Ожгибесова Второй Ч 1
Unknown


Новая книга тюменского писателя Ольги Ожгибесовой «Второй» не вписы­вается в уже привычный для этого автора историко-краеведческий жанр. Это - утопия, т.е. рассказ об обществе, которого нет. Но, как показывает российская и мировая история, самые утопичные и невероятные прогнозы иногда сбываются.

Роман «Второй» - это история государства, которое ради эфемерного обще­го блага превращает в ад жизнь своих граждан; история «маленького» чело­века, способного перевернуть жизнь целой страны, история любви, итогом которой стало рождение нового мира.






Ольга Ожгибесова

ВТОРОЙ





ЧАСТЬ 1

1.

Ей некуда было бежать. Она стояла посреди улицы, сжимая в потной руке маленькую ладошку дочери, и всем своим существом ощущала, как сжимается вокруг нее кольцо. Дома, раньше казавшиеся такими добрыми, теплыми и уютными, холодно взирали на неё полуслепыми черными окнами, разевая в безмолвном крике беззубые рты каменных арок. Ей некуда было бежать. Марта вскинула голову, но там, наверху, в глубине каменного колодца пугающе холодно молчало равнодушное небо. И тогда она схватила на руки испуганную Адель, прижала ее к себе и закричала - отчаянно, на одной высокой ноте, словно пыталась разбудить, привести в чувство одурманенный злобой город...



- Марта, Ма-арта-а...

Она открыла глаза. Первое, что увидела, - желтое пятно света от огром­ного, доставшегося от Бог знает какой прабабушки допотопного ночника,

- оно плавало по темному потолку, словно огромная рыба в аквариуме. По­том мужа. Артур испуганно склонился над ней, провел рукой по её мокрому лбу, пригладил спутавшиеся волосы.

- Тише, тише... Приснилось что-то?

Марта несколько секунд молчала, приходя в себя, осознавая, что кошмар, который она только что пережила, оказался всего лишь сном, и вымученно улыбнулась мужу:

- Приснилось... Как будто у нас пытаются отнять Адель...

- Кто? - рассмеялся Артур абсурдности сна.

- Люди из Комиссии...

Смех оборвался, словно Артур поперхнулся.

- Ну, что ты! Зачем Комиссии отбирать у нас Адель?! Мы же не собираем­ся нарушать Закон. Правда?

И почему-то заискивающе заглянул в глаза Марте.

- Правда, - со вздохом отвернулась она от мужа.



Все началось с падения Великой Империи. Марта не знала точно, как и почему это произошло, хотя и учила в школе историю. Причины любого события, особенно оказавшего влияние на судьбу всего человечества, со временем подвергаются пересмотру, переосмыслению, иногда одно подменяется другим, что-то забывается, что-то предстает в новом свете, и в ре­зультате никто не может с точностью сказать, почему же в определенный период времени мир начал развиваться так, а не иначе. То же самое произошло и с Великой Империей. Достоверно известно только одно: в конце 20 века государство - айсберг, казавшееся несокрушимым, вдруг начало таять. Один за другим от него стали откалываться куски, пускаясь в самостоятель­ное - словно в поисках Золотого руна, - плавание.

Начало положили Приморские республики. Латы, к примеру, вообразили себя потомками тевтонских рыцарей и решили, что негоже им жить на за­дворках Империи. Пусть они владели лишь выходом к морю, зато их тут же пригрел под своим крылом враждебный Северный Альянс, и Империя, стиснув зубы, отступила, отпустила латов на волю без предъявления территориальных и любых других претензий.

Дурной пример заразителен. Словно перепуганные тараканы, республики-сателлиты, входившие в состав «нерушимого» государства, бросились врассыпную. Тихоокеанская Республика крепко подружилась со своим со­седом на Японских островах, оставив Империю без военно-морских баз, рыбы и значительной части леса. Имперское правительство снесло и эту по­щечину. Тогда, дружно выстроившись в ряд, потопали на выход Западные республики, завлекаемые мнимым благополучием соседних держав и не подозревающие, что интересуют их только с точки рения рынка дешевого сырья, столь же дешевой рабочей силы, а в особенности бескрайнего рынка сбыта собственных товаров.

Баши и таты, столетиями мирно почивавшие в центре огромной Империи, вообразили себя великими нефтяными державами и закрыли границы, поставляя отныне своему «старшему брату» нефть, в разработку и добычу которой Империя когда-то вложила баснословные денежные и людские ре­сурсы, по мировым ценам.

У Степной республики не было ничего, кроме, разумеется, бескрайних степей и бесчисленных отар овец, но и она отделились, решив, что сможет прокормить небольшой свой народ, если не будет делиться с соседями до­ходами, полученными от продажи шерсти.

Великий Раскол сделал свое дело. Границы когда-то огромного государ­ства неуклонно сужались. Оставшиеся в Империи регионы объединились в Федерацию и пытались выжить с тем, что у них осталось, - Черноземным и Нечерноземным Плоскогорьем, промышленной Уральской республикой, и Синегорьем, объединившим плодородные земли южной своей части и бо­гатый залежами нефти и газа север.

Однако Федеральное правительство, в которое входили представители этих республик, трясло от склок и скандалов, возникающих при распреде­лении власти, полномочий и федерального бюджета: каждый тянул одеяло на себя. В результате уральцы провели референдум, и вышли из состава Фе­дерации, образовав Суверенную Уральскую Республику.

Жители Черноземного и Нечерноземного Плоскогорья, двух самых не­больших по количеству населения республик, отчаявшись, рванули кто куда, побросав дома, хозяйства, могилы предков, предпочитая жить на пра­вах бедных родственников у более богатых соседей, чем умирать от голода в собственных постелях.

Федерация фактически прекратила свое существование. Синегорье       - Южное и Северное - последний ее оплот - продержалось чуть доль­ше остальных. Но когда в одном кармане денег больше, чем в другом, всегда возникает соблазн застегнуть его на самую большую пуговицу и не делиться.

Сепаратисты зашевелились, конечно, на Севере, - в тех краях, где днем и ночью качали по трубам черное и голубое золото. Делегации из Южного Синегорья курсировали беспрерывно между столицами двух вчера ещё братских, а сегодня оказавшихся на грани разрыва регионов. Взывали к разуму, к исторической памяти, пытались угрожать, хотя чем можно испугать государство, которое сидит на нефти, потом уговорить. Все оказалось бесполезно. На границах Южного и Северного Синегорья то и дело случались вооруженные стычки между жителями теперь уже самостоятельных, суверенных и независимых республик, грозившие перерасти в военные действия. Южане чувствовали себя преданными, брошенными. Десятилетиями работали они на освоение Севера: кор­мили, поставляли технику, снабжали научными и рабочими кадрами, бросали все средства на строительство поселков и городов для нефте- и газодобытчиков. И вот теперь, когда, казалось бы, можно было пользо­ваться плодами взращенного их усилиями «сада», вдруг оказалось, что северяне считают их нахлебниками, дармоедами, прожорливыми по­путчиками, от которых надо избавляться, как от колорадских жуков, как от саранчи, чтобы защитить себя, свои дома, свои кошельки, свое благополучие.

Нет, Северное Синегорье не собиралось оставлять своих южных братьев на произвол судьбы. Нефть? - пожалуйста! Газ? - ради Бога! Но по мировым ценам, которые после падения Империи взлетели на недосягаемую отметку.

Сначала в Южном Синегорье рухнула промышленность, потому что Се­вер отказался покупать товары, произведенные на Юге, предпочитая за­возить их по демпинговым ценам из соседних республик. Потом встало сельское хозяйство - у крестьян не было денег на приобретение топлива, выходила из строя техника, купленная ещё во времена Империи, а покупать новую было не на что. Крупный рогатый скот, принадлежащий агропро­мышленным предприятиям, и без того немногочисленный, быстро пустили под нож. Посевные площади сократились в сотни раз.

Крестьяне, стремясь прокормить свои семьи, все больше и больше воз­вращались к натуральному хозяйству. Цены на продовольствие в городах взлетели на астрономическую высоту.

Но людей нужно было кормить. Тогда вспомнили о продуктовых карточках, ходивших в обращении во времена Великой Империи. Каждый горо­жанин получал свою норму продуктов и товаров, как это раньше принято было говорить, «народного потребления», вполне достаточную, чтобы не умереть с голоду и не ходить в обносках, но не достаточную для того, чтобы считаться обеспеченным человеком.

Это помогло лишь на время: население хотя и не росло астрономически­ми темпами, но все ж таки и не сокращалось, во всяком случае, не настолько быстро, чтобы решить проблему голода в ближайшее время. К тому же гра­ница, которая хотя и была закрыта на замок, оказалась дырявой. Сквозь неё проникали в Синегорье, словно в сказочное Эльдорадо, беженцы со всей бывшей Великой Империи в надежде уйти дальше на Север - туда, где, по слухам, распространявшимся быстрее, чем новости по радио или телевиде­нию, ели золотыми ложками и сидели на золотых унитазах.

Северяне, впрочем, были не так наивны, чтобы держать открытыми свои границы. Беженцы в большинстве своем застревали в южной части Синего­рья, становясь тяжким бременем для едва выживавшей республики.

И вот тогда было принят Закон о народонаселении. Отныне каждая семья имела право на рождение только одного ребенка. Все остальные беремен­ности должны были прерываться в обязательном порядке. В случае если семья нарушала закон, и женщина скрывала беременность до такого срока, когда делать аборт уже было опасно, государство имело право изъять из семьи старшего ребенка, а родителей подвергнуть высокому штрафу или лишению одного из них, как правило, отца, свободы сроком до пяти лет. Впрочем, через некоторое время было сделано небольшое послабление - в ряде случаев родители сами могли выбрать, кого им оставить - второго или первого ребенка.

Следить за исполнением закона было предписано специально созданной Комиссии по народонаселению и приданной ей Демографической полиции. Конечно, сначала предполагалось, что распространяться закон будет толь­ко на мигрантов, трудолюбивых, как муравьи, и таких же плодовитых. Но мигранты продолжали рожать, несмотря ни на какие запреты. За медицин­ской помощью они не обращались, предпочитая по старинке пользоваться услугами повивальных бабок. Во время облав, которые периодически - по­сле получения очередного доноса - устраивала Демографическая полиция, малышей, не имевших документов, прятали у родственников и соседей. За­ключали фиктивные браки между несовершеннолетними детьми и записывали их родителями новорожденных детей. В общем, выкручивались, как могли. А если Демполу, так сокращенно называли Демографическую поли­цию, удавалось изъять «лишнего» ребенка, сильно не расстраивались, зная, что с лихвой восстановят утраченное.

Иное дело - законопослушное население Синегорья. С восхищением и страхом следило оно за безуспешной борьбой Демпола с мигрантами, забывая, что в каждой войне есть проигравшие и победившие. И если в противостоянии государства и беженцев последние одерживали пусть маленькие, но победы, то кто-то должен был за это ответить. И недреманное око Комиссии по народонаселению, в конце концов, обратилось на коренных синегорцев. Наступил день, когда Демографическая полиция впервые при­шла в дом, чтобы изъять ребенка, принадлежавшего к титульной нации. Во­евать со своим народом оказалось гораздо проще, чем пытаться вытеснить из страны нежеланных гостей.

От ужаса и недоумения синегорцы впали в шоковое состояние. Люди не могли поверить, что Закон, который призван был их защитить, обратился против них. По городам прокатилась волна митингов и демонстраций, но представители Комиссии по народонаселению с цифрами в руках объясни­ли протестующим, что ожидает государство в ближайшие десять лет, если прирост населения будет пущен на самотек. К тому же в самом законе не было ни слова о том, что он распространяется только на мигрантов. И это оказалось решающим фактором: ни один суд, ни одна прокуратора не мог­ли обжаловать решение Комиссии о начале «демографической войны» на территории Южного Синегорья. Тех, кто не внял разумным доводам, бы­стренько приструнил Демпол.

Со временем именно эти две структуры приобрели высшую власть в Южном Синегорье. Слово «Комиссия» синегорцы произносили с трепетом, граничащим с благоговейным ужасом, а при виде людей в черной форме, которую носили сотрудники Демпола, у всех, даже у тех, кто и в мыслях не держал нарушить Закон о народонаселении, возникало безотчетное чув­ство вины и неотвратимости наказания.

Впрочем, утверждать, что в Синегорье не существовало семей с двумя детьми, было бы не совсем правильно. Ежегодно несколько сотен счастлив­чиков получали бонус на рождение второго ребенка. Одни - компенсиро­вали чье-то бесплодие, другие - чью-то раннюю смерть, третьи вытягивали «выигрышный билетик», если, по расчетам Комиссии, необходимо было выполнить норму по ежегодному числу рождений.

Чтобы войти в число так называемых многодетных, родители должны были пройти несколько этапов строжайшей проверки - от жилищных и материальных условий до обследования здоровья трех поколений семьи. Конечно, не обходилось без злоупотреблений, и временами газеты и теле­видение взахлеб кричали о коррумпированности Комиссии, давшей за взятку или по блату разрешение на рождение второго ребенка. Синегорцы при этом ненавидели не Комиссию, а газеты, потому что если факт подкупа удавалось доказать, проштрафившуюся семью ожидало суровое наказание.

Марта родилась, когда Закон о народонаселении уже не подвергался ни критике, ни сомнениям. Молодожены, едва успев начать совместную жизнь, проходили медицинский контроль в Центре рождения здорового потом­ства и получали заветный сертификат, подтверждающий их право стать родителями: без этого сертификата ни одно медицинское учреждение не имело право поставить на учет беременную женщину, ни один роддом не мог принять роженицу. А, следовательно, нельзя было получить и ПДПК - постоянно действующую продовольственную карточку на ребенка и ВДПК - временно действующую продовольственную карточку на дополнительное питание для кормящей матери.

ПДПК в Синегорье котировалась наравне с паспортом и водительским удостоверением. Подделать её было невозможно - она обладала несколь­кими степенями защиты. По этой карте можно было приобрести желез­нодорожный билет, взять кредит в банке, предъявить его представителю Демпола или любой другой государственной службы. Иными словами, без ПДПК, которой не имело большинство потомков мигрантов первого по­коления, синегорец не мог считаться гражданином государства. Без ПДПК его могли задержать и заключить в тюрьму без предъявления обвинения, осудить как незаконного мигранта и даже выслать из страны. Детей с ран­него возраста приучали носить при себе заветную карту, иначе родители однажды могли не дождаться единственного чада с прогулки. При этом не было случая, чтобы «потеряшку» вернули, а безутешные родители не мог­ли позволить себе обзавестись вторым ребенком - по данным Комиссии одного они уже имели.

2.

Марта подозревала, что была не первым ребенком в семье. Во-первых, ро­дилась она, когда матери было уже за тридцать, а отцу под сорок. Во-вторых, в семейном архиве хранились фотографии, запечатлевшие родителей моло­дыми - в первые годы их совместной жизни, а потом они словно переско­чили через десятилетие - и рядом с ними на редких снимках вдруг появи­лась маленькая Марта. В-третьих, мать Марты, страдавшая депрессиями и головными болями, не переносила разговоров о детях и, казалось, совсем не любила дочь, словно та в чем-то провинилась перед ней. Девочка спаса­лась от материнской нелюбви у отца - всю жизнь, сколько помнила Марта, он выслушивал бесконечные упреки жены, обвинявшей его в том, что он сломал ей жизнь. Спали родители хотя и в одной комнате - маленькая двух­комнатная квартирка не позволяла каждому обрести свой отдельный угол, но в разных постелях. Сквозь тонкую перегородку, отделявшую детскую от спальни, подросшая и уже кое-что понимавшая Марта не раз слышала, как отбивается мать от мужа. «Ты уже однажды исполнил свой долг! - как-то услышала она фразу, брошенную матерью. - Мало не показалось? Еще раз осиротить меня хочешь?!». Этих слов оказалось достаточно, чтобы отец на­долго оставил свои притязания.

Марте очень хотелось узнать семейную тайну, но спросить отца так и не успела - он погиб в автокатастрофе, когда девочка ещё училась в школе, а задать мучивший её вопрос матери она не смела. Отношения у них так и не наладились. Мать и дочь жили в одной квартире, каждая в своей комнате, встречались чаще всего только по вечерам, ужинали в тишине, поскольку говорить им было не о чем, и расходились по своим углам.

В двадцать лет Марта познакомилась с Артуром - он учился в том же институте, только двумя курсами старше, через несколько месяцев вы­шла замуж и переехала к мужу. Мать, как показалось Марте, вздохнула с облегчением. Виделись они редко, лишь по большим праздникам. Даже рождение Адели не сблизило двух родных по крови, но, казалось, чужих по духу женщин.



Контора, в которой работала Марта, называлась громко: Комитет по со­хранению и восстановлению памятников культурного и исторического на­следия Республики Южное Синегорье. На самом деле это было маленькое учреждение, состоявшее из пяти сотрудников: на четырех женщин при­ходился один мужчина, он же начальник - хотя в очках и с лысиной, по­крытой мягким пушком, но при этом симпатичный, очень покладистый и добродушный толстяк по имени Грэг Тоцкий.

Охранять в Синегорье давно уже было почти нечего. Немногие дожив­шие до конца 20 века памятники начали стремительно разрушаться в годы распада Империи, - государству было не до зданий и не до истории. Когда спохватились, мало, что осталось, но и на это немногое не хватало средств - основная часть республиканского бюджета уходила на закупку продовольствия. Гибнущие памятники окружили заборами, как будто они могли спасти от вандалов, по ночам разбиравших на кирпичи дома и полуразру­шенные церкви, чудом уцелевшие в безбожные имперские времена, раста­скивавших тяжелые дубовые плахи полов, вырывавших безжалостно окон­ные рамы и напоследок поджигавших несчастные здания, чтобы скрыть следы своих преступлений. Сколько таких поминальных костров горело за последние десятилетия по всему Синегорью! Язвы пепелищ покрывали землю городов и сел.

Время от времени сотрудники комитета выезжали, как это у них называлось, на территорию, чтобы осмотреть и законсервировать последнее, что осталось. Это немного оживляло их скучную, монотонную жизнь, вносило в нее разнообразие, вселяло пусть наивную, похожую на детскую, но все же надежду на то, что настанут лучшие дни, когда памятники обрастут не до­щатыми заборами, которые местные жители разбирали и пускали в топки своих печей, а строительными лесами, когда поплывут над городом золотые купола и колокольные звоны, пробуждая синегорцев к новой жизни.

Так мечтала Марта всякий раз, когда их маленькая дружная компания забивалась в нутро дряхлого, глубоко пенсионного возраста автобусика, носившего смешное и непонятное название «газелька», и отправлялась в очередную поездку куда-нибудь в глубинку, на границу с Северным Сине- горьем или Уральской Республикой.

Вот и на этот раз им предстояло путешествие в затерянную в Синегорских лесах деревушку, неподалеку от которой, по рассказам местных жите­лей, сохранилось крестьянское подворье, построенное в начале двадцатого века - почти полторы сотни лет назад! Сведения о подворье принес учитель местной школы, обнаруживший упоминание о нем в чудом сохранившемся школьном архиве.

- Представляете, - захлебывался радостью седой, костлявый человек, сам напоминавший музейный экспонат благодаря костюму, вышедшему из моды, по меньшей мере, три десятилетия назад, - когда-то это было целое поселение, основанное казаками, пришедшими в Синегорье с Западных окраин Империи. Оно так и называлось - Казацкие Избушки! В пятидеся­тые годы двадцатого века там еще жили пять семей - дети учились в нашей школе, поэтому в документах и сохранилось название. Позже охотники об­любовали эти места. Потом про Казацкие Избушки все забыли, и теперь только старики вспоминают иногда, что вроде бы в годы Раскола там была перевалочная база беженцев.

Грэг на рассказ старого учителя, что называется, купился. Заманчиво было обнаружить сохранившуюся в первозданной своей прелести крестьянскую избу. А если ещё посчастливится найти какую-нибудь рухлядь родом из прошлого века! Тогда можно будет поторговаться с Республиканским музеем и что-нибудь выгадать для «девчонок», как любовно называл Грэг своих сотрудниц, побаловать их лишними талонами на конфеты, на­пример, или на праздничный продуктовый набор.



Выезжали на рассвете. Сентябрьское утро, пасмурное и зябкое, плавало, словно медуза, за окнами «газельки», оседало каплями тумана на стекле. Грэг, из экономии не державший водителя, сидел за рулем. Марта и её под­руга Стаси Рябцева удобно устроились на мягких, хотя и основательно продавленных сиденьях в салоне автобуса, резонно рассудив, что час сна гораздо лучше часа безделья. Стаси отключилась мгновенно. Она вообще легко приспосабливалась к любым обстоятельствам, старалась макси­мально избегать проблем и смотрела на жизнь легко и весело. Марта ино­гда даже завидовала жизнерадостной подружке, не упускавшей возмож­ности пошутить, посмеяться, попрыгать в свое удовольствие. Казалось, ее развитие остановилось где-то между восемнадцатью и двадцатью годами, когда человек уже достаточно взрослый, чтобы отвечать за свои поступки, но не достаточно ответственный, чтобы воспринимать их со всей серьез­ностью. У нее и внешность-то была детская - круглое маленькое личико с розовой, бархатистой кожей, губки бантиком и большие синие, вечно удивленные глаза.

Детей у Стаси не было - по ее словам, она ещё не созрела для того, чтобы стать, как она выражалась, настоящей мамой. Виктору, ее мужу, хватало ре­бенка в лице самой Стаси - он жил для своей маленькой жены, баловал, как мог, и, словно дочке, дарил на дни рождения куклы и мягкие игрушки, до­бывая их всеми правдами и неправдами у торговцев - мигрантов. Несмотря на инфантилизм, Стаси была верной и доброй подругой, - ей можно было пожаловаться на жизнь, поплакать в плечико после ссоры с Артуром, с ней можно было помечтать о будущем, в котором не будет ПДПК, Комиссии по народонаселению и Демпола - почему-то верилось, что рано или поздно это время наступит. Наконец, можно было просто поболтать о женских секретах, не боясь, что они станут достоянием чужих ушей.

Марта не могла уснуть. Странно, но она, человек практичный, трезво­мыслящий, не верящий ни в приметы, ни в другие суеверия, почему-то боялась повторения ночного кошмара. Она не могла смириться с тем, что может потерять Адель, даже если это происходило во сне. Когда-то, едва узнав о том, что скоро станет мамой, Марта поклялась себе, что будет любить своего ребенка, каким бы он ни был - мальчиком или девочкой, больным или здоровым. Никогда ее ребенок не усомнится в материнской любви!

После рождения Адели они с Артуром были очень осторожны. Сред­ства контрацепции, как и любые другие лекарства, были очень дороги, позволить себе покупать их регулярно могли только состоятельные се­мьи, к каковым Марта и Артур не относились. Так что пользоваться при­ходилось исключительно бабушкиным методом - остерегаться. Артур первое время даже обижался на жену, пока она не рассказала ему исто­рию своих родителей. На некоторое время муж призадумался, а потом заявил: «Ну, так в чем проблема? Всегда есть надежное средство - аборт!» «И думать забудь! - пригрозила ему Марта, - пока я жива, ноги моей не будет там, где убивают детей».

Марта не верила в Бога, так же, как и её родители, несмотря на то, что большинство их друзей и знакомых были религиозны или старались ка­заться таковыми, чтобы не выделяться.

В Синегорье вообще не принято было выделяться. Те, кто отличался от большинства - по одежде, по образу жизни и даже по образу мыслей, вызы­вал подозрение. Все жили одинаково бедно, получали примерно одинако­вую небольшую зарплату, независимо от того, работали они в государственных учреждениях или в коммерческих компаниях, одевались в одних и тех же магазинах, покупали продукты по одним и тем же продовольственным карточкам. Даже те, кто имел собственные фирмы, не могли похвастаться большим достатком - рынок, на который они выбрасывали свои товары, был слишком ограничен, да и неплатежеспособен, а за пределами Южно­го Синегорья их продукция или не пользовалась спросом, или была не конкурентоспособна. Так что состоятельные граждане отличались от всех остальных разве что наличием подержанных машин, чуть больших квар­тир и некоторым внешним лоском, поскольку, имея связи с Севером или даже с Уральской Республикой, процветавшей благодаря своим многочис­ленным заводам и фабрикам, могли время от времени приобретать одежду заграничного - «Заграничного, вашу мать!» - вздыхали старики, глядя на этикетки с надписью «Северное Синегорье», - производства.

Так вот, Марта не верила в Бога, при этом придерживалась простых нрав­ственных принципов, которые по какой-то непонятной ей причине называ­ли заповедями Христа, хотя на ее взгляд это были обычные общепринятые нормы морали. Одна из этих норм гласила: «Не убий!», и Марта совершенно справедливо относила ее к абортам.

Несмотря на то, что с матерью у нее не было теплых отношений, и обсуж­дать проблему желанной и нежеланной беременности было особо не с кем, да, собственно говоря, и проблемы-то такой не существовало, поскольку в их обществе все беременности, кроме первой, были не просто нежелан­ными, но и незаконными, ещё в девичестве в голове у Марты совершенно четко сформировалось отношение к аборту, как к убийству. И переступить через него она бы не смогла ни при каких обстоятельствах.

Бездетная Стаси, хотя и не испробовала на себе прелести материнства, взгляды Марты разделяла, - может, это и делало их своего рода сообщника­ми в государстве, где аборты были не только в порядке вещей, но и поощря­лись, и пропагандировались, и даже порой вознаграждались.

Впрочем, женщин - постоянных клиентов клиник - абортариев Марта не осуждала. Выбор у них был не большой - сделать аборт или расстаться со старшим ребенком сразу после рождения здорового и жизнеспособного младшего. Иногда она задумывалась, как бы поступила сама в такой ситуа­ции, и не могла найти ответ. Но расстаться с Аделью было выше ее сил - это она знала точно.



- Спишь?! - кто-то тряхнул ее за плечо. Сердце оборвалось и провали­лось куда-то. Марта испуганно вскинулась, открыла глаза и только тогда по­няла, что все-таки задремала. «Газелька», шелестя шинами, глотала метр за метром похожую на огромного пятнистого змея дорогу в темных заплатах - денег на капитальный ремонт трассы в синегорском бюджете не хватало, так что приходилось по старинке засыпать колдобины и ухабы гравием и закатывать сверху асфальтом. Утренний туман рассеялся, не оставив и сле­да. Солнце весело бежало вслед за машиной, то прячась меж мрачных сосен, то, словно огромный рыжий мяч, выскакивая на яркое синее поле неба. И Стаси со своими золотистыми кукольными кудряшками волос тоже была похожа на солнце.

- Просыпайся, лежебока, просыпайся! - принялась она тормошить Мар­ту. - Завтракать, завтракать! Грэг скоро забастовку устроит!

- Это точно! - весело откликнулся толстяк. - И отдохнуть маленько не мешало бы - уже два часа за рулем.

- Грэг, - Марта опустила ноги с сиденья на пол и со вкусом, ощущая, как распрямляется каждый хрящик в позвоночнике, потянулась, - долго нам ещё ехать?

- До деревни, где живет старик, около часа, а сколько до Казацких Избу­шек - Бог его знает! Да и найдем ли?!

- Найдем! - озорно тряхнула кудряшками Стаси. - Хоть что-нибудь да осталось же там? Когда это было, чтобы мы с пустыми руками возвращались?

Они ещё некоторое время выбирали удобное для отдыха местечко, нако­нец, Грэг свернул с дороги, съехал на опушку березовой рощи, сменившей сосновый лес, и остановился.

Стаси буквально выпала из автобуса наружу, словно нырнула в зеленую, шелестящую под порывами ветра воду, раскинула руки, упала навзничь на спину, разметав по блестящей траве светлые кудри.

- Гос-с-споди, хорошо-то как! Красота какая! Марта, ну что ты встала, как истукан?! Трава, трава-то как пахнет... М-м-м...

Она перевернулась на живот, обхватила руками оказавшиеся прямо пе­ред ее глазами кустики, уткнулась в них лицом, втягивая в себя дурманный запах увядающих цветов.

Марта стояла над ней, улыбаясь, как улыбаются взрослые, глядя на не­смышленого малыша, познающего мир, открывающего, что трава - зеленая, ягода - сладкая, а иголки ели - колючие.

- Девчонки! - Грэг, кряхтя, вытаскивал из «газельки» сумку с продуктами и покрывало для «стола». - А ну, хватит бездельничать! Долго отдыхать - времени нет. Не забывайте, надо засветло вернуться домой.

Тут Грэг был прав. Ездить по ночам в Синегорье было опасно. Чуть ли не ежедневно в сводках новостей рассказывали о нападениях на дорогах, по­казывали сожженные остовы разграбленных машин, а иногда и - что скры­вать! - тела погибших водителей и пассажиров. Конечно, у Грэга и его спут­ниц взять было нечего, вот только преступники об этом не догадывались.

Угощенье, словно по мановению волшебной палочки появившееся на им­провизированном столе, не было обильным: вареная картошка, хлеб, банка рыбных консервов. Грэг торжественно вытащил из корзины и водрузил в центре баночку соленых огурцов. 

- У-у-у... - в один голос пропели женщины, - признавайся, в чьем огоро­де ночью побывал.

Когда-то, по рассказам стариков, в Синегорье, как и по всей Великой Империи, были очень популярны так называемые дачи или огороды, на которых городские жители трудились с ранней весны и до поздней осени, выращивая овощи не только для своих семей, но и на продажу. Говорят, в трудные годы эти импровизированные подсобные хозяйства спасали от голода. Тогда участки земли еще раздавали за символическую цену. По­том, когда денег в синегорском бюджете не стало, решили за счет населе­ния поправить дела и ввели налог на землю. Как это часто бывает, сделали это настолько необдуманно, что малообеспеченные граждане бросили свои участки сразу, не в силах выплатить подать. Денег в бюджете не при­бавилось, зато бывшие дачники из кормильцев превратились в нахлебни­ков. Сначала правительство не придало этому значения. Налог не толь­ко не отменили, но и продолжали повышать. В результате земли вокруг городов почти опустели, целые дачные города, построенные ещё в конце XX - начале XXI века, стояли заброшенными и полуразрушенными. Там ютились бомжи, изгнанные из столицы, целые колонии мигрантов, туда время от времени наведывались подразделения Демпола, производя оче­редную операцию по изъятию незаконнорожденных детей. В этих мерт­вых поселениях порой укрывались семьи, рискнувшие нарушить Закон о народонаселении.

Молодое поколение синегорцев уже даже в мыслях не представляло себя работающим на своей собственной земле. Редких «ихтиозавров» - подвиж­ников дачного дела всерьез никто не принимал, считая, что спасти страну от голода может лишь развитое аграрно-промышленное хозяйство, возро­дить которое никак не удавалось вот уже несколько десятилетий, и жесткая демографическая политика, регулирующая и поддерживающая на одном уровне количество едоков в стране.

Неудивительно, что появление банки домашних соленых огурцов было встречено с ироничным удивлением.

- Смейтесь, смейтесь... - добродушно пропыхтел Грэг, скручивая с банки слегка тронутую ржавчиной крышку, говорившую о том, что используют её уже не в первый раз, - языки-то сейчас проглотите. Это моя бабка... уме­лица ... постаралась. Вот ведь старуха! Ей уже за семьдесят... Да где там! Без малого восемьдесят! А она до сих пор на дачке своей копается. Говорит: «Родители мои на этой земле выросли, я на ней всю жизнь провела, и уйду отсюда только на тот свет!»

- Грэг, а налог? - поинтересовалась Марта. - Тяжело, наверное?

- У нее льгота, как у пенсионера. Хотя платить, конечно, мне приходится. Да, дороговато, зато круглый год свои овощи на столе. Не бегать по рынкам, втридорога у перекупщиков не искать. 

- А прятался! - поддела начальника Стаси. - Скрывал! От кого? От нас! Своих верных оруженосцев!

- Да ну! - сконфуженно отмахнулся Грэг. - Просто как-то к слову не приходилось.

- Ну, тогда и у меня для вас сюрприз! - Стаси подтянула к себе поближе свою дорожную сумку. - Айн, цвай, драй!

Жестом фокусника, достающего зайца из шляпы, она извлекла на свет пакет, а в нем...

- О-о-о... - дружно простонали Грэг и Марта.

Огурцы тут же отошли на второй план. В пакете были ватрушки. Настоящие домашние ватрушки с картошкой - круглые, румяные, обильно смазанные маслом, испускающие неземной аромат свежей выпечки.

- Стаси, - Марта проглотила набежавшую слюну, - откуда такая роскошь? Я умру, если сейчас же не попробую!

- Ага! - торжествовала Стаси. - Я знала, что убью вас наповал! Налетайте!

Марта впилась зубами в нежную хлебную мякоть. Грэг тоже не заставил

себя долго уговаривать.

- Виктор вчера привез, - улыбалась довольная произведенным эффектом Стаси, - он в район ездил, жил у какой-то бабки на квартире, все, что мог, бесплатно ей отремонтировал. Вот она в благодарность и напекла ему в до­рогу. Сладкие ещё были, со смородиновым вареньем, но... уж извините...

Стаси притворно вздохнула и развела руками:

- ... До утра они не дожили.

- Ничего, - запихивая в рот очередную ватрушку, пробубнил Грэг, - лишь бы тебе на пользу пошло, а мы и с картошечкой. Правда, Марта?

Марта в ответ только кивнула головой.

Виктор, муж Стаси, был из тех, кто занимался мелким бизнесом. Закон­чив радиотехнический факультет Синегорского университета, он, не долго думая, сколотил бригаду из своих однокурсников, возглавил её и занялся ремонтом бытовой техники. Если учесть, что позволить себе купить но­вый чайник или утюг, а тем более телевизор или стиральную машину для рядового синегорца было весьма проблематично, то работы хватало. Раз в несколько месяцев бригада выезжала в «турне», как смеялся Виктор, по­могая сельским жителям решать мелкие, а иногда и крупные неурядицы, связанные с восстановлением сгоревшего телевизора или взбунтовавшейся стиральной машины. За работу брали не только деньгами, но и продукта­ми. В своем гараже Виктор вырыл погреб, куда ссыпал овощи, а на балконе поставил большую морозильную камеру, периодически пополняя запасы мяса, рыбы, курицы и прочих продуктов, которые привозил из «турне». Надо сказать, дружба Марты и Стаси хотя и была бескорыстной, но порой Стаси здорово выручала подругу. Марте иногда даже было неудобно, - от­платить она могла только своей искренней благодарностью и любовью, но Стаси мало волновали вопросы расплаты - все, что она делала, она делала от чистого сердца.

- Надо признать, - наконец заговорил Грэг, - что по уровню достатка, ма­териального, так сказать, благополучия, деревня нас значительно обогна­ла. Разве можем мы, городские жители, столь расточительно относиться к продуктам, пуская муку и картофель на такие деликатесные изделия, как ватрушки?! Ну, разве что иногда, в порядке, так сказать, исключения... А варенье! Тратить драгоценный сахар на варенье! Это же нелепо!

- Лепо, Грэг, - лепо... - не согласилась с ним Марта, - В том случае, конеч­но, если у тебя в избытке этого сахара. Или муки... или картошки.

- Вот и я говорю о том же! - аппетитно захрустел огурчиком Грэг. - Если у крестьян есть излишки продуктов, и в то время как город живет на по­стоянном голодном пайке, деревня может себе позволить роскошествовать, почему бы не ввести специальный продовольственный налог и не изымать эти излишки?

- Кажется, - осторожно заметила Стаси, - мы это уже проходили. Лет этак сто пятьдесят назад. Продналог, продразверстка...

- Ну, - не отступал Грэг, - никто не спорит, были перегибы, был неразум­ный подход. Но, согласитесь, благодаря этому государство в XX веке смогло выжить. Разве мы сейчас не находимся примерно в той же ситуации? Сине­горье на грани голода. Население стареет, разрешить рожать детей больше определенного количества мы не можем себе позволить. А деревня жирует! Кстати, я слышал, что Комиссия и Демпол частенько закрывают глаза на случаи нарушения в деревнях Закона о народонаселении. И не только по­тому, что их, как и мигрантов, трудно уличить, но и потому, что проблема питания незаконнорожденных детей не ложится на плечи государства.

- Так может, - предложила Марта, - нам стоит изменить политику госу­дарства по отношению к детям?

- То есть? - удивленно уставился на нее Грэг.

- Ну-у-у, - на ходу импровизировала Марта, - допустим, снять ограни­чения на рождаемость, а взамен этого каждой семье, решившей родить второго ребенка, выделять бесплатно земельный надел: рожайте, но кор­мите сами!

- Ну, ты даешь! - Грэг и в мыслях не мог позволить себе критиковать по­литику государства. - Так, мать моя, и до анархии недалеко. А ну, как все рожать кинутся? Где земли наберешься?

- Так вон ее сколько, - вмешалась в разговор Стаси и обвела рукой вокруг себя, - живи - не хочу! Не на одно поколение хватит.

- Так, - посерьезнел Грэг, - вы мне эти провокационные дамские разгово­ры бросьте! Там... - он многозначительно поднял палец вверх, - не такие, как мы с вами - умники. Все основано на строго научных расчетах. Мы - не кролики. Это они без ума плодятся. А мы с вами должны думать о будущем наших детей и нашего государства, а не строить утопические теории. В Ко­миссии не дураки сидят!

- Но даже не дураки иногда могут ошибаться, - тихонько заметила Марта.

- Все, разговор окончен! - подытожил Грэг, - Собирайтесь, ехать пора.

И с ловкостью, неожиданной для его пухлого тела, поднялся на ноги.

- Ну, вот и поговорили, - грустно вздохнула Стаси.

Всю оставшуюся дорогу Грэг молчал. Он злился и на женщин, и - в особенности - на себя. Ему и в голову не могло придти, что начатый им разговор может повернуть совсем не в том направлении. «Тоже мне, - государственные умы! - думал Грэг. - Покушаться на основу основ государственного строя! Ну, ладно бы эта безмозглая курица Стаси со своими ку­кольными мозгами, но Марта... благонамеренная Марта! Такая разумная и такая лояльная! Вот уж поистине в тихом омуте...».

Грэг никогда и никому не говорил о том, что его отец, профессор уни­верситета, был одним из теоретиков и идеологов политики ограничения рождаемости в Южном Синегорье. Его авторитет был непререкаем. Вот уже три десятка лет профессор Тоцкий был советником Президента Синегорья и фактическим главой двух структур - Комиссии по народонаселению и Депмпола. Грэг смотрел на отца как на Бога. Ему и в голову не приходило сомневаться в правоте его теории. А тут какие-то домохозяйки!

- Чёрт! - думал Грэг, - надо составлять докладную в Комиссию!

Но с какими глазами он появится на Совете, разбирающем дела о ненад­лежащем исполнении Закона о народонаселении! Как руководитель, воз­главляющий женский коллектив, Грэг ежемесячно должен был предостав­лять в Комиссию отчет об образе мыслей и поведении своих сотрудниц. Его отчеты всегда свидетельствовали о лояльном отношении коллектива к государственной политике. И что теперь? Заговор? Да он первым полетит со своего места. Черт! О чем они там говорят? Продолжают муссировать вопрос о повышении рождаемости?

Он прислушался. Марта и Стаси говорили о мужьях. Наверное, Марта жаловалась на Артура. Последнее время ему не везло с работой, - в течение нескольких месяцев он поменял уже три места. Платили мало, а начальни­ки, по его словам, попадались все сплошь дураки и уроды.

«Ну, да, - злорадно подумал Грэг об Артуре, - а сам-то ты, приятель, ум­ный и красавец! Одно достоинство - жена. Как она тебя до сих пор не раску­сила, бездельника?! Ладно, - начал успокаиваться он, - не буду торопиться с докладной. В конце концов, сам спровоцировал этот разговор. Стаси - черт с ней, не пропадет, у нее мужик надежный, а Марту жалко. С работы вы­летит, попадет в черные списки, будет потом мыкаться со своим оболтусом. Да и девчонку ее жалко, пострадает ни за что».

Грэг посмотрел в зеркало заднего вида. Женщины беззаботно болтали, над чем-то смеясь. 

Марта давно нравилась Грэгу. Наверное, с того самого дня, когда после рождения Адели она появилась в Комитете. Грэг опекал ее, стараясь, правда, чтобы это не сильно бросалось в глаза, посылал в командировки, которые оплачивались дополнительно, потихоньку подсовывал ей лишние продук­товые карточки - их удавалось иногда раздобыть в Комиссии через отца. Впрочем, скрыть расположение начальника к одной из работниц в таком маленьком коллективе было практически невозможно. Марте никто не за­видовал, но подшучивали над ней постоянно. Она к этому привыкла и, по­скольку никаких поползновений к сближению Грэг не делал, относилась к его покровительству с благодарностью и некоторой долей иронии.

Грэг был старше лет на десять, давно и благополучно женат. Его жена, как и он сам, принадлежала к семье, уважаемой в государстве, хотя об этом, как и о своем высоком родстве, он, конечно же, тоже умалчивал. Но, тем не менее, семейный достаток и благополучие бросались в глаза окружающим. Грэг и его жена, разумеется, имели возможность получить разрешение на рождение второго ребенка, но они оба были апологетами теории народонаселения, созданной отцом Грэга, плюс к этому большими патриотами и считали, что не могут в трудное для государства время по­зволить себе воспользоваться привилегиями родителей. Так что в семье рос обожаемый родителями и всей родней, в достаточной степени изба­лованный единственный сын.

Чувства, которые испытывал Грэг к Марте, не могли заставить его оставить семью. Хотя, что скрывать, он был нормальным мужчиной, и иногда ему хотелось открыться. Но, с другой стороны, и Марта была вер­ной женой. Ещё неизвестно, как бы она восприняла его откровенность. Может быть, осмеяла бы? Может быть, рассказала бы об этом подругам, и они вместе обсуждали бы своего начальника за его спиной. Этого Грэг не смог бы пережить.

Марта даже не подозревала о том, что ее семейные проблемы давно уже стали достоянием общественности. Жаловаться она не любила, разве что Стаси плакалась иногда в жилетку. Но шила в мешке не утаишь. Артур был, безусловно, талантливым, но при этом совершенно не приспособленным к жизни человеком. К тому же ещё и очень амбициозным. Ему постоянно казалось, что его зажимают, не дают возможности проявить свои способ­ности, смеются над ним, пытаясь, как он говорил жене, «выставить его ду­раком». Артур нервничал, срывался, ссорился с сослуживцами и с началь­ством и, в конце концов, увольнялся. Потом несколько недель приходил в себя, долго искал работу, а через некоторое время все повторялось. При этом он не переставал повторять, что вот-вот все наладится, вот сейчас-то его оценят, дадут спокойно работать, он, наконец, сможет показать, на что способен, и тогда они заживут спокойно и обеспеченно.

Марта устала жить в постоянном напряжении и в постоянном ожидании. Она, как никто другой, видела слабости мужа, его неуверенность в себе, от которой, в действительности, шли все неприятности, его стремление пере­ложить решение проблем на ее, Марты, плечи. Она, наверное, все еще лю­била Артура. Может быть, по инерции, но в ее глазах и в ее воспоминаниях он оставался тем подающим большие надежды студентом, за которого она вышла замуж несколько лет назад. Но университет давно остался позади, а жизнь оказалась совсем не такой, какой представлял ее себе Артур: никто не ждал его с распростертыми объятиями, никто не смотрел на него с вос­хищением. Всем было все равно. И внезапное равнодушие окружающего мира сломало вчерашнего баловня судьбы.

Иногда в минуты отчаянья Марта думала о том, что если бы ей было, куда уйти, она бы ушла от мужа. Но единственным местом, куда она могла вернуться, была квартира матери, где ее никто не ждал. Порой Марте даже казалось, что и замуж-то за Артура она вышла только для того, чтобы вы­рваться из прежней жизни, в которой ее никто не любил. Потом она спохва­тывалась, корила себя, вспоминала о днях безоблачного счастья - ими были полны первые годы их семейной жизни, уговаривала саму себя, что надо только подождать - ещё немного, ещё чуть-чуть, и все будет хорошо. Угова­ривала и сама не верила себе.

3.

Деревня, в которую они ехали, называлась Бухарово. По преданию, не­сколько веков назад здесь проходил торговый путь с Востока через Южное Синегорье и дальше на Север. Торговые караваны, перевалив через Ураль­ский хребет, останавливались здесь на отдых. Сюда съезжались аборигены - кто за иноземным товаром, кто, напротив, со своим. Постепенно на этом месте выросла небольшая слобода - Бухарская, поскольку большинство ка­раванов шло из Бухары. Позже слобода переросла в село, а название чуть трансформировалось и прижилось. Даже в годы великих перемен, когда города и деревни стали называть именами вождей, никто не посягнул на затерянное в лесном предгорье Бухарово.

«Газелька», слегка поплутав по узким, в засохших колдобинах улочкам, вы­ехал на центральную площадь села, где стояли друг против друга памятни­ками архитектуры времен Великой Империи два здания из белого кирпича - сельской администрации и школы. Между ними, посреди площади, на газоне с высохшими цветами красовался безобразный памятник давно забытым героям Последней Войны. Кирпичное его основание было испещрено вы­боинами, словно кто-то специально колотил по нему киркой. На щербатом основании высилась бетонная стела. Куски бетона местами раскрошились и осыпались, обнажив ребра проржавевшей арматуры. На лицевой стороне стелы красовалась полустертая надпись «... кто ... забыт... что ... забыто...» и когда-то красная, а теперь серо-розовая с облупившейся краской звезда с искривленными, перекрученными неведомой силой лучами. От этого па­мятника и от надписи, превратившейся из утверждения в вопрос, веяло убо­гостью, заброшенностью и неизбывной тоской. Именно здесь, у этого мону­мента, и была назначена встреча со старым учителем, который должен был сопровождать маленькую экспедицию к Казацким Избушкам.

Грэг заглушил двигатель, открыл дверь и выпрыгнул из машины. Разми­наясь, присел несколько раз, сделал несколько наклонов, помахал руками. Оглянулся на подошедших к нему женщин и, кивнув на памятник, произнес с досадой:

- Снесли бы, что ли, если отремонтировать руки не доходят.

- Снести - значит, проявить неуважение к памяти погибших, - усмех­нулась Марта.

- Ну, да... - закивал головой Грэг, - а то, что он в таком виде стоит - это уважение? Нет, по-моему, так это уже глумление! Ну, так где наш стари­чок? Опаздывает...

- Может, он уже того? - распахнув глаза, громким шепотом высказа­лась Стаси.

- Чего - того? - не понял Грэг.

- Ну, того... - сложила крестом на груди Стаси. - Он же старенький.

- Тьфу ты! - плюнул с досадой Грэг, - шуточки у тебя! Смотри, накарка­ешь, сама будешь дорогу показывать.

- Не ссорьтесь, ребята, - вмешалась Марта, - смотрите, вон он идет, торопится.

Старик спешил. Уже издали, прижав руку к груди, начал кланяться и громко извиняться за опоздание.

- Да ладно вам, - сразу повеселел и подобрел Грэг, - бывает. Могли и мы где-нибудь застрять. Ну, что? По машинам!

Старика звали Иван Степанович. Это в городе давно уже было модно на­зывать детей иностранными именами, и даже взрослые, те, у кого в паспор­тах были русские имена, как, например, у Грэга - Григория, старались не выделяться из общей массы и переиначивали свои имена на чужой манер. В деревне с этим было проще. Здесь народ был не испорчен «тлетворным влиянием Запада», в большинстве своем жил по старинке, так как жили их родители, деды и бабки.

- Ну, дед, руководи! - улыбнулся Грэг словоохотливому Степанычу, когда тот, едва устроившись на переднем сиденье рядом с водителем, с ходу завел рассказ про ожидающие их удивительные открытия.

- А вот сейчас по деревне, да через два квартала-то налево и к озеру. А мимо озера дорога все прямо да прямо. Сейчас-то сухо, так хорошо про­едем, а вот в сырую-то погоду не пробраться было бы, - солончаки кругом, грязь-то на колеса, как кудель на прялку, наматывается. А за озером - то налево повернем, и все лесом, лесом... 

- Далеко ли, Иван Степанович? - подсела поближе к нему Марта.

- Да кто ж его знает! - повернулся к ней старик. - До леса за озером кило­метров шестьдесят, не боле, а лесом-то часа полтора пилить будем.

- Не заблудимся?

- Не должны, - с ударением на «о» ответил учитель, но уверенности в его голосе не прозвучало, - охотники мне заметы свои, конешно, сказывали, так ведь сколько времени-то прошло! Чай, лес - не город, это там дом на одном месте сто лет простоять может, а лес - он, матушка, живой.

- Да-а-а, дед, - хмыкнул Грэг, - ну, ты задал задачку! А чего ж охотников своих никого не позвал? Все-таки надежнее было бы.

- Так ведь... - старик закашлялся, отдышался, - померли все. Нет уже никого. А заблудиться-то не заблудимся, это вы не бойтесь. Само страшно - не найдем, так ведь с дороги не сворачивать: повернули да обратно тем же путем. Только что времени потраченного жаль.

Марта и Стаси вскоре забыли о своих опасениях. Обе прилипли к окну. Красота вокруг была неописуемая. Однообразные сосновые и березовые рощи сменились смешанным лесом: зеленые ели соседствовали с нежней­шими белоствольными березками, чья листва была лишь чуть тронута осенней желтизной - издали казалось, будто девчонки в разноцветных пла­тьях водили на опушках праздничные хороводы. Вдруг выбегали навстречу машине тонкие осины, добавляя красные всполохи на чудное полотно не­ведомого художника. По другую сторону дороги раскинулось озеро - в лу­чах полуденного солнца вода его отливала стальным цветом. Над берегом, заросшим камышом, медленно взмахивая крыльями, летел серый журавль. Марта никогда не видела настоящих журавлей - разве что по телевизору. И сейчас ей казалось, что она смотрит не в окно машины, а в экран телевизора, настолько нереально прекрасной была картина, раскинувшаяся перед ней. Стаси визжала, как ребенок, и дергала Марту за рукав куртки:

- Смотри, смотри, какие птицы! А клювы, а крылья... Кто это?! Что это?!

- Это бакланы, - посмеивался над их восторгами Иван Степанович, - они здесь гнездятся. Единственное в Синегорье место, где обитают бакла­ны. У нас и лебеди есть, и дикие гуси. Да вы приезжайте к нам отдыхать - лучше места не найдешь. Эх, вы, городские, чего вы там у себя в городах видели? А у нас - и тебе воздух, и рыбалка, и грибы - ягоды, и картошечка со своего огорода.

- Хорошо живете? - глянул на него искоса Грэг.

- Кто не ленится, конечно, хорошо. Не бедствует. Сметанка своя, молочко, сыр делаем... Своим хозяйством живем.

- А чего же производство-то не восстанавливаете?

- Так ведь свой-то огородик я и на себе вскопаю, - усмехнулся старик, - а сил нет, так соседа позову пособить. Он придет, не откажет, потому, как и я ему потом не откажу. А общественные-то земли обрабатывать - тут тех­ника нужна. Топливо опять же. А это деньги... Кто ж нам их даст? Одну - две коровы хозяйка сама обиходит, а ферму сначала построить надо - за столько-то лет развалилось все уже. Телят купить, кормить их, зарплату ба­бам платить. Не-е-ет, не поднять самим, не осилить.

- Как же быть? - снова повернулся к нему Грэг. - В городе-то совсем плохо с продуктами.

- А на то у нас правительство есть, - сказал, как отрезал, Иван Степано­вич, - как разрушать все - нас не спрашивали. А теперь и подавно никакого спроса. Живем по старинке, с голоду никто не помирает - и слава Богу.

За озером дорога повернула в сосновый бор. Уже через несколько минут стало ясно, что по ней давным-давно никто не ездил - местами она настоль­ко заросла травой, что с трудом угадывалась. Грэгу понял, что опасность заблудиться вполне реальна. К тому же в зарослях их вполне могли поджи­дать разного рода ловушки - ямы, заполненные водой, заболоченные места и просто колдобины, в которые можно было запросто посадить «газельку». Но отступать уже было нельзя.

- Чем дальше в лес, тем ближе к цели, - пошутил Грэг, притормозил и оглянулся на своих притихших спутниц. - Ну, вот что: через каждые сто метров останавливаемся и делаем зарубки на деревьях. Так надежней.

- А ещё можно ленточки на ветках повязывать, - предложила Стаси.

- Можно, - согласился Грэг. - На ленточки кофточку твою порежем?

Вперед двинулись со всеми предосторожностями. Временами останав­ливались, Иван Степанович покидал свое место, делал на дереве зарубку, потом шел вперед, проверяя дорогу, после чего махал рукой и ждал, пока машина поравняется с ним. Если сначала поездка напоминала увеселитель­ную прогулку, то теперь желание шутить и смеяться исчезло. Лучи солнца почти не проникали в глубь леса, путаясь в высоких и густых кронах дере­вьев. То и дело дорогу им преграждали завалы, и тогда Грэг выходил вместе с проводником, они расчищали путь, после чего «газелька» двигалась даль­ше. Радостное, приподнятое настроение сменилось давящим ощущением тревоги, - казалось, она накапливалась в воздухе, проникала в машину, грозя вот-вот взорваться.

Прошло, наверное, часа два после того, как они свернули в лес, хотя Мар­те показалось, что гораздо больше, когда «газелька» остановилась перед очередным завалом. Мужчины вышли, постояли перед кучей деревьев на дороге, перебросились несколькими словами, и Грэг вернулся к машине.

- Дамы, привал! Мальчики - налево, девочки - направо. Похоже, это на­долго.

Марта и Стаси с удовольствием выбрались наружу. Обеих укачало, от избытка свежего воздуха кружились головы. К тому же уже подошло вре­мя обеда, так что можно было воспользоваться временной передышкой и перекусить.

Марта подошла к завалу, возле которого с топором в руке стоял Грэг. Что- то показалось ей странным. Но она не могла понять, что именно, пока не сделала несколько шагов сторону, решив воспользоваться советом Грэга: «Девочки - направо!». Завал имел явно искусственное происхождение. Это не было случайно упавшее погибшее дерево, вокруг которого ветры намели гору сушняка. Это были аккуратно срубленные и также аккуратно уложен­ные стволы, закиданные - для маскировки - сухими ветками. Марта не по­шла направо. Она вернулась к дороге.

- Грэг, тебе не кажется это странным? - Марта указала рукой на завал. - Как будто кто-то специально преградил путь.

- Медведи, наверное, - мрачно пошутил Грэг. Идея с поездкой нравилась ему все меньше и меньше.

- Если бы... Люди. Люди, которые не хотели, чтобы кто-то совал нос в их дела. Или в их дома. Что, собственно говоря, одно и то же.

- Думаешь? - недоверчиво покосился на нее Грэг.

- Посмотри сам, - Марта откинула рукой несколько верхних веток, чтобы Грэг мог убедиться в её правоте, - видишь: стволы деревьев сложены друг на друга. А если ты посмотришь с той стороны, увидишь, что все они аккурат­но срублены. Как тебе это нравится?

- Н-да-а... - озабочено протянул Грэг, - хочешь сказать, что надо пово­рачивать?

- Во всяком случае, вряд ли стоит разбирать этот завал. Впереди может оказаться еще один такой же. Или не один. Мы рискуем попасть в ловушку.

Оба одновременно повернулись и посмотрели на учителя, который, чест­но выполнив команду начальника, возвращался к дороге.

- Не хочешь же ты сказать, - медленно произнес Грэг, - что он специально заманил нас сюда? Но зачем?

- Я думаю, что он и сам ничего не знал, - пожала плечами Марта.

Иван Степанович не дошел до них. Внезапно остановившись, он во все глаза уставился на что-то, даже наклонился, поднял рукой ветки, потом бы­стро выпрямился и быстро направился к Марте и Грэгу.

- Ничего не понимаю, - увиденное явно взволновало старика, - этот за­вал - дело рук человеческих! Причем сделан он не так давно...

- Может, охотники? - предположил Грэг.

- Нет, - покачал головой старик, - я бы знал. Здесь нет другой дороги. А с той стороны - только горный перевал.

- Выходит, там, куда мы едем, кто-то живет? И этот кто-то не очень-то хочет видеть непрошенных гостей.

Стаси вцепилась в Марту обеими руками.

- Мне страшно. Давайте, уедем отсюда. Бог с ними, с этими Казацкими Избушками!

Марта колебалась. С одной стороны, она готова была согласиться с подругой. С другой, любопытство брало верх. К тому же было обидно, проделав такой путь, возвращаться домой ни с чем.

Раздумывал и Грэг. Рисковать собой, а, тем более, Мартой и Стаси не хо­телось. Но давать слабину, да еще и в присутствии женщин... Мужчина он, в конце концов, или нет?

- Давайте так, - решился он, - я пойду вперед, посмотрю, что там. Иван Степанович, вы останетесь с женщинами. Если впереди все в порядке, дам знать... Ну, скажем, ударю обухом топора по дереву три раза. Вы меня до­гоните.

- Вот уж нет, - возмутилась Марта, - я в машине точно не останусь. Там ещё страшнее, чем идти по лесу. Я иду с тобой, а Стаси...

- И я с вами, - пропищала Стаси, и глаза у нее от страха стали ещё больше.

Мужчины переглянулись.

- Ну, хорошо, - решился Грэг, - идем все вместе. Я - впереди, за мной женщины. Иван Степанович, вы - замыкающий.

Да, эта командировка была, пожалуй, самой экстремальной из всех, в каких Марте пришлось побывать. Они продирались сквозь траву, ста­раясь не потерять дорогу, по-прежнему прилежно делая зарубки на де­ревьях, чтобы потом вернуться к машине. Кругом было тихо, никаких, казалось бы, причин для волнения, никаких искусственных завалов. Страх начал потихоньку отходить, но ощущение тревоги все равно не от­пускало. Через несколько сотен метров дорога повернула налево, и Грэг, шедший первым, внезапно остановился, так что Марта и Стаси букваль­но налетели на него. Они оказались перед очередным завалом, а за этим завалом... За ним стояли люди: мужчина лет тридцати и два подростка лет пятнадцати. В руках они держали ружья, и дула этих ружей были на­правлены прямо на Марту и ее спутников.

Надо отдать должное Грэгу - он раскинул руки, словно курица-наседка крылья, защищая своих цыплят. Как будто это могло спасти женщин за его спиной. Несколько секунд все стояли молча. Вспоминая много позже эту картину, Марта смеялась: немая сцена из «Ревизора». Неизвестно, кто был удивлен больше: путешественники, наткнувшиеся на людей в лесной чаще, или таинственные робинзоны, увидевшие вместо враждебно настроенных пришельцев странную компанию, состоящую из двух женщин, старика и испуганного лысого толстяка в очках.

- Кто вы такие? Что вам надо? - мужчина по ту сторону завала взмахнул ружьем, словно пытался оттолкнуть от себя чужаков.

- Э-э-э... Подождите... - Грэг сделал шаг ему навстречу и остановился, - я сейчас вам все объясню. Мы - ученые... Понимаете, ученые...

Он оглянулся на свою команду, словно искал у них поддержки.

- Мы приехали в экспедицию... Вот и все... Нам больше ничего не нуж­но. Пропустите нас и... мы пойдем по своим делам, вы - по своим...

- Какая экспедиция? Какого черта здесь можно искать?

За несколько минут переговоров Марта успела разглядеть странного лес­ного жителя. Это был высокий, крепкий мужчина лет тридцати, одетый в потрепанные, видавшие виды синие джинсы и серый, грубой домашней вязки свитер, свободный, но, тем не менее, не скрывавший ни широких плеч, ни крепкой груди. Короткая - под «ежик» - стрижка, темное от за­гара лицо, серые прищуренные глаза, крепко сжатые губы - все говорило о серьезности и решительности этого человека.

- Погодьте-ка... - Иван Степанович решительно отодвинул в сторону женщин и двинулся в сторону завала, - я ж тебя знаю. Ты к нам в деревню иногда заходишь - то в магазин, то к врачу за лекарствами. Да и с мужиками нашими знакомство водишь. А ко мне за книжками приходил. Помнишь?

Мужчина опустил ружье, - мальчишки, наблюдавшие за своим предво­дителем, тут же последовали его примеру, - в глазах его мелькнуло сомне­ние, но напряжение отпустило, - это было видно по тому, как внезапно смягчилось лицо.

- Вы - учитель... из Бухарово, - полувопросительно, полуутвердительно сказал он, - я не узнал вас сразу.

- Ну, вот и разобрались! - обрадовался Грэг. - Мы можем идти дальше?

- Стой! - и три ружейных дула снова угрожающе зыркнули на них. - Это еще не повод, чтобы пускать вас на нашу территорию. Чего вы хотите?

- Опять за рыбу деньги! - обреченно всплеснул руками Грэг. - Я же гово­рю, мы - ученые, мы ищем памятники культуры и архитектуры прошлых столетий, идем в Казацкие Избушки... Какого черта?! Здесь нигде не напи­сано, что это ваша земля!

Мужчина молчал, раздумывая, ощупывая глазами каждого из пришель­цев. Марта никогда не решилась бы с ним заговорить, если бы он не задер­жал на ней взгляд и не посмотрел ей прямо в глаза. Она могла поклясться, что в его взгляде промелькнул интерес.

- Послушайте, - Марта потянула за рукав Грэга, заставив его сделать шаг назад, - мы ехали шесть часов, мы очень устали, мы голодны. Все, что нам нужно, - это добраться до Казацких Избушек, осмотреть их и немного от­дохнуть. После этого мы уйдем. Вам не стоит нас бояться.

Ружья снова уткнулись дулами в землю. Путешественники облегченно вздохнули.

- Вы не из Комиссии? - уточнил лесной человек.

Так вот кого они боялись!

- Нет-нет, - с жаром заверил его Грэг и мысленно снова похвалил сам себя за то, что никогда не признавался в том, кто его отец.

Мужчина посмотрел на мальчишек, они - на него. Перевел взгляд на Марту.

- Поклянитесь, что никогда и никому не расскажете о том, что увидели здесь. 

И Марта ответила за всех:

- Клянусь!

- Идемте! - взмахнул ружьем мужчина.

Мальчишки двинулись вперед, по едва заметной тропинке уводя гостей от дороги вглубь леса. За ними, вытирая пот со лба, следовал Грэг. Мужчина дождался, когда Марта и Стаси поравняются с ним, и пошел рядом, опере­жая лишь на шаг. Замыкал эту странную процессию старый учитель.

Под ногой Марты неожиданно с треском развалился на куски трухлявый сук. Нога подвернулась и, вскрикнув, Марта чуть было не полетела на зем­лю. Мгновенно обернувшись, мужчина подхватил ее обеими руками и, при­подняв, поставил обратно на тропинку.

- Осторожно! - слегка улыбнулся он. - Так недолго и покалечиться.

Встревоженный Грэг остановился, поджидая, когда женщины дого­нят его.

- Марта, ты как?

- Нормально, ногу немножко подвернула.

- Идти можешь?

- Конечно, не беспокойся, все хорошо.

Грэг кивнул головой, бросил на незнакомца ревнивый взгляд и пошел дальше.

- Я - Марк, - мужчина подал Марте руку.

- Марта, - протянула она ему в ответ ладонь, - а это Стаси, моя подруга...

- Привет! - пискнула та и изобразила на лице нечто вроде улыбки.

- ... А это - Грэг, наш начальник. Мы из комитета по охране памятников. А вы живете здесь?

Марк молча кивнул.

- Далеко нам еще идти? - вмешалась в разговор Стаси, - у меня ужасно болят ноги.

Марк бросил насмешливый взгляд на ее босоножки.

- Разве в экспедицию ездят в такой обувке? Вы как будто на танцы со­брались.

Стаси обиженно отвернулась.

- Мы рассчитывали добраться до места на машине, - вступилась за нее Марта, - так бы оно, наверное, и было, если бы вы не перегородили дорогу. Вы кого-то боитесь?

- Когда государство охраняет свои границы, - туманно ответил Марк,

- это не значит, что оно боится нападения. Просто дает понять: даль­ше - вход воспрещен. Ну, а те, кто не внемлет предостережению... пусть пеняют на себя.

- Вы нам угрожаете? - резко остановился Грэг.

- Предупреждаю, - спокойно ответил Марк. - Ну, вот мы уже почти пришли.

Сосновый бор кончился. Путешественники вышли на большую пологую поляну. За ней, на невысоком взгорке, откуда брала свое начало горная гря­да, уходившая под облака, стояли несколько издали казавшихся игрушеч­ными домиков.

- Красота какая! - восхищенно выдохнула Стаси и схватилась за фото­аппарат, висевший у нее на груди. - Надо сфотографировать...

- Никаких фотографий! - остановил ее Марк.

- Но почему? - возмутилась было та.

- Стаси, - обняла подругу за плечи Марта, - потому что это чужой дом, и хозяин не хочет, чтобы мы его фотографировали. Поняла?

- Вот еще, глупости какие! - обиженно проворчала Стаси.

4.

Если с опушки леса поселение казалось безжизненным, то по мере при­ближения к нему путешественники убеждались, что это не так. На огоро­дах, расположившихся под горой, копошились люди, а по тропинке, по ко­торой они поднимались, навстречу им с визгом неслась стайка ребятишек, мал мала меньше.

- Да здесь целая деревня! - удивленно воскликнул шедший позади учи­тель. - Почему же о ней никто ничего не знает?!

Мелюзга с криками радости облепила подростков с ружьями, двое вцепились в Марка, и тот, закинув ружье за плечо, взял малышей на руки и так и нес их, пока не поравнялся с первым на узенькой деревенской улочке домом.

Удивительно, но никто из взрослых не вышел встречать незнакомцев. Мо­жет, все они были заняты на огородах? Но крик, который подняла малыш­ня, не мог не переполошить родителей. Все это показалось очень странным.

- Ну, что ж, - остановился посреди улицы Марк, - добро пожаловать в Казацкие Избушки!

Маленькое это поселенье состояло из пяти старых, срубленных добрых полтора столетия назад домов и одного новодела - длинного несуразного, сложенного из бревен одноэтажного здания. Именно сюда повел непро­шенных гостей Марк. В доме, несмотря на невзрачный внешний вид, было уютно: на окнах висели белые в голубой цветочек ситцевые занавески, на подоконниках стояли горшки с цветами. Пол был застелен домоткаными половиками, на стенах - детские рисунки. В просторной комнате, в углу на самодельном деревянном столе стоял - к удивлению гостей - телевизор. Вдоль стен выстроились деревянные табуреты.

В следующей комнате, судя по всему, было что-то вроде столовой: длин­ный стол, накрытый чистой белой скатертью, а сверху - прозрачной кле­енкой с нарисованными на ней крупными ягодами земляники. Здесь пахло свежевыпеченным хлебом, борщом, вареной капустой. Проем в стене вел в кухню. Это стало ясно, когда оттуда выглянула женщина в фартуке с ис­пачканными мукой руками.

- Марк? Это ты?

И тут же испуганно замолчала, увидев незнакомцев.

- Знакомьтесь, - Марк подошел к ней, положил руку ей на плечо. Жест был настолько дружеским, что Марта, в душе которой почему-то вдруг ко­лыхнулась смутная ревность, сразу поняла: эта женщина для него - не более чем Грэг для самой Марты.

- Это Наташа. Моя верная помощница. Кухарка, воспитательница, до­мохозяйка, няня и многое, многое другое в одном лице. А это, - Марк по­вел рукой в сторону своих спутников, - наши гости из города, ученые. Они приехали посмотреть нашу деревню. Оказывается, мы, сами того не зная, поселились в памятнике деревянного зодчества.

И добавил уже серьезно:

- Люди с дороги, покормить бы их.

- Конечно, конечно, - засуетилась женщина, - проходите, пожалуйста, садитесь. Руки помыть - вот сюда, полотенчико чистое... А я сейчас...

Ребятишки, сопровождавшие Марка и компанию, оказались на удивление воспитанными. В дом вслед за взрослыми не вошел ни один. На несколько минут детские мордашки прилипли было к окнам со стороны улицы, но по­том и они исчезли - маленький народец разбежался по своим делам.

На столе, словно по мановению волшебной палочки, появилась кастрюля с супом, издававшим умопомрачительные запахи, большая миска с вареной картошкой, сало, мясо из борща, соленые огурцы и помидоры, грибочки в масле, нарезанный крупными ломтями хлеб. Марта и Стаси с молчаливым удивлением наблюдали за этой роскошью. Они, с детства жившие в состо­янии полу-голода, имевшие возможность отовариваться только по Посто­янно Действующей Продовольственной Карточке, были просто сражены таким изобилием.

- Пожалуйста, кушайте, - Наташа ловко разливала борщ по тарелкам, подвигала поближе хлеб, тарелку с салом, - кушайте... Чем Бог послал...

Села в сторонке, сложила поверх фартука руки и, довольная собой, на­блюдала за произведенным эффектом. На вид ей было лет тридцать пять. Еще молодая, но слегка располневшая на деревенских харчах, с гладким, без единой морщинки лицом, с добрыми, «коровьими», как определила для себя Марта, карими глазами.

- Что у вас здесь, - поинтересовался Грэг, - детский санаторий?

- Скорее, детский дом, - улыбнулся Марк.

Он сидел напротив Марты, изредка кидая на нее пронзительные взгляды, и она кожей чувствовала исходящие от него горячие волны, от которых за­горались щеки, в груди бешено прыгало сердце, а кончики пальцев отчего- то холодели.

- Это все ваши дети? - округлила глаза Стаси.

- Ну, смотря что подразумевать под словом «ваши»... Родных детей - нет, а так - все мои.

- Откуда они?

- Откуда? По разному... Одних - привезли родители, других - удалось спасти из рук Демпола...

- Что значит - спасти? - насторожился Грэг.

- То и значит. В большинстве своем - это дети, которых Демпол изъял из семей после рождения в них второго ребенка.

- Подождите, - Грэг даже ложку опустил. Вот уж не думал он оказаться в центре таких событий, - но это же противозаконно.

- Противозаконно? - засмеялся Марк. - Ну, если то, что делают с этими детьми в Демполе, законно, значит, я нарушил закон. И не жалею об этом.

- А что делают с ними в Демполе? - подняла на него глаза Марта.

Марк несколько секунд удивленно смотрел на нее.

- Вы что, и вправду не знаете?

Марта помотала головой. Марк повернулся к своей помощнице, словно спрашивал разрешения: стоит посвящать этих пришельцев в неизвестную им тайну или нет.

- Для начала отнимают у родителей. Словно крепостных. И распоряжа­ются ими по своему усмотрению. Малышей продают за границу. Очень выгодный бизнес. Это в нашем государстве дети никому не нужны, а там они на вес золота. Платят валютой. В среднем по двадцать - двадцать пять тысяч евро за голову. Очень прибыльная статья государственного бюдже­та. Девочек старше четырнадцати лет - на восток или в Среднюю Азию, в гаремы или публичные дома. Тоже, уверяю вас, неплохо платят. Мальчиков - в кадетские корпуса. Туда, где готовят кадры для Демпола. Внушают им, что родители их предали, учат ненавидеть, чтобы потом не дрогнуло сердце, когда придется изымать из семьи ребенка.

- Ложь! - не выдержал Грэг. - Этого не может быть! Откуда вы взяли весь этот бред?

- Бред? - усмехнулся Марк. - А вот это - тоже бред?

Он стал закатывать рукав свитера. На предплечье оказалась татуировка - вензель: заглавная буква «Д» и внутри нее маленькая «п». Знак всесильного Демпола.

- Мне было четырнадцать. За мной приехали, когда узнали, что в нашей семье родился ещё один мальчик. Моя мать до последнего надеялась, что этого не произойдет. Три года я воспитывался в кадетском корпусе, а когда вышел оттуда - сразу был зачислен в Демпол. Я знал, что не задержусь там надолго, все равно уйду. Не думал, правда, что судьба повернется именно так, но когда понял, что делает Комиссия с детьми, решил, что мой долг - спасти тех, кого смогу спасти. Я бежал из Демпола. Прятался сначала в го­роде, потом нашел единомышленников, они помогли покинуть Синегорск. Несколько лет перебирались с места на место. К тому времени о нас уже знали - родители стали приводить к нам своих детей, спасая их от Комис­сии и Демпола. Иногда оставались сами. Вот и Наташа, - Марк ободряюще улыбнулся своей помощнице, - пришла к нам. И осталась. За ней последо­вало ещё несколько женщин. Так образовалась наша маленькая колония. Однажды мне рассказали про Казацкие Избушки - я решил, что это самое удобное место для того, чтобы спрятать детей. Тем более, что о нас про­нюхал Демпол, началась охота. Вот так мы оказались здесь. Теперь вы нас нашли, но я надеюсь, что вы сдержите слово, и нам не придется в спешке бросать дома и, на зиму глядя, уходить, невесть куда.

Потрясенные путешественники молчали.

- Сколько детей прошло через ваши руки? - нарушил тишину Иван Сте­панович.

- Сейчас их двадцать человек, в основном, как вы видели, малышня. Это - вторые, те, кого принесли к нам в пеленках, и кого мы выхаживали с са­мого рождения. Старших всего пятеро, два мальчика и три девочки. Ещё семерым - от десяти до четырнадцати. Родители навещают их, привозят вещи, лекарства, книги, учебники. Дети знают, что их любят, что здесь они оказались в силу обстоятельств, и что когда-нибудь они обязательно вос­соединятся с родителями.

- Воссоединятся? - переспросил Грэг, - Но как? Были такие случаи?

- Конечно! Одних удалось натурализовать, оформив им документы. Дру­гих родители увезли за границу. Нас много, есть люди, которые думают об этом и работают над этим. Но самое главное, что когда-нибудь эти дети вер­нутся и тогда...

- И тогда - что?

- И тогда они спросят с этого государства за все! - жестко ответил Марк.

Он не относился к породе говорунов. Подпольная жизнь вообще мало располагает к откровенности. Лучше, когда о тебе никто не знает, ну, мо­жет быть, за исключением нескольких, связанных с тобой общей судьбой и общим делом людей. Спроси сейчас кто-нибудь у Марка, почему он при­вел незнакомцев в столь тщательно скрываемую от людских глаз обитель обездоленных детей, - и он не смог бы ответить. Точно так же, как не смог бы объяснить, зачем рассказывает подробности, в которые обычно не по­свящают посторонних. Наверное, все дело было в Марте. Точнее, в ее глазах, в которых было столько спокойной уверенности и надежности. Эти глаза притягивали и околдовывали. Марк старался не смотреть на Марту, но не мог удержаться и вновь обращался к ней, смотрел на нее и рассказывал только для нее. Ему так хотелось верить, что она это чувствует и понимает.

Марта чувствовала. Именно поэтому и старалась не встречаться с ним глазами. Но каждая клеточка ее тела была настороже. Она не знала муж­чин, кроме, разумеется, мужа. Ухаживания Грэга вызывали у нее сме­шанное иронично-благодарное чувство. Марта не испытывала к своему начальнику ровным счетом никакого влечения. И даже напротив: когда порой она размышляла над тем, какой оборот могли бы принять их от­ношения, прояви она свой интерес, в душе у нее рождалось не то чтобы гадливость, но, во всяком случае, легкое отвращение. Она не только не могла представить себя с Грэгом в одной постели, но не допускала даже мысли о том, чтобы разрешить ему прикоснуться к ней.

Когда же Марк удержал ее от падения на лесной тропе, Марта вдруг почувствовала, что ей это было приятно. Разглядывая исподволь своего спутника, она почему-то представила себя в его объятиях. И эта мысль вызвала у нее удивление - она, верная жена, с чужим мужчиной! - но отнюдь не возмущение или отторжение. И сейчас, когда они сидели за столом, и Марк рассказывал о себе, Марта ловила себя на том, что дума­ет о его серых с прищуром глазах, о широких плечах, скрытых под сви­тером, о мускулистых руках, которые могут быть одновременно такими сильными и такими нежными. И приходила в ужас от своих мыслей. И все равно думала.

После обеда их повели на экскурсию по деревне, хотя после услышан­ного у всех троих отпал всякий интерес к древностям. Марта и Стаси не могли поверить в рассказ Марка, хотя, судя по всему, он был более чем правдив. Грэг же думал о другом. «Заговор, - крутилось у него в голове, - я раскрыл заговор! Целая организация! Марк - это ядро, а вокруг него - десятки людей. Сочувствующих, помогающих... Преступники, настоящие преступники. Похоже, они готовят государственный переворот. Конечно, именно это означают слова «Они еще вернутся, и тогда государство отве­тит за все». Теперь - все! Теперь - непременно докладную! Сразу же после возвращения. А эти дуры развесили уши... Марта, как он на нее смотрит. Самец! Дикарь! Он что, всерьез надеется, что она обратит на него внима­ние? Ну, так я разберусь с тобой, ублюдок!»

Будь Марк в тот момент более внимательным, он бы увидел агрессив­ный настрой Грэга. Не мог не увидеть, настолько он был явным. Но Марку было не до этого.

Словно экскурсовод, он водил гостей из дома в дом, разрешив им фото­графировать наличники, деревянную резьбу под крышами, чудом сохра­нившиеся сарайчики и баньки. Кое-где нашлись старинные чугунки, в одном из дворов в сарае обнаружили прялку. Ребятишки, быстро сообра­зившие, что интересует пришельцев, притащили откуда-то ткацкий станок и деревянные, треснувшие от старости ложки. Марк, никогда до этого не интересовавшийся предметами старины, делал для себя открытия. Хотя, похоже, ему было все равно, чем любоваться и интересоваться, лишь бы находиться рядом с Мартой. Словно впервые влюбившийся мальчишка, он старался держаться поближе к предмету своей внезапной страсти, коснуть­ся, словно ненароком, ее руки, вдохнуть запах ее волос...

День разгулялся. По ярко-синему, почти июльскому, несмотря на начало сентября, небу, повинуясь едва ощутимому движению звенящего воздуха, ползли редкие, просвечивающие на солнце, словно белый тюль, облачка. Над деревенской улицей повисло душное марево. Стало жарко. Марта сня­ла куртку, оставшись в легком джемпере. Они стояли на окраине деревни, возле полуразрушенной, рассыпавшейся от старости избушки, от которой остались лишь стены. В самом доме, там, где когда-то был настелен пол, гу­сто тянулась к солнцу высокая крапива - ее было видно через одно-един- ственное окно, больше похожее на черный беззубый рот древней старухи. Зато на окне сохранился наличник с настоящей глухой резьбой. Вот этот наличник и пытался сейчас оторвать Грэг с помощью мальчишек. Стаси су­етилась рядом с ними. Иван Степанович подбодрял работничков громки­ми советами. На какое-то мгновение Марк и Марта остались наедине, если можно назвать этим словом их отстраненность от происходящего.

Марта ждала. Чего именно - она не знала. Но что-то должно было про­изойти. Причем именно сейчас, в эту минуту. И это произошло. Марк, сто­явший рядом и в то же время чуть позади, вдруг поднял руку и провел паль­цами по ее шее. Марта вздрогнула и обернулась.

- Паучок... - как-то по-детски, словно оправдываясь, улыбнулся ей Марк.

- Паучок... - повторила она, как будто пытаясь понять смысл сказанного, и вдруг, тряхнув головой, сбросила волосы на одно плечо, ухватила их ру­кой, открывая шею и вновь поворачиваясь к Марку спиной. - Где?

Медленно, словно заторможенный, он дотронулся до ее белой кожи. Едва касаясь, чуть поглаживая, провел рукой по слегка выпиравшим позвонкам, запустил пальцы в волосы, нежно массируя затылок. Марта, повинуясь дви­жениям его руки, наклоняла голову то вправо, то влево. Она закусила губу, чтобы не застонать от удовольствия, которое доставляли ей эти прикосно­вения. Она не могла объяснить, что происходило с ней в этот момент - ноги подкашивались, в глазах потемнело, а дыхание свело от странного желания. Марта понимала лишь одно: в эти минуты она изменяла мужу. Между ней и Марком произошло нечто, что можно было бы назвать объяснением в тех чувствах, которые внезапно возникли у них обоих. Даже больше того - это можно было бы назвать интимной близостью.

Марк испытывал примерно то же самое. Ему было еще тяжелее. Марта не видела его. Марта не видела вообще ничего, потому что стояла, зажмурив­шись. А он видел. Нежную кожу. Голубые прожилки вен. Розовое, светяще­еся на солнце ухо. Матовую, словно бархатистую, щеку. Закушенную губу. И видеть это было одновременно и сладко, и невыносимо.

Все окончилось внезапно. Наличник сдался, не выдержав атаки, - ржавые гвозди, удерживавшие его, словно щупальца спрута, поддались, со скрипом выползли из своих нор, в которых они сидели добрую сотню лет, а то и доль­ше, наличник покосился и под торжествующие крики мальчишек, поддер­живаемый Грэгом и Иваном Степановичем, был торжественно поставлен на землю.

Марк убрал руку за секунду до того, как наличник коснулся земли и за две секунды до того, как Грэг, а за ним и все остальные повернулись к дороге, где стояли они с Мартой. Со стороны казалось, что ничего не произошло. Ну, может быть, слегка сосредоточен мужчина. Слегка одурманена жарой и насыщенным озоном воздухом женщина. А в остальном эти двое не вы­зывали подозрений. И только Грэг почуял неладное. У него, как впрочем, у любого нормального мужчины, был нюх на такие вещи. Взаимная приязнь этих двоих была видна невооруженным взглядом, и Грэгу это не нравилось. Ему вообще не нравился Марк, а уж если говорить о Марте, то подчинен­ная, в которую ты влюблен, - это почти что твоя собственность. И делиться ею, с кем бы то ни было, не входило в планы Грэга.

В одном из домов Марта задержалась, разглядывая в красном углу иконы, убранные сухими цветами. Попросить их не хватило духу, хотя это были очень старые иконы, скорее всего, еще девятнадцатого века. Грэг и Стаси, не дожидаясь, вышли на улицу. Марта, спохватившись, заторопилась за ними. Распахнула дверь горницы, вышла в темные сени.

- Марта!

От неожиданности она вздрогнула. Крепкая рука схватила ее за плечо, потянула в угол.

- Марта!

Он прижал её к бревенчатой стене, обнял обеими руками, стиснул так, что перехватило дыхание, впился сухими, обветренными губами в ее мяг­кие губы. Ей бы оттолкнуть, закричать, рассердиться, но неожиданно для себя с протяжным стоном, дрожа от непонятного желания, она прижалась к нему всем телом.

- Марта, - Марк целовал ее в губы, в шею, в ложбинку в вырезе джемпе­ра, - Я знал, что ты придешь! Я ждал тебя! Только увидел - там, на дороге, и понял, что это ты! Именно ты!

- Марк, - почти простонала она, - я замужем!

- Мне все равно!

- У меня дочь...

- Мне все равно ...

- Марк...

- Иди! - он оттолкнул ее от себя так же внезапно, как только что притя­нул. - Иди, пожалуйста, иначе я за себя не ручаюсь!

Ничего не понимая, Марта сделала шаг к двери. Ноги тряслись и подкашивались.

- Я найду тебя, Марта. Ты только жди меня. Слышишь, жди... 

Чуть живая, она вышла из дома и, не в силах двигаться, опустилась на скамейку. И вовремя. Через минуту, настежь распахнув калитку, во двор во­рвался Грэг.

- Марта?! Что с тобой?! Тебе плохо?

- Нет- нет, ничего, все нормально... - опираясь на его руку, она поднялась на ноги, - голова что-то закружилась...

- А где Марк? - подозрительно оглядел двор Грэг.

- Не знаю, - солгала Марта, - а разве он не с вами?

- Нет... Видимо, вышел раньше. Ну, пойдем, пойдем потихоньку... - и, поддерживая за талию, повел ее со двора.



Провожать гостей у спуска в лощину собралось все население Казац­ких Избушек. Мальчишки, встретившие их в лесу с оружием в руках, те­перь играли роль добровольных помощников и тащили вниз, к машине, мешки с будущими музейными экспонатами. Иван Степанович, держа Марка за свитер, что-то увлеченно ему втолковывал. Марк соглашался, кивал головой, бросая исподволь взгляды на Марту и Стаси, возле ко­торых прыгала малышня.

- Все, уходим, - скомандовал Грэг, - ехать далеко, скоро стемнеет.

И, повернувшись к Марку, поднял прощально руку:

- Спасибо за гостеприимство!

Марк молча, без улыбки кивнул ему.

- Прощайте, - Наташа обняла по очереди сначала Марту, потом Ста­ей, расцеловала их троекратно, - приезжайте летом, у нас тут хорошо, ягоды, озеро, рыбалка... Девочку свою привозите! На свежем воздухе да на своем молочке - здоровенькая будет, никакая хворь ее потом не возьмет.

- До свидания, - Марта с какой-то тайной надеждой посмотрела в сторону Марка. Неужели не подойдет? Не простится? Или то, что про­изошло между ними в старом доме, и было прощанием? Но если она сейчас не скажет ни слова, Грэг и Стаси могут неправильно истолко­вать ее молчание. Как, впрочем, и сам Марк. Решит, что она обиделась на него... Обиделась? Еще и сейчас она чувствовала вкус его жестких, обветренных губ. Еще и сейчас все в ней вздрагивало, едва она вспоми­нала объятия незнакомого, чужого мужчины, вдруг ставшего близким и желанным.

- Марта! - резко окликнул ее Грэг. Женщина обреченно посмотрела на Марка. Он стоял вполоборота и, упрямо склонив голову, смотрел на них исподлобья. И тогда Марта сделала то, чего не ожидал никто. Ото­двинув в сторону Стаси, уже тянувшую ее за собой, твердыми шагами она подошла к Марку, приподнялась на цыпочки, и, повернув ладонью к себе его лицо, поцеловала в колючую щеку... 

5.

Уставшие, полные впечатлений, они ехали молча. Ориентировались на за­рубки и примятую утром траву. Обратный путь показался короче, Когда выбрались из леса, Грэг прибавил скорость. Внутри у него все клокотало. «Мерзавец! - думал он, вспоминая о хозяине Казацких Избушек. - Какой мерзавец! Предатель! Бежать из Демпола, нарушить Закон... Что он возом­нил о себе? Что он - спаситель человечества? Собрал вокруг себя сумасшед­ших теток, брошенных родителями детей и надеется с их помощью пере­вернуть мир?»

- О чем вы толковали с Марком? - резко повернулся он к учителю.

- Ни о чем... - растерялся тот, - я предложил ему учить детей... Кто-то должен их учить?

- Учить? Да о чем вы? - Грэг даже стукнул кулаком по рулю. - Вы что, не понимаете, что этот человек - государственный преступник? Завтра же утром отправитесь в районное отделение Демпола и расскажете обо всем, что видели!

- Демпол? Но с какой стати? Это же дети! Всего лишь дети! - попытался спорить с ним учитель.

- Не стройте из себя овечку! - оборвал его Грэг. - Вы прекрасно пони­маете, о чем идет речь. Есть Закон, и никто не имеет права его нарушать. Подумайте, что произойдет завтра с государством, если все, подобно этому Марку, посчитают нужным диктовать свои порядки?! Сегодня этих детей два десятка, завтра их будет две сотни, послезавтра - две тысячи. Прой­дет немного времени, и орды полудиких подростков заполонят города, сея страх и голод. Вот, что произойдет, если каждый недоумок возомнит себя новым Спасителем.

- Мне кажется, ты преувеличиваешь, Грэг, - робко возразила Стаси.

- Заткнись, кукла! - зло огрызнулся тот. - Не с твоими куриными мозгами рассуждать о таких вещах!

Стаси часто - часто заморгала пушистыми ресницами, мгновенно стала похожа на обиженного ребенка, и из голубых глаз по фарфоровым щекам покатились крупные, словно ненастоящие, слезы.

- Что ты себе позволяешь?! - возмутилась Марта. - С ума сошел?

- И ты помолчи! Святая! Благовоспитанная Марта! - Грэг, так же, как и утром, смотрел на нее в зеркало заднего вида, только сейчас он ненавидел ее. Любил и ненавидел одновременно. - Видел я, как этот дикарь смотрел на тебя! Так и пожирал глазами... Тебе это понравилось, да? Понравилось? Тоже мне, Тарзан! Обзавелся гаремом, пресытился, на свеженькое потяну­ло... И ты туда же - целоваться!..

- Грэг, - поразилась Марта, - что ты говоришь? Откуда... откуда в тебе столько злобы?

- Оттуда! - отчеканил Грэг, снова взглянув на нее в зеркало. - Да он вас раскручивал, сказки вам рассказывал, а вы уши развесили... Девочек - в бордель, мальчиков - в Демпол... «Хижина дяди Тома» да и только! Дуры! Завтра я напишу докладную в Комиссию, а ты и твоя подружка подпишете ее. Понятно?

- Но мы же дали слово...

- Слово? - расхохотался Грэг. - Какое слово? Кто его давал? Я? Стаси? Жа­леешь этих лесных жителей? Ты себя пожалей! Знаешь, что будет с тобой и с твоей дочерью за укрывательство?

Это был удар ниже пояса. Марта вспомнила свой сон. Теперь он показал­ся ей не просто зловещим - провидческим. Грэг был прав: укрывательство государственного преступника ничего хорошего не сулило.

Она поднялась со своего места и на трясущихся ногах пошла на заднее си­денье. Сначала села, потом, подогнув ноги, легла. Перед глазами у нее встала маленькая Адель. Нет, она никому не позволит лишить себя дочери. Она уничтожит каждого, кто посмеет посягнуть на нее! Пусть весь мир катится в тартарары, но с головы Адели не упадет ни единого волоска. Потом она увидела Марка. Он целовал ее сухими, шершавыми губами, от него пахло лесом, колючий ворот свитера щекотал ей шею, но единственно, чего хоте­лось Марте, - чтобы он никогда не выпускал ее из своих объятий.

«Газелька» остановилась. Сквозь тяжелую дрему Марта услышала, как от­крылась передняя дверь, и Грэг сказал громко и отчетливо:

- Старик, подумай о внуках и не дури.

Потом дверь захлопнулась, заурчал мотор, и машина тронулась с места.

Если бы Марта обладала даром видеть сквозь пространство, то, быть мо­жет, она заставила бы Грэга вернуться. Увы... Старик, ссутулившись, мед­ленно брел по темной улице. Дошел до своего двора, цыкнул на залившуюся радостным лаем собачонку, брякавшую толстой - не по ее собачьим разме­рам - цепью. Потом вошел в сарай и в углу, среди старого, ненужного хлама отыскал крепкую веревку. Сделал на одном ее конце петлю, закинул за стре­ху, закрепил, подергал, чтобы проверить на прочность. На другом конце ве­ревки сделал ещё одну петлю. Потом огляделся, вытащил на середину ящик, в котором когда-то хранились инструменты, встал на него с опаской, надел петлю на шею. Вздохнул, перекрестился... И сделал шаг вперед...



... Грэг проснулся посреди ночи. Просто так, ни с того, ни с сего. Открыл глаза, увидел над собой серое расплывчатое пятно потолка. Повернул голо­ву, всматриваясь в спокойное, безмятежное лицо жены, прислушиваясь к ее дыханию. Он не понял, что его разбудило. Все было тихо. Не было слышно даже машин за окном. «Значит, уже за полночь», - отметил для себя Грэг. Еще некоторое время он лежал неподвижно, надеясь уснуть, но сон как рукой сняло. Зато в голову полезли всякие мысли. Грэг вспомнил обо всем, что про­изошло в этот день, - о Марке и его подопечных, о старике, о Марте и Стаси.

Он не мог понять, что его так взбесило, отчего он набросился на женщин, почему испытал такую жгучую ненависть к Марку. Может быть, это была просто ревность - ведь в глазах спутниц Грэга лесной отшельник выглядел героем? Или... или он не мог пережить вдруг открывшейся ему правды...

Закон о народонаселении... Тоцкий - старший много раз рассказывал сыну о том, какая катастрофа грозила Синегорью, когда распалась Импе­рия. Призрак голода бродил по улицам городов. Цены на хлеб, картофель, молоко взлетели до заоблачных высот. С прилавков исчезли сначала делика­тесы, а потом и самые необходимые продукты - крупы, мясные и молочные консервы, соль и сахар. Пока не ввели карточки - сначала на каждый товар отдельно, а позже ПДПК - постоянно действующую продовольственную карточку, по которой можно гарантированно приобрести минимальный продуктовый набор, вся жизнь Синегорья сосредоточилась в очередях. Грэг еще помнил, хотя и смутно, толпы отчаявшихся людей, с утра ломившихся в магазины, чтобы купить самое необходимое.

Ограничить рождаемость, контролировать рост населения, удерживая его на определенном уровне - только в этом было спасение! Так говорил Грэгу отец, и сын не мог ему не верить.

И вдруг на его пути встречается человек, который, по сути, обвиняет Тоцкого - старшего в преступлении - в торговле людьми! По-другому Грэг, будучи человеком совестливым, не мог назвать то, о чем рассказывал Марк, если, конечно, он говорил правду.

Теперь Грэг понял, отчего он проснулся. Он не хотел верить Марку и ве­рил ему. Потому что если Марк лжет, тогда где они, изъятые во имя спасе­ния государства дети? Если они остаются в Синегорье, то какой смысл в их изъятии? А если с ними происходит то, о чем говорил Марк... Значит, его отец - преступник?!

Грэг чувствовал, что окончательно запутался. Расставить все точки над «i» мог только отец, но звонить ему посреди ночи?..

Он повернулся на бок, натянул одеяло до самого носа и вновь закрыл гла­за. Он долго лежал так и понимал, что не уснет. Не уснет, если сейчас же не задаст мучившие его вопросы единственному человеку, который может на них ответить.

На кухне было неожиданно холодно. Дурацкий, глупый промежуток времени, когда на улице уже не жарко, а отопление еще не включили - из экономии, разумеется, из добрых побуждений! Хотя чего доброго в том, что люди замерзают! Грэг, сидевший за кухонным столом в одних трусах, покрывшийся от холода пупырышками, подумал об этих чертовых коммунальщиках с неожиданным раздражением. Нет, никогда не будет достатка в стране, которая экономит на здоровье своих граждан! Он посмотрел на телефонную трубку, которую держал в неожиданно потной ладони, и на­брал номер...

Гудок прозвучал коротко и резко. И сразу оборвался, как будто там, на другом конце города его ждали, вот и сняли трубку после первого же звонка.

Голос у отца был сонный, хриплый и откровенно недовольный. Впрочем, ничего удивительного - мало, кто с искренней радостью ответит на теле­фонный звонок в два часа ночи.

- Папа, - Грэг снова подумал о том, как глупо он поступает, начиная этот разговор посреди ночи, но отступать было некуда, - я разбудил тебя... Из­вини...

- Грэг, - отец сразу взволновался, - что случилось? Который час?

- Ничего не случилось, - попытался успокоить его Грэг, - просто мне нужно... мне нужно поговорить с тобой, задать тебе пару вопросов...

- Сейчас? - изумился отец. - Грэг, на дворе - ночь! Нельзя подождать до завтра?

- Нельзя... Понимаешь, я не могу уснуть... Меня мучает один вопрос... Только ты можешь мне ответить...

- Ну, что ж, попробую, если ты так настаиваешь, - согласился его собесед­ник, - спрашивай!

- Папа, - собравшись с духом, спросил Грэг, - куда поступают изъятые из семей дети?

- Что? - такого вопроса Тоцкий - старший точно не ожидал. - Ты о чем? Что-то я не пойму...

- Что непонятного? - Грэг начал заводиться. - Дети, которых изымают из семей, где они? Что с ними?

- Ну... я не знаю... По-разному... А почему ты спрашиваешь?

- Папа, - продолжал настаивать Грэг, - от твоего ответа многое зависит. Так что скажи мне правду!

- Я не знаю, что тебе ответить, сынок... Ну, их отвозят в детский приют... И... - он замолчал.

- И... - повторил за ним Грэг, - ну, давай, говори! Отправляют за грани­цу? На усыновление? В приемные семьи?

- Да-да, - заторопился согласиться с ним отец. Уж слишком заторопился. Обрадовался, что Грэг сам предложил такой вариант ответа?

- Сколько это стоит?

- Не понял?

- Ну, сколько стоит усыновить ребенка? Сколько приемные родители платят за наших детей?

Тоцкий - старший молчал. И оттого, что он молчал, Грэгу стало страшно. Значит, Марк говорил правду?!

- Грэг, мальчик, все не так... - голос у главного идеолога Синегорья был мягкий, увещевающий, - все не так, как ты думаешь...

- А как? 

- Эти люди нарушают закон... Мы вынуждены забирать у них де­тей и отдавать их на воспитание в приемные семьи. Нам их не про­кормить. .. Ты же понимаешь?

- Папа, - Грэг все понимал. Ему вдруг смертельно захотелось спать.

- Просто скажи мне, сколько это стоит? И куда идут деньги, выру­ченные за проданных детей? Государство хорошо на этом нажива­ется?

- Подожди, Грэг, - кажется, профессор Тоцкий, наконец, взволновал­ся, - ты не можешь так говорить... Это вынужденная мера... Мы по­ступаем гуманно. Мы не заставляем матерей в обязательном порядке умерщвлять младенцев в утробе. Мы оставляем им право выбора. А вторые... Ну, что ж, они попадают в приемные семьи, они там счастли­вы... Живут в хороших домах, хорошо питаются...

- А девочки... девочки старше четырнадцати лет, - медленно про­изнес Грэг, - они тоже счастливы?

- Но... - профессор Тоцкий даже поперхнулся, - Грэг, откуда у тебя такая информация? Мы не можем ничего утверждать... Вряд ли эти домыслы соответствуют действительности...

- Заметь, папа, - невесело засмеялся Грэг, - я ничего не сказал, но ты меня понял... Значит, это не такие уж и домыслы?

На том конце провода молчали.

- Я тебе верил... - Грэг готов был зарыдать от обиды и разочарования, - я считал тебя спасителем страны... А ты... Ты просто мелкий работор­говец! Хотя почему мелкий? Вы поставили торговлю людьми на поток! Возвели в ранг сектора экономики! Вы продаете детей, на вырученные деньги завозите товары, за деньги же продаете несчастным родителям, и при этом хотите, чтобы они еще были благодарны за то, что им не дают умереть с голоду! Вот это цинизм! И в страшном сне не могло при­сниться такое!

- Сынок, пожалуйста, - Тоцкий словно испугался, что сын сейчас бросит трубку, - все не так... Ну, может быть, есть какие-то перегибы, издержки. Не без этого... Но подумай, чтобы стало со всеми нами, если бы мы не поддерживали прирост населения на постоянном уровне? Мы бы съели всех собак и голубей! Мы бы погрязли в нищете! Мы бы просто захлебнулись!..

- Папа, - перебил его Грэг, - может, стоило дать людям землю и рабо­ту? Об этом ты не думал, когда создавал свою теорию народонаселения? Конечно, легче продать в бордель девочку и выручить за нее двадцать тысяч евро. Есть человек - есть проблема, нет человека - нет пробле­мы... Извини, я разбудил тебя. Спокойной ночи... Если, конечно, ты сможешь уснуть.

И положил трубку. 

6.

Марте всю ночь снились кошмары. Какие именно - проснувшись, она не могла вспомнить. Но утром поднялась с головной болью и с предчувствием чего-то ужасного. Артур, видя, в каком разбитом состоянии жена вернулась домой накануне вечером, не стал рано ее будить, сам увел Адель в детский сад и даже оставил на столе нехитрый завтрак - холодный омлет и пару бу­тербродов. Марте оставалось только сварить себе кофе. Она стояла посреди кухни и с трудом вспоминала: где-то в шкафу затерялась полупустая бутыл­ка коньяка. Точнее, почти пустая - вряд ли в ней оставалось больше ста граммов. Коньяк приносил Виктор, когда они со Стаси приходили поздра­вить с днем рождения маленькую Адель. Непривычные к таким дорогим и, главное, крепким напиткам, Артур и Марта пили коньяк вместо лекарства, когда кто-то из них простывал или когда просто нужно было взбодриться. Именно это сейчас требовалось Марте. Но бутылка - словно в воду канула.

Марта приняла душ, разогрела в микроволновке омлет, заварила кофе и присела к столу. Голова была пуста. События предыдущего дня настолько выбили Марту из привычной колеи, что она даже не могла сосредоточить­ся, сконцентрировать внимание на какой-то одной мысли. Все запуталось

- Грэг, Стаси, детский дом в лесу, Марк... Марк! Ее внезапно вспыхнувшее влечение к нему было необъяснимо с точки зрения логики. Но кто сказал, что чувства можно объяснить? И нужно ли их объяснять? Ясно было одно: их тайное, почти целомудренное и такое быстротечное свидание в старом доме - не последнее. Марта знала это на уровне интуиции. И, что самое странное, хотела этого. Об Артуре же она думала как-то отвлеченно, слов­но он и не муж ей вовсе, а просто друг, который по странному стечению обстоятельств вот уже несколько лет живет в одном с ней доме, спит в од­ной постели и с которым ее связывает общий ребенок. Марта даже не заду­мывалась над тем, что уже одни только мысли о другом мужчине на языке обывателей называются изменой. Точнее, задумывалась, но объясняла сама себе все очень просто: если нет любви, то нет и измены. А любви к Артуру у нее нет. И уже очень давно. Есть обычная привязанность. Но разве этого достаточно для того, чтобы прожить с человеком всю оставшуюся жизнь? И разве не чудо, что на ее пути встретился мужчина, с которым она, быть может, хотела бы жить вместе долго-долго и умереть в один день?! А в том, что он встретился, Марта почему-то не сомневалась.

В конторе с самого утра царила тихая паника. Тревога и страх повисли в воздухе, - Марта почувствовала это с порога. Стаси швыркала носом и пря­тала от подруги заплаканное лицо с черными разводами туши под глазами.

- Стаси, - сердце у Марты упало куда-то вниз и, повиснув, заходило в груди, словно тяжелый маятник, - что-то случилось? Грэг? Он обидел тебя?

- Марта, прости, - пропищала Стаси и вдруг зарыдала горько и безутеш­но, словно маленький ребенок, которого больно и незаслуженно обидел взрослый человек, - Марта, он заставил меня подписать эту бумагу! Я не хотела, честное слово! Но он кричал на меня... Он сказал, что меня посадят в тюрьму, а Виктора ... выселят и запретят работать...

- Не реви! - приказала ей Марта. - Что ты здесь сырость разводишь?

Сняв куртку и бросив сумку на свой стол, она решительно направилась в кабинет Грэга. Стаси, всхлипывая и растирая по щекам тушь и помаду, смотрела ей вслед.

Грэг, к удивлению Марты, не выглядел ни злым, ни расстроенным. Напро­тив, улыбнулся, едва женщина закрыла за собой дверь.

- Ага, вот и ты! - он вышел из-за стола, сел на его угол, снял с себя очки, подышал на них, протер и снова одел. - Ну, что? Утро вечера мудренее? Я знал, что ты умница и не будешь упираться, как эта романтическая дуроч­ка Стаси. В самом деле, дались вам эти лесные жители! У тебя муж, дочь... Или ты предпочитаешь поступить так, как наш добрый проводник Иван Степанович?

- А... как поступил Иван Степанович? - осторожно поинтересовалась Марта.

- Он повесился! Мне позвонили из Бухарово. Там не могут понять при­чины этого поступка, но мы-то с тобой знаем - совесть учителя до петли довела! Ну, ты же не такая совестливая, правда? Давай, подписывай, и будем считать инцидент исчерпанным. Если хочешь, я даже извинюсь перед твоей подружкой.

Он взял со стола лист бумаги и протянул Марте. Та, ошеломленная, за­мерла, глядя на него в изумлении, словно ослышалась, словно не поняла: о чем это, собственно, он?

- Ну же... - поторопил ее Грэг.

- Я... - очнулась Марта, - ... я не буду подписывать эту мерзкую бумагу.

- То есть, как? - как будто бы не понял ее Грэг. - Как это не будешь?

- Это не честно... Так нельзя... Мы обещали... - Марта запнулась, поды­скивая слова. Как, в самом деле, объяснить человеку, что он поступает не­порядочно, даже подло? И более того, пытается спрятать свою подлость за круговой порукой. - Грэг, пожалуйста... Что сделали тебе эти дети?

Он встал со стола, подошел к ней почти вплотную, разглядывая так, слов­но увидел впервые в жизни. Черт побери, как он хотел эту женщину! Вот такую - сердитую, неуступчивую, взъерошенную, как воробей...

- Причем здесь дети?! Да если хочешь знать, мне их тоже жалко... Да, жалко! Но не в них дело! А в том, что существует определенный порядок вещей, нарушать который не дозволено никому, даже из добрых побужде­ний! Вот из-за таких добреньких, как ты, и происходят все общественные потрясения! Ваш жалкий эгоизм, неуемные животные инстинкты приводят общество на край гибели! За неисполнением законов наступают разруше­ния и хаос...

- Хаос, - перебила его Марта, - наступает тогда, когда идея добра ставит­ся выше самого добра, а абстрактное человеческое благо - выше блага одного-единственного, но при этом живого человека. Что с тобой, Грэг?! Разве это ты говоришь? У меня такое чувство, что я разговариваю с машиной!

Грэг, набычившись, смотрел в пол. Марта замерла в ожидании. Ей было страшно, на лбу и висках выступил пот, руки дрожали, и она, переплетя пальцы, прижала их к груди.

- Раздевайся! - не поднимая глаз, приказал Грэг.

- Что? - Марте показалось, что она ослышалась.

- Раздевайся!

- Ты с ума сошел?!

- А как ты хотела? - вскинул голову Грэг. - За все надо платить, моя до­рогая, - за добро и зло... Ну же!

И, словно обезумев, принялся расстегивать пуговицы на её блузке.

- Грэг... - пыталась остановить его Марта, - Грэг, не надо, опомнись...

Он схватил ее в объятья и, преодолевая сопротивление, начал целовать в губы, в щеки, в шею... Марте позже казалось, что никогда в жизни она не испытывала такого ужаса и отвращения. Сначала она отбивалась мол­ча, стараясь не привлекать внимания тех, кто ожидал развязки событий по ту сторону двери, но когда Грэг поволок ее вглубь кабинета, туда, где стоял маленький диванчик, - там обычно усаживали дорогих гостей, по­или их чаем, создавая доброжелательную атмосферу дружеского обще­ния, - поняла, что надо спасаться, и, уже не стесняясь, завизжала и, что есть силы, оттолкнула от себя потерявшего голову Грэга. Тот полетел на пол, зацепил рукой стул, и, стараясь не упасть, попытался ухватиться за стеклянный столик возле дивана. Столик встал «на попа» и с силой рухнул на пол, разлетевшись на куски и осыпав Грэга десятками мелких осколков.

Марте хватило нескольких секунд, пока Грэг барахтался на полу, чтобы добежать до двери, открыть ее и выскочить в кабинет, где в ужасе от про­исходящего затаились сотрудницы Комитета. Даже если бы Грэг попытался оправдаться, у него бы это не получилось: растерзанный вид Марты гово­рил сам за себя. Но Грэг и не собирался оправдываться. Он поднялся с пола и, тяжело дыша, стоял возле своего стола. Марта схватила куртку и сумку и обернулась.

- Бежишь? Ну, беги, беги...

Грэг взял со стола лист бумаги, тот самый, на котором она должна была поставить свою подпись, и демонстративно поднял его вверх.

- Видишь?

Он свернул листок вчетверо и сунул его во внутренний карман пиджака.

- Беги! Тебе дадут пожизненное, и ты сгниешь в тюрьме... Твою дочь от­правят в детдом, а потом... Ну, Марк вчера рассказывал... Твой муж сопьется с горя и сдохнет где-нибудь под забором! Вот твое добро, вот твоя совесть! Давай, беги!

Черная волна отчаянья захлестнула разум. Марта шла по улице и понима­ла лишь одно: любой ценой она должна защитить свою семью и тех, кто вче­ра, не ожидая зла, доверился ей. Она доехала до дома на автобусе, поднялась в квартиру. Артура не было, слава Богу, иначе ей не удалось бы совершить задуманное. Она направилась в спальню. Возле кровати, с той стороны, где спал Артур, стояла маленькая прикроватная тумбочка. Марта выдвинула нижний ящик и пошарила рукой в стопках трусов и носков. Там лежал пи­столет. Артур купил его по случаю давным - давно, в пору студенческой юности - как он говорил, смеясь, защищаться от хулиганов. Защищаться не пришлось, и пистолет так и лежал все это время в ящике. Иногда Артур до­ставал его, чистил, потом вновь заворачивал и убирал. Это был такой свое­образный ритуал: общение с оружием внушало ему спокойствие и придава­ло уверенность в себе. Между делом обращаться с пистолетом научилась и Марта - мало ли что. И вот теперь это «мало ли что» настало.

Марта взяла пистолет, зачем-то сунув обратно в ящик тряпочку, в кото­рую он был завернут, и положила оружие в карман куртки. Вышла из дома и снова села в автобус, только теперь ехала в центр города, к зданию Ко­миссии по народонаселению, - здесь же располагался Центральный отдел Республиканского Демпола. Если Марта не ошибалась, то скрупулезный, любящий порядок Грэг должен был придти именно сюда. Может быть, уже пришел, думала Марта, и она опоздала, но, скорее всего, для выполнения своего гражданского долга председатель государственной конторы исполь­зует свой обеденный перерыв, а это значит, что шанс встретить его есть. Конечно, придется подождать, но вряд ли ожидающая кого-то женщина вы­зовет подозрение.

Марту трясло как в ознобе. Если бы Артур был дома, если бы на ее пути встретился человек, которому она смогла бы рассказать о случившемся... Но Артура не было, и в автобусе Марта не увидела ни одного знакомого лица. Она вообще ничего не видела. И ничего не слышала. Ее вел инстинкт самосохранения. Это он не позволил ей упасть в обморок, хотя она была близка к нему, не позволил забиться в истерике, вернуться домой и сдаться на милость победителя.

Все вышло именно так, как предполагала Марта. Какое-то время она сто­яла, дожидаясь появления Грэга, на углу высокого здания, построенного еще в двадцатом веке, во времена Великой Империи - мощного, помпез­ного, с облицовкой из настоящего уральского гранита. Вспыхнувшая было ненависть к Грэгу утихла, притупилась. Марта порой впадала в странное, не адекватное состояние: не совсем понимала, зачем она здесь, почему у нее в кармане пистолет, как она сделает то, что намерена была сделать, когда выходила из дома. Порой происходящее казалось ей дурным сном. Грэга все не было, и она радовалась - радовалась тому, что он, как ей думалось, опомнился, порвал этот чертов донос и отказался от своего намерения идти в Демпол.

Когда Грэг показался на улице, у Марты все похолодело внутри. Нет, он не опомнился, он пришел, ее вчерашний друг, ее сегодняшний враг, человек, несущий беду близким ей людям. И она двинулась ему навстречу.

Они сошлись, как дуэлянты: он - по одну сторону крыльца, она - по дру­гую. Если Марта ждала этой встречи, то Грэг - нет. Он был удивлен. Испу­ган или обрадован - этого Марта уже не узнала. Она вытащила из кармана куртки пистолет и, схватив его обеими руками, направила на Грэга. Второй раз за последние два дня холодное черное дуло смотрело на него. Грэг пове­рил, что сейчас умрет. Он только улыбнулся насмешливо и вдруг - неожи­данно для Марты, а, может, и для самого себя - протянул руку и спокойно, как будто так и было задумано, взял оружие из ее трясущихся рук. И Марта позволила ему это сделать. Ни тогда, ни позже она не могла объяснить себе, почему она позволила ему это сделать. Но Грэг словно загипнотизировал ее. Уже в ту минуту, когда Марта направила на него пистолет, она поняла, что не сможет выстрелить. Как бы то ни было, это же Грэг, ее друг... Разве друзей убивают за то, что они ошибаются?! Она выпустила из рук пистолет, испытав при этом неимоверное облегчение. Рано... Все так же улыбаясь, Грэг развернул оружие дулом к себе и, прежде чем Марта успела остановить его, нажал на курок...

Он так и упал с улыбкой на губах, скатился по ступенькам - неуклюже, некрасиво, словно большой тюк, набитый чем-то мягким, и остался лежать на асфальте...

... Отец перезвонил ему спустя несколько минут после их разговора. Он успел окончательно проснуться и прийти в себя. Голос его был твердым и непреклонным, таким, каким привык его слышать сын.

- Грэг, - Тоцкий - старший намеренно говорил жестко, - я не знаю, что у тебя произошло, и кто наговорил тебе весь этот бред. Но кто бы это не был, ты обязан завтра же пойти в Демпол и написать докладную. Ты меня слышишь?!

- Несколько часов назад, - горько усмехнулся Грэг, - я считал, что только так и нужно поступить. Но, как ни странно, ты меня разубедил...

- Я не собираюсь убеждать тебя или разубеждать, - чеканил Тоцкий, - но ты - мой сын, и ты знаешь, что такое закон! Закон не требует размышлений, он требует безусловного подчинения. От любого... От тебя - в первую оче­редь! С тебя спрос двойной. То, что простят другому, никогда не простят мне или тебе. Ты понял меня, Грэг?

Он понял. Мир перевернулся. Отец говорил ему те же самые слова, кото­рые несколько часов назад он адресовал старому учителю, но семена, бро­шенные в душу Марком и обильно политые первым разговором с отцом, удивительно быстро стали прорастать. Грэг, пожалуй, впервые в жизни не мог определить для себя, что такое хорошо, а что такое плохо. Нарушать за­кон - плохо, но возвращать детей родителям - хорошо. Продавать младен­цев - плохо, мерзко, отвратительно, но если это делается во имя спасения тысяч других? И вот тут в голове у Грэга замыкало. Он не мог ответить само­му себе: может ли государство пожертвовать счастьем нескольких десятков или даже сотен людей во имя благополучия полутора миллионов человек?..

- Что произошло? - почти закричал он в трубку. - Почему все обернулось именно так? Ты же не хотел?! Скажи, ты же не хотел этого?! Неужели нельзя было по-другому?!

- Прекрати истерику! - оборвал его отец. - По-другому было нельзя! И ты это знаешь не хуже меня! Мы оказались в изоляции... в полной изоляции... У нас не было денег, чтобы покупать продовольствие... У нас не было де­нег, чтобы восстанавливать производство... На Кавказе шла война, в Ира­ке - война, в Иране - экономическая блокада. Взлетели цены на нефть, не было возможности покупать бензин, дизельное топливо... А Север вместо того, чтобы помочь нам, взвинтил цены... Ты этого не помнишь, тебя еще не было на свете... Мы не имели другого выхода, кроме как возвращение к жесткому государственному регулированию всех сфер жизни! Но мы не враз закрутили гайки, нет! В этом нас нельзя обвинить! Несколько лет мы последовательно вбивали людям в головы: остановитесь, подумайте, про­считайте наперед! Их предупреждали... Но каждый думал, что в его дом снаряд уж точно не попадет! Ты обвиняешь нас в том, что мы изымаем де­тей... Но у человека всегда есть выбор: не нарушать закон и не быть нака­занным или нарушить его со всеми вытекающими отсюда последствиями. Разве не так? Разве не так, Грэг?!

Грэг не знал, что ответить. Да, конечно, отец был прав, но все равно что- то не сходилось. Он понимал, что у истории нет сослагательного наклоне­ния и самое бесперспективное занятие - спорить, что было бы, если бы все было не так, но, тем не менее, Грэг понимал и другое: история тоже всегда дает дополнительный шанс. Жизнь - не узкий коридор, по которому мож­но идти только в одну сторону. В ней всегда есть дверь, которую можно открыть и выбрать иной путь. Нужно только вовремя увидеть эту дверь и распахнуть ее.

- Я пятьдесят лет создавал это государство! - гремел в телефонной труб­ке голос Тоцкого-старшего, - я выстраивал его по кирпичикам, наводил в нем порядок. Для чего? Для того чтобы однажды пришел некто и разрушил его? Перевернул все с ног на голову? С помощью моего сына, распустившего сопли?! Я никому не позволю это сделать! Я отрекусь от тебя, если ты вста­нешь на моем пути...

Грэг так и не смог уснуть. Так и метался всю ночь по квартире между кухней и спальней. Он знал, что не сможет ослушаться отца, что придет в Демпол и напишет эту чертову докладную. Он знал, что вынужден будет предать не столько Марка, которого он совсем не знал, но зато бешено не­навидел - за то, что тот открыл ему глаза, а, может, за то, что он так смотрел на Марту, женщину, которую пусть тайно, платонически, но все же любил Грэг, сколько саму Марту. И точно так же знал, что никогда не простит себе этого предательства. Никогда!

Утром им двигало отчаянье. Он довел до слез бедную Стаси, к которой от­носился всегда с ласковой иронией, как к несмышленой, но доброй девочке. Он вел себя по-скотски по отношению к Марте, растоптав все то хорошее, что было между ними. Он был как ребенок, которому говорят, что он пло­хой, и который в отместку за непонимание взрослых стремится натворить еще больших бед. Уж если ему предстояло стать негодяем в глазах своих подчиненных, так Негодяем с большой буквы. Единственное, что сделал Грэг прежде, чем отправиться в Демпол, так это порвал листок бумаги, на котором черным по белому был запечатлен рассказ об их вчерашней по­ездке и названы поименно все ее участники. Грэг все же решил избавить от неприятностей женщин, взяв все на себя. Но это все, что он мог для них сделать. Он шел в Демпол, чувствуя себя ягненком, отданным на заклание. И никто не видел и не понимал в тот момент, как рвется и плачет его душа...

Поэтому, увидев Марту с пистолетом в руках на ступеньках Демпола, Грэг даже обрадовался. Он и улыбнулся-то именно потому, что обрадовался: выход найден! Сейчас Марта нажмет на курок - и все будет кончено. Он не очернит своего имени предательством. Ему не придется делать выбор между отцом и справедливостью, между порядочностью и подлостью. Но в эту же минуту, заглянув Марте в глаза, Грэг понял, что она не сможет вы­стрелить. И тогда ему хватило доли секунды, чтобы придти к единственно правильному, на его взгляд, решению: отнять пистолет у Марты и самому сделать то, что она задумала...

Грэг еще дышал, когда Марта склонилась над ним, зажав ладонью рот, чтобы не закричать от ужаса. Он почти не чувствовал боли - так бывает, когда человек находится в шоковом состоянии.

- Прости...

Произнес он это слово или Марте послышалось? Она увидела, как помут­нели и остановились его глаза, и тогда поняла, что Грэг умер. С момента их встречи не прошло и минуты. Дрожащими руками Марта расстегнула верх­ние пуговицы на его пальто, запустила пальцы во внутренний карман пид­жака. Бумаги, той самой, ради которой она пришла сюда, не было... Дрожа от нервного возбуждения, почти теряя сознание, Марта выпрямилась, сде­лала два шага назад, повернулась и пошла прочь от Демпола.

Удивительно, что в момент, когда все произошло, рядом не оказалось ни одного свидетеля. Хотя, может, они и были, но мгновенно испарились - иметь дело с Демполом не хотелось никому. Навстречу Марте шел лишь один молодой человек. Поравнявшись с ней, он схватил ее за рукав и ув­лек за собой во двор дома. Марта не сопротивлялась. Она уже решила, что мужчина - из Демпола, и сейчас она окажется где-нибудь в подвале, где ей начнут задавать вопросы, кричать на нее, может быть, даже бить... Она ис­пугалась лишь одного - того, что не выдержит и признается во всем, и тем самым подпишет приговор себе, Стаси, Артуру, Адели... И Марку. Но мо­лодой человек не имел к Демполу никакого отношения.

- С ума сошла? - зло и весело спросил он у Марты. И показал рукой на ворота в другом конце двора. - Иди туда, там выход на параллельную улицу. Остановка автобуса - вперед на двадцать метров.

Для пущей убедительности он подтолкнул ее в спину и, подчинившись, Марта послушно двинулась вглубь двора. Она шла и плакала. Одна пуля, всего лишь один маленький кусочек металла... Казалось бы, какой вред он мог причинить такому большому и крепкому человеку?! Но, вырвавшись из ствола равнодушного пистолета, он впился в живую, мягкую, теплую, беззащитную плоть, и человека не стало. Нет, тело как земная материя еще продолжало существовать, и будет существовать еще долго, правда, уже в другом качестве и в другом пространстве, но человека по имени Грэг боль­ше нет на этой земле. Добрый, веселый, простодушный, заботливый Грэг... Как она после этого будет жить?..

7.

Когда Артур и Адель вернулись домой, Марта лежала на постели, уткнув­шись лицом в подушку.

- Мама, мамочка! - бросилась к ней дочка. Залезла на кровать, обняла Марту, прижалась прохладной щечкой к ее щеке. - Я по тебе соскучилась! Ты будешь со мной играть?

- Я тоже по тебе соскучилась, киска, - Марта, еле подняв руку, погладила ее по голове, поцеловала в курносый носик, - но мама плохо себя чувствует. Поиграй с папой, хорошо?

- М-м-м, - скуксилась Адель.

- Поиграй, милая, с папой, а в субботу мы пойдем с тобой в парк. Дого­ворились?

- Договорились! - тут же повеселела девочка, спрыгнула с кровати и по­бежала на кухню. - Ку-шать! Папа, я хочу кушать!

- Что с тобой? - Артур стоял в дверях, опершись плечом о косяк, и с тре­вогой смотрел на жену. - Ты заболела?

- Наверное, немного простыла... Сил нет... Пожалуйста, покорми Адель. Я полежу.

- Может, сходить в аптеку? У нас еще остались карточки на лекарства...

- Нет, ничего не надо. Просто дайте мне спокойно полежать. Пожалуйста... 

- Ну, смотри, - пожал плечами Артур, - позови, если что-нибудь понадобится.

- Конечно. Спасибо.

Жизнь продолжалась. На кухне зашумела вода - видно, Артур наполнял чайник, забренчала посуда, Адель о чем-то спорила с отцом, повышая на него голос, а тот спокойно настаивал на своем. Потом они вместе смеялись. Все эти такие обычные и такие привычные звуки доставляли Марте одно­временно и острую боль, и такую же острую радость. Боль оттого, что она не может заставить себя встать и присоединиться к ним. Она - преступни­ца, почти убийца! Разве может она находиться рядом с невинным ангелом - Аделью?

Но если бы не смерть Грэга, могло бы не быть этого чудесного вечера, мирного чаепития на кухне, смеха Адели, шума воды и многих-многих дру­гих мелочей, которые составляли ее жизнь.

В комнате стемнело. Марта поняла это, когда Артур вошел и включил свет. Она вздрогнула, прикрыла глаза рукой и приподняла голову.

- Марта, - голос у мужа был какой-то странный, словно искусственный, - сейчас передали в новостях. Убит Грэг Тоцкий. Ты знала об этом?

Марта опустила голову на подушку, и Артуру было достаточно этого мол­чаливого, но весьма красноречивого ответа. Постояв минуту, он бросился к тумбочке, выдвинул ящик и достал оттуда тряпку, в которую еще утром был завернут пистолет.

- Марта, - голос мужа зазвучал у нее над самым ухом. Она открыла глаза и увидела перед собой эту чертову тряпку. - Марта, зачем?! Зачем?!

- Оставь меня, - язык у нее едва ворочался, - оставь... Не сейчас... Потом...

- Что - потом?

Глаза у Артура были круглыми от ужаса. Он присел на корточки перед кро­ватью, схватил жену за плечо, пытаясь повернуть к себе, заглянуть ей в лицо.

- Ты с ума сошла?!

- Он хотел меня изнасиловать ... Набросился на меня, разорвал блузку... Я еле вырвалась, побежала... Тогда он сказал, что напишет донос, меня сгноят в тюрьме, Адель отдадут в бордель, а ты сопьешься и сдохнешь под забором... - Марта с трудом выговаривала слова, которые утром ввели ее в состояние транса, - что я должна была делать? Я должна была нас защи­тить. .. должна была... должна...

И снова, как тогда в чужом дворе, заплакала, всхлипывая, зарыдала в го­лос, схватила одеяло, вцепилась в него зубами, чтобы не закричать от от­чаянья, не напугать Адель.

- Марта, - Артур сел рядом с ней на постель, обнял за плечи, прижал к себе, поглаживая по спине, - ну, что ты... что ты... Успокойся... Господи, ну и дела! Не плачь! Тише... Скажи, - он отодвинул Марту от себя, встряхнул, заглянул ей в лицо, - тебя никто не видел? 

- Откуда я знаю? Ты думаешь, я следила за тем, кто идет мимо меня?

- По телевизору сказали, что свидетелей нет. Но мало ли... Сегодня нет, а завтра кто-нибудь решит заработать, - объявили хорошее вознаграждение за информацию об убийце. Так тебя точно никто не видел?

- Об убийце?! - возмутившись, оттолкнула его от себя Марта. - Я его не убивала! Он застрелился! Он сам застрелился!

Артур смотрел на жену, как на сумасшедшую. Взяла из дома пистолет, подкараулила Грэга, убила, а теперь у нее хватает ума утверждать, что он застрелился. Интересно, какой суд в это поверит?!

- Пусть так, - решил он не спорить. - Так тебя видел кто-нибудь?

- Парень какой-то, - вспомнила Марта, - но он, наоборот, помог мне уйти.

- Выходит, он успел хорошо тебя рассмотреть... А ты его?

- Нет, совсем нет... Разве мне до того было? Помню только, что молодой. Но если бы он хотел меня сдать, сделал бы это на месте.

- Наивная, - покачал головой Артур, - на месте ему бы никто не заплатил, и даже в сводках его фамилию бы не упомянули. А так - есть возмож­ность прославиться и деньжат срубить.

- Артур, - поразилась Марта, - что ты говоришь?! Почему ты так плохо думаешь о людях?

- Это ты думаешь о них слишком хорошо! - возразил муж. - В результате вот что из этого получается. Ладно, отдыхай. Если все так, как ты гово­ришь, значит, этот мерзавец получил по заслугам. Хорошо, пусть так. По­старайся уснуть, дорогая. Постарайся уснуть.

Марта послушно закрыла глаза и не видела, как Артур подошел к стулу, на который в беспорядке были брошены вещи, взял ее блузку, посмотрел на следы от вырванных с мясом пуговиц и удовлетворенно кивнул: Марта не лгала. Он выключил свет и вышел из комнаты. В прихожей снял с ве­шалки куртку, внимательно изучил ее. Потом взял нож, искромсал куртку на мелкие кусочки, сложил все в пакет с мусором и вышел из дома. Му­сорные баки стояли с правой стороны дома - он не пошел к ним. Пересек двор, подошел к контейнерам, стоявшим возле соседнего дома, бросил туда останки куртки и только туда вернулся домой. Теперь можно было не опа­саться, что кто-то опознает ее по одежде.

Но самое страшное, и это Артур отчетливо понимал, начнется завтра, когда Марта придет на работу. Он знал, как работает полиция и, тем более, как работает Демпол, а то, что именно Демпол ухватится за это дело, со­мневаться не приходилось, - Грэга убили на крыльце Центрального отдела. Дураку понятно, что он шел туда, куда просто так не приходят. Значит, у него был повод, но, следовательно, у кого-то был повод его туда не пустить. Завтра они перевернут все, что только можно, и если, не дай Бог, Марта хоть чем-то выдаст себя, они вытряхнут из нее душу. 

Вернувшись домой, Артур позвонил Стаси. Судя по ее щебечущему голо­ску, о смерти начальника она пока ничего не знала.

- Стаси, - он старался говорить спокойно, делая вид, что не очень-то его и волнуют события сегодняшнего дня, - что там у вас произошло? Марта сама не своя, плачет, говорит, что Грэг будто бы пытался ее изнасиловать... Это что, серьезно?

Стаси молчала.

- Алло-о-о-о, - Артур даже подул в трубку, - ты меня слышишь?

- Она тебе рассказала? - голос у Стаси был странный, хотя - что тут странного? Ну, удивился человек, что жена призналась мужу в домогатель­ствах со стороны начальника.

- Конечно!

- Артур, мне очень жаль... Наверное, у Грэга поехала крыша. Он наки­нулся на Марту, мы слышали, как она отбивалась, кричала, потом выскочи­ла из кабинета вся растрепанная... Это было ужасно!

- Он угрожал ей?

- Да, угрожал... Артур, не сердись на Марту. Честное слово, она не давала никакого повода! Просто в это утро он был сам не свой. Он и на меня на­кричал...

- Нет, Стаси, я не сержусь. Просто думаю, что с Грэгом нужно погово­рить по-мужски. Я, конечно, видел на ваших вечеринках, что он к ней не равнодушен, но не до такой же степени... Ну, что ж, спасибо за информа­цию. Пока!

«Ну, вот, - подумал Артур, повесив трубку, - сделал вид, что Марта расстро­ена только сегодняшним инцидентом и что я ничего не знаю про убийство. Завтра Стаси, если, конечно, ее спросят, расскажет полиции про этот звонок, непременно расскажет. Они поймут, что я узнал о поступке Грэга только вече­ром и, следовательно, убить его днем никак не мог. Днем у меня не было пово­да. Не взбредет же им в голову, что убийцей могла быть женщина! А даже если и женщина? Почему обязательно Марта? Разве сексуальные домогательства - это то, за что убивают? Только бы завтра она не начала каяться, иначе все не имеет никакого смысла. Но почему Грэг все-таки пошел в Демпол? Угрозы угрозами, но пустым наветам там вряд ли поверили бы. Выходит, ему было чем шантажировать Марту? Выходит, она не все рассказала? Но тогда, полу­чается, что и опасность тоже не миновала. Так что же утаила Марта?!»



Утро стояло такое яркое и радостное, какое бывает только в разгар бабье­го лета. Ослепительно синее небо отражалось в лужах, оставшихся после отчаянно недолгого, а потому бурного, проливного, ночного дождя. В воз­духе пахло туманом и увядающей травой. Разноцветные деревья в парках и скверах лениво, неподвижно, словно сонные динозавры, сушили бока под горячим, почти летним солнцем. 

«Почему так бывает? - думала Марта. - Умер человек... Природа должна плакать вместе с людьми, а жизнь - замереть, остановиться, хотя бы на вре­мя. .. Но все вокруг - как всегда. Так же бегут на работу люди, идут автобу­сы, дети радуются чему-то - с точки зрения взрослого человека совершенно незначительному, старушки занимают очередь за молоком. И никто не ду­мает о том, что смертен. О том, что может наступить минута, когда все уже будет не важно - продуктовые карточки на колбасу и творог, опоздание на работу, измена любимого человека...».

Редкий случай, когда она вышла из дома за целый час до начала рабочего дня и шла в контору пешком. И не для того, чтобы успокоиться или сосредо­точиться, нет... Просто времени было много. Марта почти не спала минув­шей ночью. Едва закрывала глаза, как перед ней всплывало лицо Грэга, его предсмертная улыбка. Марта вскакивала, сидела на постели, вцепившись руками в одеяло, шла на кухню, стояла под форточкой, дыша холодным в преддверии скорого дождя ночным воздухом. Артур тоже не спал. Точнее, просыпался всякий раз, как только Марта поднималась с кровати. Сначала молчал, потом не вытерпел, встал и вышел вслед за ней на кухню.

- Марта, пожалуйста, это невыносимо... Тебе нужно поспать, успокоить­ся, завтра будет трудный день...

- У нас есть коньяк? - перебила его она. - Где коньяк? Я помню, в бутылке оставалось немного.

Артур стоял молча, словно раздумывал, стоит ли потакать прихотям жены, потом все же решил уступить. Коньяк нашелся на балконе - Марте и в голову не пришло бы искать его там. Артур сам налил ей, плеснул и себе. Марта взяла стакан, повертела его в руках - она не была большой поклон­ницей алкоголя - и выпила залпом, словно водку.

- Ну, ты даешь! - усмехнулся Артур.

У коньяка был чуть горьковатый привкус, а, может, Марте это просто показалось? В горле зажгло, потом это ощущение переместилось вниз, в желудке потеплело, а через несколько минут голова закружилась, и перед глазами все поплыло.

- Давай-ка спать, - Артур обнял ее за плечи и повел в спальню.

Марта послушно шла рядом с ним. Ей стало хорошо и спокойно, и от этого внезапно нахлынувшего чувства покоя слезы радости навернулись на глаза и потекли по щекам помимо ее воли и желания. Она позволила мужу себя уложить и даже поцеловать, но когда он попытался продолжить ласки, хоть и не твердо, но все же пресекла его попытки. Натянула одеяло до самого подбородка и наконец-то уснула. Раздосадованный Артур неко­торое время еще повертелся на своей стороне постели, но вскоре тоже затих и даже слегка всхрапнул.

Действия коньяка, впрочем, хватило не на долго. Едва рассвело, как Мар­та открыла глаза и больше уже даже не дремала. Все происшедшее накануне снова всплыло в ее памяти. Чтобы отвлечься, она поднялась, умылась, приготовила завтрак, что в последнее время случалось редко - этим, как правило, занимался Артур, у которого не было работы, и разбудила Адель. Девочка, довольная тем, что мама сама собирает ее в детский сад, радостно скакала по комнате и демонстрировала Марте умение самостоятельно на­девать колготки и застегивать пуговицы на кофточке.

- Поторапливайся, киска, - поймала ее во время очередного прыжка со стула мама и чмокнула в носик, - если ты хочешь, чтобы я проводила тебя.

- Ур-ра-а-а! - радостно завопила Адель. - Мама идет со мной в садик!..

Артур, хотя и проснулся, но оставался в постели, чувствуя свою сегодняшнюю невостребованность. Он внимательно наблюдал за Мартой. Кажется, она была спокойна, от вчерашней подавленности не осталось и следа. На всякий случай спросил:

- Как ты себя чувствуешь?

- Нормально, - коротко ответила Марта. А как должен чувствовать себя человек, по сути убивший другого человека?

- Если хочешь, я быстро встану и отведу Адель...

- Нет- нет, мне хочется побыть с ней немного. - Марта улыбнулась мужу. - Ты сегодня идешь куда-нибудь?

- Да, на биржу. Возможно, сегодня будут распределять вакансии. Может, удастся, наконец, устроиться куда-нибудь.

- Ну, удачи тебе!

Артур ждал, что она подойдет поцеловать его, но Марта не подошла. По­махала ему, стоя в дверях спальни.

- Будь осторожна! - напутствовал ее муж.

Будь осторожна! Мог бы и не говорить этих пустых слов.

В конторе было полно народу. Люди в черной форме с эмблемой Демпола перебирали бумаги Грэга, пытаясь найти хоть какую-нибудь зацепку. Муж­чина в штатском сидел за ее, Марты, столом, заполняя какие-то формуляры. Другой, похожий на него как две капли воды, - кажется, у них даже макуш­ки были одинаково плешивые - устроился возле Стаси и, судя по масля­ной ненатуральной улыбке, пытался между делом с ней флиртовать. Стаси, впрочем, было не до флирта. Она и после вчерашнего-то еще не пришла в себя, а сегодня люди из полиции обрушили на ее голову свежую новость - убийство Грэга. На побелевшем от ужаса лице явственно проступали вес­нушки, которые она так тщательно запудривала и замазывала тональным кремом, в синих огромных глазах стояли слезы, она то и дело нервно об­лизывала губы, на которых не осталось и тени помады.

Появление Марты заинтересовало всех.

- Госпожа Полянская? - весело поинтересовался у нее «Дон Жуан», как его сразу мысленно окрестила Марта.

- Да... А что здесь такое? Что происходит? 

- Как, - удивился «Дон Жуан», - вы не смотрели вчера вечером телевизор?

- Нет, я вообще не имею привычки смотреть телевизор перед сном. По­звольте, - Марта поставила сумку на свой стол и ждала, когда плешивый дя­денька в штатском освободит ей место. Тот покорно поднялся, собрал свои бумаги и перебрался за соседний, пока ещё свободный стол. Марта сняла пальто, повесила его в шкаф, села и только тогда вновь посмотрела на «Дон Жуана». - Так что здесь, собственно говоря, происходит?

- Марта... - голос у Стаси дрожал от страха, - Грэга убили...

Марта посмотрела на нее, потом на следователя.

- Да-да-да, - закивал он головой, словно китайский болванчик, - вам есть, что сказать по этому поводу?

Марте нечего было сказать, поэтому она молчала и продолжала смотреть то на «Дон Жуана», то на Стаси. Впрочем, это молчание вполне могло сойти за шок, вызванный страшным известием. Наконец, выдавила из себя:

- Когда?..

- Вчера, около тринадцати часов дня.

Следователю, похоже, было очень весело в компании двух молодых симпатичных женщин, потому что он не переставал улыбаться. Марту это раздражало. Конечно, не нужно было делать ему замечания, но она не удержалась:

- Что, это так смешно?!

Улыбка исчезла с лица «Дон Жуана», словно ее и не было никогда.

- Ваша подруга рассказала, что вчера Грэг Тоцкий, ваш начальник, вел себя несколько странно. Был возбужден, кричал на нее и на вас, довел обе­их до слез. Это так?

- Да, - теперь пришла очередь Марты кивать головой, - странно - это не то слово. Он как будто с цепи сорвался. Никогда не видела его таким...

- Скажите, после ссоры вы покинули пределы этого здания?

- Да, я ушла, - призналась Марта, - но, согласитесь, я имела на это моральное право...

- Конечно, конечно, - «Дон Жуан» вертел в руках ручку, и это движе­ние сбивало Марту с мысли, мешало ей сосредоточиться. - А куда вы направились?

- Немного погуляла, подышала воздухом, чтобы успокоиться, а потом по­шла домой и легла. Накануне мы ездили в экспедицию, страшно устали, и я решила воспользоваться случаем и поспать лишний час. А что? Вы меня подозреваете в убийстве?

- Ну, что вы, что вы! Конечно, нет! Просто ... ваша подруга после сканда­ла оставалась на работе, а вы ушли, и больше вас никто не видел...

- И вы полагаете, что я затаила злобу, подкараулила Грэга и всадила ему в спину кухонный нож?

- Почему - нож? - опешил «Дон Жуан». 

- А как же еще я могла его убить? Ну, не кирпичом же!

- Его застрелили из пистолета, - помолчав, пояснил следователь.

Настало время Марте сделать вид, что она удивилась.

- Из пистолета? То есть... вы хотите сказать, что... что его кто-то специ­ально убил?

- Скажите, - внезапно подал голос плешивый мужчина в гражданском, - кто ещё ездил с вами в экспедицию?

Марта и Стаси переглянулись. Вот оно, началось. Конечно, странно было бы, если бы внезапно изменившееся поведение Грэга они не связали с по­ездкой.

- Учитель из деревни Бухарово, - ответила Стаси, - Иван Степанович. А что?

- Вы ничего не знаете о нем?

Скрывать не имело смысла - плешивый явно знал, о чем спрашивал.

- Грэг сказал, что он повесился... - не уверенно произнесла Марта, - сразу после возвращения из поездки.

- Может быть, именно это напугало господина Тоцкого, заставило его нервничать?

Женщины снова переглянулись.

- Мы не знаем, - робко сказала Стаси, - Грэг больше ничего не гово­рил нам.

- Но они о чем-то разговаривали накануне? Может быть, спорили, ругались?

- Мы не знаем, - вновь заговорила Марта, - они ехали вдвоем на перед­нем сиденье. Конечно, о чем-то говорили. Но мы не могли слышать, - мотор слишком шумел, а мы сидели далеко, да и спали большую часть пути. Един­ственное, что я слышала... - Марта решила все-таки немного разъяснить ситуацию. Учителю это уже не могло повредить, а вот увести следствие в сторону - вполне, - ... единственное, что я слышала: Грэг сказал, когда они прощались: «Старик, не дури!»

- Да-да, - поддержала ее Стаси, преданно глядя в глаза плешивому, - я тоже это слышала! Даже подумала: о чем это он?

Полицейские переглянулись.

- Я так и думал, - сказал плешивый «Дон Жуану». - Старик был в чем-то замешан. По простоте душевной проболтался Тоцкому. Потом испугался и сунул голову в петлю. Тоцкий же, не зная, кому и что мог рассказать старик, занервничал, решил на всякий случай сходить в Демпол. Скорее всего, за ним следили, а когда убедились, что он, действительно, идет в Демпол, уби­ли. И никто ничего не видел. Висяк. Ну, - окликнул он демполовцев, - все посмотрели? Нашли что-нибудь?

- Все чисто, - отозвался старший, - ничего интересного.

- Ладно, уходим, - плешивый повернулся к женщинам. - Спасибо, дамы, вы сообщили нам очень интересные сведения. Если вспомните что-нибудь еще, пожалуйста, позвоните, мы будем благодарны.

Он жестом фокусника выудил из нагрудного кармана две визитки и про­тянул их Марте и Стаси.

После ухода полиции подруги некоторое время сидели как окаменевшие, не в состоянии пошевелиться. Обеим не верилось, что они так легко вы­путались. Вполне возможно, что начни полицейские им угрожать, они рас­сказали бы обо всем, что случилось и день, и два назад, а Марта рассказала бы еще и о том, о чем не знала даже Стаси.

8.

Газеты подняли шумиху. Словно с цепи сорвались - наперебой кричали о «преступлении века», о безнравственности убийц, посягнувших на святое - на теорию народонаселения. На первых полосах печатались фотографии убитого горем отца - главного идеолога Южного Синегорья Тоцкого-старшего и Грэга - молодого, жизнерадостного, с неизменной улыбкой на лице. Редакции засыпали гневные письма синегорцев с требованиями найти и покарать подлых собак, вражеских лазутчиков, стремящихся подорвать экономику государства. В школах, вузах и даже на предприятиях читались лекции, посвященные новейшей теории народонаселения. По телевидению шли ежедневные передачи с участием экономистов, политиков и государ­ственных деятелей, умно и со знанием дела рассуждавших о заговоре про­тив народа Синегорья, о преимуществах демографической теории, разрабо­танной профессором Тоцким, и с таким успехом воплощенной в жизнь на синегорской земле.

Марте порой казалось, что она живет в каком-то ирреальном мире, где все поставлено с ног на голову. Смерть Грэга тяжким, неизбывным грехом легла на ее душу. Но почему и газеты, и телевидение в один голос заявляли, будто его убили. Уж кто - кто, а Марта точно знала, что он застрелился, а, значит, у него был повод так поступить. Почему не говорили об этом? Кому- то было очень выгодно выдать гибель Тоцкого-младшего за убийство. Кому и зачем?!

Марту мучила еще одна неясная вина. Может быть, она не права, и все идет так, как и должно идти? Может быть, Марк и ему подобные, действи­тельно, преступники: спасая нескольких детей, они ставят под угрозу само существование государства?! Может, прав профессор Тоцкий, утверждав­ший, хотя и не в открытой форме, иносказательно, что общество имеет пра­во принести в жертву несколько десятков или даже сотен детских жизней и судеб - во имя большой и благородной цели.

По всему Синегорью прокатилась целая волна изъятий незаконно­рожденных детей, проведенных Демографической полицией совместно с Комиссией по народонаселению. Их демонстрировали не только по телевидению, - на центральных площадях были вывешены огромные экраны, на которые транслировали изъятия. Горожане волей-неволей вынуждены были наблюдать, как демполовцы врываются в дома мигрантов, жителей городских окраин, селян, вытаскивают детей из подполов, снимают с чер­даков, вырывают из рук воющих от ужаса матерей... Это была настоящая акция устрашения. И невольной виновницей всего происходящего была Марта.

... Она стояла на площади и смотрела один из таких репортажей.

- Сволочи! - произнес кто-то за ее спиной. Произнес громко и отчаянно, со слезой в голосе. - Ублюдки, нацисты!

Марта оглянулась. Позади нее стояла женщина лет тридцати.

- Почему вы все молчите?! - губы ее кривились от горькой ненависти. Но обращалась она в пустоту, потому что прохожие втягивали головы в ворот­ники и торопились скорее миновать бунтарку. - Они отнимают у нас наших детей! Они ломают наши жизни! Кто дал им на это право?! Кто?!

Марта уставилась на женщину во все глаза. Такое неповиновение она встречала впервые. Шагнула к ней, схватила за руку и потащила за собой. Странно, но та не сопротивлялась, - всхлипывая и спотыкаясь, словно тут же испугавшись собственной смелости, спешила следом за Мартой. Зата­щив женщину в ближайший двор, Марта остановилась и бессильно опер­лась спиной о стену.

- Что вы делаете?! Разве можно говорить такие вещи вслух?!

- А разве нет? - удивила ее ответом женщина. - Пусть они знают, что есть другие, те, кто не согласен, кто не смирился и никогда не смирится!

- Не сейчас, - покачала головой Марта, - и не так. Вас бы арестовали, увезли в психушку, объявили сумасшедшей!.. И никто бы не вступился. Ни­кто! Вы же видите, все проходят мимо...

- Вы же не прошли! - возразила женщина. - Значит, вы одна из нас, из тех, кого резали по живому...

- Не я, - печально улыбнулась Марта, - моя мать... У нее отняли первого. А у вас?

- Двойня... - на глаза женщины снова навернулись слезы, кончик носа покраснел, - у меня родилась двойня. Мне оставили мальчика, а девочку не позволили даже взять на руки... Кто бы не убил этого Тоцкого, я верю, что он сделал доброе дело. Быть может, вернул хотя бы одной матери ее ребенка...

Некоторое время они молчали. Женщина, всхлипывая, достала из сумоч­ки носовой платок, пудру со встроенным зеркальцем, вытерла побежавшую по лицу вместе со слезами тушь, припудрила нос. Марта ждала, пока та при­ведет себя в порядок. Осознание того, что есть люди, думающие так же, как она, оказало на нее совершенно неожиданное воздействие. Так, значит, она напрасно корит себя, мучается чувством тяжелой вины перед Грэгом и его родителями?! Значит, она поступила если не совсем правильно с точки зре­ния закона и собственной совести, то, по крайней мере, справедливо?

Две недели, прошедшие с того момента, когда Грэг отнял у нее пистолет и разом решил все проблемы, стали кошмаром. Не было дня, когда бы она не думала об этом. Не было ночи, когда бы Грэг не приходил к ней во сне. Она превратилась в зомби. Вставала утром, завтракала, шла на работу, улыба­лась и разговаривала, играла с дочерью, но все внутри нее было одной боль­шой кровоточащей раной. Каждое прикосновение, неловко, невпопад ска­занное слово, каждое упоминание о Грэге причиняло неудержимую боль, от которой хотелось корчиться, кричать и плакать. Поэтому она неосознанно стремилась к уединению. На работе углублялась в бумаги, дома - предпо­читала проводить время в спальне, с книжкой в руках, - не столько читала, сколько бессмысленно водила глазами по черным строчкам, переворачива­ла страницы, но спроси у нее - что она прочла, она не смогла бы ответить.

Первое время Артур щадил жену, - не докучал разговорами и вопроса­ми, ложась спать, только вздыхал, глядя на завернутую в одеяло, словно бабочка в кокон, застывшую на своей половине кровати Марту. Любые его прикосновения вызывали у нее страх, смешанный с отвращением. «Пожа­луйста, не надо!» - ледяным голосом говорила она, и Артур отступал. Но однажды не выдержал.

Все было как всегда. Адель уже давно спала, изредка бормоча какие-то не­понятные слова или вдруг начиная смеяться. В былые, добрые еще времена у Марты это вызывало улыбку. Дочка в такие моменты напоминала ей щен­ка, который даже во сне дергает лапами, - словно бежит куда-то, пытаясь поймать приснившуюся ему бабочку.

Марта тоже легла - как обычно, первой. Артур вошел в комнату - Марта слышала, как он раздевался, складывал вещи. Лег рядом и, обняв, попытал­ся повернуть ее лицом к себе. Марта досадливо дернула плечом, пытаясь ос­вободиться от его руки. Но Артур и не думал отступать. С силой развернув к себе жену, он вдруг с какой-то отчаянной решимостью стал срывать с нее одеяло. В первый момент ему почти удалось это сделать, но уже через ми­нуту растерявшаяся было Марта опомнилась. Они боролись ожесточенно, но молча, боясь разбудить и напугать дочь. Артур тяжело дышал, пытаясь разорвать на жене ночную сорочку и добраться до ее тела. У Марты по лицу текли слезы, - она не ожидала такого вероломного нападения. Силы были уже на исходе - еще немного и уступила бы. Изо всех сил она уперлась обе­ими руками в грудь Артура и выдохнула ему в лицо:

- Ненавижу! Ненавижу!

Сказала, словно ножом ударила. Артур сразу выпустил ее из железных объятий, поколебался минуту и обессилено рухнул рядом.

- Какого черта, Марта! Что происходит?! Зачем ты доводишь меня до та­кого состояния?.. Делаешь из меня насильника... 

Если бы она знала ответ на его вопрос!

- Две недели прошло, две недели! Ну, убила ты этого подонка, да, тяжело, понимаю, но зачем портить жизнь мне и себе?!

- Я его не убивала! - взвилась Марта. - Не надо напоминать мне о том, о чем я сама вспоминаю ежеминутно! И не называй Грэга подонком! Ты не по­нимаешь, это была случайность, трагическая случайность... Так не должно было быть...

- Что - случайность? - навис над ней Артур. - Ну, договаривай, догова­ривай... Я давно уже думаю о том, чем мог угрожать тебе Грэг? Какой та­кой компромат имел на тебя покойничек? Чем он мог тебя шантажировать? Чем? Ну?

- Артур, - Марта коснулась рукой плеча мужа, словно пыталась его оста­новить, - тебе не нужно этого знать. Это не моя тайна, пойми...

- Тайна? - Артур, запрокинув голову, расхохотался. - Я так и знал, так и знал... Значит, его домогательства - липа?! Ловко вы со Стаси меня прове­ли! Обстряпали убийство...

- Обстряпали?! - возмутилась Марта. - Ты что, думаешь, что я заранее решила его убить? Ты способен так подумать обо мне?

- А что, что я должен думать, - снова навис над ней Артур, - если ты скрываешь от меня правду?

- Правду хочешь знать? Ладно! - решилась Марта. - Мы познакомились с людьми, которые спасают детей от Демпола и Комиссии. Прячут их вме­сте с матерями, потом выправляют документы, чтобы они могли жить как полноправные граждане. Там двадцать детей... Я поклялась, что никто и ничего про них не узнает. А Грэг... он словно с ума сошел. Написал доклад­ную, стал требовать, чтобы я ее подписала. Разумеется, я отказалась. Тогда за молчание он и потребовал, чтобы _я_..._ чтобы я уступила ему... Как, по- твоему, я должна была поступить? Передать ни в чем неповинных детей в руки Демпола или стать любовницей Грэга?!

Артур несколько минут странным взглядом рассматривал Марту, словно впервые увидел.

- Не могу поверить, - наконец медленно произнес он, - не могу поверить! Ты готова принести в жертву Адель, меня, нашу семью ради каких-то чу­жих, незаконнорожденных детишек?!

- Я не собиралась никого приносить в жертву! - почти закричала Марта, но во время опомнилась, перешла почти на шепот. - Кто же знал, что Грэг - сын профессора Тоцкого?! Если бы он просто промолчал, ничего бы не случилось... Ничего... Понимаешь, ничего!

Слезы хлынули из глаз Марты, ее всю трясло, она зажимала рот руками, чтобы не кричать во весь голос, - в соседней комнате, за тоненькой стеноч­кой спала Адель, ее сокровище, ее кровиночка, которая чуть было не стала разменной монетой в чудовищном раскладе Грэга. Марта плакала впервые за те две недели, что носила в себе свою боль. С каждым рыданием, с каж­дым всхлипом ей становилось все легче и легче. Испуганный и почти рас­каявшийся Артур гладил ее по плечам, по голове и проклинал себя за свою несдержанность: ну, какого черта он к ней полез! Какого черта вызвал на эту откровенность? Теперь и он - сообщник. Теперь и он, в случае чего, ответит за недоносительство. Не писать же докладную на жену. Он же не Тоцкий и плевать хотел на теорию народонаселения вместе с ее автором.

- Ну, все, все, детка, - уговаривал Артур рыдающую Марту, - прости меня, я не должен был так себя вести... Но пойми - я устал от твоего без­различия...

- И ты меня прости, - плакала Марта, - я не хотела этого. Я думала о вас - о тебе, об Адели... Я должна была вас защитить... Но только не пре­дательством. ..

Несколько дней Артур был ласков и предупредителен. Марта пыталась бороться с собой, но ничего не могла поделать - муж окончательно стал ей безразличен. Была ли тому виной ее нечаянная встреча с Марком или дело было в пережитом стрессе, или просто все сошлось в одной точке - Марта не могла объяснить даже самой себе.

После той ночной ссоры она стала потихоньку приходить в себя. Уже прислушивалась, как раньше, к беззаботной болтовне Стаси, уже водила на прогулки в парк маленькую Адель, уже реже просыпалась по ночам от кош­марных снов, в которых живой Грэг преследовал ее по пятам и умирал снова и снова с улыбкой на губах. Встреча на улице с незнакомой женщиной за­ставила Марту по - иному взглянуть на окружающих ее людей. Она ходила по улицам и вглядывалась в лица прохожих. Кто из них еще думает так же, как она и та незнакомка, проклинавшая всесильную Комиссию и Демпол? Наверное, их много, но в то же время они одиноки, они боятся проявить свои чувства, боятся непонимания и предательства. Как случилось, что профессор Тоцкий и ему подобные подавили волю к жизни целого наро­да, заставили его забыть о главном - инстинкте самосохранения, инстинкте продолжения рода? А еще она думала о словах, сказанных Марком: детей помладше - на усыновление, очень выгодный бизнес, девочек постарше - в гаремы и бордели... Разве теория народонаселения предписывала посту­пать с незаконнорожденными детьми именно так? А если Марк намеренно сгущал краски, то - где тогда эти дети?

9.

Марк Глебов ехал в Синегорск. Октябрьские дожди и распутица грозили вот-вот отрезать от мира затерянный в предгорье маленький поселок, став­ший спасительным приютом для горстки беженцев. Не выберись Марк из леса сейчас, ему удалось бы сделать это только после того, как ляжет снег, а в городе его ждали неотложные дела. Во-первых, предстояло натурали­зовать двоих старших ребят, тех самых, что встречали вместе с Марком не прошенных гостей. Им нужно было выправить документы - такие, чтобы невозможно было подкопаться, потом устроить мальчишек на работу, а вес­ной отправить в армию. После года службы они получили бы настоящие удостоверения личности и ПДПК, смогли бы учиться, работать в государ­ственных структурах, а именно это было целью Марка и людей, которые на протяжении многих лет поддерживали беглого демполовца. Их конечной целью, как правильно предполагал покойный Грэг, было свержение дикта­туры Комиссии по народонаселению и Демографической полиции. Но это должно было быть тихое и бескровное свержение. В обществе, пронизан­ном, словно организм - кровеносной системой, большими и маленькими подразделениями Комиссии, агентурной сетью Демпола, создавать боль­шую подпольную организацию, борющуюся против режима, было не толь­ко бессмысленно, но и опасно. Подставлять под удар детей - никто не хотел брать на себя такую ответственность.

У Марка не было никаких политических амбиций. Все, что он хотел, - от­менить чудовищный закон о народонаселении. Государство все больше и больше скатывалось к Средневековью, к рабству, к плохо скрываемой тор­говле детьми. Все существо Марка протестовало против этого. Он знал, что не один в своей борьбе. С некоторыми «спасателями», как эти люди сами себя называли, был знаком, о других слышал, о третьих - лишь догадывал­ся. Всех их объединял некий центр, взявший на себя решение организаци­онных вопросов. Марк не знал, да и не стремился знать тех, кто входил в него, за исключением двух-трех человек, с которыми ему приходилось иметь дело. Слышал, правда, что в число посвященных входили весьма вли­ятельные люди, занимавшие немалые посты в городской и республикан­ской администрациях.

Марк хорошо помнил своего первого питомца. Его звали Павел. Он был сыном крупного чиновника, - именно поэтому родители рискнули произ­вести на свет еще одного малыша. Надеялись, что должность отца остано­вит Комиссию и Демпол. Не остановила. Марк пришел к ним накануне изъ­ятия ребенка, когда все документы уже были подписаны, и руководители Демпола ждали только сигнала из Центра по воспроизводству населения - именно там должны были принять роды. Марк помнил недоумение и не­доверие на лице отца, ужас, сковавший мать Павла, когда, явившись к ним в форме демполовца, он объяснил цель визита. «Почему я должен тебе ве­рить?» - проскрипел охрипший в мгновение чиновник. «У вас нет выбора, - покачал головой Марк, - либо вы мне верите и спасаете своего сына, либо через пару дней лишитесь его навсегда».

Чиновник недолго думал: «Собирай вещи!» - сказал он жене и пошел объяснять сыну причину его скорого отъезда. Марк увез Павла в деревню, спрятал его на заброшенной заимке. Жить там с мальчиком он не мог - служил в Демполе, поэтому пришлось нанять бабушку из местных, объяснив ей, что Павел - сын его знакомых, которому врачи предписали деревенский свежий воздух. Потом он стал привозить других ребятишек. Бабушке при­шлось открыться, но, к счастью, она, как и большинство сельских жителей, оказалась небольшой сторонницей Комиссии. Отец Павла помогал, чем мог, - деньгами, продуктами, вещами. Он же оказался одним из главных «поставщиков» детей. Но у каждого из них тоже были родители, которые не желали бросать свое чадо на произвол судьбы, и помогали, чем могли. Так формировалась их тайная организация.

Когда количество детей достигло десятка, стало ясно, что нужно пере­бираться в еще более дальние, глухие места. Так начались переезды. Марк вынужден был бросить свою работу в Демполе - просто сбежал, потому что уволиться на законных основаниях он мог только через двадцать пять лет службы.

Дети подрастали. Встал вопрос об их возвращения в мир, а, следова­тельно, возникла проблема с документами. Первый случай натурализации Марк тоже не мог забыть. У главного врача одной из синегорских клиник от порока сердца умерла дочь. Вместо того чтобы отправить ее в морг, врач оформил выписку и увез тело девочки домой. Через день ребенка тихо и не­заметно похоронили на одном из сельских кладбищ, а место в семье и в го­сударстве заняла воспитанница Марка, девочка примерно того же возраста. Врачу, правда, пришлось переехать в другой район города, чтобы соседи не заметили подмены. Так среди «спасателей» оказались медики.

Прошло несколько лет. Однажды в дверь дома, где жил Марк со своей «командой» постучали. Он открыл. На пороге стояла женщина, - с первого взгляда было видно, что она на последнем месяце беременности, за руку ее держал малыш лет пяти: «Мне сказали, что вы спасаете детей... Пожалуй­ста, примите нас. Я не могу позволить им отнять у меня сына». Это была Наташа, его нынешняя помощница и соратница. Но тогда Марк испугался. Если его нашла - безо всякой помощи и протекции - эта беременная жен­щина, что может помешать Демполу сделать то же самое? Он и без того не раз попадал в трудные ситуации: после побега из полиции Марк был объяв­лен в розыск как государственный преступник. Несколько раз в Синегорске сталкивался лицом к лицу с патрулями - с полицейскими, которые знали его не один год. Странно, но они его не задерживали. Расходились насторо­женно, разбегались, не оглядываясь. Но сколько можно испытывать судь­бу? Через день они снялись с насиженного места и ушли в леса, в Казацкие Избушки.

Марк любил Синегорск и одновременно ненавидел его. Любил потому, что здесь родился. Здесь был его дом, в котором жили родные ему люди. Он знал каждую улицу, каждый проулок, знал, что ждет его за любым поворо­том. И одновременно это был чужой, вражеский город, который отторг его, заставил бежать. Город, который в любой момент мог вспомнить о беглеце и вновь, как это уже однажды было, начать преследование.

Когда-то - пятьдесят лет назад - Синегорск был столицей нефтяного края. Деньги, конечно, не текли рекой в его бюджет, но кое-что город мог себе позволить. От того времени осталось несколько уродливо-помпезных зданий, где когда-то располагались банки и центральные офисы нефтяных и газодобывающих компаний. На городских окраинах начиналось большое строительство, но когда Северное Синегорье отделилось от Южного, и Синегорск стал играть роль короля без королевства, неоконченные новострой­ки бросили. Те, что успели завести под крышу, захватили «самостийщики» - городская беднота, десятилетиями ожидавшая этих квартир, и мигранты. Прочие растащили по кирпичикам почти до самого основания, а в крепких подвалах поселились бомжи. Периодически подвалы и дома вспыхивали, поскольку отапливались самодельными печками, а освещались свечами. Тогда газеты были полны ужасающих подробностей о сгоревших и задо­хнувшихся людях. Временами полиция устраивала рейды в эти кварталы, пытаясь навести относительный порядок, но все было безуспешно: одних выселяли, а другие тут же захватывали освободившуюся территорию. К тому же выселенные возвращались и предъявляли свои права на трущобы. И тогда начиналась тихая война, непременно заканчивавшаяся трупами, которые подбирали на улице не успевшие или не пожелавшие предотвра­тить бойню полицейские.

Город ветшал на глазах. Марк бывал здесь не часто - раз-два в полгода - и каждый раз наблюдал за тем, как оседают дома, словно древние старцы, осыпается штукатурка со зданий, десятилетиями не знавших ремонта, кое- где покрываются трещинами, словно лица стариков - морщинами, а иногда и рушатся кирпичные стены. Дороги были разбиты. Временами их латали, но по большей части даже на это в городском бюджете не хватало средств. Зимой жилые дома походили на хорошо укрепленные доты - практически из каждого окна, словно ствол пулемета, торчала железная труба. В городе регулярно рвались трубы теплотрасс, и тогда только самодельные буржуй­ки, которые стояли практически в каждой квартире, спасали горожан от холода.

Синегорск почему-то напоминал Марку Древний Рим. Наверное, он тоже вот так постепенно приходил в негодность. Но сумел же вновь подняться и обрести былую славу. Может, и для Синегорска не все потеряно?

Марк не был политиком. Он не смог бы объяснить, что происходит и по­чему так происходит. Бывая иногда за пределами Южного Синегорья, срав­нивал уровень жизни в своей стране с тем, что был в соседних республиках. И не находил ответа на вопрос: почему за пятьдесят лет самостоятельно­сти, пусть даже такой, к какой его принудили, Южное Синегорье не смогло найти выхода и встать на ноги? Почему они живут в десять, в двадцать раз беднее, чем жители Уральской республики, где тоже нет нефти и газа? И что сделать, чтобы изменить существующее положение вещей?



Марта и Стаси обедали. Маленькая кафешка неподалеку от Комитета была полупуста, так что они могли спокойно посидеть и поболтать, что редко слу­чалось в последнее время. У Стаси, несмотря на небольшое количество ума, было хорошее чувство такта. Она, безусловно, видела, что с подругой тво­рится что-то не ладное, и, разумеется, связывала это со смертью Грэга, но вопросов не задавала, выжидая, когда Марта будет в состоянии слушать ее и вразумительно разговаривать. Но между делом старалась то погладить Мар­ту по руке, то чмокнуть ее, прощаясь в конце рабочего дня, в щеку, то уго­стить чем-нибудь вкусным, что привозил Виктор из своих командировок по районам Синегорья. Марта была благодарна и за молчание, и за поддержку, но рассказывать о том, что с ней происходит, все-таки пока не могла.

В тот день долготерпение Стаси, наконец, должно было быть вознаграж­дено - обедать ее позвала именно Марта, а, значит, подруга решила поде­литься с ней наболевшим. На самом деле примерно так оно и было. Марта не могла больше скрывать свои проблемы с Артуром, а поговорить об этом могла только со Стаси. В подробности, касающиеся Грэга, она, конечно, ре­шила не вдаваться, ограничившись лишь рассказом о семейных трудностях.

- Ах, Марта, - качала кудрявой головой Стаси, слушая подругу, и фарфо­ровое ее личико затягивалось пеленой грусти, - вся беда в том, что ты его не любишь... И не хочешь любить. Почему так произошло - это уже совсем другой вопрос.

- Как же не люблю?! - пыталась возражать Марта. - Зачем же тогда я вы­шла за него замуж, родила дочь... Разве мы плохо жили все эти годы?

- Жить в любви и жить хорошо - это разные вещи, - печалила голубые глаза Стаси, - ты мирилась с ним, он устраивал тебя, может быть, неосоз­нанно, но наступил момент - и пришло прозрение. Хорошо, что сейчас, пока Адель еще маленькая.

- Ты хочешь сказать, - растерялась Марта, - что нам с Артуром нужно расстаться? Но ты же знаешь, по закону ребенок остается с тем из родите­лей, кто является страдающей стороной.

- Пф-ф-ф! - фыркнула Стаси. - Это Артур-то - страдающая сторона? Не забывай, у него нет постоянной работы уже несколько месяцев, а это весьма веский довод, чтобы Комиссия отказала ему в праве воспитывать ребенка.

- Суд?! - ужаснулась Марта. - Тяжба?! Нет- нет, это невозможно.

Она знала, ЧТО может сказать в суде Артур. Конечно, он скажет это толь­ко в том случае, если его вынудят... Но разве угроза быть лишенным пра­ва воспитывать собственную дочь - не основание для применения любых методов защиты, в том числе и безнравственных? Разве она сама не подала ему пример? 

- Ну, что ж, - подытожила Стаси, - в таком случае, принимай его таким, какой есть, терпи и живи, хотя бы ради Адели.

Марта пригорюнилась. Аппетит пропал, она лениво ковыряла вилкой картофельную котлету в сметанном соусе, разламывая ее на мелкие кусоч­ки. Она боялась повторения той безобразной сцены, которая произошла несколько дней назад. Ведь это ей Артур был безразличен, а не она ему. И он был ее мужем. И вправе был требовать исполнения супружеского долга, но именно об этом Марта и не могла думать без содрогания.

- М-м-м, кого я вчера видела, ты не поверишь! - Стаси доела котлету, ото­двинула тарелку и отпила из стакана молоко. - Того парня из леса... Марка!

- Марка? - действительно, не поверила Марта, настолько неправдоподоб­ными показались ей эти слова. - Ты ничего не путаешь?

- Ну-у-у... или кого-то очень на него похожего, - легкомысленно повер­тела рукой в воздухе Стаси. - Знаешь, наверное, это был не он. Марк ... Все- таки, согласись, лесная жизнь наложила на него отпечаток, какой-то он... деревенистый, что ли... А этот... костюмчик - индпошив, уж поверь мне. Осанка, походка...

- Стаси, - оборвала ее воспоминания Марта. Согнула указательный па­лец и слегка, но очень выразительно постучала себя по голове, намекая на умственные способности подруги, - а переодеться он не мог?

Стаси, соображая, долго смотрела на нее. На лице отражалась работа мысли. Наконец, решила:

- Нет, это был не он! Точно - не он...

- Тогда зачем, - склонилась к ней Марта, - ты мне об этом сказала?

- Просто так, - пожала плечами Стаси, - знакомый же, в конце концов. Тем более что из-за него такая заварушка началась...

10.

Черная легковушка с красными буквами на борту «ДП» медленно вполз­ла во двор. В октябре темнеет рано - никто не видел, как из машины вы­шел человек в форме Демпола, вошел в подъезд и поднялся на третий этаж. Марта и Артур еще не легли, но гостей, разумеется, так поздно не ждали. Негромкий стук испугал их. Артур почему-то на цыпочках подошел к две­ри, зачем-то оглянулся на Марту, которая испуганно прильнула к косяку, и глянул в дверной глазок. Увиденное заставило его сначала отпрянуть, а потом торопливо открыть засов замка.

Демполовец был один. Он вошел, закрыл за собой дверь, оглядел с ног до головы застывшего посреди маленькой прихожей Артура, хмыкнул и пере­вел взгляд на Марту.

- Госпожа Полянская?

Марта чуть заметно кивнула. «Вот и все! - подумала она. - Все-таки они меня нашли!». Представила себе, что сейчас этот человек войдет в комнату, возьмет из кроватки спящую Адель и заберет с собой. Навсегда. От страха у нее вспотели руки.

- Одевайтесь, - скомандовал демполовец, - вас ждут в управлении. Нена­долго. Если вы, конечно, не возражаете.

- Н-не возражаем, - запинаясь, ответил Артур, - м-м-мне тоже одевать­ся?

Демполовец кинул на него равнодушный взгляд.

- Я, по-моему, ясно выразился: госпожа Полянская. Пять минут на сборы...

И добавил уже мягче, обращаясь к Марте:

- Обратно вас привезут, не волнуйтесь.

Он так и стоял, как истукан, скрестив руки на груди, напротив Артура, замершего у стены, пока Марта одевалась. Когда она надела пальто и туфли, все так же молча распахнул дверь и предупредительно пропустил ее впе­ред. Они спускались по щербатым ступенькам, и Марта лихорадочно ду­мала том, какие вопросы ей могут задать, и что она может сказать, а о чем непременно нужно умолчать. Пистолет... Единственная улика против нее! Конечно, как она не подумала об этом раньше: пистолет! Она оставила его там, на ступеньках... Господи, как она была глупа!

У Марты ослабли ноги, она покачнулась и, наверное, упала бы, если бы демполовец не подхватил ее под локоть.

- Ну, что вы, - почему-то ласково сказал он, - не надо так волноваться. Все будет хорошо!

Марта взглянула на него сумасшедшими глазами. Ее сейчас арестуют, а он успокаивает! Не знает?! Может, и не знает... Адель! Адель! Девочка моя! Прости меня, прости... Она вышла из подъезда, шепча, как молитву, эти два слова: прости меня...

Демполовец открыл дверцу машины, снова поддержал под руку, помогая сесть на заднее сиденье. Там уже находился какой-то человек. Марта запах­нула пальто, стиснула воротник на горле, сжалась в комочек, стараясь не коснуться соседа ни коленкой, ни плечом. Ее конвоир сел за руль, обернулся и не то спросил у своих пассажиров, не то сообщил: ну, поехали... Машина так же не торопливо выехала со двора, и тут произошло нечто неожидан­ное. Мужчина, который до этого не произнес ни звука, вдруг взял Марту за локоть и потянул к себе:

- Марта...

- Что?.. - испуганно отшатнулась она. - Что вам нужно?!

- Не бойся, это я... - он приблизил к ней лицо, и Марта, ещё не понимая, чего он хочет, вдруг узнала в нем своего лесного друга из Казацких Избу­шек...

- Марк?! Марк...

И, не в силах сдержать чувства, неожиданно начала бить его ладонью по плечу, по руке, по груди, а он, смеясь, то отстранялся, то вновь наклонялся к ней, пока, наконец, не поймал ее руки, не притянул Марту к себе, и не стис­нул так, что она задохнулась, уткнувшись лицом ему в грудь.

- Как ты мог?.. Ты напугал меня... Как ты напугал меня!..

Он не слушал и не отвечал. Просто нашел ее губы и заставил замолчать. Марта касалась пальцами его чисто выбритых щек, гладила виски, коротко стриженый затылок, целовала его сухие, обветренные губы и не могла по­верить своему счастью.

- Э-э-э, - обернулся к ним водитель, - ребята, остыньте, у вас еще будет время...

- Смотри на дорогу, Тони, - засмеялся Марк, - и не подглядывай!

Обеими руками он обнимал прильнувшую к нему Марту, касался ще­кой ее волос, вдыхал их запах. Странное дело! Они были знакомы лишь несколько часов, не виделись больше месяца, а встретились - как родные люди после долгой разлуки. В тот момент, когда Марта выплеснула на него свой страх и отчаянье, он понял, что не безразличен ей, что она не забыла его, что она - как ему хотелось в это верить! - думала о нем и ждала. И на­пряжение, в котором он находился все это время, сразу отпустило.

Легковушка, покрутившись по темному городу - в десять вечера в Си- негорске выключали уличное освещение, экономя электроэнергию, оста­новилась у высокой кирпичной одноподъездной «свечки», - таких много строили в последние годы существования Великой Империи. Дом уже спал, - светилось лишь несколько окон. Демполовец обернулся к своим пассажи­рам, протянул Марку ключи:

- У вас два с половиной часа. В двенадцать я сменяюсь, так что минут без пятнадцати буду. Удачи!

Они поднялись в лифте на седьмой этаж. Марк открыл дверь, и они вош­ли в крохотную квартирку с маленькой прихожей, маленькой кухонькой и маленькой, скромной, По-холостяцки обставленной комнаткой: стол, стул, диван, двухстворчатый плательный шкаф, в углу, на тумбе, телевизор и ви­деомагнитофон - ничего лишнего.

- Так живут люди из Демпола? - Марта прошла по комнате, огляделась. Ни на столе, ни на стенах не было ни одной фотографии, как будто здесь жил человек без прошлого. Не было книг, милых безделушек, свидетель­ствующих о дружеских и сердечных привязанностях.

- Только такие, как я и Тони, - те, кого изъяли. Ни семьи, ни детей... Пока не истечет срок контракта - двадцать пять лет. Почти пожизненно.

- В последнее время, - задумчиво произнесла Марта, - я часто задаю себе вопрос: за что они так поступают с нами? С тобой, со мной, с твоим дру­гом.. . Со всеми... В чем мы виноваты? В том, что просто хотим жить и быть счастливыми? Скажи мне, Марк?

- Марта, - он подошел к ней, помог снять пальто, бросил его на диван, положил ей на плечи руки, - я не хочу говорить и думать о политике, когда ты рядом со мной. Я слишком долго ждал этой встречи, и у нас слишком мало времени...

- Ты уже уезжаешь? - вскинула голову Марта.

- Нет, - засмеялся он, - ты уезжаешь... через два часа... У нас чертовски мало времени, чтобы тратить его на разговоры.

- А... а ты хочешь предложить что-то более интересное?

- Думаю, да. Если ты мне разрешишь...

Эти слова Марк уже не говорил, - шептал с придыханием прямо в ухо ...

«Я сошла с ума! - думала Марта. - Что я делаю?.. Определенно - я сошла сума... Но какое же это приятное сумасшествие...».

Он слился с ней, она слилась с ним. Они стали единым целым, словно сиамские близнецы, и каждая попытка оторваться друг от друга вызывала боль - Марта цеплялась за его плечи, как кошка, со стоном льнула к его груди.

- Я люблю тебя! - говорила она ему.

- Повтори! - требовал он.

_-Я_..._ люб-лю те-бя... - слова не попадали в такт движения их тел, и тогда она обхватывала руками его шею, притягивала к себе и исступленно шепта­ла в ухо, - люб-лю... люб-лю...

А потом лежала в полном изнеможении, и слезы безостановочно текли по ее лицу.

- Ну, что ты, что ты... - Марк вытирал их ладонью, сухими мозолями царапая ей щеки. - Все хорошо! Все хорошо?

- Да... да... - кивала она, - мне еще никогда не было так хорошо.

У нее была тонкая белая кожа, сквозь которую просвечивали голубые ру­чейки вен, крепкое тело с уже округлившимися, не девичьими формами, мягкий, чуть выпуклый живот... Марк рассматривал ее так, как будто ни­когда до сих пор не видел женского тела, - сравнивал ее, настоящую, с той, что снилась ему по ночам, и признавал, что реальность лучше снов.

- О чем ты думаешь?

- Конечно, о тебе...- Марта провела рукой по его коротко подстрижен­ным волосам, - о чем же еще? А еще о том, что мне, наверное, должно быть стыдно за свое поведение, но на самом деле - нисколечко! Ни чуть-чуть! Это плохо?

- Ты сейчас о муже? - Марк приподнялся на локте, заглянул Марте в гла­за. - Знаешь, я сходил с ума, представляя тебя ... с ним... Нет, я, конечно, понимаю, что из нас двоих лишь он имеет право, и все же... Никогда не думал, что могу так ревновать!

- Если ты о постели, - усмехнулась Марта, - то можешь быть совершенно спокоен: твоя ревность абсолютно беспочвенна.

- Правда? - усомнился в ее словах Марк.

- А зачем мне тебя обманывать? Но я не могу уйти от мужа...

- Ты его любишь? - не выдержал он.

- Наверное, уже нет... Но он хороший... Просто невезучий. И он - отец моей дочери. Ты же понимаешь...

Он понимал. Если Марта уйдет от мужа, Комиссия может оставить девоч­ку Артуру. При этом виновнице развода не будет позволено стать матерью второй раз. Разве имел он право требовать от нее такой жертвы?

Марк опрокинулся на спину, закрыл руками лицо. Все происходящее ка­залось ему сном: вот сейчас откроет глаза и ничего - пустота, одиночество, тоска... Так и будет. Пусть не в эту минуту - завтра, и послезавтра, и мно­го-много дней спустя. Но, просыпаясь по утрам, она не ему будет говорить «Доброе утро!», не ему будет наливать кофе и целовать в щеку, прощаясь до вечера. У них нет будущего. У них есть лишь несколько ночей. О чем он ду­мал все эти недели?! Какие надежды лелеял?! Глупец! Нет, не так... Эгоист! У него свой путь, и он не должен впутывать Марту в свои дела. Это слишком опасно для нее. Да и для него тоже.

- Мы никогда не сможем быть вместе...

- Пусть так... - помолчав, согласилась Марта. - Я все равно не смогу сде­лать для тебя больше, чем уже сделала...

- О чем ты? - не понял Марк.

- Не важно... Правда, не важно...

Тони приехал, как и обещал, без четверти двенадцать. Никем незаме­ченные, его ночные гости спустились по темной лестнице, сели в машину. Обратный путь, показалось Марте, был вдвое короче. Хотя, может быть, ей это только показалось. Машина с погашенными фарами так же медлен­но, как и два часа назад въехала во двор и остановилась. Еще минуту все трое молчали.

- Прощайтесь, - напряженно произнес Тони, - время...

Марк притянул к себе Марту, прикоснулся к ее губам.

- Я позвоню тебе... Слышишь? Позвоню...

- Да, - кивнула Марта, - конечно...

И выскользнула из машины. Мужчины молча смотрели, как она шла к дому. Вот открыла дверь, вот скрылась в черноте подъезда.

- Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, - вздохнул Тони.

- Боюсь, что нет, - печально отозвался Марк.

Марта поднималась к себе на третий этаж и плакала. Впрочем, это нельзя назвать плачем. Слезы текли по лицу безостановочно, сами по себе, против ее воли и желания. Она даже не вытирала их, как будто бороться с этим без­удержным потоком было бесполезно.

Артур открыл дверь, едва она остановилась на лестничной площадке. Впустил ее в квартиру, зачем-то выглянул за дверь и, только убедившись, что там больше никого нет, закрыл ее на замок. 

- Как ты? - заботливо спросил он жену.

Он был встревожен - Марту это тронула. Наверное, торчал у окна и, уви­дев машину, побежал встречать ее.

- Все хорошо... - успокоила она его, - ничего страшного...

- А плачешь почему? Они грубо обращались с тобой?

- Нет- нет, - Марта поспешно вытерла слезы, - просто... нервы...

Она сняла туфли, пальто, прошла в спальню. Артур следовал за ней.

- Что они хотели от тебя?

- Все то же... Задавали вопросы...

- Бред! - возмутился Артур. - Почему ночью? Им дня мало? Это возмутительно!

Как маятник, он мотался взад-вперед по комнате.

- У них что-нибудь есть? Какие-нибудь улики? Почему именно тебя по­тащили?

- Артур, пожалуйста, - Марта, не обращая на мужа внимания, расправи­ла постель, сняла с себя все, оставшись лишь в трусиках, влезла в ночную сорочку, - у меня нет сил... Все, что я хочу, это лечь спать. У них ничего нет. Просто задавали разные вопросы: кто звонил, кто приходил, что говорил... Я умираю от усталости! Завтра, все обсудим завтра...

Легла, не слушая ворчание мужа, завернулась, словно в кокон, в свое оде­яло и закрыла глаза.

11.

У города было имя. И это имя было Страх. Липкий, противный, вызы­вающий озноб и депрессию, он цеплялся серыми клочьями туч за кривые сучья тополей, давно не знавших садовничьих ножниц, оседал зябкой мо­росью на крышах и тротуарах, заставлял людей поднимать воротники и прятаться под зонты. Страх стучал по ночам в двери квартир, врывался в спящие дома, поднимая с постелей перепуганных детей, превращая муж­чин в импотентов, а женщин - в холодных равнодушных самок, для кото­рых само слово «любовь» стало равносильно слову «ужас». Страх, одетый в черную форму Демпола, молчаливым, бездушным патрулем день и ночь проходил по улицам Синегорска. И каждое утро проснувшийся город узна­вал об очередной ликвидации очередной угрозы национальной безопасно­сти - еще одной облаве, еще одной партии изъятых незаконнорожденных детей и арестованных взрослых.

В маленькой комнатке Тони собралась разношерстная компания. Поми­мо хозяина квартиры и Марка, здесь были двое молодых людей в форме Демпола, благообразный седой мужчина в костюме и при галстуке, пара интеллигентного вида мужчин средних лет и одна женщина бальзаковского возраста - худая, нервная, с короткой черной стрижкой, одетая в джинсы и клетчатую фланелевую рубашку, похожая то ли на журналистку, то ли на революционерку. Собравшиеся явно кого-то ждали. Общий разговор то вспыхивал, то угасал. Тони на правах хозяина накрывал на стол, ему по­могала «революционерка». Демполовцы о чем-то оживленно беседовали, стоя у окна. Старик читал газету, а двое мужчин сосредоточенно играли в шахматы.

Марк лежал на диване, закрыв глаза и скрестив руки на груди. Он на­ходился в каком-то промежуточном состоянии между сном и явью, ког­да человек все слышит и даже может время от времени вставить слово в разговор, но при этом не способен открыть глаза и подняться. Мысли его перескакивали с одной на другую, переплетались между собой, образуя причудливые ассоциативные цепочки. Он думал о своей большой семье, оставшейся в лесу. Мальчишки собирались за клюквой на болота. Он от­говаривал их, призывая дождаться первых заморозков, но им не терпелось заняться чем-то более интересным, чем домашнее хозяйство.

«По такой-то погоде, - с тревогой думал Марк, - промокнут насквозь, надо бы запасти побольше лекарств, чтобы потом, зимой, когда лес занесет снегом и он станет непроходимым, не пришлось протаптывать тропы до ближайшей деревни, рискуя обнаружить себя».

Дети есть дети - болели они часто. В основном, конечно, простудами, но в памяти Марка до сих пор занозой сидели воспоминания о двух смертях. Первым умер новорожденный малыш, - он родился в Казацких Избушках. Спустя несколько дней после родов мальчик вдруг стал синеть и задыхать­ся. Врач, которого притащил из Бухарово Марк, только развел руками: по­рок сердца, нужна срочная операция. Марк предлагал убитой горем матери вернуться в город и обратиться в клинику, хотя это было равносильно са­моубийству. Ребенок без документов - кто бы стал его оперировать! А мать тут же оказалась бы в Демполе. И кто знает, смогла бы она устоять и не рас­крыть тайну детского приюта в синегорских лесах.

Ребенок умирал несколько месяцев. Его могилка стала первой на малень­ком лесном кладбище. Женщина забрала старшего сына и вернулась в го­род - теперь ей нечего было бояться. Марк до сих пор навещал их, бывая в Синегорске.

Вторым был двенадцатилетний мальчик с приступом аппендицита. Марк нес его до районной больницы на руках - двенадцать километров! И все равно опоздал. Мальчик умер на операционном столе. Обратно его при­везли на телеге. Сами сколотили гроб, сами вырыли могилу... Это было несколько лет назад, но Марк до сих пор с содроганием вспоминал, как плакали дети - им, самим лишенным права на жизнь, эта потеря все равно казалась несправедливой.

Каждый раз, когда кто-то из ребятишек вдруг занемогал, Марку мерещи­лось самое страшное. Он не отходил от постелей больных детей, сам поил их отварами и настоями лесных трав. Мог среди ночи сорваться и умчаться в Бухарово за врачом - единственным человеком в округе, знавшим дорогу в Казацкие Избушки. Тот даже не сопротивлялся: молча поднимался с по­стели и следовал за «сумасшедшей нянькой», как он, смеясь, называл Мар­ка. Потом стало легче, - одна из женщин, пришедшая в их большую семью, оказалась медсестрой. Дети по-прежнему болели, но теперь рядом находил­ся профессионал, и Марк уже не так беспокоился.

- Вот сволочи! - громко произнес кто-то над его ухом, оборвав плавное течение мыслей. - Вчера опять разгромили поселение мигрантов в Красном Логу. Изъято двенадцать детей, родители арестованы и в ближайшее время будут депортированы. Непонятно одно: зачем же они отнимают детей, если родителей все равно собираются высылать. Ну и высылали бы всех вместе...

- Вы так говорите, - насмешливо ответил ему молодой голос, - как будто не знаете, что в Демполе существует месячный план по изъятию. Конец года - подгоняют недостачу. Мигранты - главный источник. Они нескончаемы. Их выселяют, а они снова едут. У них детей отнимают, а они снова рожают...

- Мы должны положить этому конец! - горячо и напористо заговорила женщина. - Наш женский комитет сейчас разрабатывает обращение к пра­вительству. ..

- Эмма, - мягко перебил ее первый голос, - ну, не будьте же так наивны! Ваш женский комитет разгонят в тот же день, как вы заявите о своем су­ществовании. Вы собираетесь обращаться к людям, которые во что бы то ни стало стремятся сохранить существующее положение вещей! Это же аб­сурд...

Дальше Марк уже не слушал. Он вспомнил о Марте. Марта... Желание видеть ее, слышать, знать, что она рядом, стало навязчивым. Он понимал, что ни к чему хорошему их связь не приведет - ни его, ни ее, но все же по­гружался глубже и глубже в свои чувства. Около восьми часов утра он уже был возле ее дома. Видел, как всей семьей они вышли из дома, как Артур по­прощался с дочкой, взяв ее на руки и поцеловав в щеку. Видел напряженное лицо Марты, когда она о чем-то говорила с мужем, прежде чем разойтись с ним в разные стороны. Не рискнув подойти, Марк сопровождал Марту с девочкой до детского сада, а потом шел вслед за ней до Комитета. Видел, как она встретилась со Стаси, - женщины обнялись и скрылись за тяжелыми дверями. Марк подождал несколько минут, а потом достал из кармана мо­бильный телефон - редкую для Синегорья и весьма дорогую игрушку. Он так надеялся, что трубку возьмет Марта, что, услышав чужой голос, даже растерялся.

- Алло! - настойчиво взывали на том конце провода.

- Могу я услышать госпожу Полянскую... - наконец выдавил из себя Марк.

- Марта, это тебя... - сказали в трубке.

И через секунду он услышал: 

- Але...

- Марта?!

- Да... - она не узнала его.

- Я люблю тебя...

- Что? - Марте показалось, что она ослышалась, настолько неожиданны­ми были эти слова.

- Я люблю тебя... - и заторопился, - я знаю, ты не можешь говорить... Скажи мне только: да?

- Да! - засмеялась Марта. - Да, да, да!

Марк был счастлив. Ему казалось, что никогда в жизни, даже вчера вече­ром он не был так счастлив. Он шел по улице и улыбался хмурым прохо­жим. Они шарахались от него, смотрели с недоумением, и лишь некоторые несмело улыбались в ответ сумасшедшему человеку, который способен ра­доваться сегодняшнему дню, как бы он не был сер и уныл...

- Я считаю, что это провокация! - вырвал его из сладкой дремы резкий голос Эммы. - Тоцкого убили для того, чтобы иметь возможность развя­зать репрессии! Вся история свидетельствует: власть никогда не останавли­валась перед тем, чтобы принести в жертву несколько своих сторонников только для того, чтобы затем иметь возможность уничтожить десятки и сотни противников. А Тоцкого выбрали именно потому, что его имя - сим­вол власти. Они убили его, и не могли сделать больше для того, чтобы в очередной раз поставить страну на колени.

«Не могли сделать больше... - зашевелилось в голове Марка какое-то смутное воспоминание, - не могли сделать больше... Кто это сказал? Мар­та! Она сказала: «Я не могу сделать для тебя больше того, что уже сделала!» А что она сделала для меня? Что?! Убила Грэга Тоцкого?!»

От этой жуткой, внезапно пришедшей в его голову догадки Марк оконча­тельно проснулся. Открыл глаза и резко сел на диване. Спорщики поверну­лись в его сторону.

- Разбудили? - засмеялся Тони. - По ночам надо спать...

- Когда убили сына профессора Тоцкого? - не дал ему договорить Марк. - Когда это было?

- Да уже больше месяца назад...

- Число! Скажите мне число!

Его напряженное лицо вселило в них непонятную тревогу.

- Кажется, - неуверенно сказал один из демполовцев, - это было пятого, да, пятого сентября. А что?

- Пятого... - Марк с силой потер, словно размял, лицо, - а я видел его четвертого.

- Видел кого? - поинтересовался Тони. - Ты о чем?

- Грэга... Он был в Казацких Избушках накануне своей смерти... И, ка­жется, я даже знаю, кто его убил... 

- Что?! - похоже, этот вопрос вырвался одновременно у всех.

Седой мужчина поднялся со стула, подошел ближе и сел на диван рядом с Марком.

- Как Тоцкий мог оказаться в Казацких Избушках? - голос его звучал од­новременно ласково и угрожающе.

- Он приехал с экспедицией... С ним был учитель из Бухарово и две жен­щины из Комитета по сохранению исторического наследия... Они провели у нас целый день.

- И ты их пустил? - удивленно переспросил Тони.

- А что, я должен был убить их и закопать в ближайшем овраге?! Я же не знал, что один из них - сын профессора Тоцкого! Конечно, пустил! Даже обедом накормил. Ребятишки собрали им целый мешок разных экспона­тов...

- Что было дальше? - поторопил его Седой.

- Ничего, - пожал плечами Марк, - они дали слово, что будут молчать. Мне и в голову не пришло связать смерть Грэга с его пребыванием у нас. Хотя... Постойте!

Рассказ Марка заинтересовал всю компанию. Они столпились возле него, ожидая продолжения.

- Постойте! Учитель... Мне потом сказали, что он покончил с собой сра­зу после возвращения из этой поездки. Повесился... Я еще подумал: по­чему? У него не было повода сводить счеты с жизнью. А теперь, кажется, понимаю... Его вынудили! Скорее всего, хотели, чтобы он донес в Демпол, а старик не мог пойти против совести. Вот и выбрал петлю... Черт! - Марк хлопнул себя по коленке, - как я сразу об этом не подумал!

- Подожди с учителем, - придержал его руку Седой, - давай о Грэге. Ты сказал, что, кажется, знаешь, кто убил его. И кто же?

Марк посмотрел на Тони. Тот, похоже, уже все понял. Кому, как ни ему было знать, что, точнее, кто связывает Марка с Комитетом по сохранению исторического наследия.

- Кто - пока не скажу... Надо уточнить. А вот за что... Мне кажется, Грэг шел в Демпол, чтобы донести на нас. И убил его человек, который поклялся молчать и ни за что на свете не нарушил бы эту клятву. А значит, виноват в этом преступлении я. И только я!

Седой сидел несколько минут молча, и никто не пытался нарушить это молчание.

- Марк, ты понимаешь, что ты наделал?! Я не говорю о том, что ты чуть было не погубил дело всей своей жизни... Но ты еще и спровоцировал со­циальный конфликт! Пусть невольно, да, но ты это сделал! Как ты мог не просчитать последствия своего шага, Марк! Как ты мог допустить такой просчет?! Расслабился?! Устал?! Значит, тебе надо выходить из игры! Ты рискуешь не только собой - детьми! Нашим будущим! Благодаря твоей оплошности страна вот уже полтора месяца живет в постоянном страхе ...

- Вы не понимаете! - вдруг высоким от напряжения голоса прервала его монолог Эмма. - Вы не понимаете! Мы живем в страхе пятьдесят лет! Это должно было случиться рано или поздно! Если бы не смерть Тоцкого, они бы нашли другой повод. Зато теперь и мы можем активизироваться, выйти на улицы, призвать к гражданскому неповиновению, обратиться к нации...

- Революция? - возмутился Седой. - Насилие? Погромы, кровь, граждан­ская война? Разве это наша цель? Наша цель - дети!

- Дети - не самоцель, - вмешался один из мужчин, - Эмма права: когда- нибудь это должно было случиться. Марк оплошал, но его ошибка никак не связана с усилением репрессий. Пора заявить о нашем движении во весь голос. Пора дать обществу понять, что есть люди, которые не согласны с нынешней политикой, и заставить правительство прислушаться к нам.

- Политика... - поморщился Седой, - опять политика! Мы должны ду­мать о детях!

- Мы должны поменять власть, - не согласился с ним Марк, - чтобы не думать о том, где прятать детей и как потом вернуть их в общество! Мы должны поменять власть, чтобы женщины не боялись рожать, чтобы на­ших детей не продавали, как дорогой товар, за границу. Пока мы не сделаем этого, ничего не изменится!

- Выйдите на улицу, - не сдавался Седой, - и через час от вас ничего не останется. Демпол не даст вам дойти даже до центральной площади!

- Демпол в большинстве своем встанет на нашу сторону, - подал го­лос Тони. - Вы забыли, кто мы? Если и есть в этой стране люди, готовые свернуть голову Тоцкому и его клике, так это мы, изъятые... Мы молчим до поры до времени, выполняем распоряжения Комиссии по народонасе­лению, помогаем поддерживать порядок, но внутри давно уже зреет недо­вольство. Разве иначе мог бы тот же Марк так спокойно чувствовать себя в городе? Разве мы, - он кивнул на двух своих соратников, - да и не только мы, находились бы среди вас?

- Не будет никакой гражданской войны, - поддержал спорщиков второй мужчина, - это все блеф. Кто пойдет воевать за Комиссию? Люди сыты по горло, если можно быть сытым в нашей полуголодной стране. Другое дело, что мы пока к организованному выступлению не готовы, и опасность ны­нешней ситуации именно в этом: нас могут выловить по одиночке. Но я бы тоже не стал обвинять во всем происходящем Марка. Он ошибся в одном: поверил человеку, которому нельзя было верить. Но на любой минус есть плюс: спас-то его тот, кому верить можно!

Наверное, они бы еще долго спорили, если бы не пришел человек, которо­го ждали. У него была немецкая фамилия - Трауберг. Он гордился тем, что предки его прибыли в Россию аж в конце 18 века - по призыву Екатерины Великой, вел свою родословную от какого-то немецкого барона, прапрадеды его были сосланы в Синегорье, когда началась Вторая мировая война, да так и осели в этих суровых краях. Он и внешне походил на арийца - голу­боглазый, светловолосый, у него даже ресницы были белесые, словно у аль­биноса. Высокий, широкий в плечах - о таких говорят: шкаф, с громким на­чальственным голосом, Трауберг заполнил собой маленькую квартирку, где и без него было много народу. Поздоровался со всеми, с Марком - за руку.

- Рад тебя видеть! Что грустный?

- А... - махнул рукой Марк.

- Друзья, мое опоздание не случайно, - сегодня утром состоялось внеоче­редное, чрезвычайное заседание Президентского совета...

Он скинул куртку прямо на диван, с трудом втиснулся между столом и стенкой.

- О, бутербродики...

Гость так искренне обрадовался, что все присутствующие заулыбались и заспешили занять места за столом. Веселье, впрочем, скоро сменилось на­пряженным вниманием.

- Должен сообщить вам, что сегодня ночью произошло трагическое со­бытие: во время операции Демпола по изъятию детей в деревне Стешево мужчины взялись за оружие. Началась перестрелка. Трое местных жителей и два демполовца погибли, - он обвел взглядом сидящих за столом людей.

- Ситуация накалилась до предела. Северное Синегорье выступило с осуж­дением бойни в Стешево и призвало правительство Юга пересмотреть свою политику. Кроме того, Северное Синегорье заявило об одностороннем от­крытии своих границ для женщин с детьми. В их письме говорится о старе­нии населения Севера, демографическом кризисе и готовности принять все меры для стимулирования рождаемости и роста населения, в том числе за счет переселенцев с Юга...

- Дождались... - выдохнула Эмма, и непонятно было, что она имела в виду, - осуждение ли собственного государства, радость ли по поводу за­явления соседей.

- Разумеется, - продолжил Трауберг, - Президентский Совет ответил, что мы - суверенное государство, и не потерпим вмешательства в свои дела, но Комиссии и Демполу рекомендовали умерить пыл и уж во всяком случае, не проводить демонстративных акций. Что касается переселенцев, то Совет заявил, что мы своими детьми не торгуем, и ни один ребенок, ни одна бере­менная женщина не пересекут границу Южного Синегорья без серьезных на то оснований.

- То есть, они открывают границу, а мы ее закрываем? - уточнил Тони.

- По сути дела, так, - кивнул гость. - Это первое, о чем я хотел вам расска­зать, поскольку именно заседание Совета стало причиной моего опоздания.

- Что ж, - произнес Седой, - вот вам и завершение нашего спора. Акции прекратятся, народ утихнет, и все войдет в свою колею. 

- Вот уж нет! - с жаром возразила ему Эмма. - Это подтверждение того, что люди готовы сопротивляться. И мы должны воспользоваться ситуаци­ей.

- Не знаю, о чем вы спорили, - вмешался Трауберг, - но ясно одно: пра­вительство не собирается отказываться от теории народонаселения. Наша задача - как можно быстрее поставить в известность тех, кто захочет уехать ради спасения своих детей, о том, что на Севере готовы их принять.

- Придется позаботиться о пограничных переходах, - нарушил молчание один из мужчин.

- Нужно создать специальную группу, - поддержал его второй, - которая займется, при необходимости, разумеется, переброской людей на Север.

- Вот вы этим и займитесь, - согласился с ними Трауберг, - опыт у вас есть. Разбрасываться не нужно, - два-три «окна», не больше. Причем, одно действующее, другое - в резерве. Так надежнее. Теперь следующий вопрос.

Он повернулся к Марку и Тони.

- В детском приемнике скопилось большое количество изъятых детей. В ближайшее время будет решаться их участь. Насколько мне известно, зна­чительную партию планируют отправить в Америку по договору с агент­ством по усыновлению, еще несколько человек - в Европу. Остальных - в разные стороны: кого - в Уральск, кого - на Север. Я предлагаю провести акцию и этих детей... - он сделал многозначительный жест рукой. - Марк, сколько ты сможешь принять?

- На сегодняшний день - ни одного, - покачал тот головой, - осень, дож­ди, а у нас там солончаки, непроходимые места. Я сам в Синегорске до пер­вого снега.

- Ч-черт! - вырвалось у Трауберга. - У меня на тебя надежда была...

- Если есть возможность спрятать их хотя бы недели на две, то человек пять я возьму.

- А десять?

- Десять? - задумался Марк. - Смотря, какого возраста. Малышей - вряд ли, своих полно. Тех, кто постарше, куда ни шло.

- Надо поработать с родителями, - добавил Тони, - пусть подумают, куда можно пристроить ребятишек до первого снега. Кого-то попытаемся уже сейчас переправить на Север. У кого-то, может, в Уральске есть родня, - пока зима не началась, можем их перевести на ту сторону. Нужно подумать.

- Подумайте, ребята, подумайте, очень вас прошу. Только недолго. Сами понимаете, в детприемнике их долго держать не будут. Там почти пятьдесят человек.

- Ничего себе! - присвистнул Тони.

- Такое количество детей никто не примет, - покачал головой Марк, - и потом, как вы предполагаете вывести их из детприемника? Похитить, что ли? Это же невозможно! 

- Невозможно для кого? - прищурился Трауберг. - Для вас? Никогда не поверю! В общем, мое дело - донести информацию, ваше - принять ее к сведению. Справитесь - полсотни детей останутся со своими родителями, нет... Ну, что ж, - развел он руками, - кто вас осудит?



Зима наступила в первую неделю ноября. Наступила как-то внезапно. На­кануне еще висел над городом нудный холодный дождь, а ночью вдруг за­выл забытый за лето метельный ветер, посыпала с неба холодная крупка, к утру лужи затянуло еще тонким, но уже не нарошечным льдом, а газоны и тротуары побелели, словно кто-то рассыпал мешок с известкой. В то, что к обеду может потеплеть, почему-то не верилось. Марта со вздохом достала из дальнего угла шкафа теплую куртку на двойном синтепоне для себя и пу­ховый комбинезон для Адели, вытащила зимние сапоги, набитые старыми газетами. Ада прыгала от восторга и без умолку говорила о том, какие горки построят во дворе детского сада, а еще о том, что непременно нужно до­стать с антресолей коробку с пластмассовой елкой, распаковать новогодние игрушки и не забыть про деда Мороза, завернутого в платок и спрятанного где-то в кладовке.

Марта одевала дочь, слушая в пол-уха ее милую болтовню, машинально что-то говорила в ответ, а думала о своем. Вот уже неделю от Марка не было вестей. Пережить эти несколько дней оказалось тяжелее, чем те два месяца, когда она вообще ничего о нем не знала. Марта ждала звонка, но с каждым днем надежда услышать Марка, а тем более увидеть его, таяла. Неожидан­ное наступление холодов и вовсе делало ее призрачной. Марта знала, что с первым снегом ее друг должен вернуться в свою «тайную обитель», как она про себя прозвала убежище отверженных. И все-таки продолжала надеять­ся. Он не мог уехать, не попрощавшись.

До детского сада Марта и Адель почти бежали. Дул такой сильный ветер, что, казалось, остановись они хоть на мгновенье, - их непременно унесет куда-нибудь в неведомые страны, как Элли из Арканзаса, про которую со­всем недавно читала дочке Марта. Сдав девочку с рук на руки воспитатель­нице, таким же быстрым шагом она шла обратно. То, что ее преследуют, Марта не заметила - почувствовала. Раньше она и представить не могла, что можно чувствовать спиной, но это, действительно, было так.

Марта еще ускорила шаг, почти побежала, но преследователь не отставал. Женщина боялась оглянуться, лишь слегка поворачивала голову и пыталась краем глаза разглядеть: кто там, за ее спиной? Какую угрозу представляет этот человек? Как назло, дорога была пустынна. Несколько прохожих шли по противоположной стороне улицы, но они ничем не смогли бы помочь. Даже не заметили бы. Людям вообще не свойственно замечать, что проис­ходит у них на глазах. В этом Марта уже смогла убедиться на собственном опыте. 

- Да не бегите же вы! - с досадой в голосе окликнул ее преследователь, - Подождите!

От неожиданности она споткнулась и замедлила шаг. Нескольких секунд было достаточно, чтобы мужчина нагнал ее и почти поравнялся с ней, оста­ваясь немного позади, так, чтобы Марта не могла увидеть его лица.

- Не оборачивайтесь и слушайте! - тон был повелительный. - Впереди - арка, за ней - проходной двор. Знаете это место?

Марта кивнула. Еще бы не знать! Именно в этом дворе она разговаривала с женщиной, ругавшей Комиссию и Демпол.

- Сейчас поворачивайте, проходите вглубь двора. Не останавливайтесь, не оглядывайтесь. Идите, пока вас не окликнут. И ничего не бойтесь.

Марта не боялась. Она уже поняла, кто ждет ее в этом проходном дворе. Она повернула в арку, прошла мимо сурово нависшего над колодцем двора серым зданием, построенным еще в конце прошлого века, - от него откалы­вались куски штукатурки, обнажая красные кирпичи. Они горели на гряз­ных стенах, словно открытые раны. В какой-то момент замешкалась, огля­девшись по сторонам, и, никого не увидев, пошла дальше. Она уже прошла почти весь двор, когда заметила одинокую фигуру, прижавшуюся к стене в тени козырька подъезда, и без раздумий повернула туда.

Это, действительно, был Марк. Он шагнул навстречу, схватил ее в охап­ку, приподнял над землей. У него были холодные щеки, но такие теплые и такие неожиданно мягкие губы, что Марта несколько минут не могла ото­рваться от них.

- Где ты был, Марк, где ты был?! Ты забыл обо мне? Совсем забыл?!

Она тормошила его, заглядывая ему в глаза, снова и снова целуя его рас­красневшиеся на утреннем морозце щеки.

Марк прятал замерзший нос где-то между ее ухом и воротником куртки, пытаясь поцеловать Марту в шею, но у него это плохо получалось, потому что она уворачивалась. Наконец они просто замерли, обнявшись, покачива­ясь, словно от ветра, хотя здесь, в закрытом со всех сторон дворе у него не было возможности разгуляться.

- Я соскучился по тебе, - бормотал Марк, - веришь?

- Нет, нет, не верю... Даже не позвонил... ни разу... - с обидой выговари­вала ему Марта, - я ждала, я так ждала...

- Не мог... Если бы мог... Но дня не было, чтобы я о тебе не думал! А ты?

- У тебя хватает совести задавать мне такие вопросы?!

Марта даже отпрянула. Марк засмеялся, притянул ее обратно, прижал к себе.

- Не буду, не буду больше спрашивать! И так все знаю!

И снова они стояли молча, не в силах оторваться друг от друга.

- Марта, у меня мало времени, - наконец, оторвал ее от себя Марк и за­глянул ей в глаза, - мне придется уехать... 

«Ну, вот и все, - подумала Марта. Сердце у нее провалилось куда-то вниз, заныло, заболело. Захотелось плакать, на глаза набежали слезы. - А чего ты, собственно, ждала? Что он останется? Еще утром хотела только одного, - попрощаться. Вот и прощайся...»

- Ну, чего ты? - ласково потеребил ее за щеку Марк. - Это не надолго. Не­деля, может, две...

- Так ты вернешься? - радость вспыхнула с новой силой.

- Ну-у-у, - как-то странно усмехнулся Марк, - если все будет хорошо...

- Что значит - если все будет хорошо? - встревожилась Марта. - Марк, что это значит?!

- Я не могу тебе сказать, - он взял в руки ее лицо, повернул к себе, но Марта вырвалась.

- Я хочу знать! Я имею право знать!

- Нет, - он все-таки взял в руки ее лицо, - я не могу больше рисковать тобой. Ты и так достаточно пережила. Больше не стоит.

- Ты о чем? - прошептала Марта, хотя уже поняла, о чем.

- О Тоцком ...

В его глазах было одно лишь сочувствие и ни капли осуждения, но ей ста­ло страшно от мысли, что он считает ее убийцей. Да, она могла им стать, но не стала же! Хотя Артур думает иначе. А теперь и Марк.

- Я не убивала его! Клянусь!

Слезы потекли сами собой, затряслись губы.

- Он застрелился сам... Понимаешь, сам! - Марта торопилась сказать, пока он не остановил ее, не оборвал на полуслове. - Да, я принесла пистолет, но не смогла выстрелить... Не смогла... И он сделал это сам! Он не хотел предавать, а его заставляли...

- Марта, - Марк торопливо целовал ее в губы, в мокрые от слез щеки, - род­ная моя, единственная, самая любимая ... Я тебе верю! Слышишь? Верю! Не надо плакать... Ты - все, что у меня есть! Я не хочу больше подвергать тебя опасности. Поэтому тебе лучше не знать, где я и что делаю. Если все пройдет гладко, я вернусь. Если нет, тебе сообщат... Но чтобы не случилось, знай: я тебя люблю. Тебя одну! Поняла? И не смей в этом сомневаться! Ни-ког-да!

- Марк, что ты говоришь?! Мне страшно...

Слова Марка и печаль в его голосе - все говорило о том, что впереди его ожидает опасность. И он совсем не уверен в успехе того, что ему предстоит сделать.

Где-то на улице протяжно, призывно просигналила машина. Марк повер­нул голову, посмотрел в ту сторону, откуда шел звук, словно его можно было увидеть.

- Это меня. Пора.

- Марк, - всхлипнула Марта, - пожалуйста... Не уходи, не оставляй меня...

- Ну, что ты, что ты... - не натурально засмеялся Марк. - Я напугал тебя? Извини... Все хорошо, все будет хорошо!

Снова просигналила машина.

- Марта, мне пора... Поцелуй меня... Поцелуй! И не плачь, пожалуйста, не плачь...

Он отступал назад и уговаривал ее: не плачь, не плачь! Потом повернулся и почти побежал к выходу со двора. Марта, всхлипывая, вытирала слезы, смотрела ему вслед и все надеялась, что он обернется, махнет ей рукой, но он не обернулся. Если бы она только знала, чего ему стоило - не обернуться!

В машине его ждали Тони и тот, кто шел по улице вслед за Мартой. Марк почти запрыгнул в салон, упал на сиденье, скомандовал: поехали!

- Ты рискуешь, Марк, - укоризненно покачал головой Тони, - не нужно было тебе сейчас с ней встречаться. Я тебя не узнаю, честное слово!

- Я сам себя не узнаю, - мрачно усмехнулся Марк, - но когда ты встре­тишь такую, как она, ты меня поймешь!

12.

Марта должна была с кем-то поговорить. Впрочем, с кем-то - непра­вильная формулировка. Никого, кроме Стаси, у нее не было. Пришла пора делиться с подругой секретами. Тем более что заплаканные глаза Марты, странная улыбка, время от времени появлявшаяся на лице, взгляды, кото­рые она то и дело бросала на Стаси, не могли не привлечь внимания. Другое дело, что поговорить открыто у них не было возможности. Поэтому прихо­дилось молчать и ждать, пока представится удобная минутка.

Время до обеда, как нарочно, тянулось страшно медленно. Зимой Ко­митет по охране памятников погружался в рутинную бумажную работу. Писались отчеты, составлялись реестры, каждый найденный памятник культуры нужно было описать, обосновать необходимость включения его в список охраняемых государством, подготовить публикацию в научный журнал. В общем, дел хватало. После смерти Грэга исполняющей обязанно­сти директора временно назначили старшую из сотрудниц - Нелли. Погру­женная в науку, в журналы и статьи, она не докучала особо своим коллегам, так что времени хватало и на то, чтобы попить чайку, и на то, чтобы просто поболтать ни о чем. Но о серьезных вещах на работе предпочитали не гово­рить. И не потому, что не доверяли друг другу. После случая с Грэгом Марта могла быть уверена, что ни одна из тех, с кем вот уже несколько лет она, что называется, делит хлеб, не предаст. Но, тем не менее, зачем загружать лю­дей лишними проблемами и ставить их перед необходимостью принимать трудные решения?

Марта и Стаси сидели в углу маленькой кафешки неподалеку от Комите­та. Они частенько обедали здесь - цены не кусались, и кухня была прилич­ная, почти домашняя. 

- Ну, давай, рассказывай, - скомандовала Стаси, едва только официант поставил на стол тарелки с борщом.

- О чем? - удивленно посмотрела на нее Марта.

- Ну, не надо, не томи, - взмолилась подруга, - я же вижу, ты с утра чем-то озабочена. Поделись, тебе же легче станет.

- Легче? - горько усмехнулась Марта и покачала головой. - Вот это вряд ли...

Она неторопливо принялась за еду, заставляя Стаси злиться и еще боль­ше пробуждая в ней любопытство.

- Погоди-ка, - Стаси сорвалась с места, убежала к стойке бара и через не­сколько минут вернулась с двумя бокалами красного вина. - Надо немного взбодриться!

- Зачем? Это же дорого! - пыталась остановить ее Марта.

- Поздно, уже заплачено. Давай... - Стаси поставила перед ней бокал. - Чтобы все было хорошо!

- Пытаешься подлизаться? - засмеялась Марта. - Думаешь, если я выпью, то подобрею и все тебе расскажу.

- Ты и так расскажешь, - беззаботно тряхнула кудряшками Стаси, - Ты хочешь рассказать, я же вижу. Но что-то тебя удерживает. Значит, просто нужно немного расслабиться и сделать первый шаг. Вот за это и выпьем.

Они чокнулись, выпили по глотку, потом молча ели. Наконец, Марта, ото­двинув тарелку, снова взяла в руку бокал с вином.

- Стаси... - голос у нее отчего-то стал торжественным, - я встречалась с Марком.

- М-м-м?.. - вопросительно посмотрела на нее подруга, видимо, сообра­жая, о ком, собственно, идет речь. Потом глаза у нее приняли осмысленное выражение. - С Марком? А, это с тем, который из леса... И что?

- Стаси, - возмутилась Марта, - ты не понимаешь? Я с ним встречалась!

- Ты хочешь сказать... - до Стаси, кажется, начал доходить смысл услы­шанного, - что вы... Что у вас было свидание?!

Марта только покачала головой. Она не ожидала такого непонимания от своей обычно прозорливой подруги.

- Так, подожди. Давай, разберемся. Это было просто свидание в парке, на скамеечке или?..

- Или! - кивнула Марта.

- А-а-а... - понимающе протянула Стаси и распахнула ресницы. - Ты хо­чешь сказать, что ты... что вы... Боже!

Стаси от ужаса даже прикрыла рукой рот.

- Не может быть!

- Может! - Марта сияла от счастья и оттого, что ей было совсем не страш­но и не стыдно признаваться в том, что произошло у них с Марком. В эту минуту она готова была всему миру рассказать о своей неожиданной люб­ви, пусть даже это любовь к человеку, который стоит вне закона и не имеет возможности вернуться в этот мир и остаться в нем навсегда. - Мы провели с ним два часа. Стаси, ты не поверишь, это были самые счастливые часы в моей жизни!

- Это было вчера? - Стаси верила и не верила. Вот уж чего она не ожи­дала от своей любимой подруги, так это признания в измене собствен­ному мужу! Вот тебе и Марта! Вот тебе и тихоня! Да, конечно, с Артуром у них давно не лады, и, если честно, Стаси искренне считала, что они не пара, но это же еще не повод... Ну, легкий флирт, почему бы и нет, но Марта, судя по всему, зашла намного дальше легкого флирта. Этого Стаси не понимала. К тому же с кем? - с Марком! Что она в нем нашла? Лесной человек!

- Н-нет, не вчера... Давно. Неделю назад. Да, неделю.

- Неделю?! - поразилась Стаси. - И ты все это время молчала?

- А зачем говорить? - пожала плечами Марта. - И потом, я сама не знала, что будет дальше. И будет ли...

- А теперь знаешь?

- Знаю... Я не думала, что так может быть. Это - как вспышка, как озаре­ние. .. Еще там, в лесу... Он уже тогда сказал, что обязательно найдет меня. И нашел... А сегодня, сегодня утром ему пришлось уехать...

Марта закусила губу и запрокинула голову, стараясь удержать внезапно набежавшие на глаза слезы.

- Ты поэтому плакала?

- Да... Да, но он скоро вернется. Он обязательно вернется, я знаю...

- Марта, - Стаси погладила Марту по руке, - бедная моя, бедная... Ты его любишь...

Она уже даже не спрашивала - просто констатировала очевидный факт. И Марта молча кивала в ответ, потому что говорить уже не могла - боялась разрыдаться.

- Марта, - Стаси продолжала ласково гладить ее по руке, - как же ты те­перь будешь? Как же Артур?

- Я не люблю его, ты же знаешь...

- Но ты не можешь уйти... Ты не можешь...

- Не напоминай мне об этом, пожалуйста. Если бы можно было уйти, раз­ве бы я плакала? Я не задумалась бы ни на минуту...

Марта вздохнула, вытерла слезы, которые все-таки упрямо ползли по ее щекам, улыбнулась Стаси.

- И все равно я счастлива... Ты не представляешь, как я счастлива!

- Ну, почему же? - неожиданно философски заметила Стаси. - Представ­ляю. Я люблю Виктора... И иногда задаю Богу вопрос: за что мне такое сча­стье? Почему он выбрал именно меня? И стараюсь делать все, чтобы мой муж не усомнился в моей любви... 



Телефонный звонок распорол утреннюю тишину. Сначала Марте пока­залось, что она слышит его во сне, и достаточно лишь проснуться, чтобы этот пронзительный звук исчез и больше не тревожил ее. Однако телефон не умолкал. На своей половине дивана заворочался, что-то бормоча, Артур, но головы не поднял. Марта села, нашарила рукой выключатель на лампе, зажгла свет. Мельком бросила взгляд на будильник - он показывал четверть восьмого. Ещё как минимум полчаса она могла поспать, если бы не этот чер­тов телефон. Кто это мог быть в такую рань?

Ежась от утренней прохлады, босиком добежала до стола и, наконец, взя­ла трубку.

- Марта! - это был голос Стаси, но какой-то взволнованный, напряжен­ный. - Включи телевизор!

- Ты с ума сошла? - возмутилась было Марта. - На часы посмотри! Какой телевизор?

- Включай скорее!

Стаси бросила трубку.

- Что там? - поднял голову от подушки Артур.

- Не пойму... Зачем-то включить телевизор...

Она еще минуту искала пульт, наконец, нашла, нажала красную кнопку и экран, померцав мгновение, засветился, выдав странную картинку: в ночи догорало какое-то здание, вокруг него суетились пожарные, на расплавлен­ном от жара снегу лежали неподвижно несколько тел.

Марта прибавила звук.

- Кто эти люди - неизвестно, - говорил голос за кадром, - ясно только одно: у них не было оружия. Когда охранники открыли огонь, они были обречены.

У Марты почему-то сжалось сердце. Она опустилась на уголок дивана, обхватила себя руками за плечи. На экране появилась телестудия.

- Сколько детей было в приюте, - ведущий явно волновался, на висках у него блестели капельки пота, - установить не удалось. Сколько погибло - тоже. Пожар, как вы видите, еще продолжается. Но, по словам охранников, большую часть детей нападавшие успели вывести еще до того, как вспых­нул огонь. Судя по всему, ночных гостей ждали - воспитанники были оде­ты, решетки в окнах на первом этаже подпилены. Детей усадили в автобус, который находился на заднем дворе, и вывезли в неизвестном направле­нии. У нас в студии директор детского приемника-распределителя госпо­дин Кульчин.

У директора была потная лысина, круглое лицо благополучного человека, маленькие глазки за стеклами дорогих очков.

- Это беспрецедентное по своей наглости преступление! - Кульчин обли­зывал губы и промокал носовым платком щеки и лысину. - Чтобы скрыть следы, они подожгли приют. Их не интересовала судьба детей! Это очеред­ная провокация, призванная дестабилизировать социальную обстановку в государстве...

- Господин Кульчин, - перебил его ведущий, - сколько детей находилось в приюте и что это были за дети?

- Это дети... - директор снова облизнул губы и промокнул платком лыси­ну, - ... это дети, изъятые из семей в соответствии с Законом о народонасе­лении. Точное количество я вам не назову, но скажу, что несколько десятков.

- Вы не знаете, сколько детей находилось во вверенном вам учреждении? - удивился ведущий.

- Н-ну почему же... Знаю... Но... я не могу назвать вам эту цифру...

- Это секретные сведения? - съязвил ведущий. - У нас на связи наш кор­респондент с места события. Артем?..

Здание детприемника уже догорело. Тела погибших увезли. Пожарные сворачивали шланги. Зато у ворот разыгрывалась новая трагедия, - там собирались люди, и, судя по крикам и плачу, это были родители изъятых детей.

- Напомню телезрителям, которые только что подключились к нам, - камера наплыла на журналиста. Это был молодой человек в короткой ко­ричневой дубленке, с непокрытой, как на кладбище, головой. - Сегодня на рассвете неизвестные люди совершили странное нападение на приют, где содержались дети, изъятые из семей. Среди воспитателей, возможно, нахо­дились сообщники похитителей, поскольку акция была тщательно сплани­рована. Старшие дети выбрались сами из окон комнаты в конце коридора. Маленьких вынесли на руках. Охранники, заметив движение, приказали неизвестным остановиться. Те не подчинились. И тогда сотрудники охраны открыли огонь. Судя по всему, шальная пуля попала в распределительный электрощит, который находился на наружной стене. Произошло короткое замыкание. Деревянное здание вспыхнуло, как спичечный коробок. Трое похитителей, среди которых одна женщина, так и не оказавшие сопротив­ление, были убиты на месте. Остальным удалось скрыться. Сколько детей могло остаться в горящем здании, неизвестно.

«Марк! - застучало в голове у Марты. - Марк! Марк! Господи! Он был там... Он был там... Вот о чем он говорил... Вот почему прощался... Госпо­ди, что же делать? Как узнать?»

Камера наехала на одного из охранников. Тот нервничал, переминался с ноги на ногу.

- Вы открыли огонь по беззащитным людям, - корреспондент говорил быстро, напористо, - вы не боялись попасть в детей?

- Мы не знали... - охранник посмотрел куда-то в сторону, словно ждал поддержки или команды, - мы не знали, что они не вооружены...

- В любом случае, там были дети...

И тут охранник произнес слова, услышав которые, взвыли, должно быть, от ужаса и негодования, все, кто сидел в этот момент перед телевизорами. Он сказал:

- Ну... это же изъятые... Кто их будет считать!

На экране телевизора вновь появилась телестудия. У ведущего был расте­рянный вид. Он держал в руках лист бумаги и, казалось, колебался, читать написанный на нем текст или не читать. Махнули ли ему рукой, сам ли ре­шился, но вдруг посмотрел прямо в камеру:

- Нам позвонили в студию. Мне кажется, что мы должны выслушать и противоположную сторону. Вот, что сообщил позвонивший: «Никто из де­тей не пострадал. Практически все они были выведены из здания приюта до возникновения пожара. Что касается охранников, то они открыли огонь, зная, что могут погибнуть дети. Они стреляли даже тогда, когда поняли, что имеют дело с безоружными людьми. Посмотрите внимательно на тела по­гибших - все они убиты в спину. У каждого на руках в этот момент был ребенок».

Изображение в телевизоре внезапно исчезло. Несколько секунд не было ничего, кроме серебристых просверков, а затем на экране появился совсем другой сюжет.

- Уроды! - громко сказал за спиной Марты Артур. Она вздрогнула и обер­нулась. - Вот уроды! Что делают!

- Ты о ком? - осторожно поинтересовалась Марта.

- Об охранниках, о ком же еще! Кто тебе звонил?

Словно этот вопрос интересовал его больше, чем то, что происходило на экране телевизора!

- Стаси, - коротко ответила Марта, поднялась и пошла умываться. Ее лихорадило. Одна только мысль, что там, на снегу, мог лежать Марк, при­водила ее в состояние, близкое к обмороку. «Держись, - уговаривала она себя, - не раскисай! Ты все узнаешь. Вот только как? Может, Тони?! Ко­нечно! Конечно, Тони! Он - друг Марка, он не может не знать! Надо до­браться до него. Возьми себя в руки и вспомни, где он живет... Вспомни, вспомни!»

Наверное, если бы ее пытали, она никогда не смогла бы припомнить маршрут, по которому в тот вечер ехали они с Марком. Но сейчас это было необходимо. Что-то смутное всплывало в ее памяти, - какие-то детали, по­вороты, огни магазинных вывесок... Она вышла из ванной, решительно направилась в комнату. Сняла через голову ночную сорочку, стала быстро одеваться. Артур еще лежал в постели. С нескрываемым удивлением смо­трел он на жену.

- Ты куда-то торопишься?

- Да! - коротко ответила Марта. - Пожалуйста, отведи Аду в детский сад.

- Но... - попытался протестовать Артур.

- Пожалуйста! - ледяным голосом сказала Марта и вышла из комнаты. 

Она ехала в автобусе. Еще не знала точно, куда именно едет, но чувствова­ла, что направление выбрано правильно. Главное - вовремя сойти. Интуи­ция ли это была, или какое-то другое, шестое чувство, но Марта неотрывно смотрела в окно, боясь пропустить нужную ей улицу.

Народ в автобусе обсуждал ночные события. Люди говорили негромко, словно боялись, что услышат посторонние, хотя именно здесь все были по­сторонними друг для друга, и, значит, можно было говорить в открытую, а потом выйти на очередной остановке и раствориться в утренней серой полутьме.

- Мне непонятно одно, - торопливо говорил мужчина в серой, изрядно уже потертой норковой шапке. Он и сам был каким-то потертым, не первой свежести, с плохо выбритыми обвисшими щеками, - мне непонятно, кому и зачем понадобилось похищать детей из приюта? Кому они нужны, эти дети? Домой вернуть их нельзя - тут же снова изымут. Брать на воспитание? Но это же абсурд! Без документов! Без карточек!

- Абсурд, - перебил его высокий молодой человек, по виду - недавно вы­шедший из студенческого возраста, - когда государство строит свою соци­альную политику не на увеличении рождаемости и развитии производства, а на ее сокращении, сворачивании всех социальных программ и полном разрушении экономики! Ни в одном цивилизованном государстве мира не поступают со своими детьми так, как это делают у нас с молчаливого согласия народа.

- А как же Китай? - не собирался отступать потертый мужчина.

- Я сказал - цивилизованные страны, - вздохнул, словно удивляясь не­понятливости собеседника, молодой человек, - и потом, что вы сравнивае­те - Китай и Синегорье?! Там население перевалило за два миллиарда, там высокоразвитая экономика, там уровень жизни, не сравнимый с нашим. Китайцам обещали благополучие, если они очень постараются не размно­жаться в геометрической прогрессии, а мы не можем вылезти из нищеты, у нас давно уже заросли полынью пустыри, где стояли заводы и фабрики, потому что на них некому работать. А детей, которые могли бы поднять страну из разрухи, вот уже пятьдесят лет продают за границу. Разве это не абсурд, когда соседним государствам нужны наши дети, а нам - нет?!

Молодой человек так разгорячился, что уже почти кричал. Автобус затих в страхе, и даже мужчина в норковой шапке как-то съежился и стал таким же серым, как его головной убор.

- Позвольте... Разрешите... - с передней площадки протискивался к спорщикам человек в куртке цвета хаки. Было что-то холодное, даже же­стокое в его лице с прямыми скулами и квадратным подбородком. На нем не было формы, но почему-то всем сразу стало понятно, кто он и откуда. В этот момент автобус остановился, двери расползлись в разные стороны, толпа зашевелилась и буквально вытолкнула из ее»' > молодого человека.  Марта видела, как, бросив цепкий взгляд на людей, которые только что спасли его от Демпола, парень поднял ворот куртки и быстро пошел прочь от автобусной остановки. А народ в автобусе снова слился в единое целое, вцепился в поручни, вжался друг в друга, не оставляя мужчине с квадрат­ной челюстью никакого шанса выбраться наружу.

- Да пропустите же! - тщетно распихивал он пассажиров, а те переруги­вались с ним и друг с другом, наступая соседям на ноги, толкая их локтями, но никто и не думал уступать. Общее, пусть не очень заметное, но все же понятное всем противостояние с властью в лице мужчины в хаки сплотило людей, превратив их из толпы в народ.

Из-за всех этих событий Марта чуть не пропустила нужную ей останов­ку. Она не была уверена, что должна выходить именно здесь, но зрительная память оказалась сильнее, чем она думала. Конечно, пришлось немного по­плутать, пару раз вернуться назад, к остановке, чтобы начать поиск с от­правной точки, но, в конце концов, она увидела нужный ей дом. Без сомне­ний, это была та самая кирпичная «свечка».

Марта вошла в подъезд, на лифте поднялась на седьмой этаж и останови­лась перед дверью в квартиру Тони. Сердце ее бешено колотилось. «Господи, - думала она, - сделай так, чтобы Марк был здесь! Сделай так, чтобы он не принимал участия в этом кошмаре, чтобы он был жив и здоров! Господи, пожалуйста!».

Едва подняв вверх трясущуюся от волнения руку, Марта ладонью нажала кнопку звонка. Еще и еще раз. Звук его терялся в глубине квартиры, а отве­том была тишина. Марта постояла несколько минут у двери, потом достала из сумки записную книжку, ручку: «Тони, позвоните мне, умоляю!!! Марта». Вырвав листочек, она свернула его в маленькую трубочку и аккуратно вста­вила в замочную скважину. «Чужой не увидит, а свой не пропустит», - по­думала она и, забыв про лифт, стала спускаться вниз по ступенькам.

На работу она, конечно, приехала с опозданием. Впрочем, никто этого не заметил. Похоже, в этот день в Синегорске мало кто действительно работал, настолько велико было потрясение от случившегося в детском приюте.

До этого момента сам факт существования детприемника и уж тем более место его нахождения никогда не обсуждались. О том, куда привозят изъ­ятых детей, знали только в Демполе и в Комиссии по народонаселению. Не было принято говорить и о судьбе малышей, лишенных права на семью и родительскую любовь, - чтобы не возбуждать общественное мнение и не провоцировать не нужные инциденты.

Теперь об этом заговорили. В автобусах, в домах, в рабочих кабинетах. И даже на площадях.

- У центрального Демпола - митинг! - сообщила Стаси, едва Марта пере­шагнула порог кабинета. - Настоящий митинг - с плакатами, с флагами... Столько народу... Ужас! Пойдем, Марта! Мне кажется, мы должны быть там. 

- С ума сошла? - перебила ее Нелли, та самая, что исполняла обязанно­сти их начальника. - Какой митинг! Набежит Демпол, всех похватает, - и спрашивать не будут, из любопытства ты там была или тоже митинговала. Марта, ты хоть ее вразуми!

Марта колебалась. С одной стороны, она была согласна со Стаси - ме­сто каждого честного человека сейчас на этом митинге. С другой, она ждала звонка Тони. Ей казалось, что если она уйдет, он позвонит именно в тот мо­мент, когда ее не будет на работе. И она не будет знать, где Марк и что с ним. А если она не будет этого знать, она просто умрет...

- Марта, - синие глаза Стаси были полны возмущения, - ты еще разду­мываешь?!

- Мне... мне должны позвонить... - Марта понимала, что со стороны ее отговорка звучит достаточно глупо, но зато это было правдой.

- Кому надо - дозвонится! - безапелляционно заявила Стаси. - Идем!

Марте ничего не оставалось, как только подчиниться.

Народу на площади перед Демполом, действительно, собралось немало. Люди стояли плотной толпой, держа на вытянутых руках или прижимая к груди самодельные плакаты: «Верните наших детей!», «Киднэппингу - нет!», «Руки прочь от наших детей!». У некоторых на листах ватмана было написано проще и страшнее: «Сашенька, мама помнит о тебе!», «Дени, мы тебя любим и ждем!».

В большинстве своем на площади собрались убитые горем, не смирив­шиеся с потерей детей матери. Мужчин было гораздо меньше, но присут­ствовали и они. Марту поразило то, что все стояли молча. Не было речей, не было криков и плача, но тишина над площадью была страшнее любых рыданий. В стороне от молчаливых демонстрантов собирались любопыт­ствующие, такие, как Марта и Стаси. Здесь было более шумно. Этих людей объединяло не горе, а сочувствие чужому горю, и они могли о нем говорить.

С каждой минутой толпа все увеличивалась и увеличивалась. Как будто бы кто-то заранее объявил об этом сборе - люди шли и шли, забыв о работе, забыв о делах. Наверное, там, в здании Демпола за ними внимательно на­блюдали и в какой-то момент решили, что пора принимать меры: огромные дубовые двери распахнулись, и из глубины здания поползла на улицу чер­ная цепочка похожих на муравьев демполовцев, одетых в черную форму, бронежилеты и каски. Не приближаясь к демонстрантам, они выстроились в две шеренги вдоль здания и замерли, ожидая команды. Ситуация приоб­рела угрожающий оттенок.

Марте стало страшно. Здоровые, обученные мужчины, вооруженные ду­бинками, противостояли беззащитным женщинам. Достаточно одной не­обдуманной фразы, одного неосторожного слова, и пока еще неподвижная черная стена обрушится на людей, словно волна на берег, сметая все на сво­ем пути. 

Наверное, это почувствовала не только Марта. Народ заволновался, за­шевелился, заколебался. У одних сдали нервы и, отделившись от толпы, они потихоньку покидали площадь. Другие решили остаться и посмотреть, чем все закончится. Что касается демонстрантов, они стояли все так же молча и только выше поднимали свои самодельные плакаты.

Тяжелые двери здания приоткрылись, оттуда выскользнул человек, оста­новился на крыльце, оглядел собравшихся.

- Граждане Синегорска! - он крикнул так громко, что чуть было не со­рвал голос. Откашлялся и повторил, - Граждане Синегорска! Я призываю вас к благоразумию! Сегодня произошел досадный инцидент... Но, как уже установила Комиссия, среди детей жертв нет! Расходитесь! Любые несанк­ционированные митинги и демонстрации запрещены! Если в течение деся­ти минут вы не покинете площадь, мы будем вынуждены принять меры...

Лучше бы он этого не говорил. До этой фразы народ слушал его молча, но слово «меры» вызвало неожиданную реакцию.

- Стрелять в нас будете?! - выкрикнул тонкий женский голос.

И толпа взорвалась. С криками и рыданиями женщины двинулись впе­ред, на демполовцев. Цепь дрогнула, отступила на шаг назад, еще на шаг, пока не натолкнулась на стену.

- Гото-о-о-овсь! - прозвучала команда, и десятки дубинок взметнулись в воздух.

Неизвестно, каким бы побоищем все это закончилось, если бы внезапно из толпы не выбежала пожилая женщина в старомодном пальто с меховым воротником, без шапки, с растрепавшимися седыми волосами - она раски­нула руки, словно пыталась удержать надвигавшихся на демполовцев, все позабывших в своем отчаянии людей.

- Стойте! Пожалуйста, остановитесь!

Толпа почему-то послушалась ее, может, от неожиданности, но все же прекратила движение, хотя и волновалась, готовая в любой момент снова двинуться вперед.

- Они же - наши... - женщина взмахнула рукой, повернулась лицом к демполовцам, - Они же - изъятые! Это же наши мальчики! Не дайте этим извергам... - теперь она обернулась к крыльцу, где все еще стоял отдавший команду человек из Демпола, - ... не дайте этим извергам столкнуть нас лбами! Мы не будем воевать с нашими сыновьями! Храни вас Бог, дети! Воз­вращайтесь к вашим матерям, они любят вас...

У женщины перехватило горло, но она закончила:... и ждут!

И снова толпа зашевелилась, заплакала, заговорила. И тут произошло то, чего никто не только не ожидал, но и предположить не мог: женщины, ми­нуту назад готовые растерзать, раздавить ненавистных демполовцев, вдруг бросились их обнимать. Кто-то старался просто коснуться рукой плеча рас­терявшегося от такого поворота событий полицейского, кто-то обнимал и даже пытался поцеловать. А кто-то вдруг начал выкрикивать имена и фами­лии своих детей, словно надеялся, что здесь, в этой цепи найдется человек, много лет назад изъятый из семьи.

Растерявшиеся демполовцы даже не пытались противостоять этому вне­запному проявлению любви. Трудно сказать, что было бы дальше, но тя­желые двери Демпола вновь распахнулись, прозвучала команда, и черная цепь втянулась внутрь здания. Через минуту на площади остались только плачущие демонстранты. Но и они, словно обессилев от этого всплеска чувств, начали расходиться. Люди сказали все, что хотели. И знали, что их услышали. Да, они разошлись за десять минут, но они ушли победителями, а не побежденными. И это прекрасно поняли те, кто прятался от народа за мощными стенами Демпола.

13.

Тони откликнулся на ее записку поздно вечером, когда Марта уже почти потеряла надежду. Ей казалась, что если тот не звонит, значит, произошло что-то страшное, непоправимое. Но в то же время она вспоминала слова Марка: если со мной что-нибудь случится, тебе сообщат. В общем, она и ждала звонка, и в то же время боялась его.

Весь вечер она, как, впрочем, и Артур, как большинство синегорцев, не отходила от телевизора. В новостях повторяли утренний сюжет о пожа­ре в детприемнике, но уже с официальными комментариями, показыва­ли демонстрацию у здания Демпола, вырезав при этом кадры «братания», внеочередное заседание Президентского Совета, собравшегося в связи с событиями в столице. Но все это было очень аккуратно, очень мирно, без эмоций, все было наполнено благостью, нигде не упоминалось о погибших, не было произнесено ни слова сожаления. Правительство все еще наде­ялось, что удастся обуздать страсти, и жизнь войдет в привычную колею. Правительство очень на это надеялось.

Тони весь день провел на дежурстве. Он был среди тех, кто смотрел из окон Демпола вниз, на собравшуюся толпу, и молил Бога, чтобы мирная демонстрация не превратилась в ожесточенное, может быть, даже крово­пролитное сражение с полицией. Этого не хотел никто, в том числе и те, кто по долгу службы должен был разогнать демонстрантов, заставить их освободить площадь.

Так что записку Марты Тони нашел, лишь вернувшись поздно вечером домой. И то не сразу. Он долго не мог вставить ключ в замочную скважину, прежде чем догадался заглянуть в нее. Но и обнаруженный там свернутый в трубочку листочек не навел его ни на какие мысли - Тони решил, что бу­мажку в скважину засунули мальчишки. Он уже хотел было выбросить ее, потому что никто и никогда не писал ему записок, и уж тем более не пытал­ся передать таким способом, но почему-то остановился и развернул. 

Записка повергла его в состояние растерянности. Во-первых, как Марта могла разыскать его? Во-вторых, он ничего не знал о судьбе Марка и тоже волновался за него. С той только разницей, что Марта не знала погибших и беспокоилась лишь о своем возлюбленном, а Тони... Тони точно знал, что убитые, кто бы они не были, - его друзья и единомышленники. Но как ни пытался он выяснить, кого же все-таки догнали пули охранников, ему это пока не удалось.

И все же он решил позвонить Марте. Зачем? - не знал сам. Может, для того, чтобы успокоить? Он представил себе, как она мечется по дому, не зная, к чему приложить руки, не находит себе места, и все от того, что ни­чего не знает о Марке. Представил и пожалел ее. И позавидовал другу. На­верное, тот, влюбившись, был прав. Во всяком случае, о Тони так никто не беспокоился.

Звонок напугал Марту. Он прозвучал, словно предвестник несчастья, резко, отчаянно, заставив вздрогнуть от неожиданности. Марта почти не сомневалась в том, кто звонит в такой поздний час.

- Алло?..

- Марта, это Тони...

- Я слушаю!

- Извините, что поздно - я только что вернулся с дежурства.

- Ничего, все нормально, - успокоила его Марта, - я ждала.

- Вам не о чем беспокоиться. Марк жив и здоров, - Тони сам не знал, лжет он или говорит правду, надеялся, что правду, но солгать все-таки пришлось, - я разговаривал с ним по телефону сегодня утром.

- Слава Богу! - выдохнула в трубку Марта.

- Я думаю, он скоро вернется...

Тони знал, что нельзя обнадеживать человека, если не уверен сам, но он не мог оставить ее в растерянности и неведении. Пусть верит, пусть ждет, что бы ни случилось. Марк заслуживал того, чтобы его ждали.

- Кто звонит?

Марта положила трубку и обернулась. В дверях комнаты стоял Артур.

- Это мне, по делу...

Она хотела пройти мимо него, но Артур внезапно схватил ее за руку и с силой толкнул назад, так что она едва не упала.

- Ты что? - удивленно воззрилась она на мужа. - С ума сошел?!

- По делу? - Артур приблизился к ней, - По какому делу можно звонить в половине двенадцатого ночи?!

Он был бледен, губы дрожали, а в глазах застыло бешенство.

- Почему мне никто не звонит посреди ночи?

- Ты хочешь поссориться? - удивленно повела плечом Марта и сделал шаг вперед, все еще не оставляя попытки выйти из комнаты. - Оставь, пожалуй­ста, эту затею на завтра. Я не собираюсь отчитываться перед тобой... 

Сильнейшая пощечина сбила ее с ног. Марта с коротким криком упала на постель, закрыв лицо руками. От боли и обиды хлынули слезы.

- Не собираешься?! - Артур подошел к ней вплотную, схватил ее за руки, отрывая ладони от лица. - Посмотри на меня! Посмотри на меня!

Размахнувшись, влепил ей еще одну пощечину. И, не обращая внимания ни на слезы, ни на сдавленные крики, повалил Марту на диван, срывая с нее одежду.

- Дрянь! - бормотал он. - Мерзавка! Шлюха! Я знал, я чувствовал! Кто он?!

Артур схватил ее за горло, с силой тряхнул несколько раз.

- Кто?! Я все равно узнаю!

Марта захрипела, вцепившись ногтями в его пальцы. Артур выпустил ее, но лишь за тем, чтобы подмять под себя, навалиться, стиснув в железных объятиях, всем телом.

- Нет, нет... - она извивалась, отбивалась руками и ногами, но справить­ся с обезумевшим мужем не могла. Прижав ее к себе одной рукой, второй он наносил ей удары, от которых у Марты все обрывалось внутри, заходилось дыхание и темнело в глазах.

- Артур, не надо, Артур, пожалуйста... - собирая последние силы, она пыталась остановить его, - прошу тебя...

Он как будто бы послушался, перестал ее бить, и Марта, захлебнувшись слезами, бессильно обмякла. И тогда Артур овладел ею - грубо, жестко, от­чаянно, как будто мстил - за то, что не любила, за то, что заставила его по­ступать с ней так, как никогда раньше он не решился бы поступить.

У Марты не было сил сопротивляться. Все ее тело было сплошным сгуст­ком боли. Чтобы не кричать, чтобы не сойти с ума, она сконцентрировалась на одной только мысли: вытерпеть! Вытерпеть эту пытку! Она не может продолжаться вечно. Еще чуть-чуть... И все закончится. Рано или поздно все закончится...

...Артур сам не мог понять, что на него нашло. Никогда раньше ему и в голову не приходило поднять руку на Марту. Он любил ее. Он и сейчас любил ее, а жестокость была лишь проявлением этой любви, стремлением привлечь к себе внимание. Он не мог принять и смириться с тем, что Марта, его Марта больше не любит его. Так не бывает! Так просто не может быть! Это мужчина может изменить женщине. Мужчине простительно. Но как может женщина променять мужа на другого мужчину?! Разве такое мож­но допустить?! Дурь, блажь! Нужно просто вразумить ее, заставить понять, что муж в доме - хозяин, и жена должна считаться с ним. Нет, не так - под­чиняться ему! Раз и навсегда...

Марта, всхлипывая, сползла с дивана, поднялась, пошатываясь, на ноги, побрела вон из комнаты, сбрасывая с себя на ходу разорванный в клочья халат, словно заживо содранную кожу. Артур слышал, как она закрылась в ванной, как зашумел душ. Он лежал обессиленный, опустошенный, раздав­ленный ненавистью к самому себе и жалостью к жене, которую он только что избил и изнасиловал.

- Зачем, зачем, зачем?! - он ударил кулаком по сбившемуся в кучу одеялу, - зачем ты так со мной?..

Он крикнул эти слова в след Марте, хотя и знал, что она не слышит, не может слышать. Это был последний выплеск переполнявших его чувств. Артур в эту минуту понял, что потерял Марту навсегда. Уж если он не мог завоевать ее любовь смирением и терпением, то силой не завоюет никог­да. Она будет жить рядом с ним, спать с ним в одной постели, может быть, даже они будут заниматься сексом, - разве он не в состоянии принудить ее к этому снова, как принудил сейчас, но она никогда больше не скажет ему «люблю» и никогда больше не будет той беззаботной, веселой и ласковой Мартой, какой была шесть лет назад, когда они поженились. Виноват ли в этом он сам? Или Марта? Или жизнь, которая разводила их в разные сторо­ны? Артур не мог ответить на эти вопросы.

Шум воды стих. Он затаил дыхание, прикрыл глаза, притворившись спя­щим. Услышал, как открылась дверь ванной, но Марта в комнату не верну­лась. Зато на кухне вспыхнул ночник над столом, осветив часть коридора.

Артур еще несколько минут лежал неподвижно, прислушиваясь к ноч­ным шорохам. Потом не выдержал, поднялся и, закутавшись в одеяло, по­брел на кухню.

Марта, завернувшись в банное полотенце, сидела в углу у стола, присло­нившись к стене, и даже не повернула головы, когда Артур появился на по­роге. Ему бросились в глаза ее босые ноги на холодном полу. Они выглядели так беззащитно, так по-детски, что у Артура защемило сердце, защекотало в носу и почему-то вдруг захотелось плакать.

- Марта, - позвал он, - иди спать, я не трону тебя больше...

Марта не пошевелилась, продолжая смотреть в какую-то точку на проти­воположной стене.

- Марта! - он шагнул к ней и заметил, как она вздрогнула, дернув голо­вой, вжалась в стену и непроизвольно стянула на себе плотнее полотенце. - Марта...

Он сделал еще шаг и вдруг рухнул перед ней на колени. Одеяло упало с его плеч, и он так и остался стоять обнаженным, обхватив обеими руками ее холодные ноги и целуя их в исступлении.

- Прости меня... Прости меня... Я не хотел... Я не знаю, как это случи­лось... Я люблю тебя, Марта! Пожалуйста, не бросай меня, не уходи, пожалуйста!

Он заглядывал ей в лицо, словно собака, которую побили и которая теперь просит у человека прощения за то, что разозлила его. Он уже не чувствовал себя хозяином положения, да и не хотел им быть. Он слишком долго перекладывал решение всех проблем на плечи Марты, чтобы сейчас вдруг стать мужчиной, готовым взять все на себя. Он попробовал - результат не показался ему достойным. Все, что он хотел в эту минуту - вернуться на один час назад. Всего на один час! Когда еще можно было остановиться... Надо просто вычеркнуть эти минуты из памяти - из сво­ей и ее, сделать вид, что ничего не случилось - и продолжать жить даль­ше. Он бы смог, если бы Марта позволила ему это сделать. Но только она не позволит и сама не забудет...

Марта уже не плакала. Слезы кончились, когда в ванной комнате она по­смотрела на себя в зеркало и увидела опухшие от пощечин щеки, багровые ссадины на шее, кровоподтеки на груди, животе и спине. Теперь она знала, что уйдет от Артура, несмотря ни на что.



Два дня, оставшиеся до субботы, Марта едва дожила. На работу она хо­дила в свитере с закрытым горлом. Щеки отчаянно пудрила, скрывая под макияжем следы ударов. Старалась улыбаться и делать вид, что ничего не произошло. Ей это удавалось с большим трудом, но Стаси была уверена, что плохое настроение подруги связано с молчанием Марка. Посвящать же ее в подробности Марте не хотелось, несмотря на то, что у них практически не было тайн друг от друга. Но рассказывать о том, что тебя избил муж... Нет, это было невозможно, стыдно, страшно!

В субботу же Марта планировала побывать у матери. Они не виделись с лета, лишь созванивались иногда, но рассказывать о том, что происходит у нее в душе, в семье и в жизни Марте и в голову не приходило. Но сей­час ситуация вышла из-под контроля. Единственным местом, где она могла укрыться, был родительский дом. Она знала, что придется долго объяснять­ся с матерью, знала, что та, скорее всего, будет не слишком рада появлению дочери и внучки, что за шесть лет она привыкла жить одна, но выбора не было. Если бы сейчас появился Марк, то, быть может, Марта согласилась бы уехать с ним в Казацкие Избушки. Только там она могла быть в безопас­ности. Только там никто не отнимет у нее Адель. Нет, Артур не шантажи­ровал ее, не угрожал отнять ребенка, но кто мог гарантировать, что он не попытается воспользоваться своим правом на дочь, если жена уйдет? После того, что произошло между ними, Марта уже ничему не верила и ничего хорошего от разваливающегося на глазах брака не ждала.

Нет, у нее и в мыслях не было обвинять в случившемся одного лишь Ар­тура. Скорее, наоборот, она считала виновной себя. Ведь это же она полю­била другого мужчину! Она нарушила супружескую верность! Она думала только об одном: как уйти от мужа! Не удивительно, что Артур не выдержал и сорвался. И может сорваться еще не раз, и не два. Конечно, Марта не счи­тала, что ее вина оправдывает его поступок, но, во всяком случае, понимала мужа. А еще она постоянно помнила о Грэге... 

Матери Марты - Татьяне Федоровне - едва минуло пятьдесят пять лет. Это была высокая, худая, но крепкая женщина с вечно скорбным выра­жением лица. Крепко сжатые тонкие губы, печаль в глазах - казалось, она носит вечный траур. Они с дочерью были очень похожи, но мягкий, отцов­ский характер Марты наложил отпечаток и на ее внешность, так что все, кто замечал их сходство, с таким же успехом видели и различия между ними.

Марта позвонила накануне, предупредила, что придет с Аделью, так что мать не удивилась их появлению. Открыла дверь, здороваясь, едва косну­лась губами щеки дочери, более нежно, во всяком случае, Марте так показа­лось, расцеловала внучку.

Она побаивалась мать, ее суровости, ее непримиримости - слишком ча­сто их встречи оканчивались ссорами, но все равно любила ее, хотя и без взаимности.

Адель сразу убежала в детскую - комнату, где выросла ее мама. Там до сих пор стоял шкаф с книгами и куклами, стол, в ящиках которого хранилось много всего интересного, кровать, на которой можно было вволю повалять­ся и попрыгать. Марта прошла в зал, села в кресло у окна. Здесь все было, как всегда, как пять и десять, и пятнадцать лет назад: старая, рассохшаяся уже «стенка», загромождавшая комнату, забитая в большинстве своем не­нужными, на взгляд Марты, вещами - старой одеждой, альбомами с фото­графиями, посудой в таком количестве, в каком она уже давно не нужна была хозяйке, ведущей почти затворнический образ жизни, и много, чем еще. У окна стоял обеденный стол, возле него - четыре стула с высокими резными стульями. Марта помнила, как их покупали. Эти стулья долгое время были гордостью семьи, а Марта, играя в «принцессу», использовала один из них в качестве трона. Вдоль противоположной стены - старомод­ный диван с зеленой обшивкой и кресла - с обеих сторон. На полу - по­тертый ковер, бывший когда-то не то персидским, не то узбекским, а теперь потерявший цвет, фактуру, а местами и протершийся до основы.

Марта не знала, с чего начать разговор. Мать видела замешательство до­чери, чувствовала, что та пришла не просто так, и теперь внимательно на­блюдала за ней.

Марта оттянула ворот свитера, который практически не снимала уже не­сколько дней и, скривив губы, дунула вверх, на челку, чувствуя, как лоб по­крывается капельками пота.

- Разденься, у меня тепло, - предложила Татьяна Федоровна.

- Нет- нет, - помотала головой Марта, - мне не жарко, это я так...

- Что-нибудь случилось?

Татьяна Федоровна сидела у стола, выпрямив спину, гордо вскинув голо­ву, и была похожа на строгую классную даму, которая вот-вот начнет от­читывать нерадивую ученицу. «Зря пришла, - подумала Марта, - мать не поймет. Может быть, еще и осудит. И будет права...». 

- Поссорились с Артуром? - нарушила ход ее мыслей мать.

- Нет, не поссорились... - вздохнула Марта, поколебалась и продолжила,  - все гораздо хуже. Я хочу уйти от него.

Две тонкие брови поползли вверх и замерли, почти слившись с морщин­ками на лбу.

- Он что, опять не работает? Или пьет?

- Работает... И не пьет... Но не в этом дело.

- В чем же тогда?

«Нет, она не поймет, - обреченно подумала Марта, - бесполезно! В ее по­нимании, если мужчина приносит домой деньги и не валяется пьяным, он уже хороший муж!».

- Марта, - строгий голос вернул ее к реальности, - я задала вопрос. Если ты не хочешь рассказать мне, что произошло, то не нужно было и начинать этого разговора. Так в чем дело?

- Просто... - выдохнула Марта, - просто я его не люблю!

- Очень просто! - усмехнулась мать. - Люблю - не люблю... Действитель­но, как все просто!

- Мама! - с упреком воскликнула Марта. - Только, пожалуйста, без нота­ций! Любые разговоры на тему «Ты хорошо подумала?» и «Может, вы еще помиритесь!» бесполезны! Я хорошо подумала, и мы никогда не помирим­ся, потому что по большому счету и не ссорились. Я люблю другого челове­ка и хочу уйти от Артура!

- Если ты уже все решила, - медленно произнесла женщина, - и не нуж­даешься в моих советах, то при чем же здесь я?

- Мама, прости, - Марта сорвалась с места, подошла к матери, присела перед ней на корточки, заглядывая снизу ей в лицо, - я не хотела тебя оби­деть. Мне нужна твоя помощь. Я хочу забрать Адель и переехать к тебе...

- С другим мужчиной? - усмехнулась та.

- Нет, только я и Адель...

- Он женат?

- Нет, - Марта поднялась со вздохом, отошла к окну, посмотрела вниз, - дворник чистил от снега дорожки, малыши во дворе катались на дере­вянной горке и играли в снежки. - Нет, он не женат. Я не могу рассказать тебе всего... В общем, мы не можем быть вместе... Пока, по крайней мере. К тому же, если я официально подам на развод, Артур может забрать у меня Адель. Этого я допустить не могу.

- Да, - с какой-то странной интонацией произнесла Татьяна Федоровна, - потерять еще и Адель - это было бы слишком...

Марта обернулась и внимательно взглянула на нее. Скорбно сжатые губы сложились в горькую усмешку, а глаза смотрели куда-то сквозь стену. В эту самую минуту Марта поняла, что должна рассказать хотя бы частицу прав­ды о Марке. Может быть, узнав, кто он - человек, с которым судьба свела ее дочь, она проникнется сочувствием к ней? Может быть, так Марта сумеет достучаться до ее окаменевшего много лет назад сердца?

- Хорошо, - решилась она, - я скажу. Мы познакомились два месяца на­зад. Он - коренной синегорец, но... Он - изъятый!

Мать вздрогнула так, словно ее неожиданно испугали, застав врасплох.

- Кто? - недоверчиво переспросила она. - Кто?!

- Да, - заторопилась Марта, - он - изъятый. Его лишили семьи, когда ему было четырнадцать. Воспитывался в кадетском корпусе, несколько лет слу­жил в Демполе. Потом бежал. И вот уже много лет скрывается, живет вне закона...

- Марта, - Татьяна Федоровна заговорила чуть слышно. В лице ее, Марта это видела, произошла какая-то непонятная перемена, - морщины на лбу разгладились, из глаз исчезла скорбь, взамен появился страх, - ты понима­ешь, что ты делаешь?! Ты понимаешь, чем рискуешь?!

- Я все понимаю, мама, - Марта говорила твердо, и сама удивлялась своей твердости. Больше всего она боялась, что начнет плакать, и слезы не по­зволят ей довести разговор до конца, - и скажу даже больше. Ты слышала о событиях в детском приюте? Так вот, он был там. Он спасает изъятых детей. Возвращает их родителям, прячет, помогает уйти за границу. Я не могу быть с ним, но с Артуром я не могу быть тем более. И не хочу. Именно поэтому мне нужна твоя помощь. Пожалуйста, разреши мне вернуться!

Мать молчала, раздумывая. Марте показалось, что прошла целая веч­ность, прежде чем та заговорила. Все это время она боялась, что ничего не получится, что мать скажет ей «нет», хотя и понимала, что, по большому счету, ответить отказом не может - формально Марта была наследницей доли квартиры, которую оставил ей отец, и могла бы вернуться и без со­гласия матери, но все же не хотела делать этого. Она устала жить, словно во вражеском стане.

Мать встала, подошла к книжному шкафу, сняла с верхней полки книгу и вынула из нее фотографию.

- Посмотри, - она протянула снимок Марте. Та взяла его в недоумении. На фотографии был изображен мальчик лет семи-восьми. Незнакомый мальчик.

- Единственная фотография, - медленно произнесла мать, - она чудом сохранилась... Это твой брат. Его звали Мартин. Ему было восемь, когда ты родилась... Мы с отцом надеялись, что все обойдется. Хотели уехать в де­ревню, скрыться... Уже купили домик. Но роды начались преждевременно. Меня увезли в роддом прямо с улицы... Когда вернулась, Мартина уже не было. Двадцать пять лет прошло... Двадцать пять...

- Мамочка, - Марта обняла мать за плечи, прижалась щекой к ее щеке, - я догадывалась, но боялась спросить...

- Я знаю, я мало любила тебя... - Татьяна Федоровна отстранилась с вздо­хом. - Винила в том, что случилось с Мартином, хотя ты уж точно была не причем. Это я виновата перед тобой...

- Нет, ну что ты... - попыталась прервать ее Марта.

- В последнее время я часто думала о том, что произошло, и поняла, как была не права. Мартина у меня отняли, а тебя я потеряла сама. И не говори, пожалуйста, что это не так! Вот сижу одна в пустой квартире и думаю о том, что жизнь прожита зря...

- И ничего не зря... - живо возразила ей Марта, - у тебя есть я, у тебя есть Адель. Мы переедем, и будем жить втроем. Знаешь, как нам будет хорошо!

Домой Марта возвращалась без Адели, оставив девочку у бабушки. Было решено, что завтра она перевезет большую часть вещей и переберется сама. Сегодня ей предстояло выдержать нелегкий разговор с Артуром, - вряд ли он спокойно отнесется к уходу жены. Марта все же надеялась, что обойдет­ся без крупного скандала и уж тем более без повторения недавнего кошма­ра. Она собиралась сказать Артуру, что поживет у матери лишь некоторое время, пока не забудется боль и обида. Может быть, испытывающий вину за свое поведение Артур согласится с этим.

14.

Марта уже подходила к автобусной остановке, когда из проулка напере­рез ей вышла молодая женщина, прижимавшая к груди младенца, заку­танного в одеяло. Женщина шла очень быстро и постоянно оглядывалась, чем и обратила на себя внимание Марты. Создавалось впечатление, что ее кто-то преследует. Так оно, собственно говоря, и оказалось. Практически сразу Марту обогнал мужчина, - увидев его, женщина ускорила шаг и почти побежала. Однако мужчина нагнал ее, схватил за рукав, остановил и начал что-то говорить. Женщина пыталась вырваться. Наверное, Марта, которая в этот момент поравнялась с этой странной парочкой, прошла бы мимо - она решила, что просто-напросто ссорится семейная пара, если бы женщи­на не повернула к ней искаженное страхом лицо.

- Помогите! - она прокричала почти беззвучно, одними губами, но Марта услышала и поняла, и не смогла пройти мимо.

- Что вы делаете? - строго сказала она мужчине, остановившись возле него.

- Проходите, гражданка, проходите, - с досадой оглянулся тот.

По всей видимости, ему очень не хотелось привлекать внимание прохожих.

- Отпустите женщину! - Марта схватила его за руку и потянула на себя. - Отпустите ее немедленно!

- Да отойдите же! - продолжая одной рукой удерживать женщину с ребенком, мужчина второй оттолкнул нежданную заступницу.

Но лучше бы он этого не делал, потому что Марта вцепилась в его рукав мертвой хваткой.

- Бегите, бегите же! - крикнула она женщине.

Та, выйдя из состояния оцепенения, вывернулась и бросилась бежать. Пересекла дорогу, подбежала к автобусу, который как раз в это время, оста­новившись, распахнул двери, и скрылась с глаз.

- Тьфу ты! - выругался мужчина и повернулся к Марте. - Ну, все, граж­даночка, вы влипли! Сопротивление сотруднику Демпола при исполнении служебных обязанностей... Знаете, насколько это тянет? А ну, пошли!

И потянул за собой упиравшуюся изо всех сил Марту. Из проулка, откуда выбежала женщина с ребенком, выехала машина, вышедший из нее демпо­ловец помог своему напарнику затолкнуть туда сопротивлявшуюся Марту, и через несколько минут уже ничто не напоминало о разыгравшейся здесь драме.

Пока ее везли в машине, Марте казалось, что все случившееся - плохо поставленное кино. Женщина с ребенком, демполовцы, сама она - актеры, которым сценарист написал неудачные роли. Ну, в самом деле, кто пове­рит, что можно на улице, средь бела дня отнимать у матери ребенка, хватать и везти в полицию заступившегося за них прохожего, да еще и пугать его тюрьмой? К тому же Марте было некогда сидеть в тюрьме. Ей нужно было ехать домой, собирать вещи. Если Артур заподозрит неладное, он заберет Адель. И ему никто не сможет помешать! «Сейчас мы приедем, - думала Марта, - я все объясню, и меня отпустят. Эти двое, они просто разозлились на меня за то, что я помешала им сделать их черное дело. Но там разберутся, посмеются над ними и отпустят меня домой. Разве может быть иначе?»

Ее привезли в центральное отделение Демпола, то самое, возле которого несколько дней назад проходила демонстрация, но Марта этого не поняла. Автомобиль въехал во двор за высокими воротами и остановился. Ее вы­вели из машины и через заднее крыльцо провели в дежурную часть. Там за высокой стойкой, отгороженной от холла пуленепробиваемым стеклом, ходили и сидели несколько человек в черной демполовской форме с крас­ными повязками на рукавах. В холле вдоль стены стояли стулья. На один из них усадили Марту. Ее сопровождающие о чем-то переговорили с одним из демполовцев за стойкой, заполнили какие-то бумаги и ушли. Марта оста­лась ждать своей участи.

Сидела она долго. Потом не выдержала, подошла к стойке.

- Скажите, пожалуйста, - она наклонила голову, заглядывая в маленькое окошечко, - мне еще долго ждать?

- А вы куда-то торопитесь? - хмыкнул демполовец по ту сторону стекла. - Теперь вам торопиться некуда. Следователь освободится и придет.

- Какой следователь? - удивилась Марта. - Я же ничего не сделала! Мне нужно домой. Меня потеряют!

- Ничего, не потеряют, - успокоил ее демполовец, - у нас никто не теряет­ся. А следователя подождать придется. Теперь только он будет решать, когда вы домой попадете. Сядьте, пожалуйста, на стульчик, не мешайте работать.

Марта вернулась на свое место. Вот теперь ей стало страшно. Неужели они не шутят, и все так серьезно? Но она же не знала, что тот человек, от ко­торого она спасала женщину с ребенком, из Демпола! Она же этого не знала!

- Послушайте, - Марта сорвалась с места, подбежала к стойке и снова заглянула в окошко, - я же не знала, что он из Демпола! На нем не было формы! Он приставал к женщине, а я за нее вступилась... Я ни в чем не виновата!

- Вот это вы следователю и расскажете, - улыбнулся ей дежурный, - сядь­те на место, не то я закрою вас в камеру.

В холле было жарко. Марта сняла пальто и шапку, достала из сумки пла­точек и обмахивалась им. Прошло уже часа два, за окнами стемнело, но ни­кто не обращал на нее ни малейшего внимания.

«Может быть, встать и уйти? - мелькнуло в голове у Марты. - Они даже не заметят. Может быть, они сами ждут, что я сбегу. Ага, ждут! Потом обвинят меня еще и в бегстве. Нет уж, лучше я посижу. Сейчас придет следователь и поймет, что я ни в чем не виновата, что это просто недоразумение, и по­зволит мне уйти».

В это время тяжелая входная дверь распахнулась, и в холл вошли, гром­ко смеясь, несколько человек. Сразу стало шумно, весело, даже дежурные за стеклом, бродившие, как сонные мухи, оживились, начали о чем-то раз­говаривать с вновь пришедшими. От нечего делать Марта взялась рассма­тривать их. Один показался ей знакомым. Он тоже обратил внимание на одинокую посетительницу, спросил о чем-то у дежурного и подошел ближе. Встал напротив, с интересом разглядывая ее. И тогда Марта его узнала. Это был Тони.

Несколько секунд она смотрела на него в замешательстве, не зная, мо­жет ли при всех назвать его по имени. И промолчала, решив, что не стоит афишировать знакомство. Тони укоризненно покачал головой и отошел, а еще через несколько минут убежал по лестнице куда-то наверх. У Марты почему-то сразу стало легче на душе. Тони не бросит ее. Сейчас он все вы­яснит и поможет. Надо только подождать, подождать еще немного.

Спустя некоторое время в холле появился невысокий крепкий человек в штатском, нагнулся к окошечку, перекинулся несколькими словами с дежурным и взял у него какие-то бумаги. Потом подошел к Марте, оки­нул ее быстрым взглядом. Лицо у него было приятное, не злое, скорее даже веселое.

- Ну, дебоширка, - окликнул он ее, - идемте, будем разбираться.

Они поднялись на второй этаж, прошли по длинному коридору, засте­ленному красной, приглушающей шаги, ковровой дорожкой, остановились возле одной из дверей. За ней оказался кабинет, где стояли два стола, не­сколько стульев и шкаф для бумаг. 

- Садитесь! - следователь подвинул ей стул, сам сел по другую сторону стола, положил перед собой бумаги и начал читать.

- Вам что, делать нечего, на сотрудников Демпола кидаться? - он смо­трел на нее с интересом. Наверное, не часто попадались такие отчаян­ные дуры.

- Я уже говорила, - по второму разу начала объяснять Марта, - он был в штатском. Начал приставать к женщине с ребенком, я вступилась. Мне не предъявляли никаких документов, просто засунули в машину и повезли. С таким же успехом на месте полицейских могли оказаться бандиты! И я бы сейчас не здесь сидела, а где-нибудь в канаве валялась.

- А мимо пройти, - следователь наклонился к ней через стол и почему- то понизил голос, - мимо пройти было нельзя?

- Мимо... - Марта тоже наклонилась и заглянула ему в глаза, - нельзя!

Следователь закивал головой:

- Ну, что ж, так и запишем...

- Я могу идти домой? - с надеждой поинтересовалась Марта. - Уже позд­но, меня, наверное, потеряли.

- Вы что, не понимаете? - следователь откинулся на стуле и постучал ручкой по столу. - На вас написали заявление, завели дело. И закрыть его просто так я не могу. Я могу передать его в суд, а суд уже будет решать, какое наказание установить.

- Вы шутите? - округлила глаза Марта. - Какой суд? Какое наказание? Я же ничего не сделала!

- Да нет, милочка, сделала! Еще как сделала! Помогла скрыться женщи­не, нарушившей Закон о народонаселении, и оказала сопротивление Де­мографической полиции. Это статья, это срок!

Марта молчала, ошеломленная. Ей казалась, что кто-то из них двоих со­шел с ума. Следователь смотрел на нее сочувственно, продолжая постуки­вать по столу ручкой.

- Сейчас вас отведут в камеру. Покормят ужином. В понедельник отдам дело в суд. Это все, что я могу сделать.

- Можно позвонить домой? - деревянным голосом спросила Марта.

- Да, конечно, - следователь подвинул к ней телефон.

Марта позвонила Артуру. Мать ее не потеряет, - она уверена, что дочь давно дома, собирает вещи, а вот Артур может бог весть что подумать и наделать глупостей. Он словно ждал ее звонка - схватил трубку сразу же.

- Алло, Марта, это ты? Где ты?

- Артур, - она старалась говорить спокойно, хотя и была уже на грани слез, - я в Демполе, меня задержали...

- Задержали? - в ужасе переспросил он. - За что?

- Это недоразумение... Я надеюсь, скоро все выяснится... Адель у мамы, пусть она побудет там. 

- Хорошо, - растерянно ответил Артур, - но я не понимаю... Где ты? В каком отделе?

- Я не знаю...

И переспросила у следователя: в каком отделе?

- В Центральном... - ответил тот.

- Артур, я - в Центральном. Ты завтра позвони, может, тебе что-нибудь объяснят. Не волнуйся, все будет хорошо.

Она положила трубку и заплакала.



Молоденький конвоир - лет двадцати, не старше - вел ее по лестнице вниз, в полуподвальное помещение. Он смотрел на нее с сочувственным интересом - видно, не часто к ним попадали такие узники. Коридор, ос­вещенный спрятанными в обшивку потолка лампами дневного света, на­поминал скорее больничный, чем тюремный. Если бы не железные двери камер, можно было бы подумать, что здесь находятся процедурные каби­неты. Марта замедлила шаг, оглянулась, на что конвоир, видимо, решив, что она испугалась, успокоил:

- Не бойтесь, у нас тут тихо.

Отомкнул одну из дверей, зачем-то заглянул в камеру, словно там кто-то мог прятаться, и, отойдя на шаг в сторону, пропустил вперед себя Марту. Вместо мрачного, сырого и холодного каземата, представление о котором навевалось воспоминаниями из прочитанных книжек, Марта увидела не­большую, сухую и светлую комнатку. У одной стены стояла кровать, заправленная по-солдатски темным шерстяным одеялом, у другой, под маленьким оконцем, прятавшимся под самым потолком, - стол и стул. В углу у двери унитаз, рядом - кран и раковина для умывания.

Марта вошла и остановилась в нерешительности.

- Располагайтесь, - почему-то приветливо, словно приглашал в гости, сказал ей конвоир, - сейчас я принесу вам ужин.

Он закрыл дверь и повернул в замке ключ. Марта осталась одна. Постояла в нерешительности, потом подошла к кровати и села на край.

«Господи, - думала она, - неужели все это реальность, и все это проис­ходит со мной?! Я - в Демполе! Арестована! Я могла бы понять и принять такой поворот событий, если бы это случилось в сентябре, тогда, когда... Нет, не надо об этом! Не надо об этом вспоминать... Наши мысли ма­териальны. Стоит начать о чем-то думать, и оно обязательно проявится. Нет- нет, этого не должно было случиться ни тогда, ни сейчас! Марк... Он узнает и вытащит меня. Разве Тони не поможет ему? Надо просто подо­ждать...»

Громко лязгнул замок, дверь открылась, и Марта услышала мужские голоса. Вместе с конвоиром в камеру вошел Тони. В руках у него была пластиковая бутылка с водой и полиэтиленовый пакет. Охранник выгля­дел растерянным. Он поставил на стол поднос с тарелками и коричневой пластмассовой кружкой, шагнул к двери и оглянулся.

- Только не долго... Инструкция... Не положено...

- Не долго... - успокоил его Тони. Подождал, пока охранник закроет дверь, и только тогда сел на стул напротив Марты.

- Ну, как дела? - отчего-то весело поинтересовался он.

Как ни была измотана Марта, но она не могла удержаться и не съязвить:

- Что, есть повод для веселья? Здесь случайно не бесплатный аттракцион ужасов?

- О! - усмехнулся Тони, удивленно вздернув брови. - Настроение по- прежнему боевое. Это радует. Многие ломаются, едва только попадают в этот подвал. Но вам бояться нечего. Вас никто не побеспокоит.

- А я и не боюсь, - храбро солгала Марта, хотя на самом деле трусила отчаян­но. Одна только мысль о том, что ей придется провести здесь ночь, приводила ее в ужас.

- Ну и замечательно! - Тони положил на стол пакет. - Здесь немного фрук­тов. .. Чтобы слегка подсластить пилюлю. Вода... Вдруг жажда замучит. Завтра я навещу вас. И, пожалуйста, одна-единственная просьба: довольно самодея­тельности! Не лезьте на рожон! Не поддавайтесь ни на какие провокации. Сле­дователь - хороший парень, я попробую с ним договориться, но помогите мне убедить его, что все произошедшее - случайность. Хорошо?

Марта кивнула в ответ.

- Вот и отлично!

Тони вдруг наклонился к ней, быстро и ласково провел ладонью по голове, по щеке, ухватил двумя пальцами за подбородок и слегка потрепал, как ребенка.

- Я вытащу вас отсюда.

И, словно испугавшись собственной слабости, быстро встал и пошел к двери. Уже на выходе обернулся и подмигнул ей:

- Спокойной ночи!

Марта снова осталась одна. Она не хотела ни есть, ни пить. Она не знала, сколько часов провела в ожидании следователя, помнила только, что, когда ее уводили, за окнами было уже темно. Сколько сейчас времени? Она не имела ни малейшего понятия, но почему-то ее это мало волновало. Какая разница! Лучше не знать, не считать часы и минуты, и тогда они побегут быстрее, и быстрее наступит завтра. Нервы у Марты сдали. Она то плакала, то умолкала и сидела, покачиваясь и глядя на стену. В какой-то момент силы иссякли, она легла на кровать, свернулась в клубочек и закрыла глаза.

«Наверное, лучше уснуть, - думала Марта, - тогда будет не так страшно и не так одиноко. Адель... Хорошо, что она осталась у мамы. Моя маленькая девочка... Бедная мама! Как это ужасно, когда вместо ребенка у тебя оста­ется одна фотография... Марк... Уже пора тебе вернуться... Видишь, как все получилось...». 

Мысли у нее путались, скакали, опережая друг друга. Марте казалось, что она спит и не спит одновременно. Она знала, где находится, помни­ла, что с ней произошло, но в то же время в ее усталом мозгу возникали какие-то причудливые картины: осенний лес, заснеженный город, Грэг с застывшей на губах предсмертной улыбкой, незнакомая женщина со свертком на руках...

Внезапно в замке повернулся ключ, и Марта, мгновенно проснувшись, в ужасе взвилась с кровати. Сердце колотилось, во рту пересохло. В камеру заглянул охранник.

- Во время сна, - вежливо сказал он, - полагается расстилать постель. Свет выключать запрещается.

И вновь закрыл дверь. Марта, словно китайский болванчик, кивала голо­вой в ответ на его слова, хотя и не была уверена, что он ее видит. Сон словно бабки отшептали. Чтобы успокоиться, она встала и сделала несколько ша­гов по камере - взад и вперед, открыла бутылку с водой, пригубила, чтобы промочить горло, расстелила постель, легла и попыталась все же уснуть. У нее ничего не получилось. Она не знала, сколько часов моталась по камере, считая шаги, не помнила, сколько верблюдов и баранов сосчитала, пыта­ясь хотя бы задремать, прочла про себя все стихи, которые помнила еще со школьных времен, но все без толку. Наконец, просто легла и лежала с открытыми глазами.

Уснуть удалось только под утро. Марте казалось, что она лишь на не­сколько секунд прикрыла глаза, когда ее разбудили. Это был уже другой ох­ранник, похожий на прежнего лишь своей молодостью и формой.

- Подъем! - скомандовал он. - Уборка постели, умывание, завтрак через пятнадцать минут.

- Я не хочу завтракать, - едва оторвала голову от подушки Марта, - пожалуйста, дайте мне поспать!

- Не положено! - прервал ее охранник. - Днем кровать должна быть за­стелена. Лежать на ней не разрешается.

- Но я не спала всю ночь, - глаза у Марты не хотели открываться. - Какая вам разница, сплю я или нет?!

- Не положено! - бойко отчеканил мучитель. - Поднимайтесь! Если через пятнадцать минут, когда я принесу завтрак, вы не приведете камеру в по­рядок, придется отвести вас в карцер.

Марта, конечно, встала. Застелила постель, умылась в надежде, что ей станет легче от холодной воды. Взбодрилась, но не надолго. Уже через не­сколько минут после этого голова у нее начала опускаться на грудь. Марта упала на кровать и закрыла глаза. Пытка бессонницей была тяжелее страха перед карцером.

- По-о-одъем! - голос охранника прозвучал над самым ее ухом. - Вста­вайте немедленно, не вынуждайте меня наказывать вас. Завтракать! 

На столе стоял поднос. На нем - тарелка с кашей, кусок хлеба с маслом и тонким, почти прозрачным пластиком сыра, кружка с чаем. Марта с тоской оглядела свой завтрак. Как бы скромно не питались синегорцы, но такой рацион все-таки остался в далеком прошлом. В тюрьме, видимо, так не думали.

- Спасибо, - почти прошептала арестантка, - я не голодна.

- Если вы не позавтракаете, - охранник, похоже, решил испытать на ней все служебные инструкции, - мне придется доложить об этом, и вас будут кормить насильно.

- Пожалуйста, - Марта умоляюще сложила руки на груди, - не надо нико­му ничего докладывать, я не голодна, честное слово!

Охранник, поджав губы, окинул ее осуждающим взглядом, забрал поднос и вышел, не забыв запереть за собой дверь.

Марта снова устроилась на стуле, сложив руки на столе и опустив на них голову. Сон ее был беспокойным. То ей казалось, что кто-то входит в ка­меру, и тогда она вздрагивала, поднимала голову и озиралась вокруг. Зате­кали шея и спина, ей приходилось просыпаться, распрямляться, растирать пальцами шейные позвонки, разминать плечи. Наверное, если бы ей дали возможность лечь, она бы уже выспалась. А так часы, счет которым она по­теряла, проходили в мучениях.

Когда охранник в очередной раз принес поднос с едой, Марта поняла, что уже обед. Аппетита у нее по-прежнему не было никакого, но чтобы не злить своего «мучителя», как она его мысленно прозвала, Марта решила немно­го поесть. Под его пристальным взглядом она надкусила хлеб и зачерпну­ла ложкой суп, отдаленно напоминавший борщ. Парень убедился, что его подопечная не собирается голодать, удовлетворенно кивнул и вышел, при­крыв дверь.

Марта проглотила несколько ложек бульона и отодвинула тарелку. На второе опять была каша, но на этот раз с котлетой. Кашу она есть не ста­ла, а котлету поковыряла для приличия пластиковой вилкой, отломив от нее кусочек-другой, сунула в рот, запив оказавшимся вдруг на удивление вкусным компотом. Компот она выпила весь. Потом отодвинула от себя поднос с остатками еды, забралась с ногами на стул, согнув их в коленях, обхватила обеими руками, положив на них голову, и стала ждать. Она не хотела засыпать, пока охранник не унесет тарелки. Не потому, что боялась его недовольства, а просто потому, что не хотелось, чтобы своим приходом он лишний раз будил ее.

Вместе с охранником в камере появился Тони. Демполовец этому был явно не рад, но ослушаться старшего по званию не мог и только бурчал что- то про себя, пропуская в дверь нежданного гостя.

- Ну, здравствуйте, - жизнерадостно поздоровался Тони, присаживаясь на кровать напротив Марты. - Как настроение? 

- Спасибо, хорошо, - усмехнулась одними губами Марта, - присоеди­ниться не предлагаю.

Тони внимательно всмотрелся в ее лицо, и оно ему не понравилось. Жен­щина выглядела либо смертельно больной, либо такой же усталой.

- Что случилось? - уже серьезно спросил он.

- Я хочу спать, - Марта говорила медленно, с трудом выталкивая из себя каждое слово, - я не спала ночь. А мне не разрешают лечь... Дайте мне вы­спаться! Это же настоящая пытка!

Тони повернулся к охраннику. В глазах у него стоял вопрос.

- По уставу не положено, - начал оправдываться охранник, - днем не раз­решено лежать на кровати...

- Ты что - идиот? - поинтересовался Тони голосом, не предвещавшим ни­чего хорошего. - Она не арестована. И не осуждена. Она задержана до вы­яснения обстоятельств. Если с ней что-нибудь случится, тебе, дураку, мало не покажется. Пусть она спит! Пусть спит! Ты меня понял?!

- Так точно, - сник охранник.

- Службист, твою мать! - выругался Тони. - По уставу не положено! По Уставу не положено причинять вред тем, кого ты охраняешь!

И добавил уже мягче:

- Она ведь женщина... Неужели не понимаешь?

Тони помог Марте встать со стула - ноги ее не держали, довел до кровати, усадил. Она повалилась мешком на бок, глаза закрылись сами, едва голова коснулась подушки. Тони поднял ее ноги, положив аккуратно на постель, накрыл углом одеяла. И, не удержавшись, снова погладил Марту по голове.

- Спасибо... - сквозь сон пробормотала она.

Марта проспала остаток дня и ночь. На рассвете ей приснился сон. Это она, проснувшись, подумала - на рассвете, потому что из маленького окон­ца под потолком в камеру проникал серый свет.

Это был странный сон. Ей приснился Грэг. Он стоял на ступеньках и улы­бался ей. Как в тот день. Но улыбался ласково, лицо у него было доброе, а в глазах светилась нежность. Грэг был одет в длинный белый балахон с ши­рокими рукавами. Он махал ей рукой, и рукав развевался, словно большой белый флаг.

- Иди сюда, Марта, иди сюда...

Губы его не шевелились, но Марта отчетливо слышала голос. Грэг про­тянул ей руку, и она подала ему свою, коснувшись его холодных пальцев.

- Пойдем со мной...

Повернувшись вполоборота и не выпуская ее руки, Грэг начал поднимать­ся по ступенькам. Марта ждала, что вот-вот они окажутся перед высокими дверями Демпола, но дверей почему-то не было. Они словно поднимались в небо. Наверное, так оно и было, потому что вдруг они вошли в белое про­хладное облако, и Марта на мгновенье потеряла Грэга из виду. Ей стало так страшно, что она что есть силы вцепилась в его руку. Но уже через минуту облако осталось под ногами, и перед ней раскинулся бескрайний голубой простор.

- Смотри... - повел рукой Грэг.

Повсюду, насколько могла видеть Марта, в белом тумане сидели, бега­ли, стояли, играли дети. Их было много, очень много. Они, так же, как и Грэг, были в белых балахонах, но только за спинами у них ... за спинами у них Марта с изумлением увидела белые крылья. Небольшие, но широкие и крепкие. Самое удивительное, что дети ими пользовались: поднимались в воздух и перепархивали, словно сказочные эльфы, с одного места на другое.

- Кто это? - спросила Марта у Грэга.

- Это - ангелы! - улыбнулся тот. - Это ангелы... Смотри, вон те умерли еще до своего рождения - матери не позволили им появиться на свет. А те погибли в мучениях - нежеланные, они были задушены, выброшены на свалки, утоплены в колодцах и реках. А вот эти - эти умерли от болезней, не вынеся разлуки с семьей. Теперь они - ангелы!

- А ты? - не удержалась и спросила Марта. - Что здесь делаешь ты?

- Я? - он посмотрел на нее ласковыми близорукими глазами. - Я - воспитатель. Это мое искупление...

- Искупление чего, Грэг?

- Ах, Марта, Марта...- он стоял все так же на одну ступеньку выше, чем она, и смотрел на нее сверху вниз, - разве ты не знаешь, что все мы искупаем грехи - свои и своих отцов...

- Каких грехов, Грэг? - продолжала допытываться Марта. - В чем ты был грешен?

Грэг, продолжая улыбаться, вдруг стал отдаляться от нее, сначала медлен­но, потом быстрее и быстрее. Марта испугалась, что сейчас он пропадет со­всем, и закричала вдогонку:

- Ты простил мне мой грех, Грэг?! Ты простил?!

И вдруг полетела вниз, сквозь белую облачную пелену. Ей не было страш­но, она понимала, что не разобьется, - она летела так, как будто находилась в лифте со стеклянными стенами. И вдруг этот лифт резко остановился, и от толчка она проснулась. В маленькое оконце под самым потолком загля­дывало неласковое серое утро.



Немного погодя Марта поняла, что именно ее разбудило: в коридоре, от которого ее отделяла железная тяжелая дверь, слышались громкие голоса, показалось даже - плач, топот ног. Лязгали ключи, открывались и закры­вались многочисленные двери. Кто-то шумно пробежал, раздался окрик, потом снова голоса. За два дня, что провела в этом подвале Марта, такое происходило впервые. Еще не зная и даже не представляя, что случилось, она каким-то шестым чувством поняла: нечто сверх - ординарное. 

Когда по двери, ведущей в ее камеру, кто-то постучал, Марта вздрогнула и приподнялась на подушке, опершись о локоть. За дверью забубнили, а затем в замке повернулся ключ.

- Свет! - скомандовал чей-то резкий голос.

Дверь распахнулась, и в камеру первым вошел охранник, тот самый моло­дой парень, который встретил ее в первый день пребывания под арестом, а за ним - невысокий человек в форме. Охранник нашарил рукой выключа­тель. Через секунду мужчины уже смогли рассмотреть женщину на крова­ти, которая, прищурившись, взирала на них в изумлении и страхе.

- Ч-черт! - недовольно произнес коротышка, окинув взглядом маленькое помещение. - Вторую кровать поставить, конечно, некуда!

Он так уставился на Марту, как будто именно она была виновата в том, что в камере не хватало места для второй кровати.

- Фамилия? - наверное, коротышке казалось, что говорит он очень суро­во, но голос его сорвался на фальцет.

- Полянская, - подсказал охранник.

- Я не тебя спрашиваю, - словно отбрыкнулся от него коротышка. - По­чему не встаете, когда в камеру входит начальник?

Марта без конца ругала себя за то, что лезет на рожон и не может смол­чать, когда на нее пытаются кричать, тем более безо всякой на то причины, но раз за разом сдавала сдачу:

- На вас не написано, что вы - начальник, - храбро ответила она, - Кроме того, подъема не было, а до подъема имею право лежать!

Коротышка вытаращил на нее в удивлении глаза, открыв рот, вдохнул воздух, но промолчал и, резко повернувшись, вышел в коридор. Охранник укоризненно покачал головой, но, уже выходя, вдруг показал ей большой палец. И даже выключил свет, словно давал понять: можно спать и ничего не бояться. Но уснуть Марта уже не могла.

Хождение по коридору продолжалось. Она встала с кровати и на цы­почках, словно боялась, что ее застанут за непристойным занятием, подо­шла к двери и прижалась ухом к холодному выкрашенному темно-серой краской железу, но так ничего толком не услышала. Оставалось ждать, пока страж принесет ей завтрак. Может быть, тогда она сумеет утолить свое любопытство.

К тому времени, когда охранник появился вновь, в подвале все стихло. Арестованных, судя по всему, развели по камерам. Разрешили им выспаться после бессонной ночи или нет - об этом Марта могла только догадываться.

На завтрак была сваренная на воде гречневая каша, слегка сдобренная маслом, стакан чуть теплого чая и традиционный бутерброд с сыром. Не выспавшийся, это было видно по его лицу, охранник поставил поднос на стол и замешкался на секунду. Этого было достаточно, чтобы Марта, на­бравшись храбрости, задала ему вопрос, мучивший ее с рассвета. 

- Что это было?

- Где? - сделал вид, что не понял охранник.

- Утром... Что это за люди? Что происходит?

Парень колебался, не зная, можно ли сказать арестантке правду. Ему явно хотелось поделиться, но это было против правил.

- Ну же, - поторопила его Марта, - говорите, говорите. _..Я-_ никому...

И то верно - кому и что она могла рассказать, сидя в подвале Демпола!

- Участники митинга... - наконец, решившись, произнес охранник, - сегодня ночью арестовали тридцать человек...

- Какого митинга? - удивилась Марта. Вот черт! Там, за стенами этого здания происходят удивительные события, а она ничего не знает! - Разве был еще один митинг?

- Да не еще один... - с досадой в голосе - вот же непонятливая! - про­изнес охранник, - тот самый, пятого ноября, после пожара в приюте! Не знаете, что ли?

Марта потеряла дар речи. Она смотрела на своего юного сторожа и не могла поверить его словам. Как же так? Митинг закончился мирно, демполовцы отступили, никто не пострадал, участники сами разошлись... Как же так?! Прошла почти целая неделя... Теперь с ними решили разделаться?! Не рискнули тогда, на виду у всего города, а сделали это тихим сапом, ночью, чтобы никто ничего не знал?!

- Как же так?! - произнесла она вслух.

Парень вздохнул и развел руками.

15.

Тони заступил на дежурство в восемь утра. Уже через пятнадцать минут он знал все о ночных событиях. Информация повергла его в шок. Противо­стояние власти и народа выходило на новый виток. На что надеялись те, кто отдал приказ произвести аресты? Что все останется в тайне? Так, как это было не единожды? - человек выходил из дома и исчезал на долгие ме­сяцы, если не годы. Ребенка отнимали у родителей, и никогда больше они не имели о нем никаких сведений. Только тонкие папки дел под грифом «Секретно» ложились в архив Демпола, спрятанный на два этажа ниже подвала, где сейчас находились арестованные. О, эти два этажа! О них не знал ни один непосвященный! Вход туда был разрешен лишь тем, кто имел первую категорию доступа из пяти. У Тони была третья. Она давала ему право спускаться в подвал и выходить из него, но попасть в архив он, раз­умеется, не мог. Мог только предполагать, сколько тайн, сколько искоре­женных судеб, сколько разбитых сердец хранят бумажные залежи в недрах Демпола. Но таких массовых арестов на памяти Тони не было. Тридцать человек за одну ночь!

Марта! Еще и Марта на его голову! Как бы под шумок и ее не записали в «сопротивленцы» - так уже окрестили арестованных острые на язык демполовцы.

Тони помчался к следователю. Тот, похоже, не вылезал из-за стола с той самой субботы, когда Тони пришел к нему насчет своей протеже. Обложив­шись папками, он что-то отчаянно строчил на листке бумаги. На звук от­крывающейся двери приподнял голову, прищурил красные от бессонницы и табачного дыма глаза. Узнал Тони и замахал руками:

- Иди, иди с Богом, не до тебя!

- Догадываюсь, - Тони и не собирался уходить. Наоборот, подошел к сто­лу, протянул для приветствия ладонь. Следователь пожал ее коротко, вы­удил из пепельницы еще не погасший «бычок», затянулся.

- Ну, чего ты хочешь?

- Полянская.не вдаваясь в подробности, пояснил Тони.

- Ну и чего? - недоуменно посмотрел на него следователь. - Сидит?

- Сидит, - кивнул Тони.

- Вот и пусть сидит... Еще сутки. Завтра вечером выпустят.

- А распоряжение?- не отставал от него Тони.

- Какое, к чертовой матери, распоряжение? - следователь начал нервни­чать. - Чего ты мне голову морочишь? Трое суток истечет - будет распоряже­ние! А трое суток, чтобы тебе было известно, истекают завтра в пять вечера.

- В подвале полно заключенных... Не дай Бог, ее под шумок тоже потянут... Доказывай потом, что ты не верблюд!

- Да? - следователь смотрел на него подозрительно. - Слушай, не мое, конечно, дело, но ... кто она тебе?

- Никто, - честно ответил Тони.

- Ну-ну! - хмыкнул следователь, вытащил из ящика стола какой-то бланк, вписал в него несколько слов и отдал Тони. - На, держи, защитник!

Марта была на месте. Тони даже вздохнул с облегчением, когда охранник открыл ему дверь, и он увидел свою подопечную, которая, подогнув ноги, сидела в углу кровати.

- Доброе утро... - Тони вошел в камеру и остановился в замешательстве, наткнувшись на откровенно отчужденный взгляд.

- Вы полагаете, что оно доброе? - улыбка у нее получилась не ласковая. И ту она с трудом выдавила из себя. - В подвале полно народу... Ни в чем не повинные женщины...

- Марта, - Тони подошел все-таки ближе, подвинул стул и сел, - давайте расставим все по своим местам. Я - сотрудник Демпола, но, чтобы вам было ясно, - против своего желания. Не моя вина, что я ношу эту форму. Если бы имел право выбирать, давно бы уже перебрался поближе к Марку. Но у меня - свои задачи. К тому, что произошло сегодня ночью, я не имею ника­кого отношения. Узнал об этом полчаса назад. Не знаю, смогу ли я сделать что-нибудь для этих людей, но если потребуется - сделаю. 

Тони говорил спокойно, не повышая голоса, но Марта чувствовала, что он с трудом подбирает слова, во-первых, для того, чтобы не наговорить лишнего, а во-вторых, чтобы не сорваться и не закричать на нее, бестол­ковую дуру, которая смеет упрекать его в том, в чем он не виноват. Забыв, между прочим, при этом, что он выручает из беды ее самою.

Марта сорвалась с места, села на край кровати, погладила виновато Тони по руке.

- Не сердитесь на меня... Я не знаю, что говорю... Просто...просто я в отчаянии! Объясните мне, что происходит?! Неужели такое возможно?! У нас что, начинается тридцать седьмой год?!

О тридцать седьмом все они знали лишь по книгам и учебникам. Масшта­бы происходивших тогда злодеяний до сих потрясали умы и сердца потом­ков. Расписывая достижения эпохи реформ в постимперском Синегорье, руководство страны всегда подчеркивало, что время беззакония прошло, кануло в лету - безвозвратно. Теперь оно возвращалась?!

- Ну, не будем преувеличивать, - невесело усмехнулся Тони, - до тридцать седьмого, конечно, далеко. Разберемся...

- А что будет, когда разберетесь? - вдруг тихо и серьезно спросила его Марта. - Это вам не детский приют, просто так не выберешься...

Тони с удивлением посмотрел на нее. Эта мысль даже не приходила ему в голову. Но, черт побери, Марта была права в одном - они не могут оставить этих людей без помощи.

Домой он вернулся уже за полночь - вымотанный, издерганный, злой. Ехал в лифте и мечтал об одном - завалиться на диван и забыть обо всем, что произошло сегодня. Забыть хотя бы на несколько часов, на время сна. День был суматошный, беспокойный, сутолочный. Мало, кто понимал, что происходит, откуда поступила команда арестовать участников демон­страции. Впрочем, откуда поступила эта команда - сомневаться не при­ходилось: конечно, из Комиссии по народонаселению. Но что так испугало всемогущих руководителей этого, по сути, стоящего над правительством органа? Несчастные женщины? Тони был свидетелем нескольких допросов - они шли целый день в нескольких кабинетах одновременно. Следователи и сами еще толком не знали, что они хотят услышать от арестантов, какую информацию должны получить. Указаний сверху на этот счет пока не по­ступало. А раз так, то никто не знал, как оформлять арестованных - как задержанных за административное нарушение или как подозреваемых в совершении государственного преступления. Меньше всего понимали, что происходит, сами арестованные, среди которых большинство были женщи­ны, в том числе и та пожилая дама, которая предотвратила бойню на пло­щади у Демпола.

Тони вышел из лифта и подошел к своей двери. И остановился в заме­шательстве: в его квартире сегодня кто-то побывал. Это было очевидно, поскольку по давным-давно заведенной привычке Тони наклеивал на стык двери и косяка тонкую полоску бесцветного скотча. Сейчас эта полоска ви­села, наполовину отклеившись. А это означало, что дверь открывали.

Тони приложил ухо к замочной скважине, прислушался. За дверью было тихо. Только шумела вода. Хотя вполне может быть, что это не вода или шу­мит не в его квартире. Он потянул на себя дверь - она была заперта. Вста­вил ключ - тот легко вошел и повернулся. Значит, замок не взламывали. Решившись, Тони толкнул дверь и вошел в квартиру. В прихожей горел свет, на полу - ворохом - лежали вещи, он узнал их, а в ванной, действительно, шумела вода.

Мысленно Тони перекрестился и, уже не остерегаясь, стукнул пару раз кулаком по двери в ванную.

- Марк, Ма-а-рк...

- О-у-у-у... - откликнулся тот. На мгновение вода умолкла. - Тони, это ты?!

- А ты ждешь кого-то еще? - приоткрыв дверь, спросил у него Тони.

Марк засмеялся.

- Не сегодня... Пять минут! Я уже выхожу...

- Не торопись...

Тони разделся, постоял в раздумье над вещами на полу, вздохнул и ото­двинул их ногой к стене.

Когда Марк, обмотанный ниже пояса полотенцем, свежий, бодрый, вкус­но пахнущий шампунем и пеной для бритья вышел из ванной, Тони уже суетился на кухне, готовя холостяцкий, на скорую руку, ужин и накрывая на стол.

- Ну, здравствуй, брат! - подошел к нему Марк.

Они обнялись, постояли несколько секунд, хлопая друг друга по спине, по плечам.

- Марк, ты не представляешь, как я рад тебя видеть! - Тони показалось, что он сейчас расплачется, но, пожалуй, Марк бы этому не удивился. Они не виделись всего неделю, но что это была за неделя! Бывало, что друзья рас­ставались на месяцы, но каждый при этом знал, что у второго все в порядке, и жизни его ничто не угрожает. На этот раз все было по-другому.

- Я, честно говоря, тоже рад, - Марк смущенно откашлялся. - Ну, как тут у вас?

Он, как был, в полотенце, подсел к столу.

- Да...- обреченно махнул рукой Тони, - что у нас... Спасибо, хреново!

Он достал из холодильника початую бутылку водки. Стекло тотчас за­потело, и Марк, глядя на него, отчего-то сразу замерз и побежал одеваться. Тони, рассмеявшись, наполнил рюмки и сел в ожидании друга. Перед ним сразу встал вопрос: как сообщить Марку о том, что произошло с его люби­мой женщиной. А сообщить придется - Тони не сомневался, что разговор о ней зайдет непременно. И не был к этому готов. Если бы Марк вернул­ся хотя бы завтра... Тогда Марте пришлось бы самой рассказывать ему. А так... Тони вздохнул тяжело, и в этот момент в кухню вошел Марк.

- Ну, - он сел и потер руки, - ты все вздыхаешь? Сидишь тут, в тылу, окопал­ся, а мы там, на передовой, на линии обороны... Под пулями, можно сказать...

- Шутишь... - уныло упрекнул его Тони, - да лучше бы я там, с вами... Ну, за возвращение!

Они выпили. Марк зябко повел плечами - после горячего душа холодная водка обжигала. Но уже через минуту в желудке потеплело.

- Да уж, за возвращение... - он продолжил разговор. - Знаешь, когда над головами пули засвистели, я подумал: все, конец, все здесь ляжем! И кри­чим ведь им, сволочам: не стреляйте! Мы безоружны! У нас только дети! А они - знай себе, лупят...

Он махнул рукой.

- Да, что там говорить... Не знаю, как до машины добежал...

- Давай, - наполнил рюмки Тони, - за ребят... Не чокаясь... Ты ешь, ешь! Голодный, наверное...

- Да уж, - согласился Марк, - завтракал еще в Избушках.

- Где? - поперхнулся Тони.

- В Избушках, - спокойно повторил Марк.

- Ты был у себя?

Тони во все глаза уставился на друга. Ему, действительно, показалось, что он ослышался, или Марк сказал что-то не то.

- Ну, разумеется, - не понял его удивления Марк, - а куда, по-твоему, мы должны были ребятишек увозить? Каждый по десять человек себе взял. Тя­жело, конечно, но у нас запасов хватит, до весны дотянем...

- Подожди, - перебил его Тони, - но почему ты вернулся? Зачем ты вернулся, если уже был дома?

Марк отправил в рот кусок сыра, прожевал, спокойно посмотрел Тони в глаза.

- Ты знаешь, зачем...

- Из-за Марты?!

Марк промолчал, сосредоточенно ковыряя вилкой в своей тарелке.

- Но это же безумие! Ты в розыске! Весь Демпол стоит на ушах после этой истории с приютом! Людей хватают пачками - у нас в подвале несколько десятков арестованных! Ты знаешь об этом?! Ну, хорошо, не знаешь, но не можешь не догадываться, что в городе сейчас опасно... Марк, ты не должен так рисковать! Ну, написал бы ей, позвонил, через меня бы передал, в конце концов...

- Я не хочу звонить, - поднял голову Марк, - не хочу писать и через тебя передавать тоже ничего не хочу! Я хочу ее увидеть... Неужели так трудно это понять?!

- Да нельзя вам встречаться! - закричал на него Тони. - Нельзя! Понима­ешь?! Она - в черных списках! Она, если хочешь знать, арестована и сидит сейчас в камере в Центральном отделе...

Ему не надо было этого говорить. Тони понял тут же, что ему не надо было этого говорить, что слова, вырвавшиеся нечаянно, (он же хотел рас­сказать об этом совсем не так!) произвели эффект разорвавшейся бомбы: глаза у Марка остановились, а лицо как-то сразу осунулось. Несколько се­кунд он сидел неподвижно, осознавая услышанное, а потом как-то странно начал озираться по сторонам, словно решал, куда ему бежать. Тони понял, что он сейчас вскочит и действительно побежит. И, возможно, прямо в Дем­пол. Если, конечно, он, Тони, сию минуту не предпримет хоть что-то, чтобы его остановить.

- Марк, - Тони перегнулся через стол, схватил друга за руку, - Марк, по­дожди, я не то хотел сказать... Сядь, сядь, пожалуйста! Успокойся, я сейчас все объясню!

Глаза у Марка прояснились, он уже осмысленным взглядом посмотрел на Тони. Тот торопливо налил ему рюмку водки.

- Выпей! Выпей, я тебе все расскажу.

Подождал, пока Марк выпьет, сунул ему пластик сыра и подождал, пока тот его прожует.

- Все? Теперь ты в состоянии меня спокойно выслушать?

Марк кивнул.



Когда тебе четырнадцать, ты живешь не столько разумом, сколько эмоциями. Ты не видишь полутонов и оттенков: черное для тебя - это только черное, а белое - только белое. Ты судишь людей не за то, что они поступают правильно или не очень, а за то, насколько, с твоей точки зрения, хороши их поступки. В четырнадцать лет подростка очень просто убедить в том, что друг - это враг, а враг - это друг.

Марку было четырнадцать, когда в их доме появился второй ребенок, младший брат. О том, что ему придется делить родительскую любовь с кем-то еще, Марк, конечно, узнал задолго до появления на свет малыша. Однажды родители усадили его перед собой и осторожно, подбирая слова, объяснили, что мама беременна, но поскольку рождение второго ребенка запрещено законом, знать об этом никто не должен. Единственное, что не сказали Марку, - каковы могут быть последствия для него самого. Так что он не был готов к тому, что его, по сути, могут принести в жертву.

Впрочем, родители и не собирались приносить сына в жертву. Его отец занимал достаточно высокое положение в обществе - он был генераль­ным прокурором Южного Синегорья. И, разумеется, надеялся, что ста­нет одним из тех, кому будет выдано разрешение на рождение второго ребенка. Но кто-то наверху решил иначе. Может быть, потому что у про­курора всегда есть недоброжелатели... А, может быть, с ним рассчита­лись за непокорность...

На всякий случай, чтобы не привлекать ничье внимание, мать Марка уво­лилась с работы и до самых родов не выходила из дома. Круг друзей и знако­мых сократили до минимума - о предстоящем событии знали лишь несколь­ко самых надежных, самых преданных подруг. Марку строго-настрого было приказано говорить всем, что мама тяжело больна, и ее нельзя беспокоить. Казалось, предусмотрели все до мелочей. Кроме, пожалуй, одного: того, что всегда нежданно-негаданно вмешивается в ход событий, коренным образом меняя его, - случайности. У мальчика, появившегося на свет совершенно здоровеньким, через несколько дней после родов началось нагноение пупо­вины. Промывание марганцовкой, смазывание антисептическими мазями не помогло. У малыша поднялась температура. Пришлось вызвать врача...

Марка забрали из школы в тот же день, даже не дав проститься с родите­лями. Воспитатели в приюте ему объяснили, что родители предали его, раз­любили, решив родить другого ребенка, они тем самым отказались от него, Марка, и он должен забыть их, как забывают врагов и предателей. Марк молча плакал, размазывая по щекам соленые слезы, и отказывался верить воспитателям.

В приюте его продержали недолго, всего несколько дней - возраст не по­зволял отдать на усыновление, но зато давал возможность сразу отправить в кадетский корпус, где готовили кадры для Демпола.

Три года в кадетском корпусе стали самым тяжелым испытанием для под­ростка, которого в одночасье лишили дома, родителей, привычного круга общения, самой свободы. Отныне он, как, впрочем, еще несколько десятков подростков, не принадлежал самому себе. Государство его кормило, государство содержало, обучало и оно же собиралось получить отдачу от затраченных на его воспитание средств.

Казарма, где ты никогда не остаешься один на один со своими думами, бедами, заботами, сводила Марка с ума. Даже по ночам, просыпаясь в пол­ной темноте и призрачной тишине, он ощущал постоянное присутствие посторонних людей. Казалось, что за ним наблюдает всевидящее недреман­ное око. Может быть, так оно и было - кадеты ни на минуту не оставались без присмотра. Контролировался каждый шаг, каждое слово, каждый жест. Слова «дом», «мама», «папа», воспоминания о прошлом были категориче­ски запрещены. На занятиях кадетам постоянно твердили о предательстве родителей, о том, что теперь они нужны только государству и должны быть бесконечно благодарны ему за заботу и внимание.

Дружба не поощрялась - близкие отношения между воспитанниками могли стать основой заговора, побега, любых форм неповиновения. Зато культивировалась конкуренция, воспитывались амбиции, взращивалось тщеславие. И беспрекословное подчинение. 

Мальчики реагировали по-разному. Сердца одних переполнялись нена­вистью. Другие - ломались, становились безразличными, а порой и жесто­кими. Третьи - не верили, не могли примириться с разлукой с близкими. Самые сильные пытались бежать, у некоторых это получалось. Слабые ду­хом резали вены, лезли в петлю, прыгали с крыши. Марк навсегда запомнил случай, произошедший вскоре после того, как он попал в корпус: однаж­ды ночью в туалете, заполнив водой раковину и опустив туда руки, вскрыл себе вены новоиспеченный кадет. На белой стене он написал кровью: «Они меня любят!».

«Они меня любят!» - эти слова неожиданно стали для Марка девизом. Они помогали ему выжить и вынести все даже тогда, когда, казалось, нет уже больше сил. Он поставил себе цель: окончить кадетский корпус и вер­нуться к родителям. Кто сможет помешать ему сделать это?! Он не знал тогда, что ценой свободы через несколько лет станет подписка о неразгла­шении. И одним из пунктов в ней будет следующий: в случае нарушения подписки, посещения сотрудником Демпола своей семьи и восстановления родственных отношений все члены данной семьи, включая нарушителя, бу­дут подвергнуты наказанию в виде длительного лишения свободы, мало­летние дети при этом передаются на попечение государства. Марк не мог рисковать своими родными...

Вскоре после выхода из корпуса он все же собрался с силами и в одно из дежурств приехал к родному дому в надежде увидеть кого-то из близких. Ему повезло: мать с маленьким братом, которому тогда уже было четыре года, гуляла во дворе. Марк побоялся подойти к ним. Смотрел из окна ма­шины и плакал. Нет, слез, как таковых, не было - к тому времени он научил­ся справляться со своими эмоциями, но вот сердце обливалось кровавыми слезами. Мать словно почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд, забеспокоилась, стала оглядываться в тревоге по сторонам. Марк счел за лучшее уехать.

Он приезжал потом не один раз. Однажды ночью ему приснился стран­ный сон: отец, молодой, улыбчивый, такой, каким запомнил его Марк, сидел на скамейке у подъезда в окружении незнакомых людей. Марк пригляделся внимательнее и к ужасу своему узнал давно умерших родственников, из­вестных ему только по фотографиям. Он проснулся в страхе и в тот же день, выбрав часок во время дежурства, поехал к родному дому.

Марк успел вовремя: гроб с телом отца выносили из подъезда и устанав­ливали в голубой катафалк. Соседи вывели под руки мать. Марку показа­лось, что она постарела лет на десять - так осунулось, похудело и отчего- то сморщилось ее лицо. Младшего брата, ему к тому времени исполнилось семь лет, держала за руку незнакомая женщина. Мальчик крутил головой и, судя по всему, плохо понимал, что происходит.

Марк, сидя в машине, кусал губы, едва сдерживаясь, чтобы не выйти, не подойти к гробу, не проститься с отцом, не обнять мать. Нет, конечно, он мог бы это сделать, но кто бы дал гарантию, что на следующий день об этом не стало бы известно в Демполе. За себя Марк не боялся: хуже того, что с ним уже произошло, произойти уже не могло. Но какие последствия его появление могло бы иметь для матери и брата?..

Держась на некотором отдалении, он сопровождал похоронную процес­сию до кладбища. Вслед за катафалком, ползущим по кочковатой, давно не ремонтированной кладбищенской дороге, и процессией медленно про­двигался меж осевших, заросших травой могильных холмиков и роскош­ных мраморных или гранитных памятников. Оставив машину на соседнем участке, все же рискнул выйти и приблизиться к могиле, скрываясь за над­гробиями и крестами.

Стояла ранняя осень. Деревья еще не начали сбрасывать листву, напро­тив, - расцвели напоследок, придавая скорбному месту столь несвойствен­ную, чуждую ему пышность и праздничность. Высоко в кронах тополей и берез висели, раскачиваясь на ветру, тяжелыми черкесскими шапками во­роньи гнезда, а сами птицы, большие, тяжелые, густой стаей с отчаянными криками кружились над людьми, добавляя трагизма в общую картину.

На него никто не обратил внимания... Кроме брата, про которого в какой-то момент, прощаясь с покойным, просто забыли. Он стоял на клад­бищенской дорожке, растерянный, одинокий и такой несчастный, что Марк не мог не подойти.

- Привет! - сказал он ему, присев перед ним на корточки.

- Здравствуйте, - мальчик посмотрел на него с интересом. Он был бело­лиц и скуласт, совсем, как старший брат, с такими же серыми, спокойными глазами. И подстрижен был так же - ершиком, только на лоб падала корот­кая аккуратная челочка.

Марк разглядывал его, как редкий экспонат в витрине музея. Он помнил брата совсем крохотным, крикливым существом. Он знал, что все его, Мар­ка, беды - из-за этого маленького человечка, но почему-то не мог злиться. Наоборот, его переполняло непонятное, неведомое раньше чувство любви и нежности. Он не знал, что сказать ему, и ребенок тоже молчал, с любопыт­ством разглядывая незнакомца.

- У меня папа умер... - наконец нарушил молчание мальчик.

Марк кивнул головой.

- И у меня тоже... Тебе грустно?

- Грустно... Маму жалко...

- А папу?

Мальчик как-то странно посмотрел на него и произнес:

- Ему уже не больно...

- А... ему было больно? - у Марка было ощущение, как будто он вторга­ется в какую-то запретную зону, задавая этот вопрос. 

- Да, - ответил мальчик, - он кричал, не давал никому спать. И говорил, что это наказание...

- Наказание? - удивился Марк.

- Да. Я спрашивал у мамы, кто его наказал и за что, но она только плака­ла...

Марк понял, о каком наказании шла речь, но не мог же он сказать об этом малышу.

Взрослые у могилы стали расходиться, потянулись к машинам. Мать еще стояла, опустившись на колени в сырую глину, у деревянного в человече­ский рост креста, но Марк понял, что пора уходить: в любой момент она могла обернуться и увидеть его.

- Митя! - кто-то окликнул мальчика.

Тот повернулся на голос, крикнул кому-то «Сейчас!», а потом, словно взрослый, протянул руку Марку:

- До свидания!

- Пока, братишка, - пожал Марк его тоненькие холодные пальчики, - не грусти!

И быстро пошел прочь, петляя между чужими могилами.

Он не видел, что именно в этот момент мать, поднявшись с колен, все- таки повернулась, успев заметить это рукопожатие. Несколько мгновений она вглядывалась в спину удаляющегося мужчины, а потом почти подбежа­ла к сыну и опустилась перед ним на корточки точно так же, как это только что сделал Марк. Она взяла его за Плечи, встряхнула, словно хотела разбу­дить, заглянула ему в глаза.

- Митя, кто это был?! Кто это был?!

- Не знаю, - пожал тот плечами, удивившись вопросу и волнению матери,

- он просто подошел...

- Что он тебе сказал?

- Сказал, что у него тоже папа умер...

- А еще? - продолжала пытать его мать. - Что еще он сказал?

- Ничего, мама, - попытался освободиться из ее рук Митя, - ничего... Сказал: пока, братишка! Вот и все! Пусти, пусти же!

Мать отпустила его, сгорбилась, закрыла руками лицо и завыла громко, в голос, раскачиваясь из стороны в сторону.

- Мамочка, - заплакал, испугавшись, Митя, - не надо, пожалуйста, не надо!

Обнял ее неумело обеими руками и раскачивался вместе с ней, пока не подошли люди, не разняли их, не увели обоих в машину. Никто не понял, что это был плач не по покойнику, а по живому человеку, который только что воскрес из небытия.

Марк, пока не ушел из Демпола, приезжал к дому еще несколько раз в надежде увидеть мать и брата, но больше пути их не пересекались. А потом началась подпольная жизнь. Поддерживать связь с прошлым, пусть даже одностороннюю, стало еще более опасно. К тому же прошло время, утихла боль - любая рана, так или иначе, заживает. Марк иногда вспоминал о мате­ри, думал о брате, который вот-вот должен был закончить школу, но как-то уже отвлеченно, без острой боли где-то глубоко внутри - в сердце или в душе. Иногда ему хотелось побывать в старом дворе, увидеть родные лица, но каждый раз, когда он бывал в Синегорске, находились какие-то другие, более важные, неотложные дела, и он отодвигал свое свидание с прошлым.



Тони появился в кадетском корпусе на несколько месяцев позже Марка. У него была совсем другая история. Отец умер, мать второй раз вышла за­муж. Новый муж хотел иметь своего ребенка. Мать долго не соглашалась. Рискнула только тогда, когда отношения между отчимом и пасынком накалились настолько, что нужно было сделать выбор. Она выбрала мужа.

Тони долго не мог пережить измену единственного родного человека. Когда его привезли, он находился в состоянии глубочайшей депрессии, плакал по ночам, срывался на истерический крик, если слишком достава­ли неуемные в своей подростковой жестокости товарищи по несчастью. И даже всерьез думал о том, чтобы свести счеты с жизнью. Однажды Марк, чья кровать была рядом, вдруг проснулся среди ночи и обнаружил, что но­вичок сворачивает в жгут простыню...

Какие слова он говорил ему - Марк не мог потом вспомнить, но факт остается фактом: Тони пришел в себя и вроде отказался от своего замысла, что не помешало Марку на всякий случай караулить его несколько ночей. Мальчишки подружились и скоро стали не разлей вода. Тони навсегда за­помнил, что сделал для него Марк. Прошло пятнадцать лет, но и по прошествии времени он готов был отдать за друга всего себя до последней капли крови.

Вот и сейчас, сидя на маленькой кухоньке, Тони глубоко переживал свою несдержанность, видя растерянность и отчаяние Марка, узнавшего про арест Марты.

Он в подробностях рассказал ему о том, что произошло. В конце концов, все окончилось благополучно, хотя могло быть гораздо хуже. Завтра узница выходит на свободу.

Тони утаил лишь от друга лишь одно: кажется, он влюбился... Нет-нет, он и сам не знал этого точно. Просто... он посмотрел на Марту глазами своего друга: если Марк обратил на нее внимание, значит, в ней, действительно, есть нечто, чего нет в других женщинах. Тони идеализировал ее, потому что ее идеализировал Марк. Она нравилась ему, потому что нравилась Марку. Тони доставляло удовольствие смотреть на нее, слушать, как она говорит. Даже ее колючесть и категоричность не вызывали у него отторжения - они свидетельствовали о независимости и твердости характера. Нет, он определенно не был равнодушен к этой женщине. Проблема состояла лишь в том, что ее любил Марк, единственный человек, к которому Тони был привязан, его друг, его брат. Тони не мог совершить подлость в принципе, а уж по от­ношению к Марку тем более.

16.

Последний день в подвале Демпола стал для Марты самым тяжелым. Нет, ничего не произошло. Все, как всегда: ранний подъем, завтрак, а вслед за тем ожидание, ожидание, ожидание. Марта слышала, как по коридору ходи­ли люди, звучали голоса, плакали женщины. Судя по всему, арестованных воскресным вечером участников митинга начали водить на допросы. А у руководства Демпола и Комиссии по народонаселение были к ним вопро­сы. Например, кто организовал митинг? Как оповещали о нем участников? Кто предложил написать плакаты и кто это сделал? Не может быть, чтобы люди собрались стихийно, сами, под влиянием минуты. Подпольная орга­низация в Синегорье?! Это пахло антигосударственным заговором. Инако­мыслие нужно было уничтожить на корню, пока оно не дало всходы, не раз­рослось, не раскинулось буйным цветом по всей республике.

Правительство испугалось, хотя и не хотело в этом признаваться. Дем­пол и Комиссия переборщили в своем рвении. Стремление использовать смерть Грэга Тоцкого для закручивания гаек неожиданно обернулось пока еще слабым, но все-таки вполне ощутимым сопротивлением, проявившем­ся и в похищении детей из приюта, и в этом странном митинге, закончив­шемся столь неожиданно братанием народа с демполовцами. Какие плоды это могло принести в будущем, трудно было предугадать. Во всяком случае, на экстренном заседании Президентского Совета было решено в будущем использовать для разгона демонстраций, если таковые еще будут иметь ме­сто, регулярные войска, а не Демпол, чей рядовой состав сплошь состоял из изъятых.

Марта ничего не знала об этом. Ее мысли были заняты только одним: скорее покинуть камеру, ставшую на несколько дней ее пристанищем. Она ждала, что придет Тони, - его посещения давали ей силы, она чувствова­ла, что не одинока, что о ней помнят, но в тот день он так и не пришел, и бесплодное ожидание было томительным, изматывающим. Марта видела в нем дурное предзнаменование: что-то произошло, что-то случилось, имен­но поэтому Тони и не смог появиться.

День хотя и тянулся медленно, но, в конце концов, пошел на убыль. Часов у Марты не было, но в камере стемнело, из чего она сделала вывод, что за окном начали сгущаться сумерки. Свет она не включала. Сидела, забрав­шись с ногами на кровать, вжавшись в стену, обхватив руками подушку, и уже почти не дышала, прислушиваясь к шагам в коридоре, моля Бога, чтобы они, наконец, замерли возле ее двери. Временами на нее нападало странное безразличие, глаза закрывались сами собой, голова падала на подушку, но сон был чуток, и стоило в коридоре раздаться шагам или любому другому звуку, как Марта вздрагивала, открывала глаза, вскидывала голову и снова напряженно прислушивалась. Поэтому когда охранник, загремев засовом, вошел в камеру, он не застал ее врасплох.

Марту провели по освещенному безжизненным светом коридору под­вального помещения, перегороженного у самой лестницы железной ре­шеткой. Охранник предъявил дежурному какую-то бумагу; тот, прочитав, согласно кивнул головой и открыл замок. Они поднялись по ступенькам наверх, снова шли по коридору, на этот раз затемненному, застеленному ковровой дорожкой, поглощающей звук шагов, и оказались в том самом холле, в котором Марта ждала решения своей участи в субботу, когда ее арестовали. Охранник снова предъявил бумагу, подождал, пока его подо­печная оденется, и только тогда протянул ей ее документы, которые до этой минуты держал в руке.

- До свидания, госпожа Полянская. Всего вам хорошего!

- Спасибо, - Марта не придумала ничего другого, как поблагодарить его. Впрочем, было за что - парень относился к ней по-доброму, ей не в чем было его упрекнуть.

- Постарайтесь больше не попадать к нам, - улыбнулся охранник и рас­пахнул перед ней тяжелую дверь.

Марта вышла на улицу. Она провела в заточении всего три дня, но в эту минуту ей показалось, что она вернулась в родной город из дальней и дол­гой поездки и теперь смотрела по сторонам, словно пыталась разглядеть, что же изменилось за время ее вынужденного отсутствия.

На улице было пустынно. Редкие прохожие торопились по своим делам и не обращали никакого внимания на одинокую женщину, медленно, слов­но через силу, идущую прочь от здания Демпола. Неторопливо падал снег. Снежинки были маленькие, бесформенные, колючие, но Марта с удоволь­ствием подставляла им лицо, чувствуя, как они тают на ее щеках, превра­щаясь в ледяные капельки, вдыхая холодный воздух, обжигающий легкие, привыкшие за три дня к спертому подвальному воздуху. Она шла и ни о чем не думала, кроме того, что все закончилось. Все закончилось!

Марта не прошла и квартала, когда увидела стоявшую неподалеку от пе­рекрестка машину. Сначала она не обратила на нее ни малейшего внимания - мало ли в городе машин. Но когда до нее осталось какие-то три-четыре метра, передняя дверь распахнулась, и навстречу Марте вышел человек... Она не успела его разглядеть. Страх, копившийся в ней все это время, вы­плеснулся наружу, ударил в виски, завесил пеленой глаза. Марта останови­лась на мгновение, потом сделала шаг в сторону, назад и совсем уже было собралась повернуться и бежать, бежать как можно быстрей и как можно дальше от этого страшного человека. Она, наверное, так бы и сделала, если бы он не окликнул ее, и только услышав его голос, Марта поняла, что ей нечего бояться. Она сначала замерла, потом ноги у нее подкосились, она опустилась на засыпанный снегом тротуар и впервые за три дня зарыдала во весь голос.

Марк, а это был он, растерялся. И не придумал ничего лучше, кроме как подбежать, встать возле Марты на колени и успокаивать ее, одновременно пытаясь вытереть ей лицо колючей вязаной перчаткой. Тони, со стороны наблюдавший за этой сценой, понял, что пора брать инициативу в свои руки, пока кто-нибудь не заинтересовался странной парочкой.

- Марк, - окликнул он друга, выйдя из машины, - Марк, поднимай ее и поехали! Давай, давай!

Марк беспомощно оглянулся на него. Тони был прав, надо было сматы­ваться, в любой момент могла проехать патрульная машина, а ему нечего было бы предъявить в случае проверки документов.

- Марта, - он подхватил все еще всхлипывающую Марту, силой поставил ее на ноги, - пойдем, пойдем... Надо идти. Можешь?

Она кивнула головой, уткнулась лицом в плечо Марка и так шла вслепую, опираясь на его руку несколько метров до машины.

Ехали молча. Марта судорожно вздыхала, отходя от истерики. Марк, об­няв за плечи, укачивал ее, словно маленького ребенка. Тони, кусая губы, бросал на них взгляды в зеркало заднего вида. Он понимал, что невольно оказался в роли третьего лишнего. Это было тяжело, но это нужно было пе­режить. «Мавр сделал свое дело, - мысленно усмехнулся Тони, - мавр может уходить». Он уже решил для себя, что дружба с Марком для него дороже. Значит... Значит, о Марте нужно забыть. Это была глупая идея - придумать, будто он в нее влюбился. И ничего не влюбился! Ну, понравилась, ну, дал слабину. И все на этом. Точка. Тони снова посмотрел в зеркало. Он видел выражение лица Марка, не отрывающего взгляда от Марты, - напряженное, сосредоточенное и в то же время счастливое. Тони вздохнул.

- Марк, - позвал он друга, - я переночую сегодня у ребят в общежитии. Увидимся завтра вечером, после дежурства.



Марк поцеловал ее только тогда, когда они вошли в маленькую прихо­жую. Взял за воротник, притянул к себе и поцеловал в безжизненные, при­пухшие от недавних слез губы, не шевельнувшиеся в ответ.

- Чего ты? - ласковым шепотом спросил он.

Марта коротко, судорожно вздохнула и уткнулась лицом в его холодную, шершавую куртку.

- Все хорошо, - Марк погладил ее по спине, - все будет хорошо.

Он помог ей раздеться, взяв за плечи, слегка подтолкнул в комнату, но Марта, ссутулившись, опустив голову, стояла, глядя в пол, словно упрямый подросток. И Марк снова растерялся. 

- Что? Что не так?

- Можно... можно, я приму душ?

- Черт! - Марк даже рассмеялся облегченно. - Ты меня напугала! Конеч­но, можно! Сейчас принесу полотенце... Дать тебе чистую рубашку?

Она кивнула в ответ и, чуть приоткрыв дверь ванной, бочком протисну­лась туда, оставив улыбающегося Марка стоять в прихожей. Когда он при­нес полотенце и рубашку, за дверью уже гулко била в чугунное дно ванны упругая струя воды. Марк постучал в дверь костяшками пальцев.

- Марта, я повешу на дверную ручку... Заберешь?..

- Хорошо, - отозвалась она едва слышно.

Ему показалось, что прошла вечность. Он даже подходил - почему-то на цыпочках - к двери и прислушивался к плеску воды. Марку чудилось, что он слышит всхлипы, и тогда что-то внутри него сворачивалась, щеми­ло, ему самому хотелось плакать от любви и жалости. Он приникал ухом к дверной щели, но ему становилось неловко, и так же на цыпочках он уходил на кухню.

Марта, действительно, плакала. Но это были уже совсем другие слезы. Злость, отчаянье, страх, безысходность - все это выплеснулось из нее еще тогда, на улице, когда она рыдала, сидя на заснеженном асфальте. Сейчас она просто жалела себя, вот и скулила, словно обиженный щенок. И вместе с мыльной пеной с тела смывала с души усталость и обиды.

Выбравшись из ванны и обмотавшись полотенцем, она простирнула под струей воды белье, развесила его аккуратно на горячей трубе, тянувшей­ся вдоль стены, обсушила волосы и только тогда надела на себя рубашку, принесенную Марком. Та была велика в плечах, рукава свисали, и Марте пришлось подвернуть их. Зато длина в самый раз - рубашка отлично при­крывала все то, что не следовало выставлять напоказ.

Марта вышла из ванной. Марк позаботился: у двери стояли тапочки - мужские, на несколько размеров больше, но это было все ж таки лучше, чем босиком. Семеня и шлепая сваливавшейся с ног обувкой, она прошла на кухню.

- Ну, наконец-то... - Марк поднялся ей навстречу, внимательно ощупы­вая глазами ее посвежевшее и посветлевшее лицо, - я думал, ты никогда оттуда не выйдешь!

Он подошел почти вплотную, взял ее за плечи. Марта, улыбаясь, подняла голову и...

- Что это? - Марк уставился на ее шею, на которой отчетливо виднелись лилово-желтые синяки.

Марта отпрянула. За те несколько дней, что она провела в камере, она ни разу не сняла свитер, воротник которого скрывал последствия выяснения отношений с Артуром. И почти забыла о них, тем более что физическая боль уже прошла, а вспоминать о разборках с мужем, когда ты сидишь в тюремной камере, по меньшей мере, глупо. Реакция Марка напомнила ей об этом. Она схватилась обеими руками за воротник рубашки, стянула его на горле, словно старалась прикрыть то, что уже бесполезно было скрывать.

Марк перехватил ее испуганный взгляд. Шагнул к Марте и, преодолевая ее сопротивление, рванул ворот.

- Марк, не надо, пожалуйста, - жалобно просила она, но он не слушал, да и не слышал. Торопливо расстегивал на ней рубашку, сорвал с плеч, оголив грудь, - на розовой коже цвели точно такие же, как на шее, синяки ... С си­лой схватил Марту рукой за подбородок, не замечая, что причиняет ей боль, поднял вверх ее лицо.

- Я убью его! _Я..._ его... убью!

Марта испугалась. Не за себя и уж тем более не за Артура. Марк дрожал, как в ознобе, а глаза стали совершенно сумасшедшими.

- Марк, Марк, милый, - с трудом разжав его закостеневшие пальцы, она оторвала его руку от своего подбородка. Обняла за шею, притянула к себе. Гладила, словно маленького ребенка, по голове и уговаривала:

- Ну, что ты, что ты! Все прошло... Я сама виновата... Это я виновата... Но теперь все позади... Не надо так, не надо...

Марка, наконец, отпустило. Рука расслабленно скользнула Марте под ру­башку, прошла по спине, задержалась на лопатках, опустилась по позвоноч­нику вниз. Ожили губы, пробежали по ее плечу, коснулись шеи, задержива­ясь на каждом кровоподтеке, словно залечивая их. Резким движением Марк подхватил Марту на руки и понес в комнату...



Марк не питал иллюзий относительно своей роли в несчастьях любимой женщины, совершенно четко понимая, кто истинный виновник происшед­шего. И страдал от этого. А еще оттого, что ничем не мог ей помочь, и в первую очередь потому, что Марта не хотела принимать его помощь. Их лю­бовная игра сейчас лишь оттягивала тот серьезный разговор, который рано или поздно должен был состояться между ними.

Марта почувствовала его напряжение. Наклонилась над ним, заглядывая ему в глаза.

- Что? Что?

- Марта, - решился он, - ты не можешь вернуться домой!

Брови ее поползли вверх, а на губах промелькнула улыбка.

- А я и не собираюсь возвращаться.

- Нет? - удивился Марк ее ответу.

- Нет, - Марта легла рядом с ним, разметав по подушке волосы. - Я ушла из дома.

- Куда?

- К матери.

- Вы помирились? 

- Ну, - усмехнулась Марта, - мы, по большому счету, и не ссорились... Просто я объяснила ей ситуацию.

И, помолчав, добавила:

- Я рассказала ей все, Марк...

- И обо мне?

- И о тебе...

- И... что?

- Ничего. Адель сейчас у мамы. Завтра я заберу вещи и переберусь к ней окончательно.

- Он найдет тебя там.

- Я и не собираюсь скрываться. Он виноват и знает это. Я не развожусь, я просто хочу пожить какое-то время отдельно.

- Какое-то время? А потом - вернешься?

- Марк, - поморщилась она, - не лови меня на слове. Я не вернусь. Какое- то время - это версия для него, а не для тебя.

- Марта, а что делать мне?

- Ты о чем? - не поняла она.

- О себе... Что делать мне? Как жить без тебя? Ты перевернула мою жизнь! Засыпаю - и вижу тебя, просыпаюсь - вижу тебя. Все, что бы я не делал, делаю с мыслями о тебе. Я хочу любить тебя, заботиться о тебе, быть рядом с тобой, но ты не хочешь позволить мне этого. Ты живешь сво­ей жизнью, в которой мне нет места. Я не могу даже понять, нужен ли тебе, нет ли... Ты сама решаешь свои проблемы, не давая возможности хоть как-то помочь, хоть что-то сделать для тебя! Почему? Ты не веришь мне?! Не веришь?! Или - не любишь?! И все, что связывает нас, - это только игра, которая вот-вот закончится? Сон, миф? Может, я тебя просто при­думал?!

- Марк... - не ожидавшая такого всплеска чувств, Марта даже села, за­кутавшись в одеяло, потом склонилась над ним, вглядываясь в искаженное лицо, - господи, Марк... Глупый, вот глупый... Я люблю тебя... Я так лю­блю тебя...

Она гладила его по лицу, целовала в глаза, в лоб, в щеки.

- Как тебе объяснить, чтобы ты понял?

- Просто скажи...

- Что сказать? У тебя - миссия, ты не принадлежишь себе, и мне принад­лежать не можешь! А я ... я просто живу, просто живу, понимаешь? Я счаст­лива, что ты у меня есть, но не хочу быть тебе обузой... Не хочу мешать, стоять на твоем пути... Не хочу, чтобы ты оглядывался на меня... Не хочу связывать тебя...

Марк перехватил ее руку, отстранил от себя, посмотрел на нее изумленно.

- Ты что, серьезно? Вот дура!

И захохотал, как сумасшедший, притянув ее к себе. 

Утром он отвез ее домой на такси. Еще не рассвело, и тусклые фонари вы­свечивали на снегу желтые пятна. Несмотря на середину ноября, зима уже основательно хозяйничала на улицах города: на газонах холмились первые сугробы, а дороги, до которых еще не дошли руки коммунальных служб, напоминали укатанные детскими санками горки.

- Подождите две минуты, - сказал водителю Марк и вместе с Мартой вы­шел из машины.

Ветер примчался из-за угла, закрутив сухой снежный смерч на тротуаре: он подхватил желто-коричневые, сморщенные, словно старушечьи лица, листья, еще не ушедшие под холодный покров, какие-то обрывки бумаги, ударил путников по ногам, стремглав пронесся вдоль дороги и исчез в беле­сой полумгле зачинавшегося утра.

- Может, все-таки поднимешься? - неуверенно предложила Марта.

Марк покачал головой.

- Вам будет, о чем поговорить, и без меня. Я позвоню и приеду вечером, если... Если, конечно, твоя мать не будет против. Скажи ей, что, как квар­тирант, я не так уж плох. Хорошо?

Он засмеялся, притянул Марту к себе, поцеловал ее в кончик носа.

- Пока!

Повернулся и пошел к машине. Уже открывая дверь и садясь, помахал ей рукой:

- Я люблю тебя! До вечера!

Марта, запыхавшись, поднялась по лестнице, нажала кнопку звонка. За дверью стояла тишина. Потом послышались шаги, дверной глазок загорел­ся желтым светом светофора из городка лилипутов, повернулся ключ в зам­ке, и дверь открылась.

- Марта, господи... - мать куталась в халат, из-под которого виднелась оборка ночной сорочки. - Ты одна?

- Конечно, одна! Здравствуй, мама! Марта протиснулась мимо нее в полуоткрытую дверь. В квартире было темно и тихо. Пахло гороховым супом с копчеными ребрышками - в детстве Марта очень любила горо­ховый суп, но сама варила его редко. С мороза ее бросило в жар, и она торопливо сбросила с себя куртку.

- Адель еще спит? Разве ты не ведешь ее в садик?

- В садик? - мать все так же куталась в халат и смотрела на Марту, как на покойницу, вернувшуюся с того света. - Какой садик? Я чуть с ума не со­шла... Когда Артур позвонил и сказал, что ты арестована... Мы три дня не выходили из дома, я не включала свет - боялась, что за Адой придут, я не разрешала ей прыгать и громко разговаривать. Артур сказал, что ты... что, возможно, ты уже не вернешься, что, скорее всего, тебя арестовали из-за твоего начальника. Марта, что происходит?!

- Артур так сказал? - изумилась Марта. - Что за бред?! С чего он это взял? Я же объяснила ему, что произошло недоразумение, что скоро меня отпу­стят. Не надо ничего бояться, мама!

- Нет? - все еще не веря, переспросила мать.

- Нет, нет! Можно включать свет, можно громко разговаривать, можно гулять на улице и ходить в садик!

Она пошла в свою комнату, где спала Адель. Мать, идя следом, продолжа­ла бормотать:

- У нас нет хлеба, нет молока... Я боялась выйти в магазин, боялась оста­вить Аду одну дома. Я звонила Артуру, просила его приехать, но он отказал­ся, сказал, что надо переждать, не привлекать внимания...

- Чего пережидать? - снова удивилась Марта. - Он что, с ума сошел?!

Она села на краешек кровати. Адель спала крепким, ничем не омрачен­ным сном, прижимая к себе старого, когда-то бурого, а сейчас порыжев­шего от дряхлости мехового медведя, сохранившегося еще с тех пор, когда Марта была маленькой.

- Адочка! - Марта коснулась дочкиного плеча, провела рукой по волосам, погладила теплую, нежную, бархатистую щечку. - Адочка! Просыпайся, детка, пора в садик.

Адель засопела, приоткрыла глаза и, узнав мать, потянулась к ней обеими руками:

- Мамочка, ты приехала! Где ты была так долго?

- Адочка, - тая от любви и нежности, Марта вытащила дочку из-под одея­ла, прижала к себе теплое сонное тельце, зацеловала руки, лицо, умудрилась даже чмокнуть в коленку, - Как я по тебе соскучилась, киска моя!

- А папа сказал, что ты долго не приедешь... - девочка обняла ее руками за шею, удобно устроилась на коленях, подогнув ноги, - мамочка, покачай меня на ручках, как лялечку!

- Ах ты, моя лялечка! - Марта стала раскачивать дочку. - Баловница ма­ленькая! Рассказывай, ты слушалась бабушку?

- Теперь мне можно гулять? - вопросом на вопрос ответила Адель. - И смотреть телевизор?

- Все можно, сладкая моя! Если, конечно, ты быстренько встанешь и пой­дешь в садик. Договорились?

- Договорились! - весело согласилась девочка.

- Тогда бегом умываться...

И когда Адель убежала, повернулась к матери.

- Мама, мне нужно с тобой поговорить.

Сообщение о появлении в городе Марка мать выслушала спокойно. Как и информацию о том, что несколько дней он проведет у Марты, в их доме. Всего несколько дней, подчеркнула Марта, и добавила: если ты, конечно, не против.

- Ты сделала свой выбор, - пожала плечами мать, - почему я должна быть против? Если тебе с ним лучше... Только как ты объяснишь его по­явление дочери? 

Больше всего восторгов возвращение бывшей арестантки вызвало у Ста­ей. С визгом она повисла на шее у подруги и, расчувствовавшись, даже пу­стила слезу.

- Марта, я знала, я знала, что тебя отпустят! Ты же не виновата, правда? Ты же ни в чем не виновата!

- А в чем, по-твоему, я могла быть виновата? - перебила ее Марта.

- Ну, я не знаю... Артур позвонил, говорил так таинственно, - Стаси округлила страшно глаза и сложила бантиком ярко раскрашенные губы, от чего ее лицо еще больше стало похоже на лицо куклы, - на что-то намекал: ну, мол, подумай, ты сама знаешь... Что я знаю? Я ничего не знаю! Я ему так и сказала: ничего не знаю!

- Тебе позвонил Артур? - насторожилась Марта. - Что он еще у тебя спрашивал?

- Ну-у-у... - замялась Стаси, - ты же понимаешь... Спрашивал, знаю ли я, с кем у тебя роман? И не связан ли твой арест с этим человеком? Я сказала, что первый раз слышу, и с чего он вообще это взял... Ты что, рассказала ему?

- О чем? - удивленно воззрилась на нее Марта. - О чем я могла ему рас­сказать? Ты вообще в своем уме?

- Ну, я не знаю... Он говорил так, как будто ему все известно!

- Стаси, - в душу Марты закралось подозрение, - и ты ему все выложила?

- Нет! - испугалась Стаси. - Нет, что ты! Говорю же, я сказала, что ничего не знаю! Спроси у Виктора, если мне не веришь, он слышал наш разговор.

У Марты отлегло от сердца. Но каков Артур! Почему он повел себя так странно? Чего от него ожидать? Ей предстояло встретиться с мужем сегод­ня вечером - нужно было забрать из дома вещи. Надо быть осторожнее. Кто знает, что он задумал?

Рассказ о приключении Марты женщины, собравшиеся вокруг ее стола, слушали с открытыми ртами.

- Вот гады! Уже на улице стали детей отнимать! Совсем стыд потеряли!

- А чего им стыдиться?! Пятьдесят лет не стыдились... А сейчас почув­ствовали, что народ роптать начал, вот и лютуют.

- Да кто роптать-то начал?! Сидят все по своим норам... Давно уже надо было этот вопрос поднять. Мужикам что, не они рожали, не они ночей не спали... Подумаешь, одним ярмом на шее меньше.

- Тише, девочки, тише... Разве можно вслух такие вещи...

- Да об этом уж на каждом углу говорят! Спохватилась!

- Так ведь до поры до времени... Слышали, тех, кто на митинг 5 ноя­бря вышел, говорят, как курят, по одному... Марта, ты ничего такого не слышала?

- А вы что слышали? - Марта обвела их глазами.

С этими женщинами они работали вместе вот уже три года. Казалось, знали друг о друге все. Казалось, им можно было доверить самое сокровенное. Но разве о Грэге она не могла сказать тоже самое? И чем обернулась их безоглядная вера друг в друга?

Стаси навалилась на крышку стола так, что небольшая, но полная ее грудь разметала стопку бумаг. Заговорила заговорщицким шепотом:

- Говорят, тех, кто выходил на площадь к Демполу, арестовали. Всех до единого! Но это только слухи, понимаешь? Никому ничего достоверно не­известно. Кто-то что-то слышал, кто-то кому-то что-то рассказал... Газеты молчат, телевидение - тем более...

Стаси покачивалась, и грудь ее елозила взад-вперед по столу. Марте почему-то бросилось это в глаза. «Не занозилась бы», - мелькнула дурацкая мысль. Она еще раз внимательно оглядела своих товарок.

- В воскресение ночью арестовали тридцать человек. Тех, кто попал в объектив телекамер, и кого удалось опознать.

- Ух ты! - тихонько ахнула Стаси, тряхнув головой. Белые кудряшки упа­ли на лоб, закрыв ей глаза, и она, поморщившись, нетерпеливым движени­ем руки заправила волосы за ухо. - Откуда ты знаешь?

Пришлось Марте рассказать и об этом.

- Их всех держат в камерах, в подвале Демпола. Каждый день водят на до­просы. Там много женщин... Сколько - не знаю, но мне кажется, что боль­шинство. Они плачут... Не могут понять, что происходит...

Потрясенные женщины молчали. Первой нарушила тишину Нэлли, заме­нившая покойного Грэга Тоцкого. Это была высокая, широкая в кости, мощ­ная женщина с большой грудью и пышными формами. Она делала высокую прическу, носила очки и была больше похожа на школьную учительницу из старого черно-белого кино, чем на научного работника. Смотрела она стро­го, говорила громко и резко. В правительстве Синегорья не промахнулись, когда назначили на столь «важный» пост такую представительную женщи­ну. Ну, не Стаси же, в самом деле, было назначать!

- Марта, - тон Нелли не оставлял никакой надежды на то, что ее можно ослушаться, - ты должна рассказать об этом всем! Нельзя утаивать такую важную информацию!

- Рассказать?! - изумилась Марта. - Выйти на площадь, собрать вокруг себя толпу народа и через пять минут снова угодить туда, откуда я вчера вышла? Ты в своем уме?

- Зачем же на площадь... - если бы Нелли сейчас дали в руки указку, по­лучилась бы замечательная учительница, - для этого есть газеты, телевиде­ние, наконец.

- Ей нельзя на телевидение, - робко заступилась за подругу Стаси, - ее тут же узнают. Результат будет тот же. Лучше уж в газету...

- Вот-вот, - подхватила Марта, - даже Стаси и то это понимает. Но и в га­зету, девочки, мне тоже нельзя. Неужели непонятно? Откуда информация? От человека, который еще несколько дней назад сидел в соседней камере? В соседней камере сидела только я! И, заметьте, не хочу обратно!

- Но, Марта, - уже колеблясь, прогудела Нелли, - что-то все равно нужно делать. Может, с кем-то посоветоваться?

- А что если... - заикнулась Стаси и, наткнувшись на взгляд Марты, сту­шевалась, - Нет- нет, наверное, нельзя.

- Говори! - скомандовала Нелли.

- Ну-у-у, - Стаси покосилась на подругу, - у Марты есть один знакомый... Может, с ним поговорить... А?

Марта представила, как она начинает этот разговор с Марком. Скептиче­ски вздернула брови и покачала головой.

- Он сначала оторвет голову мне, потом тебе. Мне, может, и пришьет обратно, а вот насчет тебя - сомневаюсь. Выбросьте эту дурь из головы. Я никому ничего не буду рассказывать. Понятно? Я устала от всех этих при­ключений! Не хочу!

- Ма-а-арта, - в голосе Стаси слышалось разочарование, - ты же такая смелая, умная, сильная! Ты непременно что-нибудь придумаешь...

- Не подлизывайся, пожалуйста, я не передумаю!

- Ладно, девочки, - напор в голосе Нелли остыл, - не будем спорить. Мар­та права: мы не имеем права заставлять ее рисковать. Она и так много пере­жила. И все-таки нужно подумать...

17.

На другом краю города другие люди говорили о том же самом. Марк при­ехал на встречу со своими, как он их, шутя, называл, «подельниками» раньше всех. На этот раз Трауберг проводил встречу у себя в кабинете. Он ничем не рисковал. Этот человек по долгу службы встречался со многими людьми, со­вещания в его «епархии» были делом обычным, так что очередное «собрание» не могло вызвать никаких подозрений. Марк удобно устроился в массивном кожаном кресле, сохранившемся, должно быть, еще со времен Империи, - потертом, продавленном, но очень уютном, и с удовольствием пил горячий чай с лимоном, принесенный на круглом серебристом подносе предупреди­тельной секретаршей - женщиной по имени Вера, неопределенного возраста с пышными бедрами, высокой грудью и такой же высокой, словно взбитой миксером, прической. Самым примечательным на ее лице были глаза - глу­бокие, черные, какие-то колдовские. Марк знал Трауберга уже десять лет, и, когда бы не заходил к нему в контору, непременно встречал Веру, всегда мол­чаливую, сдержанно-приветливую, держащуюся с большим достоинством и в то же время обволакивающую своего босса медово-преданным взглядом.

- Нет ничего опаснее влюбленной женщины, которой ты не ответил вза­имностью, - посмеялся однажды Трауберг в ответ на невысказанный во­прос в глазах Марка, - и нет ничего опаснее женщины, которой ты лишь однажды ответил взаимностью! 

Из этого Марк сделал вывод, что хозяина кабинета и его секретаршу свя­зывают давние и очень прочные отношения. Настолько давние и настолько прочные, что он может не опасаться предательства с ее стороны.

Вот и сейчас она стояла возле шефа с блокнотом в руках, записывала какие-то его распоряжения, что-то отвечала низким бархатистым голосом, звук которого приятно волновал разморенного теплом Марка, и в этом го­лосе слышалось бесконечное обожание и слепое поклонение.

Потом появился Тони, вслед за ним Седой и один из мужчин, присут­ствовавший на прошлой встрече, - Марк плохо знал его. Мужчины поздо­ровались, обменялись ничего не значащими фразами, типа «Ну, как вы?»

- «Да не очень...» «Мы волновались...» «Как все прошло?..». С последней их встречи прошло не так много времени, но событий... Секретарша при­несла все на том же подносе чай, конфетницу с печеньем и шоколадными конфетами, вышла, и Марк услышал, как с другой стороны двери в замке повернулся ключ. Теперь войти в этот кабинет можно было либо через труп женщины, либо взять его штурмом.

Откуда-то из стола Трауберг извлек и поставил на стол бутылку водки и несколько стопок. Разлил.

- Не чокаясь... За ребят...

Выпили молча. «Эсерка» Эмма, мечтавшая вывести на улицы людей и зая­вить правительству о своем несогласии с его политикой, осталась лежать на снегу у детского приюта. Там же - один из демполовцев, тайно помогавший Тони. Третьего погибшего Марк не знал - увидел его лишь в машине, когда ехали в приют. Говорят, именно он сумел то ли подкупить, то ли догово­риться с воспитателем детприемника, который открыл окна и подготовил детей к «эвакуации», как назвали свою операцию подпольщики.

- Жаль, что не удалось обойтись без крови, - нарушил молчание Трау­берг, - но это не наша вина. Организовано было все прекрасно. Все молод­цы. Дети в надежных местах?

- Подключили родителей, - Седой взял чашку с чаем, подсел к столу. Его примеру последовали остальные. - Часть детей удалось сразу переправить в Северное Синегорье. Не пришлось даже вступать в переговоры с погра­ничниками - оформили как туристическую поездку. Они, конечно, были в курсе событий и, думаю, догадывались, что это за «туристы», но лишних вопросов задавать не стали.

- Марк?..

- Уходить было тяжело, - Марк поднял голову, посмотрел Траубергу пря­мо в глаза. Тот часто моргал белесыми ресницам, и это отчего-то придава­ло ему сходство с белой молью, мечущейся по комнате. - Демпол сработал очень оперативно. По всем направлениям тут же были поставлены блокпо­сты. Правда, им и в голову не пришло, что первые несколько дней мы будем прятать детей в городе, у них под носом. Вывозили по одному - на это ушло много времени. Потом сформировали группы. У меня десять человек. Тя­желовато, но...

Он с силой потер ладонью лоб, провел пальцами по лицу, словно смахи­вал с лица невидимую паутину:

- Главное, чтобы хватило продуктов. Из Уральска поступило предложе­ние - они готовы принять наших детей вместе с родителями или любыми взрослыми, которые захотят выехать вместе с ними.

- И что решил?

Марк пожал плечами:

- Работаем... На это нужно время. И силы. Транспорт, в первую очередь.

- Да... - Трауберг, вытянув руки перед собой, сцепил пальцы. - Задали мы сами себе задачу. Но болото всколыхнули... Вы не представляете, что творится в Президентском совете! Ладно бы нападение на приют, но за ним же последовала демонстрация! Таких открытых массовых выступлений в Синегорье не было уже пятьдесят лет... Никто не знает, что делать. Пра­вительство в смятении. И аресты участников - это не что иное, как про­явление слабости. Они не знают, как другими методами навести порядок в обществе, и делают ошибки. Сколько их еще будет...

- Плевать бы мы хотели на их ошибки, - мрачно заметил Седой, - если бы от этого не страдали люди. А я предупреждал вас, что нужно быть осто­рожнее. Нельзя было допускать до проявления открытого неповиновения! Общество на грани раскола!

- Мы не стремились к этому, - возразил Марк, - если бы они не учинили стрельбу в приюте, все прошло бы гладко. Ни Демпол, ни Комиссия сами никогда бы не стали рассказывать о том, что у них из-под носа похитили полсотни детей.

- Точно, - поддержал его Тони. - Демпол не заинтересован в том, чтобы привлекать к себе лишнее внимание. Как с этими же арестами: тридцать человек сидят в камерах, а все делают вид, что ничего не произошло!

- А вы хотите поднять шум? - Седой страдальчески скривил лицо. - Вам нужно продолжение? Новые аресты? Новые жертвы?

- Стоп-стоп, господа! - поднял обе руки вверх Трауберг, - вы говорите о разных вещах. Тони хочет сказать, что люди вправе знать о том, что проис­ходит в городе. Так?

Он повернулся к Тони. Тот молча кивнул.

- Никому не нужны демонстрации, митинги, шествия. Это не есть наша цель. Но сказать о том, что тридцать человек находятся в тюрьме только за то, что они хотели знать правду о своих детях... - Трауберг покрутил голо­вой, словно ему был тесен узел галстука, - кто-то должен сообщить об этом прессе.

- Кинуть кость, - не соглашался Седой, - и посмотреть, сколько собак сцепятся из-за нее? 

- О чем вы говорите? - не сдержавшись, Марк повысил голос. - Там, в подвале, женщины... Они не понимают, в чем провинились. Им страшно, они не знают, что их ждет. Точно так же, как их семьи, которые вообще не имеют ни малейшего представления о том, где их близкие и что с ними. Им просто не дают никакой информации! Неужели они не имеют права знать всю правду?! А если бы это коснулось вас?!

- Мы решили однажды, что будем спасать детей и не вмешиваться в по­литику, - не сдавался Седой. - А то, что вы предлагаете, - это уже политика.

- Не большая, чем похищение детей из приюта!

- Так, может, организуем нападение на Демпол?!

Вопрос был вполне закономерный. Все понимали, что события послед­них дней - звенья одной цепи. Но каждый конкретный случай требовал и конкретного решения. Его нужно было найти. Максимально точное, макси­мально корректное, максимально безопасное для всех.

- Я считаю, - помолчав, произнес Трауберг, - что кто-то должен взять на себя смелость, встретиться с прессой и все рассказать. Нужен шум. Нужна волна. Нельзя допустить, чтобы этих людей осудили, как минимум, а как максимум - необходимо добиться, чтобы их отпустили. Всех. Вопрос - кто станет глашатаем правды?

Такого человека не было. Тони не мог взять на себя выполнение этой функции - это означало бы, что ему нужно уходить в подполье. Но пока он был нужен на своем месте. Сам Трауберг занимал слишком высокий пост в администрации Синегорья, чтобы раскрываться. Седой не был связан ни с Демполом, ни с Комиссией, а, следовательно, не мог иметь доступа к инфор­мации об арестованных, и, значит, не мог рассматриваться как источник до­стоверной информации. То же касалось и Марка. Требовался человек, кото­рый сказал бы: да, я это знаю, потому что я там был!

- Есть такой человек! - вдруг произнес Тони. Произнес тихо, но его ус­лышали все. В том числе Марк, встретивший взгляд, искоса брошенный на него другом. Этого взгляда было достаточно, чтобы Марк понял, о ком идет речь. Поэтому и отреагировал он молниеносно:

- Нет! Нет и еще раз нет!

- О чем это вы? - заинтересовался Трауберг.

- Забыли! - махнул рукой Тони. - Я ошибся.

- Погоди, погоди... Рассказывай!

- Ну-у-у... - Тони, посмурнев, виновато посмотрел на друга.

Он уже понял, что сказал, не подумав.

- Марк, извини! Но это единственный вариант...

- Не тяни, - поторопил его Седой, - что за церемонии?!

- Есть такой человек... Он провел в камере три дня за административное на­рушение. Знает обо всем со слов охранников и с моих слов. С арестованными не сталкивался, но слышимость в подвале хорошая... Это надежный свидетель. 

- А... причем здесь Марк? - голубые глаза Трауберга внимательно изуча­ли застывшую фигуру Марка.

- Пусть сам скажет... - совсем стушевался Тони.

Он чувствовал себя предателем. Свинство, какое свинство! Дернул его черт за язык! Тони корил себя и тут же находил оправдание своему поступку: кто-то должен принести себя в жертву благому делу? Почему не Марта? Тем более что она сама задавала вопрос: как они собираются вытаскивать людей из подвала Демпола? Ну что ж, пусть примет посильное участие. Тони не мог не понимать, чем может обернуться для Марты это «посильное участие», но гнал дурные мысли, убеждая себя, что никаких последствий не будет.

- Речь идет о женщине... - Марк с трудом подбирал слова. - Она была задержана за оказание сопротивления сотруднику Демпола. Если еще раз засветится, то тремя сутками ареста ей не обойтись. Загремит на полную катушку. А у нее ребенок...

- Вытащить одного человека легче, чем тридцать, - заметил Седой.

- Я не хочу ее вытаскивать! - взорвался Марк. - Я хочу, чтобы ее просто оставили в покое! Она не имеет никакого отношения к нашим делам... Не надо впутывать постороннего человека!

- Тихо, тихо!

Траубергу, как, впрочем, и всем остальным, было ясно, что если кому-то эта неизвестная женщина и посторонняя, то уж никак не Марку. Это ста­ло новостью. Железный Марк теряет контроль над собой из-за женщины?! Что-то новенькое... И опасное. Человек в его положении не может жить с оглядкой. Он должен быть волком-одиночкой: ни дома, ни семьи, ни род­ных, ни привязанностей. Нет, Траубергу, конечно, было жаль Марка, но, в конце концов, он сам выбрал свой путь. И женщина - кандалы на его ногах. Надо поговорить с ним об этом. Не сейчас, позже. Сейчас нужно выйти из этой странной, напряженной ситуации.

- Марк, не надо так остро реагировать. Да, ты прав, постороннего чело­века лучше не впутывать. Но, с другой стороны, может быть, подумать и найти какой-то взаимоприемлемый вариант? А?

Марк повернул к нему побледневшее лицо.

- Пожалуйста, не трогайте ее!

Всем стало неловко. Тони готов был провалиться сквозь пол. Седой со смешанным чувством любопытства, зависти и непонимания вглядывался в лицо человека, сидевшего напротив. Они были знакомы давно. Седой счи­тал Марка сильным, спокойным, трезвомыслящим и достаточно жестким человеком, способным и на конструктивный разговор, и на принятие не­ординарных решений. И никогда не думал, что этот человек способен под­даться чувству. Кто угодно, но только не железный Марк! И тем удивитель­нее было услышать в его голосе страдание.

«Наверное, сильные люди должны испытывать сильную страсть, - думал Седой, разглядывая Марка. - Они все делают с полной отдачей: работают, ненавидят, любят... Тем более, изъятые... Разумеется, те, кого не сломали. Сломленные не умеют любить. Впрочем, и ненавидеть тоже».

Неожиданно для себя, он протянул через стол пухлую руку, положил мягкую, теплую ладонь на стиснутые в замок пальцы Марка, слегка, по- дружески, с одобрением пожал.

Разговор перешел в другое русло. Марк немного успокоился, хотя по нему было видно, что он по-прежнему напряжен. Они долго говорили о разных делах, спорили, пили чай, курили, но каждый ощущал повисшую в воздухе недосказанность, каждый понимал, что конфликт не исчерпан. Особенно неуютно себя чувствовал Тони. Он ерзал на стуле, то и дело бросая вино­ватые взгляды в сторону Марка, но тот ни разу не повернул головы, ни разу не взглянул на него, не произнес ни единого слова в его адрес.

Наконец, Трауберг, завершая разговор, хлопнул ладонями обеих рук по крышке стола.

- Ладно, на сегодня закругляемся. Остальные вопросы будем решать по мере сил. Рад был повидаться с вами.

И, сняв трубку телефона, дал секретарше команду открыть дверь.

Попрощавшись с хозяином, гости один за другим покидали кабинет.

- Марк, - негромко окликнул Глебова Трауберг, поднимаясь с места и вы­ходя из-за стола, - задержись на пару слов.

Теперь они сидели друг против друга. Перед ними стояла все та же бу­тылка водки и рюмки. Трауберг налил по полной, поднял стопку и слегка коснулся рюмки Марка.

- Мы знакомы с тобой тысячу лет... И всегда были откровенны друг с другом. Что происходит? Не хочешь рассказать?

Марк молчал, упрямо наклонив голову, так что собеседнику оставалось только разглядывать ершик на его макушке. Потом, как-то судорожно вздохнув, резким движением поднял рюмку, опрокинул ее в рот и взял из руки Трауберга предупредительно протянутую ему конфету.

- Вы никогда не задумывались над тем, с чего начались наши нынешние приключения?

Трауберг, откинувшись на спинку стула, смотрел на него удивленно, пы­таясь понять, как связаны между собой его вопросы Марку и столь неожи­данный ответ.

- С убийства Грэга Тоцкого, - спокойно продолжил Марк, не реагируя на его удивление. - А не кажется ли вам странным, что, несмотря на подня­тую в средствах массовой информации истерию по поводу этого убийства, никто не ищет исполнителя? Да-да, нет ни версий, ни предполагаемых мо­тивов, ни задержанных, никто не отчитывается о проделанной работе, как это обычно бывает, не выступает по телевидению, рассказывая о том, как продвигается следствие.

- Я... не совсем понимаю... - растерялся Трауберг, - что ты хочешь этим сказать?

- Я хочу сказать, - Марк резко нагнулся, почти лег грудью на стол, едва не опрокинув рюмку, - что никакого убийства не было! Грэг застрелился!

- Бред! - отмахнулся Трауберг. - Бред! С чего ты это взял? Если так, то почему...

- А потому, - перебил его Марк, - что кому-то было очень выгодно вы­дать самоубийство за политическое убийство. И выгодно по двум причи­нам. Во-первых, признай они, что Тоцкий выстрелил в себя сам, тогда при­шлось бы объяснять, почему сын главного идеолога Синегорья, создателя теории народонаселения покончил с собой, да еще на ступеньках Демпола. Что за этим скрывается? Может быть, несогласие сына с позицией отца? Выгодна ли Правительству такая версия? Разумеется, нет! А во-вторых, убийство по политическим мотивам - прекрасный повод закрутить гайки и провести ряд акций для устрашения тех, кто чересчур расслабился и решил, что Комиссия и Демпол не так страшны, как их малюют. Что мы, собствен­но говоря, и имеем!

- Но... - все еще не зная, соглашаться с доводами Марка или нет, развел руками Трауберг, - почему он застрелился?

- Вот! - торжествующе воскликнул Марк. - Правильный вопрос! И ду­маю, что я знаю ответ на него. Потому что для Грэга Тоцкого наступил момент истины. Он должен был решить для себя: с кем он? С отцом, соз­давшим современную теорию геноцида, или с теми, кто пытается ему про­тивостоять? На самом деле Грэг шел в Демпол, чтобы выдать меня! Да-да, именно так! Он был накануне смерти в Казацких Избушках - по случайно­му стечению обстоятельств, и я видел, в каком настроении он уезжал от нас. Как законопослушный гражданин, он просто обязан был придти в Демпол и написать докладную. Но не был уверен, правильно ли поступает. Он не был подлецом, этот Грэг Тоцкий. Я думаю, что, по большому счету, он был хорошим человеком...

- Марк, подожди, - перебил его Трауберг, - ты меня совсем запутал. Ка­кая связь между смертью Тоцкого и тем вопросом, который я тебе задал?

- Самая прямая, - глядя собеседнику в глаза, медленно произнес Марк. - И сейчас вы это поймете. На ступеньках Демпола Грэга встретился с другим человеком - с человеком, который пришел туда, чтобы защитить меня. И в руках у него был пистолет. Но он не смог выстрелить. Согласитесь, не каж­дый способен убить, тем более того, кого еще вчера считал своим другом. Грэг видит оружие и понимает, что это - его единственный шанс остаться одновременно хорошим сыном, достойным гражданином и в то же время просто порядочным человеком. Он берет пистолет и стреляет в себя... А камера видеонаблюдения все это пишет. Самоубийство - это очевидно!

- Но тогда возникает другой вопрос: кто этот второй человек?

Марк молчал, глядя в голубые глаза Трауберга, и тогда тот начал догады­ваться, какой ответ скрывается за этим молчанием. Заморгал часто-часто своими бесцветными ресницами, отвел взгляд, почему-то похлопал Марка по руке и торопливо разлил в рюмки остатки водки. Они выпили, посидели молча. Трауберг закурил.

- Я знаю, что вы мне скажете, - прорвался сквозь повисшую паузу Марк, - сам сказал бы то же самое любому другому. Но она - это все, что у меня есть. Я не могу отказаться от нее... Не могу предать, подставить под удар...

Голос у него осип, сорвался. Траубергу показалось, что он сейчас распла­чется.

- Все, все... - прервал он его, - закрыли этот вопрос. Не надо больше ничего говорить. Надеюсь, у тебя хватит мудрости и терпения... Прости, прости, старик...

18.

Когда Марк ушел, в кабинет вошла секретарша. Молча собрала со стола рюмки, взяла пустую бутылку, вазочку с конфетами, направилась к двери.

- Вера, - остановил ее Трауберг. Ему вдруг захотелось сказать ей что- нибудь доброе, ласковое, захотелось увидеть счастливую улыбку на всегда серьезном лице.

Женщина обернулась удивленно. На работе он никогда не называл ее по имени - обязательно Вера Сергеевна. Трауберг не стал ничего говорить. Просто улыбнулся и почему-то подмигнул. Серьезное выражение на лице Веры мгновенно растаяло, взгляд потеплел, она усмехнулась, покачав голо­вой, вышла и осторожно прикрыла за собой дверь.

Когда-то, в юности, Трауберг, которого тогда звали просто Эрик, был влюблен. Боже, какая это была любовь! Страсть, ревность, слезы, ссоры, примирения, поцелуи... До сих пор, закрывая глаза, он видел перед собой ее тоненькую фигурку, черные волосы, рассыпавшиеся по плечам, волнующие губы, обжигающие, зовущие глаза. Воспоминания о них жаром обволаки­вали сердце. Почему они расстались? Очередная ссора. Конечно, он сам был виноват - в душе педанта-немца, внешне такого спокойного и невозмути­мого, бушевали африканские страсти. Она не выдержала. После окончания института уехала в другой город. Он долго не мог забыть свою первую лю­бовь. Точнее, так и не забыл, хотя женился, воспитывал дочь, работал, делал карьеру, жил второй, тайной, скрытой ото всех жизнью, помогая Марку и таким, как он. И всю жизнь страдал и мучился, вспоминая черные, словно омут, глаза девушки по имени Вера. И однажды увидел их снова.

Трауберг до сих пор вздрагивал, когда думал о том, что этого могло бы не случиться. В тот день его машина угодила в аварию. Нет, ничего страшного не произошло - просто на светофоре какой - то горе-водитель въехал на своей старенькой машинёшке в зад автомобилю с правительственными но­мерами. Предоставив шоферу возможность самому вызвать сотрудников автоинспекции и разобраться с виновником аварии, у которого тряслись губы, а в глазах стояли слезы (наверное, он уже мысленно простился со свободой), Трауберг медленно двинулся по тротуару в сторону Дома Пра­вительства. День стоял солнечный, дурманно пахли отцветающие ябло­ни, ровно шелестели поливалки на газонах, осыпая зеленую, еще не опа­ленную июньским жаром траву мелкой россыпью водной пыли. Трауберг шел и думал о том, что нужно чаще ходить пешком, иначе жизнь проле­тает за окнами автомобиля, и не успеваешь заметить, как весну сменяет лето, лето - осень, спохватываешься лишь тогда, когда ложится снег, и до очередного нового года остаются считанные недели. Он так задумался, что скорее почувствовал, чем услышал, как его окликнули: «Эрик!». По­крутил в недоумении головой, решив, что ослышался, обернулся и увидел глаза, о которых тосковал столько лет. И понял, что пропал...

С тех пор они не расставались. Вера стала даже уже не второй, а третьей жизнью Трауберга. Он не мог развестись, она не могла уйти от мужа. Тог­да они и решили, что лучше всего будет, если она придет к нему работать, - в конце концов, именно на работе он проводил большую часть време­ни. С годами вспыхнувшая снова страсть утихла, превратилась в ровную, крепкую, замешанную на любви привязанность. Трауберг был счастлив. Он не мыслил своей жизни без этой женщины, и потому как никто дру­гой понимал Марка: потерять легко, а вот обрести заново - для этого должно произойти чудо. Но зачем его ждать, когда лучше всего просто не расставаться?

Марк вышел из Дома Правительства через боковую дверь, ведущую на тихую улочку, на которой до сих пор сохранились невысокие двух - трех­этажные домики, чей возраст перевалил за сотню лет. Здания время от времени реставрировали, и внутри вряд ли что осталось от прежнего ин­терьера - поменяли перекрытия, деревянные полы сменили плитка и пар­кет, стены были отделаны современными материалами, но снаружи это по-прежнему были уютные особнячки с резными балкончиками, укра­шенные лепниной, великолепными резными наличниками, которыми в былые годы так славилось Синегорье.

Марк любил бывать на этой улочке. Здесь почти не ездили машины, стояла непривычная для центра города тишина, летом цвели яблони и че­ремуха, зимой в свете желтых фонарей белыми мотыльками порхал снег, и тогда казалось, что время в этом уголке города остановилось.

На Синегорск опускались чернильные сумерки. Ветер гнал к горизонту, скрытому за многоэтажками, выросшими на центральных улицах города в последние годы существования Великой Империи, рваные серые облака - они теснились, набегая друг на друга, угрожающе сползали на крыши домов, потом вдруг разбегались, образуя просветы, в которых прогляды­вало сиреневое, в лучах закатного солнца небо, и мчались дальше, пови­нуясь невидимому погонщику.

Марк стоял на крыльце, с удовольствием вдыхая обжигающий морозный воздух, и думал о том, что вечером он снова увидит Марту. Мысль эта, прав­да, имела тревожный оттенок - как-никак ему предстоит придти сегодня в чужой дом. В качестве кого? Вот она, обратная сторона счастья! Человек без паспорта, вне закона, живущий, как перелетная птица...

Человек в форме Демпола материализовался ниоткуда. Кашлянул, при­влекая к себе внимание. Марк, вздрогнув, оторвался от своих мыслей, с ви­димым неудовольствием взглянул на Тони, который неуверенно топтался в двух шагах от него.

- Марк, я знаю, это было глупо... Ну, прости! Черт дернул меня за язык...

Марк спустился со ступенек, подошел к нему вплотную, взялся за форменную пуговицу.

- Тони, ты - мой друг. Даже больше - ты мой брат. Но есть вещи, которые я не могу простить даже тебе. Предательство я не прощаю! Запомни это на будущее!

Слегка толкнул его в грудь, освобождая себе дорогу, и пошел, не огляды­ваясь.

- Но сегодня... простишь?! - с отчаянием и надеждой выкрикнул ему вслед Тони.

- Поехали! - полуобернувшись, махнул ему рукой Марк.



Наверное, Марте не следовало идти домой одной. Стаси, которой она со­общила о своем разрыве с мужем, не вдаваясь, правда, в подробности о том, что стало последним толчком, предлагала составить ей компанию, но Марта благоразумно отказалось: не стоит втягивать подругу в семейные разборки. Но теперь она стояла перед дверью в собственную квартиру и не торопи­лась нажать на кнопку звонка. Ей не хотелось признаваться даже себе в том, что после той безобразной ссоры она боялась Артура, не зная, чего можно от него ожидать. Точнее, теперь знала, но поскольку этот опыт был, хотя и печален, но скоротечен, то и предположить не могла, какое слово или жест могут стать детонатором взрыва. Кто знает, что последует за ее сообщением о том, что она уходит...

Больше всего на свете Марте хотелось сбежать и никогда больше не воз­вращаться, и, если бы дело было только в ней, скорее всего, так бы и по­ступила. Но там оставались вещи дочери, документы, фотографии, дорогие сердцу мелочи... Марта топталась на лестничной площадке, словно боялась вернуться в прошлое: а вдруг оно не отпустит? Вдруг сейчас распахнется дверь, а за ней - пропасть, из которой нет возврата...

Наверное, страх, в конце концов, пересилил бы доводы разума, но в этот момент открылась соседняя дверь, и оттуда вышла соседка. Бросила на Марту внимательный взгляд, узнала, поздоровалась коротко и стала нето­ропливо спускаться вниз по лестнице. Марте не оставалось ничего другого, как решиться и позвонить.

Артур выглядел взъерошенным и растерянным. Хотя было от чего рас­теряться - судя по тому, что муж говорил по телефону Стаси и теще, в бли­жайшее время дома он жену не ждал.

- Марта, ты?

- Нет, голограмма... - через силу улыбнулась она. - Здравствуй!

- Тебя уже выпустили?

Глупее вопроса задать было нельзя! Артур стоял посреди маленькой при­хожей, странно раскинув руки, словно пытался не то обнять Марту, не то преградить ей путь. Она бросила сумку на тумбочку, сняла куртку, повеси­ла на вешалку и сделала шаг по направлению к комнате.

- Не ждал и не рад? Я же сказала, что это ненадолго. А ты даже не удосу­жился позвонить, узнать, как я, что со мной, когда вернусь... Может быть, пропустишь?

Артур упорно преграждал ей путь в комнату, а после этих слов вдруг схватил за руку и увлек за собой на кухню.

- Садись, садись... Тебя только что отпустили? Налить тебе чаю? Ты голодна?

Он метался по кухне, не зная, за что схватиться, и это его поведение каза­лось Марте более чем странным. Он словно был в чем-то виноват, боялся, что уличат, и старательно оттягивал минуту тягостного объяснения.

- Я не голодна. Я была на работе, меня отпустили еще утром...

Артур на минуту застыл с чайником в руке.

- Почему же ты не позвонила?

Марта пожала плечами.

- Потому что тебе это было не интересно.

Встала и, уже не обращая внимания мужа, пошла в комнату.

За столом, сервировка которого безо всякого труда выдавала цель «благо­родного собрания» - вино, которое выдавалось по карточке раз в квартал и было припасено до Нового года, невесть откуда взявшиеся шоколадные конфеты, аккуратно порезанные колбаса и сыр - сидела молодая симпатич­ная женщина и смотрела на Марту огромными испуганными глазами. Мар­та, увидев незнакомку, споткнулась на пороге, недоуменно оглянулась на Артура, понуро стоявшего позади нее. Ей неожиданно стало смешно. Ясно, отчего он так суетился. Надо же, она, неверная жена, собравшаяся уйти от нелюбимого мужа, застукала его с другой женщиной! Водевиль, да и только!

- Здравствуйте! - не сдержав иронической улыбки, поздоровалась Марта.

Женщина кивнула, глаза ее стали еще больше, а губы задрожали.

- Марта, - в комнату протиснулся Артур, - я тебе сейчас все объясню. Это... это моя коллега... Мы работаем вместе... Просто решили немного посидеть, поболтать... 

- Ну, разумеется, - ядовито засмеялась Марта, - почему бы и нет?! За­мечательная идея - пообщаться в теплой дружеской обстановке! Что может быть лучше! Не буду вам мешать. Только соберу свои вещи, если вы, конечно, не против. Да?

Она прошла мимо ошеломленно молчавшей женщины к шкафу, распах­нула его, нашла на нижней полке дорожную сумку и, не церемонясь, начала кидать в нее все, что попадалось под руку. Ей вдруг стало противно нахо­диться здесь, в этой комнате, противно смотреть в глаза мужа. В эту минуту ей почему-то показалось, что она никогда не была счастлива в этих стенах, и все, что было до этого момента, не было настоящей жизнью, а сплошной ложью и притворством. Они лгали друг другу все это время. И она - она тоже лгала, и тоже виновата, но теперь все кончено...

- Извините, извините, пожалуйста! - женщина, кажется, вышла из сту­пора и заговорила. - Я не знала... Я не знала, что он женат! Честное слово!

Марта оторвалась от своего занятия и удивленно посмотрела на нее.

- Вам не за что извиняться! Даже если бы вы знали, это ваше право - идти на свидание или не идти! К тому же если вы думаете, что своим приходом расстроили наш брак, то это не так. Я пришла только с одной целью - за­брать свои вещи.

- То есть как? - побагровев, шагнул к ней Артур.

- Очень просто, - тряхнула головой Марта.

Она сама удивлялась спокойствию, с которым говорила сейчас то, что так боялась сказать, когда стояла за дверью, на лестничной клетке. И, надо признать, что смелости ей придавало присутствие постороннего человека. Чужого человека, которого она никогда больше не увидит.

- Я ухожу от тебя!

- И давно ты приняла такое решение? - кулаки сжались сами собой. Ды­хание сбилось. Пружина в груди начала закручиваться, грозя сорваться в любой момент.

Марта многозначительно перевела взгляд на его руки, Артур понял, что она хотела этим сказать и, стараясь совладать с закипавшим бешенством, разжал пальцы.

- Ты знаешь, когда...

И, отвернувшись, продолжила свою работу.

- Я, пожалуй, пойду, - робко сказала женщина.

- Нет! - наверное, это прозвучало слишком громко, слишком отчаян­но, словно крик о помощи. - Нет, останьтесь... Пожалуйста... Если вас не очень это затруднит...

Ситуация была идиотская. Они все это понимали. Теперь Артур думал о том, как избавиться от своей гостьи, зато Марта цеплялась за нее, как за соломинку, понимая, что она - ее невольная гарантия, ее шанс выйти из этого дома. Она корила себя за то, что не пришла днем, в отсутствие мужа. Боже, она надеялась, что сможет ему что-то объяснить! А теперь вынуж­дена, словно щитом, прикрываться своей невольной соперницей. Просто фарс какой-то! Да и женщина была не так проста и наивна, как могло бы по­казаться на первый взгляд. Будь так, давно бы сбежала, чтобы случайно не оказаться между двух огней. Но она, видимо, интуитивно чувствовала, что ее присутствие сдерживает бурю, которая может разразиться в доме. К тому же, еще не поняв толком, что, собственно, происходит, уже сочувствовала Марте, - может быть, из элементарной женской солидарности, но все-таки... Поэтому и осталась сидеть на своем месте, хотя могла бы встать и уйти, и оставить этих двоих разбираться в своих семейных проблемах.

- Марта, - уже не обращая внимания на гостью - черт с ней, пусть смо­трит! - Артур шел вслед за женой в другую комнату. Он еще старался дер­жаться от нее в стороне, не подходить близко, боясь сорваться, но с каж­дой минутой сдерживаться становилось все труднее и труднее. - Марта, не делай этого! Ты совершаешь ошибку! Я же извинился, Марта! Ты же меня простила!

- Простила?!

Марта выгребла с полки шкафа детские вещи, бросила их на кроватку, встала против мужа. Страх прошел. В ней проснулась холодная ярость.

- Простила?! Унижение? Боль? Страх? Разве это можно простить? Как легко у тебя все получается! Мне нужен был муж! Понимаешь? Муж! Друг, защитник, советчик, помощник! А ты, кем ты был все эти годы?! Носился со своими амбициями! Лелеял свои обиды! Обвинял весь мир в своих бедах! Ты!..

В бессилии она махнула рукой. Артур, побледнев, наблюдал за каждым ее движением.

- Я любила тебя, я ждала, надеялась, верила, что все изменится! Но ниче­го не менялось! Ни-че-го! Я устала, я не могу так больше! Я не люблю тебя! Понимаешь, не люблю!

Коротким и быстрым движением Артур выбросил вперед руку. Удар был сильным и точным. Вскрикнув, Марта отлетела в сторону, упала на детскую кроватку, ударилась головой о стену. Ей даже показалось, что на какое-то мгновение она потеряла сознание, но тут же пришла в себя. Комната ка­чалась из стороны в сторону - стены, дверца шкафа, Артур. И голова, рас­калываясь от боли, тоже качалась из стороны в сторону, как у китайского болванчика. Застонав, Марта обхватила ее обеими руками, чтобы остано­вить это движение. Ей показалось, что она не может дышать, словно что-то тяжелое положили ей на грудь, и она никак не могла освободиться от этой тяжести и перевести дух.

Она не знала, сколько прошло времени между ее падением и появлением в комнате гостьи, про которую они уже забыли. Наверное, не так много. С возмущенным криком она кинулась на Артура, толкая в грудь, оттеснила его к окну, он, растерявшись, пытался схватить ее за руки, но у него не полу­чалось.

- Мерзавец, негодяй! - кричала женщина. - Что ты себе позволяешь! Ах ты, ублюдок! Не трогай меня!

Тяжело дыша, отошла в сторону, пригладила обеими руками растрепав­шиеся волосы.

- Только попробуй прикоснуться ко мне или к ней! - пригрозила она. - Я с тобой церемониться не буду! Сволочь! Стой, где стоишь...

Артур, выплеснувший злость, пришел в себя. Он уже сожалел о том, что произошло. Почему, ну почему он опять не сдержался?! Клялся же, слово давал, что больше не поднимет руки на Марту! Это она, она вывела его из себя... Он же просил, он же просил ее одуматься... Еще и эта... дура! Ну, чего сидела? Чего ждала? Интересно было, чем закончится семейная сцена? Убил бы! Нет, с ней лучше не связываться... Еще, не дай Бог, позвонит в полицию...

С семейными скандалами в Синегорье боролись успешно. Правительство было заинтересовано в крепких, стабильных семьях. Насилие в семье пре­следовалось и наказывалось очень строго. Если женщина заявляла в поли­цию на мужа, не требовалось ни свидетелей, ни медицинских справок: ис­ключительно в качестве профилактики буйный муж за первое нарушение закона мог получить шесть месяцев тюрьмы, а если это не действовало, то за каждую следующую провинность наказание ужесточалось. Артур это знал. Как знал и то, что Марта в полицию не пойдет. Но то Марта, а от этой пси­хованной можно ждать всего, чего угодно.

«Психованная» подошла к Марте, опустилась перед ней на корточки, за­глянуло в искаженное болью лицо.

- Как вы? Очень больно?

Марта попробовала улыбнуться:

- Стена... Стена жесткая...

- Урод! - женщина оглянулась на Артура. - Сидите, я сейчас...

Она вернулась скоро, через минуту, словно боялась оставить Марту на­едине с мужем, аккуратно обернула ей голову холодным мокрым полотен­цем, от которого по телу пробежал озноб. Потом взяла сумку, валявшуюся на полу, и стала торопливо складывать в нее детские вещи.

- Что вы, не надо, - морщась от боли, попыталась остановить ее Марта, - я сама... Вот только посижу немного...

- У вас, наверное, сотрясение мозга. Вы не волнуйтесь, сейчас я все сложу, и мы уйдем. Я помогу вам...

Артур молча наблюдал за тем, как она ходит по комнате, собирает игруш­ки, даже поднял с пола и подал ей мехового зайца. Он не произнес ни слова и тогда, когда женщины вышли в прихожую и стали одеваться. Словно впал в ступор. Что бы не произошло между ним и Мартой в последние дни, он все равно не был готов к ее уходу. Точнее, ему и в голову не приходило, что она может уйти! Этого не могло быть, потому что просто не могло быть! Люблю - не люблю... Это детский лепет! У них семья, он - ее муж, она - его жена... Он не собирался никому ее отдавать. У Артура было такое ощу­щение, словно отнимают любимую игрушку. Сейчас Марта уйдет, а с кем останется он?! Разве об этом она подумала? Эгоистка! Обвиняла его в том, что он лелеет свои обиды... А сама? Разве ее сегодняшний поступок - не следствие обиды? Ничего, она еще одумается, пожалеет, вернется... Он за­ставит ее вернуться!

Марта, поддерживаемая под руку своей неожиданной защитницей, спу­стилась вниз, вышла из подъезда. Голова еще болела, но дыхание восстано­вилось, предметы вокруг обрели ясные очертания. Она дошла да скамейки, опустилась на нее, ощущая холод, идущий от промерзших деревянных плашек.

- Как вы? - женщина, присев, как тогда в комнате, заглядывала ей в глаза. - Что же вы? Зачем же вы пришли? Разве можно - одной? А если бы меня не было? Он бы вас просто убил!

- Ну, - благодарно улыбнулась ей Марта, - должен же был хоть кто-то расстроить ваше свидание!

Женщина секунду смотрела на нее, осмысливая услышанное, и вдруг рас­хохоталась, откинулась назад, не удержалась, села на обледеневший асфальт у ног Марты. И Марта тоже засмеялась - негромко, осторожно, чтобы не сотрясти голову, не усилить боль.

- Да уж! Открыли вы мне глаза на жениха! А я-то думала: какой прилич­ный молодой человек! Вот тебе и приличный!

И вдруг без перехода:

- Вообще-то меня Катя зовут.

- Очень приятно. А меня - Марта.

- Ну, это я уже поняла! «Марта, остановись! Марта, ты совершаешь ошиб­ку!» - передразнила она Артура. - В полицию не хотите позвонить?

- Нет- нет, что вы! Какая полиция, зачем... Я сама виновата. Не надо было ему все это говорить. Такой удар по самолюбию...

- Ага, - фыркнула Катя, - вы ему удар по самолюбию, а он вам - по челю­сти! Ну, что, потопали? Вам куда?

- Такси, надо поймать такси...

Они медленно шли к выходу со двора, волоча за собой тяжелые сумки с вещами. В окне четвертого этажа, наблюдая за уходившими женщинами, маячил Артур, терзаясь от тоски и бессильной злобы.

Редкие машины проносились мимо них, не останавливаясь, не реагируя на поднятую руку Кати. Рабочий день был окончен. Горожане торопились по домам, к своим семьям, детям, любимым и не любимым женам, к своим диванам, телевизорам, вечернему ужину... Никому из них не было ника­кого дела до двух женщин, голосующих у кромки тротуара. Таксисты по вечерам предпочитали курсировать по центральным улицам и не искать приключений в тихих переулках. Ветер, налетавший злыми, хлесткими по­рывами, сулил непогоду. Низкие тучи, словно бомбардировщики, плыли над городом, неся в своем чреве тяжелые снежные заряды.

- До перекрестка дойдете? Хватит сил? - Катя беспокойно посматривала на Марту, одновременно стараясь держать под наблюдением дорогу, чтобы успеть вовремя вскинуть руку, если вдруг появится очередная машина.

- Боюсь, что нет, - покачала та головой. - Что-то мне нехорошо. Голова кружится...

- У вас сотрясение мозга, надо срочно лечь... Черт! Ну, хоть бы кто- нибудь остановился! Как назло...

- Катя, вы идите, - предложила своей спутнице Марта, - что вы тут со мной мерзнете? Я доеду, не волнуйтесь...

- Ну, уж нет! - горячо возразила та. - Еще, не дай Бог, сознание потеряе­те... Стой, стой!!!

Она замахала обеими руками и даже выскочила на дорогу, едва ли не бросившись наперерез машине с зеленым огоньком в углу лобового стекла. Такси резко, с визгом затормозило, по инерции проехало пару метров впе­ред. Катя, бросив сумку, помчалась вдогонку, открыла заднюю дверь, что-то спросила и, обернувшись, махнула Марте рукой.

- Приедете домой, сразу ложитесь. А лучше вызовите «скорую», - она по­могла ей сесть в машину, закинула в салон сумки. - И вот, возьмите...

Сунула в руку картонный квадратик.

- Если нужна будет помощь, звоните... Звоните обязательно!

Машина отъехала. Марта обернулась. Катя стояла на дороге, прощально

подняв руку.

19.

Несмотря на непоздний еще час, улицы были пустынны. Марта и рань­ше обращала внимание на то, как пустеет, словно вымирает, город в темное время суток. Все стремились вернуться домой до наступления полной тем­ноты. Предпочитали не ходить по улицам, и потому автобусы в часы пик напоминали кукурузные початки. Те, кто жил неподалеку от места рабо­ты, ходили непременно компаниями - к примеру, отправить девушку одну вечером домой считалось верхом дурного тона. Да и мужчины не робкого десятка старались не кичиться своей храбростью. При этом нельзя сказать, что преступность в Синегорске зашкаливала. Нет. Скорее, в городе присут­ствовала общая, тяжелая, удушливая атмосфера страха и неуверенности.

Навстречу такси, в котором сидела Марта, медленно, словно крадущийся в поиске добычи зверь, проехала синяя машина с желтым маячком и над­писью на капоте - «Демографическая полиция». Дверцы машины украшали вензеля, точно такие, какой был выколот на предплечье у Марка.

- Выехали на охоту... - недовольно пробурчал водитель, - никакого по­коя от них нет, стервятники!

- Что? - отвлеклась от своих раздумий Марта.

- Я говорю, тормошат нашего брата на каждом перекрестке, - охотно отклик­нулся водитель, - все ищут кого-то, все ищут... А кого искать-то? Они ведь не дураки, чтобы с уликами в руках по улицам бегать да в такси разъезжать.

- Вы о ком? - осторожно спросила Марта.

- Да о них же... О тех ребятах, что в приюте побывали... - таксист поднял глаза и посмотрел на Марту в зеркало заднего вида. Видимо, ее внешность не внушала ему подозрений, поэтому он продолжил. - Весь город на ушах стоит! Во дают! Показали этим... - кивнул на окно, словно демполовская машина все еще была в зоне видимости, - забегали, словно тараканы, кото­рым задницы скипидаром намазали!

- А, по-моему, так все тихо...

- Это вам только кажется! - уверенно заявил таксист. - Я целый день по городу мотаюсь, сколько людей встречаю... Кипит народ, кипит потихонь­ку! Что-то будет... Помяните мое слово!

- Да что будет-то?! - Марта даже забыла про головную боль. - Революция, что ли?

- А черт его знает! - с лихой бесшабашностью ответил таксист. - Может, и революция. Вон, говорят, тех, кто на митинг 5 ноября выходил, всех аре­стовали. Не знаю, правда или нет... Слышали?

Он снова взглянул на Марту в зеркало.

- Слышала...

Она вжалась в сиденье. Мысли ее вдруг заработали лихорадочно. «По­чему он меня спрашивает? Что ему надо? Провоцирует? Ждет, что я тоже начну ругать Демпол и Правительство? А он прямым ходом отвезет меня туда, откуда я вчера вышла...».

Марта неоднократно слышала, что Демпол активно использует вот таких подсадных уток для выявления недовольных, а разговоры с неизвестными на вольные темы для говоривших оканчиваются обычно плачевно. Таксист по ее виду, по молчанию, повисшему в салоне, понял, что переборщил со своей откровенностью.

- Да вы не бойтесь, девушка, что вы! - ему бы обидеться на подозритель­ность пассажирки, а он улыбался тепло и доверительно, - я не из тех, про кого вы подумали. Просто скучно одному ездить, поговорить хочется. Из­вините, если что не так.

- Ничего-ничего, все нормально, - торопливо успокоила его Марта и от­вернулась к окну.

Водитель вздохнул тяжело и разочарованно, что-то пробормотал и боль­ше за всю дорогу не произнес ни слова. 

Марк уже около часа торчал возле подъезда, поджидая Марту. Он позво­нил по телефону, который она ему оставила, еще от Трауберга. Трубку взяла мать. Говорила сухо и, как показалось Марку недоброжелательно. Сказала, что Марты еще нет, что она собиралась домой - забрать вещи, так что ждать ее стоит не раньше, чем через час.

Разговаривая с ней, Марк совсем уже было принял решение переноче­вать у Тони и на утро уехать, как не хотелось ему провести несколько дней с любимой женщиной. Наверное, он так бы и сделал, но в конце разговора Татьяна Федоровна вдруг спросила:

- Что приготовить вам на ужин?

- Что? - растерялся Марк.

- Вы блины любите? - она спрашивала так, как будто нисколько не со­мневалась, что встретится с ним за ужином и что вопрос только в том, чем его угостить.

- Д-да, - так же растерянно ответил Марк.

- Вот и отлично! Я займусь блинами... - и положила трубку.

Теперь он стоял на улице и ждал, когда вернется Марта. Время от времени заходил в подъезд - погода не располагала к долгим прогулкам на свежем воздухе, прижимался спиной к теплой батарее, грел руки и прикладывал горячие ладони к замерзшим щекам. Потом снова выходил на улицу. Чтобы не привлекать внимания, стоял в тени огромного в два обхвата тополя, за­слонившего своими ветками окна квартир до третьего этажа.

Марк страшно вымотался за последние дни. Не столько физически, сколь­ко морально. За годы подпольной жизни через его руки прошли десятки детей. Кого-то привозили родителей, кого-то он прятал и вывозил из горо­да сам. Но никогда еще акция по спасению детей не была такой массовой и такой опасной - в полном смысле этого слова. К тому, что произошло в приюте, не был готов никто, в том числе и Марк. Смерть чудом прошла сто­роной - он это понял, когда обнаружил сквозную дырку с левой стороны куртки. Может быть, и не увидел бы, если бы оттуда, словно пена из бутылки шампанского, не полез пух. Марк сначала чертыхнулся, а потом прикинул: еще пара сантиметров - и он бы остался лежать на снегу во дворе приюта.

Потом была неделя, наполненная страхом за детей. Найти помещение, чтобы разместить их там, пока не утихнет шумиха, было не так трудно, а вот действительно спрятать, сохранить тайну оказалось намного сложнее. Детям нужна была психологическая помощь. Они не понимали, что про­исходит, кричали, устраивали истерики, порывались бежать. Приходилось разговаривать с каждым, с кем-то - По-взрослому сурово и доверительно, с кем-то - обниматься, сидеть ночью у постели, держа за руку. Младшие, а их было большинство, плакали, просили отвезти их к родителям. Прошло еще слишком мало времени с того момента, как они были изъяты из семей и доставлены в приют. Кто-то еще не успел смириться с мыслью о потере, кто-то едва начал привыкать к своему новому положению - и тут новый кошмар. Психика детей не выдерживала. Марку самому в эти дни казалось, что еще немного - и он сойдет с ума. Никогда не кричавший на детей, он несколько раз сорвался, потом раскаялся, долго объяснялся с мальчишкой лет двенадцати, который довел его крика. Дело закончилось примирением, но осадок в душе остался.

Перемена произошла тогда, когда родители, которых удалось разыскать, начали потихоньку увозить своих отпрысков. Марк не знал, кто ещё был задействован в этой сложной цепочке - каждый занимался своим делом, выполнял свои функции. Знал только, что есть люди, которые обеспечи­вают безопасную доставку детей в Северное Синегорье, ищут каналы, по которым можно было бы отправить за границу целые семьи.

Через несколько дней у него на попечении остался десяток ребятишек, родителей которых разыскать так и не удалось. Скорее всего, это были ми­гранты, жившие нелегально или уехавшие из страны сразу после того, как были изъяты их дети. Этих оставшихся предстояло эвакуировать в Казац­кие Избушки.

Из города их - полусонных, одуревших, уже ничего не понимающих - вы­возили по одному в течение двух ночей и прятали в заброшенном, отрезан­ном бездорожьем дачном поселке. Уже оттуда, так же ночью Марк на старой «газельке», которую вел хмурый, молчаливый, казалось, всем на свете не­довольный, на самом деле безотказный и незаменимый, непонятно почему примкнувший к подпольщикам лет пять назад, водитель, увез своих новых подопечных в Бухарово.

Он хотел вернуться в Синегорск сразу же, с тем же водителем, но понял, что, если не передохнет хотя бы пару дней, то просто не выдержит.

Сутки Марк отсыпался. Ничего не видел и ничего не слышал. Женщины и старшие ребята занимались вновь прибывшими, чье появление стало для них полнейшей неожиданностью. Маленькая колония увеличилась практи­чески наполовину. Марк понимал, какая эта нагрузка и на него, и на тех, кто вез вместе с ним этот воз забот, но особого выбора не было.

Марк, единственный мужчина в Казачьих Избушках, пользовался особы­ми привилегиями, которые заключались в том, что жил он один в малень­ком домике на две комнатки. В одной спал, во второй было что-то вроде его кабинета. Так было удобнее для всех - и для него, и для женщин, деливших свои жилища с детьми и друг с другом. Сюда, в дом на отшибе пришла вече­ром второго дня Наташа - бессменная помощница Марка. Сняла тяжелый овчинный полушубок, села на стул, распустила по плечам пышные тяжелые волосы и молча смотрела, как Марк укладывает в дорожную сумку свои не­хитрые пожитки - пару белья, носки, чистую рубашку.

- Что? - Марк поставил сумку в угол, взял табурет, сел рядом с ней. - Что- то случилось? 

- Нет, - она разглядывала его со странным спокойствием, словно изучала, словно искала в нем что-то, не увиденное раньше. - Уходишь?

- Да, - Марк почувствовал себя неуютно под этим пристальным взгля­дом. - Надо бы еще на несколько дней.

- К ней? - тяжело усмехнулась Наташа.

- Не понял... - растерялся Марк.

- Да ладно, не отговаривайся! - махнула она на него рукой. - У тебя теперь в городе одно дело - Марта! Обо всем забыл...

Марк разглядывал ее с любопытством, словно никогда до сих пор не ви­дел. Наташа была по-своему привлекательна - крепкое, налитое здоровьем женское тело, крупная грудь, полные чувственные губы. Поймал себя на мысли, что никогда не смотрел на нее, как на женщину. Никогда не испы­тывал желания обнять ее, приласкать, заняться с ней любовью. Почему? Молодая, интересная, истосковавшаяся по мужской ласке... Стоило только протянуть руку...

Марк знал, что Наташа неравнодушна к нему. Давно неравнодушна. Он хорошо относился к ней, но... «Не моя!» - говорил сам себе со вздохом, когда в одинокие ночи приходила к нему вполне естественная мысль - раз­делить постель с женщиной. Отворачивался к стене, сжимал зубы, усмиряя плоть, и засыпал. Она не нужна была ему раньше. Тем более, она не нужна была ему сейчас, когда появилась Марта. И вот теперь Наташа сидела ря­дом, и в глазах ее светилось откровенное желание.

- Ревнуешь? - улыбнулся Марк, пытаясь разрядить обстановку, и поднял­ся на ноги.

Он и предвидеть не мог того, что произошло в следующую минуту.

- Марк, милый! Зачем она тебе, зачем?

Наташа сорвалась вдруг с места, бросилась ему на грудь, целуя в губы, в щеки, в глаза.

- С ума сошла! - пытался он поймать ее руки, оттолкнуть от себя.

- Зачем она тебе, Марк, - стонала обезумевшая женщина, срывая с него рубашку, - у тебя же есть я! Все для тебя сделаю! Все! Только не уходи! Останься! Люблю тебя, родной мой, единственный... Столько лет люблю, а ты на меня не смотришь... Марк!.. Пожалуйста, Марк!..



Когда утомившаяся Наташа уснула, Марк вышел на маленькую кухоньку. Открыл печную заслонку, помешал кочергой, стоявшей тут же, угли, рас­сыпав по полу оранжевые искры, сел к столу, схватился за голову и стал медленно раскачиваться взад и вперед.

Что же он наделал, идиот! Что наделал! Нет, дело было не только в том, что он изменил Марте, - какая, к черту, измена! Ни любви, ни желания, чи­стой воды физиология и жалость к обделенной женщине... Хотя и это не оправдание. «Она простит меня», - думал Марк, хотя и не был уверен, что расскажет Марте о том, что произошло этой ночью. Зачем ей знать? Зачем? Чтобы лишний раз поселить в ее душе тревогу? Он не стал любить ее мень­ше. Напротив, внезапно возникшее чувство вины обострило желание как можно скорее увидеть любимую женщину.

Отчетливее всего Марк понимал одно: теперь либо ему, либо Наташе при­дется покинуть Казачьи Избушки навсегда. Сегодняшняя ночь не должна повториться. Это безумие! Если она останется здесь, то придет к нему сно­ва... И он снова уступит ее слезам, ее страсти, ее желанию? Марк вспоминал горячий шепот, стоны, всхлипы, и все в душе у него переворачивалось. Губы болели от поцелуев... Другой, быть может, гордился бы собой или, во вся­ком случае, не переживал и не корил бы себя. Марк же сходил с ума.

Если она останется... Марк поймал себя на мысли, что уже решил для себя - уйти должна Наташа. Бред, бред! Куда она пойдет? С двумя детьми? Но если ей идти некуда, то для него оставить Казачьи Избушки - просто немыслимо. Это его дом, его жизнь, его дети! Все - от самого младшего, ко­торого он привез только вчера, до старшего, с которым придется расстаться будущей весной...

Он так и не уснул в ту ночь. Сидел на кухне, думая о Марте, о себе, о не­любимой и нежеланной женщине, которая, тем не менее, мирно спала в его постели, обо всей своей незадавшейся жизни, о том, что произошло, и о том, чего теперь следовало ожидать.

Было, наверное, уже около шести часов утра, когда Наташа проснулась. Она всегда, как настоящая деревенская жительница, просыпалась в это вре­мя - привыкла за долгие годы. Вышла на кухню, завернувшись в одеяло, увидела Марка и сладко потянулась:

- Ма-а-арк...

Одеяло упало на пол, а она так и осталась стоять, нисколько не стесняясь своей наготы, напротив, демонстрируя гладкое, молодое еще тело, погля­дывая хитро на мужчину, который отводил смущенно, как ей показалось, глаза. Наташа шагнула к нему, положила руки на плечи, спросила игриво:

- Не спится?

- Одевайся! - неожиданно резко, даже зло ответил ей Марк.

Она опешила:

- Что?

- Одевайся!

Он оттолкнул ее от себя, встал, отошел к окну. Наташа растворилась в темноте комнаты. Марк налил в чайник воды, включил электроплитку. Из шкафчика, висевшего в углу, у самого окна, достал хлеб в полиэтиленовом пакете, с подоконника - тарелку с холодным мясом. Нервно орудуя ножом, сделал пару бутербродов. Из комнаты выскользнула Наташа.

- Все-таки уходишь?

Голос ее дрожал, как ни старалась она делать вид, что спокойна. Марк обернулся. Она стояла в дверном проеме, подпирая круглым плечом косяк, смотрела на него, склонив голову. Что-то собачье было в ее взгляде - преданно-жалостливое. Казалось, был бы у нее хвост - и завиляла бы им: не пинай, не отталкивай! А он хочет выгнать ее, как надоевшего щенка... По­играл и выбросил? У Марка комок подкатил к горлу.

- Послушай меня, - он старался говорить как можно спокойнее, - послу­шай. Ничего не было! Понимаешь? Ничего! Если мы примем это решение, тогда все в нашей жизни останется по-прежнему...

- По-прежнему? - не дала она договорить. - А я не хочу по-прежнему! Ты не можешь, не можешь теперь меня бросить! Мы теперь с тобой одно целое, мы - одна семья...

- Я люблю ее! - не выдержав, сорвался на крик Марк. Наташа споткнулась на полуслове, открыв рот, округлив удивленно глаза, и по щекам медленно покатились крупные, прозрачные слезы.

- Я люблю ее, как ты не понимаешь, - сменил тон Марк. В голосе его зву­чала горечь. - Я не могу быть с тобой. Ты хорошая, добрая, ты замечатель­ная женщина, настоящая мать, мы с тобой прошли через такие тернии... За­чем, зачем нам ломать то, что было, и пытаться создать то, что невозможно создать, потому что один из нас этого не хочет?

- Любишь ее, - медленно произнесла Наташа и сделала шаг ему навстре­чу. Грудь ее в расстегнутом вороте блузки мягко колыхнулась, так, что по телу Марка пробежали непонятные токи. Он мгновенно вспомнил, как ис­ступленно, не помня себя, она ласкала его ночью. - Ну и люби! Она - там, я - здесь... Ты же сам сказал - мы столько прошли с тобой вместе, у нас общее прошлое и общее настоящее. Тебе нужна я, Марк, понимаешь, я! Ты сейчас влюблен, но это пройдет. Все пройдет, а я останусь. Здесь, с тобой...

- Ты сумасшедшая! - закричал на нее Марк. - Ты - сумасшедшая! Любить одну, спать с другой - это ты предлагаешь?

- Все так делают...

- Но я - не все! В общем, так. Ничего не было и ничего не будет...

- Будет! - неожиданно жестко пообещала ему Наташа. - Сейчас ты уйдешь, но скоро вернешься. Не можешь не вернуться. А я тебя буду ждать.



Когда к дому подъехала машина, Марк отошел за тополь, чтобы не при­влекать к себе внимание. Он видел, как вышел водитель, открыл заднюю дверь, вытащил и поставил на снег две большие сумки. Он не успел еще ничего сообразить, когда тот, подав руку, помог пассажирке выбраться из салона. Пассажиркой оказалась Марта. И тогда Марк вышел из-за тополя и быстро пошел ей навстречу. Марта узнала его прежде, чем успела испугать­ся внезапно появившейся из темноты фигуры. Слабо ахнув, шагнула к нему, схватила обеими руками за куртку, притянула к себе, прижалась и замерла.

- Ну, наконец-то! - оживленно заговорил Марк, не совсем понимая причину такой реакции на его появление. - Так и замерзнуть недолго. Я уже час тут торчу. Всех прохожих распугал...

Марта молчала, уткнувшись лицом ему в грудь.

- Ну, чего ты? - Марк оторвал ее от себя, заглянул в лицо. - Что случи­лось?

- По-моему, у нее с головой что-то, - вежливо сказал водитель. Он так и стоял рядом, терпеливо ожидая, пока на него обратят внимание.

- Не понял... - нахмурившись, повернулся к нему, Марк.

- Девушка ее в машину сажала, - пояснил таксист, - советовала «скорую» вызвать. А в дороге ей точно плохо было. Я думал, в обморок упадет. Рас­платиться со мной не желаете?

- Да-да, конечно...

Марк, одной рукой прижимая к себе Марту, вторую запустил в карман, нашарил там несколько бумажек, подал водителю.

- Хватит этого?

Тот посмотрел на деньги и повеселел.

- Вполне. Счастливо оставаться!

Марк подвел Марту к скамейке, усадил, сел рядом.

- Объясни, пожалуйста, что происходит? Тебе плохо?

- Я упала...- Марта вдруг заплакала. Тихо, как ребенок. - Головой удари­лась. .. Очень голова болит.

- Ах, ты, жаль моя!

Он сказал это так ласково, что Марта заплакала еще горше.

- Да что же это за Царевна-Несмеяна! Что ж за судьба у меня такая - сле­зы твои вытирать! - засмеялся Марк и в самом деле достал из кармана носо­вой платок. - Ну, все, все... Довольно! Давай потихоньку двигаться. Сейчас придешь, отдохнешь, и все пройдет...

Он разговаривал с ней, как с маленьким ребенком, но Марте это нрави­лось. Никто и никогда с ней так не говорил.

- Я - плакса, да? - подняла она залитое слезами лицо. - Тебе, наверное, уже надоело меня утешать? Знаешь, я сто лет уже не плакала. Может, пото­му что меня некому было жалеть? А ты жалеешь, вот я и плачу.

- Ну и плачь себе на здоровье! - Марк, смеясь, вытирал ей слезы. - Только пойдем уже домой. Замерз я, ты теперь меня пожалей!

Наверное, этот вечер был самым счастливым в его жизни. Он сидел за се­мейным столом рядом с Мартой. Ее мать была любезна и приветлива, нали­вала ему чай и пристально вглядывалась в его лицо, словно хотела увидеть на нем какую-то тайную печать. Адель ходила вокруг гостя кругами, все пы­таясь понять, кто этот человек, с какой целью пришел в их дом и отчего так взволнованы мама и бабушка. Наконец, не выдержала, подошла вплотную и, опершись локтями о его колени, задала серьезный вопрос:

- Ты теперь будешь у нас жить? 

- Ну, - засмеялся Марк, - если ты не против, я буду приезжать к вам в гости. Иногда.

Адель подумала. А почему, собственно говоря, она должна быть против? Мама с бабушкой рады. Бабушка даже напекла блинов. Наверное, этот дя­денька хороший, раз строгая бабушка специально для него напекла блинов.

- Ладно, приезжай, - разрешила она. - Только спать будешь в бабушки­ной комнате.

Взрослые дружно рассмеялись.

- Ада, - с укором сказала мама, - что ты такое говоришь?!

Адель перевела на нее серьезный взгляд.

- Дяденьки спят с тетеньками, разве ты не знаешь? А с маленькими девочками они не спят! У меня и кровать-то маленькая. Он же на ней не поместится!

- А ну, пойди сюда! - Марк поднял девочку, усадил ее на колени. - Обе­щаю, что не буду претендовать на твою кровать. Дружба?

И протянул открытую ладонь.

- Дружба! - Адель звонко шлепнула по ней своей маленькой ладошкой.

Потом они долго разговаривали. Марк рассказывал о своем детстве, о том, как попал в Кадетский корпус, как ушел из Демпола, о жизни в Казацких Из­бушках. Он никогда и никому еще не рассказывал о себе так много, как в тот вечер - женщинам, которые стали его семьей. Он знал, чувствовал, что те­перь это его семья. Адель спала в своей комнате. Марк перед сном рассказал ей сказку, чем заслужил дружеский поцелуй. Марта, утомившись, прилегла на диван. Голова уже не болела, но по-прежнему слегка кружилась, поэтому, посидев немного за столом, она все же уступила настояниям Марка и легла.

Татьяна Федоровна собрала со стола посуду.

- Я помогу, - поднялся вслед за ней Марк. Она не стала спорить. Уже вы­ходя, повернулась к дочери:

- Марта, я лягу у Ады. Чистое белье в шкафу. Стели.

- Хорошо, мама, - еле слышно откликнулась дочь.

Они были на кухне вдвоем, но разговор не клеился. Марк чувствовал, что женщина хочет что-то ему сказать, и не знает, с чего начать. Он стоял, при­слонившись к подоконнику, и молча ждал, пока она соберется с мыслями.

- Марк, у вас с Мартой - серьезно?

Этот вопрос мучил ее с того момента, когда она узнала, кого предпоч­ла дочь законному мужу. Изъятый... Это звучало, как приговор. Человек без роду - без племени, без семьи, без привязанностей, сломанный и рас­топтанный, лишенный всего и ничего не приобретший, перекати-поле, не умеющий любить и не знающий жалости, обученный лишь ненавидеть... Конечно, Марк был другим. Она поняла это сразу, как только увидела его. И все-таки... Если Марта для него - лишь временное пристанище, может быть, им стоит расстаться, пока дело не зашло слишком далеко? 

- Более чем... - чуть помолчав, ответил Марк. - Я не знаю, как вас в этом убедить, да и стоит ли убеждать? Просто поверьте.

- Я думала, что она счастлива в браке. И представить не могла, что это не так. Ее разрыв с мужем стал для меня полной неожиданностью. Я волнуюсь за нее, хотя она думает иначе...

- Не думаю, что я стал причиной развода. Она бы все равно ушла - месяцем раньше, месяцем позже. Просто так случилось, что мы встрети­лись, и это заставило ее принять решение. Не могу судить, насколько оно правильное, с вашей точки зрения. Но я люблю ее. Это все, что я могу вам сказать.



Когда Марк вернулся в комнату, Марта уже лежала в постели. Он подо­шел, сел рядом, взял ее за руку.

- О чем говорили? - она повернула голову, чтобы лучше видеть его. В по­лутьме блеснули глаза. Кончиком языка Марта облизнула пересохшие губы - ее мучила жажда.

- О тебе, разумеется. Ее интересовало, насколько серьезно я к тебе от­ношусь.

- Да? - тихонько засмеялась Марта, обнажив в улыбке белые зубы. Сама мысль о том, что Марк может относиться к ней не серьезно, казалась ей смешной и нелепой. - И что ты ей сказал?

- Что брошу тебя при первой удобной возможности...

Марк внимательно наблюдал за реакцией на свои слова, так что растерян­ность и страх, на мгновение промелькнувшие в ее глазах, не могли усколь­знуть от него. Но она справилась с ними, расценив эту фразу, как шутку.

- Ты меня напугал. За что так жестоко?

- За то, что ты лжешь мне!

Он произнес эти слова холодно и жестко. И пальцы, сжимавшие ее ла­донь, секунду назад мягкие и нежные, вдруг тоже стали жесткими.

- О чем ты? Когда я тебе лгала?

Она все еще пыталась улыбаться, но натолкнулась на его жесткий взгляд, и улыбка погасла, сползла с лица.

- Марта, я в состоянии отличить след от удара от следа, полученного при падении. У тебя синяк на скуле... Он ударил тебя? Он опять ударил тебя? А ты продолжаешь молчать? Прощаешь его?

Пальцы его непроизвольно сжались так, что Марта вскрикнула от боли, отдернула руку. Что с ним происходило? Временами Марк пугал ее. Она еще не знала, как до него достучаться, но в глубине души, интуитивно чувство­вала, что эти необъяснимые, на первый взгляд, всплески - не жестокости, нет, жесткости - всего лишь затаенный, почти детский страх потерять то, что так долго искал. Он прав - она не пускала его в свой мир. Не потому, что не любила или не доверяла. Нет! Просто привыкла решать все проблемы сама, ни на кого не надеясь. Слишком долго муж был лишь бесплатным приложением, своеобразным официальным оформлением ее статуса.

Марк смотрел на нее, не отрывая взгляда, но что-то в его лице появилось такое, что Марта поняла: если сию минуту, сию секунду она не скажет и не сделает что-то важное и нужное, он просто встанет и уйдет.

- Марк!

Ею двигала одно желание: не отпустить! Резким движением она села на постели, обняла его, легла к нему на колени.

- За что ты сердишься на меня? За то, что не сказала, или за то, что позво­лила себя ударить? Скажи, я не понимаю!

Он и сам не понимал. Что изменилось бы, если бы Марта рассказала ему обо всем? Он отправился бы к ее мужу? Набил ему морду? Убил его? Конечно, нет! Выводил ли его из себя сам факт того, что Марта не говорит ему всей правды? Конечно, да! Но, с другой стороны, есть вещи, о кото­рых он тоже не может рассказать ей. Тогда в чем же разница между ними? Какого черта он мучает ее?! Может быть, ему доставляет удовольствие раз за разом слышать признания в любви? Но эти признания, по сути, вы­биты силой. Грош им цена и грош цена ему, если он заставляет любимую женщину говорить о любви сквозь слезы. «Что с тобой, Марк? - спраши­вал он сам себя. - Что, черт подери, с тобой происходит?!»

Опустошенный, полный раскаяния, он склонился над Мартой, целуя ее волосы.

- Все, все... Извини, пожалуйста! Я не прав... Я устал. Страшно устал! Ничего не хочу. Только чтобы ты была рядом...

Он шептал ласковые слова, вдыхая аромат ее волос, таял от нежности и от жалости - и к ней, и к себе. И уже непонятно было, кто кого жалел и утешал. Все переплелось, все смешалось - их руки, их губы, их слова, их тела. Не было ничего вокруг - лишь ночь за окном, лишь луна, тревожно выгляды­вающая из-за спешащих куда-то туч, лишь пенная белизна сбившейся под движением тел простыни, лишь тяжелое, неровное дыхание, перемежающе­еся сладкими стонами. Потом одно целое распалось на две половинки - они лежали в изнеможении, раскрывшись, не стесняясь своей наготы, сцепив в последнем судорожном движении руки.

Луна вырвалась в очередной раз из-под опеки тяжелой снежной тучи, уставилась в недоумении на обнаженные тела - темные пятна на ее поверх­ности так явно походили на изумленную рожицу, что Марта, бросившая взгляд на окно, не удержалась и расхохоталась.

- Ты чего? - удивленно поднял голову Марк.

- Луна...- Марта показывала пальцем, продолжая смеяться, - смотрит на нас... А вдруг... вдруг там лунные человечки? С телескопом? А мы...

- Вот сумасшедшая! - Марк потянул ее за руку, прижал к себе. - Спи уже! Тебе же завтра на работу. Спи!

Марта не могла спать. Она была слишком счастлива, чтобы просто за­крыть глаза и уснуть, забыв обо всем. Приподнявшись на локте, разгляды­вала задремавшего Марка. Она хотела понять, что в нем, в этом обыкно­венном, ничем не выдающемся мужчине, могло ее привлечь. Брови? Она провела пальцем по его бровям. Обыкновенные брови. Губы? Обыкновен­ные губы. Нос? Не удержавшись, потрогала его за нос. Тоже ничего особен­ного...

- Марта, - сквозь сон пробормотал Марк, - я сплю.

- К тому же еще вредный и противный! - уже вслух, хотя и негромко про­изнесла Марта.

Он услышал, повернулся на бок, притянул ее к себе, уткнулся лицом в теплую грудь, вдохнул легкий запах пота, пообещал напоследок:

- Завтра я с тобой разберусь!

20.

Утром Марта сама решила отвести Адель в детский сад. Марк оставался дома - на радость Татьяны Федоровны, он решил заняться мелким ремон­том. В доме, давным-давно оставшемся без хозяина, постепенно все прихо­дило в упадок. Текли краны, повисли на честном слове дверцы шкафа, гар­дина держалась на одном гвозде... Да мало ли к чему еще может приложить руки мужчина в доме одинокой женщины.

Марта спешила - слишком долго завтракали, слишком долго они с Мар­ком прощались в прихожей, не в силах оторваться друг от друга, пока Адель, у которой лоб уже покрылся мелкими бисеринками пота, не потянула мать за руку. Потом ждали автобуса. Теперь им приходилось почти бежать.

На скамейке у входа в здание детского сада их ждал Артур... Адель уви­дела его первой. Высвободила ладошку из руки Марты, побежала к отцу с радостным криком. Он нагнулся, подхватил девочку на руки, расцеловал ее в обе щеки, зарумянившиеся от ветра и быстрой ходьбы. Марта останови­лась в нескольких шагах от мужа, вглядываясь в него с затаенным страхом и тоскливым ожиданием.

- Зачем ты пришел? Что тебе надо?

Адель примолкла испуганно, услышав ее голос. Детским своим умом она поняла, что между родителями что-то происходит. Артур, все так же держа девочку на руках, сделал шаг по направлению к Марте.

- Я пришел повидать Адель. И поговорить с тобой.

- Нам не о чем разговаривать...

- Марта, я виноват, я знаю! - Артур заговорил быстро, напористо, словно боялся, что не успеет сказать, что жена оборвет его на полуслове, развер­нется и уйдет. Хотя... куда ей идти - Адель у него в заложницах! - Но и ты, согласись, тоже была не права. Зачем же ты при посторонних... наши проблемы... 

- При посторонних? - зло, почти истерично рассмеявшись, все же пере­била его Марта. - Ну, извини, не я привела ее в дом!

- Ты ревнуешь, да? - с каким-то облегчением заулыбался Артур, - ты про­сто ревнуешь, да, Марта?

Он заискивающе заглядывал в ее ничего не выражающие глаза.

- Но ты меня пойми, я ведь тоже ревную... Я люблю тебя, Марта, я готов простить тебя! Скажи, что ты вернешься, и мы начнем все сначала.

- Господи, Артур! - закричала она на него. - Ты сам себе не противен?! Зачем ты унижаешься, зачем?! Ты должен ненавидеть меня! Презирать! А вместо этого просишь меня вернуться?! Я не вернусь, пойми ты это, нако­нец! Мне не нужно твое прощение! Я ушла от тебя к другому!

- Нет, - побледнев, снова шагнул к ней Артур, - это ошибка! Ты делаешь мне назло. Ты обижена на меня... Да, понимаю, я был не прав. Но я исправ­люсь. Тебе просто нужно вернуться...

Марта смотрела на него и не находила слов. Покачав головой, взяла у него из рук перепуганную Адель.

- Извини, мы опаздываем, нам надо идти.

Артур уступил дорогу, поскользнулся, с трудом удержавшись на ногах. И вдруг сказал им в спину.

- Ада, ты хочешь вечером посмотреть с папой новые мультики?

Девочка обернулась к нему и, прежде чем Марта успела вмешаться, от­ветила: «Хочу!»

- Я заберу тебя из садика сегодня. Хорошо?

Адель кивнула, и Артур помахал ей рукой: «Пока!»

- Не смей... - Марта не могла говорить от страха. - Не смей шантажировать меня ребенком! У тебя ничего не получится...

- Увидим! - в лицо ей рассмеялся Артур. От раскаянья, которым он был полон минуту назад, не осталось и следа. - Ты можешь жить, где угодно, спать, с кем угодно... Пожалуйста! Но Адель не получишь... И ты это зна­ешь не хуже меня.

Приложил два пальца к виску, словно отдавая честь, повернулся и пошел, не оглядываясь, расправив плечи, походкой победителя.

У Марты хватило сил лишь дойти до скамейки, на которой только что сидел, ожидая их, Артур. Ее била дрожь. Слезы текли сами собой - Мар­та их не замечала. Сбылись самые худшие ее предположения. Артур знал, на какой струне можно сыграть. Если он заберет дочь, Марта ее больше не увидит. Пока не вернется. А что будет, если вернется, - иллюзий на этот счет она не питала. Муж отыграется по полной программе за свое унижение. Тем более что возвращаться она не собиралась.

- Мама, мамочка, - тянула ее за рукав испуганная Адель, - не плачь! Я не хочу смотреть с папой мультики! Я хочу с тобой!

Голос дочери привел ее в чувство. 

- Знаешь что, - она вытерла слезы и наклонилась к девочке, - давай, ты не пойдешь сегодня в садик? Давай, я отвезу тебя домой, и ты останешься с бабушкой, с Марком, будешь играть, рисовать... Давай?

- А Марк почитает мне книжку? - Адель согласилась бы на все, лишь бы мама не плакала, но перспектива вернуться домой обрадовала.

- Конечно, - Марта поднялась со скамейки, держа дочку за руку, быстро пошла прочь от детского сада, так, что девочке приходилось бежать за ней.

Они даже не стали ждать автобуса - Марта безнадежно опаздывала на работу, к тому же боялась, что Артуру может придти в голову забрать Аду, не дожидаясь вечера. Поэтому она поймала проезжавшую мимо машину, чем вызвала бурный восторг Адели: будет потом о чем рассказать девочкам в детском саду! Она с мамой ехала на такси!



Их возвращения, разумеется, никто не ждал. Дверь открыла Татьяна Фе­доровна. Марта, не останавливаясь, не снимая обуви, пробежала в комнату, едва не сбив ее с ног, так что матери пришлось отступить, прижавшись к стене.

- Марк! Марк?

- Марта, - окликнула ее мать, - он в ванной. Что случилось?

Марк, услышав голоса, вышел в коридор.

- Что случилось? Почему вы вернулись?

- Артур... Он ждал нас... Он сказал, что заберет Аду, если я не вернусь...

Марта задохнулась от волнения. Из-под вязаной шапочки выбились во­лосы, слиплись на мокром от пота лбу. Тяжело дыша, она смотрела на Мар­ка, словно ждала, что сейчас он найдет рецепт спасения. А он молчал, раз­мышляя над сказанным. Бабушка раздевала Адель.

- Успокойся, - Марк подошел к ней, обнял за плечи, притянул к себе, по­дул на мокрую челку - то ли хотел высушить ее, то ли остудить вспотевший лоб. - Самое главное - успокойся! А чего ты, собственно говоря, ожидала?

- Марк! - вскинулась Марта.

Он говорил, как будто ни минуты не сомневался в том, что Артур по­ступит именно так. Откуда ей было знать, что Марк, действительно, был уверен в неизбежности такого поворота событий, и этот шаг Артура не стал для него неожиданностью. Более того, может быть, на его месте он тоже ис­пользовал бы ребенка в качестве крайнего средства.

- Тише, тише... Не пугай Аду. Ни к чему это... - обернувшись к Татьяне Федоровне, попросил, - уведите девочку.

И снова заговорил с Мартой:

- Ты правильно сделала, что вернулась. Сюда он не придет.

- А если придет?

- А если придет, то это будут уже мои проблемы. Адель из этого дома не выйдет. Ты веришь мне? Веришь? 

- А что мне остается? - горько усмехнулась Марта. - Господи, за что мне все это?!

- За что? - Марк взял ее за подбородок, заглянул в глаза, полные дрожа­щих слез. - Сказать?

Марта покачала головой. Не надо. Она и так все знала. Ей не нужно было ничего объяснять. За предсмертную улыбку Грэга. За свою запретную, неза­конную любовь. За сломанную жизнь Артура. Слишком много всего, за что ей теперь приходится расплачиваться. Слишком много всего.



На работу Марта, разумеется, опоздала. Вбежала в кабинет, наткнулась на неодобрительный взгляд Нелли. Конечно, лучшая защита - нападение, но вряд ли стоило использовать этот метод, так что оставалось сделать вид, что ничего особенного не произошло.

- Девочки, привет!

- Ну, вот она! - облегченно вздыхая, защебетала Стаси. - Я же говорила

- придет! А вы заладили: опять во что-нибудь вляпалась! И никуда она не вляпалась...

- Помолчи, Стаси! - перебила ее Нелли. - Марта, это уже ни в какие воро­та не лезет. Ну, ладно, два дня ты прогуляла не по своей воле. Вчера опоздала на полдня. Сегодня на полтора часа. Это уже входит в привычку. Причем в дурную...

- У меня были обстоятельства, - смиренно сказала Марта, - семейные... Извини.

- У всех обстоятельства, и у всех семейные. Но некоторые в девять утра на работе. А у некоторых квартальный отчет не сдан!

- Я же сказала - извини! - Марта села за свой стол, подвинула к себе пачку бумаг. - Больше не повторится.

- Грэга на вас нет, - вместо того, чтобы успокоиться, Нелли распалялась все больше и больше, - мужской руки вам не хватает!

«Да, - подумала Марта, - Грэг умел справляться с бабьими склоками. Причем так умело, что никому и в голову не приходило на него обижать­ся. Он был ровен со всеми. Никогда не повышал голос. Когда в нашем маленьком женском коллективе вспыхивали маленькие словесные бата­лии, словно умелый арбитр на ринге, разводил спорщиц в разные углы. У Нелли это пока не получается, уж слишком эмоционально она вступает в конфликт».

- А ты иди в его кабинет, - посоветовала Стаси, глядя на начальницу наи­вными голубыми глазами, - и дверь закрой. Не будешь видеть, кто опазды­вает, и кто чем занимается - и так тебе станет хорошо, так спокойно!

Марта не смогла сдержать смех, фыркнула, наклонившись к столу, но тут же вновь выпрямилась и сделала серьезное лицо.

Нелли, впрочем, совет Стаси приняла за чистую монету. 

- Я не могу сидеть за столом покойника! - брови ее изогнулись страдаль­чески. - Мне страшно...

- Но он умер в другом месте! - продолжала настаивать Стаси. - Стол-то его причем?! Ты что, призраков боишься? Астрального тела? Дух его витает над нами... У-у-у...

Обсуждать смерть Грэга Марте не хотелось, тем более шутить на эту тему. Ей пришлось остановить разыгравшуюся подругу.

Тишина в кабинете установилась ненадолго.

- Марта, Марта...

Если бы Стаси говорила в полный голос, Марта, углубившаяся не столь­ко в бумаги, сколько в горестные раздумья, скорее всего, не услышала бы ее. Но не даром же психологи советуют: хочешь, чтобы на тебя обратили внимание? - говори шепотом. Вот Стаси и шептала, так, что слышали все окружающие.

- Ну? - движением бровей откликнулась Марта.

- Что это у тебя? - Стаси тыкала пальцем себе в щеку, усиленно кивая в сторону подруги.

Марта недоуменно пожала плечами: где?

- Ну, вот же, вот, на щеке...

Стаси говорила одними губами, усиленно артикулируя, и Марта не столь­ко услышала, сколько поняла, о чем, собственно, идет речь. И, мгновенно вспомнив, вспыхнула, закусила губу, закрыла скулу ладонью, схватила сум­ку и, выбравшись из-за стола, пошла прочь из кабинета. Стаси, недолго ду­мая, последовала за ней.

- Куда? - ревниво окликнула ее Нелли.

- В туалет. Что, нельзя? - не оборачиваясь, бросила ей в ответ Стаси.

Стоя перед зеркалом, Марта пудрила изжелта-синюю кожу на скуле - след от вчерашнего удара. С утра она тщательно замаскировала синяк, но слезы смыли и крем, и пудру, а нанести их заново она в спешке забыла.

- Давай помогу.

Сообразив, что к чему, Стаси прихватила из своей косметички ру­мяна. Повернув Марту к себе лицом, аккуратно нанесла их на кожу, растерла, придирчиво оглядела и только тогда слегка припудрила. Ру­мянец Марте шел. Казалось, контрастнее и ярче стало не только лицо - заблестели глаза, а резко очерченные губы стали еще выразительнее и заманчивее.

- Хороша! - Стаси даже причмокнула от удовольствия. - Кто тебя так? Артур?

Марта кивнула и отвела глаза. Ей было неловко, словно речь шла о чем-то нестерпимо стыдном.

- Говорила же, давай пойдем вместе! - упрекнула ее Стаси. - нет, залади­ла: пойду одна! Вот и сходила... 

- А я была не одна, - Марта вспомнила вчерашнюю сцену и улыбнулась. - Ты не поверишь, у него была женщина!

- Что? - не поверила Стаси. - Женщина? Вот это да! Слушай, ну, это уже ни в какие ворота не лезет... Жена в тюрьме, а он шлюху в дом тащит?! Вот мерзавец!

- Нет, она не шлюха. Нормальная девчонка. Защитила меня, помогла со­брать вещи и даже в такси посадила.

- Ага, а ты и растаяла! В такси посадила... А сама к нему обратно верну­лась!

- Вот это вряд ли... Ты бы видела, как она на него накинулась. А, впрочем, даже если бы и вернулась... Меня это абсолютно не волнует.

- Как это не волнует? - возмутилась Стаси. - Он же твой муж!

- Ну и что, что муж... Зато я ему больше не жена. Я ушла от него и не вправе диктовать, как ему жить. Неприятно только то, что он привел в дом постороннюю женщину, ничего не зная о моем уходе, и, более того, будучи в полной уверенности, что я нахожусь в тюрьме. Это уже называется не­чистоплотность.

Дверь распахнулась. На пороге стояла Нелли.

- Ну, - недовольно оглядела она своих подчиненных, - у вас что здесь, клуб по интересам? Работать вы сегодня не собираетесь?

- Боже ж ты мо-о-оой, - скривив губы, протянула Стаси, - квартальный отчет не сдан! Катастрофа!

- Будет тебе, - потянула ее за собой Марта, - пойдем, позже поговорим. У меня есть, что тебе рассказать.

- Да-а-а? - округлила глаза Стаси. - Ой, я не доживу до обеда!



Артур пил третий день подряд. Хорошую водку в Синегорске достать было трудно - выдавали по одной бутылке в месяц исключительно по предъявлению ПДПК. Зато можно было разжиться суррогатом - в обмен на водочный талон, прилагавшийся к продовольственной карте, плюс, раз­умеется, деньги. Он сорвался в тот день, точнее, вечер, когда Марта застала его в квартире с другой женщиной. Сразу после ее ухода Артур отоварил свой водочный талон, не поленившись специально для этого съездить в Центральный гастроном - единственный магазин, где можно было купить водку в восемь часов вечера.

На душе у него было погано. События последних дней совершенно вы­били его из колеи. Разрыв с женой стал последней каплей в переполненной чаше его неудавшейся жизни.

Артур всегда был баловнем судьбы. Обожаемый родителями и многочис­ленными родственниками, он прекрасно учился в школе, был любимцем учителей и при этом имел множество друзей, которые считали его «своим парнем». Легко поступил в университет и блестяще учился пять студенче­ских лет. Ему прочили перспективное будущее, а жизнь рисовалась в ра­дужных тонах.

Женился Артур, по его мнению, на самой лучшей девушке курса. Да, быть может, он любил ее больше, чем она его, но и Марта не могла не вос­хищаться им, ей не могло не льстить, что он, Артур Полянский, по которо­му сохли все девчонки, обращал на нее особое внимание. К тому же Артур считал, и Марта, похоже, была согласна с этим, что он осчастливил ее сво­им предложением стать его женой. На что она, студентка исторического факультета, могла рассчитывать? Стать учительницей в школе? Считать копейки до зарплаты? Артур же, учившийся на инженерно-строительном факультете, расписывал ей в красках будущее, которое их ожидает, если она согласится стать его женой. Марта согласилась. Два года они были счастливы вместе.

А потом начались будни. Родилась Адель. Денег молодой семье, раз­умеется, не хватало. Отношений со своей матерью Марта практически не поддерживала, хотя та и помогала ей время от времени - то деньгами, то продуктами, то детской одеждой. Родители Артура, вполне обеспеченные по синегорским меркам люди - отец занимал какой-то важный пост в го­родской администрации, все годы учебы ни в чем не отказывавшие сыну, после окончания им университета неожиданно заняли позицию невмеша­тельства.

- Извини, дорогой, - сказал Артуру отец, - мы сделали для тебя все, что могли. Теперь крутись сам. Или ты думаешь, что мы будем содержать тебя и твою семью?

Артур так, разумеется, не думал, но был уверен, что финансирование из папиного кармана будет продолжаться. И жестоко ошибся. Единственное, что делали родители, это дарили подарки внучке и снохе в дни рождения и на Новый год. К Марте они относились с ровной доброжелательностью - восторгов не проявляли, но и со свету не сживали. Она была благодарна им и за то, и за другое.

Но самое страшное потрясение Артур испытал, когда понял, что его, та­кого умного и красивого, никто нигде не ждет! Потенциальных работода­телей не интересовал красный диплом с отличными оценками. Всем нужен был человек с опытом. Больше года Артур, вчерашний выпускник, «не ню­хавший пороху новобранец» не мог найти себе применения. Чтобы как-то прожить, Марте пришлось прервать свой отпуск по уходу за малышкой Адой, отдать ее в ясли и выйти на работу в Комитет по охране памятников. Надо отдать ей должное, и Артур это признавал, Марта ни разу не попре­кнула его вынужденным бездельем, терпеливо ожидая, когда, наконец, муж встанет на ноги.

Артур долго не мог пережить это первое в своей жизни унижение. Он был такого высокого мнения о себе, о своих способностях и знаниях, что и представить не мог, что кто-то может в них сомневаться! Ему нужно было все и сразу. Начинать свою карьеру с маленькой должности и мизерной зар­платы он не хотел, считая такие предложения ниже своего достоинства. И Марта в те, первые, благополучные годы своего замужества, тоже считала, что Артура недооценивают, что он заслуживает большего. Понимание аб­сурдности такого подхода к жизни пришло позже. К ней, к Марте. К нему оно, это понимание, так и не пришло.

Осознание своей исключительности не однажды сыграло с ним дурную шутку: Артур не мог ужиться ни с одним начальником, его, рубаху-парня, душу любой компании, почему-то не любили те, с кем он работал. «Зави­дуют!» - решил он однажды и с тех пор старался держаться подальше от коллег по работе. За это его не любили еще больше, и, в конце концов, он становился изгоем.

Единственное, что оставалось постоянным и неизменным, - это семья. Артур держался за Марту. Как бы не было неприятно признавать, но он по­нимал, что выжили они в те годы только благодаря ее бойцовскому характе­ру и здоровому оптимизму. Надо сказать, что Артур боялся потерять жену. В разгар хронической безработицы и столь же хронического безденежья к ним в гости неожиданно нагрянул его отец. Заглянул в пустой холодильник. Посмотрел, как одеваются сын и невестка. И сказал сыну:

- На ее месте я бы давно тебя бросил. Не понимаю, что она делает рядом с тобой!

Слова эти запали Артуру в душу. Теперь невольное пророчество отца сбылось.

Он бродил по пустой квартире и почему-то пел песни. Вспоминались большей частью старые, те, что слышал в детстве, те, что пели родители и родственники, собираясь за праздничным столом. Может быть, потому, что он знал слова, а современные, хотя и звучали назойливо по радио и телеви­дению, слов не имели, точнее, имели бессмысленный набор слов и звуков, которые просто не укладывались в голове.

Артур пел, потому что поговорить ему было не с кем, а сидеть в тишине - невыносимо. От тишины он сходил с ума. Иногда, прерывая пение, начинал ругаться, выкрикивать угрозы и ругательства в адрес Марты, но просто так сотрясать воздух было неинтересно и бессмысленно, и он снова заводил ка­кую-нибудь печальную песню.

Он уже не знал, хочет возвращения жены или нет. Временами ему каза­лось, что если она вернется, он упадет перед ней на колени, обнимет ее ноги и обольет их слезами. Но уже через минуту Артур наливался ненавистью к женщине, которая посмела предпочесть ему - ему! - кого-то другого. Он вспоминал странное чувство невероятного наслаждения, которое испытал в ту ночь, когда избивал и насиловал Марту. Вспоминал, как упивался ее бессилием, ее слезами. Его раскаяние, последовавшее за вспышкой злобы, словно входило в обязательную программу: ударить - и вымолить проще­ние. И вновь ударить - и вновь покаяться.

«Убью! - Артур стоял перед зеркалом в прихожей и сам себе грозил кула­ком. - Только вернись, паскуда, попляшешь у меня!»

А через минуту вновь размазывал по щекам пьяные слезы.

Он и в самом деле хотел забрать из садика Адель, увезти ее, спрятать, за­ставив тем самым Марту не просто вернуться - умолять, чтобы он разре­шил увидеться с дочерью. Уж тогда бы он покуражился, отомстил за свое унижение! Но когда вечером пришел за девочкой в детский сад и не нашел ее там, мечты об отмщении рухнули. Артур растерялся. Он понимал, что Марта увезла Адель к матери, но ехать к теще не решился. Там была чужая территория. Лишь рискнул позвонить. Набрал знакомый номер и неожи­данно услышал мужской голос. Не поверив себе, бросил трубку, вновь по­звонил и опять на том конце провода мужчина ответил ему: «Алло!»...

Третий день он сидел один в пустой квартире, выбегая на улицу лишь за тем, чтобы пополнить запасы спиртного. Ему позвонили с работы, но он послал звонившего матом и испытал чувство огромного облегчения оттого, что порвал с ненавистной ему конторой, где приходилось быть мальчиком на побегушках, покорно и подобострастно кивать головой, выслушивая босса, пытаться завоевать расположение тех, кто был ближе к начальству, чем он сам, и ощущать полную свою никчемность.

- Все вы... все, - грозил он кулаком своему отражению в зеркале, - дерь­мо! Ничтожество! Что, взяли?! А вот вам!

И делал рукой неприличный жест.

- Я вам покажу! Я вам еще всем покажу! С руки у меня жрать будете! Са­поги лизать! И ты, ты... - он оглядывался по сторонам в поисках человека, которому были адресованы эти угрозы, но не находил и вновь грозил зер­калу, - придешь еще у меня... Приде-е-ешь... А-а-а...

И заходился в рыданиях.

21.

Марку казалось порой, что все, что происходит, - происходит не с ним. Впервые в жизни он был абсолютно счастлив. Просыпался утром рядом с любимой женщиной, засыпал вечером рядом с любимой женщиной. Дни его были заполнены заботой о доме, в котором его приняли, как родного. Починив краны, перевесив покосившиеся двери, прибив все гвозди, какие только нужно было вбить, отремонтировав все, что требовало ремонта, он замахнулся на то, чтобы покрасить потолки и переклеить обои. Вдвоем с Аделью они сходили в магазин и купили все необходимое. Поскольку на­чать Марк планировал с комнаты, где жила девочка, то и обои он доверил выбрать ей. В результате в комнате по нежно-зеленым пампасам бегали ро­зовые слоны и качались на лианах рыжие мартышки. 

- Зачем тебе нужны эти хлопоты? - поинтересовалась у него Татьяна Фе­доровна.

- Очень хочется вам понравиться, - улыбнулся ей в ответ Марк.

В действительности он не прилагал к этому ни малейших усилий. Просто делал то, что хотел, и то, что считал нужным сделать.

Татьяна Федоровна за эти несколько дней тоже стала другим человеком. Иногда ей казалось, что Марк - это ее пропавший много лет назад сын. Она так долго ждала его, так молила Бога, чтобы тот вернул ее мальчика, что Бог, наконец, услышал. Марта, годами не видевшая улыбки на материнском лице, с удивлением наблюдала, как она смеется - неуверенно, словно чело­век, который учится заново ходить после тяжелой болезни, - когда Марк начинает рассказывать смешные истории из своей жизни.

Все трое понимали, что счастье, которое пришло к ним в дом, - тихое, не­замысловатое, совсем обыкновенное, - не может быть долгим. Марку пора было возвращаться в Казацкие Избушки, но он оттягивал расставание. Ночами, когда утомленная ласками Марта засыпала, долго лежал без сна и размышлял о том, что его ждет. Он не мог остаться в Синегорске, как бы сильно ему этого не хотелось. И не потому, что его не прельщала городская жизнь. В городе он был чужим, изгоем, беглым преступником. И лишь в Синегорских лесах мог чувствовать себя в полной безопасности. Только там он был относительно свободен. Так было на протяжении десяти последних лет. Пока на лесной тропе, ведущей к забытым Богом и людьми Казачьим Избушкам, не появилась женщина по имени Марта...

Теперь он будет рваться на части. Душой, сердцем, мыслями всегда бу­дет здесь, рядом с ней. Будет думать, мечтать, страдать, ревновать, вспоми­нать. .. И стремиться к ней вопреки всему...

- Я скоро уеду, - сказал он как-то утром, когда Марта собиралась на ра­боту.

Та замерла на мгновение, повернулась к нему, и Марк с неприятным удив­лением увидел спокойствие у нее на лице. «Ее не огорчает мой отъезд?» - резанула мысль.

- Будем считать, что ты едешь в длительную командировку, - сказала Марта. - Люди же ездят в командировки! А мы тебя будем ждать... Очень будем ждать! И однажды ты снова приедешь. Приедешь?

Он шагнул к ней, резко, почти грубо схватил за плечи, притянул к себе. Во-первых, потому что ему стало стыдно за свои сомнения, а, во-вторых, от ее спокойного голоса и прозвучавшей в нем убежденности у него защипало в глазах. Ну, не скажешь же, в самом деле, что тебе соринка в глаз попала!

За десять лет Марк привык к одиночеству - словно к старой болячке, ко­торая ноет и саднит, когда ненароком, забывшись, заденешь, разбередишь, сорвав присохшую корочку. Ему некогда было думать о своей неудавшейся жизни, да он и не считал ее неудавшейся. Просто выполнял свой долг, делал свое дело. Но вдруг брала за душу смертная тоска, и тогда он грыз зубами подушку, метался до рассвета по маленькой комнатке и думал, ду­мал до боли в висках, за что именно ему уготована такая судьба. Женщины, которые были у него до Марты, не оставили следа ни в душе, ни в сердце. Так путник, идущий к цели, далекой, почти недостижимой, не запоминает названия промежуточных пунктов. Но вот однажды входит в город и по­нимает - здесь то, что он искал. И здесь ему хотелось бы остаться навсегда. А долг зовет идти дальше...



.. .Трауберг позвонил на исходе пятого дня.

- Извини, - сказал он, - меньше всего я хотел бы нарушать твою семей­ную идиллию, но дело есть дело. Надо бы встретиться. Как насчет завтраш­него утра?

- Нормально, - сдержанно ответил Марк.

- Тогда у Тони, часиков в одиннадцать. Пока!

Утром, проводив Марту, Марк долго ходил из угла в угол, раздумывая, взять с собой Адель или все-таки оставить ее с бабушкой. Артур не давал о себе знать, не пытался забрать девочку, но, дав Марте слово не спускать с нее глаз, Марк ни на минуту не оставлял ее без своего внимания.

- Иди, - решила за него Татьяна Федоровна, - я закрою дверь на все замки и не впущу ни единого человека. А если что - сразу позвоню тебе. Зачем ты будешь таскать ее по городу? Это не слишком удобно.

На встречу у Тони Марк приехал первым. Друзья не виделись все эти дни и даже не разговаривали по телефону - эта размолвка тревожила Тони, он не знал, как разговаривать с Марком при встрече, но тот, казалось, забыл про стычку. Вошел в прихожую, протянул другу руку и даже слегка приоб­нял его, похлопав по плечу.

- Что? Никого еще нет?

Он обвел глазами пустую комнату. Еще несколько дней назад спартанская обстановка этой маленькой квартирки не вызывала у него никаких эмоций, теперь же он остро ощущал, чем отличается дом, в котором живет семья, от дома одинокого холостяка, насильно лишенного права на личную жизнь.

Тони внимательно разглядывал Марка. Что-то в нем изменилось. Те же глаза с прищуром, та же улыбка на лице... И все-таки это был другой Марк!

- Как дела?

- Не поверишь, - Марк опустился на диван, раскинул руки, забросив их на диванную спинку, - лучше не бывает! Я словно живу в другом мире. Я живу жизнью нормального семейного человека! И мне это нравится!

Тони кивнул.

- Поздравляю. Но ты с нами?

- Не понял, - нахмурился Марк, - что ты хочешь сказать?

- Ну-у-у, ты не звонишь, не появляешься, нe даешь о себе знать... Может, ты решил выйти из дела? Может, новая жизнь тебя устраивает больше? Так ты скажи...

Марк внимательно смотрел на Тони, раздумывая над его словами, и ре­шал, как ему ответить. Если это простая ревность одного человека - тогда еще куда ни шло. Но если позиция всей команды, то ему она не нравится. И вдруг вспомнил слова Марты о командировке, в которую якобы ему при­дется уехать.

- Тони, ты в отпуске бываешь?

- Ну? - вопросительно посмотрел на него друг.

- Так какого черта ты меня достаешь? Я хоть раз за последние десять лет попросил хотя бы неделю передышки? Или не имею права? Или я желез­ный?..

Марк разозлился, и Тони это понял.

- Да ладно, чего ты! - пошел он на попятную. - Я же не против... Просто ты не звонишь... Я ничего о тебе не знаю... А Трауберг спрашивает... Я рад, что у тебя все хорошо. Правда, рад!

- Слушай, - уже миролюбиво сказал ему Марк, - надо тебя с девушкой познакомить. С хорошей девушкой. Пусть бы она у тебя занавесочки по­весила, вазочки с цветами поставила, пыль стерла... Может, тогда бы ты к женщинам по-другому стал относиться.

- Занавесочки, вазочки, - фыркнул Тони, - мещанство сплошное! Ты ли это, Марк? А к женщинам я хорошо отношусь. Только не понимаю, почему ради них нужно забывать своих лучших друзей?!

- Дурак ты, Тони! Кто тебя забывает? Разве то, что мы с тобой прошли, можно забыть? А что касается цветочков - так ведь не в них дело. А в том, что, кроме друзей, тебя должен любить кто-то еще. Знаешь, как это здорово

- когда тебя любят...

Трауберг и Седой пришли вместе, как будто специально договорились, хотя Марк знал, что этого не может быть. О том, с кем встречается в сво­бодное время член Президентского Совета, знала лишь его секретарша. Даже машину с водителем Трауберг оставлял за два квартала от дома, в котором должна была состояться встреча. Правила конспирации соблюдались строго.

Седой протянул Марку крепкую, широкую ладонь, тряхнул резко его руку, словно пытался вырвать ее из предплечья, поздоровался с Тони, за­стывшим в дверном проеме, ведущем в комнату, только после этого снял с себя потемневшую от мокрого снега куртку, встряхнул шапку.

- Ну, проходи же, не стой! - нетерпеливо подтолкнул его прижатый мощ­ной спиной к двери Трауберг.

Оба вошедших с нескрываемым любопытством рассматривали Марка, так что ему стало неуютно под их пристальными взглядами.

- Задайте уже свои вопросы, - не вытерпел он, - и перестаньте меня раз­глядывать, как заспиртованного уродца в кунсткамере. 

- Приятно посмотреть на человека, который не утратил чувства юмора, - похвалил его Трауберг. - А еще говорят, что влюбленные глупеют. Как у тебя дела? Впрочем, можешь не отвечать, - у тебя на лице написано, что ты счастлив. Счастливого человека ни с кем не спутаешь.

Мужчины расположились на кухне. Здесь было теплее. Тони быстро по­ставил на стол чашки, заварил чай, Марк помог «настрогать» копченой кол­басы - чем-чем, а деликатесами демполовцев баловали, Седой выудил из внутреннего кармана пиджака плоскую бутылочку коньяка.

- Из каких запасов? - поинтересовался Марк.

- Конфискат, - усмехнулся Седой, - сняли с поезда целую партию. Неза­конный оборот алкогольной продукции.

Он работал на таможне, при этом пост занимал не маленький, так что благодаря ему и его команде иногда удавалось вывозить за границу людей, а с той стороны доставлять кое-какие товары для детей и взрослых, живших на нелегальном положении. Марк не знал, какая дорога привела к ним Се­дого, но это был верный человек.

- Ну, что, друзья, - потер руки Трауберг, когда Тони разлил коньяк в сто­почки, - давайте по глоточку за успех нашего безнадежного предприятия, а потом, собственно, о нем и поговорим.

Выпили, закусили, помолчали. Трауберг поднял глаза на Марка.

- Как у тебя настроение?

- Эрих Эрастович, - досадливо поморщился Марк, - бросьте вы, ей-Богу! Не за тем мы здесь собрались, чтобы обсуждать мое настроение. Ну, не пер­вый же год знакомы. Давайте о деле.

- Ну, давай, - Трауберг бросил в рот кружочек колбасы, тщательно про­жевал. - В общем, такое дело. Когда Северное Синегорье объявило о том, что открывает границы для наших детей - помнишь? - мы кинули клич по городам и весям. Собрали десятка два семей. Часть из них готова эвакуи­роваться на Север. Седой этим вопросом уже занимается - там большой проблемы не будет. А вот семь семей слезно просят отправить их в Уральск. Там у них родня, а на Севере их никто не ждет...

Он замолчал, прихлебнул чай из чашки, обжегся и стал старательно дуть на воду, поднимая на ее поверхности коричневую рябь.

- Ну? - поторопил его Марк, - А я - то здесь причем?

- А при том, что в Уральск ни поездом, ни автобусом мы их отправить не можем. Нет у нас сейчас надежного «окна» на Уральской границе. Там, на той стороне, их, конечно, встретят, примут, до места назначения доставят, только бы мы их туда перебросили... хотя бы даже через перевал.

- Через перевал? - только сейчас до Марка начал доходить смысл слов Трауберга. - Да вы с ума сошли! Зимой! Через перевал! Это же само­убийство!

Он взглянул на Тони - тот смотрел бездумно в окно, как будто его совершенно не касались обсуждаемые в его доме проблемы. Седой участливо покачивал головой, соглашаясь не то с удивленным таким предложением Марком, не то с Траубергом.

- Марк, у нас нет другого выхода. Если ты сейчас их туда не доставишь, через несколько месяцев в Казацких Избушках появятся семь семей по три человека каждая. И все ждут прибавления. Тебе даже расселить их будет некуда.

- Подождите, подождите, - Марк помотал головой, словно не верил сво­им ушам, - Вы хотите, чтобы я взял семь беременных женщин, семь детей...

- Семь мужчин... - в тон ему добавил Трауберг.

- ... И всю эту команду повел через перевал? Да вы с ума сошли! Там даже летом сбиться с пути - нечего делать... Я и дорогу-то толком не знаю... Если с ними что-то случится, кто будет отвечать?

- Ты и будешь отвечать, - Трауберг был спокоен, - отвечать перед самим собой и только. Не передо мной и не перед ними. Это их выбор. Они постав­лены в известность о риске, с которым сопряжено это путешествие. И со­гласны. Что касается дороги... Найди проводника. Люди готовы заплатить ему столько, сколько он скажет. Но это должен быть надежный проводник. Самый надежный, какого только можно найти!

- Это утопия! - покачал головой Марк. - Вы не знаете, о чем говорите. Ни один здравомыслящий человек ни за какие деньги не пойдет зимой через перевал. Если мы там застрянем, не спасут никакие деньги. И не понадобятся...

- Марк, - Трауберг положил ладонь на его руку, - я все понимаю. Но мы дали этим людям надежду на спасение. Да, может быть, поступили несколь­ко опрометчиво, согласившись переправить их в Уральск, но, клянусь, если бы можно было сделать это машиной или поездом, мы бы не стали обра­щаться к тебе с такой просьбой. Но там семь детей, Марк! Их жизни, их судьбы, их будущее висит на волоске. Там семь женщин!

- Не надо давить на жалость! А что будет с моими детьми, если я не вер­нусь? Вы об этом подумали? У меня их не пятеро, у меня их тридцать!

Трауберг посмотрел на него с упреком. Конечно, подумал Марк, этого во­проса можно было не задавать. Понятно, что Казацкие Избушки не оста­нутся без присмотра. А вот Марта и Адель...

- Черт побери! Да будьте же благоразумны! Если бы речь шла только о мужчинах... Но тащить в горы детей!..

- Марк, - Трауберг говорил негромко, но с нажимом, не поднимая головы и не глядя ему в глаза, - не подумай, что я давлю на тебя, но если завтра женщина, которую ты любишь, скажет тебе, что ждет ребенка... Твоего ре­бенка, который не может, не имеет права появиться на свет в этой стране... На что ты пойдешь, чтобы спасти его?!

Марк молчал, не зная, что ответить. Ему вдруг стало страшно. Не за себя - за Марту. Ему почему-то и в голову не приходило, что в их отношениях воз­можен такой поворот. Но, действительно, возможен! Эгоист, недоумок! Осле­пленный своей любовью, он даже не задумывался над тем, какой опасности подвергает Марту и Адель! Нет-нет, случись такое - он увез бы их в Казацкие Избушки... Отправил бы их на Север... Пошел бы с ними через перевал... Куда угодно...

- Ты вернешься, Марк, - тихо, но убежденно произнес Седой, - в этом нет никаких сомнений. Иначе никто не заводил бы этого разговора. Зная тебя, я уверен в благополучном исходе дела. Если нужны помощники, скажи. Мы от­правим с тобой человека. Хочешь - двоих! При желании можно даже устроить так, чтобы с тобой пошел Тони...

- Нет уж! - категорично отказался Марк. И этот отказ одновременно про­звучал как согласие на авантюру. - У Тони будет другая задача. Кто-то должен побеспокоиться о моей семье, пока меня не будет.

- Вот и отлично! - обрадовался Трауберг. - Ну, еще по одной? Сколько тебе нужно времени на подготовку?

- Дней пять - семь, - пожал плечами Марк. - Это зависит от того, как скоро удастся найти проводника, и как скоро мы подготовим все необходимое. По­надобятся теплые вещи, спальники, палатки, сани, продовольствие из расчета как минимум на неделю пути...

- Зачем так много? - полюбопытствовал Седой.

- А если пурга? А если собьемся с дороги? Лучше потом оставить все это в лесу, чем ослабеть от голода и замерзнуть.

- Хорошо, - подытожил Трауберг. - Ищи проводника, составляйте список запасов. Обеспечим всем необходимым. Даже коньяком. Да, Седой?

И, хитро улыбнувшись, толкнул того локтем.

22.

- Сядь, не маячь, - с досадой, даже с раздражением сказала Татьяна Федо­ровна Марте.

Она сидела в кресле, баюкая, словно младенца, задремавшую у нее на коле­нях Адель. Негромко бормотал телевизор. В окно смотрела ранняя ноябрьская ночь. Марта, кутаясь в кофточку, ходила взад вперед по комнате, подходя то и дело к окну и глядя вниз, на улицу, как будто в темноте, с четвертого этажа можно было что-то рассмотреть. Большие круглые часы на стене показывали половину десятого, а Марка все еще не было дома. Словно ревнивая жена, она кружила возле телефона.

Марта не знала, что думать. Марк ушел из дома еще утром и за весь день так и не дал о себе знать. Конечно, она не ревновала - это было бы глупо. До­пускала, что он просто проводит время с друзьями, или занимается какими-то важными делами, но почему не звонит? Может быть, ему пришлось срочно уе­хать, но разве мог он не предупредить ее об этом? А если не уехал, тогда - что? 

Марта села на краешек дивана, стиснула ладони, зажала их коленками и сидела так, раскачиваясь, уставившись на темно-розовые завитки на обоях, которые Марк так и не успел поменять.

Марк... Одна мысль о том, что она может его потерять, приводила ее в ужас. Она и представить не могла, что несколько дней, всего лишь несколь­ко дней, проведенные вместе, свяжут их так, как других не связывают годы брака. Нет, он не мог уехать и ничего не сказать! И, значит, что-то случи­лось. Что-то! Марта усмехнулась своим мыслям - хорошенькое объяснение! Надо взять себя в руки. У нее есть Тони, верный «оруженосец» Марка. Она доберется до него. А понадобится - целый день будет караулить на крыльце Демпола. Она найдет Тони, и все встанет на свои места...

- Возьми Аду, - позвала ее мать, - Марта, слышишь, возьми Аду!

Марта послушно встала, подошла к ней, приняла с рук на руки рассла­бленное сном, теплое, нежное детское тельце. Адель, почувствовав руки матери, заворочалась, обхватила ее за нею руками, слепо ткнулась губами в подбородок. Она весь вечер ждала Марка. Он играл с ней, читал ей книжки, укладывая спать, рассказывал сказки. Она и ложиться не хотела, потому что ждала. И не дождалась.

Марта унесла девочку в соседнюю комнату, не раздевая, чтобы не разбу­дить, уложила в постель - лишь колготки сняла, чтобы освободить тело от лишних резинок, укрыла одеялом.

- Посиди, - сквозь сон сказала Адель и цепко ухватила ее за руку.

Марта послушно опустилась на кровать. Она сидела в темноте, слушала дыхание ребенка и думала о себе, о дочери и о том, как они будут жить, если с ними не будет Марка...

Наверное, она задремала, потому что ни звонка, ни стука в дверь не услы­шала. Спохватилась только тогда, когда повернулся ключ в дверном замке, зазвучали голоса - мужской и женский, потом все стихло и Татьяна Федо­ровна, заглянув в комнату, позвала ее:

- Марта, иди сюда!

С бьющимся сердцем - так всегда бывает, когда человек задремлет, а его внезапно разбудят - Марта вышла в прихожую. И увидела Марка.

В первый же момент поняла, что тот пьян, хотя никогда раньше не виде­ла его в таком состоянии. Он сидел на корточках, прислонившись к стене, обхватив руками колени, запрокинув вверх голову. У него было абсолютно белое лицо, закрытые веки слегка подрагивали, плотно сжатые губы вытя­нулись в ниточку. По коридору тянулся легким шлейфом запах спиртного.

Татьяна Федоровна повела в сторону Марка подбородком: мол, принимай своего красавца, вздохнув, развела руками и ушла на кухню.

У Марты внутри все сжалось. Она ни секунды не сомневалась в том, что такому состоянию Марка есть свое объяснение. Он был похож на че­ловека, который напился потому, что ему было плохо, в надежде получить хоть какое-то облегчение, но получил прямо противоположный результат. Именно в такие минуты люди лезут в петлю, прыгают с крыши, пьют та­блетки или находят какие-то другие способы сведения счетов с жизнью. Слава Богу, что Марк не воспользовался ни одним из них, а пришел домой. Он пришел к ней, и она должна была ему помочь.

Марта опустилась рядом с ним на колени, провела рукой по замерзшей щеке - отросшая за день щетина оцарапала пальцы. Марк, не открывая глаз, накрыл ее ладонь своей, прижал к губам. Марта почувствовала, как они дрожат. Словно у ребенка, который вот-вот заплачет.

- Ну, что ты, что ты, - она говорила ласково, боясь, что сейчас сама рас­плачется, так ей было его жалко, - все хорошо... Все хорошо! Где ты был, Марк? Мы так волновались...

Задавая этот вопрос, она не надеялась услышать ответа. Говорила скорее для того, чтобы дать ему понять, что не сердится ни на его долгое отсут­ствие, ни на то, в каком виде он вернулся. А Марк вдруг ответил.

- Я был дома...

- Где? - то ли не поняла, то ли не поверила своим ушам Марта.

- Дома... Я пошел туда... Мне очень хотелось их увидеть - мать, брата... Посмотреть на них. Может быть, в последний раз...

Марк открыл глаза. И без того светлые, они стали почти прозрачными. Марта с ужасом увидела в них слезы.

- Я стоял во дворе... Смотрел в окна... Они ходили там - я видел мать... На кухне... Наверное, она готовила ужин. А я все стоял и смотрел... За­мерз...

- И... не поднялся?

- Нет! Я струсил, Марта! - Марк моргнул, и слеза, сорвавшись, побежала по щеке, нашла ложбинку у носа, скатилась к верхней губе. - Я испугался. И, знаешь, впервые - не за них, а за себя. Я подумал: а что, если меня там давно забыли? И никто не ждет. У них своя жизнь, у меня - своя. Я - чужой для них. Понимаешь, чужой! Вот сейчас поднимусь, мне откроют дверь, мать заплачет и кинется обнимать меня, а потом мы будем сидеть друг против друга, не зная, что сказать. А мой брат будет смотреть и думать: кто этот чужой мужик? Зачем он пришел? Что ему надо? Вот так я стоял и думал: а что, собственно говоря, мне надо? Да ничего! Я - покойник! А с того света не возвращаются. Во всяком случае, не возвращаются для того, чтобы по­дарить надежду и снова уйти...

Марта смотрела на Марка, чувствуя, как разрывается ее сердце - от жало­сти, нежности и любви. Его страх был ей понятен. Она стояла перед ним на коленях и думала о том, что кто-то должен понести наказание за сломанную жизнь Марка, за ее пропавшего много лет назад брата, за одиночество Тони и за сотни других, таких, как они. Нельзя, чтобы эти слезы остались безна­казанными... 

- Иди ко мне, - одной рукой она притянула к своей груди его голову, дру­гой обняла за плечи, - все не так, все не так... Ты потом поймешь... Ты нам нужен, ты всем нужен - и матери, и брату...

Марта шептала ему нежные слова, целовала, словно ребенка, в стриже­ную макушку, гладила по спине, по голове. И чувствовала, как дрожат его плечи, как мокнет от его слез рубашка у нее на груди...

- Пойдем, - она попыталась поднять его, и Марк послушно поднялся, по­зволил снять с себя куртку и ботинки, прошел в комнату и упал на диван.

Никогда в жизни он не чувствовал себя так паршиво. Еще утром ему ка­залось, что он счастлив. И вдруг все оборвалось. Марк не был суеверным, но в тот момент, когда согласился с предложением Трауберга идти в Уральск через горный перевал, вдруг понял, что ему не суждено вернуться из этого, как он окрестил свое будущее путешествие, «ледового похода». И тогда на него навалилась смертельная тоска.

Весь день он боролся с ней, старался забыть, не думать. Вдвоем с Тони они мотались по городу в поисках снаряжения для экспедиции, и Марку на какие-то мгновения удавалось отвлечься. А потом отчаяние снова охваты­вало его. Он не мог понять, что это. Страх за собственную жизнь? Наверное, нет. Нам не дано бояться смерти, потому что мы не знаем, где и в каком виде она подстерегает нас. Страшно было не вернуться, не увидеть Мар­ту и Адель, к которой он искренне привязался. Страшно было подумать о том, как переживут его смерть в Казацких Избушках - дети, для которых он, Марк, олицетворял надежду возвращения в нормальную жизнь. Страшно было признаться в том, что он может так никогда и не встретиться с мате­рью и братом - надежду на это он лелеял долгие годы. Просто было страш­но представить себя замерзшим на этом чертовом горном перевале... Он не хотел умирать...Особенно сейчас, когда появилось то, ради чего стоило жить.

...Марк проснулся посреди ночи. Болела голова, во рту все пересохло. Раздраженно подумал: «Надо же было так напиться! Совсем, брат, раскле­ился!». Выпил он тоже от отчаяния, потому что понял, что не может заста­вить себя войти в дом, где родился и где провел первую половину своей жизни, понял, что не сможет сказать Марте, куда и зачем уезжает и, главное, когда вернется. А если скажет, то лишит ее покоя. Пусть думает, что он про­сто уехал в Казацкие Избушки. Пусть не боится за его жизнь. Потому что нет ничего хуже, чем жить в неизвестности и страхе. Он знал это по себе.

Марта спала, сидя у него в ногах, скрючившись, положив голову на спин­ку дивана. Замирая от нежности, Марк осторожно уложил ее - Марта, за­стонав во сне, с наслаждением вытянула ноги. Марк несколько минут смо­трел, как она сладко спит. Остро кольнуло воспоминание о том, как плакал у нее на груди. «Тоже мне, мужик! - усмехнулся про себя. - Как теперь в глаза ей смотреть будешь?». 

Он не хотел приходить пьяным. Долго бродил по улицам, надеясь про­трезветь, пока не продрог до костей и не понял, что если сейчас же не вер­нется домой, то замерзнет еще до того, как доберется до перевала.

...Марк вышел из комнаты. На кухне горел свет. Татьяна Федоровна си­дела за столом и смотрела на растерявшегося Марка так, как будто ждала именно его, как будто была уверена, что он непременно появится.

- Чаю налить?

Марк кивнул головой. Он не отказался бы и от ужина, но горячий чай - это как раз то, что нужно.

- Тогда садись.

Она кивнула на ближайший табурет, сама поднялась и, неторопливо дви­гаясь, стала собирать на стол.

- Картошка холодная, греть не буду.

Она не то спрашивала, не то говорила утвердительно, Марк не понял, но на всякий случай снова кивнул.

- Рыба... Запеченная в духовке. Горячая была очень вкусная. Сейчас не знаю, пробуй.

Порезала хлеб, налила ему чаю, села на свое место и молча смотрела, как он ест.

- Может, тебе сто граммов налить?

Марк чуть не поперхнулся, отчаянно замотал головой.

- Нет- нет, спасибо... Я же, в общем-то, не пью...

- Ну да, - вздохнув, согласилась Татьяна Федоровна.

Сложила на столе руки и снова замолчала, поглядывая на него искоса. Когда он отодвинул от себя тарелку и прихлебнул чай, заговорила:

- Что случилось? Не от радости же ты...

Марк покраснел, уставился в старенькую, покрывшуюся трещинками, словно морщинками, клеенку на столе.

- .. .Я не в укор говорю. Просто.. .как-то ты прижился, своим стал. Ты всю нашу жизнь изменил...

Марк хотел ее прервать, но она не дала.

- .. .Нет, послушай! Послушай... Если бы не ты, Марта никогда не верну­лась бы в этот дом. Я бы так и доживала свой век одна... А теперь мы нашли друг друга. Но не во мне даже дело! Не во мне... Она любит тебя. Она умрет, если ты ее оставишь или с тобой что-нибудь случится... Ну, не физически, конечно. Но она - моя дочь, и я знаю, чувствую, что с ней будет то же, что случилось со мной, когда я потеряла сына. Она будет несчастна, а это самое страшное, что может произойти с женщиной.

- Больше всего на свете, - медленно заговорил Марк, - я не хотел бы, что­бы так произошло. Но я не принадлежу себе... И.. .и...

Он запнулся, не в силах подобрать слова, не зная, как объяснить, что он чувствует. Так маленький ребенок, ощущая боль, не умеет сказать, где и что у него болит. 

- Скажи мне, Марк, - попросила Татьяна Федоровна, - если не можешь сказать ей, скажи хотя бы мне. Чтобы я знала! Пусть она будет в неведении, пусть живет надеждой, иллюзиями - они иногда спасают, но мне - скажи! Ты уезжаешь?

Марк кивнул.

- Надолго?

- Вопрос не в том, надолго ли, вопрос в том, куда и как. В Уральск, через перевал...

Он сказал, как выдохнул, даже не надеясь, что она оценит опасность и поймет его волнение, но она оценила и поняла.

- Кто же ходит зимой через перевал? Я, помню, еще в университете учи­лась, группа студентов ушла в поход в октябре, когда в городе даже снега не было. А нашли их только следующим летом. Зачем, Марк?

Если бы он мог ответить на этот вопрос!

23.

Тони, сидя в машине, уже битый час поджидал Марту. Комитет по охране памятников заканчивал работу в пять часов, часы на приборной доске по­казывали без четверти шесть, а Марты все не было. Спроси его кто в эту ми­нуту, зачем он приехал, - Тони не смог бы ответить. Просто так. Разве Марк, уезжая, не возложил на него - при свидетелях! - обязанность заботиться о своей семье? Кто смог бы упрекнуть Тони в том, что он не выполняет прось­бу друга? На заднем сиденье машины в пакете словно в подтверждение ис­кренности и чистоты помыслов были упакованы продукты - недельный спецпаек, который выдавали сотрудникам Демпола.

Тони был последним, кто видел Марка. Посадив его на автобус, идущий в Бухарово, он первым делом рванул к Комитету по охране памятников. По­том подумал, что сегодня его появление будет выглядеть, по меньшей мере, странно, и с сожалением, сделав над собой усилие, отказался от своей затеи. Выждал несколько дней и только тогда решил повторить попытку.

Все то время, что он не видел Марту, он думал о ней. Он был влюблен в нее, но совсем не так, как Марк. Это было скорее платоническое, роман­тическое чувство. Так мальчишка-первоклассник с обожанием смотрит на соседку по парте - недоступную, непонятную, словно прибывшую с другой планеты. Так зеленый студент боготворит молодую преподавательницу и на занятиях вместо лекций пишет стихи или любовные послания. Тони, как и его друг, был старше Марты, и все же иногда ему казалось, что она - выше его, умнее, мудрее, серьезнее. Конечно, как истинная женщина, она способ­на на глупости, но для того и нужен рядом мужчина, чтобы ограждать ее от них.

Дежурство Тони закончилось, так что во времени он был неограничен, и все же долгое ожидание Марты заставляло его нервничать. Чем дольше он сидел в машине, тем больше ощущал свою вину перед Марком. И потому уговаривал, убеждал себя в том, что, приехав сюда, он не преследует ника­ких целей, кроме одной: спросить, как дела, передать продукты, в общем, проявить обыкновенную дружескую заботу.

Марта ни о чем не подозревала. Если она и задерживалась на работе, то по одной простой причине - ей не хотелось идти домой, потому что там не было Марка. Она начинала скучать по нему, как только входила в квартиру. И с каждой минутой тоска все усиливалась и усиливалась. Она с трудом дожидалась той минуты, когда уснет Адель, и можно будет уйти в свою ком­нату и там выплакаться вволю, уткнувшись лицом в подушку.

Марта, конечно, знала, что будет скучать, но не думала, что так... На ра­боте она еще держалась - разговаривала со Стаси, смеялась, выполняла по­вседневные обязанности, готовила какие-то справки, но стоило ей выйти за пределы здания, как на нее наваливалась тяжесть, от которой было трудно дышать. Это непреходящее чувство тоски и тревоги выматывало, лишало сна. Марта почти не ела. Глядя на ее осунувшееся за несколько дней лицо, мать только качала головой. Если бы Марта знала их с Марком маленькую тайну! Что бы с ней было тогда...

Ни о чем не спрашивала и Стаси. Как верный оруженосец, она ходила за Мартой по пятам, ловила каждое ее слово, предупреждала каждое движе­ние. И оставалась вместе с ней допоздна на работе, как Марта не пыталась выпроводить ее.

Этот вечер не стал исключением. Вышли они в шесть, когда за Стаси подъехал муж. Тони видел, как у крыльца остановился автомобиль, как че­рез некоторое время из подъезда вышли две женщины - в одной из них он узнал Марту. В какой-то момент испугался, что сейчас она сядет в машину, и его ожидание окажется напрасным, и придется отложить встречу на не­определенное время, но тут же вздохнул с облегчением: женщины попро­щались, машина тронулась с места и через минуту исчезла из виду, а Марта направилась к автобусной остановке. Она уже прошла мимо, а Тони все ни­как не мог решиться выйти из машины и окликнуть ее. Она шла по улице, а Тони медленно ехал следом, собираясь с духом.

Марта не обращала ни малейшего внимания на преследующую ее маши­ну. Она вообще ни на что не обращала внимания, погруженная в свои думы. Ее нагнал какой-то прохожий и, поравнявшись с ней, произнес вполголоса:

- Женщина, за вами следят!

Она вздрогнула от неожиданности, остановилась, взглянула на него непо­нимающе. Вряд ли она вообще слышала, что именно он сказал. Прохожий это понял и, склонившись к ней, повторил:

- За вами следят... Мужчина в машине... Он едет за вами уже целый квартал. Будьте осторожнее!

И быстро, не оборачиваясь, пошел вперед. Наверное, Марта должна была последовать его примеру, но у нее не было сил. И желания. Ей было все рав­но. Она повернулась и посмотрела прямо на Тони. Скорее всего, не узнала его в темноте, но теперь ему не оставалось ничего другого, как выйти из машины.

Марта подумала то, что подумал бы в такой ситуации любой другой на ее месте: что-то случилось. И это «что-то» могло случиться только с одним человеком - с Марком. Поэтому она и спросила сдавленным голосом:

- Марк?

- Нет- нет! - испугался ее страха Тони. - Нет!

Он открыл ей дверь, поддержал под руку, когда она садилась на перед­нее сиденье. Почему-то робел, чувствовал себя неловко, совсем не так, как в Демполе, когда приходил навещать ее в камере, когда ее судьба была в его руках.

- Разве можно так пугать?

Марта сказала это с улыбкой, но слова все равно прозвучали упреком. Правда, она не успела испугаться, но Тони не мог этого знать.

- Я не хотел, извини... Это было глупо. Я, собственно... Вот...

Повернувшись, перегнулся через спинку сиденья, схватил пакет, сунул его Марте в руки.

- Что это?

- Так, всякая ерунда... Ничего особенного. Марк просил позаботиться о вас с девочкой в его отсутствие...

С облегчением вздохнул.

- Ну, что, домой?

Марта молчала. И Тони растерялся. Может быть, он опять сделал глу­пость, задав этот вопрос? Разумеется, домой, куда же еще она могла ехать!

- Тони, вы знаете, где живет семья Марка?

- Что?!

- Семья Марка... Его мать и брат. Он хотел побывать у них и не успел. Я хочу сделать это вместо него. Вы знаете, где они живут?

Тони, разумеется, знал. Но нужно ли говорить об этом Марте? Таких пол­номочий ему никто не давал. Если бы Марк хотел, наверное, рассказал бы ей сам...

Марта по-своему истолковала его колебания.

- Ну, нет - так нет. Я не буду впутывать вас в это. Найду их сама. Навер­ное, для вас это не безопасно...

Вряд ли она хотела обвинить его в трусости, но для Тони ее слова прозву­чали именно так. Молча, не говоря ни слова, он завел машину, нарушая все правила, развернулся посреди проезжей части - идущий позади автомо­биль отчаянно засигналил, но буквы «ДП» на борту были лучшей защитой от гнева водителей - и нажал на газ.

Этот отчаянный маневр, больше похожий на дерзкую мальчишескую выходку, насмешил Марту. Прикрыв рот ладонью, чтобы спрятать улыбку, она отвернулась к окну. Потом покосилась на Тони. Нахмурившись, собрав на лбу складку, обиженно поджав губы, он сосредоточенно смотрел прямо перед собой, сконцентрировавшись на управлении. Марта потянула его за рукав куртки.

- Ну, ладно, не сердитесь! Я не хотела вас обидеть.

- Я не обиделся...

Тони по-прежнему не смотрел в ее сторону.

- Обиделся, я же вижу...

- Еще никто не говорил мне, что я - трус!

- Я и не говорила... Я знаю, что это, действительно, может быть опасно... Для вас. Но не для меня...

Тони, наконец, бросил на нее косой взгляд. Кажется, она говорила искрен­не. И уже не смеялась - смотрела чистыми, ясными глазами. Тони почув­ствовал, как заныло у него сердце. Вот так, наверное, она смотрит на Марка. Немудрено, что тот потерял голову - от таких глаз можно потерять голову! Но он - не Марк. Не-е-ет, он будет держать себя в руках и не позволит этой женщине получить над ним власть. В конце концов, он всего-навсего вы­полняет свой дружеский долг!

«Да, - подумал Тони, - утешает мало!». Марта все равно ему нравилась, как он не пытался убедить себя в том, что равнодушен к ней.

- Не уверен, что Марк одобрил бы эту идею...

Марта вновь отвернулась к окну. На этот раз она не улыбалась, напротив, была серьезна.

- Знаешь, - почему-то она перешла на «ты», - я уже большая девочка и сама могу принимать решения.

- Конечно, - согласился Тони, - а еще я знаю, чем эти решения иногда заканчиваются.

Марта поняла, о чем он, рассмеялась, откинув назад голову, и краем глаза Тони увидел белую шею за высоким воротом куртки. Внезапно пересохло во рту и перехватило дыхание, он даже закашлялся от волнения. «К черту! К черту! - почему-то подумал он в эту минуту, - Больше не приеду! Это же безумие! Она любит Марка, Марк любит ее. Что я делаю, черт меня побе­ри?!». И снова украдкой покосился на Марту.



Ехать пришлось практически через весь город. Дом, где когда-то жил Марк, стоял на отшибе - за ним начиналось поле, тянувшееся до окружной дороги, опоясавшей Синегорск. Когда-то, еще до развала Империи, здесь начиналось большое строительство. Предполагалось, что на этом месте вырастет элитный микрорайон - дома с большими квартирами, торговый центр, школа... Поле перекопали, вырыли десятки котлованов, где-то за­лили фундаменты, где-то успели поставить цокольные этажи, а потом все бросили. Поле быстро затянулось бурьяном, в котлованах образовались озерки, затянутые зеленой ряской, - летом невесть откуда взявшиеся дикие утки выводили там потомство.

Двор, в который медленно въехала машина Тони, был образован тремя панельными домами, стоявшими буквой «П» и черной кованой оградой. Краска на ней местами облупилась, ворота, покосившись, вросли в асфальт и, однажды распахнувшись, уже не закрывались. С правой стороны к огра­де притулилась будка для охраны. По всей видимости, когда-то здесь жили в большинстве своем обеспеченные люди, которые заботились о безопас­ности.

Тони остановился напротив первого подъезда дома, образующего верх­нюю перекладину буквы «П», посмотрел через боковое стекло вверх и ука­зал Марте на окна справа от подъезда.

- Третий этаж, квартира налево.

В подъезде было тепло и чисто. У первой ступеньки на полу - домотка­ный половичок. Окрашенные в голубую краску стены тщательно вымыты. Почтовые ящики висели аккуратно в ряд. В маленьких подслеповатых ок­нах все стекла были целы. Во всем чувствовалась рука радетельного хозяи­на. Марта осторожно, почему-то стараясь не шуметь, поднялась на третий этаж и остановилась перед массивной деревянной дверью. Она не устала, и дыхание у нее не сбилось, но почему-то вдруг стало трудно дышать, и она несколько минут просто стояла, прислонившись к стене и собираясь с сила­ми. А потом нажала кнопку звонка.

Дверь открылась почти сразу, словно кто-то ждал ее с той стороны. От неожиданности Марта сделала шаг назад, покачнулась и едва не упала. На пороге стоял ...Марк. Нет, конечно, это был не он. Мальчик, открывший дверь, был вдвое моложе, но сходство просто поразительное - те же серые глаза, тот же подбородок, губы, линия носа...

Марта, уставившись на него во все глаза, забыла даже поздороваться и едва смогла кивнуть головой в ответ на его приветствие.

- Мама, - полуобернувшись, позвал мальчик, - к тебе...

Женщина, показалось Марте, появилась откуда-то из глубины огромной квартиры. Она шла по коридору, с любопытством вглядываясь в незнаком­ку, силясь узнать, но, разумеется, не узнавала, и с каждым шагом на лице у нее все четче проявлялось недоумение, смешанное со страхом. В этом доме незнакомых людей явно опасались.

Женщине было лет около пятидесяти. Невысокая, круглолицая, очень приятной внешности, она была исполнена какой-то врожденной интелли­гентности - есть такие люди, у которых хорошее происхождение и воспита­ние сквозят в каждом жесте. Слегка полноватая, с мягкими, чуть вьющими­ся волосами - она совершенно не походила на своих сыновей. Зато теперь Марте стало совершенно очевидно, чем так привлек ее Марк: несмотря на обстоятельства, в которых он очутился, он сохранил и, более того, развил в себе те черты характера, которые были заложены в нем с детства, и в первую очередь - чувство собственного достоинства и спокойное, ровное отноше­ние к людям.

- Здравствуйте, - сказала она женщине, - я - от Марка.

Та остановилась в нескольких шагах от Марты, выражение лица ее, толь­ко что удивленное, изменилось. Недоверие, потрясение, страх, радость про­мелькнули мгновенно и исчезли. Вскрикнув, женщина прижала к губам ладонь. Уже через секунду, схватив Марту за руку, потащила ее за собой, бросив сыну: «Митя, дверь!..».

... «Да уж, - думала Марта, оглядывая комнату, в которой она очутилась, - откровенно говоря, Марку было, что терять!».

Комната была большой и просторной. У одной стены - роскошный ди­ван, на котором она сейчас сидела, с большими подушками и мягкими под­локотниками. Напротив, у окна - большой телевизор. Конечно, десяти, а то и пятнадцатилетней давности, но семья Марты никогда бы не смогла себе такого позволить. Помимо дивана в комнате стояла длинная стеклянная тумба с вазочками и всякими безделушками и высокий, красивый цветок в массивном горшке. На стене над тумбой на первый взгляд хаотично, а на самом деле в строго определенном порядке располагались фотографии в рамочках. Среди них Марта наметанным взглядом историка разглядела снимки, явно сделанные в начале прошлого, а то и в конце позапрошлого века. С красивых резных гардин темно-красного дерева ниспадали тяжелые бархатные темно-малиновые шторы, перевязанные шнуром с золотой ки­стью. С потолка свисала золоченая люстра не то на восемь, не то на десять рожков. Конечно, все это было уже не новое, не современное, но когда-то безумно дорогое.

- Кто вы? - мать Марка тревожно вглядывалась в ее лицо. - Откуда вы знаете Марка? Где он? Что же вы молчите?

- Вы не волнуйтесь... - Марта, не зная, с чего начать, сама занервничала. Окружающая обстановка смутила ее. По всей видимости, когда-то эта семья была очень обеспеченной. Богачи остаются богачами, даже если прозябают в нищете. Аристократы остаются аристократами, даже если от прошлого у них осталась одно лишь родословное древо. Как это говорится? - ты ему не пара? Марта вдруг почувствовала себя «не парой» Марку, выросшему в этом доме. Что с того, что он - изгой, живущий на нелегальном положении? Своих предков он знает, как минимум, до пятого колена.

Ладони у Марты вспотели от волнения, зато в горле пересохло, поэтому она, запинаясь, едва выговорила:

- Я просто пришла сказать... сказать, что он жив, здоров, что он вас пом­нит и любит.

Женщина смотрела на нее молча, и Марта растерялась, не зная, как истолковать ее молчание. Митя застыл в дверях комнаты, переводя взгляд с матери на гостью и обратно.

- Господи! - с болью, с натугой даже не сказала, а вытолкнула из себя это слово мать Марка и заплакала.

Марта тоже почему-то расчувствовалась. Шмыгнула носом, оттерла ладо­нью промокшие глаза.

- Мама, не надо, не надо, не плачь! - Митя, оставив свой пост в дверях, присел на корточки возле матери, неумело поглаживая ее по плечу и недо­верчиво и одновременно укоризненно поглядывая на Марту. - Не плачь, пожалуйста!

- Да-да, - улыбнулась она сыну, - не буду, Митя, не буду...

И уже обращаясь к Марте:

- Он в Синегорске?

- Нет, нет, он живет далеко... Просто приезжал на несколько дней. Сей­час уехал. На месяц, может, на два.

Мать Марка кивала головой, словно соглашалась со всем, что скажет Марта.

- А к нам... К нам почему не зашел? Почему?

- Нельзя! - Марта старалась говорить как можно убедительнее. - Это опасно - для вас. Вы же знаете...

- Конечно, - снова согласилась с ней женщина, - я знаю. К нам приходили однажды, искали его. Это было давно, Митя был еще маленький. Ты помнишь?

Она повернулась к сыну. Тот пожал плечами. Конечно, в его памяти не сохранилось ничего. Кроме одного: на кладбище в день смерти отца к нему подошел молодой человек и назвал его братишкой. Митя хорошо запомнил тот случай, хотя, быть может, только благодаря тому, что он вообще отчет­ливо запомнил все, что было связано со смертью отца.

- Его искали. Велели немедленно сообщить в Демпол, если Марк даст о себе знать. Даже телефон где-то оставили. Как будто бы я стала доносить на собственного сына! Скажите, где он, что с ним?...

- Я не могу вам сказать... - Марта положила ладонь на руку женщины, - но у него все хорошо. Да, поверьте, все нормально. Он очень скучает. Вы не знаете, но иногда он приезжает в ваш двор и ждет, когда кто-нибудь из вас подойдет к окну...

Лучше бы она этого не говорила, потому что после этих слов мать Марка снова начала плакать.

- Муж... муж рассказывал мне однажды, что неподалеку от дома стол­кнулся с сыном. Он был уверен, что это Марк, хотя прошло три или четыре года с того момента, как его... как мы расстались. Но Марк не остановился, прошел мимо и даже не оглянулся! Муж пришел домой в шоковом состоя­нии. Не мог понять, почему он так поступил! Не мог простить нас?! А сей­час? Сейчас - простил?!

- Вы не понимаете, - Под окном резко, пронзительно просигналила ма­шина. Марта вздрогнула. Конечно, это был Тони, торопил ее. - Ему не нужно прощать вас, потому что он всегда знал, что вы не виноваты! Потому и при­шел, что знал! А не остановился, потому что не мог, не имел права рисковать вашим благополучием! Понимаете? Простите, мне пора, меня ждут...

Марта встала.

- Отец не пережил того, что случилось с Марком, - женщина схватила ее за руку, словно пыталась удержать, чтобы успеть сказать ей самое главное, - Марк был его вечной болью! Болью, которая грызла его изнутри, убивала и, в конце концов, загнала в могилу... Единственное, чего он хотел перед смертью, - это попросить у сына прощения! Скажите ему, что мы его лю­бим! Скажите, что мы ждем его! И я, и Митя... Скажите ему...

- Да, конечно, я скажу! - Марта задыхалась от жалости к этой маленькой женщине, к этому растерянному мальчику, по иронии судьбы так похожему на старшего брата, к своей матери, у которой нет ни единого шанса хоть когда-нибудь увидеть сына, к Марку, который боялся вернуться в этот дом и оказаться в нем чужим. - Он вернется... Он непременно вернется... Про­стите, мне нужно идти... Простите!

Она почти бегом бросилась в прихожую, сама открыла замок и выскочила за дверь. На одном дыхании проскочила два лестничных пролета и лишь на втором этаже остановилась, навалившись на перила, едва сдерживая рвущие грудь рыдания. Внезапная слабость заставила ее опуститься на сту­пеньки. По вискам, мгновенно остывая и холодя кожу, побежали тоненькие струйки пота. Перед глазами вдруг все поплыло, голова закружилась - Мар­та даже прислонилась к стене, чтобы не упасть. Сняла шапку, встряхнула волосами, сделала глубокий вдох, выдохнула, снова вдохнула и снова выдо­хнула. И только тогда почувствовала, что приходит в себя.

В этот момент наверху распахнулась дверь. Марта отчетливо услышала голос Мити. Слов она не разобрала, но уже через секунду по ступенькам зазвучали быстрые шаги. Не успела подняться, как мальчик уже оказался на втором этаже и наткнулся на нее, сидящую на лестнице. Почему-то он нисколько не удивился, словно это было в порядке вещей.

- Пожалуйста, передайте Марку... - Митя протянул ей толстый ежеднев­ник в коричневом переплете.

- Что это? - Марта взяла в руки увесистую тетрадь.

- Да так, - мальчик пожал плечами, - не то письма, не то дневник... Вы точно передадите?

- Конечно, - почему-то обиделась на него Марта. Как он мог в этом сомневаться?

Митя уже повернулся, чтобы уйти, но Марта окликнула его.

- Постой! Знаешь, ты очень похож на своего брата...

- Спасибо! - без улыбки, очень серьезно поблагодарил ее подросток. 

24.

Марк встретился со своими подопечными еще в Синегорске - на той са­мой квартире, в которой он провел несколько дней с детьми, спасенными из приюта. Семь семей, двадцать человек ютились в небольшой трехкомнат­ной квартире в ожидании своей участи. Дети, старшему из которых было тринадцать лет. Женщины, задавленные страхом. Мужчины, внешне сохра­нявшие спокойствие и оптимизм, но в глубине души напуганные не мень­ше своих жен. Все они смотрели на Марка с надеждой. Так родственники тяжелобольного смотрят на медицинское светило, уверенные, что только от его желания и умения зависит жизнь близкого человека. Смотрят и не в состоянии понять, что, помимо опыта и знаний врача, есть еще и другие об­стоятельства, например, болезнь, которая живет в организме человека сама по себе, захватывая все новые и новые позиции, и не собирается сдаваться.

- Не стану скрывать, - сказал он им, - предприятие, которое мы с вами затеваем, не только трудное, но и опасное. Мне, конечно, приходилось пере­правлять беженцев через перевал, но это было в теплое время года. И даже летом переход через горную гряду не каждому под силу. На что вы рассчи­тываете сейчас?

- На вас, - тихо ответила одна из женщин, прижимая к себе девочку лет пяти.

Марк взглянул на них, представил на их месте Марту и Адель и признался сам себе, что ни за что не рискнул бы повести их в горы. Притупившееся было чувство обреченности проснулось в нем с новой силой. Марк пони­мал, что нельзя начинать столь важное дело с таким настроением, но ничего не мог с собой поделать.

Михалыч - проводник из Бухарово, знавший в лесу каждую тропку, уже не раз сопровождавший беженцев через перевал, пессимизм его разделял и потому поначалу не соглашался идти в горы даже за плату.

- Да причем здесь деньги, старик! - отмахивался он. - Ты же знаешь, я себе цену не набиваю. Если бы речь шла только о нас двоих - вдвоем у нас есть шанс пройти, маленький, но тем не менее. А то, что предлагаешь ты... это же убийство. Получить деньги и погубить людей? Не могу взять грех на душу!

- Сколько у нас шансов дойти? - настаивал Марк. - Один из ста? Один из тысячи?

- Один из ста тысяч!

- Тогда надо идти. Пойми, у них нет другого выхода. Они знают об опас­ности и согласны рискнуть. Это мы понимаем, что каждый из них - потен­циальный смертник, но доказать им не сможем - ни я, ни ты!

- Слушай, - помолчав, спросил у него Михалыч, - ну, я рискую за деньги. А ты-то ради чего? Ради идеи?

Марк пожал плечами. Какая, к черту, идея! Просто наступил момент, ког­да он перестал принадлежать себе. Он принадлежал теперь этим людям. Жил ради того, чтобы жили они, и, если понадобится, умрет тоже ради них. Но вообще-то умирать не входило в его планы.

Из Синегорска выезжали поврозь. Марк уехал первым - чтобы догово­риться с проводником, подготовить все необходимое для путешествия. Палатки, одеяла, спальники, продукты, личные вещи - все это предстояло упаковать, уложить в сани, которые к тому же еще надо было приобрести. Сани, кроме того, нужны были для перевозки малышей, которые вряд ли смогут передвигаться самостоятельно, - в группе их было четверо. Они, кстати, беспокоили Марка меньше всего - закутать потеплее, усадить, при­вязать на всякий случай и заставлять как можно больше двигаться во время остановок. А вот женщины... Двое, как успел заметить Марк, были на та­ком сроке беременности, когда сдавать норматив по преодолению полосы препятствий уже не рекомендуется. Из семи мужчин четверо были при­мерно его возраста и достаточно спортивного телосложения, хотя и это не было гарантией того, что они не выдохнутся в первый же день. Оставшиеся трое отличались некоторой грузностью и рыхлостью. Им, понимал Марк, придется тяжелее других. Кроме того, люди, слабые физически, не отлича­ются, как правило, бойцовскими характерами, а, значит, с ними могут воз­никнуть проблемы другого рода.

Встреча была назначена на охотничьей заимке, где жил Михалыч, - во- первых, подальше от людских глаз, во-вторых, отсюда было рукой подать - по охотничьим, разумеется, меркам - до Казацких Избушек, где предпо­лагалось сделать первую остановку. Тропа, ведущая к перевалу, как раз про­ходила через деревню, основанную когда-то переселенцами.

Машину с беженцами Михалыч отправился встречать на дорогу, киломе­трах в трех от заимки - чтобы не заблудились. Марк в ожидании их приезда целый час мотался бесцельно по двору, огороженному от леса лишь невысо­ким деревянным частоколом, играя с двумя подросшими, но еще несмыш­леными щенками лайки. Стояло серое туманное утро - морозное, каким и полагается быть утру в конце ноября. Накануне вечером выпал снег - ос­новательный, почти зимний. Марк специально вышел за ограду, прошелся по полянке - снег был плотный, приминался под ногами, надежно укрывая траву, которая еще накануне зеленью просвечивала сквозь нежный, слов­но шитый из тонкого тюля, белый покров. И это было хорошо, поскольку тянуть по траве сани было бы мучением. Кроме того, теперь можно будет встать на лыжи. Если, конечно, кто-нибудь из этих двадцати когда-нибудь стоял на лыжах. «Ну, ничего, - успокаивал себя Марк, - можно будет задер­жаться на день-другой в Избушках, поднатаскать их».

Он вернулся во двор, подошел к ограде - один из щенков с рычанием вце­пился в его валенок, отчаянно мотая головой. Марк наклонился, схватил его в охапку, ошалевшего от такой беспардонности, потискал немного, потрепал по морде, погладил по голове, заламывая стоящие торчком уши, и опустил на землю. Щенок отбежал в сторону, припадая на передние лапы, облаял человека и, виляя крендельком хвоста, с чувством выполненного долга помчался к брату, который что-то грыз возле крыльца.

Марк облокотился о частокол, прислушался. В лесу было тихо. Иногда в кронах деревьев, спустившись, словно по ледяной горке, с холодного неба, пробегал ветер, и тогда они издавали такой звук - ш-ш-шух-х-х! Этот звук катился волной вслед за ветром, осыпался снежной пудрой с корявых, по­хожих на искалеченные подагрой старческие руки, веток и растворялся в глубине леса. И снова все затихало.

«Сегодня суббота, - подумал Марк, - выходной. Марта, наверное, еще спит. Как хорошо она спит! Тихо-тихо, словно зайчик... Свернется в комо­чек, поджав коленки и подоткнув подбородок кулачком. Только острое пле­чико торчит из-под одеяла. Марта...».

Он закрыл глаза и увидел ее, увидел так явственно, что, казалось, можно было протянуть руку и коснуться ее лица, ощутить ее дыхание, прижаться губами к голубой жилке, пульсирующей на шее...



Марта проснулась оттого, что ее кто-то позвал. Кто-то - не совсем точно сказано. Она могла поклясться, что это был голос Марка. Сердце заколоти­лось испуганно еще прежде, чем она открыла глаза. Марта прислушалась - в квартире было темно и тихо. Она встала - холодный пол обжег ноги, наощупь нашла тапочки, одела и зачем-то пошла в прихожую. Из комнаты, где спали Адель и мать, не доносилось ни звука. Марта подошла к двери, глянула в глазок. На лестничной клетке, разумеется, никого не было.

Она сходила на кухню, не зажигая света - глаза уже привыкли к утренне­му полумраку - налила себе остывшей за ночь воды из чайника и с чашкой в руке, прихлебывая на ходу, вернулась в комнату. Села на диван. Сердце, рождая странную тревогу, продолжало судорожно биться.

«Что-то случилось, - почему-то подумала Марта, - с Марком что-то слу­чилось. .. Он позвал меня, и я услышала. Говорят же, что близкие люди свя­заны незримой нитью и могут чувствовать друга друга на расстоянии. Но что с ним могло случиться?!»

Она подошла к столу, сняла телефонную трубку и, пристально вглядыва­ясь в кнопки, набрала номер Тони.

Он ответил почти сразу. Голос был сонный и откровенно недовольный.

- Алло...

- Тони... - Марта старалась говорить как можно тише, - я тебя раз­будила?

- Марта?

Она почти физически ощутила, что он проснулся и теперь встревожен почти так же, как и она. 

- Что случилось?!

- Ничего... Я просто хотела узнать у тебя...

Марте внезапно стало ужасно неудобно за свой необъяснимый страх, но Тони все равно уже не спал и ждал объяснений.

- ... Ты уверен, что с Марком все в порядке? С ним ничего не могло про­изойти?

Тони некоторое время молчал, переваривая услышанное. Если бы с ним разговаривал мужчина, он нашел бы, что ему ответить. Но говорить с Мар­той в таком тоне вряд ли стоило, так что для начала нужно было подобрать слова помягче.

- Ты с ума сошла?

Наверное, это была самая банальная фраза, какую можно было произне­сти в такой ситуации, но Тони все же ее произнес.

- Половина восьмого утра! Ты разбудила меня для того, чтобы задавать глупые вопросы?!

- Извини... Мне приснилось, мне почудилось...

Марта сама понимала, насколько беспомощно звучат ее слова, и уже рас­каивалась, что позвонила.

- ... Ты уверен, что он в Казацких Избушках?

- Также точно, как в том, что я нахожусь в постели в собственной кварти­ре и пытаюсь выспаться вопреки некоторым сумасшедшим, которым снят­ся кошмары! Я же говорил тебе, что сегодня ночью к нему ушла машина...

- Да-да, я помню... Ты отправил ему...

- Конечно, отправил! Ты звонишь, чтобы лишний раз услышать от меня это?

- Тони, извини... Это было глупо с моей стороны...

- Ладно, - уже успокаиваясь, ворчливо произнес Тони, - попробую ус­нуть. Надеюсь, что в ближайшие два часа никому не придет в голову будить меня и задавать нелепые вопросы.

Марта положила трубку, вернулась к дивану и снова легла. В комнате было прохладно. Она натянула одеяло до самого подбородка и закрыла гла­за. Может, именно в эти минуты Марк получил посылку, которую она от­правила ему с помощью Тони? Получил и вспомнил о ней, может быть, даже произнес вслух ее имя. И она услышала...

...В этой посылке была та самая тетрадь в коричневом кожаном пере­плете, которую вручил ей Митя. Марта открыла ее еще в машине, нимало не задумываясь над тем, может ли она читать то, что там написано. Если бы это было запечатанное письмо, если бы Митя предупредил, что тетрадь открывать не стоит, она, разумеется, так бы и поступила. Но он ничего не сказал, предоставив ей тем самым свободу действий.

На первой странице ломким мальчишеским почерком было написано: «Глебов Дмитрий Антонович. Начато... Окончено...». 

«Основательный мальчик, - хмыкнула про себя Марта, - весь в брата». И перевернула лист. Следующая страница начиналась со слов: «Здравствуй, Марк!».

«Здравствуй, Марк! - прочитала вслух Марта, - сегодня мне исполнилось 14 лет. В качестве подарка ко дню рождения мама рассказала о том, что у меня есть брат. Я догадывался об этом. Помнишь, на кладбище, когда умер папа, ты подошел ко мне и сказал: «Не плачь, братишка!». Теперь мама под­твердила мои догадки. Марк, я счастлив, что у меня есть брат!»

- Что это? - она переворачивала страницу за страницей, и почти каждая начиналась со слов «Здравствуй, Марк!». - Он писал ему письма... Целая тетрадка писем! Представляешь?!

- Представляю, как обрадуется Марк, - скептически усмехнулся Тони. Машина развернулась, медленно поползла со двора. - Должно быть, очень приятно получить письмо от человека, ставшего виновником всех твоих бед...

- О чем ты говоришь? - ужаснулась Марта. - Виновником? Как мальчик может быть виновником?!

- Как? Очень просто! Второй занимает место первого. Он получает все то, чего оказывается лишен старший: любовь и заботу родителей, будущее, нормальную жизнь...

- Останови машину! - деревянным голосом произнесла Марта.

- Что? - не понял ее Тони.

- Останови машину!!! - близкая к истерике, она уже почти кричала. - Вы­ходит и я - виновата?! Виновата?! В чем? В том, что вся жизнь моя пошла наперекосяк! Я никогда не знала той самой любви, о которой ты только что говорил! Моя мать, как и ты, считала, что из-за меня она потеряла сына... Но разве это моя вина?! Как ты можешь... Как ты можешь так думать?! И как ты можешь быть другом Марка, если ты ТАК думаешь?!

Марта захлебнулась в собственных слезах. Ошеломленный Тони притор­мозил у обочины, не зная, что сделать, чтобы успокоить свою пассажирку.

- Прости... Черт, ну, вечно я что-нибудь не то брякну! Я не знал, что ты... что у тебя есть брат... Ну, пожалуйста! Я не хотел тебя обидеть! Марта...

Нерешительно поднял руку, прикоснулся к ее волосам, провел по ним ладонью. Плачущие женщины вызывали у него панику. Он не имел ни ма­лейшего понятия, как управляться с ними, как приводить их в чувство. Так что ему оставалось только гладить Марту по голове и бормотать извинения.

- Я расскажу тебе, - когда Марта слегка успокоилась, Тони завел маши­ну и вновь тронулся с места, - я никому никогда не рассказывал... Даже Марку. Мой отец умер, когда мне было десять лет. Мать вскоре снова вы­шла замуж. Отчим возненавидел меня с первых дней. Еще бы! Он хотел иметь своего ребенка, а я был помехой. Я вообще мешал ему жить. Он говорил, что я объедаю его, что он тратит на меня силы и деньги, которые мог бы тратить на своего ребенка. Шпынял по поводу и без повода. Самое ласковое слово, которое произносилось в мой адрес, было слово «ублю­док». Подзатыльники, пинки и щелчки - все это было нормой. Особенно, когда не видела мать. В тринадцать отчим избил меня. Из-за пустяка - в очередной раз учил уму-разуму, а я огрызнулся. После этого побои вошли в привычку. Мать видела это, понимала, но почему-то не вмешивалась. Точнее, поначалу пыталась вмешиваться, но ей тоже досталось. К тому же отчим заявил, что бросит ее, если она не родит ему ребенка. Грозился убить меня... В общем, не жизнь, а сказка! В один прекрасный день, когда мне было четырнадцать, мать сказала, что беременна, что она сделала для меня все, что могла, и что в приюте мне будет лучше. Взяла за руку и от­вела в Демпол...

Тони замолчал, искоса посмотрел на Марту, словно проверял ее реакцию.

- ... И ты столько лет живешь с этой обидой?!

- Хм! А, по-твоему, я должен был простить? Меня, словно надоевшую со­бачонку, выбросили из родного дома, лишили матери, друзей, родных, нор­мальной жизни... Такое прощается?!

- Тони, - медленно произнесла Марта, - ты до сих пор так ничего и не по­нял. Твоя мама спасала тебя! Понимаешь? Спасала! Ты вырос, ты получил паспорт, она могла быть спокойна за тебя - в четырнадцать лет не отдают на усыновление, не тот возраст. Если бы она не отвела тебя сама в Демпол, то, в конце концов, ты или оказался бы на улице, или в тюрьме, или...

Марта споткнулась, и Тони мрачно закончил:

- ...в могиле! Это точно. Терпение мое было на исходе - либо он бы меня убил, либо я его...

- И, зная это, ты продолжаешь лелеять свою детскую обиду?! Я не по­нимаю...

Марта возмущенно всплеснула руками.

- ... Разве за все эти годы нельзя было найти дня, чтобы съездить в род­ной город, найти свою мать и сказать ей: мама, я вернулся, я не держу на тебя зла. Я понимаю, что ты сделала это во имя моего блага...

- Ну да! - криво усмехнулся Тони. - Встретить человека, заместившего тебя в сердце и в жизни твоей матери, убедиться в том, что тебя благопо­лучно забыли... Велика радость!

- Откуда?.. Откуда эта неуверенность, это предубеждение, этот страх?! И Марк, и ты - вы оба не хотите возвращаться из боязни, что вас забыли, что вас не любят! Но это же абсурд! Никогда второй ребенок не вытеснит из сердца матери первого. Никогда! Зато только представь: ты не один в этом мире. У тебя есть брат или сестра... Это же так здорово, Тони! Тебе нужно вернуться домой. Непременно вернуться! Хотя бы для того, чтобы побо­роть свои страхи. Рискни, попробуй! 

25.

Тони не любил женщин. Точнее, боялся их любить. Наверное, попади он в какие-то иные условия, из его детской обиды, которую так точно подме­тила Марта, постепенно выросла бы мания, и еще неизвестно, какие беды могла бы она принести людям. Но Тони не был ни маньяком, ни импо­тентом. Лелея, культивируя свою боль, он сознательно избегал женщин, словно берегся от очередного предательства. В публичные дома, которые государство открывало специально для таких, как он, не имевших права создавать семью до истечения срока службы, не ходил из брезгливости, а еще потому, что проститутки не могли дать ему настоящей, искренней любви, к которой, как любой нормальный человек, он неосознанно стре­мился, и которой так боялся. А суррогат ему был не нужен. Редкие знаком­ства, как правило, не имели продолжения - Тони рвал едва зарождавши­еся отношения, рвал торопливо и безвозвратно, не дожидаясь, пока это сделает женщина, будучи глубоко уверенным в том, что она сделает это непременно. Не потому ли внезапно вспыхнувшее безудержное, безумное увлечение Марка вызвало у него протест - с одной стороны, он не хотел терять единственного друга, заменившего ему семью, что было практиче­ски неизбежно, а с другой - не доверял Марте, считая, что ее измена разо­бьет Марку сердце.

Но судьба сыграла с ним злую шутку: чувства, которые испытывал Марк, неожиданно, хотя и не в полной мере, передались самому Тони. Может быть, по той простой причине, что Марк, который был для него в определенной степени кумиром, во всяком случае - образцом для подражания, просто не мог полюбить недостойную женщину. Значит, по мнению Тони, Марта была не такой, как все остальные - лживые, лицемерные, готовые в любой момент предать и отречься. Тони и в голову не приходило, что тех, кого он боялся и ненавидел, - меньшинство, а таких, как Марта - абсолютное боль­шинство. Самое удивительное, что ему некому было это объяснить. Может быть, потому что никто не знал, что такие простые вещи нужно объяснять? Даже Марк, с которым, как ни странно, Тони, словно подросток, страдаю­щий ночным недержанием и отчаянно этого стыдящийся, никогда не де­лился ни своей детской болью, ни своими взрослыми страхами.

Тони смотрел на Марту так, как трехлетний ребенок смотрит на вожде­ленную куклу, которая ему не принадлежит, но которую очень хочется взять в руки и рассмотреть вблизи: какие у нее глаза, как нарисованы губы, чем пахнут волосы, из какого материала сшито платье, а самое главное - что у нее внутри, какой механизм заставляет открывать и закрывать глаза, про­износить слово «мама» и плакать, когда ее качаешь. Он рассматривал куклу издали, а кто-то, сидящий глубоко внутри него, одергивал его и говорил: нельзя, не трогай, ты ее сломаешь, потерпи еще немного, и она станет тво­ей. Это неизбежно, ведь тот, кому она принадлежит сейчас, скоро вырастет, уйдет и забудет о говорящей кукле с открывающимися глазами. Вот тогда наступит твой час. Нужно только подождать.

Тони был терпелив. Терпение и выдержка - вот, пожалуй, главное, чему научила его жизнь. Кроме того, он обладал одним неоспоримым преиму­ществом: в отличие от своего друга, он умел подчиняться, а Марта принад­лежала к тем женщинам, которые стремятся если не подчинить мужчину, то, во всяком случае, быть с ним на равных. С Марком, лидером по натуре, у нее это не получалось сейчас и, может быть, не получится никогда в буду­щем - Тони чувствовал это. А он готов был уступать. Он будет действовать по-другому. Он станет тенью Марты, ее зонтиком, ее сумочкой, ее пудрени­цей, вещью, которая всегда под рукой, которая, казалось бы, незаметна, но обойтись без которой никак нельзя. Это совсем нетрудно. Нужно просто всегда быть рядом. Появляться по первому зову, словно джин из бутылки. И быть при этом таким же могущественным. И он, Тони, сможет это сделать.



По всем законам физики шум мотора Марк должен был услышать до того, как из-за поворота появилась машина, но то ли лес поглощал звуки, то ли, занятый своими мыслями, он отвлекся, но, словно в телевизоре, звук и кар­тинка возникли одновременно.

Марк распахнул ворота - легкие, плетеные, словно игрушечные, они мог­ли преградить дорогу разве что несмышленышам-щенкам, которые теперь, вдруг получив свободу, вырвались на простор и, визгливо лая, начали наре­зать круги по поляне, играя в догонялки. Машина въехала во двор и остано­вилась. Марк посвистел щенкам, но они не обращали на него ни малейшего внимания. Не закрыв створки ворот, он направился к автобусу. И первым, кого увидел, был Трауберг.

- Что, не ожидал?

Недоумение на лице у Марка было таким явным, что Эрих Эрастович, за­смеявшись, энергично встряхнул протянутую ему руку, притянул Марка к себе, похлопал его по плечу.

- А я вот решил, так сказать, поднять тебе настроение, проводить...

- Сказать последнее «прости» - криво усмехнулся Марк.

- Ну, что за похоронные настроения! - сокрушенно взмахнул руками Тра­уберг. - Все нормально. Погода - отличная... Я сводку на неделю вперед изучил. Ни ветра, ни снегопада...

- Так это в городе, - подошел к ним Михалыч, - а горы - вещь непред­сказуемая. Здесь никогда не знаешь, что тебя ждет. Кажется, ничто не пред­вещает непогоды, а облачко за вершину зацепится, и такое начнется...

- Ну-ну, вы народ-то не пугайте...

Беженцы выгрузились из автобуса и теперь стояли в стороне тесной куч­кой, с напряженным ожиданием поглядывая в сторону тех, кому доверили свою жизнь. 

- Вы с нами, в Избушки? - спросил Марк у Трауберга. - Задержитесь?

- Нет, к сожалению. И рад бы, да кто меня оттуда обратно выведет. К тому же в город нужно непременно к вечеру вернуться - на завтра назначено за­седание Президентского Совета.

- В воскресенье? - удивился Марк.

- Н-ну, - усмехнулся Трауберг, - у нас не только по выходным, у нас и по ночам любят работать, вершить, так сказать, судьбы человечества. А вопрос серьезный - по митингу. Сам понимаешь, не могу пропустить. Так что побу­ду тут у вас часок-другой, подышу свежим воздухом, ручкой вам помашу - и назад, в городские джунгли. Кстати, тебе посылка от Тони - вчера вечером привез, просил обязательно передать. Возьми у водителя.

И повернулся к Михалычу:

- Ну, что, приглашайте в гости!

Прежде чем начать сборы, путешественников напоили чаем. Женщины взяли бразды правления в свои руки, хлопотали у стола, переговаривались едва слышно. Мужчины жались у стен, перекидываясь время от времени короткими фразами, Трауберг о чем-то тихо говорил с Михалычем. В воз­духе висела тревога. Только младшие ребятишки, казалось, были доволь­ны внезапно выпавшими на их долю приключениями. Красные с мороза, разгоряченные - бегали, как сумасшедшие, по двору, гоняя обезумевших от такого количества людей щенков, - они шумно раздевались, усаживались за стол. Матери одергивали их, вполголоса прикрикивали, пытаясь утихоми­рить, но это плохо получалось.

- Бросьте вы, - наконец, не выдержав, вмешался Марк, - пусть пошумят. Никто их здесь не услышит. Хватит, намолчались уже.

Он рассматривал завернутую в обычную газетную бумагу и обмотан­ную скотчем посылку, взвешивал ее в руке, пытаясь понять, что в ней, и размышляя, стоит открыть ее сейчас или вечером, когда они доберутся до Казацких Избушек. Потом все же решился, содрал бумагу и с удивлением уставился на толстую тетрадь в кожаном переплете.

- Что это? - поинтересовался у него Трауберг.

Марк в недоумении пожал плечами. Открыл и замер, увидев небольшую, не очень хорошего качества фотографию Марты. Похоже, снимок был сде­лан в тот день, когда они познакомились - Марк помнил и этот свитер, и эту белую косынку, которую Марта держала в руке.

- Ух ты! - удивился Трауберг. - Можно?

Взял фотографию в руку, посмотрел внимательно. Почему-то покачал головой.

- Не спрашиваю, кто, ибо догадываюсь...

Передал подошедшему Михалычу, и фотография пошла по рукам. Рас­сматривали ее молча, потому что и без слов было понятно, что значит для Марка эта молодая, улыбающаяся женщина с любительского снимка, и по­чему так не нравится ему затея с переходом через горный хребет. 

Марк раскраснелся: не то от жары - Михалыч щедро натопил печку в сво­ей маленькой избушке, не то от неловкости, вызванной таким внезапным к себе вниманием, бережно принял из рук Трауберга вернувшуюся к нему фотографию и положил ее не в тетрадь, а, оттянув ворот джемпера, в кар­ман рубашки под ним. И только после этого развернул лист бумаги, на ко­тором наспех - это чувствовалось по неаккуратному почерку - было набро­сано несколько строк: «Любимый! Сто раз готова произнести это слово!...»

Дышать стало трудно. Марк чувствовал: еще секунда, и он расплачется, как мальчишка. Нет, этого нельзя было делать - сейчас, когда на него внима­тельно смотрели двадцать пар глаз. Еще не хватало ему признаться в своей слабости - и тогда у этих людей не останется никакой надежды. Он решил не читать письмо дальше, оставить до вечера - он прочтет его в Казацких избушках, когда никто не помешает, и не станет случайным свидетелем его минутной слабости. Марк решительно свернул листок, положил его обрат­но в тетрадь.

С Траубергом они простились, как родные. Впрочем, почему - как? Их связывало больше, чем кровные узы. Их связывало общее дело, которому оба посвятили значительную часть своей жизни. Если судьба и разводила сейчас на дороге, идущей от ворот охотничьего зимовья, то ненадолго, не навсегда. Это было временное расставание, которого требовало их великое дело. По крайней мере, им обоим так казалось.

Траубергу невольно передалось беспокойство Марка, и, будучи уверен в успехе этого безумного предприятия, в последнюю минуту он все-таки решил приехать, хотя ничего подобного никогда не позволял себе раньше. Ни один человек, в судьбе которого так или иначе принимал участие член Президентского Совета Эрих Эрастович Трауберг, не знал его не только по фамилии, но и в лицо. За исключением тех двадцати, с которыми четыре часа он ехал в автобусе из Синегорска. Но и они ничего не подозревали о том, какую роль играл этот улыбчивый, разговорчивый, немолодой уже че­ловек в организации их побега с родины.

Марк поступок Трауберга оценил. Внешне он никак не проявлял свои чувства, но в глубине души был растроган. На какое-то мгновенье ему даже стало стыдно за свое малодушие, за свой страх, словно он не был продик­тован пониманием реальной угрозы, которую представлял собой «ледовый поход» через горный перевал.

Зимовье давно уже скрылось из виду. Группу путешественников воз­главлял Михалыч - он шел впереди, прокладывая дорогу. Марк замыкал цепочку. Ему четко было видно каждого. И картинка не вызывала оптимиз­ма. Было ясно, что в те сроки, которые он и Михалыч отвели на дорогу до Казацких Избушек, им уложиться не удастся. А это означало, что и путь в Уральск займет в два, а то и в три раза больше времени. И каждый лишний час в горах может стоить им жизни. 

Мужчины и старшие дети поначалу шли бодро, несмотря на то, что каж­дый тащил за собой сани - кто с малышами, кто с поклажей. Женщины вы­дохлись уже через полчаса и начали отставать. Мужчинам пришлось сба­вить темп. Спустя час Марк дал команду остановиться на привал, хотя в планах у них этого не было.

Отдыхали пятнадцать минут - Михалыч не разрешил даже развести ко­стер, чтобы погреться, позволил только достать термос и, пустив его по кру­гу, выпить по чашке горячего чая.

Когда вновь тронулись в путь, он приотстал, пропуская мимо себя путе­шественников, и дождался, когда с ним поравняется Марк.

- Худо дело... - голос его был мрачен. - Час идем и уже с привалом. Пер­вый день. А что будет дальше?

- Дальше будет еще хуже, - разделил его пессимизм Марк. - Если учесть, что двигаться можно только в светлое время суток, то в Уральске нас будут ждать долго.

- Спасибо, утешил... Давай решим так. Из Избушек выйдем вместе. По пути разделимся. Я с теми, кто посильнее, пойду вперед. Ты с остальными не торопись. Дорогу мы вам проложим, места для ночлега оставим. Я пер­вую группу за перевалом с рук на руки сдам и за тобой вернусь. Лады?

Марку не нравилась перспектива остаться одному с десятком беззащит­ных людей в горах, где он не чувствовал себя слишком уверенно, но в пред­ложении Михалыча была своя логика: у тех, кто уйдет вперед, шанс выжить повышается в разы. Зато он резко уменьшается у тех, кто останется. В том числе и у самого Марка. Но... лучше спасти десять человек, чем погубить всех.

В Избушках их никто не ждал. Но караульная служба у Марка была по­ставлена четко: о том, что к деревне приближается группа людей, там узна­ли, едва путники вышли из леса и приблизились к подножию горы. Марк скорее почувствовал, чем увидел, нацеленные на них дула винтовок. Конеч­но, стрелять без предупреждения никто бы не стал, но лучше было подстра­ховаться и не держать в напряжении и неведении мальчишек, в чьих окоче­невших на ветру руках сейчас находилось оружие. Так что Марк, обогнав замедливших на подъеме движение людей, вырвался вперед и еще издали подал сигнал, скрестив высоко поднятые над головой руки. Через мгнове­ние трое мальчишек чуть ли не кубарем скатились с горы, с радостными воплями кинулись обнимать его, повалились в снег и, мешая друг другу подняться, долго барахтались в сугробе.

- Ну, орлы! - отбивался от них Марк. - Так инвалидом недолго сделать... Навалились, кони... Силушки-то не меряно...

Его подопечные, воспользовавшись внезапной передышкой, собрались вокруг, с интересом разглядывая лесных жителей. Что они пытались уви­деть в их лицах, во внешнем облике? Печать сиротства? Обездоленности?  Пытались представить себе, как должны выглядеть дети-изгои? Но воспи­танники Марка отнюдь не походили на несчастных, лишенных детства под­ростков. Они, в свою очередь, с любопытством рассматривали нежданных гостей.

- Здрасьте! - наконец догадался поздороваться один. Первым поднялся на ноги и, протянув Марку руку, помог ему встать. - Ну, вы нас и напугали! Я уж думал, облава какая...

- Придумаешь тоже, какая облава посреди зимы?! Народ не пугай, - Марк отряхнулся, повернулся к путешественникам. - Ну, что? Добро пожаловать в Казацкие Избушки!



Президентский Совет обычно собирался в понедельник. Накануне вы­ходных всем его членам раздавали официальные бумаги с перечнем вопро­сов, которые предполагалось обсудить, и с предложениями по их решению. Каждый должен был обдумать предложенное и - при необходимости - вне­сти свои коррективы. Обычно заседание Совета проходило в спокойной, как это принято писать в газетах, дружеской атмосфере. Дискутировать было не принято. Считалось, что в официальных бумагах выражено мнение Президента, а какой же здравомыслящий человек возьмется оспаривать точку зрения главы государства.

Однако события последних месяцев изменили даже устоявшуюся про­цедуру проведения Президентского Совета. Правительство пребывало в растерянности. Сам Президент, хотя и старался не подавать вида, но был взволнован. Ситуация в стране, конечно, контролировалась, но напряжен­ность все же чувствовалась. Митинг у здания Демпола и вовсе стал из ряда вон выходящим событием. Кому-то умному пришло в голову, что ростки инакомыслия нужно рубить на корню, и, поддавшись минутной панике, Президент согласился на арест участников того памятного мероприятия. Позже, успокоившись и взвесив все «за» и «против», он пожалел о содеян­ном, но люди уже сидели в подвалах Демпола, и теперь предстояло решить, как поступить с ними в дальнейшем. Некоторые члены Совета, и в их числе был и господин Трауберг, придерживались мнения, что арестованных нуж­но отпустить.

- Вы хотите продемонстрировать слабость правительства?! - кипел и брызгал слюной председатель Комитета по охране общественной безопас­ности, он же по совместительству глава Демпола. - Вседозволенность раз­рушительна! Мы должны раз и навсегда дать понять этим негодяям, что не пойдем ни на какие уступки! Не позволим диктовать себе условия!

- Причем здесь вседозволенность? - пытались урезонить его здравомыс­лящие министры. - Разве сам факт ареста и пребывания под стражей - не наказание? Эти люди и их близкие уже две недели пребывают в полной неизвестности относительно своей дальнейшей судьбы. Они подавлены, сломлены. Если мы сейчас отпустим их, мы продемонстрируем свою силу, свое великодушие. Мы покажем всему миру, что умеем прощать своих иде­ологических противников.

- Прощать?! О, да! - кривился в усмешке глава Демпола. - Завтра мы их отпустим, а послезавтра они поднимут вооруженный мятеж, пойдут гро­мить Демпол, жечь правительственные здания... Потому что будут знать, что мы ничего не можем им противопоставить. Мы боимся общественного мнения. Мы боимся выглядеть плохими. Слаба та власть, которая боится проявить свою силу!

- Что же вы предлагаете? - поинтересовался у него Трауберг, старавший­ся не слишком встревать в дискуссии. - Люди две недели находятся под арестом, притом, что по закону их нельзя задержать более чем на тридцать часов. Обвинение им не предъявлено, ни одного дела в суд не поступило. Город полон слухов о судьбе этих несчастных, а правительство предпочи­тает отмалчиваться.

- А вот тут я с вами соглашусь! - оживился глава Демпола. - Действитель­но, правительству пора сказать свое веское слово. Но такое слово...

Он сжал руку в кулак - волосатый и довольно-таки увесистый - и погро­зил неведомо кому.

- ... Такое слово, чтобы впредь никому неповадно было. Пора дела аре­стованных отправлять в суд. Доказательств их вины достаточно. Мы долж­ны быть суровы в своем стремлении навести порядок в стране и в городе. Но прежде чем состоится суд - справедливый и беспощадный - нужно про­вести соответствующую пропагандистскую кампанию. Подготовить, так сказать, общественное мнение. Граждане должны высказать свое отноше­ние к произошедшему и заклеймить позором этих отщепенцев. И тогда ни суд, ни жесткий приговор не станут неожиданными и не вызовут в обще­стве неадекватной реакции.

- Еще нет ни дел, ни суда, - покачал головой Трауберг, - а вы уже говорите о жестком приговоре. Однако!

- Вам не кажется, господа, - неожиданно поддержал его министр инфор­мации и общественных связей Коваль, - что когда-то мы все это уже прохо­дили? Открытые процессы, судилище в прессе, призывы выжечь каленым железом, привлечь к ответу... Чем это все закончилось - надеюсь, никому не нужно напоминать? Вы не забыли, что история повторяется дважды, только один раз как трагедия, а второй - как фарс?

- Фарс?! - неожиданно взвился Тоцкий - старший, тоже присутствовав­ший на заседании Совета. - Вам смешно?! У меня убили сына! И никто не понес наказания за это преступление!

Он брызгал слюной, и голова у него при этом тряслась. Траубергу отвел глаза, ему было больно смотреть на несчастного старика, так и не сумевше­го понять, что истинный виновник гибели Грэга - он сам. 

- И не надо пугать нас тридцать седьмым годом! - Тоцкий вытянул впе­ред сухую, жилистую руку и водил ею не то угрожающе, не то укоризненно перед носами членов Совета. - Не на-до! Никто никого не собирается пы­тать, расстреливать или ссылать на двадцать пять лет без права переписки. Речь идет о том, что эти люди преступили закон, и государство имеет право принять адекватные меры. Разве не так?

Наверное, именно страстная речь Тоцкого в большей степени повлияла на исход дела. Отпускать демонстрантов, не применив к ним никакого на­казания, Совет так и не решился. К тому же, сказал Президент, суд еще не означает осуждение. Суд может быть мягким и гуманным. Разве нет?

Трауберг в сомнении покачал головой. Судьи получат команду «Фас!». После яростных выступлений главного демполовца и главного теоретика это совершенно ясно. Гуманных приговоров не будет, несмотря ни на какие смягчающие обстоятельства. Этих обстоятельств тоже не будет. Их просто не найдут, потому что никто даже не попытается искать.

У Трауберга было погано на душе. Он чувствовал себя так, как будто не использовал какой-то шанс, не нашел каких-то слов, способных остановить это массовое безумие. Он редко курил, но когда, выйдя из здания Прави­тельства, увидел министра информации, закуривающего сигарету, не вы­держал и подошел к нему. Тот понял без слов, достал из кармана пачку, протянул Траубергу, поднес к самому носу зажигалку с пляшущим на ветру голубым язычком пламени.

- Ну, что? - сказал Коваль зло и одновременно весело. - Открываем охоту на волков? Я даже знаю, кто будет главным загонщиком.

И пояснил в ответ на недоумевающий взгляд Трауберга:

- Я, конечно! Соберем главных редакторов газет, проведем соответствую­щий инструктаж - и вперед! Тьфу, пакость!

Эрих Эрастович так и не понял, что он имел в виду - то ли проведение пропагандистской компании в республиканских средствах массовой ин­формации, то ли горький табак. Ясно одно: Ковалю решение Президента было откровенно не по душе, так же, как самому Траубергу. А раз так, зна­чит, стоило с ним поговорить более откровенно.

- Аркадий Константинович, а что если сыграть на опережение? - осто­рожно закинул он удочку.

- То есть? - недоуменно вскинул на него глаза министр.

- Ну-у-у, - осторожно, подбирая слова, попытался объяснить ему Трауберг, - предположим, опубликовать в одной из центральных газет сообще­ние об арестованных и о готовящемся процессе. Пока все это курсирует в городе на уровне слухов. Но утечка информации и общественное недоволь­ство, возможно, заставят Президента изменить свое мнение...

Коваль уставился на собеседника во все глаза.

- Вы ... понимаете, ЧТО вы мне предлагаете?! 

Трауберг выдержал его взгляд. Бросил под ноги сигарету, втоптал ее в снег.

- Проехали... Считайте, что я ничего не говорил, а вы ничего не слышали. Всего доброго!

Он вскинул в прощальном жесте руку, повернулся и, чувствуя на себе не­доуменный взгляд Коваля, направился к своей машине. «Интересно, - вер­телась у него в голове мысль, - кому он расскажет о моем предложении? Черт меня за язык дернул! Так подставился...»

И вдруг услышали сзади негромкое:

- Эрих Эрастович, подождите!

Коваль переминался с ноги на ногу.

- Так что конкретно вы предлагаете?

Трауберг огляделся по сторонам. Не хватало еще, чтобы кто-нибудь уви­дел, как они шепчутся, словно два заговорщика.

- Пройдемся?

Они медленно двинулись по тротуару. Две машины сзади одновременно включили фары, завелись и потащились вслед за ними.

- Я найду человека, который расскажет об арестованных, сидящих в цо­кольном этаже Демпола - без свиданий, без адвокатов, в полной неизвест­ности относительно своей дальнейшей участи, а вы даете негласное разре­шение опубликовать этот рассказ.

- Ага, - скептически покачал головой Коваль, - хотите, скажу, что будет дальше. Дальше меня вызовут на ковер к ...

И он поднял вверх глаза, ткнув куда-то в небо указательным пальцем.

- ... И спросят, почему главный редактор газеты до сих пор занимает этот пост? А у меня, знаете ли, не так много главных редакторов, на которых я мог бы полностью положиться, и разбрасываться ими мне не с руки.

- Если вас останавливает только это, надо просто подумать, как избежать этого. Ну, например, - на ходу импровизировал Трауберг, - сегодня вечером вы освобождаете от занимаемой должности главного редактора «Синегор­ского вестника» и назначаете другого - проходную пешку, от которой не жалко будет избавиться. Завтра выходит статья, о которой мы только что говорили, вы увольняете политически близорукого редактора, допустив­шего такую оплошность, и на его место назначаете другого. Как вам такая идея?

- Долго думали над этой схемой? - поинтересовался Коваль.

- Не поверите, - засмеялся Трауберг, - только сейчас пришло в голову.

- Ну, что ж, - согласно кивнул министр информации, - надо подумать. Пешек в нашем деле хватает. А вам свою не жалко? Что станет с ней?

- Об этом мы позаботимся, - пообещал Трауберг. - Ну, так по рукам?

- Созвонимся ближе к вечеру... 

26.

Тони позвонил Марте, когда она уже собиралась ложиться спать. Марта, услышав его голос, испугалась, - он понял это и поспешил успокоить:

- С Марком все в порядке. Нужно поговорить...

- Сейчас? - удивилась Марта. - Двенадцатый час...

- Извини, сейчас. Дело не терпит отлагательств. Я могу приехать?

- Н-ну... если срочно... конечно...

Они сидели на кухне - мрачный, сосредоточенный Тони и растерянная Марта. Тони грел руки, обхватив ладонями чашку с горячим чаем. По до­роге сюда он готовился к этому разговору, даже произносил вслух, словно пробовал на ощупь, слова, которые намеревался сказать, и все-таки не ре­шался начать. Марта ждала. Молчание затягивалось, а вместе с ним в душе у нее пробивался росточек страха. Но странно, она боялась не за себя. Не­смотря на заверения Тони, ей все-таки казалось, что с Марком случилась беда, и теперь Тони не знает, как сообщить об этом.

- Марта, - наконец набрался решимости ночной гость, - нам нужна твоя помощь. Ты, конечно, вправе отказаться, мы тебя поймем и не осудим... Но мое глубокое убеждение: твой гражданский и человеческий долг состоит в том, чтобы выполнить эту просьбу.

- Боже, как высокопарно! - у Марты отлегло от сердца. Слава Богу, дело все-таки не в Марке. - Ты не можешь говорить проще? Во-первых, кто - «мы»? От чьего имени ты сейчас говоришь?

Тони, сосредоточенно разглядывая рисунок на клеенчатой скатерти, пил мелкими глотками горячий чай и размышлял: стоит сказать, что Марк был против этой затеи или не стоит? Потом решил быть до конца откровенным. Марта - вполне здравомыслящий человек, она в состоянии принять само­стоятельное решение.

- Мы - это люди, которые делают одно дело с Марком. Назвать их име­на я, разумеется, не могу. Но должен признаться, что Марк был против во­влечения тебя в нашу... - он запнулся, подбирая слово. Организацию? - но у них нет никакой организации, - ... в нашу компанию. Однако ситуация складывается таким образом, что без твоей помощи не обойтись.

Трауберг приехал к нему два часа назад так же внезапно, как сам Тони сейчас приехал к Марте. Тони, разумеется, не ждал его. Эрих Эрастович, не раздеваясь, прошел в комнату, сел на стул и коротко рассказал о заседании Президентского Совета и о том, что они с Ковалем решили предпринять, чтобы сорвать планы правительства.

Коваль выполнил то, что от него требовалось. В «Синегорском вестни­ке» появился новый редактор - калиф на час. Теперь Трауберг должен был предоставить своего свидетеля. О Марте он вспомнил сразу же. Вспомнил и о категорическом нежелании Марка вмешивать ее в их дела. Но выбора не было. Марта должна была сама принять решение. 

Вот об этом и рассказал ей сейчас Тони. Марта была ошеломлена. Она уже почти забыла и о подвале Демпола, и об узниках из соседних камер, о ночных допросах, о рыданиях, слышимых, несмотря на толстые стены и глухие двери... Она обо всем этом забыла, выбросила из головы. И теперь Тони предлагал ей не только вспомнить, но еще и рассказать об этом всему Синегорью!

- Я не могу этого сделать...

Тони молчал, глядя ей в глаза.

- Я не могу этого сделать! Я не хочу! Почему я?!

- Потому что ты была там...

- Но и ты там был! И другие... Расскажи сам... Ты знаешь больше меня...

- Марта, я понимаю, тебе страшно. Ты боишься за свою жизнь. Но вам ничто не грозит. Мы спрячем и тебя, и твою дочь. Демпол не найдет вас.

- Ты не понимаешь, - горячо возразила ему Марта, - я не хочу прятать­ся! Я хочу жить спокойно. Хочу работать, хочу вечером возвращаться до­мой, хочу, чтобы моя дочь ходила в детский сад и играла с детьми! Почему я должна отказаться от всего этого?

- Но кто-то должен...

- Но почему я?!

- А почему не ты?! Почему кто-то другой должен ложиться грудью на ам­бразуру? Почему мы всегда ждем, что кто-то что-то сделает за нас? А мы будем только пользоваться плодами чужих трудов. Конечно, так намного проще! И спокойнее, и безопаснее... Между прочим, Марк тоже мог бы сей­час служить в Демполе и выполнять преступные приказы. Совесть его была бы спокойна и чиста...

- Не надо! - оборвала его Марта. - Не надо шантажировать меня Марком! Ты сам сказал, что он был против этой затеи.

- Сказал, - согласился Тони. - Но при этом надеялся, что у тебя своя го­лова на плечах. Между прочим, когда я вытаскивал тебя из Демпола, то не думал, как это может мне навредить... Думал лишь о том, как помочь чело­веку, попавшему в беду!

- И теперь я должна расплатиться за то, что ты для меня сделал? - при­щурилась Марта. - Как это мило! Я-то по наивности своей считала, что ты помогаешь бескорыстно. Не из любви ко мне, нет, но, во всяком случае, из любви к Марку, твоему лучшему другу.

- Ну, ты и дура! - обозлился Тони. - Я не прошу расплачиваться со мной! Просто подумай о том, что теперь ты можешь помочь людям, уже попав­шим в беду, избавить их и всех нас от еще большей беды.

- Ценой благополучия своей дочери и своего собственного?!

- Так ты отказываешься?

- Да!

Тони поднялся со стула, пошел в прихожую, снял с вешалки куртку и открыл входную дверь. Повернулся к Марте, хотел что-то сказать, но сдержал­ся, махнул рукой и скрылся в темноте лестничной клетки.

Он был зол. В большей степени на себя, чем на Марту. За то, что не сумел убедить, уговорить. А что злиться на нее?! Она боится за себя и за своего ребенка - это вполне естественно. Вправе ли он, Трауберг и все те, кто ждал решения своей участи в камерах Демпола, требовать от нее или от кого -то еще такой жертвы? И все же... И все же... Нет, она не права. В жизни каж­дого человека наступает момент, когда он должен решить, с кем он, на чьей стороне. Разве все самые страшные преступления не происходят оттого, что кто-то мог предотвратить их и не предотвратил, потому что испугался за себя?

Тони был взбешен, и в то же время чувствовал некоторое облегчение. Зато Марта в безопасности. Он по-прежнему каждый день может видеть ее, разговаривать с ней, выполнять ее маленькие пустяковые просьбы. Тони понимал теперь Марка - в нем говорил тот же эгоизм, то же стремление сохранить для себя близкого человека. Марк не перенес бы потери Марты. А он, Тони, перенес бы? Как бы смог жить, зная, что подверг ее новым ис­пытаниям?

Уже из дома он позвонил Траубергу. Тот не спал, ожидая известий.

- Она отказалась, - коротко сообщил Тони.

Трауберг помолчал. Потом вздохнул:

- Этого следовало ожидать. Спасибо. Завтра попытаемся что-нибудь при­думать. Спокойной ночи.



А Марта не спала. Вот уже несколько часов, тщетно борясь с бессонницей, она крутилась в постели. Тони... Черт бы его побрал! Разбередил рану. Она так хотела забыть те три дня, что провела в Демполе. Ей это почти удалось. А теперь чудилось, что она вновь оказалась за закрытой на железный засов дверью с маленьким стеклянным глазком, через который безразличный к ее судьбе охранник мог следить за каждым ее движением. Она снова слышала гулкие шаги, женский плач, хлопанье дверей, окрики начальника караула. Никто - ни Тони, ни Марк, ни неизвестные ей люди, стоящие за ними, - ни­кто, кроме нее, не мог понять, что чувствуют сейчас без вины виноватые арестанты. Смятение, страх, отчаянье... Марта пережила все это. И ей не хотелось испытывать судьбу еще раз. Но женщин, пострадавших за то, что хотели знать правду о своих детях, ей было жаль. Среди них вполне могла оказаться ее мать или мать Марка... Разве ради их спасения она не согласи­лась бы выполнить просьбу Тони?

И потом... возможно, никому и в голову не придет связать появление в газете статьи об узниках Демпола с ее именем. А если и придет... Она не да­вала подписки о неразглашении. Ее никто не предупреждал, что она должна молчать. Даже если вычислят, в чем ее можно будет обвинить? На всякий случай нужно просто отправить Адель с бабушкой из города. Всего на не­сколько дней. Виктор, муж Стаси, может отвезти их в деревню... Или их спрячет Тони.

Марта лежала с открытыми глазами и лихорадочно думала о том, как ей поступить. Страх боролся в ней с совестью, и не с кем было поделиться сво­ими сомнениями. Если бы только Марк был рядом... Нет, Марк - не совет­чик. Он бы запретил ей это делать. Тони прав, она должна сама принять ре­шение. Преодолеть свой эгоизм. Помочь людям. Стать еще чуточку ближе к Марку. Разве он не будет гордиться ею после этого?

Марта поднялась с постели, добралась до стены и нащупала выключатель. Резкий свет ударил в лицо, она зажмурилась, подождала несколько секунд, открыла один глаз, затем другой. Вышла в прихожую, сняла с вешалки свою сумочку. Вернулась в комнату и, не утруждая себя долгими поисками, вы­валила все ее содержимое на одеяло. То, что ей было нужно, нашлось прак­тически сразу. Это была визитка. Обыкновенная визитка бежевого цвета с синим логотипом «Вестник Синегорья». Ниже шла надпись черным шриф­том: «Екатерина Мясникова. Корреспондент».

Эту визитку вручила ей Катя, девушка с которой Марта познакомилась при весьма пикантных обстоятельствах в своей собственной квартире. Та самая Катя, которая спасла ее от Артура. Марта сначала сунула визитку в карман куртки, потом бросила в сумку и благополучно забыла. И, быть может, не вспомнила бы, если бы Тони не назвал газету, в которой, по договоренности, должен был появиться ее рассказ - «Вестник Синегорья». Ну, что ж, если Мар­те суждено рассказать кому-то о своих приключениях, пусть это будет Катя.

Наверное, нужно было посмотреть на часы, прежде чем набирать номер телефона, но Марта этого не сделала. Ей было ровным счетом все равно, сколько времени. Если придется ждать до утра, то она может передумать. Сейчас, только сейчас, пока не угасла решимость...

Гудки были долгими, и Марта уже решила, что ей не ответят, когда в труб­ке раздался сонный, хрипловатый голос:

- Алло?

- Катя? - у Марты замерзли ноги, она забралась на диван, натянула на себя одеяло. - Извини, что разбудила. Это Марта.

- Какая Марта? - не узнала ее Катя. - Вы куда звоните?

- Марта Полянская. Жена Артура. Ну, помнишь, мы познакомились в на­шей квартире...

- А-а-а, - голос стал более четким и насмешливым, - кажется, припоми­наю... Что, опять проблемы? Может, стоило позвонить в полицию?

- Нет- нет, никаких проблем, - заторопилась Марта, испугавшись, что со­беседница сейчас бросит трубку. - Катя, ты еще работаешь в «Вестнике»?

- Да, и что? - похоже, она окончательно проснулась, но голос был по- прежнему недовольный.

- У меня для тебя есть сенсация!

- Хм, а до утра эта сенсация подождать не может? Знаешь, который час?

- Я знаю, который час, но ждать не могу. Если я не расскажу это тебе пря­мо сейчас, то не расскажу никогда и никому. А вместо тебя эту статью на­пишет кто-нибудь другой...

Катя помолчала. Видно, обдумывала сказанное. Но профессиональный интерес взял верх над желанием поспать лишний часок.

- Ладно, выкладывай, что там у тебя.

- Не по телефону...

- По телефону, хотя бы в двух словах. Не думаешь ли ты, что я сейчас возьму такси и примчусь к тебе только для того, чтобы узнать новость с «бородой»?!

Марта глубоко вдохнула, выдохнула, мысленно перекрестилась...

- В подвале Центрального отдела Демпола на площади Свободы сидят тридцать арестованных участников митинга пятого ноября. Готовится су­дебный процесс. Их хотят не просто судить, но еще и устроить образцово- показательную пропагандистскую кампанию в газетах и на телевидении.

- Откуда ты это знаешь?!

- Я сидела в соседней камере...

- Не фига себе! Мне приехать или это сделаешь ты?

- Лучше я, не хочу переполошить весь дом...

- Отлично, записывай адрес!

Через полчаса Марта сидела на маленькой уютной кухне. У Кати была та­кая же квартирка, как у Тони, только гораздо более ухоженная и обустроен­ная. Занавесочки с рюшечками, фотографии в рамочках на стенах, какие-то безделушки на комоде среди баночек с кремами, бутылочек с духами и про­чей милой мелочи, которая есть у любой девушки. Диван в том же углу, что и у Тони, но только с горой подушек, с пышным пуховым одеялом. На кухне подоконник заставлен горшочками с цветами, вдоль стены - скромный ку­хонный гарнитур, на окнах - все те же рюшечки.

- Значит, так. Могу предложить бокал вина и чашку кофе. Будешь?

Катя встретила ее в домашнем халатике, из-под которого торчала ночная сорочка, в шлепанцах, но при этом сна не было ни в одном глазу, словно Марта не разбудила ее далеко за полночь, как будто она еще и не ложилась спать.

- Буду! - согласилась Марта.

- А ты пока начинай рассказывать...

Марта рассказала обо всем, начиная с того момента, как спасла от Демпо­ла женщину с ребенком, и заканчивая своим освобождением. Единственно, о чем умолчала, - о Тони и его роли в этой истории, справедливо рассудив, что лишнего знать не нужно даже Кате. Та слушала ее, не перебивая. Налила кофе, поставила перед ночной гостьей вино, блюдце с конфетами. Сама села напротив. Когда Марта закончила, еще с минуту внимательно рассматри­вала ее, словно пыталась удостовериться в том, что та не лжет и ничего не выдумывает.

- Дело было две недели назад. Почему ты молчала все это время?

- Странный вопрос, - пожала плечами Марта, - а кому я должна была говорить?

- Ну, хотя бы мне... Насколько я понимаю, мы с тобой познакомились на следующий день после твоего освобождения. Моя визитка лежала у тебя в кармане две недели!

- В сумке, - машинально поправила ее Марта. - Ну и что? Мне и в голову не приходило, что это кому-то интересно.

- А что изменилось сейчас?

Марта вздохнула. Для нее не изменилось ничего. Она По-прежнему не уверена, что поступает правильно. А для женщин, вот уже две недели томя­щихся в Демполе, изменилось многое.

- Их хотят сделать врагами народа. Устроить показательный процесс. А точнее - судилище. А перед этим заклеймить позором во всех средствах массовой информации.

- Откуда у тебя эти сведения?

- Катя! - Марта наклонилась к ней через стол, - Пожалуйста, не спраши­вай. Я знаю это от людей, которые попросили меня рассказать все на стра­ницах газеты. Но назвать их имена я, разумеется, не могу.

- Черт! Это, конечно, сенсация! - Катя подняла фужер с вином за тонкую ножку. - Об арестах говорят шепотом, никто ничего не знает, родственники молчат - говорят, их предупредили об ответственности за разглашение. По сути, газетам запрещено об этом писать. Так что я не уверена, что наш глав­ный решится опубликовать такую статью. Побоится...

- Не побоится, - тихо сказала Марта, - с ним все решено.

И кивнула в ответ на удивленный взгляд: да, решено!

- Вопрос не в нем, а во мне. Никаких фамилий. Это мое условие. Ничего, что могло бы привлечь внимание Демпола к моей персоне. Только сведения об арестованных участниках митинга. Закон разрешает тебе не раскрывать свои источники. И ты не должна делать этого ни при каких обстоятель­ствах. Не хочу скрываться, уезжать из города, не хочу опасаться за жизнь своей дочери. Придумай что-нибудь и учти: я ничего тебе не говорила! Мы вообще с тобой не знакомы!

- Я поняла, - кивала головой Катя, - поняла. Все будет хорошо, вот увидишь. Я не подведу тебя. Но откуда ты знаешь, что редактор согласится опубликовать эту «бомбу»?

Марта посмотрела на нее с мягким укором.

- Никаких вопросов! Прими это, как данность.

- Ладно, - вскочила Катя, - я предлагаю тебе остаться у меня. Чего ты будешь мотаться взад-вперед! Ложись, спи. Места хватит. А я пока поработаю. Утром прочитаю тебе статью, чтобы ты убедилась, что все в порядке. Идет?

Марта согласилась. У нее и в самом деле не было сил возвращаться домой. Она уснула, едва только ее голова коснулась подушки.

27.

Трауберг пребывал в растерянности. Все пошло не так, как он ожидал. Марта не должна была отказаться - он знал, чувствовал это, по-другому просто быть не могло. По-другому означало бы, что Марк ошибся в этой женщине. А он не мог ошибиться. Марк разбирался в людях. У него было чутье на тех, кому можно доверять, а особенно на тех, кому доверять не сле­дует. Он поверил Марте - сразу и без остатка. И разве один только тот факт, что она предпочла его мужу, несмотря на сомнительное прошлое и насто­ящее, не говорит о ее решимости? А история с Грэгом? Или с ее арестом?

Нет- нет, Марта не могла банально испугаться. Такие женщины не по­зволяют примитивным, животным чувствам одержать верх над разумом. Может быть, Тони не был настойчив, не был достаточно убедителен? Черт, нужно было самому попытаться поговорить с ней! Впрочем, что ему мешает сделать это? Сегодня или, скажем, завтра? Пусть она успокоится после раз­говора с Тони. Пусть все обдумает. А она наверняка сейчас думает, сомнева­ется, взвешивает все «за» и «против». Он поговорит с ней сам...

.. .День спустя еще затемно его разбудил телефонный звонок.

- Эрих Эрастович, - голос Тони, а это был он, срывался от волнения, - Эрих Эрастович, включите телевизор!..

- Тони? - мозг еще спал, мысли плавали в каком-то вязком киселе и не могли сцепиться друг с другом. - Который час?

- Начало восьмого. Включите телевизор, Эрих Эрастович! Я ничего не по­нимаю! Что происходит?!

- Ну, хорошо, хорошо... - Трауберг спустил ноги с кровати, нащупал шле­панцы, одел их на ощупь и с трубкой в руке пошел в свой кабинет. Нашел на столе пульт от телевизора и наконец-то включил его.

Сон моментально улетучился. В выпуске новостей в прямом эфире шел репортаж с площади Свободы, где у здания Демпола, несмотря на раннее утро, собрались сотни людей. Они стояли молча, плотной толпой, пере­городив дорогу. С обеих сторон проспекта уже образовались пробки, но водители не возмущались, не сигналили. Одни стояли у открытых дверей своих машин, другие не выходили из кабин.

Самое удивительное было то, что никто не кричал, никто не выдвигал ни­каких требований. Но и без того было ясно, чего хотят эти люди.

Над площадью повисло тревожное, гнетущее ожидание. Серая громадина Демпола, освещенная фонарями, словно скала, нависала над людьми. Казалось, что она сейчас рухнет и раздавит эту готовую взорваться криками ужаса толпу.

- Что за черт, Тони! - Трауберг поднес трубку ко рту. - Что все это значит?

- Я сам ничего не понимаю... Нас подняли по тревоге в шесть утра. Гово­рят, по радио передавали анонсы сегодняшних газет. В «Синегорском вест­нике» напечатана статья об арестованных участниках митинга...

- Что? - почему-то тоненьким голосом выкрикнул Трауберг.

- Народ сразу потянулся на площадь. Вы видите, что творится... Эту же статью процитировали в шесть тридцать по телевизору, в утреннем выпу­ске новостей. Если учесть, что новости идут каждые полчаса, то скоро здесь будет такое столпотворение...

- Откуда ты звонишь? - начал приходить в себя Трауберг.

- Не беспокойтесь, с мобильного, из машины. Как в газете могла оказать­ся эта статья, если Марта отказалась?..

- Не имею ни малейшего понятия! Ладно, я сейчас же еду на работу. Тони, держи меня в курсе, если ситуация вдруг начнет меняться.

- А как, по - вашему, она должна меняться? - хмуро поинтересовался Тони.

- Боюсь, что не в лучшую сторону...

«Что произошло? - лихорадочно думал Трауберг, пробираясь на сво­ей машине по запруженным, несмотря на раннее утро, улицам. - По­чему ситуация вышла из-под контроля? Чего мы не предусмотрели? Во-первых, того, что кто-то свяжется с прессой по собственной иници­ативе. Это не входило в наши планы. Информация должна была быть дозирована. А что теперь напечатано на газетной полосе - одному Богу известно. Почему Коваль не позвонил? Да именно потому, что считал, будто он, Трауберг, в курсе того, что появилось в газете! Черт! Нужно было предупредить его о том, что с нашей «пешкой» произошел сбой. Теперь я еще и Коваля подставил... Ладно, проехали, разберемся. Но по­чему народ опять вышел на улицу? Лопнуло терпение? Статья в газете стала своеобразным детонатором взрыва? Непредвиденная реакция... Вот уж точно - непредвиденная. Народных волнений никто не планиро­вал. Цель была одна: минимум - не допустить судилища, максимум - до­биться освобождения арестованных. Что теперь? Это уже бунт! Это уже государственная измена!..»

Звонок из Управления делами Президента застал его уже в дороге. Членов Президентского Совета собирали на внеочередное, чрезвычайное совеща­ние. Поняв, что сейчас ему придется встретиться лицом к лицу с Ковалем, Трауберг решил позвонить ему. К его удивлению, министр по делам инфор­мации был спокоен и собран.

- Что там, в газете? - прокричал в трубку Трауберг.

- Все нормально, как и договаривались, - невозмутимо отвечал тот. - Ни­чего такого, что могло бы указать на ваш источник. А разве вы не читали?

- Нет, не успел, - Эрих Эрастович решил не посвящать его в то, что для него статья оказалась полнейшей неожиданностью. - Но почему тогда на­род вышел на площадь?

- Хм, сам в полном недоумении... Там есть одна фраза, она начинается со слова «Не допустить». Видимо, люди восприняли ее, как руководство к действию.

- Черт! Я этого не ожидал... Что будем делать?

- Мне кажется, нужно убедить Совет не предпринимать никаких жестких санкций и отпустить арестованных. Иначе все может закончиться печаль­но.

- Я тоже так думаю. Надо быть настойчивыми. Не давать говорить на­чальнику Демпола и Тоцкому. Они умеют заговаривать зубы. Их нужно нейтрализовать.



Президент был в бешенстве. Размахивая газетой, он бегал по кабинету за спинами своих министров и руководителей аппарата и кричал так, что те втягивали шеи в плечи, словно боялись нападения сзади.

- Как могло такое случиться? Как?! Я вас спрашиваю?! Два дня назад мы принимаем решение, а сегодня в газете появляется такое... Что это? Утечка информации? Спланированная акция? Что? Я вас спрашиваю?

- Это измена! - взвизгнул Тоцкий - старший. - Измена! Кому-то очень нужно дестабилизировать обстановку в городе и в стране! Для чего, спро­сите вы меня? Я вам отвечу: для того, чтобы свергнуть законно избранное правительство и президента, для того, чтобы подвергнуть реформирова­нию политику государства!..

- Да бросьте вы! - подал голос крупный мужчина, сидевший по другую сторону стола. - Я, конечно, понимаю, что политики во всем видят идейную подоплеку, но мне кажется, что это не тот случай...

- Да? - повернулся к нему Президент. - Может быть, министр транспорта тогда объяснит нам, в чем дело?

- Извините, господин Президент, - мужчина напрягся, покраснел, на лбу у него выступил пот. Он отчетливо понимал, что сейчас на кону стоит его карьера. - Люди задают вопросы и ждут, что им ответят. Мы же все эти две недели делали вид, что ничего не произошло, что народа не касается то, что предпринимает правительство. А правительству, соответственно, нет ника­кого дела до того, что думают о нем граждане. Ну, вот и получили...

- Я совершенно согласен, - Трауберг вспотел от волнения, но это не­ожиданное выступление министра по делам транспорта было ему на руку. Очень хорошо, что начать дискуссию пришлось человеку, который не имел никакого отношения к событиям на площади. - Если бы те же аресты проводились открыто, и все знали, кого и за что арестовали, се­годняшнего возмущения не было бы. Тем более, что участие в митинге - нарушение сугубо административное и не подлежит уголовному преследованию. Все можно было решить в первые же дни, мирно и спокой­но. И мы не имели бы сейчас этих толп на площади у Демпола. Скажите спасибо, что все эти люди стоят там, а не под нашими окнами.

- Ага, - язвительно скривил губы Президент, - выходит, что мы же еще и виноваты?

- Не вы, господин Президент, а те люди, которые вовлекли вас в эту не­хорошую историю, не предупредив о возможных последствиях. А они легко просчитывались... Может быть, кому-то очень хотелось подставить вас?

- Ну-с, - Президент обвел взглядом собравшихся в кабинете, - кто думает также, как Эрих Эрастович?

Трауберг повернул голову и посмотрел на Коваля. Тот сидел, набычив­шись, и молчал.

«Ну, что ж ты? - мысленно окликнул его Трауберг, - Не молчи, скажи, сейчас такой удобный момент!»

- Я! - поднял руку сосед Коваля.

- Я тоже, - наконец-то поднял голову министр по делам информации.

- Вот как? - живо подбежал к нему Президент. - Да не вы ли уверяли меня два дня назад, что стоит только провести пропагандистскую компанию в прессе...

- Не я, - не дал договорить Коваль и посмотрел ему прямо в глаза. - На­казания требовали другие люди...

- Да! - подскочил на своем стуле Тоцкий. - Требовал, требую и буду тре­бовать...

- Господин Тоцкий, - не выдержав, повернулся к нему Трауберг, - мы разделяем вашу скорбь. Ваша утрата невосполнима. Но будьте же благо­разумны! Вы одержимы жаждой мести! Но месть ваша направлена на не­винных людей. На людей, которые также, как и вы, потеряли своих детей - в буквальном смысле этого слова. Вы жаждете крови и не думаете о тех последствиях, которые может иметь страна. Вы не думаете о том, что если люди, которые сейчас на площади ждут ответа на свои вопросы, придут сюда, защищать нас с вами будет некому! Нас сметут! Страна, о благопо­лучии которой вы так печетесь, погрузится в хаос. И вы возьмете этот грех на свою душу?!

- Вы думаете, что это так серьезно?

Кажется, на Президента слова Трауберга возымели свое действие. Он, наконец, сел на свое место, бросил злосчастную газету и теперь беспокойно смотрел на людей, которые подчинялись ему, но от дей­ствий которых по большому счету зависело, останется он в своем кресле или нет.

- Эрих Эрастович, что вы предлагаете?

- У меня не было времени над этим подумать, господин Президент. Но, мне кажется, нужно выслушать предложения коллег и определить свою позицию. Ясно одно: никакого судебного процесса, всех арестованных осво­бодить и немедленно!

- Да вы с ума сошли! - начальник Демпола, казалось, сейчас лопнет от возмущения. - Если сделать то, что вы предлагаете, то это и будет началом конца. Тогда народ начнет выходить на площадь по любому поводу! И мы будем молча на это смотреть?!

- А вы предлагаете, - вмешался министр транспорта, - арестовать еще пару сотен человек? Давайте, забьем ими все каталажки! Места у вас хва­тит? Или будем ссылать без суда и следствия куда-нибудь в рудники? А в Синегорске введем чрезвычайное положение и на каждом углу поставим по танку.

- Танков не хватит! - коротко хохотнул министр обороны, невысокого роста чернявый человечек сугубо цивильного вида. Все знали, что армия и Демпол недолюбливают друг друга. Демпол пополнял свои ряды безо вся­ких хлопот, а министру обороны приходилось выбирать из того, что оста­валось. В последнее время на службу уже начали принимать и девушек, по­скольку молодых людей катастрофически не хватало. Поддержка министра обороны была очень кстати.

- Господа, господа, - Коваль постучал карандашом по пустому стакану, - пока мы здесь пикируемся, на площади стоят люди. Ситуация в любую ми­нуту может обернуться катастрофой. Нужно что-то решать. Я совершенно согласен с Эрихом Эрастовичем, но хотел бы дополнить. Мало освободить арестованных. Президент должен принародно заявить о своей непричаст­ности к этим арестам, осудить их и пообещать наказать виновных.

- Что-о-о? - задохнулся от такой наглости Тоцкий.

- Наказать виновных, - тонко улыбнулся министр обороны, - означает, снять начальника Демпола... Он - то не мог не знать, что творится в его епархии.

- Я вас не совсем понимаю, - Президент повернулся к Ковалю. - Что вы имеете в виду?

- На площади, господин Президент, есть огромный телевизионный экран. Мы привезем вас в студию, вы выступите в прямом эфире и расскажете о заседании Совета. При этом объясните, что, только выясняя причины на­родного недовольства, вы узнали об арестах двухнедельной давности. Вы были потрясены, немедленно отдали распоряжение освободить всех без ис­ключения, вы принесете гражданам своей страны извинения за произвол чиновников и заверите их, что больше подобное не повторится. А потом призовете их сохранять спокойствие и соблюдать законы.

- Неслыханно! - возмутился Тоцкий. - Президент должен извиниться?!

- Да, если, конечно, хочет сохранить свое президентское кресло.

«Браво! - подумал Трауберг. - Браво! Как повернул! Здорово! Такое даже мне в голову не пришло. Президент должен согласиться. Для него этот по­ступок - его политическое будущее. Сейчас он на краю пропасти. Одно не­верное движение - и сорвется. Лучше повернуть назад и принять руку по­мощи».

Президент молчал. Сдвинув брови, он смотрел прямо перед собой. Ка­кие картины вставали сейчас перед его глазами? Видел ли он толпу народа, штурмующую здание правительства? Или вспоминал свою первую инаугу­рацию - тысячи синегорцев собрались тогда здесь, у стен правительства, чтобы услышать первые слова своего нового президента. А сейчас, возмож­но, от его решения зависит, ждет ли его впереди еще одна инаугурация ...

- Господин Коваль, как могло произойти, что такая статья попала в газе­ту? Насколько я помню, было принято решение не обсуждать эти вопросы в средствах массовой информации.

- Мой недосмотр, - смиренно склонил голову Коваль, - в газете недавно сменился редактор. Видимо, он не до конца понимал остроту момента. Я разберусь.

- Да уж, пожалуйста. Вы, в конце концов, для того и поставлены на свою должность, чтобы не случалось таких казусов.

Президент замолчал. Члены Совета напряглись. Они прекрасно понима­ли: положение еще никогда еще не было таким серьезным. От того, какие слова сейчас произнесет глава государства, зависит судьба каждого из них.

- Господин Президент, - Тоцкий никак не мог смириться с почти явным своим поражением, - вы не понимаете, это специально задуманная акция! Ее организовали те, кто хотел, чтобы вы пошли у них на поводу и приняли именно такое решение...

- Ну, что ж, - спокойно заметил Президент, - надо отдать должное: кто бы они не были, у них это получилось. Как быстро вы сможете организовать прямой эфир?

«Йес! - мысленно воскликнул, торжествуя, Трауберг. - Наша взяла! О Боже, спасибо тебе!»

Беда миновала. Она прошла стороной не только мимо тех, кто сейчас томился в камерах или мерз на площади. Она прошла стороной не толь­ко мимо Трауберга или Коваля. Минуту назад страна, даже не подозревая об этом, стояла на пороге больших социальных потрясений. Но разум взял верх над амбициями. И это была главная победа.

Но через секунду Трауберг понял, что его головная боль еще только на­чинается.

- Вы все - таки разберитесь, - сказал Президент, обращаясь к начальнику Демпола, - откуда утечка информации.

В первую очередь разобраться нужно было Эриху Эрастовичу. А для это­го, как минимум, наконец, прочитать злополучную статью. Когда закончи­лось заседание Совета и руководители государства потянулись из кабинета в коридор, Трауберг, улучив момент, прибрал измятую газету с президент­ского стола, решив внимательно изучить ее в более спокойной обстановке.

Главы департаментов и министерств, несмотря на то, что решение было принято, все никак не расходились, делясь мнениями о происходящем. Трауберг демонстративно пожал руки всем тем, кто оказался по одну сторону баррикады с ним, и наткнулся на откровенно ненавидящий взгляд Тоцкого.

- Вы, - дрожащим голосом произнес тот, - вы стоите за всем этим! Эти все...

Тоцкий мотнул головой в сторону министров.

- ... Они - марионетки. Они не понимают, что делают. Но вы - глава департамента социальной политики! Вы, как никто другой, должны пони­мать все последствия того опрометчивого шага, который мы сейчас делаем! Нельзя в одночасье рушить то, что создавалось десятилетиями! Мы однаж­ды это уже проходили. И едва не погибли! А теперь вы и ваши приспешники вновь толкаете нас в пропасть. Одумайтесь!

Трауберг рассматривал его с жалостью и презрением одновременно. Се­дой старик с трясущимися руками, с лицом, покрытым сеточкой красных прожилок - такая кожа бывает у пьющих людей, но Тоцкий не пил, это знали все. Еще несколько месяцев назад он был всесилен, уверен в себе, но смерть Грэга сделала свое дело. Не может быть, чтобы Тоцкий не знал о са­моубийстве своего сына. А если так, то не мог не догадываться о причинах, толкнувших его на этот шаг. И все-таки упорно продолжал твердить о чу­жой вине, стараясь не думать о своей собственной.

Трауберг вздохнул. Он не был кровожадным, но в этом затянувшемся споре кто-то должен был поставить точку. Тоцкого нужно было выбить из седла, вывести из игры. Нанести такой удар, чтобы он уже не оправился. И поэтому Трауберг, глядя своему идейному противнику прямо в глаза, мед­ленно и четко произнес.

- Да нет, это вы пытаетесь столкнуть всех нас в тартарары. И того не по­нимаете, что первым, кого вы туда отправили, стал ваш сын! Можете твер­дить сколь угодно долго о коварном убийстве, но я-то знаю, что он покон­чил с собой. И не вы ли были тому виной?!

Тоцкий отпрянул, словно получил сильнейший удар в грудь. Кровь от­хлынула от его лица, так что красные прожилочки мгновенно стали синими. Рот раскрылся, сухими губами он стал хватать воздух, а глаза выкатились из-под седых щеточек бровей. Трауберг вдруг испугался, что того хватит удар, шагнул к нему, инстинктивно протянув руку, чтобы поддержать, но Тоцкий мгновенно пришел в себя.

- Не-на-ви-жу! - прошелестел он пересохшими губами, повернулся и быстро-быстро пошел, почти побежал прочь. Трауберг еще какое-то мгно­вение смотрел ему вслед. Он не испытывал ни радости, ни удовлетворения от того, что унизил противника. Напротив, на душе стало как-то муторно, тревожно. «Не надо было связываться, - подумал он. - Ну, чего привязался к старику? Звезда Тоцкого скоро закатится, и сегодняшний день показал это совершенно отчетливо. Начнется новая эра. Она уже началась. Что нас ждет дальше - пока не ясно. Глупо рассчитывать, что, принеся свои извинения сегодня, завтра Президент отменит чертов закон о народонаселении. Но все равно: так, как страна жила до сих пор, она жить уже не будет!».

28.

Марта и Стаси тоже были на площади. Марта, как обычно, узнала о про­исходящем от подруги. Все просто: Виктор просыпался рано и включал телевизор, чтобы быть в курсе событий. Так случилось и в этот день. Раз­умеется, он сразу же разбудил Стаси. А та, услышав о статье, вышедшей в «Вестнике Синегорья», позвонила Марте. Наивная Стаси, как ни странно, сразу предположила, что информация исходит от любимой подруги. И не ошиблась. Спустя полчаса они встретились у дома Марты, куда привез жену Виктор, а еще через пятнадцать минут обе уже стояли в толпе на пло­щади у здания Демпола.

В конце ноября грянули настоящие морозы. Ночами доходило до минус двадцати пяти градусов, днем температура слегка повышалась. Но то днем, а на часах было ранее утро. Солнце еще не встало, а фонари, которые окру­жали площадь, заливая ее желтым светом, не могли согреть людей. Они жались друг к другу, поднимали воротники, пританцовывали или просто топтались на одном месте, стараясь не отморозить ноги, но стояли. Никто не уходил - напротив, народу все прибывало и прибывало.

Марта смотрела на все это с ужасом и восхищением. Она и представить не могла, что ее рассказ вызовет такую реакцию. С одной стороны, ее рас­пирала гордость, ей хотелось кричать так, чтобы слышали все: это я! Это я рассказала вам правду! С другой стороны, она прекрасно понимала, что нужно держать язык за зубами.

В руках у людей, собравшихся на площади, внезапно появились газеты с той самой статьей. Газет было много - кто-то специально распространял их в толпе. Марта сумела схватить один экземпляр и теперь пыталась рас­смотреть в утренних сумерках, что там написано. Все было не так, как сна­чала зачитывала ей Катя. В первоначальном варианте это было интервью. В газете же ее признание шло на фоне нескольких историй о женщинах, про­павших после митинга 5 ноября. Марта не могла не признать - Катя избра­ла оптимальный вариант. Рассказав для начала про исчезнувших женщин, корреспондент затем задалась вопросом: может быть, они арестованы и на­ходятся в Демполе? Ответ же на свой вопрос она виртуозно сконструиро­вала из интервью с Мартой. Не назвав при этом ни имени своего визави, ни каких бы то ни было подробностей, по которым его можно было опознать. Впрочем, обольщаться не стоило: в Демполе работали профессионалы. Вы­числить Марту при желании они могли за час. Поэтому женщины сейчас находились на площади, а вот Адель вместе с бабушкой, которая ничего не по­нимала, а объяснять ей было некогда, - в квартире Стаси и Виктора.

Здание Демпола, как и в прошлый раз, было окружено полицейскими с боль­шими прозрачными плексигласовыми щитами в руках, в шлемах, закрывающих лица. Однако если тогда полицейские не только были вооружены дубинками, но и держали их в руках, демонстрируя свою готовность пустить их в ход, то сейчас дубинки болтались на поясах, и это вселяло в людей уверенность в миролю­бивости полиции. В свою очередь собравшиеся не проявляли агрессии, словно кто-то провел среди них специальную подготовительную работу. Скорее всего, каждый понимал, что одно лишнее слово, одно лишнее движение - и произой­дет взрыв. Да, пока полицейские не собирались проявлять силу. Но это только пока. В любую минуту, даже секунду ситуация может измениться. И тогда...

Когда над площадью голубым светом полыхнул большой телевизионный экран, на котором в обычные дни демонстрировали рекламу вперемешку с го­родскими новостями, народ зашевелился, заволновался, словно поле, по кото­рому пробежал ветер. На экране сначала возник диктор. Он снова сообщил о том, что наверняка знали уже все горожане - о статье, опубликованной на стра­ницах «Вестника Синегорья». Потом появилась картинка, транслирующая со­бытия на площади: сначала общий план - народ загудел, то ли обрадовавшись, то ли, напротив, возмутившись. Потом лица людей стали показывать крупным планом. Узнавшие себя что-то возмущенно кричали, и комментарий ведущего тонул в общем гуле голосов.

Все изменилось, когда на экране появился Президент Синегорской Республи­ки Петр Александрович Арапов. Этого не ожидал никто. Крики потихоньку ста­ли утихать, громкий гул сменился тихим ропотом, но потом и он умолк, потому что иначе было не слышно, о чем же говорят на экране Президент и ведущий.

- ... События 5 ноября потрясли всех нас, - заметно волнуясь, говорил Президент. - Мне, как главе государства, всегда казалось, что в нашей стране нет почвы для социальных волнений. Конечно, синегорцы живут трудно, приходится много работать, во многом отказывать себе, чтобы выстоять. Но последнее десятилетие показало, что мы можем справить­ся со многими невзгодами. Я прекрасно понимаю, что людей на площадь привела трагедия, случившаяся в детском приюте, и вместе с синегорца- ми скорблю о погибших. Но, как мне кажется, все вели себя достойно: и народ, проявивший сдержанность, показавший понимание, и власть, сумевшая сохранить спокойствие и порядок. Тем удивительнее для меня было узнать, что отдельные руководители наших правоохранительных структур проявили неслыханное служебное рвение, отдав приказ аресто­вать участников, как мне сказали, зачинщиков демонстрации 5 ноября. Это явное превышение должностных полномочий и нарушение Консти­туции Синегорья, в первую очередь, статьи, гарантирующей свободу сло­ва, митингов и собраний...

- Но митинг был не санкционированным, - не то спросил, не то уточнил телеведущий.

- Согласен, но даже в этом случае его организаторы подлежали админи­стративному наказанию в виде штрафов и то лишь по решению суда!

- Вы хотите сказать, господин Президент, - снова уточнил ведущий, - что вам ничего не было известно об аресте нескольких десятков участников де­монстрации?

- Разумеется, нет! - вполне правдоподобно возмутился Президент. - Не­ужели вы думаете, что я, зная об этом, позволил бы нарушать закон? Или вы полагаете, что я сам отдал приказ о проведении арестов? Я не имею таких полномочий. Могу командовать армией и устроить маленькую победонос­ную войну, но отдать приказ об аресте ...

Он говорил так убежденно, что тысячи людей, стоявших на площади, вдруг поверили ему: да, Президент ничего не знал! Просто какой-то ре­тивый начальник решил выслужиться. А шутка про победоносную войну вызвала бурю восторга. Толпа пришла в волнение, загудела, захохотала, но тут же притихла, потому что кто-то выкрикивал, превозмогая шум: тише! Тише! Дайте же послушать!

- Господин Президент, у нас в студии Екатерина Мясникова, корреспон­дент газеты «Вестник Синегорья», автор скандальной статьи, разбудившей сегодня наш город и без преувеличения - всю страну. Она хотела бы задать вам несколько вопросов.

Камера наехала крупным планом на неожиданно молодую девушку в си­нем свитере с «конским хвостом» на голове.

- Смотри, смотри, - взвизгнув, Стаси схватила Марту за руку, - хоро­шенькая какая! Это она, да?

- Тише ты! - зашипела на подругу Марта.

- Прежде всего... - Президент поднялся с места, протянул руку Кате и, когда та подала ему свою, склонился над столом и поцеловал тыльную сто­рону ее ладони. Народ на площади снова взвыл от восторга. - Прежде всего, я хотел бы поблагодарить Екатерину, - я, по правде сказать, не ожидал, что она так молода и прелестна, - поблагодарить ее за мужество, за принципи­альность, за тот, без преувеличения, гражданский поступок, который она совершила.

Он продолжал держать Катину руку в своей ладони и думал о том, какой великолепный пиаровский ход сейчас сделал. Это не было предусмотрено - ни сам Президент, ни его пресс- секретарь, заранее обговаривавший вопро­сы ведущего и ответы на них, не ожидали появления в студии журналистки, наделавшей столько шума. Ах, как ловко он вышел из этого трудного поло­жения. Но девчонка и впрямь хороша...

- Поступок совершила не я, - Катя, похоже, не «купилась» на комплимен­ты Президента. - Поступок совершил человек, согласившийся рассказать мне правду. Собственно, вопрос, который я хотела задать, связан именно с ним: можете ли вы гарантировать безопасность моего информатора?

- Милая Катя, - Президент картинно развел руками. - Безопасность га­рантирую не я, а закон! Мы только что говорили о свободе слова. Если ваш информатор не был связан подпиской о неразглашении, должностными ин­струкциями или иными обязательствами, не позволявшими ему общаться с вами...

- Он не был связан никакими обязательствами... - бесцеремонно пере­била его Катя.

- В таком случае, - Президент сделал вид, что не заметил бестактности журналистки, - ему совершенно ничего не грозит.

- Благодарю вас, господин Президент, - Катя не поддавалась на его оба­яние, - ваши слова слышали тысячи жителей Синегорья. Будем надеяться, что ни в полиции, ни в Демполе больше не найдется ни одного ревностного служаки, который на свой страх и риск захочет нарушить слово Президен­та.

Камера наехала крупным планом на главу государства. Он улыбался, но был видно, что улыбка эта - ненатуральная. Журналистка, что называется, «поймала» его. Ей нужна была индульгенция для своего информатора, и она ее получила.

- Марта, Марта... - Стаси, задохнувшись от радости, стиснула подругу в объятиях. - Какая она молодец! Как она здорово придумала! Теперь тебе нечего бояться!

- С ума сошла! - оттолкнула ее Марта. - Ты на крыльцо еще выйди и крикни... И тогда посмотрим, что такое слово Президента.

Поздно! Похоже, кое-кто Стаси услышал. Стоящий впереди нее мужчина обернулся и внимательно посмотрел на Марту. Потом наклонился к соседу и что-то сказал ему на ухо. Тот обернулся и тоже посмотрел на нее. Марте стало не по себе.

- Пойдем, - потянула она за руку несдержанную в проявлении чувств подругу.

- Подожди, - пыталась та сопротивляться, - он не сказал, чего нам ждать.

- Уже ничего ждать не надо! - Марте казалось, что все больше и больше людей оборачиваются и смотрят на нее. - Пожалуйста, идем!

Она торопливо стала выбираться из толпы. Мужчина, тот, что обернулся первым, догнал их, схватил Марту за рукав, а когда она испуганно шарахнулась в сторону, вдруг пожал ей руку.

- Господин Президент, вернемся к судьбам арестованных синегорцев, - звучал над головами голос ведущего, - что будет с ними?

Марта _и_ Стаси, выбравшись из толпы, быстро шли по улице.

- Их немедленно освободят, - говорил им вслед Президент, - соответ­ствующее распоряжение уже дано. Думаю, сейчас завершаются все формальности, и с минуты на минуту они выйдут на свободу. Я готов лично принести извинения им и их родственникам за произвол, допущенный на­шими правоохранительными органами.

Площадь отреагировала на это заявление радостными криками.

- Ну, да, - зло говорила Марта, - как все прекрасно, как все удивительно! С чего бы это он так разливался патокой? Какую пакость они задумали на этот раз?

- Марта, - Стаси, не успевая за ней, задохнулась не то от быстрой ходьбы, не то от удивления, - что ты такое говоришь? Мне кажется, Президент был искренним!

- Ну да, искренним! Ты же видела его фальшивую улыбку, когда он гово­рил с Катей! Она вынудила его даровать мне прощение! Ему просто некуда было деваться. Как замечательно сыграна роль! Как замечательно! Все смо­трят и говорят: ах, какой у нас мудрый вождь! Ах, его обманули! Ах, теперь все будет хорошо! Стаси!

Марта даже остановилась, причем так резко, что бежавшая за ней мелкой рысью Стаси воткнулась носом ей в плечо.

- Стаси, он знал! Понимаешь, знал! Все и с самого начала... И решение о судебном процессе тоже было принято с его ведома и при его одобрении. Они бы разыграли суд, как по нотам. Но вдруг ветер подул не туда. И они поменяли паруса. Понимаешь, просто поменяли паруса! Но корабль плывет в ту же сторону. Курс прежний! Понимаешь?!

- Да, - пискнула Стаси, хотя мало что поняла.

- В общем, - сунув руки в карман куртки, Марта с сожалением посмотре­ла на подружку, - пусть мама с Аделью пока поживет у вас.



Марк не знал ничего о событиях, взбудораживших Южное Синегорье. А если бы знал, то, наверное, сошел бы с ума от страха за Марту. Вот уже два дня он куковал, как выразился проводник Михалыч, у подножия Синегор­ского хребта. Именно куковал, потому что походом то, что происходило с ним и с его спутниками, назвать было никак нельзя.

Прибыв в Казацкие Избушки в субботу, в путь они тронулись в по­недельник утром. Вышли затемно. Невыспавшиеся малыши каприз­ничали. Настроение у родителей было подавленное. Накануне Марк и Михалыч учили беглецов ходить на лыжах. Получалось неважно. Явные успехи были только у подростков, но на то они и подростки, чтобы все схватывать на лету. Во всяком случае, за них Марк был более-менее спо­коен, - у мальчишек хватит сил преодолеть подъем. А вот с женщина­ми дело обстояло намного хуже. Промучившись несколько часов, Марк отпустил всех отдыхать и сам без сил свалился на кровать в своем хо­лостяцком домике. Былые страхи вновь начали одолевать его. Масла в огонь подливал Михалыч. Он возился у печки в кухоньке, пытаясь при­строить сушиться свои валенки, и что-то бормотал. В этом бормотании Марку слышался укор.

- Какого черта? - окликнул он Михалыча. - Долго ты там будешь колдо­вать? На нервы действует!

Михалыч примолк, а через несколько минут вошел в комнату. Спокойно стянул с себя фуфайку, бросил ее на стул, сам устроился на топчанчике под окном.

- А ты нервы-то побереги, милок, - назидательно сказал он Марку, - они тебе в ближайшие дни ох, как пригодятся!

- Не дойдем... - Марк развернулся к нему все телом, приподнялся на лок­те, - нутром чую, не дойдем! Они на лыжах, как ... коровы на льду! Детей жалко... Поговори с ними, Михалыч, пусть хоть малышей оставят! Здесь им хорошо будет. До лета доживут, а там переправим их без проблем!

Михалыч слушал его, свесив между колен руки, кивал понимающе. Бо­рода, подмерзшая на улице, у печки оттаяла и теперь, казалось, покрылась мелкими капельками росы.

- Все ты правильно говоришь, - тихо начал он, когда Марк замолчал, - я с тобой согласен на все сто пятьдесят процентов. Помнишь, и я тебе о том же твердил? Но вот, что я понял: они нас не слышат. Они уже не здесь, они - там!

Михалыч ткнул корявой рукой за окно.

- Души их уже по ту сторону гор. И что бы ты им сейчас не говорил, они думают лишь о том, как будут спокойны и счастливы вдали отсюда. И ради этого они пойдут на все! Потому что даже если мы все замерзнем в этих чер­товых горах, они все равно навсегда останутся вместе. Вместе, Марк! Есть у тебя такой человек, с кем рядом тебе не страшно было бы умереть?

- Есть, - тихо ответил Марк, - но знаешь, я бы все-таки предпочел жить рядом с этим человеком. И уж тем более ни за что не согласился бы риско­вать ее жизнью и жизнью ребенка. Это же сумасшествие!

- А они - сумасшедшие! - хлопнул себя по ляжкам Михалыч. - Говорю же тебе, они живут в другом измерении. Знаешь, как сектанты, которые даже в огонь готовы идти за веру, лишь бы вместе. Только ты не думай, будто я го­ворю тебе это, потому что мне деньги заплатили, и я должен их отработать.

- Да я и не думаю! - смутился Марк.

- Я же не душегуб! Скажут они завтра: «Спасибо, мы в ваших услугах не нуждаемся!», я эти бумажки разноцветные с легкой душой отдам! Еще и перекрещусь, что ни сам на смерть не пошел, ни людей не повел. Но они так не скажут! Вот ведь, Марк, в чем дело! Так что смирись, друг мой, и по­старайся сделать все, что от тебя зависит. Если, конечно, хочешь вернуться к той красотке с фотографии...

- А ты уж и разглядел! - поддел его Марк.

- А то! - довольно хохотнул Михалыч. - Я еще не то разглядел. Повариха твоя, а?..

Он, хитро прищурившись, подбоченился.

- Что - повариха? - растерялся Марк.

- Как она на тебя смотрит! Как смотрит! Так и сверлит глазами, чуть дыр­ку не провертела! Скажи еще, что между вами ничего нет!

- Да нет между нами ничего, - сердито отбивался Марк, - с чего ты взял?!

- А-а-а! Злишься! Значит, я прав! А баба хороша-а-а... Чего ты теряешь­ся? Ну, хочешь, я к ребятишкам ночевать уйду? Сказку им расскажу... А ты дверь-то на ночь не запирай, вдруг повариха придет. А?

- Да пошел ты! - разозлился Марк. - Несешь всякую ерунду! Нет у меня ничего с ней! Ложись здесь спать! И дверь закрой!

Михалыч покатился со смеху. Марк выхватил из-под головы подушку и, что было силы, швырнул в своего гостя. Тот, не переставая хохотать, по­валился на топчан.

Наташа и правда не спускала с Марка глаз. Даже спиной он чувствовал ее обжигающий взгляд. Марк сознательно старался ни на минуту не остаться с ней наедине. И все равно не получилось. В тот момент, когда, как ему ка­залось, Наташа должна была находиться в глубине комнат, она неожиданно подстерегла его в сенях. Метнулась к нему, разгоряченная, раскрасневшаяся:

- Марк, милый, родной!..

Вцепилась в него обеими руками, прильнула жаркой щекой к его щеке.

- Что ж ты не смотришь на меня совсем?! Слова не скажешь?! Господи, я так по тебе соскучилась!

Марк аккуратно, стараясь не причинить боль, оторвал ее от себя и держал теперь на расстоянии вытянутой руки, не давая приблизиться.

- Наташа, ты опять за свое! Честное слово, как маленькая! Я уже все тебе объяснил! Ну, не ходи ты за мной, не надо, прошу тебя!

Он говорил с ней терпеливым, спокойным голосом, словно с ребенком, хотя ему так и хотелось оттолкнуть, накричать, оскорбить, чтобы она затаи­ла обиду, может быть, даже возненавидела его. Но у них слишком маленькая колония, чтобы позволить себе кого-то ненавидеть. Они должны быть тер­пимыми друг к другу, иначе не выжить. И потом - Марк чувствовал свою ответственность за Наташу и ее детей. Ну, не может же он, в самом деле, выгнать ее из Казацких Избушек! Куда ей идти? К мужу, у которого давно другая семья?

Наташа чувствовала его нерешительность, вот только понимала ее по- своему. Ей казалось, что Марк не хочет откликнуться на ее чувства только потому, что тем самым обидит остальных женщин, живущих в деревне. А еще потому, что слишком порядочен, чтобы вот так, сразу порвать со своей городской пассией, с которой у него развернулся бурный роман. Но бурные романы недолговечны. Они имеют обыкновение быстро заканчиваться. Тем более что Марта - в Синегорске, а она, Наташа, рядом, в Казацких Из­бушках. И всегда будет рядом.

Единственно, с чем не могла определиться Наташа, это с линией своего поведения. Быть ли настойчивой или, напротив, сделать вид, что смирилась с его решением, но всем своим видом показывать, как она его любит, на что готова ради того, чтобы быть вместе с ним?

Поразмыслив, Наташа решила, что второй вариант все ж таки предпо­чтительнее. Она возьмет свое покорностью и смирением.

Поэтому сейчас, когда Марк сдержал ее порыв, Наташа сделала вид, что уступила. Опустила руки, склонила голову, на реснице повисла слеза.

- Хорошо, Марк, как скажешь. Я сделаю все, что ты хочешь...

- Вот и отлично, - искренне обрадовался Марк, неискушенный в женских хитростях, - вот и умница. Я же знал, что ты все поймешь.

Он отпустил ее, отступил назад, поднял вверх руки, словно собирался ди­рижировать оркестром.

- Все будет хорошо, все будет хорошо...

И скрылся за дверью.

Марк всегда знал, что погода в горах - вещь непредсказуемая, и теперь лишний раз в этом убеждался. Снег пошел именно в тот момент, когда их разношерстная группа вышла из Казацких Избушек и двинулась к подно­жию хребта. Идти и без того было трудно - мужчины с трудом торили доро­гу, по которой потом шли женщины, впряженные, по - другому не скажешь, в санки с детьми и вещами, - на таком походном порядке настоял Михалыч. А снегопад не унимался. Трое малышей на саночках очень скоро преврати­лись в маленьких снеговичков. С них периодически стряхивали снег, но это мало помогало - через несколько минут санки снова заносило. Уже через час стало ясно, что далеко им не уйти. Михалыч скомандовал привал, и, ког­да обессиленные женщины рухнули в снег, собрал мужчин на боевой совет.

- Так мы далеко не уйдем, - он обвел глазами угрюмые лица. У меня есть два предложения. Первое: вернуться назад и остаться зимовать в деревне. Кто за?

В ответ только молчание.

- Понятно! - вздохнул Михалыч. - Предложение второе. Разбиваем ла­герь и пережидаем снегопад. Идти вперед в такую погоду - дело бесперспек­тивное. Как только снег утихнет, мужчины прокладывают дорогу, насколь­ко это возможно, разбивают следующую стоянку и ждут, пока подтянутся женщины и дети. Получаем две группы - одна идет, вторая отдыхает и на­оборот. Кто за?

Так же молча мужчины подняли руки.

- Надо только определить интервал движения, - добавил Марк, - что­бы каждая группа точно знала, сколько времени у нее на отдых. Допустим, мужчины идут час. Значит, ровно через час выдвигаются женщины.

- Точно, - согласился Михалыч, - с этим мы определимся. Поклажу делим на две части, так чтобы у каждой группы были свои палатки и своя еда.

- Это зачем? - нарушил молчание один из мужчин.

- Затем, - коротко пояснил Михалыч, - чтобы друг от друга никто не за­висел. Вы уйдете без припасов, а вдруг пурга. Замерзнете! И еще: двое муж­чин остаются во второй группе. Марк и...

Он подумал и ткнул пальцем в того мужчину, который только что задавал вопрос.

- Вот вы, к примеру. Как зовут?

- Кирилл...

- Отлично. Кирилл и Марк остаются с женщинами и детьми. Соответ­ственно двое старших детей переходят в первую группу. Все поровну. Ну, что, ставим палатки?

С непривычки возились долго. Требовалось разгрести и утоптать снег, вбить колья, натянуть слежавшуюся, смерзшуюся палаточную ткань. За­мерзли, устали, дети, которым, наконец, разрешили побегать, начали хны­кать. Меж двух палаток - на большее уже не хватило сил - развели костер, согрели чай, раздали бутерброды. Жить стало веселее.

Но снегопад продолжался, и это не внушало оптимизма. Марк с Миха­лычем переглядывались между собой, и каждый ловил во взгляде другого опасение и тревогу. Но их подопечные этого не замечали. У них была крыша над головой, были теплые вещи, была еда, впереди маячила пусть туманная, но свобода - жизнь казалось удивительной и замечательной.

Впрочем, не для всех. Когда Михалыч, подморгнув Марку, вышел из палатки, чтобы поговорить наедине, вслед за ним вышел один из путеше­ственников.

- Покурим, - беспечно произнес, обращаясь к нему, проводник. - У тебя, небось, городской табачок?

- Что, мужики, - обеспокоено обратился к нему и подошедшему Марку мужчина, - плохо дело?

- Н-ну, не так уж плохо, - глянул на него искоса Марк, - но если мы будем идти такими темпами, наше путешествие, боюсь, затянется. С нами дети, выдержат ли они?

- Игорь, - мужчина сунул Марку ладонь.

Тот не понял:

- Что?

Но руку все же пожал.

- Меня зовут Игорь. Послушайте, я - врач. На всякий случай запасся та­блетками, лекарствами, так что можете рассчитывать на мою помощь.

- Эт-то хорошо-о-о, - задумчиво протянул Михалыч, - но послушайте, врач, как же вы решились на такое путешествие? Вы что, думали, что это загородная прогулка? Пробежались по морозцу, попили горячего чайку - и в теплую постельку?..

- Мужики, - Игорь волновался, - знаю все, что вы скажете. Что это безумие...

- Безумие, - подтвердил Марк.

- ... Что это самоубийство...

- Причем массовое, - хохотнул Михалыч.

- Я - здравомыслящий человек. Но у меня жена...

- Что, она псих? - невинно осведомился Михалыч.

- Нет, - не обиделся Игорь, - но судите сами. Одного ребенка мы уже потеряли. Молодые были, по наивности своей думали, что родим второго сразу вслед за первым и никто не заметит, выкрутимся... С нашим государ­ством не выкрутишься.

- Это точно! - заметил Михалыч. Марк молча ждал продолжения рас­сказа.

- Мы остерегались, предохранялись. Я же врач, с этим проблем не было. Но природа, ее не обманешь... В общем, когда жена сказала, что беременна, я решил, что расставания еще с одним ребенком не перенесу, и предложил ей пойти на аборт. Она согласилась... сначала. А потом попросила меня сде­лать ей УЗИ...

- Сделать что? - не понял Михалыч.

- Ну, исследование такое, ультразвуковое. На экране телевизора можно увидеть плод, причем в трех проекциях. Ну, практически со всех сторон.

- Ага, понятно, - кивнул проводник.

- В общем, я договорился, наврал что-то про боли в животе, сказал, что сам посмотрю, мол, жена стесняется... Ну и... - мужчина часто-часто за­моргал и отвернулся в сторону.

- И что? - поторопил его Марк.

- У нее - двойня...

- .. .твою мать! - не сдержавшись, выругался Михалыч.

- Мы не спали всю ночь. Жена рыдала, я сам пил сердечные капли. Не по­верите - никогда сердце не болело, а тут схватило. В общем, она сказала, что на аборт не пойдет, двоих убивать не будет, что пропади оно пропадом, это государство, своих детей она больше ему не отдаст. И вот мы здесь...

Мужчины помолчали. Марк вспомнил ночной разговор с проводником. Да, эти люди, действительно, уже по ту сторону гор. Здесь им оставаться нельзя. Здесь из них хотят сделать убийц. Или торговцев детьми. Из этого государства нужно бежать. Или что-то в нем менять. Марку уже не впервые приходили в голову такие мысли. Что-то менять - значит, отказаться от те­ории народонаселения и от закона, запрещающего иметь второго ребенка. Заставить отказаться тех, кому в их государстве принадлежит право при­нятия решений.

- Все будет нормально, - Марк похлопал Игоря по плечу. - Лишь бы толь­ко снегопад утих. По проторенной дороге идти можно и ночью. Луна, звез­ды, снег сияет... Красота! Все будет нормально!

- Снегопад, - Игорь посмотрел на Михалыча, - это самая большая преграда?

Тот вздернул брови, поджал губы, посмотрел куда-то вверх, потом в сто­рону и, наконец, на Игоря.

- Ветер, ураган, снежные обвалы, лавины, дикие звери... Да мало ли с чем можно столкнуться в горах. Горы!

- Да, горы... - сник тот.

Снег утих лишь к полудню. Как и договаривались, мужчины во главе с Михалычем тронулись в путь, Марк с женщинами и Кириллом остались складывать палатки, договорившись выступить ровно через час.

Отдохнувшие и повеселевшие женщины бодро тянули санки с малыша­ми. Марку и Кириллу достались палатки и провиант. Они шли гуськом, друг за другом - Марк впереди, Кирилл - замыкающим. Солнце висело в небе, словно раскаленная добела сковородка, сверкающий снег слепил глаза. Со­сны и ели в кружевных белоснежных шалях слегка покачивались под лег­кими порывами ветра. По проложенной лыжной тропе идти было легко. Марку снова стало казаться, что его опасения беспричинны.

За день им удалось сделать три таких перехода. На последнюю - ночную - стоянку пришли уже затемно. Михалыч решил, что для первого дня они прошли достаточно, так что женщин ждали палатки, костры и горячий ужин.

Несмотря на то, что путешественники уже поднялись на гору, место для ночлега удалось выбрать более-менее пологое, к тому же укрытое от ветра каменистым склоном, на котором невесть как держались, уцепившись кор­нями друг за друга, несколько огромных сосен. Измученные путники, едва поужинав бутербродами и супами быстрого приготовления, свалились без сил. Даже младшие дети не капризничали, словно понимали, что у взрослых и без их капризов хлопот полон рот.

Марк тоже недолго ворочался. Пол палатки был застелен одеялами, спаль­ный мешок - на двойном синтепоне, изготовленный специально для зимних условий, - был ему тесноват. Марк лежал на спине - стоило повернуться на бок, как он утыкался носом в плотную ткань и начинал задыхаться - ему нечем было дышать. Приходилось вновь переворачиваться на спину.

На синем полотнище палатки плясала тень костра - мужчины договори­лись, что будут дежурить по очереди и поддерживать огонь. Марк смотрел на эту тень и чувствовал, как неумолимо закрываются глаза. Он еще пытал­ся бороться со сном, думать о Марте, о том, как он вернется и они встретят­ся, но сил уже не было, так что спустя полчаса он уже крепко спал.

29.

Марта жила в напряженном ожидании. Она вздрагивала, едва только на лестничной клетке раздавался непонятный шум, пугалась, если навстречу ей из-за угла неожиданно выходили мужчины. К телефону тоже старалась не подходить. Татьяна Федоровна, которой, наконец, объяснили причины такой конспирации, молчала, ни в чем не упрекая дочь, но это молчание было красноречивее слов. Марта ходила по дому на цыпочках, говорила вполголоса и боялась поднять на мать глаза.

Несколько дней они не разговаривали. Адель не понимала, что происхо­дит, но поведение матери и бабушки беспокоило ее. Она не задавала вопро­сов, только подходила к Марте и тревожно заглядывала ей в глаза. Марта вздыхала, обнимала дочь, брала ее на руки и, прижав к себе, покачивала, словно младенца, не говоря ни слова. На глаза у нее наворачивались слезы, когда она думала о том, как могло все обернуться. Угроза и сейчас не мино­вала - Марта не верила заверениям Президента. Нет, не может быть, чтобы дерзкая выходка молодой журналистки вот так легко сошла ей с рук! По сути дела, вдвоем с Катей они чуть было не устроили в Синегорске малень­кую революцию. Разве такое прощается и забывается?! Ну, а в том, что ее вычислят, Марта даже не сомневалась.

Застав однажды внучку в объятиях дочери, Татьяна Федоровна не выдер­жала.

- Раньше ты о чем думала?!

- Мама, пожалуйста, не начинай, - у Марты не было сил спорить, что-то объяснять и что-то доказывать. - Ты же понимаешь, что я не могла посту­пить иначе. Ты сама не простила бы мне, если бы знала, что я могла помочь этим людям и не сделала этого...

- Вот вернется Марк, - неожиданно, скорее, от бессилья, пригрозила Та­тьяна Федоровна, - все ему расскажу. Уж он задаст тебе!

- Мамочка, - засмеялась Марта, - ну, что ты меня Марком пугаешь? У меня своя голова на плечах. А Марк... Ты же знаешь, он сам каждый день рискует.

Марк... Она просыпалась ночами с мыслями о нем. Странно, когда они с Артуром только поженились, и ей казалось, что так, как она любит своего мужа, любить просто невозможно, даже тогда в дни разлуки он не снился ей по ночам. Она скучала по нему просто потому, что привыкла к его при­сутствию рядом. Артур был частью ее жизни, но все эти годы Марта от­четливо осознавала, что муж - не та незаменимая часть, без которой жизнь невозможна.

Такой незаменимой частью неожиданно стал Марк. Они провели вместе около двух недель. Разве за такой короткий промежуток времени можно привыкнуть к человеку настолько, чтобы тосковать о нем? А Марта тоско­вала. Она с трудом сдерживала себя, чтобы не позвонить Тони, не спросить, что слышно от Марка, хотя и понимала, что слышно из Казацких Избушек ничего быть не может

Как-то вечером к ней приехала Катя Мясникова. После событий на пло­щади прошло лишь несколько дней, но они перевернули жизнь молодой журналистки. Коллеги, друзья стали смотреть на нее по-иному: кто - с уважением, кто - с восхищением, а кое-кто, понимающий, чем могла за­кончиться подобная авантюра, и с сожалением. Ее даже стали узнавать на улицах и в автобусах, словно национальную героиню. Слава, с одной сто­роны, льстила Кате, с другой - пугала. Она тоже прекрасно понимала, чем может закончиться такая известность. Тем более что главный редактор уже на следующий день предупредил: если сверху будет команда ее уволить, он ничего не сможет с этим поделать. Но пока, к счастью, такой команды не поступало.

Зато ее скромной персоной заинтересовался Демпол. Точнее, ее источни­ками информации. В тот день, когда она появилась у Марты, Катю пригла­сили в кабинет директора издательства, где сидел приятного вида мужчина в хорошем костюме, отглаженный, чисто выбритый, хорошо воспитанный и, удивительно, с хорошим чувством юмора. Встреть она такого мужчину на какой-нибудь тусовке, ни за что бы не подумала, что он из Демпола. Од­нако это было именно так.

Мужчина отпустил несколько довольно едких колкостей в адрес Прези­дента, прошелся по правительству, даже пошутил по поводу Демпола, впер­вые за несколько десятилетий не справившегося с ситуацией. Катя держа­лась настороженно, на шутки не отвечала и ждала, когда же, наконец, ее собеседник задаст главный вопрос, ради которого он, собственно говоря, и пришел в редакцию.

- Не хочу вас пугать и шантажировать, - мягко говорил мужчина, - но, надеюсь, вы прекрасно понимаете, что с нами нужно дружить. Представьте, что разговор у нас не получится. И что?

- Что? - прикинувшись наивной дурочкой, поинтересовалась Катя.

- Достаточно одного звонка... Одного! - он многозначительно поднял палец, - чтобы завтра вы здесь уже не работали и вообще больше нигде не работали. Вы же этого не хотите?

- Не хочу! - честно призналась Катя.

- Вот! - обрадовался мужчина. - И мне бы тоже не хотелось, чтобы такая умная, талантливая, смелая девушка, как вы, оказалась за бортом жизни.

- Что-то я не пойму, вы о чем? - продолжала строить из себя наивную девицу Катя.

- О вашей статье! Где вы взяли информацию о том, что участники митин­га арестованы?

- Но это же правда! - распахнула ресницы девушка.

- И что?

- Так почему же об этом нельзя было написать?

Демполовец посмотрел на нее пристально, словно решал для себя - при­творяется она или вправду не понимает?

- Я же не сказал, что нельзя было писать. Я спрашиваю, кто вам об этом рассказал?

- Да вам-то что? Какая разница, кто? Президент ясно сказал, что у нас свобода слова, и человек не может быть наказан только за то, что реализо­вал свои права.

- Ну да, ну да, - закивал головой мужчина, - вот только этот человек не должен быть связан должностными инструкциями или прочими обяза­тельствами. А у нас есть подозрение, что сообщил вам эту информацию кто-то из сотрудников Демпола. А это уже совсем другой коленкор. Это уже нарушение присяги. Ну, вы же понимаете?

Он заглянул доверительно Кате в глаза.

- Разубедите нас в этом. Назовите своего информатора.

- Боюсь, что разочарую вас, - покачала головой Катя. - Разочарую в том смысле, что имени не назову. Зато обрадую в другом: мой источник не слу­жит ни в Демполе, ни в каких-либо других правительственных структурах. Верьте мне на слово.

- Почему же я должен вам верить? - нетерпеливо воскликнул мужчина. - Может быть, вы говорите так только для того, чтобы я оставил вас в покое! А в действительности...

- И, тем не менее, - спокойно прервала его Катя, - вам придется мне пове­рить. Так же, как я поверила своему источнику. И не просила у него никаких доказательств, кроме честного слова. И не обманулась.

Мужчина смотрел на нее в упор, но Катя выдержала этот взгляд.

- Значит, разговора у нас не получится? Так-так...

- Ну, почему же? Разговор состоялся. И другого уже не будет. Я не знаю имени этого человека. Он позвонил мне среди ночи. Мы встретились...

- Где? - оживился мужчина.

- В моем доме. Человек рассказал мне свою историю, я записала. Вот и все. А его имя, адрес и место работы меня совершенно не интересовали. Даже если бы сведения оказались неверны, я ничего не теряла: это было только предположение. А в результате правительство и Президент подтвердили его.

- Выходит, - удивился мужчина, - если бы Правительство отказалось признать наличие арестованных, вы бы решили, что ваш информатор солгал?

- Вот уж нет, - засмеялась Катя, - я бы решила, что лжет Президент! А увольнением вы меня не пугайте. Это вы на цепи у Демпола, а я человек вольный.

- Пока... - рассеянно, думая о чем-то своем, уточнил мужчина.

- Всегда. Но вам, похоже, этого не понять.

Марту рассказ Кати взволновал. Значит, Демпол все же начал копать. Ко­нечно, им очень хочется узнать, кто этот таинственный «источник», вызвав­ший такой всплеск народного негодования. Этого она и боялась. Найдут, они все равно ее найдут, если предположат хотя бы на миг, что раскрыть тайну демполовското подвала мог кто-то из тех, кто был там в эти дни. Пока же, судя по всему, предателя они ищут в своих собственных рядах.

Они сидели на кухне, закрыв плотно дверь, чтобы Татьяна Федоровна не могла слышать их разговора.

- Что будешь делать теперь? - поинтересовалась Катя.

- Ждать, - Марта куталась в длинную вязаную кофту.

На кухне было тепло, но ее отчего-то знобило. Еще бы! Жизнь в послед­нее время напоминала существование в сейсмоопасной зоне - живешь и не знаешь, когда тряхнет, и на голову посыплются камни. - Ждать. Я не хочу никуда уезжать. Это глупо! Ну, сама подумай, куда у нас можно скрыться? Как существовать? По ПДПК вычислят мгновенно, а без нее умрешь с голо­ду. А ребенок? Самой уехать, а дочку оставить с бабушкой? Лучший способ заставить меня вернуться. К тому же Артур не упустит такой великолепной возможности забрать Адель себе.

«Тони... Нужно позвонить ему, - думала Марта. Он обещал, что друзья Марка не оставят ее в беде.... В конце концов, разве не по его просьбе она пошла на такой риск».

- Господи! - Марта со стоном качалась на табурете. - Ну почему, почему вся жизнь пошла наперекосяк?! Что я сделала?!

Катя вглядывалась с сочувствием в ее бледное лицо. В глубине души она восхищалась Мартой. Какие бы мотивы не двигали ею, она - молодец. По­пади сама Катя в такую ситуацию, неизвестно, смогла бы она преодолеть свой страх. А Марте есть чего бояться - с Демполом шутки плохи.

- Не переживай, - переполненная жалостью и внезапной нежностью, Катя обняла свою новую подругу, - я не думаю, что тебе реально что-то угрожает. Пусть только попробуют тронуть...

И погрозила кулаком в пространство.

- ... Мы - ого-го! - мы им покажем! Такую шумиху поднимем! Сама по­думай, ну зачем им лишний шум?

- Кать, - усмехнулась Марта, - ты меня удивляешь, честное слово! У ре­жима нет логики. Точнее, она у него своя, очень специфическая: поймать и наказать. Кого, за что - это не суть важно. Просто чтобы впредь неповадно было. Вот и все.

Марта раздвоилась. В ней жили два человека. Один - разумный, спокой­ный и здравомыслящий. Этот первый понимал, что нельзя жить по прин­ципу «моя хата с краю». Нельзя быть равнодушным и проходить мимо. И если она не прошла один раз, и второй, и третий, то теперь это ее судьба. Потому что иначе ее не поймут. Потому что иначе она сама себе не про­стит - трусости, конформизма, предательства. Да-да, предательства, потому что поступить иначе - означало бы предать свои собственные принципы. Таков был первый человек, живший внутри нее. А вторым была маленькая, слабая, беспомощная девочка, которая делала, на первый взгляд, нужные и правильные вещи, а потом пугалась, корила себя и жила в постоянном страхе ожидания последствий.

Вот что интересно: когда нужно было принимать решение, первый чело­век становился главным. Когда решение было принято и дело сделано, ма­ленькая девочка начинала скулить и плакать. Марта ненавидела себя за это, но и поделать с собой ничего не могла.



Тони никак не мог выбрать время, чтобы встретиться с Мартой и пого­ворить с ней начистоту. Демпол работал в авральном режиме. Дежурства с восьми часов продлили до двенадцати. Опасались провокаций и волнений, так что усиленные патрули совместно с муниципальной полицией сутками напролет кружили по городу, не оставляя без внимания самые отдаленные уголки города. Командиры подразделений практически не вылезали из ма­шин, а ночевали в кабинетах, у телефонов. Питались прямо на рабочем ме­сте, благо по приказу начальства всем выдали усиленные пайки.

Злой, не выспавшийся Тони вернулся в свой кабинет после очередного дежурства. Больше всего на свете ему хотелось попасть домой, залезть в ванну, плотно поужинать - от «быстрорастворимых» обедов уже воротило с души, выпить сто граммов коньяку и завалиться в постель.

Он ковырял ключом в замке, который, как назло, заело, ругался в голос, проклиная все на свете, когда кто-то окликнул его из глубины коридора.

- Капитан... Эй, капитан!

Тони оглянулся. В нескольких метрах от него стоял следователь - тот са­мый, что вел дело Марты, и манил его к себе согнутым указательным паль­цем. Вид у него был интригующий.

- Давай не сейчас, - устало поморщился Тони, - сил нет! Вымотался, толь­ко с дежурства...

- Сейчас, капитан, сейчас... Завтра поздно будет.

Плюнув на замок и оставив ключ в двери, Тони вслед за следователем на­правился в его кабинет.

- Ну, что еще?

Тот, не говоря ни слова, сел за свой стол, выдвинул верхний ящик, достал картонную папку с надписью «Дело» и демонстративно бросил ее на стол. Тони хватило одного взгляда, чтобы прочитать, чье это дело, и одной секун­ды, чтобы понять, зачем его позвали в этот кабинет. Усталость, головная боль, досада - все это испарилось в одно мгновенье. Зато навалился леде­нящий страх. У него хватило сил выдержать паузу, поднять голову и посмо­треть следователю в глаза.

- И что?

- Тони, - примиряющее сказал тот. В голосе у него не было ни злости, ни агрессии. Только сочувствие и странная нервная веселость. - Тони, она у тебя дура, самоубийца или мазохистка?

- Ты о чем? - Тони продолжал делать вид, что не понимает.

- Да ладно, ты со мной-то не строй из себя дурачка! Я тебе не враг. Ты же знаешь, у нас команда была: найти утечку? Знаешь! Кто дал в газету инфор­мацию о «сопротивленцах»?

И он выразительно посмотрел на папку, где под словом «Дело» было на­писано «Полянская Марта Анатольевна».

Тони отодвинул стул, сел, зачем-то взлохматил волосы на голове.

- Ошибки быть не может?

- Не-а... Мы подослали нашего человечка к журналистке. Та сразу после разговора поехала по одному ранее неизвестному нам адресу. Мы пробили по базе: по этому адресу зарегистрирована мать Полянской. А сама она вме­сте с дочкой у нее сейчас как раз и живет. Как тебе?

- Не знаю, - Тони беспомощно развел руками. - Она ничего мне не го­ворила. Может, журналистка, зная, что Марта провела несколько дней под арестом, полюбопытствовала, а та, не подумав, рассказала...

- А мне-то не по фигу, почему она это сделала? - следователь откинулся на стуле, уперся головой в стену. - По глупости или по злому умыслу? Сам рассуди, кто будет разбираться? К тому же возникает вполне закономерный вопрос: а ты тут каким боком? И не твоя ли подача?

- Шутишь?

- Да какие уж тут шутки? Лучше скажи, что делать?

Тони посмотрел на него в упор. Лицо у следователя было расстроенное, но доброжелательное

- Ты не хочешь ее сдавать?

- Ха! Что ж я, злодей какой?! Это ж только неумные дяденьки и тетень­ки маленьких детей Демполом пугают, а мы-то с тобой люди взрослые и здравомыслящие. Знаем, кто чего стоит, кого надо бояться, а кому можно доверять. Ну? И как быть?

Они смотрели друг на друга и молчали. Следователь ждал ответа, а Тони его не знал. Не знал он и того, о чем думает сейчас его сослуживец. Сам же он думал, что если ему дадут хотя бы ночь, он сумеет спрятать Марту так, что никто и никогда ее не найдет. Волоса не упадет с ее головы!

- Дай мне время, - честно попросил Тони, - хотя бы ночь. Я увезу ее. Это проще, чем потом опять вытаскивать из нашего подвала.

Следователь молчал, обдумывая его слова.

- Других предложений нет?

Тони мотнул головой.

- Тогда слушай сюда. Я изъял из дела бумаги, свидетельствующие о том, что она провела у нас три дня и была свидетелем ареста этих чертовых «со­противленцев». Задним числом оформил ее освобождение в воскресенье утром. Арестованных же привезли только ночью. А раз так, то она не мог­ла об этом знать. Это все, что я могу сделать. Дело уничтожить, извини, не могу. Сам понимаешь, оно зарегистрировано. Да и в дежурке есть запись о том, что Полянская была задержана спецпатрулем.

У Тони пересохло в горле.

- Спасибо... Не знаю, чем смогу расплатиться с тобой...

- Брось... - поморщился следователь, - не последний день на земле жи­вем. Только, пожалуйста, скажи ей, чтобы сидела тихо и никуда больше не лезла. В следующий раз ее дело может оказаться в другом кабинете.

Тони вышел в коридор, осторожно прикрыв за собой дверь, и бессильно привалился к стене. Озноб, который пробирал его пять минут назад, сме­нился жаром - Тони бросило в пот, он чувствовал, как теплые струйки сте­кают по спине под форменной рубашкой. На дрожащих ногах добрался до своего кабинета. Ключ, торчавший в замке, решив, видно, не испытывать больше его терпения, повернулся сразу, словно смазанный маслом. Тони во­шел, запер за собой дверь, сел за стол, расстегнул ворот рубашки. Но и это не помогло расслабиться. Он понимал, насколько близка была трагедия. Он ожидал чего-то подобного, но испугался только сейчас, когда критический момент наступил - и отступил. Так неожиданно и так удачно. Практически безо всякого вмешательства самого Тони. Подобное везение бывает раз в жизни. А ведь все могло случиться иначе. Марту арестовали бы уже сегодня ночью. Точнее, завтра утром, по дороге на работу, тихо и незаметно. И ни­кто никогда не нашел бы ее - Демпол умеет обделывать такие вещи. Марк знал об этом, именно поэтому был против того, чтобы Марту вмешивали в их дела. А он, Тони, не послушался. И чуть было не погубил...