Волшебный круг
В МОНАШЕСКОЙ КЕЛЬЕ
Ночная синяя чернота неба в тихо плывущих облаках, везде белых, а возле высокой луны голубых. Приглядишься – не облака плывут – луна плывет, и близ неё, вместе с ней, льется золотая слеза звезды…
И.А. Бунин «Смарагд»
Ночлег. Всегда с одинаковой смиренной обязанностью принимал я этот необходимый предмет бытия. В апартаментах туристической звездной гостиницы с кондиционером, иль в не столь ухоженном, как иностранный отель, временном жилище, типа «дома колхозника» в сибирском заснеженном райцентре, под луной, с легким угаром на- топленной круглой печи-голландки, с изголодавшимися по свежатине клопами.
В романтичную, бесшабашную пору юности – в портовом, пахнущем крысами и негашеной известью, ржавом железном контейнере, на пристани в заполярном Певеке, заночёвывал – в необходимости, опоздав из ресторана на последний катер, обходящий наши суда на рейде. Коротал ночь в заиндевелой от стужи звериной тайге возле костра из горящего лапника, на всякий случай нянча в ладонях стволы двустволки, заряженной жаканами на волка…
Много есть заветного в дорогах наших. Специально не сочиняя, бери целиком из жизни!. И все станет бытовой (возможно и художественной!) правдивой предметностью, а также знакомым немалому числу бывалых людей – «аналогичным случаям».
В аскетическую монашескую келью, приют южно-американского святого католического храма в городе Баркисимето, попал впервые. И смею уверить читателя, что бывали в сей нештатной ситуации не многие миряне.
Тут бы и описать подробности кельи, какие встречались мне на страницах старинных романов – непременно при постных ликах молящихся праведников, черных клобуках и рясах, мерцающих свечках, Евангелии перед киотом, прочей предметности затворников монастырских, но рассказать в данном случае, даже тщательно оглядевшись в чуть живом и чужом полумраке, как-то не о чем. Ну разве что упомянуть о блеснувшей – в тусклом свете слабой верхней лампочки – глянцевой картинке Святой Девы Марии. Картинка пришпилена к серой неуютной стене клеем иль какими-то канцелярскими прищепками. И всё. Далее – голо.
Войдя сюда, взбодренными не слабыми напитками за недавним дружеским столом под загородными пальмами, разговорами, начиненными жаркими, как угли пышущего мангала, восклицаниями, ничему не обязывающими междометиями, то есть живыми и пространными беседами «под шашлыки» на этом загородном ранчо местного, успешного доктора Феликса, в прошлом красного боливийского партизана, соратника Че Гевары, мы, окинув взором стены кельи, тотчас заторопились устроить свой ночлег. И тут, наверно, каждый про себя посожалел, что не воспользовались предложением Феликса – остаться ночевать в его прекрасно обустроенном ранчо: теперь-то нежились бы, возможно, в кондиционированной прохладе, на простынях – крахмальных и хрустких, от которых бы и более привередливые путешественники не отказались.
Да! В гостях у хороших людей хорошо. А решили блюсти независимость. Распрощавшись со сподвижником Че Гевары, его интернациональным семейством, в котором жена Лариса оказалась и русской и бывшей москвичкой, мы отважно сели в автомобиль, лавируя меж кустов, круто скатились в долину, накрытой уже прохладным ночным туманом. Потом, выстреливая из-под колес галькой, песком, напористо – в завывании сильного мотора – лезли в гору, затем кружили по городу, останавливаясь, приставая с расспросами к редким, невесть как возникающим в ночи, прохожим, терпеливо отыскивая это католическое пристанище.
На последней дистанции, на крутом повороте в искомую точку, внезапно въехали в уличное дерево, благо, что зацепили правым бортом «фольксвагена» не могучий древесный ствол, а только разлапистую его «шевелюру» из веток и листвы, которые со скрежетом, по-медвежьи, хватанули капот, наотмашь ударили в лобовое стекло, на счастье наше изготовленное в надежной германской стороне.
В келье мне достался пудовый пыльный матрас, с такой же нехилой, увесистой подушкой. Спальные принадлежности оказались начинены если не кирпичами, если не балластом из мелкодробленого гранита и щебня, коим присыпают в тюменской стороне вновь уложенные железнодорожные шпалы, то невыразимо долго бывшей в употреблении скомканной ватой, обещавшей ну не инквизиторские испытания, то уж точно ночку терпения не- вольного «мученика за веру». А к этой вере я вовсе и не принадлежал.
Раскатав матрас на каменном полу, попробовал уснуть, терпя еще и жаркое дыхание не остывшей в ночи, близкой к городу полупустынной желтой саванны под названием лосльянос, которую приметил еще днем, при солнышке, въезжая в этот полустепной город. Занятно, что сторожили саванну непривычно рослые для русского взора, пластинчатого и округлого вида, стволы колючих кактусов, «горшечные комнатные растения», дивя экзотикой представителя не столь жаркой нашей, нормальной лесостепной равнины – с речками, с ласково трепещущими листвой при ветерке березовыми колками.
Примечательно, что желто-степное пространство по обе стороны дороги обозначилось предлинными канавами, оврагами – следствие многолетней добычи замечательной глины, из которой в одной из пригородных деревень устроено прибыльное сувенирное производство. И местный базар этой деревни, туда пообещали мои спутники «заглянуть» непременно, привлекает многих приезжающих в Баркисимето, несомненно, и европейских нашественников и туристов.
Запомнилась еще одна местная предметность, точнее – достопримечательность города: на просторной окраине его встретило нас изображение герба Баркисимето – огромной, взметнувшейся в небо, искусственной вазы на треножнике, символизирующей единение Природы, Земли и Космоса.
Подтверждением и оправданием этой «философской» символики, узнал я после, был не только промышленно-металлургический базис страны в этом городе, не только замечательные спортивные сооружения, но и единственный на всю Южную Америку жираф, обитавший в местном зоопарке, да огромной величины разноцветный попугай по имени Гуакомайио, здоровающийся на испанском и сочно матерящийся на русском языке.
К тем приметам надо б добавить еще один штришок: в окрестных горных долинах, продуваемых ветрами, замечательно растет виноград и в лавочках города продают на разлив домашнее вино, будто где у нас – в северокавказских иль таманских пределах.
Мои опекуны и спутники – спортивное семейство Поляковых – Елена, Ваня и сам Миша Поляков, быстро возвели в келье сооружение типа просторного «плаца» из алюминиевых конструкций до сего момента разобранной монашеской кровати, рассчитанной на доброе отделение (если применить воинскую лексику) служительниц веры. Опробовали ложе на прочность. И быстренько устроились на покой.
Русским спортивным наставникам будущих венесуэльских чемпионов по легкой атлетике подобные походные условия, как все больше убеждаюсь в общении с ними, дело привычное.
А в большой промышленный и спортивный город Баркисимето, куда прибыли мы, просвистев на Мишином авто сотни четыре километров от столичных улиц Каракаса, в сопровождении тренеров собралось множество атлетов на свои «панамериканские игры» и состязания. Специально обустроенные общежития для атлетов, отдельные стандартные домики для спортивного начальства, не дорогие гостиницы занял нахлынувший сюда во множестве белолицый и чернявый молодой народ. Задействованными в обширном национальном мероприятии, куда обещал приехать и сам президент страны Уго Чавес, оказались и экзотические для меня кельи монашеско-церковной принадлежности.
К спортивным событиям в Баркисимето причастна больше Елена, жена Полякова, это она тренирует в Каракасе своих «ампутадо», «колясочников», слепых и даже – к моему ужасу – несколько «повернутых рассудком», коих в России мы привыкли обозначать намного проще, понят- ней: шизофреники, полудурки, дебилы.
Ладно. Что уж там! Скажу пристойнее: в Баркисимето собрались спортсмены-инвалиды. И Елена Гончарова не просто тренер этих мужественных ребят, но член какого-то большого спортивного не то президиума, не то оргкомитета.
Елена приехала первой. Миша с Ванюшкой, названивая по мобильнику спортивной маме, в прошлом чемпионке СССР и Европы, снялись из Каракаса под выходные дни, когда Ванюшка свободен от школы, ринулись в путь – навестить, подбодрить, поддержать, прихватив и «гостя из России», чему я несказанно оказался рад. Новой дороге, открывшимся пейзажам, видам, невольным маленьким приключениям.
Где наша не пропадала!
Вспомним, подобьем «бабки» после сей поездки. А пока никак не опускается с глухих потолочных небес сон: какой ни попадя, но сон – на этом каменном, «святом» матрасе. Встаю, «шарашусь в потемках», как выразились бы в данной ситуации мои далекие окунёвские земляки. В тесном монашеском гальюне, в переплетениях труб и загадочных в них звуков, «знакомлюсь» с прозаическим помойным ведерком, шваброй, обнаруживаю кран с водой. Что и надо. Испив теплой водицы, нащупываю створку окошка, сладчайше дымлю в неё «Мальборо», осознанно принимая на душу не слабый грех: знали б христолюбивые хозяева заведения, какому богохульнику предоставили они приют! А деться некуда: табакурю в святом подлунном месте.
Потом, при возвращении в Каракас, вспомнятся они, эти «монашеские» приключения, возможно, в ином каком-то свете. Наверное?! Типа промысла Божия? Не знаю.
Всецело вижу будущий этот вечер в «резиденсии» Полякова, характерные интонации голоса курганского земляка-контрактника. Они порой, как отмечал уже не раз, нарочито грубоваты при общении с дедами-эмигрантами, отчего деды «страдальчески» покачивают головами. Меня ж, похоже, щадит Михаил как земляка. Со мной – мягче, предупредительней…
– Ну так вот, сеньор Николя, слушай! На этот раз мы пропутешествовали аж два дня, – скажет Миша. – Выехали в субботу утром 22 октября. А сегодня уже 23-е, вечер, воскресенье, и после душа, да за бутылочкой винца хорошо мы сидим! А? Мы вернулись, Николя. И это хорошо. Могли застрять, тут, на горных дорогах, бывают случаи, врагу не пожелаешь. Но все миновало. И удачно. Конечно, – как бы спохватится спортивный профессор, – сравнивать дороги России и Венесуэлы нельзя. В России они намного лучше!
– Ты это всерьез? Здешние – прекрасные! – скажу я. Миша кивнет, соглашаясь, а вслух продолжит:
– Венесуэла, Николя, страна чудес. По этой чудесной стране мы проехали с тобой за два дня одну тысячу километров. Это мало. Чтоб узнать страну, надо прожить здесь не один месяц, не один год. Но мы встретились с людьми, которых я знаю немножко больше, чем ты. И ты разговаривал с ними, узнал частичку их тропической, ну… и боевой жизни…
Ты вот заметил про дороги! – вздохнет Миша, вскинув почти под «ноль», по нынешней новорусской моде, стриженую голову. – Скажу. По которой мы выехали из Каракаса, называется Асто Писто. Дорога к морю – к порту Кабельо. Через Валенсию и Маракай. Строил её все тот же, ругаемый демократами и Северной Америкой, диктатор Перес Хименес. Слава ему, «перчику»!
Ты помнишь, мы в относительной прохладе проехали всего девяносто кэмэ. Спустились в долину и температура с двадцати утренних градусов подскочила до сорока. Машина моя, когда я въезжаю в эту зону, начинает жаловаться, что ей жарко. А нам – тем более было жарче. Ты ж заметил! Ванюшка – тоже.
На скорости мы проехали Валенсию. Остановились, перекусили в поселке Бахие, в дорожном кафе. Пока перекусывали, изрядно замерзли. Кондиционер там, в кафе, зверски работает. Ничего. Зато тотчас, за дверьми, попали в сорокоградусную «сауну». Едем, обдуваемся ветерком в окошки, дальше. Я тебе не говорил тогда, что недавно на дороге чинили большущую дыру – глубиной в сто метров. Чинили долго. Мы ездили старой, очень опасной трассой, построенной еще при царе Горохе.
Что еще? Проехали сквозь несколько тропических ливней, шедших полосами, и через большую аварию на одном из горных поворотов «курва», где, видел ты, Николя, как опрокинулся длинный грузовик с бутылочной тарой. Перегородил путь. Простояли минут сорок. Не долго. Всё путём, как говорится. Помощь тут приходит довольно быстро, поскольку через каждые пять-шесть километров стоит полицейская машина «полисия-реал». Полицейские тут не цепляются к водителям по любому поводу, как у нас в России, а поскорей «разгребают» пробки, вызывают необходимую при авариях технику – краны, бульдозеры, медицинскую помощь, если требуется.
– Ты, Миша, забыл про поворот на Бразилию, где красуется о-очень уж устрашающий знак!
– Это единственный путь к бразильской границе. От Каракаса до пограничного городка Санта-Елена всего-то 1352 километра. Там, за Ориноко, за Гранд Саваной, заканчивается территория «нашей» Великой Колумбии, как при Боливаре называлась Венесуэла. В тех местах живет кочующее племя индейцев, которые едят людей. Как? Едят да и всё! Как у нас соседи-казахи барашков едят. Индейцы-людоеды подкарауливают бледнолицых, смуглых тоже, отрезают голову, нанизывают на кол, тело зажаривают на костре. Работают эти ребята со своими луками и стрелами вдоль дороги в потемках, когда трасса не охраняется солдатами. Да и невозможно в темноте охрану устраивать. По- тому есть правило – ночью проезд по бразильской дороге строго запрещен!..
Да, вот так и станется – в каракасской квартире Полякова, куда мы непременно возвратимся завтра, конечно ж, поздним вечером. Подъезжая к «резиденсии», заглянем в один из круглосуточно функционирующих магазинчиков за парой бутылок легкого вина. Растянем наши разговоры за бутылочкой до поры, пока Ванюшка, завершив свои компьютерные игры, запросится спать. Ванюшке очень рано – в испанскую школу, где уровень знаний, как заметит папа Миша, «желает много лучшего». Но уж такой он здесь уровень, больше никакой. И мы созвякаем фужерами и скажем тост за какой-нибудь, разделяющий нас в Сибири, Шадринский район, его замечательные в прошлом школы, где учился Поляков старший, затем тоже навострим лыжи на отдых на этом восьмом этаже «резиденсии», за окнами которой будет еще долго кипеть ночная жизнь жаркого, в том числе и революционного южно-американского континента.
…Итак, о соратнике Че Гевары. Так странно, что и о нем в недавнем гостевании в его доме, размышляю под сенью монашеской кельи, заведении, где пристойней смирять гордыню, а не воспарять мыслями к именам борцов красного сопротивления.
Итак. Миновав дюжину просторных улиц Баркисимето, города раскинувшегося на плоском пространстве, после многочисленных «блужданий» нашего авто по загородным дачным местам, поднялись на взгорок, где расположилось ранчо Феликса Хименеса, давнишнего знакомца и приятеля Михаила Полякова.
К слову сказать, нашу свиту, о которой Миша по мобильнику сообщил на ранчо, и где нас ждали, пополнил по дороге еще один соотечественник, тренер национальной женской команды по гимнастике Николай Сучилин. Курганский земляк, предупредив меня о новом знакомстве, произносил фамилию коллеги на китайский манер: Су-чи- лин. Что ж! И однако ж! Сучилин, мужчина средних лет, скорее, моложавый, плотный и сбитый телом, в прошлом цирковой артист, потом тренер сборной команды СССР по гимнастике. Живет в Баркисимето, тренирует местных девчат работать на кольцах, брусьях, на перекладине, вольным упражнениям на бревне и прочих олимпийских снарядах. До недавнего времени служил здесь вместе с женой. Она родила мальчика Васю. И сейчас мальчик Вася вместе с мамой уехали в Москву, оставив папу продолжать выполнять интернациональный и спортивный долг в дружественной России стране…
Предвечерье. Легкая тропическая прохлада. Большой каменный дом поместья на возвышении, уже сияющий электричеством. Ухоженные, в обрамлении кустарников и цветочных клумб, тропинки. Густой сад. Просторный гараж с набором авто разных марок. Дворовые помещения, в воротах которых и встречают нашу свиту хозяева, занятые приготовлением закусок. Гора всевозможных овощей. Фрукты. Описывать стоит ли? Упоминал на прошлых страницах. Примечателен виноград. Здесь он, как сказано уже, свой, местный. Плантации в окрестностях Баркисимето, где подходящий микроклимат в долинах между горами, снабжают виноградом всю манговую и банановую, испаноязычную, с солидным вкраплением русского, райскую страну!
Прежде чем скажу о хозяевах ранчо, людях, как оказалось при встрече, знакомстве и рукопожатиях, достаточно поживших на земле, продолжу о приметах обширного подворья.
В проволочных загородках под пальмами – бойцовские куры, фазаны, медленно, с достоинством, расхаживают по своему пространству – гуси. Важная пара. В другой загородке с земляным полом – пара встревоженных, этаких востроглазых овечек. Был еще и барашек. Перед нашим приездом пал под ножом, в разделанном виде находился теперь в объемном тазике – в спецрассоле – на грядущие шашлыки.
Сучилин здесь свой человек, поскольку тотчас, услышав о местонахождении недавно бегавшего в загородке барашка, занялся «штатными обязанностями» – мангалом, точней, каменной печуркой под орхидеями – национальными цветами Венесуэлы. От печурки тотчас заструился дымок.
Сучилин, как признается он потом в застолье за бокалом виски, который любит потреблять и североамериканский ковбой-президент Буш, во всех прошлых, еще эсэсээровских путешествиях с друзьями, во всех загородных пикниках, был на «кухонном посту». Так что и эти шашлыки – привычное дело для бывшего циркового «артистико».
– О, черепахи! О! – завосклицал Поляков. – Феликс, – окликнул он хозяина ранчо, – с барашкам понятно, а зачем тут черепахи?
– Для экзотики, Миша! Вся живность у меня для души, для увеселения глаз, не больше…
Феликс Хименес учился в молодые годы в Советском Союзе – в университете имени Патриса Лумумбы. Окончил медицинский факультет. Во время студенчества был главой «какого-то» студенческого иностранного движения. Активный и крайне революционный в то время, устроил в советской столице демонстрацию иностранных студентов, как Поляков говорил, «против чего-то и за что-то!». И его чуть не выгнали из престижного университета. За своего лидера поднялись в Москве все иностранные студенты. Отстояли. Феликсу дали доучиться. Окончил он университет в 1972 году. Была у Феликса русская невеста, женился. Поскольку Лариса происхождением из семьи крупного не то партийного, не то государственного, но очень знаменитого в СССР деятеля (похоронен отец Ларисы на Новодевичьем кладбище!), уехать за кордон с иностранцем мужем власти ей долго не позволяли. Феликс хлопотал. Выхлопотал. Ну и кто-то сильно помог, заступился, возможно, что сам Фидель Кастро.
Возможно. До учебы в Москве, юный Феликс Хименес вместе с братом Антони был в боливийском партизанском отряде, которым командовал пламенный Че Гевара, соратник Кастро по Кубинской революции. Миру известно, что партизан предали, устроили засаду. Отряд Че Гевары окружили правительственные войска. В бою погибли многие, Че и Антони попали в плен, были расстреляны. Феликсу довелось вырваться, уцелеть…
Сучилин успешно справился с шашлыками. И вот мы, за исключением Ванюшки, который все еще занят общением с черепахами и бойцовскими курами, сдвигаем наполненные хрустальные емкости: тост за Россию! Как всюду, как везде в Венесуэле, где присутствуют русские патриоты…
Лариса… Так и не запоминаю ни прежней фамилии женщины, не отчества москвички. «Зовите просто Ларисой!» Но как давно все было! Как давно. Разговариваем. А в разговоре – снег, русская зима, сетование легкое – здесь уж очень жарко для русского человека... Но мне-то интересно узнать – чем занималась в свою пору она в Москве? Я в те годы – шестидесятые и начало семидесятых – был тоже москвичом. Едва ли не коренным: военная служба, учеба в московском Литературном институте. Все вместе – почти непрерывные десять лет.
Когда узнаю, что Лариса работала в иностранном издательском отделе газеты «Красная звезда», едва не ликую: а вот того-то, того-то, это мои знакомые, не помните, может быть, общались? Не помнит. И не общались. Лариса была художником-графиком, причем, подчеркивает, в отделе иностранном, а это ж – не путь стать знакомцем того или иного поэта, печатавшегося в военном издательстве…
Но вот чета Хименес получила возможность выехать из СССР, но… в Соединенные Штаты. Посмотрев на Нью-Йорк и заново вскипев ненавистью к оголтелому империализму, семья Феликса решила перебраться поближе к Боливии. В саму страну возвращаться было опасно. Направились в Венесуэлу, поселились в пограничном, ближе к Боливии, районе, откуда простирал взоры и мысли свои молодой тогда доктор Феликс, ожидая новых революционных событий на родине, в надежде присоединиться к борьбе своего народа «за счастливое будущее, за свободу!»
– Прожил он с москвичкой Ларисой долгие семь лет в индейском вигваме, затвердив знания, полученные на медицинском факультете, родив сына, приехал жить и работать в Баркисимето, – скажет Поляков на будущем, то есть завтрашнем «чаепитии» за вечерним столом в Каракасе, когда вернемся из этой спортивной поездки «домой», – Феликс открыл свою успешную нынче клинику, построил ранчо, посадил много деревьев, воспитал сына. Сына мы не видели. Но я видел много раз. Звать его по-русски Антон, в честь погибшего брата Антони назвали. Он закончил университет. Прекрасно говорит по-русски. Подарил родителям внучку Кармен. Что еще? У Феликса, как у доктора, масса клиентов. Богатеньких. Бедных не лечит. Такова теперь селяви, Николя.
А еще несколько лет назад, в доверительной беседе со мной, из которой он узнал мою историю коммуниста, Феликс сказал мне, мол, вот победит на президентских выборах в Боливии «наш человек», поедем туда вместе поднимать на новый уровень медицину и спорт, и я, коммунисто Поляков, получу там землю, табун лошадей и все, что забрали у моего деда в тридцатых годах прошлого века курганские большевики. И вот тогда – полный вперед к победе коммунизма в Боливии! Феликс так хвалил свою страну, что я после трех бутылок виски, пообещал: поедем обязательно!
Через какой-то срок опять повстречался я с Феликсом. Как раз на его родине, в Боливии, произошел переворот, к власти пришел новый президент, но опять «не из наших». Феликс с тоской, как бы извиняясь, посмотрел на новый свой большой дом, сад, плавательный бассейн, сказал мне, мол, старые мы с тобой, Михаил, делать революции, давай здесь, в Венесуэле, деньги делать. А революции пусть, мол, молодые совершают. Мы выпили с ним «на брудершафт» виски «Старая лошадь» – любимый напиток преуспевающих венесуэльцев, и я пошел спать, устроясь на мраморной тропинке, ведущей к бассейну. А рядом, на подстриженном английском газоне, звенели местные кузнечики, сверху смотрело звездное южное небо с перевернутой Большой Медведицей северного полушария…
– А усадьба его, не по боливийским, а по венесуэльским меркам, какова на твой взгляд, Миша? – спрошу я, загрустив отчего-то.
– Скажу так: не столь, конечно, круто. Но для доктора
– очень даже нормально. Он, конечно, не олигарх, но… в долг занимать, как мы с тобой, не пойдет!
Тоже ясно.
Но вся эта «ясность» наступит чуть позднее. Завтра. А теперь, нагруженный впечатлениями минувшего дня, громоздкой сумятицей ночи, все же сумел я провалиться под утро во сны – на этом комковатом монашеском матрасе.
…И вот. Внизу, в долине, в горячем тумане, послышались голоса, отрывистые команды. А мы сидим за шашлыками, нагруженные уже этим съестным и этим виски. И так осязаемо, Феликс, встрепенувшись всей своей грузной фигурой, сказал, что это появились правительственные войска, жандармерия. Обступают нас. Феликс передернул затвор винтовки, сказал, что пора делать революцию! Я ощутил прохладный ствол карабина «СКС», с которым не расставался на службе все три года, залег за ближайшим камнем, немедленно послав в жаркую полутьму первый выстрел. Толкнуло в плечо, верно, отдача от выстрела…
Бойцовские куры заполошно кричали и метались в проволочной загородке, на неё взобрался Ванюшка, размахивал красным флагом. Ванюшка успевал бросать во тьму что-то громоздкое, оказалось, черепах, они катились под гору, оттуда доносились глухие разрывы, ну будто бы в военных фильмах…
Провал, короткое забытье. И снова видение.
Теперь уже почти совсем мирное. Ванюшка торчал у проволочной клетки с овцами, не овцами вовсе, а клацающими зубами болотными крокодильчиками. Сучилин орудовал над новой порцией шашлыков. От мангала несло жаром, разгоревшиеся сухие щепы, бросали во тьму малиновые искры. Сучилин сказал, что он «на посту», а женщины пошли искупнуться в бассейне. Туда же ушел вооруженный Феликс. Поляков понуро сидел за столом при бейсбольной бите, при опустошенных стаканах, торчащих в беспорядке среди тарелок с недоеденными салатами, смотрел в малиновое пламя мангала…
– Николя, как спалось? – надо мной стоял он, Миша, – Попей, у меня тут завалялась бутылочка «Кока-колы».
– Хлебни! Чего-то ты кричал во сне… Еще рано, надо спать.
Спать я не стал. Оделся. Толкнул дверь кельи. Разобравшись в сплетениях «монашеских» коридоров, вышел на улицу.
В безлюдье утренней улицы резко пахло зеленью, бензином, машинным маслом. В узких окошках обители держался еще сумрак и молитвенная тишина.
Над фасадом здания торчал укромный католический крест.
В МОНАШЕСКОЙ КЕЛЬЕ
Ночная синяя чернота неба в тихо плывущих облаках, везде белых, а возле высокой луны голубых. Приглядишься – не облака плывут – луна плывет, и близ неё, вместе с ней, льется золотая слеза звезды…
И.А. Бунин «Смарагд»
Ночлег. Всегда с одинаковой смиренной обязанностью принимал я этот необходимый предмет бытия. В апартаментах туристической звездной гостиницы с кондиционером, иль в не столь ухоженном, как иностранный отель, временном жилище, типа «дома колхозника» в сибирском заснеженном райцентре, под луной, с легким угаром на- топленной круглой печи-голландки, с изголодавшимися по свежатине клопами.
В романтичную, бесшабашную пору юности – в портовом, пахнущем крысами и негашеной известью, ржавом железном контейнере, на пристани в заполярном Певеке, заночёвывал – в необходимости, опоздав из ресторана на последний катер, обходящий наши суда на рейде. Коротал ночь в заиндевелой от стужи звериной тайге возле костра из горящего лапника, на всякий случай нянча в ладонях стволы двустволки, заряженной жаканами на волка…
Много есть заветного в дорогах наших. Специально не сочиняя, бери целиком из жизни!. И все станет бытовой (возможно и художественной!) правдивой предметностью, а также знакомым немалому числу бывалых людей – «аналогичным случаям».
В аскетическую монашескую келью, приют южно-американского святого католического храма в городе Баркисимето, попал впервые. И смею уверить читателя, что бывали в сей нештатной ситуации не многие миряне.
Тут бы и описать подробности кельи, какие встречались мне на страницах старинных романов – непременно при постных ликах молящихся праведников, черных клобуках и рясах, мерцающих свечках, Евангелии перед киотом, прочей предметности затворников монастырских, но рассказать в данном случае, даже тщательно оглядевшись в чуть живом и чужом полумраке, как-то не о чем. Ну разве что упомянуть о блеснувшей – в тусклом свете слабой верхней лампочки – глянцевой картинке Святой Девы Марии. Картинка пришпилена к серой неуютной стене клеем иль какими-то канцелярскими прищепками. И всё. Далее – голо.
Войдя сюда, взбодренными не слабыми напитками за недавним дружеским столом под загородными пальмами, разговорами, начиненными жаркими, как угли пышущего мангала, восклицаниями, ничему не обязывающими междометиями, то есть живыми и пространными беседами «под шашлыки» на этом загородном ранчо местного, успешного доктора Феликса, в прошлом красного боливийского партизана, соратника Че Гевары, мы, окинув взором стены кельи, тотчас заторопились устроить свой ночлег. И тут, наверно, каждый про себя посожалел, что не воспользовались предложением Феликса – остаться ночевать в его прекрасно обустроенном ранчо: теперь-то нежились бы, возможно, в кондиционированной прохладе, на простынях – крахмальных и хрустких, от которых бы и более привередливые путешественники не отказались.
Да! В гостях у хороших людей хорошо. А решили блюсти независимость. Распрощавшись со сподвижником Че Гевары, его интернациональным семейством, в котором жена Лариса оказалась и русской и бывшей москвичкой, мы отважно сели в автомобиль, лавируя меж кустов, круто скатились в долину, накрытой уже прохладным ночным туманом. Потом, выстреливая из-под колес галькой, песком, напористо – в завывании сильного мотора – лезли в гору, затем кружили по городу, останавливаясь, приставая с расспросами к редким, невесть как возникающим в ночи, прохожим, терпеливо отыскивая это католическое пристанище.
На последней дистанции, на крутом повороте в искомую точку, внезапно въехали в уличное дерево, благо, что зацепили правым бортом «фольксвагена» не могучий древесный ствол, а только разлапистую его «шевелюру» из веток и листвы, которые со скрежетом, по-медвежьи, хватанули капот, наотмашь ударили в лобовое стекло, на счастье наше изготовленное в надежной германской стороне.
В келье мне достался пудовый пыльный матрас, с такой же нехилой, увесистой подушкой. Спальные принадлежности оказались начинены если не кирпичами, если не балластом из мелкодробленого гранита и щебня, коим присыпают в тюменской стороне вновь уложенные железнодорожные шпалы, то невыразимо долго бывшей в употреблении скомканной ватой, обещавшей ну не инквизиторские испытания, то уж точно ночку терпения не- вольного «мученика за веру». А к этой вере я вовсе и не принадлежал.
Раскатав матрас на каменном полу, попробовал уснуть, терпя еще и жаркое дыхание не остывшей в ночи, близкой к городу полупустынной желтой саванны под названием лосльянос, которую приметил еще днем, при солнышке, въезжая в этот полустепной город. Занятно, что сторожили саванну непривычно рослые для русского взора, пластинчатого и округлого вида, стволы колючих кактусов, «горшечные комнатные растения», дивя экзотикой представителя не столь жаркой нашей, нормальной лесостепной равнины – с речками, с ласково трепещущими листвой при ветерке березовыми колками.
Примечательно, что желто-степное пространство по обе стороны дороги обозначилось предлинными канавами, оврагами – следствие многолетней добычи замечательной глины, из которой в одной из пригородных деревень устроено прибыльное сувенирное производство. И местный базар этой деревни, туда пообещали мои спутники «заглянуть» непременно, привлекает многих приезжающих в Баркисимето, несомненно, и европейских нашественников и туристов.
Запомнилась еще одна местная предметность, точнее – достопримечательность города: на просторной окраине его встретило нас изображение герба Баркисимето – огромной, взметнувшейся в небо, искусственной вазы на треножнике, символизирующей единение Природы, Земли и Космоса.
Подтверждением и оправданием этой «философской» символики, узнал я после, был не только промышленно-металлургический базис страны в этом городе, не только замечательные спортивные сооружения, но и единственный на всю Южную Америку жираф, обитавший в местном зоопарке, да огромной величины разноцветный попугай по имени Гуакомайио, здоровающийся на испанском и сочно матерящийся на русском языке.
К тем приметам надо б добавить еще один штришок: в окрестных горных долинах, продуваемых ветрами, замечательно растет виноград и в лавочках города продают на разлив домашнее вино, будто где у нас – в северокавказских иль таманских пределах.
Мои опекуны и спутники – спортивное семейство Поляковых – Елена, Ваня и сам Миша Поляков, быстро возвели в келье сооружение типа просторного «плаца» из алюминиевых конструкций до сего момента разобранной монашеской кровати, рассчитанной на доброе отделение (если применить воинскую лексику) служительниц веры. Опробовали ложе на прочность. И быстренько устроились на покой.
Русским спортивным наставникам будущих венесуэльских чемпионов по легкой атлетике подобные походные условия, как все больше убеждаюсь в общении с ними, дело привычное.
А в большой промышленный и спортивный город Баркисимето, куда прибыли мы, просвистев на Мишином авто сотни четыре километров от столичных улиц Каракаса, в сопровождении тренеров собралось множество атлетов на свои «панамериканские игры» и состязания. Специально обустроенные общежития для атлетов, отдельные стандартные домики для спортивного начальства, не дорогие гостиницы занял нахлынувший сюда во множестве белолицый и чернявый молодой народ. Задействованными в обширном национальном мероприятии, куда обещал приехать и сам президент страны Уго Чавес, оказались и экзотические для меня кельи монашеско-церковной принадлежности.
К спортивным событиям в Баркисимето причастна больше Елена, жена Полякова, это она тренирует в Каракасе своих «ампутадо», «колясочников», слепых и даже – к моему ужасу – несколько «повернутых рассудком», коих в России мы привыкли обозначать намного проще, понят- ней: шизофреники, полудурки, дебилы.
Ладно. Что уж там! Скажу пристойнее: в Баркисимето собрались спортсмены-инвалиды. И Елена Гончарова не просто тренер этих мужественных ребят, но член какого-то большого спортивного не то президиума, не то оргкомитета.
Елена приехала первой. Миша с Ванюшкой, названивая по мобильнику спортивной маме, в прошлом чемпионке СССР и Европы, снялись из Каракаса под выходные дни, когда Ванюшка свободен от школы, ринулись в путь – навестить, подбодрить, поддержать, прихватив и «гостя из России», чему я несказанно оказался рад. Новой дороге, открывшимся пейзажам, видам, невольным маленьким приключениям.
Где наша не пропадала!
Вспомним, подобьем «бабки» после сей поездки. А пока никак не опускается с глухих потолочных небес сон: какой ни попадя, но сон – на этом каменном, «святом» матрасе. Встаю, «шарашусь в потемках», как выразились бы в данной ситуации мои далекие окунёвские земляки. В тесном монашеском гальюне, в переплетениях труб и загадочных в них звуков, «знакомлюсь» с прозаическим помойным ведерком, шваброй, обнаруживаю кран с водой. Что и надо. Испив теплой водицы, нащупываю створку окошка, сладчайше дымлю в неё «Мальборо», осознанно принимая на душу не слабый грех: знали б христолюбивые хозяева заведения, какому богохульнику предоставили они приют! А деться некуда: табакурю в святом подлунном месте.
Потом, при возвращении в Каракас, вспомнятся они, эти «монашеские» приключения, возможно, в ином каком-то свете. Наверное?! Типа промысла Божия? Не знаю.
Всецело вижу будущий этот вечер в «резиденсии» Полякова, характерные интонации голоса курганского земляка-контрактника. Они порой, как отмечал уже не раз, нарочито грубоваты при общении с дедами-эмигрантами, отчего деды «страдальчески» покачивают головами. Меня ж, похоже, щадит Михаил как земляка. Со мной – мягче, предупредительней…
– Ну так вот, сеньор Николя, слушай! На этот раз мы пропутешествовали аж два дня, – скажет Миша. – Выехали в субботу утром 22 октября. А сегодня уже 23-е, вечер, воскресенье, и после душа, да за бутылочкой винца хорошо мы сидим! А? Мы вернулись, Николя. И это хорошо. Могли застрять, тут, на горных дорогах, бывают случаи, врагу не пожелаешь. Но все миновало. И удачно. Конечно, – как бы спохватится спортивный профессор, – сравнивать дороги России и Венесуэлы нельзя. В России они намного лучше!
– Ты это всерьез? Здешние – прекрасные! – скажу я. Миша кивнет, соглашаясь, а вслух продолжит:
– Венесуэла, Николя, страна чудес. По этой чудесной стране мы проехали с тобой за два дня одну тысячу километров. Это мало. Чтоб узнать страну, надо прожить здесь не один месяц, не один год. Но мы встретились с людьми, которых я знаю немножко больше, чем ты. И ты разговаривал с ними, узнал частичку их тропической, ну… и боевой жизни…
Ты вот заметил про дороги! – вздохнет Миша, вскинув почти под «ноль», по нынешней новорусской моде, стриженую голову. – Скажу. По которой мы выехали из Каракаса, называется Асто Писто. Дорога к морю – к порту Кабельо. Через Валенсию и Маракай. Строил её все тот же, ругаемый демократами и Северной Америкой, диктатор Перес Хименес. Слава ему, «перчику»!
Ты помнишь, мы в относительной прохладе проехали всего девяносто кэмэ. Спустились в долину и температура с двадцати утренних градусов подскочила до сорока. Машина моя, когда я въезжаю в эту зону, начинает жаловаться, что ей жарко. А нам – тем более было жарче. Ты ж заметил! Ванюшка – тоже.
На скорости мы проехали Валенсию. Остановились, перекусили в поселке Бахие, в дорожном кафе. Пока перекусывали, изрядно замерзли. Кондиционер там, в кафе, зверски работает. Ничего. Зато тотчас, за дверьми, попали в сорокоградусную «сауну». Едем, обдуваемся ветерком в окошки, дальше. Я тебе не говорил тогда, что недавно на дороге чинили большущую дыру – глубиной в сто метров. Чинили долго. Мы ездили старой, очень опасной трассой, построенной еще при царе Горохе.
Что еще? Проехали сквозь несколько тропических ливней, шедших полосами, и через большую аварию на одном из горных поворотов «курва», где, видел ты, Николя, как опрокинулся длинный грузовик с бутылочной тарой. Перегородил путь. Простояли минут сорок. Не долго. Всё путём, как говорится. Помощь тут приходит довольно быстро, поскольку через каждые пять-шесть километров стоит полицейская машина «полисия-реал». Полицейские тут не цепляются к водителям по любому поводу, как у нас в России, а поскорей «разгребают» пробки, вызывают необходимую при авариях технику – краны, бульдозеры, медицинскую помощь, если требуется.
– Ты, Миша, забыл про поворот на Бразилию, где красуется о-очень уж устрашающий знак!
– Это единственный путь к бразильской границе. От Каракаса до пограничного городка Санта-Елена всего-то 1352 километра. Там, за Ориноко, за Гранд Саваной, заканчивается территория «нашей» Великой Колумбии, как при Боливаре называлась Венесуэла. В тех местах живет кочующее племя индейцев, которые едят людей. Как? Едят да и всё! Как у нас соседи-казахи барашков едят. Индейцы-людоеды подкарауливают бледнолицых, смуглых тоже, отрезают голову, нанизывают на кол, тело зажаривают на костре. Работают эти ребята со своими луками и стрелами вдоль дороги в потемках, когда трасса не охраняется солдатами. Да и невозможно в темноте охрану устраивать. По- тому есть правило – ночью проезд по бразильской дороге строго запрещен!..
Да, вот так и станется – в каракасской квартире Полякова, куда мы непременно возвратимся завтра, конечно ж, поздним вечером. Подъезжая к «резиденсии», заглянем в один из круглосуточно функционирующих магазинчиков за парой бутылок легкого вина. Растянем наши разговоры за бутылочкой до поры, пока Ванюшка, завершив свои компьютерные игры, запросится спать. Ванюшке очень рано – в испанскую школу, где уровень знаний, как заметит папа Миша, «желает много лучшего». Но уж такой он здесь уровень, больше никакой. И мы созвякаем фужерами и скажем тост за какой-нибудь, разделяющий нас в Сибири, Шадринский район, его замечательные в прошлом школы, где учился Поляков старший, затем тоже навострим лыжи на отдых на этом восьмом этаже «резиденсии», за окнами которой будет еще долго кипеть ночная жизнь жаркого, в том числе и революционного южно-американского континента.
…Итак, о соратнике Че Гевары. Так странно, что и о нем в недавнем гостевании в его доме, размышляю под сенью монашеской кельи, заведении, где пристойней смирять гордыню, а не воспарять мыслями к именам борцов красного сопротивления.
Итак. Миновав дюжину просторных улиц Баркисимето, города раскинувшегося на плоском пространстве, после многочисленных «блужданий» нашего авто по загородным дачным местам, поднялись на взгорок, где расположилось ранчо Феликса Хименеса, давнишнего знакомца и приятеля Михаила Полякова.
К слову сказать, нашу свиту, о которой Миша по мобильнику сообщил на ранчо, и где нас ждали, пополнил по дороге еще один соотечественник, тренер национальной женской команды по гимнастике Николай Сучилин. Курганский земляк, предупредив меня о новом знакомстве, произносил фамилию коллеги на китайский манер: Су-чи- лин. Что ж! И однако ж! Сучилин, мужчина средних лет, скорее, моложавый, плотный и сбитый телом, в прошлом цирковой артист, потом тренер сборной команды СССР по гимнастике. Живет в Баркисимето, тренирует местных девчат работать на кольцах, брусьях, на перекладине, вольным упражнениям на бревне и прочих олимпийских снарядах. До недавнего времени служил здесь вместе с женой. Она родила мальчика Васю. И сейчас мальчик Вася вместе с мамой уехали в Москву, оставив папу продолжать выполнять интернациональный и спортивный долг в дружественной России стране…
Предвечерье. Легкая тропическая прохлада. Большой каменный дом поместья на возвышении, уже сияющий электричеством. Ухоженные, в обрамлении кустарников и цветочных клумб, тропинки. Густой сад. Просторный гараж с набором авто разных марок. Дворовые помещения, в воротах которых и встречают нашу свиту хозяева, занятые приготовлением закусок. Гора всевозможных овощей. Фрукты. Описывать стоит ли? Упоминал на прошлых страницах. Примечателен виноград. Здесь он, как сказано уже, свой, местный. Плантации в окрестностях Баркисимето, где подходящий микроклимат в долинах между горами, снабжают виноградом всю манговую и банановую, испаноязычную, с солидным вкраплением русского, райскую страну!
Прежде чем скажу о хозяевах ранчо, людях, как оказалось при встрече, знакомстве и рукопожатиях, достаточно поживших на земле, продолжу о приметах обширного подворья.
В проволочных загородках под пальмами – бойцовские куры, фазаны, медленно, с достоинством, расхаживают по своему пространству – гуси. Важная пара. В другой загородке с земляным полом – пара встревоженных, этаких востроглазых овечек. Был еще и барашек. Перед нашим приездом пал под ножом, в разделанном виде находился теперь в объемном тазике – в спецрассоле – на грядущие шашлыки.
Сучилин здесь свой человек, поскольку тотчас, услышав о местонахождении недавно бегавшего в загородке барашка, занялся «штатными обязанностями» – мангалом, точней, каменной печуркой под орхидеями – национальными цветами Венесуэлы. От печурки тотчас заструился дымок.
Сучилин, как признается он потом в застолье за бокалом виски, который любит потреблять и североамериканский ковбой-президент Буш, во всех прошлых, еще эсэсээровских путешествиях с друзьями, во всех загородных пикниках, был на «кухонном посту». Так что и эти шашлыки – привычное дело для бывшего циркового «артистико».
– О, черепахи! О! – завосклицал Поляков. – Феликс, – окликнул он хозяина ранчо, – с барашкам понятно, а зачем тут черепахи?
– Для экзотики, Миша! Вся живность у меня для души, для увеселения глаз, не больше…
Феликс Хименес учился в молодые годы в Советском Союзе – в университете имени Патриса Лумумбы. Окончил медицинский факультет. Во время студенчества был главой «какого-то» студенческого иностранного движения. Активный и крайне революционный в то время, устроил в советской столице демонстрацию иностранных студентов, как Поляков говорил, «против чего-то и за что-то!». И его чуть не выгнали из престижного университета. За своего лидера поднялись в Москве все иностранные студенты. Отстояли. Феликсу дали доучиться. Окончил он университет в 1972 году. Была у Феликса русская невеста, женился. Поскольку Лариса происхождением из семьи крупного не то партийного, не то государственного, но очень знаменитого в СССР деятеля (похоронен отец Ларисы на Новодевичьем кладбище!), уехать за кордон с иностранцем мужем власти ей долго не позволяли. Феликс хлопотал. Выхлопотал. Ну и кто-то сильно помог, заступился, возможно, что сам Фидель Кастро.
Возможно. До учебы в Москве, юный Феликс Хименес вместе с братом Антони был в боливийском партизанском отряде, которым командовал пламенный Че Гевара, соратник Кастро по Кубинской революции. Миру известно, что партизан предали, устроили засаду. Отряд Че Гевары окружили правительственные войска. В бою погибли многие, Че и Антони попали в плен, были расстреляны. Феликсу довелось вырваться, уцелеть…
Сучилин успешно справился с шашлыками. И вот мы, за исключением Ванюшки, который все еще занят общением с черепахами и бойцовскими курами, сдвигаем наполненные хрустальные емкости: тост за Россию! Как всюду, как везде в Венесуэле, где присутствуют русские патриоты…
Лариса… Так и не запоминаю ни прежней фамилии женщины, не отчества москвички. «Зовите просто Ларисой!» Но как давно все было! Как давно. Разговариваем. А в разговоре – снег, русская зима, сетование легкое – здесь уж очень жарко для русского человека... Но мне-то интересно узнать – чем занималась в свою пору она в Москве? Я в те годы – шестидесятые и начало семидесятых – был тоже москвичом. Едва ли не коренным: военная служба, учеба в московском Литературном институте. Все вместе – почти непрерывные десять лет.
Когда узнаю, что Лариса работала в иностранном издательском отделе газеты «Красная звезда», едва не ликую: а вот того-то, того-то, это мои знакомые, не помните, может быть, общались? Не помнит. И не общались. Лариса была художником-графиком, причем, подчеркивает, в отделе иностранном, а это ж – не путь стать знакомцем того или иного поэта, печатавшегося в военном издательстве…
Но вот чета Хименес получила возможность выехать из СССР, но… в Соединенные Штаты. Посмотрев на Нью-Йорк и заново вскипев ненавистью к оголтелому империализму, семья Феликса решила перебраться поближе к Боливии. В саму страну возвращаться было опасно. Направились в Венесуэлу, поселились в пограничном, ближе к Боливии, районе, откуда простирал взоры и мысли свои молодой тогда доктор Феликс, ожидая новых революционных событий на родине, в надежде присоединиться к борьбе своего народа «за счастливое будущее, за свободу!»
– Прожил он с москвичкой Ларисой долгие семь лет в индейском вигваме, затвердив знания, полученные на медицинском факультете, родив сына, приехал жить и работать в Баркисимето, – скажет Поляков на будущем, то есть завтрашнем «чаепитии» за вечерним столом в Каракасе, когда вернемся из этой спортивной поездки «домой», – Феликс открыл свою успешную нынче клинику, построил ранчо, посадил много деревьев, воспитал сына. Сына мы не видели. Но я видел много раз. Звать его по-русски Антон, в честь погибшего брата Антони назвали. Он закончил университет. Прекрасно говорит по-русски. Подарил родителям внучку Кармен. Что еще? У Феликса, как у доктора, масса клиентов. Богатеньких. Бедных не лечит. Такова теперь селяви, Николя.
А еще несколько лет назад, в доверительной беседе со мной, из которой он узнал мою историю коммуниста, Феликс сказал мне, мол, вот победит на президентских выборах в Боливии «наш человек», поедем туда вместе поднимать на новый уровень медицину и спорт, и я, коммунисто Поляков, получу там землю, табун лошадей и все, что забрали у моего деда в тридцатых годах прошлого века курганские большевики. И вот тогда – полный вперед к победе коммунизма в Боливии! Феликс так хвалил свою страну, что я после трех бутылок виски, пообещал: поедем обязательно!
Через какой-то срок опять повстречался я с Феликсом. Как раз на его родине, в Боливии, произошел переворот, к власти пришел новый президент, но опять «не из наших». Феликс с тоской, как бы извиняясь, посмотрел на новый свой большой дом, сад, плавательный бассейн, сказал мне, мол, старые мы с тобой, Михаил, делать революции, давай здесь, в Венесуэле, деньги делать. А революции пусть, мол, молодые совершают. Мы выпили с ним «на брудершафт» виски «Старая лошадь» – любимый напиток преуспевающих венесуэльцев, и я пошел спать, устроясь на мраморной тропинке, ведущей к бассейну. А рядом, на подстриженном английском газоне, звенели местные кузнечики, сверху смотрело звездное южное небо с перевернутой Большой Медведицей северного полушария…
– А усадьба его, не по боливийским, а по венесуэльским меркам, какова на твой взгляд, Миша? – спрошу я, загрустив отчего-то.
– Скажу так: не столь, конечно, круто. Но для доктора
– очень даже нормально. Он, конечно, не олигарх, но… в долг занимать, как мы с тобой, не пойдет!
Тоже ясно.
Но вся эта «ясность» наступит чуть позднее. Завтра. А теперь, нагруженный впечатлениями минувшего дня, громоздкой сумятицей ночи, все же сумел я провалиться под утро во сны – на этом комковатом монашеском матрасе.
…И вот. Внизу, в долине, в горячем тумане, послышались голоса, отрывистые команды. А мы сидим за шашлыками, нагруженные уже этим съестным и этим виски. И так осязаемо, Феликс, встрепенувшись всей своей грузной фигурой, сказал, что это появились правительственные войска, жандармерия. Обступают нас. Феликс передернул затвор винтовки, сказал, что пора делать революцию! Я ощутил прохладный ствол карабина «СКС», с которым не расставался на службе все три года, залег за ближайшим камнем, немедленно послав в жаркую полутьму первый выстрел. Толкнуло в плечо, верно, отдача от выстрела…
Бойцовские куры заполошно кричали и метались в проволочной загородке, на неё взобрался Ванюшка, размахивал красным флагом. Ванюшка успевал бросать во тьму что-то громоздкое, оказалось, черепах, они катились под гору, оттуда доносились глухие разрывы, ну будто бы в военных фильмах…
Провал, короткое забытье. И снова видение.
Теперь уже почти совсем мирное. Ванюшка торчал у проволочной клетки с овцами, не овцами вовсе, а клацающими зубами болотными крокодильчиками. Сучилин орудовал над новой порцией шашлыков. От мангала несло жаром, разгоревшиеся сухие щепы, бросали во тьму малиновые искры. Сучилин сказал, что он «на посту», а женщины пошли искупнуться в бассейне. Туда же ушел вооруженный Феликс. Поляков понуро сидел за столом при бейсбольной бите, при опустошенных стаканах, торчащих в беспорядке среди тарелок с недоеденными салатами, смотрел в малиновое пламя мангала…
– Николя, как спалось? – надо мной стоял он, Миша, – Попей, у меня тут завалялась бутылочка «Кока-колы».
– Хлебни! Чего-то ты кричал во сне… Еще рано, надо спать.
Спать я не стал. Оделся. Толкнул дверь кельи. Разобравшись в сплетениях «монашеских» коридоров, вышел на улицу.
В безлюдье утренней улицы резко пахло зеленью, бензином, машинным маслом. В узких окошках обители держался еще сумрак и молитвенная тишина.
Над фасадом здания торчал укромный католический крест.