ЕВГЕНИЙ ВДОВЕНКО
ПРОЩАЙ-ПРОЩАЙ И ЗДРАВСТВУЙ-ЗДРАВСТВУЙ
СОЧИНЕНИЯ В ДВУХ ТОМАХ
ТОМ ВТОРОЙ
СТИХОТВОРЕНИЯ
ПОЭМЫ
ПОСВЯЩЕНИЯ
УЗБЕКИ
Ночная псковщина
и поезд мой ночной,
и снежной тьмой укутанные веки,
и мой вагон качаются корчмой,
где пьют цыгане
и бузят узбеки.
От разных наций у России зуд.
На то она и Русь, чтоб ей чесаться.
Цыган цыганить в армию везут,
узбеков —
на сверхсрочной оставаться.
Но ты, Россия, и в грязи чиста,
захвоенная, в пене берестовой,
лелеющая гиблые места
для разновсякой
шатии крестовой.
Ночь глубока, а отдых не готов,
и я все дальше памятью от ночи
с ее всеобо?каньем холодов,
ненастий разных,
всяческих и прочих.
«Прошу простить»! —
талдычит мой вагон,
и водку хлещет, и вино, и пиво,
ну и, конечно, всякий самогон
домашнего
немерного разлива.
Цыгане — ладно, а узбеков жаль.
Я вырос там.
Какой ни есть, а вырос.
Им холода вредны, и эта даль, —
с морозами и пьянкой —
вряд ли снилась.
А, впрочем, отчего болеть душе?
Я сам солдат в десятикратном сроке
и мне лишь только к старости уже
грустится
об узбекском их Востоке.
Где детство,
там и память, — как алмаз,
а там тогда мы всякой крови были,
и память подает мне честный глас:
все пили там,
узбеки лишь не пили!
Лицом темней коры карагача,
они до света в поле всё да в поле,
да за намазом, что-то бормоча,
а их Коран, —
как Крест на алкоголе.
Одних ребят по улице я знал,
других по школе уважал за что-то.
Не их ли внуков наш вагон качал,
лишенный сна
и отчего почета?
А чьих еще?
Уже пылал Афган
и пред глазами бахали секс-бомбы
и власть к нам относилась,
как к врагам,
а без того
замучилась стыдом бы!
Я ехал к другу, а они — куда?
Не потому ль и пили, как на гибель,
что не на свадьбу мчат их поезда,
а где нас рвут
на всяком перегибе.
Цыгане — ладно. Хоть и не виню,
а уваженья не купить лукавством.
Один в них плюс: все за свою родню, —
и нам так жить бы
всяким государством.
Хитрить — нахальства надо, не ума,
и, может быть,
когда рассвет настанет,
цыган вернет по таборам корчма,
а всем узбекам —
быть в Афганистане…
1985. Поезд Москва — Псков.
ЕВГЕНИЙ ВДОВЕНКО
ПРОЩАЙ-ПРОЩАЙ И ЗДРАВСТВУЙ-ЗДРАВСТВУЙ
СОЧИНЕНИЯ В ДВУХ ТОМАХ
ТОМ ВТОРОЙ
СТИХОТВОРЕНИЯ
ПОЭМЫ
ПОСВЯЩЕНИЯ
УЗБЕКИ
Ночная псковщина
и поезд мой ночной,
и снежной тьмой укутанные веки,
и мой вагон качаются корчмой,
где пьют цыгане
и бузят узбеки.
От разных наций у России зуд.
На то она и Русь, чтоб ей чесаться.
Цыган цыганить в армию везут,
узбеков —
на сверхсрочной оставаться.
Но ты, Россия, и в грязи чиста,
захвоенная, в пене берестовой,
лелеющая гиблые места
для разновсякой
шатии крестовой.
Ночь глубока, а отдых не готов,
и я все дальше памятью от ночи
с ее всеобо?каньем холодов,
ненастий разных,
всяческих и прочих.
«Прошу простить»! —
талдычит мой вагон,
и водку хлещет, и вино, и пиво,
ну и, конечно, всякий самогон
домашнего
немерного разлива.
Цыгане — ладно, а узбеков жаль.
Я вырос там.
Какой ни есть, а вырос.
Им холода вредны, и эта даль, —
с морозами и пьянкой —
вряд ли снилась.
А, впрочем, отчего болеть душе?
Я сам солдат в десятикратном сроке
и мне лишь только к старости уже
грустится
об узбекском их Востоке.
Где детство,
там и память, — как алмаз,
а там тогда мы всякой крови были,
и память подает мне честный глас:
все пили там,
узбеки лишь не пили!
Лицом темней коры карагача,
они до света в поле всё да в поле,
да за намазом, что-то бормоча,
а их Коран, —
как Крест на алкоголе.
Одних ребят по улице я знал,
других по школе уважал за что-то.
Не их ли внуков наш вагон качал,
лишенный сна
и отчего почета?
А чьих еще?
Уже пылал Афган
и пред глазами бахали секс-бомбы
и власть к нам относилась,
как к врагам,
а без того
замучилась стыдом бы!
Я ехал к другу, а они — куда?
Не потому ль и пили, как на гибель,
что не на свадьбу мчат их поезда,
а где нас рвут
на всяком перегибе.
Цыгане — ладно. Хоть и не виню,
а уваженья не купить лукавством.
Один в них плюс: все за свою родню, —
и нам так жить бы
всяким государством.
Хитрить — нахальства надо, не ума,
и, может быть,
когда рассвет настанет,
цыган вернет по таборам корчма,
а всем узбекам —
быть в Афганистане…
1985. Поезд Москва — Псков.