Дефис
С. А. Комаров
ТОРЖЕСТВО ЗЕМЛЕДЕЛИЯ
Комочки влажные моей земли и воли...
О. Мандельштам
Я уйду под тебя, под игривый песок и под глину,
А хочу в чернозём, прорасти в сущность лучших пород.
Флору, фауну, воздух оставлю во весь разворот,
Задохнусь, захлебнусь, заикнусь, да пожалуй, и сгину.
Будут землю копать тяжёло мастера, в матерок,
Лопатою мерить типовой новый глинистый домик.
Мужики, не спеши, дай вам господи водочки кроме
Чтоб по взмокшим рубахам стучал молодой ветерок.
Да о чём говорить, их движенья предельно умелы,
Их клиенты без званий, идут в сантиметрах труда,
Лишь помехою ливень, бредущий с утра до утра,
Землепашцам моим, выводящим скупые пределы.
Я уже на просмотре – я вспорот и узнан врачом,
Я зашит, в холодильник говядиной свежею брошен,
Заморожен, вновь достан, одет, максимально ухожен,
В гроб положен, лежу. Слёзы льют – ну а я здесь при чём!
Слёзы, слёзы – зачем, я уже заморожен, не слышу.
Я б хотел повернуться, привстать, чмокнуть вас, дорогих.
Только век мой измерен, он грубо нагляден, как стих,
И уже без меня сумасшедший взбегает на крышу.
Я хочу этот воздух запомнить надорванной хордой,
Только мало могу, лежебока, промёрзший насквозь.
Вот и крышка тебе, вот и гвоздь вбит, ещё один гвоздь.
К счастью, слёзы пока не просохли на вздёрнутой морде.
Хоть согреют они, когда будут меня опускать,
И полати ровнять, и кидать на полати землицу,
Лишь вороны вверху – погребальные русские птицы
Будут, нагло галдя, за моими людьми наблюдать.
А потом все уйдут и оставят. Веночки, цветочки,
Крест невзрачный, который я верно и медленно нёс.
И остался. Ночуй! Одинокий кладбищенский пёс,
Может, скрасит грудным завыванием первую почку.
Ну а там как пойдёт – постучишься направо, налево.
Те же толки, да холод, беспросветный, бесхитростный мрак!
В прошлом всё, не мечтай. Наливай – новомодный кабак,
Каждый в прошлом король, ну а каждая – та королева.
В этой тьме, в этой мгле есть услада, по счастью, одна:
О тебе вспоминать, видеть чётко, замедленно, жутко
Каждый твой сантиметр, видеть нас как живых по минуткам.
Вот такая цена, привилегия мёртвым дана.
Это горько смотреть, сколько отдано дней на утеху
Пустоте, суете, нелюбви, построеньям ума.
Только книги остались, немые остались дома
Да мучительный, мелкий и гадкий бесёнок успеха.
Я искал свой покой и имел простодушную волю,
Только в счастье влипал и барахтался в нём, как в меду,
Да, всё знал: что уйду, что по миру один побреду,
Что Всевышнюю волю по опыту сердца глаголю.
Путь костлявый лежит – не хандри, землячок, – в чернозём.
Хоть старательны, но чего-то у нас не хватило,
А она хороша, эта братская наша могила –
Та земля, о которой мы лучшую песню поём.
[июль 1997 г.]
С. А. Комаров
ТОРЖЕСТВО ЗЕМЛЕДЕЛИЯ
Комочки влажные моей земли и воли...
О. Мандельштам
Я уйду под тебя, под игривый песок и под глину,
А хочу в чернозём, прорасти в сущность лучших пород.
Флору, фауну, воздух оставлю во весь разворот,
Задохнусь, захлебнусь, заикнусь, да пожалуй, и сгину.
Будут землю копать тяжёло мастера, в матерок,
Лопатою мерить типовой новый глинистый домик.
Мужики, не спеши, дай вам господи водочки кроме
Чтоб по взмокшим рубахам стучал молодой ветерок.
Да о чём говорить, их движенья предельно умелы,
Их клиенты без званий, идут в сантиметрах труда,
Лишь помехою ливень, бредущий с утра до утра,
Землепашцам моим, выводящим скупые пределы.
Я уже на просмотре – я вспорот и узнан врачом,
Я зашит, в холодильник говядиной свежею брошен,
Заморожен, вновь достан, одет, максимально ухожен,
В гроб положен, лежу. Слёзы льют – ну а я здесь при чём!
Слёзы, слёзы – зачем, я уже заморожен, не слышу.
Я б хотел повернуться, привстать, чмокнуть вас, дорогих.
Только век мой измерен, он грубо нагляден, как стих,
И уже без меня сумасшедший взбегает на крышу.
Я хочу этот воздух запомнить надорванной хордой,
Только мало могу, лежебока, промёрзший насквозь.
Вот и крышка тебе, вот и гвоздь вбит, ещё один гвоздь.
К счастью, слёзы пока не просохли на вздёрнутой морде.
Хоть согреют они, когда будут меня опускать,
И полати ровнять, и кидать на полати землицу,
Лишь вороны вверху – погребальные русские птицы
Будут, нагло галдя, за моими людьми наблюдать.
А потом все уйдут и оставят. Веночки, цветочки,
Крест невзрачный, который я верно и медленно нёс.
И остался. Ночуй! Одинокий кладбищенский пёс,
Может, скрасит грудным завыванием первую почку.
Ну а там как пойдёт – постучишься направо, налево.
Те же толки, да холод, беспросветный, бесхитростный мрак!
В прошлом всё, не мечтай. Наливай – новомодный кабак,
Каждый в прошлом король, ну а каждая – та королева.
В этой тьме, в этой мгле есть услада, по счастью, одна:
О тебе вспоминать, видеть чётко, замедленно, жутко
Каждый твой сантиметр, видеть нас как живых по минуткам.
Вот такая цена, привилегия мёртвым дана.
Это горько смотреть, сколько отдано дней на утеху
Пустоте, суете, нелюбви, построеньям ума.
Только книги остались, немые остались дома
Да мучительный, мелкий и гадкий бесёнок успеха.
Я искал свой покой и имел простодушную волю,
Только в счастье влипал и барахтался в нём, как в меду,
Да, всё знал: что уйду, что по миру один побреду,
Что Всевышнюю волю по опыту сердца глаголю.
Путь костлявый лежит – не хандри, землячок, – в чернозём.
Хоть старательны, но чего-то у нас не хватило,
А она хороша, эта братская наша могила –
Та земля, о которой мы лучшую песню поём.
[июль 1997 г.]