ЕВГЕНИЙ ВДОВЕНКО
ПРОЩАЙ-ПРОЩАЙ И ЗДРАВСТВУЙ-ЗДРАВСТВУЙ
СОЧИНЕНИЯ В ДВУХ ТОМАХ
ТОМ ВТОРОЙ
СТИХОТВОРЕНИЯ
ПОЭМЫ
ПОСВЯЩЕНИЯ
БЕЛЯНА
«Разберу беляну
одними руками…»
Нар. поговорка.
ПРОЛОГ
На Волге ночь.
Ни звезд, ни ветерка.
Доедена уха из судака,
в который раз артельный чайник долит,
лютует комарье — спасенья нет,
а тут еще по удочкам сосед:
«Почем, скажи мне, парень,
сила воли?»
Чудак!
Нашел, кому задать вопрос!
Я в землю нашу жилами пророс,
с кем только не отведывал я соли,
и голод, и разруху перемог,
и силой переважил тьму дорог,
где сила, как известно, —
не без воли…
Но как сказать почем,
когда она — тебе и сила воли,
и цена,
к примеру бы, — как человек и поле:
вспахал, засеял, сжал и,
что сожнешь, —
оценишь:
плох задел твой иль хорош?
По силе по твоей
и будет воля…
Старик, однако, и не ждал меня —
он так бы мог спросить и у огня,
с водой поговорить,
а то — с железом…
Откашлялся,
снял комара со лба,
изрек с растяжкой:
«Воля, — как судьба…
Ценой по силе
и по силе — весом…
Бывает, силы — пуд,
а воли — пшик!
А то — наоборот:
душа-мужик,
ни веры и ни правды не уступит —
да силы нет.
Ты скажешь, что у нас —
в России нашей — все вольны сейчас?
Вольны.
Хоть кое-кто и воду в ступе
не леняться толочь.
Нe слабаки!..
Вот мы с тобой, положим, рыбаки:
ты снасть закинул,
я, себе, сел рядом…
Одна у нас, навроде, маета,
обрыбился же — ты,
я — без хвоста…
Что я скажу?
Пускай, мол?
Так и надо?
Ан нет, мил-друг!
И старых ног не жаль —
всю Волгу обегу и вширь, и вдаль,
а нападу на клёвую удачу!..
И сила тут, и воля — всё в цене!
А рыбка-то — того: накладна мне.
Всю жизнь бы так работал —
как рыбачу!
А все бы — так?..
При вольности-то всей?..
Паши с любовью, с нею же и сей —
и жди
как проводил жену на роды, —
что выклюнется?
В вольный рост пойдет?
Тепло у сердца каждого найдет?
Почем все это, а?
Во всем народе?!.»
Я слушал, словно думал сам,
ведь он
и поле помянул мне в унисон,
и я забыл,
что ночь спешит к рассвету.
Легенду слушал.
Страшная она,
хоть в давние случилась времена.
Поведаю и вам легенду эту…
Глава I
За камские,
ветлужские леса,
в степные прикаспийские туманы,
по Волге — вниз,
по ветру — паруса,
неслись, бывало,
белые беляны.
Длиной до полусотни саженей
и шириной, с развалом, — до десятка,
беляны те,
чем глубже их осадка,
чем больше путь —
тем значились ценней.
Нагруженные доброю сосной,
рогожами, лычагами[1], смолой,
слезой-живицей,
многожильным лыком,
несли они путем своим великим
товар лесной.
Степям он тем и гож:
и паруса-то сами —
из рогож,
и корпуса — не крашены,
и доски — не струганы,
и шиты без гвоздей,
и лыком конопачены…
И всей
наружностью —
беляны те не броски.
Их сила — в половодье,
а краса —
контраст «организованного» цвета,
где даже из рогожи паруса
пылали златом
в пламени рассвета.
Мне детство бы напомнили они,
ручьи с бумажным флотом,
что сродни
белянам ли, фрегатам ли, линкорам…
Но — омута эпох!..
Моим ручьям
не освежить потусторонних ям —
и я лишь их
охватываю взором…
Глава II
Чу, — топоры:
«А ну! Кому помочь?!» —
купец Егор крушит свои деляны,
и по разливу —
даром что не ночь, —
как бабочки-поденки,
прут беляны…
Егор богат.
Богаче всех окрест.
И не пузат, хоть вволю пьет и ест.
И людям не чужой, но и не дядя.
По виду —
то ли турок, то ли грек,
но говорит, как русский человек,
а нам ли, русским,
жить, —
на морду глядя?
Команды на беляны садит сам:
оброчные и беглые крестьяне —
по пять,
по шесть,
да по семь на беляне, —
а чтобы спелось разным голосам,
снабжает их искуссным дирижером —
и голоси до Астрахани
хором!
Там и конец белянам.
Все — товар:
до донышка по штабелям разложат,
команды подхарчуют,
а навар —
в тенек,
где загустеть
жирком он сможет…
Глава III
Давно уже в помине нет белян —
до пароходов знали эту пору, —
когда мой предок по отцу
Степан
в леса подался от нужды
к Егору.
Валил деревья для сплавной страды,
и страдовал,
и жил на те труды,
и барину выплачивал, чтоб долгу
не числил тот, и вот,
в конце концов,
Степан нос к носу
встретился с купцом, —
хозяин сам
с беляной шел на Волгу…
Не близок путь.
В работе день-деньской
едва ли доберешься в три недели.
И комары всех начисто заели:
их по разливу —
пропасть над рекой.
Настырне!
Куда тебе цыгане!
Не отпихнешь,
не вытолкаешь прочь,
ни руганью не свадишь,
ни деньгами, —
по солнцу жарят!
А приходить ночь —
и дымокуром
горю не помочь!..
Лишь раз и был ветришко низовой…
Беляк осётрий[2] наседал на мели
и заверть вод подлунная —
Завой —
впрядала комарье
в свои кудели.
А шелесперья мелочь —
тут как тут!
А на беляне —
благость и уют!
А ночь?!.
А ночь!
И не ложился б сроду, —
да как без сна?
Чем жилы наливать?..
Где силы брать страду свою ломать?
От Бога — жизнь,
а ей — подай погоду!..
Глава IV
Умаявшись от скуки и жары,
Егор о ночи размышлял с тоскою:
«Ну комары!
Ну эти комары!!!
Заякоримся —
тож не жди покою!..
А потемну не поплывешь, небось,
хотя серёдкой воздух посвежее…
Того гляди —
чай, не железна кость! —
еще сломаешь ненароком шею!..
А кто понудил?
Сам сказал: иду!
Вот и иди!
Тяни беду-нуду!
Что мужикам-то? —
пообвыкли, видно,
а ты чешись, хозяин,
не ленись!
Какому хочешь господу молись —
не заслонит!
За глупость и обидно!..
Помощник, вишь, удрал!..
С чужой жаной!..
Ну шельма!..»
Ухмыльнулся.
«Между прочим,
вон и ребята заскучали к ночи…
А может
поднести им по одной?
Работали исправно, честь по чести,
и сам не прочь бы —
выпить с ними вместе…»
Смеркалось.
Подошли под крутояр.
Здесь, говорят, — Ермак,
а после — Разин,
с товарищами
щупали бояр…
«Мме-сс-та-а!..»
и трижды сплюнул,
чтоб не сглазить.
«Разбойники да гнус —
типун на них!
Во-о-о камень —
что тебе медвежье рыло!..»
Он перестал покрикывать.
Притих.
А мужикам-то —
до него ли было?
В своей привычной сутолоке дел
шабашили,
затеяли купанье,
кулеш сварили,
сели всей кампаньей —
Егор их по-хозяйски оглядел:
«Мослы!
Узлы!
Сухие плети!
Корни!
А в чем их сила?
Ясно,
что не в корме…
Так в чем же?!.
В матерях?
В отцах их сила?
Не та ли голь в них с детства голосила:
Дай хлебца!
Хлебца!..
Хлебца? —
От него ль
так широка и кряжиста Россия?
И воля
и неволя —
что почем?..
Неволя — счастье!
Он, Егор, учен:
его мошну — неволя напитала!
Она — и сила,
и в цене всегда…
Ну что за комарье, —
беда — нуда!..»
Глава V
Все чаще взгляд Егора —
на Степане:
«Силен мужик!
А росту — моего…
Сейчас бы
поборол бы кто его —
вина не пожалел бы!
Но в компаньи нет
парню пары, —
что ж поить за так? —
Она и водка —
тоже не пустяк!..»
А скука гложет,
всё купцу не мило,
но тут его внезапно осенило —
и он,
актерской струнки не лишен,
поднялся,
с безразличной бросил ноткой:
— Эй, вы!..
Кто встанет к мачте нагишом,
отблагодетельствую водкой!
На голос обернулись,
но тотчас
послышался в ответ басок с ехидцей:
— Выходит —
кровью надо расплатиться?
Горазд, хозяин!
Оченно горазд!..
Другой добавил:
— Ты, купец, не жмись!
Сам комаром всосался в нашу жись —
мог и за так бы поднести по чарке,
а твой посул,
как мертвому — припарки!..
Словцом, что кулаком, под самый дых
поддели —
а Егор крутого нрава…
Из бочки нацедил на шестерых
Ведро —
и бах на стол:
— Лакай, ор-ра-ва!
А там посмотрим:
что кому жалеть —
вам жизни
али мне — сивухи горькой!..
Хмелели люди…
Как не захмелеть?
На шестерых ведерко
есть ведерко!..
И тут хозяин вновь заговорил:
— Лови момент, пока я добрый спьяну:
Кто
нагишом
протерпит до зари
у мачты,
тот —
бери мою беляну!..
Всех оглядел — и поубавил пыл —
Степан был трезв.
Как будто и не пил!
Ожёг глазами:
шутит дядя, что ли?..
Но промолчал.
«Хозяин-то — хмелен?..
Как на вино расщедрился-то он?
Развергасился[3] —
мастер балаболить!.».
Чадил дымарь.
Ломались голоса.
Но был Степан уже далек отсюда, —
прошла молва средь крепостного люда:
их барин за границей
прожился!..
Теперь прощай загаданная воля
цена за откуп сразу возрастет!
А откупиться надо вместе с Полей —
пока одни — и детям ведь учет…
А тут — беляна!!!
Треплется, поди?..
Конечно — комарье…
Не без расчета…
Уверен гад!
Но, дядя, ты гляди:
коль выдюжу —
отдай, что заработал!..»
Сгреб за плечо хозяина: —
А ну —
Дай попытаю счастья,
на ночь встану,
но ты божись!..
— Не бойсь! Не обману…
Заря до солнца —
и бери беляну! —
На пьяненьких скосил лукавый глаз:
— А можа, кто жалает вместе?..
В долю?..
Вон Степка-то обскакивает вас,
а я даю подумать —
не неволю…
У пятерых — улыбки по лицу.
Тряхнули с пьяну кудлами купцу,
потом —
уже осмысленно —
Степану:
— Жизнь, паря!.. —
молвил старший наконец. —
Ты лучше выпей!
Правильно, купец?..
— Почем я знаю?..
Я даю бе-ля-ну!!!
Какой товар-то?!
Самый ходовой!
Да вашей оценить ли головой?
Продать и то, ведь, надо по уму:
Торговля любит красную монету!..
Степан поднялся:
— Если твоему
такому слову,
измененья нету, —
я соглашусь…
А вы, друзья, к утру
от пут меня тогда
ослобоните. —
Со всеми поделюсь,
коль не помру.
А если что —
всё Женке отдадите…
Идет, купец?
— Идет!
Твой магарыч! —
Осклабился хозяин. —
Всем — потеха!
По ты, как занеможется, покличь —
я развяжу! —
и сам зашелся смехом.
Веревками —
одною по рукам,
другою по ногам — скрутили тело.
Шутили поначалу:
— Комарькам
всего вкуснее то,
чем тятька делал!..
— Молитвой их,
молитвой их пужай!
Похлеще бусурман они, однако!..
Егор поддел:
— Ты телой не дрожай!..
и по щеке
хлестнул себя со смаком.
Потом жалели:
— Зря ты, паря, зря…
Съедят глаза —
беляны не видать им.
Как ни поздна вечерняя заря —
а до другой
тебя не хватит…
Глава VI
В Егоре зло с насмешкой пополам, —
он тешился, завидуя здоровью:
— Я задарма копейки не отдам!
Ее умом брать надоть,
а не кровью!
Не выдержишь!
В одежке, вон, сижу —
и то наскрозь прокусана вся шкура,
хоть лезь в овчину!..
Нету терпежу!..
А ты-то
сплошь утыкан ими, дура!..
Бежала ночь, как тихая волна.
Луна
волной
переплавлялась в слитки.
Трезвел народ:
до хмеля, аль до сна —
при жуткой столь,
столь добровольной
пытке?
Степан крепился.
Притерпелся, что ли?
Он этого и сам сказать не мог.
Сначала жгло от головы до ног,
а после —
охватил озноб от боли.
Как будто угодил вдруг на костер
и тут же окунулся в прорубь…
Звенели комары вокруг —
и впору б
рвать вервье:
не по силам уговор!
Сквозь веки,
как за пухом тополиным,
он видел поле за своим селом,
погост
с торчащим из дерев крестом,
свой дом у вётел
и речной излом,
печальные
глаза Полины…
Он видел волю!
Жаворонок дальний
висел над волей этой,
лес шумел,
и ни приказчик,
человек скандальный,
ни барин даже сам —
развратник сальный —
никто
над ними
власти не имел!
Глава VII
Бежала ночь.
Егор сидел сумной.
И кто-то рыкнул: —
Режь лычаги, идол!!!
— Нет, не годится. —
возразил другой. —
Спор — не на жизнь!
Вдруг парню-то —
планида?..
— Планида?
Как же!.. —
Шуба-воротник
из комаров,
а кровь-то — не родник!
Не тока на гайтан —
на крест они
садятся, стерьви!
Даже —
друг на друга!..
И вдруг Степан ожил:
— Нe обмани…
Крест на тебе…
отдай добро… супруге…
И смолк —
чтоб, может, больше никогда
не увидать ни милой,
ни беляны…
Упала за борт первая звезда,
а кропивцы
всё гудели пьяно,
тесня друг друга, лезли напролом
и жалили,
и пили кровь от пуза,
и падали,
не совладав с крылом,
и лопались
от взрывчатого груза!..
Росло у ног кровавое кольцо.
Егор дохнул,
прошелестел, как ветер:
— Опомнись, парень!
Я, в конце концов, —
дам что-нибудь!..
Но не было ответа.
В молчании зловещем лунный свет
стекал на раны помертвевшей ночи
и вскрикнул тут хозяин дико:
— Нне-е-ет!!!
Он сдохнет,
он нарочно сдохнуть хочет!!!
Угрюмая команда впятером
уставилась незряче на Степана.
— Хозяин!
Попрощался бы с добром, —
напомнил кто-то. —
Проиграл беляну!
А душу ты напрасно загубил —
потешился, выходит, на нуждишке…
— Не я! —
отверг Егор. —
Не я убил!
Позарился мужик на золотишко!
Известно дело —
на рожон не лезь!
Чужие-то кусачие деньжонки!..
Мы — это…
Сами…
Обмозгуем здесь…
Всем — доля!..
Не забудем —
и о жонке…
Все промолчали,
лишь глядели косо
на солнце,
что росло из-за утеса.
Веревки соскользнули под ножом:
Степан осел…
— Вином его!
Вином! —
Егору крикнул старший,
шмыгнув носом.
Степан уже не чувствовал зари
и не дышал, казалось.
У Егора
нашелся спирт:
— Теперьча три, не три —
нам распивную пить,
а бабе — горе…
Позеленел хозяйский глаз блудной:
— Сам повязался на характер свой.
А был живой бы —
я ж не на обман…
Корысть —
она упряма в человеке!..
Но тут прикрытый рухлядью Степан
бескровные
на голос поднял веки.
Видать, что он родился в том краю,
где за него молились неустанно.
Промолвил еле внятно:
— Ты…
Мою…
Егорка…
Не дели
мою беляну…
Я отдышусь — и сам…
Оно — не грош…
Водички мне…
Водички мне сначала…
И долго пил —
лишь о железный ковш
негромко
зубы белые стучали.
ЭПИЛОГ
И я продрог.
Заря ласкала слух.
Упрямо Волга в берега толкалась.
Над ней туман, пружиня, выгнул парус,
спросонья
голос пробовал петух.
Навстречу мне,
родившись за туманом,
в сиянье бледном топовых огней
шел теплоход,
а мнилось мне — беляна
и обнаженный человек на ней…
Он жаворонка видел,
лес и поле,
и не кричал от нестерпимых мук.
У ног его горел кровавый круг:
Превозмоги,
переступи —
и воля!..
Наверное, как синяя тоска,
журчащая от сердца до виска,
как вешний путь
и как весна сама,
была в сознаньи гаснущем она…
То уцелевшим под косой цветком,
то материнским пахла молоком,
то девушкой была она в цвету,
то птицей,
круто взмывшей в высоту…
Той высоте,
манящей все живое,
от века нет, наверное, цены,
поскольку в ней —
и поле силовое
и воля
навсегда совмещены…
А я ту волю — порами впитал,
как воздух,
проникающий в металл…
Ахтубинск — Астрахань —
Тула — Тюмень — Советский.
1969–1997 гг.
Примечания
1
Лычаги — лыковые веревки.
2
БЕЛЯК ОСЕТРИЙ — рунный, стайный, гуртовой ход красной рыбы в устья выбивать (метать) икру (влжск.).
3
РАЗВЕРГАСИЛСЯ — разболтался.
ЕВГЕНИЙ ВДОВЕНКО
ПРОЩАЙ-ПРОЩАЙ И ЗДРАВСТВУЙ-ЗДРАВСТВУЙ
СОЧИНЕНИЯ В ДВУХ ТОМАХ
ТОМ ВТОРОЙ
СТИХОТВОРЕНИЯ
ПОЭМЫ
ПОСВЯЩЕНИЯ
БЕЛЯНА
«Разберу беляну
одними руками…»
Нар. поговорка.
ПРОЛОГ
На Волге ночь.
Ни звезд, ни ветерка.
Доедена уха из судака,
в который раз артельный чайник долит,
лютует комарье — спасенья нет,
а тут еще по удочкам сосед:
«Почем, скажи мне, парень,
сила воли?»
Чудак!
Нашел, кому задать вопрос!
Я в землю нашу жилами пророс,
с кем только не отведывал я соли,
и голод, и разруху перемог,
и силой переважил тьму дорог,
где сила, как известно, —
не без воли…
Но как сказать почем,
когда она — тебе и сила воли,
и цена,
к примеру бы, — как человек и поле:
вспахал, засеял, сжал и,
что сожнешь, —
оценишь:
плох задел твой иль хорош?
По силе по твоей
и будет воля…
Старик, однако, и не ждал меня —
он так бы мог спросить и у огня,
с водой поговорить,
а то — с железом…
Откашлялся,
снял комара со лба,
изрек с растяжкой:
«Воля, — как судьба…
Ценой по силе
и по силе — весом…
Бывает, силы — пуд,
а воли — пшик!
А то — наоборот:
душа-мужик,
ни веры и ни правды не уступит —
да силы нет.
Ты скажешь, что у нас —
в России нашей — все вольны сейчас?
Вольны.
Хоть кое-кто и воду в ступе
не леняться толочь.
Нe слабаки!..
Вот мы с тобой, положим, рыбаки:
ты снасть закинул,
я, себе, сел рядом…
Одна у нас, навроде, маета,
обрыбился же — ты,
я — без хвоста…
Что я скажу?
Пускай, мол?
Так и надо?
Ан нет, мил-друг!
И старых ног не жаль —
всю Волгу обегу и вширь, и вдаль,
а нападу на клёвую удачу!..
И сила тут, и воля — всё в цене!
А рыбка-то — того: накладна мне.
Всю жизнь бы так работал —
как рыбачу!
А все бы — так?..
При вольности-то всей?..
Паши с любовью, с нею же и сей —
и жди
как проводил жену на роды, —
что выклюнется?
В вольный рост пойдет?
Тепло у сердца каждого найдет?
Почем все это, а?
Во всем народе?!.»
Я слушал, словно думал сам,
ведь он
и поле помянул мне в унисон,
и я забыл,
что ночь спешит к рассвету.
Легенду слушал.
Страшная она,
хоть в давние случилась времена.
Поведаю и вам легенду эту…
Глава I
За камские,
ветлужские леса,
в степные прикаспийские туманы,
по Волге — вниз,
по ветру — паруса,
неслись, бывало,
белые беляны.
Длиной до полусотни саженей
и шириной, с развалом, — до десятка,
беляны те,
чем глубже их осадка,
чем больше путь —
тем значились ценней.
Нагруженные доброю сосной,
рогожами, лычагами[1], смолой,
слезой-живицей,
многожильным лыком,
несли они путем своим великим
товар лесной.
Степям он тем и гож:
и паруса-то сами —
из рогож,
и корпуса — не крашены,
и доски — не струганы,
и шиты без гвоздей,
и лыком конопачены…
И всей
наружностью —
беляны те не броски.
Их сила — в половодье,
а краса —
контраст «организованного» цвета,
где даже из рогожи паруса
пылали златом
в пламени рассвета.
Мне детство бы напомнили они,
ручьи с бумажным флотом,
что сродни
белянам ли, фрегатам ли, линкорам…
Но — омута эпох!..
Моим ручьям
не освежить потусторонних ям —
и я лишь их
охватываю взором…
Глава II
Чу, — топоры:
«А ну! Кому помочь?!» —
купец Егор крушит свои деляны,
и по разливу —
даром что не ночь, —
как бабочки-поденки,
прут беляны…
Егор богат.
Богаче всех окрест.
И не пузат, хоть вволю пьет и ест.
И людям не чужой, но и не дядя.
По виду —
то ли турок, то ли грек,
но говорит, как русский человек,
а нам ли, русским,
жить, —
на морду глядя?
Команды на беляны садит сам:
оброчные и беглые крестьяне —
по пять,
по шесть,
да по семь на беляне, —
а чтобы спелось разным голосам,
снабжает их искуссным дирижером —
и голоси до Астрахани
хором!
Там и конец белянам.
Все — товар:
до донышка по штабелям разложат,
команды подхарчуют,
а навар —
в тенек,
где загустеть
жирком он сможет…
Глава III
Давно уже в помине нет белян —
до пароходов знали эту пору, —
когда мой предок по отцу
Степан
в леса подался от нужды
к Егору.
Валил деревья для сплавной страды,
и страдовал,
и жил на те труды,
и барину выплачивал, чтоб долгу
не числил тот, и вот,
в конце концов,
Степан нос к носу
встретился с купцом, —
хозяин сам
с беляной шел на Волгу…
Не близок путь.
В работе день-деньской
едва ли доберешься в три недели.
И комары всех начисто заели:
их по разливу —
пропасть над рекой.
Настырне!
Куда тебе цыгане!
Не отпихнешь,
не вытолкаешь прочь,
ни руганью не свадишь,
ни деньгами, —
по солнцу жарят!
А приходить ночь —
и дымокуром
горю не помочь!..
Лишь раз и был ветришко низовой…
Беляк осётрий[2] наседал на мели
и заверть вод подлунная —
Завой —
впрядала комарье
в свои кудели.
А шелесперья мелочь —
тут как тут!
А на беляне —
благость и уют!
А ночь?!.
А ночь!
И не ложился б сроду, —
да как без сна?
Чем жилы наливать?..
Где силы брать страду свою ломать?
От Бога — жизнь,
а ей — подай погоду!..
Глава IV
Умаявшись от скуки и жары,
Егор о ночи размышлял с тоскою:
«Ну комары!
Ну эти комары!!!
Заякоримся —
тож не жди покою!..
А потемну не поплывешь, небось,
хотя серёдкой воздух посвежее…
Того гляди —
чай, не железна кость! —
еще сломаешь ненароком шею!..
А кто понудил?
Сам сказал: иду!
Вот и иди!
Тяни беду-нуду!
Что мужикам-то? —
пообвыкли, видно,
а ты чешись, хозяин,
не ленись!
Какому хочешь господу молись —
не заслонит!
За глупость и обидно!..
Помощник, вишь, удрал!..
С чужой жаной!..
Ну шельма!..»
Ухмыльнулся.
«Между прочим,
вон и ребята заскучали к ночи…
А может
поднести им по одной?
Работали исправно, честь по чести,
и сам не прочь бы —
выпить с ними вместе…»
Смеркалось.
Подошли под крутояр.
Здесь, говорят, — Ермак,
а после — Разин,
с товарищами
щупали бояр…
«Мме-сс-та-а!..»
и трижды сплюнул,
чтоб не сглазить.
«Разбойники да гнус —
типун на них!
Во-о-о камень —
что тебе медвежье рыло!..»
Он перестал покрикывать.
Притих.
А мужикам-то —
до него ли было?
В своей привычной сутолоке дел
шабашили,
затеяли купанье,
кулеш сварили,
сели всей кампаньей —
Егор их по-хозяйски оглядел:
«Мослы!
Узлы!
Сухие плети!
Корни!
А в чем их сила?
Ясно,
что не в корме…
Так в чем же?!.
В матерях?
В отцах их сила?
Не та ли голь в них с детства голосила:
Дай хлебца!
Хлебца!..
Хлебца? —
От него ль
так широка и кряжиста Россия?
И воля
и неволя —
что почем?..
Неволя — счастье!
Он, Егор, учен:
его мошну — неволя напитала!
Она — и сила,
и в цене всегда…
Ну что за комарье, —
беда — нуда!..»
Глава V
Все чаще взгляд Егора —
на Степане:
«Силен мужик!
А росту — моего…
Сейчас бы
поборол бы кто его —
вина не пожалел бы!
Но в компаньи нет
парню пары, —
что ж поить за так? —
Она и водка —
тоже не пустяк!..»
А скука гложет,
всё купцу не мило,
но тут его внезапно осенило —
и он,
актерской струнки не лишен,
поднялся,
с безразличной бросил ноткой:
— Эй, вы!..
Кто встанет к мачте нагишом,
отблагодетельствую водкой!
На голос обернулись,
но тотчас
послышался в ответ басок с ехидцей:
— Выходит —
кровью надо расплатиться?
Горазд, хозяин!
Оченно горазд!..
Другой добавил:
— Ты, купец, не жмись!
Сам комаром всосался в нашу жись —
мог и за так бы поднести по чарке,
а твой посул,
как мертвому — припарки!..
Словцом, что кулаком, под самый дых
поддели —
а Егор крутого нрава…
Из бочки нацедил на шестерых
Ведро —
и бах на стол:
— Лакай, ор-ра-ва!
А там посмотрим:
что кому жалеть —
вам жизни
али мне — сивухи горькой!..
Хмелели люди…
Как не захмелеть?
На шестерых ведерко
есть ведерко!..
И тут хозяин вновь заговорил:
— Лови момент, пока я добрый спьяну:
Кто
нагишом
протерпит до зари
у мачты,
тот —
бери мою беляну!..
Всех оглядел — и поубавил пыл —
Степан был трезв.
Как будто и не пил!
Ожёг глазами:
шутит дядя, что ли?..
Но промолчал.
«Хозяин-то — хмелен?..
Как на вино расщедрился-то он?
Развергасился[3] —
мастер балаболить!.».
Чадил дымарь.
Ломались голоса.
Но был Степан уже далек отсюда, —
прошла молва средь крепостного люда:
их барин за границей
прожился!..
Теперь прощай загаданная воля
цена за откуп сразу возрастет!
А откупиться надо вместе с Полей —
пока одни — и детям ведь учет…
А тут — беляна!!!
Треплется, поди?..
Конечно — комарье…
Не без расчета…
Уверен гад!
Но, дядя, ты гляди:
коль выдюжу —
отдай, что заработал!..»
Сгреб за плечо хозяина: —
А ну —
Дай попытаю счастья,
на ночь встану,
но ты божись!..
— Не бойсь! Не обману…
Заря до солнца —
и бери беляну! —
На пьяненьких скосил лукавый глаз:
— А можа, кто жалает вместе?..
В долю?..
Вон Степка-то обскакивает вас,
а я даю подумать —
не неволю…
У пятерых — улыбки по лицу.
Тряхнули с пьяну кудлами купцу,
потом —
уже осмысленно —
Степану:
— Жизнь, паря!.. —
молвил старший наконец. —
Ты лучше выпей!
Правильно, купец?..
— Почем я знаю?..
Я даю бе-ля-ну!!!
Какой товар-то?!
Самый ходовой!
Да вашей оценить ли головой?
Продать и то, ведь, надо по уму:
Торговля любит красную монету!..
Степан поднялся:
— Если твоему
такому слову,
измененья нету, —
я соглашусь…
А вы, друзья, к утру
от пут меня тогда
ослобоните. —
Со всеми поделюсь,
коль не помру.
А если что —
всё Женке отдадите…
Идет, купец?
— Идет!
Твой магарыч! —
Осклабился хозяин. —
Всем — потеха!
По ты, как занеможется, покличь —
я развяжу! —
и сам зашелся смехом.
Веревками —
одною по рукам,
другою по ногам — скрутили тело.
Шутили поначалу:
— Комарькам
всего вкуснее то,
чем тятька делал!..
— Молитвой их,
молитвой их пужай!
Похлеще бусурман они, однако!..
Егор поддел:
— Ты телой не дрожай!..
и по щеке
хлестнул себя со смаком.
Потом жалели:
— Зря ты, паря, зря…
Съедят глаза —
беляны не видать им.
Как ни поздна вечерняя заря —
а до другой
тебя не хватит…
Глава VI
В Егоре зло с насмешкой пополам, —
он тешился, завидуя здоровью:
— Я задарма копейки не отдам!
Ее умом брать надоть,
а не кровью!
Не выдержишь!
В одежке, вон, сижу —
и то наскрозь прокусана вся шкура,
хоть лезь в овчину!..
Нету терпежу!..
А ты-то
сплошь утыкан ими, дура!..
Бежала ночь, как тихая волна.
Луна
волной
переплавлялась в слитки.
Трезвел народ:
до хмеля, аль до сна —
при жуткой столь,
столь добровольной
пытке?
Степан крепился.
Притерпелся, что ли?
Он этого и сам сказать не мог.
Сначала жгло от головы до ног,
а после —
охватил озноб от боли.
Как будто угодил вдруг на костер
и тут же окунулся в прорубь…
Звенели комары вокруг —
и впору б
рвать вервье:
не по силам уговор!
Сквозь веки,
как за пухом тополиным,
он видел поле за своим селом,
погост
с торчащим из дерев крестом,
свой дом у вётел
и речной излом,
печальные
глаза Полины…
Он видел волю!
Жаворонок дальний
висел над волей этой,
лес шумел,
и ни приказчик,
человек скандальный,
ни барин даже сам —
развратник сальный —
никто
над ними
власти не имел!
Глава VII
Бежала ночь.
Егор сидел сумной.
И кто-то рыкнул: —
Режь лычаги, идол!!!
— Нет, не годится. —
возразил другой. —
Спор — не на жизнь!
Вдруг парню-то —
планида?..
— Планида?
Как же!.. —
Шуба-воротник
из комаров,
а кровь-то — не родник!
Не тока на гайтан —
на крест они
садятся, стерьви!
Даже —
друг на друга!..
И вдруг Степан ожил:
— Нe обмани…
Крест на тебе…
отдай добро… супруге…
И смолк —
чтоб, может, больше никогда
не увидать ни милой,
ни беляны…
Упала за борт первая звезда,
а кропивцы
всё гудели пьяно,
тесня друг друга, лезли напролом
и жалили,
и пили кровь от пуза,
и падали,
не совладав с крылом,
и лопались
от взрывчатого груза!..
Росло у ног кровавое кольцо.
Егор дохнул,
прошелестел, как ветер:
— Опомнись, парень!
Я, в конце концов, —
дам что-нибудь!..
Но не было ответа.
В молчании зловещем лунный свет
стекал на раны помертвевшей ночи
и вскрикнул тут хозяин дико:
— Нне-е-ет!!!
Он сдохнет,
он нарочно сдохнуть хочет!!!
Угрюмая команда впятером
уставилась незряче на Степана.
— Хозяин!
Попрощался бы с добром, —
напомнил кто-то. —
Проиграл беляну!
А душу ты напрасно загубил —
потешился, выходит, на нуждишке…
— Не я! —
отверг Егор. —
Не я убил!
Позарился мужик на золотишко!
Известно дело —
на рожон не лезь!
Чужие-то кусачие деньжонки!..
Мы — это…
Сами…
Обмозгуем здесь…
Всем — доля!..
Не забудем —
и о жонке…
Все промолчали,
лишь глядели косо
на солнце,
что росло из-за утеса.
Веревки соскользнули под ножом:
Степан осел…
— Вином его!
Вином! —
Егору крикнул старший,
шмыгнув носом.
Степан уже не чувствовал зари
и не дышал, казалось.
У Егора
нашелся спирт:
— Теперьча три, не три —
нам распивную пить,
а бабе — горе…
Позеленел хозяйский глаз блудной:
— Сам повязался на характер свой.
А был живой бы —
я ж не на обман…
Корысть —
она упряма в человеке!..
Но тут прикрытый рухлядью Степан
бескровные
на голос поднял веки.
Видать, что он родился в том краю,
где за него молились неустанно.
Промолвил еле внятно:
— Ты…
Мою…
Егорка…
Не дели
мою беляну…
Я отдышусь — и сам…
Оно — не грош…
Водички мне…
Водички мне сначала…
И долго пил —
лишь о железный ковш
негромко
зубы белые стучали.
ЭПИЛОГ
И я продрог.
Заря ласкала слух.
Упрямо Волга в берега толкалась.
Над ней туман, пружиня, выгнул парус,
спросонья
голос пробовал петух.
Навстречу мне,
родившись за туманом,
в сиянье бледном топовых огней
шел теплоход,
а мнилось мне — беляна
и обнаженный человек на ней…
Он жаворонка видел,
лес и поле,
и не кричал от нестерпимых мук.
У ног его горел кровавый круг:
Превозмоги,
переступи —
и воля!..
Наверное, как синяя тоска,
журчащая от сердца до виска,
как вешний путь
и как весна сама,
была в сознаньи гаснущем она…
То уцелевшим под косой цветком,
то материнским пахла молоком,
то девушкой была она в цвету,
то птицей,
круто взмывшей в высоту…
Той высоте,
манящей все живое,
от века нет, наверное, цены,
поскольку в ней —
и поле силовое
и воля
навсегда совмещены…
А я ту волю — порами впитал,
как воздух,
проникающий в металл…
Ахтубинск — Астрахань —
Тула — Тюмень — Советский.
1969–1997 гг.
Примечания
1
Лычаги — лыковые веревки.
2
БЕЛЯК ОСЕТРИЙ — рунный, стайный, гуртовой ход красной рыбы в устья выбивать (метать) икру (влжск.).
3
РАЗВЕРГАСИЛСЯ — разболтался.