Волшебный круг
ДОКТОР ГАН
О докторе Гане слышу постоянно. Преимущественно – от Волкова. Самые лестные отзывы: замечательный врач, хороший человек, многим помог вылечить зрение…
Говорю Георгию Григорьевичу, мол, он немец, кажется, судя по фамилии, а я, мол, собираю материал о русских эмигрантах. Волков парирует: «Он лучше любого русского! Ган, понимаешь, остался здесь сиротой. Так получилось, что отца его я не знал. Ни отца, ни мать. Знаю только, что отец Жоржа погиб в Окумаре, на море. Прыгал в воду на мелком месте, сломал себе шею… А Жорж сам потом пробивался. Окончил университет в Каракасе, стал доктором-офтальмологом. Снимал катаракту с глаз, в том числе и эмигрантам, и приезжавшим сюда из России нашим гостям. Не каждый врач здесь за такое лечение брался…»
Когда, наконец, удалось встретиться с самим доктором Ганом Георгием Анатольевичем, когда заговорил с ним, отметил медлительность и некую односложность его ответов. Да, трудно ему на русском изъясняться! Возможно, что и свойство его характера – неторопливость, оттеняли наш разговор. Вот и получилась наша беседа в отрывистом «ключе», подобно той, что любит подчеркивать российский президент Путин: «Адреса, пароли, явки!»
– Вы здесь родились?
– Да.
– Кто родители? Как сюда попали?
– Родители из Бреста. Там учились. Там венчались. Мой отец Анатолий Иванович Ган. Мама Нона Александровна. Их родители из Петербурга. А предки наши приехали из Германии в Россию в тысяча семьсот каком-то году. Знаю, что одного предка звали Августин Ган.
– Немецкие корни?
– Да. Когда родители жили в Бресте, это была Польша. Потом Советы заняли эту территорию. Потом пришли немцы. Спустили один флаг, подняли другой – со свастикой. Во время войны родителей принудительно увезли в Германию. Работали в лагере. Часть семьи осталась в Польше. Там и до сих пор… Когда кончилась война, многие стремились уехать в США, в Канаду. Но людей в возрасте туда не брали. Дедушка и бабушка поехать не могли. Тогда отец сказал: «Венесуэла принимает всех!» Никто не знал, что такое Венесуэла. Но многие поехали, мои родители тоже.
– Как устроились они здесь, знаете?
– Мой отец начал работать в американской компании, что строила лифты. В Каракасе есть гостиница на горе, как труба? Как раз они строили лифты в этой гостинице. Фуникулёр, подъемник на гору, тоже их работа…
– Далее…
– Родился я в 1953 году. Сестра моя родилась в Германии, в лагере. Она на восемь лет старше меня… Потом, когда мне было четыре года, отец умер. Переломило волной шею ему, когда купался на море. Сильная волна была.
– И как вы жили здесь, Георгий Анатольевич?
– Мама работала в той же компании, где и отец. Доработала там до пенсии. Учились мы здесь в местной школе. Сестра очень рано пошла учиться – с пяти лет. Когда закончила гимназию, ей было пятнадцать. Сразу поступила в университет, учила там химию.
– А у вас как было?
– Был в школе, потом в университете. Стал глазным врачом. Два раза был в Москве в институте знаменитого офтальмолога Федорова. Это знакомство с ним переменило мою жизнь.
– Каким образом?
– Профессионально. Мне была интересна манера Федорова мыслить и манера решать проблемы. Как приступать к решению этих проблем – мне тоже было интересно.
– Это было…
– В 85-м и в 87-м годах. После университета венесуэльского.
– У Вас частная клиника?
– Да. Но это не моя клиника, это частная больница, где врачи покупают акции, чтоб там работать.
– Как складывается практическая деятельность? Что интересного?
– Скажу так. В прошлом столетии было большое французское влияние на медицину. В системе учения. Например, в изучении анатомии было главное влияние – из Америки… У Федорова же мы прошли иной взгляд на профессиональные вещи. В мире уже выработаны новые технологии лечения. Американцы в этом деле теперь отстают на 3-5 лет. Кто хочет хорошо выучиться на хирургию глаза, должен ехать не в Америку, а может быть, в Колумбию или Европу.
– Коллеги ваши среди русских здесь есть?
– Мой двоюродный брат Юра Шмидт. Работаем с ним в одной клинике.
– Вы отметили колумбийских врачей…
– С ними часто общаемся. Тут полтора часа самолетом до Колумбии. И они к нам приезжают.
– А в каком состоянии венесуэльская медицина?
– Очень развита. Мы с венесуэльскими врачами много лет работаем в одной группе, прекрасно дополняем друг друга, учимся…
– А как было в далеком прошлом?
– Помню, как мы пошли с двоюродным братом в первый класс. Испанского языка совершенно не знали. Были этакими дикарями. Стояли спиной друг к другу и следили за тем, кто на нас будет нападать! Ну а потом ничего, освоились… Кстати, испанский язык нам, детям, давался очень легко. Освоили его быстро и наши взрослые. Бабушка, например. А мама моя вообще говорила на испанском без акцента… Но все-таки, знаете, мы считали свое пребывание здесь временным, ждали, что будет возвращение в Россию. Ждали, когда там кончится Советская власть. Хотелось уехать отсюда.
– А как сейчас?
– Сейчас это идея. Очень важная!
– Но она остается?
– Да. В этом году жена (она венесуэлка), сын и дочь были в России почти целый месяц. Ростик Ордовский устроил их в школу около Москвы. Там они подучили русский язык. И очень не хотели обратно в Каракас возвращаться. Понравилось. В то время я как раз приехал в Россию. Мы вместе отправились в Петербург, ходили по городу.
– Какой у ваших детей возраст?
– Наташе восемнадцать лет, Саше двадцать. Сейчас они здесь. Саша в университете на четвертом курсе. Изучает медицину. Наташа пошла в университет на международный факультет. Но, повторюсь, они так не хотели возвращаться в Каракас. Они почувствовали себя близкими к русским людям. Почувствовали, что Россия – не чужая им страна.
– Сейчас там не все просто. Но, как говорят, не все и потеряно! И для Саши с Наташей.
– Помню, в Петербурге зашли мы в Казанский Собор. Была вечерняя служба. И стояла большая людская очередь к иконе Казанской Божьей Матери. Мы стали в эту очередь, чтоб приложиться к иконе… Потом дочь Наташа мне говорит: «Ты представляешь, перед этой иконой Кутузов 200 лет назад молился!»
– Понимаю, она это прочувствованно сказала… О многом говорит это… А как вы здесь устроены в бытовом плане?
– Недавно переехали в новый дом.
– Как оцениваете нынешние политические подвижки в Венесуэле?
– Положение не очень ясное. Не знаем, что может завтра быть. Думаю, никто этого не знает…
– А пациентов вам хватает?
– Да.
ДОКТОР ГАН
О докторе Гане слышу постоянно. Преимущественно – от Волкова. Самые лестные отзывы: замечательный врач, хороший человек, многим помог вылечить зрение…
Говорю Георгию Григорьевичу, мол, он немец, кажется, судя по фамилии, а я, мол, собираю материал о русских эмигрантах. Волков парирует: «Он лучше любого русского! Ган, понимаешь, остался здесь сиротой. Так получилось, что отца его я не знал. Ни отца, ни мать. Знаю только, что отец Жоржа погиб в Окумаре, на море. Прыгал в воду на мелком месте, сломал себе шею… А Жорж сам потом пробивался. Окончил университет в Каракасе, стал доктором-офтальмологом. Снимал катаракту с глаз, в том числе и эмигрантам, и приезжавшим сюда из России нашим гостям. Не каждый врач здесь за такое лечение брался…»
Когда, наконец, удалось встретиться с самим доктором Ганом Георгием Анатольевичем, когда заговорил с ним, отметил медлительность и некую односложность его ответов. Да, трудно ему на русском изъясняться! Возможно, что и свойство его характера – неторопливость, оттеняли наш разговор. Вот и получилась наша беседа в отрывистом «ключе», подобно той, что любит подчеркивать российский президент Путин: «Адреса, пароли, явки!»
– Вы здесь родились?
– Да.
– Кто родители? Как сюда попали?
– Родители из Бреста. Там учились. Там венчались. Мой отец Анатолий Иванович Ган. Мама Нона Александровна. Их родители из Петербурга. А предки наши приехали из Германии в Россию в тысяча семьсот каком-то году. Знаю, что одного предка звали Августин Ган.
– Немецкие корни?
– Да. Когда родители жили в Бресте, это была Польша. Потом Советы заняли эту территорию. Потом пришли немцы. Спустили один флаг, подняли другой – со свастикой. Во время войны родителей принудительно увезли в Германию. Работали в лагере. Часть семьи осталась в Польше. Там и до сих пор… Когда кончилась война, многие стремились уехать в США, в Канаду. Но людей в возрасте туда не брали. Дедушка и бабушка поехать не могли. Тогда отец сказал: «Венесуэла принимает всех!» Никто не знал, что такое Венесуэла. Но многие поехали, мои родители тоже.
– Как устроились они здесь, знаете?
– Мой отец начал работать в американской компании, что строила лифты. В Каракасе есть гостиница на горе, как труба? Как раз они строили лифты в этой гостинице. Фуникулёр, подъемник на гору, тоже их работа…
– Далее…
– Родился я в 1953 году. Сестра моя родилась в Германии, в лагере. Она на восемь лет старше меня… Потом, когда мне было четыре года, отец умер. Переломило волной шею ему, когда купался на море. Сильная волна была.
– И как вы жили здесь, Георгий Анатольевич?
– Мама работала в той же компании, где и отец. Доработала там до пенсии. Учились мы здесь в местной школе. Сестра очень рано пошла учиться – с пяти лет. Когда закончила гимназию, ей было пятнадцать. Сразу поступила в университет, учила там химию.
– А у вас как было?
– Был в школе, потом в университете. Стал глазным врачом. Два раза был в Москве в институте знаменитого офтальмолога Федорова. Это знакомство с ним переменило мою жизнь.
– Каким образом?
– Профессионально. Мне была интересна манера Федорова мыслить и манера решать проблемы. Как приступать к решению этих проблем – мне тоже было интересно.
– Это было…
– В 85-м и в 87-м годах. После университета венесуэльского.
– У Вас частная клиника?
– Да. Но это не моя клиника, это частная больница, где врачи покупают акции, чтоб там работать.
– Как складывается практическая деятельность? Что интересного?
– Скажу так. В прошлом столетии было большое французское влияние на медицину. В системе учения. Например, в изучении анатомии было главное влияние – из Америки… У Федорова же мы прошли иной взгляд на профессиональные вещи. В мире уже выработаны новые технологии лечения. Американцы в этом деле теперь отстают на 3-5 лет. Кто хочет хорошо выучиться на хирургию глаза, должен ехать не в Америку, а может быть, в Колумбию или Европу.
– Коллеги ваши среди русских здесь есть?
– Мой двоюродный брат Юра Шмидт. Работаем с ним в одной клинике.
– Вы отметили колумбийских врачей…
– С ними часто общаемся. Тут полтора часа самолетом до Колумбии. И они к нам приезжают.
– А в каком состоянии венесуэльская медицина?
– Очень развита. Мы с венесуэльскими врачами много лет работаем в одной группе, прекрасно дополняем друг друга, учимся…
– А как было в далеком прошлом?
– Помню, как мы пошли с двоюродным братом в первый класс. Испанского языка совершенно не знали. Были этакими дикарями. Стояли спиной друг к другу и следили за тем, кто на нас будет нападать! Ну а потом ничего, освоились… Кстати, испанский язык нам, детям, давался очень легко. Освоили его быстро и наши взрослые. Бабушка, например. А мама моя вообще говорила на испанском без акцента… Но все-таки, знаете, мы считали свое пребывание здесь временным, ждали, что будет возвращение в Россию. Ждали, когда там кончится Советская власть. Хотелось уехать отсюда.
– А как сейчас?
– Сейчас это идея. Очень важная!
– Но она остается?
– Да. В этом году жена (она венесуэлка), сын и дочь были в России почти целый месяц. Ростик Ордовский устроил их в школу около Москвы. Там они подучили русский язык. И очень не хотели обратно в Каракас возвращаться. Понравилось. В то время я как раз приехал в Россию. Мы вместе отправились в Петербург, ходили по городу.
– Какой у ваших детей возраст?
– Наташе восемнадцать лет, Саше двадцать. Сейчас они здесь. Саша в университете на четвертом курсе. Изучает медицину. Наташа пошла в университет на международный факультет. Но, повторюсь, они так не хотели возвращаться в Каракас. Они почувствовали себя близкими к русским людям. Почувствовали, что Россия – не чужая им страна.
– Сейчас там не все просто. Но, как говорят, не все и потеряно! И для Саши с Наташей.
– Помню, в Петербурге зашли мы в Казанский Собор. Была вечерняя служба. И стояла большая людская очередь к иконе Казанской Божьей Матери. Мы стали в эту очередь, чтоб приложиться к иконе… Потом дочь Наташа мне говорит: «Ты представляешь, перед этой иконой Кутузов 200 лет назад молился!»
– Понимаю, она это прочувствованно сказала… О многом говорит это… А как вы здесь устроены в бытовом плане?
– Недавно переехали в новый дом.
– Как оцениваете нынешние политические подвижки в Венесуэле?
– Положение не очень ясное. Не знаем, что может завтра быть. Думаю, никто этого не знает…
– А пациентов вам хватает?
– Да.