ЕВГЕНИЙ ВДОВЕНКО
ПРОЩАЙ-ПРОЩАЙ И ЗДРАВСТВУЙ-ЗДРАВСТВУЙ
СОЧИНЕНИЯ В ДВУХ ТОМАХ
ТОМ ВТОРОЙ
СТИХОТВОРЕНИЯ
ПОЭМЫ
ПОСВЯЩЕНИЯ
КОКТЕБЕЛЬ ПЕРЕД НОВЫМ НОВОРОССИЙСКОМ…
Кто не пьет, тот за пьющих
пусть молится Богу,
пробавляясь росой,
как земля, понемногу,
а у Черного моря —
и морю питья,
и в славянском просторе
не слышно нытья.
Мысль об этом ко мне
снизошла в Коктебеле —
знаменитой
Волошинской колыбели,
над которой горою
навис Кара-Даг,
что нам снится порою
в иных городах.
И кизилом порос
Карадаг, и миндалем, —
хошь на рынке купи,
хошь бери тут задаром, —
виноград с абрикосом,
готовый кишмиш.
Всё на склонах,
под носом, —
вскарабкайся лишь!..
А вина, — хоть залейся!
Конечно, — за плату.
Не шикуя, — и в скромную
влезешь зарплату.
По себе-то и знаю.
И слышал притом,
что как мама родная —
Волошинский дом.
Сам поэт и художник
под красными сгинул,
ни пред кем не согнув
непокорную спину, —
только терем
и светел
хозяйским огнем,
и писателям — детям
тепло нынче в нем.
Жил и я, сам с усам,
не одну там неделю,
посещал гастроном,
покупая мадеру,
и у моря же это
винцо, как томат,
подавал за монету
любой автомат.
Полежишь на песочке,
с волною у пяток,
день велик, и монет
нужно этих с десяток,
а еще и в столовку
сходить надо все ж,
но раздетым — неловко,
и прежде пройдешь
сотню метров до кельи
своей, где одежда,
а под краном мадера,
светла, как надежда,
и не пьян, и окрошка
в столовой вкусней,
и добавки положь-ка,
и что-то бы — к ней!..
Если что и не так,
то — сама обстановка:
без хозяина как-то
и пить-то неловко,
а в ту пору молчали
о нем даже в хмель, —
только чайки кричали
у крымских земель.
Это нынче, когда
разодрали-то горла, —
как блевотина, смелость
из нас и поперла,
но куда твоя муза
к хозяйской, собрат? —
только жрешь лишь от пуза
да пьешь виноград.
Где и честь?! И глубокая
боль гражданина?!
И Россия твоя?!
Хоть — ее половина?!.
Где все это, наследник
родительских прав,
красный белобилетник
средь русских потрав?!.
А еще — и казак!
Сын, вернее, казачий,
Нe кривись! —
о себе я…
А как же
иначе?
Никогда не желая
ни чьих-то пустынь,
ни чужого мне рая, —
свое упустил.
И далась же мне, вот,
полюбилась мадерца, —
сам стою, не качнусь,
да косеет, знать, сердце
и пред ним, охмелевшим,
земля набекрень,
словно балует леший
и гнать его лень.
На утесе свежо.
Снизу зыбится море.
И в победах оно,
и в сраму, и в крамоле.
Корабли докисают
в капусте морской.
Что-то крабы кусают,
как люд городской.
Дай по пол, хоть, глотка —
покраснеют, зардеют,
а за полдня
добавь-ка
еще им раз девять —
и вяжи, как на снизку!
Не крабов. Народ…
Внове ль Новороссийску:
на борт — и вперед?..
1974 г. Крым — Тупа.
ЕВГЕНИЙ ВДОВЕНКО
ПРОЩАЙ-ПРОЩАЙ И ЗДРАВСТВУЙ-ЗДРАВСТВУЙ
СОЧИНЕНИЯ В ДВУХ ТОМАХ
ТОМ ВТОРОЙ
СТИХОТВОРЕНИЯ
ПОЭМЫ
ПОСВЯЩЕНИЯ
КОКТЕБЕЛЬ ПЕРЕД НОВЫМ НОВОРОССИЙСКОМ…
Кто не пьет, тот за пьющих
пусть молится Богу,
пробавляясь росой,
как земля, понемногу,
а у Черного моря —
и морю питья,
и в славянском просторе
не слышно нытья.
Мысль об этом ко мне
снизошла в Коктебеле —
знаменитой
Волошинской колыбели,
над которой горою
навис Кара-Даг,
что нам снится порою
в иных городах.
И кизилом порос
Карадаг, и миндалем, —
хошь на рынке купи,
хошь бери тут задаром, —
виноград с абрикосом,
готовый кишмиш.
Всё на склонах,
под носом, —
вскарабкайся лишь!..
А вина, — хоть залейся!
Конечно, — за плату.
Не шикуя, — и в скромную
влезешь зарплату.
По себе-то и знаю.
И слышал притом,
что как мама родная —
Волошинский дом.
Сам поэт и художник
под красными сгинул,
ни пред кем не согнув
непокорную спину, —
только терем
и светел
хозяйским огнем,
и писателям — детям
тепло нынче в нем.
Жил и я, сам с усам,
не одну там неделю,
посещал гастроном,
покупая мадеру,
и у моря же это
винцо, как томат,
подавал за монету
любой автомат.
Полежишь на песочке,
с волною у пяток,
день велик, и монет
нужно этих с десяток,
а еще и в столовку
сходить надо все ж,
но раздетым — неловко,
и прежде пройдешь
сотню метров до кельи
своей, где одежда,
а под краном мадера,
светла, как надежда,
и не пьян, и окрошка
в столовой вкусней,
и добавки положь-ка,
и что-то бы — к ней!..
Если что и не так,
то — сама обстановка:
без хозяина как-то
и пить-то неловко,
а в ту пору молчали
о нем даже в хмель, —
только чайки кричали
у крымских земель.
Это нынче, когда
разодрали-то горла, —
как блевотина, смелость
из нас и поперла,
но куда твоя муза
к хозяйской, собрат? —
только жрешь лишь от пуза
да пьешь виноград.
Где и честь?! И глубокая
боль гражданина?!
И Россия твоя?!
Хоть — ее половина?!.
Где все это, наследник
родительских прав,
красный белобилетник
средь русских потрав?!.
А еще — и казак!
Сын, вернее, казачий,
Нe кривись! —
о себе я…
А как же
иначе?
Никогда не желая
ни чьих-то пустынь,
ни чужого мне рая, —
свое упустил.
И далась же мне, вот,
полюбилась мадерца, —
сам стою, не качнусь,
да косеет, знать, сердце
и пред ним, охмелевшим,
земля набекрень,
словно балует леший
и гнать его лень.
На утесе свежо.
Снизу зыбится море.
И в победах оно,
и в сраму, и в крамоле.
Корабли докисают
в капусте морской.
Что-то крабы кусают,
как люд городской.
Дай по пол, хоть, глотка —
покраснеют, зардеют,
а за полдня
добавь-ка
еще им раз девять —
и вяжи, как на снизку!
Не крабов. Народ…
Внове ль Новороссийску:
на борт — и вперед?..
1974 г. Крым — Тупа.