут, что не проходит кандидатура. Невиданный это шаг в решении кадровых вопросов, чтобы с хозяйства сразу на второго секретаря райкома.

-  Ну, шаг, возможно, и нетипичный, но мне работать, если коммунисты изберут.

-  Если обком рекомендует, - уточнил Стрекалёв. - Потому к своим предложениям отнесись со всей ответственностью. Аржиловского оставляешь?

-  Конечно, это мой выдвиженец. А по Хевролину у меня сомнений нет, опыт у него приличный, буду настаивать.

Стрекалёв встал:

-  Твое дело, решай.

Хевролин по звонку из приемной приехал через час, к предложению отнесся крайне спокойно, даже холодно. Хмара такую реакцию понимал, все-таки в колхозе он хозяин, а в райкоме кроме ручки и бумаги никаких материальных ресурсов, но свое предложение повторил твердо, давая понять, что пути назад нет. Хевролин попросил время с женой посоветоваться, Хмара пододвинул ему телефон:

-  Звони, а я дам команду на тебя представление готовить.

Хевролин тоже встал:

-  В таком разе и звонить смысла нет, приеду, обрадую.

Григорий стиснул его в плечах:

-  Будем работать совместно, Николай, возможности открываются прекрасные, дел невпроворот, так что жалеть не будешь.




13

Сухой июньский ветер с казахстанских степей, взращенный и обогретый солнцем, устремлялся от края жаркой пустыни в сторону северных холодов, безжалостно гнул долу травы, шевелил кустарники и хлестал макушки бессловесных берез. С остервенением проносился он над зелеными ковриками пшеничных всходов, иссушая первородные листочки, нежно взращенные майской щедрой землей. В такую пору ничему живому нет радости. Лесная пташка тщетно зависает над камышом круглого болотца, в котором вчера еще блестели стеколки воды, а сегодня сухость и пыль, и вот уже несется она по-над лесом, чтобы отыскать и принести в клювике хоть малую капельку влаги для ненасытных птенцов. Звери выходят из лесов и спускаются с Горы к неизбывным старицам, безбоязненно ведя за собою потомство свое, потому что жажда заглушает все страхи и опасения. Гады ползучие греются на песчаных полосках берега, которые уступила им сжавшаяся на солнце вода. Серенький суслик, как столбик, стоит у своей норы на высоком холме, охраняя никому не нужное свое одиночество. Ящерка приподняла головку и который уж час неподвижна на ветру, лишь рот открыт, и кожица под грудкой чуть вздрагивает при дыхании. Только ветер единовластно царствует над простором луга, пашни и леса, не ведая печальных последствий своего появления или, напротив, даже любуясь ими.

Белесое выгоревшее небо вдруг начинает темнеть, с каждой минутой все гуще, насыщенней, ветер жмется к земле, слабеет, прячется в камышах и в лесу, небесная хмарь становится тучей, выплескивает первые струйки влаги, но она не доходит до земли, испаряется в воздухе, и не скоро еще крупные капли спасительного дождя упадут на сухую землю. А упадут - взметнут легкую пыль и тут же прибьют, вернут ее обратно, придав влажному уже воздуху неповторимый аромат, какой случается в короткие мгновения между засухой и ливнем.

А небо прогремит далекими раскатами угроз, еще больше нахмурится, потом начнет швырять молнии, ветвистые, как голые деревья, и громы уже не успевают за всполохами, бухают невпопад. Радостная земля впитывает влагу, не дает воде растекаться, но скоро насытится верхний слой, не справится, откажется, и потекут мутные потоки туда, где природа определила им хранение.

Все оживает. Зелень умылась и стала красивой, поля приобрели уверенность в урожае, даже червь, последняя тварь в ряду созданий, несказанно рад дождю, выполз из норы, прополз немного, испытывая наслаждение, оставив гибкую черточку следа, и растянулся во всю длину свою на жирном чернозьме огорода.

Июньский дождь. Спасение. Хлеба еще сохранили способность к полноценному росту, встрепенутся, раскинутся кустиками, трубку стебля выкинут, потом колос. И август порадует хлебом.




14

На последний перед партконференцией разговор Стрекалёв пригласил его поздно вечером, когда закончили рассмотрение всех подготовительных моментов и когда у него, Стрекалёва, появилась полная уверенность, что вопросов нерешенных, необговоренных и грозящих неожиданным проявлением, не осталось. Хмара понимал, что это не столько для него, сколько для Федора Яковлевича, разговор этот имеет значение, ведь тот уходил навсегда из района, в котором проработал больше пятилетки, пережил все передряги Хрущевских реформаций, когда сбивали в кучу и потом столь же научно обоснованно разгоняли хозяйства, районы и даже партию, партию разделили на городскую и деревенскую. Суровый и недоступный, Стрекалёв внутренне очень порядочным человеком был для Григория, разносы устраивал и выговора раздавал щедро, но зла не держал, сегодня на бюро отчистил, а завтра руку подаст и заговорит о деле, потому что дело и было для него единственным мотивом поведения и даже разносов. Хмара и на себе это испытал, но уважал искренне, потому разговора ждал и готовился к нему.

- Сегодня твою биографию еще раз глянул, да ты у нас еще совсем зеленый, и сорока нет. Ну-ну! Для большого дела самый возраст, все ступени партийные прошел, это хорошо, а на хозяйстве не работал, этого тебе не будет не хватать?

- Не помешал бы опыт непосредственной работы, но, Федор Яковлевич, вы же знаете, что партийный секретарь только права подписи документов не имеет, а по всем другим вопросам вперед хозяйственника ответственность несет. Потому я бы не сказал, что не имею опыта, если бы чувствовал иначе, даже на второго секретаря не согласился бы, надеюсь, нет у вас оснований заподозрить меня в карьеризме.

- Давай без обиды, мы оба понимаем, что твое избрание предрешено, а мне хочется быть до конца в тебе уверенным. Я ухожу почти в никуда, должность моя будущая только выглядит красиво, а конкретной, живой работы за ней нет, Пореченский район до конца останется для меня главным, хотя я не тут рожден. Ты меня счастливее, ты продолжаешь жить и работать на родине, поверь мне, это дорогого стоит.

-  Понимаю, потому что и сам чуть было не выехал на чужбину, спасибо, что вы поддержали.

-  Это было правильное решение, я уже тогда понимал, что ты нужен. Мне нравится твоя прямота, может, потому что сам как лом, не умею выплясывать, но на этой должности не всегда надо идти напролом, потому что за тобой не только твоя правда, но и целый район, тысячи людей, производство. Там, - он ткнул пальцем вверх, - не всегда хотят слышать правду, это ты знай. В обкоме аппарат складывается добротный. Щербина сейчас много времени отдает Северу, нефти и газу, так что без особой нужды к нему не рвись, пытайся все решать в отделах.

Стрекалёв закурил, прошелся по кабинету.

-  Со Степановым ты все обговорил?

-  По кадрам - все, других вопросов не касались.

-  Он настороженно к тебе относится, ты заметь, потому лишний раз не подставляйся. С Хевролиным ты ему поперек горла, это не укладывается в его рамки: с председателя колхоза в секретари.

Хмара возмутился:

- Классический тип перестраховщика и консерватора! Я ему убедительно показал, что Хевролин вполне готов для такой работы, за ним партком, колхоз, да и первым секретарем комсомола работал, это тоже опыт. Мне, признаюсь, сказал инструктор обкома, что Степанов хотел кого-то из своего отдела нам на второго рекомендовать, но наша позиция его остановила. Мы правильно поступили, и впредь надо свои только кадры иметь, растить и выдвигать.

- Согласен. Значит, я в твой подход не вписываюсь, я же не пореченский.

- Зачем вы так, Федор Яковлевич, - смутился Григорий. - Вы пореченским останетесь в истории района, это обещаю.

-  Ты мне машину пообещай вещи в Тюмень перевезти, когда квартиру получу.

-  Обещаю, - так же полушуткой, в тон вопроса, ответил Хмара.




15

Ничего, кажется, внешне не изменилось у Хмары, так же рано, в семь утра, приходил на работу, привычно просил девушку с телефонной станции поочередно соединять его с руководителями хозяйств, так же привычно строил с ними разговор, делая пометки в оперативной сводке и занося в рабочую тетрадь все, что связано с решением завтра, в будущем. Февраль был метельным, снежным, это радовало, потому что пополняло запасы влаги на полях, но ремонт техники во многих хозяйствах затягивают, потому что нет запасных частей.

Эта арифметика давала ему истинное наслаждение, он создавал на листе бумаги рабочие агрегаты с боронами и культиваторами, с сеялками и катками, суммировал их суточную выработку, и она не укладывалась в заданные им десять дней активного сева. Тут не бывает чудес, математические законы не подчиняются партийным директивам, и получалось, что нельзя рисковать, нельзя поддаваться искушению дождаться прогревания почвы, спровоцировать боронованием рост сорняков, особенно овсюга. По этому сорняку он собрал, кажется, всю информацию. Очень подлый и коварный враг. Семена его, притаившись, могут лежать в почве сколь угодно долго, дожидаясь своего часа, и когда час этот наступает, когда температура и влажность толкают его к пробуждению, овсюг показывает свою удивительную жизнеспособность. Он прорастает бурно, дружно, и горе всему живому, оказавшемуся рядом с ним, сплошной ковер его всходов зажмет, задушит росточки благородной культуры.

Еще в сельхозтехникуме ребята с агрономического отделения говорили, что семена овсюга в лабораторных условиях способны перебраться к капельке воды. Особенно витийствовал ишимский паренек Витя Колыванов. «Сам опыт проводил, разложил его вокруг лужицы на стекле, весь вечер наблюдал: притаился, гад, вида не выдает, а уж перед сном заметил, что он усами шевелит, как таракан, тихонько, конечно. Значит, влагу чует, тварь, и к ней ориентируется. А утром встаю: мать моя родная! весь овсюг в кучке, на том месте, где вода была, и уже все выхлебал, сволочь! Довольный лежит, и даже в рост пошел, проклюнулся!». Было смеху, конечно. Еще один философ, которому после пяти лет совместной жизни жена изменила и к другому ушла, тоже на овсюг ссылался, с женской натурой его подлости сравнивал. «Женщина, значит, так же, до поры до времени смирно себя блюдет, верна, мол, и прочее, чтобы мужика убаюкать, а как только отвернулся от бдительности, да вокруг нее соответствующие природные условия образуются, температура и прочее, так ее подлость и даст всходы, и задавит любовь и семейную жизнь». Да вспомнился анекдот, возникший после поездки Никиты Хрущева в Америку, где наш руководитель, знаток сельского хозяйства, поинтересовался у ученых, как они борются с овсюгом. Те не поняли, Хрущев стал объяснять, наконец, дошло, самый старый светило вспомнил, что был такой сорняк, но уже много лет, как вывели, да маху дали, совсем уничтожили, даже студентам показать нечего. «И не могли бы вы, Никита Сергеевич, прислать нам несколько килограммов этого овсюжка для опытов?». Хрущев отказал: «Я вам лучше парочку своих агрономов направлю».

Можно, конечно, сколько угодно шутковать по таким поводам, но Григорий за многие годы работы на земле видел загубленные овсюгом посевы, которые за счет его нездоровой, ядовитой зелени давали вид вполне сходный, и неопытный человек за вполне пристойные, многообещающие по урожаю мог признать эти поля, что и случалось иногда с уполномоченными, выращенными на асфальте областных учреждений.

Даже на бумаге не получалась у него идеальная посевная кампания, не вытанцовывались оптимальные сроки сева, о которых когда-то говорил с Терентием Семеновичем Мальцевым. Хорошее было нынешней зимой поступление новой техники, но все еще отстает наличие от потребности, все еще, как студенту перед экзаменом не хватает одной ночи для подготовки, так и крестьянину еще бы два десятка мощных гусеничных с полным комплектом прицепного инвентаря, вот тогда бы он себя проявил.

Хмара собрал исписанные расчетами листы и сложил в папку, пусть полежат, наступит время, и можно будет сравнить свои несостоятельные теперь надежды с реальностью наступившего завтра, и тогда он улыбнется теплым своим воспоминаниям.




16

Первый секретарь обкома партии Щербина после поздравления Хмары с избранием звонил регулярно, раз в неделю, о чем его помощник предупреждал накануне. Разговоры были самые простые, безо всякой партийной подоплеки. Григорий сам проводил анализ статистической отчетности, присутствовал на квартальных балансовых комиссиях почти во всех хозяйствах, а районную вел вместе с начальником управления сельского хозяйства, потому обстановку знал хорошо. Ближе к весне Щербина стал обращаться к сводкам по семенам и ремонту техники, задавая не совсем приятные вопросы.

-  Объясни, Григорий Иванович, что ты намерен делать с теми десятью процентами тракторов, которые до сих пор в ремонте?

-  Все эти тракторы, Борис Евдокимович, находятся в ремонте по линии РТС, но нет и не ожидается в ближайшее время обменных узлов, в основном двигателей.

-  И ты их не планируешь использовать на посевной?

-  Есть два варианта плана сева, один с учетом всей техники, другой по реальной картине.

-  Любопытно. И что получается? Возможно, мы напрасно помогаем району фондами тракторов, если ты и без них справишься?

-  По второму варианту, крайне нежелательному, Борис Евдокимович, мы даже со пшеницей уходим в конец мая.

-  Тогда начни раньше, тебя же никто не держит.

Григорий опасался, что начнет перечить первому, это было крайне нежелательно в его положении, но он понимал и другое, что согласись сейчас - в мае, когда начнутся работы, Щербина может вернуться к разговору и сослаться на его молчаливое согласие с более ранними сроками сева.

- Нас сдерживает отсутствие сколько-нибудь внятного прогноза на июнь, если не будет дождей в первой половине, ранние посевы пропадут.

- Минуточку. Ты видел прогноз, который вчера ушел спецсвязью, наука, похоже, идет навстречу крестьянам, дождь в средине месяца синоптики обещают.

«Их бы устами да мед пить» - хотел сказать Григорий, но опять воздержался: - Будем надеяться на лучшее, Борис Евдокимович.

Щербина положил трубку.




17

Напуганные появлением человека, воробьи порхнули в воздух и тут же сели в зелень густой сирени, сообразив, что этому человеку, который каждое утро тревожит их дрему, опять не до них, он пройдет вдоль забора, что-то улыбчивое скажет дворнику с метлой, а потом скрипнет тяжелой входной дверью. Но в этот раз человек остановился на крыльце, увидев идущих к нему двух мужиков, уже с полчаса сидевших на мотоцикле, куривших и тихо разговаривавших, сомневавшихся, придет или не придет.

-  Здравствуй, Григорий Иванович, - почти в голос приветствовали мужчины.

-  Здоровы были, - Хмара пожал руки обоим, называя по имени- отчеству. - Раненько, если ко мне, видно, дело не терпит? Что случилось?

-  Не уличный разговор, Григорий Иванович.

-  Тогда пошли.

В кабинете гости сели рядышком, стеснительно сняв кепки, притихли.

-  Так, мужики, я вас с эмтээсовских времен знаю как людей серьезных и обстоятельных, так что в такую рань, да еще в уборку, по пустяку вы в район не метнулись бы. Говорите, что случилось. Давай, Степан Кононович.

- Да как и говорить, Григорий Иванович, не знаю, с какого конца заходить, но по всему видно: спасать надо нашего председателя. Вот так!

-  Что с ним случилось? Запил?

-  Лучше бы запил...

-  Пока ничего не случилось, Григорий Иванович, - вмешался Сергей Павлович. — Потому и приехали к тебе, чтобы не допустить. Дело в том, что кавказцы взятку ему дают, чтобы еще одну ферму для ремонта выделил.

Хмара открыл рабочую тетрадь: точно, одна ферма в колхозе ждет ремонта.

-  Дали или дадут? Откуда вы про взятку эту узнали?

- Да век бы нам не знать, пропади она пропадом, ни сон, ни работа на ум не идут. Бабы наши узнали, с ихними женами балагурили, те и проболтались по простоте своей, что договорились мужчины с председателем, тысячу ему дают, а он им ферму подсубботит.

Вмешался Степан Кононович:

-  Мы долго не решались к тебе идти, но потом сообразили: пока мы собираемся, они ему деньги всучат, вот тебе и тюрьма. И неловко как-то сдавать человека, но мы так рассудили: Хмара мужик свой, за здорово живешь человека под суд не отдаст, а даже наоборот, отведет беду. Только, Григорий Иванович, ты поаккуратней, вдруг грузинки поклеп на председателя возвели, такое тоже может быть.

-  И еще скажи, если неправильно мы поступили, то как нам с этим грехом жить? У нас ума не хватат, чтобы раскинуть.

Хмара смотрел на мужчин, неловко сидевших на краешках широких райкомовских стульев, обоих знал с первых дней работы в МТС, куда направили его парторгом, Степан после целины получил орден, в партию вступил, Сергей остался беспартийным, оба трезвые, серьезные ребята. «Спасать председателя». Не в прокуратуру, не в милицию пошли, а в райком партии. Такое доверие и заслужить, и оправдывать надо. Он глянул на часы, встал:

-  Давайте мы так договоримся. За информацию спасибо, поступили вы честно, тут сомнений нет. Пока об этом никому ни слова, если ошибка - чтобы нам человека не обидеть. Я лично все проверю, о результатах вы узнаете обязательно. А сейчас домой, трактора ждут. Кукурузы много осталось?

-  Дня на три хватит.

-  Торопитесь, заморозки обещают.

Гостей проводил до дверей, сел за стол. Неужели Пименов мог пойти на это? Год назад, беседуя здесь, в кабинете с ним как с будущим председателем колхоза, Хмара как бы между прочим заметил, что у руководителя всегда больше искушений, чем у партийного секретаря, потому надо быть особо бдительным.

-  И упаси тебя бог перепутать колхозный карман со своим, ты знаешь, партия многое может простить, но никогда не простит продажность.

Пименов тогда очень понимающе поспешил заверить, что ничего подобного и быть не может.

А если действительно вброшена эта информация для того, чтобы скомпрометировать, припозорить руководителя, возможно, действительно предлагали, но он отказал в подряде, потому что кому-то другому пообещал. Такие случаи были, Хмара помнит, как долго разбирались с директором совхоза Худяковым, который отказался повторно нанимать не очень добросовестных строителей, а те написали жалобу, что он взял у них пять тысяч рублей и не собирается отдавать. Прокурор основательно занялся тогда этим делом, Худяков, поначалу смеявшийся в ответ на все вопросы, вскоре не на шутку запереживал, и спасло его только письмо молодого парня из бригады, полученное уже после отъезда ее в другой район. Парень писал, что ему стыдно за товарищей и просил прощения у Валентиныча, как любовно называли директора. Прокурор провел экспертизу письма по росписи парня в договоре прошлого года, проверку закрыл и тут же успокоил Худякова: коли нет расписки, что деньги в долг взял, то и вопросов быть не должно, но письменное заявление он обязан был проверить. Поговаривали, что не без помощи Стрекалёва бдительный прокурор вскоре уехал из района.

Хмара, никого не ставя в известность, проехал по колхозу, посмотрел подготовку ферм, с кавказцами не разговаривал, чтобы не вызвать подозрений. На складе стройматериалов поговорил с заведующей, поинтересовался, куда предназначены плахи и брус. Услышав, что на ремонт фермы в Чирках, о которой и говорили ходоки, Хмара мрачно кивнул: слишком многое сходится.

С Пименовым решил действовать напрямую, зная его трусоватость. Утром предупредил, что приедет по очень важному делу, велел ждать, но приехал только после обеда. Пименов встретил у правления, пожал руку, Хмара отметил, что рука вздрагивает и ладонь чересчур влажная. Прошли в кабинет, Пименов начал было докладывать о ходе уборки, Хмара остановил его легким движением руки:

-  Ты мне лучше расскажи, как собираешься ремонтировать ферму в Чирках, почему с весны не взял вторую бригаду, хотя возможность такая была? Почему качество ремонта у грузин - хуже не бывает, а ты сквозь пальцы смотришь? И, наконец, сколько ты с них получил за дополнительные объемы?

Пименов побледнел, но взял себя в руки:

-  Ничего не получил, Григорий Иванович.

-  В этом твое счастье, что не успел так упасть, иначе вместе со мной приехал бы оперативник из РОВД. Эх, Алексей, мы же вот так с тобой сидели в моем кабинете, помнишь, я тебя предупреждал? Помнишь? Так почему ты, сукин сын, забыл тот разговор? Ты, когда тебе тысячу предложили, не о партийном билете думал, не о жене, которой теперь в школе работать трудно будет, не о детях своих опозоренных, ты о Черноморском побережье думал, о вине и о бабах. Все. На субботу назначай общее колхозное собрание, в повестке укажи «Выборы председателя».

Пименов встал:

- Григорий Иванович, я же не взял, больше это не повторится, прошу вас, оставьте на работе.

-  Веди себя достойно. Работу дадим, тебе ведь жить надо, грузины про тебя на другой день после снятия забудут. Но руководителем ты уже никогда не будешь.

Он вышел, не попрощавшись.

На собрание приехал сам. Провел совместное заседание парткома и правления колхоза, на котором Пименов честно во всем признался. Мнения разделились, но большинство поддержало секретаря райкома. Пименов попросил:

- Товарищи, разрешите мне написать заявление по собственному желанию.

Хмара молчал, будто не слышал. Встал Степан Кононович:

- Поздно теперь уж, Алексей Михайлович. Ты парторгом у нас столько времени был, до того агрономом, вместе пережили много чего, но я даже подумать не мог, что ты за грязные рубли совесть свою продашь. Увольнять будем собранием, а потом с партийностью твоей решать, я, к предмету, с тобой в одной партии не хочу состоять.

Вечером Хмара долго не ложился спать, случай с Пименовым так много всколыхнул в его душе, что надо было крепко подумать, чтобы все привести в порядок. Он еще раз убедился, что абсолютное большинство так называемых рядовых коммунистов есть отряд самой высокой категории и качества, и надежности, это гвардия партии. Как правильно согласно устава и верно относительно человеческой совести оценили они проступок негодяя! И ведь никто не готовил, никто даже и не знал, о чем пойдет разговор и как к нему относится приехавший первый секретарь. Что-то в атмосфере этого бескомпромиссного и в то же время аккуратного разговора напомнило ему фронтовые партсобрания, когда ставилась задача на предстоящий бой, которую ты должен умереть, но выполнить, а еще лучше - выполнить и остаться в живых, чтобы продолжать сражаться.

Хмара усмехнулся: он, секретарь райкома, в пылу страстей совсем забыл, что вопрос о партийности Пименова возникает автоматически, не может человек с таким трухлявым нутром быть в партии, и вот простой механизатор, честнейший человек Степа Тупиков оказался более принципиальным. Отберут они партбилет у Пименова, и правильно сделают, тогда ради семьи, детей надо перевести его агрономом хотя бы в Челюскинцы, где мало кто знает о случившемся, ну, сняли с председателей - значит, так надо.




18

- Где-то загулялись наши девки, Григорий Иванович, через полчаса дойка начинается, а их никого нет, - картинно гневаясь, распалялся колхозный бригадир Гунькин. - А ведь сказано было, что знамя нам привезут вручать, надо было еще сказать, что лично первый секретарь будет, тогда, может, поопасались бы вольничать.

- Ничего, Петр Андреевич, подождем, наша с тобой работа такая, угождать рабочему классу.

Гунькин охотно подхватил:

- Попробуй им не угоди, они вмиг в кормушку завалят и сеном притрусят. - И сам громко засмеялся шутке. Хмара знал, что был такой случай в новогодние праздники, когда доярки после бессонной ночи пришли навеселе, да и сам бригадир, хоть и не обязан присутствовать, но тоже явился, да под хмельком, и лучше бы ему в этом случае нейтралитет соблюдать, а он вознамерился внушение сделать, дескать, что это вы себе позволяете, с нетрезвостью на работе появляться. Тогда доярки с хохотом и визгом скрутили неслабого мужика Петра Андреевича и уложили в кормушку на спину, да еще здоровый навильник душистого лесного сена сверху кинули. Долго выгребал из узкой колоды свое многопудовое тело колхозный лидер, женщины уж и дойку закончили, посуду домывают, и он является, взмокший и весь в сене, как водяной. То-то было смеху!

Гунькин куда-то исчез, и через минуту явился с виноватой улыбкой:

- Григорий Фёдорович, мы их тут ждем, а они в коровнике уже дробленку раздали и сейчас вакуум включат, говорят, сначала коров подоим, а потом будем знамена получать. Как вы к этому относитесь?

- Я лучше помолчу, чтоб в кормушку не угодить. Пойдем в ферму, коли все люди там.

Он любил бывать в этом коллективе, народ тут работящий, но и требовательный, по пустякам свары не заводит, коли на чем настаивает, - крутись, секретарь, а ответ дай, да не просто пообещай, а так, чтобы все выполнено было. Доярок всех знал в лицо и по именам, со скотниками за руку здоровался.

- Товарищ секретарь, вы только не провалитесь в самотечку, а то потом всем районом не найти, - крикнула Надежда Шорохова. Она может так, боевая и на язык остра.

- А что, Надежда Васильевна, лампочек не хватает?

- Лампочек хватает, у нас с другим товаром дефицит.

- И с каким же? - подыгрывал Хмара.

- А с тем, что на базаре не продают. Назвали самотечной системой удаления навоза, а навоз убирать - каждую неделю субботник с воскресником для комсомольцев и членов партии.

-  Что скажешь? - обратился к Гунькину.

-  Вся правда .Григорий Иванович, не сплавляет самотечка.

-  Как же вы акт строителям подписали?

-  Во-первых, акт подписывают особо уполномоченные лица, во-вторых, подмахнули его в августе, когда коровы на выпасах были, а в навозном канале чистота была, как в красном уголке.

Хмара подошел к Шороховой:

-  Все шумишь, Надежда, а начальство шума уже не боится, так?

- Ой, не так, Григорий Иванович, не так! Мы почему торжество без вашего согласия на после дойки перенесли? Чтобы поговорить спокойно можно было. А то знамя, бывало, сунут в руки бригадиру, он его еще в угол не поставил, а уже насосы включили, бежим в коровник. Сегодня по-другому все будет, вот отдоимся, приберемся, сядем рядком, да поговорим ладком.

-  Что задумала, предупреди, чтобы я в дураках не оказался перед женщинами.

-  Ну, товарищ Хмара, тебя трудно врасплох застать, не прибедняйся, я еще по колхозному парткому помню, когда у нас секретарем был.

-  Скажешь тоже, столько лет прошло!

-  А сколько? Всего с десяток.

-  Мало?

-  О чем речь, Григорий Иванович, у нас с вами еще полсотни впереди не разменяны, — и она засмеялась радостным смехом.

Когда после работы собрались в красном уголке, Хмара рассказал, как работает район, как выполняются годовые и пятилетние планы, сказал, что по итогам января переходящее красное знамя райкома и райисполкома присуждено животноводам Травнинской фермы. Знамя вручил, как положено, бригадиру, потом встала Надежда Шорохова:

- Григорий Иванович, вы сегодня наш гость, мы тут с девчонками пошептались - не откажите с нами за одним столом посидеть, не каждый день у нас знамена бывают.

Хмара смутился:

- А когда я отказывался за столом посидеть? Ты меня перед товарками не конфузь.

Стол накрыли быстро, крупными ломтями нарезали домашний на поду печеный хлеб, шматок соленого сала разделали на дощечке, блюдо студня, рубленного сечкой, с полумесяцами лука, поставили на середину стола. Отваренное мясо, еще горячее, выложили прямо на поднос.

- Григорий Иванович, вам, может быть, коньячку? - заботливо спросил Гунькин.

- А это что? — он указал на вспотевший графин, из которого по стаканам разливалась светлая жидкость.

-  Это, простите за нескромность, самогонка.

-  Эх, Петр Андреевич, за что ты меня так не уважаешь, ведь мы с тобой не впервой сиживаем?

-  Было! - оживился управляющий и тут же налил гостю чуть не полный стакан самогона.

Хмара понял, что тост говорить ему:

-  Действительно, сегодня у нас хороший повод посидеть за столом, тем более, что скотина управлена, знамена получены, премию передаю коллективу, сами сумеете распределить.

-  Мы на нее телевизор купим.

Хмара улыбнулся:

-  На телевизор надо еще месяц первое место занимать, хотя такая возможность у вас есть. За вас.

И он чуть пригубил стакан, отметив, что самогон чистый, сделан профессионально. Начались разговоры, он с удовольствием закусывал солеными огурчиками и груздочками, ел студень, похваливая незнакомую хозяйку, пробовал хорошо приготовленное мясо. И все время чувствовал на себе чей-то взгляд. Поднимал глаза - все заняты своим делом, в его сторону никто не смотрит. Начинал с кем-то разговаривать - взгляд останавливал его слова, смущал, беспокоил. Чуть напрягшись, он быстро окинул застолье и перехватил глаза молоденькой девчонки, раньше ее не было на ферме, должно быть, зоотехник. Она смутилась, покраснела, уткнулась в тарелку. Никто ничего не заметил.

Хмара осторожно посматривал в ее сторону, она так же молча сидела, увлеченная едой. Очень красивое, приятного овала лицо, высокий лоб с челочкой русых густых волос, губки пухлые, как у ребенка спросонья, глаза серые под густыми ресничками. Вся какая-то не здешняя, будто со стороны пришла посидеть за столом. Поймав себя на том, что слишком уж внимательно смотрит на девушку, он заговорил с Шороховой:

-  У тебя вопросы ко мне были?

-  Вопросов нет, с навозом мы сами справимся, а вот про дела наши доярочьи хочу сказать. В прошлом году совсем немножко не хватило до трех тысяч литров на корову, во многих районах уже доят по три, а у нас все не получается. Вы силос наш видели? Какая корова будет его есть? А сено? Считается, что в нем половина кормовой единицы, а на деле труха одна. Надо, чтобы полеводство нам корма поставляло как по договору, какие корма, такая и оплата.

-  Ну, ты скажешь! - возмутился Гунькин, но не угадал, Хмара его остановил:

-  Правильно говорит! Доярка получает с молока, а молоко зависит от кормов, которые механизаторы заготовили. Они уже получили зарплату за массу, а что в этой массе - доярке с коровой разбираться. Все это, Надежда Васильевна, относится к хозрасчету, который мы никак не можем освоить, но уж, коли доярки об этом заговорили, значит, дожмем.

И снова он почувствовал тот взгляд, почувствовал, не стал спугивать, удивляясь, что взгляд этот очень ему приятен.

В ту же ночь она ему приснилась, школьницей в Михайловской школе, и он семиклассник, и она. Сидит за соседней партой, в белом платье с зелеными горошинами, горошинки с рукавчика снимает и бросает в него легонько. Гришка по сторонам оглядывается, не заметил бы кто, а то засмеют: «Жених и невеста!», но никто внимания не обращает, а она побрасывает горошинки и улыбается. Гришка удивляется: горох уж по всему классу рассыпался, а на платье у нее не убывает. А как же зовут ее? Не может вспомнить, да и не знал никогда, потому что до сегодняшнего дня ее в классе не было вовсе. Почему она улыбается? «Потому что понравился ты мне, еще когда перед Октябрьской на ферму приезжал, а потом я тебя на совещании в колхозе видела, а потом ты нам знамя привозил и за столом сидел, и на меня тоже смотрел, я заметила». Гришка ничего понять не может: какое собрание, какая ферма? И ведь не говорит она ничего, а почему он все слышит? Вдруг понимает, что сон это, надо проснуться, и все исчезнет, щиплет себя за ногу, и точно, пропал класс, пропало гороховое платье, но он сидит за столом в красном уголке Травнинской фермы, а напротив его та же девчонка, только почему-то в беленькой шубке, не ест, не пьет, прямо на него смотрит. Григорий стесняется, что компания заметит, но нет, на них никто даже не глядит, да и он все еще парнишка вакоринский, семиклассник, а не секретарь райкома. «Ты подрастай скорей, Гриша, а я тебя ждать буду». Сон это, сон, надо проснуться, надо... И все ушло, только она плывет по зеленому лугу, легкая, улыбчивая, он за кустом спрятался, боится ее. А она волосы распустила, прутичком играючи ромашки сшибает. И прямо на его кустик идет. Григорий присел, подумал, как бы брюки травой не испачкать, и тут проснулся.

Долго молча лежал, старясь не думать о виденном, потому что из опыта знал: начнешь вспоминать — все поперепутается, а ему дорого было ощущение этого сна, грустинка его, печаль. Девчонка-девчонка, и с чего ты в мои сны приблудилась, вроде и не думал о тебе, ну, проявила интерес к мужику, так ведь далеко я тебе не ровня, и положение мое таково, что чувствам поддаваться никак нельзя.

Вошла жена, включила свет:

-  Ты не спишь уже?

Он промолчал.

-  Ты здоров? Или приснилось что?

Он смутился, будто Галина могла подсмотреть его сон, сказал с горечью:

-  Что мне может присниться?!

-  Тогда вставай, время шесть часов.

В кабинете нашел папку с документами по кадрам специалистов, открыл колхоз имени Ильича, нашел Травнинскую бригаду. Вот и она, Ирина Николаевна Порываева, ветеринарный техник, двадцать два года, окончила Ишимский сельскохозяйственный техникум, семьи нет, живет с братом. Закрыл и спрятал папку, как будто образ девчонки этой в шкаф положил.




19

Позвонил заведующий орготделом обкома партии Стебеков:

-  Григорий, помню твою обиду, что не даем району право выдвинуть кандидата в депутаты Верховного Совета. Ты меня знаешь, я критику товарищей принимаю и стараюсь исправлять ошибки. Грядут, как тебе известно, выборы союзные. Я тут раскладку сделал, на ваш округ выпадает... пиши: женщина, руководитель начального звена, желательно с семилетним образованием, не старше тридцати лет, семейная, и чтобы дети были, но самое интересное - беспартийная. Есть у тебя такая? Если есть - звони, согласуем. Как дела в целом?

Рассказывая Стебекову об итогах завершающегося года, Хмара лихорадочно перебирал в уме женщин-руководителей, и к концу разговора уточнил:

-  Иван Петрович, ты ничего не сказал по национальности. Это имеет значение?

Стебеков засмеялся:

-  У тебя не еврейка ли в бригадирах на свинокомплексе?

-  Нет, - серьезно ответил Хмара. - А как насчет немки?

-  Поволжской, конечно? Давай, я тебе перезвоню минут через пять.

Хмара положил трубку и в волнении потер руки: Марта Яргер, с пятнадцати лет на ферме, бригадир лучшего дойного гурта, орден имеет, в партию никак сагитировать ее не мог, а ее упорство оказывается кстати. По всем статьям подходит!

Стебеков позвонил, как и обещал:

-  Готовь свою немку, мы тут обсудили, Смородинсков с ЦК связался, товарищи считают, что присутствие этнической немки в высшем органе власти вызовет еще большее доверие наших немецких друзей. Ты понял, куда ниточка тянется?

Хмара в тот же вечер поехал в Зимиху на ферму к Марте. Хороший коровник, ухоженный, один из немногих в районе побелен известкой, веселенький, как горница. Коровы чистые, народ подобран спокойный, работящий. В красном уголке половички постелены, скотникам тут курить запрещено.

- И вообще, Григорий Иванович, надо запретить курить в базе, коровы хоть и бессловесны, но дым не любят. Я гоню мужиков, так они в тамбуре приспособились. Опять боюсь, чтоб не подожгли.

- Я вижу, настроение хорошее? По сводкам дела ваши знаю, молодцы. Дома все нормально?

- А как по-другому? Муж трезвый, хозяйство управлено, ребятишки прибраны. Чего еще бабе надо?

Засмеялись.

- Ты уж как-то сильно сузила женские интересы. А государство большие возможности предоставляет женщинам для участия в общественной жизни.

В это время вошел председатель колхоза Пономарев и разговор сам собой свернулся. Марта попрощалась и пошла в базу. С Пономаревым прошли по ферме, потом заехали на Селезневскую ферму, посидели в правлении. Доклад председателя Хмара слушал в пол-уха, тем более, что тот обещал все планы перевыполнить.

Хмара по обыкновению решил подготовку выдвижения Марты Яргер не афишировать, утром связался со Стебековым, и тот продиктовал ему перечень необходимых документов. Под разными предлогами поручил инструкторам собрать необходимые бумаги. С Мартой поговорит, когда все будет готово, все-таки бумаги в обком следует направить только после ее согласия.

К вечеру все документы были собраны. Сложив их в особую папку, Хмара наметил утром собрать бюро и принять решение.

Раньше всех к нему заходил заворг Головачев, недавно переведенный с Илинского парткома, на нем вся партработа, контроль общественных организаций, кадры, прием в партию. С него он и начал.

-  За минувшую неделю принято кандидатами в члены партии восемь человек, в том числе, Григорий Иванович, удалось убедить Марту Васильевну Яргер.

Хмара похолодел:

-  Когда собрание было?

-  Позавчера.

Накануне был у нее, и она ничего не сказала, никто ничего не сказал. Видя, что возникла проблема, Головачев спросил:

-  Григорий Иванович, я не пойму, что не так. Вы же сами с ней не раз говорили, а тут я удачно подъехал, вместе с женщинами убеждали, и она согласилась. Я не стал вам докладывать, быстро оформили документы и провели собрание.

-  Все, свободен.

Что делать? Если сказать Стебекову, что принята на собрании, но бюро еще не рассматривало, кто может угадать, куда это выведет? Если о приеме ничего не говорить и не указывать в анкете, как это будет выглядеть? Ложь в любом случае неприемлема. Позвонил по внутреннему Головачеву:

-  Собирай бюро, немедленно.

Товарищам рассказал все, как есть. Головачев головы не поднимал. Все молчали. Хмара попросил высказаться. Аржиловский предложил не принимать во внимание собрание первичной организации и на бюро утвердить ее решение только после выдвижения Марты в кандидаты. Неожиданно его поддержали все. Хабиденов мудро рассудил:

-  Григорий Иванович, об условиях выдвижения никто, кроме тебя, не знает, и знать не будет, о собрании первичной бригадной организации, в которой два десятка человек, тоже никому не известно. Ну и пусть все будет так, как есть.

Хмара заметно волновался. Свой человек в Верховном Совете, пусть малограмотная женщина, но это ключ ко всем дверям, за которыми решаются государственные вопросы и за которыми получить согласие на финансирование в каких-то пару миллионов - просто пустяк, оформить увеличение любых фондов - пара пустяков. К тому же престиж района, хочешь- не хочешь - надо ехать в Поречье, чтобы решить вопрос с депутатом. Проще всего сделать вид, что ты ничего не знал, с оформлением партийности не торопиться и помалкивать, а там - победителей не судят. Да и, честно говоря, грех не велик, но как через это переступить? Стебеков тоже не самоубийца, чтобы взять на себя ответственность, записано в разнарядке беспартийная, значит не может она быть чуть-чуть в партии. Все это он спокойно, как самому себе, объяснял товарищам. Хмара заметил попутно, что, по его данным, еще несколько районов готовят своих кандидатов. Значит, никаких отступлений, нет у нас беспартийной женщины-руководителя с хорошим семейным положением. И на том вопрос закрыт. Хмара попросил разговор забыть и никогда нигде об этом не говорить, прежде всего, чтобы не травмировать Марту Васильевну.

Стебекову позвонил поздно вечером, знал, что он задерживается допоздна, все рассказал, вплоть до принятого решения. Стебеков долго молчал, потом спросил:

-  Ты все еще на проводе? Я уж думал, что домой ушел. Вот что, Григорий , ты поступаешь честно, как и положено. Какие же мы будем коммунисты, если в подборе кадров для родной власти будем подтасовками заниматься? Цо, понимаешь, что-то во мне протестует, твоя щепетильность, что ли, раздражает. Ну и двигали бы, как есть, кто будет копаться. Однако понимаю. Откровенно, Григорий, еще три дня назад я бы взял ответственность на себя, но вчера был звонок со Старой, предложили перевод. Я согласился, Первый благословил. На мое место придет Максимовский, ты его знаешь. Этот, если всплывет, партбилет у тебя отберет с удовольствием. Так что забудь и живи, как жил...Григорий, у тебя с Первым всегда натянуто, или временное явление?

-  Почти всегда.

-  А причина?

-  Спроси у него. Я не вижу. Говорю иногда лишнее.

-  Ладно, откровенно и до конца, когда еще увидимся. Я тебя предложил на свое место, три минуты говорил, что лучшей замены из практикующих партработников нет. Он выслушал и кивнул, мол, гуляй, Федя.

-  Это нормально. Спасибо, Иван, на добром слове, устраивайся на новом месте, да хоть позванивай иногда.

И тихо опустил трубку.




20

Выборы в местные советы всегда были делом хлопотным, советов четырнадцать, надо подобрать по двадцать пять человек, да в районный полсотни. Орготдел с райисполкомом это дело разруливали, но все равно надо смотреть, в конце концов, отвечает первый. Выдвижение кандидатов шло полным ходом, когда Хмара выехал в Тюмень на медицинское обследование. Вернулся через четыре дня, Головачев доложил обстановку и в конце информации осторожно заметил:

-  Григорий Иванович, в Гагарье наша кандидатура не прошла.

-  Кто не прошел?

-  Доярка Ташланова.

-  Ничего не понимаю. Что ей предъявили?

-  А ничего. Просто, когда объявили кандидатуру, встал какой- то мужчина и сказал, что хватит нам идти на поводу, а нам надо избрать в районный совет такого человека, чтобы в случае чего мог и к народу обратиться.

-  Даже так? И ты об этом сидишь и спокойно рассказываешь? Кто был на собрании?

-  Парторг Клюев, из района никого не было.

Хмара взорвался:

-  Твою партийную душу мать, для какого хрена ты составляешь графики и пишешь ответственных? Кто должен был поехать на выдвижение в Гагарье? В Гагарье, понимаешь? Ты историю хоть немного помнишь, что такое Гагарье в двадцать первом году? Гнездо кулацкого бунта! Гнездо, да еще какое! Почему никого не было от райкома?

-  Должен был инструктор Злыгостев, но он приболел.

-  Злыгостев завтра может помереть, но на выборах это не должно отразиться. Как и твое и мое небытие. Вы выборы советов в праздник превратили, в игрушку, а это политика, Головачев, политика, и всегда ею будет. Кого выдвинули?

-  Бардакова.

Хмара ударил в стол кулаком:

-  Я так и знал! Бардаков - это сын того Бардакова, который был председателем Пореченского исполкома и возглавил восстание. Он коммуну Дубынскую сжег! Живых людей, и сотни пострелял в районе, а ты его сына в райсовет?! Партийным билетом всем отделом совместно с исполкомом ответите! Проголосовали?

- Протокол привезли, единогласно!

- Вот результат всей нашей работы, Владимир Тихонович. Грош ей цена! Единогласно! Люди двух-трех бандитов испугались, а в зале не меньше десятка коммунистов. Позвони в Гагарье, чтобы весь актив был на месте, я выезжаю.

Секретарь партбюро и председатель исполкома встали, когда в кабинет вошел Хмара. Ни с кем не здороваясь, он прошел к столу, сел:

-  Рассказывайте.

-  А что говорить? - Председатель сельсовета так и не поднял головы. - Он сразу смял собрание, я растерялся, Ташланова кричит, что отказуется. Двинули Бардакова, я и не подумал, что такие последствия, ну Бардаков так Бардаков.

-  Вот, посмотри, простая доярка сразу сообразила, что если Бардакова выдвигают в райсовет, то ей там делать нечего, потому что она через мать, через отца бардаковщину помнит! А ты забыл! Сидишь в тепле, казна жалованье платит, хоть невеликое, в окно тебе не стреляют - на что лучше! Вот потому и Бардаков перестал казаться несколько иным, чем Ташланова. Так, партийный вождь, где были твои коммунисты?

-  Да кто в зале, кто дома.

-  Тоже правильно! Нахрена тащиться в клуб, когда Хмара уже все решил, кандидаты нерушимого блока обозначены. Можно и около бабы погреться, линия партии сама дорогу найдет, зачем на собрание идти? Даю вам час времени, соберите всех членов партии, до единого. Дальше. Привезите ко мне сюда этого Бардакова, желательно трезвого. И чтобы духу вашего тут не было! А на пять часов общий сход, отправьте по улицам надежных людей, так и объявите: Хмара приехал, по выборам разбираться будем.

К встрече с Бардаковым он не готовился, хорошо знал, что ему скажет. Мужчину этого он помнил, работал скотником, потом подался в сторожа, хотя возрастом не вышел. Проходил слух, что от отца подарок золотой случайно нашел в подполе, но Хмара тогда эту информацию проверять не стал, а следовало бы, как оказалось. Бардакова привезли через полчаса, он вошел, высокий, крепкий, спокойный.

-  Проходи вот на этот стул, а я сяду напротив. Ты, конечно, понимаешь, зачем я тебя пригласил. Получилась неловкая ситуация, ты и твои сообщники не рассчитали силы, они забыли, что уже шестидесятые годы на дворе, а не тридцатые, и бесхребетность гагарьевских крестьян приняли за слабину советской власти. Потому я тебе предлагаю, подчеркиваю: предлагаю сейчас, при мне, написать заявление для схода граждан, что ты отказываешься от выдвижения своей кандидатуры. Можешь сослаться на протесты жены, черта, дьявола, можешь на грыжу свалить, но бумагу такую... - голос Хмары зазвенел. - Бумагу такую ты мне напишешь. И перед собранием скажешь, что ошибка вышла. Ты меня хорошо понял?

Бардаков кивнул.

-  Вот и славно. Вот листок, ручка, сочиняй.

-  На кого писать?

-  На сход граждан, так мол и так...

Бардаков писал медленно и долго, Хмара глаз с него не спускал. Когда тот расписался, взял бумагу, прочитал, положил перед сочинителем:

-  Число сегодняшнее поставь. И до пяти часов свободен. Но на собрании будь!

Коммунисты входили в кабинет осторожно, тихо здоровались и садились вдоль стенок. Хмара встал:

-  Каждый из вас когда-то писал заявление в партию, в той или другой форме обещал исполнять устав, программу и прочее, иными словами, быть с партией. Как могло получиться, что на сходе граждан проходит явно антисоветская кандидатура, и вы молчите?! Это безразличие или страх? Я даже предлагаю сейчас товарищам, которые пошатнулись, испугались или иное что, предлагаю положить партбилеты. Не бойтесь, преследования не будет.

- Тогда я сдам, - поднялся сухопарый мужчина, Хмара видел его в МТМ.

- И я тоже, мне муж велел, извините, Григорий Иванович, - встала женщина.

- Еще? Никого. Тогда вы свободны. А к вам, товарищи коммунисты, у меня большие претензии. Вы не смогли отстоять нашу линию в несложном, в общем-то, деле, подумайте об этом. Коммунист-не почетное звание, его не присваивают за трудовые успехи. Чтобы уйти от красивых фраз, скажу проще: это ответственность. Вы ее растеряли. Ладно. Бардаков написал заявление об отказе. В пять часов соберется народ, мы должны выдвинуть своего кандидата. Давайте обсудим, кого?

Люди молчали. «Да, - подумал Хмара, - не научили мы людей думать, принимать решения, все привозим готовые бумажки. Вот коснулось - в родной деревне не могут определиться, кого назвать». Встала Таисья Богданова, бригадир животноводов:

-  Если Ташланова Валя отказалась, у нас еще есть хорошие люди. Вот Евдокия Козлова - чем не депутат? Труженица, каких мало, детушек трое, мужик порядочный. Грамотешки, конечно, маловато, но ей там не воззвания писать, а наши интересы защищать, я правильно понимаю, Григорий Иванович?

-  Очень даже правильно, Таисья Ивановна. А сама товарищ Козлова Евдокия... как ее по отчеству?

-  Егоровна.

-  Она не упрется? Надо бы с ней поговорить до собрания.

-  Григорий Иванович, это мы сами между собой, будьте спокойны.

Клюев выскочил вперед:

-  Товарищи, давайте в клуб, там уж полдеревни.

Больше Хмара ни во что не вмешивался, сидел в первом ряду. Когда открыли собрание, с места Бардаков выкрикнул, что свою кандидатуру снял, о чем в сельсовете есть бумага.

-  Как же так, третьего дня избрали, а он уже снял. Объясни народу, за что мы голосовали, - нагловатый мужской голос, явно нетрезвый.

Бардаков вышел вперед:

-  Понял, что исполнять не смогу, здоровье не позволяет. Ночами храпеть начал, - он демонстративно надел шапку и вышел из зала.

-  Ну и куды мы теперя? - пропела бабочка у самой печи.

-  А мы изберем нового человека, и вот партийная организация вносит кандидатуру Евдокии Егоровны Козловой. Все знают?

-  Знаем!

-  Пусть на середину выйдет!

-  И речь, речь задвинь!

Поднялась высокого роста красивая женщина, покраснела до кончиков ушей:

-  А скажу так: если народ поверит, то готова и согласна. Вот только муж мой дома остался, ногу повредил на овчарне, для него сюрприз будет.

Зал разрядился веселым и громким смехом.

Два часа проговорили в клубе, и не только о выборах. Попрощавшись с людьми, Хмара аккуратно сложил в папку все бумаги и пошел к машине. Над головой что-то прошумело, и толстое полено вынесло обе рамы коридорного клубного окна.

-  Милицию надо вызвать! - крикнул кто-то, но Хмара остановил:

-  Заделайте окно хоть фанерой на ночь, а завтра разберетесь. Этих не ищите, это полено было у них последнее.




21

С раннего утра заказал телефонный разговор с Терентием Семеновичем Мальцевым, девушкам со станции дал номер домашнего телефона, но Шадринск ответил, что Мальцева надо искать в правлении колхоза. Нашли, в трубке негромкий, чуть сипловатый голос:

-  Мальцев у аппарата.

-  Здравствуйте, Терентий Семенович, вас беспокоит Хмара, секретарь Пореченского райкома Тюменской области.

- Здравствуйте, дорогой Григорий ...

- Иванович.

-  Рад слышать вас, Григорий Иванович. Чем обязан звонку?

-  Как ваше здоровье, самочувствие?

-  Да разве обо мне речь? Вас что волнует?

-  Весна. Помните, я обещал как можно полнее использовать ваши рекомендации на наших землях, да все никак обстоятельства не позволяли, но нынче решили выдержать максимально и по срокам, и по агротехнике.

-  А руководство района поддерживает?

-  Терентий Семенович, я уже два года первый секретарь, так что мне ссылаться не на кого, беру ответственность на себя.

-  С должностью поздравлять уже поздновато, а вот по планам вашим хотелось бы поговорить конкретней. Не собираетесь к нам?

-  Для того и звоню. Когда можно подъехать?

-  Да в любой день и час, я всегда на месте, больших мероприятий вроде не планируется.

Они встретились, как и договорились, в середине следующего дня у колхозного правления. Хмара с удивлением обнаружил на старике все тот же непромокаемый плащ и ту же, кажется, полувоенную фуражку. Мальцев был бодр и даже весел.

-  Так, товарищ секретарь, рассказывайте о своих планах на нынешнюю весну. Каковы ваши наблюдения, чего ждете от матушки-природы?

Хмара почувствовал себя студентом перед экзаменом, но свои соображения изложил полно и толково:

-  Весна идет ранняя, осенние запасы влаги не велики, да и снега было меньше нормы, так что надо бороться за каждую каплю.

-  Тут не переусердствовать бы, раннее боронование дело очень даже полезное, но его следует проводить с учетом прорастания сорняков с разных глубин. Не звучит ли с ваших высоких трибун фраза о том, что хорошие урожаи можно получать независимо от погодных условий?

Хмара только понимающе улыбнулся.

-  Вот чего больше всего не терплю, так это словоблудия. Высокие урожаи можно и нужно получать при любых погодных условиях, но как можно вырастить зерно независимо от природных условий, коли именно в этих условиях формируется урожай? Как изолировать посевы от погодных обстоятельств, если эти обстоятельства и являются непосредственной средой их жизни? Наша задача - найти верный ход, единственный. Вы в шахматы играете? Ну, тогда вам понятно, почему шахматист ошибается только раз. Найти правильный ход в крайне невыгодной ситуации - не есть ли это наша с вами проблема? Как поставить растения в наиболее благоприятные условия именно нынешнего года?

-  Мы намерены начать сев пшеницы не ранее средины мая и закончить его последними числами. Это очень короткий период, но технически мы к нему готовы.

-  Вы едва ли не называете эти сроки сжатыми, ведь так?

-  Так, Терентий Семенович.

-  Тогда я попробую предположить, что вы работаете с одним- двумя сортами пшеницы. Нет, я вас не обвиняю, потому что селекционная наука все еще никакого разнообразия нам не предложила. У меня своя селекция, если коротко сказать, то перед самой коллективизацией сотрудники Ленинградского института прикладной ботаники, узнавшие обо мне из публикаций о моих опытах, прислали сто граммов пшеницы цезиум-111, я несколько лет размножал сорт, а потом начал скрещивание. Иными словами, сегодня мы имеем свои достаточно урожайные сорта, но с разными вегетационными периодами, от позднеспелых до раннеспелых. Приходится иметь полуторный запас, потому что никогда не знаешь наверняка, что выкинет весна. А теперь посмотрите на свои пятнадцать майских суток с точки зрения возможности выбора сорта. Тогда понятие «сжатые сроки» исчезнет само собой.

-  Да, - вздохнул Хмара. - Мы спешим не потому, что не успеем уложиться в лучшие сроки, а потому что в лучшие-то попадает только треть посевов, ранние полягут от массы, а поздние не вызревают на корню.

-  Я готов вам немного помочь, но только в научных объемах, не производственных. Дадим вам три наших пшеницы с разными вегетационными периодами, поручите толковому агроному, он вам за три года выдаст элитные семена.

Хмара оживился:

-  Научные объемы - это сколько?

-  Да немного это, ну, присылайте три грузовичка с хорошими кузовами, чтобы без зернинки чужой, нагрузим, все документы и рекомендации подготовим, счета для оплаты, само собой.

-  Спасибо, Терентий Семенович - Хмара протянул было руку, но старик запротестовал:

-  Без хорошего обеда я вас не отпущу. К тому же у меня сегодня еще один гость, старый мой приятель Григорий Ефремов. Слышали о таком?

Гость кивнул:

-  Он известен в нашей области как крупный организатор свиноводческой отрасли.

-  О, это еще ни о чем не говорит! Григорий Михайлович не только свиноводческий совхоз «Красная Звезда» создал, он и человек замечательный, наш Герой, живая легенда.

С Ефремовым встретились в колхозной столовой, крупный мужчина в простом костюме с широкой колодкой орденских лент, он крепко пожал руку тюменского гостя:

-  Знаю, что в ваших краях построены мощные свиноводческие комплексы, ребята приезжали ко мне, смотрели, изучали, но делали по-своему. Как они живут?

Хмара пожал плечами:

-  Наш район, Пореченский, работает с «Юбилейным», тонкостей не знаю, но известно, что проблем у него много, и самая главная - корма.

-  Вот! Корма нас губят, я-то выхожу за счет собственных посевов, это хорошая добавка к госфондам, только непросто и зерно довести до комбикорма, затратно, да и производства своего нет. Вот друг мой, - он указал на Мальцева, который разговаривал с поварихами, - все обещает вывести такой зерновой колос, который бы содержал все, что надо свиньям «Красной Звезды».

И Ефремов раскатисто засмеялся. Терентий Семенович тоже улыбнулся, пригласил гостей за стол:

- Григорий Михайлович хотел бы невозможного: так изменить процесс формирования зерна, чтобы оно накапливало весь комплекс минералов и витаминов, необходимый для высококачественного комбикорма. Невозможно это сегодня, хотя в будущем появятся способы программирования не только массы, но и содержания зерна. Он все понимает, но такой человек, ему надо все и прямо сейчас.

-  Вы зоотехник, Григорий Михайлович? - спросил Хмара.

-  Какое там, механизатор я, всю войну прошел танкистом, потом командовал МТС, потом вызывают и предлагают возглавить образование крупнейшего в области свиноводческого совхоза. Представляете, мне, механизатору, который кроме солярочного никакого запаха не воспринимает, - свиней. Да я их в домашнем хозяйстве терпеть не мог!

-  Отказались?

-  Но я же коммунист! Говорят, важнейшее партийное поручение, беру под козырек, говорю себе: если партии надо, чтобы я свиноводством занимался по-настоящему, то я и свиней полюблю, и буду работать. Вот, работаю. Спасибо Терентию Семеновичу, помогает в Москве вопросы решать. Мы выходим по поставкам мяса на первые места в Союзе, а что свинье в кормушку бросить, решаем в колхозном правлении. Разве это порядок?

Хозяин стола открыл бутылку коньяка, налил по рюмке, поднял свою:

-  Давайте за крестьянина выдержим тост, за кормильца страны.

-  Нет возражений! - пробасил Ефремов.

Чокнулись, Мальцев чуть пригубил рюмку и поставил справа. Повариха принесла душистый наваристый борщ. Следом появились котлеты величиной с рукавичку, возлежащие на горке легкого белого картофельного пюре. Терентию Семеновичу принесли кашу.

-  Извиняйте, друзья, у меня диета поскромней, хотя иногда очень хочется кусок отварного мяса.

-  Это тебя староверы с детства отучили от настоящей мужской пищи, все у вас по-иному, - упрекнул Ефремов. - Я для кого столько свинины выращиваю, если друг не может жаркое попробовать?

-  Опять ты за свое! Староверы - страдальческий народ, это надо учитывать, они от всех благ отказались ради своей веры, достойно есть! Вот коммунисты на муки шли и от идеалов не отказывались, смерть принимали - тебе это ни о чем не напоминает?

-  Терентий Семенович, - вмешался Хмара, - я немного наслышан, точнее, начитан о старообрядчестве, в наших краях оно сохранилось в северных, подтаежных районах, конечно, никаких общин, многое утрачено, но, знаю, традиции соблюдаются и сохраняются.

-  Да, Черкасов свой «Хмель» писал про ваши места, там много точного, со знанием и верой человек. У нас старообрядцы действуют очень скрытно, если официальная церковь зажата, что говорить о тех, кто даже ею не признается? Я много думаю вот о чем: церковь отделили от государства, но государство - это институт власти, только и всего. Есть народ, носитель самой высокой власти на этом свете, от него-то церковь отделить невозможно. Коммунистическая идеология во многом строится на христианстве, недаром есть утверждения, что Христос был первым коммунистом. Русский человек вообще крайне неохотно поддается убеждениям, он спонтанно способен в один день сменить власть, и уже завтра топтать объекты своего недавнего обожания. Не было ли трагической ошибкой большевиков столь бесшабашное обращение с верой в Бога? Вынуть стержень не сложно, установить его на место трудно. Возьмите детскую игрушку, деревянные кольца разных диаметров образуют пирамидку. Нет другого способа собрать ее, кроме постепенного и поочередного надевания на стержень колец, от большого до малого. Кольца веры народной рассыпаны и утрачены, хотя я тому свидетель - лба русский мужик в храме не расшибал. Но боялся! Когда пристигала нужда - верить начинал, и себя убеждал, что всегда верит. И жить старался по правде, потому что и общество следило, и церковь. Наказание такое было - причастия лишить, это, брат ты мой, действовало сильнее партвзыскания.

Ефремов вполне серьезно заметил:

-  Ты уже лет на десять лагерей успел наговорить.

-  Теперь не те времена, - секанул взглядом Хмара. - А в рассуждениях ваших, Терентий Семенович, много полезного, жаль только, что догматизм нашей идеологии никогда не найдет в себе силы, чтобы перешагнуть через предубеждения.

-  Зато мы с вами, крестьяне, должны набираться сил и знаний, чтобы преодолевать консерватизм. Вот, Григорий, приехал к нам твой тезка Григорий Иванович, два года назад познакомились, теперь он секретарь райкома. А коли он хочет работать по-новому, значит, успех его району обеспечен. Не сегодня, не вдруг, но движение будет. Я недавно прочитал у Короленко замечательные слова, что жить надо, налегая на весла. Прикинул: а я так и живу, видно, это потребность русского человека - в нагрузку жить. Мне десять лет было, мы с отцом на пашне, я бороню на лошадке пары, он пашет. Под вечер говорит мне: «Ну-ка, Тереша, подержись за плуг, да покрепче берись!». Первая в моей жизни борозда, сколько чувств пробуждает. Мягкую землицу под босыми ногами помню, вывернутый пласт дернины с тысячами корней-прожилок, все кажется, что хлебом пахнет. Да... А ведь столько десятилетий прошло!

Они еще долго сидели за столом, пили чай и говорили о жизни.




22

Входя в зал заседаний райкома, Хмара зацепил носком сапога за порог и чуть не выругался: не хватало упасть на глазах всего зала. Но смешки все же услышал. Не учел, что плотники переставили двери и чуть увеличили порожек. Как всегда, быстрым шагом прошел за стол президиума, просмотрел информацию о регистрации участников. Можно начинать. Совещание рабочее, ничего необычного. Информацию начальника управления сельского хозяйства Ха- биденова выслушали внимательно, Ахмадья, крепкий и красивый казах, прекрасный экономист, бывший директором совхоза, умел составлять картину из десятков цифр статистики и хорошо знал обстановку в каждом хозяйстве. Речь шла о расширении посевных площадей. Хмара, знающий каждое поле в районе, не видел особой необходимости распахивать пустоши и корчевать мелколесье, и без того с уборкой не всякий год управлялись, случалось, хлеб в валках уходил под снег. Но область выступила инициатором увеличения зернового клина, и оставаться в стороне никто не позволит. Вот и надо было сегодня определиться, кто сколько может...

Обсуждение пошло тяжело. Руководители называли самые минимальные цифры, которые никак не совпадали с предварительной разбивкой областного задания. Хмара быстро понял, что таким путем ему задачу не решить, не стал нажимать, выслушивал только предложения. Хабиденов несколько раз выразительно на него посмотрел, но Хмара сделал вид, что не заметил. На трибуну поднялся Долгушин. Ничего хорошего от трезво мыслящего Вениамина Хмара не ждал.

- Я, товарищи, против предлагаемой кампании, в принципе против, и не думаю, что наше руководство в восторге, только ему вслух сказать нельзя. По нашему совхозу даже при нынешней нагрузке что посевная, что уборочная растягиваются на месяц. А если затяжные дожди? Может, не площади расширять, а об увеличении урожайности позаботиться? Дайте нам технику для эффективного внесения минеральных удобрений, дайте нам химикаты для борьбы с сорняками. Мы перегной возим, рапортуем, а потом от конопли и лебеды не знаем, куда деваться. Григорий Иванович, надо воздержаться от этого безумного шага. Ведь мы еще от целины не остыли, а нас уже залежи заставляют искать. Их нет. Все, что не пашется, работает на животноводство, это выпаса, в том числе для деревенских табунов. А заставят - опыт есть, разворочаем все, что можно, похвалят. За целину тоже орденов надавали, а кое-кому их носить стыдно.

Хмара умело перевел обсуждение на строительную тему и без заключительного слова закрыл совещание. Хабиденов вопросительно на него посмотрел, но говорить не стали. Все, что сказал Долгушин, Хмара передумал десятки раз, но, зная напористость областных товарищей, да еще имеющих в активе одобрение ЦК в виде специального постановления, понимал, что от кампанейщины не увернешься, проверять будут лично, и посевную площадь с будущего года считать увеличенной на пять тысяч гектаров. Грустно подытожил: если эту страду переживу, значит, и до пенсии дотяну.

Да, про ордена. Хмара уже был парторгом МТС, когда прокатилась волна массовых награждений. Району дали две Звезды Героя, никто не сомневался, что на одну имеет право председатель колхоза «Победа» Бессонов. Он не сшевелил ни гектара лугов и пастбищ, которые активно использовались, но распахал все заброшенное, всю неудобь, по лесам подняли сотни гектаров бывших вырубов с истлевшими пнями, по самым большим полянам в лесной глубине прошлись, где даже ягоду уже не собирали. И приплюсовал Иннокентий Алексеевич к колхозной пашне чуть не тысячу гектаров. В иных деревнях люди с вилами выходили против трактористов, стояли на въезды в свои сенокосы исконные, но перед трактором не погеройствуешь, тем более, что прошел слух: ничего не будет трактористу, если повредит. Чушь, конечно, но во многих колхозах так старались, что под самые огороды целину подняли, перепахали традиционные ягодные места, частные сенокосы. На Бессонова в райкоме готовили наградные документы, характеристики писали, фронтовую правду подтверждали бумагами соответствующих ведомств. Было указание особенно на Героев биографию иметь с момента зачатия, и даже родителей прощупать на предмет лояльности к советской власти. Все у Бессонова обошлось, другое вмешалось.

Уборка заканчивалась, государственный план колхоз выполнил, Иннокентий собрал правление:

- Надо принять решение. Хлеба нынче столько, что места найти не можем, ладно, что погода стоит. План сегодняшним числом мы выполнили, как говорится, первая заповедь. Остается вторая: колхозники. Предлагаю, чтоб без перебора, по два килограмма на трудодень выдать прямо сейчас, мы и людей поддержим, и склады расчистим. А отчет сделаем, кому причитается - добавим.

Правление проголосовало. В тот же день по селу и по колхозным деревням тянулись со стороны зерновых складов тяжело груженые телеги, фургоны, ручные тележки. Утром Бессонову доложили, что в основном хлеб выдан, осталось старикам развести. Через час позвонил первый секретарь Козырев:

-  Это правда, что ты колхозникам зерно выдал?

-  Правда.

-  Быстро в машину и ко мне. Пулей!

В кабинете был один Козырев, хотя Иннокентий ожидал полный состав бюро. Козырев руки не подал и сесть не предложил.

-  Тебе кто позволил так вольно обращаться с социалистической собственностью?

Бессонов бросил кепку на стул и сел рядом.

-  Ну, строго говоря, Иван Степанович, это колхозная собственность.

-  Ты меня поучи! Поучи дурака, который не предусмотрел такой глупейшей ситуации. А кого ты спросил? Кто тебе разрешил? Ты знаешь, какую обстановку ты создал в районе? Во всех колхозах с утра митинги!

-  Иван Степанович, но я-то тут при чем? Устав колхоза позволяет при выполнении государственного плана выдать колхозникам хлебный аванс.

-  «При условии выполнения плана!» Юрист хренов! Ты что считаешь, если твой колхоз выполнил, значит, государственная проблема решена? Глубже надо смотреть, товарищ Бессонов, а не под себя грести. При условии выполнения районного плана - так надо понимать. Ты хлеб разбазарил, а что на элеватор повезем? По два килограмма на трудодень! Да мы в лучшие годы давали по одному, и колхозник был счастлив до невозможности.

-  Иван Степанович, не мне вам напоминать, но есть устав, в нем все записано. Согласно этому есть решение правления.

-  Обставился бумагами. Ладно. Доложу тебе, что был лучшего мнения о коммунисте Бессонове. Ты хоть мог мне позвонить?

-  Мог, но не стал. Я знал, что вы запретите, а колхозник - он тоже кушать хочет. У меня сегодня люди с песнями на работу выходили.

-  Пой с ними хором, если не хочешь выполнять партийную дисциплину. Вот так. Подвел ты меня страшно, но я выкручусь, у тебя все выгребем, вплоть до семян, чтоб не жировал. Но больше тебе скажу: хотел из тебя человека сделать, вот папка с бумагами на представление тебя к Герою за целину. А теперь смотри. - Козырев нервно выдергивал листки из папки и рвал их на части, закончив, все смел в широкую деревянную урну. - Вот где теперь наш Герой. Закончишь уборку - напишешь заявление, на собрание можешь не ходить, скажем, что выехал из района. Все. Свободен.

Разговоров тогда много ходило разных, колхозники даже соглашались вернуть зерно на склады, но Бессонов больше в правлении не появился, оформил отпуск и уехал к фронтовому другу в Омск, пересидел разборки. Уже придя вторым секретарем райкома, Хмара убедил плотника Бессонова принять сельский совет.




23

Едва начали косовицу хлебов на свал, Хмара не появлялся дома, за день успевал проехать половину района, за второй - другую половину, так что никто лучше его не знал состояние полей и их способность к урожаю. Хлеб вырос настоящий, в колосе крепок, стебель не гнется, остановится на кромке поля, машину заглушит, и, если рядом не работает техника, сквозь стрекот кузнечиков, сквозь чириканье полевых пичуг услышит звон спелого колоса, так зерно, сухое и наполненное, подает о себе знать. Он помнил от стариков, что не каждому дано услышать эту мелодию, тут не столько слух нужен, сколько состояние души, живущей вместе с хлебом.

Через три дня начали обмолот. Вениамин Долгушин рано утром позвонил Хмаре на квартиру:

-  Извини, Григорий Иванович, боялся тебя не застать, приглашаю к нам, будем сегодня над Красным мостиком молотить, не спугнуть бы, там центнеров по тридцать будет. Приезжай, удружи мужикам своим присутствием, да и сам порадуешься.

-  Спасибо, Вениамин, буду у тебя к восьми.

Вместе поехали на поле, откуда одна за другой шли совхозные «газончики» и «зилы», по самые борта загруженные зерном. Одну машину Долгушин остановил, встал на подножку, захватил солидную горсть зерна.

-  Смотри, секретарь, пшеницу зуб не берет, и налилась, как рожать собралась. Не в обиду, Григорий Иванович, но такую дуру мы прем с раздельной уборкой. И почему у нас всегда из края в край? Неужели нельзя доверить агроному с руководителем решать, что напрямую можно убрать, а что раздельно. Не согласен?

Хмара привычно крякнул:

-  Согласен, но не нам с тобой это решать, вот в чем проблема. Ты помнишь, прошлой осенью в Абатске директора сняли с формулировкой «за игнорирование научно обоснованной технологии уборки зерновых», что-то в этом духе. Если бы ты и спросил моего согласия, я бы тебе категорически запретил, и не потому, что принципиально против, а потому, что проколись ты - защитить не смогу, вот в чем беда. Есть у руководства консультанты, на ушах висят, слова не дают вставить. Заметь, традиционные совещания по тактике полевых работа превратились в накачку. Плохо, если это в ближайшее время не изменится.

Семь комбайнов работали на обмолоте, через валки невозможно было перешагнуть - такая масса наросла, комбайны то и дело подавали сигналы фарами: бункер полон, но машин свободных не было, комбайнер спрыгивал с мостика и нервно ходил вокруг агрегата, выискивая, что бы подправить или подтянуть.

-  Хреново дело, Вениамин, праздника не получится, поехали на склад, надо с транспортом разобраться. - Хмара хлопнул дверцей «волги» и машина понеслась в село.

Сели прямо в весовой, перед директором весь транспортный расклад:

-  Ничего лишнего, две при стройбригаде, там тоже не оголишь, десять привлеченных из Тюмени на силосе, тоже надо торопиться до заморозков.

Хмара позвонил в райисполком, заместитель председателя Битков невозмутимым голосом ответил на все вопросы: Ильинский совхоз получил больше всех помощь привлеченным транспортом, резерва нет.

-  У тебя отряд центровывоза сегодня чем занят?

-  В колхозе Ленина и Чапаева по десять машин.

-  Какого хрена ждут они в этих хозяйствах? Что он повезут из Чапаева? Немедленно направь их в Ильинку, тут от хлеба задыхаются. - Он положил трубку. - Вениамин, мера временная, а дальше что?

-  Ты же знаешь, если погода постоит, а она потерпит с полмесяца, у меня верные сведенья, мы на восемьсот гектаров обмолота в сутки выйдем, были такие уборки. Это две тысячи тонн. Чем их перевозить?

-  Так, я тебя оставляю, разбирайся, доеду до Худякова и Пономарева, дак они начинают.

Нехватка автотранспорта для работы с зерном была вечной проблемой района, осенью собирали все прицепные тележки, самые безнадежные автомобили выгоняли из гаражей, великое счастье, если Советская Армия выделяла автомобильные войска, тогда и руководители и деревенские девчонки радости не скрывали, но такое случалось только в годы абсолютно спокойные с точки зрения внешней военной угрозы, чаще всего ограничивались небольшой поддержкой промышленных предприятий. Вот и нынче Хмара был уверен, что города дадут необходимый транспорт, но у нефтяников и газовиков обнаружились свои проблемы, а только Ишимом и Тюменью проблему не закрыть. Вот и получил район лишь полсотни машин. Из опыта прошлых лет он знал, что наивысшее напряжение с транспортом появляется в пик сдачи хлеба государству, когда надо и от комбайнов отвозить, и на элеватор отгружать, нынче, похоже, обострение будет ранним, при высокой урожайности бункера комбайнов наполняются быстрее, чем машины успеют сбегать на зерновой склад. Простои комбайнов в такую пору - недопустимы, потери ничем не наверстать, если скатится непогода.

Домой вернулся в полночь, обмылся в теплой бане, будильник завел на пять. С шести до семи телефонистка безрезультатно вызывала кабинет заместителя председателя облисполкома Ниценко. В восьмом он взял трубку:

-  Здравствуй, Григорий Иванович. Вот смотрю сводку, хреново молотишь.

- Такты же вчерашнюю смотришь, а сегодня плюсуй процентов шесть, не меньше. Но есть опасения, что мы можем снизить темпы, когда пойдет хлебосдача, катастрофически не хватает автомашин, Дмитрий Степанович.

- Ты поэтому и звонишь? Помочь ничем не можем, весь транспорт распределен, ты же не вчера родился.

- Дмитрий Степанович, у нас замечательный хлеб, нельзя его потерять, нас полсотни грузовиков никак не устраивают, нужна дополнительная помощь.

-  Странный ты, Хмара, ну, нет машин, ты это понимаешь?

-  Да я все понимаю, кроме того, что мне делать, обстановка в ряде хозяйств такая, что хоть на поле высыпай из бункеров, чтобы простоев не было.

-  И это дело. - Ниценко удовлетворенно хмыкнул. - Мы же через все это прошли. А как только первый район будет заканчивать обмолот, я направлю к тебе весь привлеченный транспорт. Подожди, вот Исеть, они раньше начали и раньше свернут, там полсотни промстроевских «зилов»-самосвалов, сразу твои будут. Решай сам.

Хмара положил трубку, вызвал Хевролина и начальника сель- хозуправления Хабиденова, спросил их мнение. Хабиденов назвал обстановку очень сложной:

- Я весь вчерашний день повел в совхозе имени Челюскинцев, урожайность там не очень велика, но простои комбайнов стали обычным делом. Уже к обеду я дал команду все комбайны собрать в два отряда, и чтобы они рядом работали, насколько возможно. Но это временное решение, завтра у них подойдут поля в других отделениях, и все придется менять.

Хевролин рассказал о проблемах в Ильинском совхозе, Хмара попросил его быть там постоянно:

-  Выхода нет, Григорий Иванович, кроме одного, мы уже обсуждали с мужиками в хозяйстве, сегодня с Хабиденычем обменялись: надо открывать полевые тока.

-  Так! - недовольно крякнул Хмара. - Развивай мысль.

-  Ну, вы же помните, как это делали. На поле выжигается стерня, вся площадка под метелку, и комбайны высыпают зерно, если нет машин. Конечно, надо организовать охрану и все такое прочее.

-  А потом?

-  Что - потом? - не понял Хевролин.

-  Потом что с этим зерном делать, если непогода? Нас не только партбилетов лишат, но и под суд отдадут, и правильно, между прочим, сделают, если мы зерно сгноим!

Все молчали. Хмара, кажется, сам себя испытывал самой возможностью катастрофического исхода дела, он не хуже товарищей понимал, что старый, испытанный в довоенные и первые послевоенные годы способ ускорить уборку урожая сегодня становится единственной возможностью сохранить выращенный хлеб.

-  Кстати, я говорил сегодня с облисполкомом, Ниценко пообещал полсотни «зилов» после завершения уборки в Исети, а они намного раньше закончат. Этими машинами мы будем возить государству, а все свой пустим на расчистку полей от ворохов. Значит, такой вариант принимается. Оформлять решением бюро не будем, ответственность лично на мне. Хабиденыч, надо срочно связаться со всеми руководителями, сообщить, что такой способ можно использовать, но крайне осмотрительно, чтобы площадки выбирали основательно, чтобы подъезды были, ночная охрана, полога на всякий случай.

-  Погода простоит как минимум полмесяца, - улыбнулся Хев- ролин. - Я вчера заезжал к этому чудаку, в Благодатное, Боня его зовут. Вот он готов о заклад биться, что две недели точно будет солнечная погода. И поклон передавал вам, Григорий Иванович, говорит, был у вас вторым номером в минометном расчете.

Хмара с удивлением смотрел на Николая Петровича:

-  Не было у меня в расчете никакого Бони..

-  Не знаю, но он имя-отчество уточнил и обрадовался, говорит, фронтовой товарищ.

-  Странно! Надо непременно после уборки к нему заехать. Отставить лирику, за дело. Я поеду в Ильинку.

Долгушин решение одобрил:

- Григорий Иванович, не переживай, не такие шали рвали! - басил он. - Мы теперь с обмолотом пойдем семимильными шагами, как учил нас товарищ Хрущев. Правильное решение, и не думай, секретарь, в случае чего - всем активом отвечать будем, ну, до этого не дойдет. А тока мы мигом сообразим, еще не забыли.

Хмара поехал во второе отделение, где командовал полевыми делами Михаил Литвиненко, кавалер ордена Ленина. Солому подожгли аккуратно, несколько человек с огромными вениками встали на границах будущей площадки, чтобы сбивать лишнее пламя. Этими же вениками начисто вымели площадку от золы, коллективно потоптались, уминая мягкую почву. Ток получился приличный. Сразу три комбайна высыпали на средину по бункеру зерна.

Первые три дня дали заметный рост производительности труда, росли цифры обмолоченных гектаров и валовой намолот. В очередном утреннем разговоре по телефону секретарь обкома, давнишний надежный товарищ Юрий Романович Клат, поинтересовался:

-  Ты где зерно закурковал, намолот приличный, а хлебосдачи нет. Почему не работаешь с элеватором?

-  Автомашин не хватает, Юрий Романович.

-  В облисполком обращался?

-  Ничем не могут помочь, машин нет.

-  Ну, тогда выкручивайся. Я собрался в Ишимскую зону, но к тебе заезжать не планировал. Как ты на это смотришь?

-  Это тебе решать, Юрий Романович, приедешь - встретим и все покажем.

-  Добре, - и Клат положил трубку.

Григорий подумал, что следовало бы посвятить секретаря в свои нововведения, но, коль сразу этого не сделал, теперь уже поздно. Еще через три дня, посмотрев по сводке, что Исеть и еще два района близки к завершению уборки, позвонил зампреду облисполкома:

- Дмитрий Степанович, жду обещанные машины, исетцы и другие товарищи уже на выходе.

- А, слушай, Хмара, я тебя ничем не обрадую, «Промстрой» машины забрал, говорят, разнарядку выполнили, свои дела ждут. Так что выкручивайся сам. Да, а полевые тока ты все-таки сделал?

Григорий бросил трубку и выругался, попросил заведующего организационным отделом Головачева собрать членов бюро райкома.

- Обстановка серьезная, товарищи, область нам отказала в поддержке транспортом, надо выходить своими силами. Сейчас все разъезжаемся по хозяйствам, там ставим задачу в ночное время, когда обмолот невозможен, найти на машины вторую смену водителей. Прямо сейчас снимаем с занятий старшеклассников, закрываем все учреждения и организации, машинами развозим людей на полевые тока. Николай Петрович, все запасы мешков в райпотребсоюзе, по магазинам, в заготконторе - забрать под расписку, прикинь, сколько надо, потребуется - свяжись с Ишимом, у них возможности больше. Я уезжаю в Ильинку, Хевролин распишет остальных. Организуйте горячее питание работающих, мешки затаривать днем и ночью, вывозить любым транспортом, вплоть до легкового. Задача одна - спасти хлеб. Все, за дело.

С первой военной уборки 1941 года не видел Григорий такого напряжения и такого количества людей вокруг хлеба. Вся Ильинка выехала на полевые тока. Подняв голову, пока напарница завязывала очередной мешок, он видел знакомые лица животноводов, пенсионеров, учителей. К вечеру несколько сотен мешков были готовы к отправке. Долгушин поехал выкраивать машины, оставили мужиков для погрузки, остальной люд пешим порядком направился вслед за бригадиром к соседнему току.

Хмара устало брел с охапкой пустых мешков под мышкой. Кучка школьников обогнала его, потом приотстала, и он поравнялся с ней.

-  Простите, пожалуйста, Григорий Иванович, вот девчонки не верят, что вы - первый секретарь райкома партии.

Хмара улыбнулся:

-  Почему не верят?

-  Говорят, не может такой начальник работать вместе со всеми в пыли и грязи.

-  Ага, значит, по-вашему, начальник - это белая рубашка с галстуком? Давайте с другой стороны посмотрим: вот вас собрали, вы в пыли и грязи, как ты выразился, а я весь в белом на «волге» прикатил: «Как тут у вас дела?». Что бы вы про меня тогда подумали? А, то-то! Поскольку я знаю, что вы могли подумать, я здесь, вместе с вами, и, кажется, работаю не хуже других. Так?

-  Так! - заулыбались ребята.

Следующий ворох в добрую сотню тонн грузили до рассвета. Пока ждали порожние грузовики, чтобы уехать в деревню, жгли костры и пекли картошку, поле оказалось через лесок. Школьники так и обитали около Хмары. Он им рассказывал о школьных годах в Михайловке и боевом крещении восемнадцатилетнего командира минометного расчета.

Ребятишки слушали и засыпали. Он подумал, что это хорошо, пусть засыпают под нестрашные рассказы. А рядом с десяток мужиков, поддерживая костерок ветками сухостоя, время от времени взрывались хохотом. Хмара прислушался к незнакомому голосу и скоро улыбался простоте и изяществу рассказа.




24

-  Я когда молодым совсем был, страшно мнительность во мне развилась, это все от бабки, она у меня без шепотка на горшок не садилась. И придумалось мне, что самое страшное - это помереть. Вот подумай ты сам, мне семнадцать лет, а мысль о смерти с ума нейдет, от чего бы это? Думаю, должен быть в жизни человека такой перелом, душевный, чтобы он сам себя осознал, не до конца, конечно, но хоть бы дал себе ума подумать: а зачем? Народился и живешь, никто тебя не спросил, согласен-нет, а сунули жизнь, и тянись. Вот родился, вроде помнишь, как первый шаг сделал, по столу в избе, мать даже самовар скинула, когда отец повел, а ты пошел. Так было, только я это помню повторно, от отца с матерью. Потом ребятишки, проказы всякие, баловство. Мы ведь не пакостили сильно, не потому, что шибко умные были, а предел знали. Вот, к примеру, залез ты в огуречник к бабушке Луше, огурцов нарвать. Свои? Да были, конечно, но свои - неинтересно, а к бабке - само то. Но рвешь аккуратно. К примеру, нащупал, что пара больших огурцов прикрыта лопухами, значит, семенники, трогать нельзя. Ну, сорвешь сколько, чтоб хоть заметно, что воры были в огороде, чтобы бабка пошумела утром, когда коров выгонять начнут. И все время - а вдруг помрешь невзначай. И дальше так. Школа, там тоже пошаливали, но безвредно, если учитель посмотрел - припухни. И так до колхозной жизни, до армии. В армии о смерти меньше всего думалось, там мыслей всего три-четыре, особенно на первом году: поспать, пожрать, девку какую где ущипнуть. Ну, про девок говорить не буду, а то еще в блуд введу.

Вот хоть и говорят, что все одинаково жили середне, да не всё так. Были такие семьи, что дай Бог каждому, умели хозяйством ворочать, приторгануть, да и украсть при случае. Это одна порода. Другая — начальники, как не крути, а жалованье отличалось, это после комбайнеры стали зарабатывать за уборку на мотоцикл «Урал», ей Богу, не вру. А директорам по концу года еще по одной годовой зарплате начисляли, был такой порядок, если с прибылями. В соседней деревне директор сдуру отказался партейные взносы платить с такого начисления, ему светило сотни три. И вот задавила жаба, жалко стало, он парторгу и соврал, сколько получил, а тот проверил, на его место метил. Однако, промазал, того сняли, а энтого не поставили. А у меня получилось, что я женился, купили по паре ложек, вилок, тарелок. А через неделю мать моя утрешним автобусом, нам на работу, а баба моя в куте стоит, за стол не садится. Я было психанул, что из-за матери, а она мне по дороге на ушко шепчет: «Милый ты мой, у нас же всего две ложки». А знакомый мой паренек женился, у него папа в райисполкомах сидел, ему сразу трехкомнатную квартиру дали, мебеля завез не наши, музей, а не хата.

А вот когда из армии пришел и робить начал, оборвало у меня привод на комбайне, шестерня такая, килограмма на три. И шестерня эта мимо меня в Мишкин самосвал, он ждал, когда я зерно начну выгружать. Кузов пробила, там ее и нашли. Ребята мерить давай, в скольких сантиметрах от головы просвистнула, а мне так тоскливо стало, что хоть плачь. Себя жалко. Сел я в копну соломы и плачу: вот сверни эта хреновина на градус по азимуту, я в ракетчиках служил, знаю, и уже везли бы меня сейчас в кузове этого самосвала до ближайшей анатомки, потому как другой врач уже не нужен. Этот день рождения мы, конечно, отметили, только мысль о возможной неожиданной смерти прижилась, всегда под рукой. Надо гайку затянуть -трубу возьму, чтобы не сорвался ключ, надо подбарабанье прочистить, не только молотилку-двигатель заглушу и зажиганье выверну, чтобы кто не крутнул случайно. До глупостей доходило. Потом, правда, на нет стало сходить. К тому времени женился я, некогда стало об смерти думать. В общем, забыл.

Потом болезни стал бояться. Ну, ты только подумай: мужику сорока нет, а он прислушиватся: тут кольнуло, тут давнуло, то приташниват, то изжога. А началось с того, что дружок мой, ровесник, вместе росли и в армии служили, скоропостижно помер. Домой на обед приехал, он механиком был в колхозе, да нет, уже при совхозе, за стол сел, баба ему супу наворотила блюдо, она мастерица варить-то, поставила, а его на яйца потянуло, одно облупил, другое, только его в рот засунул, посинел и упал. Думали, яйцом подавился, курицы у него особые были, крупные яйца несли, оказалось, нет, яйцо так целиком и вынули изо рта, и Ваньки не стало. Проводили друга, я даже на горячем обеде пить отказался, до того стал думать про смерть внезапную. Вот думатся мне, что сейчас халкну стакан, а он поперек глотки встанет, и аминь. Не за тем бы столом, но мужики на смех подняли: всегда пил, а тут в отказники. Правда, с водкой мы скоро сговорились, меня на внутренние болезни переориентировало, стал по врачам ходить, каждый месяц, да не по разу, пока один медсестру проводил под благовидством, дверь прикрыл и спрашивает: «Если тебе инвалидность нужна, ты так и скажи, сделаем». «Нет, говорю, инвалидом быть не желаю, рановато да и стыдно, а ты лечи меня, чтобы нигде и никаких покалываний». Тогда он как взревел: «Вон отсюда, и чтобы духу твоего не было! Тут от старух спасенья нет, а он, бугай колхозный, анализы в трех экземплярах носит!»

От больницы отвадили, навалилась на меня новая страсть: к чужим бабам любовь проявилась. Я и по молодости был парень не промах, но после женитьбы успокоился, думал, навсегда, оказывается, нет, все возвернулось. Вот смотрю на Галину, баба как баба, помоложе меня, с соплюшек знаю. Мужика своего выперла за пьянку и холостякует, да так, что озноб берет. То ходила - ни уха, ни рыла, а тут путевки выписыват, а сама грудями по документам так и шелестит, так и возит. Я как-то вечерком стуканул в ее дверь, она заинтересованно интересуется: «Кто там?». «Открывай, говорю, свои». А она издевается: «Может, - говорит, - паролю скажете». Я говорю: «Галя, я к другому разу клятву юного пионера повторю, ты только пропусти». Вот так и началось. Моя узнала, к Галине в конторку, а та ей вежливо: «Если ты по вопросу содержания собственного мужа, то это не ко мне, у меня такого опыта нет, так что блюди как знаешь». Моя таких умных слов сроду не слыхала, вечером в постель ложимся, она спрашивает: «Признайся, ходишь к Галине? Признайся, и больше мне от тебя ничего не надо». На таких условиях надо сдаваться на милость, потому что потом трудно будет рассчитывать на пролетарское снисхождение. Признался. Она отвернулась и уснула. Не поверите - обидно стало, нулевая реакция. Про любовь я промолчу, она минула, столько лет! Но самолюбие? Ну никакой ревности, хоть бы в рыло двинула! Нет, и хорошо.

Бабы с бабами обмен информацией ведут почище, чем мужики, Галька где-то поделилась радостью, и звенит у нас вечером телефон. Беру трубку, вкрадчивый голосок под детский спрашивает: «Это Виктор Михайлович?». «Да». «Тогда прогуляйтесь через полчасика по вдоль магазина». По голосу узнаю продавщицу Марину, но уверенности нет, одеваюсь легонько, мол, пройдусь маленько. Оно все кстати, вечерами изредка я на улицу выходил, для здоровья полезно. Только от Марины я кое-как приплелся к рассвету, до дивана добрался, там и досыпал. Утром моя ничем-ничего, завтраком накормила, и я на работу. От Марины пришлось отвязаться, она каждому покупателю вместо сдачи рассказывает, какой ей крепкий мужик попался. Умолял прекратить безумную рекламу, без толку, так довольна баба, что удержу нет. Пришлось бросить. Приехали к нам в совхоз новый дом культуры запускать, я на «газончике» всякую мелочь подвожу. Всеми делами рулит крутая женщина, высокая, причесанная, формы соблюдает не по годам, культура, одним словом. Дремлю я в кабинке, жду указаний, она дверь открывает: «Молодой человек, нужна грубая мужская сила». «И чего?» - переспрашиваю. Оказывается, поворотное колесо на сцене монтируют, установили неточно, надо приподнять и передвинуть. Трое мазуриков в китайских штанах горюют с ломиками в руках. Обошел все, осмотрел, попросил схему, оказывается, не просто приподнять, а за это время диск фиксирующий вынуть, он после колеса ставится. Короче говоря, когда колесо на место поставили, я выпрямиться не мог, так спину свело. Эти идиоты, когда я вес взял, потеряли ломики, потом нашли, матерясь, освободили диск. Дама меня на крыльцо вывела, вижу, что перепугана, тут я, скрипя костями, распрямился, улыбку вымучил. Она подлетывает: «Виктор Михайлович, вы мой спаситель, я перед вами в долгу. Конечно, работа будет оплачена, но приходите вечером в гостиницу, я много лет в цирке работала, знаю приемы массажа, уверена, что помогу». Конечно, помогла, правда, поначалу я на полном серьезе стонал от боли, а потом уж и не поймешь, что. Две недели мы этими пусконаладочными работами занимались, кое-как начальство ее отозвало.

На открытие дома культуры приехала к нам бригада артистов из филармонии, я на складе семена перевозил, заезжает на территорию разукрашенный, как попугай, автобус, и выходит из него молодая красивая женщина. «Не подскажете, где мне Виктора Михайловича найти?». Признаюсь, что я и есть. «Вам, — говорит, - привет от Ларисы Львовны, и просила она, чтобы вы надо мной шефство взяли». Пытаюсь понять - ничего не получается. Какое шефство? «Может, говорю, вас в лес свозить?». Она аж подпрыгнула: «Конечно, в осеннем лесу сейчас замечательно!». Тогда я и сообразил. В кузов полог кинул, ее в кабину, и в первые лески. Ладно, на складе быстро хватились, что работник исчез, стали по рации стучать, у нас в уборку вся техника была оборудована связью. Пришлось с шефством завязывать и передавать привет Ларисе Львовне.

Жизнь, можно сказать, была веселая, жизнерадостная была жизнь, только окончилась она как-то неловко. Спрашивает меня соседка Фима, сволочная баба, к ней сроду ни один мужик не хаживал, шаманила она кого-то или колдовала, в общем, дрянь баба, и вот она спрашивает вкрадчивым голосом, не замечаю ли я за собой каких-нинабудь мужских недостатков. Да нет, хохочу, не приходилось. А она губки бараньи поджала и вроде недоумение. Я взволновался: «А в чем, говорю, дело?». А в том, она отвечает, что пущена на тебя мысля и недобрый промысел, чтоб потерял ты всякое мужское достоинство. Я ее за глотку: «Да за такую пошлятину жизни решу!». Она выпросталась из объятий и плачет, что не ее это дело, а той женщины, которую ты бросил для ради работниц культуры и цирка.

Смутился я здорово, авоську водки взял, завгару сказал, чтоб не теряли, и в свою избушку на ограде, там у меня красота, и радиола, и телевизор, и жранина всякая что в холодильнике, что в подполе. Прогулял дня три, баню справил, попарился, дурь вышла, сижу на кукорках, раз глянул - молчок, другой - никакого сдвига. Теплым веничком пошевелил - гробовая тишина! Вот тут я взревел! В сорок лет без насилия мерином стал, это ж как жить? И давнул я еще пару суток, очнулся совсем никакой, на бабу не смотрю, благо, что она никакого интереса ко мне не проявляла, так и живем. Ни я ни к кому, ни ко мне никто. Не поверишь: год так существовал. От вольных разговоров бегу, бабского общества сторонюсь, потому что Фимочка, сучка, хоть и клялась в неучастии, а общественность проинформировала. Мужики, учитывая прежние мои заслуги, поначалу во внимание не брали, а потом запримечали, что я спокойный до неузнаваемости и даже скучноватый сделался.

Довелось мне как-то в область поехать, какие-то материалы для совхоза привезти, и надо бумагу одну подписать, а подъезда к конторе на грузовом транспорте нету. Ставлю машину в холодок, дело в июле было, сажусь в автобус, да какое там сажусь - штурмом беру, кое как втиснулся и припал в аккурат к одной женщине со спины. Лица не видел, клянусь, но притиснули меня к ней, и так мне славно стало, что я три лишних остановки проехал. Ага, думаю, есть еще порох в пороховницах, не иссякла мужская сила. Загрузился я всяким барахлом и домой, да только не домой, а в деревню по трассе, там у меня зазноба была. Правда, года три уже не бывал, но дорогу помню. Выходит она со двора и говорит:

-  Тебя где носило стоко времени? Столько годов даже жены не ждут, завела я себе, хоть хреновенький, но свой.

-  Отправь его куда-нибудь, край надо!

-  Да куда его отправишь? Разве дашь ему на поллитру, он в соседнюю деревню пойдет, у нас магазина нету.

Даю ей на литру, отъезжаю в сторону, смотрю - из калитки вынырнул плюгавенький такой мужичок и потрусил вдоль улицы.

Понятно дело, долго я убеждался, что это не сон и видение, баба уж беспокоиться начала, что мужик вернется. Еду домой веселый, а себе думаю: жене ни слова не скажу, пусть живет спокойно, она, похоже, не шибко обзабочена. А тылы стал проверять еженощно. Жизнь вроде наладилась.




25

Телефонограмма приглашала во вторник на бюро обкома по завершению уборки и хлебосдачи. В воскресенье вечером домой позвонил заведующий сельхозотделом обкома Пахотин:

- Григорий, ты меня выведи из заблуждения, я твой район просчитал вдоль и поперек, урожайность отличная, валовка замечательная, обмолот почти закончен, а где хлеб? У тебя же выполнение госпоставок чуть ли не на уровне ржаных северян, типа Вагая. Согласись, что-то не вяжется. Конечно, на бюро тебя тоже об этом спросят. Транспорта не хватает?

-  Сейчас не хватает только трех суток, чтобы выбросить весь хлеб, это будет полтора плана. А пока зерно собираем мешками с полевых токов.

-  Ты с ума сошел! - возмутился Пахотин. - Тебя же на смех поднимут.

-  Когда сдам полтора плана, пусть смеются, хуже, если бы убрать не сумел.

-  Не знаю, Григорий, но быть тебе битым. Может, не стоит говорить о полевых токах?

Хмара вскипел:

- Конечно, не стоит, лучше спросить, зачем нам иметь в руководстве области таких людей, которые молотят языком, как базарная баба в престольный праздник, а когда надо решать, играют под дурачка. И когда район попадает в идиотское положение по их вине, даже извиниться не соизволят.

-  Гриша, ты кого имеешь в виду? До бюро зайди ко мне, найди, выдерни из кабинета, нам надо договориться.

-  Ладно, зайду, времени у меня много.

Выехали на «волге» рано утром, хотя бюро назначено на два. За вчерашний день объехал самые хлебные хозяйства, обстановку знал, на открытых токах оставалось около десяти тысяч тонн зерна. Почти везде работали зернопогрузчики с автономными двигателями или с приводом от вала отбора мощности «беларусей», потому за два дня цифры в графе отчетности «вывезено с токов» подросли хорошо. Хевролин предложил перед бюро остановить работу с токами и весь транспорт бросить на элеватор, это давало возможность закрыть нархозплан и уйти от неизбежной критики. Хмара отказался:

-  Нельзя этого делать даже в угоду собственному благополучию. Пойди завтра дождь - хлеб на токах мы потеряем, а на складе - уже, считай, в закромах. Не вывезем государству сегодня - вывезем завтра, а что на бюро будет - нам разве привыкать? Конечно, покритикуют, но на зерне это не отразится.

К Пахотину он зашел перед обедом, тот уже все знал и смотрел на товарища с сочувствием:

-  Доклад делает начальник сельхозуправления, он только покажет обстановку, далее Первый начнет раскручивать, ты попадаешь в обойму, готовься на трибуну.

-  Спасибо, я уже готов.

-  Как обстановка?

-  Двух дней не хватает.

-  Все приберешь?

-  Уверен, что все.

-  Ладно, только сильно не перечь, ты же знаешь...

После доклада Первый высказал свои оценки, похвалил районы, завершающие уборку и выполнившие план, потом назвал отстающих, «кто тянет бессовестно область назад», в основном тех, кто завяз с обмолотом.

-  Мне непонятна позиция Пореченского райкома: уборка закончена, зерном должны быть забиты все склады, но его не везут государству! Товарищ Хмара, объяснись, может быть, район вообще не будет участвовать в формировании зерновых фондов страны? Что у вас там за проявления самостийности?

Хмара почти не волновался, он знал, что в эти минуты с полей на склады идут вереницы машин, что завтра это зерно будет засыпаться в государственные закрома, он был уверен, что выбрал правильную тактику.

-  Докладываю бюро обкома, что район сегодня заканчивает уборку зерновых, урожайность высокая, не менее двадцати центнеров, через три дня, то есть, к субботе, мы закроем нархозплан и сдадим дополнительно половину плана.

-  А что тебе мешало работать в нормальном режиме, вести обмолот и хлебосдачу? Что за новшества? - спросил Первый.

-  Я обращался к вам по поводу транспорта. Нас в этом году сильно обжал облисполком, выделив полсотни слабых машин, при нашей урожайности они не решали проблему. Мы с первых дней обмолота споткнулись о нехватку транспорта, в дополнительной помощи нам отказали, и тогда я дал команду сыпать бункерное зерно прямо в поле, чтобы выбросить его на тока после обмолота.

-  Так! - Первый сурово осмотрел зал. - И сколько хлеба у тебя в чистом поле?

-  Было больше тридцати тысяч тонн, сегодня к вечеру останется три тысячи.

-  Товарищ Хмара, откуда у тебя эта тяга к дедовским методам работы? Все районы работают по-современному, а Поречье довоенные полевые тока вспомнило. А ты не подумал, что непогода угробит все твои вороха? Что в дождь к ним не пробраться, они сгниют, и мыши их поедят?

-  В непогоду с таким же успехом можно потерять и неубранный хлеб. Я считаю, что поступил правильно, урожай убран и спасен.

-  Я предлагаю опыт Пореченского района в области не распространять, дать Хмаре еще три дня и потом сделать по нему окончательные выводы, а пока ограничимся обсуждением.

Никто не возражал.

Хмара в душе надеялся, что Ниценко вмешается в разговор и внесет ясность, в конце концов, с него взятки гладки, но хотя бы понятно стало, почему район пошел на создание полевых токов. Но тот промолчал. Никогда, наверно, не понять ему природу человеческой подлости. Почему тот, кого вчера еще считал товарищем, пожимал руку и был уверен в нем, как в самом себе, уверен настолько, что доверял самые свои мысли сокровенные, самые сердечные думки, почему он в трудный момент, когда надо встать и сказать, не просто сказать, а резко, недвусмысленно, чтобы всем стало ясно: «Мой это единодушник и единомышленник, не он, а я виноват в провале!» - почему он в этот момент сделался тихим и незаметным, словно нет его в зале или не слышит он грубых, насквозь лживых слов о товарище своем. Или человек так устроен, что в момент, когда все дальнейшее благополучие зависит от этого момента: продвижение по службе и зарплата, и блага, какие прилагаются к должности в виде почтения и штатного уважительного отношения, вовремя привезенного барашка на шашлычок, стожка сена лесного, мелкого, разнотравного, который поздним вечером притащат тракторной тягой на задний двор - вот в этот момент он вспомнит вдруг о семье, о детях, и их именем может прикрыться.

Такое бывает в минуты острой опасности, бывает, и с ним было, когда в поезде заступился за женщину, взял за шиворот пьяненького верзилу, а тот с улыбочкой презрительной и ехидной ножик вытащил, финку, всего пять или чуть больше секунд прошло, а Галина с ребятами вдруг привиделась, и жизнь, и война, и мурашки по коже, как в атаке, когда бежал с открытым ртом и орал только один звук «А-а-а!». Но он тогда пнул верзилу самым грубым приемом в пах, выбил нож, передал милиционеру, успокоился, лег на верхнюю полку и с удивлением для себя еще раз просмотрел возникшие вдруг картины, с удивлением, потому что новое, неожиданное открытие сделал: в последний момент, когда вот она, тьма на острие ножа, самое, что у сердца лежит, в память приходит. Вправе ли человек винить другого, что тот ради детей и семьи своей не пошел напролом, не подставил свою голову под скорый суд, промолчал. Ведь он не солгал, не лжесвидетельствовал против тебя, он скрылся от участия, и есть ли в том грех? Вины нет, тут без сомнений, сомнения в другом, и они терзают, не дают покоя, горячат мозг и жгут сердце. Он промолчал, хотя мог сказать, и тогда совсем по-другому повернулось бы дело, по-другому бы вы сказались следующие, потому что возникло два мнения, и каждый вправе поддержать любое. Но он и после не подошел, не признал своей слабости, тебе-то он мог признаться, мол, воздержался, чтобы не накликать на себя властного внимания, что взял грех на душу. Ты бы его простил, обнял бы за плечи, сжал руку и молча кивнул: «Переживем!». Не просто так эта мысль о грехе возникла, значит, есть в том проступок против товарищества, который во все времена считался делом ничтожным и подлым, большим грехом считался.




26

Солнце уже село, а на город опускались влажные и тугие осенние сумерки, когда Хмара вышел из обкома. Только что с телефона инструкторов сельхозотдела он позвонил Головачёву, тот доложил, что на вывозку зерна с полевых токов и на элеватор мобилизован весь транспорт.

- Григорий Иванович, все уазики задействованы, даже две машины скорой помощи работают, такое напряжение.

- Вы район без медобслуживания не оставьте, - ворчнул было Хмара, но отчёт его успокоил. Сел в «волгу» на заднее сиденье, водителю сказал:

- Володя, домой, я тут подремлю, что-то подустал.

Какое там - подремлю, так, глаза прикрыл, и хоть веки сшивай, нет сна. Улыбнулся, вспомнив рассказ Долгушина, как он на курорт ездит: «Первые трое суток сплю, за всю посевную и уборку, потом похожу на ванны и грязи - скукота! Полсрока отбыл и в аэропорт».

Вениамин однажды полную наволочку нашелушенного зерна привез, недалеко от санатория опытное хозяйство, Долгушин нанес визит директору, тот интерес удовлетворил, провел по делянкам, рассказал про технологии и назвал цифру урожайности будущей пшеницы. Гость ахнул: три его хлеба! И к директору: дай мне твоей самолучшей пшеницы, я её в Сибири разведу! Напрасно тот отговаривал, объяснял, что этот сорт для южных солнечных черноземов, заело гостя: не может быть, чтобы в наших краях хоть в половину не уродился!

Так ни с чем и расстались. А в ночь перед отъездом сдернул Вениамин наволочку с подушки, пробрался на делянку и нашелушил зерна, сколько смог. Наволочку в авоську втиснул, при посадке категорически отказался сдавать авоську в багаж, кое-как уговорил контролёра. Видно, возымело, что пассажир признался: «Редкого сорта семена везу, учёный друг подарил, им цены нет. Я же тебе чемодан с рубахами и костюмами отдаю, мало того - сам в грузовом полечу, но авоську не могу подвергать, в ней, можно сказать, вся моя будущая жизнь сохраняется».

Товарищи подшучивать пытались было над Вениамином, но Хмара пресёк: он не подсолнушки вёз пощелкать от нечего делать, а семена новой пшеницы, и кто знает, может, она и приживётся в наших краях.

Не прижилась пшеничка, не хватило ей сибирского солнышка для созревания, но отметину в памяти секретаря Долгушин сделал глубокую: такой мужик для общего дела на всё пойдёт, вот и тут краев не видел, лишь бы в хозяйстве лучше стало. Хмара через Краснодарский крайком нашел эту опытную станцию и попросил у директора прощения за вольности своего руководителя. Ученый не только не возмутился, он порадовался: если есть такие люди, значит, сельское хозяйство мы поднимем, сомнений и быть не может.

Полудрема сменялась картинами сегодняшнего дня. Конечно, думал Хмара, Первый повёл себя разумно, а ведь мог и расхлестать. Отношения у них не складывались со дня личного знакомства, возможно, Григорий не находил в новом руководителе многого из того, что ценил и даже любил в прежнем, а тот, угадывая свой проигрыш и не нуждаясь в симпатиях райкомовского секретаря, перестал обращать на него внимание. В обкомовских коридорах шушукались: «Первый Хмару не любит», но район работал ровно, и заведующие отделами Григория Ивановича привечали. Сам Хмара трагедии из этого не делал, признавая, что они разные люди и по-разному выстраивают свои отношения, потому как человек не без хитринки, выбрал позицию неброского и покладистого руководителя.

Правда, однажды ему предложили перевод в область на должность начальника управления кинофикации, звучит, конечно, громко, но что за звуком - он хорошо знал: по два десятка не очень трезвых киномехаников в каждом районе, устаревшая техника и куча других проблем. Конечно, с его хваткой он мог бы всё это разгрести и наладить, но Хмара отказался, не поблагодарив, и больше разговоров о переводе не было. Хмара усмехнулся: видимо, подсунули Первому его личное дело, а в начале пятидесятых, сразу после демобилизации, года два довелось работать заведующим отделом культуры, намекнули на связь...

В райцентр въехали ближе к полуночи, на трассе обогнали несколько грузовиков с зерном, идущих на элеватор, это Макар гонит своих, не желая отставать от лидеров, в натуральных величинах ему, конечно, не тягаться с Ильинкой, но свои полтора плана он тоже сдаст, и будет тем по праву гордиться.

Тяжело Макару работать, грамотёшки нет, а сегодня всех других качеств руководителя без теоретической подготовки маловато... Надо подыскать ему достойную работу и убираться, но так, чтобы не обидеть, ведь колхоз на нём держится уже десяток лет. Хмара опять усмехнулся: вскоре после партконференции Чуклеев обратился к нему со странной просьбой. Оказывается, в докладе мандатной комиссии было указано, что среди делегатов столько- то имеют высшее, потом среднее и один - начальное образование. «Василий Фёдорович, ну, со стыда сгореть, все на меня пальцем показывают. Запишите хоть семилетку, ведь я столько курсов прошел!». Хмара тогда Макара успокоил, напомнил о его достижениях и орденах, а скоро вопрос решился сам собой, обком дал установку в анкетах указывать «неполное среднее образование».

Владимир подвернул к дому Хмары и осветил уазик, из которого быстро вышел Хевролин. У Хмары нехорошо ёкнуло в груди.

-  Григорий Иванович, Долгушин умер.

Хмара подавил в самом горле какой-то звук и тихо спросил:

-  Как это случилось?

- Вечером поехал к комбайнерам, вез термос с мясом на ужин мужикам. Свернул с дороги прямо на поле, даже мотор заглушить не смог. Я только что был в больнице, Шанаурин сказал, что обширный инфаркт.

Помолчали. Хмара поднял голову, Хевролин понял и доложил:

-  Завтра к вечеру выполнение нархозплана завершим, как и считали, на полтора плана зерна хватит, семена и фураж само собой.

Василий ничего не стал говорить жене, помылся в горячей бане, долго сидел на крыльце. «Эх, Вениамин, Вениамин, что же мы наделали с тобой? Всё считались самыми здоровыми и сильными». Ночь стояла тихая и печальная, природа горевала вместе с ним. Высокие звёзды обещали погоду.

Осенняя сибирская ночь, без ветра, без туч, в такую ночь даже ближе к солнцевосходу не бывает росы, такие ночи в разгар уборки подарок для крестьянина, зерно в колосе не волгнет, сухое, аж пыль, и молотить его можно всю ночь без перерыва. Такие ночи крестьяне, испокон веку называли сухоросными, сухоросами. Нелепое вроде выражение - сухая роса - а вот родилось и прижилось, и дай Бог - нескончаемо. Впервые он узнал эти слова от отца, когда жали чахлую пшеничку на скудных вакоринских наделах. «Тятя, а росы ведь сухими не бывают?» «Бывают, сынок, обожди, сам увидишь».

В такие ночи эмтээсовские комбайнеры не глушили моторы, и в новый день уходили, только залив солярку и наскоро перекусив. Потом и в колхозе он, парторг, вместе с комбайнерами встречал утреннюю зарю, и только из опасения, что кто-то послабее из-за усталости может сорваться с мостика, заставлял перед солнцевос- ходом останавливаться хотя бы на пару часов.

Сегодняшний сухорос - как последний привет от суровой сибирской природы одному из самых упрямых и несгибаемых её союзников, подумал он о Долгушине. Как часто она при жизни устраивала ему экзамен, проверяя знания, силу, умение организатора. Могла закатить такую весну, что до середины мая на полях стояли лужи и утки устраивали гнёзда в кучах прошлогодней неубранной соломы. И тогда Долгушин давал команду снимать сошники с сеялок и высевать семена поверху, а потом жил в полях, держал наготове сцепы борон и культиваторов, как только почва подсыхала, направлял технику, чтобы прикрыть проклюнувшиеся семена. Было, что весь июнь стоит жара, злаки в такую пору входят, что не случись дождя еще пятиднёвку - нет хлеба, не пройдёт кущение, не родит из меха три меха, а только полмеха, а то и того меньше. Три года назад вот в такую пору пришел Долгушин в кабинет Хмары, не поздоровался и руки не протянул, сел на стул и заплакал. Григорий плеснул воды из графина, Вениамин отхлебнул, неловко поставил стакан.

-  Григорий, хлеб горит, и нету моих сил смотреть на это. Такие всходы были, такие надежды, а теперь?

Хмара не мешал.

-  С рассветом проехал самолучшие увалы, сердце кровью обливается, - он поднял голову, и Хмара поразился переменам: по крупному лицу глубокие морщины залегли от переносья, синюшные мешки под глазами.

- Я боюсь, Григорий, я не пересилю.

Пересилил. Через два дня хорошие дожди прошли по югу области, и хлеба повеселели, конечно, не получить двадцать центнеров, которые Долгушин ждал с весны, но с планом хлебосдачи справились и себя обеспечили.

Он лёг на веранде, чтобы не беспокоить жену, и забылся тяжёлым сном, а в половине шестого по привычке открыл глаза, наскоро сделал зарядку, умылся в бане, сел за стол. Галина поставила жареную картошку.

-  Гриша, ты молчишь, а я знаю про горе.

Григорий кивнул:

-  Сегодня к обеду не жди, вечером позвоню, когда баню подтопить. Как у них в школе? - кивнул в сторону детской.

-  Всё нормально, только Гриша вчера высказался: уже неделю папу не видел.

-  Закончим хлебоуборку - навидаемся.

До райкома пять минут ходу. Хевролин и Аржиловский на месте, в приёмной главный врач Шанаурин, Хмара молча пожал ему руку, кивнул на кабинет.

-  Григорий Иванович, Долгушина не спасла бы и бригада врачей с оборудованием, патологоанатом говорит, что такого инфаркта не встречал, разрыв тканей несовместим с жизнью. И ещё. Предлагаю проверить всех руководителей основательно, такие нагрузки...

Хмара выслушал молча, он уже понял, что злится на врача, хоть и нет на нём никакой вины. Молодой человек, сразу после окончания медицинского института приехал главным врачом. Месяца за три до этого ему позвонил заведующий облздравотделом:

- Григорий Иванович, ты просил хорошего парня на главного, есть такой парень. Я сегодня знакомился с выпускниками, рекомендую тебе, фамилия Шанаурин. Тебя не смущает, что казах?

- Меня смущает, что выпускник. Я же прошу не просто врача, а главного.

- С этим всё в порядке, у него училище за плечами и семь лет практики с совмещением. Очень серьёзный. Привезти?

- Вези. Но чтобы без ошибки, у меня по медицинской части планы большие, нужен надёжный человек.

Ошибки не было, Шанаурин быстро освоился, заговорили о толковом главном, Хмара следил и готовился к перестройке районной больницы.

- На понедельник вызывай всех руководителей хозяйств, и проверь каждого, чтобы нам ещё кого не потерять.

-  Григорий Иванович, не поедут, сошлются на уборку.

-  А ты на меня сошлись, исполнение доложишь. А сегодня перед тем, как Вениамина повезут домой, направь в Ильинку врачей, там мать его и жена.

Вошли секретари. Хевролин сказал, что дом культуры подготовят к прощанию, но с родственниками надо согласовать, и он уезжает в Ильинку. Аржиловский добавил, что все руководители собираются приехать на похороны, надо уточнить время.

- Время согласуем по обстоятельствам и сообщим по рации через диспетчера управления. Головачева оставим на связи, и все по местам, уборку даже смерть товарища не остановит.

В Ильинке подъехал к дому Долгушина, тут уже стояла скорая, вошел в веранду, Тамара Ивановна заплакала без слёз, уже не было, Григорий обнял её:

- Прости, Тамара, что не уберегли Вениамина, да он и не давался никому, жил на взлете.

-  В клубе народу будет много, но хоть минутку дайте нам побыть с ним наедине.

Григорий опять её обнял, поклонился старушке-матери, тихо сидевшей в углу, докторшу отвёл в сторону:

- Как они?

- В пределах нормального состояния, стресс прошел.

- Будьте с ними дома, пока всё в клубе подготовим и гроб установим. Будьте внимательны, встреча эта для них тяжёлая.

В вестибюле дома культуры завесили окна, посередине установили широкий стол президиума со сцены, за ним много собраний и совещаний провёл Долгушин. Из музыкальной школы привезли записи подходящих мелодий. Гроб внесли в полной тишине, установили, подняли крышку. Хмара подошел первым, поправил на груди Вениамина сбившийся галстук. Тугая спазма сдавила глотку, он отвернулся и ушел в гримерку.

Привезли награды Вениамина, уложили на подготовленные подушки ордена Трудового Красного Знамени и Знак Почета, медали, Хмара с удивлением увидел медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне», совсем малолеткой заслужил он эту награду.

Организацией похорон занимался молодой парторг Синилов, подошел, доложил, что на кладбище все готово, спросил, когда вынос.

- Наверное, после трех, все руководители подъедут, да и на производстве объявлено.

Он еще утром договорился с начальником автоколонны, что все послеобеденные маршруты отменят и направят автобусы в совхоз, надо обеспечить доставку рабочих со всех отделений. Только напомнил:

-  В два часа останови все, чтобы люди смогли прибыть.

На зерновом складе грузились несколько машин, это на хлебосдачу, моторы погрузчиков заглушали голос, Хмара кивнул девушкам, широкими деревянными лопатами подгребавшим зерно к ленте транспортера. Когда кузов наполнился, девчата поставили лопаты в ворох зерна, стали обихаживать друг друга. Хмара заметил: ни смешков, ни улыбок. Когда сняли платки, закрывавшие лица, узнал Лиду, зоотехника второго отделения, комсомольского активиста, просто славную девчонку.

- Сколько машин сегодня отправили? - спросил он.

- Мы загрузили пять, а всего - много, Григорий Иванович, план сегодня закроем, - без радости доложила Лида.

- Подойдет автобус, в два часа к дому культуры, попрощаться с директором.

- А можно спросить, где Вениамина Семеновича будут хоронить? На кладбище?

Хмара вздрогнул:

- Так, продолжай.

- Мы с девчонками еще утром говорили, что Вениамина Семеновича надо похоронить у братской могилы в сквере, тут и памятник землякам. Разве так нельзя сделать? Ради такого человека. Совхоз наш поднял, люди его все жалеют, моя мама зеркало завесила, говорит, в нашем доме покойник. Да оно так и есть, во всем нашем большом доме горе, - и она заплакала по-детски, не убирая слез со своего лица.

Хмара не прощаясь, быстро зашагал к весовой, вызвал по телефону диспетчера сельхозуправления и приказал найти членов бюро райкома, чтобы они срочно позвонили ему в кабинет совхозного парторга. За полчаса переговорил со всеми членами бюро райкома, приняли решение, учитывая большие заслуги Долгушина Вениамина Семеновича, похоронить его в сквере села Ильинки у мемориала павшим за советскую власть и в Великой Отечественной войне. Аржиловский, уже приехавший в контору и поддержавший предложение, спросил, будем ли согласовывать его с областью.

- Не будем, - отрезал Хмара. - О смерти Вениамина я поставил в известность Первого, семья получила его телеграмму соболезнования. Сделаем, как решили, а то нарвешься на перестраховщика, все испортит. Я тебе, Василий, вот что скажу: замечательная у нас молодежь растет, ни одному из нас эта мысль не пришла, а комсомольцы сегодня потребовали. Ты знаешь, в таком горе это светлое место.

Ему опять предстоял разговор с Тамарой, без ее согласия решение не будет иметь силы. У дома культуры много людей, подходят и подъезжают, Хмара поздоровался со всеми сразу и поднялся на крыльцо. Из репродуктора тихо звучала грустная мелодия. В полутемном вестибюле людно и тихо, только музыка. У гроба почетный караул, Тамара и дети сидят в окружении близких. Хмара некоторое время стоял молча, потом наклонился к Тамаре:

- Тамара Ивановна, прошу тебя пройти со мной в комнату библиотеки. - Взял ее под руку, медленно провел через зал. - Тамара, ты должна правильно все понять, без тебя мы ничего не можем изменить, но Вениамин действительно заслужил эту честь.

Тамара заплакала, закрыла лицо руками.

- Ему теперь все равно, оставил меня, а как жить? Григорий Иванович, как жить?

Хмара взял ее за руку:

- Жизнь продолжается, Тамара, тебе растить детей, а память о нем будет долгой, поверь. Так что ты нам скажешь, Тамара Ивановна?

Тамара вздохнула:

-  Я против не пойду.

-  Спасибо тебе.

Площадь между домом культуры и дирекцией совхоза заполнили тысячи людей, машины ставили в переулках, несли цветы и венки. Гроб установили перед памятником, Хмара поднялся на постамент, наступила тишина.

-  Сегодня мы прощаемся с выдающимся нашим земляком, нашим дорогим другом Вениамином Семеновичем Долгушиным. Он вырос в этом селе, был инженером, стал директором, вывел хозяйство в число лучших в области, заслуженно получал высокие награды. После человека на земле остается то, что он сумел сделать. После Вениамина Семеновича остается сильный и дружный коллектив, мощное хозяйство, и вот этот хлеб, который он взрастил. Мы прощаемся с товарищем и говорим, что не уроним славу Ильинского совхоза. Мы все выражаем самые чистые соболезнования родным и близким, обещаю, что им будет обеспечена поддержка государства.

Митинг был кратким. После прощальных речей гроб накрыли красным флагом и под ружейные выстрелы опустили в могилу. Хмара был за поминальным столом не более минуты, кивнул Аржиловскому и Хевролину, напомнил, что за ними забота о Тамаре Ивановне, незаметно вышел и поехал в райцентр, на хлебоприемный.




27

Хмара и сам не понял, так все произошло неожиданно. Все-таки природа чудно человека устроила, вот вроде женился мужик, не без того, чтобы девка по нраву была, насильно давно уж под венец не водят, прожил без малого пятнадцать годов, двоих детей нажил, и на бабенок, конечно, поглядывал, куда без того, только глупостей не допускал. Точнее сказать, внутренние сдерживающие начала срабатывали, человек из партийного руководства всегда на виду, он еще подумать не успел, а в деревне уже знают. Потому вольностей с женщинами Григорий не позволял, хотя, чего греха таить, стольких добрых баб война осиротила. Даже позицию товарища Сталина пришлось принять, когда законом отпустили мужиков до чужих баб, не так откровенно, но по сути - надо народонаселение увеличивать, остался ты в живых, да еще и в силах - поучаствуй в важнейшей народно-хозяйственной задаче. За Хмарой закрепилась молва мужика верного до своей жены, нетерпящего измен и блуда, ни разу не дал он повода это мнение пошатнуть.

И вот на тебе. Запала в сердце зазноба, да ладно бы баба свободная и самостоятельная, а то девчонка совсем, глупая и не дай бог - сумасбродная. Ляпнет среди подруг, что любовь у нее взыграла к первому секретарю... Напрасно так подумал, Ирина девушка строгая, серьезная, Григорий аккуратно о ней справки навел, под видом изучения возможного кандидата в партию. Вроде подозрений не вызвал, да и с чего.

Летом встретились они на дальней дойке, Хмара объезжал молочные и нагульные табуны, овод и гнус одолевали, разные препараты наука предлагала, но сибирского паута ничем не взять. Коровы стояли по самые рога в мутной озерной воде, пастухи спали в тени прибрежной ветлы, охраняемые дымным костерком. Ирина разводила во фляге желтый порошок. Увидев «уазик», сполоснула руки и наскоро вытерла полотенцем. Так и стояла, в черном халате, с темной косынкой на голове. Потом вдруг словно вспомнила что-то, убежала в вагончик, через минуту вышла уже в белом халатике, пышные волосы прибрала в узел, на ногах босоножки. Хмара не видел этих превращений или делал вид, что не заметил, поздоровался издалека:

- Одна управляешься, Ирина Николаевна?

-  А мне никто и не нужен, сама справлюсь. Вы надолго к нам?

Хмара смутился, пошел ей навстречу.

-  Выпаса смотрю, и как с гнусом боретесь - тоже. Это же по твоей части?

Ирина сокрушенно кивнула:

-  По моей. Только нет таких средств, чтобы гибла вся эта нечисть. Знаете, как коров жалко, когда все вымя облепят проклятые. И телят едят прямо живьем. Без молока и без привесов остаемся.

-  Что еще в твоей бригаде нового?

Ирина раскраснелась, ободрилась, толково все пояснила и про заготовку кормов, и что лед на ферме совсем растаял, молоко охлаждать нечем, и про то, что трое девчонок доярками пришли работать.

- Ты их хорошо знаешь, девчат этих? Толковые, или от нужды на ферму подались?

Ирина обиделась:

-  Зря вы так про нас думаете, и среди деревенских хороших девчонок много.

Василий смутился: не хотел, а обидел, она же за этими рассуждениями себя видит.

- Ирина, я о деревенских девушках и вообще о людях самого высшего мнения, потому что сам деревенский, и жена у меня деревенская, так что не надо хмуриться. А уж коль собралась девичья команда, давай создадим комсомольский коллектив на ферме, бригаду, а тебя бригадиром назначим.

Девчонка засмеялась:

-  Не получится из меня начальника, я добрая и врать не умею. И хитрить не могу. Не нравится мне что в человеке - так и скажу, что не нравится.

Хмара и потом не мог себе объяснить, как сорвался с языка вопрос, о котором даже не думал:

-  А если нравится?

Ирина подняла на него глаза, улыбнулась грустной почти прощальной улыбочкой:

- И нравится, Григорий Иванович, тоже признаюсь первой, хоть и не принято так. Вот вы мне нравитесь. С самого января о вас думаю. Никому не сказывала, а вам призналась.

Василий понимал, что самое глупое - в шутку попытаться превратить разговор, а как серьезно его продолжать? Иринка видела смущение гостя, и то ли в ней прямоты было больше, то ли дерзости девичьей — спокойно сказала:

-  Вы только не пугайтесь, об этом никто никогда не узнает, а чтобы вы знали - вот сказала так, и что хотите делайте. Вы про меня плохого не услышите в деревне, наша порода не гульливая, я буду вас сколько надо годов ждать. Мне от вас ничего не нужно, только приезжайте к нам в бригаду, порадуйте, а то где больше увидеть вас смогу? Видите, какой опасный разговор нечаянно случился. Это он для вас случайный, а я тысячи раз слова эти говорила меж себя. Заметили ведь взгляды мои в застолье. Я видела. И что приятны они вам, тоже поняла. Только как быть мне, горемычной, если счастье опять ко мне поворотилось спиной. — Она отвернулась, заплакала неожиданно громко, ушла в вагончик. Молодой скотник остановил ее, о чем-то спросил, подошел к Григорию.

-  Ты из района приехал? Иришку за что отругал, что в слезах давится? Блюди у меня, я за нее..., не погляжу, что на машине с таким номером.




28

Хмара давно знал расхожую фразу, характеризующую положение района в области: «Район гремит!», она означала, что и показатели там высокие, и начальство к нему благоволит, и все там в полном порядке. После уборки оказалось, что Поречье сдало почти полтора плана зерна, опередив тех, кто еще вчера «гремел». Маятник общественного внимания качнулся в сторону Поречья. Обком выделил небывалое количество наградных знаков, причем, несколько самого большого достоинства, приехали корреспонденты областной газеты, фотографировали первого секретаря в кругу лучших комбайнеров. Хмара настаивал, что надо бы сюда и директора Ильинского совхоза Долгушина, который внес самый весомый вклад в достижение района, но корреспондент отказал: в его задании тот не значился.

Впереди были несколько спокойных дней, и он поехал на родину, в дальнюю лесную деревеньку Вакорино. В стороне от больших дорог, на краю района, до ближайшего сельсовета пятнадцать верст. Хмара давно определил, по каким принципам выбрали это место для заселения его предки полтора столетия назад. Небольшое чистое озеро окормляла широкая пойма, в начале лета зараставшая густой сочной травой, и далее в леса широкими языками вползали жирные земли, несущие веселое разнотравье, рай земной для скотинушки, так, кажется, сказал об этих местах земляк писатель Иван Ермаков. Каждая семья держала полный двор скота, потом колхоз тоже занимался в основном животноводством, а когда деревня вошла в совхоз, здесь организовали откорм скота на мясо. Во время кампании ликвидации неперспективных деревень Хмаре стоило немалых трудов доказать, что Вакорино должно остаться, что он отстаивает не свою малую родину, а неограниченный экономический потенциал для развития животноводства. Производство сохранить удалось, но народ все-таки спугнули такой политикой, люди снимались и тогда уже ехали до упора - в города, где была работа, другой ритм жизни и возможность получить благоустроенную квартиру, о каких в Вакорино и не слышали даже.

Зачем он сюда приезжал, если не искал даже управляющего, ставил машину на окраине деревни под тополем, проходил неезженой улицей, останавливался у бывшего своего родового домика, в котором уже давно никто не жил, стоял на месте бывшей школы, а вот там, кажется, был сельсовет и правление колхоза, где он начинал счетоводом.

Выходил к берегу озера, находил плес, где купались в детстве, теперь камыш и осока буйствуют тут. В первых от деревни лесках все знакомо, но и тут перемены, пали и вросли в траву старые березы, новые выпорхнули на их месте, изменив пейзаж; кустарники боярышника стали буйными, непролазными зарослями, да никто, похоже, тут и не был нынешней осенью, вон сколько ягоды набрякло; трава застарела, не путана и не мята.

Он понимал, что возвращение в детство есть первый признак старости, когда не хватает впечатлений, чтобы заставить заговорить чувства, он только успокаивал себя, что и со всеми так, не один он такой на отличку.

Предвоенная детская жизнь не была сытой и благополучной, она помнится летней работой в колхозе, а зимой всю неделю в чужой деревне, на квартире у бабки, только в субботу гурьбой домой, сначала из Копотиловой, пока с волками не встретились, потом из Михайловки, вслед за санями дядьки Серафима, который с первых дней колхозной жизни возил сюда сливки.

Василий присел на свалившуюся березу, сухой ее веткой разгреб слежавшиеся листья, подивился толщине слоя: тепло земле под таким одеялом. Земля, действительно, была влажной и теплой. Как хорошо! Прелый лист пахнет прошлым.

Из Вакорино он ушел в армию неполных восемнадцати лет, и больше сюда не возвращался, только по служебной надобности приезжал, да к родственникам, пока они тут жили. Теперь вот приезжает за чувствами. Григорий усмехнулся собственным рассуждениям. Из его ровесников почти никто не вернулся домой, этот молодняк тысячами погибал в первых же боях, пренебрегая осторожностью, не имея опыта старших, одержимый жаждой победы и даже славы, потому что война шла на убыль, а хотелось, не скроешь - хотелось наград и славы. Григорий демобилизовался через четыре года после победы, но и он испытал это непонятное чувство неловкости перед матерями и женами тех товарищей, кто погиб или пропал без вести. Он потом прочтет эти стихи: «Как будто бы и нет моей вины в том, что другие не пришли с войны...» и облегченно вздохнет: все это чувствуют, не он один, значит, все в порядке.




29

На выходной день уехал на стоянку к казаху Балхашу Бейбулову, ни дежурному райкома, ни дома ничего не сказал, пора спокойная, июнь, сенокосное время. Вечером переговорил по телефону с обкомовским секретарем по селу Чернухиным, после делового разговора спросил:

-  Николай, ничего на воскресенье не выскочит неожиданно? А то я собрался зарыться на день в глухомань, что-то тяжко мне в последнее время. Прикроешь?

Чернухин усмехнулся:

-  Шерше ля фам? Смотри, Григорий, сорок лет - опасный возраст, не всякому мужику удается его проскочить без партвзыскания. Ладно, шучу, конечно. Неожиданностей не должно быть, так что отдыхай.

Чуть свет уехал на уазике, Балхаш встретил на поляне, пожал руку. Так сложилось, что сюда никто не имел права приехать без первого, это знали и хозяйственники, и районные товарищи. Хмара гостеприимством не злоупотреблял, но приезжал без предупреждения, потому что Балхаш всегда был дома, и без ведома первого никуда не отлучался.

-  Чем огорчен, баскарма? Тоска глаза гложет. Обидел кто?

Молодой еще, почти ровесник Григория, а душу знает, от него ничего не скрыть, и пытаться не надо. Может, потому и выбрал сегодня эту встречу, что надеялся на душеспасительный разговор с казахом, давно заметил, что после такого общения легче на сердце, голова чище и спокойней на душе.

- Почему рано встал? Еще солнышко на восходе, а ты на дорогу вышел.

Казах усмехнулся в желтые усы:

-  Тебя ждал. Сорока принесла на хвосте, что ко мне едешь. Барашка освежевал, Сауле варит, пенку снимает. Доброе будет мясо, баскарма.

Хмара не любил называть казахов русскими именами, тем более, что переводов они практически не имели. Когда знакомился с невестой Балхаша и услышал имя - Сауле, красивое слово, загадочное, попросил уточнить, а как это будет по-русски. Балхаш усмехнулся:

-  Нет такого слова в другом языке, как нет такой девушки у другого народа. Выйди темной ночью к озеру, чтобы тихо было, без ветра, и чтобы луна только-только всходила. Увидишь тропинку от луны к твоим ногам, это и есть сауле.

- Лунная дорожка? - уточнил Григорий.

- Дорожка - грубо, найди мягкое слово.

- След?

- Лунный след, так соглашусь, тебе бараний язык попадут старики за красивое слово.

Сауле окончила педагогический институт в Петропавловске, но Балхаш увез ее с первого урока, власти пытались вмешаться, потом замену нашли и все успокоились. Очень красивая казашка, Григорий иногда говорил об этом Балхашу, и видел, что тому приятно.

В стороне под тремя березками, где обычно в летнее время Балхаш угощал дорогих гостей, раскинут ковер, под ним толстая кошма, между столбами натянут полог, чтобы было заветерье и тень. Григорий прошел в лесок, вспугнул выводок перепелок, сорвал несколько цветков. Он всегда считал себя суровым человеком прежде всего по отношению к себе, не позволял ничего лишнего. Знал, с кем можно стопку выпить - выпивал, не знал человека - в руки вина не брал. Никогда не говорил о человеке позаглаза, а в лицо только то, что проверено и подтверждалось. За своих людей стоял горой, в обиду не давал. Весной новый председатель облисполкома Никитин так развоевался в колхозе, что Макара Чуклеева с работы снял. И это в присутствии Хмары. «Собирай свои манатки, и чтобы духу твоего в колхозе не было!». Хмара на поле промолчал, но через полкилометра остановил машину, попросил гостя выйти, отвел в сторонку и сказал, что кадрами в районе занимается райком, за замечания Чуклееву спасибо, но снимать его с работы будет только бюро райкома. Никитин когда-то начинал инженером в районе, Хмару знал, за смелость похвалил, но предупредил, что своих решений отменять не привык. Тогда Хмара предложил вынести вопрос на бюро райкома с его участием. «И ты, Владилен, будешь бит», - закончил Хмара. Никитин расхохотался, тем дело и кончилось.

Куда девалась его решительность, неподвластность временным чувствам и первым впечатлениям, почему он одним распоряжением предрешает судьбы десятков людей, а запутался в понимании места в его устоявшейся и сложившейся жизни маленькой девчонки, почти дочери по возрасту. В минуты трезвого, здравого размышления все ставил по местам: он сам по себе, она совершенно отдельно, ничто их не объединяет и не может такого быть никогда! А чуть забывался в дальней дороге, или задумывался за рабочим столом в райкомовской тишине, а еще пуще - в краткие мгновения перед сном - пропадал секретарь райкома! Ирина робко входила в сознание и молча говорила неразборчивые приятные слова, которые передавались его душе плавно, успокаивали и усыпляли. И во снах она являлась, только никогда слов он не мог разобрать, вроде говорит, а речей нет, только радость и тепло.

Балхаш подошел тихо и долго, наверно, не тревожил глубокую задумчивость Григория. Они познакомились, когда Хмара был парторгом в колхозе, а семья Бейбуловых пасла скот. За одну ночь из загона пропали двадцать бычков, милиция как-то быстро определила, что это пастух продал молодняк, и Балхаша арестовали. Хмара незадолго до этого говорил с ним о вступлении в партию, Балхаш смущался: пастух, казах - какой из меня коммунист? Григорий пришел к нему в милицию, Балхаш глаза не прятал и своей вины не отрицал:

- Из моего загона пропали, кто отвечает? Балхаш отвечает. Если бы я на воле был, скот домой пришел, а так кто ищет? Сауле с ребятишками? Они не понимают ничего.

Хмара пошел к начальнику милиции и убедил отпустить Бейбулова хотя бы на три дня под его ответственность. Балхаш на второй день нашел бычков, в глухом лесу подготовлен загон, трава накошена, вода в колодах. Лес тот-остров среди болота, все разведал, вернулся, Хмара наряд милиции вызвал, закрыли дело. Правда, и воров не нашли, хотя Балхаш три фамилии написал на листке и отдал начальнику милиции:

- Казах наш нехороший человек, а те двое зоотехники из совхоза.

Балхаш в руках сломал сухую палку, Григорий встрепенулся.

- Мясо готово, Сауле ждет. Пойдем, баскарма, после будем думу думать.

Маленький столик посреди ковра, большой поднос с мясом, свежие баурсаки, бутылка холодного коньяка. Сауле еще раз осмотрела дастархан, поклонилась гостю и ушла. Григорий уже не протестовал против такого порядка, в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Балхаш ловко разделал мясо, бросая куски на поднос. В большие пиалы разлил сурпу. Коньяк налил в стаканы, молча чокнулись и выпили до дна. Балхаш принял пустой стакан и утвердился в догадке, что дело очень серьезное привело к нему дорогого гостя. Но хозяин молчал, дастархан накрыт, мясо еще горячее, хозяину нет нужды опережать гостя. Молча ели свежую баранину, запивая жирной сурпой. Наконец, Григорий тщательно вытер руки, Балхаш кивнул, Сауле принесла кувшин с водой и чистое полотенце. Пока гость хвалил мясо, подали чай. Хмара улыбнулся, вспомнил, что когда-то спросил Балхаша, почему дома не может сделать такой вкусный чай, и заварка та же, и сливки, и кипяток. Балхаш тогда усмехнулся:

-  Никогда не сделаешь такой чай, потому что не знаешь даже, что вперед льют в пиалу, заварку, кипяток или сливки.

На том расспросы окончились, Хмара очень любил бейбуловский чай и выпивал по несколько пиал, чем очень радовал хозяев. Когда кверху дном опрокинул пиалу, что означало окончание чаепития, Сауле быстро собрала скатерть с посудой и исчезла. Она умела появляться и удаляться без вызовов и приказов. Хмару смущала такая покорность женщины, и он однажды заговорил с ней об этом, Сауле улыбнулась:

- Григорий Иванович, наш обычай такой, и жена не видит в нем ничего обидного. Мы так воспитаны. Это не строгость, ведь я знаю, что муж любит меня и детей.

Хмара откинулся на ковре и грыз сухую травинку. Говорить не хотелось, да и что сказать, Балхаш хороший человек, но даже он не сможет ничего посоветовать. Единственно верное решение - выбросить Ирину из головы, забыть, зачеркнуть, но как? Страницами вымарывал он из справок и докладов, и они исчезали навсегда, ни одного человека перспектив лишил за провинность, и их нет рядом. Тут чем убрать?

- Хочешь, Григорий, скажу тебе твою тоску? Не обижу?

Хмара привстал на локтях:

-  Попробуй.

-  Ты мне давно, в первый год вино с тобой выпивали под барашка, ты обсказал, как с Галиной женился. Пришел с войны, семь лет в солдатах, женщин хоть и видел, только чужих. Пришел, глаза блестят, Галина попала, ничего плохого сказать не хочу, только ты как конь из стойла в табун выпущен, волю почувствовал. Семья, дети, высоко сел. А натура осталась. Ты думал, вместе с партийным билетом тебе зачтется молодость? Не бывает так. Человек должен молодость прожить, а не воевать. Конечно, Гитлер виноват, но теперь в суд на него не подашь. Ты все росточки молодые прижал и придавил, навсегда, думал, а они выскочили. Я удивляюсь: пять лет гурты на площадке топчутся, а нынче гляжу - роза взошла, шиповник. Вот ты считаешь себя сорокалетним, уже больше, а душа вернулась на полжизни назад, и роза прочикнулась. Ошибся я, поправь?

Хмара молчал. Он уже не раз имел возможность убедиться в способности Балхаша проникать в суть явлений и событий, даже по хозяйственным делам говорил с ним, и много полезного слышал. Но нынешние рассуждения его поразили, даже насторожили.

-  Скажи, Балхаш, ты сам заметил что-то или уже люди говорят?

-  От людей о тебе не знаю и знать не хочу, сам вижу. Ты другим стал, это я понимаю. Не нахожу другого..., как говорят - объяснения, причины, кроме того, что это любовь. Библию не читал, не могу сказать, а Коран любовь мужскую благословляет, много жен дает мужчине для любви, вот как Аллах возносит это чувство.

Хмара смутился: слишком откровенный разговор, хотя и вполне абстрактный, значит, что-то изменилось в нем, если Балхаш, с которым виделся пару раз в месяц, это заметил. Значит, возможны и другие подозревающие или предполагающие, в конце концов, Балхаш... Неужели он может видеть то, что человек скрывает и другим это не дано?

-  Послушай, Балхаш, я тебе доверяю, у меня нет человека ближе и посвященней. Все, что ты сказал, почти полностью относится ко мне. Я устал с этим бороться, опасаюсь, что когда-то перемены станут заметными в семье. Ты знаешь, я хорошо отношусь к Галине, если честно, до последнего времени и не думал, что есть или могут быть другие женщины. Подличать не могу и не буду. И перед товарищами тоже: проповедовал порядочность, а сам тихой сапой... Что мне делать? Говорят, от себя не убежишь.

-  И от судьбы не убежишь, Григорий. Будь ты другой человек, не пошел бы ко мне, а пошел к ней, и все решилось. Так многие живут, тебе ли не знать. Тяжело будешь жить, пока она сама не возьмет в свои руки.

-  Кто? - вырвалось из самого сердца.

-  Балхаш не волшебник, баскарма, имя не знаю, место не знаю. Когда Аллах даст мне это, скажу тебе, может, совет дам. А пока седлай Серого, он тебя любит, и будем скакать, пока кони не укажут, где остановиться.

За годы общения с Бейбуловыми Хмара освоил верховую езду и крепко держался в седле. Они отпустили поводья, и пара красивых серых коней неслась берегом чистого озера, и всадники ощущали нежную свежесть манящей воды. Легким движением поводка Балхаш успокоил коней и они охотно перешли на мелкую рысь, пока не получили команду остановиться.

-  Ты меня опять на это место привел, - улыбнулся Хмара.

-  Другого нет для такого случая.

Они спешились, размяли ноги, скинули хромовые легкие сапоги, закатав штаны, вошли в воду. Балхаш опустил руку, осторожно взмутил воду, прищурив глаза, спокойно постоял, позвал Григория. На метровой глубине в прибрежном песке просматривался плоский камень с начертаниями каких-то знаков, похожих на арабские. Камень Балхашу показал дед старый Алпыспай, за несколько дней до смерти, похоже, и он узнал от родителя. Что за тайна на камне - никто не знал. Хмара, когда Балхаш посвятил в секрет, предложил, не трогая камня, хотя бы скопировать знаки, чтобы специалисты прочли смысл. Балхаш категорически отказался, видно, имел такой наказ, и больше к этому не возвращались.

-  Скажу тебе, баскарма, камень этот дает мудрость, надо сидеть на берегу и забыть мир, забыть табуны, детей, жену - все забыть, тогда голова будет светлая и явится знание.

Хмара боялся обидеть товарища, но не удержался:

- Ты часто сидишь у камня?

- Теперь чаще, много жизни вокруг, а своего места не вижу. Прихожу, жду.

-  Почему ты мне раньше об этих свойствах камня не говорил?

- Нужды не было. Теперь говорю, потому что и ты должен ждать совет.

Хмара вздрогнул:

- Балхаш, давай не сейчас.

- Согласен. В другой раз придем, другое состояние в душе надо быть... иметь.




30

После затяжных утренних райкомовских разговоров Хмара велел Володе подогнать «Волгу», собирался посмотреть строительство комплекса для нетелей в Каратаевке. Деревня крайняя в районе, внимания к ней немного, отсюда проблемы. Проанализировал статистику нескольких лет - бегут люди. Школу восьмилетку построили, магазин новый открыли, но он видел, что только этим людей не закрепить. Нужна надежная постоянная работа. А в это время в областных кабинетах появилась идея создания в каждом районе крупного комплекса по откорму бычков на мясо и нетелей для ремонта и роста молочного поголовья. Хмара поехал к инженеру-строителю Грабовской и убедил дать ему проект комплекса. Напрасно Грабовская уверяла, что проект только готовится, еще никаких расчетов, тогда он спросил прямо:

-  Зина Ивановна, размеры есть?

-  Конечно.

-  Дай мне выкопировку, мы начнем фундаменты закладывать, а вы проект рисуйте.

Грабовская была решительной женщиной, таких вот авантюристов уважала, а с Хмарой они уже не одну стройку начинали с карандаша, ничего, не подвел ни разу. Теперь комплекс уже стены имеет, кровлю местами готовят, хранилища для кормов. Каждую неделю Хмара со специалистами бывал на стройке, всех распускал по участкам, а к вечеру проводил общую планерку со строителями. Сегодня ехал один. Едва свернул с Чирковского большака, увидел женщину, идущую пешком в сторону деревни. Остановился, открыл правую дверь, она подбежала и ловко уселась, повернувшись в его сторону. Оба смутились:

- Здравствуй, Ирина Николаевна. Откуда бригадир пешком в рабочее время?

- Здравствуйте, Григорий Иванович. На травнинских выпасах была, да Карюху свою не уберегла, сбежала с женихами. Вот иду.

Помолчали. Деревня приближалась быстро, Ирине скоро выходить.

- Ты на каком курсе в институте. На втором? Пора привыкать к более серьезному производству. Я на комплекс еду в Каратаевку. Поедем со мной, посмотришь, может, что и подскажешь, чем черт не шутит - случится и самой тут работать?

Ирина посмотрела на него виноватым и счастливым взглядом:

- А вы не шутите? Как же привезете к мужикам, а если спросят?

- И пусть спросят, ты же у нас специалист, так и скажу: привез на смотрины.

- Ой, Григорий Иванович, смотрите, девка я боевая, если насмешки начнут строить, так и скажу, что пригласил первый секретарь на «Волге» покататься. - И она засмеялась счастливым смехом.

Хмара свернул с большака и поехал к Бейбуловской стоянке, к озеру с таинственным камнем. Балхаш не брал с него слова никого не посвящать, он простит другу эту слабость. Остановился, вынул из багажника свернутую кошму. Ира сняла босоножки, прошлась по воде.

- Хорошо тут. И свободно. Григорий Иванович, вы на исповеди были?

- В церкви? Нет, не бывал, хотя в войну заходили в храмы в освобожденных городах, верующих много было. А теперь у меня другие исповедальники.

- Это вы про большое начальство. А перед собой?

- Бывает, но мне это трудно дается.

- А вон чайки поднялись, сейчас рыбачить начнут. Вы на меня сердитесь за то откровение? Не сердитесь? Подождите, у вас на лбу комар напился. - Она вынула платок и приподнялась на носочках прямо лицом к лицу. Волосами легкий ветерок балуется, глазки сузились, ротик приоткрыт. Григорий спокойно обнял девушку, она обмякла и стала целовать его щеки, нос, губы. Едва поймал ее суетливость, легонько сдавил губки. Когда отпустил, уткнулась ему в плечо.

- Милый ты мой, а я уж думать зареклась, что перепадет мне краешек счастья.

- Иришка, что же ты делаешь со мной? Я много думаю о тебе, скучаю, а на ферме появляться боюсь, чтобы не заподозрили. Бабы ваши - они нюхачие. Может, тебе в партию вступить? На собраниях не так бросается в глаза.

- Господи! - засмеялась Ирина. - Нет, я в беспартийном порядке буду свою любовь соблюдать, а то завяжут нам одно персональное дело на двоих.

Хмара крякнул: в самый корень смотрит девчонка! А что делать? Вот обнял, приголубил, и стал другой человек. А начни сейчас в морали разбираться, такая ересь получится! Прочь все! Не хочу сегодня ни о чем, вот она, юная, красивая, любимая. Да, самое странное, что я люблю ее. Хотя не менее интересно, что она во мне нашла: староват для такой молодки, с наметившейся плешью, семьянин, партийный чин самого большого районного калибра.

Она так и не сняла рук с его плеч, уперлась грудками в тугой живот, опять присосалась к губам, чмокая и улыбаясь.

- Гриша, ты не поверишь, я с парнями никогда не целовалась, мы с девчонками в общежитии тренировались втихушку. Между прочим, подружки говорили, что я крепче всех целуюсь, так что гордись.

Хмара решил показать ей камень. Разделся по пояс, спустился в воду, разметал ил и позвал Иру. Она пошла прямо в платье, долго суеверно смотрела на письмена, вышла, молча смотрела на Григория.

- Камень этот лежит тут давно, предки Балхаша его знали. Считается, что камень дает совет, подсказывает решения, только надо долго думать около него.

Ирину что-то смутило, она схватила его за руку:

- Гриша, сегодня вечером приедем сюда, попозже, а сейчас увези до деревни и дела свои решай. Ладно?

Григорий кивнул.

- Любимый мой, солнышко ты мое. Увези меня скорей, пока я глупостей не наговорила.

«Волга» остановилась у створа улицы, Ира, не оглядываясь, побежала домой. Хмара отъехал от деревни и положил голову на руль. Кажется, случилось и уже неизбежно то, чего так жаждал и так опасался. Не хочу ни о чем думать, а остальное - будь что будет.




31

Через неделю снова был в колхозе, с полчаса беседовал с парторгом, когда вышел, Владимир подал конверт запечатанный:

- Старушка подошла, попросила первому секретарю передать. Наверно, жалоба какая.

Хмара вскрыл конверт и ожегся: Иринкино письмо. Свернул, положил в карман.

«Даже думать не хочу, что ты будешь ругать меня за это, но не могу, молчать, нет сил держать в душе. Наверно, это девушке неприлично, но у нас с тобой вообще все не как у людей. Конечно, я найду способ передать это письмо тебе лично, чтобы никто, кроме нас, не знал об этом. Потому решилась написать, что вижу тебя очень редко и то прилюдно, когда ни словом не обмолвиться, даже взглянуть нельзя в глаза, усмотрят, потом толковать станут. Я что, я стерплю, да и не пристанет ко мне никакое злое слово, потому что всю жизнь на глазах у людей прожила, все про меня знают.

Не знают только, что встретила я мужчину настоящего, какого мечтала, по книжкам, по фильмам, до того дойду, что ревную артисток, но те далеко и из другого мира. А ты тут появился, и такой же, как они, прямой, честный, резкий, и добрый, и слово сказать можешь, и за столом с нами сидел, как свой. Ты на меня не серчай, я тебя про себя Гришенькой зову, все с тобой обговорю, и на работе какие заботы, и дома, если что не ладится. Я люблю тебя всей своей душой, всем сердцем, нет в нем свободной клеточки, все твое.

Ты не думай, я не совсем глупая, понимаю, что семья у тебя, и сын и дочь, и положение твое высокое, так что счастья мне не видать. Про такое счастье говорю, когда любишь человека, и он всякую минуту рядом, подошла, обняла, может, и не к месту, но муж все равно поймет, что любя. Такого у меня уже не будет, а ведь счастье не только в том, чтобы пользоваться им, добиться и все его удовольствия для тебя. Счастье ведь и другое бывает, вот я люблю, все мысли о тебе, все мечты, хоть знаю, что не сбыться ничему, но ведь и просто любить - счастье, понимая, что это только чувство, только во сне, только в слезах счастливых и горючих. Даже если реального тебя со мной рядом никогда не будет.

Для чего пишу тебе это письмо? Тесно моей душе, и слова сказать не с кем, с кем же могу говорить о великой моей тайне? Только с тобой. Ты же меня не осудишь, не высмеешь, может, подойдешь когда, слово скажешь. А я и рада буду до невозможности. Ты знаешь, пришла ко мне такая шальная мысль, что хочу я тебе свиданье назначить, чтоб приехал ты, куда я укажу, а я жду, сяду к тебе в машину, и уедем в темный лес, где ни скот не пасут, ни ягоды не собирают. Ты только не подумай, что я навязываюсь, от безысходности это, избрала себе полюбовника - ни с которой стороны к нему не подступиться.

С братцем моим совсем беда, семь через пень-колоду кончил, теперь в техникум собрался, а я училась там, ничего путнего нет, пьянство да драки среди парней. Сбиваю, чтобы оставался в школе, так он уже с учителями успел переругаться. Вот и воюю, то со скотниками, то с братцем.

Вы не обращайте внимания, я не жалуюсь, мне выговориться надо, вот и собираю все проблемы. У вас и без меня забот хватает, я в газетке читала, сколько на совещании обсуждали. Да еще мы такие бестолковые, нам вбивают в головы, а оно все мимо.

Как меня бригадиром назначили, телефон на квартиру поставили, 5-25, может, вспомните когда, позвоните. Если Игорь ответит, то повесьте трубку, он и не будет знать.

Григорий Иванович, вот перечитала письмо, стыдно стало, а потом решила: сделаю, как задумала, передам прям в руки, пусть читает и знает про свою девчонку, а стыдного в любви нет ничего и быть не может. И то, что вы меня на шестнадцать с половиной лет старше - это еще ни о чем не говорит, я недавно читала про Грибоедова, его любовь к Нине Чавчавадзе, так он тоже был ее старше на столько же годов. Года придуманы для другого, а не определять возраст влюбленных. У них своя мера времени, и ее никому не понять, кто не любит.

Прости меня за эти откровения, я такая счастливая. У меня сейчас появилась мысль, что ты можешь понять меня как дешевую девчонку, которая на шею кинулась. Не думай так, любовь моя не даст тебе так подозревать. Знаю, что нет у тебя времени, но не забывай, что я жду тебя каждую минуточку».




32

Хмара назначил военному комиссару района майору Гаврюшину встречу на два часа дня, к этому времени схлынут все проблемы, начнет решаться, что ждало особого распоряжения. Попросил подготовить информацию по призыву на воинскую службу, о кандидатах в военные училища и отдельно - по суворовским. Военком пришел точно в срок, доложил по всей форме, обменялись рукопожатиями. Доклад четкий и конкретный: задание по отправке в войска будет выполнено, есть приличный резерв. В военные училища направили десять человек, семь точно пройдут, а трое замахнулись на серьезные училища, которых по одному в стране.

- Что касается Суворовских училищ, Григорий Иванович, то мы уже года три заявки не даем. Если есть необходимость, срочно свяжусь с облвоенкоматом, все выясню.

- Требования сегодня какие к ребятишкам? Военных сирот давно нет.

- Конечно, все изменилось, берут из неполных семей, опять же сирот, конечно, здоровье.

-  А учеба?

- На учебу раньше смотрели сквозь пальцы, да и сейчас, думаю, не особо копаются. Но, если потребуется, походатайствуем. Не отличник кандидат-то?

- Да, похоже на то. Евгений Андреевич, разговор между нами. Ты узнавай по своей линии, я уточню по парню.

Вечером из кабинета набрал номер Ирины, она испуганно ответила и ждала вопроса.

- Есть возможность направить Игоря учиться военному делу, в Свердловске Суворовское училище, оттуда в офицерское. Человеком будет настоящим. Ты с ним поговори, я перезвоню завтра в это же время, если что - ссылайся на вызов из военкомата. Это я организую. Все.

И он положил трубку. Вроде и доброе дело, а как-то не прямо, с уловками, даже с Ирой попрощаться как следует не сумел. Он всегда считал, что ложь - самая опасная человеческая болезнь, она поражает незаметно, а последствия бывают катастрофические. Пока он видел такие примеры только в практике партийной работы, сегодня, оказывается, и сам попал под эту же статью. Поскольку не видел никакого решения, предпочитал не думать, но думки находили лазейки.




33

Субботним летним вечером, уже после бани, позвонил Головачев, извинился, сказал, что к нему заехал фронтовой товарищ и земляк писатель Ермаков, просит о встрече по-домашнему. Хмара крякнул: не вовремя, но знатного земляка приветить надо. Вынул из холодильника бутылку водки под удивленный взгляд жены и пошел. Оба фронтовика сидели на крыльце, даже трезвенник Головачев был навеселе, писатель смешил его каким-то рассказом, то и дело прилаживал к верхней губе обломок расчески, смахивал на сторону чуб и становился похожим на Гитлера.

- Здравствуй, Иван Михайлович, с прибытием на родную землю.

- Здравия желаю, Григорий Иванович, только для меня вся земля наша советская родная, я и в Белоруссии свой, и на Кавказе, недавно в Казахстане побывал, сделал вывод, что Поречье наше под двумя богами ходит, потому погода совсем неустойчивая, Христос дождь назначит - Аллах переиграет, в Кустанай тучу повернет. Рассказываю вот своему другу, он у вас заворг, а для меня вечный капитан Головач. Рассказываю, как наши ребята из плена бежали и статую богини древнегреческой, которая в кабинете коменданта лагеря стояла, тоже с собой прихватили. Не мог русский солдат такую красавицу фашистам на поругание оставить, мы и без того стольких девочек нецелованных не уберегли...

Хмара посмотрел на хозяина дома: о чем рассказывает гость, все вроде правда, но богиня-то при чем? Ермаков взгляд перехватил, улыбнулся:

- Сказ новый сочиняю, русский солдат Европу спас, весь мир заслонил потной своей спиной, а как это сказать, чтобы простому человеку понятно стало? Вот и запала мне богиня иноземная, которую пленный наш солдатик увидел в кабинете начальника лагеря. Ну, вроде уборку делал или другие надобности. В фарфоровой девушке этой солдат, может, подружку свою деревенскую признал, а когда бежать задумали, не мог оставить, вернулся, в шинельку свою обовшивевшую завернул и унес, уберег красоту от поругания.

Головачев смахнул слезу:

-  Правильно сделал, что унес, и ты все опиши, Иван Михайлович, пусть знают, кто красоту спас.

Хмара тоже кивнул:

-  Красивая история, и сказ будет красивый. Ты, Иван Михайлович, про родной район не забывай, я попрошу культуру, чтобы загрузили тебя встречами.

Ермаков обломком расчески привел волосы в порядок, закурил. Книги земляка Хмара прочитал все, хотя случилось это неожиданно, как-то не особо верилось, что полуграмотный мужичок из деревеньки, завклубом работал, погулять любил - не верилось, что книги он пишет серьезные. А случилось, что первый секретарь обкома внушение сделал. После обсуждения на приеме хозяйственных и иных вопросов Борис Евдокимович спросил, что читает первый секретарь Пореченского райкома? Хмара назвал несколько книг советских писателей, Щербина улыбнулся:

- А писателя Ермакова ты знаешь? Он же ваш земляк. Очень своеобразный писатель, манера письма неожиданная, язык сочный, яркий. Большим будет художником, и мы гордиться станем родством. Не буду дожидаться вашего замечания, писатель склонен к выпивке, возможно, последствия военной привычки, а скорее - с творчеством связано. Этот механизм совсем не изучен. Так вот, недавно Ермаков был у меня на приеме, кажется, чуть принял для смелости, просил квартиру. Говорит, не дело, когда князь сибирский мотается по баракам. А ведь у него семья, дети. Я попросил быть поаккуратнее в поведении, а квартиру дать - раз плюнуть. И тут он встал во весь рост и театрально продекламировал: «Так плюньте же, Борис Евдокимович, плюньте!». Дали ему квартиру над магазином «Родничок» на Республике, звонил, благодарил. А я попросил нашу доблестную милицию, если что..., домой его везти, только домой. Беречь надо таланты, Григорий Иванович.

- Иван Михайлович, прошу прощения, я первым нарушил субординацию, ты офицер Советской Армии, а я старшина, и уж коли мы как фронтовики за столом, то давайте без чинов. Вот все хочу тебя спросить: ты Михайловскую школу помнишь, Гришку- хохла вакоринского, которого от ребят защищал?

Ермаков медленно жевал огурец и мучительно напрягал память, но так и не ответил.

- Ты тогда еще про свое родство с Ермаком Тимофеевичем рассуждал.

Писатель оживился:

- Про это помню, и всегда интересуюсь, даже горжусь, что фамилия от атамана пошла. Ты, Григорий, про Матвея Путилова подвиг на фронте знаешь? Страшное дело! На войне всякого насмотрелся, но такого даже не слышал. Матвей наш, ильинский родом, то ли умерли родители, то ли раскулачили их, оказался парнишка на севере в детдоме. Вот еще один повод восхититься: детский дом, приют, а какие люди выходили! Матюше и было-то всего девятнадцать, он в связистах служил, в одном бою в Сталинграде обеспечивал связь комдива и передового выдвижения. И вот связи нет. Он ползет, попадает под обстрел, ранен, но скручивает концы провода, а его снова рвет осколком, и опять ранение в руку, уже обе перебиты. И тогда русский богатырь берет провода в рот, в зубах связь зажал. Умер, а по нему связь с войсками, через него победные команды прозвучали.

Ермаков отхлебнул глоток водки, закашлялся.

- Я приехал пройти по той земле, где этот святой человек первый шажок навострил, первое слово сказал. Время сменилось, а токи идут через него к нам, я их чую, у меня сердце дрожит от соучастия. Непременно напишу сказ о Матюше, электрическом мальчике. Ты, Григорий Иванович, память его увековечь, пусть люди помнят.

Поговорили о погоде, которая нынче с тонким намеком на хороший хлеб, и подождило вовремя, правда, не столь, сколь хотелось бы, но крестьянину всегда не угодишь, ладно, и на том спасибо. И в июле хорошие температуры, стебель в колос кинулся, завязь подходящая. Только бы теперь осень не подвела, самое поганое дело, когда вызревший хлеб отгородила природа пеленой дождя, стоит мужик у кромки, с серпом, как прежде, у мокрого комбайна, как теперь, и молчит, в тот момент нельзя с ним говорить, не о чем. По лицу струйки стекают, то ли дождь, то ли слезы. Насмотрелся Хмара, да и Ермаков поддакнул: осень для писателя вдохновение, вся прелесть природы, все цвета и запахи, а у крестьянина одна забота: чтобы сухо было, вот и все.

Весь свой разговор со Щербиной пересказывать не стал, но от вопроса не удержался:

- Иван Михайлович, говорят, ты первому секретарю обкома князем сибирским назвался. Врут?

Ермаков посерьезнел:

- Зачем врут? Так и сказал. Я не в сословия и гербовые родовые перечни метил, это мне трын-трава, мне сам титул хозяина нашей земли сохранить надо. Я же не сказал граф или барон, это вовсе мусор для русского человека, а князья — они не просто княжили, они земли приумножали, людей сохраняли, дружинами командовали. Можно так сказать, что по моему скромному офицерскому званию вполне мог на княжеский уровень потянуть, как смотришь, Григорий ?

Все дружно засмеялись.




34

Когда в основном закончили с осенними делами, две проблемы встали перед Хмарой. Первая - директор Ильинского совхоза, из нескольких человек надо выбрать одного, вот у всех вместе качеств более или менее прилично, а в отдельности - слабоваты. Надо думать и рисковать. Второе: надо срочно менять редактора, подсунул обком человека по принципу «на тебе, Боже, что нам не гоже», а у него не получается ничего, коллектив разболтался, пишут черт знает, что. Несколько раз пытался разговаривать, вроде, все понимает, а перемен нет. Надо менять, пока окончательно не развалили все дело, и менять на своего, хорошо изученного, управляемого. Замену Хмара наметил уже давно, это Онисимов, но все казалось рановато: и молод, и только учиться начал, поступил в какой-то редкий институт. Парень толковый, хотя не без изъянов, любит покутить, пошуметь, гордыня, само собой. Холост, в этом вся проблема, и по данным первого постоянного увлечения не имеет. Это плохо, хреново даже. Такого к власти допусти, дай самостоятельность - враз потеряешь. Надо бы основательно с ним поговорить, вот только способ выбрать. В лоб его не возьмешь, это уже другая порода людей, свободных, независимых.

Попросил своего соседа Николая Ивановича, редакционного водителя, уговорить Онисимова поехать на открытие перелета, большой охотничий праздник. Северная птица приходит, табуны озера закрывают, потому охота на воде запрещена, только на перелете между озерами, ширина полосы две сотни метров. Вот тут пиршество.

-  Едва ли согласится, у него сессия в институте через неделю.

-  А ты убеди, сагитируй. Только без спиртного, он мне трезвый нужен. Костер мастери на плесе, выезжайте пораньше, а я к темноте буду. И никого не бери с собой, а тебе кивну, когда отойти. Разговор у меня с Онисимовым серьезный.

Николай Иванович в двух котелках приготовил баранину и уху, сперва карасей выварил, а потом в бульон запустил крупных сырков. Как раз в это время и подъехал Хмара. Он так картинно удивился, что Никита засмеялся:

-  Григорий Иванович, как только Николай стал сырка запускать, я понял: сейчас подъедет.

-  Кто? - деланно спросил Хмара.

-  Предполагал, что Первый, и не ошибся.

Хмара засмеялся:

-  Ну, раз так, давайте сначала ушки на свежем воздухе. Жалко, что не прихватил с собой. У тебя нет, Николай Иванович?

Тот пожал плечами.

-  Спросите у меня, Григорий Иванович, ведь вы уверены, что у меня есть.

-  Не уверен.

-  И правильно. Я решил на столь ответственной охоте быть совершенно трезвым.

Обобрали по сырочку, запили горячей ухой. Хмара от мяса отказался, налил бокал ухи. Николай пошел посмотреть берега, где утром удобней встать.

-  Ты молодец, Никита, что понял мой замысел, хоть и хитрого тут ничего нет. Мне с тобой поговорить надо, и не в светлом кабинете, а вот так, на природе. Говорят, разговоры откровеннее на природе, правда?

Онисимов посерьезнел:

-  Не знаю, не было повода убедиться, но наблюдение интересное.

-  Тебе двадцать пять? На третьем курсе? Живешь у сестры?

Никита улыбнулся:

-  На все вопросы ответ один: да.

-  Жениться не собираешься? Я вообще в двадцать восемь женился, но то война, служба. Понимаешь, есть у меня наблюдение, что семейный человек более серьезный и ответственный, чем холостой.

-  Возможно, - согласился Никита.

-  Так вот, ты мне нужен женатым и серьезным, хочу, чтобы ты возглавил газету. Все необходимое у тебя есть: характер, самолюбие, ум, но мне нужно, чтобы была стабильность. Давай мы тебя все-таки женим, а? - не то в шутку, не то всерьез предложил Хмара. - Квартиру сразу дадим, мебелью красивой поможем.

Неожиданно для Хмары Никита отнесся к предложению серьезно.

-  Откровенно сказать, Григорий Иванович, я собирался в этом году, но не получилось, девушка моя отказалась.

-  Она наша?

-  Нет, городская, на уборке у нас были с ишимской швейной фабрики.

-  И что же, не сумел убедить?

-  Не сумел переубедить. У нее куча аргументов: она немка, простая швея, к тому же уже чуть не замужем за своим парнем, ну, вы понимаете. Ничего не мог доказать, плачет, целует, а слово одно: нет. Так и расстались.

Хмара помолчал, дождался, пока Никита остынет.

- Ты же по району ездишь, бываешь среди молодежи, неужели не приметил, сколько у нас красивых девушек?

- Примечал, Григорий Иванович, но... сердце не отзывается. Придется ждать.

- Ладно, но мне ждать некогда. Завтра соберу бюро, редактора освободим и найдем ему место в другом районе, назначим тебя. Доверие огромное, Никита, должность высокая. Ты наш воспитанник, обидно было бы в тебе ошибиться, но я уверен: ошибки не будет. Если что-то не так - сразу ко мне. Конечно, поведение придется изменить, у пивного ларька лучше не появляться, в Доме культуры по рублю не сбрасываться. Да-да, и это знаю. Впрочем, ты сам понимаешь, что к чему. Вопросы есть? Тогда достань из-под моего сиденья бутылочку коньячка, по сто грамм за договоренность.

Они выпили. Николай Иванович подошел и сказал, что до рассвета пару часов можно подремать.




35

В редакции назначение Онисимова восприняли с восторгом, за шесть лет работы он стал родным, все звали его просто Никитой, коллективно отмечали его поступление в Литературный институт. Много лет он был заведующим сельхозотделом и не знал, что обком дважды пытался перевести его заместителем редактора в другие районы, но Хмара наотрез отказал: нам самим кадры нужны.

Революционных преобразований не случилось, но Никита на первом же собрании сказал, что обстановка товарищества должна остаться при безусловном исполнении всех планов и договоренностей. Ввел жесткое планирование и отчетность, дал полную свободу пишущим корреспондентам: сдал материал по плану утром - свободен. Ввел еженедельную премию за лучшую публикацию. Сам писал передовые статьи и заметки с совещаний. Сухость в творчестве сменилась большими планами по редакции и типографии. Три месяца пролетели незаметно, в новом доме получил хорошую двухкомнатную квартиру. Со склада потребсоюза привезли комплекты кухонной, спальной и гостиной комнат. Новая соседка, женщина боевая, оценила:

-  Финская мебель, дорогой, так что жениться надо срочно.

-  А какая связь? - не понял Никита.

-  Господи! Неужели такая кроватища будет простаивать?!

Женщины из типографии в выходной все перебелили и перекрасили, редакционные ребята собрали и расставили мебель. Получилось красиво и - как не свое. Бухгалтер показал кредитные бумаги - платить весь год, и немало. Значит, свое.

После оперативного совещания в райкоме по животноводству Головачев зачитал распределение ответственных работников за хозяйствами. Никите достался колхоз Ильича.

- Спасибо, Владимир Тихонович, я найду способ вам отомстить.

- А чем тебе колхоз не нравится? И недалеко, и ферм всего две. А показатели? Лучшие в районе.

Не мог же он ему сказать, что еще в рядовых сотрудниках крепко рассорился с председателем, хоть и встречались, но досада осталась. Приехал на вечернюю дойку, парторг представил собранию животноводов нового редактора, Никита встал и сказал, что все мы тут давно знакомы, встречались не раз, так что ничего нового. Когда женщины ушли в базу на дойку, парторг пригласил к столу бригадира.

- Вот, Никита Павлович, наш бог и царь, Ирина Николаевна, она вам все расскажет, а я поехал, партсобрание у меня.

- А что рассказывать-то? - девушка строго посмотрела на гостя. - Кормов хватает, доярки на месте, вроде, порядок. Или у вас замечания есть?

Никита понял, что не принимают его всерьез, ну и черт с ним. Буду тоже дурака валять.

- То, что у вас на ферме все замечательно, я еще в райцентре знал, но есть такая штука, райком партии, вызвали и сказали: поезжай, Никита, помоги травнинским животноводам!

Ирина засмеялась.

- Здорово! А вы правда редактор? Такой молодой? Сколько же вам лет?

- Много. Ведь бьют не по годам, а по ребрам, потому мне идет год за два. А по календарю - двадцать шесть.

- Сводку вам дать или дождетесь результатов? Молока сейчас мало, вот растел пойдет, тогда и жить придется на ферме, по пять коров за день приходят, только успевай разворачивайся.

- А дома как же? Ведь семья, дети?

- Я разве похожа на замужнюю женщину? - улыбнулась Ирина. Ей явно нравилось подшучивать над скромным гостем. - У нас половина девчонок свободных, как-то поубавилось парней, не всем хватает.

- А вам почему не хватило? Вы по всем статьям невеста выгодная: начальник, за словом в карман не лезете, да и чисто по-женски Бог не обидел, вот только носишко немного подводит.

Ирина вскипела:

- А что вам мой носишко? - Сама потрогала кончик носа. - Нормальный нос, первый раз критику на него слышу.

- Вы вообще, наверное, привыкли, что вас хвалят, за работу, за порядок, за красоту, а я вам так скажу: бардак на ферме! Подъезд не расчищен, лампочки над входом нет, хоть убейся, пол в красном уголке прогнил, я вот плаху проломил, полюбуйтесь. Стены белились еще до нашествия на Москву французов. И коров ваших я видел, скучное зрелище, на каждой по пуду грязи. А вы мне тут: парней не хватает! Да от вас все парни разбегутся! А про нос я вам специально сказал, чтоб завести, а то стоите тут королевой молочной фермы.

Ирина с трудом дождалась, когда гость остановился, и в слезах выскочила из красного уголка. Никита постоял в одиночестве и ушел в машину.

После столь неприятного разговора появляться на этой ферме не хотелось, потому занимался отдаленной Каратаевской. По предложению главного зоотехника провели контрольную дойку, устроили среди дня капитальную чистку коров, горячей воды нагрели специально, скотников привлекли. Кипятком прошпарили фляги и всю посуду. Женщины смеялись:

- Никита Павлович, бросайте свою редакцию, давайте к нам председателем.

Онисимов предложение оценил, но отказался, зато предложил провести вечернюю дойку чуть пораньше и нагрянуть в гости к соседям в Травное. Приехали на крытом грузовике, ввалились в базу, когда во всю дойка шла. Конечно, люди давно знакомы, быстро пристроились в помощники и закончили работу раньше. Собрались в красном уголке, расселись по лавкам. Никита глазами отыскал Ирину, сидит среди своих, как ни в чем не бывало.

- Собраться всем вместе - моя инициатива, она не продумана, потому сегодня обойдемся даже без чая. Я попросил бы коротаевцев без нажима, без критики высказать товарищам свои замечания, ведь свежим глазом лучше все видно. Давайте смелее.

Разговор начинался трудно, но потом пошел, с прибаутками, со смехом. Бригадир, как положено, вышла вперед, поблагодарила соседей и пообещала к следующей встрече подготовить стол.

- Особая благодарность нашему шефу и редактору товарищу Онисимову. Он так переживает за положение дел на нашей ферме, что вот даже помощников привез. Спасибо, Никита Павлович!

Это было уже слишком! Девчонка, что она о себе думает! Свои безобразия устранить не может, а на критику отвечает хамской дерзостью.

Никита явно был расстроен неудачной импровизацией, глупо получилось, хотя хотел как лучше. Да еще и финал: «Спасибо, дорогой шеф!». Решил завтра же договориться с Головачевым о замене хозяйства, в колхоз он больше не ездок.

Ирина ушла домой в плохом настроении, хотя девчонки ее успокаивали и даже собрались завтра устроить генеральную уборку на базе.

-  А ты и редактора позови, все-таки он наш шеф.

Звать его она, конечно, не будет после всего, что случилось, да и вообще лучше бы не приезжал больше. Так спокойно жили. Субботник провели, много работы провернули, после посидели за столом и песен попели. Веттехник Люба вдруг засмеялась:

- Девчонки, а что же мы в самом деле не позвали нашего редактора? Я вчера в райцентре была, с подружкой разговорилась, он оказывается, холостяк.

- Да, поди, разведенный?

- Нет, разведенцев в таких чинах не держат.

- Тогда у него что-то не ладно.

- Не скажи. Поговаривают, что очень даже ладно, он уж в нескольких местах наследил, еще тот ходок, только тихоня.

- Скажи, Ирка, он к тебе не подкатывал? Может, ты ему круто отказала, вот он и организовал психическую атаку.

- Бросьте, девчонки, у нас про это и речей не было. Он только высмеял меня и уехал.

- Приедет, мы ему покажем!

-  Не приедет, на этой неделе шефом будет у нас помощник военкома, парторг сказал. Онисимов от нас отказался.

-  Как отказался?

-  Пришел в райком и попросил другое хозяйство, так мне сказано.

- Ну и хрен с ним.

- Нет, девчонки, так не делаются добрые дела. Или мы его обидели, или он - теперь уж разницы нет, только надо его вернуть. А то военком строевым заставит ходить, и нас, и коров, - посоветовала Надежда Шорохова.

- Вернуть? Как?

- А вот так. Ты у нас молодой член партии, звони туда и требуй, чтобы нашего уполномоченного Онисимова вернули в колхоз Ильича, мол, у нас многое стало получаться, и вдруг такое. Как, Ирина?

- Да по мне хоть как. Пошла я домой.




36

Даже после успешного завершения уборки и снижения общей напряженности никто в районе не поднимал вопрос о директоре Ильинского совхоза, какой-то запретной, неэтичной казалась эта тема. Когда в кабинете остались председатель райисполкома Хевролин и начальник сельхозуправления Хабиденов, Хмара неожиданно громко сказал:

- Давайте ваши предложения по Ильинке. Вениамина, конечно, трудно заменить, но человека ставить надо, слишком объем большой, чтобы тянуть время. Дорого может стать.

Резерв кадров все знали, вот они, молодцы, прошедшие все ступени, включая полугодичное обучение в Омской школе подготовки руководящих кадров. Но ни Хевролин, ни Хабиденов не рисковали называть имена, все эти молодые специалисты рядом с Долгушиным казались мелкими и даже .... И это не тот случай, когда можно предлагать и обсуждать, это Ильинка, и только первый может назвать кандидата.

Хмара нарушил тишину.

- Понимаю, что вас интересует мое мнение. У меня оно есть, я долго думал и решился. Это Долгополов.

Переглянулись, молчат.

- Я так и знал. Очень неожиданная кандидатура. Но давайте взвесим все за и против. Грамотный, амбициозный, настырный.

- Последнее за или против? - улыбнулся Хабиденов.

Хмара шутки не принял:

- Только за. Годы работы с Макаром тоже много ему дали. Он имеет собственное мнение и умеет его отстаивать, согласитесь, по нынешним временам качество не последнее. Я был в Омске, когда он проходил курсы, Ржанников, вы его знаете, прямо сказал: «Один из немногих, кто будет хорошим руководителем».

Тут Хабиденов опять улыбнулся:

- Григорий, а Долгополов, кажется, беспартийный.

Хмара аж вздрогнул:

- Да ты что? Не может быть!

Крутанул диск внутренней связи:

- Долгополов член партии? Нет? Так какого хрена ты сидишь, Владимир Тихонович, если у тебя резерв на руководящую работу вне партии? Через пять минут зайди ко мне с его делом. - Положил трубку: - Вот так вляпались! Дело, конечно, поправимое, но глупое положение, смешное.

Вечером Долгополов вошел в приемную, сапоги помыл во дворе в большом корыте у входа, перед зеркалом причесал непокорные волосы. Секретарь кивнула на кабинет первого: «Сюда».

Хмара, не отрываясь от бумаг, знаком указал, что можно сесть, еще с минуту висела тишина. Наконец, первый поднял глаза:

-  Здравствуй, Юрий Петрович.

Молодой, волосы взъерошены, взгляд серьезный, вид спокойный.

- Слушай внимательно и не перебивай. Сейчас готовятся документы на прием тебя в члены партии, кандидатом, конечно. Вечером партийное собрание, тут же и бюро проведем. В общем, поедешь ты в обком партии за назначением директором Ильинского совхоза.

Хмара старался ухватить первую реакцию - странно, Долгополов спокоен, как будто знал о предложении. Хмара улыбнулся:

- У тебя вопросов нет?

- Нет. Какие могут быть вопросы? С партийностью я все равно собирался решать, а директор в Ильинке - это за пределами самых радужных планов. Знаю, что сложно, огромное хозяйство, коллектив. Мог бы для приличия отказаться, но вы же не с бухты-барахты предлагаете. Потому отношусь серьезно и готов работать, как могу.

Хмара встал, вышел изо стола.

- Как могу - этого уже мало, надо учиться работать сильно и эффективно, тебя всегда будут сравнивать с Долгушиным, и по поведению, и по стилю работы, и по результатам. Это не значит, что надо его во всем повторять, тем более, что близко ты его не знал. Там у нас парторг молодой, твой ровесник, тоже из комсомола, сразу найдите общий язык, он парень покладистый, хоть и толковый. Есть несколько общих советов. Веди себя скромно, с вином, с женщинами, чтобы общественное мнение безукоризненное. Требовательность от грубости отличай, избегай хамских, извини, выпадов. Жена у тебя учитель? Попроси, чтобы никто и подумать не мог по ее поведению, что она жена директора совхоза. Сразу возьми под контроль семью Вениамина Семеновича, вплоть до куска мяса к празднику. И самое главное: у тебя в руках окажутся сотни тысяч рублей, помни, что это народные деньги, не спутай карман. Кое-что могу простить, этого - никогда. Все. Поезжай домой, приготовься, собрание в шесть.

Внушение от секретаря обкома за скоропостижное решение вопроса по партийности Долгополова Хмара стерпел, сам виноват, но молодого директора с приказом о назначении встретил во дворе райкома.

- Ты домой не торопишься?

- Нет, жене позвонил из Тюмени.

- Поедем в совхоз, никто ничего не знает, многое посмотрим.

Накатанный большак врезался в село и стал его главной улицей. Уже горели фонари, окна конторы освещены. Зашли в сад, постояли у могилы Долгушина. У зернового склада полюбовались дружной работой на сушке и подработке зерна, засыпались семена и фураж. Над озером скудно подсвечена дойка, там сейчас вовсю идет работа, через несколько дней коров переведут на зимние квартиры. Доехали до Баландино, большая деревня, большая пашня, много скота. Хмара по памяти называл цифры, Долгополов молчал. Минуя Ильинку, проехали Ельцово, запах свинарника выдал основное направление производства. Хмара с улыбкой сказал, что управляющим здесь казах Геннадий Туружанов, мусульманин, а приходится свиноводством заниматься. Зашли в клуб, молодежь ждала кино. В Благодатном и Лебедево встретились с управляющими, Алексей Чебаков, здоровый мужчина, долго жал в объятьях нового директора. Лебедевский Новиков Долгополова совсем не знал, потому был сдержан.

-  Как тебе новые места, Юрий Петрович?

-  Красиво. А зяби еще много осталось пахать?

-  Полторы тысячи, но для Ильинки это не показатель. Здесь не меньше четырех ваших с Макаром колхозов будет, так что разворачивайся. Специалисты в хозяйстве хорошие, управляющие все на месте, резких решений не принимай. Допускаю, что могут проверочки разные тебе устраивать, принимай спокойно, не кипятись. Знаешь, что самое трудное для руководителя?

- Так сразу не могу сказать.

- Ладно, позже скажешь.

Около райкома остановились, шофер Владимир ждал.

- Я пешком дойду, а Юрия Петровича увези в Огнево. Завтра к девяти, товарищ директор, быть в совхозе. Время начинать работу. К тебе приедет Хабиденов, он у нас башковитый насчет учета и отчетности, поможет разобраться.




37

Редко такое можно наблюдать за человеком, не каждому природа отводит столько таланта и умения, чтобы быть сперва равным среди равных, ничем особо не выделяться, возможно, в душе планы иметь наполеоновские, но вслух об этом никому, да и себе не следует признаваться. Но вдруг меняется обстановка, и ты уже не рядовой, а с большими правами и большой ответственностью, и вот тут вырастают в человеке твердость, решительность, краткое слово приказа. Хмара такие случаи помнил больше по войне, когда убитого командира заменял младший по званию, и тогда широка его дорога вперед, если удачно сложится обстановка, если подразделение выполнит задачу без погибшего командира. В мирной жизни все более спокойно и обдуманно, но случается, как у него с Долгополовым. Хоть и числился молодой человек в резерве кадров, но видов больших на него вроде бы не имели: внешность не внушительная, лишний раз от высказываний воздержится, хотя мнение свое имел и при случае умел его отстаивать. Трудно сказать, чем угодил он Хмаре, но после внезапного ухода Долгушина мысль о назначении Долгополова голову первого не покидала. И чтобы окончательно избежать промашки, напросился он на встречу с Первым, все объяснил и просил поддержать. Первый тогда в добром настроении был, сказал, что согласится с кандидатурой райкома (так и сказал: райкома, а не Хмары), но вся ответственность лично на нем. Ильинский совхоз - не колхозная бригада, чтобы ставить такие эксперименты, надо - обком направит в хозяйство солидного и надежного руководителя, но коль первый просит - пусть решает, его вотчина. Но еще раз предупредил: не только партбилетом - головой отвечаешь.

Долгополов работу начал с объезда хозяйства, Хабиденов показал объекты, устроил встречи с коллективом. Неприятие нового человека, причем, ничем не примечательного, было очевидным, и Хабиденыч боялся, как бы назначенец не сделал от ворот отворот. Вечером, поужинав у временных хозяев и обсудив задачу на завтра, Ахмадья хитро приобнял щуплого Долгополова:

- Скажи, Юрий Петрович, нет мыслишки вернуться в агрономы к Макару?

- Нет, Александр Хабиденович, и, думаю, не появится. Вчера поручил прорабу квартиру подыскать, завтра доложит, перевезу жену, а к новому году ребеночек появится, так что надо жить.

Хабиденов одобрил:

- Молодец, так и держи. Завтра я к тебе не приеду, командуй сам. Если что - звони, меня по рации найдут.

У Хмары была широкая сеть осведомителей, в хорошем смысле. Если надо было что-то выяснить для сравнения с мнением руководства, он связывался с людьми, мнению которых доверял однозначно. С неделю не появлялся в Ильинке, и каждый вечер подолгу разговаривал с бригадирами, управляющими. Лобовых вопросов не задавал, но тонкостями интересовался. Когда просмотрел свои записи этих бесед, улыбнулся: а ведь не ошибся, верной дорогой идет товарищ! На утренней планерке осадил инженера, который отказался повторно проводить ремонт на ферме: «Им вчера сделали, они снова сломали». Сказал буквально: «До тех пор будете делать и переделывать, пока не научите животноводов правильно пользоваться оборудованием». Молодец. Энергетика спрашивает: «Вы фонарь на улице Путилова установили?» «Установили» - ответил энергетик, а сам спрашивает соседа: «Путилова - это где?». А тот ему: «На ней как раз директору квартиру подремонтировали». Энергетик припух: «Сегодня хоть по темноте, но фонарь надо ставить, иначе следующую планерку я не переживу». Управляющему Литвиненко объявил выговор, тот не распорядился соломы подвезти к усадьбе пожилой доярки. Напрасно объяснял, что не было никакой возможности, директор просто сказал: «Ни мне, ни доярке ваши объяснения не нужны, ей нужна солома, а мне хорошо организованный руководитель».

Убрав бумаги, еще раз улыбнулся: пойдут дела у парня, но посматривать надо. Вошел секретарь по идеологии Аржиловский, в руках папка документов. Хмара знал, что по пустякам Василий Сергеевич не приходит, приготовился слушать.

- Первое. Все представления на государственные награды обком принял, кроме Долгушина. Я был у Смородинского, он не решил, надо обращаться лично к Первому.

Хмара психанул:

- Какая тупорылость! Отказать в награде только потому, что человека уже нет. А раз нет, то и заслуг нет. Понял. Сегодня же переговорю с Первым. Вениамина на «Трудовое Знамя»? Дальше.

- Подготовил постановление об увековечении памяти героев Великой Отечественной войны

- На скольких? Я имею в виду не только официальных Героев?

- Десять человек, в том числе Матвей Путилов. Встретился с комсомольским и пионерским активом, специально собрали ребят, чтобы попросить включиться в поиск наших земляков, где живут, где захоронены, что известно. Стыдно сказать, Григорий Иванович, мы и рядом живущих не всех знаем. Головачев обещал составить список особо отличившихся, оказывается, у нас есть кавалеры самых высоких орденов: «Александра Невского», «Александра Суворова». Будем эту работу продолжать. Далее. Для сведения. Онисимов был направлен в колхоз Ильича и каким-то образом перессорил доярок Коротаевской и Травнинской ферм. Теперь попросился в другое хозяйство, с ним согласились, но сегодня позвонила Ташланова, молодой коммунист, от имени коллектива просит вернуть им Онисимова.

- Что же он там натворил?

- Ну, если кратко, на Каратаевской ферме организовал капитальную чистку всего и вся, а потом коллектив привез в Травное и вроде как припозорил девчонок.

- Любопытно. И теперь они снова его просят? Почему? Чтобы отомстить? Но как? Ты с ним не говорил?

- Поздно говорить, Григорий Иванович, он уже статью опубликовал, газету только что принесли.

Хмара развернул газету и подчеркнутый Аржиловским заголовок «Фермы рядом, а порядки разные» увидел сразу. Не вчитываясь, пробежал текст, увидел фамилию Ирины. Едва скрыл волнение.

- Ладно, пусть разберутся сами. Если пригласили, редактор обязан ехать.

- Может быть, мне с ним?

- Зачем? Он не маленький, пусть учится доказывать правоту рабочему классу. Ему о моей реакции не говори.

На том и расстались.




38

Опубликовав материал, Онисимов некоторое время о последствиях не думал, в нем все еще жил рядовой литсотрудник, обязанность которого изобразить действительность без необходимости задумываться, а что же будет потом. Он знал, что только из-за его публикаций редакторы неоднажды получали выволочки в райкоме, а ему перепадали только малые крохи, в зависимости от характера шефа. Он же полной мерой получал славу правдолюба и смелого журналиста, хотя вся смелость его была ограничена пределами одного района и мнением первого секретаря.

В этот раз он впервые понял, что за его спиной никого нет, и скандальчик, который в известной мере украсил газету, самого редактора украсит едва ли. По более спокойному размышлению, он и сам пришел к выводу, что не совсем прав, не честно создавать критическую ситуацию самому, а потом смачно ее описывать. Вечером он зашел к Аржиловскому. Василий Сергеевич был единственным хорошо ему знакомым и близким человеком в райкоме, сам когда-то служил редактором, много читал, с ним интересно разговаривать и даже спорить. Положил портфель с бумагами на стул, сел рядом.

- Отчего не весел?

- Есть от чего. Похоже, влип я с этим материалом.

- С которым? - Аржиловский умел подводить собеседника к более полному и ясному изложению вопроса.

- Ну, вы же читали про две бригады колхоза Ильича, которые, видите ли, резко друг от друга отличаются.

- Читал. И что? Говори, а то тяну из тебя, как из первоклассника. Что-то понял?

- Да все понял! Глупость полнейшая, раздул, обидели, видите ли, редактора.

- Теперь давай еще раз и все по порядку.

Никита рассказал, как организовал работу, как хорошо воспринял коллектив его критику и все вместе навели порядок, а потом поехали к соседям, где пока все оставалось по-старому, не сказать, что очень плохо, но так, средненько. Все рассказал, кроме конфликта с бригадиром, это не имеет значения.

Аржиловский курил сигарету, выпуская красивые струйки дыма. Некурящий Никита всегда завидовал умению Аржиловского курить красиво. Он и сигарету вынимал эффектно, аккуратно разминал, со вкусом прикуривал.

- А ко мне ты что пришел? Материал опубликован, протестов, как я понимаю, нет, чем ты недоволен?

- Собой. Неправильно сделал, а как исправить - не знаю.

Аржиловский рассмеялся:

-  Иди к людям, они все поймут, да и не велика твоя беда, что ты так расстроился?

Никита встал:

- На утреннюю дойку поеду, а после соберу коллектив, обсудим.

- Вот и славно. Поезжай.

Никита не знал, что накануне Аржиловский побывал на обеих фермах, поговорили о статье, животноводы признали, что приезд Онисимова встряхнул коллективы, на себя по-другому посмотрели, порядок навели, как-то вроде смелее стали. А еще сказали, что молодой редактор человек интересный, надо бы его за нашим колхозом на всю зиму закрепить.

Не знал, потому в базу входил робко, в длинном проходе никого не встретил, а в красном уголке голоса. Открыл дверь, две сильные лампочки освещали выбеленные стены, женщины косынки повязывали, чтобы выходить на дойку:

- Здравствуйте, а я вот снова к вам.

- Я же говорила, что Никита Павлович без нас не сможет прожить и недели, - запела Надежда Шорохова. Ей, самой пожилой, и надо было снимать напряжение. - Проходите, обогрейтесь у нас.

- Да я не замерз, спасибо.

- Что в районе нового?

- Знаете, нигде в эти дни не был, особых новостей нет. В Ильинку директора нового назначили, мы об этом сообщали.

- А кто он, этот Длиннополов?

- Долгополов. Он родился в Архиповке, теперь такой деревни нет, а потом родители переехали в Заводоуковский район, так что он наш. Работал в Огнево агрономом, молодой, на два года меня постарше.

Ирина сидела за столом и перебирала бумаги, ей не хотелось ввязываться в разговор.

Надежда Шорохова предложила Никите снять полушубок:

- Никита Павлович, вы, если что сказать хотите, то успевайте. Во-первых, раннее утро, а утренний народ - он умиротворенный, спокойный.

- А во-вторых, - встала над столом Ирина, - нам через пять минут вакуум включат.

- Хорошо, что вы вступили в разговор, Ирина Николаевна, - громко сказал Никита. - Думаю, я должен прежде всего перед вами извиниться. Я вел себя с вами как с девушкой на танцплощадке, и не учел, что вы руководитель трудового коллектива. Потому прошу прощения за неуместные замечания по поводу вашего носа. Нос у вас очень даже правильный и вполне приличный. Так что давайте простим меня, а то вакуум уже включили.

Ирина и слова не успела сказать, доярки засмеялись, дружно встали и вышли в базу. Никита взялся за шубу:

- Пойду туда, а то мы с вами опять поссоримся.

- Не думала, что вы обо мне столь низкого мнения, я уж не говорю о внешних данных, тут дело вкуса, но вам и мой стиль руководства не нравится. Я вот написала ответ на вашу критику, отправлю письмом.

- Зачем письмом, отдайте мне.

- Ага, а вы его затрете, не напечатаете.

Никита засмеялся:

- Ирина Николаевна, я редактор газеты, серьезный и ответственный человек.

Тут уже Ирина засмеялась:

- Это кто вам сказал про серьезного человека? Это же мальчишество, что вы сделали. Вы мне хотели досадить, что ж, радуйтесь, добились своего, я три ночи не спала с расстройства.

Никита улыбнулся:

-  Ирина Николаевна, пойдемте в базу, во-первых, мы можем всерьез поссориться на личной почве, во-вторых - для трех бессонных ночей выглядите вы очень впечатляюще, а в-третьих - неприлично оставаться вдвоем в стороне от коллектива, про вас могут что-нибудь подумать.

- А про вас?

- Мне это не страшно, я человек холостой.

-  Ну, и я девушка свободная.

-  И все-таки пойдем в базу, свободная девушка.

На вечернюю дойку Ирина не пошла, проревела весь день от стыда и безысходности. Где ей, девятнадцатилетней деревенской девчонке, воспитанной на книжках правильных русских классиков, учивших честности и порядочности, «лучше смерть, чем поцелуй без любви», где ей научиться женской мудрости деликатного обмана мужчин, когда обещают одному, целуют другого, а любят третьего? Еще вчера весь белый свет застил Гриша, далекий, много старший, но жизни без него не видела после того, как взглянула первый раз. Красивый, волос русый откинут назад, но не держится, и разваливается прическа на стороны, делая его немножко мальчишкой. Лицо строгое, чистое, а глаза ласковые, так и привязывают глаза. Взметнулась душа девушки, так совпал он с образом ее мужчины, собранным из лучших черточек героев читаных ею романов. Доля старшей в семье, оставшейся вдвоем с братом после смерти бабушки, хозяйственные проблемы, свалившиеся на нее, тогда шестнадцатилетнюю, и только поддержка колхоза помогла им выжить, - все это поубавило романтизма и поставило в жесткие жизненные обстоятельства: никаких тебе институтов, а вот сельхозтехникум заочный и доярочий халат. Уже через два года председатель согласился поставить веттехником, и зарплата, и режим другой. Но натуру не изменишь, и она продолжала читать романы о старом времени, о благородных нравах, о верности долгу и внутренней чистоте. Прочитанное совсем не совпадало с жизнью, но она верила, что где-то есть ее герой, который так много сделал доброго, что достоин ее любви и вечной привязанности. Когда появился Он, Ирина сразу поверила, что случилось, да, пришло ее время, она не задумывалась о его возрасте, положении, семье. Это все в стороне. Главное, что есть Он, которого она так долго ждала.

И объяснение их, случившееся так неожиданно, и отношения как между равными по возрасту, и его неудержимая, совсем юношеская любовь, а другой Ирина не знала, их отношения так были похожи на еще не написанный, но придуманный жизнью роман, что все сводилось к тому, что так и должно быть. Ирина ждала большего, она даже думала о том, что родит сына, назовет его Гришей, и тогда отпустит своего секретаря, потому что всем ее сердцем, всей душою завладеет это маленькое существо, его плоть и кровь - а больше ей ничего не надо. Но он умно избегал даже намеков, а попытку ее робкого разговора остановил в самом начале. Год встреч, редких и горячих, ничего не изменили в их отношениях.

Когда в красный уголок вошел Никита, ферма пошатнулась, и окружающее кое-как вернулось в ее сознание. Ее сердце билось так сильно, что краска выступила на всегда бледноватом лице, но она взяла себя в руки, дерзила и даже грубила гостю, чтобы стряхнуть с себя натиск новых, неизвестных ей чувств. Ей казалось, что уйди он сейчас, и вместе исчезнут сердечный стук и дрожь в руках, но он ушел, а новое, необъяснимое состояние осталось.

Ирина заставила гостя надеть халат. Они прошли по коровнику по разным рядам, сошлись в приемном отделении, она сразу вышла. После дойки снова все собрались в красном уголке, Онисимов снял халат:

- Я вижу, что коллектив на меня обиды не держит, за что вам всем большое спасибо. В следующем номере я напечатаю ответ Ирины Николаевны на ту статью, напишу некоторое дополнение к тому материалу, чтобы и читатели поняли, в чем моя ошибка. Ну, и самое главное: райком партии мою просьбу удовлетворил, на всю зимовку я остаюсь уполномоченным по вашему колхозу, так что встречаться будем часто. Хорошо, что и с бригадиром вашим мы помирились.

- А я с вами не ссорилась! - резко ответила Ирина. - Ваши пошловатые замечания о моей внешности характеризуют только вас, моя неприглядная внешность на производство не влияет.

Доярки зашумели.

- Подождите, друзья мои, - вмешалась Надежда Шорохова. - Ира, он тебя обидел?

- Этого еще не хватало! «Обидел!». И нос мой ему не нравится, и методы моей работы!

- Надежда Александровна, да пошутил я, такая молодая и красивая девушка, как можно обидеть? К тому же не замужем. Я комплимент хотел сделать, а получилось, что я враг всего колхозного животноводства.

Доярки засмеялись, Надежда махнула рукой:

- Ох, ребятишки, разбирайтесь сами, тут, я вижу, со стороны уже ничем не помочь!




39

Что зимой, что летом в сутках часов одинаково, но летом в четыре уже светло, и полевые работы начинаются с шести, а зимой до десяти ночь, но руководитель все равно к шести в кабинете. И не просто сигарету выкурить или бумаги перебрать, для бумаг вечернее свободное время, а утром, до основной работы, идет к директору рабочий класс. Хабиденов посоветовал на всякий случай график приема граждан вывесить, но в приеме никогда не отказывать, если человек пришел. Тем более, что с отделения добраться - пять километров, автобусного сообщения нет.

Не сразу, но через неделю стали появляться ходоки. Нахватавшись пустяковых вопросов, Долгополов на очередной планерке с участием всего комсостава попросил брать на себя решение частных вопросов работников.

- Почему надо идти к директору, если надо выписать кубометр березовых плах или центнер дробленки? Накладную я все равно увижу и подпишу. Человек теряет полдня на эти поклоны. Объявите на рабочих собраниях: все вопросы к управляющему, не можете решить - вот связь, согласуем.

Главный бухгалтер возразила:

- Без подписи директора ни одно материально ответственное лицо выдать ничего не имеет права.

- Вот вы и дайте такую поправку этим лицам, что впредь будет так. Конечно, все в разумных размерах.

Заведующая отделом кадров принесла заявления на подпись и положила пачку листков на стол.

- И что? - спросил директор.

- Как что? Рассмотреть и подписать.

Долгополов сдержал себя и терпеливо объяснил начальнице:

- Ваша задача - досконально изучить документ и человека, если на прием - все основательно проверить, если на увольнение - тем более. Вот это. - Он взял бумагу сверху. «От Маджогиной Н.Ф., доярки второго отделения. Прошу меня освободить, нет никакой возможности». Управляющий подписал? Подписал, интересно, у него что, доярки в очередь стоят?

- У него, Юрий Павлович, терпение лопнуло, она скандалистка на всю деревню.

- Маджогина сейчас где?

- Да у меня сидит, расчет ждет.

- Пригласите сюда. И как ее имя-отчество?

Кадровик виновато улыбнулась:

- Королиха она по уличному, да и на работе, а как по документам? Я сейчас посмотрю.

Через минуту позвонила по телефону и сказала, что Наталья Федоровна пошла к директору. В кабинет вошла средних лет женщина, небрежно одетая, с лицом не то чтобы недобрым - безразличным. Встала у дверей.

- Ну, пришла я.

- Пройдите к столу, присядьте. Мне надо выяснить причины вашего увольнения.

- А что мои причины? Мужа схоронила, хозяина в доме нет, все рушится, до управляющего не допросишься, он себе хоромы за счет совхоза отгрохал, а у меня крыша валится.

- Вы решили уехать из совхоза?

- Уехать. К сестре подамся, она в городе стрелки переводит на путях, немного ума надо, управлюсь.

- А коров своих не жалко бросать?

- Коров-то? - неожиданно переспросила Маджогина. - Коров жалко, реветь буду, да куда деваться.

- Наталья Федоровна, я очень вас прошу пока отложить заявление. С ремонтом мы вам поможем, прямо сегодня, но ферму не бросайте, вот такая моя просьба, доярок не хватает, вы же знаете.

Долгополов не ожидал такой перемены в человеке, она встала, уголком платка вытерла слезы со щеки:

- Да только за то, что ты меня по отчеству назвал, я сдохну на ферме, а никуда не уйду. Ремонт - ты не спеши, у тебя дел много, я потерплю. А Кирпичева убери с управляющих, его бы еще покойный Семеныч убрал, но все тянул до уборочной. Этот хлюст и тебя подведет. Они меня терпеть не могут, потому что прямо в глаза говорю, что воруют, совхозный упитанный молодняк телятишками от казаков заменяют, сама видела, а потом сдают, и денежки пополам. Уж ты прости меня, но я званья не вру, перепроверь, чтоб не ошибиться, а во мне не сомневайся, я конь старый, еще колхозный, и фляги ворочала, и коров от бескормицы поднимала. Пойду я, а то вправду подмену станут искать.

Долгополов разволновался, подошел к окну, со второго этажа было хорошо видно, как Наталья Федоровна рассказывала стоявшим у магазина о разговоре с директором, потому что то и дело показывала на окна его кабинета.

В тот же день он поехал на второе отделение, прошел по фермам, посмотрел сеновал. Порядка маловато. Нашли Кирпичева, он был слегка навеселе.

- Извини, Юрий Петрович, не ждали гостя, надо было предупредить, а то ко мне ребята нагрянули, пришлось принять сто грамм.

Молча прошли в контору, на столе горой лежало холодное мясо, в углу предательски блестели две пустых бутылки. Бухгалтершу, которая тоже была навеселе, Долгополов попросил одеться и выйти. Кирпичева спросил:

- Мясо со склада?

- Да, отрубили килограмм пять, да оно не убудет, Юрий Петрович, ты не переживай.

- Прошу говорить мне «вы». Документ есть на мясо?

- В смысле?

- Вы его оплатили?

- Нет, конечно, потом все оплатится.

- От работы вас отстраняю, вы свободны.

Кирпичев вышел, хлопнув дверью. Из машины по рации нашел главного зоотехника, поручил сегодня же проверить наличие скота на фермах. Позвонил парторгу Синилову:

- Анатолий Емельянович, нужна ваша помощь, очень прошу, в порядке партийного контроля.

Вечером ему сообщили, что обнаружены десять бычков небиркованных, явно маловесных. Недостача мяса на складе больше центнера. Скотники говорят, что по утрам не находят по стогу, а то и по два на сеновале. Тщательно систематизировав все факты, Долгополов решил принять меры и доложить в райком. Кирпичева уволил за появление на работе в нетрезвом виде, скотом и мясом занялась милиция, в обед позвонил Хмара.

-  Что у тебя за революция в хозяйстве? Из совхоза жалуются, начальник милиции ставит перед фактом.

Долгополов обо всем доложил. Хмара крякнул:

- Смотри, поаккуратней, не наломай дров. В управляющие есть желающие?

- Еще не изучал, но, думаю, найдем, Григорий Иванович.

- Не ищи. Мы тут решаем одно дело. В общем, обком настаивает убрать малограмотных руководителей, а у нас их три, все могли бы работать, но - времена меняются. Скажи честно, ты Макара Наумовича к себе возьмешь? Скажу сразу: управляющий будет отменный.

Долгополов даже обрадовался:

- Григорий Иванович, если хотите - я сам его приглашу.

Хмара улыбнулся:

- Вот это б было дело! Я знаю, ему тяжело, дали отпуск, путевку - никуда не едет. Давай-ка ты к нему с предложением! Не верю, что он откажется. Ведь второе отделение у тебя только чуток поменьше его колхоза. Завтра же и поезжай!




40

Ирина вернулась от камня сама не своя, такая тоска и жалость накатила, что опять проплакала вечер. Честно себе призналась, что виной всему этот редактор, приехал, взбаламутил все. Но почему перед Гришей ей неудобно, почему стыд заливает лицо и душу, как только о нем подумает? Целый год встречались, хоть раз, хоть два в месяц, обнимет, повздыхает, поцелует бережно. Вечером перед новым годом призналась ему, что хочется ей ребенка, а он будто не слышал. И еще стала замечать, и у камня когда сидела, очень четко это поняла: тяготится Гриша этими встречами. И рад до слез, а потом вдруг, как скованный, слова не добьешься.

Утром радость: брат приехал. В военной форме, настоящий солдат, подарки ей привез, говорит, курсантам еще и денежное довольствие дают. Ирина налюбоваться не могла на Игоря, даже по улице с ним прошла. А вечером на ферму его сводила, похвасталась. Потом Игорь пошел к ребятам, Ирина стала готовить, гостя надо кормить. Телефон зазвонил неожиданно, она вытерла руки и взяла трубку:

- Ирина Николаевна, здравствуйте, это Онисимов.

- Вы и дома решили портить мне настроение? Так ничего у вас не выйдет, у меня сегодня праздник, брат из военного училища приехал, вот так.

- Я рад за вас, Ира, очень рад. И чувствую, вы уже на меня не сердитесь. Понимаете, я такой неловкий, хочу приятное сделать, а получается напротив. Ира, если у вас сегодня радость, можете ее частичкой поделиться с человеком, у которого радостей не было очень и очень давно?

- Поделиться - это как? Вы хотите приехать ко мне? Нет-нет!

- Ладно, пусть вам будет стыдно, если из-за вас хороший человек будет скучать и страдать весь вечер.

- Вот чего терпеть не могу, так это обмана. Вы считаете себя хорошим человеком? После всего, что случилось? Вы утверждаете, что будете скучать? Да кто вам поверит? Наши девчонки по этому поводу много чего понаслушались в райцентре, как вам одиноко!

- Ирочка, никогда не верьте сплетням. Когда мы с вами поженимся, а поженимся мы обязательно и очень скоро...

- Да как вы смеете! Я не хочу об этом даже говорить! - Ирина с грохотом бросила трубку и заплакала.

Девичьи слезы! Горькие они или сладкие, кто скажет? Что оплакивают они? Опять не посмотрел в ее сторону, опять не сказал того слова, которого ждет сердце? Или посмотрел на другую взглядом, возможным только к ней? Оплакивают поцелуй, отданный не тому, кому мечталось, и теперь уже поздно что-то изменить? Или это слезы от радости, что случилось, так долго он боялся признаться, а сегодня кое как, заикаясь и сбиваясь, сказал, что еще с прошлой осени все только про нее и думает. Ирина очнулась и поняла, что улыбается. Слизнула слезинку - не горькая. Вспомнила, читала такие стихи про слезы: «Положил на язык украдкой их, а они оказались сладкими». Ирина впервые за последнее время засмеялась счастливым девичьим смехом.




41

У коновязи сельхозуправления Хмара увидел красивую упряжку Балхаша, только он имел такую уютную кошевку, выстеленную толстой кошмой, потником, как говорят сами казахи. Знал, что он у зоотехников, позвонил, попросил зайти.

Балхаш вошел в фуфайке из бараньей кожи с коротко стриженым мехом, в меховых же шароварах, в мягких кожаных сапогах, всю верхнюю одежду и большие сапоги оставил в кошевке.

- Здравствуй, Григорий Иванович.

- Здравствуй, Балхаш. Что привело?

- Так, о разном говорили. Как ваши дела?

- Работаем. Зима тоже покоя не дает, ремонтируем технику, механизаторов обучаем.

- Дома все в порядке?

- Нормально.

- А на душе?

Хмара вскинул глаза:

- Про душу лучше не спрашивай. Ты в субботу никуда не собирался? Передай управляющему, если сильно мести будет, чтобы дорожку расчистил. Я подъеду.

- Один?

- Для разговора - конечно, один.

- Ну-ну...

В субботу хорошая была погода, Григорий пораньше заказал баню, попарился, ничего не сказал жене, уехал на уазике. Балхаш указал, куда поставить машину, укрыл широкой шерстяной полостью. Сели за готовый уже стол, Сауле поклонилась и вышла.

- Покушай и пока не говори ничего, спиртное не предлагаю, не тот случай. Кушай, мясо свежее, молодое.

Выпив пиалу чая, Хмара прилег на ковре. Балхаш сидел напротив.

- Плохо у тебя на сердце. Я на днях был у камня, долго думал, много мыслей пришло. Потом второй раз поехал. Был у камня еще кто-то до меня, след конский верховой, а пимишки маленькие, и платочек остался, мимо кармана положила хозяйка.

- Почему ты решил, что это женщина? - насторожился Хмара, и мысли веером крутанулись в голове.

- Духами платок пахнет, вот, ты должен его признать.

Духи были ее, это он сразу понял. Только зачем она была у камня? Что он ей говорил о его свойствах? Помогает принять решения? Что еще? Да больше он и сам не знал.

- Давай так, баскарма, я скажу, ты не обидишься, иначе пропадет дружба. Могу промолчать или соврать, но это нельзя: то, что получил от камня, надо передать человеку, о ком просил. Я просил о тебе, потому что понял: вмешалась в твою жизнь женщина, ты и рад этому и боишься этого. Я долго думал, и говорю: она тебя не обманывает, пока сама не знает правды. Она должно быть, юна, микроб кашлял - ей гром показался. Когда она была у камня, лед растаял над ним, так бывало в старые времена, когда большие чувства доверили камню. В ней бушуют чувства, много страстей, какие - этого не знаю. Но ты в них. Все об этом.

Долго молчали. Сауле принесла чай, пили до пота. Григорий не все понял из рассказа Балхаша, не ясно главное: почему Балхаша так взволновал приход Ирины к камню? Что он еще знает, или о чем-то догадывается?

- Балхаш, дорогой мой человек, у меня с этой девушкой ничего не было, кроме встреч, она любит, это я вижу, и мне она очень нравится, но - что мне делать? Бросить семью, детей? Сдать партбилет? Это же подлость. И ее обманывать - подлость. Потом - надо же думать, я старше ее вдвое, сегодня это терпимо, а через двадцать лет? В общем, запутался я, честнее было бы сразу сказать этой девочке, что ничего невозможно, мы из разного времени. Нет, соблазнился, ладно, что от более серьезного устоял, хотя чего мне это стоило... Понимаешь, она хотела ребенка. Ну, куда еще дальше?

- Ты говорил ей о камне?

- Прости, друг, привозил и показал, он на нее так сильно повлиял, что она попросила немедленно уехать.

- Она тоже хотела знать правду, возможно, к ней пришла мысль, что ваши отношения безнадежны. Нет, не мысль, понимание, так правильно. Или появился кто-то третий, и она хотела узнать о нем, и две страсти растопили лед?

Еще пили чай, молчали, думали.

- Балхаш, будет правильно, если я прекращу всякие отношения с Ириной. Да, мне они приятны, но это эгоизм, я, пусть несознательно, не даю ей возможности устраивать свою судьбу. Да будет так! Только как это сделать, не обидев, не обозлив?

- Потерпи еще неделю, не езди к ней, а потом сделай, как тебе сердце подскажет. Я знаю ее, она умная девушка и все поймет.

- Знаешь?

- Давно знаю, догадался.

- Да поговорили мы с тобой, уже полночь.

- Правильно, к полуночи должны заканчиваться все дневные дела. Отдохни перед дорогой, а я машину заведу.

Вошел в спальню тихо, но жена спросила:

- Ты долго сегодня, а ничего не сказал.

- Собранье в Ильинке было, заговорились.

Он укрылся одеялом и от стыда сжал лицо руками: врать начал, до чего дошел! Все, надо все это прекращать!




42

Хмара знал, что в семь часов Ирина возвращается домой с утренней дойки, позвонил из кабинета, как всегда, она тихо ответила:

- Да, я слушаю.

- Доброе утро, Ирина. Как твои дела?

- На ферме все нормально, дома тоже, брат на каникулы приехал.

- Вечером после дойки я приеду, мне надо поговорить с тобой по очень серьезному делу.

- Я знаю. Приезжайте.

Он положил трубку и долго держал руку на рычаге. Даже если бы она сейчас сказала, что все, уже не любит его и не нуждается ни в каких встречах, он был бы удивлен едва ли более. Значит, что-то изменилось в ней за это время, но ведь виделись каждую неделю, а он не замечал никаких перемен. Камень? Чушь! При всем уважении к Балхашу и его традициям сознание убежденного материалиста не допускало хоть какого-то влияния этого камня на человеческие судьбы. Да, можно сидеть около него и думать, с таким же успехом можно думать в кабинете или дома в уютном кресле, в конце концов, какие-то мысли и посетят, возможно, вполне приемлемые. Балхаш говорил про подтаявший лед, как он тогда не обратил на это внимания, видимо, был поглощен мыслью об Ирине, он сразу понял, что была она. Лед мог подтаять от родника, есть же в озере родники, чем-то же оно питается, почему бы одному не быть рядом с камнем? Да, родник оживает не каждый день, потому вода промерзает. Конечно, лед подтаивал и раньше, просто никто этого не видел, да зимой и трудно заметить под слоем снега, а сейчас только ноябрь.

Хмара попросил Володю подогнать «Волгу», заехал к Чуклееву, Макар возился на ограде, прибирая накануне привезенное сено. Бросил вилы, снял рукавицы, обнял Хмару:

- Пошли в дом, у Вари жаркое поспело.

- Не пойдем. Давай лучше на свежем воздухе. Как настроение?

- А, слушай, Григорий , нормальное, даже не думал. Вчера приехал ко мне мой энтузазист Юрий Петрович, он ко мне так мило подкатил, что я чуть слезу не пустил. А что делать, Григорий ты Иванович, прошли наши времена, протащили мы на своем горбу деревню из грязи прямо почти в коммунизм! А что? Ты посмотри, как мужики зажили, какие мы им квартиры строим. Легковушки покупают, а я, помню, лисапед купил, два дня обмывал. Да, поробило наше поколение по-настоящему, и войну вытащили, и в космос не без нашей помощи ребята поперли.

- Ну, и вас Родина не обошла, - в тон ему подхватил Хмара. - У тебя кроме медалей два ордена, у Пономарева не три ли трудовых, да и у Крука тоже.

- Их-то, сердешных, куда будешь девать?

- Круку поручим создание межхозяйственной строительной организации, ты знаешь, сколько мы горя хватили, теперь я уже за горло держу «Целинстрой», никуда не денутся. А Пономарев посидит в сельсовете.

- Да ты что? Вот тоска его охватит. Ладно, что не пьет, а то запросто можно свалиться.

- Тебе, я думаю, хорошо будет на отделении. Уазика мы тебе соорудим, учитывая большие объемы. Квартиру готовят, ты бы посмотрел съездил, «жигули»-то стоят в гараже.

Отъехал от деревни, встал в тупичок. Надо привести мысли в порядок. Конечно, сразу брать инициативу, признаться, что перспективы в наших отношениях нет, потому лучше не обманывать друг друга и расстаться. Да, не очень лирично, раньше, помнится, соловьем пел, ласточкой называл. Нашел, о чем вспомнить! Нет, только так, строго и конкретно, чтобы никаких путей к отступлению. Если только она в слезы кинется, придется успокоить, помолчать, но не жалеть. Бабу пожалел - сам пропал. Потом плюнул с досады: разрабатываю варианты поведения, как будто виноват в чем. Извинился, простился, и на том крест. Девка она молодая, переживет. А вот сам...

Ирина уже ждала его на перекрестке, аккуратно села в машину, расправила шубку, пуховую шаль приспустила с головы.

- О чем будем говорить, Григорий Иванович? Что встреча эта наша последняя? Вы и к камню меня привозили, чтобы я вовремя могла это понять?

- Ирина, ты не о том говоришь. Я люблю тебя, как и прежде, но наступает прозрение, если хочешь, понимание, что все это не то. У нас нет перспективы, мы никогда не сможем пожениться, а любые другие отношения не по мне. Ты молодая девушка, красивая, умная, это не нормально, что я с тобой рядом. Найдет тебя добрый парень, и все будет нормально, и про меня, старого, забудешь.

- Ладно. И вы не про то говорите. Я вам благодарна за этот год, за внимание, за ... Даже за Игоря благодарна, что устроили его по- человечески. Простите меня, Григорий Иванович, если что не так.

- Ирочка, не сердись на меня, я поступаю, наверное, жестоко, но честно. И ошибкой было, что повелся я на твое чувство, не устоял.

- Можно, я пойду?

- Посиди минутку.

- Гриша, не надо минутки, ты не думай, что мне вот так легко расставаться. Просто время подошло. Я стала понимать по-другому. Прощай.

Она наклонилась и чмокнула его в щеку. Хлопнула дверь. Холодок ее поцелуя жег щеку. Григорий видел, как в свете фонарей она побежала к своему дому, прикрытому черемуховым кустом. Ему было грустно до слез, но что-то легкое и свободное входило в душу.

Дома шумно разделся, умылся, прошел на кухню:

- Ну, что тут у нас на ужин? Жаркое? Хорошо, мать, что не сел за стол у Макара, там тоже жаркое было приготовлено.

Он приобнял жену, чего не делал уже давно, и шепнул на ушко:

- А налей-ка под жаркое по рюмочке, вон и груздочки на столе, по рюмке в честь праздника.

- Я налью, только какой сегодня праздник?

- Какой? - Он взял рюмку, помолчал. - Большой праздник, Галина, и называется он четверг. Давай просто за четверг.

Они выпили, он выдохнул и прикрыл рот рукой, она опустила отпитую рюмку и уронила в нее слезу, чуть всколыхнув жидкость.




43

Шофер Володя, мужчина еще до сорока, видеть не мог, как мучается шеф, никогда такого не было, чтобы за длительную поездку ни одним словом не обмолвились. Володя поначалу эту перемену на свой счет принял, однажды прямо спросил:

- Григорий Иванович, может мне самому заявление написать?

- Ты о чем? - не понял Хмара.

- Как-то вы переменились ко мне, вроде, раздражаю вас.

- Перестань! - Хмара похлопал его по плечу. - И не думай ни о чем, твоей вины тут нет, тут все мои грехи и ошибки.

- Про ошибки сказать обязан. После воскресных поездок, когда без меня, в машине духами запах остается. Я, как заметил, вечером попозже схожу в гараж, если машина на месте - все дверцы открою, чтоб выветрилось.

Хмара поборол смущение:

- Больше никто не принюхивался?

- Исключено.

- Что ты еще знаешь?

- Ничего больше.

- Ладно, Володя, дело это конченое. Теперь по выходным места себе не нахожу.

- А давайте к моим старикам съездим. Отец вас сильно уважает, а маме пирог закажем рыбный. Вы ни в жизнь таких пирогов не кушали. Соглашайтесь!

В деревню приехали перед обедом, хозяйка попросила с часик посидеть на свежем воздухе:

- Айдате, дед вам какую-нинабудь историю расскажет.

- И расскажу. Я давно собирался, да вас же в гости заманить - надо здогодаться время избрать. Не могу удержаться, чтобы не сказать, какие рыбные пироги пекет моя Апросинья, это же не пироги, а настоящее произведенное человеком искусство, их бы не в животы бездонные складывать торопясь, потому что если чуть обробел - умыкнут последний кусок. Их бы каким-то образом в свежине оставлять и выставлять в музеях или на ярмонках. Апроша знала, для кого готовит пироги, знала, сколько человеков и каких будет за столом, потому пекла с запасом. Вот что такое рыбный пирог? Пойди, скажем, на базар или в харчевню какую, подадут тебе кусок теста, ни на что не похожий, ты его разломишь, а там лежит неизвестного происхождения животная, и так откровенно рыбой воняет, что засумлеваешься, а рыба ли это? Чегой-то желтое, с оттопыренными костьми, конечно, жевать станешь, ежели деньги плачены, а деньги немалые, я на свою пенсию десятка полтора могу оплатить, не боле. А Апрошины пироги, выставь бы их сейчас для народа, за большие тысячи бы покупали, ей богу, не вру. Отчего так? А я поясню. Пирог есть произведение из рыбы и теста, это всяк дурак знает. Ну, с рыбой мы отдельно разберемся, а вот по тесту. Тесто служит одежкой для начинки, для рыбы, корочкой, значит, тоже продукт, и должно быть изготовлено по всем правилам. Хозяйка моя тесто на пироги рыбные ставит особо, чтоб не густо и не слабо, чтобы без кислинки, но и не пресно и чтобы много других достоинств. Тесто она нянчила, считай, всю ночь, и так его положит, и этак перевернет, а после выложит на стол и начинает доводить до кондиции, мнет, жмет, растягивает и снова в кучу. Смотреть - одно удовольствие. Должен сказать об столе. Стол у меня из толстых плах, воедино сколочен, перед тем, как с тестом начать, она его кипятком прошпарит, вострым ножиком выскоблит и холодной водицей смоет. А еще протрет чистым полотенцем, и только тогда допускает туда тесто. Ты бы видел, как она отрывает порцию на пирог, на корочку. Оторвет, прикинет в руке, может добавить, а может и отщипнуть, это ей дано знать, потом мучкой стол посыплет и начинает разминать, лепешку делать, потом сочень, большой, круглый. Когда он ей пондравится, начнет она нижнюю корку украшать. Шибко любил, когда крупой разваренной дно устелет да луковыми колечками выложит. Там не корка, а картина, в музей, едри ее копалки. Теперь доходит очередь до рыбы. Ты думаешь, всякая гадость годится для пирога? Нет, брат, шутишь, в пирог из всей рыбы больше всего пригоден сырок. Видел я на площади торгует какой-то хмырь сырком, посмотрел, а это не рыба, это сеголеток, то есть, он весной из личинки вылупился, его в озеро кинули, а осенью уже на прилавок. По нашему понятию, кто рыбой занимался сурьезно, это грех, потому что сырок еще молочный, в нем ничего нет, он только обформировался. Ему надо зиму перезимовать, на него зимой жор нападает, потому на добрых наших озерах он к весне вырастал приличный, уже на человека похож. Только ты его не трогай, дай лето пережить, да зиму прокантоваться, воздухом подсоби, были у нас такие машины, воздух загоняли под воду. Вот тогда это уже вещь. Каждая рыбина может весить до килограмма, но не в том смысл, в ней мясо нежное и плотное, а жиру столько, что Апроша моя жарила его на сковороде без масла, на собственном соку. Во как! Так вот, хозяйка моя для пирога сырка готовила особо, чистила от чешуи, обмывала чистой водой и пластала не по брюху, а по хребту. Тут надо искусство иметь, чтобы нож прошел со хребтом рядом и рыба развалилась бы по обе стороны красиво. Насчет помыть. Видеть приходилось, как некоторые бестолковки в трех водах промывали рыбу, от нее только хребет и остается. Рыбу, особливо жирную, надо аккуратно очистить изнутра ножиком, и чуть сполоснуть холодной водой. И все! Потом Апроша ее подсаливала, и в холодное место складывала. А утром достанет - не поверишь, так бы и спер одного! Лежат они в тазу белые да чистые, и запах от них благородный. Апроша кладет по паре на корку, и тут же верхней корочкой закрывает, запечатывает, чтобы все та благодать, которая есть, сохранилась и на стол добрым людям попала. Завернет штук пять, а к тому времени печка прогорела, печка русская, не духовки ваши газовые. Духовка - это оправдание того, что современные хозяйки ничего путнего состряпать не могут. Меня недавно в гости черт понес, в город к свояку, его баба взялась блины стряпать. Я гляжу: на газу сковородку нагрела, плеснула теста, стоит, ждет. Время вышло, берет лопату широкую деревянную, и ну тот блин на спину! Опять ждет. Я пару блинов съел, апрошкины вспомнил, от дальнейшего отказался, а свояк уминал, как будто ничего слаще нету. Ну, он человек городской, ему простительно. Моя блины пекет исключительно в русской печке, сковороды у нее большие, чугунные, толстые, блин прожарится - сам в рот заскакиват. Я не смотри, что мелкий ростом, а по два десятка съедал, а, это, считай, пол-ладейки теста. Ну, дело не в блинах. Я про печку. Прогрета она так, как надо Апроше, чтобы пироги пропеклись. И вот на пяти листах она сует их по поду печному, а там везде температура однака, благословит и заслонкой прикроет. Ни на минуту не отойдет, все слушает, нюхает. По запаху определяет, какое место подходит, и вот когда головы подадут свой голос, освобождает залавок, застилает свежими полотенцами, и начинает добывать листы. Дух тут такой, что хоть плачь. Пирог осторожно с листа спихнет, и полотенцем же прикроет. Горячие пироги никто из порядочных людей на стол не ставит. А когда сядем все свои и гости, Апроша подрежет один пирожок по всему кругу, отделит верхнюю корку от нижней и ставит на стол. Тут уж моя работа, я верхнюю корку снимаю и рву на части, потом режу пирог по числу едоков. Скажу правду: разу не было, чтобы пирог не удался, разу не было, чтобы хоть сколь-то осталось. Бывало, по пирогу на человека обходилось. Во, бабка с крыльца машет.

Когда вошли в дом, Хмара уловил с детства знакомый запах рыбного пирога, а на столе лежал огромный, на три сырка, светлорумяный пирог. День прошел незаметно и без лишних дум. Хмара впервые за много недель отдохнул и дома уснул сразу, едва коснувшись подушки.




44

За текучкой дел, большими и малыми проблемами, которыми приходилось заниматься каждый день, потому что все, что не решалось в кабинетах пониже или людьми рангом скромнее, стекалось сюда, Хмара не находил времени основательно встретиться с Долгополовым и получить, наконец, уверенность, которой у него все-таки не хватало. Товарищи, которым поручалось присмотреть то за одним направлением, то за другим, с улыбкой докладывали, что молодой человек в кресле директора родился, чувствует себя уверенно и все вопросы решает профессионально. Но Хмаре надо было самому убедиться. И вот вечером он позвонил Долгополову домой.

- Отдыхаешь?

- Только что пришел, то есть, приехал с фермы.

- Завтра с утра буду у тебя. Встретимся на утренней дойке в Баландино, будь там к пяти. - И положил трубку.

В морозном воздухе густо пахло силосом, навозом, фары кое-как пробивали влажный туман. Долгополов стоял у входа в базу, дожидался. Поздоровались. Вошли в красный уголок. Доярки уже приступили к работе.

- Юрий Петрович, только без дипломатии: как дела?

Долгополов положил на лавку шапку, сел сам.

- Если вас, Григорий Иванович, интересует мое состояние и отношение к работе, то тут проблем нет. Конечно, трудно, но втягиваюсь, людей узнаю. А если шире - давайте с этой фермы начнем. Корма очень скверные, просто удивительно, почему коровы их едят, да еще и дают молоко. Они морды должны нам бить за такие корма.

- Ладно, ты эти корма не заготовлял, потому можешь сколько угодно распаляться, я возражать не стану. А по ферме пройдем вместе, послушаем, что люди скажут.

И в базе, и в красном уголке, куда пригласили всех, приличного разговора не получилось. Высказался бригадир, зоотехник, доярки и скотники напряженно молчали. Хмара обострять не стал, рассказал коротко о делах в районе и предложил разойтись, потому что утром у каждой женщины дел в доме много. Когда остались одни, спросил директора, догадывается ли тот о причине такого поведения коллектива. Долгополов неожиданно перехватил инициативу:

- Григорий Иванович, этот разговор кратким не будет, давайте в контору, там обстановка больше располагает.

В кабинете произошли заметные перемены. Любимый фикус Вениамина уже сиротливо стоял в длинном конторском коридоре. Глухие шкафы заменены светлой стенкой под стеклом, к новому широкому директорскому столу хорошей фабричной работы приставлен длинный стол для совещаний, окруженный сиденьями, похожими на кресла. Ряд новых полумягких стульев стоял вдоль стены, где у Вениамина гнездился диван и десяток простеньких стульчиков. Хмара вздрогнул, когда увидел портрет Долгушина в нише для книг.

- Семье помогаешь?

- Как договаривались, все каждый месяц и аккуратно.

- Холодильничек в шкаф вмонтировал? - не без ехидства спросил Хмара.

- Есть холодильник, но на зиму отключили. Я понимаю, что кое-что покажется вам излишеством, потому вот эти кресла я оплатил сам, из подъемных. Хочется, чтобы кабинет руководителя был особым местом, вот как алтарь в церкви.

- А ты и в церковь ходишь?

- Бывает, забегаю на минутку постоять, если в Ишиме или Тюмени время выберется. Да нет, Григорий Иванович, опиума тут нет, есть интерес к культуре, к истории. Ну, это я кстати.

- Я тоже о холодильнике между прочим. Продолжим баландинский разговор. У меня такое понимание, что коллектив нас проигнорировал.

- И у меня тоже, но я хоть знаю, почему. На прошлой неделе с фермы вывезли несколько тонн естественного лесного сена на второе отделение, там телят кормить нечем, только грубые сеяные травы.

- Почему людям не объяснили? Дело-то общее.

- Моя вина, и хотел сегодня с коллективом поговорить, да вы помешали. А сложилось так. Был во втором, телятишкам месячным бросают овсяницу, это же солома. Нашел зоотехника, поручил к вечеру найти доброе сено. Он нашел, доложил, я дал команду.

Хмара встал и прошелся по кабинету.

- Урок извлек? У нас большинство недоразумений в стране по этой причине происходит. Могу тебе примеры из партийной практики привести, когда партию поделили на промышленную и крестьянскую. Спроси тогда любого трезвого мужика, можно так сделать? Ответит: да ты что, дурак что ли? А ведь сделали. И другое многое. Конечно, на поводу у коллектива идти не надо, но ты учитывай, что у нас система оплаты труда зависит в основном от моего трактора, моей коровы, нашей фермы, наконец. Хорошо это? До определенной степени положительно, но мы же развиваемся и будем расти, надо, чтобы и рабочие знали, что и для чего делается.

Хмара понимал, что нельзя сейчас забросать Долгополова крупными вопросами, не дай бог, спугнешь инициативу, потому поговорили о мелочах, как квартира строится, как жену определил на работу, нужны ли специалисты?

- Я по бумагам увидел, что ты заказал сто стандартных домиков для переселенцев. Ты что, считаешь, что к тебе приедут сто семей?

Долгополов смутился и тоже вышел изо стола:

- Григорий Иванович, я так и знал, что заворотят мне эту цифру! Строго говоря, на шесть отделений это не очень большой перебор, я прикинул, что в области все-таки будут учитывать объемы. А приедут переселенцы или нет - это второй вопрос. Зато брусовые полнокомплектные дома мы за лето соберем, сто квартир без особых усилий. Мне Хабиденов уже пообещал добрые бригады строителей кавказцев и молдаван.

Хмара засмеялся, потому что даже ему, старому авантюристу, такая мысль в голову не пришла, а этот паренек сообразил: переселенцы приедут или нет, а дома останутся.

- Ты Коркина почему уволил? Заслуженный механизатор, практик-механик, орденоносец, его знаний для инженера по технике безопасности вполне хватает. К тому же он коммунист со стажем.

- Григорий Иванович, вы меня направили руководить производством, а не благотворительной организацией. Мне про Коркина все рассказали, но это же нонсенс: инженер по ТБ глуховат и почти не видит.

- Ну, это ты утрируешь!

- Ничего подобного! Он на планерках засыпает, я его раза три публично будил, потом попросил пройти медицинскую комиссию и согласно ее рекомендациям уволил. К тому же он пенсионер.

- А по-другому нельзя было?

- Как?

- Полегче, чтобы не обижать человека. Коркин пришел ко мне, плачет.

Долгополов психанул:

- Мне что, слезы ему вытирать? Отработал свое, ордена получил, член партии, переходи в совет ветеранов и там хоть до поздней ночи. А тут идет инженер по технике безопасности в МТМ, а на крюке кировский двигатель перетаскивают, и как раз у него над головой. Ему орут, звонок во всю гремит, а он не слышит и не видит. Представьте себе, что инженер по ТБ погиб из-за нарушений техники безопасности!

- Ладно, успокойся, но хотя бы вахтером его определи на МТМ, он без мазуты жить не может. Еще. Пять тысяч из кассы на свое имя взял. Для чего?

- Григорий Иванович, я на практике в Исетском районе был, там замечательный экономист, но семья большая, трое детей и мать старушка, всего шестеро. Я с нею по телефону неделю разговаривал, услышал, что конфликт там с директором, она, вроде бы, и согласна, но у меня готовой квартиры нет. А тут семья свой дом продает, хороший, большой, вот и взял деньги, потому что конкуренты были. Бумаги все оформим, экономист уже на работе, а муж механик хороший, пока на месте Коркина, но я найду ему дело настоящее. Понимаю, что нарушение, бухгалтер не хотела подписывать, пришлось надавить.

Хмара слушал и смотрел на молодого человека, в котором на его глазах вырастал руководитель нового типа - рисковый, авантюрный, предприимчивый. Такие ходят по острию ножа, отделяющего моральный кодекс от уголовного, и появись сейчас в большом руководстве охота похватать за руку якобы расхитителей - такие первыми пойдут через позор по этапу, и партийное вмешательство не сможет их спасти. Ладно, если он «надавил» в благородных целях, а если по кривой, тогда что?

- Юрий Петрович, сколько дней ты в директорах?

- Вы смеяться будете, Григорий Иванович, но сегодня сотый. Сто дней. У Маркеса есть такой роман, «Сто лет одиночества», но мои сто дней - самые шумные, самые громкие.

- Что тебе показалось самым сложным в директорском деле, Юрий Петрович?

Долгополов долго молчал, вертел в пальцах толстый карандаш.

-  Наверное, самое трудное - отказать человеку в его просьбе. Вот он пришел к тебе, ему больше некуда идти, а ты не можешь, права не имеешь или еще что. Короче - надо отказать. А как? Как сказать это человеку, чтобы не обидеть, не озлобить, чтобы он от тебя не с тяжелым сердцем вышел.

В тот день они проехали весь совхоз, Хмара больше молчал, беседы вел директор, что-то согласовывали, он давал распоряжения. Сев в машину, возмущался, что только вчера договорились на планерке, а до сегодняшнего ничего не изменилось. Что делать с этим зоотехником?

-  Воспитывать. Учиться самому и учить других. Ну, всю технологию тебе знать не обязательно, а стратегию учи выдерживать. Как - это пусть специалист определит. Ты планерки каждый день проводишь?

- Каждое утро в семь часов.

- Все разумно, сам-то как считаешь?

- Думаю перейти на недельное планирование. Почему я должен давать указания специалистам? Пусть сами предложат рабочий план на неделю, а потом отчитаются.

- Под протокол будешь вести планерку?

- Зачем? Я портативный магнитофон купил.

Хмара улыбнулся. Возвращаясь поздно вечером домой, прокручивал долгополовские разговоры, и чувствовал, что внутренне он доволен действиями молодого руководителя.




45

В Благодатном ему пришлось спрашивать, где живет Арсений Чернухин, но собрались уже три женщины с авоськами из магазина, и в голос утверждали, что такого в деревне нет. Хмара ничего не мог понять, ведь ему время от времени передавали поклоны именно из Благодатного.

- Он должен был к вам приехать в середине пятидесятых, одинокий человек, немолодой.

Бабы разом ахнули:

- Так это же Боня! Вон его дом на бугре под лесом.

Хмара подвернул к тяжелым дощатым воротам, заглушил машину, вышел, услышал собачий лай и звонкий голос запрета. Калитка в рубленом заплоте открылась, высокий и стройный старик вышел и пристально смотрел на незваного гостя.

- Едва ли ошибусь: вы Хмара?

- Да, дорогой мой Арсений!

Они обнялись.

- Прошу в ограду, там, под навесом, нет ветра и не столь жарко. Простите, отчества не знаю.

Хмара искренне поднял руки:

- Арсений, нам ли забывать былое? Григорий, и все тут.

- Тогда и я уточню: Арсений Чернухин - это мой временный псевдоним, под ним я прожил четверть века, по сорок пятый. А потом потребовал от советской власти вернуть мне мое родное имя, власть согласилась в обмен на восемь лет лагерей, зато теперь я Бронислав Лячек, по простому - Боня, так назвала меня Великая Княжна Анастасия..

Хмара посуровел, но молчал, прошли до накрытого стола, сели напротив друг друга.

- Я, конечно, ничего не понял, хотя еще на фронте замечал, что не совсем ты тот человек, за которого себя выдаешь. Не настаиваю, но, насколько можно, расскажи о своих превращениях. Княжна - это из фантазий?

Боня улыбнулся.

- Давай, дорогой мой первый номер товарищ Хмара, выпьем по рюмке за фронтовых и иных друзей, за старшину Кузина, за комбата, за генерала Невелина.

Хмара смотрел на стол и дивился: невиданная зелень горстями на чистой тряпице, мед в хрустальной чаше и в сотах на большом блюде, отварной цыпленок томится в незнакомом соусе. Поднял глаза:

- Арсений..., извини, Бронислав, ты знал, что я приеду?

Боня кивнул:

- Знал. Ты закусывай, а я кратко скажу свою жизнь, чтобы у тебя, секретарь, никаких опасений не было. Я поляк, семья наша некоторое время жила в Царском Селе при государе императоре Николае Александровиче, там познакомился с княжной Анастасией. Познакомился и со старцем Распутиным, по приказу которого нашу семью отправили в Тобольск, потом уже большевики перевели в Ишим. Тут моих родителей арестовали, меня спасла русская женщина. К тому времени я уже знал о расстреле царской семьи, но верил слухам, что Анастасия чудом спаслась. Верил потому, что она была очень энергичная, по-мальчишески шустрая, такая могла спастись. Я искал. Да, у женщины той умер от тифа сын, мой ровесник, когда родителей забирали, она меня за своего выдала, тем и спасла. Еще в Ишиме столкнулся я с молодым чекистом по фамилии Форин, в одну девушку мы оказались влюблены, а она сестра моя по документам. Он стал подозревать, тогда я в комсомоле деповском взял путевку на стройки Урала, несколько лет там работал, а когда вернулся, Форин уже начальник НКВД в вашем районе, куда я жену свою с дочкой перевез из города. Жена - та самая сестра, и дочка, она уже без меня родилась. Форин случайно жену увидел, обманом заманил в кабинет и надругался. Я узнал, все бросил и ушел. Но Форин нашел меня, нашел и статью, дали сначала пять, потом еще, так что войну встретил в лагере. Там познакомился с генералом Невелиным, много с ним говорили о власти и о родине, после разговора с ним я пошел добровольцем на фронт. Дальше ты знаешь. Демобилизовались мы с Кузиным, помнишь старшину? И тут во мне все взыграло: прошел всю войну, имею ордена и ранения, а фамилии своей не имею. Поехал, отрыл все бумаги, явился в райотдел, принял меня начальник, хороший человек, фронтовик, все понял и пообещал решить вопрос о восстановлении имени. Но Форин уже возглавлял областную контору, кто-то ему стуканул, и поехал я сначала на лесоповал, потом в Кузбасс уголек рубить, а заканчивал на строительстве тюрьмы под дело врачей-вредителей. После смерти Сталина прилетел за мной генерал-полковник Невелин на военном самолете. Оказывается, Тимофей его отыскал и все обсказал. Так я вышел на волю и вернулся в район, выбрал эту деревню по названию, красивое слово, многообещающее. Домик этот построил, отгородился от людей, пенсию мне Невелин выхлопотал, почти генеральскую. Познакомился с хорошим пареньком, Никиткой зовут, он корреспондент в редакции.

- Бери выше, Бронислав, теперь он редактор. Его забрать хотели в область, но я не отдал, хорошие работники нам самим нужны.

- Эх, Григорий, напрасно ты его тормознул, у парня явно есть талант литературный, а газета его высушит. Зря!

- Ладно, Бронислав, ты его не хорони. Тебе сколько лет?

- Восьмой десяток. На здоровье не жалуюсь, на жизнь тоже. Испытал все, что было отпущено.

- Богом?

- Людьми, Григорий, людьми, они порой выше бога. Бог только созерцал, как я прохожу все круги ада. Но и любовь дал мне возможность испытать, Анастасия до сего дня в сердце моем.

- Ты говорил про Распутина. Насколько правда, что сила в нем была сверхестественная?

- Не стану утверждать, от бога она или от дьявола, но сила была. У меня тоже проявлялась некоторая способность предвидеть события, но я был слишком молод, чтобы понимать. А он, только мельком меня увидел, и сразу взял в оборот, требовал от отца, что тот отдал ему на воспитание. Отец был историк, занимался бумагами времен Екатерины Великой, но Распутин настоял, чтобы государь отправил нас в Тобольск, видимо, планировал там прибрать меня к рукам. Но хрен редьки не слаще: случился переворот.

Хмара не стал поправлять.

- А эта способность у тебя сохранялась долго?

- Она всегда при мне, только не все могу толковать. Одно могу сказать уверенно: ваша власть рухнет, все, что вы сейчас делаете, будет разрушено, Россию ждут страшные времена.

- Почему ты говоришь только о России?

- Советский Союз я не вижу, его не будет.

- Извини меня, Бронислав, это несерьезно. Как это - не станет Советского Союза? А партия? Кто позволит разделить страну, ты что, друг мой!

- Извини и ты, Григорий, но ты спросил, я ответил. По-другому не знаю.

Хмара разволновался:

- Не хочу тебя обижать, но то, что ты сказал - несусветная чушь. Ты посмотри, как мы поднялись после войны, деревня оживает, города цветут, народ улыбаться научился. В народе единство, в партии миллионы самых лучших людей. Нет, Бронислав, ты не подумай, что во мне партийный работник говорит, тебе это же скажет любой советский человек. Вот ты сказал: уверенно заявляю. А откуда уверенность? Ты же не был верующим, насколько помню по фронту, или тебе сейчас какие-то виденья?

- Если хочешь знать, я жил и с богом, и без бога, и теперь не особо озабочен, какой я веры. А эта способность иного толка, эзотерика, усиленная интуиция. Вот такое знание я получил, никому не говорил, ты первый, хотя и тут надо было промолчать. Но, Григорий, ты будешь иметь возможность убедиться, что я был прав. Понимаешь, сбывается почти всегда. Ты грамотный партработник, проанализируй советский период, историю своей партии, не изнутри, а как бы со стороны, критически. Возможно, будешь сильно удивлен.

-  И все-таки власть и партию ты не любишь, Арсений. Наверное, имеешь право. Ладно, политику в сторону. Налей-ка еще по рюмке. Это что за питье?

Боня поднял с пола большую темную бутыль, наполнил рюмки

- Это чистый спирт кустарного производства, самогон высокого качества. В нем нет сивушных масел. Совсем. Кроме того, он настоян на корнях нескольких целебных кустарников. А вот этот на травах, чуть болотцем отдает, но для суставов польза исключительная. Есть у меня от всяких болезней, составь список, я тебе налью по бутылочке.

Григорий удивился:

- Откуда у тебя эти знания? Кто-то научил?

-  От родителя моего достался средневековый лечебник на латыни, я его сохранил, а когда оказался на воле, кое-что перевел, вот, пользуюсь.

- Латынь - это же мертвый язык, откуда ты его знаешь?

- Меня учил петербургский профессор, многим языкам, вплоть до иврита. Без практики язык забывается быстро, но я слушаю радио, вон стоит «Спидола», из Москвы один сокамерник присылает иностранные газеты, правда, только коммунистические.

Хмара обнял товарища:

- Трудная и содержательная твоя жизнь, про нее роман написать надо.

Боня засмеялся:

- Уже договорился, Никитка всю мою жизнь на магнитофон записал. Как думаешь, напишет книгу?

- А мы ему поручим, пусть попробует не выполнить заказ фронтовых товарищей.

Они еще долго сидели и говорили. Было о чем.




46

Из-за нерасторопности своих ребят Никита газету подписал в печать только к окончанию рабочего дня, зашел в кабинет, где обычно кучковалась мужская часть корреспондентов.

- Мы договаривались о взаимной поддержке, а пока получается вот такая хрень: вы сейчас утянетесь по домам, а печатники закончат работу только в полночь. Без обид, парни, но в следующий раз все вместе будем сидеть вокруг печатной машины и ждать тираж. Не лыбься, Боря, это я вполне серьезно говорю.

В портфель бросил папку с материалами, чтобы почитать вечером, свежие газеты, днем не было времени просмотреть. Зашел в магазин, прикупил сладкого и банку тушенки, кухня стала большой проблемой, обед в столовке, а ужин - что сам придумал.

Впереди перебежала дорогу женщина, почему-то показалась знакомой, но она удалялась в сторону автовокзала. Никита ускорил шаг, свернул в улицу и вдруг понял: это же Ирина! Что она делает в райцентре в такое время и куда направляется? Догнать? Едва ли ей это понравится. Сделать вид, что не заметил? А если вечернего автобуса в деревню не будет?

- Ирина! - громко крикнул он, и женщина остановилась. Он почти подбежал, только на последних метрах перейдя на шаг. - Извините, добрый вечер, решил узнать, не нужна ли помощь.

Ирина смутилась, но быстро нашлась:

- Спасибо, в помощи не нуждаюсь, приезжала брата проводить, да вот машину дождаться не могу.

Он только сейчас заметил, что она изрядно промерзла.

- Давно ждете?

- Часа три.

- Понятно. Предлагаю пойти ко мне, пока вы греетесь, я сбегаю в гараж, заведу редакционный уазик.

-  Нет, я иду на вокзал.

-  А автобус будет?

-  Должен.

- Ира, идем ко мне, ну, промерзла ведь, простынешь, кто будет животноводство поднимать? Пойдем, прошу тебя, и ничего не стесняйся.

- А я и не стесняюсь, просто неприлично девушке ходить в гости к молодому мужчине в такое время.

-  Какое время? Только шесть, чуть седьмого. Идем, и никаких разговоров.

В подъезде никого не было, случайных соседей в этот раз он боялся больше всего, открыл дверь, включил свет и проводил гостью в комнату. Быстро разделся, заставил Ирину снять шубу и сбросить сапожки. Она улыбнулась:

- Правда, я сильно замерзла.

Он усадил ее на диван с ногами, накрыл пледом, поставил чайник, достал початую бутылку коньяка, в рюмку налил грамм пятьдесят и вместе с горячим чаем и горкой наломанного шоколада в тарелке поставил на подносе перед Ириной.

- Коньяк я пить не буду.

- Будешь, это необходимое профилактическое средство, выпей, и сразу горячий чай. Это спасет тебя от последствий. Если хочешь перекусить, посмотри что-нибудь в холодильнике, а я пошел за машиной.

- Нет! — почти закричала Ирина. - Я одна не останусь. Подождите, я выпью чай и пойду на вокзал.

Никита снял трубку телефона и набрал номер своего кабинета. Зажав пальцем динамик, он представился и спросил, когда отправляется автобус на Травное.

- Отменили? А что случилось? Сломался? Понял, спасибо. - Он положил трубку и посмотрел на Ирину. Ему показалось, что она с трудом спрятала улыбку. - Итак, я иду за машиной.

- Идите, а я пока книжки посмотрю. Можно?

Никита в теплом спортивном костюме и куртке быстро добежал до гаража, завел машину, прогрел мотор. Дома приткнулся к самому подъезду и не стал глушить двигатель. Ирина ждала его уже одетая.

Он нарочно ехал медленно, слушая ее рассказ об учебе брата, о последних новостях на ферме, не мешал, не задавал вопросов. Ее лицо, освещенное доской приборов, было чуть неестественным, необычным, но голос даже через шум машины был желанным и до восторга родным. Перед самой деревней Никита хотел остановить машину, но Ирина попросила подъехать к дому - все равно никто не увидит.

- Ира, сегодня наш первый вечер, который мы провели вместе. Я хочу тебя просить называть меня только по имени, говорить со мной на ты, и не чураться меня, Ира. Я говорил тебе о женитьбе по телефону, ты явно обиделась и бросила трубку. Не надо про меня так скверно думать, просто я не знаю другого способа сделать тебе предложение, мы оба круглые сироты, у кого тебя высватывать? Только у тебя самой. Скажи прямо: ты выйдешь за меня?

- Когда? Прямо сейчас? Да я столько про тебя слышала, что кровь стынет! Выскочить наспех, чтобы через месяц вернуться домой? Нет.

Никита промолчал, потому что оправдываться глупо, а говорить о любви сейчас не самое подходящее время.

- Хорошо, Ира, не будем спешить, хотя и ты уйдешь в одиночество, и я вернусь в квартиру холостяка, единственная радость, что запах твоих духов останется в комнате. Ты мне не веришь. Что я должен сделать, чтобы ты согласилась, научи!

Ирина засмеялась счастливым смехом:

- Это я тебя должна учить, как убедить девушку? Да нету другого способа, кроме любить. А ты сразу заявил, что мы поженимся. И меня не спросил, и не объяснил ничего. Конечно, я вижу, что ты меня выделяешь, не стану скрывать, что мне это приятно. Но я боюсь тебя, ты совсем другой. Сейчас книги у тебя в шкафах посмотрела, я такие не читаю. И мне страшно стало.

- Глупости! Ты почему меня так отделяешь от себя, Ира, ведь я только чуть постарше? К черту книги, у нас с тобой большая настоящая жизнь впереди. Ну, прости ты меня, что я так дерзко к тебе сватался, теперь самому стыдно. Только, Ира..., это чистая правда..., я люблю тебя. Конечно, ты имеешь право мне не верить, мы с тобой даже за руки не держались, но я боюсь упустить тебя, подкатит какой-нибудь ударник колхозного труда и уведет. Я из райцентра не набегаюсь.

Никита только сейчас увидел слезы на ее лице, испуганно спросил:

- Иринка, ты почему плачешь? Я опять обидел тебя?

Она улыбкой стерла слезы и повернулась к нему:

- Никита, наклонись ко мне, я поцелую тебя невинным поцелуем в щечку, чтобы ты знал, что люблю.

Он пытался перехватить инициативу и поймать ее губы, но не получилось, и он не стал настаивать. Только спросил:

- Ира, а что дальше?

- Не приезжай неделю, не спорь и не возражай, дай мне время подумать. И сам себя много раз спроси, настолько ли ты любишь меня, чтобы всю жизнь бояться потерять. Я ведь, Никшушка, если сердцем пойму, что люблю, я тебя никому никогда не отдам, так тебя приворожу, что ни спать, ни кушать без меня не сможешь. Не боишься?

- Родная моя, очень хочу, чтобы так и было. Если хочешь - во всех своих грехах признаюсь...

Она перебила, как будто ждала:

- Плевать мне на твои прошлые грехи. Через неделю позвоню тебе домой, номер-то я списала с аппарата. Вот тогда и решим.

- Что решим, Ира?

Она засмеялась:

- Да ничего особенного, просто напишем заявление в загс.

- И поедем ко мне.

- Теперь я в твой дом только после свадьбы войду. Ты не против свадьбы?

- Конечно, не против. Но это только через месяц! Так долго!

- Ничего, потерпишь. Я вот держу себя в руках, хотя ты бы знал, как мне охота зацеловать тебя до одури!

- Ира!

- Все, я пошла. Жди звонка через неделю.

Она хлопнула дверцей и побежала к калитке. Никита дождался, когда в доме появился свет, развернул машину, посигналил и вырулил на большак.




47

Хмара все чаще вспоминал пророчества Арсения-Бони, и с ужасом соглашался с ними, понимал, что все последние годы страна неудержимо катилась к этому августу, который вздыбил недоговоренности и двусмысленности политики, вознес негодяев и вымазал грязью героев, высмеял бессилие Конституции и восхитился лидерами, возникшими из дерьма. Участник Великой войны, солдат, так и оставшийся в звании старшины, хотя по должности мог носить полковничьи звезды, крестьянин, проживший со своим районом всю, кроме фронтовой, всю остатнюю жизнь и четверть века бывший во главе своих земляков, Хмара все годы перестройки чувствовал, как истекает сила из некогда мощных государственных документов, видел крупных чиновников, воровато отводящих глаза от прямых и неприятных вопросов, замечал, что мельчает партийная печать, которую как бы случайно стали называть средствами массовой информации.

Год назад он не вытерпел и взял слово на пленуме обкома, членом которого был уже больше двух десятилетий, и вместо ожидаемого отчета о внедрении новых форм хозяйствования на селе заговорил о катастрофе. Он так и сказал тогда: «Катастрофа нашей партии и нашей страны почти неизбежна. Коммунисты должны снова вернуться к вопросу, что все-таки является конечной целью перестройки, и потребовать от Генерального секретаря четкого ответа, и уже в зависимости от этого решить вопрос о его пребывании в партии». Зал съёжился и стал маленьким и беззащитным. Первый побагровел, но скоро взял себя в руки. Хмара уходил с трибуны в пустоту, стройные ряды мягких обкомовских кресел раздвигались перед ним и смыкались сзади. В гробовой тишине Первый предложил выступление товарища Хмары не обсуждать и в протокол не включать как не имеющий отношения к повестке дня. Никто не возразил. Кажется, даже не голосовали.

Хмара всегда любил этот месяц, венчающий лето, не по календарю, а по крестьянскому измерению. Время это выпестывало хлеба, они нежились под негорячим щадящим солнцем, набирали вес, копили весь хитрый, скрытый от человеческого понимания припас малый и великий, делающий зерно желанным для мельника и пекаря, проявлявший себя в семейной квашенке и заводских дежах, когда белое тесто, задурив на ложке закваски, прет на волю, радуя стряпух, отлавливающих выпадающие пласты и возвращающих их к месту. И в молодости, когда пришлось питаться хлебом поляков, венгров и немцев, и в годы солидного партийного авторитета, позволяющего каждый год выезжать из дома в чужие страны, не вкушал он хлебов ароматнее и воздушнее, питательней и полезнее, чем булки и калачи, испеченные мамой, потом женой, а после - купленные за двугривенный в попутном сельмаге. Потому особо желанными были для него встречи с августовским полем, несущим в своих золоченых колосьях пшеничное зернышко, вскормившее всю большую страну. Словно для союзного герба выбирал он каждый год несколько горстей урожайной пшеницы, перевязывал алой лентой и ставил в передний угол своего кабинета. А теперь, срезая традиционный сноп, вздрогнул, вскинулась в сознании гербовая связка тугих колосьев, траурным венком почудилась, и нехорошим предчувствием вновь испортился день. Утром долго пытался связаться по телефону с Первым, весь день 19 августа связи не было, Первый не отвечал на звонки, а аппаратчики помельче призывали к спокойствию и повсеместной поддержке Госкомитета по чрезвычайному положению. На прямой вопрос, а в чем же может быть выражена эта самая поддержка в отдаленном сельском районе, хорошо знакомые обкомовцы безнадежно признавали, что люди в Комитете слабы и нерешительны, что ввод войск в столицу есть чистая психология, пару раз вспомнили Жукова, вот у кого рука бы не дрогнула. А эти... Жуткий балет на телевидении, напоминающий пляски при гробе, давно окончился, рано утром, включив приемник, Хмара готов был снова увидеть белых лебедей. Экран молчал. Он снял трубку. Неожиданно ответил Первый.

Они работали вместе уже двадцать лет, после ухода Щербины в Москву Хмару менять не стали, видимо, преемник ценил выбор предшественника. Поречье звезд не хватало, но шло ровно, и мало было поводов поднять руководителя с отчетом на бюро или совещании. То злопамятное выступление почти ничего не стоило Хмаре, коллеги - кто промолчал, кто молча жал руку, Первый позвонил, как было заведено, в очередной понедельник, пообщались, как ни в чем не бывало. А в этот раз Хмара опять настаивал на прямых ответах:

- Мы не знаем, что говорить людям. У вас же есть информация честнее и полнее, чем общая!

-  Ничем порадовать не могу. Попытки Лигачева и других товарищей собрать Пленум ЦК сорваны, не дают связи. Да и бесполезно.

- Почему бесполезно? Дайте команду на места о всеобщей мобилизации коммунистов на защиту партии. Уверен, что Советская Армия не может быть безучастной, войска введены в столицу, что им - ежевику по кустам собирать? Будут конкретные действия по сохранению порядка, или мы свалимся в анархию?

- Ты напрасно драматизируешь события. Известно, что Горбачев в курсе, все под контролем, только нельзя допустить крови.

Долго не мог понять Хмара, что разговор их переливается из пустого в порожнее, но свою последнюю фразу хорошо запомнил:

- Я старый солдат и старый коммунист, уже не умом, а сердцем понимаю: если сегодня ГКЧП не предпримет решительных мер, то крови, вспомните мои слова, крови будут реки. И нас с вами назначат главными палачами.

Он положил трубку, не попрощавшись с Первым, чего никогда не было.

Вечером переговорил со всеми руководителями хозяйств, согласовали, что завтра, 24 августа, выходят на массовую уборку хлебов. Настроение людей подавленное, гнусное положение, когда судьба партии, судьба страны и народа решается где-то горсткой людей, явно не выражающей настроения и понимания всего народа. Или это всегда никому не нужно? Ведь и социалистическая революция совершилась так же, в Питере пару дней пошумели, а потом телеграф: «Всем! Всем! Всем!».

В шесть часов утра он, как всегда, вышел из дому. Село еще спит, только редкие хозяйки тихонько звенят подойниками, поднимая осоловевших коров. Лениво поют последние петухи. В разных концах улицы гудят мотоциклы, механизаторы отправляются на поля. И все равно тишина, если спишь в это время, ничто тебя не потревожит, потому что утренние звуки особые, они сами по себе, не мешают. Воробьи, хозяева деревенских палисадников, на все лады щебечут, решают, кому где зимовать.

Он сначала не обратил внимания на милицейский уазик у рай- комовского крыльца, кивнул дворнику, поднялся на второй этаж. Дверь в приемную открыта, навстречу встал начальник райотдела майор Черкасов, руку под козырек:

-  Григорий Иванович, должен вас проинформировать...

Хмара увидел три широких полоски бумаги с печатями на стыке дверей своего кабинета.

- Что это значит, Сергей?

- Григорий Иванович, сейчас по радио передадут официальное сообщение, а если коротко - партия запрещена указом Ельцина. Ваш кабинет приказано опечатать. Вот, жду вас.

Хмара сел за стол, его лихорадило. Поднял трубку - телефон отключен.

- Это же переворот, майор, неужели ты не понимаешь? Сегодня закрыли партию, завтра прихлопнут советскую власть - что тогда? Ты же присягу давал на верность, и в армии, и в органах - почему не защищаешь, кому клялся? Отец твой Иван Лазаревич не дожил до позора, а то проклял бы все и тебя вместе с этими...

- Григорий Иванович, но что я могу сделать? Милиция подчинена Президенту Ельцину, приказ его. А про меня зря вы так, я же на ваших глазах вырос, не ловчил и не подличал. Отец прибил бы, если что. Мы хоть и из партии вышли по команде, но билет я сохранил, и убеждения не менял. А сегодня сам лично вас ждал, чтобы сказать: немедленно подаю рапорт об отставке. При погонах меня к любой пакости привяжут. Не хочу.

Прослушав последние известия из Москвы, Хмара попросил Черкасова открыть кабинет:

- Я только личные вещи возьму, при тебе. Не хочу, чтобы кто-то чужой лапал, что мне дорого. Открывай.

В портфель, с которым обычно ездил в обком, сложил блокноты и несколько толстых тетрадей из нижнего ящика. Черкасов смотрел, как дрожат его руки, ни помочь, ни уйти, чтобы не видеть, он не мог.

- Это, Сергей Иванович, моя собственная статистика за все двадцать пять лет секретарства, тут весь район в цифрах. Записные книжки. Открою сейф, возьму только одну фотографию.

Фотографию Ирины еще в первый месяц знакомства он попросил сделать корреспондента областной газеты Сашу Чернышева, снимок получился хороший, но Хмара позвонил в редакцию и попросил фото не публиковать, пришлось что-то придумать для убедительности, не хватало, чтобы прошел слух, что в газету Иринку пристроил Сам. И за что бы...? Поймал себя на том, что Иришки устыдился, подглядела за ним в минуты душевной слабости и полного физического бессилья.

- Куда вы теперь, Григорий Иванович? - осторожно спросил Черкасов.

Хмара увидел перед собой сынишку своего военного друга, который рос в деревне, работал участковым, учился в милицейской школе, по настоянию райкома был назначен начальником отдела на родине. Прямой и честный, копия отца, это его надо бы спросить, что собирается делать, невозможно ему оставаться в этой грязи и лжи.

- Я пенсионер, Сергей, со мной все ясно. Не могу сказать, что предвидел такое, но исход очевиден. Сцена подписания указа в режиме онлайн, как любит теперь выражаться господин Ельцин, позорит не партию, она народ наш унижает, страну. Что дальше будет? Продолжение перестройки в самом ужасном варианте. И мы с тобой станем свидетелями. - Он встал: - Спасибо, Сережа, за понимание. Ты был хорошим коммунистом, хорошим человеком, хотя в твоих погонах это не просто. Крепко подумай, как дальше жить, крепко, чтобы не стыдно было через годы. Прощай.

Он четким шагом, как всегда, вышел из райкома.




Эпилог

Ах, Сибирь, тоска и радость моя, земля одушевлённая и одухотворённая поколениями жителей, крестьянствующих на ней и смысл жизни имевших, чтобы землю эту передать потомкам в цвету и расцвете. Тысячи верст в разные стороны пролети над страной - велика она, обширна, не меряны ее просторы, щедро солнце на юге и лютый мороз в ледяных северных пустынях - все мило и любо, все есть родина, но Сибирь на отличку, особнячком. К ее богатствам продирались ученые мужи и отчаянные путешественники, во многих местах проткнули кожицу и пустили кровь земли на недолгую радость людям. К ней обращались государи и генсеки в дни черной беды, подступившей к стране, и собирались сибиряки, немногословные, суровые на вид и мягкие сердцем, крестьяне и работный народ, православные и язычники, строились в полки, от которых пятился всякий враг.

Сибирские деревни всегда жили по своим законам. В далекие времена бежал сюда от скорой царской расправы уцелевший от виселицы казачок со товарищи, пробирался обобранный хозяином крепостной, селился злосчастный каторжанин, улизнувший от сонной охраны. Учиняли сговор на сходах, сами избирали старшего, сами же и гнали, если что не так. Организованные переселенцы из Расеи без особой радости были восприняты старожителями, но терпимо.

Можно ли объять сознанием и найти объяснение той изящной выдумке и высокой фантазии, с которой русский сибирский мужик находил либо изобретал слова для обозначения явлений, времен и событий? Да никогда не привыкнешь к неожиданному сочетанию слов, обозначающих сухую погожую осеннюю ночь, позволяющую вести обмолот хлебов до раннего утра, когда роса не выпадет даже перед солнцевосходом, и только физическое изнеможение заставит комбайнеров глушить моторы. Такие ночи выпадают нечаянно, и ценнее всего они ближе к концу жатвы, когда счет идет на часы и когда жизнерадостные синоптики на телевизоре с улыбкой обещают затяжные дожди. Вот тут радуются сухой росе, сухоросу, неожиданному и жданному, когда влажный воздух ветра поднимут высоко от земли, а зерно в колосе останется сухим и твердым на радость немногословному крестьянину.