Казематы его крепостей том 2
Долгие годы
_ДОКУМЕНТАЛЬНЫЙ_РАССКАЗ_
I
– ...Покой, Господи, душу раба твоего Степана, отпусти ему вся прегрешения...
Голос священника певуче поднимается к потолку, шепотно опускается долу.
Еще вчера днем Семенов был здрав, а ночью послал за доктором.
Пришел не Вольф, другой, увидел Степана Михайловича чрезвычайно страждущим, потерялся: думал помочь одними рвотными да слабительными – не назначил ни кровопускания, ни пиявок...
II
Эту диссертацию, ее защиту долго помнили многие: так она была не по времени!
«Монархическое правление есть самое превосходное из всех других правлений». Диссертант усугубил свое положение добавлением в докладе: «в России необходимое и единственно возможное!»
Вольнодумцы, воители – на языке университета отцы-сенаторы, – студенты-умники бросились в немедленное сражение: не монархия, республика – идеал государственного устройства! И всю историю – в доказательство.
Диссертант дрогнул и покинул кафедру.
– Господа! Вы выставляете нам, как пример, Римскую республику, но не забывайте, что она не один раз утверждала диктаторство! – пытался спасти положение декан факультета.
Но тут с холодною мерной речью поднялся студент Семенов:
– Медицина часто прибегает к кровопусканиям и еще чаще к лечению рвотными, из этого нисколько не следует, что людей здоровых, – его лицо надменно вытянуто природой будто исключительно для сего случая, – необходимо нужно подвергать постоянному кровопусканию или употреблению рвотного!
Он назвал вернейшие средства медицины, но декан взорвался – не нашел ученых слов для ответа:
– На такие возражения всего бы лучше мог ответить московский обер-полицейский, но как университету приглашать его было бы неприлично, то я, как декан, закрываю диспут!
Деканом не то напророчена, не то накликана судьба своему студенту.
_«Господину_директору_канцелярии_министра_внутренних_дел._Флигель-адъютант_полковник_Адлерберг_покорнейше_просит_уведомить,_в_какую_именно_из_сибирских_губерний_определен_на_службу_вследствие_высочайшего_повеления_титулярный_советник_Семенов._Сведение_сие_необходимо_нужно_Следственной_о_злоумышленном_обществе_комиссии»._
III
У друзей Степана Михайловича за спиною Отечественная война: Бородино, Березина, Париж, а его формуляр мирный: _«По_выключении_указом_священного_Синода_от_24_мая_1810_года_из_духовного_звания_и_по_окончании_наук_в_Орловской_семинарии_вступил_в_Императорский_Московский_университет_в_число_своекоштных_студентов_и_в_оном_по_надлежащем_испытании_удостоен_в_1814_году_степени_кандидата_и_в_1816_–_магистра_нравственно-политического_отделения_наук»._
Формуляр мирный, но повеление императора коменданту Петропавловской крепости сурово: «присылаемого Семенова содержать на гауптвахте, где угодно, но строго содержа».
– В чем заключалась ваша обязанность по обществу и какое оказывали вы содействие в предприятии оного? – задавали ему вопросы следователи.
Из задуманного не исполнено ничего, а погибель вот она – только сознайся:
– В случае первой удачи что предполагалось употребить противу священных особ царствующей фамилии?
Он молчал три месяца.
«Титулярного советника Семенова заковать и содержать на хлебе и воде», – поступает в крепость повеление императора.
Друзья стараются в преуменьшении его значимости в делах:
– Отношение Семенова к обществу совершенно различно от прочих. Был связан с членами общества узами благодарности за оказанные ему услуги по бедному состоянию, он не мог отказаться от участия в содействии к цели оного, – пояснял комиссии князь Оболенский. – Он в течение восьмилетнего со мной знакомства единым жалованьем своим содержал мать, брата и все огромное семейство... Степан Михайлович преуспел в службе: в 1819 году из университета переведен в Департамент духовных дел, через год становится столоначальником, исполняет секретные поручения государя, удостаивается ордена Анны 3 степени, переводится в Гражданскую канцелярию Московского генерал- губернатора.
Барон Штейнгейль в объяснительной записке свидетельствует:
«...Вот точные слова его при разговоре со мной в Москве: «Да если правда, как говорят, что у некоторых взяты бумаги, то доберутся и до меня, потому что я... был секретарем всех этих тайных обществ: Союза Благоденствия – и мало ли их там было!». Эти последние слова он сказал смеючись, точно в том тоне, как обычно говорится при воспоминаниях минувших происшествий юности».
Он начал говорить, когда Следственной комиссии о нем стало известно все через показания других.
В апреле государь повелел:
– Титулярного советника Семенова расковать.
А в июне того же 1826-го:
– Семенова, продержав еще четыре месяца в крепости, от- править в Сибирь на службу, но без повышения чина.
IV
_«Действительный_статский_советник_фон_Фок_честь_имеет_ответствовать_на_записку,_что_15_июня_прошлого_года_предписано_было_господину_генерал-губернатору_Западной_Сибири_в_силу_высочайшего_повеления_определить_титулярного_советника_Степана_Семенова_на_службу_в_Сибирь_по_собственному_своему_усмотрению._Ответа_по_сему_предмету_не_получено_и_неизвестно,_в_которой_из_подведомственных_ему_губерний_он_поместил_Семенова»._
Это 1827 год.
1 февраля омским областным начальником Семенов назначен на должность окружного судьи в Усть-Каменогорск – далеко вверх по Иртышу, в степь. Она недавно разделена на округа во главе с ага-султанами.
Ага-султан – старший султан. Какому бию не хочется стать старшим?
– Сереке из простолюдинов сделали ханом! – распаляют они друг друга в белых юртах. – Надо вытащить его из чужого седла!
И мстят барымтой – угоном табунов выскочки.
Ага-султан при стечении народа кричит угонщику:
– Эй, Мынжасар, происходящий из безухих, верни мои табуны!
Но Мынжасар спокоен, не моргнет глазом:
– Из мира ушли прежние люди, он стал скуден на хороших людей. Ты говоришь о нашем, мы расскажем о твоем происхождении: Жарлыгап, твой родоначальник был раб, выигранный в бабки!
Закипает гордая кровь – в ход идут ножи, пики, сабли.
К месту службы Степан Михайлович приехал не судьей – канцеляристом: генерал-губернатор, узнав о его назначении, выговорил областному начальнику:
– Семенов послан в Сибирь в наказание, а наказание не иначе облегчается, как по заслугам.
V
Летом восемьсот девятого в Россию прибывает всемирная известность барон Гумбольдт, естествоиспытатель. Его влекут Урал, Сибирь и Алтай. Петербург указует Омску: приставить к барону Гумбольдту сопровождающего из чиновников, знающих французский либо немецкий языки...
– Ваше Величество, не поручайте мне управление краем, – упрашивал царя генерал-лейтенант де Сен-Лоран, назначенный на должность Омского областного начальника. – Не имею познаний по части гражданской администрации.
Император не внимал доводам:
– Василий Иванович! Я тоже командовал дивизией, когда вступил на престол, и могу сказать, что не хуже другого управляю государством, поверь, что наша военная часть мудрее всякой другой.
Старый генерал сдался. Но чиновники в Омске – кто не годился в помощники, кто не хотел годиться. Он тщился приблизить их, устраивал званые ужины, но канцелярское отродье только вводило его в конфуз:
– Изнуждались в нитку, не откажите в щедротах...
– ...поминаючи божественное писание, яко дающего рука не оскудеет...
Получив указание из столицы, Сен-Лоран воздает хвалу Господу и себе – не отступился в поисках помощников, наткнулся на формуляр Семенова: в семинарии учился различным языкам, философии, истории и другим наукам, в университете - тем и другим, а также государственному хозяйству.
– Государственному хозяйству! – воскликнул он и повелел вернуть Семенова в Омск.
– Он под надзором полиции! – напомнил шепотом канцелярист.
– А теперь под моим будет! – урезонил оного генерал.
VI
У Гумбольдта знакомств – по всему свету, но он, похоже, знает, о ком вспоминать:
– Тургенев рассказывал мне в Париже о временах своего студенчества. Особенно часто – об университетском театре.
– Я тоже играл в нем роли, – отвечал Семенов. – А до меня – Грибоедов, до нас с Грибоедовым – Жуковский.
– О! – восторгался барон.
Тургенев – один из первых основателей тайных обществ в России. Заочно приговорен к вечной каторге, но не спешит к приуготовленным ему кандалам и тачке. На парижских приемах защищается от любопытства дам русским юмором:
– Сорок недель в тюрьме сидел, два года на виселице висел. Семенов с Тургеневым разошелся в университете годами: поступил тогда, когда Николай Иванович уехал в Геттингенский. Встретились в Петербурге – он ввел их в другой театр.
Степь колышет белесые ковыли, зеленые березняки придвигает, стелет голубые озера, а все нет ей конца: все синеют и синеют даль и небо, все – Россия. И состоящий в свите всемирной известности крепостной Демидовых инженер Фотий Швецов, окончивший высшую горную школу в Париже, – тоже Россия.
Экспедиция числом подвод, экипажей, сопровождающих лиц – будто выезд августейшего лица. Города встречают ее оркестрами, балами. Фейерверками, торжественными заседаниями - тем, к чему барон равнодушен.
Он, шестидесятилетний Гумбольдт, пятьдесят три раза переправлялся через различные реки, только через Иртыш – восемь раз, два раза через Обь, проехал четырнадцать тысяч пятьсот верст, сменил 12244 лошади. И предстал пред всероссийским Его Величеством с восхищенным рассказом о красоте Сибири, об европейски образованных людях, живущих там...
– Кто сопровождал Гумбольдта? – спросили из Петербурга.
– Семенов, из причастных к делу 14 декабря, – ответили из Омска.
– Употреблять в службу в отдаленном месте без права вы- езда! – повелели.
VII
Сен-Лорен не успел выполнить столичного повеления – при объезде области умер внезапною смертью. Само собой вышло, что Степан Михайлович вступил в исполнение его обязанностей...
В Третье отделение полетели доносы:
– Он вредным своим умом и хитрыми происками снискал общую благосклонность...
– Он подобрал себе шайку областных чиновников и уже несколько месяцев действует самостоятельно.
Воспреемника не было долго.
Он появился, и Степан Михайлович отправился в отдаленное место – в город Туринск: не к югу от Омска, но к западу.
Один городничий, четыре квартальных надзирателя, заплечный мастер. Шлагбаум при въезде, караульни при магазейнах, две будки – по числу будочников.
В далекие времена на этом месте стоял Епанчин-юрт – столица остяцкого князя Епанзы. Ермак Тимофеев разогнал его войско, вошел в городок, а потом спалил в устрашение. Вокруг непроходимые болота, дремучие леса.
Неделями, месяцами у Семенова нет дел: коротает время за Туринскими хрониками. «В 1793 году по необъявлению капитала из купеческого сословия исключены 26 из 59 купцов... В 1803 в уезде жило 953 человек посадского населения, 9239 крестьян мужского пола, 18433 ямщика...». Такая планида.
И все-таки судьба благосклонна к нему – мог бы быть много дальше мест, в коих обитал ныне. Следственная комиссия располагала увлекательным документом: _«Когда_вы_получите_сие_письмо,_все_будет_решено._Мы_всякий_день_вместе_у_Трубецкого_и_много_работаем._Нас_здесь_60_членов._Мы_уверены_в_1000_солдатах,_коим_внушено,_что_присяга,_данная_императору_Константину_Павловичу,_свято_должна_наблюдаться._Случай_удобен:_ежели_мы_ничего_не_предпримем,_то_заслужим_во_всей_силе_имя_подлецов!_..._Прощай,_вздохни_о_нас,_если..._Успех_в_руках_Бога!»._
Письмо Степану Михайловичу в Москву писал из декабрьского Петербурга Иван Иванович Пущин.
VIII
У Степана Михайловича новая должность. И новый чин – коллежский асессор восьмого класса, причисляющий к дворянскому сословию.
«В Омске дружеское свидание со Степаном Михайловичем. После ужасной бесконечной разлуки не было конца разговорам – он теперь занимает хорошее место, но трудно ему, бедному, бороться со злом, которого на земле очень, очень много. Непременно просил дружески обнять тебя: он почти не переменился, та же спокойная веселая наружность, кое-где проглядывает белый волос, но вид еще молод. Жалуется на прежние свои недуги, а я его уверяю, что он совершенно здоров. Трудится сколько может и весьма полезен...».
У друзей Степана Михайловича кончаются каторжные сроки. Они разъезжаются по разным городам и весям Сибири. Это письмо – тоже руки Ивана Ивановича, но уже из Туринска, оставшемуся в прежних местах Оболенскому.
О молодости Степана Михайловича – преувеличение: ему пятьдесят. А место хорошее – столоначальник Главного Управления Сибири. Уместной воспринимается на мундире Анна 3 класса, не то, что в Туринске. «Широк в плечах, да залез в лузу!» – подкладывали ему там на стол записочку господа канцеляристы.
– Вы вступаете в разговор и понимаете инородцев, – разговаривал с ним генерал-губернатор, глядя в формуляр, – поэтому я назначаю вас советником в пограничное управление сибирских киргизов...
В 1713 году императрица Анна Иоанновна подписала грамоту о принятии в подданство России хана Младшего жуза Абулхаира – великая степь припадала к великому соседу, ища спасения и защиты от джунгар: их постоянные набеги обескровливали, опустошали землю.
Прежде с просьбою о принятии обращался к Петру Первому Тауке-хан. Но государь вел войну со шведами, не мог отвлечься для других дел. Актабан Шубурында – Всенародное Горе (застигнутые врасплох набегом калмыцкой конницы почти все казахские роды, оставив земли, скот, юрты со всем имуществом, бежали на север) – принудило опять обратиться за русской помощью.
Советник Семенов выезжает в степь.
– Во времени подождать – у Бога есть что подать, – в давнем Усть-Каменогорске напоминает ему о прошлом квартирный хозяин.
– Есть что, – соглашается он с хозяином, – а как у вас?!
Степь третий год исходит кровью восстания: Внутренний жуз пошел за Исатаем Таймановым против биев и хана.
– У нас так, – отвечает казах-хозяин и звонит в колокольчик.
Входит сын степи с домброй, раскланивается, усаживается на пол. Высокий голос заполняет пространство комнаты:
_Как_я_хотел,_свой_меч_обнажив,_
_Груды_увидеть_мертвых_голов..._
IX
Он осторожен даже в двух-трех словах, не читаем его почерк: меленький, замысловатый. Он сжигает письма друзей, со своими про- сит поступать так же. Над ним подтрунивают.
Кучумово городище в двадцати верстах от Тобольска: высокие кедры, высокий берег.
– Ты эвот ее, эвот, – наставляет непьющий Иван Иванович кулинара, мол, надо бить бутылку ладонью по донышку. Поворачивается к соседям фон Визину да Семенову.
– Сей прием издревле употребляется, дабы пробка исшла и внутренность винную обнаружила для беспрепятственного оного нектара потребления желающими.
– Вот оно как! – восхищены желающие. – Что значит Лицей! Широкий ковер разостлан на поляне, расставлены яства и пития.
Солнце в блеклой синеве июльского неба потихоньку поднимается выше, мужские и женские голоса перекликаются в праздничном лесу. Фон Визин гурман, от вдохновенного стола не отнимешь. Ему сегодня исполняется шестьдесят два. Он выехал сюда всем двором: повар, няньки. Воспитанницы, их подруги и дорогие гости, среди них особенно дорогой Иван Иванович Пущин, потому что редкий: оказался в Тобольске случаем – едет лечиться в прежние места, в Восточную Сибирь.
Они все люди в возрасте: Семенову – шестьдесят. Политикуют.
– Что с нашими будет в Венгрии? – хочется знать Ивану Ивановичу.
– Революция должна победить, – уверен фон Визин. – Венгрия более чем Россия подготовлена для восприятия демократических свобод. Наши уйдут.
В давние годы Степан Михайлович о том же разговаривал в Москве со Штейнгейлем: Россия не готова к быстрому перевороту, внезапная свобода даст повод к безначалию, беспорядкам, неотвратимым бедствиям.
Они в тех же, что и десятилетия назад, заботах: почему в упадке святорусская земля, почему одиноко в ее пределах здравому человеку?
– Наверное, не тому Богу молимся, который милует...
– ...тому, который карает? Застолье шумно и долго.
Он незаметно уходит на берег, стоит над Иртышом в неизменном строгом мундире – аккуратный, седой, спокойный.
Сквозь нынешние голоса проходят и окружают его голоса из прошлого.
Правительственные войска в степени теснят повстанцев, они поодиночке разбегаются по аулам.
Квартирный хозяин поднимает взгляд над столом:
– Человек возвращается туда, где родился, пес – туда, где был сыт.
А в углу звучит домбра:
_Тяжек_рабства_позорный_плен!_
_Оскорбляют_отца_и_мать._
_По_лбу_бьют_коня_подо_мной_–_
_Шлю_проклятья_жизни_такой._
На Севере, в низовьях Оби, в тот год с ватагой ненцев и остяков водил кровавый хоровод Ваули Пиеттомин.
Воспоминания кольнули давней обидой: и двух недель не прошло службы его в управлении сибирских киргизов, как ему предписывается немедленно выехать в Тобольск – к новому месту службы.
Князь Горчаков письменно наставляет Тобольского губернатора: «При первом случае отступления его от порядка или когда что в поведении его замечено будет, доносить непременно и немедля и в случае надобности доносить об его поведении непосредственно мне. Затем ни по каким делам не командировать его в округа».
Что так напугало и ожесточило генерал-губернатора?!
«Бир аллага аян-ды! – говорит он самому себе. – Все известно одному создателю.»
– Степан Михайлович необыкновенный человек, – разговаривают о нем за столом.
– Мы все чем-то обязаны Степану Михайловичу...
«Мы все люди замечательные, – думает он, слыша. – Но почему мы здесь?»
Х
Он, строгий, ходил по тобольским улицам: в управлении строго спрашивал службу, но был ровен со всеми, доброжелателен. Круг частной жизни его ограничивался старыми знакомствами. Зайдет к Свистуновым, полюбуется их малыми детьми; в который раз признается Петру Николаевичу: когда тот, больной, сорокалетний, женился на семнадцатилетней Татьяне Александровне, ему, Семенову, ничего доброго в этом браке не виде- лось, а теперь он не может нарадоваться их счастью.
Зайдет к Анненковым, зайдет к Вольфу, дорогому доктору (он в 1814 году закончил Московскую медико-хирургическую академию).
– Как это нам в Москве не удалось встретиться?! – в который раз спросит Фердинанда Богдановича.
– Потому что всякая встреча на пороге нехороша, – в который раз услышит в ответ.
Он умер 9 июня 1852 года. Похороны состоялись двенадцатого. «...Смерть Степана Михайловича уменьшила ваш круг, мы о нем тоже поплакали», – из Иркутска написал фон Визину Трубецкой.
Долгие годы
_ДОКУМЕНТАЛЬНЫЙ_РАССКАЗ_
I
– ...Покой, Господи, душу раба твоего Степана, отпусти ему вся прегрешения...
Голос священника певуче поднимается к потолку, шепотно опускается долу.
Еще вчера днем Семенов был здрав, а ночью послал за доктором.
Пришел не Вольф, другой, увидел Степана Михайловича чрезвычайно страждущим, потерялся: думал помочь одними рвотными да слабительными – не назначил ни кровопускания, ни пиявок...
II
Эту диссертацию, ее защиту долго помнили многие: так она была не по времени!
«Монархическое правление есть самое превосходное из всех других правлений». Диссертант усугубил свое положение добавлением в докладе: «в России необходимое и единственно возможное!»
Вольнодумцы, воители – на языке университета отцы-сенаторы, – студенты-умники бросились в немедленное сражение: не монархия, республика – идеал государственного устройства! И всю историю – в доказательство.
Диссертант дрогнул и покинул кафедру.
– Господа! Вы выставляете нам, как пример, Римскую республику, но не забывайте, что она не один раз утверждала диктаторство! – пытался спасти положение декан факультета.
Но тут с холодною мерной речью поднялся студент Семенов:
– Медицина часто прибегает к кровопусканиям и еще чаще к лечению рвотными, из этого нисколько не следует, что людей здоровых, – его лицо надменно вытянуто природой будто исключительно для сего случая, – необходимо нужно подвергать постоянному кровопусканию или употреблению рвотного!
Он назвал вернейшие средства медицины, но декан взорвался – не нашел ученых слов для ответа:
– На такие возражения всего бы лучше мог ответить московский обер-полицейский, но как университету приглашать его было бы неприлично, то я, как декан, закрываю диспут!
Деканом не то напророчена, не то накликана судьба своему студенту.
_«Господину_директору_канцелярии_министра_внутренних_дел._Флигель-адъютант_полковник_Адлерберг_покорнейше_просит_уведомить,_в_какую_именно_из_сибирских_губерний_определен_на_службу_вследствие_высочайшего_повеления_титулярный_советник_Семенов._Сведение_сие_необходимо_нужно_Следственной_о_злоумышленном_обществе_комиссии»._
III
У друзей Степана Михайловича за спиною Отечественная война: Бородино, Березина, Париж, а его формуляр мирный: _«По_выключении_указом_священного_Синода_от_24_мая_1810_года_из_духовного_звания_и_по_окончании_наук_в_Орловской_семинарии_вступил_в_Императорский_Московский_университет_в_число_своекоштных_студентов_и_в_оном_по_надлежащем_испытании_удостоен_в_1814_году_степени_кандидата_и_в_1816_–_магистра_нравственно-политического_отделения_наук»._
Формуляр мирный, но повеление императора коменданту Петропавловской крепости сурово: «присылаемого Семенова содержать на гауптвахте, где угодно, но строго содержа».
– В чем заключалась ваша обязанность по обществу и какое оказывали вы содействие в предприятии оного? – задавали ему вопросы следователи.
Из задуманного не исполнено ничего, а погибель вот она – только сознайся:
– В случае первой удачи что предполагалось употребить противу священных особ царствующей фамилии?
Он молчал три месяца.
«Титулярного советника Семенова заковать и содержать на хлебе и воде», – поступает в крепость повеление императора.
Друзья стараются в преуменьшении его значимости в делах:
– Отношение Семенова к обществу совершенно различно от прочих. Был связан с членами общества узами благодарности за оказанные ему услуги по бедному состоянию, он не мог отказаться от участия в содействии к цели оного, – пояснял комиссии князь Оболенский. – Он в течение восьмилетнего со мной знакомства единым жалованьем своим содержал мать, брата и все огромное семейство... Степан Михайлович преуспел в службе: в 1819 году из университета переведен в Департамент духовных дел, через год становится столоначальником, исполняет секретные поручения государя, удостаивается ордена Анны 3 степени, переводится в Гражданскую канцелярию Московского генерал- губернатора.
Барон Штейнгейль в объяснительной записке свидетельствует:
«...Вот точные слова его при разговоре со мной в Москве: «Да если правда, как говорят, что у некоторых взяты бумаги, то доберутся и до меня, потому что я... был секретарем всех этих тайных обществ: Союза Благоденствия – и мало ли их там было!». Эти последние слова он сказал смеючись, точно в том тоне, как обычно говорится при воспоминаниях минувших происшествий юности».
Он начал говорить, когда Следственной комиссии о нем стало известно все через показания других.
В апреле государь повелел:
– Титулярного советника Семенова расковать.
А в июне того же 1826-го:
– Семенова, продержав еще четыре месяца в крепости, от- править в Сибирь на службу, но без повышения чина.
IV
_«Действительный_статский_советник_фон_Фок_честь_имеет_ответствовать_на_записку,_что_15_июня_прошлого_года_предписано_было_господину_генерал-губернатору_Западной_Сибири_в_силу_высочайшего_повеления_определить_титулярного_советника_Степана_Семенова_на_службу_в_Сибирь_по_собственному_своему_усмотрению._Ответа_по_сему_предмету_не_получено_и_неизвестно,_в_которой_из_подведомственных_ему_губерний_он_поместил_Семенова»._
Это 1827 год.
1 февраля омским областным начальником Семенов назначен на должность окружного судьи в Усть-Каменогорск – далеко вверх по Иртышу, в степь. Она недавно разделена на округа во главе с ага-султанами.
Ага-султан – старший султан. Какому бию не хочется стать старшим?
– Сереке из простолюдинов сделали ханом! – распаляют они друг друга в белых юртах. – Надо вытащить его из чужого седла!
И мстят барымтой – угоном табунов выскочки.
Ага-султан при стечении народа кричит угонщику:
– Эй, Мынжасар, происходящий из безухих, верни мои табуны!
Но Мынжасар спокоен, не моргнет глазом:
– Из мира ушли прежние люди, он стал скуден на хороших людей. Ты говоришь о нашем, мы расскажем о твоем происхождении: Жарлыгап, твой родоначальник был раб, выигранный в бабки!
Закипает гордая кровь – в ход идут ножи, пики, сабли.
К месту службы Степан Михайлович приехал не судьей – канцеляристом: генерал-губернатор, узнав о его назначении, выговорил областному начальнику:
– Семенов послан в Сибирь в наказание, а наказание не иначе облегчается, как по заслугам.
V
Летом восемьсот девятого в Россию прибывает всемирная известность барон Гумбольдт, естествоиспытатель. Его влекут Урал, Сибирь и Алтай. Петербург указует Омску: приставить к барону Гумбольдту сопровождающего из чиновников, знающих французский либо немецкий языки...
– Ваше Величество, не поручайте мне управление краем, – упрашивал царя генерал-лейтенант де Сен-Лоран, назначенный на должность Омского областного начальника. – Не имею познаний по части гражданской администрации.
Император не внимал доводам:
– Василий Иванович! Я тоже командовал дивизией, когда вступил на престол, и могу сказать, что не хуже другого управляю государством, поверь, что наша военная часть мудрее всякой другой.
Старый генерал сдался. Но чиновники в Омске – кто не годился в помощники, кто не хотел годиться. Он тщился приблизить их, устраивал званые ужины, но канцелярское отродье только вводило его в конфуз:
– Изнуждались в нитку, не откажите в щедротах...
– ...поминаючи божественное писание, яко дающего рука не оскудеет...
Получив указание из столицы, Сен-Лоран воздает хвалу Господу и себе – не отступился в поисках помощников, наткнулся на формуляр Семенова: в семинарии учился различным языкам, философии, истории и другим наукам, в университете - тем и другим, а также государственному хозяйству.
– Государственному хозяйству! – воскликнул он и повелел вернуть Семенова в Омск.
– Он под надзором полиции! – напомнил шепотом канцелярист.
– А теперь под моим будет! – урезонил оного генерал.
VI
У Гумбольдта знакомств – по всему свету, но он, похоже, знает, о ком вспоминать:
– Тургенев рассказывал мне в Париже о временах своего студенчества. Особенно часто – об университетском театре.
– Я тоже играл в нем роли, – отвечал Семенов. – А до меня – Грибоедов, до нас с Грибоедовым – Жуковский.
– О! – восторгался барон.
Тургенев – один из первых основателей тайных обществ в России. Заочно приговорен к вечной каторге, но не спешит к приуготовленным ему кандалам и тачке. На парижских приемах защищается от любопытства дам русским юмором:
– Сорок недель в тюрьме сидел, два года на виселице висел. Семенов с Тургеневым разошелся в университете годами: поступил тогда, когда Николай Иванович уехал в Геттингенский. Встретились в Петербурге – он ввел их в другой театр.
Степь колышет белесые ковыли, зеленые березняки придвигает, стелет голубые озера, а все нет ей конца: все синеют и синеют даль и небо, все – Россия. И состоящий в свите всемирной известности крепостной Демидовых инженер Фотий Швецов, окончивший высшую горную школу в Париже, – тоже Россия.
Экспедиция числом подвод, экипажей, сопровождающих лиц – будто выезд августейшего лица. Города встречают ее оркестрами, балами. Фейерверками, торжественными заседаниями - тем, к чему барон равнодушен.
Он, шестидесятилетний Гумбольдт, пятьдесят три раза переправлялся через различные реки, только через Иртыш – восемь раз, два раза через Обь, проехал четырнадцать тысяч пятьсот верст, сменил 12244 лошади. И предстал пред всероссийским Его Величеством с восхищенным рассказом о красоте Сибири, об европейски образованных людях, живущих там...
– Кто сопровождал Гумбольдта? – спросили из Петербурга.
– Семенов, из причастных к делу 14 декабря, – ответили из Омска.
– Употреблять в службу в отдаленном месте без права вы- езда! – повелели.
VII
Сен-Лорен не успел выполнить столичного повеления – при объезде области умер внезапною смертью. Само собой вышло, что Степан Михайлович вступил в исполнение его обязанностей...
В Третье отделение полетели доносы:
– Он вредным своим умом и хитрыми происками снискал общую благосклонность...
– Он подобрал себе шайку областных чиновников и уже несколько месяцев действует самостоятельно.
Воспреемника не было долго.
Он появился, и Степан Михайлович отправился в отдаленное место – в город Туринск: не к югу от Омска, но к западу.
Один городничий, четыре квартальных надзирателя, заплечный мастер. Шлагбаум при въезде, караульни при магазейнах, две будки – по числу будочников.
В далекие времена на этом месте стоял Епанчин-юрт – столица остяцкого князя Епанзы. Ермак Тимофеев разогнал его войско, вошел в городок, а потом спалил в устрашение. Вокруг непроходимые болота, дремучие леса.
Неделями, месяцами у Семенова нет дел: коротает время за Туринскими хрониками. «В 1793 году по необъявлению капитала из купеческого сословия исключены 26 из 59 купцов... В 1803 в уезде жило 953 человек посадского населения, 9239 крестьян мужского пола, 18433 ямщика...». Такая планида.
И все-таки судьба благосклонна к нему – мог бы быть много дальше мест, в коих обитал ныне. Следственная комиссия располагала увлекательным документом: _«Когда_вы_получите_сие_письмо,_все_будет_решено._Мы_всякий_день_вместе_у_Трубецкого_и_много_работаем._Нас_здесь_60_членов._Мы_уверены_в_1000_солдатах,_коим_внушено,_что_присяга,_данная_императору_Константину_Павловичу,_свято_должна_наблюдаться._Случай_удобен:_ежели_мы_ничего_не_предпримем,_то_заслужим_во_всей_силе_имя_подлецов!_..._Прощай,_вздохни_о_нас,_если..._Успех_в_руках_Бога!»._
Письмо Степану Михайловичу в Москву писал из декабрьского Петербурга Иван Иванович Пущин.
VIII
У Степана Михайловича новая должность. И новый чин – коллежский асессор восьмого класса, причисляющий к дворянскому сословию.
«В Омске дружеское свидание со Степаном Михайловичем. После ужасной бесконечной разлуки не было конца разговорам – он теперь занимает хорошее место, но трудно ему, бедному, бороться со злом, которого на земле очень, очень много. Непременно просил дружески обнять тебя: он почти не переменился, та же спокойная веселая наружность, кое-где проглядывает белый волос, но вид еще молод. Жалуется на прежние свои недуги, а я его уверяю, что он совершенно здоров. Трудится сколько может и весьма полезен...».
У друзей Степана Михайловича кончаются каторжные сроки. Они разъезжаются по разным городам и весям Сибири. Это письмо – тоже руки Ивана Ивановича, но уже из Туринска, оставшемуся в прежних местах Оболенскому.
О молодости Степана Михайловича – преувеличение: ему пятьдесят. А место хорошее – столоначальник Главного Управления Сибири. Уместной воспринимается на мундире Анна 3 класса, не то, что в Туринске. «Широк в плечах, да залез в лузу!» – подкладывали ему там на стол записочку господа канцеляристы.
– Вы вступаете в разговор и понимаете инородцев, – разговаривал с ним генерал-губернатор, глядя в формуляр, – поэтому я назначаю вас советником в пограничное управление сибирских киргизов...
В 1713 году императрица Анна Иоанновна подписала грамоту о принятии в подданство России хана Младшего жуза Абулхаира – великая степь припадала к великому соседу, ища спасения и защиты от джунгар: их постоянные набеги обескровливали, опустошали землю.
Прежде с просьбою о принятии обращался к Петру Первому Тауке-хан. Но государь вел войну со шведами, не мог отвлечься для других дел. Актабан Шубурында – Всенародное Горе (застигнутые врасплох набегом калмыцкой конницы почти все казахские роды, оставив земли, скот, юрты со всем имуществом, бежали на север) – принудило опять обратиться за русской помощью.
Советник Семенов выезжает в степь.
– Во времени подождать – у Бога есть что подать, – в давнем Усть-Каменогорске напоминает ему о прошлом квартирный хозяин.
– Есть что, – соглашается он с хозяином, – а как у вас?!
Степь третий год исходит кровью восстания: Внутренний жуз пошел за Исатаем Таймановым против биев и хана.
– У нас так, – отвечает казах-хозяин и звонит в колокольчик.
Входит сын степи с домброй, раскланивается, усаживается на пол. Высокий голос заполняет пространство комнаты:
_Как_я_хотел,_свой_меч_обнажив,_
_Груды_увидеть_мертвых_голов..._
IX
Он осторожен даже в двух-трех словах, не читаем его почерк: меленький, замысловатый. Он сжигает письма друзей, со своими про- сит поступать так же. Над ним подтрунивают.
Кучумово городище в двадцати верстах от Тобольска: высокие кедры, высокий берег.
– Ты эвот ее, эвот, – наставляет непьющий Иван Иванович кулинара, мол, надо бить бутылку ладонью по донышку. Поворачивается к соседям фон Визину да Семенову.
– Сей прием издревле употребляется, дабы пробка исшла и внутренность винную обнаружила для беспрепятственного оного нектара потребления желающими.
– Вот оно как! – восхищены желающие. – Что значит Лицей! Широкий ковер разостлан на поляне, расставлены яства и пития.
Солнце в блеклой синеве июльского неба потихоньку поднимается выше, мужские и женские голоса перекликаются в праздничном лесу. Фон Визин гурман, от вдохновенного стола не отнимешь. Ему сегодня исполняется шестьдесят два. Он выехал сюда всем двором: повар, няньки. Воспитанницы, их подруги и дорогие гости, среди них особенно дорогой Иван Иванович Пущин, потому что редкий: оказался в Тобольске случаем – едет лечиться в прежние места, в Восточную Сибирь.
Они все люди в возрасте: Семенову – шестьдесят. Политикуют.
– Что с нашими будет в Венгрии? – хочется знать Ивану Ивановичу.
– Революция должна победить, – уверен фон Визин. – Венгрия более чем Россия подготовлена для восприятия демократических свобод. Наши уйдут.
В давние годы Степан Михайлович о том же разговаривал в Москве со Штейнгейлем: Россия не готова к быстрому перевороту, внезапная свобода даст повод к безначалию, беспорядкам, неотвратимым бедствиям.
Они в тех же, что и десятилетия назад, заботах: почему в упадке святорусская земля, почему одиноко в ее пределах здравому человеку?
– Наверное, не тому Богу молимся, который милует...
– ...тому, который карает? Застолье шумно и долго.
Он незаметно уходит на берег, стоит над Иртышом в неизменном строгом мундире – аккуратный, седой, спокойный.
Сквозь нынешние голоса проходят и окружают его голоса из прошлого.
Правительственные войска в степени теснят повстанцев, они поодиночке разбегаются по аулам.
Квартирный хозяин поднимает взгляд над столом:
– Человек возвращается туда, где родился, пес – туда, где был сыт.
А в углу звучит домбра:
_Тяжек_рабства_позорный_плен!_
_Оскорбляют_отца_и_мать._
_По_лбу_бьют_коня_подо_мной_–_
_Шлю_проклятья_жизни_такой._
На Севере, в низовьях Оби, в тот год с ватагой ненцев и остяков водил кровавый хоровод Ваули Пиеттомин.
Воспоминания кольнули давней обидой: и двух недель не прошло службы его в управлении сибирских киргизов, как ему предписывается немедленно выехать в Тобольск – к новому месту службы.
Князь Горчаков письменно наставляет Тобольского губернатора: «При первом случае отступления его от порядка или когда что в поведении его замечено будет, доносить непременно и немедля и в случае надобности доносить об его поведении непосредственно мне. Затем ни по каким делам не командировать его в округа».
Что так напугало и ожесточило генерал-губернатора?!
«Бир аллага аян-ды! – говорит он самому себе. – Все известно одному создателю.»
– Степан Михайлович необыкновенный человек, – разговаривают о нем за столом.
– Мы все чем-то обязаны Степану Михайловичу...
«Мы все люди замечательные, – думает он, слыша. – Но почему мы здесь?»
Х
Он, строгий, ходил по тобольским улицам: в управлении строго спрашивал службу, но был ровен со всеми, доброжелателен. Круг частной жизни его ограничивался старыми знакомствами. Зайдет к Свистуновым, полюбуется их малыми детьми; в который раз признается Петру Николаевичу: когда тот, больной, сорокалетний, женился на семнадцатилетней Татьяне Александровне, ему, Семенову, ничего доброго в этом браке не виде- лось, а теперь он не может нарадоваться их счастью.
Зайдет к Анненковым, зайдет к Вольфу, дорогому доктору (он в 1814 году закончил Московскую медико-хирургическую академию).
– Как это нам в Москве не удалось встретиться?! – в который раз спросит Фердинанда Богдановича.
– Потому что всякая встреча на пороге нехороша, – в который раз услышит в ответ.
Он умер 9 июня 1852 года. Похороны состоялись двенадцатого. «...Смерть Степана Михайловича уменьшила ваш круг, мы о нем тоже поплакали», – из Иркутска написал фон Визину Трубецкой.