Пред богом и людьми
К. Я. Лагунов
ЗАЧИН
Прозрение слепым очам – свет и восторг. Слепому сердцу – боль и отчаяние.
Я не враг себе. Потому не спешил прозревать. Не рвался исповедоваться – ни Богу, ни людям.
Не раз подкатывало. Подпирало. Вставало кляпом в горле – либо выкрикнуть, либо задохнуться. Я разевал было рот. Вот сейчас... Сей миг. Еще мгновенье, и... «Ну же!» – подталкивал себя, а сам ни с места.
КТО-ТО меня не пускал. Бесцеремонно и грубо хватал за грудки, осаживал. «Назад! – властно повелевал ОН. Назад! Не поддаваться эмоциям! Не раскисать!..»
Этот КТО-ТО находился не рядом, во мне. Неведомый. Непонятный. Неуловимый. Но необоримый. Я боюсь его. Всю сознательную жизнь – боюсь. Не смею сказать, что думаю. Написать, что хочу. Сделать, что желаю.
Я двоедушен. Во мне два Я. Первое Я – ГРАЖДАНИН, ПИСАТЕЛЬ, КОММУНИСТ. Второе Я – ПУГЛИВЫЙ, БЕЗМОЛВНЫЙ ХОЛОП, живущий по законам СТАДА. Куда все, туда и он. Что все, то и он. Холуйская порода! Только бы подсюсюкивать, угождать да прислуживать тем, кто над, кто повелевает и властвует.
На мне два горба обязанностей. И ни-ка-ких прав.
Я беспомощен.
Невесом.
Беззащитен.
Стоит тому, кто НАД, обронить всего одну недобрую фразу, и вспыхнет на пути моем негасимый красный свет, опустится неподъемный полосатый шлагбаум.
Замри, и ни гу-гу! Не шеперься. Не поперешничай! Не то нашарит всевидящее око... Чужие липкие присоски ощупают каждую вещь в моем доме, обнюхают, просветят каждый листок моих рукописей. Могут объявить меня сумасшедшим, растлителем малолеток или торговцем наркотиками; под бурные аплодисменты единогласно исключить, снять, запретить; принародно оплевать, облить помоями; потом похоронить в психушке, сгноить в каземате, кинуть на растерзание блатарям ГУЛАГа.
Подобное БЫЛО. Не со мной, но БЫЛО. Могло быть и со мной. И я смирял исповедальный порыв, цепляясь за подленькое русское ПОТОМ, ПОСЛЕ, КОГДА-НИБУДЬ...
Но вот опять подкатывало, наплывало, требуя немедленного выхода. И снова я решался. Подсаживался к столу. Брал перо. Выводил первые строки, и... КАМЕНЕЛ. И снова заползал в ЩЕЛЬ. В глухой и темный, но безопасный закуток. «Потом-потом... Выращу детей... Уйду на пенсию...»
Так мотало меня многие годы.
Туда-сюда...
Вперед-назад...
Влево-вправо...
Хотел и боялся.
Тянулся и пятился:
Замахивался, но не бил...
Сам себе стал противен. Ведь на людях-то я громко и красиво призывал к СМЕЛОСТИ. Восхвалял ПРЯМОТУ И ПРИНЦИПИАЛЬНОСТЬ. Воспевал ПРАВДУ. А сам бежал от этого.
Не переломили мой настрой никакие «плюрализмы», «гласности», «консенсусы» и прочие перестроечные побрякушки. Все это мыльные пузыри. Тронь и мокрое место. А может, и МЫШЕЛОВКИ. В чем в чем, в провокациях наш строй поднаторел за годы соввласти. Ловкачи-стукачи подстилают соломку не для того, чтоб, упав, не ушибся, а дабы прикрыть, замаскировать штыри, о которые, упав на эту «соломку», уж коли не убьешься, так наверняка покалечишься.
Я переубеждал себя. Ломал и гнул. С пристрастием вгрызался в чужие исповеди и проповеди, намереваясь зачерпнуть там хоть пригоршни, на худой конец, каплю живой неподкупной ПРАВДЫ. И вроде бы находил желанное, отыскивал истинных правдоборцев, и уже готов был поклоняться им, подражать, да вдруг вспоминал, как совсем недавно эти РЫЦАРИ ПРАВДЫ упоенно и громкозвучно, наперегонки, восхваляли и славословили ТО и ТЕХ, ЧТО и КОГО, ныне столь же самозабвенно ПОНОСИЛИ и НИСПРОВЕРГАЛИ.
Нет правды на Руси!
А годы мчат к Закату.
Скудеют силы.
Дрябнет желание.
«А надо ли?..
Что изменится?..»
Надо! Хотя бы и ничего не изменилось – надо! Должен же я не для других, для себя понять. Как это, карабкаясь на вершину, мы очутились на дне? Почему, строя КОММУНИЗМ, слепили КОММУНОФАШИЗМ?.. Не щадя живота, воздвигали ХРАМ ВСЕОБЩЕГО БЛАГОДЕНСТВИЯ, а сотворили ГНЕЗДИЛИЩЕ НИЩЕТЫ И ПЕЧАЛИ? И главное, как и почему я оказался в первых рядах этих СТРОИТЕЛЕЙ?
Господи! Услышь молитву мою. Благослови замысел сей. Наполни мое сердце – РЕШИМОСТЬЮ, душу – ВСЕПРОЩЕНИЕМ, разум – МУДРОСТЬЮ. И да будет воля Твоя...
К. Я. Лагунов
ЗАЧИН
Прозрение слепым очам – свет и восторг. Слепому сердцу – боль и отчаяние.
Я не враг себе. Потому не спешил прозревать. Не рвался исповедоваться – ни Богу, ни людям.
Не раз подкатывало. Подпирало. Вставало кляпом в горле – либо выкрикнуть, либо задохнуться. Я разевал было рот. Вот сейчас... Сей миг. Еще мгновенье, и... «Ну же!» – подталкивал себя, а сам ни с места.
КТО-ТО меня не пускал. Бесцеремонно и грубо хватал за грудки, осаживал. «Назад! – властно повелевал ОН. Назад! Не поддаваться эмоциям! Не раскисать!..»
Этот КТО-ТО находился не рядом, во мне. Неведомый. Непонятный. Неуловимый. Но необоримый. Я боюсь его. Всю сознательную жизнь – боюсь. Не смею сказать, что думаю. Написать, что хочу. Сделать, что желаю.
Я двоедушен. Во мне два Я. Первое Я – ГРАЖДАНИН, ПИСАТЕЛЬ, КОММУНИСТ. Второе Я – ПУГЛИВЫЙ, БЕЗМОЛВНЫЙ ХОЛОП, живущий по законам СТАДА. Куда все, туда и он. Что все, то и он. Холуйская порода! Только бы подсюсюкивать, угождать да прислуживать тем, кто над, кто повелевает и властвует.
На мне два горба обязанностей. И ни-ка-ких прав.
Я беспомощен.
Невесом.
Беззащитен.
Стоит тому, кто НАД, обронить всего одну недобрую фразу, и вспыхнет на пути моем негасимый красный свет, опустится неподъемный полосатый шлагбаум.
Замри, и ни гу-гу! Не шеперься. Не поперешничай! Не то нашарит всевидящее око... Чужие липкие присоски ощупают каждую вещь в моем доме, обнюхают, просветят каждый листок моих рукописей. Могут объявить меня сумасшедшим, растлителем малолеток или торговцем наркотиками; под бурные аплодисменты единогласно исключить, снять, запретить; принародно оплевать, облить помоями; потом похоронить в психушке, сгноить в каземате, кинуть на растерзание блатарям ГУЛАГа.
Подобное БЫЛО. Не со мной, но БЫЛО. Могло быть и со мной. И я смирял исповедальный порыв, цепляясь за подленькое русское ПОТОМ, ПОСЛЕ, КОГДА-НИБУДЬ...
Но вот опять подкатывало, наплывало, требуя немедленного выхода. И снова я решался. Подсаживался к столу. Брал перо. Выводил первые строки, и... КАМЕНЕЛ. И снова заползал в ЩЕЛЬ. В глухой и темный, но безопасный закуток. «Потом-потом... Выращу детей... Уйду на пенсию...»
Так мотало меня многие годы.
Туда-сюда...
Вперед-назад...
Влево-вправо...
Хотел и боялся.
Тянулся и пятился:
Замахивался, но не бил...
Сам себе стал противен. Ведь на людях-то я громко и красиво призывал к СМЕЛОСТИ. Восхвалял ПРЯМОТУ И ПРИНЦИПИАЛЬНОСТЬ. Воспевал ПРАВДУ. А сам бежал от этого.
Не переломили мой настрой никакие «плюрализмы», «гласности», «консенсусы» и прочие перестроечные побрякушки. Все это мыльные пузыри. Тронь и мокрое место. А может, и МЫШЕЛОВКИ. В чем в чем, в провокациях наш строй поднаторел за годы соввласти. Ловкачи-стукачи подстилают соломку не для того, чтоб, упав, не ушибся, а дабы прикрыть, замаскировать штыри, о которые, упав на эту «соломку», уж коли не убьешься, так наверняка покалечишься.
Я переубеждал себя. Ломал и гнул. С пристрастием вгрызался в чужие исповеди и проповеди, намереваясь зачерпнуть там хоть пригоршни, на худой конец, каплю живой неподкупной ПРАВДЫ. И вроде бы находил желанное, отыскивал истинных правдоборцев, и уже готов был поклоняться им, подражать, да вдруг вспоминал, как совсем недавно эти РЫЦАРИ ПРАВДЫ упоенно и громкозвучно, наперегонки, восхваляли и славословили ТО и ТЕХ, ЧТО и КОГО, ныне столь же самозабвенно ПОНОСИЛИ и НИСПРОВЕРГАЛИ.
Нет правды на Руси!
А годы мчат к Закату.
Скудеют силы.
Дрябнет желание.
«А надо ли?..
Что изменится?..»
Надо! Хотя бы и ничего не изменилось – надо! Должен же я не для других, для себя понять. Как это, карабкаясь на вершину, мы очутились на дне? Почему, строя КОММУНИЗМ, слепили КОММУНОФАШИЗМ?.. Не щадя живота, воздвигали ХРАМ ВСЕОБЩЕГО БЛАГОДЕНСТВИЯ, а сотворили ГНЕЗДИЛИЩЕ НИЩЕТЫ И ПЕЧАЛИ? И главное, как и почему я оказался в первых рядах этих СТРОИТЕЛЕЙ?
Господи! Услышь молитву мою. Благослови замысел сей. Наполни мое сердце – РЕШИМОСТЬЮ, душу – ВСЕПРОЩЕНИЕМ, разум – МУДРОСТЬЮ. И да будет воля Твоя...