«Мы не знаем пощады...»
А. А. Петрушин
Тайна атамана сибирских казаков
«Сибирский Денис Давыдов»
К началу XX века в Российской империи существовало 11 казачьих войск: Донское, Кубанское, Терское, Астраханское, Оренбургское, Уральское, Сибирское, Семиреченское, Забайкальское, Амурское и Уссурийское.
Сибирское казачье войско было образовано в 1808 году в двух областях степного генерал-губернаторства – Акмолинской и Семипалатинской и в Бийском округе Томской губернии. Центр находился в Омске. В германскую войну сибирское казачество выставило 9 конных полков, 6 отдельных сотен и ...хорунжего Бориса Анненкова, приговоренного окружным судом к одному году и четырем месяцам заключения в крепость.
Его родословная по линии отца – отставного полковника – шла от декабриста Ивана Александровича Анненкова, кавалергардского поручика, известного своей романтической любовью к француженке Полине Гебль. Когда участника Северного тайного общества сослали в Сибирь, она выпросила у царя разрешение следовать за любимым и выйти там за него замуж (эта история легла в основу фильма «Звезда пленительного счастья»). В Тобольске опальный офицер служил канцеляристом в губернском управлении и местные власти высоко отзывались о его деловых качествах. Полина Егоровна воспитывала детей и писала «Рассказы-воспоминания», напечатанные потом в журнале «Русская старина». Трое их сыновей учились в гимназии, которой руководили отец великого химика И.П. Менделеев и поэт П.П. Ершов.
Анненковы дали Отечеству знаменитых юристов, писателей, публицистов, педагогов, ботаников, государственных деятелей, но больше всего – военных.
Восьмилетнего Бориса определили в Одесский кадетский корпус, а после окончания Московского военного Александровского училища (его символом изображался пеликан, кормящий птенцов, – в память того, что предком училища считался Александрийский сиротский институт) назначили командиром сотни в Сибирский казачий полк. Тогда ему исполнилось двадцать лет. Вспоминая начало своей службы, он писал: «...Обстановка в полку сложилась тяжелая. Среди казаков все сильнее проявлялось недовольство муштрой, строгостью порядков, развязным поведением офицеров. За малейшее непослушание следовали строгие наказания, обычным делом было рукоприкладство и мордобой. Один из случившихся на этой почве эксцессов привел к бунту казаков, последствия которого изменили всю мою жизнь».
Казаки расправились с жестоким начальником лагерных сборов и разогнали офицеров. Не тронули только Анненкова, более того, по их просьбе ему пришлось принять на себя командование сразу тремя полками – сказалось уважительное отношение хорунжего к нижним чинам.
Для расследования происшествия из Омска прибыл войсковой атаман с карательным отрядом. От Анненкова потребовали назвать главных бунтовщиков, но он ответил, что офицер русской армии не может быть доносчиком. Его судили вместе с 80 другими казаками, а отбытие наказания заменили направлением на фронт.
После временных военных успехов русская армия потерпела ряд тяжелых поражений. Противник захватил входившую в состав Российского государства Польшу, Прибалтику и часть Белоруссии. Передовые посты неприятельской кавалерии появились около Минска. В обстановке всеобщего уныния кто-то пустил слово «Отечественная война». Этим сравнением с войной 1812 года оскорбленное самолюбие русских людей стремилось выжить в отступлении. «Чем дальше уйдем, – успокаивали газеты, – тем лучше: врагу труднее будет затем убраться восвояси». Император Николай II любил исторические параллели, и поэтому сравнение неудачной войны с эпохой 1812 года его соблазняло давно. По примеру своего прадеда Александра I, Николай II сам вступил в главнокомандование действующей армией. Роль фельдмаршала Кутузова отводилась начальнику штаба Ставки генералу от инфантерии Михаилу Васильевичу Алексееву, который пользовался в войсках вполне заслуженной репутацией человека больших знаний и огромной личной трудоспособности. Его уважали и любили за простоту обращения и общую благожелательность к подчиненным. Участник трех кампаний – турецкой, японской и германской, он, несомненно, был одним из наиболее опытных русских военачальников.
По аналогии с прошлым, в тылу противника стали создаваться партизанские отряды из добровольцев. Они сами выбирали себе начальника или атамана. Одним из них стал штрафник Анненков. Партизаны носили отличительную нашивку: черный круг с красным углом, череп и кости, а также флажок с такой же эмблемой презрения к смерти – немцы не брали в плен партизан. Своими лихими налетами анненковцы наводили ужас на неприятельские гарнизоны. Известный военный историк генерал фон Позек в книге «Германская конница в Литве и Курляндии» отмечал: «Русская конница была достойным противником. Ее состав был прекрасен. Особенно она отличалась в разведке. Ее дозоры и разъезды появлялись повсюду и отличались умением хорошо применяться к местности. Части русской кавалерии сжимали наши разъезды в железные тиски, постоянно стремясь их отрезать, обойти и отогнать. Мы знали, что перед нами достойный и равный противник...».
Официальная пропаганда стала называть Бориса Анненкова «сибирским Денисом Давыдовым». Так же, как и «воин-поэт», казачий офицер в совершенстве владел искусством джигитовки, стрельбы с коня в любом положении, фехтования (в военном училище был инструктором по фехтованию). В декабре 1915 года Николай II вручил ему Георгиевское золотое оружие – шашку с надписью «За храбрость». Обращаясь к Георгиевским кавалерам, император сказал: «Будьте вполне покойны, я не заключу мира, пока мы не выгоним неприятельского воина из пределов наших...».
Так, «без страха и упрека» воевал за Россию молодой атаман, не задумываясь особо о высокой политике. В своих воспоминаниях он писал: «...Воспитание получил строго монархическое, тогда каждый офицер не имел права придерживаться никаких других взглядов. Я полагал, что монархический образ – самый подходящий для России... На фронте заниматься политикой было некогда. Какой-либо официальной информации о политической жизни в стране в наш отряд не поступало. О революции в Петрограде мы узнали из немецких листовок – государь отрекся от престола, а вся власть перешла в руки революционеров. 3 марта все воинские части, в том числе и мой партизанский отряд, были приведены к присяге на верность Временному правительству. Мне казалось, что это правительство создает такую власть, которая нужна народу, а Учредительное собрание выберет нового царя, опирающегося на Думу и земства... В сентябре мой партизанский отряд передали в распоряжение штаба 1-й армии, а меня произвели из есаулов в чин войскового старшины (соответствовал подполковнику – _А.П_.). Но армией руководило уже не штабное командование, а комитет из представителей от солдат, казаков, офицеров и партизан. В такой обстановке мы получили известие об Октябрьском перевороте и свержении Временного правительства. Я считал, что большевики пришли к власти незаконным путем, что они не опирались на поддержку не только армии и казачества, но и вообще народа. Такое мнение тогда существовало у многих».
Итак, «исторические параллели», столь любимые Николаем II, закончились революционными событиями. Так было и после войны 1812–1815 годов. Только в отличие от «деликатного стояния» военных на Сенатской площади случился русский бунт – «бессмысленный и беспощадный». Кстати, Денис Давыдов с его репутацией вольнодумца, обиженный царским двором и обойденный по службе, наотрез отказался вступить в тайное общество и присоединиться к декабристам. Держался за монархию и Борис Анненков. В декабре 1917 года его партизанский отряд отправился в Сибирь на расформирование – содержать старую армию новое руководство оказалось неспособно.
«С нами Бог и ...атаман Анненков»
По прибытии партизан в Омск выяснилось: там собралось уже восемь казачьих полков при полном вооружении. Власть в городе принадлежала Войсковому Сибирскому правительству во главе с атаманом Копейкиным и Совету рабочих и солдатских депутатов, председателем которого был избран Н.Н. Яковлев. Совет предложил прибывшим с фронта частям разоружиться, а казакам разойтись по домам. Войсковое же правительство приказывало не сдавать оружие.
По воспоминаниям Анненкова, в самом затруднительном положении оказалось офицерство – поразительная схожесть с сегодняшней ситуацией в армии. «Большинство военных, – писал Борис Владимирович, – честно служили России, отдавали этому делу свои жизни. С упразднением чинов, званий и расформированием армии офицеры лишились всяких средств к существованию. Им просто некуда было идти, а потому каждый был готов предложить себя любому, кто давал хоть какую-то возможность служить. Другого ремесла они не знали. На этой почве у офицерства усилилось недовольство Советской властью...».
Воспользовавшись расколом среди казаков, Омский Совет предъявил им ультиматум: в течение трех суток сдать оружие, в противном случае они объявлялись вне закона. Одновременно было распущено и арестовано Войсковое правительство – так в Омске закончилось двоевластие. Но Анненков все равно не подчинился произволу и укрылся в шести верстах от города в станице Захламинской.
18 февраля 1918 года омичей разбудили колокольный звон и выстрелы – историки Сибири до сих пор считают тот ночной переполох попыткой вооруженного свержения Советской власти. На самом деле Анненков не ставил перед собой такой задачи, да и сил для этого у него было явно недостаточно – всего 24 человека. Смысл рискованной операции заключался в другом: анненковцы захватили в Казачьем соборе и спасли от поругания святыни сибирского казачества – знамя Ермака, стяг с изображением Георгия Победоносца, покровителя ратных людей Древней Руси, и Войсковое знамя 300-летия дома Романовых. Омский Совет не придал этому налету особого значения: подумаешь, какие-то старорежимные реликвии – и даже не отправил погоню за храбрецами. Потом большевики, конечно, спохватились – со всей округи к Анненкову стекались казаки-добровольцы. Соединившись с восставшими чехословацкими военнопленными, «партизанский» отряд Анненкова разгромил у станции Марьяновка красноармейские части и захватил Омск. Партийное руководство Омской и Томской организаций и Западно-Сибирского областного Совета бежало на пароходах по Иртышу, Тоболу, Туре в Тюмень. Возрожденный Казачий круг избрал 29-летнего Бориса Анненкова атаманом Сибирского казачьего войска и произвел его в полковники.
Воспитанный в духе любви и преклонения перед воинскими традициями, формой, внешними знаками отличия в виде знамен, погон, нашивок, петлиц, кантов, кокард и орденов, атаман давал частям своего отряда звучные и громкие названия: «черные гусары», «голубые уланы», «кирасиры», «драгуны», «атаманский, егерский и конно-инженерный полки». Вместе с тем он широко и полно использовал новые демократические правила: офицеры и солдаты обращались друг к другу на «ты», вместо слов «Ваше благородие» и «Ваше превосходительство» вводились слова «брат-атаман», «брат-ротный», «брат-вахмистр»... В офицерский состав производили из рядовых. Даже бывших офицеров принимали сначала в нижние чины, и только убедившись в боевых достоинствах, назначали на командные должности. Из бывших вахмистров были командиры Атаманского, Оренбургского, 4-го полков, многие рядовые казаки командовали сотнями.
«Вообще же кадровые офицеры, – вспоминал Анненков, – избегали идти в мой отряд. Дело в том, что в колчаковской армии наиболее распущенными были именно офицерские полки. У нас в отряде к офицерам предъявлялись очень строгие требования, да и не было гарантий занять какой-то высокий пост. Отмечались случаи, когда прибывшие в отряд бывшие кадровые офицеры, побыв в полках простыми рядовыми, через 2 – 3 недели уезжали обратно к Колчаку. Но настоящей причиной чаще всего являлось нежелание служить под командой нижних чинов... Старых генералов я считал хламом – такое убеждение у меня сложилось еще на германском фронте. Поэтому я отвергал всех старых генералов и назначал молодых командиров, чем оздоровил начальствующий состав. Но такая практика вызвала недовольство в Омске...».
Здесь требуется небольшое пояснение. По сравнению с югом кадровое офицерство белого движения на Урале и в Сибири было малочисленно. К июлю 1919 года офицеров производства до 1915 года насчитывалось здесь около тысячи, а основную массу командного состава – в среднем 16 – 17 тысяч – составляли офицеры, в подавляющем большинстве - вчерашние интеллигенты, получившие это звание в 1916 – 1922 годах. Дивизиями и корпусами на востоке не командовал ни один из генералов царской армии. Всеми соединениями руководили офицеры, пришедшие в белую армию в чине не выше полковника и произведенные в генеральские чины Временными правительствами и адмиралом А.В. Колчаком. К числу наиболее талантливых офицеров белой армии, выдвинувшихся на Восточном фронте, следует отнести генералов Владимира Каппеля, Анатолия Пепеляева и Бориса Анненкова, хотя последний всячески уклонялся от звания колчаковского генерала.
Военный министр Временного Сибирского правительства Иванов-Ринов позднее писал: «...В день Георгиевского праздника 25 ноября 1918 года я вызвал Анненкова по прямому проводу и сообщил, что Колчак требует его послужной список для производства в генерал-майоры. Но отличавшийся всегда особой партизанской самостоятельностью и часто не подчинявшийся ничьим приказам атаман ответил: «Останусь полковником, в каковой чин произвел Казачий круг за успешные боевые действия против красных частей Каширина и Блюхера на Верхне-Уральском фронте». Однако Ижевско-Воткинская рабочая и Анненковская «партизанская» дивизии были наиболее боеспособными и дисциплинированными соединениями, поэтому Колчак все же присвоил позднее генеральские чины их командирам».
По свидетельству самого Анненкова, дисциплина в его отряде «поддерживалась воспитательной системой, включавшей в себя изучение дисциплинарного устава и проведение бесед с солдатами и казаками. Необходимость борьбы с большевиками объяснялась главным образом тем, что они признавались незаконной властью. Распорядок дня в частях: уборка лошадей, утренняя гимнастика, строевые занятия. Перед отбоем – вечерняя церемония: перекличка, объявления приказов и в конце – молитва. Когда находились в тылу, пели: «Боже, царя храни», а на фронте, в боевой обстановке – «Спаси, Господи!» с изменениями. Молитва звучала так: «Спаси, Господи, люди твоя и благослови достояние твое, победы нашему отряду на супротивника даруя».
Конечно, атаман не рассчитывал на успех только через песнопения. В отряде действовали военно-полевые суды, состоявшие из офицеров. Кроме того, существовала специальная комиссия для рассмотрения некоторых дел. При этом судьи руководствовались прежними законами России, уставами о наказаниях, приказами начальника штаба Верховного главнокомандующего Сибири. Практиковались и внесудебные расправы.
Красные политработники, да и колчаковские чиновники обвиняли Анненкова в антисемитизме, используя как доказательство приказ по дивизии от 9 мая 1919 года, который гласил: «Командирам частей запрещаю принимать на службу солдат иудейского происхождения...». В качестве примера личной неприязни атамана к евреям называли казнь поручика Пилло в июне 1919 года. Сам Анненков объяснял ее следующим образом: «...Пилло был прикомандирован из Омского резерва чинов. По прибытии в отряд его зачислили рядовым бойцом. Спустя некоторое время во многих частях стали отмечаться случаи употребления наркотических средств, упала дисциплина. Появились подозрения, что морфием или кокаином офицеров и рядовых партизан снабжал Пилло. К слову сказать, он объявился в отряде как артист Аполлонский. С ним была артистка Истомина-Жизневская. Своим поведением они разлагали дивизию. Я распорядился произвести у Пилло обыск, во время которого у него обнаружили кокаин и много шприцев. Стали разбираться, кто он такой, поскольку никакого удостоверения своего чина Пилло не имел. Ему сделали поверхностный экзамен, дали солдатское отделение, но командовать он не смог. На наши претензии Пилло ответил, что с германской войны прошло уже много времени и он забыл, как командовать. Дальше выяснилось: Пилло служил лишь обозным прапорщиком и не имел никаких заслуг.
Я считал, что он опозорил мундир русского офицера и Георгиевский крест, поэтому приказал его повесить, несмотря на то, что суд не доказал Пилло вредительства. Артистку Истомину-Жизневскую в 24 часа выдворили из района».
Вместе с тем Анненков запретил расправы над пленными красноармейцами, сложившими оружие. Даже в его личном конвое, состоящем из 30 казаков, половина раньше сражалась на стороне Красной Армии.
Но изменить жестокую логику гражданской войны не по силам никому, и атаман не стал в этом отношении исключением. Население Сибири в своем большинстве не хотело воевать ни за белых, ни за красных и упорно противилось всяким мобилизациям. И когда это сопротивление переросло в Славгороде в настоящее восстание, казаки по приказу Иванова-Ринова и Анненкова беспощадно изрубили повстанцев и мирных жителей. Так на атамана пала первая кровь безвинных. Такой крови анненковцы пролили немало.
Однако выводы некоторых историков и публицистов об атаманщине (или атамановщине) как карательной системе борьбы со сторонниками Советской власти не совсем объективны. В «партизанскую» дивизию Анненкова входило 5 полков кавалерии, пехотный полк и несколько артиллерийских дивизионов, которые успешно противостояли стойким, правильно сформированным и хорошо вооруженным красным частям Семиреченского фронта. Мало того, в июле 1919 года атаману пришлось по приказу Колчака перебросить часть своих сил на Восточный фронт для спасения терпящей поражение Сибирской армии. Полки «черных гусар» и «голубых улан» задержали в междуречье Тобола и Ишима продвижение красной кавалерии и даже, прорвав фронт, вырвались на 60 верст в направлении Ялуторовска. Развитию контрнаступления помешало вспыхнувшее в Семипалатинске восстание и разгул Оренбургской армии атамана А.И. Дутова. Ее остатки (около 2,5 тысячи человек) двинулись через Голодную степь на соединение с дивизией Анненкова. Из этих деморализованных, разложившихся частей он сформировал два боеспособных отряда под командованием генералов Бакича и Щербакова и подчинил их себе. Колчак назначил его командующим отдельной Семиреченской армией – фактически атаман стал военным диктатором огромного степного края. К этому времени Анненков уже убедился в идейной обреченности колчаковщины. Особенно его возмущала зависимость адмирала от союзников. «Первоначально, – отмечал атаман, – Колчак объяснял прибытие в Сибирь союзных миссий необходимостью бескорыстной помощи белому движению в борьбе с большевиками. Но потом я увидел, что в будущем за эту помощь придется расплачиваться полной эксплуатацией имеющихся у России богатств. Иностранные поставки были значительными: оружие, обмундирование, техника – все английское, японское или американское... Судя по всему, иностранцы чувствовали себя хозяевами в Сибири. Они полностью контролировали железную дорогу. Участились случаи оскорбления чести русских офицеров со стороны иностранцев. По этому поводу я заявил протест Верховному командованию, но получил от Колчака ответ: «Мы должны относиться к выходкам иностранцев мягче, потому что они – наши союзники».
В конце 1919 года Восточный фронт рухнул, и Семиреченская армия Анненкова оказалась окруженной с трех сторон, в тылу была китайская граница. Не рассчитывая на снисхождение красных вождей, казаки собирались драться до последнего. Партизаны вновь развернули черные знамена с эмблемой смерти и надписью «С нами Бог». «...И атаман Анненков», – добавляли они, отбивая атаки красной конницы. Южная группа армии даже добилась частичного успеха, но запасы боеприпасов истощались, волнение населения, измученного братоубийственной войной, нарастало, и командующий отдал в мае 1920 года последний приказ об уходе в Китай. В авангарде – отряды семиреченского атамана Щербакова и оренбургские казаки Дутова, за ними колонны генерала Бакина. Сам Анненков с Атаманским и Кирасирским полками прикрывал отступление от висевшей на хвосте 13-й кавдивизии Каширина.
После перехода границы в районе Джунгарских Ворот атаман с несколькими тысячами солдат и казаков расположился лагерем на реке Боро-Тала. Он хотел создать здесь казачье «братство» и заняться земледелием и коневодством, хотя понимал: в покое его не оставят ни большевики, ни китайцы. Так и получилось: по требованию Советского правительства власти провинции Синьцзян попытались разоружить анненковцев – не вышло. Тогда атамана под предлогом проведения переговоров 30 марта 1921 года заманили к губернатору и упрятали в тюрьму – Зиндан, где он пробыл около трех лет.
О причинах этого задержания Анненкова существует несколько версий. Самая правдоподобная такова: китайцы (и не только они) мечтали заполучить крупные ценности Сибирского казачьего войска. Но добиться от атамана сведений о местах их хранения не удалось. Он отговорился: «...имел при себе 15 тысяч долларов и несколько миллионов сибирских денег, а основные средства – 600 тысяч рублей серебром оставил на содержание армии у бывшего российского консула в городе Чугучаке в 18 верстах от границы». Отбить своего командира анненковцы не успели: 24 мая части Красной Армии по соглашению с китайскими властями перешли границу и разгромили лагерь белогвардейцев. Уцелело около двух десятков преданных атаману партизан, которые добивались его освобождения. После настойчивых хлопот начальника штаба Семиреченской армии полковника Николая Денисова и при содействии англичан, Анненков вышел в мае 1924 года из тюрьмы.
С небольшим отрядом он направился вглубь Китая, поселился в предгорьях Тибета неподалеку от города Ланьчжоу и занялся изучением древневосточной философии и разведением чистопородных лошадей. Казалось, все о нем забыли, но вскоре его имя вновь разом всколыхнуло всю русскую эмиграцию. В газете «Новая шанхайская жизнь» за 20 апреля 1926 года было опубликовано обращение Анненкова к ВЦПК СССР.
«Раскаяние»
«...Я, Борис Анненков, в минувшую гражданскую войну принимал самое деятельное участие в борьбе на стороне белых. Я считал большевиков захватчиками власти, неспособными вести народ и страну к благу и процветанию. Суровая трех с половиной летняя борьба кончилась нашим поражением, и мы эмигрировали в Китай. Шесть лет эмиграции были самыми тяжелыми в моей жизни. Потеря своей родины, сознание своей вины перед людьми, которые верили мне и которых я повел за собой в скитание в Китай, сильно угнетали меня. Но эти шесть лет изгнания не прошли даром. Строгий анализ своих прошлых поступков и действий привел меня к таким выводам: гражданская война и борьба с Советами была глубоким моим заблуждением, ибо то, что сделала Советская власть после того, как окончила борьбу на всех фронтах с белыми поляками, говорит за то, что Советская власть твердо и неуклонно ведет народ и страну к достижению намеченных ею идеалов. Тот огромный шаг по пути строительства, который сделала Советская власть, является показателем того, что народные массы идут за своей властью, ибо только при полной поддержке всего народа можно достичь тех колоссальных успехов, кои достигнуты в СССР. Сознавая свою огромную вину перед народом и Советской властью, зная, что я не заслуживаю снисхождения за свои прошлые действия, я все-таки обращаюсь к Советскому правительству с искренней и чистосердечной просьбой о прощении мне моих глубоких заблуждений и ошибок, сделанных мной в гражданскую войну. Если бы Советская власть дала мне возможность загладить свою вину перед Родиной служением ей на каком угодно поприще, я бы был счастлив отдать все свои силы и жизнь, лишь бы доказать искренность своих заблуждений... Каков бы ни был приговор, я приму его как справедливое возмездие за свою вину».
После прочтения обращения возникает сомнение: не фальшивка ли все это? Подлинность документа не проверялась, независимая графологическая экспертиза текста не проводилась, непонятны датировка, мотивы, место и другие обстоятельства его исполнения, да и «суконный» агитпроповский стиль изложения, не свойственный «сибирскому Денису Давыдову», тоже смущает. Но все недоверие к «раскаянию» атамана появляется только после серьезных раздумий. А на первый взгляд «обращение к ВЦИК» производит впечатление. В 1926 году оно вызывало шок...
Буквально на другой день – 21 апреля – редактор шанхайской эмигрантской газеты «Россия», бывший полковник Генерального штаба Колесников, остро завидовавший боевой популярности Анненкова, разразился уничижающей статьей. «...Я небольшой поклонник атаманов и «атаманщины», – писал Колесников, – но мне больше нравится государственная власть адмирала Колчака, Деникина, Врангеля... Я очень много слышал об атамане Анненкове, но никогда не видел его в лицо, и вот доктор Казаков (бывший отрядный врач анненковской армии, руководитель эмигрантской организации «Богоявленное братство» – _А.П_.) прислал мне его карточку. Взглянул и ахнул. На меня глядел молодец из какой-нибудь купеческой лавки, в лихо заломленном на затылок картузе, подпоясанный, точно коренник, ремнем с бляхами, а рукава, галифе и рубаха представляли из себя расплесканную палитру красок. Но самое замечательное – это лик! Большая челка, точно у китайских леди, закрывала пол-лба, и из-под этой челки на вас смотрел весьма демократический «партрет». ...Достаточно сказать, что любимым занятием Анненкова была прогулка по селам в пьяном виде с гармонией в руке, на которой этот гармонист действительно зажаривал всякие польки и «вальцы». ...Вот эти-то «гармонисты», эта пьяная угарная атаманщина с блюющими, распоясавшимися сукиными сынами, нарядившимися в военную форму, хоронили то, что творили дроздовцы, марковцы и алексеевцы, что созидал адмирал Колчак. Отваливаются гнойные струпья от тела выздоравливающей России. Уходят в область преданий и уродливых кошмаров прошлого «атаманы» и проклятая, залившая кровью, опаскудившая движение «атаманщина...».
Какой привычный образ казачьего атамана, не правда ли? В таком же духе его десятилетиями представляла нам официальная советская пропаганда.
Пока нет возможности увидеть портрет Бориса Анненкова, но сохранились документы, которые характеризуют его совсем по-другому. Сослуживцы отмечали: «...Атаман был физически развит, мог заставить играть мускулы... Обладал большой силой воли, мог гипнотизировать. ...Почти не пил и не курил, пьющих и нерях презирал. Сам одевался всегда чисто, скромно и опрятно. Не женат. Был атеистом, но ко всяким религиозным верованиям относился с уважением, часто присутствовал при церковной службе...».
А как же насчет гармони, гулянок и прически? Сведения таковы: «...Участвовал в солдатских вечеринках, хорошо играл на гармони, плясал и учил этому казаков, знал много старинных пословиц, прибауток и песен. Часто сам запевал, но голосом не обладал. Никогда не сквернословил. Стригся под челку и завивал чуб. Любил слушать военную музыку и симфонические концерты, заставлял офицеров следовать своему примеру. ...Держал специально оркестр и хор Атаманского полка. ...Казаки этого полка носили брюки с генеральскими лампасами, погоны с вензелем «А.А.», кокарды с черепом смерти, стрижки под челку и чубы. Одно из главных увлечений атамана – автомобиль: сам возился в моторе, накачивал шины и их монтировал. ...Держал ручную волчицу «Динку-Анку», ученого медведя и лисицу. ...В общении с подчиненными вне строя – прост, доступен, приветлив, всех партизан знал по имени. В бою – требователен и смел до безрассудства. Несколько раз едва не попадал в плен к красным, но всякий раз вместе с конвоем отбивался...».
Эти свидетельства как-то не вяжутся с шаблонными представлениями об «атаманщине». Может быть, анненковцы идеализировали своего командира? Но вот выдержки из донесений резидента ОГПУ в Китае, датированные сентябрем 1924 года, характеризующие атамана как личность: «Анненков – человек быстрого и хорошего ума, громадной личной храбрости, остроумный, жестокий и ловкий... Хорошо владеет английским, немецким, французским, китайским языками, кроме этого, говорит на мусульманских (среднеазиатских) наречиях, сочиняет стихи, пишет мемуары о германской войне и своем участии в белом движении... Имеет средства и хорошо содержит себя – это тип лихого казака». Каково? Согласимся: у чекистов не было никакой нужды в приукрашивании этого человека.
Да и белая эмиграция не оценила монархической желчи полковника-редактора Колесникова. Офицеры, близко знавшие Анненкова, смутно догадывались о его трагической судьбе, и, не зная еще о действительных причинах исчезновения атамана, простили ему «обращение-раскаяние». 24 апреля газета «Шанхайское новое время» поместила письмо. Его автор – «старый партизан» – писал: «Доблестный атаман Анненков, блестящее прошлое которого принадлежит золотым страницам русской истории и не может быть отнято, вместо высокой в будущем роли освободителя Родины от Третьего интернационала перешел в его лапы. Сдали нервы у атамана. Иди, атаман, той дорогой, которую ты избрал сам. За те победы, которые ты вынес в германской войне, мы, низко опустив головы, только скажем: иди, атаман, с миром – ни один камень от истинных патриотов не будет брошен в твою сторону. Там, далеко в стране диких масок, ГПУ, Чека и Чинов, защищай Россию в дни тяжких испытаний, как это сделал и генерал Брусилов...
Ты, далекий, непонятный атаман, зачем, зачем взглянул ты на струпья эмиграции, а не в ее светлую душу под наносным злым недугом. Мы желаем избежать тебе страшных пыток и страданий. Мы готовили тебе лавры. Пусть бог пощадит тебя и сохранит твою голову».
Газета «Шанхайская заря» провела собственное расследование загадочной явки с повинной. Его результатом стала опубликованная 25 апреля статья «Правда о Борисе Владимировиче Анненкове». В частности отмечалось: «Появившееся известие о «переходе» атамана Анненкова к большевикам вызвало немало толков среди белых русских. Никто не мог поверить правдоподобности такого известия. Перед каждым стал вопрос: как могло это случиться? Анненков не только в стане врагов, но и своих партизан зовет туда же? И может, не у одного в душу заползла предательская мысль: не пора ли пересмотреть свои позиции по отношению к Советской власти, не ведется ли там действительно творческая работа по воссозданию могущества России, не строят ли большевики, вопреки своему учению – вынужденные жизнью – национальную Россию, обновленную и возрожденную новыми идеями, новыми порывами творчества?
Целью статьи является стремление рассеять это смущение, помочь сделать правильные выводы из факта нахождения Анненкова в стане большевиков и его обращения.
Первое утверждение: атаман Анненков к большевикам не перешел. Он был насильно сдан красным ставленником маршала Фэн Юйсяна – начальником его штаба – губернатору провинции Кансу, где атаман проживал в последнее время...».
Итак, белая эмиграция за пять дней узнала обстоятельства «раскаяния» сибирского атамана. Советской историографии потребовалось для этого сорок с лишним лет.
Похищение
За Анненковым внимательно следили не только китайцы и лидеры белого движения, но и ОГПУ. Пока атаман сидел в Зиндане, чекисты застрелили в китайской крепости Суйдуне атамана Дутова («выманить» его на советскую землю не удалось), похитили в Монголии барона Унгерна и генерала Бакича. После успешно проведенных операций по захвату старого заговорщика и опытнейшего конспиратора Бориса Савинкова, задержанию и инсценировке «убийства» при переходе советско-финской границы знаменитого английского разведчика Сиднея Рейли фактический «хозяин» Лубянки Генрих Ягода (В. М. Менжинский тяжело болел и свой пост председателя ОГПУ занимал лишь для видимости) и начальники иностранного и контрразведывательного отдела Михаил Трилиссер и Артур Артузов (Фраучи) самонадеянно считали: перехитрить атамана Анненкова особого труда не составит.
ОГПУ имело в Китае и Маньчжурии многочисленную агентуру. В качестве военных советников в Китае находилось немало советских военачальников (В.К. Блюхер, А.И. Егоров и другие). Командующего 1-й революционной армией маршала Фэн Юйсяна, в зоне действий которой проживали Анненков, Денисов и еще четверо казаков, «опекал» Виталий Примаков, бывший командир корпуса червонного казачества.
Чекистам мешала лишь одна «мелочь»: за пять лет атаман «отошел от политики». От контактов с главарями антисоветских белоэмигрантских организаций уклонялся, от службы во французском иностранном легионе и в отрядах, враждовавших между собой китайских генералов, отказывался, на предложение эмиссаров Сикрет Интелидженс сервис ответил прямо: «Здесь жизнь мне нравится, а что касается работы с эмиграцией, то на Дальнем Востоке вполне найдутся другие люди для этого дела. Я уже достаточно поработал, теперь пусть этим позанимаются иные...». Атаман понимал, почему иностранцы «крутятся» возле него. «...Причины тому довольно простые, – писал он. – Почти все бывшие вожди белого движения к тому времени в глазах эмиграции себя сильно скомпрометировали своим поведением, безучастностью к бывшим соратникам по борьбе. Иностранцы знали, что за теми вождями белая эмиграция не пойдет. Мне в этом отдавали предпочтение».
Таскать «каштаны из огня» для чужеземцев Анненков не хотел, но отдавал себе отчет в том, что здесь его в покое не оставят. Поэтому он и его товарищи (пятеро) стали оформлять документы для выезда в Канаду. Узнав об этом, чекисты заторопились – упускать атамана за океан в их планы не входило. В ноябре 1925 года в Ланьчжоу под видом закупщика пушнины появился бывший начальник атаманского конвоя Черкашин. Дальнейшие события, по версии некоторых советских историков, развивались так. Анненков якобы отправил с Черкашиным три письма: первое – бывшему начальнику штаба 5-й Сибирской казачьей дивизии Михайлову, второе – анненковцу Иларьеву (оба служили у генерала Чжан Цзо-лина) и третье – доктору Казакову. Все послания «странным образом» попали не к адресатам, а в руки чекистов... Даже по тем отрывкам из этих документов, которые приведены в нашей печати, можно сделать вывод: «курьер» получил от атамана только одно письмо – бывшему отрядному врачу. Два других были написаны раньше, когда Анненков сидел в тюрьме (перехвачены цензурой).
Какова же цель этой эпистолярной операции? Разгадка – в возможности выбора писем. Маршалу Фэну показали только два старых, в которых обсуждались варианты формирования отряда в помощь его сопернику Чжан Цзо-лину. А третье настоящее – «о нежелании атамана вступать в ряды Чжан Цзо-лина» – командующий 1-й Народной армией Фэн Юйсян не увидел. Само собой, разгневанный таким «коварством» русского эмигранта маршал отдал приказ: ничего не подозревавшего Анненкова схватить и передать старшему советнику Лину – под этим псевдонимом в Китае действовал Примаков.
Вот и вся операция. Как говорится: «Восток – дело тонкое». ОГПУ набило руку – впереди были новые похищения и политические убийства: руководителей Российского общевоинского союза генералов Кутепова и Миллера, «злого гения революции» Троцкого, организаторов ОУН Коновальца и Бандеры... Но с Анненковым у чекистов все же случился «прокол». И дело даже не в том, он ли написал «обращение к ВЦИК», или документ сфабрикован...
В любом случае эмиграция не поверила в «раскаяние» атамана.
«Совесть партизан, – говорилось в газете «Шанхайская заря», – может быть спокойной. Атаман Анненков не перешел к красным – над ним совершено насилие. Это обычный прием Советской власти: как всегда в таких случаях, красные заставили его писать то, чему он сам, конечно, не верит. Здесь были какие-то трагические исключительные обстоятельства, остающиеся для нас пока тайной...».
25 июля – 12 августа в Семипалатинске состоялся суд над Анненковым и Денисовым. Они обвинялись в проведении вооруженной борьбы с Советской властью и подавлении восстаний рабочих и крестьян. Подсудимые этих фактов не отрицали. Расправу с казаками и солдатами, не пожелавшими уходить в Китай, атаман не признал. Эта трагедия до сих пор остается загадкой. Западные исследователи относят ее на счет каширинских конников, не щадивших семиреченских казаков. Но как установить правду: архивы белого движения все еще недоступны историкам, а свидетелей тех событий не осталось. В 30-е годы все анненковцы, несмотря на ранее объявленную амнистию, были репрессированы. Из сибирских казаков почти каждый третий служил в отряде у Анненкова, так что карательную политику «расказачивания» они испытали в полной мере – обезлюдели целые районы Омской, Семипалатинской, Кокчетавской областей и Алтайского края (в 1941 году их заселили депортированными из Поволжья немцами).
Атамана Бориса Анненкова расстреляли 24 августа 1927 года. Его западные «биографы» считают, что трагическая развязка произошла еще в Китае сразу после похищения в декабре 1925 года, а на скамье подсудимых сидел не он, а загримированный под него артист. Еще одна загадка, и ее некому разгадать.
А. А. Петрушин
Тайна атамана сибирских казаков
«Сибирский Денис Давыдов»
К началу XX века в Российской империи существовало 11 казачьих войск: Донское, Кубанское, Терское, Астраханское, Оренбургское, Уральское, Сибирское, Семиреченское, Забайкальское, Амурское и Уссурийское.
Сибирское казачье войско было образовано в 1808 году в двух областях степного генерал-губернаторства – Акмолинской и Семипалатинской и в Бийском округе Томской губернии. Центр находился в Омске. В германскую войну сибирское казачество выставило 9 конных полков, 6 отдельных сотен и ...хорунжего Бориса Анненкова, приговоренного окружным судом к одному году и четырем месяцам заключения в крепость.
Его родословная по линии отца – отставного полковника – шла от декабриста Ивана Александровича Анненкова, кавалергардского поручика, известного своей романтической любовью к француженке Полине Гебль. Когда участника Северного тайного общества сослали в Сибирь, она выпросила у царя разрешение следовать за любимым и выйти там за него замуж (эта история легла в основу фильма «Звезда пленительного счастья»). В Тобольске опальный офицер служил канцеляристом в губернском управлении и местные власти высоко отзывались о его деловых качествах. Полина Егоровна воспитывала детей и писала «Рассказы-воспоминания», напечатанные потом в журнале «Русская старина». Трое их сыновей учились в гимназии, которой руководили отец великого химика И.П. Менделеев и поэт П.П. Ершов.
Анненковы дали Отечеству знаменитых юристов, писателей, публицистов, педагогов, ботаников, государственных деятелей, но больше всего – военных.
Восьмилетнего Бориса определили в Одесский кадетский корпус, а после окончания Московского военного Александровского училища (его символом изображался пеликан, кормящий птенцов, – в память того, что предком училища считался Александрийский сиротский институт) назначили командиром сотни в Сибирский казачий полк. Тогда ему исполнилось двадцать лет. Вспоминая начало своей службы, он писал: «...Обстановка в полку сложилась тяжелая. Среди казаков все сильнее проявлялось недовольство муштрой, строгостью порядков, развязным поведением офицеров. За малейшее непослушание следовали строгие наказания, обычным делом было рукоприкладство и мордобой. Один из случившихся на этой почве эксцессов привел к бунту казаков, последствия которого изменили всю мою жизнь».
Казаки расправились с жестоким начальником лагерных сборов и разогнали офицеров. Не тронули только Анненкова, более того, по их просьбе ему пришлось принять на себя командование сразу тремя полками – сказалось уважительное отношение хорунжего к нижним чинам.
Для расследования происшествия из Омска прибыл войсковой атаман с карательным отрядом. От Анненкова потребовали назвать главных бунтовщиков, но он ответил, что офицер русской армии не может быть доносчиком. Его судили вместе с 80 другими казаками, а отбытие наказания заменили направлением на фронт.
После временных военных успехов русская армия потерпела ряд тяжелых поражений. Противник захватил входившую в состав Российского государства Польшу, Прибалтику и часть Белоруссии. Передовые посты неприятельской кавалерии появились около Минска. В обстановке всеобщего уныния кто-то пустил слово «Отечественная война». Этим сравнением с войной 1812 года оскорбленное самолюбие русских людей стремилось выжить в отступлении. «Чем дальше уйдем, – успокаивали газеты, – тем лучше: врагу труднее будет затем убраться восвояси». Император Николай II любил исторические параллели, и поэтому сравнение неудачной войны с эпохой 1812 года его соблазняло давно. По примеру своего прадеда Александра I, Николай II сам вступил в главнокомандование действующей армией. Роль фельдмаршала Кутузова отводилась начальнику штаба Ставки генералу от инфантерии Михаилу Васильевичу Алексееву, который пользовался в войсках вполне заслуженной репутацией человека больших знаний и огромной личной трудоспособности. Его уважали и любили за простоту обращения и общую благожелательность к подчиненным. Участник трех кампаний – турецкой, японской и германской, он, несомненно, был одним из наиболее опытных русских военачальников.
По аналогии с прошлым, в тылу противника стали создаваться партизанские отряды из добровольцев. Они сами выбирали себе начальника или атамана. Одним из них стал штрафник Анненков. Партизаны носили отличительную нашивку: черный круг с красным углом, череп и кости, а также флажок с такой же эмблемой презрения к смерти – немцы не брали в плен партизан. Своими лихими налетами анненковцы наводили ужас на неприятельские гарнизоны. Известный военный историк генерал фон Позек в книге «Германская конница в Литве и Курляндии» отмечал: «Русская конница была достойным противником. Ее состав был прекрасен. Особенно она отличалась в разведке. Ее дозоры и разъезды появлялись повсюду и отличались умением хорошо применяться к местности. Части русской кавалерии сжимали наши разъезды в железные тиски, постоянно стремясь их отрезать, обойти и отогнать. Мы знали, что перед нами достойный и равный противник...».
Официальная пропаганда стала называть Бориса Анненкова «сибирским Денисом Давыдовым». Так же, как и «воин-поэт», казачий офицер в совершенстве владел искусством джигитовки, стрельбы с коня в любом положении, фехтования (в военном училище был инструктором по фехтованию). В декабре 1915 года Николай II вручил ему Георгиевское золотое оружие – шашку с надписью «За храбрость». Обращаясь к Георгиевским кавалерам, император сказал: «Будьте вполне покойны, я не заключу мира, пока мы не выгоним неприятельского воина из пределов наших...».
Так, «без страха и упрека» воевал за Россию молодой атаман, не задумываясь особо о высокой политике. В своих воспоминаниях он писал: «...Воспитание получил строго монархическое, тогда каждый офицер не имел права придерживаться никаких других взглядов. Я полагал, что монархический образ – самый подходящий для России... На фронте заниматься политикой было некогда. Какой-либо официальной информации о политической жизни в стране в наш отряд не поступало. О революции в Петрограде мы узнали из немецких листовок – государь отрекся от престола, а вся власть перешла в руки революционеров. 3 марта все воинские части, в том числе и мой партизанский отряд, были приведены к присяге на верность Временному правительству. Мне казалось, что это правительство создает такую власть, которая нужна народу, а Учредительное собрание выберет нового царя, опирающегося на Думу и земства... В сентябре мой партизанский отряд передали в распоряжение штаба 1-й армии, а меня произвели из есаулов в чин войскового старшины (соответствовал подполковнику – _А.П_.). Но армией руководило уже не штабное командование, а комитет из представителей от солдат, казаков, офицеров и партизан. В такой обстановке мы получили известие об Октябрьском перевороте и свержении Временного правительства. Я считал, что большевики пришли к власти незаконным путем, что они не опирались на поддержку не только армии и казачества, но и вообще народа. Такое мнение тогда существовало у многих».
Итак, «исторические параллели», столь любимые Николаем II, закончились революционными событиями. Так было и после войны 1812–1815 годов. Только в отличие от «деликатного стояния» военных на Сенатской площади случился русский бунт – «бессмысленный и беспощадный». Кстати, Денис Давыдов с его репутацией вольнодумца, обиженный царским двором и обойденный по службе, наотрез отказался вступить в тайное общество и присоединиться к декабристам. Держался за монархию и Борис Анненков. В декабре 1917 года его партизанский отряд отправился в Сибирь на расформирование – содержать старую армию новое руководство оказалось неспособно.
«С нами Бог и ...атаман Анненков»
По прибытии партизан в Омск выяснилось: там собралось уже восемь казачьих полков при полном вооружении. Власть в городе принадлежала Войсковому Сибирскому правительству во главе с атаманом Копейкиным и Совету рабочих и солдатских депутатов, председателем которого был избран Н.Н. Яковлев. Совет предложил прибывшим с фронта частям разоружиться, а казакам разойтись по домам. Войсковое же правительство приказывало не сдавать оружие.
По воспоминаниям Анненкова, в самом затруднительном положении оказалось офицерство – поразительная схожесть с сегодняшней ситуацией в армии. «Большинство военных, – писал Борис Владимирович, – честно служили России, отдавали этому делу свои жизни. С упразднением чинов, званий и расформированием армии офицеры лишились всяких средств к существованию. Им просто некуда было идти, а потому каждый был готов предложить себя любому, кто давал хоть какую-то возможность служить. Другого ремесла они не знали. На этой почве у офицерства усилилось недовольство Советской властью...».
Воспользовавшись расколом среди казаков, Омский Совет предъявил им ультиматум: в течение трех суток сдать оружие, в противном случае они объявлялись вне закона. Одновременно было распущено и арестовано Войсковое правительство – так в Омске закончилось двоевластие. Но Анненков все равно не подчинился произволу и укрылся в шести верстах от города в станице Захламинской.
18 февраля 1918 года омичей разбудили колокольный звон и выстрелы – историки Сибири до сих пор считают тот ночной переполох попыткой вооруженного свержения Советской власти. На самом деле Анненков не ставил перед собой такой задачи, да и сил для этого у него было явно недостаточно – всего 24 человека. Смысл рискованной операции заключался в другом: анненковцы захватили в Казачьем соборе и спасли от поругания святыни сибирского казачества – знамя Ермака, стяг с изображением Георгия Победоносца, покровителя ратных людей Древней Руси, и Войсковое знамя 300-летия дома Романовых. Омский Совет не придал этому налету особого значения: подумаешь, какие-то старорежимные реликвии – и даже не отправил погоню за храбрецами. Потом большевики, конечно, спохватились – со всей округи к Анненкову стекались казаки-добровольцы. Соединившись с восставшими чехословацкими военнопленными, «партизанский» отряд Анненкова разгромил у станции Марьяновка красноармейские части и захватил Омск. Партийное руководство Омской и Томской организаций и Западно-Сибирского областного Совета бежало на пароходах по Иртышу, Тоболу, Туре в Тюмень. Возрожденный Казачий круг избрал 29-летнего Бориса Анненкова атаманом Сибирского казачьего войска и произвел его в полковники.
Воспитанный в духе любви и преклонения перед воинскими традициями, формой, внешними знаками отличия в виде знамен, погон, нашивок, петлиц, кантов, кокард и орденов, атаман давал частям своего отряда звучные и громкие названия: «черные гусары», «голубые уланы», «кирасиры», «драгуны», «атаманский, егерский и конно-инженерный полки». Вместе с тем он широко и полно использовал новые демократические правила: офицеры и солдаты обращались друг к другу на «ты», вместо слов «Ваше благородие» и «Ваше превосходительство» вводились слова «брат-атаман», «брат-ротный», «брат-вахмистр»... В офицерский состав производили из рядовых. Даже бывших офицеров принимали сначала в нижние чины, и только убедившись в боевых достоинствах, назначали на командные должности. Из бывших вахмистров были командиры Атаманского, Оренбургского, 4-го полков, многие рядовые казаки командовали сотнями.
«Вообще же кадровые офицеры, – вспоминал Анненков, – избегали идти в мой отряд. Дело в том, что в колчаковской армии наиболее распущенными были именно офицерские полки. У нас в отряде к офицерам предъявлялись очень строгие требования, да и не было гарантий занять какой-то высокий пост. Отмечались случаи, когда прибывшие в отряд бывшие кадровые офицеры, побыв в полках простыми рядовыми, через 2 – 3 недели уезжали обратно к Колчаку. Но настоящей причиной чаще всего являлось нежелание служить под командой нижних чинов... Старых генералов я считал хламом – такое убеждение у меня сложилось еще на германском фронте. Поэтому я отвергал всех старых генералов и назначал молодых командиров, чем оздоровил начальствующий состав. Но такая практика вызвала недовольство в Омске...».
Здесь требуется небольшое пояснение. По сравнению с югом кадровое офицерство белого движения на Урале и в Сибири было малочисленно. К июлю 1919 года офицеров производства до 1915 года насчитывалось здесь около тысячи, а основную массу командного состава – в среднем 16 – 17 тысяч – составляли офицеры, в подавляющем большинстве - вчерашние интеллигенты, получившие это звание в 1916 – 1922 годах. Дивизиями и корпусами на востоке не командовал ни один из генералов царской армии. Всеми соединениями руководили офицеры, пришедшие в белую армию в чине не выше полковника и произведенные в генеральские чины Временными правительствами и адмиралом А.В. Колчаком. К числу наиболее талантливых офицеров белой армии, выдвинувшихся на Восточном фронте, следует отнести генералов Владимира Каппеля, Анатолия Пепеляева и Бориса Анненкова, хотя последний всячески уклонялся от звания колчаковского генерала.
Военный министр Временного Сибирского правительства Иванов-Ринов позднее писал: «...В день Георгиевского праздника 25 ноября 1918 года я вызвал Анненкова по прямому проводу и сообщил, что Колчак требует его послужной список для производства в генерал-майоры. Но отличавшийся всегда особой партизанской самостоятельностью и часто не подчинявшийся ничьим приказам атаман ответил: «Останусь полковником, в каковой чин произвел Казачий круг за успешные боевые действия против красных частей Каширина и Блюхера на Верхне-Уральском фронте». Однако Ижевско-Воткинская рабочая и Анненковская «партизанская» дивизии были наиболее боеспособными и дисциплинированными соединениями, поэтому Колчак все же присвоил позднее генеральские чины их командирам».
По свидетельству самого Анненкова, дисциплина в его отряде «поддерживалась воспитательной системой, включавшей в себя изучение дисциплинарного устава и проведение бесед с солдатами и казаками. Необходимость борьбы с большевиками объяснялась главным образом тем, что они признавались незаконной властью. Распорядок дня в частях: уборка лошадей, утренняя гимнастика, строевые занятия. Перед отбоем – вечерняя церемония: перекличка, объявления приказов и в конце – молитва. Когда находились в тылу, пели: «Боже, царя храни», а на фронте, в боевой обстановке – «Спаси, Господи!» с изменениями. Молитва звучала так: «Спаси, Господи, люди твоя и благослови достояние твое, победы нашему отряду на супротивника даруя».
Конечно, атаман не рассчитывал на успех только через песнопения. В отряде действовали военно-полевые суды, состоявшие из офицеров. Кроме того, существовала специальная комиссия для рассмотрения некоторых дел. При этом судьи руководствовались прежними законами России, уставами о наказаниях, приказами начальника штаба Верховного главнокомандующего Сибири. Практиковались и внесудебные расправы.
Красные политработники, да и колчаковские чиновники обвиняли Анненкова в антисемитизме, используя как доказательство приказ по дивизии от 9 мая 1919 года, который гласил: «Командирам частей запрещаю принимать на службу солдат иудейского происхождения...». В качестве примера личной неприязни атамана к евреям называли казнь поручика Пилло в июне 1919 года. Сам Анненков объяснял ее следующим образом: «...Пилло был прикомандирован из Омского резерва чинов. По прибытии в отряд его зачислили рядовым бойцом. Спустя некоторое время во многих частях стали отмечаться случаи употребления наркотических средств, упала дисциплина. Появились подозрения, что морфием или кокаином офицеров и рядовых партизан снабжал Пилло. К слову сказать, он объявился в отряде как артист Аполлонский. С ним была артистка Истомина-Жизневская. Своим поведением они разлагали дивизию. Я распорядился произвести у Пилло обыск, во время которого у него обнаружили кокаин и много шприцев. Стали разбираться, кто он такой, поскольку никакого удостоверения своего чина Пилло не имел. Ему сделали поверхностный экзамен, дали солдатское отделение, но командовать он не смог. На наши претензии Пилло ответил, что с германской войны прошло уже много времени и он забыл, как командовать. Дальше выяснилось: Пилло служил лишь обозным прапорщиком и не имел никаких заслуг.
Я считал, что он опозорил мундир русского офицера и Георгиевский крест, поэтому приказал его повесить, несмотря на то, что суд не доказал Пилло вредительства. Артистку Истомину-Жизневскую в 24 часа выдворили из района».
Вместе с тем Анненков запретил расправы над пленными красноармейцами, сложившими оружие. Даже в его личном конвое, состоящем из 30 казаков, половина раньше сражалась на стороне Красной Армии.
Но изменить жестокую логику гражданской войны не по силам никому, и атаман не стал в этом отношении исключением. Население Сибири в своем большинстве не хотело воевать ни за белых, ни за красных и упорно противилось всяким мобилизациям. И когда это сопротивление переросло в Славгороде в настоящее восстание, казаки по приказу Иванова-Ринова и Анненкова беспощадно изрубили повстанцев и мирных жителей. Так на атамана пала первая кровь безвинных. Такой крови анненковцы пролили немало.
Однако выводы некоторых историков и публицистов об атаманщине (или атамановщине) как карательной системе борьбы со сторонниками Советской власти не совсем объективны. В «партизанскую» дивизию Анненкова входило 5 полков кавалерии, пехотный полк и несколько артиллерийских дивизионов, которые успешно противостояли стойким, правильно сформированным и хорошо вооруженным красным частям Семиреченского фронта. Мало того, в июле 1919 года атаману пришлось по приказу Колчака перебросить часть своих сил на Восточный фронт для спасения терпящей поражение Сибирской армии. Полки «черных гусар» и «голубых улан» задержали в междуречье Тобола и Ишима продвижение красной кавалерии и даже, прорвав фронт, вырвались на 60 верст в направлении Ялуторовска. Развитию контрнаступления помешало вспыхнувшее в Семипалатинске восстание и разгул Оренбургской армии атамана А.И. Дутова. Ее остатки (около 2,5 тысячи человек) двинулись через Голодную степь на соединение с дивизией Анненкова. Из этих деморализованных, разложившихся частей он сформировал два боеспособных отряда под командованием генералов Бакича и Щербакова и подчинил их себе. Колчак назначил его командующим отдельной Семиреченской армией – фактически атаман стал военным диктатором огромного степного края. К этому времени Анненков уже убедился в идейной обреченности колчаковщины. Особенно его возмущала зависимость адмирала от союзников. «Первоначально, – отмечал атаман, – Колчак объяснял прибытие в Сибирь союзных миссий необходимостью бескорыстной помощи белому движению в борьбе с большевиками. Но потом я увидел, что в будущем за эту помощь придется расплачиваться полной эксплуатацией имеющихся у России богатств. Иностранные поставки были значительными: оружие, обмундирование, техника – все английское, японское или американское... Судя по всему, иностранцы чувствовали себя хозяевами в Сибири. Они полностью контролировали железную дорогу. Участились случаи оскорбления чести русских офицеров со стороны иностранцев. По этому поводу я заявил протест Верховному командованию, но получил от Колчака ответ: «Мы должны относиться к выходкам иностранцев мягче, потому что они – наши союзники».
В конце 1919 года Восточный фронт рухнул, и Семиреченская армия Анненкова оказалась окруженной с трех сторон, в тылу была китайская граница. Не рассчитывая на снисхождение красных вождей, казаки собирались драться до последнего. Партизаны вновь развернули черные знамена с эмблемой смерти и надписью «С нами Бог». «...И атаман Анненков», – добавляли они, отбивая атаки красной конницы. Южная группа армии даже добилась частичного успеха, но запасы боеприпасов истощались, волнение населения, измученного братоубийственной войной, нарастало, и командующий отдал в мае 1920 года последний приказ об уходе в Китай. В авангарде – отряды семиреченского атамана Щербакова и оренбургские казаки Дутова, за ними колонны генерала Бакина. Сам Анненков с Атаманским и Кирасирским полками прикрывал отступление от висевшей на хвосте 13-й кавдивизии Каширина.
После перехода границы в районе Джунгарских Ворот атаман с несколькими тысячами солдат и казаков расположился лагерем на реке Боро-Тала. Он хотел создать здесь казачье «братство» и заняться земледелием и коневодством, хотя понимал: в покое его не оставят ни большевики, ни китайцы. Так и получилось: по требованию Советского правительства власти провинции Синьцзян попытались разоружить анненковцев – не вышло. Тогда атамана под предлогом проведения переговоров 30 марта 1921 года заманили к губернатору и упрятали в тюрьму – Зиндан, где он пробыл около трех лет.
О причинах этого задержания Анненкова существует несколько версий. Самая правдоподобная такова: китайцы (и не только они) мечтали заполучить крупные ценности Сибирского казачьего войска. Но добиться от атамана сведений о местах их хранения не удалось. Он отговорился: «...имел при себе 15 тысяч долларов и несколько миллионов сибирских денег, а основные средства – 600 тысяч рублей серебром оставил на содержание армии у бывшего российского консула в городе Чугучаке в 18 верстах от границы». Отбить своего командира анненковцы не успели: 24 мая части Красной Армии по соглашению с китайскими властями перешли границу и разгромили лагерь белогвардейцев. Уцелело около двух десятков преданных атаману партизан, которые добивались его освобождения. После настойчивых хлопот начальника штаба Семиреченской армии полковника Николая Денисова и при содействии англичан, Анненков вышел в мае 1924 года из тюрьмы.
С небольшим отрядом он направился вглубь Китая, поселился в предгорьях Тибета неподалеку от города Ланьчжоу и занялся изучением древневосточной философии и разведением чистопородных лошадей. Казалось, все о нем забыли, но вскоре его имя вновь разом всколыхнуло всю русскую эмиграцию. В газете «Новая шанхайская жизнь» за 20 апреля 1926 года было опубликовано обращение Анненкова к ВЦПК СССР.
«Раскаяние»
«...Я, Борис Анненков, в минувшую гражданскую войну принимал самое деятельное участие в борьбе на стороне белых. Я считал большевиков захватчиками власти, неспособными вести народ и страну к благу и процветанию. Суровая трех с половиной летняя борьба кончилась нашим поражением, и мы эмигрировали в Китай. Шесть лет эмиграции были самыми тяжелыми в моей жизни. Потеря своей родины, сознание своей вины перед людьми, которые верили мне и которых я повел за собой в скитание в Китай, сильно угнетали меня. Но эти шесть лет изгнания не прошли даром. Строгий анализ своих прошлых поступков и действий привел меня к таким выводам: гражданская война и борьба с Советами была глубоким моим заблуждением, ибо то, что сделала Советская власть после того, как окончила борьбу на всех фронтах с белыми поляками, говорит за то, что Советская власть твердо и неуклонно ведет народ и страну к достижению намеченных ею идеалов. Тот огромный шаг по пути строительства, который сделала Советская власть, является показателем того, что народные массы идут за своей властью, ибо только при полной поддержке всего народа можно достичь тех колоссальных успехов, кои достигнуты в СССР. Сознавая свою огромную вину перед народом и Советской властью, зная, что я не заслуживаю снисхождения за свои прошлые действия, я все-таки обращаюсь к Советскому правительству с искренней и чистосердечной просьбой о прощении мне моих глубоких заблуждений и ошибок, сделанных мной в гражданскую войну. Если бы Советская власть дала мне возможность загладить свою вину перед Родиной служением ей на каком угодно поприще, я бы был счастлив отдать все свои силы и жизнь, лишь бы доказать искренность своих заблуждений... Каков бы ни был приговор, я приму его как справедливое возмездие за свою вину».
После прочтения обращения возникает сомнение: не фальшивка ли все это? Подлинность документа не проверялась, независимая графологическая экспертиза текста не проводилась, непонятны датировка, мотивы, место и другие обстоятельства его исполнения, да и «суконный» агитпроповский стиль изложения, не свойственный «сибирскому Денису Давыдову», тоже смущает. Но все недоверие к «раскаянию» атамана появляется только после серьезных раздумий. А на первый взгляд «обращение к ВЦИК» производит впечатление. В 1926 году оно вызывало шок...
Буквально на другой день – 21 апреля – редактор шанхайской эмигрантской газеты «Россия», бывший полковник Генерального штаба Колесников, остро завидовавший боевой популярности Анненкова, разразился уничижающей статьей. «...Я небольшой поклонник атаманов и «атаманщины», – писал Колесников, – но мне больше нравится государственная власть адмирала Колчака, Деникина, Врангеля... Я очень много слышал об атамане Анненкове, но никогда не видел его в лицо, и вот доктор Казаков (бывший отрядный врач анненковской армии, руководитель эмигрантской организации «Богоявленное братство» – _А.П_.) прислал мне его карточку. Взглянул и ахнул. На меня глядел молодец из какой-нибудь купеческой лавки, в лихо заломленном на затылок картузе, подпоясанный, точно коренник, ремнем с бляхами, а рукава, галифе и рубаха представляли из себя расплесканную палитру красок. Но самое замечательное – это лик! Большая челка, точно у китайских леди, закрывала пол-лба, и из-под этой челки на вас смотрел весьма демократический «партрет». ...Достаточно сказать, что любимым занятием Анненкова была прогулка по селам в пьяном виде с гармонией в руке, на которой этот гармонист действительно зажаривал всякие польки и «вальцы». ...Вот эти-то «гармонисты», эта пьяная угарная атаманщина с блюющими, распоясавшимися сукиными сынами, нарядившимися в военную форму, хоронили то, что творили дроздовцы, марковцы и алексеевцы, что созидал адмирал Колчак. Отваливаются гнойные струпья от тела выздоравливающей России. Уходят в область преданий и уродливых кошмаров прошлого «атаманы» и проклятая, залившая кровью, опаскудившая движение «атаманщина...».
Какой привычный образ казачьего атамана, не правда ли? В таком же духе его десятилетиями представляла нам официальная советская пропаганда.
Пока нет возможности увидеть портрет Бориса Анненкова, но сохранились документы, которые характеризуют его совсем по-другому. Сослуживцы отмечали: «...Атаман был физически развит, мог заставить играть мускулы... Обладал большой силой воли, мог гипнотизировать. ...Почти не пил и не курил, пьющих и нерях презирал. Сам одевался всегда чисто, скромно и опрятно. Не женат. Был атеистом, но ко всяким религиозным верованиям относился с уважением, часто присутствовал при церковной службе...».
А как же насчет гармони, гулянок и прически? Сведения таковы: «...Участвовал в солдатских вечеринках, хорошо играл на гармони, плясал и учил этому казаков, знал много старинных пословиц, прибауток и песен. Часто сам запевал, но голосом не обладал. Никогда не сквернословил. Стригся под челку и завивал чуб. Любил слушать военную музыку и симфонические концерты, заставлял офицеров следовать своему примеру. ...Держал специально оркестр и хор Атаманского полка. ...Казаки этого полка носили брюки с генеральскими лампасами, погоны с вензелем «А.А.», кокарды с черепом смерти, стрижки под челку и чубы. Одно из главных увлечений атамана – автомобиль: сам возился в моторе, накачивал шины и их монтировал. ...Держал ручную волчицу «Динку-Анку», ученого медведя и лисицу. ...В общении с подчиненными вне строя – прост, доступен, приветлив, всех партизан знал по имени. В бою – требователен и смел до безрассудства. Несколько раз едва не попадал в плен к красным, но всякий раз вместе с конвоем отбивался...».
Эти свидетельства как-то не вяжутся с шаблонными представлениями об «атаманщине». Может быть, анненковцы идеализировали своего командира? Но вот выдержки из донесений резидента ОГПУ в Китае, датированные сентябрем 1924 года, характеризующие атамана как личность: «Анненков – человек быстрого и хорошего ума, громадной личной храбрости, остроумный, жестокий и ловкий... Хорошо владеет английским, немецким, французским, китайским языками, кроме этого, говорит на мусульманских (среднеазиатских) наречиях, сочиняет стихи, пишет мемуары о германской войне и своем участии в белом движении... Имеет средства и хорошо содержит себя – это тип лихого казака». Каково? Согласимся: у чекистов не было никакой нужды в приукрашивании этого человека.
Да и белая эмиграция не оценила монархической желчи полковника-редактора Колесникова. Офицеры, близко знавшие Анненкова, смутно догадывались о его трагической судьбе, и, не зная еще о действительных причинах исчезновения атамана, простили ему «обращение-раскаяние». 24 апреля газета «Шанхайское новое время» поместила письмо. Его автор – «старый партизан» – писал: «Доблестный атаман Анненков, блестящее прошлое которого принадлежит золотым страницам русской истории и не может быть отнято, вместо высокой в будущем роли освободителя Родины от Третьего интернационала перешел в его лапы. Сдали нервы у атамана. Иди, атаман, той дорогой, которую ты избрал сам. За те победы, которые ты вынес в германской войне, мы, низко опустив головы, только скажем: иди, атаман, с миром – ни один камень от истинных патриотов не будет брошен в твою сторону. Там, далеко в стране диких масок, ГПУ, Чека и Чинов, защищай Россию в дни тяжких испытаний, как это сделал и генерал Брусилов...
Ты, далекий, непонятный атаман, зачем, зачем взглянул ты на струпья эмиграции, а не в ее светлую душу под наносным злым недугом. Мы желаем избежать тебе страшных пыток и страданий. Мы готовили тебе лавры. Пусть бог пощадит тебя и сохранит твою голову».
Газета «Шанхайская заря» провела собственное расследование загадочной явки с повинной. Его результатом стала опубликованная 25 апреля статья «Правда о Борисе Владимировиче Анненкове». В частности отмечалось: «Появившееся известие о «переходе» атамана Анненкова к большевикам вызвало немало толков среди белых русских. Никто не мог поверить правдоподобности такого известия. Перед каждым стал вопрос: как могло это случиться? Анненков не только в стане врагов, но и своих партизан зовет туда же? И может, не у одного в душу заползла предательская мысль: не пора ли пересмотреть свои позиции по отношению к Советской власти, не ведется ли там действительно творческая работа по воссозданию могущества России, не строят ли большевики, вопреки своему учению – вынужденные жизнью – национальную Россию, обновленную и возрожденную новыми идеями, новыми порывами творчества?
Целью статьи является стремление рассеять это смущение, помочь сделать правильные выводы из факта нахождения Анненкова в стане большевиков и его обращения.
Первое утверждение: атаман Анненков к большевикам не перешел. Он был насильно сдан красным ставленником маршала Фэн Юйсяна – начальником его штаба – губернатору провинции Кансу, где атаман проживал в последнее время...».
Итак, белая эмиграция за пять дней узнала обстоятельства «раскаяния» сибирского атамана. Советской историографии потребовалось для этого сорок с лишним лет.
Похищение
За Анненковым внимательно следили не только китайцы и лидеры белого движения, но и ОГПУ. Пока атаман сидел в Зиндане, чекисты застрелили в китайской крепости Суйдуне атамана Дутова («выманить» его на советскую землю не удалось), похитили в Монголии барона Унгерна и генерала Бакича. После успешно проведенных операций по захвату старого заговорщика и опытнейшего конспиратора Бориса Савинкова, задержанию и инсценировке «убийства» при переходе советско-финской границы знаменитого английского разведчика Сиднея Рейли фактический «хозяин» Лубянки Генрих Ягода (В. М. Менжинский тяжело болел и свой пост председателя ОГПУ занимал лишь для видимости) и начальники иностранного и контрразведывательного отдела Михаил Трилиссер и Артур Артузов (Фраучи) самонадеянно считали: перехитрить атамана Анненкова особого труда не составит.
ОГПУ имело в Китае и Маньчжурии многочисленную агентуру. В качестве военных советников в Китае находилось немало советских военачальников (В.К. Блюхер, А.И. Егоров и другие). Командующего 1-й революционной армией маршала Фэн Юйсяна, в зоне действий которой проживали Анненков, Денисов и еще четверо казаков, «опекал» Виталий Примаков, бывший командир корпуса червонного казачества.
Чекистам мешала лишь одна «мелочь»: за пять лет атаман «отошел от политики». От контактов с главарями антисоветских белоэмигрантских организаций уклонялся, от службы во французском иностранном легионе и в отрядах, враждовавших между собой китайских генералов, отказывался, на предложение эмиссаров Сикрет Интелидженс сервис ответил прямо: «Здесь жизнь мне нравится, а что касается работы с эмиграцией, то на Дальнем Востоке вполне найдутся другие люди для этого дела. Я уже достаточно поработал, теперь пусть этим позанимаются иные...». Атаман понимал, почему иностранцы «крутятся» возле него. «...Причины тому довольно простые, – писал он. – Почти все бывшие вожди белого движения к тому времени в глазах эмиграции себя сильно скомпрометировали своим поведением, безучастностью к бывшим соратникам по борьбе. Иностранцы знали, что за теми вождями белая эмиграция не пойдет. Мне в этом отдавали предпочтение».
Таскать «каштаны из огня» для чужеземцев Анненков не хотел, но отдавал себе отчет в том, что здесь его в покое не оставят. Поэтому он и его товарищи (пятеро) стали оформлять документы для выезда в Канаду. Узнав об этом, чекисты заторопились – упускать атамана за океан в их планы не входило. В ноябре 1925 года в Ланьчжоу под видом закупщика пушнины появился бывший начальник атаманского конвоя Черкашин. Дальнейшие события, по версии некоторых советских историков, развивались так. Анненков якобы отправил с Черкашиным три письма: первое – бывшему начальнику штаба 5-й Сибирской казачьей дивизии Михайлову, второе – анненковцу Иларьеву (оба служили у генерала Чжан Цзо-лина) и третье – доктору Казакову. Все послания «странным образом» попали не к адресатам, а в руки чекистов... Даже по тем отрывкам из этих документов, которые приведены в нашей печати, можно сделать вывод: «курьер» получил от атамана только одно письмо – бывшему отрядному врачу. Два других были написаны раньше, когда Анненков сидел в тюрьме (перехвачены цензурой).
Какова же цель этой эпистолярной операции? Разгадка – в возможности выбора писем. Маршалу Фэну показали только два старых, в которых обсуждались варианты формирования отряда в помощь его сопернику Чжан Цзо-лину. А третье настоящее – «о нежелании атамана вступать в ряды Чжан Цзо-лина» – командующий 1-й Народной армией Фэн Юйсян не увидел. Само собой, разгневанный таким «коварством» русского эмигранта маршал отдал приказ: ничего не подозревавшего Анненкова схватить и передать старшему советнику Лину – под этим псевдонимом в Китае действовал Примаков.
Вот и вся операция. Как говорится: «Восток – дело тонкое». ОГПУ набило руку – впереди были новые похищения и политические убийства: руководителей Российского общевоинского союза генералов Кутепова и Миллера, «злого гения революции» Троцкого, организаторов ОУН Коновальца и Бандеры... Но с Анненковым у чекистов все же случился «прокол». И дело даже не в том, он ли написал «обращение к ВЦИК», или документ сфабрикован...
В любом случае эмиграция не поверила в «раскаяние» атамана.
«Совесть партизан, – говорилось в газете «Шанхайская заря», – может быть спокойной. Атаман Анненков не перешел к красным – над ним совершено насилие. Это обычный прием Советской власти: как всегда в таких случаях, красные заставили его писать то, чему он сам, конечно, не верит. Здесь были какие-то трагические исключительные обстоятельства, остающиеся для нас пока тайной...».
25 июля – 12 августа в Семипалатинске состоялся суд над Анненковым и Денисовым. Они обвинялись в проведении вооруженной борьбы с Советской властью и подавлении восстаний рабочих и крестьян. Подсудимые этих фактов не отрицали. Расправу с казаками и солдатами, не пожелавшими уходить в Китай, атаман не признал. Эта трагедия до сих пор остается загадкой. Западные исследователи относят ее на счет каширинских конников, не щадивших семиреченских казаков. Но как установить правду: архивы белого движения все еще недоступны историкам, а свидетелей тех событий не осталось. В 30-е годы все анненковцы, несмотря на ранее объявленную амнистию, были репрессированы. Из сибирских казаков почти каждый третий служил в отряде у Анненкова, так что карательную политику «расказачивания» они испытали в полной мере – обезлюдели целые районы Омской, Семипалатинской, Кокчетавской областей и Алтайского края (в 1941 году их заселили депортированными из Поволжья немцами).
Атамана Бориса Анненкова расстреляли 24 августа 1927 года. Его западные «биографы» считают, что трагическая развязка произошла еще в Китае сразу после похищения в декабре 1925 года, а на скамье подсудимых сидел не он, а загримированный под него артист. Еще одна загадка, и ее некому разгадать.