Борис Комаров
Вопреки логике
Рассказы




Роза

Женский глаз сквозь тебя видит. Да-да! Вот и не удивился Гудков, когда Нинка выпалила:
- Украл цветок-то? Или нашел?
Но фасон ведь надо держать! И он недовольно буркнул:
- Скажешь тоже! Полторы сотни отдал.
- Ты отдашь!
- И отдам! — тут уж Димка вспылил. — Если для дела, а для безделья подумаю, давать ли?!
Он ведь Димка Гудков не транжира какой! А если повезло, радоваться надо!
Гнал он часа полтора назад по Ткацкому переулку и увидел на другой стороне парнишку лет восемнадцати или чуток постарше. Был тот в велюровой куртке и такой же кепке. Кепка съехала далеко к затылку, и оттого русый чуб вырвался на волю, придавая хозяину разбойничий вид, о чем он, поди, спьяну, и не подозревал. В руке держал обернутую целлофанкой розу. Яркую, как пожар, а то и ярче.
Паренек нет-нет да просительно маячил ею проезжающим легковушкам, и те притормаживали было, но, приглядевшись к вяло дыбающему среди луж клиенту, подкидывали газку, устремляясь к дорожной развилке. Седьмое марта как-никак: у всякого дел выше крыши!
Димка крутанул «Волжану» и подкатил к парню:
- Куда?
- На Лесобазу…
Не ближний свет. А Димке чего?.. Два стольника — и погнали!
Прыщавые щеки пассажира аж забагровели от довольства: это пожалуйста! Две сотняшки всегда найдутся.
Затем пришпандорил розу на панель, понаблюдал за собачонкой, кинувшейся стремглав за такси и, горько вздохнув, поведал историю, печальнее некуда.
Подобное Гудков слышал миллион раз, но эта история была предпраздничной и потому горшей во сто крат. А пассажира она до того упикала, что тяпнул сухонького с братом, потом еще — и поехал к себе. Брат-то здесь живет, в микрорайоне: женился, холера, и покинул их с мамкой.
А оттого случилось горе, принялся уже по второму кругу пояснять пассажир, что любимой девушки дома не оказалось.
…И родители не знают, где она!…Ну и ладно! Останется не поздравленной. Только вот розу куда девать?
- Ты бы куда дел? — осоловело уставился на Димку.
Чего Гудков скажет? Своих проблем хватает. Хорошо, еще подарками голову не забивает. Прошло времечко!…А раньше да, было дело! Но кто первый перестал дарить всякую ерунду: Нинка — на двадцать третье февраля или он — на Восьмое марта, Димка уже и не помнит…И себя-то за четверть века семейной жизни забудешь, как зовут!
- Куда бы дел-то? — не отставал собеседник. Смолой пристал. И вдруг нашелся: — Купи, а? За двадцатку!…Жене подаришь!
- Х-ху!.. Баловать еще!
Двадцатка, ясно-понятно, не деньги, но… Разве для хохмы? Вот Нинка рот-то разинет!
И, не принявши еще окончательного решения, Гудков брякнул:
- Давай за полтора червонца! — привык торговаться. — Целлофан-то в грязи!
- Где? — сунулся поближе к панели пассажир. — …Брызги, значит, попали. Тряпочкой потрешь — и всё!
И как ни настаивал, не сбивал пятерку Димка, в цене не уступил. Ладно, что пассажир переиначил свой маршрут: решил заглянуть к дружку у транспортного агентства, чем и покорил Димкину душу окончательно. Это ведь в центре — не одну пятерку сэкономишь!
Высадив его у стекляшки агентства, Гудков проскочил чуть дальше, прижался к обочине и поступил так, как и советовал бывший хозяин розы: расстелил хрусткую обертку на крышке багажника и прошелся по ней ветошкой. Затем примерился и так вертанул целлофанку вокруг колючей красавицы, так забабахал цветастую ленточку поверх всего, что залюбовался своим творением. Мастер!
Ловко он Ниненцию-индульгенцию сегодня подденет! Придет домой, та ля-ля-ля: работал бы до полночи — все прибыток, а он — розочку! Язык и проглотит!
За ту вечную лязготню и звал он ее Индульгенцией. А Нинка еще пуще злилась. Злись-злись: щи наваристее будут!

* * *

Жене все одно не угодишь!…Вон сосед по кооперативу Мишка Зуйков. Их гаражи ворота в ворота стоят. Димка-то помнит, что у Зуйка было. Сначала Люська ворчала, чтобы с пьянкой завязывал, ладно — закодировался Мишка. Совсем про водку забыл. Потом начала пилить, чтобы курить бросил! А через месячишко смотрит Димка и себе не верит: грустные-прегрустные глаза у соседа стали, а щеки — вообще… Хоть топор точи — до того ошершавели!
Спросил что почём, а Зуёк вздыхает да в сторону смотрит. Тогда Гудков возьми и полюбопытствуй: чего, мол, унылая душа, вечерами делаешь?
- Как чего? — удивился Зуёк. — Ужинаю…
- А потом?
- Телевизор смотрю.
- А потом? — не отставал Димка.
- Потом-потом!.. — взорвался Мишка. И вдруг выпалил: — С бабой ругаюсь!
- Х-ху!.. — не понял Гудков. — Чего ругаться, коли мужик трезвехонек и пашет, как папа Карло?
- Она найдет… — отмахнулся Мишка. — Золотого гуся дай — и то скажет мало!
Вот и не удивился Гудков тому, что взял однажды сосед и развязал. И начал закладывать за воротник, да так, что в первый же выходной навесил жене и теще по фонарю и ушел из дому. Ночь переночевал в общежитии, другую, потом снял там комнатушку и остался навсегда.
- Пойми, Гудок, жить хочу! — объяснил он свой уход в общагу Димке. — А у тещи не выживу, елки-палки! Там все мужики поумирали, весь подъезд. — И начал загибать пальцы правой лапы:
— Стасик раз!…Венька-гармонист! Запивался тоже…Кто еще- то? — Так и не вспомнив, помаячил загнутыми пальцами перед Димкиным носом: — Детишкам помогать буду, не отрицаю…только отсюда!
И, как ни странно, пить перестал, лишь иногда сорвется.
Тот жизнелюбивый Мишка и должен был ждать его нынче вечером возле гаража: должок вернуть — балабас пива, который вырвал утром нахалом из Димкиных рук.
Хотя Гудков и не просил возвращать. Больно скверная история у того балабаса… Такая, что и не придумаешь!
Димка недели три кашлял, грипповал, короче, и потому лечился таблетками. А так как «Жигулевское» и всякая лечебная дребедень якобы не стыкуются, то истосковался по пивку, как соловей по первому березовому листочку. Бывает, знать, такое! И решил согрешить: заскочил вчера в ларек, купил разливного и поспешил домой.
Сгоношив на стол, налил в стакан пивка и, не долго думая, опрокинул его в рот. Первый стакан, как известно, самый вкусный.
И будто ежик кувыркнулся по горлу, шлепнулся в желудок и тысячью иголок заелозил по всему телу. Каюк!.. Отравился! И какую заразу подсунула Димке румяная продавщица — никто и не узнает: Индульгенция-то на работе.
Сунулся в ванную и минут десять только и делал, что совал пальцы в рот да тыкался башкой в раковину. Тем, чай, и спасся!
Но обида на ларек осталась, и потому прихватил утром посудину со злосчастным пивом и потопал в гараж за машиной. Выеду, думал, на линию, заскочу к продавщице и ткну балабас на прилавок:
- Пей, — скажет, — сама!…Обнаглели!
И, верно, так бы и сделал, да случилось непредвиденное: Зуёк «сорвался». Была суббота, вот и не сдержал спозаранку коней.
Он стоял с лопатой у гаражных ворот и материл выпавший ночью снег:
- Вот, елки-палки, — гаркнул, увидев Димку, — весна, а сыпет и сыпет! — Узрев в руках соседа балабас, обрадованно воскликнул: — Пивко? Дай-ка!
Когда Зуёк гудел, то утрачивал всякие там интеллигентские штучки. Руки-то голову опережали!
Не помедлил он и в этот раз: выхватив посудину, задрал ее к небу и махом заглотил больше половины содержимого. Затем вздохнул во всю моченьку легких и выпил остатки.
- Как пиво-то? — оторопело вопросил Димка. Сказать что иное он, ясно-понятно, не решился.
- Нормалек! — икнул Мишка.
И лишь теперь, когда жажда малость отступила, спохватился, что поступил он край как нехорошо. И засовестился:
- Эк, как вышло-то, а!.. Приезжай к восьми вечера, ёлки- палки! Такой же балабас куплю.
Забавно, но слово свое он держал и если сказал к восьми, то будет об эту пору торчать у гаража. Кровь из носу!
А пиво, знать, и не отравленное было, обычное пиво. Димку- то, чай, таблетки с толку сбили.
Но если Гудков придет сегодня вечером поздно — задуманной хохмы не получится: Индульгенция спать уляжется!
И потому, сунув розу в багажник, Димка погнал тачку в стойло. Чтобы до Мишки успеть.
И успел — не было того у гаражей…Только Нинка-то и не обрадовалась подарку: отдашь, мол, ты полторы сотни! Жди!

* * *

Гудков от досады даже кожанку вешать не стал: кинул в прихожке в угол — псих выказывал, затем поерошил пятерней шевелюру и упрямо хрястнул:
- Не веришь?!
Не верь! Возьмет да и выкинет сейчас ту розалию к чертовой матери!
И выкинул бы, он такой, да не успел: Нинка скрылась за дверью спальни.
Лучше бы с Мишкой весь вечер посиживал!…Тот хоть в душу не плюнет.
И тут Димке показалось, что за дверью что-то всхлипнуло.
Реветь вздумала! Хочет, чтобы собрался и опять на работу ушел?! Он, коли Нинка не забыла, однажды так психанул, что весь Новый год из-за руля не вылазил.
Подхватил с полу куртку и ей-ей вышагнул бы на лестницу, да дверь спальни вдруг распахнулась и в проеме нарисовалась Нинка. Именно нарисовалась, так как и следов прежней усмешки не было на ее физиономии. Вроде бы даже разгладилась та физиономия, получшела вроде. И халат на Нинке был другой: не кухонный затрапез, а тот, что дочка из Москвы прислала: в рыжих яблоках. Дорогой, собака! Нинка его берегла и одевала лишь, когда сестра в гости приезжала.
Х-ху!.. Ничего ведь бабенка-то, отметил зачем-то про себя Гудков! И гладкая… На боку хоть вошь бей! Вот только бездонные когда-то Нинкины глаза были сейчас красными, как у карася, от недавних слез.
- Стол-то накрывать? — тихо спросила.
Одумалась, вишь, чертова баба! Поняла ошибку…Но он до конца свою марку выдержит!
- Накрывай! — буркнул. Хотел добавить чего-нибудь построже, да не стал уж ту нарочитую строгость в башке выискивать: тоже ведь не Змей Горыныч! Есть душа-то!
Выйдет сейчас вот на лестницу и покурит, пока жена на кухне суетится.
Уютное, язви его, местечко было чуть ниже лестничной площадки! Там сбегались ступенчатые марши и подныривали под оконную нишу с широченным, как футбольное поле, подоконником. Обопрешься локтями на него и высматриваешь, покуривая, кто идет по тротуарчику к пятиэтажке. Или дворника выглядываешь: метет, бывало, метет, а листьев под тополями не убывает. Горят себе медью — и ширк да ширк из-под метлы! Нет, Димка не смог бы ту бесконечную работу делать. Ему результат нужен. Посадил — отвез, посадил — отвез! И чтобы поговорить: человек — существо сообщительное.
Сейчас, уронив ручищи на подоконник, на лестнице дымил сосед с нижнего этажа Славка Дубов. Славян, как называл он себя. Было ему уже под сорок, работал на продбазе грузчиком, а так как кладовщицы там были молодехонькие и одна краше другой, то и Славка молодился. И всем рассказывал, что занимался раньше борьбой, но с силищей его да хваткой недолго, мол, и до греха. Потому и дал слово начальству никогда на ковер не выходить. Он и курить-то начал, чтобы пожиже быть. И выпивать бы стал, да боялся по пьянке, мол, нарушить обещание и навесить кому-нибудь смертельного «шелобана». Димку он звал Димоном. Так, считал, красивше.
- Здорово, Димон! — обрадовался Славка. — Покурить?
- Ну!.. — видит же сигаретку в руках.
Облокотился на подоконник рядом и пустил струйку дыма сквозь дырку в стекле в вечернюю темень. Будто воробей просек ту дырочку клювом, да так аккуратно, что диву даешься.
А чего Славян своей Таньке подарил?
То и спросил у соседа: ненавязчиво так. Будто подарки для них, мужиков-то, дельце обычное, рядовое.
- Как чего? — оторопел Славка. — Получку принес: что надо, то и бери! А то купишь, да не подойдет. Толстеют бабы-то! — пояснил. — Женишься — спичка-спичкой, потом разнесет, как бочку! У Колюхи Шмелева видел бабу?…Жиртрест! Что ни купит — все на мусорку летит!
Славян в выражениях не стеснялся. Мог и покучерявее загнуть.
- Так понятно… — согласился Димка. — Кофтенку там или свитерок, померявши берут. А вот, — крутанул перед соседовым носом расщеперенной пятерней, выказывая нечто воздушное, нечто диковинное, чего и изобразить-то невозможно, но что понятно любому, — для души что-нибудь не пробовал?…Цветы, к примеру?!
Он уже и запамятовал, для чего притащил розу, забыл про неудавшуюся хохму. Ерунда — вот и забылось. Важен факт! На рыбалку вон бежишь за лещом, а идешь с речки пустее воздуха и ничего. Воздух-то главнее рыбы, выходит!
- Деловой!.. — буркнул Славян и почему-то зло посмотрел на Димку.
- Да, деловой! — вызывающе бросил тот. И соврал: — Всегда цветы дарю!…Бабы не наш брат — тонкая натура!
- То-онкая! — тут уж Славяна совсем понесло. — Тоньше комариной струйки!
Домыслил, знать, бестолковкой, что похвалится Нинка Танюхе цветами, и та надуется, как мыльный пузырь.
Тогда чего? Тогда и Гудкову своей цветочка не подари?! Нет уж!.. В следующий раз целый букетище приволокет!
Вкрутил недокуренную сигарету в жестянку на подоконнике и, не слушая уж Славяна, двинул к себе.
Заводной он чего-то сегодня, х-ху! Или то парнишка с розой его настропалил?…Весь день перевернул, «холера»!
А может, Зуёк из головы не шел… Ждет, поди?!