На земле моей
Владимир Нечволода
ВЛАДИМИР НЕЧВОЛОДА НА ЗЕМЛЕ МОЕЙ
* * *
За просторным городом Тюменью
В снеговых и ветреных краях
На копытцах тоненьких оленьих
Ходит сказка — выдумка моя.
Я ее задумал на привале
В откровеньи белых вечеров.
Ханты мне преданья поверяли,
Манси мне легенды напевали
У горячих пляшущих костров.
Нет в ней ворожбы и волхованья,
Но услышишь —
только помолчи —
Шорохи Полярного Сиянья,
Нарты скрип,
далекий лай в ночи.
Лепет зыбких волн речушек диких,
На росе настоянный покой,
Теплохода грубоватый выкрик,
Сходней вздох,
Шум вышки буровой...
...На овечьих тропах
и на козьих
Под напев картавого котла
Сказка — грусть по елям и березам
В материнский край меня влекла.
На целинном кованом рассвете,
Как мне ни дышалось хорошо,
Я однажды,
бросив все на свете,
На девичий зов ее пошел:
Пусть со мной
За городом Тюменью
В снеговых и ветреных краях
На копытцах тоненьких оленьих
Бродит сказка русая моя.
ЖЕМЧУЖИНА МОЕЙ РОССИИ
* * *
Весна начинается вовсе не в марте.
А в день,
Когда Гена Сазонов,
геолог,
Свой новый маршрут
намечая на карте,
Ворчливо начнет
собираться в дорогу.
Еще по-февральски спесива
погода,
По улочке бродит морозный туман.
И на борт
закованных в лед
пароходов
Еще не взошел
ни один капитан.
А Гена уже собирает пожитки...
Не торопясь
их пакует умело.
Бормочет жене
с виноватой улыбкой,
Что, дескать,
давно на дворе потеплело.
И в ясных глазах его —
тень вертолета,
Тропинки Урала,
Глухие озера...
Он снова в тревогах,
В мудреных заботах:
Начальнику партии —
Ранние сборы.
* *
1.
Нефть...
Не катается слово во рту.
Но,
Будто выдох,
летит
в высоту.
В путь отправляясь,
над грустью не смейся,
Выйди
к болотистым сосенкам тощим,
Карту раскинь,
Пусть прощупает сейсмик
Профиль подземный,
Шаимскую площадь.
Пусть буровая —
железное горло —
Выплеснет нефти
тяжелую прорву,
Рыжую,
красную,
черную пробу....
Расшевелив подземелий утробу...
Сизою дымкой
подернут затон.
Нефть.
Слава давних
и юных
времен.
2.
Мы нефтью пропахли
От пят до волос.
Мы черными,
рыжими
Стали насквозь.
Зато,
Как опара
На пенных дрожжах,
Качается
Жидкое
Солнце
В баржах.
Мы цепи таскали.
Крепили к корме,
И падали
руки
вдоль тел,
Онемев.
Зато у причалов,
Где стыли суда,
На крепкие ноги
Встают города.
СИБИРСКИЕ ПРИМЕТЫ
1.
В перекатной струе дрожа,
Толстопузая прет баржа.
Мы, надвинув на лбы зюйдвестки,
Нарочито грубы и дерзки.
Капитан обожает нас,
Не спускает смешливых глаз.
Он-то вызнал Иртыш и Обь,
Все капризы матерых троп.
А речная тропа —
свирель —
Был фарватер,
А нынче — мель.
Вышли к Омску.
Штормит река.
На штурвале в крови рука.
В глотке —
Ком.
Проглоти,
Смолчи.
Якоря
Не обрежь
В ночи.
Сто флагов
Берег вынес
Нам,
Трубы подняли тарарам!
Не зевай,
Выгружай баржу!
Руки к вентилю,
Как к ножу.
Засочилась икрой,
черна,
Нефть густая
В котел без дна.
— Ничего! —
Мне сказал старпом.—
Раз дошли
И другой дойдем!
Вон газетчики прут,
что ветер.
Не завритесь:
Они как дети...
Знатно выполнен был приказ.
Наш старпом обожает нас.
2.
Красноталом,
красноталом
Прииртышье пролетало.
А на том на берегу
Над водою прелою
Кони встали на лугу,
Чалые и белые.
Гривы длинные намокли
От дождя ли, от росы ль...
Штурман ахнул,
Штурман охнул,
Штурман трубку прикусил.
Рулевые загалдели
И затихли сразу же.
Потеплело,
Посветлело
На душе у каждого.
Оттого что
ра-
ду-
гу
Выдуло над мелями.
Оттого что на лугу
Кони эти белые...
3.
Расскажи-ка
Про этот красивый туман,
Как восходит над лесом
косматое солнце...
И сугробы,
наплывшие в прошлый буран,
Подставляют упрямо горбы
под колеса.
Вездеход на работу увозит ребят.
Напряженны они, как пилоты
на взлете.
Если белая мгла —
Значит, все шестьдесят,
Значит —
Злей будут шутки в азартной работе.
Загораются снова на трассе
костры.
Трубы в землю ложатся,
мгновенно вмерзая.
И ломается сталь.
Но, к металлу пристыв,
Держит трубы рука,
им безвольно застыть
не давая...
И ломает все планы грядущий буран.
Расскажи
все
Про этот
проклятый
туман!
* * *
Такой мороз!
Аж вздох пристыл к губам.
Ждешь:
Лунный свет навстречу звякнет
длинно...
И будешь воздух есть,
как строганину,—
Он ломтиками зябнет на зубах.
От холода —
в мурашках Млечный Путь.
Дунь ветер —
он осядет снежной пылью.
И птицы прячут головы
под крылья,
А утром —
шей не могут разогнуть.
Похрустывают льдинки
от шагов.
И потепленья древним ожиданьем
Пульсирует
Полярное Сияние —
Цветные думы
Умерших веков.
* * *
Вы бураном запугивать бросьте!
Только-только прохрупал ледок,
Белый зверь к нам пожаловал в гости,
Мягкой лапою бил о порог,
В окна звездные очи таращил,
Без разбега на крышу взлетел,
И кружился,
и прыгал по чаще,
Шелестел, завывал, гоготал.
Было весело зверю у сосен
Припадать к узловатым корням.
Шерсти
легкую стылую проседь
Оставлять по обрывам и пням.
А под утро зевнул как-то хмуро
И устало на землю прилег.
Вышел я —
Шевелилась у ног
Богатырская белая шкура.
КАПИТАН
Капитану Н. Я. Лунину
Позвонил капитан:
Мол, проездом —
на Омск и обратно,
Это мой капитан,
Тот,
С которым ходил я когда-то.
— Как живешь? — он сказал.—
Еду поездом мимо случайно.
По Оби,—
он сказал,—
Не хотел бы со мною отчалить?
Слышишь шумный перрон?
Вот уже нам дают отправленье...
Онемел телефон.
Растерявшись,
Сижу без движенья.
Сколько лет,
сколько зим!
В кумачовом взволнованном мае
Неужели мы с ним
Первый груз нефтяной принимали?
Мы вели караван
От Юганских
обветренных
вышек...
Капитан, капитан,
Рулевой-то я был
никудышный...
Знал капризы реки,
И штурвал не юлил
под руками,
Да мешали —
стихи.
Я шептал их на вахте
Ночами.
Много минуло дней.
Видно,
Правильным вышел я курсом,
Коль,
как равному,
мне
Вы звоните,
А знали — безусым...
Позвонил... капитан!
* * *
Я видел,
как замкнулся человек,
Худые вести получив
из дома.
Любимая его
ушла к другому.
Он вышел на сухой,
слепящий снег...
Он,
побледнев,
глотал его горстями,
Смешками жег
тугие кулаки.
По скулам
посиневшими кругами
Порывисто ходили желваки.
Что вспоминал?
Последнюю ли встречу?
Сынишку,
разлученного с отцом?
Он серой ночью,
выцветший лицом,
Вставал,
курил,
смотрел на угли в печке,
Конверты доставал из рюкзака
И прижимал украдкой их к щекам.
* * *
Случаются такие вечера,
Когда,
усевшись после вахты кругом,
Буровики притихнут
у костра,
Стесняясь взглядом встретиться
Друг с другом.
В минуты эти их не потревожь.
Как птичьи косяки
в осеннем дыме,
В летящих перьях
медленных порош
Любимых голоса плывут
над ними...
И скрытой грусти
полон каждый жест
И каждое оброненное слово.
Нет ничего значительней окрест —
Усталого
Молчания мужского.
ТЮМЕНЬ
Называть места у нас не ново
Броско,
Чтобы чувствовалась стать.
А Тюмень —
Оно такое слово:
Век без словаря не разгадать.
И в Москве, бывало,
С удивленьем —
Разговор попробуй заведи —
Говорили:
— Кто там из Тюмени?
Ты названье нам переведи.
А в краю моем мороз бедовый,
В облаках ледышкою звезда.
А в краю моем,
В тайге кондовой,—
Младше первоклашек города.
Все вокруг —
рождение,
начало,
Все — судьба товарищей моих.
Здесь встают
у нефтяных причалов
Маяки бессонных буровых.
Что за край?
Откройте атлас синий:
Вот лежит в короне нефтяной
Черная жемчужина России,
Область со страну величиной.
Оттого в названии Тюмени
Проступает ярче
с каждым днем
Древнее заветное значенье:
Ведь «Тю мянь» —
Сокровище мое.
РАЗЪЕЗД
Лес.
Разъезд у насыпи.
Старенький вагон.
Девочка скуластая
Вышла на перрон.
Чакнула бидонами,
Челку сбила с глаз.
Чокает чалдоночка:
«Всем ли чо ли квас?»
Глянет быстро искоса,
А ответа нет.
То ли небо близкое,
То ли ситца цвет,
То ли пала наземь
Утра бирюза...
Азия ты,
Азия,
Синие глаза!
* * *
Проснулись обские туманы,
На ощупь прошли
по лесам.
Угасли цветы на полянах,
Отхлынули птиц голоса.
Последнее судно,
отчалив,
Вскричало над серой рекой.
Но даже и в этой печали
Сердечный,
домашний покой.
* * *
Снег пошел кружить
Пушистый,
звездный,
Падая,
Взлетая высоко.
Звонкий воздух высвечен морозом,
Потому и дышится легко.
Ледяные горки.
Смех девичий.
Теплые медовые блины.
Елок шепот.
Радостен обычай
Молодой, как песня, старины.
Хорошо здесь братом быть
и сыном,
На работу званым
И на пир.
Ласкова на дружбу
Снегирина.
Ворожея Добрая —
Сибирь!
* * *
В размашистых кедрах,
в болотах,
В широких рабочих полях
Пропахшая нефтью и потом
Не будет нам пухом земля.
Живые и реки,
и долы,
Как звери и птицы вокруг.
Земля,
моя древняя доля,
Суровый и ласковый друг.
Я знал с изумленного детства,
Судьбу отбирая по дням:
Дана ее дружба в наследство,
Я детям ее передам.
...На берег Конды или Ваха
Взойду под кедровую ветвь.
И сердце взволнованно ахнет.
Но это, конечно, не смерть!
Увижу я:
даль неоглядна.
И станет в груди горячо.
И буду я падать
и падать
И чувствовать друга плечо.
* * *
Есть на Казыме странные места:
Приносят ханты дар Священным Соснам,
Дар Богу Леса,
дар Земле и Солнцу.
Добычей щедро платят им леса.
Поныне в их сознаньи неделимо —
Тайга и люди.
Все легко ранимо.
Поет магнитофон в хантыйском чуме.
К воде приник кочевник-краснотал.
Здесь спутник над становьями Кучума
Вчера перед закатом пролетал.
КОНДА
Как на Конде
на Конде
Ходят слухи по воде.
Там на взгорках лысоватых,
Пробрусниченных,
рябых
Вкруг сошлись молодцевато
Кедры,
смольные чубы.
Кедры шишками стучат,
Рассудительно молчат.
Там у пе-ре-ка-тов длинных,
У простуженных скитов
Краснощекая рябина —
Леса ягода-любовь.
У рябинушки забот —
Вызнать слухи наперед:
Долго ль будут над Кондою
Буровых стоять посты?
Не грозят тайге ль бедою
Жаркоглазые костры?
Почему у ста берлог
Закружилось сто дорог?..
Целый год по травам млечным
Гул судов плывет в ночи,
Целый год тайга над речкой —
Пораженная — молчит.
Ух ты, старая Конда,
Обомлевшая вода!
ВСТРЕЧА
Возница горбонос.
Чудное платье:
Кавказский ремешок, кисы, чубук...
Связь двух краев в одном рукопожатье
Я ощущаю мимолетно вдруг.
У спутника роскошная улыбка,
Горячая и быстрая рука.
А день спадает медленно и зыбко,
И ночь уже.
Темнеют берега.
Протяжною дорогой мчатся сани.
Снег позади дымится в колеях.
У речки невесомое названье,
Как удивленный возглас горца —
Вах!
КНЯЗЬ СИБИРСКИЙ
Памяти писателя И. М. Ермакова
Только вспомним его —
А он здесь уже, скорый.
«Как живете?
А мне вот скучать недосуг!»
Ухмыльнется.
Затеет полночные споры
И о сказах о новых обмолвится вдруг.
«Нам в работе, браты,
И батрачить и княжить —
Так, чтоб сила в руках
И над душами власть».
Пробасит вдруг частушку смешливо и важно,
В каждой строчке —
веселая мудрая страсть.
Дума тронула лоб.
Пригорюнился малость.
Взгляд тревогой скользнул
Из-под сумрачных век.
Неужель от стихов отречется
усталый,
Оглушенный машинами атомный век?
Оскудеет неужто язык деревенский?
И забудут в беседах о красных словцах?
Щедрый дружбою князь
над казною речений
Не дождется наследника-молодца?
«Нет, не должно так быть!» —
Смотрит ясно и зорко,
И роняет в толпу
золотые слова...
И шумит ему вслед
о чудачествах горьких
Завидущая к сильным талантам
молва.
МИКЁЛЯ
Там,
где нартовый след к диким звездам примерз,
Я не раз был исхлестан январскою вьюгой.
Обмороженный,
Выживший в знойный мороз,
Все равно приезжаю на север я к другу.
Обхожу коренастый улыбчивый дом.
Отворяй-ка, Микёля, радушные двери!
В угол ставь чемоданы.
Мы в юрту пойдем,
Что поныне жива на задворках деревни.
Разве дома легенды споешь хорошо?
В юрте идолы бредят тоской подношений.
В их раскосых глазах страх веков отражен,
Звезды
гаснут на их деревянных коленях.
Только здесь,
Задыхаясь от горестных слов,
Ощущаю печаль я хантыйских преданий.
В терпких запахах шкур
Дремлют думы лесов,
Бормотание бубна и веще,
и тайно.
Пляшут пальцы по коже.
Как корни берез,
узловаты они
В бурых жилах и шрамах.
Стук подстреленной белки о землю в мороз,
Поскрип нарт,
скрежет лезвия
В пальцах,
Как память.
Голод,
сирая доля, забытая в них...
Ходит в юрте легенда на заячьих лапах.
Не горюй о прошедшем, охотник-старик,
Не пристало над мертвыми песнями плакать.
Пусть на бубне остынет горячий рассвет.
Дома дети волнуются:
долго нас нет.
Обреченные идолы смотрят нам вслед.
* * *
Бурлит тайга в июле —
Трясина да вода.
Бетонные ходули
Взметнули
Города.
Привыкнешь еле-еле
Качаться
На мостках.
Рождаются здесь ели
В болотных сапогах.
* * *
Мы плывем,
А с двух сторон
Крутояр плывет и чаша.
Солнце —
Рыжий плотогон —
Туч плоты по небу тащит.
А вдоль борта чинно, в ряд
На заслуженном привале
Швабры мокрые стоят,
Ведра рты поразевали.
Эй, на вахте!
Ну-ка, глянь,
Как на палубе рабочей?
Из кармана капитан
Хитро выронил платочек.
Будет он опять доволен:
Неспроста у нас сейчас
Спины вызвездило солью,
Искры солнца на плечах!
НЕИЗБЫВНОЕ
* * *
И такой мир настал и покой, что ратных коней
расседлали и отпустили на волю...
Из сказки
А как вышел рассвет,
И запрядали кони.
И в стойлах —
То в одном,
то в другом —
Переступ,
перетоп
по деревне
по всей...
Отпустил бы коней я —
На волю,
во чистое поле,
Чтоб они одичали,
Забыли узду
и людей.
Долго б ржали они —
Для добра,
по народной примете,
Не поняв,
не поверив
В такое простое житье...
И наверно,
Еще приходили б к селу
на рассвете,
И смотрели протяжно
в ушедшее детство свое.
Я б коней отпустил.
Прощевайте!
Гуляйте привольно.
Доживайте свой век,
Пейте синих ручьев благодать!..
Человечество выжило
В грозах,
охотах
и войнах.
И пора бы уже
нам на волю
Коней отпускать...
ПОСЛЕДНИЙ РЕЙС
Мглистые берега.
Обью идет
шуга.
Крошево льда и волн.
Скошенный бакен
черн,
Словно птенец
в беде
Мечется на воде.
Лета последний
знак —
Светел вдали
маяк.
Где-то гогочет
гусь.
И холодочком —
грусть.
Видно, дано
судьбой
Издавна слышать
боль
Древней тоски лугов,
Дерева в день
снегов,
Птицы —
В осенний лет...
Берег
назад
плывет.
* * *
Люблю горчащий дым знакомый,
Каким пропитан каждый порт,
Когда уже почти ты дома —
Вот-вот причалит теплоход.
Когда потянет оглянуться,
Не сделав даже ста шагов,
И вдруг захочется вернуться
И вновь уйти от берегов.
* * *
На кордоне нынче делать нечего.
Пес навстречу вышел
из избы
И язык
почти по-человечески
В изумленьи спрятать позабыл.
Рыжий,
любопытный и доверчивый.
Крутанул растерянно хвостом...
И опять совсем по-человечески
Подморгнул мне:
Проходи, мол, в дом.
Прохожу.
И проще, откровеннее
Здесь мне душу
выплеснуть свою...
Невзначай свело нас отношение —
К ребятне,
к собакам
и к жилью...
Оба мы зверье с ладони потчуем,
Не спешим с дороги
сесть за стол.
И, прощаясь с домиком охотничьим,
Оставляем спички, хлеб и соль.
А сейчас вот
на скамейке маленькой
Стих пишу,
и за окном — ни зги!
И собака,
теплая как валенок,
Притулилась у моей ноги.
ПИСЬМО
Занавесив окно синим ситцем,
Помолившись на божий престол,
Сядет снова соседка Таисья —
Тетя Тася —
за крашеный стол.
Ей листочки измятые править,
На корявую ручку ворчать,
Уходить в поседевшую память,
Подушевней слова выбирать.
Все обскажет:
Про внучку Наташу,
Про погоду,
про цены,
про сны...
Напоследок добавит просяще:
«Возвращайся, сыночек, с войны!
Как в гремучем твоем Сталинграде?
Может, с теплым посылка нужна?..»
Постоит,
повздыхает в ограде
И направится к почте она.
Будет гладить конвертик в сторонке,
Словно что-то забыла сказать.
Будут снова на почте девчонки
Отводить виновато глаза.
Не откажут ей.
Примут посланье
И положат к ненужным листкам...
Но опять в затаенном рыданье
Задрожит у дежурной рука.
* * *
Прохладна осень нынче.
Угрюмы небеса.
За журавлиным кличем
Вослед
Гудят леса.
Под грустным этим кликом
Туманится роса,
Роняет земляника
Ослепшие глаза,
И каменные руки
Вздымают города...
Молчание разлуки
Щемяще,
Как беда.
Тоской грузнеет небо,
Плеск молний
по ночам.
Леса застыли немо,
А кажется —
Кричат.
СТАРИЦА
Назвали старицей —
А зачем?
Никак не старится
Тот ручей.
В зеленой роздыми
Кедрача,
В густой смородине
До плеча,
Ах, эти стежки,
Пески —
седы...
Но что моложе
Живой воды?
* * *
Вот рассчитаться бы с долгами
И жадно волюшки глотнуть...
Купить на Волге домик маме,
А самому —
в тайгу махнуть!
Намаяться в глухой сторонке,
Соскучиться
по городам.
И поутру
над речкой звонкой
Пересчитать свои года.
И вдруг поверить без сомненья,
Что все,
как прежде,
впереди!..
Что не закрыт у вдохновенья
Безмерной щедрости
кредит...
Я буду счастлив,
может статься.
Ведь можно жить
и не тужить,—
С долгами только б рассчитаться
Да песню добрую
сложить.
САХДИЯ
Сахдия...
Оживают неясные тени,
В полутьме
кобылица гривастая ржет,
Пролетают на запад лихие тумены.
До Тюмени
Остался один переход.
До Тюмени,
До будущей —
прошлой —
Тюмени,
До становья татарского Чинги-Тура.
Кровь и пот запеклись
на губах поколений,
Отрицавших бессмертную жажду добра.
Ископычена,
смята раздольность степная.
Таганы и кибитки от гор до морей.
Сахдия...
Ястребиные взгляды Мамая.
Белый пепел
на папертях русских церквей.
Неужели так было?
Откуда же ласка
Лебединых твоих
все прощающих рук?
Нам так редко дано в этом мире встречаться
От письма до письма,
от разлук до разлук.
...Мы друг друга
в толпе разглядели не сразу,
Почему ж
не пришлись мы судьбе ко двору?
Сахдия...
Неоконченность ласковой фразы,
Горький выдох
на белом
морозном ветру...
* * *
Девчонку полонили за Непрядвой.
К шатру пригнав
под цыканье кнута,
Ожег ордынец диковатым взглядом
И хану на веселие отдал.
Девичьи песни стали так печальны
В дыму костров,
когда закат горел...
Потом и внучку на ковры сменяли
И веком позже привезли в гарем.
Восточные полуденные страны,
Спокойная жестокость их страшна.
Но мы ль не полоняли персиянок
И не бросали в Волгу их с челна?!
Девчоночка.
Живет в моей эпохе.
Дрожит ее смятенная душа.
Мужское улюлюканье и хохот
Из тьмы веков
звучат еще в ушах.
Загар костров лежит еще на лицах.
Тревожны вздохи бабок.
Потому,
Как зла,
Мужчины девочка боится,
Как к богу,
Робко тянется к нему
И не поймет в смятенье и тревоге,
Что боль противоречий в ней самой,
Она одна родник с живой водой —
Иссякнет он,
И вымрут даже боги.
СОСЕДКА
Никого она нигде не разваживала,
По подоконью она не подслушивала,
Никому она беды не накликивала.
А самой слезы плакать не выплакать.
Сядут с мамой вышивать цвет калиновый,
Станут горе горевать над судьбиною.
Сыновья ее на фабрике славятся,
И дочурка растет раскрасавица.
Было б в доме хорошо счастье сложено —
Ни за что да ни про что мужем брошена.
Не уехал никуда —
в нашем городе.
Ей чего бы бедовать?
Статью — гордая.
Ведь мужчины — погляди —
робко-вежливы...
Да не надо никого.
Надо прежнего.
Потому что он унес все приданое:
Двадцать лет любви и слез,
Ожидания.
Счастье,
ласки до зари
кем измерятся?
В то,
что можно повторить,
Ей не верится.
И звучит во мне,
как стон,
Шепот маятный:
— Может быть, вернется он,
Вы не знаете?
* * *
Люблю своих знакомых удивлять,
При встрече их нежданно одарять.
Но каждый раз —
Кого же тут винить? —
Я радовался больше,
Чем они.
Полуночью,
Прохладною от гроз,
Цветы
любимой женщине принес.
Как потеплело разом все вокруг!
Улыбка раскрывалась,
Только вдруг,
Увидев торжество в моих глазах,
Любимая поникла
и в слезах
Все повторяла,
Невзначай грубя:
— Всегда ты любишь только для себя!
Опять счастливей ты
Из нас двоих...
Как будто любят только для других!
* * *
Что мне времени власть!
Не угасли обычаи
Обрученную
Красть,
Став ее же добычею.
Положи-ка ладонь
Мне на грудь неприкрытую —
И услышишь,
как конь
Переступит копытами!
* * *
Дверь хрустко настежь отворится.
Дохнет прохладой тишина.
И отзовутся половицы,
Когда коснется их Она.
Мир ослепительно качнется —
Любимая сбежит с крыльца.
Вчера в сегодня обернется.
И все —
сначала,
без конца:
Дверь хрустко настежь отворится,
Любимая сбежит с крыльца...
А счастье пить с ее лица —
Всю жизнь.
И, видно, не напиться.
* * *
Небо.
Электроопоры треножник.
Солнцу подставил ладонь подорожник.
Брызнула краска на кисти берез...
Только мгновенье побыли мы рядом —
Сердце навечно привязано взглядом.
Чувства — палитра.
Дни — как холсты.
В них
Без конца
Повторяешься
Ты.
АЛЛА
Есть в этом имени такое,
Что вздрогнешь вдруг, услышав в нем
Багряное дыханье боя
В зеленом зареве знамен.
Степь помертвела под копытами,
От боли стала степь бела.
Качается над ней, как выдох,
Как выплеск сабель,
крик
«Ал-ла-а...»
Есть в этой женщине такое,
Что, заглянув в ее глаза,
Я слышу долгий запах хвои
И звон, наполнивший леса.
А над тоскою полонянок
Колокола, колокола...
Какая русая волжанка
Ее прабабкою была?
Она идет по роще звездной,
Она плывет в полон ветвей,
А удивленные березы
Дорогу уступают ей.
О, дерзкое крови смешенье,
Когда сквозь прошлые лета,
Как запоздавшее прозренье,
Нас осеняет красота!
* * *
Ворчать и злиться,
путать дни и даты.
Глядеть остолбенело на часы.
Бежать.
На полустанке спрыгнуть в мяту,
В нетронутые россыпи росы.
К реке брести сутуло,
виновато.
Песчинкою упасть в ладонь косы.
Под боком мхи,
и на душе светло,
И в изголовье —
вечности крыло.
БАЛЛАДА О НАДЕЖДЕ
Саше
Он с детства представлялся мне иначе —
Товарищ мой
и главный мой герой.
Впервые чутко звуки ловит мальчик,
Слова в ушах рокочут,
как прибой.
И скрип двери,
и хохоточек детский,
И шорохи шагов,
и чей-то вскрик...
И вот однажды вздрагивает сердце,
Слагая все услышанное в стих.
Мир прорастает яркими словами.
У мальчика счастливая звезда...
Я знал его, как собственную память,
И лишь судьбы его не угадал.
Он падал в пустоту.
Ломались крылья,
Глох рокот самолета за спиной,
И медленные стены восходили,
И пахло горьковатой белизной.
Сквозь пелену рассвета или ночи
Вдруг проникал профессорский басок...
— Сержант...
при исполненье...
позвоночник...
Разрыв спинного мозга...
не ходок...—
Палата.
Был все злее, обреченней
Взгляд в синеву окна.
День от дня,
Распятый на растяжках
по наклонной,
В окне встречал он иногда меня.
Я пристальное чувствовал вниманье.
Вот так в тайге,
от дома далеко,
Вдруг
на щеке почувствуешь дыханье.
Оглянешься —
а рядом никого.
Искал героев.
На таежных трассах
От слов
грузнела школьная тетрадь,
А он лежал,
угрюмел с каждым часом,
Герой ли, друг —
еще нельзя понять.
Что там —
за неподвижными зрачками?
Сквозь злость и боль
измученной души,
Как птица с перебитыми крылами,
В зрачках трепещет:
Мне не стоит жить!
У жалости стоять на иждизенье!
Нет!
К черту все!
Треск распорол бинты.
И вздрогнул потолок,
придя в круженье...
По простыне
кровавые
цветы...
Сквозь забытье
В безвременном пространстве
Почудилось ему в какой-то миг,
Как исступленно кто-то,
наклоняясь,
Шептал слова.
И шепот был,
как крик,
О вере в силы
И о том, что могут
Неверны быть диагнозы врачей,
О мужестве
и о надежде новой
Шел шепот,
проникавший до костей.
Вот дом.
Такой далекий после службы.
Приемник,
полка,
стопка книг на ней.
Сквозь забытье,
похожее на ужас,
Мучительно искал и звал друзей.
Был новый день на пройденный похожий,
Шумел недостижимо за окном.
Прохожие...
Как много вас,
прохожих!
Но кто заглянет первым в этот дом?
Каким он будет,
первый тот пришелец?
Поможет ли поверить в чудеса?
И вглядывались долго в мир с постели
Страданьем
опаленные
глаза.
....И где-то рядом
робкими шагами,
По капле проверяя чувства вновь,
С внимательными темными глазами
К нему навстречу шла уже любовь.
Ах, Валентина,
ина,
ина,
ина...
Добрее есть ли имя у любви?
Протяжное,
как грустный зов любимой:
Стоскуешься —
негромко позови.
Она придет —
встревоженная память.
Но высохнет внезапная слеза.
Она обнимет теплыми руками,
Всего его
вберет
в свои глаза.
В них так просторно,
так пьяняще чисто,
Не слышно даже, сердце как стучит...
Он выдержит!
Он должен встать, неистов!
Любовь
сильней диагнозов, врачи!
Мой друг мечтал упрямо о газете,
Поездках,
Где узнаешь, почему
Над тундрою
свистит арканом ветер,
Олений рог распарывает тьму...
Как ночью воют буровые вышки,
Откуда сила
песенной строки
И почему,
испив поды иртышской,
Пьянеет путник, выйдя из тайги.
Раз так — писать!
Писать,
пока есть силы,
О боли забывая,
о ногах...
И зоревое творчество
всходило
И голубело
в Сашкиных глазах.
Глаза в глаза.
Рука.
— Ну, здравствуй, Саня! —
Знакомство?
Встреча — вроде бы — верней.
— Ты знаешь, говорят, что я не встану...
Ты знаешь,
сколько нас, таких парней?
Лежат они,
безмолвием пугая.
Им безразлично:
жить иль умирать.
Глаза их ни-че-го не выражают.
Мне страшно было.
Можешь ты понять?
Без костылей зайти б молодцевато
И криком
потревожить
этажи,
Чтоб рухнуло молчание:
«Ребята!
Я был как вы,
От нас зависит жизнь!»
Как хочется сегодня быть здоровым.
Мне самому
уверенность нужна.,.
Есть, правда, друг
и верный, и суровый:
Есть Валя.
— Медсестра!
— Теперь жена.
Мы с ним ругались.
Каждый день я клялся
И говорил, что больше не приду.
И снова
каждый вечер возвращался,
Чтоб отвести отчаянья беду.
Я видел, как становится он старше.
Все больше проникается мечтой.
— Ты встанешь! Знаю!
Слышишь? Встанешь, Саша!
Отбрось нытье и будь самим собой.
Нам без надежды —
Как побегам в мае
Без солнечного теплого луча.—
Потом:
— Ты знаешь, Саша, уезжаю...
Я писем от него не получал.
С оказией врывались раз за разом
О друге вести добры и легки:
Готовит книгу первую рассказов,
В журналах публикуются стихи.
«А ходит?» —
«Да.
На костыли лишь злится.
Боль адская, должно быть,
но молчит.
Однажды он приехал в ту больницу,
Где не смогли поднять его врачи.
Шел к главврачу брать интервью
Не охнув,
Лишь пот стекал вдоль белых жестких скул.
Медсестры застывали возле окон
Немые, как почетный караул.
Искал тебя:
куда запропастился?
Ты, вспоминал, душой ему помог...»
Ах, Сашка, Сашка,—
своего добился!..
Но как же так —
он смог, а я не смог?
Да как же так —
мы шли к одним высотам.
Моложе я.
Но дело не в годах.
Полкрая облетал я в самолетах
И полстраны объездил в поездах.
Я видел зло.
Я знаю мудрость ласки.
Я слышал боль,
когда тоскует мать.
Мне тайны доверяли без опаски,
Чтоб лучше мог я Родину понять.
Профессий мной освоено немало,
Друзьям всегда был предан я душой.
И все же мне чего-то не хватало,
Чтоб стать сильней,
Чтоб стать самим собой.
Мотался по аулам в Казахстане.
Загуливал,
кому-то подражал...
Все чаще непонятное отчаянье
Входило в сердце.
Маялась душа.
Я чувствовал уже, что отвыкаю
От ремесла.
А это ль не беда?!
Не стоит жить, бесплодье ощущая...
Но в горький час раздумий, иногда
Лицо всплывало вдруг,
как будто в окна
Дохнет негромкой свежестью гроза.
И что-то о надежде мне намеком
Все говорили —
Сашкины глаза.
О мужестве
и снова о надежде.
Не понимая, точно бы в бреду,
Я бросился в автобус,
в поезд,
прежде
Чем осознал куда.
И вот — иду.
Шаг все быстрее.
Вот уж угол дома.
Мне стыдно,
хорошо мне в эту ночь:
Иду сегодня к сильному
больному,
Есть друг,
который сможет мне помочь!
НАСЛЕДСТВО
* * *
Я родился на этой
серьезной земле,
Где верхушками кедров
распахано небо,
Где у тракторных станций
в разливах полей
Породнились два запаха —
нефти и хлеба.
Буду щедро я жить.
Мне друзей привечать,
Воспевать буровые,
цветы и деревья...
«Журавель» будет нефть из колодца качать
И кивать головой,
как у бабки в деревне.
* * *
Родина.
Озерные закаты.
Где мой дед?
Легко ли говорить,
На каком кресте он был распятый,
Под какой звездою был зарыт.
Кто его ловил в лихую осень,
Руки,
Словно луки,
разгибал,
Рвал рубаху
И крутые гвозди
В родинки ржаные загонял.
Жито-пережито...
Есть причины,
Видя молодые города,
Сельских изб сосновые морщины
Васильковым полднем разгадать
И понять,
Какой дорогой к счастью
Шли деревни,
свой корежа быт.
И за что дед белыми был распят,
Почему Звезда над ним горит.
ДЯДЯ ЯША
Задержалась тропинка на взгорке
И припала к подножью берез.
Дядя Яша
Под суриком звезд
Здесь лежит в травяной гимнастерке.
Мну бессмертники —
Слушаю горько,
Как у дядьки,
круты и туги,
Шевелятся
Под правою — корни,
А под левой рукой
родники.
А над сердцем склоняются травы
И расходятся тихо в поля.
И лежат с ним
И слева,
И справа —
Два солдата.
Два брата.
Семья.
Вьются трели щеглино,
солово...
Не смолкают от рос и до рос.
Но не знают, не слышат их вдовы,
Слух теряя у строгих берез.
* * *
Ночь густа —
От песен соловьиных...
Над рекой полыни аромат.
Молодые маки у тропинок,
Запрокинув головы,
Стоят.
Лунный май.
Во снах сыны лепечут,
Пахнут их ладошки молоком.
Женщины у стареньких крылечек
Ожидают молча муженьков.
Пусть поздненько —
Не к чужим,
домой ведь.
Не со зла —
с устатку вдруг сгрубит...
Все уходит.
Все опять приходит.
День не только тучками рябит.
Оттого,
наверное,
так мудро
Бабки улыбаться нам смогли:
«Жизнь была,
Была как ночь...
Была как утро...
Мы любовь
И в старость пронесли...»
СТАРИК
Старик не мог сидеть спокойно,
Все по перрону он бродил.
И в такт его шагам
достойно
Звенела «Слава» на груди...
Он поражался беспрестанно
Толкучке,
дикторским словам,
Он все смотрел за полустанок
Вослед гремящим поездам.
И восклицал:
— Гляди — махина!
А крепостной изобретал...
Пришел встречать со службы
сына,
А словно — целый мир встречал.
Как будто внове было лето,
Киоски,
очередь у касс...
О, мне бы удивленье это
На каждый день,
На каждый час!
Все принимать вокруг
с волненьем,
Всему дивиться наяву
И умереть —
от изумленья,
Узнав, как долго я живу!
* * *
Досталась нам,
сердцу в усладу,
Отцов
вдохновенная страсть:
Резное величье
фасадов,
Наличников
тонкая вязь.
Когда б всю резьбу
в эту пору
На старую площадь свезти —
Поднялся бы
сказочный город
У новых дворцов на пути!
И мы бы увидели снова
На крышах —
диковинных птиц,
Конька-Горбунка свет Ершова,
Медведей
и лис-огневиц...
Из всех переулков
и улиц
Я б ту красоту перенес,
Чтоб все удивленно вздохнули,
Чтоб все восхитились
до слез!
Чтоб в каменном новом обличьи
Тобольск не избыл тех годов:
Рубанков певучие притчи
И четкую речь топоров.
ГУСЛЯРЫ
Были гусляры,
Иль не были?
Где их были
и небыли?
Может быть,
близ Тюмени
Гусли Садко утеряны?
Может быть,
под Ишимом
Струны в озерах стынут?
Гусли заносит илом...
Были гусляры,
Были!
Пели они,
гуляли,
Гусли свои теряли.
Там, где гусли упали,
Струнами прорастали
Березняки тугие
Сквозь брусниковые росы...
Вот почему в России
Любят березы.
* * *
От скифов еще и сарматов,
Чьи души кочевье вело,
На солнечных отчих Карпатах
Мы знали войны ремесло.
Поляне,
древляне,
дулебы —
Мы ведали лук и топор.
Восточной империи небо
Запомнило нас с этих пор.
Но больше всего мы любили
Свой громкий языческий дом
И степи с прохладой ковыльей,
И поле с горячим зерном.
Но выше военной победы
Ценили мы преданность жен,
Радушные руки соседа
И верность союзных племен.
По древним обычаям правим,
О ближних забота остра,
И нет в мире силы неправой.
Чтоб вытравить жажду добра.
* * *
Балок смолил дремучую махру,
Таежный порт,
Три дня без самолета.
Бродила по тропинкам желтых струн
Гитарной грусти робкая дремота.
За окнами кружил метельный вихрь,
Внося в сердца седое ожиданье,
Встав у окна,
Знакомый с детства стих
Вдруг стал читать учитель-северянин.
Чуть окая,
рукою руку сжав,
Прядь белую рывком со лба сбивая,
Читал про увяданье тихих трав
И про багрец и золото дубрав...
Потом читал другое,
вспоминая...
И кто-то повторял:
«Некрасов,
Фет...»
А кто-то горько выдохнул при этом:
«Писали как!
Талантов нынче нет.
Есенин
был последним из поэтов...»
Вскипел старик.
Тряся культей руки:
— Молчи,— сказал он
и вдруг понял: —
Ладно!
Обвел нас, как детей, веселым взглядом,
И вот ворвались всполохом стихи
С твардовской далью пройденных дорог
И августовским солнышком Ручьева...
Нам душу обожгло сильней тревог
Прозреньем обессмертенное слово,
Все слушали,
Хоть он и не просил.
Мне навсегда слова его запали:
«Поэты умирали на Руси,
Но никогда они
не вымирали!»
* * *
На кочках корягами замерли выпи,
Крученые шеи просунув меж звезд.
Рябым
не отплакать весь сумрак,
не выпить,
Продрогли их лапы от пасмурных рос.
Усатый тальник серебрится у поймы.
Далёко
шумы буровых унесло.
Все вызнают выпи,
все выпи запомнят...
Рассвет перевалит с крыла на крыло...
И в хлопанье,
свисте
простор затворится.
Воспрянувший день отряхнется от рос.
Но завтрашней ночью
опять повторится
Согласие тонкое
выпей и звезд.
* * *
Наберем мы грибов
Целый грузовик.
Как ни глянешь,
То гриб
Под-бе-ре-зо-вик.
Вон опята
У пят
Под осинами.
Есть волнушки
Со шляпками синими...
То ладошкою вверх,
То ладошкою вниз.
А над ямой
Скуластый масленок
Повис.
Дух щемящий встает у таежной тропы.
Старым бабкиным погребом пахнут грибы.
* * *
Я к тебе приехал, Марфа,
Издалёка-далека.
Подари мне,
тетка Марфа,
Три заветные цветка,
Те,
что в тайные настойки
Ты кладешь на ворожбу...
Увезу на новостройки,
Разведу и расскажу.
Чтобы гарь
от нефти,
газа,
Пыль
и дым от эстакад
Заглушил однажды сразу
Зоревой их аромат.
Чтоб в машинном громе, гуде,
Разглядев мои цветы,
Навсегда прозрели люди
От священной красоты.
И вздыхали бы тревожно,
И дивились бы до слез:
Как же так неосторожно
На земле им всем жилось?!
ИВАНУШКА
Зачерпнул воды ладонью,
Въехал, медля, на курган.
Вот — Заволжье,
Вон — Задонье.
За Уралом —
даль-туман...
Взглядом светел,
Жестом ловок.
Конь горяч,
легко седло;
Дремлет в кованых подковах
Самолетное крыло.
Чужаки глядят угрюмо
На размах его дорог;
Что он,
увалень,
задумал,
Полудурень-полубог?
Ничего ему не надо,
Только счастья для внучат.
Усмехнулся,
дерзкий,
ладный:
Что там вороны кричат? —
От плеча и до плеча
Русь
На разворот меча!
* * *
Вы верите, что
в деревенских колодцах,
Где бревна
дремучие думы хранят,
Уткнувшись
в соски родников безголосых,
Столетние ветры
На корточках спят?
Один —
сизокрылый —
У бабки Воронихи...
Он был самый древний, наверно,
из всех.
Когда раздавался скрип старого ворота,
Он вместе с бадьей поднимался наверх.
Стекая с огрузшею каплею наземь,
Вздыхал
И, взмахнув отсыревшим крылом,
Кружился, взмывая,
над тополями...
И в горло мне лился озябшим глотком.
А если вскричать в просветленную воду,
Где ветер припрятал веков письмена,
Кругами всплывали былинные годы
И голос Ильи выносило со дна.
А эхо,
как песня,
над срубом ходило.
И виделся призрачно сход стариков,
Калика рассказывал мудрые были,
Певучие гусли брал в руки Садко...
Уеду я завтра
К цветам и березам,
К ржаному томленью горячей стерни...
Открой мне, Россия,
Глубины колодцев
И силу в меня вековую вдохни!
* * *
Деды были небогаты:
Долото,
кисет,
сума...
Деды были бородаты,
Возводили терема.
Рядом храм вставал.
Надолго.
Чтоб душа была светла.
По Тоболу,
по-над Волгой
Золотые купола
Словно добрые ладони
В небе —
Видишь?
Посмотри —
Держат солнышко в полоне
От зари и до зари.
Я вошел под своды храма,
Как в межвременья вокзал.
Фрески,
лики в темных рамах,
Позабытые глаза...
Мир знакомый,
мир нездешний
Негасимой болью жгуч.
Меж грядущим и прошедшим
Мостик
призрачный, как луч.
Всеязыко и понятно
Всем —
в любые времена!
Деды были небогаты.
Только в том ли их вина,
Что тряпья не накопили.
По наивности святой
Все наследство уместили
В песню,
В терем,
В Шар Земной!
* * *
Фамилия легла в судьбу, как мета,
Она былинных яростных кровей.
Голубоглазых прадедов приметы
Все чаще нахожу у сыновей:
Товарищества верного понятья
И вера в неизбывность доброты...
Не оттого ль нам будущее внятно,
Что живы в нем минувшего черты?
СОДЕРЖАНИЕ
ЖЕМЧУЖИНА МОЕЙ РОССИИ
«Весна начинается вовсе не в марте...» 5
1. «Нефть...» 6
2. «Мы нефтью пропахли...» 7
Сибирские приметы 8
«Такой мороз!..» 11
«Вы бураном запугивать бросьте!..» 12
Капитан 12
«Я видел, как замкнулся человек...» 14
«Случаются такие вечера...» 14
Тюмень 15
Разъезд 16
«Проснулись обские туманы...» 17
«Снег пошел кружить...» 17
«В размашистых кедрах...» 18
«Есть на Казыме странные места...» 19
Конда 19
Встреча 20
Князь сибирский 21
Микёля 22
«Бурлит тайга в июле...» 23
«Мы плывем...» 24
НЕИЗБЫВНОЕ
«А как вышел рассвет...» 25
Последний рейс 26
«Люблю горчащий дым знакомый...» 27
«На кордоне нынче делать нечего...» 27
Письмо 29
«Прохладна осень нынче...» 30
Старица 30
«Вот рассчитаться бы с долгами...» 31
Сахдия 32
«Девчонку полонили за Непрядвой...» 33
Соседка 34
«Люблю своих знакомых удивлять...» 35
«Что мне времени власть...» 36
«Дверь хрустко настежь отворится...» 36
«Небо. Электроопоры треножник...» 37
Алла 37
«Ворчать и злиться...» 38
Баллада о надежде 39
НАСЛЕДСТВО
«Я родился на этой серьезной земле...» 47
«Родина. Озерные закаты...» 47
Дядя Яша 48
«Ночь густа...» 49
Старик 50
«Досталась нам...» 51
Гусляры 52
«От скифов еще и сарматов...» 53
«Балок смолил дремучую махру...» 53
«На кочках корягами замерли выпи...» 55
«Наберем мы грибов...» 55
«Я к тебе приехал, Марфа...» 56
Иванушка 57
«Вы верите, что...» 58
«Деды были небогаты...» 59
«Фамилия легла в судьбу, как мета...» 60
Владимир Нечволода
ВЛАДИМИР НЕЧВОЛОДА НА ЗЕМЛЕ МОЕЙ
* * *
За просторным городом Тюменью
В снеговых и ветреных краях
На копытцах тоненьких оленьих
Ходит сказка — выдумка моя.
Я ее задумал на привале
В откровеньи белых вечеров.
Ханты мне преданья поверяли,
Манси мне легенды напевали
У горячих пляшущих костров.
Нет в ней ворожбы и волхованья,
Но услышишь —
только помолчи —
Шорохи Полярного Сиянья,
Нарты скрип,
далекий лай в ночи.
Лепет зыбких волн речушек диких,
На росе настоянный покой,
Теплохода грубоватый выкрик,
Сходней вздох,
Шум вышки буровой...
...На овечьих тропах
и на козьих
Под напев картавого котла
Сказка — грусть по елям и березам
В материнский край меня влекла.
На целинном кованом рассвете,
Как мне ни дышалось хорошо,
Я однажды,
бросив все на свете,
На девичий зов ее пошел:
Пусть со мной
За городом Тюменью
В снеговых и ветреных краях
На копытцах тоненьких оленьих
Бродит сказка русая моя.
ЖЕМЧУЖИНА МОЕЙ РОССИИ
* * *
Весна начинается вовсе не в марте.
А в день,
Когда Гена Сазонов,
геолог,
Свой новый маршрут
намечая на карте,
Ворчливо начнет
собираться в дорогу.
Еще по-февральски спесива
погода,
По улочке бродит морозный туман.
И на борт
закованных в лед
пароходов
Еще не взошел
ни один капитан.
А Гена уже собирает пожитки...
Не торопясь
их пакует умело.
Бормочет жене
с виноватой улыбкой,
Что, дескать,
давно на дворе потеплело.
И в ясных глазах его —
тень вертолета,
Тропинки Урала,
Глухие озера...
Он снова в тревогах,
В мудреных заботах:
Начальнику партии —
Ранние сборы.
* *
1.
Нефть...
Не катается слово во рту.
Но,
Будто выдох,
летит
в высоту.
В путь отправляясь,
над грустью не смейся,
Выйди
к болотистым сосенкам тощим,
Карту раскинь,
Пусть прощупает сейсмик
Профиль подземный,
Шаимскую площадь.
Пусть буровая —
железное горло —
Выплеснет нефти
тяжелую прорву,
Рыжую,
красную,
черную пробу....
Расшевелив подземелий утробу...
Сизою дымкой
подернут затон.
Нефть.
Слава давних
и юных
времен.
2.
Мы нефтью пропахли
От пят до волос.
Мы черными,
рыжими
Стали насквозь.
Зато,
Как опара
На пенных дрожжах,
Качается
Жидкое
Солнце
В баржах.
Мы цепи таскали.
Крепили к корме,
И падали
руки
вдоль тел,
Онемев.
Зато у причалов,
Где стыли суда,
На крепкие ноги
Встают города.
СИБИРСКИЕ ПРИМЕТЫ
1.
В перекатной струе дрожа,
Толстопузая прет баржа.
Мы, надвинув на лбы зюйдвестки,
Нарочито грубы и дерзки.
Капитан обожает нас,
Не спускает смешливых глаз.
Он-то вызнал Иртыш и Обь,
Все капризы матерых троп.
А речная тропа —
свирель —
Был фарватер,
А нынче — мель.
Вышли к Омску.
Штормит река.
На штурвале в крови рука.
В глотке —
Ком.
Проглоти,
Смолчи.
Якоря
Не обрежь
В ночи.
Сто флагов
Берег вынес
Нам,
Трубы подняли тарарам!
Не зевай,
Выгружай баржу!
Руки к вентилю,
Как к ножу.
Засочилась икрой,
черна,
Нефть густая
В котел без дна.
— Ничего! —
Мне сказал старпом.—
Раз дошли
И другой дойдем!
Вон газетчики прут,
что ветер.
Не завритесь:
Они как дети...
Знатно выполнен был приказ.
Наш старпом обожает нас.
2.
Красноталом,
красноталом
Прииртышье пролетало.
А на том на берегу
Над водою прелою
Кони встали на лугу,
Чалые и белые.
Гривы длинные намокли
От дождя ли, от росы ль...
Штурман ахнул,
Штурман охнул,
Штурман трубку прикусил.
Рулевые загалдели
И затихли сразу же.
Потеплело,
Посветлело
На душе у каждого.
Оттого что
ра-
ду-
гу
Выдуло над мелями.
Оттого что на лугу
Кони эти белые...
3.
Расскажи-ка
Про этот красивый туман,
Как восходит над лесом
косматое солнце...
И сугробы,
наплывшие в прошлый буран,
Подставляют упрямо горбы
под колеса.
Вездеход на работу увозит ребят.
Напряженны они, как пилоты
на взлете.
Если белая мгла —
Значит, все шестьдесят,
Значит —
Злей будут шутки в азартной работе.
Загораются снова на трассе
костры.
Трубы в землю ложатся,
мгновенно вмерзая.
И ломается сталь.
Но, к металлу пристыв,
Держит трубы рука,
им безвольно застыть
не давая...
И ломает все планы грядущий буран.
Расскажи
все
Про этот
проклятый
туман!
* * *
Такой мороз!
Аж вздох пристыл к губам.
Ждешь:
Лунный свет навстречу звякнет
длинно...
И будешь воздух есть,
как строганину,—
Он ломтиками зябнет на зубах.
От холода —
в мурашках Млечный Путь.
Дунь ветер —
он осядет снежной пылью.
И птицы прячут головы
под крылья,
А утром —
шей не могут разогнуть.
Похрустывают льдинки
от шагов.
И потепленья древним ожиданьем
Пульсирует
Полярное Сияние —
Цветные думы
Умерших веков.
* * *
Вы бураном запугивать бросьте!
Только-только прохрупал ледок,
Белый зверь к нам пожаловал в гости,
Мягкой лапою бил о порог,
В окна звездные очи таращил,
Без разбега на крышу взлетел,
И кружился,
и прыгал по чаще,
Шелестел, завывал, гоготал.
Было весело зверю у сосен
Припадать к узловатым корням.
Шерсти
легкую стылую проседь
Оставлять по обрывам и пням.
А под утро зевнул как-то хмуро
И устало на землю прилег.
Вышел я —
Шевелилась у ног
Богатырская белая шкура.
КАПИТАН
Капитану Н. Я. Лунину
Позвонил капитан:
Мол, проездом —
на Омск и обратно,
Это мой капитан,
Тот,
С которым ходил я когда-то.
— Как живешь? — он сказал.—
Еду поездом мимо случайно.
По Оби,—
он сказал,—
Не хотел бы со мною отчалить?
Слышишь шумный перрон?
Вот уже нам дают отправленье...
Онемел телефон.
Растерявшись,
Сижу без движенья.
Сколько лет,
сколько зим!
В кумачовом взволнованном мае
Неужели мы с ним
Первый груз нефтяной принимали?
Мы вели караван
От Юганских
обветренных
вышек...
Капитан, капитан,
Рулевой-то я был
никудышный...
Знал капризы реки,
И штурвал не юлил
под руками,
Да мешали —
стихи.
Я шептал их на вахте
Ночами.
Много минуло дней.
Видно,
Правильным вышел я курсом,
Коль,
как равному,
мне
Вы звоните,
А знали — безусым...
Позвонил... капитан!
* * *
Я видел,
как замкнулся человек,
Худые вести получив
из дома.
Любимая его
ушла к другому.
Он вышел на сухой,
слепящий снег...
Он,
побледнев,
глотал его горстями,
Смешками жег
тугие кулаки.
По скулам
посиневшими кругами
Порывисто ходили желваки.
Что вспоминал?
Последнюю ли встречу?
Сынишку,
разлученного с отцом?
Он серой ночью,
выцветший лицом,
Вставал,
курил,
смотрел на угли в печке,
Конверты доставал из рюкзака
И прижимал украдкой их к щекам.
* * *
Случаются такие вечера,
Когда,
усевшись после вахты кругом,
Буровики притихнут
у костра,
Стесняясь взглядом встретиться
Друг с другом.
В минуты эти их не потревожь.
Как птичьи косяки
в осеннем дыме,
В летящих перьях
медленных порош
Любимых голоса плывут
над ними...
И скрытой грусти
полон каждый жест
И каждое оброненное слово.
Нет ничего значительней окрест —
Усталого
Молчания мужского.
ТЮМЕНЬ
Называть места у нас не ново
Броско,
Чтобы чувствовалась стать.
А Тюмень —
Оно такое слово:
Век без словаря не разгадать.
И в Москве, бывало,
С удивленьем —
Разговор попробуй заведи —
Говорили:
— Кто там из Тюмени?
Ты названье нам переведи.
А в краю моем мороз бедовый,
В облаках ледышкою звезда.
А в краю моем,
В тайге кондовой,—
Младше первоклашек города.
Все вокруг —
рождение,
начало,
Все — судьба товарищей моих.
Здесь встают
у нефтяных причалов
Маяки бессонных буровых.
Что за край?
Откройте атлас синий:
Вот лежит в короне нефтяной
Черная жемчужина России,
Область со страну величиной.
Оттого в названии Тюмени
Проступает ярче
с каждым днем
Древнее заветное значенье:
Ведь «Тю мянь» —
Сокровище мое.
РАЗЪЕЗД
Лес.
Разъезд у насыпи.
Старенький вагон.
Девочка скуластая
Вышла на перрон.
Чакнула бидонами,
Челку сбила с глаз.
Чокает чалдоночка:
«Всем ли чо ли квас?»
Глянет быстро искоса,
А ответа нет.
То ли небо близкое,
То ли ситца цвет,
То ли пала наземь
Утра бирюза...
Азия ты,
Азия,
Синие глаза!
* * *
Проснулись обские туманы,
На ощупь прошли
по лесам.
Угасли цветы на полянах,
Отхлынули птиц голоса.
Последнее судно,
отчалив,
Вскричало над серой рекой.
Но даже и в этой печали
Сердечный,
домашний покой.
* * *
Снег пошел кружить
Пушистый,
звездный,
Падая,
Взлетая высоко.
Звонкий воздух высвечен морозом,
Потому и дышится легко.
Ледяные горки.
Смех девичий.
Теплые медовые блины.
Елок шепот.
Радостен обычай
Молодой, как песня, старины.
Хорошо здесь братом быть
и сыном,
На работу званым
И на пир.
Ласкова на дружбу
Снегирина.
Ворожея Добрая —
Сибирь!
* * *
В размашистых кедрах,
в болотах,
В широких рабочих полях
Пропахшая нефтью и потом
Не будет нам пухом земля.
Живые и реки,
и долы,
Как звери и птицы вокруг.
Земля,
моя древняя доля,
Суровый и ласковый друг.
Я знал с изумленного детства,
Судьбу отбирая по дням:
Дана ее дружба в наследство,
Я детям ее передам.
...На берег Конды или Ваха
Взойду под кедровую ветвь.
И сердце взволнованно ахнет.
Но это, конечно, не смерть!
Увижу я:
даль неоглядна.
И станет в груди горячо.
И буду я падать
и падать
И чувствовать друга плечо.
* * *
Есть на Казыме странные места:
Приносят ханты дар Священным Соснам,
Дар Богу Леса,
дар Земле и Солнцу.
Добычей щедро платят им леса.
Поныне в их сознаньи неделимо —
Тайга и люди.
Все легко ранимо.
Поет магнитофон в хантыйском чуме.
К воде приник кочевник-краснотал.
Здесь спутник над становьями Кучума
Вчера перед закатом пролетал.
КОНДА
Как на Конде
на Конде
Ходят слухи по воде.
Там на взгорках лысоватых,
Пробрусниченных,
рябых
Вкруг сошлись молодцевато
Кедры,
смольные чубы.
Кедры шишками стучат,
Рассудительно молчат.
Там у пе-ре-ка-тов длинных,
У простуженных скитов
Краснощекая рябина —
Леса ягода-любовь.
У рябинушки забот —
Вызнать слухи наперед:
Долго ль будут над Кондою
Буровых стоять посты?
Не грозят тайге ль бедою
Жаркоглазые костры?
Почему у ста берлог
Закружилось сто дорог?..
Целый год по травам млечным
Гул судов плывет в ночи,
Целый год тайга над речкой —
Пораженная — молчит.
Ух ты, старая Конда,
Обомлевшая вода!
ВСТРЕЧА
Возница горбонос.
Чудное платье:
Кавказский ремешок, кисы, чубук...
Связь двух краев в одном рукопожатье
Я ощущаю мимолетно вдруг.
У спутника роскошная улыбка,
Горячая и быстрая рука.
А день спадает медленно и зыбко,
И ночь уже.
Темнеют берега.
Протяжною дорогой мчатся сани.
Снег позади дымится в колеях.
У речки невесомое названье,
Как удивленный возглас горца —
Вах!
КНЯЗЬ СИБИРСКИЙ
Памяти писателя И. М. Ермакова
Только вспомним его —
А он здесь уже, скорый.
«Как живете?
А мне вот скучать недосуг!»
Ухмыльнется.
Затеет полночные споры
И о сказах о новых обмолвится вдруг.
«Нам в работе, браты,
И батрачить и княжить —
Так, чтоб сила в руках
И над душами власть».
Пробасит вдруг частушку смешливо и важно,
В каждой строчке —
веселая мудрая страсть.
Дума тронула лоб.
Пригорюнился малость.
Взгляд тревогой скользнул
Из-под сумрачных век.
Неужель от стихов отречется
усталый,
Оглушенный машинами атомный век?
Оскудеет неужто язык деревенский?
И забудут в беседах о красных словцах?
Щедрый дружбою князь
над казною речений
Не дождется наследника-молодца?
«Нет, не должно так быть!» —
Смотрит ясно и зорко,
И роняет в толпу
золотые слова...
И шумит ему вслед
о чудачествах горьких
Завидущая к сильным талантам
молва.
МИКЁЛЯ
Там,
где нартовый след к диким звездам примерз,
Я не раз был исхлестан январскою вьюгой.
Обмороженный,
Выживший в знойный мороз,
Все равно приезжаю на север я к другу.
Обхожу коренастый улыбчивый дом.
Отворяй-ка, Микёля, радушные двери!
В угол ставь чемоданы.
Мы в юрту пойдем,
Что поныне жива на задворках деревни.
Разве дома легенды споешь хорошо?
В юрте идолы бредят тоской подношений.
В их раскосых глазах страх веков отражен,
Звезды
гаснут на их деревянных коленях.
Только здесь,
Задыхаясь от горестных слов,
Ощущаю печаль я хантыйских преданий.
В терпких запахах шкур
Дремлют думы лесов,
Бормотание бубна и веще,
и тайно.
Пляшут пальцы по коже.
Как корни берез,
узловаты они
В бурых жилах и шрамах.
Стук подстреленной белки о землю в мороз,
Поскрип нарт,
скрежет лезвия
В пальцах,
Как память.
Голод,
сирая доля, забытая в них...
Ходит в юрте легенда на заячьих лапах.
Не горюй о прошедшем, охотник-старик,
Не пристало над мертвыми песнями плакать.
Пусть на бубне остынет горячий рассвет.
Дома дети волнуются:
долго нас нет.
Обреченные идолы смотрят нам вслед.
* * *
Бурлит тайга в июле —
Трясина да вода.
Бетонные ходули
Взметнули
Города.
Привыкнешь еле-еле
Качаться
На мостках.
Рождаются здесь ели
В болотных сапогах.
* * *
Мы плывем,
А с двух сторон
Крутояр плывет и чаша.
Солнце —
Рыжий плотогон —
Туч плоты по небу тащит.
А вдоль борта чинно, в ряд
На заслуженном привале
Швабры мокрые стоят,
Ведра рты поразевали.
Эй, на вахте!
Ну-ка, глянь,
Как на палубе рабочей?
Из кармана капитан
Хитро выронил платочек.
Будет он опять доволен:
Неспроста у нас сейчас
Спины вызвездило солью,
Искры солнца на плечах!
НЕИЗБЫВНОЕ
* * *
И такой мир настал и покой, что ратных коней
расседлали и отпустили на волю...
Из сказки
А как вышел рассвет,
И запрядали кони.
И в стойлах —
То в одном,
то в другом —
Переступ,
перетоп
по деревне
по всей...
Отпустил бы коней я —
На волю,
во чистое поле,
Чтоб они одичали,
Забыли узду
и людей.
Долго б ржали они —
Для добра,
по народной примете,
Не поняв,
не поверив
В такое простое житье...
И наверно,
Еще приходили б к селу
на рассвете,
И смотрели протяжно
в ушедшее детство свое.
Я б коней отпустил.
Прощевайте!
Гуляйте привольно.
Доживайте свой век,
Пейте синих ручьев благодать!..
Человечество выжило
В грозах,
охотах
и войнах.
И пора бы уже
нам на волю
Коней отпускать...
ПОСЛЕДНИЙ РЕЙС
Мглистые берега.
Обью идет
шуга.
Крошево льда и волн.
Скошенный бакен
черн,
Словно птенец
в беде
Мечется на воде.
Лета последний
знак —
Светел вдали
маяк.
Где-то гогочет
гусь.
И холодочком —
грусть.
Видно, дано
судьбой
Издавна слышать
боль
Древней тоски лугов,
Дерева в день
снегов,
Птицы —
В осенний лет...
Берег
назад
плывет.
* * *
Люблю горчащий дым знакомый,
Каким пропитан каждый порт,
Когда уже почти ты дома —
Вот-вот причалит теплоход.
Когда потянет оглянуться,
Не сделав даже ста шагов,
И вдруг захочется вернуться
И вновь уйти от берегов.
* * *
На кордоне нынче делать нечего.
Пес навстречу вышел
из избы
И язык
почти по-человечески
В изумленьи спрятать позабыл.
Рыжий,
любопытный и доверчивый.
Крутанул растерянно хвостом...
И опять совсем по-человечески
Подморгнул мне:
Проходи, мол, в дом.
Прохожу.
И проще, откровеннее
Здесь мне душу
выплеснуть свою...
Невзначай свело нас отношение —
К ребятне,
к собакам
и к жилью...
Оба мы зверье с ладони потчуем,
Не спешим с дороги
сесть за стол.
И, прощаясь с домиком охотничьим,
Оставляем спички, хлеб и соль.
А сейчас вот
на скамейке маленькой
Стих пишу,
и за окном — ни зги!
И собака,
теплая как валенок,
Притулилась у моей ноги.
ПИСЬМО
Занавесив окно синим ситцем,
Помолившись на божий престол,
Сядет снова соседка Таисья —
Тетя Тася —
за крашеный стол.
Ей листочки измятые править,
На корявую ручку ворчать,
Уходить в поседевшую память,
Подушевней слова выбирать.
Все обскажет:
Про внучку Наташу,
Про погоду,
про цены,
про сны...
Напоследок добавит просяще:
«Возвращайся, сыночек, с войны!
Как в гремучем твоем Сталинграде?
Может, с теплым посылка нужна?..»
Постоит,
повздыхает в ограде
И направится к почте она.
Будет гладить конвертик в сторонке,
Словно что-то забыла сказать.
Будут снова на почте девчонки
Отводить виновато глаза.
Не откажут ей.
Примут посланье
И положат к ненужным листкам...
Но опять в затаенном рыданье
Задрожит у дежурной рука.
* * *
Прохладна осень нынче.
Угрюмы небеса.
За журавлиным кличем
Вослед
Гудят леса.
Под грустным этим кликом
Туманится роса,
Роняет земляника
Ослепшие глаза,
И каменные руки
Вздымают города...
Молчание разлуки
Щемяще,
Как беда.
Тоской грузнеет небо,
Плеск молний
по ночам.
Леса застыли немо,
А кажется —
Кричат.
СТАРИЦА
Назвали старицей —
А зачем?
Никак не старится
Тот ручей.
В зеленой роздыми
Кедрача,
В густой смородине
До плеча,
Ах, эти стежки,
Пески —
седы...
Но что моложе
Живой воды?
* * *
Вот рассчитаться бы с долгами
И жадно волюшки глотнуть...
Купить на Волге домик маме,
А самому —
в тайгу махнуть!
Намаяться в глухой сторонке,
Соскучиться
по городам.
И поутру
над речкой звонкой
Пересчитать свои года.
И вдруг поверить без сомненья,
Что все,
как прежде,
впереди!..
Что не закрыт у вдохновенья
Безмерной щедрости
кредит...
Я буду счастлив,
может статься.
Ведь можно жить
и не тужить,—
С долгами только б рассчитаться
Да песню добрую
сложить.
САХДИЯ
Сахдия...
Оживают неясные тени,
В полутьме
кобылица гривастая ржет,
Пролетают на запад лихие тумены.
До Тюмени
Остался один переход.
До Тюмени,
До будущей —
прошлой —
Тюмени,
До становья татарского Чинги-Тура.
Кровь и пот запеклись
на губах поколений,
Отрицавших бессмертную жажду добра.
Ископычена,
смята раздольность степная.
Таганы и кибитки от гор до морей.
Сахдия...
Ястребиные взгляды Мамая.
Белый пепел
на папертях русских церквей.
Неужели так было?
Откуда же ласка
Лебединых твоих
все прощающих рук?
Нам так редко дано в этом мире встречаться
От письма до письма,
от разлук до разлук.
...Мы друг друга
в толпе разглядели не сразу,
Почему ж
не пришлись мы судьбе ко двору?
Сахдия...
Неоконченность ласковой фразы,
Горький выдох
на белом
морозном ветру...
* * *
Девчонку полонили за Непрядвой.
К шатру пригнав
под цыканье кнута,
Ожег ордынец диковатым взглядом
И хану на веселие отдал.
Девичьи песни стали так печальны
В дыму костров,
когда закат горел...
Потом и внучку на ковры сменяли
И веком позже привезли в гарем.
Восточные полуденные страны,
Спокойная жестокость их страшна.
Но мы ль не полоняли персиянок
И не бросали в Волгу их с челна?!
Девчоночка.
Живет в моей эпохе.
Дрожит ее смятенная душа.
Мужское улюлюканье и хохот
Из тьмы веков
звучат еще в ушах.
Загар костров лежит еще на лицах.
Тревожны вздохи бабок.
Потому,
Как зла,
Мужчины девочка боится,
Как к богу,
Робко тянется к нему
И не поймет в смятенье и тревоге,
Что боль противоречий в ней самой,
Она одна родник с живой водой —
Иссякнет он,
И вымрут даже боги.
СОСЕДКА
Никого она нигде не разваживала,
По подоконью она не подслушивала,
Никому она беды не накликивала.
А самой слезы плакать не выплакать.
Сядут с мамой вышивать цвет калиновый,
Станут горе горевать над судьбиною.
Сыновья ее на фабрике славятся,
И дочурка растет раскрасавица.
Было б в доме хорошо счастье сложено —
Ни за что да ни про что мужем брошена.
Не уехал никуда —
в нашем городе.
Ей чего бы бедовать?
Статью — гордая.
Ведь мужчины — погляди —
робко-вежливы...
Да не надо никого.
Надо прежнего.
Потому что он унес все приданое:
Двадцать лет любви и слез,
Ожидания.
Счастье,
ласки до зари
кем измерятся?
В то,
что можно повторить,
Ей не верится.
И звучит во мне,
как стон,
Шепот маятный:
— Может быть, вернется он,
Вы не знаете?
* * *
Люблю своих знакомых удивлять,
При встрече их нежданно одарять.
Но каждый раз —
Кого же тут винить? —
Я радовался больше,
Чем они.
Полуночью,
Прохладною от гроз,
Цветы
любимой женщине принес.
Как потеплело разом все вокруг!
Улыбка раскрывалась,
Только вдруг,
Увидев торжество в моих глазах,
Любимая поникла
и в слезах
Все повторяла,
Невзначай грубя:
— Всегда ты любишь только для себя!
Опять счастливей ты
Из нас двоих...
Как будто любят только для других!
* * *
Что мне времени власть!
Не угасли обычаи
Обрученную
Красть,
Став ее же добычею.
Положи-ка ладонь
Мне на грудь неприкрытую —
И услышишь,
как конь
Переступит копытами!
* * *
Дверь хрустко настежь отворится.
Дохнет прохладой тишина.
И отзовутся половицы,
Когда коснется их Она.
Мир ослепительно качнется —
Любимая сбежит с крыльца.
Вчера в сегодня обернется.
И все —
сначала,
без конца:
Дверь хрустко настежь отворится,
Любимая сбежит с крыльца...
А счастье пить с ее лица —
Всю жизнь.
И, видно, не напиться.
* * *
Небо.
Электроопоры треножник.
Солнцу подставил ладонь подорожник.
Брызнула краска на кисти берез...
Только мгновенье побыли мы рядом —
Сердце навечно привязано взглядом.
Чувства — палитра.
Дни — как холсты.
В них
Без конца
Повторяешься
Ты.
АЛЛА
Есть в этом имени такое,
Что вздрогнешь вдруг, услышав в нем
Багряное дыханье боя
В зеленом зареве знамен.
Степь помертвела под копытами,
От боли стала степь бела.
Качается над ней, как выдох,
Как выплеск сабель,
крик
«Ал-ла-а...»
Есть в этой женщине такое,
Что, заглянув в ее глаза,
Я слышу долгий запах хвои
И звон, наполнивший леса.
А над тоскою полонянок
Колокола, колокола...
Какая русая волжанка
Ее прабабкою была?
Она идет по роще звездной,
Она плывет в полон ветвей,
А удивленные березы
Дорогу уступают ей.
О, дерзкое крови смешенье,
Когда сквозь прошлые лета,
Как запоздавшее прозренье,
Нас осеняет красота!
* * *
Ворчать и злиться,
путать дни и даты.
Глядеть остолбенело на часы.
Бежать.
На полустанке спрыгнуть в мяту,
В нетронутые россыпи росы.
К реке брести сутуло,
виновато.
Песчинкою упасть в ладонь косы.
Под боком мхи,
и на душе светло,
И в изголовье —
вечности крыло.
БАЛЛАДА О НАДЕЖДЕ
Саше
Он с детства представлялся мне иначе —
Товарищ мой
и главный мой герой.
Впервые чутко звуки ловит мальчик,
Слова в ушах рокочут,
как прибой.
И скрип двери,
и хохоточек детский,
И шорохи шагов,
и чей-то вскрик...
И вот однажды вздрагивает сердце,
Слагая все услышанное в стих.
Мир прорастает яркими словами.
У мальчика счастливая звезда...
Я знал его, как собственную память,
И лишь судьбы его не угадал.
Он падал в пустоту.
Ломались крылья,
Глох рокот самолета за спиной,
И медленные стены восходили,
И пахло горьковатой белизной.
Сквозь пелену рассвета или ночи
Вдруг проникал профессорский басок...
— Сержант...
при исполненье...
позвоночник...
Разрыв спинного мозга...
не ходок...—
Палата.
Был все злее, обреченней
Взгляд в синеву окна.
День от дня,
Распятый на растяжках
по наклонной,
В окне встречал он иногда меня.
Я пристальное чувствовал вниманье.
Вот так в тайге,
от дома далеко,
Вдруг
на щеке почувствуешь дыханье.
Оглянешься —
а рядом никого.
Искал героев.
На таежных трассах
От слов
грузнела школьная тетрадь,
А он лежал,
угрюмел с каждым часом,
Герой ли, друг —
еще нельзя понять.
Что там —
за неподвижными зрачками?
Сквозь злость и боль
измученной души,
Как птица с перебитыми крылами,
В зрачках трепещет:
Мне не стоит жить!
У жалости стоять на иждизенье!
Нет!
К черту все!
Треск распорол бинты.
И вздрогнул потолок,
придя в круженье...
По простыне
кровавые
цветы...
Сквозь забытье
В безвременном пространстве
Почудилось ему в какой-то миг,
Как исступленно кто-то,
наклоняясь,
Шептал слова.
И шепот был,
как крик,
О вере в силы
И о том, что могут
Неверны быть диагнозы врачей,
О мужестве
и о надежде новой
Шел шепот,
проникавший до костей.
Вот дом.
Такой далекий после службы.
Приемник,
полка,
стопка книг на ней.
Сквозь забытье,
похожее на ужас,
Мучительно искал и звал друзей.
Был новый день на пройденный похожий,
Шумел недостижимо за окном.
Прохожие...
Как много вас,
прохожих!
Но кто заглянет первым в этот дом?
Каким он будет,
первый тот пришелец?
Поможет ли поверить в чудеса?
И вглядывались долго в мир с постели
Страданьем
опаленные
глаза.
....И где-то рядом
робкими шагами,
По капле проверяя чувства вновь,
С внимательными темными глазами
К нему навстречу шла уже любовь.
Ах, Валентина,
ина,
ина,
ина...
Добрее есть ли имя у любви?
Протяжное,
как грустный зов любимой:
Стоскуешься —
негромко позови.
Она придет —
встревоженная память.
Но высохнет внезапная слеза.
Она обнимет теплыми руками,
Всего его
вберет
в свои глаза.
В них так просторно,
так пьяняще чисто,
Не слышно даже, сердце как стучит...
Он выдержит!
Он должен встать, неистов!
Любовь
сильней диагнозов, врачи!
Мой друг мечтал упрямо о газете,
Поездках,
Где узнаешь, почему
Над тундрою
свистит арканом ветер,
Олений рог распарывает тьму...
Как ночью воют буровые вышки,
Откуда сила
песенной строки
И почему,
испив поды иртышской,
Пьянеет путник, выйдя из тайги.
Раз так — писать!
Писать,
пока есть силы,
О боли забывая,
о ногах...
И зоревое творчество
всходило
И голубело
в Сашкиных глазах.
Глаза в глаза.
Рука.
— Ну, здравствуй, Саня! —
Знакомство?
Встреча — вроде бы — верней.
— Ты знаешь, говорят, что я не встану...
Ты знаешь,
сколько нас, таких парней?
Лежат они,
безмолвием пугая.
Им безразлично:
жить иль умирать.
Глаза их ни-че-го не выражают.
Мне страшно было.
Можешь ты понять?
Без костылей зайти б молодцевато
И криком
потревожить
этажи,
Чтоб рухнуло молчание:
«Ребята!
Я был как вы,
От нас зависит жизнь!»
Как хочется сегодня быть здоровым.
Мне самому
уверенность нужна.,.
Есть, правда, друг
и верный, и суровый:
Есть Валя.
— Медсестра!
— Теперь жена.
Мы с ним ругались.
Каждый день я клялся
И говорил, что больше не приду.
И снова
каждый вечер возвращался,
Чтоб отвести отчаянья беду.
Я видел, как становится он старше.
Все больше проникается мечтой.
— Ты встанешь! Знаю!
Слышишь? Встанешь, Саша!
Отбрось нытье и будь самим собой.
Нам без надежды —
Как побегам в мае
Без солнечного теплого луча.—
Потом:
— Ты знаешь, Саша, уезжаю...
Я писем от него не получал.
С оказией врывались раз за разом
О друге вести добры и легки:
Готовит книгу первую рассказов,
В журналах публикуются стихи.
«А ходит?» —
«Да.
На костыли лишь злится.
Боль адская, должно быть,
но молчит.
Однажды он приехал в ту больницу,
Где не смогли поднять его врачи.
Шел к главврачу брать интервью
Не охнув,
Лишь пот стекал вдоль белых жестких скул.
Медсестры застывали возле окон
Немые, как почетный караул.
Искал тебя:
куда запропастился?
Ты, вспоминал, душой ему помог...»
Ах, Сашка, Сашка,—
своего добился!..
Но как же так —
он смог, а я не смог?
Да как же так —
мы шли к одним высотам.
Моложе я.
Но дело не в годах.
Полкрая облетал я в самолетах
И полстраны объездил в поездах.
Я видел зло.
Я знаю мудрость ласки.
Я слышал боль,
когда тоскует мать.
Мне тайны доверяли без опаски,
Чтоб лучше мог я Родину понять.
Профессий мной освоено немало,
Друзьям всегда был предан я душой.
И все же мне чего-то не хватало,
Чтоб стать сильней,
Чтоб стать самим собой.
Мотался по аулам в Казахстане.
Загуливал,
кому-то подражал...
Все чаще непонятное отчаянье
Входило в сердце.
Маялась душа.
Я чувствовал уже, что отвыкаю
От ремесла.
А это ль не беда?!
Не стоит жить, бесплодье ощущая...
Но в горький час раздумий, иногда
Лицо всплывало вдруг,
как будто в окна
Дохнет негромкой свежестью гроза.
И что-то о надежде мне намеком
Все говорили —
Сашкины глаза.
О мужестве
и снова о надежде.
Не понимая, точно бы в бреду,
Я бросился в автобус,
в поезд,
прежде
Чем осознал куда.
И вот — иду.
Шаг все быстрее.
Вот уж угол дома.
Мне стыдно,
хорошо мне в эту ночь:
Иду сегодня к сильному
больному,
Есть друг,
который сможет мне помочь!
НАСЛЕДСТВО
* * *
Я родился на этой
серьезной земле,
Где верхушками кедров
распахано небо,
Где у тракторных станций
в разливах полей
Породнились два запаха —
нефти и хлеба.
Буду щедро я жить.
Мне друзей привечать,
Воспевать буровые,
цветы и деревья...
«Журавель» будет нефть из колодца качать
И кивать головой,
как у бабки в деревне.
* * *
Родина.
Озерные закаты.
Где мой дед?
Легко ли говорить,
На каком кресте он был распятый,
Под какой звездою был зарыт.
Кто его ловил в лихую осень,
Руки,
Словно луки,
разгибал,
Рвал рубаху
И крутые гвозди
В родинки ржаные загонял.
Жито-пережито...
Есть причины,
Видя молодые города,
Сельских изб сосновые морщины
Васильковым полднем разгадать
И понять,
Какой дорогой к счастью
Шли деревни,
свой корежа быт.
И за что дед белыми был распят,
Почему Звезда над ним горит.
ДЯДЯ ЯША
Задержалась тропинка на взгорке
И припала к подножью берез.
Дядя Яша
Под суриком звезд
Здесь лежит в травяной гимнастерке.
Мну бессмертники —
Слушаю горько,
Как у дядьки,
круты и туги,
Шевелятся
Под правою — корни,
А под левой рукой
родники.
А над сердцем склоняются травы
И расходятся тихо в поля.
И лежат с ним
И слева,
И справа —
Два солдата.
Два брата.
Семья.
Вьются трели щеглино,
солово...
Не смолкают от рос и до рос.
Но не знают, не слышат их вдовы,
Слух теряя у строгих берез.
* * *
Ночь густа —
От песен соловьиных...
Над рекой полыни аромат.
Молодые маки у тропинок,
Запрокинув головы,
Стоят.
Лунный май.
Во снах сыны лепечут,
Пахнут их ладошки молоком.
Женщины у стареньких крылечек
Ожидают молча муженьков.
Пусть поздненько —
Не к чужим,
домой ведь.
Не со зла —
с устатку вдруг сгрубит...
Все уходит.
Все опять приходит.
День не только тучками рябит.
Оттого,
наверное,
так мудро
Бабки улыбаться нам смогли:
«Жизнь была,
Была как ночь...
Была как утро...
Мы любовь
И в старость пронесли...»
СТАРИК
Старик не мог сидеть спокойно,
Все по перрону он бродил.
И в такт его шагам
достойно
Звенела «Слава» на груди...
Он поражался беспрестанно
Толкучке,
дикторским словам,
Он все смотрел за полустанок
Вослед гремящим поездам.
И восклицал:
— Гляди — махина!
А крепостной изобретал...
Пришел встречать со службы
сына,
А словно — целый мир встречал.
Как будто внове было лето,
Киоски,
очередь у касс...
О, мне бы удивленье это
На каждый день,
На каждый час!
Все принимать вокруг
с волненьем,
Всему дивиться наяву
И умереть —
от изумленья,
Узнав, как долго я живу!
* * *
Досталась нам,
сердцу в усладу,
Отцов
вдохновенная страсть:
Резное величье
фасадов,
Наличников
тонкая вязь.
Когда б всю резьбу
в эту пору
На старую площадь свезти —
Поднялся бы
сказочный город
У новых дворцов на пути!
И мы бы увидели снова
На крышах —
диковинных птиц,
Конька-Горбунка свет Ершова,
Медведей
и лис-огневиц...
Из всех переулков
и улиц
Я б ту красоту перенес,
Чтоб все удивленно вздохнули,
Чтоб все восхитились
до слез!
Чтоб в каменном новом обличьи
Тобольск не избыл тех годов:
Рубанков певучие притчи
И четкую речь топоров.
ГУСЛЯРЫ
Были гусляры,
Иль не были?
Где их были
и небыли?
Может быть,
близ Тюмени
Гусли Садко утеряны?
Может быть,
под Ишимом
Струны в озерах стынут?
Гусли заносит илом...
Были гусляры,
Были!
Пели они,
гуляли,
Гусли свои теряли.
Там, где гусли упали,
Струнами прорастали
Березняки тугие
Сквозь брусниковые росы...
Вот почему в России
Любят березы.
* * *
От скифов еще и сарматов,
Чьи души кочевье вело,
На солнечных отчих Карпатах
Мы знали войны ремесло.
Поляне,
древляне,
дулебы —
Мы ведали лук и топор.
Восточной империи небо
Запомнило нас с этих пор.
Но больше всего мы любили
Свой громкий языческий дом
И степи с прохладой ковыльей,
И поле с горячим зерном.
Но выше военной победы
Ценили мы преданность жен,
Радушные руки соседа
И верность союзных племен.
По древним обычаям правим,
О ближних забота остра,
И нет в мире силы неправой.
Чтоб вытравить жажду добра.
* * *
Балок смолил дремучую махру,
Таежный порт,
Три дня без самолета.
Бродила по тропинкам желтых струн
Гитарной грусти робкая дремота.
За окнами кружил метельный вихрь,
Внося в сердца седое ожиданье,
Встав у окна,
Знакомый с детства стих
Вдруг стал читать учитель-северянин.
Чуть окая,
рукою руку сжав,
Прядь белую рывком со лба сбивая,
Читал про увяданье тихих трав
И про багрец и золото дубрав...
Потом читал другое,
вспоминая...
И кто-то повторял:
«Некрасов,
Фет...»
А кто-то горько выдохнул при этом:
«Писали как!
Талантов нынче нет.
Есенин
был последним из поэтов...»
Вскипел старик.
Тряся культей руки:
— Молчи,— сказал он
и вдруг понял: —
Ладно!
Обвел нас, как детей, веселым взглядом,
И вот ворвались всполохом стихи
С твардовской далью пройденных дорог
И августовским солнышком Ручьева...
Нам душу обожгло сильней тревог
Прозреньем обессмертенное слово,
Все слушали,
Хоть он и не просил.
Мне навсегда слова его запали:
«Поэты умирали на Руси,
Но никогда они
не вымирали!»
* * *
На кочках корягами замерли выпи,
Крученые шеи просунув меж звезд.
Рябым
не отплакать весь сумрак,
не выпить,
Продрогли их лапы от пасмурных рос.
Усатый тальник серебрится у поймы.
Далёко
шумы буровых унесло.
Все вызнают выпи,
все выпи запомнят...
Рассвет перевалит с крыла на крыло...
И в хлопанье,
свисте
простор затворится.
Воспрянувший день отряхнется от рос.
Но завтрашней ночью
опять повторится
Согласие тонкое
выпей и звезд.
* * *
Наберем мы грибов
Целый грузовик.
Как ни глянешь,
То гриб
Под-бе-ре-зо-вик.
Вон опята
У пят
Под осинами.
Есть волнушки
Со шляпками синими...
То ладошкою вверх,
То ладошкою вниз.
А над ямой
Скуластый масленок
Повис.
Дух щемящий встает у таежной тропы.
Старым бабкиным погребом пахнут грибы.
* * *
Я к тебе приехал, Марфа,
Издалёка-далека.
Подари мне,
тетка Марфа,
Три заветные цветка,
Те,
что в тайные настойки
Ты кладешь на ворожбу...
Увезу на новостройки,
Разведу и расскажу.
Чтобы гарь
от нефти,
газа,
Пыль
и дым от эстакад
Заглушил однажды сразу
Зоревой их аромат.
Чтоб в машинном громе, гуде,
Разглядев мои цветы,
Навсегда прозрели люди
От священной красоты.
И вздыхали бы тревожно,
И дивились бы до слез:
Как же так неосторожно
На земле им всем жилось?!
ИВАНУШКА
Зачерпнул воды ладонью,
Въехал, медля, на курган.
Вот — Заволжье,
Вон — Задонье.
За Уралом —
даль-туман...
Взглядом светел,
Жестом ловок.
Конь горяч,
легко седло;
Дремлет в кованых подковах
Самолетное крыло.
Чужаки глядят угрюмо
На размах его дорог;
Что он,
увалень,
задумал,
Полудурень-полубог?
Ничего ему не надо,
Только счастья для внучат.
Усмехнулся,
дерзкий,
ладный:
Что там вороны кричат? —
От плеча и до плеча
Русь
На разворот меча!
* * *
Вы верите, что
в деревенских колодцах,
Где бревна
дремучие думы хранят,
Уткнувшись
в соски родников безголосых,
Столетние ветры
На корточках спят?
Один —
сизокрылый —
У бабки Воронихи...
Он был самый древний, наверно,
из всех.
Когда раздавался скрип старого ворота,
Он вместе с бадьей поднимался наверх.
Стекая с огрузшею каплею наземь,
Вздыхал
И, взмахнув отсыревшим крылом,
Кружился, взмывая,
над тополями...
И в горло мне лился озябшим глотком.
А если вскричать в просветленную воду,
Где ветер припрятал веков письмена,
Кругами всплывали былинные годы
И голос Ильи выносило со дна.
А эхо,
как песня,
над срубом ходило.
И виделся призрачно сход стариков,
Калика рассказывал мудрые были,
Певучие гусли брал в руки Садко...
Уеду я завтра
К цветам и березам,
К ржаному томленью горячей стерни...
Открой мне, Россия,
Глубины колодцев
И силу в меня вековую вдохни!
* * *
Деды были небогаты:
Долото,
кисет,
сума...
Деды были бородаты,
Возводили терема.
Рядом храм вставал.
Надолго.
Чтоб душа была светла.
По Тоболу,
по-над Волгой
Золотые купола
Словно добрые ладони
В небе —
Видишь?
Посмотри —
Держат солнышко в полоне
От зари и до зари.
Я вошел под своды храма,
Как в межвременья вокзал.
Фрески,
лики в темных рамах,
Позабытые глаза...
Мир знакомый,
мир нездешний
Негасимой болью жгуч.
Меж грядущим и прошедшим
Мостик
призрачный, как луч.
Всеязыко и понятно
Всем —
в любые времена!
Деды были небогаты.
Только в том ли их вина,
Что тряпья не накопили.
По наивности святой
Все наследство уместили
В песню,
В терем,
В Шар Земной!
* * *
Фамилия легла в судьбу, как мета,
Она былинных яростных кровей.
Голубоглазых прадедов приметы
Все чаще нахожу у сыновей:
Товарищества верного понятья
И вера в неизбывность доброты...
Не оттого ль нам будущее внятно,
Что живы в нем минувшего черты?
СОДЕРЖАНИЕ
ЖЕМЧУЖИНА МОЕЙ РОССИИ
«Весна начинается вовсе не в марте...» 5
1. «Нефть...» 6
2. «Мы нефтью пропахли...» 7
Сибирские приметы 8
«Такой мороз!..» 11
«Вы бураном запугивать бросьте!..» 12
Капитан 12
«Я видел, как замкнулся человек...» 14
«Случаются такие вечера...» 14
Тюмень 15
Разъезд 16
«Проснулись обские туманы...» 17
«Снег пошел кружить...» 17
«В размашистых кедрах...» 18
«Есть на Казыме странные места...» 19
Конда 19
Встреча 20
Князь сибирский 21
Микёля 22
«Бурлит тайга в июле...» 23
«Мы плывем...» 24
НЕИЗБЫВНОЕ
«А как вышел рассвет...» 25
Последний рейс 26
«Люблю горчащий дым знакомый...» 27
«На кордоне нынче делать нечего...» 27
Письмо 29
«Прохладна осень нынче...» 30
Старица 30
«Вот рассчитаться бы с долгами...» 31
Сахдия 32
«Девчонку полонили за Непрядвой...» 33
Соседка 34
«Люблю своих знакомых удивлять...» 35
«Что мне времени власть...» 36
«Дверь хрустко настежь отворится...» 36
«Небо. Электроопоры треножник...» 37
Алла 37
«Ворчать и злиться...» 38
Баллада о надежде 39
НАСЛЕДСТВО
«Я родился на этой серьезной земле...» 47
«Родина. Озерные закаты...» 47
Дядя Яша 48
«Ночь густа...» 49
Старик 50
«Досталась нам...» 51
Гусляры 52
«От скифов еще и сарматов...» 53
«Балок смолил дремучую махру...» 53
«На кочках корягами замерли выпи...» 55
«Наберем мы грибов...» 55
«Я к тебе приехал, Марфа...» 56
Иванушка 57
«Вы верите, что...» 58
«Деды были небогаты...» 59
«Фамилия легла в судьбу, как мета...» 60