Волшебный круг






ЗАПИСКИ ИЗ БАРЧИКА


Я стараюсь писать точно. Прежде всего

место действия, потом действующие лица,

потом события…

К. Паустовский





* * *

В мае одна тысяча девятьсот девяносто первого года, когда я летел в Венесуэлу в первый раз, со всех, отправляющихся в Южную Америку, еще советские и пока очень строгие санитарные власти требовали и проверяли справки о прививках против холеры, желтой лихорадки, еще против чего-то устрашающего, не вспомню.

На этот раз подобных «ксив», заверенных врачами, умащенных фиолетовыми печатями, моряцких моих сертификатов и санитарных книжек, они могли заменять вышеназванные документы, при посадке в международный самолетный рейс не спрашивали…

Просвистело, отмотало аж четырнадцать лет с той волнительной поры, когда прожил я целый месяц в Венесуэле, открывая для себя, а потом и для российского читателя, незнакомый многим, недиссидентский, живой, но незнаемый многими, зарубежный русский мир. «Неужели такой мир, такие нормальные русские люди (нормальнее многих «наших») существуют?!» Спрашивали, прочитав очерк или рассказ мой в журнале, в газете. А потом – в книге. Да. Существуют. К счастью ли? К сожалению ли? Но я был рад узнать этот русский, очень оказавшимся понятным мне, близкий по духу и содержанию, мир, проникнуться его радостями, устремлениями, печалями, тревогами, не избытыми надеждами…

И  вот  сколько  разного  минуло,  свершилось,  утекло, уплыло за минувшие годы. Иль оставило, как говорят, «неизгладимый след». И среди моих русских южно-американских друзей, знакомых, знаю по переписке, иных уж нет. Слишком многих нет. Ушли в лучший мир. От наиболее спаянной дружины кадет-эмигрантов в венесуэльском Каракасе, которая раньше насчитывала почти до сотни «штыков», осталось пятеро. Всем глубоко за восемьдесят.

Встретит ли кто? Опять ведь прилетел я по кадетскому дружескому зову – приглашению!

Председатель объединения русских кадет в Венесуэле и мой крестный Георгий Григорьевич Волков сейчас должен быть где-то там, за железобетоном таможенных, пограничных барьеров и стоек аэропорта. Само здание аэропорта, в отличие от прежнего, мая 1991 года, новое, просторное, гулкое. И пока – чужое. В какой сектор топать, чтоб досмотрели и выпустили на волю, не разобраться при этой новизне и этаком блеске!

Шагаю наудачу широким, малолюдным залом.

Напряженный и чуткий к новым звукам слух ловит неожиданный здесь русский говор. Уверенный, властный и, господи, с красочными прибамбасами этакой нашенской лагерной лексики, знакомой, ну хотя б по кино, по книжкам! О-о, братаны! Откуда? Здесь – в тропическом великолепии!? Почти обрадовано, больше с тревогой – не упустить бы! – кидаюсь к «своим»: куда мне, ребята, куда на выход? Где он? Вы тут, похоже, народ свойский! Мелю наобум и с долей риска. А ребята спокойны, углубленно деловиты. Окинули сверху донизу, прикинули беглым взором. И – как бы между делом, пальцы веером. Один из перстов указал направление: во-он, мол, вали к тому негритосу в галстуке!

Молодой негритос, скорее таможенник, чем пограничник, вопросительно смотрит в листок моей декларации, спрашивает на испанском. Понимаю, документ прибытия в чужую страну в самолете «Боинге» я заполнил «на ура!», кое-как, потому говорю «но интендо», то есть не пони- маю. Дальше «шпрехаю» на смеси немецкого, испанского и «нижегородского». Завершаю откровенно на русском, деревенско-сибирском: «Не серчай, паренек, допиши там, что нужно! Трудно ли?»

Аккуратно и четко пишет своим паркером. Листает мой загранпаспорт, припечатывает синим штампом, кивает: ну, давай, мол, валяй смело!

Полицейских, они в форме, при фуражках, при огромных наганах и при нашивках-отличиях, прохожу и вовсе, как нож сквозь масло. Ну – никакой строгости. И – объятия своих, русских. Встречают Волков и еще заочно знакомый Михаил Поляков – известный русский спортсмен, заслуженный тренер России, гражданин из сибирского города Кургана, земляк. Здесь же – просвещен из писем крестного Волкова! – Михаил Дмитриевич, добровольный спортивный волонтер, приехавший сюда трудиться по поднятию спорта, не сладив с новой «демократической жизнью» в нынешней России, где многие годы был очень видным в стране наставником легкоатлетов. И здесь теперь – настав- ник и тренер легкоатлетической национальной команды Венесуэлы.

Припомнилось из далеко минувшего многозначное словечко – «вербованный». Емкое и точное. Теперь этот контингент у демократов называется контрактниками. Не- понятно и благозвучно. А смысл тот же… Ладно. Мужик, Поляков, вижу, приветливый, без церемоний. Главное – ровесник мой. А там – посмотрим.

Встретили, обняли, потискали дружески, торопят к машине. На жаре сдираю с себя все возможное: куртку, пиджак, черную молодёжную «камилавку», – аля-чеченский боевик, – втискиваемся в Мишин автомобиль, летим на бешеной скорости (тут все бешено летают, помню) в город, в венесуэльский рай!




* * *

Второй день никуда не «выводят». Отсыпайся, сказали. Кое-как привыкаю к бытию в волковском полуподвальном барчике, где теперь мой персональный топчан, письменный стол и, конечно, разные напитки в «иностранных» бутылках, они тоже торопят привыкать. Ну хотя б к новому часовому поясу. Разница с Тюменью аж десять или двенадцать часов!

В девять вечера веки хоть подпирай спичками. В четыре утра – этакий бодрячок. Встречаюсь, выйдя во дворик, со звездами тропического неба, затем, при электролампе, хлопочу с бумагами, над тем, что еще уцелело из домашнего волковского архива, не выброшено ни самим хозяином, ни его внуками. А ведь выбросят когда-то потом – понимаю… Волков не постарел, лицо лишь чуть отяжелело, как и прежде, отпускает шуточки, не обидные подначки: «Что за сибиряки пошли, в тропиках им холодно!»

Баба Катя, Екатерина Иосифовна, тоже сделала мне оценку: «Не изменился, но стал пошире!»

Однако ж, н-да!

Поздоровался с Аннушкой, сестрой бабы Кати, далее с дочерью Волковых – Олей. Тоже изменилась мало. Красивая и зрелая женщина. Младший сынок её, Саша, в девяносто первом он катался на роликовых коньках и говорил мне «здравствуй, дядья Колья», теперь смотрится самоуверенным петушком, говорит на русском почти без акцента: двадцатипятилетний доктор-стоматолог, как и его дед. Прием пациентов ведет в дедовском кабинете – бесплатная аренда!

В восемь утра уже достаточно жарко, перестают орать попугаи, притихли со своим ночным концертом и лягушки под кофейными деревцами и в цветочной клумбе. Все уже на ногах в доме-кинте. Пришел ранний пациент Саши. Поджидает доктора на лавочке. Пришли бабы Кати приходящие помощницы. Венесуэлки или эквадорианки? Еще не познакомился.




* * *

Вечером сделали с крестным вылазку в магазин за хлебом. На обратном пути я настоял зайти к соседу Хуану посмотреть на его попугаев, что кричат допоздна, веселя, совсем не раздражая, но не давая заснуть. У Хуана во дворе вдоль высокой каменной стены, которая разделяет двор Хуана и Волкова, ещё и чудный сад из тропических кустов и деревьев. Впервые в этом столпотворении растений пристально рассмотрел как зреет огромная связка банановых плодов.

Поговорил и с попугаями. Один все бормотал – «оля, оля, оля!» Какую Олю вспоминал попка этот? Не сказал!

Хуан вылез из бассейна, где он обучает плаванию юных посетителей из ближайших улиц. Бизнес домашний! Еще он разводит на продажу породистых собак. Тоже доход. Со мной, представленным Волковым, как гостем из России и крестником, ловко так, играючи, пошутил:

– Русо комунисто?!

– Но, но! – ответно, в том же тоне, запротестовал я. – Русо комунисто – сеньор Волков!




* * *

Приезжала Валентина Михайловна Тархова – дипломат и профессор университета в Каракасе. Четырнадцать лет назад мы тоже встречались, затем реденько писали друг другу. Тархову сопровождал Сергей Савельев. Он беженец из Казахстана. В 1979 – 1982 годы воевал в Афгане в мотострелковом полку. Сейчас больше уж десяти лет мотается по миру. «Прошел», как говорит, «Крым и Рым», то есть всю Европу и Южную Америку. Надо с ним поговорить подробнее. Сергей обронил в кратком разговоре, что хочет повидать мать в Алма-Ате. Да никак не добьется визы в Россию, в Казахстан – вовсе немыслимое дело…

Беседовали за кофе на политические темы.




* * *

Воскресенье. Обязательное посещение церковной службы. Волков нынче без машины – слабоват стал зрением, продал свое авто. Но в десять утра заехал Миша Поляков, чтоб отвести нас в храм Святого Николая, «мой храм», как я его называю, где меня крестили в девяносто первом. Волков настоял, чтоб я облачился в костюм: так, мол, надо, так непременное приличие требует. Жарко, но залезаю в темный пиджак, брюки. Привез на случай приемов. Пригодились?!

В церкви. Мужская половина прихожан одета при жаре много проще и практичней. По погоде! В обычные светлые и тонкие рубашки, брюки хэбэ, даже джинсы, что церковниками, знаю, не очень-то поощряется.

Во дворике церкви обрадовался встрече с крестной моей Лидией Артуровной Рудневой. Подчеркиваю с удовольствием и гордостью: она из «варяжской» славной семьи. Обнялись. Расцеловались. Она: «О, какой у меня большой крестник!»

Представили разным русским. Подрастающим русским. Увы, в них уж столько – наглядно! – венесуэльской крови. Метисы. Так что всё, как и тогда, как и прежде…

Конец службы. Очередь к батюшке. Целование креста. Отец Павел узнал меня, сказал: «Поздравляю с приездом!» Не по «уставу» потискал мне руку.

И еще! Молитвенное пение. Пусть слабое, но всегда и всюду пленяет эта грустная слаженность голосов. Прослушали панихиду по недавно умершим русским, ушедшим в лучший мир…

Волков использовал сбор в церкви, чтоб провести в своем доме заседание кадетского объединения. Баба Катя накрыла стол, за ним устроились почти все «остатние» кадеты – Юрий Ольховский, Георгий Волков, Николай Хитрово. Борис Плотников отсутствовал из-за болезни жены Татьяны Александровны. Младший из кадет Алексей Легков встречался в эту пору с иностранной делегацией: африканцы заинтересовалась его изобретениями по уничтожению нефтяных отходов и «всемирного мусора».

Соглядатаями заседания кадет стали мы с Поляковым, Руднева, бывший корреспондент «Правды» по Латинской Америке,  теперь  представитель  российского  нефтяного «Лукойла» в Каракасе – Павел Бородин.

Попутно «принимали на грудь» – по махонькой. Управились в два часа. Затем спустились ко мне в барчик, где я «принял в российские моряки» – Рудневу, Хитрово, Полякова и Волкова, вручив им по экземпляру полосатой тельняшки, приобретенных мной на тюменском рынке «Солнечный». Говорили не о славе флота, как диктовал случай, о жестоком землетрясении сразу в трех азиатских странах – Пакистане, Индии, Афганистане. Телевидение Каракаса передало – десятки тысяч погибших.




* * *

Обидное этакое про венесуэльцев: «Это обезьяны, спрыгнувшие с дерева и сразу же усевшиеся в «Кадил- лак».

Но если хорошенько подумать, это вовсе не унижающее нацию, а похвальное слово её скорому развитию! Прогресс. Уж как хвалили этот «прогресс» и его достижения в двадцатом веке!

Как и прежде, на устах соотечественников воспоминания о славной поре президентского правления в стране Венесуэле, генерала Хименеса Переса… «Перчиком» его называли. Трогательно и мило.

Облик его: (газетное фото) сухой и жилистый пожилой человек. Военная шляпа, военный сюртук, высокие до ко- лен сапоги со шпорами. Строг, аскетичен ликом, взором.

Хименес Перес правил страной в ту пору, когда прибывали сюда в послевоенные годы – русские первой и второй «волн» эмиграции. Правил. И неплохо правил. Поскольку русским, пережившим первый испуг в новой обстановке, понравилось, что все доступно, дешево, везде строгость и порядок.

Перес всем давал работу. Давал заработать. Перес запретил политические партии, их было множество, он сказал: моя партия – это Венесуэла. Стал поднимать страну из нищеты и забвения. Ударными методами, как в лучшие годы социализма в СССР, строил дома, школы, больницы, туристические центры, дороги, мосты, туннели, сокращая расстояния в горной стране.

Отстроил международный аэродром на береговой по- лосе Карибского моря и рядом первый настоящий морской порт с причальной стенкой в прибрежном городке Ла Гуайра.

Раньше суда бросали якоря на открытом рейде, переправляя на берег пассажиров и грузы катерами и баржами.

Перес соединил порт и столицу страны широкой и обустроенной автострадой, пробив в горах несколько туннелей, возвел мосты над пропастями, спрямив этот путь с тридцати шести километров до семнадцати. Так что любой уважающий себя автомобилист сможет сейчас попасть из морского и воздушного портов в центр Каракаса за какие- то семнадцать минут. Что и сделал недавно водитель своей «тачки» Михаил Дмитриевич Поляков, сибиряк из Курга- на, принимая меня из чужих небес над Атлантикой…

Так что правильно: суди о человеке по делам! Четырнадцать лет назад русские показывали мне замечательный по архитектуре и мраморной отделке Военный клуб и Марсово поле, возведенные при Пересе, «украшенные» старинными пушками времен Екатерины Великой, когда Венесуэла впервые в истории взаимоотношений еще не- громко пробовала наладить дипломатические связи с Россией.

На вершине Авилы, возвышающейся над Каракасом, Перес воздвиг многоэтажный отель, куда можно подняться по воздушной канатной дороге – фуникулёру. Отель – украшение столицы. Из его окон, говорят, просматривается панорама города с одной стороны, а с другой Карибское море с плывущими пароходами и с приземляющимися на кромку побережья – самолетами.

В стране нет железных дорог. Перес еще в сороковых годах попытался исправить этот «недочет». Построил ширококолейную небольшой протяженности дорогу между морским портом Пуэрто Каведжо и промышленным городом Баркисимето. Но победила и в стране и в мире «автомобильная мафия». В Каракасе демонтировали даже трамвайные пути. Что говорить о «железке»! После Переса она была практически заброшена.

При Пересе началось освобождение страны от засилья американцев в промышленности и горнодобывающих разработках. Он успешно строил металлургические предприятия: железные и другие горные руды в Венесуэле лежат почти на поверхности.

Перес построил свой нефтеперерабатывающий завод, позволивший Венесуэле как одной из крупных нефтедобывающих стран мира перерабатывать добываемое сырье в готовые продукты потребления как внутри страны, так на экспорт.

Вынужден  говорить  цифирью,  чтоб  подтвердить  – дело!

Президент Перес приказал расчистить от леса тысячи гектаров равнинных и горных земель, превратив эти площади под сельскохозяйственные земли – пахотные и пастбищные для молочного и мясного скотоводства. Эти земли были разбиты на участки по 30-40 гектаров каждый. Участки получали прибывшие в страну иностранцы-европейцы и свои граждане. Две европейских семьи селились рядом с венесуэльскими, чтоб аборигены могли поучиться культуре земледелия, о которой они до той поры и понятия не имели. Кроме местной кукурузы крестьяне стали выращивать «завозной» рис, для полива и орошения которого были выстроены водохранилища пресной воды, сооружена система трубопроводов.

Что создавал и строил «железный диктатор» генерал Перес Хименес в тропический стране? Социально защищенный строй? Социализм? Мои друзья белоэмигранты таких слов не произносят. Но в том, что генерал и его правительство были свергнуты, они очень патриотично, почти по-советски, обвиняют наглый американский империализм, олигархов, капиталистов местного разлива, которым не нравилось ущемление их интересов, забота о благополучии страны и простого народа Венесуэлы.




* * *

Днем заехал Поляков и затащил меня в прекрасный Восточный парк, он неподалеку от моего «волковского обитания». В парке, среди королевских пальм, гигантских эвкалиптов, кустарников и подстриженных газонов, среди рукотворного пруда, в полную величину копия каравеллы Колумба, на берегу пушки, бочки, корабельные снасти – подарок Испании.

Давненько не испытывал этакого морского чувства!

Но… Каравелла покорежена. Паруса сорваны, ошметки их болтаются на реях типа грязных тряпок, в деревянных бортах, покрашенных когда-то коричневой краской, зияют пробоины. «Поработали» индейцы. Они теперь вроде титульной нации в стране и считают отважного мореплавателя не первооткрывателем Америки, а завоевателем, притеснителем, врагом. (В этом немалая доля правды). Правительство смотрит на это дело сквозь пальцы. Выходит, поощряет!

И сегодня, день 12 октября, прежний национальный праздник Венесуэлы, числится «днем траура».

По телевизору показывают жизнь индейского племени на реке Ориноко. Президент страны Чавес организует у индейцев колхозы. Аборигены довольны. Правительство бесплатно построило им дома, обещает помочь в медицинском обслуживании, в образовании, в дальнейшей поддержке экономической… Ну и добро, как говорится.




* * *

В предвечерье заехали отец Павел с сыном Николаем. Священник в легком свитерке, рубашка в мелкую клетку, смотрится непривычно цивильно. Привез мне вырезки-ксерокопии из церковного журнала. Запомнил из разговора: «Коммунизм перетёк в глобализм. Те же процессы в мире!» Сообща мы истолковали так: всем нам ничего хорошего в мире не светит!

Николай, у него большая семья, как говорят – «куча мала ребятишек», недавно был сельским предпринимателем не- далеко от границы с Колумбией. Житья не дали рэкетиры – плати за это, плати за то, бросил хозяйство, приехал к отцу в Каракас. И Николай захотел услышать от меня страстно им желаемое: есть ли в России прогрессивные силы, которые способны повернуть «дело» в патриотическом направлении? То есть – во всем мире!

Коля, дорогой! Не просматривается таких могучих сил! Огорчил парня. Еще сказал о либеральном смерче, что пронесся сквозь все 90-е годы, разрушил советскую экономику, армию, флот, науку, образование, культуру, сельское хозяйство, души исковеркал, а жизнестойкого либералы эти ничего не создали.

– Не должно это долго продолжаться? Народ одумается…

– Вы тут (почти поголовно) мыслите классовыми категориями! Народ не одумается, потому что каждый сегодня, если не затуркан, то только глухо урчит и занят выживанием. Такого не бывало за всю историю России и СССР. Увы, пока не замечены такие витязи как Минин и Пожарский. Или хотя б Емелька Пугачев…

Всегда ведь на Руси возникали протесты от худой жизни. Что налицо нынче? Воровская «элита», захватившая власть и советские средства производства, ничего, кроме роскошных офисов и банков, не строит, не создает. Благосостояние «элиты» зависит от экспорта ранее разведанных земных недр, лесных богатств, а… скоро и – водных богатств. Еще с десяток лет потребуется, чтобы дограбить недограбленное…

– Что же нас ждет?

– У вас народ как-то выражает свои чувства. Вижу. Не сонное царство! В России в «простом» народе и в интеллигенции – апатия, новый застой, беспросветное быдлячество. Что может созреть? Конформизм, страх. Вместо 58-й статьи, каковая была во времена Гулага, появилась 282-я, по ней сажают за «разжигание, за национализм и экстре- мизм». Отсюда и зоологический страх!

– Настоящие писатели ж не молчат?

– Не молчат. Да. Но они тоже – в рынке… И настоящих, как ты говоришь, замалчивают. Способов для этого множество. Например, на телеэкране, а это сегодня «наше всё», хороших писателей-патриотов не увидишь. На поверхности то, что хорошо плавает, не тонет. Понимаешь – о чем говорю! Главенствует в культуре и в литературе серость, которая направлена – в итоге – против государства. Эта публика умеет добывать издания, лауреатства, премии… А членство в СП? Раньше это было непросто… А нынче членские «корочки» писательские, к примеру, несложно добываются денежными мэрами и пэрами. У них это, видите ли, престижно.

Многие хотят перемен, Коля… Но вот якобы патриотическая тусовка «нашистов» – из состоятельных сынков и дочек – «обман и подделка», как выразился по аналогичному поводу хороший поэт Кузнецов.

Возникли  «молодогвардейцы»  –  упитанные,  гладкие, орут «патриотические слоганы. А поставь-ка их под дула шмайсеров перед раскрытым шурфом угольной шахты, как настоящих краснодонских ребят-молодогвардейцев, что заверещат перед лицом смерти!?

А в общем нынешняя России живет как бы на заминированной территории. Не знаешь, где завтра рванет!

Из последних прогрессивных перемен, – усмехаясь, говорю Николаю, – отмененной смертной казни, расстрелу, для особо рискованных демократических граждан нашли адекватную замену – «ипотеку». Высокие начальники всюду и широко твердят, что эта кара совсем безболезненная…




* * *

Ехали в метро до станции «Капитолий». Это старый центр, где находится пенсионная контора. Георгий Григорьевич вознамерился обменять пенсионную книжку. Прежняя от долгого пользования приобрела не «товарный» вид. На наш вагонный разговор отозвалась миловидная венесуэлка, стоявшая рядом, улыбнулась, заговорила на чистом русском. Всегда общительный Волков тоже улыбнулся, а я стал слушателем их милой беседы. Венесуэлка училась четыре года в Одессе, в институте. Теперь служит здесь – по своей профессии, а «те годы» и Россию вспоминает с ностальгией. Да вот не удается, сказала, поехать, посмотреть, как там нынче…

Поезд остановился. Людской поток хлынул на платформу, женщина исчезла, как и не бывало её… Вот, подумалось, заговорил «чужой» человек на языке понятном тебе, оттаяла твоя настороженная душа. Может от этой разности языков и – отчасти замкнутость национальная, настороженность между нациями, между земными странами- государствами?

В старом центре Каракаса – столпотворение древних, порой еще колониальных, построек. Жилые дома, драматический театр, католический – в остроконечных шпилях и разноцветных оконных витражах – храм, множество магазинов при современных вывесках и назойливой, как всюду, рекламе, уличные базары. На «полу», как и у нас в Тюмени, продают ширпотреб – из красочных футболок и тропических сувениров. Торгуют эквадорианцы, беднота. Семьями в полном составе – черно-коричневые лица - муж, жена, востроглазые ребятишки. Президент Чавес, несмотря на протесты «среднего класса», разрешил вот так зарабатывать на существование бедноте.

Очередь вдоль стены мрачноватого здания, люди, устроившиеся на его каменных ступенях у входа с тяжелыми дверями, на жаре, на пекле. Получение каких-то документов, справок… Вспомнил тюменскую, приватизационную (с квартирами) толкучку: нечто аналогичное! Вспомнил и другие немыслимые очереди – по любому поводу и в любой конторе… Напротив же, в пенсионном заведении, мы управились с обменом волковской пенсионной «ксивы» на удивление быстро – буквально в какие-то минуты.

И снова невообразимая и оптимистично бодрая толчея машин на узкой улице – легковушек, бог ведает каких, собранных по миру марок, старых автобусов с надписями остановок и районов следования на лобовом стекле. Бензиновая гарь, чад, треск мотоциклов, лавирующих, не снижающих скорости в машинной буче, в этом броуновском движении, которое течет и «регулируется» как-то, бог его знает как, само по себе, игнорируя порой и запрещающую красную вспышку светофора.

Высматриваем в этой толчее ветхого, но еще работающего железа, «наше попутное автобусное транспортное средство», чтоб уехать обратно, домой. Волков успевает еще вести экскурсию. «Вот дом, который когда-то наш Коля Домерщиков строил!» Хороший дом, гляжу. И еще помню из истории венесуэльских кадет, что Домерщиков писал неплохие стихи, был первым председателем кадетского объединения в Каракасе, которое, Волков опять подчеркивает, насчитывало тогда не мало активных, не старых еще «штыков».

Ловим «свой» автобус. И выпроставшись из узких улочек, автобус, с дребезжаниями и завываниями мотора, втягивается в гонку широких автострад. Любо-мило! Но и широкая автострада не спасает от машинных заторов. А тут уж наготове со своим товаром – коробейники, офени из юных смуглокожих и вовсе черненьких салажат – с гроздьями бананов на шее, с пачками газет в руках, с носильным трикотажным ширпотребом. Предлагают, кивают, цветут улыбками, зазывно машут руками, заглядывают в салоны легковушек, лавируют между ними: в деле, в работе!

В парковой зоне университета (университетов в Каракасе несколько) постамент памятника. Он «голый», но тут явно кто-то недавно стоял! Да, стоял тут великий мореплаватель Колумб! Монументальную скульптуру героя недавно обвязали веревками и под улюлюканье индейцев и про- чих не белокожих повергли на землю и раскололи: долой агрессора!

Все как у нас… Причем тут каменные изваяния? А если они еще и произведения искусства, то вдвойне – причем?! Белой расе, толчется мысль, надо б крепко позаботиться о своем земном будущем. Краснокожие берут реванш за унижения, погибельные столетия – в эпоху европейских конкистадоров. В России, размышляю по поводу, «наш малый народ» отомстил нам в семнадцатом году и в следующее за ним десятилетие за «черту оседлости», за свое прошлое древних и диких козопасов, не создавших в мире за века ни одной сколько-нибудь запомнившихся народам Земли цивилизации, а в ХХ веке уничтожив пятнадцать миллионов русских. Интеллигенцию, царских офицеров, священников, «кулацкий элемент», читай, лучших крестьян…

Семьдесят лет спустя, в роковые девяностые, ситуация с геноцидом русского коренного населения (первонарода нашей планеты – русов!) повторилась в больших жестокостях, но в тонких, искусных изощренностях – по уничтожению и сокращению численности русского населения. На этот раз без «троек», кожанок и вологодского конвоя с трехлинейками.…

К вечеру пришел в барчик потомственный казак и ближний волковский сосед Михаил Георгиевич Свистунов, славно и горько поговорили и на эту тему.




* * *

В ночном зарешеченном железом окне барчика – тени от кофейных деревьев. Матово проглядывают пахучие каллы. Как всегда, пищат лягушки. Пахнет политой с вечера сырой землей.

И во тьме можно разглядеть щетину острых железяк – поверх каменной стены волковской ограды. Защита, какой в прежние времена, кажется, не было.

Тут же в ограде, в тесноте, возле железных ворот, ночует джип внука волковского – Саши. А за железом ворот и калитки – тоже железное – сооружение для почты приходящей и встроенный в стену мусорный контейнер с двумя створками. Контейнер обычно пустует. Но недавно Волков обнаружил в нем ночное обиталище молодого бродяжки. Пожалел – ладно, ночуй, коль нет другого пристанища… Но через несколько дней хозяин кинты обнаружил поутру не только парня, но и его молодую подружку. О, это уже – ни в какие ворота! Прогнал парочку.




* * *

У Поляковых. Район, где начинался Каракас. В прихожей квартиры сибиряков велосипед и два почти одинаковых по цвету полос триколора – российский и венесуэльский. Второй – с восьмью звездами по синей полосе. На кухне в большой клетке пара внушительных зеленых попугаев. Боевые  «ребята»!  Встретили  восторженными  криками: «Ур-ра, ур-ра!» Когда Миша, подсыпав корма, «поиграв» с питомцами, накрыл клетку простыней, зеленые аборигены возмущенно заорали: «Кошмар-р-р, кошмар-р-р!»

Подоконники в горшечных цветах. Тропических. Но притулился и кедренок, привезенный из родного Кургана вместе с живой лесной землицей. Растет пока, поднимается. Диво.

Из окон восьмого этажа видна и слышна непрерывно гудящая моторами, то и дело митингующая площадь Индия. Сынок Поляковых Ваня смотрит в окошко, шелестит пакетом американских лакомств. Эти аппетитные шелесты заглушают сейчас доносящиеся с площади и прилегающих улиц мощные крики – «У а Чавес носева!» – Чавес не уйдет!» Скандируют сторонники президента, все в красном! В центре площади обнаженная индейская девушка: театрально вскинуты бронзовые тонкие руки. Изящная скульптура. Высокий постамент и сама фигура аборигенки, взор которой устремлен в сторону Европы, как бы парят над местностью. Скульптура – символ основания города, коренного и самого революционного сегодня населения этих мест.

Район-мунусипио Либертрадор. (В Каракасе есть еще два территориальных района – Мирандо и Центральный). В конце шестнадцатого века, примерно в 1587 или в 1592 году, в Либертрадоре возведены первые каменные строения. Цела и монолитно устойчива – проверял сам! – причудливая каменная арка. Сюда возят всех туристов, желающих прикоснуться к древности города.

Местом жительства курганцы Поляковы, наверное, гордятся. Может быть. Не спрашивал. Но я бы не выдержал столь напористого ора и петушьих звуков клаксонов авто. Из окон квартиры видны не только исторические примечательности, видны бариесы – жилища-«скворечники» бедноты, что лепятся по склонам горы. В «скворечниках» бес- платно – электричество, газ, вода, телефон. Такого «рая» для бедных в Латинской Америке нет, только в Аргентине. Прежде чем «проникнуть» на территорию двора поляковского дома, надо повстречаться со смуглыми детинами в форме, опущенным шлагбаумом. Перед нами он поднят с улыбкой. Своих знают в лицо, здороваются, как в старой сибирской деревне. Поляков ставит машину в подземный гараж, мы проникаем «своим» ходом в чистейший подъезд дома и скоростным лифтом попадаем в квартиру. Хозяйка её Елена Гончарова-Полякова, тоже тренер легкоатлетический, в недавнем прошлом чемпионка СССР и России на дистанции четыреста метров с барьерами. Еще, как сказано, одиннадцатилетний сынок Лены и Михаила – Ваня, учится в пятом классе испанской школы, любит всякие, в штатовских упаковках, сухие кушания, названия которых мне неведомы. (Замечу, мои тюменские кошки тоже обожают сухие хрусткие кушанья в загранупаковках!)

Освежаемся кока-колой и – на стадион. У сибирских земляков  часа  на  два  вечерние  тренировки-занятия  со спортсменами. Фланируя по монолитным трибунам, с высоты любуясь бегунами и прекрасным обустройством национального стадиона, вспоминаю свои далёкие «средние дистанции», медаль чемпиона сельского района, успехи на флотских кроссах… Жалкие сравнения!

Внизу на беговых дорожках азартно «носятся» атлеты олимпийского звучания!

Пока земляки заняты с питомцами, попробую в  общих чертах обозначить «историю» Поляковых – известных когда-то, не раз уже сказано, в СССР спортсменов-легкоатлетов. А затем также успешно делавших в России тренерскую работу и, как говорится, завидную спортивную карьеру.

Да! Все бы пошло своим чередом у честного и преданного своему делу человека. Если б не «углубления», перестроечные «ускорения» бывшего ставропольского комбайнера, а на вторую половину восьмидесятых – неразумного генсека, потом президента СССР Горбачева, то ль упустившего власть из своих комбайнерских рук, то ль просто оказавшегося предателем, в чем он сам позднее неоднократно, с глупой похвальбой, признавался!

Ждали добрых перемен, не развальных реформ! Но на место «меченого Мишки», воцарился грубый вурдулак – с тем же политбюровским прошлым, подтачиваемый неумеренным употреблением алкоголя – Ельцин. Известный на Урале «поддавала» еще на заре своей прорабской карьеры и перед жителями родной его уральской деревни Будка, о чем они, «будковцы», невольно причастные к деяниям «знаменитого» помазанника, стыдливо нынче помалкива- ют.

Все и полетело тогда при партайгеноссе и далее при вурдулаке в тартарары: единое могучее государство, народная собственность, мораль, нравственность, воцарились «порядки» ублюдков, воров, стукачей, убийц – при автоматах и других стволах из арсеналов разваленной армии и флота.

Развалился и курганский спорт. Опустели тренировочные залы, спортплощадки, когда-то звучавшие голосами спортивные комплексы, превратились в склады «новых русских», торгующих «паленой» водкой, китайским ширпотребом, контрабандными продуктами. Возникла и широко «прославилась» курганская криминальная группировка из бывших спортсменов…

Полякова, выдающегося специалиста в спорте, лишили любимого дела, грубо уволили, унизительно вручив трудовую книжку в коридоре – возле туалетной комнаты. (У гальюна, Миша, так по-нашему, по-флотски!) По ночам ему еще снились тренерские графики, объемы выполняемой учениками работы, будущие соревнования, победы… А он – уволен.

Попробовал, как некоторые знакомые, заняться торговым бизнесом. Но – многократно обманули, «нагрели», «накололи», «умыли», «подставили», обворовали… Предложение – поехать на тренерскую работу в страну Венесуэлу, где много бананов, попугаев и где обезьяны не сидят в клетках, как в российских зоопарках, а вольготно живут на деревьях, Поляков и его жена Елена Гончарова приняли после не очень долгих размышлений.

«Асталависта, друзья!»

До свидания!

И вот спортивное русское семейство на карибских берегах. Начинали с общаги, раскладушек, электроплитки и почти полного непонимания местных спортивных властей: как им быть с прибывшими на работу опытными в делах спорта людьми?

А прибывшие поднимать спорт в Венесуэле, внедрялись, вживались, спорили, доказывали свое!

И – растили чемпионов, о которых до той поры в стране и не слышали.

Минули – год, второй, третий. Теперь уж – одиннадцатый. Есть дело. Повседневное. С утра до ночи. Но – дело любимое, что и надо для профессионалов спорта…




* * *

Те же. У Поляковых. Субботнее утро. Знаменуем его, в знак развлечения и отдыха, поездкой на пригородную стеклофабрику, где несколько огненных мастеров «колдуют» со своими чудесными трубками, выдувая из них расплав- ленную стекломассу, превращая в замечательные сувенирные изделия. Их продают тут же, неподалеку от огненного цеха, так что можно, не очень дорого, приобрести славную штуковину.

Не рискну описывать горные виды, среди которых притулилась эта небольшая фабрика, крутые повороты, подъемы и спуски – все в обрамлении тропической растительности, поскольку подробности эти, понимаю, будут много беднее оригинала. Лишь крепко застревает в голове испанское название опасных горных поворотов, что звучат для русского слуха хлестко, убедительно, весомо – Curva. Ну, да – курва!

Километры обратного пути. Дюжина тех же жутких поворотов, обрывов и мы вкатываем в городские кварталы, оказавшись в шумном ресторанчике, где по «мановении волшебной палочки» Полякова, попадаем в компанию россиянок – Вали и Ани.

Полненькая блондинка Валентина – вчерашняя ленинградка, проще вымолвить – из Питера, профессор математики университета в Каракасе с зарплатой шестьсот тысяч боливаров в месяц. Поляков успевает шепнуть мне, что шестьсот тысяч – «это маловато». Но Валя, кажется, довольна пока и этим жалованьем, вот купила «скромный автомобиль «Шевроле», осваивает, осторожно передвигаясь по городу, в местные гонки втягиваться пока не рискует.

Аня, крашеная блондинка, то и дело прибегает за наш столик прямо от кассового аппарата, задерживается всякий раз недолго, на минуточку, поскольку в следующую минуточку – возникает муж Ани, сорокалетний, внушительных габаритов итальянец Луис по фамилии Генри. Он владелец сей недавно приобретенной им собственности, беспокоится, чтоб посетители заведения не ожидали у кассы, потому строго следит за «беготней» Ани, грубовато выдергивает её от соотечественников.

Аня – подвижная, поджарая, спортивного склада девушка лет тридцати с хвостиком на вид, иронично кивает на габариты Луиса, мимоходно жалуется нам: «А-а, это он утверждает себя! Ну как мужчина, как хозяин! Ладно…»

Уставшая оптимистка Аня родиной с Алтая, в Венесуэлу уехала из Риги, где еще в советские времена «осели» её родители, отец военный пенсионер, подполковник. И всем известно, каково пришлось русским при суверенитете этих «славных и героических» латышских стрелков!

С Аней Поляковы познакомились недавно. Увидели возле бассейна гостиницы «Таманако» забавную пару: толстый невысокий мужик и «тоненькая девочка» с мальчиком. При разговоре – мужик оказался итальянцем «местного разлива», Аня его женой, мальчик Антошка, их сыном. Аня, едва услышала русскую речь, чуть не расплакалась – десять лет не видела людей с Родины, не слышала родного славянского слова…




* * *

Узенькая лента асфальта, где едва разъезжаются, почти касаясь «бортами», встречные потоки машин. Все бы ничего, если бы с одной стороны этого горного серпантина опять не зияли отвесные пропасти, бог ведает, какой глубины! У нас же превосходство – катим, почти прижимаясь к отвесной скале, встречные авто рулят по самой кромочке обрыва. Попутчики мои говорят, что, случается, «пикируют» тут легковые машины и даже автобусы с пассажирами – под обрыв. Как поется, вспоминаю, в советской железнодорожной песне: «…костей своих не соберешь!»

«Так на какого хрена мы-то сюда полезли?» – толчется в голове, пульсирует в висках.

Забыв о мандраже, гляжу на поднебесное, с плывущими над пропастями облаками, синее, дымчатое пространство, и кажется, что находишься в нереальном мире – с дальней цепочкой горных вершин, над которыми кружат орлы и местные «коршуны» – гавианы, самуры, кондоры, которые питаются исключительно мертвым мясом. Ну да – мертвым!

Среди потока машин в обе стороны, среди яда выхлопных газов, лавирует группа бегунов в трусах и в майках, кедах – для какой-то надобности тренирующихся именно здесь. Вот одиночная физкультурница (мучача) то и дело обгоняет наше автосредство, когда застреваем в очередной пробке. Мощная пробка на двенадцатом километре, где дорога пошире и по обе ее стороны приткнулось множество ларьков, торгующих овощами-фруктами, сувенирами, тряпьем, прочей разноцветной “рухлядью”.

Тархова, хозяйка нашей машины, говорит, что власти никак не могут, а скорее не хотят перенести куда-то эти ларьки! Да куда перенесешь? Это означает – свернуть придорожную торговлю бедняков! А это уже – политика.

Городок Фунхито. Высокогорье достаточно внушительное – около одной тысячи шестисот метров над уровнем Карибского моря. В данный момент солнечно, но не жарко. Обычно здесь и чаще всего – плавает влажный туман, особенно по утрам.

В уличной торговле обзавожусь сувениром – синей кепкой с лобовой надписью «Venezuela» и «даю слово» Валентине Михайловне, как человеку более сведущему об этом поселке-городке. Она говорит:

«…Раньше здесь жили преимущественно – испанцы, забивали свиней, продавали мясо и делали свои испанские колбасы. Сейчас поселок разросся, дома, посмотрите, уже есть в два и в три этажа. Климат тяжелый. На гребне ж хребта мы находимся. Это Кордильеры де ла Косто – прибрежные горы… Посмотрите – домики-то из глины! Ну, сейчас здесь туристический центр, так как в Каракасе особенно-то деться некуда!» – «Как некуда?» – «А некуда, жара! Люди приезжают сюда обедать, едят эту самую зажаренную колбасу, свинину… Обратите внимание на отели! Это для, так называемых, незаконных парочек… Ну еще тут продают персики, абрикосы, клубнику, ежевику!» – «Перекупщики?» – «Да, овощами торгуют перекупщики… Но я предлагаю попробовать местные колбаски!»

Пока лакомимся – с пылу, с жару! – замечательно приготовленной свиной колбасой в уличной кафешке, Тархова повествует о том, что «в былые времена» местные жители тут жарили мясо прямо у дороги, на кострах!

Романтично ж, думаю, а теперь вот цивилизация нагрянула. Да такая, что поселок Фунхито обрел не только «сеть ресторанчиков и отели для незаконных парочек», но и свою Академию – готовит полицейских чинов для всей страны! «Курсанты, да!» – «Да, будущие менты… Учатся два или три года, не помню!» – «Высшее образование?» –

«Ну, более-менее…Что-то около этого!»

И далее. Немецкий городок, точней – высокогорный поселок, Колония Товар, куда мы следующим автоброском добираемся, основан немцами-европейцами в девятнадцатом веке, напоминает иллюстрации книжки «Сказки братьев Гримм». В тех книжных картинках, как и наяву, ничего лишнего, все в ухоженном виде – дома, церкви католическая и лютеранская, готические башенки, одежда персонажей-героев – в живописных, ярких тонах. Надписи, вывески готическим шрифтом. Все это присутствует в поселке, когда-то выбранном для жительства в высокогорном месте европейцами, как не столь жарком. Теперь также, как Фунхито, превратившемся в мекку туристов и просто отдыхающих граждан из ближнего Каракаса.

Всё дорого. При немецкой, всем известной чистоте и порядке. Пиццерии, ресторанчики, дома с башенками, с островерхими шпилями и почти непрерывный, мелодичный церковный колокольный звон, не терзающий слух. Море торговых точек, буйство цветов, выпирающих из оград с коваными решетками. Посреди этого великолепия и порядка – ухоженный погост. А далее опять – доисторических времен – открытые автомобильчики-пикапы, раскрашенные в яркие петушиные цвета, катают по пересеченной местности всех желающих, в основном, смуглолицых детишек.

В ресторанчике, куда заходим подкрепиться, белолицые официантки в длинных темно-зеленых платьях, туго стянутых широкими цветными поясами, кофты с длинными рукавами; на официантах мужчинах – безрукавки, белые рубашки – немецкий стиль. Кухня – от итальянской пиццы до внушительных размеров кусков отварного и жареного «немецкого» мяса. Пиво в фасонистых и тоже объемных кружках.

Говорят на испанском. А когда-то, в период заселения этого высокогорного места с климатом, похожим на европейский, других национальностей, кроме немецкой, тут не водилось. О существовании Каракаса не знали! По одним сведениям – привезли людей из-за океана, говорят, что это были сектанты какого-то строгого толка. Бросили их на побережье и – гуляй, ребята! Забрались ребята в горы, где попрохладней. Жили обособленно, «женились друг на друге». Теперь женятся местные парни (для оздоровления населения!) и на своих, и на других выходцах из Европы, преимущественно на венгерках…

Сведения приблизительные. Ближе к истине – так было. Приезжал сюда на «разведку» в начале сам глава католической секты Мартин Товар – из германского городка Колония. Купил эту высокогорную землю у правительства Венесуэлы. И вернулся на пароходе в Европу за переселенцами. Случилось это в XIX веке – в 1837–1854 годы.

Плыли в Южную Америку с домашним скарбом, с лошадьми даже, с коровами. После выгрузки в Пуэрто Кабельо шли сюда, в горы. По ущельям. Добрались. Стали обживаться на высотах две тысячи метров над уровнем моря.

Обжились. Городок славный. Есть административный и торговый центр. В остальном – живут хуторами, лепящимися на склонах гор, пешком не ходят, ездят на авто и мотоциклах.

Принимают отдыхающих и выращивают все, что не растет в жарком подгорном климате – от картошки, свеклы до клубники и лука с чесноком. Зреют яблоки, сливы, персики. Но больше двух урожаев в год не получается. Про- хладно. (Примечание – нет преступности!)

А я взликовал, узнав среди трав родную полынь и стволы родных сосен. Не совсем, правда, родных, а завезенных из близкой России по климату – Канады…



«Сергей, мы здесь не ехали!» – спохватываюсь я, чуть не крича водителю, когда вырулив в обратный путь от немцев, забираемся на такую узкую верхотуру, что дух захватывает от вида пропастей по обе стороны «бортов» и многочисленных предупреждающих дорожных знаков – с этой «курвой».

Водитель  Сережа,  обогнув  очередную  скалу  крутого поворота, а дорога начинает делать достаточно ощутимый уклон, подтверждает: «Да, мы здесь не ехали! Ну и что?!» Экскурсоводы, так их растак, можно ведь было возвращаться домой и проверенным уже маршрутом! Но как выясняется, новый маршрут, хоть и опасней, но много короче!

Петляя,   подтормаживая,   добираемся  до  остановки, представляющей собой обширную заасфальтированную площадку, где остужают тормоза десятка два автомобилей. Здесь, к тому ж, база не то парашютистов, не то планеристов, которые то и дело, пристегнув себя к летательному аппарату, разбежавшись, взмывают с кромки горы в воздух, цветные купола наполняет ветер и встречные потоки воздуха.

Ах, парапланы! – вспоминаю названия летающим аппа- ратам. Парят высоко, красиво, выделывая в воздухе всевоз- можные «фигуры» и даже – «мертвые петли».

Достигаем долины, едем в стенах камыша, высокоростой осоки, бамбука. Равнина! Легче. Я ведь равнинный, лесостепной человек. Успокаиваю разгулявшиеся эмоции.




* * *

С неба низвергается ливень. С хлюпаньем под колесами проезжаем промышленный городок Виктория. Смеркается быстро. Уличные картинки – с ветхими лачугами, с лавками, теперь уже закрытыми, колониальные дворики с целующимися парочками. Мужики, меланхолично сидящие на лавочках. Грязновато, мрачно, бедно. Одна, чудится, радость: тепло тут! А это, если б догадывались аборигены, вовсе не мало!

Короткий ливень – не последнее впечатление уходящего дня. Уже в иллюминации городских огней Тархова решила познакомить меня с «настоящими власовцами». Ух ты! Да, всегда как-то поеживаюсь при упоминании – «власовцы». Это из детства, от советского воспитания. Я ж патриотическое дитё войны, сын красноармейца Великой Отечественной…

Сережа подруливает и тормозит у живописного – в зелени невысоких деревьев и ухоженных клумб с цветами - тропического городского жилища, выстроенного по индивидуальному проекту. Наследственный дом известного когда-то в Каракасе, наслышан о нем и я, целителя и физиотерапевта, власовца Филиппа Михайловича Легостаева. Майора по званию. Он и подписывал свои «идейные» статейки в русских эмигрантских газетах – «майором», которого получал не от Гитлера, от товарища Сталина…

Тархова здесь свой человек. Нас принимают приветливо и нагружают разговорами в уютной, просторной и со вкусом обставленной дорогой мебелью, картинами, всевозможными бытовыми приборами и «безделушками», гостиной – Нина Андреева, вдова советского майора (перебежчика), и её зрелая, на выданье, внучка Александра.

Хозяйка из «хохлушек». О чем догадываюсь с началом первых её фраз и последующего быстролетного – ответную реплику иль вопрос вставить невозможно! – повествования о жизни «до» и «после», о довоенном и о том, как сложились судьбы их, бывших советских, с нашествием Гитлера.

«Выколупывал» потом из всего наговоренного бывшей соотечественницей за полчаса – столько длился наш визит.

Так, Филипп Михайлович. Физиотерапевт с высшим образованием.  Участник  Финской  войны  1939  года.  На «второй войне» с немцами попал в плен. «Участвовал во власовском движении». Так было сказано вдовой. Затем, поженившись там, в Германии, Легостаевы, приехали в 1951 году сюда, в Венесуэлу. Он – почти сразу заболел кровоизлиянием желудка. От операции отказался. Так было сказано. Потом, открыв свое лечебное дело, начал постепенно получать клиентов на дом: для терапии, массажа. Создал школу массажистов. Получил орден от правительства Венесуэлы – за заслуги перед страной! Что-то в виде Звезды почета! Активно участвовал в жизни русской колонии. (Антисоветничал, замечу, яро! Читал его «патриотические» заметки в «Общем деле»: звал к походу на большевиков! Ну, а что оставалось делать? Пропагандировать краткий курс ВКП (б), который он в свое время проходил в советской офицерской школе!?).

За два дня до своей смерти еще принимал пациентов. Всё!

О, понимаю: о многом – не только здесь! – просто не договаривают! Тем более, мне, человеку «оттуда».

Нина Андреевна из Харькова. В 41-м едва окончила первый курс института, промышленно-экономический факультет, война. Пришли немцы и сразу увезли девушку на работы в Германию. После войны встретила (ТАМ!) Легостаева, помогла ему избежать выдачи советским энкаведистам…

Приехав в Каракас, жили «на Кате» (русский эмигрантский район – Катия), снимали угол у знакомых. Потом сняли на Сабаногранде этаж дома в аренду, прожили там 17 лет. Принимали клиентов, лишние комнаты сдавали. Строили свою кинту. Эту самую, где мы скоротечно разговаривали.

Легостаева какое-то время занималась шитьем, потом работала продавщицей в разных магазинах. Помогала мужу содержать «этот институт терапии». Уборка, стирка и прочее. (Добавлю: и она очень активничала в политической, проще выразиться, в антикоммунистической жизни колонии!)

Родили и вырастили дочь Таню. Умерла несколько лет назад, оставила бабушке внучку Александру.

Сашенька почти не говорит по-русски. Но понимает, улыбается. Девушка, как и её покойная мама, психолог по образованию.

Как сказано, на выданье.

Усиленно ищет жениха.




* * *

Пешком отправились с Волковым на индейский базар, на моем морском языке – «пыльный ящик». Путь немалый и жаркий. Но прямой – проспектом Франциско де Мирандо, через плац, то есть через площадь на Альтамира. Проектировал площадь, нынче очень популярную у каракасцев, русский инженер, а вот все монументальные её принадлежности – высокий обелиск, комплекс скульптур, фонтанов  –  подарок  французского  правительства.  Площадь – излюбленное место праздников и красных манифестаций, также митингов оппозиции президента Чавеса, и еще место «гуляний» голубых сексменьшинств…

Ну, беда! Упражняюсь в иносказаниях. Товарищ Хрущев выражался, например, много круче об этой публике.

Район чистый, ухоженный, без «пыльных ящиков» и прочей уличной торговли, как в других районах Каракаса. Мэр района распорядился убрать все торговые лотки с тротуаров, чтоб люди могли свободно шагать, катать детские коляски, отдыхать.

Бросающиеся в глаза ремонтные уличные работы – ни движению транспорта, ни пешему народу почти не мешают. Строители латают оставшиеся еще дыры в асфальте, красят бордюры, обустраивают автобусные остановки. (Вспомнил, нечто аналогичное делают сейчас и в Тюмени). Тут свой порядок бытия, который, по словам Волкова, вызывает резкое недовольство чиновников других районов города, это им некий укор, и местного мэра уже в открытую грозятся убить. Словом, нравы в стране – еще те!

Ну а президентом Уго Чавесом недовольны белые выходцы из Европы: богатенькие и средний класс. Критикуют президента беспощадно и два оппозиционных телеканала. Критикует Волков. И говорит мне: «Чавес, делает социальную политику помощи бедным слоям населения, а их в Каракасе две трети, как и во всей Венесуэле, так вот – осуществляет он своё за счет имущих людей. Отобрал у богатых земледельцев несколько имений, отдал под колхозы. Это только начало… Эмигранты в панике: убежали от большевиков, обжились, обеспечили себе старость, а тут – новая стройка коммунизма! У многих ведь просторные дома, квартиры. Похоже, скоро начнет отбирать у нас лишнюю жилплощадь, вселять к нам бедняков семьями. А каково будет нам, кто в лучшую пору, при президенте диктаторе Пересе, сам построил свои дома и коттеджи, неустанно трудясь, экономя каждую копейку?  Каково? Ты понимаешь?» – «Я понимаю так, что хватит ума у подполковника-десантника, не поступит он так с вами!» – защищаю Чавеса, наверно, вмешиваясь во внутренние дела чужой страны. (Свой коттедж Волковы построили в 1951 году, через четыре года после прибытия в Венесуэлу!).

И еще я понимаю: Чавес благодарит, чем может, поддерживающих его бедняков. Приходящая домработница Волковых эквадорианка Алида получает от правительства набор продуктов – кулек в двадцать пять кэгэ ежемесячно. Мясо, колбаса, рис, фасоль, горох, консервы и другое. Конечно, все это не лучших сортов и качества. Алида говорит, что продукты эти почти не употребляет, продает другим, кто не получает такой помощи.

«Чавес всех обманул, – возмущается Волков. – Когда шел на выборы, клялся, что он патриот страны, а потом заявил, что он коммунист, интернационалист и лучший пример для Венесуэлы – это Куба и политика Фиделя Кастро». – «Георгий Григорьевич, а разве нельзя быть патриотом своей страны, исповедуя коммунистические взгляды?» – «Кто его знает!»

Далее начинает критиковать внука Сашу – стоматолога. Мол, принимает больных, но не часто, больше стремится поразвлечься. Укатил с очередной девушкой на море. Нет уже несколько дней. Заработает СПИД, сам будет виноват! А девушки. они – что? Только тянут с парня.

Разговариваем о старшем внуке – Жоржике. Он почти стопроцентно русский. А вот тоже неладно у него. Развелся. Дочь с матерью. Дочери всего три годика. Женится сейчас на аргентинке…



Саша подтянутый, элегантный, при галстуке, красавец. Окончил инженерный факультет, служит в министерстве электрификации. Говорю Волкову, мол, достойный внук у замечательного деда!

«Замучил ты меня!» – наконец с улыбкой произносит Волков. А сам упорно, по жаре, отказываясь от моих предложений залезть в попутный автобус, движется в свои восемьдесят пять и движется настойчиво, бесконечно комментируя окрестные городские виды. Потом: «О-о-о, здравствуй! Сколько не виделись!» Прямо перед нами возникает мужчина в летах. Но не глубоких. Среднего роста. Белобрысый, шведского вида. Темносерая рубашка, такие же серые брюки, разношенные ботинки. После Волков скажет, что это русский из харбинской эмиграции. Перебрался в Венесуэлу в 1958 году. Встречаются чаще вот так: «О-о, сколько лет не виделись!» Встретились, обменялись новостями эмигрантской жизни и – вновь разошлись. Надолго. Порой навсегда…




* * *

Вечером ужин у Аннушки. У неё больные ноги, передвигается при помощи специального стула-каталки. Подавала эквадорианка Елена – улыбчивая прислуга. Служит много лет Аннушке. Уже вроде члена семьи.

Мои друзья-кадеты любят описывать застолья с кулинарными подробностями. Попробую и я. Начну с закусок. Рыба-семга. Знакомо! Салат из баклажанов. Не южанин, не привык. Это чаще потребляют на Кубани. Замечательно и здесь! Отдельно солоноватые – для аппетита – ягоды, типа оливок. Название их уточнить постеснялся. Потом спец- котлеты, кажется, «полтавские». И – сладкая картошка. Для сибиряка опять – новинка. И жутко непривычная. Наверно, местное изобретение: оболочка картошки из теста, начинка – манная крупа, яйцо, слива с косточкой. «Картошка», можно заключить в кавычки, осыпана толченой пудрой из сухариков, пережаренных в масле. Две бутылки сухого, крайне слабого вина. Потребляли с разговорами и тостами «за Россию» следующие лица: конечно, начну с хозяйки, с Анны Иосифовны, далее – Екатерина Иосифовна, Георгий Григорьевич, их дочь Оля, Виля – сын Аннушки, его жена венесуэлка, она говорит только на испанском, далее – вдова доктора Бурмицкого, дама в летах порядочных. Вижу её частенько, приезжает играть в карты к подругам. Русского языка не знает – по национальности не то венгерка, не то хорватка (потом лихо села за руль своего авто, улыбнулась всем на прощание, покатила!).

Другая жизнь.

Вышел покурить в зеленый дворик. Тотчас облаяли две хозяйских болонки. Усовестил: вы что-о! Погладил. Унялись. Начали молча рыскать по газону, тычась мохнатыми мордочками в зеленую траву. Вышел Виля, стал рассказывать, что днем тут бегала пребольшая крыса. Одна из болонок погналась за ней, но крыса скользнула в кусты, исчезла. Где-то тут дыра! Болонка, видимо, вспомнила свою дневную погоню? А, может быть, и сейчас чует крысу. Вот и ищет! Виля с акцентом (намешано в нем кровей множество) рассказывает об охотах своих на этих крыс. Крысоловками и при помощи ружья с пороховыми патронами, и с ружьем пневматическим…




* * *

Ночь. Звезды. Прохлада. В небе тучи.

Читаю воспоминания Ордовского-Танаевского. Нашего! Да, последнего Тобольского (царского) губернатора Николая Александровича. Из первых губернаторских рук – события 16-17-18 годов в Тобольске, в Петербурге, в России…

Императорская  семья,  министры,  Дума,  Распутин…

Всё рушится… Сдал в Тобольске губернаторские дела чиновникам Керенского. С легкой поклажей прибыл к родным в Петроград. Поезда не шли, тащились…. «На вокзале встретил сын Александр и его жена Нина Николаевна урожденная Обезьянинова – швейцарская подданная, удочеренная и воспитанная братом матери доктором Михаилом Николаевичем Обезьяниновым, главным морским врачом Кронштадта. У них был уже сын Лев, рождения 5-18 января 1914 года. Привезли меня на свою квартиру на петербургской стороне – против храма введения во Храм Пресвятыя Богородицы.

– Папа, тебя ждет Керенский! Желает, чтобы ты принял место комиссара правительства в любом месте России или службу во Временном правительстве в Петербурге.

– Родные мои дети, вы же знаете, что я убежденный монархист, для Российской империи безусловный. Я исполнил волю Государя, последнюю его волю. Его приказ – редкий и замечательный документ, обращенный, уже после «отречения», к войскам, скрыли от всех. (Важно – читаю впервые! – Н.Д.) А Государь сказал в приказе:

«Власть катится под гору и Временное правительство будет свергнуто партией большевиков и 3-го интернационала во главе с Лениным и всей кликой. Начнется поголовный грабеж всех и вся, уничтожение всех ценностей культуры, веры в Бога, семьи, понятия чести, правды и справедливости. И еще до конца этого 1917 года Временное правительство будет свергнуто. Начнется заливание кровью России. Во всем этом я не участник. Помните предсказания массы наших святых, поэтов, писателей».

Проговорили не только до вечера, но и почти до утра. На другой день был в Министерстве внутренних дел, теперь в комиссариате. Начались уговоры бывших сослуживцев, но я наотрез отказался от свидания с Керенским и подал прошение об отставке с усиленной пенсией – по болезни. Так за 38 лет службы добился выдачи мне 1500 рублей пособия и отставки с 1 мая 1917 года. Затем, пользуясь старыми связями в комиссариате финансов, в государственном контроле, провел дело о пенсии и 15 мая имел в руках пенсионную книжку на 794 рубля пенсии в год по закону. Наказали мерзавцы. Бог их прости».

…В восемнадцатом году последний Тобольский губернатор встречался изумленным аристократическим знакомцам под Петроградом – в драных лохмотьях и солдатском картузе – в пределах позиций войска генерала Юденича, наступающего на Петроград: «Николай Александрович, Боже, Вы ли это?!»

Далее тюменский земляк Ордовский-Танаевский оказался в Германии. Через годы стал православным епископом. Дожил до 50-х годов. Оставил потомкам свои воспоминания.




* * *

Из далекой провинции, с реки Ориноко, расстояние до Каракаса больше тысячи километров, приехал старинный друг русских каракасцев Сергей Николаевич Никитенко. Приехал хлопотать с ксерокопированием своей большой рукописи, частично уже переведенной им на русский с испанского.

Никитенко стремился повидаться со старыми приятелями и, конечно, изыскать помощь в размножении своего труда. Человек он не богатый, здоровьем тоже не хвалится, года возрастные высокие, но молодость ему придает подтянутость, стройность, не седая, а густая пепельная шевелюра, в разговорах строг, почти не улыбается…

Сергея  Николаевича  «на  перекладных»  (преимущественно  на  рейсовых  автобусах)  доставили  в  Каракас – приемная дочь-венесуэлка и её смуглокожий муж. По-русски «не рубят», как убедился я с первых минут общения. Доставили, сбыли отца на руки друзей, поехали по своим делам в США.

На следующий день Никитенко позвонил из гостиницы, где он остановился, «потребовал» к телефону гостя из России:

– Вы, наверное, интересуетесь дипломатическими отношениями Венесуэлы и России-СССР? – услышал я в трубке. – И у вас таких сведений нет. И разыскать чрезвычайно трудно. Вот слушайте, у меня есть замечательная справка, редчайший документ по истории этих дипотношений!

Они были начаты в 1856 году, когда министром иностранных дел в России был князь Горчаков. В марте того года президент Венесуэлы Монагос обратился к императору Александру Второму, чтоб обменяться посольствами между двумя государствами. Известно, в то время и Россия вела политику на интернациональном уровне для расширения своих связей по всему миру. Обращение Монагоса воодушевило царя и прогрессивного князя Горчакова. Петербург получил документ из Каракаса, именуемый документом №1. И 16 ноября 1856 года дипломатические отношения двух стран были установлены… Продлились они, Николай Васильевич, до 1952 года. Слышите? Инициатором разрыва было Советское правительство. Причина – высосана из пальца, понимаете. Якобы в Каракасе оскорбили кого-то из сотрудников советского посольства. И не извинились…

– Дорогой Сергей Николаевич, – остановил я звонившего, – спасибо за информацию.. Но у меня на руках есть еще один документ, который попал ко мне через компетентных товарищей вашей страны Венесуэлы… Хотите прочту, он небольшой, но более подробный. Так вот: «Москва. 13 июня 1952 года. Советское правительство считает необходимым довести до сведения венесуэльского правительства следующее. Служащий советского посольства Н.П. Якушев и его жена, прибывшие в Венесуэлу 7 июня, были арестованы в аэропорту венесуэльскими властями без всякого на это повода, не приняв во внимание то, что Н.П. Якушев и А.Г. Якушева имели въездные визы, выданные венесуэльским посольством в Мексике. Несмотря на протесты поверенного в делах СССР Л.В. Крылова против произвола совершенного с супружеской парой Якушевых, на сле- дующий день Н.П. Якушев и А.Г. Якушева были высланы из страны, а поверенный в делах СССР Л..В. Крылов был оскорблен полицейскими властями Венесуэлы, назвавшими его «хулиганом».

8 июня Министерство иностранных дел СССР заявило протест венесуэльскому представителю в Москве по поводу вышеуказанных криминальных актов венесуэльской полиции и потребовало расследования произошедшего и наказания виновных. Однако, вместо того, чтобы удовлетворить законные требования, уполномоченный в венесуэльских делах в Москве господин Карраскера сделал 11 июня представление о данном происшествии вице-министру иностранных дел СССР Ф.Т. Гусеву, в котором в искаженном и неправдивом виде были представлены провокационные действия венесуэльских властей в Каракасе и делалась попытка взвалить вину на совершившееся в Каракасе на поверенного в делах СССР Л.В. Крылова и на сопровождавшего его М.С. Алябьева.

Советское правительство решительно отказывается принять это объяснение, как совершенно не имеющее почвы под собой…»

Кавычки закрываю… Дорогой Сергей Николаевич, шла холодная война! И какой смысл был в том, чтоб дисциплинированным советским дипломатам «хулиганить» на чужой территории? Все, пожалуй, шло под нажимом ваших тогдашних друзей с севера – США. О них, кстати, недавно выразился Чавес, как о дьяволах, пахнущих серой… Помните, про президента Буша выразился! Вот и в той ноте 1952 года об этом без тонкой дипломатии сказано: «Ввиду того, что правительство Венесуэлы, следуя, по-видимому, указаниям своих североамериканских хозяев, оставило без последствий криминальные действия венесуэльской полиции и нарушило элементарные нормы, принятые в между- народном праве, что показывает отсутствие в Венесуэле нормальных условий для дипломатических сношений, советское правительство отзывает поверенного в делах СССР и весь персонал советского посольства в Венесуэле и порывает сношения с правительством Венесуэлы.

Одновременно Советское правительство объявляет о невозможности дальнейшего пребывания в Москве венесуэльского посольства и ожидает, что его персонал немедленно покинет территорию Советского Союза».

Подпись неразборчива. Но, Сергей Николаевич, чую дух и волю товарища Сталина. В июне 1952 года был он в полном здравии…

Могу процитировать другие документы взаимоотношений в последующий период – высоких деятелей обеих стран – Хрущева, Ворошилова, Ромула Бетанкура, Хосе Антонио Перес Диаса, Брежнева… При Брежневе 16 апреля 1970 года венесуэльское посольство вернулось в Москву. А русские вернулись в Каракас.

Инцидент и нами исчерпан. Спасибо!




* * *

25 октября. По старому стилю – день Октябрьской революции. Здесь же, среди русских эмигрантов, повсеместно называемой – переворотом. Терпимо. Но также судят и у нас не только осмелевшие в 91-м году российские либералы из числа «гнилой интеллигенции», но и перевертыши из КПСС.

По телевизору из России, из дома, ни одной весточки. Мировая телепрограмма CNN вещает постоянно об урагане в Карибском бассейне. Во Флориде (США) разрушения, пять человек погибших.

И вдруг на телеэкране – она, наша Россия. Упадок всего! Без комментариев. Но для наглядности – безобразно пьяные женщины, разливающие бутылку – мужики. Не причесаны, не умыты, не бриты. В куфаечном рванье. Где- то подсмотрели, засняли. (Такого рванья нынче и сыскать трудно. Сыскали. Возможно специально нарядили!?)

Действительно, ну и рожи! Далее кадр за кадром – разваленные деревни, гнилые заборы, заколоченные избы, ржавые трактора без колес, без гусениц, поля не паханы, бурьян… Расчетливая иллюстрация к началу блоковской строфы: «Россия, нищая Россия…». Завершающую строчку – «Твои мне песни ветровые, как слезы первые любви», никто при этом и не вспомнит…

– Да, Коля, да! – роняет в соседнем кресле Волков.

И опять Флорида.

Шесть миллионов жителей городов и поселков без электричества, без телефонной связи. Жара. В оттаявших холодильниках – тоже.




* * *

Проснулся среди ночи со сверлящей мозг думой: эмиграция первой волны (дети), воспитанная в любви к монархической России, влюбленная в её эстетику, не может допустить мысли о том, что существовала другая эстетика, советская. На той стороне. Потому воспитанные в советском духе молодые люди СССР крепко стояли и бились за Родину в Великой Отечественной. Как? Этого большинству зарубежных белых русских понять трудно, почти невозможно.

Трудно внять моим зарубежникам, что советская эстетика столь крепко вселилась в «советские» гены, что уже и в юных, не знавших советского, возрождает идею «красно- го», справедливого мироустройства.

Подобное, о своем, фашистском, прорицал шеф гестапо Мюллер в кинофильме «Семнадцать мгновений весны», убегая от красноармейских пушек: «Не сегодня, когда-то потом, когда молодые немцы будут воспринимать нашу борьбу романтически, вот тогда мы и возродимся!»

Монархия, при ней цари российские, удалились уже достаточно далеко в прошлое, чтоб обрести черты «классического благородства».

Не так ли и «красное» сталинское время осеняет этой классикой часть пассионарной молодежи в ельцинско-путинской России?

Вглядываюсь в «ту» и «другую» стороны.

Примирить? Как это сделать? Понять? Необходимо. Во имя России. В силу православных чувствований смирить некую гордыню.

Похоже, это уже и произошло! Или еще происходит?!




* * *

Опять полуночное копание в архивах. Вот – «Приезд в Каракас Великой Княжны Веры Константиновны…». Это гражданка США и дочь высокого наставника кадет Кон- стантина Константиновича Романова, поэта КР.

Барчик. Тропические звезды. Старые бумаги…

Борис Плотников живописует:

«…Все однокашники наши без исключения, готовясь к встрече Её Высочества, предложили свои услуги. Наш председатель Бодиско взял двухмесячный отпуск, перекрасил к удовольствию жены весь свой дом, приготовил для Княжны удобную квартирку. Володя Рогойский предложил свою прекрасную дачу на берегу моря. Вася Турчанинов приготовил удобные апартаменты в Валенсии. Коля Хитрово предложил свою просторную элегантную квартиру в центре Каракаса. Дима Брылкин, многозначительно осмотрев нашу компанию, сказал, что, если городской шум, крутые лестницы, недостаточно отремонтированные дома, не понравятся нашей гостье, то для неё в Пунто Фито приготовлен целый сюит на 3-4 недели.

И вот она приехала. Её встретили в аэропорту и после первых дней, проведенных в Каракасе, отправились к Диме Брылкину, повинуясь желанию Её Высочества. Выехали на автомобиле рано утром из еще спящего города.

«…Мы ехали целый день, рассказывал наш председатель, который был за рулем. Мы показали Её Высочеству всю красоту, всю прелесть и всё убожество нашей тропической Венесуэлы. Мы показали ей то, чего не видят никогда приезжающие туристы. Плантации сахарного тростника, кокосовые леса, сыпучие пески, колючие кактусы. Мы по- казали ей стаи розовых фламинго, ярко-красных ибицев, прибрежные лиманы, бесконечные пустынные берега Карибского моря, большие и маленькие города, скромные деревни с публикой, сидящей на стульях в тени прямо на тротуарах. Гостья смогла познакомиться с нашим немилосердным, вечно палящим солнцем, с горячим и ураган- ным ветром, с тропическим ливнем, который заставил нас остановиться на дороге. Показали Её Высочеству симпатичный и гостеприимный дом Димы Брылкина, его жизнерадостных и многочисленных обитателей. Мы показали ей, утопающий в тени, дом Алеши Хижнякова, его замечательную, вызывающую зависть у всех, парусную лодку, пришвартованную чуть ли не у дверей дома…»

Возили гостью по разным городам и весям. Плотников описывает застолья, заседания, картины отдыха. Любуется великолепием закусок, нарядов дам, что выпито, что съедено, какие мысли приходили под ночными тропическими звездами. И непременно подчеркивает, что русские венесуэльцы пригласили в гости Веру Константиновну как дочь любимого всеми кадетами Великого Князя Константина Константиновича. Её августейший отец так много сделал для кадет в Старой России, а затем его имя носил заграничный кадетский корпус в Югославии, воспитанниками которого были многие все еще здравствующие, конечно, постаревшие выпускники…

Торжество встреч в разных домах, когда под звон бокалов в кругу друзей на память приходило минувшее, слышались божественные гимны, торжественные марши и старые милые, давно забытые песни уносили в далекое прошлое, когда все они, кадеты, были молоды и здоровы.

«…Княжна закружилась в визитах, приемах, поездках, описывать которые в отдельности мы не в состоянии. А да- лее по нашему расписанию полагалось отдохнуть.

Володя Рогойский и предложил, как сказано выше, для отдыха свою прекрасную дачу на берегу моря. На даче уже нас ждал Юра Щербович с супругой Даницей. Мы, переодевшись в халаты, купальные костюмы, зажили привольной и беззаботной жизнью дачников. Мы вставали поздно, ложились рано, купались утром, купались в полдень, купались вечером. Даже не ходили к морю, а купались в чудесном глубоком бассейне, до которого было не больше пяти шагов. Зачастую Шура Генералов, который решил отдохнуть вместе с нами, развлекал нас своими бесподобными прыжками с трамплина. Обдавал нас тысячами брызг. Мы на него не сердились, было жарко и, разленившись, мы просили его прыгать еще. Её Высочество трамплином не пользовалась, но в бассейне несколько раз искупалась. Об этом я тоже когда-нибудь напишу отдельно, я опишу мои волнения, костюм нашей гостьи, костюмы наших дам, костюм Шуры Генералова. И опишу экзотический вид – на свисающие на нас горы. Я передам наши разговоры…

В один из вечеров нас навестили Жора и Катя Волковы. Они приехали с ночевкой и привезли готовый ужин, начиная с закусок, кончая ликерами. Привезли они все в огромных коробках и термосах. И все, что должно быть горячим, было горячим. А что полагалось быть замороженным, было действительно заморожено.

Долго сидели в этот вечер, слушали воспоминания Княжны. Тропическая ночь окружала нас, что-то копошилось в кустах, какие-то ночные птицы перекликались в зарослях близкой горы. И мы, затерянные где-то на экваторе, слушали, как зачарованные. Слушали о крещении во младенчестве, о том как старый священник уронил Княжну в купель, где она чуть не утонула, то есть с трехмесячного возраста начала жизнь с приключениями. Слушали о мраморном дворце, об Осташеве, об Альтинбурге, о счастливых днях мирного времени, так мало выпавших на долю нашей гостьи, о кошмарных днях революции. Перед нами вставали, как живые, августейшие родители нашей гостьи, её брат, её сестра. К сожалению, я не смогу передать подробности. Виноват в этом Жорж Волков, его термосы с замороженным содержанием. Я помню только, что в окружении манговых деревьев, в тропической ночи то падал снег, то благоухала сирень, раздавались команды давно погибших командиров, монастырские песнопения, проходили маршем полки. На берегах Карибского моря перед нами открывались страницы славной и когда-нибудь реабилитированной далекими потомками России».




* * *

Следующий день дает и мне тему для его описания.

Элитный, богатый район Каракаса. Каменная твердь дороги. Мощные эвкалипты, толстенные кокосовые пальмы, свечеобразными стволами своими напоминающими мне крепь-основу наших старинных лесостепных сибирских ветряков, потом – джунглевые переплетения лиан, заросли стройного высокорослого бамбука. Подъемы, крутые спуски. Но мотор автомобиля тянет хорошо. Тормоза тоже отлажены.

Дыхание испарений ущелья. А на его кромке – в переплетении ветвей – строение (точней бы назвать – замок!) с глухими воротами и высокой оградой. Кинта одного из сыновей Бориса Евгеньевича Плотникова.

Из ограды, растворяя ворота, показывается Юрий Львович Ольховский, бывший лейтенант РАО, также (говорят!) бывший начальник охраны генерала Андрея Власова, теперь овдовевший и проживающий у зятя. Впереди встречающего  нас  Ольховского  –  летит  свора  разномастных собак. Незнакомого, меня, они принимаются пристально обнюхивать – этак по-деловому. Но уж очень нахально и грозно. Ольховский предупреждает: «Поберегись черной, она стерва!

Держит «стерву» за ошейник, пока мы с Плотниковым, оставив машину у ворот, движемся по каменному крутому спуску к жилищу. На дворе – «выводок» легковых старинных и новейших авто. А само жилище невероятных – для меня – размеров! И пока старые друзья-кадеты, собственно, теперь родственники, говорят о своем, а Ольховский задумал нас накормить, хлопочет у стола, осматриваю сие богатое владение. Подивиться есть чему. Молодой хозяин, которого нет сейчас дома, коллекционер старины. В доме там и тут всяческие диковинки: пишущие машинки начала двадцатого века, зингеровские машинки швейные, кавалерийские седла, циновки, коврики, холодное и огнестрельное оружие «времен очаковских и покоренья Крыма», часы в дубовом футляре с медным языком маятника, весы-безмены, железяки, неведомого мне назначения, времен испанских колонизаторов…

Предложив нам традиционные высокие стаканы с напитком «Куба-либра», Ольховский приносит для знакомства русский кавалерийский клинок. На остром его лезвии, гравировка-надпись славянской вязью. Клинок северокавказского происхождения, терских казаков. Уточнять не требуется: Ольховский сведущий человек…

Как все перемешано в мире за два, может быть, всего за три столетия! Этот напиток со льдом «Куба-либра», эти, пахнущие то ль лошадином потом, то ль лампасными штанами всадника, кавалерийские седла, испанские колониальные железяки, наконец, отчаянно «белый» Плотников вкупе с «розовым» гостем из современной России, и совсем экзотическая личность на фоне южно-американских джунглей – Ольховский, (говорят) начальник охраны изменившего советской присяге генерал-лейтенанта Власова, против которого сражался на войне мой отец – красноармеец маршала Сталина…

Сидим, тянем соломинками взбадривающий кровь напиток «Куба-либра». Мирно беседуем.

Сегодня (уже!) – получается.




* * *

С утра приехал Борис Евгеньевич, с порога барчика начал громогласную речь. Костерил какого-то североамериканского журналиста, тот написал книгу про старую Россию, а в ней, возмущался Плотников, обругал светлейшего князя Потемкина, повторив глупую напраслину, возведенную на умнейшего человека, умелого государственного и военного деятеля Российской империи.

– Журналюге этому мы уже давали отпор в «Кадетской перекличке»! Да. Но вы посмотрите, он пишет не только об очковтирательстве князя, но и приписывает ему, будто бы он делал декорации деревень и городов для приезжающей в Новороссию Екатерины Великой! Где мог найти эти факты писака? В исторических книгах? Их нет. Это клевета и зависть придворных, балтийских баронов, держится и в литературе.

– Вы хотите от американских журналюг из «Нового русского слова», чтоб они любили Россию? – вставляю реплику.

– Потемкин, – продолжал Плотников, – как Ломоносов вышел из простых людей, достиг высших почестей, благодаря своему уму и умению. Он был гениальный экономист своего времени, сумел организовать армию, хорошо вооружить и обмундировать. Все, что нужно, было в войсках. Он выиграл войну с турками, присоединил к России Причерноморье и Крым. Ему было поручено императрицей заселить эти земли, построить города, организовать земледелие и скотоводство. И он это блестяще выполнил. И сделано без жертв, а не как при печальной памяти строительства Комсомольска-на-Амуре…

Слышите? Это результат безалаберности и неуважения к жизни советских людей. Нет, не Потемкин учил очковтирательству коммунистов. Вы слышите, молодой человек? (Это – ко мне!)

Ну, а какие можно ставить декорации в безлесной степи? И неужели этому обману могла поверить умнейшая и образованнейшая императрица Екатерина? Она долгое время жила в России при Елизавете Петровне. И приняла правление страной в зрелом возрасте, сумев объединить вокруг себя таких умных помощников, как Потемкин…

К чему бы эти ранние державные речи? Я аж приподнялся со стула, ощутив, что невольно держу руки по швам.

– Тогдашнее правительство России исполнило все, что обещало новопоселенцам. Конечно, к приезду императрицы города Херсон, Николаев, Севастополь и другие еще не были полностью отстроены. Поселенцы ставили свои телеги в ряды так, чтоб они обозначили будущие улицы. На колах были прибиты доски с надписями – на месте будущих церквей, школ, управлений, больниц и тому подобное. Маленькое татарское местечко Ак-Мечеть (Белая церковь) по плану было переделано в губернский город Симферополь, где наш уважаемый друг Жорж Волков успел родиться в свое время.

План Потемкина был гениален. Исполнился в сравнительно быстрое время. И без человеческих жертв!.. Вы понимаете?

– Рад стараться, ваше превосходительство! Понимаю! – сказал я, все еще держа руки по швам. – Только как это без жертв, если Екатерина начала свое правление с преступления, свергнув с престола и убив собственного мужа Петра Третьего Федоровича, оболгав впоследствии этого, на самом деле, разумного и деятельного императора России. А затем сама, на фоне громких побед русского оружия, занималась лицемерием, ну и блудом, как известно, доведя общество до нравственного разложения. И оставила Россию со множеством долгов и неурядиц в государственном устройстве…




* * *

Зашла очень милая и симпатичная венесуэлка. Сеньорита. Молодой зубной врач, коллега Саши. Георгий Григорьевич отрекомендовал меня традиционно, как всегда, пугая здешний честной народ: «Русо коммунисто!» Гостья сделала вопросительное лицо, припустила богатые ресницы, но не напугалась, улыбнулась.

Выяснили, что сеньорита работает в группе кубинских врачей, они по приглашению президента Чавеса приехали «передать местным молодым специалистам свой богатый опыт». (Об этом богатом опыте знает весь мир!) Врачи хорошие, по признанию сеньориты, но вот «платят им мало. На родном им острове тоже – мало платят..»

А сколько получает девушка? Ответила. Девятьсот тысяч боливаров. Прикинул, сравнивая с зарплатой начинающего профессора-эмигранта в университете Каракаса: во- все не плохо для молодого здешнего специалиста!

Поговорили о сибирских морозах. На мою страшилку о том, что в Сибири зимой повсеместно тридцать и сорок градусов холода, поежилась. Изобразила на милом личике испуг. Она, сеньорита, знает только жару.




* * *

Появилась, вошла – задорная, вся весенняя. Полна жизни и даже восторгов. Говорит охотно и много. Русская. Бывшая норильчанка – Ирина Родина. (В этой книге есть подробное повествование её мамы Надежды Константиновны Родиной). Ирина же рассказывает, что на севере, в заполярье, у неё есть лучший город на земле – Норильск, где родилась, выросла. Уточнила как бы, что сплоченность у людей там была уникальная. Это в пользу родного города. И еще добавила, что русскому должно быть место на своей земле! Потом… «потом было много переживаний и слез», когда ехала сюда в 1995 году – в 16 лет. Отрезала, отрубила. Ну, в семье было принято решение – некуда было деться...

Здесь, пока год-полтора привыкала, в том числе к новому климату, прилипал потихоньку и местный язык – испанский. Телевидение, говорит, помогало... Однажды позвонил сибирский земляк, предложил работу. Какая работа, когда языка не знала по-настоящему. А язык был нужен в первую очередь, поскольку это были социологические телефонные опросы. Рискнула. И – получилось. Даже вручили премию как лучшему работнику отдела… Старалась. Ну как же, говорит, мы ж Россию, свою страну здесь представляем!

Теперь она, Ирина Родина, почти венесуэлка, прекрасно освоила испанский, служит переводчицей, то есть работает не на фирму какую-то, а на себя.

«…Как-то из Москвы приехала киногруппа первого канала телевидения делать фильм о «преобразованиях в Венесуэле», – повествовала Ирина. – Не ожидала, что меня пригласят на съемки в качестве переводчицы. Обрадовалась, что есть возможность пообщаться и с соотечественниками.

Телевизионщиков повезли на открытие нового виадука на трассе Ла Гуайра – Каракас. Приехали мы туда на автомобилях вместе с министром информации господином Ларой. Едва осмотрелись, приземляется президентский вертолет. Выходит Уго Чавес. Для него был приготовлен открытый «джип», и вся наша кавалькада двинулась в горы. Вдруг машины останавливаются и меня зовут в президентский «джип». Тороплюсь, на ходу одеваю пиджак. Господин Чавес улыбается, протягивает мне руку, помогает подняться в машину, говорит: «Дайте вашу сумочку. Она, наверное, мешает сейчас вам!» Еще пиджак мой поправил, наспех мной одетый …

Конечно, волновалась. Но все перевела, что положено было. Москвичи готовились к разговору с президентом в официальной обстановке. А он решил поговорить с ними – в полевых условиях. Рассказал, что в этих местах будет по- строен новый город, предприятия, дома, будет доступное жилье… Рассказал и про строительство виадука, который операторы засняли…

После краткого «путешествия» по горам кавалькада двинулась к вертолетной площадке. И мы вместе с Чавесом полетели в его резиденцию, где он разговаривал с телевизионщиками уже при галстуке. Ну, а мне снова пришлось переводить…

Чавес, возможно, не всем нравится как политик, как личность. Но в общении – это очень открытый и простой человек. Народ его всегда бурно приветствует. И он со многими за руку здоровается, обнимается. Власть в нем чувствуется. Но простота его импонирует многим, он как бы сливается со своим народом, нарушая некие грани, которые обычно существуют между правителями и просты- ми гражданами во многих других странах…




* * *

Волков появляется, как всегда, с приветствием и каким- нибудь вопросом. На этот раз с порога барчика спросил:

– Слушай, дорогой, ты вот уже почти месяц в Венесуэле. Скажи, тебя хоть раз останавливал полицейский на улице?

– Да нет, – говорю, – ни разу. А что случилось?

– Разговаривал с соседом. Он венесуэлец, летчик, был в Москве. Так, говорит, проходу ваша милиция не давала, то и дела требовала паспорт… ну и в участок таскала.

– Так черный – потому что… Но мы не черных в Москве опасаемся. Белых ментов! Это ж главный криминал в когда-то славной столице нашей…




* * *

По телевизору показали, как где-то осыпался склон горы, мощно перегородил шоссе. Нагнали техники – экскаваторы, краны, самосвалы, подъёмники. Работы по ремонту дороги месяца на полтора-два. А люди тем временем (наглядно показали на экране), чтоб попасть в свой городок или поселок, карабкаются с вещами по отвесным склонам горы, держась за корни, за ветки кустов, деревьев…

Поляков, заехав «на минутку», тоже говорит – попал в неприятную, но привычную здесь ситуацию. Ездил в высокогорную прохладную Мериду. Там, на высоте одна тысяча восемьсот метров над уровнем мирового океана, другой мир: по улицам красные флаги с серпом и молотом, портреты Ленина, Маркса и Че Гевары. Везде чисто, как «у вас в Бердюжье или у нас в Шадринске».

Так в чем неприятность? А в том, что когда спустился с гор в жаркий климат, едва добрался до дома, почти целый день ремонтировал колеса. Занятно, что они здесь не лопаются, как в Бердюжье, а расслаиваются на жаре на резиновые ошметки. (Понятно теперь – откуда этих ошметок полно валяется на автомагистралях!)

Прощаясь со мной за воротами, Миша серьезно подмигнул:

– Сегодня ночью вытащил из Интернета русский анекдот. В России все население делится на три категории: на оптимистов, на пессимистов и на реалистов. Оптимисты изучают английский язык, пессимисты – китайский, реалисты изучают автомат Калашникова. Так что, Николя, когда вернешься домой, выбор у тебя будет не очень большой…




* * *

Рано. Тишина. В магазине на углу, где беру у дона Хулио сигареты и кока-колу, плотная железная занавесь. Супермаркет «Аутомеркадо», что напротив кинты Волкова, тоже закрыт.

И на этой рани возник «младший из кадет», Алексей Борисович Легков, привез большую карту Венесуэлы, сказал:

«Посмотришь, вспомнишь нас, дороги и встречи!»

…Старюсь припомнить и изложить – как было. Не столько со мной, с теми, что выпростались из этих предварительных дневниковых записей, что возникали в ночную пору – под воркотню попугаев, концерты лягушек, под шелесты теплого тропического дождика.