ТИМОФЕЙ КОРУШИН{22}


Куда он канул? Азимут ветров

Увел ли вновь - в земные страсти, войны?

Иль коммунизм как лучший из миров,

Примерив к людям, понял - недостойны...

Николай Денисов

Русские Боги - великие Боги,

Они вернутся и отомстят.

Русский Иван





1

Вчера еще верная трону,
Россия держалась.
И вот В губерниях плачут иконы,
Холера и тиф у ворот.
Повержены русские боги,
Погибель царит на земле.
И резники в кожанках строгих
Свежуют гешефты в Кремле.
Швейцарской породы и масти,
Наёмники банков и касс,
Строгают декреты о счастье,
Народных доверчивых масс.
А в копоть уездных ревкомов,
В полуночный скрип половиц,
Депеши, черней чернозема,
Летят из обеих столиц.
«Товарищи, в Питере голод,
В Москве саботаж и разбой.
Прошу телеграмму Свердлова
Задачей считать боевой!» -
Приказ председателя краток,
И в точку ближайшую бьёт.
В сибирских амбарах богатых
Зерна еще - на год вперед!
И нужно наладить движенье,
И хлеб голодающим дать.
Коммуна - ведь это сраженье,
В котором нельзя отступать!
Желты от махры комиссары,
Слипаются веки - невмочь.
Пожаром, всемирным и ярым,
Грозит большевистская ночь.
То ль месяца серпик желтеет,
То ль ножичек вынул бандит?!
Ответный огонь трехлинеек
По всем направленьям гвоздит.
И ветер и вьюга-кликуша
Псалмы панихидные вьют.
Но пишет воззванье Корушин,
Кинжально стучит «Ундервуд»!
Свинцовая очередь строчек.
Заглавная тема одна.
Он верит: крестьян и рабочих
Сплотит и поднимет она!
И дымно в ревкоме, и чадно,
Бодрит кипяточек крутой.
Фонарь на углу Плац-Парадной
Стоит, будто знак запятой.
Сугробы в полуночи серы,
А светлая жизнь далека.
Но сколько неистовой веры
Во взоре, в душе паренька!
Темнеет на улочке ближней
Лавчонок купеческих ряд.
В одной из них
                 в дружестве книжном
И Гоголь и Пушкин не спят.
Давно ль деревенским мальчишкой
Он к ним приезжал. И не раз!
И батька «за книжки сынишке»
Отдать был рубашку горазд.
Давно ли степною дорожкой
Домой торопили гнедка!
И жизнь представлялась Тимошке
Нечитанной книжкой - пока...




2

-Ограбили нас, обмишурили,
Покруче татаро-монгол! -
Торговец Захаров нахмуренно,
Приняв деревенского шурина,
За блинный усаживал стол. -
-  Послушай, Зарубин, послушай,
Коммуна житья не даёт.
Какой-то товарищ Корушин,
Ни ваш ли, туды его в душу,
Статейками мутит народ?!
Убили нас, паря, убили,
Вогнали в разор и долги.
Явились, прикладами сбили
На хлебных амбарах замки.
До зернышка взяли, до крошки!
И он же нацеливал... о-он!
-  Корушин?
                Который?
                              Тимошка?
Да, знаю, он наш балабон.
-  А слышь-ка, имеет медали,
С Брусиловым был, говорит.
В полку ему унтера дали...
-  Теперь на жидов унтерит!
Изменщик!
               Измену пришили.
Вдругорядь взялись за блины.
Застряв на «жидовском режиме»,
Плеснули еще в стаканы.
Эсерам подбросили жару:
«Такие ж-иудина кровь!»
Нездешнюю Цеткину Клару -
Решили не трогать...
                              И вновь:
«Поляки...», «татаро - монголы...»,
«Распутин...», «изломы судьбы...»
И долго - на образ Николы -
Крестили двуперстием лбы.




3

Весна на дворе. Удивительный
Березовый райский покой!
В такую бы пору - к родителям
В село на денечек какой!
Помочь по хозяйству прибраться,
А после - окопной душе
Позволить еще отоспаться
В каком-нибудь рай-шалаше.
Конечно, сходить на вечёрки,
Как раньше - гармонь у плеча,
С Георгием на гимнастерке,
Приладить и бант кумача.
И пусть разведут тары-бары,
И спорить зачнут мужики...
Тут вскрик паровозного пара
И флаг, пламенеющий яро,
Взметнулись, мечтам вопреки.
И над митинговой платформой,
Где речь говорил Тимофей,
Повеяло хлебушком черным,
Дорогой знакомою торной
В разливе ковыльных степей.
Два дня торопились, две ночи,
Грузили - к вагону вагон.
На помощь голодным рабочим, -
Курьерским, ответственным,
                                    срочным! -
Ишим провожал эшелон.
Пыхтел паровоз и утробно
Клубился избыточный пар.
И вдруг, ненавидящий, злобный
Почувствовал взгляд комиссар.
«Зарубин?.. Зарубин, конечно...»
- Ну, здравствуй! - сказал без затей, -
Сельчанину рады сердечно...
Ответно смолчал богатей.
В толпе отмолчаться не страшно.
Глаза - что свинец ко свинцу.
Мир новый и мир вчерашний
Стояли лицом к лицу!




4

Грошёва юдоль человека,
Коль часто и наотмашь бьёт.
Даешь! И пошел по сусекам
С метлой восемнадцатый год.
В упрямом пылу вдохновенья
Твердила комбедская рать:
«Коммуна - ведь это сраженье,
В котором нельзя отступать!»
А в отзвуках майского грома,
Пронзительно и незнакомо,
Иная крепилась судьба.
И как-то под стены ревкома
С реки докатилась пальба.
Не сабельным конным карьером,
А пешей атакою - в рост:
Шагали бомбисты-эсеры
Взрывать стратегический мост.
Последствия - либо - на - либо:
Расстрельное дело, а - вдруг! -
Тогда и Москве без Транссиба
И всем краснопузым - каюк!
Вмешалась ли вышняя сила,
Иль выдержал царский бетон?!
Направленным взрывом тротила
Плотвичек в реке оглушило
Да пару дремавших ворон.
Охрана держалась. И всё же,
Держась, полегли мужики.
«С колена», с позиции «лежа»,
Задействовав грязь бездорожья,
Ревком подоспел. И - в штыки!
Погибшим - звезда из фанеры,
И честь на скрижалях борьбы.
На паперть центрального сквера
Поставили - в красном! - гробы.
Не плача, могилу копали,
Трубач вдохновенно играл:
Героев земле предавали -
Под «Интернационал».




5

-  Бери, господин хороший!
-  Ну что за народец - сброд,
Почти задарма - галоши,
А он тебе - выкусь вот!
Торговка притворно плачет,
А зенки таращит зло:
-  Ему и носки - в придачу,
А он мне - наган в хайло!
Мужик не нахвалит дрожжи,
Другой, что здоровьем плох:
-  Берите, - канючит, - вожжи,
Пропал я - буланый сдох...
-  Меняю на пуд пшеницы
Трофейные сапоги...
Уездная град-столица
Как раньше, вела торги.
Шныряли в хламье сиротском
Патлатые пацаны.
Бушлаты братишек флотских
Менялись на зипуны.
Дремали числом немалым,
Не дай-то бог, до поры! -
Крестьянского арсенала
Разбойнички-топоры.
Верблюд - экземпляр печальный,
Бесхозный, не знамо чей,
И стайка потенциальных
Безжалостных басмачей.
Потрепанная, как парус,
Неузнанная пока,
Тень Гамлета...
Нострадамус...
(Тут автор загнул слегка!)
Копеечный люд - военный...
Захаров - купец почтенный -
Кривой посошок в руке.
В кепчонке «обнаковенной»,
И траченом пиджаке.
Кипел:
-Довели до точки,
Не знаешь, как встать с колен!
Похоже, еще цветочки...
По мне-хоть снимай порточки,
И - жги в бусурманский плен!
- Милейший,
Не вижу смысла,
Опо-о-мнятся мужички... -
И сузились ненавистно
За тонким пенсне зрачки.




6

Заря заливала избенку,
И радостно было вдвойне
Смотреть на родную сестренку:
Она улыбалась во сне.
Он думал опять о прекрасных,
О славных, о будущих днях,
Грядущих - под знаменем красным,
В каких-то чудесных огнях.
О счастье, которого ради
На Зимний ходил в октябре.
А солнышко вниз по ограде
Катилось навстречу жаре.
Катилось, катилось, катилось
И, радостно встав на дыбы,
За прочный упор зацепилось,
За церковь, за крепь городьбы.
А тут вся округа - домашне,
Сойдясь, гомонила о важном,
Не очень усердно крестясь,
Ждала, будто дождика пашня,
Что скажет уездная власть!
Сказал Тимофей:
-  Крестьяне!
Крещен я, известно вам,
Но в красное верю знамя,
И жизнь за него отдам.
Дворян уже песня спета,
Настал мироедов час!
Поймите, что власть Советов
Надолго. Она-для вас...
Толпа промолчала.
И с визгом
Зарубин взорлил:
-  Мужики!
Он брешет...
Убить коммуниста!
-  Убьём! - стервенели сынки.
И - ринулись.
Ахнули бабы.
Корушин - за маузер: - Ну!
Давай! Тут и ляжете, гады! -
И выстрел прошил тишину.
Ушел он под облако. Стыла
Густая небесная синь.
-  Сейчас я топориком с тыла!
-  Сквитаемся враз. И - аминь! -
Ярились Зарубины. Меркли
Окрестности. Вопли и рёв.
С горячего купола церкви
Скатилась шрапнель Воробьёв.
А вскоре на небе багряно
Пластал предзакатный пожар.
Вороны орали над рямом,-
Туда отступил комиссар.
Орали вороны, кружили,
Как будто они заодно
С врагами, что рям обложили,
Кричали: «Убьём все равно!»
Искусанный гнусом, под утро,
Когда уж калитки скрипят,
Он выполз. Роса перламутром
Цвела. И - нигде «зарубят».
С версту он прополз через поле,
Таился в кустах тальника,
Скитался по займищам. Воля!
Не знал, что так воля сладка!
Вот город. И галки на храме.
А там уж-свои. И вот-вот...
А там белочехи штыками
Сверкали. И бил пулемет.




* * *

Сюжетные поиски слова
Щедрей на родной стороне.
Я снова в своем Окунёво,
Гощу и хожу по родне.
Кого-то на свете уж нету,
А кто лишь явился на свет.
В белёных простенках портреты, -
Всё больше из дедовских лет.
Обычные русские люди...
-  А этот, прости уж меня, -
Спросил я у бабки, -
-  Кто будет?
Сказала:
-Да наша родня! -
Тимоша! - добавила с жаром. -
Он с красными знался. Беда...
-  Я знаю, он был комиссаром. 
Потом? Неужель-ни следа?
-  Потом? Обожди, погоди же!
Стара я, всё жалюсь врачам...
Серьёзный он был
И, как ты же,
О чем-то писал по ночам.
В нужде они, помнится, жили,
И эти - убивцы, рвачи,
Зарубины, их не любили!-
Текло откровенье с печи...

С зарёю расцветились пожни,
И я в эту росную рань
Умчал по делам неотложным
В московскую тьмутаракань.
Там скопища нежити всякой
Явил либеральный синдром.
И всякий «зарубин-писака»
Клевал Тимофея - пером.
А он, непривычный к халтуре,
И так ненавидящий тьму,
Не мог отвечать и в натуре
По морде влепить кой-кому.
Клевали и справа и слева,
Пока был у них перевес.
И я - перманентное дело! -
С поганцами в драку полез.
В горячем пылу вдохновенья
Скликал я надежную рать:
«Россия - ведь это сраженье,
В котором нельзя отступать!»
Что деялось, Господи Боже!
Бросало, бурлило, несло,
С бесовскою злобой тревожа, -
Что с кровью в эпоху вросло.
У многих поехали крыши,
А я в себе чувствовал - жесть.
И все, что рассказывал выше,
Не дрогнув, оставил, как есть.
А в прессе пластались «оценки»,
Легко назначалась «вина».
В журнально-газетном застенке
Был спрос с Тимофея - сполна.
За все отчитали уроды,
И всяк свою кривду качал,
Мол, не дал он «счастья народу».
Какому? Кагал умолчал.
И то, что вершили страною
Две силы - на стыке времен,
Что с русскою был, не с иною,
Масонскою гвардией, он.

Да, жаль, обрывается рано
Цепочка судьбы непростой.
Подробности в недрах Гохрана
Отрыл я, как клад золотой.
А был он известной фигурой
Сибирской родной стороны.
Труды его - в книгах, в брошюрах,
Небесного света полны!
И, правду досказывать если,
Он, в те «золотые года», -
Не минул троцкистских репрессий,
Весь цвет вырубали тогда:
Крестьян, офицеров, рабочих,
Дающих истории ход,
Таланты от Бога. И прочий
Наследственный русский народ.

                                          1971-2013 гг.





comments


Комментарии





22


Тимофей Данилович Корушин - реальный прототип поэмы. Двадцатитрехлетним парнем в 1918 году он был в составе перво¬го красного Ревкома в сибирском городке Ишим. Уездный комиссар печати и народного образования. Одна из улиц Ишима носит сегодня имя Тимофея Корушина.