Иван Ермаков
Н. М. Ольков




ИВАН ЕРМАКОВ. СТРАНИЦЫ БИОГРАФИИ И ТВОРЧЕСТВА

К 90-летию со дня рождения И.М. Ермакова





ТЕХНИЧЕСКАЯ СТРАНИЦА


ББК 63.3

О-56



Ольков Н. М. Иван Ермаков. Страницы биографии и творчества. – Шадринск: Изд-во 0ГУГ1 «Шадринский Дом Печати», 2012. – 56 с.+ 12 с. вкл.



Сердечная благодарность автора и родственников И.М. Ермакова тюменскому предпринимателю ОЛЕГУ ВЯЧЕСЛАВОВИЧУ ЛЕВДИКУ за неожиданную финансовую поддержку издания этой книжки.



Автор еще раз благодарит Антонину Пантелеевну Ермакову за удивительные рассказы об Иване Михайловиче, за предоставленные фотографии и рукописи писателя.



Отдельная благодарность Надежде Васильевне Колобовой, занимающейся в областной научной библиотеке краеведением.



© Ольков Н. М., 2012



ISBN 978-5-7142-1471-4




Я ЕМУ ОЧЕНЬ ОБЯЗАН


Судьба отвела ему для творчества даже меньше двух десятков лет, хотя он бы возразил: больше, любезный биограф, ведь творчество зарождалось в родной деревне Михайловке, когда вслушивался и изумлялся простой и образной народной речи; оно развивалось в каждодневном общении с мамой Анной Михайловной, женщиной не образованной, но мудрой и острой на язык; оно переполняло душу и тело в штурмовых атаках моей многострадальной роты, входило в разум и сердце с удушливым чадом пожарищ, с запахом почки на израненном дереве, с осколком круповской безжалостной стали. Имея семь классов деревенской школы, он поднял свой талант на самый высокий уровень русской советской литературы. Его книги издавались каждый год: Тюмень, Свердловск, Новосибирск, Москва, тиражи – сотни тысяч, ежегодно по несколько публикаций в журналах и ежемесячно – в газетах, на радио и телевидении.

Он ушел в 1974 году, едва отпраздновав пятьдесят. Судьба всегда жестока к русским талантам. Теперь книги его издаются редко, в десять лет по одной. Иные времена, иные вкусы. Да и в литературных авторитетах произошли перемены, которыми впору психологам заниматься. 27 января 2014 года Ивану Михайловичу Ермакову исполнится девяносто. Издание этой книжечки не только возвращение вечного долга, скромная благодарность человека, которого когда-то на литературную стезю подтолкнул опытный писатель, но и способ обратиться к писательской, художественной общественности, к властям, наконец – снизойдите! Многотомниками издаются ныне здравствующие – так найдите же и для него толику, пусть появятся на наших полках его искрометные сказы, из которых когда-то отведали все мы, и признанные, и стоящие на обочине пыльной литературной дороги. И по которым, сам того не ведая, душевно тоскует русский читатель, одуревший от печатной преснятины и родовой памятью знающий, что есть где-то спасительный источник...



    Николай Ольков




«СЛОВА ЭТИ НАРОДНЫЕ, ВЕРНЕЕ – РУССКИЕ – ВНУТРИ МЕНЯ...»




    Иван Ермаков

Пока шел по тюменской улице Республики к заветному ермаковскому дому, вспоминал: первый и единственный пока раз находил подъезд и поднимался по этой лестнице сорок лет назад. Наверное, дверь открыла, как и сейчас, Антонина Пантелеевна, совсем молодая, а пригласивший меня писатель Иван Ермаков встретил у порога своего маленького кабинета. Весь тот разговор я приведу в этой книжке, потому что такое не забывается. Сегодня встречает одна Антонина Пантелеевна, с которой познакомились вторично в 2004 году, в январе, когда Казанка отмечала 80-летие земляка. Потом целый год уточняли, а надо ли встречаться ради именно такого разговора, и когда найти время, чтобы быть здоровой, и чтобы на даче никакой неотложной работы не было, чтобы вообще с духом собраться вспоминать Ивана Михайловича, 23 года жизни с ним и уже почти сорок без него.

Это странно, но так получилось: мы и о писателе Ермакове немногое знаем, а о жене его и совсем ничего. Бросит иной мемуарист неловкую фразу, нимало не заботясь, а чем она отзовется, и опять безмолвие. А ведь это она, Тоня, Антонина, Антонина Пантелеевна переписывала набело не особо каллиграфический почерк писателя, она родила ему детей, она щи и пироги метала на стол, когда в гости к «князю сибирскому» закатывалась бесцеремонная писательская публика. Наконец, она закрыла ему глаза, когда истерзанное сердце остановилось посреди безлюдного дачного поселка.

Антонина Пантелеевна, наверное, впервые вспоминает свою личную жизнь:

– Родилась я в деревне Сумное, это где-то недалеко от Ильинки Казанского района, в 1927 году. Так что исполняется 85 лет.

– КОГДА ИСПОЛНЯЕТСЯ?

– Да можно сказать, что сегодня.

– АНТОНИНА ПАНТЕЛЕЕВНА, ТОГДА С ЮБИЛЕЕМ ВАС, СИЛ И ЗДОРОВЬЯ!

– Да полно об этом. Семья наша Мячкиных была крепкая, большая, держали коров и лошадей, взрослые работали. Детей было восемь. Когда стали создавать колхозы и вычислять кулаков, мы попали в список. И все потому, что у отца была ветрянка мельница, досталась по наследству. Хлеб он молол всем, никого не обижал оплатой, но все равно попали. Один наш родственник записался в коммунисты, стал каким-то начальником, из дома нас выселил.

– ПО-РОДСТВЕННОМУ?

– На ограде был пригон для скота, там мы и обитали. Вскоре дом наш сгорел, обвинили нас, хотя поджигать некому было, отца уже сослали. Но после Отечественной войны старший брат Иван признался, что они с ребятами играли и случайно подожгли. Наверное, это обвинение способствовало тому, чтобы нас сослали. Отправили в Петропавловск, маму и восемь ребятишек. Кто-то научил маму:

– Ты верни детей домой, ради них и тебя отпустят.

Мама отправила нас в Сумное, а с собой оставила грудного ребенка и восьмилетнюю дочь. Никто не пожалел маму, и ее пешком в колонне погнали на станцию. Восьмилетняя девочка несла младенца, а мама узел с вещами.

Нас из Сумного отправили к бабушке, кто она и где это было – не помню, мне было всего три года. Пришли с обыском, нужен хлеб. В подполье нашли с ведерко зерна какого-то пополам с землей, забрали, увели и старшего брата Алексея. Долго держали в тюрьме, потом отпустили, он в городе добрался до родственников, с голоду наелся и скончался от заворота кишок.

Мама попала в Вологду, везли их несколько семей. Начальник пересылки посмотрел документы и говорит:

– Вам можно домой возвращаться, за вами только вина в том, что молоко не сдавали и людей агитировали. За это ссылка не положена.

Какое молоко? У нас к тому времени и коров-то не было. Видно, в бумагах что-то напутали. Мама не поехала обратно, а стала хлопотать о детях. Не знаю, как, но нас четверых, Мишу, Ивана, Нюру и меня, отправили к маме, мы побывали в Петропавловской тюрьме, в Тюменской, в каких-то приютах, но через полтора года все-таки нашли маму Удивительно, что никто не потерялся, не умер, хотя время было очень тяжелое. Она уже искала отца. Нашла на Урале, на лесоповале, он каким-то образом договорился с начальством, приехал. Мама вспоминала, что под Вологдой крестьяне жили крепко, к ссыльным относились хорошо, ведь она нас всех содержала одна.

Отцу очень хотелось вернуться на родину, но знающие люди отсоветовали, и мы оказались в Абатском районе Тюменской области, в каком-то совхозе. Жили в плетеном сарае, благо, что лето. Видимо, родителям обещали какое-то жилье. Я ни на минуту не отставала от мамы, все боялась ее потерять, не ходила в ясли, все около нее. Это последствия детского страха. Директором совхоза был Жуков, хороший человек, наверное, отец доверил ему нашу историю. Однажды он приехал к отцу и сказал:

– Прибыли муж с женой, партийные, они вас узнали. Надо скорее уезжать.

Мы переехали в совхоз «Партизан», это было в 1933 году. Был отстроен дом, нас с семьей Ильиных, всего семнадцать человек, поселили в двух комнатах. Еще в одной комнате жили доярки молодые, а в четвертой была почта. Вот так жили. Потом отец купил свою избушку, баню в земле выкопали, огород был, стали обживаться.

Школа была плетеная и обмазана глиной, там мы учились. Окончила семь классов. Стала работать учетчицей, рядом с опытным бухгалтером кое-чему научилась, а когда женщина уехала домой в освобожденный район, я ее заменила. Старшая сестра Нюра вышла замуж за агронома, и его назначили директором совхоза имени Челюскинцев. Звали его Щербаков Дмитрий Герасимович. Они стали меня приглашать. Так я оказалась в Челюскинцах в 1949 году.

– КАК РАЗ В ЭТО ВРЕМЯ В МИХАЙЛОВКУ ВЕРНУЛСЯ ИВАН МИХАЙЛОВИЧ ЕРМАКОВ?

– Это позже. В Михайловке был колхоз. Мама его Анна Михайловна жила там. Иван Михайлович приехал на побывку из Эстонии, где он остался после демобилизации, в мае 1951 года. Приехал, потому что дедушка сильно болел, мать его вызвала. Как сейчас вижу его в плаще, в шляпе, с маленьким чемоданчиком. Здесь мы и встретились, стали дружить. Потом вдруг оказалось, что он обратно в Эстонию и не собирается. Иван стал работать заведующим клубом, кружки организовывал, набирал себе коллектив самодеятельности. И я ходила. А 21 августа мы поженились. Иван повез меня в Покровку, у него кругом знакомые были, нас быстро зарегистрировали.

– А ЖИЛИ В МИХАЙЛОВКЕ?

– Нет, нас пригласили Щербаковы, они нам отвели комнату. Потом Иван поехал в Тобольск учиться в культпросветучилище, а я осталась и уже без него родила дочку Светлану. Тогда пришлось перебраться к его маме в Михайловку. Свекровка Анна Михайловна водилась с ребенком, я ходила на работу. У нее еще было два сына, дошкольного возраста. Отец Ивана Михайловича погиб на фронте, погиб и младший брат, а Ивана только ранило.

– РАНЕНИЕ БЫЛО СЕРЬЕЗНОЕ?

– Ранение в голову, но его к тому же контузило. После госпиталя уже не воевал, был начальником лагеря военнопленных некоторое время.

– В ТОБОЛЬСКЕ ИВАН МИХАЙЛОВИЧ СКОЛЬКО ПРОУЧИЛСЯ?

– Он не окончил училище, так получилось, что никакого образования у него и не было

– НАВЕРНОЕ, НИКОМУ В ГОЛОВУ НЕ МОГЛО ПРИЙТИ СПРОСИТЬ У ЕРМАКОВА ДИПЛОМ, ВЫСШИЕ ЕГО АТТЕСТАТЫ – ЭТО ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЕ КНИГИ.

– Он на фронте писал стихи, рассказывал, что в госпитале эту тетрадку крысы изгрызли.

– В БИОГРАФИИ ИВАНА МИХАЙЛОВИЧА ФИГУРИРУЕТ КУКОЛЬНЫЙ ТЕАТР, ВРОДЕ ОН ДАЖЕ РАБОТАЛ В НЕМ.

– Да, после окончания семилетки он поехал в Омск и попал в кукольный театр, видимо, учился при театре. Потом вернулся домой, был уже женат, она была учительницей, звали Полиной. Конечно, я ее не знала. Ивана Михайловича забрали на фронт, Полина родила ребенка, но он жил недолго, и она уехала. Больше они не встречались.

– ВЫ МОЖЕТЕ ВСПОМНИТЬ НАЧАЛО ЕГО ЛИТЕРАТУРНОЙ РАБОТЫ? КАК ЭТО БЫЛО?

– Наверное, он пожил, повидал, навоевался, и тут пришло какое-то успокоение. Первый сказ он писал «Соколкова бригада». Машинки у него еще не было, я все от руки переписывала.

– А «ГОЛУБАЯ СТРЕКОЗКА» НЕ ВПЕРЕД БЫЛА НАПИСАНА?

– Нет, потом появились «Солдатские нескучалки». А со «Стрекозкой» так было. В Москве проходил конкурс, Иван Михайлович отправил рукопись туда. И получил предложение немедленно издать отдельной книгой[1 - Книга «Голубая стрекозка» вышла в московском издательстве «Советская Россия» в 1962 году.].

А когда написал новые сказы, поехал в Тюмень. В Союзе писателей тогда руководил Лагунов[2 - Лагунов Константин Яковлевич (1924-2001) – писатель, с 1963 по 1983 год руководил Тюменской писательской организацией.], Иван ему отдал рукописи, а сам лег в больницу, у него обострилась язва желудка. Месяц он пролежал, за это время Лагунов все прочитал и предложил Ивану переехать на жительство в Тюмень. Тогда же Иван Михайлович вступил в Союз писателей, это 1962 год.

– НО КАКОЕ-ТО ВРЕМЯ ВЫ ЖИЛИ В КАЗАНКЕ, Я НЕДАВНО ГОТОВИЛ БОЛЬШОЙ ОБЗОР РАЙОННОЙ ГАЗЕТЫ ЗА ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ, И НАХОДИЛ ИНФОРМАЦИЮ О ДИРЕКТОРЕ ДОМА КУЛЬТУРЫ ЕРМАКОВЕ.

– Да, мы жили в Казанке недолго, потом вернулись в Челюскинцы, он снова стал заведующим клубом. Но в казанский период Иван еще не писал. А вот тут начал. Нам дали квартиру в Михайловке, совхоз дом построил. Тогда и поехал Иван Михайлович в больницу, а заодно и к Лагунову. Вернулся через месяц уже с ключами от двухкомнатной квартиры. Говорил, что сам Щербина решил этот вопрос с жильем. Тогда секретарем обкома партии был Щербина[3 - Щербина Борис Евдокимович (1919-1990) – с 1961 по 1973 годы – первый секретарь Тюменского обкома КПСС].



Сейчас стало общим местом среди творческой интеллигенции выставлять себя противниками или хуже того – борцами с советской властью, это еще с большим остервенением делают те, кого власть и партия тетёшкали и умасливали. Вот и Ивана Михайловича Ермакова некоторые из нынешних совсем недавно пытались представить чуть ли не диссидентом. Мне это кажется большой глупостью, Ермаков самолично надрал бы уши за такие слова.

Он не был членом партии, он действительно не любил партийных чиновников, особенно тех из мелких, кто пристраивался к нему в воспитатели, посягая на творческую свободу Удивительно, но при всей неординарности характера писателя самые высокие партийные начальники области относились к нему уважительно. Иван Михайлович и сам бывал у Щербины на приемах, в частности, по поводу жилья.

Эту историю рассказал мне бывший первый секретарь Казанского райкома партии Василий Федорович Кныш, с ним, видимо, поделился сам Щербина. Пришел Ермаков на прием.

– Борис Евдокимович, ну, не дело же это: русский писатель, князь сибирский, а жилья приличного не имеет.

Щербина расспросил о работе, о новых книгах, а потом подвел итог:

– Иван Михайлович, ты бы поаккуратнее со спиртным, уж больно много вокруг этого разговоров. Мне же дать тебе квартиру – раз плюнуть.

И тут Ермаков поднялся, театрально, как он это мастерски делал, вскинул руку:

– Так плюньте же, Борис Евдокимович, плюньте!

Щербина чертыхнулся, рассмеялся, снял трубку и попросил городского начальника:

– У нас скоро дом сдается по Республике, зарезервируйте для писателя Ермакова трехкомнатную квартиру

Так появилась известная многим квартира над магазином «Родничок».



– Что-то такое было, он мне рассказывал, только это уже в другой раз, когда нам дали вот эту трехкомнатную квартиру. А первая на Немцова, 101, в центре города, напротив военкомат. Раньше был сад Шверника, теперь сквер Немцова. Дом четырехэтажный, его не видно с улицы Республики, построили газпромовское здание, он оказался во дворе.

– ИВАН МИХАЙЛОВИЧ ГОВОРИЛ С ВАМИ О ПИСАТЕЛЬСТВЕ? ОН ПРОШЕЛ ОГРОМНУЮ ЖИЗНЕННУЮ ШКОЛУ, МАТЕРИАЛ ДУШЕВНЫЙ НАКОПЛЕН С ИЗБЫТКОМ. КАК ОН САМ ОТНОСИЛСЯ К ТЯГЕ ПИСАТЕЛЬСКОЙ? ОЧЕНЬ СЕРЬЕЗНО ИЛИ ПОНАЧАЛУ ПРОСТО КАК К ЗАБАВЕ, УВЛЕЧЕНИЮ?

– Наверное, все пошло от матери, Анна Михайловна была очень интересным человеком, конечно, неграмотная, но речь удивительная, образная, народная. Иван и обличьем очень похож на мать.

– А МАМЫ КОГДА НЕ СТАЛО?

– Она пережила своего сына на двенадцать лет, жила потом на улице Мельникайте, ей, как вдове фронтовика и матери фронтовиков, дали отдельную квартиру. И хотя я еще два сына были младше Ивана, они тоже ушли из жизни. Анна Михайловна осталась одна, и я ее хоронила.

– ИВАН МИХАЙЛОВИЧ В ЯНВАРЕ 1974 ГОДА ОТМЕТИЛ ПЯТИДЕСЯТИЛЕТИЕ. УЖЕ БЫЛО ИЗДАНО ДВА ДЕСЯТКА КНИГ, И ПЛАНЫ БЫЛИ ОГРОМНЫЕ. КАК ОТПРАЗДНОВАЛИ ЮБИЛЕЙ?

– Вот в этой комнате накрыли столы, собрались родственники, его товарищи.

– Я ЗНАЛ ОТ СЕРЬЕЗНЫХ ЛЮДЕЙ, ЧТО ЩЕРБИНА ПРИКАЗАЛ ГОТОВИТЬ НАГРАДНЫЕ ДОКУМЕНТЫ НА ЕРМАКОВА В СВЯЗИ С ПЯТИДЕСЯТИЛЕТИЕМ. ЧТО ИЗМЕНИЛОСЬ?

– Щербину перевели в Москву, все отложили, потому что подсуетились определенные люди и положили в противовес его книгам милицейские протоколы. Тем и закончилось. Мы после отъезда Щербины в Москву высылали ему книжки Ермакова, видимо, он просил через Союз писателей. И Иван Михайлович очень уважительно к нему относился.

– БЫЛА ТАКАЯ ЛЕГЕНДА, ЧТО ЩЕРБИНА ДАЛ МИЛИЦИИ КОМАНДУ ЕРМАКОВА, В СЛУЧАЕ, ЕСЛИ ЧТО, ДОСТАВИТЬ ПРЯМО ДОМОЙ. БЫЛО ТАКОЕ?

– Не знаю, от Щербины пошло или по-другому, но начальник городской милиции именно так и делал.

– АНТОНИНА ПАНТЕЛЕЕВНА, ВОКРУГ ИМЕНИ ИВАНА МИХАЙЛОВИЧА ВСЕГДА БЫЛО МНОГО ДОМЫСЛОВ И ВЫМЫСЛОВ, САМЫЙ «ПОПУЛЯРНЫЙ» ИЗ НИХ – ЕГО ОТНОШЕНИЯ СО СПИРТНЫМ. НЕКОТОРЫЕ «ОКОЛОЛИТЕРАТУРНЫЕ» РЕБЯТА ХВАСТАЛИ СОВМЕСТНЫМИ ЗАСТОЛЬЯМИ, УТВЕРЖДАЛИ, ЧТО ЕРМАКОВ ПИШЕТ ТОЛЬКО «ПОД РЮМОЧКУ». ПРОСТИТЕ, Я САМ БЫЛ ВЫПИВАЮЩИМ ЧЕЛОВЕКОМ, ЗНАЮ, ЧТО В ТАКОМ ВИДЕ НИЧЕГО ПУТНОГО НЕ СДЕЛАЕШЬ. А ИВАН МИХАЙЛОВИЧ ПИСАЛ УДИВИТЕЛЬНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ, ВЫРАБОТАЛ СВОЙ, НЕПОВТОРИМЫЙ ЕРМАКОВСКИЙ СТИЛЬ, СОЗДАЛ УНИКАЛЬНЫЙ ЛИТЕРАТУРНО-НАРОДНЫЙ ЯЗЫК. НЕ МНОГО ЛИ ЗДЕСЬ НАВОРОЧЕНО ЛИШНЕГО, НУ, ЧЕСТНОЕ СЛОВО, В ГОЛОВЕ НЕ УКЛАДЫВАЕТСЯ: ТАКАЯ РАБОТОСПОСОБНОСТЬ – И ЭТИ СКЛОКИ...

– К сожалению, Иван Михайлович был склонен. Он и сам признавал, что все началось на фронте, с наркомовских ста грамм. Но, когда переехали в Тюмень и началась активная литературная работа, выпивки могли быть только периодическими. После Иван Михайлович садился за стол и работал.

– ДАВАЙТЕ ПРОИЗВЕДЕМ ПРОСТОЙ ПОДСЧЕТ. ИЗДАВАТЬ ЕРМАКОВА СТАЛИ В НАЧАЛЕ ШЕСТИДЕСЯТЫХ, ПРИ ЖИЗНИ ВЫШЛО ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ, ВОСЕМНАДЦАТЬ КНИГ, ВОТ ОНИ, СТОЯТ НА ПОЛКЕ. ЭТО ЧАЩЕ ПО ДВЕ КНИГИ В ГОД, ПРИЧЕМ, НИКАКОЙ ХАЛТУРЫ, ВСЕ СДЕЛАНО МАСТЕРОМ И НА ВЫСОКОМ ХУДОЖЕСТВЕННОМ УРОВНЕ. ТАКОЕ ТРЕБУЕТ ЕЖЕДНЕВНОЙ И КРОПОТЛИВОЙ РАБОТЫ.

– Прибавьте к этому газетные публикации, выступления на радио на телевидении. Его любили приглашать, потому что читал он свои произведения или рассказывал о встречах с читателями красиво, артистично.



Известие о смерти Ивана Михайловича было страшным. Я работал в то время редактором газеты в Казанке. После обеда на стол положили почту. «Тюменская правда», сухие строчки сообщения. Звоню секретарю райкома Аржиловскому, который хорошо знал писателя. Он согласен, надо немедленно выезжать. Тут же вызываю квартиру Лагунова. Дочь говорит, что его нет дома, но в тот же момент: «Минутку, он пришел».

– Константин Яковлевич, мы только что узнали. Когда похороны?

– Уже состоялись.

Я положил трубку. Подробности были неуместны.

Наша газета опубликовала печальное извещение. Я писал его и плакал в своем кабинете...

В 1980-е годы мне пришлось работать заведующим отделом культуры в Бердюжье. Это было время большого прорыва в сельской культуре, руководство поддерживало все наши инициативы и начинания. Тогда, в 1984 году, я впервые провел дни тюменской литературы в Бердюжском районе. Праздник получился, и мы организовывали такие встречи три года подряд. На них приезжали не только тюменские писатели и поэты, но и гости из соседних областей. К этим событиям я и приурочил присуждение литературной премии имени И. М. Ермакова тюменским писателям за наиболее интересные книги. Лауреатами премии стали Анатолий Васильев и Зот Тоболкин. Дипломы мы печатали в местной типографии, скромные 250 рублей вручались в конверте.



– Мы с ним были на даче. Перед этим месяц Иван пролежал в обкомовской больнице, жаловался на сердце и на голову. Пролечился, ему восстановили фронтовую инвалидность. И вот на даче... Он почему-то не хотел заводить дачу, предлагал купить домик в деревне, а тут я была против. И практически без его согласия дачу купила, он года три принципиально там не появлялся, а когда приехал, пожил немного, ему очень понравилось. Кое-что он своими руками отстроил. В тот день он утром встал, вижу, что недомогает. А мне к трем часам на работу, я в магазине «Родничок», на первом этаже нашего дома был такой продмаг, работала администратором. У нас рыба была с вечера свежая, Иван любил рыбу. Говорит, ты мне пожарь, а головы оставь, я уху сварю.

У меня цветов было много насажено, и у самого крыльца гладиолусы, вроде и не было желтых, а цветут все желтые. Иван Михайлович спрашивает:

- Почему у тебя цветы все желтые?

Я еще, помню, засмеялась:

– К разлуке, наверно, Ваня.

Еще он про огурцы говорил накануне:

– Надо собрать огурцы и посолить, я бы малосольненьких поел.

– Так сорви и посолим.

А он:

– Пусть они подрастут, потом, перед уходом, сорву...

Дача наша на Туре, река разлилась, принесло много разного мусора, и корней разных. Иван их собирал, сушил и ножичком фигурки любопытные выделывал. Они простые были и очень интересные, он все раздарил. Осталась одна, вот стоит в шкафу. К тому дню корней этих много было в углу за калиткой, тут он с ними и работал. Приехала на дачу Светлана, ночевала, и покажись отцу, что корней убыло:

– Светка их сожгла, что ли?

А меня как кто за язык дернул:

– Тебе куда их, не на тот же...

Вот так, одно к одному вязалось, что недоброе что- то будет. Я на работу собираюсь, а Ваня жалуется, что плохо с сердцем. И лекарств никаких нет. Побежала к соседу Попову, он дал таблеток, не помогают. И машин никаких нет, все уже уехали. Вижу, на соседний участок подходит машина, я побежала, говорю, что мужу плохо, прошу довести хоть до Казаровой, там медпункт. Он отвечает спокойно:

– Если он болеет, почему лекарства с собой не имеет? Мне ездить некогда, надо собирать малину.

Я умоляла, говорила, что помогу потом ягоду собрать – ни в какую не согласился. Тогда мы решили идти пешком, вышли на дорогу с дачи, Иван Михайлович остановился:

– Все, Тоня, я больше не могу, я падаю.

Я его подхватила на руки, он захрипел, ртом пошла пена. Ваня умер. И я еще пять часов сидела с ним. Ничего не помню. Потом подошла сторожиха дачная, я сходила на дачу, принесла простыни, укрыла его. Попов поехал в город сообщить. Приехала милиция, скорая помощь, милиционеры остановили грузовую машину, набросали в кузов березовых веток, положили Ивана Михайловича и повезли в морг. И я с ним. На Ване была рубашка розовая, я сама шила, брючки чистенькие. Я насмотрелась в морге на утопленников раздутых, на весь этот ужас, и закричала:

– Не дам! Не хочу, чтобы он тут был!

Мне предложили принести документ, что он недавно проходил лечение. Я во всем дачном, бегу в обкомовскую больницу, беру справку. А потом одумалась: что же я делаю? Иван Михайлович видный человек, скоропостижная смерть вызовет много всяких разговоров, чтобы избежать кривотолков, надо сделать все, как положено. И я отдала Ивана Михайловича патологоанатомам. Причина смерти – острая сердечная недостаточность.

– ДО ВАС НАВЕРНЯКА ДОХОДИЛИ СЛУХИ, ЧТО ЕРМАКОВ, ЯКОБЫ, УМЕР ЧУТЬ ЛИ НЕ ПОД ЗАБОРОМ, В ПЬЯНОМ ВИДЕ И ПРОЧАЯ ДРЯНЬ. ОДИН ПИСАТЕЛЬ ДАЖЕ ОПУБЛИКОВАЛ СВОИ ИЗМЫШЛЕНИЯ В ГАЗЕТЕ, ЧТО ВЫ ОСТАВИЛИ МУЖА НА АВТОБУСНОЙ ОСТАНОВКЕ, А САМИ УЕХАЛИ В ГОРОД.

– Кривотолков много гуляло, в том числе и эти. Но было так, как было. Он стал осторожнее в последнее время, юбилей провел скромно, о спиртном речи не было, к тому же месячное лечение в стационаре. Другое дело, что предыдущие годы подорвали здоровье, и сердце износилось раньше времени. Но Ваня не был глупым человеком, он жил, как мог, как хотел.

– ВЫ ИМЕЛИ ВОЗМОЖНОСТЬ НАБЛЮДАТЬ ТВОРЧЕСКИЙ ПРОЦЕСС. КАК РОЖДАЛИСЬ КНИГИ? ОН ПИСАЛ И РВАЛ ЧЕРНОВИКИ, ДЕЛАЛ ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАПИСИ? В ТИШИНЕ? ТЕХНОЛОГИЙ МНОГО, А КАК РОЖДАЛИСЬ КНИГИ ЕРМАКОВА?

– Ваня был изумительным рассказчиком. Иной раз дома станет что-то вспоминать, потом загорится, во вкус войдет, и такого наговорит, что диву даешься. Конечно, я поначалу не все понимала, бывало, спрошу:

– Ваня, это с тобой было?

А он засмеется:

– Не со мной. А может и со мной. Но непременно было.

Только потом я поняла, что он рассказывает будущие книги, сказы свои пробует на слушателе. А еще бывало, ляжет на спину в своем кабинете, руку за голову и молчит, думает. Спрошу, может что надо? Махнет рукой: не мешай! Когда он писал, конечно, тишина в квартире.

– ОБ ЭТОМ Я СЛЫШАЛ, ЧТО БЫЛА ТАКАЯ МАНЕРА У ИВАНА МИХАЙЛОВИЧА, КСТАТИ, РЕДКАЯ ДЛЯ ПИСАТЕЛЕЙ. МНОГИЕ СЧИТАЮТ, ЧТО РАССКАЗАЛ – ЗНАЧИТ, ЧТО-ТО УТРАТИЛ.

– Иван Михайлович часто говорил о ненаписанном так, как будто это уже готовая вещь.

Этим вводил в заблуждение. Зато, когда садился за стол, писал очень быстро. Я иногда скажу:

– Ты как будто детскую сказку переписываешь.

А он улыбнется:

– У меня, Тоня, в голове все давно готово, надо только на бумагу перенести.

– ОН КУРИЛ ВО ВРЕМЯ РАБОТЫ?

– Курил много, папиросы «Беломор». Иногда трубку, но это для фасона. За стол садился, когда в голове уже все готово было, вот тогда писал, не отрываясь.

Научился печатать на машинке, много правил, потом перепечатки. Но главная мысль для книги у него была уже решена.

– Я МНОГО СЛЫШАЛ О «ХРАМЕ НА КРОВИ», К СОЖАЛЕНИЮ, ИЗ ТРЕТЬИХ ИЛИ ПЯТЫХ УСТ. ЭТУ КНИГУ ИВАН МИХАЙЛОВИЧ ПЛАНИРОВАЛ НАПИСАТЬ ИЛИ УЖЕ ПИСАЛ?

– Мысль написать «Храм на крови» появилась у Ивана Михайловича после поездки под Ленинград, по местам, где воевал. Он вернулся сильно переменившимся. «Храм на крови» — это название у него возникло сразу. Он многое вспоминал. Но говорил, что эту книгу напишет последней, в конце жизни. И вдруг стал вспоминать все чаще, а потом стал писать. Я его отговаривала:

– Раз дал обет сделать эту книжку последней – не спеши, займись другой темой.

Но писать он продолжал. В Тюмени было какое- то писательское мероприятие, из «Сибирских огней»[4 - «Сибирские огни» – литературно-художественный журнал, издается в Новосибирске.] приехал товарищ, к сожалению, не помню его фамилию. Он остановился у нас, тут же вечерами собирались писатели, Шерман[5 - Шерман (Ананьев) Евгений Григорьевич (1983-1992)- писатель. С 1983 по 1992 год возглавлял Тюменское отделение союза писателей РСФСР.] жил в нашем доме на пятом этаже, он приходил. И Иван Михайлович рассказывал содержание «Храма на крови». Когда его не стало, позвонил этот товарищ из Новосибирска и просил прислать рукопись книги. Я говорю, что Иван Михайлович не написал такую книгу, товарищ чуть ли не возмущается:

– Как не написал, когда у вас в доме он нам всю ее пересказал!

Конечно, не будешь новому человеку объяснять, что такая манера была у Ермакова, он на слушателях обкатывал свои будущие книги. Но все-таки ту часть написанного я ему выслала, но это не было напечатано, хотя в газете «Тюменская правда» большой отрывок был опубликован.

– ИВАН МИХАЙЛОВИЧ ЧТО-ТО ГОВОРИЛ О ПЛАНАХ СВОЕЙ РАБОТЫ?

– Говорил. Вот «Храм на крови», это уже конкретно. Потом собирался написать о женщинах на жизненном материале моей и своей мамы, это было тоже окончательное решение. О враче лечебницы «Ахманка» Евдокиме Яковлевиче Яковлеве хотел написать, врач этот фронтовик. Ваня рассказывал, что из Германии офицеры слали посылки с барахлом, а этот инструменты медицинские и аппараты высылал и вез после демобилизации, потом все в этой лечебнице использовал. Ваня любил людей бескорыстных и честных.

– ПРОСТИТЕ, АНТОНИНА ПАНТЕЛЕЕВНА, ПРОШУ ВАС ВСПОМНИТЬ ПРОЩАНИЕ С ИВАНОМ МИХАЙЛОВИЧЕМ. ВЕДЬ Я ТАК И НЕ УСПЕЛ НА ПОХОРОНЫ.

– Прощание было в писательском доме на Осипенко, туда из Дома Советов перевели писателей[6 - Уточнение: на улице Осипенко было бюро пропаганды Союза писателей.]. Народу было очень много, хотя сообщение в газете появилось только в день похорон.

– Один писатель, якобы занимавшийся организацией похорон, опубликовал воспоминания, что обком партии запретил народное прощание, велено было «похоронить как простого советского человека».

– Это неправда. Хотя день был рабочий, люди шли и шли. Обком? Ничего не могу сказать, но Лагунов не сам по себе решил вопросы организации похорон, финансирования, все было согласовано. Непосредственно организацией занимался Шерман. Мы за свой счет организовали горячий обед в квартире, но и сюда до поздней ночи приходили знакомые и незнакомые люди, говорили, что только узнали о горе, только что узнали...

– ИВАН МИХАЙЛОВИЧ ВЕДЬ БЫЛ БЕСПАРТИЙНЫМ?

– Он в партию вступил на фронте, в самом начале службы.

Говорил потом, что мы знали: коммунистам пленным фашисты звезды на спинах вырезают, но нас это не пугало, мы пришли побеждать, а не в плен сдаваться. Когда уже командовал маршевой ротой, случилась со снабжением солдат накладка, Ермаков и пошумел, да, видно, крепко. Обошлось без трибунала, но из партии исключили. А тут как раз ранение, госпиталя, демобилизация. Но Иван Михайлович пытался восстановиться в партии, а ему предлагали вступать на общих основаниях. Его это оскорбляло. Так и осталось.

– ИЗВЕСТНО, ЧТО ИВАН МИХАЙЛОВИЧ БЫЛ НАГРАЖДЕН ОРДЕНОМ КРАСНОЙ ЗВЕЗДЫ, ОРДЕН НЕ СОХРАНИЛСЯ?

– Нет, сын Саша играл им в детстве, потеряли. Но орденская книжка сохранилась. Вот, читайте.

– ОРДЕН НОМЕР 3009375, 13 ДЕКАБРЯ, ГОД НЕЛЬЗЯ ПРОЧЕСТЬ. ЛИЧНАЯ ПОДПИСЬ ГОРКИНА[7 - Горкин Александр Федорович (1897-1988) – с1937 по 1957 был секретарем Президиума Верховного Совета СССР.]. АНТОНИНА ПАНТЕЛЕЕВНА, ЧТО ВЫ ЗНАЛИ ОТ МУЖА ПРО ПИСАТЕЛЬСКУЮ ОРГАНИЗАЦИЮ?

– В писательской организации тогда было всего шесть человек. Они тогда очень дружно жили, Ваня никогда ничего особенного не рассказывал, все у них было благополучно. У него в гостях часто бывал Владислав Николаев, Шерман приходил, Галязимов, Зот Тоболкин. Они и по области вместе ездили, встречались с читателями, выступали. У меня даже афиша Ванина сохранилась. Слава Николаев все удивлялся: «Вместе ездим, вместе слушаем людей, вроде ничего необычного, а он после такой поездки сказ выдаст». Умел, чувствовал, понимал.

– АНТОНИНА ПАНТЕЛЕЕВНА, ЕСТЬ В ПИСАТЕЛЬСКОЙ СРЕДЕ ТАКАЯ БАЙКА, ЧТО ОДИН МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК СТАЛ УПРЕКАТЬ ИВАНА МИХАЙЛОВИЧА ЧУТЬ ЛИ НЕ В ПЛАГИАТЕ, ЧТО ВОРУЕТ У НЕГО ТЕМЫ И ПРОЧЕЕ. ЕРМАКОВ ОТ ОБИДЫ ЕДВА НЕ ВЫБРОСИЛ ЕГО В ОКНО. ЕЩЕ ОДНА ЛЕГЕНДА?

– Имя называть не буду, но похожий скандал был. Молодой человек потом извинялся.

– ПИСАТЕЛЬСКИЙ ГОНОРАР КОРМИЛ СЕМЬЮ?

– Мы редко испытывали недостаток в деньгах, конечно, не на широкую ногу жили, но хватало. Иван Михайлович хорошо зарабатывал, он много встречался с читателями, выступал на радио и телевидении.



В ту памятную встречу Ермаков подарил мне книжечку «Петушиные зорьки», подписав своим грубоватым и разборчивым почерком: «Коле Олькову на добрые строки в грядущем». Это был лирический очерк о коллективе животноводов Вознесенской фермы Маслянского совхоза Сладковского района и о его вечном руководителе Петре Андреевиче Гурушкине. Прочитанное оглушило меня высоким слогом чистого русского языка, трогательными деталями быта, щедростью истинной героики и патриотизма, тревогой за судьбу Родины. История и современность, патетика и мистика, предания старины и вдохновенные обращения в завтрашний день – все жило у Ермакова дружно, в ладу, и все работало на прославление простых деревенских тружеников.

Став студентом-заочником Литературного института, на первом же занятии семинара по текущей советской литературе я пытался было заговорить о Ермакове, но быстро понял, что нет других слов, способных рассказать о его героях, кроме тех, которые нашел сам писатель. Все другие бледны, слабы, а потому беспомощны, компрометируют и автора, и героев неудачным пересказом. И порох с крейсера «Аврора», и фигурка богини, завернутая в солдатскую шинель, и ополченцы, оспаривающие сомнительное первенство в том, кто первым покинул поле брани... Вынутые из текста, лишенные волшебного обаяния ермаковского слога, они выглядят надуманными и странными. Только книги могли реабилитировать моего любимого писателя, я привез на следующую сессию все сказы Ермакова, и мои однокурсники открыли для себя еще одного большого мастера.

Студенты достойно оценили звонкое имя писателя и сошлись на том, что очень удачный псевдоним придумал себе сибирский прозаик. Никак не хотели верить, что это подлинное его имя, так органично слились в нем былинность нашей истории, кряжистость сибирского характера и диковинное сочетание сказочных звериных прозвищ: Ермаков Иван Михайлович. Похоже, что все предыдущие поколения копили мудрость и силу, чтобы вложить их в Ивана и вынести на могучем родословном древе крепкую поэтическую почку, ставшую сильной и вечно живущей литературной ветвью.

В это же время задумал я сделать курсовую работу по дорогим мне «Петушиным зорькам». Наверное, дерзость моя подпитывалась осознанием землячества, общей родины, и я отправил Ивану Михайловичу письмо с несколькими вопросами. Ответ получил очень скоро, Ермаков написал его собственноручно на стандартном листе бумаги, причем, на середине письма кончилась паста в ручке, и автор взял другую, здесь текст четче и крупнее.

«Вообще-то всех с подобными вопросами я отсылаю к моим книгам, пусть там поищут ответы, а они есть. Но тебе, как земляку, так и быть, не откажу».

Лирический очерк «Петушиные зорьки» по праву считается одним из поэтических творений автора. Он стоит в ряду многих других документальных вещей писателя, который не гнушался публицистики, а иногда и чисто газетных жанров.

Я занимался историей написания этого очерка и располагаю двумя версиями возникновения замысла. По одной, которую изложил бывший первый секретарь Сладковского райкома партии Сергей Евлампиевич Егоров, он как-то при случае попенял Щербине, что Сладковский район единственный в области не имеет своего Героя Труда.

– А есть у вас достойные люди?

– Есть, Борис Евдокимович!

– А почему мы о них не знаем? У меня, например, нет в памяти ни одного выдающегося сладковчанина. Значит, вы плохо работаете, если достойные люди есть, а область о них не знает

Тогда Егоров впервые назвал имя Петра Андреевича Гурушкина, управляющего Вознесенской фермой, которая уже несколько лет занимала второе место в области среди молочных ферм, уступая только животноводам ОПХ «Тополя» «Зауралниисхоза».

– И вот тогда Щербина направил к нам писателя Ермакова, чтобы он прославил Гурушкина и его коллектив, – заключил Егоров.

Очень похоже на правду, тем более, что до издания отдельной книжкой очерк публиковался в газете «Тюменская правда». Но в письме ко мне сам писатель излагает все несколько иначе:

«В совхозе «Маслянский» работал парторгом мой школьный друг Василий Ляпин. Мы оба помнили, как в 1936 году совхоз имени Менжинского (в тогдашнем Маслянском районе) встречал своего первого орденоносца, телятницу Ирину Никифоровну Иванову. За ней на станцию выслали лошадей, рабочие совхоза с лозунгами, с оркестром, и мы, школьники, вышли на два километра ей навстречу, встречали героиню в сибирских лесах. Орден ей вручали в Москве.

Тут Ляпин мой и повинился: «У меня у самого три доярки получили по ордену Ленина». Событие, как видишь, незаурядное. Оно-то и позвало меня в Вознесенку и послужило фундаментом для «Петушиных зорек».

Что и говорить, фундамент мощный, способный нести сложную и многоярусную конструкцию повествования, но для Ермакова этот факт – только повод, чтобы окунуться в историю, показать русский сибирский и в то же время – советский характер, нарисовать картины родной природы, воспеть гимн труду.

Трагическая и героическая биография главного героя очерка, «деревенского лидера» Петра Андреевича Гурушкина давала большие возможности для творческого осмысления, и писатель полностью их использовал. Юность, совпавшая с Великой Отечественной войной, беспросветный мрак фашистского плена, прощение людей и родины, два десятка лет руководящей работы. Для каждого эпизода находит он неожиданные краски, отбирая слова на грани эмоционального срыва, на краю чувств, у слезы на подходе...

Плен, думы о родине: «Целовал бы и ел траву твою подорожничек, колышком встал бы в твою поскотину, зернышком пал бы под лапки твоих голубей».

Наказ отца молодому колхозному руководителю: «Ты, парень, почтительнее, милее народ осознавай. Доброе слово глубоко пашет. Кинешь его назад – окажется впереди».

На большом праздничном концерте слышит Гурушкин песню: «И только крепче выходила из огня суровая, доверчивая Русь...» Все перевернулось в душе солдата. «Не хочу больше доверчивой, не приемлю. Стобдительную хочу, тысячеглазую, меч на замахе... Пусть слышит, как травы растут, как крот роет, как микроб кашлянул».

После таких рассуждений писатель устами Гурушкина дает наказ: «Вы за песнями последите. Их сыновьям нашим петь». Было, видно, у Ермакова ощущение, что не все ладно в нашем доме. Еще одна фраза заставляет вздрогнуть: «Не в тот век умиляемся». Наказу мудрого земляка мы не вняли, не только песни просмотрели – великую державу незнамо утратили, кончились петушиные зорьки, вместо них на его земле боль, слезы и скрежет зубовный от обиды и бессилия...

Как бы там ни было, в «Петушиных зорьках», да и не только в них, Ермаков проявился как патриот, абсолютно неожиданно беспартийный писатель в очерке любовно обыгрывает образ Ленина. Не думаю, что кто- то со стороны мог его к этому склонить.

Казанская земля родила Героя Великой Отечественной войны Матвея Путилова, который во время решающего сражения, в самые критические его минуты восстанавливал связь между двумя участками фронта, был смертельно ранен и, понимая это, зажал в зубах концы проводов. В шестидесятые годы, к 20-летию Победы, появился большой интерес к войне и ее участникам, вот тогда эта история и была поднята. Ермаков приехал в район на дни советской литературы (в Тюменской области проводились и такие праздники). Мы сидели за столом, и я рассказал про Путилова. Ермаков был потрясен.

Он сжал мои руки:

– Это великий подвиг, Коля, и Матвей Путилов не напрасно погиб, токи идут, ты чувствуешь, связь времен не потеряна.

Он собирался написать о Герое. Не успел.

Талант Ермакова многогранен. Он и в плодотворном обращении к редкому жанру сказа, разработанного П. Бажовым, а им отточенного и осовремененного. Он в той легкости, с которой известный уже писатель обращался к сюжетам чисто журналистским, пропуская реальную жизнь через художественное восприятие, отчего его очерки-сказы поднимаются до вершин литературной публицистики. Но главной ударной силой писателя, его потаенной гордостью был язык. В уже упоминавшемся письме я спросил, откуда он берет такие незнакомые и в то же время понятные и родные слова. Ермаков ответил: «Слова эти народные, вернее, русские – внутри меня. И когда их зовет строка, чувство, они выходят из строя – два шага вперед! – и дают себя рассмотреть, оценить, попробовать на вкус и на современность».



– В СЛАДКОВСКИЙ РАЙОН ПРИЕЗЖАЛА СВЕТЛАНА ИВАНОВНА, МНЕ ГОВОРИЛИ ДОЯРКИ, ЕРМАКОВСКИЕ ГЕРОИНИ. ВИДИМО, ХОТЕЛА ЧТО-ТО НАПИСАТЬ.

– Она мне призналась как-то, разговор зашел об отце, я и предложила ей продолжать эту линию.

Света меня успокоила: «Мама, сегодня это уже никому не надо».

– НО СВЕТЛАНА ИВАНОВНА НАШЛА СВОЮ НИШУ И ЗАМЕТНО В НЕЙ ВЫСТУПИЛА. А ПОВТОРИТЬ ЕРМАКОВА НЕВОЗМОЖНО, МНОГИЕ ТЮМЕНСКИЕ РЕБЯТА ПЫТАЛИСЬ ПОДСТРОИТЬСЯ, ВРОДЕ КАК В НАСЛЕДНИКИ ТВОРЧЕСКОГО МЕТОДА, НО ПОЛУЧАЛАСЬ ГЛУПОСТЬ. ПОМНИТЕ, ПРОВОДИЛИСЬ ДНИ СОВЕТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ В ТЮМЕНСКОЙ ОБЛАСТИ, ПРИЕЗЖАЛИ ПИСАТЕЛИ ИЗ СЛАВЯНСКИХ ГОСУДАРСТВ, ИЗУМЛЯЛИСЬ СКАЗАМИ ЕРМАКОВА И БРАЛИ ДЛЯ ПЕРЕВОДА, НО НИ ОДИН НЕ СУМЕЛ, НЕТ В ДРУГИХ ЯЗЫКАХ РАВНОЦЕННЫХ И РАВНОЗНАЧНЫХ СЛОВ ЕРМАКОВСКОМУ ЯЗЫКУ. ОН УНИКАЛЕН, И ЧИТАТЬ ЕГО МОЖНО ТОЛЬКО ПО-РУССКИ.



По своим журналистским делам побывал в Сладковском районе, при встрече с главой администрации Александром Анохиным подарил ему книжечку И. М. Ермакова «Петушиные зорьки». Анохин был искренне рад подарку и заметил, что книжки этой в районе почти нет. Это задело меня за живое. Дети и внуки наших героев должны знать, как мы жили и работали, должны знать, что не всегда было так, как сейчас, и что сегодняшняя действительность сотворена не нашими руками. Обратился к мастеровым людям, и они сделали 200 копий Ермаковских «Зорек».

Эти скромные книжки и были моим подарком всем участницам Вознесенских встреч, ермаковским Героиням.

В «Петушиных зорьках» есть еще одна героиня, с которой встретиться невозможно и которая всегда рядом – обобщенный образ Доярки, «молочной нянюшки нашей, главврача Державы». Последние страницы очерка – гимн ей, исполненный человеком любящим и знающим, исполненный на самой высокой поэтической ноте. Столь высокохудожественного литературного признания до этого не знала и теперь точно уже не узнает скромная русская труженица. «На высокие мраморные постаменты взнесены наши Герои и Полководцы, Мудрецы и Первопроходцы, Поэты и Космонавты... Разыщем же и для Нее пьедестал. Пусть стоит Она с криночкой, из которой испили живые и бронзовые».







































































































Горько, но теперь Россия уже не поднимется до такого постамента.

Был у нас в Тюмени замечательный человек, умный литературовед и тонкий ценитель слова Юрий Анатольевич Мешков. Тогда с согласия Антонины Пантелеевны Ермаковой Казанская районная библиотека поручила мне издать одной книгой сказы, которые пользуются особой популярностью писательских земляков. Я с радостью исполнил эту работу и поместил в книге свою статью об Иване Ермакове. Мешкову статья понравилась, но он смотрел шире и сказал, что такими разовыми мерами творчество Ермакова не сохранить, надо ставить вопрос об издании полного собрания сочинений писателя, тем более, что впереди его 90-летие. И не просто издания, а академического, со всеми атрибутами научной работы, с необходимым справочным материалом. «Николай, я рассчитываю на твое самое активное участие в этом проекте, а нужных людей я сумею заинтересовать». Теперь Мешкова нет, а других людей такой силы и такого авторитета я просто не знаю.



– В ВЕСТИБЮЛЕ КАЗАНСКОГО МУЗЕЯ ЕСТЬ ВЫСТАВКА ВЕЩЕЙ ИВАНА МИХАЙЛОВИЧА. ВИСИТ КОСТЮМЧИК, РУБАШКА...

– Это та рубашка, в которой он скончался.

– НЕБОЛЬШОЙ СТОЛИК, СТУЛ. ТУТ ЖЕ КНИГИ, ФРАГМЕНТЫ РУКОПИСЕЙ. РОДИНА ХРАНИТ ПАМЯТЬ О СВОЕМ СЫНЕ.

– После его смерти я почти все отдала Тюменскому краеведческому музею, мало что осталось. Вот часы, подаренные Ване друзьями. Читайте.

– «ДОРОГОМУ НАШЕМУ ЕРМАКУ В ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ. 27.01.70. СЛАВА, ЛЮДА, ЖЕНЯ». ЭТО КТО?

– Писатели. Узнаете?

– СЛАВА – ЭТО, НАВЕРНОЕ, ВЛАДИСЛАВ НИКОЛАЕВ, ЛЮДА – ЛЮДМИЛА СЛАВОЛЮБОВА, А ЖЕНЯ КОНЕЧНО, ШЕРМАН.

– Вот еще пишущая машинка осталась. Хочу все определить.

– ДУМАЮ, КАЗАНСКИЙ МУЗЕЙ МОГ БЫ ЗАИНТЕРЕСОВАТЬСЯ, Я ПЕРЕДАМ ИМ ВАШЕ ЖЕЛАНИЕ. СЕГОДНЯШНИЕ ПИСАТЕЛИ ПОМНЯТ ИВАНА ЕРМАКОВА И ЕГО СЕМЬЮ?

– Теперь уже нет. Никто не приходит. Да и могилку его не посещают.

– КНИГИ НЕ ПРЕДЛАГАЛИ ИЗДАТЬ?

– Предлагали за свой счет, а такими деньгами мы не располагаем. Вот вы эту книжку мне подарили, сколько стоит ее издать?

– ДВЕСТИ ЭКЗЕМПЛЯРОВ, ОКОЛО ТРИДЦАТИ ТЫСЯЧ РУБЛЕЙ. ДОХОДА, КОНЕЧНО, НИКАКОГО.

– Значит, советские гонорары теперь только вспоминать?

– ДА, ТАК И ЕСТЬ. РАССКАЖИТЕ ОБ ИВАНЕ ЕРМАКОВЕ–ВНУКЕ, ВЫ ВМЕСТЕ ПРИЕЗЖАЛИ В КАЗАНКУ НА 80-ЛЕТИЕ ИВАНА МИХАЙЛОВИЧА В 2004 ГОДУ. ВСЕ СОГЛАСИЛИСЬ, ЧТО ОН ОЧЕНЬ ПОХОЖ НА ДЕДА.

– Ваня занимается музыкой, все у него получается, сейчас снял домик в Богандинке, репетирует с ансамблем. Свадьба намечается. Ему уже 33 года, пора.



Не приемлет моя душа образа Ивана Михайловича Ермакова, большого русского писателя, «князя сибирского» как разухабистого русского мужичка, носителя всех национальных слабостей и недостатков, а также и достоинств, подлинная ценность которых весьма сомнительна. Мне он дорог и памятен тем, что был разговорчив, но не болтлив, веселый, но не балагур, остроумный, но не хохмач.

В 1970 году Иван Ермаков вел вместе с Константином Лагуновым семинар молодых прозаиков. Я привез на семинар несколько небольших рассказов, из которых Лагунов отметил «Проводины», почти документальную и чуть идеализированную запись проводов парней в Советскую Армию в моем родном селе Афонькино. Так и меня провожали лет пять назад. Лагунов похвалил рассказ, а Ермаков уже после обсуждения, пробежав «Проводины» быстрым глазом опытного читателя, заметил:

– Хорошо у тебя про утреннюю уху из молоденьких окуньков. Вкусно!

Родом мы оба из Казанского района, может, потому я насмелился как-то напроситься в гости к Ивану Михайловичу. Он по телефону объяснил, как проехать до магазина «Родничок» и как найти его квартиру. Писатель долго говорил со мной, рассказал несколько историй, связанных с его книгами.

Как плыл он с группой товарищей по Оби, и сняли его с парохода в каком-то прибрежном поселке по болезни. Лечили в местной больничке, а когда чуть окреп, попросил медсестру принести бритву – зарос сильно. И тогда сосед по палате, пожилой ханты, отговорил его: «Ты, Иван, больничной бритвой не брейся, они ею баб в роддоме бреют». И вообще плохо отзывался о медиках, сказал, что после Володи-Солнышка не было в тундре настоящего лекаря.

Этого малого информационного проблеска хватило Ермакову, чтобы найти следы легендарного доктора, пройти вслед за ним по становьям и кочевьям ханты, написать блестящую повесть, вывести власти и общественность на присвоение Тобольскому медицинскому училищу имени выпускника Владимира Солдатова, того самого Володи-Солнышка. Это высокий гражданский поступок и подвиг настоящего советского писателя.

Я, в свою очередь, рассказал Ивану Михайловичу о встречах с героями его очерка-сказа, казанскими водителями братьями Шевчуками. «Сергей да Василий» – так назвал Ермаков книжечку о знаменитых тружениках-земляках. Незадолго до встречи с писателем братья похоронили свою маму. Ермаков со свойственным ему предчувствием неожиданных проявлений человеческих чувств написал в книжке, что братья, проезжая теперь мимо кладбища, подают сигнал, как бы приветствуют маму и докладывают, что у них все хорошо.

– Ничего такого мы ему не говорили, – восхищенно возмущался Василий. – Это он сам придумал. Но теперь мы сигналим, и я, и Сергей. Не знаю, почему, подъезжаю к кладбищу и жму на сигнал: мама, это я.

Ермаков с улыбкой слушал мои восторженные суждения, что вот так и должна воспитывать наша литература, делать людей лучше.

– Да нет, – спокойно сказал Иван Михайлович. – Просто надо знать и любить тех людей, про которых пишешь.



– Уже после похорон я вынула из пишущей машинки закладку, это последнее, над чем работал Иван Михайлович накануне своего ухода. Сказ назывался «И был на селе праздник».

– ЭТО ЖЕ ПРО КАЗАНСКИЙ РАЙОН, ПРО БОРЮ КАЛИННИКОВА, КАК КОМБАЙНЕРОВ НА УБОРКУ ПРОВОЖАЛИ. НАВЕРНОЕ, ГЛУБОКО СИМВОЛИЧНО, ЧТО ПОСЛЕДНЕЕ ЕГО СЛОВО БЫЛО ОБРАЩЕНО К РОДНОМУ РАЙОНУ. ЕЩЕ РАЗ СПАСИБО ЕМУ ЗА ЭТО.



В шкафу обложками гостям навстречу стоят книги Ивана Ермакова, их два десятка, прижизненные издания. Здесь же единственная сохранившаяся фигурка, вырезанная Иваном Михайловичем из тех корешков. Подержал в руках, теплоту ермаковских рук ощутил, хотел было попросить на память, но вовремя удержался. Дверь в ермаковский кабинет теперь с другой стороны, да и все там по-другому. Пьем чай с Антониной Пантелеевной, единственной хранительницей памяти о великом русском писателе. Иных нет. И книги его, выходившие стотысячными тиражами, за полвека зачитаны и сданы в утиль. В 2014 году Ермакову исполнится 90 лет. Вспомнит ли Россия одного из отважных своих воинов, искателей народного слова и мастера сказового жанра, самого близкого к русскому языку? И чем отблагодарит обойденного чинами и званиями достойнейшего из пишущих тогда и сейчас?




АВТОБИОГРАФИЯ


Ермаков Иван Михайлович родился 27 января 1924 года в семье крестьянина. Место рождения: деревня Михайловка Казанского района Тюменской области.

В 1939 году закончил 7 классов и был зачислен в штат Омского областного театра кукол в качестве актера-кукловода. Работал и одновременно учился в театральной студии при облдрамтеатре. В 1942 году призван в армию, зачислен курсантом 2-го Омского военно-пехотного училища. По окончании училища, в апреле 1943 года, направлен в действующую армию. В качестве командира стрелкового взвода, роты участвовал в боях на Волховском и Ленинградском фронтах. После войны до 1947 года служил в системе лагерей военнопленных при МВД Эстонской ССР.

В 1947 году демобилизован, работал в культпросветучреждениях Эстонской ССР и Тюменской области.

Первый сказ «Соколкова бригада» написан и напечатан в 1956 году, вначале в газете «Тюменская правда», а затем в журнале «Сибирские огни».

В последующие годы «Сибирские огни» печатают сказы «Аврорин табачок», «Сорок седьмая метка», «Ленинское бревнышко», «Голубая стрекозка», «Зорька на яблочке».

В 1962 году в Тюменском книжном издательстве выходит первая книга сказов – «Богиня в шинели», а в Москве, в издательстве «Советская Россия» – «Голубая стрекозка». Новосибирское издательство выпустило книжку сказов подарочным изданием, озаглавленную по включенному в нее сказу – «Атаманово подарение».

Скоро выйдет в свет новая книжка И. Ермакова «Солдатские нескучалки».



    11 ноября 1964 г. И. Ермаков



ЭТА БИОГРАФИЯ ЦЕННА ТЕМ, ЧТО НАПИСАНА САМИМ ИВАНОМ МИХАЙЛОВИЧЕМ ЕРМАКОВЫМ В САМОМ НАЧАЛЕ ТВОРЧЕСКОГО ПУТИ, ЧЕРЕЗ ДВА ГОДА ПОСЛЕ ВЫХОДА ПЕРВОЙ КНИЖКИ.




ПРИЛОЖЕНИЯ





«ХРАМ НА КРОВИ»: ВИДЕНИЕ ИЛИ РЕАЛЬНОСТЬ




Что мы знаем о повести или романе «Храм на крови»?

Знаем, что после поездки по местам боев на Волховском и Ленинградском фронтах Ермаков вернулся сильно изменившимся. Жена Антонина Пантелеевна вспоминает, что он мало шутил, мало говорил, ни с кем не общался. Закроет дверь в свой кабинет – и тишина. Она иногда входила. Иван Михайлович лежал на кровати лицом вверх, подложив руки под голову. Спрашивала, может, что-то болит. Он успокаивал: все нормально, я должен подумать.

Очень многие современники утверждали, что чуть ли не все содержание будущей книги Ермаков рассказывал на встречах. Какие-то детали этого повествования мне предавал Борис Галязимов во время наших частых встреч в газете «Ямская слобода», но и он признавался, что рукопись в руках не держал. Мы уже говорили о новосибирском писателе, который прямо таки требовал от вдовы после смерти Ивана Михайловича рукопись для печати, говорили даже, что публикация была проанонсирована журналом «Сибирские огни». Антонина Пантелеевна говорит о небольшом отрывке, который они с дочерью Светланой отправляли в Новосибирск, но это было совсем не то, что там ждали. Я связался с редакцией журнала безо всякой надежды, и оказался прав: сменился весь коллектив, Ермакова никто не помнит и не знает, рукопись от 1974 года найти невозможно, столько лет ничто не сохраняется.

Антонина Пантелеевна вспоминает, что вскоре после ухода Ивана Михайловича большой отрывок опубликовала «Тюменская правда». Я пролистал подшивки газеты в областной научной библиотеке за 1974, 1975 и 1976 годы. «Храма на крови» нет. Но 19 октября 1974 года, т.е., через три месяца после похорон писателя, газета печатает очерк «И был на селе праздник», над которым писатель работал в последние дни. Вполне возможно, что вдова помнит именно эту публикацию, воспринимая ее как часть «Храма на крови».

Почти весь архив писателя семья передала областному краеведческому музею. Антонина Пантелеевна пошла в музей, ее доброжелательно встретили, перебрали все рукописи, но никаких следов «Храма». Дома обнаружилась папка с несколькими листочками, где в заголовках встречается желанное словосочетание. Все, что удалось собрать, я предлагаю читателям. Честное слово, тут есть на что посмотреть.






ХРАМ НА КРОВИ


ЭТА СТРАНИЧКА НАПЕЧАТАНА НА МАШИНКЕ И СОВСЕМ БЕЗ ПРАВКИ. ИМЯ АВТОРА В ВЕРХНЕМ ПРАВОМ УГЛУ И ЗАГОЛОВОК ЗАГЛАВНЫМИ БУКВАМИ ВЫДАЮТ ПЕРВУЮ СТРАНИЦУ БУДУЩЕЙ КНИГИ. НО МЫ РАСПОЛАГАЕМ ТОЛЬКО ОДНОЙ СТРАНИЦЕЙ...

Хоронили Тасмухамедова. Нашли его голову.

Тогда, через год жесткой обороны, мне подумалось, что деревьев на нашей высотке осталось куда меньше, чем солдат, похороненных под корнями и между корнями тех самых и некогда бывших деревьев.

Я был взводным на этой высотке.

Иногда мне становится стыдно, живому, что я не сумею без списка, по памяти, сделать своему взводу посмертную пофамильную перекличку.

Неповторимы смерти, неповторимы деревья, видевшие и принявшие в корни свои солдатскую смерть на удельной своей высоте. Каждое из них было братски похожим одно на другое и каждое, в то же время, было единственным в мире в своей непохожести. Природа неутомима в поисках единичности, и если однажды поделит она свои океаны на капли, то сотворит это так, чтобы в квадриллионах их не было двух одинаковых. Что уж тут говорить о деревьях... Может быть, в соковом и зелёном их таинстве есть у каждого индивидуума свой тембр и своя окраска голоса, – и даже – свои имена. Ведь для природы, в поисках единичности, не составляет труда явить святцы, в которых бы каждому дереву было вписано его, несозвучное с прочими, имя. Так думается мне потому, что остались на этой высотке мои поименные деревья,

А что я, что я перед вечным творцом – перед вечным глаголом природы? Но, однако же, есть и у меня на земле, на той самой высотке: Дерево – Иван Петрович Купцов. Дерево – Тенгляшев. Дерево – Фарахуддинов.



ЭТО ПОХОЖЕ НА ДНЕВНИКОВУЮ ЗАПИСЬ, ЗАРУБКА НА ПАМЯТЬ...

В работе над очередной книгой... меня преследуют давние «позывные», которые, вероятно, будут тревожить и волновать меня всю мою жизнь. Всюду по необъятной Отчизне разбросаны мои фронтовые друзья, и о каждом из них, почти о каждом, ибо друг – категория сердечная, избирательная, мог бы я рассказать немало веселого, грустного, героического...

Мне предстоит рассказать, как меняли на Волховском фронте Гитлера на портянки.

Как от батьки Бендеры добровольцем ушла коза в артиллерию.

Как мусульманин Тенгляшев, не употреблявший свинины, но верный присяге, во исполнение приказа Верховного Главнокомандующего «ни килограмма продуктов врагу», будучи окруженный фашистами, съел дневную взводную норму сала, и что из этого потом получилось.

Как военфельдшер Вася Анисимов, перевязывавший мои раны 16 августа 1943 года, атеист и безбожник, уговорил православного батюшку в день 9 мая 1945 года отслужить благодарственный молебен во имя Победы, и даже подрядился заменить с этой целью прихворнувшего звонаря.

Многое надо мне рассказать о святом, беззаветном, пройдисветном, лихом, удалом, лукавом и небезгрешном русском солдате, стоявшем на гребне истории и творившем ее.



    1970 г.



ЭТОТ ФРАГМЕНТ НАПЕЧАТАН НА МАШИНКЕ. БЕЗ ЗАГОЛОВКА. ТОЖЕ ОЧЕНЬ ПОХОЖЕ НА НАБРОСКИ К СЕРЬЕЗНОЙ ВЕЩИ.

Страшны солдатские сны...

Тот немец...

Застрелил ты его или нет?

После получасовой артподготовки, кровенясь и дичая в плотной завесе заградительного огня, взвод, полувзводом всего, просквозил огонь и ворвался во вражеские окопы.

Теперь бей все живое – земное, уцелевшее, движущееся, копошавшееся, целящееся, оштычившееся. Жизнь уже даже не копейка: полсекунды и жизнь... Каждым мускульцем, слухом и нюхом и шестым своим чувством ты нацелен убивать, упредить, обыграть свою смерть, и оружие твое злое, умное, зрячее, ежемгновен- но и преданно служит тебе.

Тот немец...

Застрелил ты его или нет?

В тот момент, когда ты по его обреченную душу повернул ППШ автомат, ты увидел вдруг на его живом лице свесившиеся на уровне крылышек носа огромные кругляши. Ты застыл, недвижим, обеззлобленный.

Немец полз по дну окопа. Его пальцы, ладони были облеплены мокрым окопным песком, приближаясь к тебе и не видя тебя, немец приподнял вдруг голову, и, призывая «Main Gott, o, main Gott!», начал вправлять искореженными песчаными пальцами в сгаснувшие орбиты выдавленные артподготовкой белосине-кровавые льдинки остынувших глаз.

– Не надо с песком! – крикнул ты, или хотел только крикнуть.

И не помнишь: выстрелил ты или хотел только выстрелить.

Содрогнувшись от живого и как бы осмысленного сияния зрачка в рукоприложенном, суверенном от мозга глазу, был отшвырнут ты невменяемо-жуткою, леденящею силой видения войны.

Немцы накрыли свою первую линию по готовым таблицам пристрелянным артиллерийским огнем.

В той атаке ты был дважды контужен.

Видение сделалось привидением.

В бодрствовании оно где-то зачаивалось, теплилось, существовало инкогнито, зато по ночам, склоняясь к его изголовью, оно рвало дремоту, сны, и солдат, окатываясь пронзительным потом, с воплем ужаса подхватывался с постели, ходил, трепетал.

Снилось: немец тот лез обниматься, свисающие, колеблющиеся яблоки глаз касались своей обнаженной округлостью, вонзали в щеки и шею льдисто-искристый колющий холодок: «Main Gott, o, main Gott!».

Еженощный гость...

Сосед по палате тоже ночами во снах одичало кричал, вскакивал и подолгу потом примерялся к действительности.

Этому снились две озверевшие крысы.

Из разбитых и обезлюдевших фронтовых деревень, продвигалась оголодавшая дичь вдоль окопов противников, нарыскивая чуткий хлебушкин запах, трупный солод людей и лошадей.

Его лошадь, запряженная в полевую походную кухню, в солдатскую кашу, наполоховшись близких внезапных разрывов, понесла, понесла, понесла. Заступила копытом в минное поле. Даванула взрыватель у настороженной мины.

Повар-раздатчик потерял после взрыва сознание.

С трудом и не сразу-то возвратясь к бытию, опознал он в двух живностях, копошавшихся на его онемевшей груди, этих самых. Седые канальи, упираясь хвостами, привстав на задки, умывались. Смывали кургузыми лапками с мордочек кровь, его кровь, облизывали их розовыми ленивенькими языками. Тогда-то и вскрикнул и подхватился в первый раз.

У лошади были обгрызены, обезображены губы. Белела зубами и жутко нехорошо улыбалась.

И теперь по ночам прибегали они, серые безобразные твари аж с Волховского болотного фронта, усаживались на инвалидскую грудь и опять, как тогда, умывались, повизгивали.

Да, страшны солдатские сны...



ВИДИМО, ЭТА МЫСЛЬ ПОЯВИЛАСЬ ПОСЛЕ РАЗМЫШЛЕНИЙ МНОГО ПОВИДАВШЕГО ВОИНА, В ТОМ ЧИСЛЕ И В ГОСПИТАЛЯХ.

«Пофамильный памятник воинов, умерших в Тюмени от ран».






ХРАМ НА КРОВИ (НАБРОСКИ)


Взводный! Иван Взводный. Помнишь ли ты своих солдат? Помяни их, братьев окопных своих помяни. Выстрой их на поверку, на утреннюю перекличку. Назови поименно.

Алешин – из Курска.

Тасмухаметов из Казахстана.

Спиридонов из Омской.

Корольков из Липецка.

Ишмурзин из Башкирии.

Гарифуллин, Момоджанов, Тенгляшев...

И ничтожно мала душа твоя, ибо довольно наперсточка пороха, сгоревшего во вражьем патроне, довольно пронзительной пульки, чтобы сжечь ее чуть большим мгновением, потребным для сгорания того пороха.

1. Горсть мха

2. Чужой солдат

3. Недошедшие до Берлина

4. Два прямых

Развожусь со своей Амосферой!

Ат-мос-фе-ра моя!






ХРАМ-НА-КРОВИ


ЭТА СТРАНИЧКА, ЕДИНСТВЕННАЯ И НЕ ОКОНЧЕННАЯ, ТОЖЕ ОЗАГЛАВЛЕНА «ХРАМ-НА-КРОВИ», ИМЕННО ТАК, ЧЕРЕЗ ДЕФИСКИ. ВОЗМОЖНО, ПИСАТЕЛЬ ВРЕМЯ ОТ ВРЕМЕНИ ВОЗВРАЩАЛСЯ К ГЛАВНОЙ СВОЕЙ ЗАДУМКЕ, И ДЕЛАЛ НАБРОСКИ, КОТОРЫЕ ТУТ ЖЕ БЕСПОЩАДНО ПРАВИЛ. Я ВЫЧЕРКНУЛ СЛОВА, КОТОРЫЕ НАПИСАЛ И ЗАЧЕРКНУЛ АВТОР. ТРИ РАЗА ПРИНИМАЕТСЯ ОН ЗА ЭТОТ АБЗАЦ, НО ТАК И НЕ ЗАКАНЧИВАЕТ ЕГО, СОХРАНИВ ВСЕ ВАРИАНТЫ, В КАЖДОМ ИЗ КОТОРЫХ ЕСТЬ НЕСКОЛЬКО НЕОЖИДАННЫХ СЛОВ И ТОЛЬКО ЕГО ОБРАЗОВ.

Есть у -подзн-а-ме-нного седого солдатства, присяги сороковых, свое тайное з-аконспи-р-ированно-е неразглашенное движение. Движутся некогда подзнаменные списочные тысячи тысяч -полков стр-е-лковых, движутся-; -выстроенных артиллерий-с-ких и прочих полков, встроенных ныне- вместивших ныне ушедших в отставку полков, -расвартированных ныне- выстроенных -на перекличку. История б-рон-иро-в-анных несгораемых- – буде час роковой, буде выкликнет Матерь История полковника нашего и писаря, вашего повара – на бронированных несгораемых полках военных архивов

Есть у сивого да луневого -бывшебитого- перемеченного и переклейменного шрамовитого братства-солдатства, -присяги – н-е-дотянутой пятилетки присяги--сороковых присягавшего- что святым да по чертовой шее выполняло

Есть у сивого да луневого бывшебитого братства-солдатства присяги сороковых, перемеченного да переклейменного каленым железом из преисподних плавилен

НИГДЕ НЕ ПОСТАВЛЕНА ТОЧКА, ЭТИМ СТОЧКАМ ЕЩЕ ПРЕДСТОЯЛО ПРОЙТИ ГОРНИЛО СУРОВОГО ЕРМАКОВСКОГО ОТБОРА.

А ВОТ ЭТА ФРАЗА ЗАПИСАНА, СКОРЕЕ, СЛУЧАЙНО, ОН ВСЕГДА СХВАТЫВАЛ МЕТКИЕ НАРОДНЫЕ ВЫРАЖЕНИЯ.

«Здравствуй, тесть, породивший мне мужа, на чьих мускулах мускулы я обовью».






ПОИМЕННЫЕ ДЕРЕВА


Мы хоронили Тасмухаметова.

Тогда мне подумалось, что деревьев на нашей высотке росло куда меньше, чем солдат, уже похороненных под корнями и между корнями тех самых деревьев.

Я был взводным на этой высотке.

Мне сейчас стыдно, живому, что не сумею без списка по памяти сделать своему взводу пофамильную перекличку.

Зато я помню деревья на нашей высотке.

Каждое из них не было похожим на другое, и каждое было единственным в мире, неповторимым.

Природа неутомима в поисках единичности, и, если когда-нибудь она поделит свои океаны на капли, она это сделает так, чтобы среди них не было двух одинаковых. Что уж тут говорить о деревьях. Может быть, у них в зеленом их таинстве есть свои голоса, свои собственные имена?

Мы не знаем, быть может в зеленом их таинстве звучат свои голоса – у каждого дерева свой, быть может, у каждого дерева есть свои имена, ведь для природы в поисках единичности не составляет труда придумать каждому дереву имя.

Тогда они точно были похожи одно на другое, их роднил и равнял общий признак войны: это был лес, простоявший около года в жесткой обороне. Деревья слышали суровые горькие строки приказа «Ни шагу назад!», в предутренний час когда ни одна хвоинка не уронится сонным птичьим крылом, тишиной зазвенели здесь русские топоры, и по склону, что должен стоять лицом на врага, был вырублен сектор обстрела. Сосны, каждая – не обнять стан солдату – пронзенные соками, затеплившие по весне на вершинах мягкие свечи, живые до острия игл, пред тем, как упасть....

НА ОБОРОТЕ ЛИСТА ЕЩЕ ОДИН ВАРИАНТ НАЗВАНИЯ ЭТОЙ ГЛАВЫ «ИМЕННЫЕ ДЕРЕВЬЯ».






ОТРЫВОК ИЗ РОМАНА «СУХИЕ РОСЫ»




ТОЛЬКО ЧТО ВЫШЛА ИЗ ПЕЧАТИ МОЯ КНИГА «СУХИЕ РОСЫ», ОНА О ДЕРЕВНЕ, О МОЕЙ РОДИНЕ КАЗАНКЕ, И ЕСТЬ ТАМ НЕСКОЛЬКО СТРАНИЦ, ПОСВЯЩЕННЫХ ИВАНУ МИХАЙЛОВИЧУ, ХОТЬ ЭТО И ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ПРОИЗВЕДЕНИЕ, НО РЕАЛЬНЫЕ ЛЮДИ В НЕМ ПРИСУТСТВУЮТ ДОВОЛЬНО ГУСТО. Я РИСКНУЛ ДАТЬ ЗДЕСЬ МАЛЕНЬКИЙ ОТРЫВОК, ТЕМ БОЛЕЕ, ТИРАЖ СКРОМНЫЙ, НЕ КАЖДЫЙ СУМЕЕТ ПРОЧИТАТЬ. УТОЧНЯЮ, ЧТО ХМАРА – ПЕРВЫЙ СЕКРЕТАРЬ РАЙКОМА. А ДАЛЕЕ ПО ТЕКСТУ.

В полудреме привиделись картины детства, родное Вакорино, друзья.

Перед Новым годом эта весть всполошила всю деревню: вчера школьники возвращались из Копотиловой, и встретила их по дороге стая волков. В это время у них свадьбы, ладно, что самка не обратила внимания на детишек, а то порвали бы звери. От Копотиловой до Вакорино без малого двадцать километров, дороги почти нет, изредка казахи на лошадках друг к другу в гости проедут, только след и остается в застывшем снегу. После праздника собрались отцы в бригадной конторке, договорились, что по очереди будут сопровождать детей.

– Ружье надо.

– Есть у меня бердана, в волка навряд ли попадешь, а шуму много.

– И лошадку бы надо выделить, в один день в оба конца по бездорожью не сходишь.

Колхозный бригадир посуровел:

– Лошадь не могу дать. Не положено.

– Одумайся, что ты несешь! – Евлампий Сидорук аж побагровел. – Колхозные же ребятишки.

– Я за лошадей отвечаю, а не за ребятишек! – Бригадир хлопнул ладонью по столу.

Счетовод Иван Хмара перехватил руку:

– Не сокотись, Петрович, лошадь выделишь, а я трудоднем мужикам эти поездки проведу, и собрание утвердит. – На ухо шепнул: – Тебя чуть не прокатили на собрании, а будешь поперек – прокатят, опять вилы возьмешь и на ферму.

Возымело, каждую субботу кто-то из мужиков уезжал в Копотилову и сопровождал ребятишек. Сложив котомки в сани, они гуськом шли за подводой.

В конце учебного года всем вакоринским школьникам было наказано забрать в Копотиловской школе документы, обществом решили перевести детей в Михайловку, тут поближе, да и колхозные сливки на Ченчерский маслозавод через эту деревню возят, продукты можно отправить и на выходные всю компанию сопроводить.

Михайловские не особо дружелюбно встретили новеньких, в первый же день после занятий налетели на мальчишек с криками: «Бей хохлов!», тумаками обменялись, когда чей-то окрик остановил сорванцов. Ровесник, но крепкий паренек, парочку оплеух отвесил своим же, развел драчку.

– Сказано было с утра: не трогать, дразнить тоже нечем, они хоть и хохлы, но наши.

Подошел к мальчишке, который наклонился у плетня и пережидал кровь, капавшую из разбитого носа.

– Ты откинься на спину, скорей присохнет. Как зовут?

– Гришка.

– А я Ванька, Ермаков фамилия. Полежи.

Сам присел рядом на корточки.

– Скажи своим, что больше никто не тронет, наши вообще-то не драчливые, видно, нынешним днем на солнце пятна.

– Кто на солнце? – переспросил Гришка.

– Возмущение в природе, я читал, пишут, что на психику действует, дураком человек делается.

Гришка приподнялся па локоток:

– Ермак, который на диком бреге, тебе не сродственник?

Иван небрежно пожал плечами:

– В своих, должно быть, фамиль так просто не образуется. Твоя какая фамилия?

– Хмара.

– Это по-каковски?

– А я знаю?

– У бати спроси. А вообще-то надо бы в книгах поискать, есть такие, в которых каждое слово разъемачено. Ну, ладно, нос присох, пошли. Ты где на квартире стоишь?

– У бабки Алферихи.

– В соседях будешь, только с бабкой тебе не повезло, ведьма. Я к ней в огуречник нынче залез, а она с дрыном поджидала, исполосовала мне спину, до тех пор драла, пока через плетень не перескочил. – Ваня весело засмеялся. – А дома мать добавила, со всех сторон бедному Ваньке прибыль!




* * *

Субботним летним вечером, уже после бани, позвонил Головачев, извинился, сказал, что к нему заехал фронтовой товарищ и земляк писатель Ермаков, просит о встрече по-домашнему. Хмара крякнул: не вовремя, но знатного земляка приветить надо. Вынул из холодильника бутылку водки под удивленный взгляд жены и пошел. Оба фронтовика сидели на крыльце, даже трезвенник Головачев был навеселе, писатель смешил его каким-то рассказом, то и дело прилаживал к верхней губе обломок расчески, смахивал на сторону чуб и становился похожим на Гитлера.

– Здравствуй, Иван Михайлович, с прибытием на родную землю.

– Здравия желаю, Григорий Иванович, только для меня вся земля наша советская родная, я и в Белоруссии свой, и на Кавказе, недавно в Казахстане побывал, сделал вывод, что Поречье наше под двумя богами ходит, потому погода совсем неустойчивая, Христос дождь назначит – Аллах переиграет, в Кустанай тучу повернет. Рассказываю вот своему другу, он у вас заворг, а для меня вечный капитан Головач. Рассказываю, как наши ребята из плена бежали и статую богини древнегреческой, которая в кабинете коменданта лагеря стояла, тоже с собой прихватили. Не мог русский солдат такую красавицу фашистам на поругание оставить, мы и без того стольких девочек не целованных не уберегли...

Хмара посмотрел на хозяина дома: о чем рассказывает гость, все вроде правда, но богиня-то при чем?

Ермаков взгляд перехватил, улыбнулся:

– Сказ новый сочиняю, русский солдат Европу спас, весь мир заслонил потной своей спиной, а как это сказать, чтобы простому человеку понятно стало? Вот и запала мне богиня иноземная, которую пленный наш солдатик увидел в кабинете начальника лагеря. Ну, вроде уборку делал или другие надобности. В фарфоровой девушке этой солдат, может подружку свою деревенскую признал, а когда бежать задумали, не мог оставить, вернулся, в шинельку свою обовшивевшую завернул и унес, уберег красоту от поругания.

Головачев смахнул слезу:

– Правильно сделал, что унес, и ты все опиши, Иван Михайлович, пусть знают, кто красоту спас.

Хмара тоже кивнул:

– Красивая история, и сказ будет красивый. Ты, Иван Михайлович, про родной район не забывай, я попрошу культуру, чтобы загрузили тебя встречами.

Ермаков обломком расчески привел волосы в порядок, закурил. Книги земляка Хмара прочитал все, хотя случилось это неожиданно, как-то не особо верилось, что полуграмотный мужичок из деревеньки, завклубом работал, погулять любил – не верилось, что книги он пишет серьезные. А случилось, что первый секретарь обкома внушение сделал. После обсуждения на приеме хозяйственных и иных вопросов Борис Евдокимович спросил, что читает первый секретарь Пореченского райкома? Хмара назвал несколько книг советских писателей, Щербина улыбнулся:

– А писателя Ермакова ты знаешь? Он же ваш земляк. Очень своеобразный писатель, манера письма неожиданная, язык сочный, яркий. Большим будет художником, и мы гордиться станем родством. Не буду дожидаться вашего замечания, писатель склонен к выпивке, возможно, последствия военной привычки, а скорее – с творчеством связано. Этот механизм совсем не изучен. Так вот, недавно Ермаков был у меня на приеме, кажется, чуть принял для смелости, просил квартиру. Говорит, не дело, когда князь сибирский мотается по баракам. А ведь у него семья, дети. Я попросил быть поаккуратнее в поведении, а квартиру дать – раз плюнуть. И тут он встал во весь рост и театрально продекламировал: «Так плюньте же, Борис Евдокимович, плюньте!». Дали ему квартиру над магазином «Родничок» на Республике, звонил, благодарил. А я попросил нашу доблестную милицию, если что..., домой его везти, только домой. Беречь надо таланты, Григорий Иванович.

– Иван Михайлович, прошу прощения, я первым нарушил субординацию, ты офицер Советской Армии, а я старшина, и уж коли мы как фронтовики за столом, то давайте без чинов. Вот все хочу тебя спросить: ты Михайловскую школу помнишь, Гришку-хохла вакоринского, которого от ребят защищал?

Ермаков медленно жевал огурец и мучительно напрягал память, но так и не ответил.

– Ты тогда еще про свое родство с Ермаком Тимофеевичем рассуждал.

Писатель оживился:

– Про это помню, и всегда интересуюсь, даже горжусь, что фамилия от атамана пошла. Ты, Григорий, про Матвея Путилова подвиг на фронте знаешь? Страшное дело! На войне всякого насмотрелся, но такого даже не слышан. Матвей наш, ильинский родом, толи умерли родители, толи раскулачили их, оказался парнишка на севере в детдоме. Вот еще один повод восхититься: детский дом, приют, а какие люди выходили! Матюше и было-то всего девятнадцать, он в связистах служил, в одном бою в Сталинграде обеспечивал связь комдива и передового выдвижения. И вот связи нет. Он ползет, попадает под обстрел, ранен, но скручивает концы провода, а его снова рвет осколком, и опять ранение в руку, уже обе перебиты. И тогда русский богатырь берет провода в рот, в зубах связь зажал. Умер, а по нему связь с войсками, через него победные команды прозвучали.

Ермаков отхлебнул глоток водки, закашлялся.

– Я приехал пройти по той земле, где этот святой человек первый шажок навострил, первое слово сказал. Время сменилось, а токи идут через него к нам, я их чую, у меня сердце дрожит от соучастия. Непременно напишу сказ о Матюше, электрическом мальчике. Ты, Григорий Иванович, память его увековечь, пусть люди помнят.

Поговорили о погоде, которая нынче с тонким намеком на хороший хлеб, и подождило вовремя, правда, не столь, сколь хотелось бы, но крестьянину всегда не угодишь, ладно, и на том спасибо. И в июле хорошие температуры, стебель в колос кинулся, завязь подходящая. Только бы теперь осень не подвела, самое поганое дело, когда вызревший хлеб отгородила природа пеленой дождя, стоит мужик у кромки, с серпом, как прежде, у мокрого комбайна, как теперь, и молчит, в тот момент нельзя с ним говорить, не о чем. По лицу струйки стекают, толи дождь, толи слезы. Насмотрелся Хмара, да и Ермаков поддакнул: осень для писателя вдохновение, вся прелесть природы, все цвета и запахи, а у крестьянина одна забота: чтобы сухо было, вот и все.

Весь свой разговор со Щербиной пересказывать не стал, но от вопроса не удержался:

– Иван Михайлович, говорят, ты первому секретарю обкома князем сибирским назвался. Врут?

Ермаков посерьезнел:

– Зачем врут? Так и сказал. Я не в сословия и гербовые родовые перечни метил, это мне трын-трава, мне сам титул хозяина нашей земли сохранить надо. Я же не сказал граф или барон, это вовсе мусор для русского человека, а князья – они не просто княжили, они земли приумножали, людей сохраняли, дружинами командовали. Можно так сказать, что по моему скромному офицерскому званию вполне мог на княжеский уровень потянуть, как смотришь, Григорий?

Все дружно засмеялись.




БИБЛИОГРАФИЯ И. М. ЕРМАКОВА


ПРЕДОСТАВЛЕНА ТЮМЕНСКОЙ ОБЛАСТНОЙ НАУЧНОЙ БИБЛИОТЕКОЙ ИМЕНИ Д. И. МЕНДЕЛЕЕВА




КНИГИ ПРИЖИЗНЕННЫЕ ИЗДАНИЯ



БОГИНЯ В ШИНЕЛИ. Сказы. И. М. Ермаков. Тюмень: Кн. изд-во. 1962.120 стр.

ГОЛУБАЯ СТРЕКОЗКА. Сказ для сред, и старш. шк. Возраста. И. М. Ермаков. М. Сов. Россия. 1962.51 стр.

АТАМАНОВО ПОДАРЕНЬЕ. Соврем, сиб. Сказы. И. М. Ермаков. Новосибирск. Зап.-Сиб. кн. изд. 1964. 130 стр.

СОЛДАТСКИЕ НЕСКУЧАЛКИ. Сказы. И. М. Ермаков. Сред.-Урал. кн. изд-во. 1964.112 стр.

СЕРГЕЙ ДА ВАСИЛИЙ. Очерки. И. М. Ермаков. Свердловск. Сред.-Урал. кн. изд-во. 1965. 51 стр.

О ЧЕМ ШЕПТАЛ ОЛЕНЕНОК. Рассказы для сред, школ, возраста. И. М. Ермаков. Свердловск. Сред.- Урач. кн. изд-во. 1966.124 стр.

ЗВОНКОЕ ДЕЛО. Очерки. И. М. Ермаков. Свердловск. Сред.-Урал. кн. изд-во. 1967. 80 стр. Аврорин табачок. Сказы. И. М. Ермаков. Послесл. М. Батина. Свердловск. Сред.-Урал. кн. изд. 1968.190 стр.

ПЕТУШИНЫЕ ЗОРЬКИ. Лирич. Очерк. И. М. Ермаков. Свердловск. Сред.-Урал. кн. изд-во. 1968. 58 стр.

КОСТЯ-ЕГИПТЯНИН. Ценный зверь кирза. Сказы. И. М. Ермаков. Свердловск. Сред.-Урал. кн. изд- во. 1969.215 стр.

АВКА СЛУШАЕТ ВЕТРЫ. Очерки. И. Ермаков. Свердловск. Сред.-Урал. кн. изд. 1970. 81 стр.

ВОЛОДЯ – СОЛНЫШКО. И. М. Ермаков. Свердловск. Сред.-Урал. кн. изд-во. 1971. 80 стр.

ЗАРЯ СЧАСТЬЕ КУЕТ. Очерки. И. М. Ермаков. Свердловск. Сред.-Урал. кн. изд-во. 1973.152 стр.

СТОИТ МЕЖ ЛЕСОВ ДЕРЕВЕНЬКА. Избр. сказы. И. М. Ермаков. Под ред. М. А. Батина. Художник О. Шруб. Свердловск. Сред.-Урал. кн. изд-во. 1973. 287 стр.

СТОИТ МЕЖ ЛЕСОВ ДЕРЕВЕНЬКА. Повесть и сказка-быль. Предисл. В. Важдаева. М. Детская литература. 1974.96 стр.




ИЗДАНИЯ ПОСЛЕДНИХ 39 ЛЕТ



СОЛДАТСКИЕ СКАЗЫ. Для ст. школ, возраста. И. М. Ермаков. Свердловск. Сред.-Урал. кн. изд-во. 1978. 175 стр.

ЗОРЬКА НА ЯБЛОЧКЕ. Сб. сказов. И. М. Ермаков. М. Современник. 1980. 224 стр.

УЧИТЕ МЕНЯ, КУЗНЕЦЫ! Сказы. И. М. Ермаков. Послесл. Н. А. Полозковой. Свердловск. Сред.-Урал. кн. изд-во. 1984. 395 стр.

БОГИНЯ В ШИНЕЛИ. Сказы. И. М. Ермаков. Тюмень. Тюм. изд. Дом. 2005. 229 стр.

СКАЗЫ. ИЗБРАННОЕ. И. М. Ермаков. Сост. Казанская район, б-ка им. И. М. Ермакова. Предисловие Н. Олькова. Шадринск. ОГУП «Шадринский Дом Печати». 2006. 407 стр.




ПУБЛИКАЦИИ В ПЕРИОДИЧЕСКИХ ИЗДАНИЯХ И СБОРНИКАХ



КНЯГНИЦКИЕ. Разбудившие землю. Сборник. Свердловск. 1965.

АВОСТЬКА – СОДАТСКИЙ ВНУК. СКАЗ. СИБ. ОГНИ. 1966. № 11.

ЗВОНКОЕ ДЕЛО. Рассказ. Урал. 1967. № 11. Чем пахнет весна. Очерки. Урал. 1967. № 7. Державный лесничий. Сказ. Сиб. огни. 1969.

КОСТЯ-ЕГИПТЯНИН. Сказ. Сиб. огни. 1969. № 12. Старший в роде людском. Очерк. Урал. 1969. Авка слушает ветры. Тундра поет. Сборник. Свердловск. 1970.

АВКА СЛУШАЕТ ВЕТРЫ. Урал. 1970. № 4. О чем шептал олененок. Ленинское бревнышко. Голубая стрекозка. Орлиное перо. Сборник. Свердловск. 1970.

ДЕДУШКИН ТАБАК. Сказ. Урал. 1971. № 5. Кузнецы. Рассказ. Урал. 1971. № 11. Сказание о реке и ее капитане. Сиб. огни. 1971. № 5.

КУЗНЕЦЫ. Лирический рассказ. Молодой человек. Сборник. Пермь. 1972. Вып. 11.

ЗАРЯ СЧАСТЬЕ КУЕТ. Урал. 1972. № 1. Под крылом у Жар-птицы. Глухари по-урайски. Жар-птица. Переполох в тяжелой индустрии. Уральский следопыт. 1973. № 4.

РЕВИЗОР С ХОЗЯЮШКОЙ. Шутейный сказ. Сиб. огни. 1973 № 8.

О ЧЕМ РАССКАЗАЛ ЖЕЛЕЗНЫЙ ОЛЕНЬ. ОЧЕРК. УРАЛ. 1974 № 12.

...В ПОЛЕ-ВОИН. Записки писателя. Урал. 1974. № 7.

ЕСТЬ у МИШКИ БРАТИШКА... Предание. Урал. 1974. № 7.

И БЫЛ НА СЕЛЕ ПРАЗДНИК. Очерк. Урал. 1976. № 1.

ПЕТЬКИНА ТРАГЕДИЯ. Вам, романтики! Сборник. Свердловск. 1978.

КОСТЯ-ЕГИПТЯНИН. Сказ. Урал. 1979. № 1. Сибирский клиент. Тюменской строкой. Антология. Ю. А. Мешков, Н. Н. Горбачева, Н. А. Рогачева. Тюмень. 2008. Стр. 37–41.

КУДА ДЕВАЛСЯ «ВТОРОЙ ФРОНТ». Из кн. «Солдатские сказы». Тюмень. Сиб. богатство. 2010. № 4. Стр. 101–103.






ЛИТЕРАТУРА ОБ И. М. ЕРМАКОВЕ




Лагунов К. Я. ПОРТРЕТЫ БЕЗ РЕТУШИ. Тюмень. 1994. Ермаков Иван Михайлович.

ЕРМАКОВСКИЕ ПЕРЕЗВОНЫ. Сб. ст. преподавателей филол. фак. Тюм. гос. ун-та. Тюмень. Изд-во Тюм. унта, 1996.

ЛУКОМОРЬЕ. Лит хрестоматия для 5-7 кл. Сост. Н. Н. Горбачева, Н. А. Рогачева. Тюмень. СофтДизайн. 1997.

СТРАНА без ГРАНИЦ. Лит. хрестоматия для учащихся 8-11 кл. В 2-х кн. Кн. 2. Сост. Н. Н. Горбачева, Н. А. Рогачева. Тюмень. СофтДизайн. 1998.

Захарченко В. ЭПОХА ГЕРОЕВ ИВАНА ЕРМАКОВА. К 75-летию писателя. Тюм. правда сегодня. 1999. 23 янв.

Рогачев В. ЗОЛОТОЙ КОРЕНЬ ЕРМАКОВСКОГО СКАЗА. И. М. Ермакову – 75 лет. Тюм. курьер. 1999. 26 янв.

Свяженина Н. «ИСКАТЬ НЕЗАХВАТАННОЕ СЛОВО...». О лит. встречах, посвящ. памяти писателя И. Ермакова. Тюм. правда, 1999. 30 марта.

Ермаков В. ИВАНОВО ПОДАРЕНЬЕ. О писателе И. М. Ермакове. Тюм. правда. 1999. 26 июня.

Штейн И. ЕРМАКОВСКИЕ ЧТЕНИЯ. Тюм. изв. 1999. 1 апр.

Мищенко. А. ЕРМАКОВЕ ПОДАРЕНЬЕ. Песня, муз. Ю. Клепалова. Русь. 1999. Июнь (№ 2). Песня посвящена писателю И. Ермакову.

Осколков А. ЕРМАКОВО ЗЕРНЫШКО. О вечере памяти И. Е. Ермакова в ТОНБ. Мед. вести. 1999. Окт. (№ 18–19).

Захарченко В. ЭПОХА ГЕРОЕВ. О сказах И. М. Ермакова. Сиб. богатство. 2000. № 2.

Ольков Н. ПЬЕДЕСТАЛ ДЛЯ ДОЯРКИ. Тюмень лит. 2003. № 3. К 80-летию И. М. Ермакова.



notes


Сноски





1


Книга «Голубая стрекозка» вышла в московском издательстве «Советская Россия» в 1962 году.






2


Лагунов Константин Яковлевич (1924-2001) – писатель, с 1963 по 1983 год руководил Тюменской писательской организацией.






3


Щербина Борис Евдокимович (1919-1990) – с 1961 по 1973 годы – первый секретарь Тюменского обкома КПСС






4


«Сибирские огни» – литературно-художественный журнал, издается в Новосибирске.






5


Шерман (Ананьев) Евгений Григорьевич (1983-1992)- писатель. С 1983 по 1992 год возглавлял Тюменское отделение союза писателей РСФСР.






6


Уточнение: на улице Осипенко было бюро пропаганды Союза писателей.






7


Горкин Александр Федорович (1897-1988) – с1937 по 1957 был секретарем Президиума Верховного Совета СССР.