Сочинения в трех томах: Т. 2. О сибирском духовенстве
А. И. Сулоцкий


Это первое собрание произведений замечательного сибирского историка, богослова, публициста А.И. Сулоцкого (1812–1884).

Настоящий том составлен из отдельно изданных работ автора, а также его публикаций в периодике XIX века.





Сочинения в трех томах

Том второй

О сибирском духовенстве





ТОБОЛЬСКИЕ И ТОМСКИЕ АРХИПАСТЫРИ[Публикуется по тексту: Тобольские и томские архипастыри. Омск, 1881. 25 с. — _прим._издателя_.]



ПРЕДИСЛОВИЕ

Статья об архипастырях тобольских и томских написана случайно; несмотря, однако ж, на то, она появляется в печати. Это потому, что епархии Тобольская и Томская не имеют еще полных и подробных обстоятельных историй своих иерархий, да и, по всей вероятности, долго и долго не будут и иметь их. Покойным Н.А. Абрамовым[2 - Аналогичная работа написана Н.А. Абрамовым — «Материалы для истории христианского просвещения Сибири, со времени покорения её в 1581 году до начала 19 столетия». См.: _Н.А._Абрамов._ Город Тюмень: Из истории Тобольской епархии. Тюмень: СофтДизайн, 1998. С. 63–95. (Сер. «Невидимые времена»: Т. 8). Изложение истории епархии Абрамов закончил временем архиепископа Варлаама (1802 г.). Хронологические рамки работы А.И. Сулоцкого охватывают период с 1620 по 1880-е гг. — _прим._издателя_] много написано биографий сибирских иерархов и составлено разных статей по сибирской иерархии, но они не собраны вместе, напротив, все разбросаны по разным журналам и газетам. Материалы для тобольской иерархии и семинарии второй половины прошедшего и первой половины настоящего столетия, извлеченные из консисторского и частию губернского архивов покойным же Гр. Ал. Варлаковым, по милости или, лучше сказать, по неразумению его наследницы, все (в количестве шести томов) погибли безвозвратно. Сам пишущий с самого начала 40-х годов собирал понемногу материалы для истории сибирской иерархии и имел искреннейшее желание написать ее полную, обстоятельную и самую подробную, но за исполнением служебных обязанностей (по законоучительству) все откладывал это дело до более удобного времени, до полной свободы от службы и ограничивался составлением подробных монографий некоторых сибирских иерархов[3 - Например, митрополитов Филофея Лещинского, Иоанна Максимовича и частию свят. Димитрия Ростовского и Арсения Мацесвича, архиепископов Антония III, Амвросия I, Евгения Казанцева и Афанасия Протопопова и епископа Владимира.] и разных больших и малых статей о событиях в сибирской епархиальной жизни[4 - Например, Челобитная митр. Филофся Петру I, Тобольская архиерейская школа, предшсственпица Тобольской семинарии, Гр. Ив. Мансветов, впоследствии обер-свяшенник на службе в Тобольске, Архиереи из сибирских уроженцев, Избавление четырех тобольских преосвященных от гибели на воде по их молитвам. Еждение {«_Еждение»_и_«ежжение»_ (в сноске на с. 504) — сохранены оба варианта авторского написания слова} тобольских митрополитов в неделю ваий на осляти {Еждение тобольских _митрополитов_в_неделю_ваий_на_осляти._ Эта статья под названием «Крестный ход на осляти, который в старину был отправляем в Тобольске в Вербное воскресенье» опубликована в наст. собр. соч. (Т. 1. С. 323–328)}. Библиотеки Тобольской семинарии и некоторых тобольских архиереев, Миссий Тобольской епархии, Духовник Тобольского архиерейского дома иеромонах Мисаил, Замечательные по Сибири колокола, между прочим ссыльный Углический и пр., и пр.]; свобода же моя от службы, сверх всякого чаяния, наступила слишком поздно, когда я стал уже и стар, и дряхл, словом, когда уже пришел я в совершенную невозможность заняться большим и кропотливым трудом составления полной, подробной истории сибирской иерархии. Чтобы явились новые кто-либо из молодых любители местной сибирской церковной истории, а также истории тобольской иерархии, которые бы притом не прочь порыться и попылиться в архивах консисторском, монастырских и церковных, об этом решительно не слыхать, да прямо и с полной уверенностию можно сказать, таких лиц доколе совсем нет. Между тем сведения о всех тобольских (с 1620 г.) и томских (с 1834 г.) архипастырях, и именно о их службе до хиротонии в архиереи, о времени их хиротонии, о перемещениях их с места на место, если с иными из них таковые случались, о их отбытии из Тобольска или их кончине в Тобольске ли или уже после в другом каком-нибудь месте, о характере и образе жизни некоторых из них, и, что того важнее — о главнейших событиях, совершившихся во время их управления епархией, словом сказать, поименованная статья правильнее могла бы быть названа: _Краткая_история_ сначала всесибирской, а потом _тобольской_и_томской_иерархии._ А такая история для церквей и духовенства, да также для иных и мирян двух епархий, входящих по гражданскому разделению в состав Западной Сибири, очевидно, не только небесполезна, а, напротив, необходима[5 - История иерархии тобольской, говорю, необходима для церквей и духовенства не одной Тобольской епархии, а вместе и епархии Томской, потому что иерархи тобольские с 1620 г. по 1834 г., быв иерархами тобольскими, с тем вместе были иерархи и томские.].


ТОБОЛЬСКИЕ АРХИПАСТЫРИ

Христианство в Сибири[6 - В этом предложении пропущен глагол типа «существует». — _прим._издателя_] только со времени владычества над нею русских (с 1581 года).

Церкви, монастыри, духовенство и вообще все сибирские христиане первоначально состояли в ведении московских патриархов, которые присылали в Сибирь священников преимущественно из Вологодской епархии.

Особая епархия в Сибири[7 - Сибирская епархия по числу церквей долгое время была небольшая: и в начале XVIII столетия церквей в ней было только 160; по пространству она была, можно сказать, почти неизмеримая; границами ее были: на западе Урал, на востоке Камчатка и Тихий океан, на севере Северный Ледовитый океан, а на юге Алтай, Саянский и Яблонный хребты и Амур. Из нее к настоящему времени образовалось 6 полных (Тобольская, Иркутская, Томская, Енисейская, Якутская и Камчатская) епархии и 3 (Пермская, Оренбургская и частию Уфимская) неполные, да при четырех из них учреждены викариатства.] учреждена только в конце 1620 года с резиденцией архипастырей в Тобольске.


АРХИЕПИСКОПЫ С ТИТУЛОМ СИБИРСКИХ И ТОБОЛЬСКИХ

Первые архипастыри тобольские были архиепископы с званием сибирских и тобольских. Они суть:

1) 1620–1625[8 - У Сулоцкого здесь наблюдается некоторая путаница с датой: то 1625 г, то 1624. _19_декабря_1624 г._ — у Н.А. Абрамова, кстати приводится другая дата этого указа — «19 декабря 1625 г.». Вероятно это разночтение связано с тем, что в XVII веке год начинался с сентября. — _прим._издателя_]. _Киприан_ Старорусенников хиротонисан 20 сентября 1620 г. из архимандритов Новгородского Хутынского монастыря, в Тобольск прибыл 30 мая 1621 г., но 15 февраля 1624[9 - У Сулоцкого здесь наблюдается некоторая путаница с датой: то 1625 г, то 1624. _19_декабря_1624 г._ — у Н.А. Абрамова, кстати приводится другая дата этого указа — «19 декабря 1625 г.». Вероятно это разночтение связано с тем, что в XVII веке год начинался с сентября. — _прим._издателя_] г. он отбыл в Москву, где в следующем году произведен в Крутицкого митрополита, а отсюда чрез два года перемещен в том же звании на родину — в Новгород, где 17 декабря 1635 года скончался. Им составлены первая Сибирская летопись и служба надень положения Ризы Господней (10 июля), устроено в Сибири несколько новых монастырей[10 - В Сибири самый древний (с 1586 г.) монастырь Тобольский Знаменский, затем (с 1604 г.) Верхотурский и (с 1616 г.) Тюменский.] и положено начало обращению сибирских инородцев.

2) 1625[11 - У Сулоцкого здесь наблюдается некоторая путаница с датой: то 1625 г, то 1624. _19_декабря_1624 г._ — у Н.А. Абрамова, кстати приводится другая дата этого указа — «19 декабря 1625 г.». Вероятно это разночтение связано с тем, что в XVII веке год начинался с сентября. — _прим._издателя_]–1635. _Макарий_ Кучин, хиротонисанный 19 декабря 1624 г.[12 - У Сулоцкого здесь наблюдается некоторая путаница с датой: то 1625 г, то 1624. _19_декабря_1624 г._ — у Н.А. Абрамова, кстати приводится другая дата этого указа — «19 декабря 1625 г.». Вероятно это разночтение связано с тем, что в XVII веке год начинался с сентября. — _прим._издателя_] из игуменов Костромского Богоявленского монастыря и прибывший в Тобольск 1 апреля 1625 года; правил Сибирскою епархиею слишком 10 лет и скончался в Тобольске же 24 июля 1635 г.

3) 1636–1640. _Нектарий._ Хиротонисан 4 февраля 1636 г. из игуменов Ниловой пустыни, но 7 февраля 1640 г. отбыл в Москву, где испросил себе увольнение на покой в ту же Нилову пустынь; там вел строжайшую подвижническую жизнь и скончался в 1667 году. При нем в 1636 году, по внушению свыше, построена на Абалаке церковь во имя Знамения Божией Матери с двумя приделами и написана для сей церкви называемая Абалацкою икона Знамения Божией Матери с предстоящими святителем Николаем и преподобной Марией Египетской, которая (икона) тогда же стала славиться чудотворениями.

4) 1640–1650. _Герасим_ Кремлев, хиротонисанный 31 мая 1640 г. из игуменов Тихвинского монастыря; умер в Тобольске 1650 г. 16 июля. Им построен в Тобольске (деревянный) кафедральный Софийский тринадцатиглавый собор.

5) 1651–1663. _Симеон_, хиротонисанный 9 марта 1651 г. из игуменов Боровского Пафнутьева монастыря, начал вводить в употребление при богослужении исправленные патриархом Никоном церковные книги, но в то же время потакал сосланным (в 1656 и 1660 гг.) сперва в Тобольск, а потом за Байкал расколоучителям — протопопу Аввакуму, попу Лазарю и др., за что, кажется, а может быть, и за другую какую-нибудь вину был запрещен от патриарха на год в священнослужении и два раза вызывался в Москву, где 16 февраля 1664 г. отказался от управления епархией. Жил потом в разных монастырях (межту прочим в Чудове, где после и скончался), но как человек набожный и по тому времени образованный получал от патриархов весьма серьезные поручения, например, свидетельствовать мощи угодников Божиих и справлять (цензировать, издавать и редактировать) церковные книга, печатавшиеся в Москве. При архиепископе Симеоне в Сибири вновь устроены монастыри: Кондинский, что на реке Оби, ради обращения в христианство остяков. Ивановский, что близ Тобольска, Рафаиловский в Ялуторовском уезде, Якутский Спасский и Туруханский Троицкий.




МИТРОПОЛИТЫ С ТИТУЛОМ, КАК И АРХИЕПИСКОПЫ, СИБИРСКИХ И ТОБОЛЬСКИХ

6) 1664–1677. _Корнилий_ посвящен из архимандритов Хутынского монастыря в архиепископы 24 июля 1664 г., но 25 мая 1668 г. произведен в митрополиты[13 - Тобольская митрополия в ряду митрополий российской церкви занимала четвертое место после Новгородской, Казанской и Астраханской. По возвышении Тобольской епархии на степень митрополии тобольские прсосвяшснные стали носить белый клобук, служить в саккосе и в митре со крестом, ездить-путешествовать при преднесении (вперед) креста и совершать в Вербное воскресенье по городу крестный ход с ежжением при этом на осляти (впрочем, только до 1679 года).], а 23 декабря 1677 г. скончался в Тобольске. Митрополитом Корнилием в 1665 г. по случаю прекращения ненастья и проливных дождей и остановки вторичного разлива рек с приносом из Абалака чудотворной иконы Божией Матери установлен торжественный крестный ход с сею иконою в Тобольске к 8 июля и из Тобольска обратно 23 числа сего же месяца.

7) 1678–1691. _Павел_ /, хиротонисанный из архимандритов Чудова монастыря и духовников царевны Софии 21 июля 1678 г.; слишком чрез 13 лет управления Тобольскою епархиею больной выехал в Москву, но на дороге 4 января 1692 г. скончался и погребен в Суздальском Спасо-Евфимиевом монастыре. При нем и его тщанием в 1683–1686 гг. построено _первое_в_Сибири_каменное_здание_ — Тобольский Софийский кафедральный собор, а засим при том же митрополите построены каменные церкви: 1) на Абалаке во имя Знамения Божией Матери, 2) в Тобольском Знаменском монастыре в честь Преображения Господня и 3) некоторые другие церкви в самом гор. Тобольске, а также каменный архиерейский дом.

8) 1692–1699. _Игнатий_ Римский-Корсаков (прежде, при царе Алексее Михайловиче, бывший стольник), хиротонисанный 3 апреля 1692 г. из архимандритов Московского Симонова монастыря, по семилетием управлении Тобольскою епархиею, и именно пред концом 1699 года, отбыл в Москву и там в следующем году испросил себе увольнение на покой в Симонов монастырь, где 13 мая 1701 г. скончался. Он написал три умных и сильных послания против раскольников вообще и в особенности против сибирских, которые в Сибири появились, так сказать, с легкой руки сосланных в нее протопопа Аввакума, попа Лазаря и диакона Федора Неронова при архиепископе Симеоне; умножились, несмотря на противодействие им жившего в Тобольске ученого серба Юрия Крыжанича, при митрополите Корнилии, а при митрополитах Павле и Игнатии уже усилились до того, что сотнями и тысячами сожигались сами, а иногда и православных сожигали. Преосвященные Павел и Игнатий посылали к заблудшим увещателей, иногда с успехом, но, кажется, чаще без успеха.

9) 1701. _Димитрий_ Туптало[14 - Начиная с Св. Дмитрия и до последнего Тобольского митрополита Павла Конюшкевича (след. 9), все тобольские архиереи были малороссияне, ученики Киевской академии; из киевлян впоследствии было в Тобольске только два преосвященных — Амвросий I и Георгий.] посвящен 23 марта 1701 г. из архимандритов Новгород-Северского Спасского монастыря, но в Сибирь не поехал по опасению, во-первых, гибельного влияния сурового сибирского климата на его и без того слабое здоровье и, во-вторых, из боязни с удалением от Москвы и Киева лишиться материалов, необходимых для окончания составляемых им тогда житий святых; почему 4 января 1702 г. назначен митрополитом же в Ростов, где 28 октября 1709 г. скончался, а после (в 1757 г.) причислен к лику святых.

10) 1702–1710. _Филофей_ Лещинский, хиротонисанный 4 января 1702 г. из экономов Киево-Печерской лавры и вместе наместников Брянского монастыря. Он чрез 8 месяцев по прибытии в Тобольск здесь (6 декабря 1702 г.) составил из духовенства западной и, следовательно, ближайшей к Тобольску, части епархии церковный собор, а чрез 9 месяцев отправил к Петру Великому челобитную (из 25 статей) о разных нестроениях по Сибирской епархии и нуждах ее, на которую Государь со свойственной ему мудростию и отвечал[15 - Челобитная митрополита Филофея и с ответами на нее государя {См.: первую часть Т. 2 наст. собр. соч. С. 64–96.} напечатана в чтениях в Общ. Ист. и Др. Росс. 1863 г. кн. 4, а описание Тобольского церковного собора с его постановлениями помещено в Ирк. Еп. Вед. 1869 г. №№ 41 и 42.]. Он же с соизволения Петра I в 1703 или 1704 году открыл при Тобольском архиерейском доме школу для обучения детей сибирского духовенства, а также и детей новокрещенных, испросил себе в 1707 году викария для управления иркутскою частию епархии, окрестил до 40 тысяч сибирских инородцев, для чего много раз путешествовал почти во всей Сибири, из-за чего неоднократно подвергался опасностям жизни и за что получил от Петра I похвальную грамоту, построил среди инородцев, а также на Иртышской линии и в других местах много (37) церквей, но в 1709 году по приключившейся болезни принял с именеми Феодора схиму, а в следующем году удалился на покой в приведенный им в лучший вид Тюменский Троицкий монастырь[16 - К 1709–1710 гг. Тюменский монастырь не успел ещё преобразиться «в лучшем виде». В 1708 г. строительство Троицкого собора только началось, его освятили в 1715 г. — _прим._издателя_].


МИТРОПОЛИТЫ ЖЕ, НО С ТИТУЛОМ СИБИРСКИХ И ВСЕЯ СИБИРИ[17 - Митрополит Иоанн иногда подписывался еще и так: _Митрополит_Тобольский_и_всея_Сибири_и_всех_низовых_ (расположенных на восток от Тобольска) _и_верховых_городов._]

11) 1711–1715. _Иоанн_ Максимович. Первоначально он произведен был (10 января 1697 г.) из архимандритов Черниговского Елецкого монастыря в архиепископа Черниговского, потом же, и именно в марте, назначен и в июне посвящен в митрополита Тобольского, а 14 августа 1711 года прибыл в Тобольск. О четырехлетней почти жизни святителя Иоанна в Тобольске в рукописной Сибирской летописи говорится: «Митрополит Иоанн был тих, смирен, благорассудлив, о бедных сострадателен и милостив», и еще делается там две краткие заметки: «Едино у него увеселение было — писать душеполезные сочинения» (Иоанном их написано 6 было) и что он во время пребывания в Тобольске ни у кого не бывал в гостях, что только один раз ездил на обед к сибирскому губернатору кн. М.П. Гагарину и то по особенно усиленной просьбе сего последнего. Наконец о митрополите Иоанне Максимовиче известно, что при нем, а частию им самим снаряжена и отправлена в Китай духовная миссия, и что он 10 июня 1715 г. скончался на молитве, стоя на коленях. Погребен в приделе Иоанна Златоуста, что при соборе.

1715–1721 г. По смерти митрополита Иоанна в управление Тобольской епархией вступил вторично митрополит _Филофей_ и управлял до 1721 г., когда он снова отошел на покой в Тюменский монастырь, где 31 мая 1727 года и скончался на 77-м году от рождения. Митрополиты же, но с новым титулом тобольских и сибирских.

12) 1721–1740. _Антоний_I_ Стаховский. Первоначально он из архимандритов Новгород-Северского Спасского монастыря хиротонисан в архиепископа Черниговского, а потом, в феврале 1721 года, произведен в Тобольского митрополита. При нем для Восточной Сибири в 1727 г. окончательно учреждена особая епархия в Иркутске с назначением на нее первым епископом святого Иннокентия Кульчицкого. Преосвященный Антоний в училище, учрежденном при митрополите Филофее, ввел преподавание латинского языка и в 1738–1740 годах имел мужество защищать, хотя и тщетно, пред судьями, присланными от Бирона, березовских и обдорских одного протоиерея, шестерых священников и двух диаконов, виновных в том единственно, что совершали у ссыльных князей и княжон Долгоруких требы (например, молебны, панихиды, крестины и пр.) и у них после того пили чай, обедали, с ними разговаривали, и за это, по наказании на месте одних плетьми, а других кнутом, притом с вырванием ноздрей, сосланных одних без лишения сана в Илимск, а других с лишением оного в Охотск в солеваренную работу. Митрополит Антоний скончался в Тобольске 27 марта 1740 г., следовательно, по 19-летнем управлении епархией.

13) 1740 г. _Никодим_ Сербницкий[18 - См.: Т. 1 наст. собр. соч. С. 468 (прим. 70). — _прим._издателя_], рукоположенный в декабре 1738 г. из архимандритов Ново-Спасского монастыря в епископы Черниговские, 29 мая 1740 г. назначен в Тобольские митрополиты, но так как он отрекся от поездки в Сибирь, то и не был произведен в митрополиты, а в прежнем епископском сане переведен сначала (в 1742 г.) в С.-Петербург, а потом (в 1745 г.) в Переяславль-Полтавский, где 12 июня 1751 г. помер.

14) 1741 и 1742. _Арсений_ Мацеевич. Из соборных иеромонахов Московского синодального дома 26 марта 1741 г. рукоположен в Тобольского митрополита, но в Тобольске жил только с 18 декабря 1741 г. по 10 февраля следующего. 1742 года. В эти немногие (45) дни он успел написать несколько весьма сильных промеморий (отношений) в защиту некоторых из духовенства лиц в губернскую канцелярию и разослать согласно повелению вступившей тогда на престол Императрицы Елизаветы Петровны по женским монастырям своей епархии указы об освобождении из них невольно за год пред тем постриженных дочерей кн. Алексея Гр. Долгорукого (между ними из Томского Рождественского монастыря и бывшей невесты Императора Петра II княжны Екатерины Алексеевны). 10 февраля митрополит Арсений уехал в Москву, где 31 мая 1742 г. переименован в митрополита Ростовского. Чрез 20 лет после сего за сопротивление отобранию в казну церковных имуществ (крестьян н с их землями) Арсений 14 апреля 1763 г. был судим, лишен сана и священства, а после и монашества, заточен с мирским званием Андрея в Ревельскую крепость, где (но никак не в Верхнеудинске, как сибиряки почти до сих пор верили) и помер по одним в 1772-м, а по другим в 1779 году.

15) 1742–1748. _Антоний_II_ Нарожницкий. Хиротонисан из наместников Троицкой Сергиевой лавры 26 сентября 1742 г., а скончался в Тобольске 9 октября 1748 г. Сей архипастырь для Тобольской епархии памятен тем, что архиерейское училище, учрежденное митрополитом Филофеем, в 1744 году преобразовал в духовную семинарию, вызвав для нее учителей из Киева и Чернигова. Он, как сам ученый, любил особенную чистоту в храмах и строго требовал от церковнослужителей уменья хорошо читать и петь, а от священнослужителей знания между прочим катехизиса. Но при тогдашней безграмотности в духовенстве требования эти, особенно последнее, казались тяжелыми, почему немало церквей по епархии осталось без священников.

16) 1749–1755. _Сильвестр_ Гловацкий, хиротонисанный 16 июня 1749 г. из архимандритов Казанского Свияжского монастыря и начальников комиссии по обращению 15 христианство татар, чуваш, черемис и мордвы губерний Казанской и соседних с ней, был особенно религиозен, нищелюбив и ревностен к обращению к вере христианской татар тобольских, тарских[19 - В Тобольске среди татарских юрт он в 10 дней построил церковь (Захарьевскую).] и пр. Но от сих последних пошли жалобы, был прислан от правительства следователь: вероятно, иные действия найдены уже выходящими из границ нашей терпимости, и преосвященный в конце 1755 года был перемещен в Суздаль, где 20 мая 1760 г. скончался.

17) 1758–1768. Павел _II_Конюскевич_, 23 мая 1758 г. хиротонисанный из архимандритов Новгородского Юрьева монастыря, 11 января 1768 г. был по крутости и строптивости характера и странности иных действий уволен на покой в Киево-Печерскую лавру, где 4 ноября 1770 г. скончался. Тело его в усыпальнице под приделом (лаврской Успенской церкви) архимандрита Стефана открыто почивает нетленным. Павлом Кошоскевичем кончилась в Тобольске митрополия, существовавшая ровно 100 лет, но тобольские архипастыри и до сих пор пользуются одной митрополичьей привилегией, употребляя при священнослужении митру со крестом. При митрополите Павле II в 1764 году отобраны в казну архиерейские и монастырские крестьяне, которых по Тобольской епархии было до 14 тысяч душ мужского пола.


АРХИЕПИСКОПЫ С ПРЕЖНИМ ТИТУЛОМ ТОКОЛКСКИХ И СИКИРСКИХ

18) 1768–1802. _Варлаам_I_ Петров (родной, притом старший, брат знаменитого Петербургского митрополита Гавриила) из архимандритов Новоторжского Борисо-Глебского монастыря, хиротонисанный 5 октября 1768 г. в епископа Тобольского, 6 ноября 1792 г. пожалованный в архиепископа и первый из тобольских архиереев при Императоре Павле награжденный орденом св. Анны 1-й степени, управлял Тобольской епархией долее всех своих предместников и преемников, и именно слишком 34 года, и управлял с особенною тихостию своего нрава и великим благочестием. Им Тобольская семинария в 1770 году перемещена из архиерейского дома в Знаменский монастырь, по его ходатайству на Абалаке ради чудотворной иконы Божией Матери в 1783 году учрежден мужской третьего класса под названием Абалацкий Знаменский монастырь[20 - Первым настоятелем Абалацкого монастыря был эконом архиерейского дома игумен Маргарит. Этот человек был весьма способный и полезный деятель своего времени: управляя монастырем и архиерейским домом, он наблюдал за постройкою и ныне прекрасного архиерейского дома, и капитальной ремонтировкой кафедрального собора, выстроил на деньги, им же собранные, хорошую соборную колокольню и заведывал существовавшею при архиерейском доме причетническою, иначе ставленническою, школою.], и при нем в самом конце XVIII столетия (в 1799 г.) отошли от Тобольской епархии целых восемь уездов, находящихся на восточной стороне Урала, отошли к вновь учрежденным тогда епархиям Оренбургской и Пермской. Но при нем случились два величайших бедствия, постигших одно: епархиальный город Тобольск — это страшный пожар, а другое — значительную, и именно западную, часть Тобольской епархии — это пугачевский бунт. Пожар, известный под именем большого, 27 и 28 апреля 1788 г. истребил почти весь Тобольск, одних церквей (с одной архиерейской домовой и тремя монастырскими) 14, Знаменский монастырь и в нем семинарию, (старый) архиерейский дом с консисторией и ее архивом (впрочем, только до дел с 1740 г.). Сколько по возобновлению всего этого было скорбей и хлопот для доброго архипастыря! Пугачевский бунт (в 1774 г.) охватил из округов Тобольской епархии того времени Екатеринбургский, Шадринский, Челябинский, Троицкий, Курганский, Ялуторовский, Камышловский, даже Тюменский и отчасти Верхотурскй и Ирбитский; в нем принимали участие не только миряне, но, к несчастию, иные и из духовенства; преосвященный Варлаам и был вынужден по всем исчисленным и соседним округам предпринимать поездки с целию чрез увещания одних из паствы удержать в повиновении законному правительству, а других образумить, возвратить с преступного пути, от заблуждения. Преосвященный Варлаам скончался в глубокой старости (27 декабря 1802 г.) и погребен в Златоустовском приделе, что при соборе.

19) 1803–1806. _Антоний_III_ Знаменский. Хиротонисан он из ректоров Александро-Невской академии 9 октября 1799 г. в епископа Старорусского, викария Новгородской митрополии, потом менее года (1802) управлял Вологодскою епархиею, 13 февраля 1803 г. перемещен архиепископом в Тобольск[21 - С ним приехал ученик богословия и регент архиерейского хора, впоследствии весьма известный и только недавно (на 97 году) умерший кафедральный протоиерей Петр. Андр. Фелицын.], а 25 мая 1806 г. (но выехал из Тобольска 29 июня) в Ярославль, оттуда 12 июля 1820 г. уволен на покой в Новгородский Деревяницкий монастырь, где 10 августа 1824 г. скончался. Этот архипастырь был глубоко ученый, отец сирот и особенно заботливый о семинарии (которую начал было строить на мысе Чукмане, где теперь памятник Ермаку), но болезненный (солитером и меланхолией), оттого раздражительный и для близ его служивших тяжелый.

20) 1806–1822. _Амвросий_1_ Келембет. Рукоположен 13 ноября 1799 г. из ректоров Новгородской семинарии в епископа Оренбургского, а 25 мая 1806 г. с производством в архиепископа перемещен в Тобольск; 22 октября 1822 г. по старости и усиленной собственной просьбе уволен на покой в Лубенский монастырь, куда 21 декабря сего года и отбыл из Тобольска и где 4 июля 1825 г. скончался. Преосвященным Амвросием семинария по-прежнему оставлена в Знаменском монастыре с постройкою для более удобного ее помещения нового (училищного) корпуса; при нем она в конце 1818 года с прибытием профессоров, получивших воспитание в преобразованной Московской академии, преобразована; он своими добрыми и справедливыми отзывами пред высшим начальством спас двух опальных ректоров семинарии, архимандритов Михаила и Филарета (Амфитеатрова), от опалы и, таким образом, содействовал первому из них с пользою в сане архиерейском долго управлять иркутскою паствою, а второму в сане епископа, архиепископа и наконец митрополита быть особенно назидательным и полезным после других епархий и епархии Киевской, и даже, по званию члена Св. Синода, и целой российской церкви. Вообще преосвященный Амвросий Келембет, быв великим патриотом (1812 г.), был весьма простой (с малороссийским акцентом в выговоре), кроткий и добрый архипастырь и полезный администратор, за что чело его в последние годы управления было украшено алмазным крестом, чего из прежде и после него управлявших Тобольскою епархиею никто не имел, по крайней мере во время управления ею.

21) 1823–1825. _Амвросий_II_ Рождественский-Вещезеров. 15 июля 1817 г. он из архимандритов Донского монастыря был посвящен в епископа Вятского, оттуда 28 октября 1822 г. с возведением в сан архиепископа перемещен в Тобольск, но 14 февраля 1825 г., заболевши от простуды, несмотря на непреклонные еще лета и крепость сил телесных, помер. И этот преосвященный был добрый архипастырь, только, пользуясь его добротою, секретарь консистории (Ильинский) к приезду его преемника накопил нераспечатанных конвертов до двух тысяч. При Амвросии II в 1824 году отделена от епархии Тобольской к епархии Иркутской (на 10 лет) губерния Енисейская.

22) 1826–1831. _Евгений_ Казанцев (в молодости учитель лаврской[22 - Троице-Сергиевой лавры. — _прим._издателя_] семинарии и постриженец любившего его знаменитого Московского митрополита Платона). Рукоположенный 14 июля 1818 г. из архимандритов Донского монастыря в епископа Курского, в феврале 1822 года с возведением в архиепископа переведенный во Псков, в конце 1825 года, согласно его собственному желанию, перемещен в Тобольск. Но 7 августа 1831 г. назначен в Рязань и потом в мае 1837 года в Ярославль, откуда по преклонности лет и, главное, по слепоте, согласно его прошению, уволен на покой в Донской монастырь с управлением сего монастыря и с званием члена Св. Синода. Скончался 27 июля 1871 г., бывши уже 93 лет от роду и состоявши 53 года в архиерейском сане, чего из редких редкие (Московский митрополит Филарет) архипастыри достигают. Преосвященный Евгений был архипастырь учительный, как прежде выражались, бескорыстнейший, неутомимо-деятельный, правосудный и в то же время милостивейший: в шесть лет его управления Тобольской епархиею не было ни одного священнослужителя приговорено к лишению сана, и в эти же шесть лет только одно лицо апеллировало Св. Синоду на решение епархиального начальства. По поводу доклада высшему правительству ревизовавших в 1827 году Сибирь в гражданском отношении сенаторов кн. Куракина и Безродного о вымогательствах сибирского духовенства с прихожан за требы, и в особенности за браковенчания, была по Высочайшему повелению от Св. Синода возложена на преосвященного Евгения, как архипастыря опытного, проницательного и беспристрастного, ревизия всей Тобольской епархии. Ревизуя, притом в качестве постороннего ревизора, в сопровождении двух честнейших протоиереев и одного дельного и также бескорыстного чиновника, архипастырь в 1828 году объездил всю епархию (кроме Березовского края), маршрут его чрез земское начальство распубликован был заблаговременно по всей епархии, свобода жаловаться на духовенство была дана полная, разбирательство производилось везде на месте при депутатах со стороны жаловавшихся; и что же оказалось? Жалобщики или вовсе не являлись, или если и являлись, то с жалобами ничтожными и бездоказательными, так что вследствие ревизии завинен был только один благочинный за слабое смирение. Еще при преосвященном Евгении получила начало существующая доселе Алтайская миссия чрез вызов им для нее приснопамятного подвижника благочестия отца архимандрита Макария (Глухарева).

23) 1831. _Павел_ Морев-Павлов, хиротонисанный 27 мая 1823 г. из архимандритов Ростовского Борисо-Глебского монастыря в епископа Вятского, в 1827 году перемещенный в Могилев, 7 августа 1831 г. переведен архиепископом в Тобольск. Но он поехал на тобольскую паству, вследствие простуды, полученной им при проводах в осеннее время чрез две епархии, Могилевскую и Псковскую, тела скончавшегося тогда Великого Князя Константина Павловича, в весьма болезненном состоянии, почему и жил в Тобольске только 22 дня — с 26 ноября по 18 декабря 1831 года.

24) 1832–1842. _Афанасий_ (в миру Александр Фед.) Протопопов. Посвященный 29 июля 1823 г. из архимандритов Калязинского Макарьева монастыря и ректоров Тверской семинарии в епископа Чигиринского, викария Киевской митрополии, в конце 1826 года переведенный в Нижний Новгород, 24 января 1832 г. перемещен архиепископом, к великому его огорчению (Сибирь ему не нравилась как Сибирь и как место, удаленное от внутренней России, да он и опасался, что после и оказалось вполне справедливым, вредного влияния сурового тобольского климата на его непрочное здоровье), на тобольскую паству, которою он управлял десять с половиною лет по день кончины своей, последовавшей 21 сентября 1842 года. Преосвященный Афанасий был весьма даровитый (из первокурсников Петербургской академии второй по списку) и глубоко ученый архипастырь, хорошо знавший не только богословские, но многие и светские науки, например, естественные историю, географию, геологию, археологию[23 - Кроме библейских древностей и русских, или московских, он имел богатых изданий древности индийские, греческие и египетские. Последних было по крайней мере с добрый воз, а стоили они более 300 р. сер.]; он имел отличную библиотеку и минеральный кабинет, положил начало библиотекам по церквам (по крайней мере более достаточным) епархии и имел прекрасное благодетельное влияние на ход учения в семинарии. При преосвященном Афанасии в 1834 году от епархии Тобольской отделилась, сделалась самостоятельною епархия Томская и в 1838 году, в облегчение Тобольского, открыто новое духовное училище в Омске.

25) 1843–1845. _Владимир_ (в миру Василий, первокурсник преобразованной Московской академии) Алявдин, хиротонисанный 25 января 1835 г. из ректоров Калужской семинарии в викария Киевского, 26 сентября следующего года переведенный в Кострому, 14 ноября 1842 г. (но прибывши в Тобольск уже 15 января 1843 г.) перемещен епископом же (а не архиепископом, как инде сказано) в Тобольск, где, и при крепости сил, вследствие простуды, полученной при служении молебна на площади в Тюмени при открытии там ярмарки, скончался 20 мая 1845 г. и погребен в основанной им церкви, что в загородной архиерейской роще. Этот преосвященный отличался даром проповедничества, проповеди говорил часто, голосом громким и приятным и почти всегда без тетрадки, экспромтом.

26) 1845–1852. _Георгий_ (в миру Гавриил Алексеевич) Ящуржинский, уроженец каменец-подольский, первоначально учившийся в польских католических школах, а потом в старой Киевской академии, хиротонисан 24 августа 1824 г. в епископа Полтавского, в 1830 году перемещен епископом же в Архангельск, а 30 июня 1845 г., но уже архиепископом, переведен в Тобольск, где 4 апреля (а не первого, как инде сказано) 1852 г., 73 лет от рождения, скончался и погребен, как и его предместник, в загородной архиерейской церкви. Преосвященный Георгий семинаристов, учеников духовных училищ и всех из духовенства, кого только встречал, заставлял всенепременно учиться петь по нотам и с махами, каждодневно и подолгу лично занимался этим делом и еще чтением часов, дневных Апостола и Евангелия и сказыванием поучений со ставленниками; внушениями и указами достиг того, что и по Тобольской епархии на всех умерших стали, наконец, налагать венчики, и был очень заботлив о обозревании церквей, для чего ездил не только летом, а и зимой в крепкие морозы даже в Сургут, Березов и Обдорск; ездил не только по большим дорогам, а и по проселочным, даже без дорог по тундрам, занесенным глубоким снегом; не только сухим путем, а и водой, на которой иногда подвергался и опасностям жизни. Так, 25 августа 1851 г., возвращаясь из Бухтарминска в Усть-Каменогорск Иртышом, чуть не утонул и с восемнадцатью человеками свиты целых пять часов на протяжении семи верст он плыл на полузатонувшем пароме, стоя в воде то по колена, то по пояс, а то и по горло. С года (1852) кончины преосвященного Георгия и приезда его преемника сельское духовенство Тобольской епархии стало получать от казны жалованье.

27) 1852–1856. _Евлампий_ (в миру Петр Никитич Пятницкий), хиротонисанный 11 февраля 1834 г. из ректоров Вифанской семинарии в епископа Екатеринбургского, викария Пермского, перемещенный в 1840 году в Орел, а из Орла в 1844 году в Вологду, наконец 16 июня 1852 г. перемещен с возведением в архиепископа в Тобольск, откуда чрез 4 года (30 июля 1856 г.) уволен на покой в Свияжский монастырь. Там он скончался 12 марта 1862 года. Этот преосвященный чрезвычайно подолгу служил, чем, однако ж, он очень нравился екатеринбургским и орловским старообрядцам и чем иных из них даже привлек к православию; много говорил и напечатал проповедей, которые, однако ж, не имеют надлежащих достоинств произведений этого рода духовной литературы, но был способен к скорому и основательному решению епархиальных дел, почему он и успел чрез недолгое время покончить все дела[24 - Между прочим и дело приходо-расходчика Никольского, который при преосвященном Георгии похитил более 4 тыс. рублей из денег, высылавшихся церквами в консисторию за пробелые листы. Все 6 членов консистории за оплошность, за недосмотр были уволены и описаны, поплатились своим и без того убогим достоянием.], накопившиеся при его престарелом предшественнике.

28) 1856–1862. _Феогност_ Лебедев. Он из ректоров С.-Петербургской семинарии 23 мая 1848 года рукоположен в епископа Острогожского, викария Воронежской епархии, 13 июля 1852 г. перемещен на свою родину в Вологду; отсюда 30 июля 1856 г. в Тобольск, где только почти чрез шесть лет управления (8 апреля 1862 г.) пожалован архиепископом и откуда 27 сентября 1862 г. он переведен в Псков, а там 22 апреля 1869 г. скончался. Этот архипастырь был особенно кроток, добр, но едва ли уже не до излишества молчалив. При преосвященном Феогносте все причетники Тобольской епархии были обязаны одеваться в платье, присвоенное духовному званию, растить волосы и пр., что ныне иными снова оставляется. По усиленному ходатайству преосвященного Феогноста обложено от казны жалованьем и духовенство городов Тобольска и Тары.

29) 1862–1872. _Варлаам_II_ (уроженец рязанский, в миру Василий, сын протоиерея) Успенский. Хиротонисанный 31 января 1843 года из ректоров Курской семинарии в епископа Чигиринского, викария Киевского, 30 июня 1845 г. перемещенный на епархию Архангельскую, а чрез 9 лет управления ею — на епархию Пензенскую, на которой в апреле 1860 года возведен в сан архиепископа и с которой октября 7-го 1862 года перемещён в Тобольск. Отсюда 12 апреля 1872 года уволен на покой в Белгородский Троицкий монастырь с управлением его и там весной 1876 года скончался. Преосвященный Варлаам II был гостеприимен, но на казенные деньга чрезвычайно бережлив[25 - Тобольский архиерейский дом при приезде преосвященного Варлаама денег не имел нисколько, а при отъезде его имел уже около 20 тысяч.], а что важнее, был неустанно деятелен даже и в глубокой старости (например, когда имел уже почти 70 лет), был неизменно набожен до того, что и в дни будние без его личного присутствия, как некогда и при Варлааме I, в домовой церкви не совершалось ни одной всенощной и ни одной литургии; и в решении судных дел о духовенстве был снисходителен, милостив, весьма часто ограничивался одними денежными штрафами в пользу попечительства о бедных духовного звания, средства которого этою и другими мерами он очень усилил. Но, к сожалению, личное обращение преосвященного Варлаама с духовенством, отличаясь часто прямотою, не отличалось мягкостию: любил еще преосвященный многих из встречавшихся, иногда даже и из не подчиненных ему, экзаменовать, предлагая им своеобразные и неудоборешимые вопросы, и был он известен как самый стойкий противник Коперниковой системы: при всяком представлявшемся случае, например, на экзаменах в училище по географии, старался доказывать обращение не Земли вокруг Солнца, а, напротив. Солнца вокруг Земли. При архиепископе Варлааме II в 1875 году в послений раз преобразована семинария, для нее частию перестроено, а более вновь построено на 120 тысяч здание, перемешено Омское духовное училище в Ишим и учреждено в Ивановском монастыре[26 - Самый Ивановский монастырь из мужского обращен в женский при Варлааме же, но не по его, а по ходатайству двух его предместников — Евлампия и Феогноста.] женское епархиальное училище. При этом же преосвященном и по его ходатайству в конце 1870 года учреждено для Тобольской епархии _викариатство_ под названием _Березовского_ с пребыванием викария в Тобольском Знаменском монастыре, с управлением им сего монастыря и с получением содержания частию из него, а более из Абалацкого монастыря. Первым и доколе единственным викарием Березовским был преосвященный Ефрем (о нем см. следующую статью).

30) 1872–1880. _Ефрем_, в миру Василий Рязанов, до вдовства протоиерей и инспектор Волынской семинарии, а по вдовстве и пострижении архимандрит и ректор семинарий Волынской и Рижской. Рукоположен он уже из членов с. — петербургского цензурного комитета 7 марта 1871 г. в епископа Березовского, викария Тобольского; с мая следующего года по увольнении на покой архиепископа Варлаама стал управлять Тобольской епархиею, но первоначально (два года) управлял в звании Березовского викария, а потом (с 25 марта 1874 г.) как уже самостоятельный архиерей. 11 января 1880 г. преосвященный Ефрем назначен к перемещению в Курск, куда, однако ж, выехал из Тобольска уже после поездки в Томск для соучастия в хиротонии тамошнего викария, епископа Бийского Владимира, и именно 26 марта. При преосвященном Ефреме и вместе при его предшественнике, хотя и по обстоятельствам, не от них зависевшим, и не к благолепию богослужения, стало сокращаться в Тобольской епархии число духовенства, особенно причетников, а и еще того более диаконов.

31) 1880 и 1881. _Василий,_ в миру Михаил Левитов, сын бедного причетника Рязанской епархии, воспитанник Рязанской семинарии и магистр (1848 г.) Московской академии, до пострижения в монашество преподаватель одной (Костромской) из семинарий, с 1850 года священник, с 1857 г. протоиерей гор. Раненбурга и затем (с 1869 г.) — смотритель Рязанского духовного училища, а по пострижении, что было в 1870 году, хотя тот же смотритель, но уже в сане архимандрита. В 1873 году по представлению Рязанского архиепископа Алексея, который знал его с хорошей стороны еще с академии, хиротонисан в епископа Михайловского, викария Рязанского, а 11 января 1880 г. назначен к перемещению самостоятельным епархиальным архиереем в Тобольск, куда он и прибыл 23 марта. При этом преосвященном перенесено из Ивановского монастыря в Тобольск и преобразуется женское епархиальное училище.




ТОМСКИЕ АРХИПАСТЫРИ С ТИТУЛОМ СНАЧАЛА (С 1834 И ДО 1861 ГГ.) ТОМСКИХ И ЕНИСЕЙСКИХ, А ПОТОМ (С 1861 Г.) ТОМСКИХ И СЕМИПАЛАТИНСКИХ

Еще на Московском соборе 1667 года было постановлено учредить в Сибири, кроме одной существовавшей тогда Тобольской, еще несколько епархий, и между прочим в Томске. Но это соборное постановление касательно Томска осуществилось только 47 лет тому назад, и именно в 1834 году. Томская епархия тогда образована была из губерний Томской и Енисейской, которая в то время отделилась от епархии Иркутской.

Первым томским архипастырем в 1834–41 гг. был преосвященный _Агапит._ В епископы он рукоположен из ректоров Черниговской семинарии и управлял Томскою епархиею до 1841 года. В этом году по прошению (июня 10) уволен от управления епархией с назначением в члены Московской синодальной конторы, которым и состоял по смерть свою, последовавшую в 1854 году.

Вторым томским архипастырем в 1841–1853 гг. был преосвященный _Афанасий_ (в миру Андрей) Соколов, воспитанник VI курса Петербургской академии, следовательно, соученик нынешнего С.-Петербургского митрополита Исидора. Он рукоположен в епископа 25 июня 1841 г. из ректоров С.-Петербургской семинарии и управлял Томской епархиею по самый конец (24 декабря) 1853 года (или лучше по начало и чуть ли не до половины 1854 г.), когда он с возведением в сан архиепископа был перемещен в Иркутск, а оттуда 3 ноября 1856 г. переведен на казанскую кафедру, с которой по болезни и собственному прошению в 1866 году уволен с пенсиею в две тысячи рублей на покой в Кизический (близ Казани) монастырь, где и скончался 2 января 1868 года. Преосвященный Афанасий в Томске был самым любимым архипастырем за его безграничную доброту, нищелюбие и весьма частое сказывание (без тетради и весьма нередко со слезами) назидательных, удобопонятных для всех поучений. При нем в 1853 году к Томской епархии присоединен, по отдалении от Тобольской, округ Семипалатинский с Усть-Каменогорском, Бухтармой, Копалом и Верным.

Третьим томским архипастырем был преосвященный _Парфений_ (до монашества священник Петр Тих. Попов), хиротонисанный для Томска из ректоров Казанской академии 14 марта 1854 г., 13 сентября 1860 г. перемещенный в Иркутск, там в 1863 году 31 марта произведенный в архиепископа и там же 20 января 1873 г. скончавшийся. И этот преосвященный в Томске нередко говорил поучения; по убеждению этого преосвященного в Томской епархии построено много новых церквей с разделением прежних весьма больших приходов на приходы малые, по крайней мере на более умеренные; он и в Томске, как после в Иркутске (там об Иркутской и Забайкальской), весьма много заботился об Алтайской миссии, об обращении ею калмыков, черненых татар и телеутов; при нем в 1858 г. открыта в Томске семинария с перемещением в нее учеников, до тех пор учившихся в семинарии Тобольской.

Четвертый томский архипастырь был _Порфирий_ Соколовский. Он из ректоров Костромской семинарии[27 - Ранее Костромы преосвященный Порфирий служил ректором же в Тобольске. Он был юрист, знаток всякого рода законов и крепкий защитник духовенства против притязаний со стороны светских.]. 21 ноября 1858 г. хиротонисан в епископа Дмитровского, викария Московской митрополии; 21 марта следующего года перемещен в Уфу, а 13 сентября 1860 г. в Томск, но 14 ноября 1864 г. после небольшой ревизии, произведенной иркутским преосвященным Парфением, и вследствие стечения каких-то по епархии и семинарии неприятных дел уволен на покой с 600 руб. пенсии в Тюменский монастырь. Впрочем, из Томска преосвященный Порфирий не успел выехать: он умер от апоплексического удара 3 июня 1865 г. в Томске же и был погребен в церкви основанного при нем и при его хлопотах женского монастыря. При нем от Томской епархии в 1861 году отделена губерния Енисейская, в которой тогда учреждена своя особая епархия.

Пятый томский преосвященный был _Виталий._ Он (некогда священник) рукоположен в епископа Томского из ректоров Псковской семинарии 10 января 1865 г., но 24 ноября следующего 1866 года скончался.

Шестой томский преосвященный был _Алексей_ Новоселов. Он хиротонисан в епископа Томского из ректоров Владимирской семинарии 12 марта 1867 г., но 21 августа 1868 г. перемещен в Екатеринослав, оттуда в июне 1871 года назначен в члены Московской синодальной конторы с пребыванием первоначально в Донском, а потом в каком-то другом московском же монастыре. Скончался 26 февраля 1880 года.

Седьмым томским архипастырем был _Платон_ (в миру Павел, сын московского причетника Алексея Троепольского), хиротонисанный 13 декабря 1864 г. из ректоров С.-Петербургской семинарии в епископа Екатеринославского и отсюда 21 августа 1868 г. перемещенный, к великой его скорби, по боязни Сибири и ее сурового климата, на епархию Томскую; прибыл в Томск только уже пред самым Рождеством Христовым указанного года. Управлял епархиею с кротостию и терпением около восьми лет и все это время не пользовался крепким здоровьем, однако ж успел покончить дела, накопившиеся в три предшествовавших управления. Скончался 8 октября 1876 г., завещавши, по своему смирению, погребсти его без приглашения к тому кого-либо из архиереев, без произнесения при погребении речей и проповедей, погребсти притом не в церкви, а на кладбище Томского Алексеевскою монастыря.

Восьмым томским архипастырем состоял и состоит _Петр_ Екатериновский. Хиротонисан он (в Иркутске) 29 марта 1859 г. из ректоров Якутской семинарии в епископа Новоархангельского, что на алеутском острове Ситхе, в викария Камчатского; оттуда 9 ноября 1866 г. перемещен в Якутск, и опять викарием же, и той же Камчатской епархии, но июля 3-го следующего 1867 года уволен на покой в Москву, впрочем, с назначением вскоре затем (13 октября) в члены Московской синодальной конторы. Менее чем чрез два года, и именно 4 апреля 1869 г., назначен епископом в Уфу, а отсюда в 1877 году переведен на епархию Томскую.

При этом преосвященном в Томске в начале 1880 года учреждено _викариатство_ с наименованием _Бийским_ и первым викарием сего викариатства назначен архимандрит _Владимир_ (сын причетника из донских казаков) Петров. Названный архимандрит хиротонисан из настоятеля Алтайской миссии (а ранее до 1864 г. он служил после Орла и Иркутска инспектором Томской семинарии и инспектором же С.-Петербургской духовной академии) в Томского викария с оставлением в прежней (настоятельской над миссией) должности, с пребыванием в гор. Бийске и получением от сего города как дома для жительства с домовою церковию, так и некоторой части (600 р.) своего архиерейского содержания. Хиротония была совершена 16 марта 1880 г. в самом Томске (что не в столичных городах бывает чрезвычайно редко) местным епископом Петром и нарочито для того приезжавшим бывшим тобольским, а ныне курским преосвященным Ефремом.

28 ноября 1880 г.

г. Омск.




ТОБОЛЬСКИЕ АРХИПАСТЫРИ: АНТОНИЙ (ЗНАМЕНСКИЙ), ЕВГЕНИЙ (КАЗАНЦЕВ) И ГЕОРГИЙ (ЯЩУРЖИНСКИЙ)[Публикуется по тексту: Тобольские архипастыри: Антоний (Знаменский), Евгений (Казанцев) и Георгий (Ящуржинский). Однородные случаи из их жизни // Странник. 1880. Т. 1, январь. С. 5–24. — _прим._издателя_]



ОДНОРОДНЫЕ СЛУЧАИ ИЗ ИХ ЖИЗНИ

Епископам православной русской церкви вменяется в обязанность лично обозревать вверенные их духовному управлению паствы. Тобольские архипастыри XVII и XVIII столетий не могли исполнять этой своей обязанности частию по чрезвычайной обширности своей епархии (в XVII столетии и начале XVIII простиравшейся с запада на восток от Урала до Камчатки, а с севера на юг — от Обдорска, Мангазеи, или Тураханска, и Колымы до Амура, Кяхты, Кузнецка и Усть-Каменогорска), частию по неудобству путей сообщения и частию по неимению средств к дальним и продолжительным путешествиям по Сибири за скудостию архиерейских доходов[29 - Архиереи старинных времен между прочим получали с церквей дань, а во всей Сибири даже и в начале XVIII столетия церквей было только 160.] и бедностию Тобольского архиерейского дома[30 - Тобольский архиерейский дом долго вовсе не имел вотчин, а когда стал иметь их, то от них, как окруженных со всех сторон свободными, казенными, как бы па льготе живущими крестьянами, очень мало получал материальных выгод. Затем, и именно по отобрании в казну церковных имуществ, за Тобольским архиерейским домом из всех угодьев остались только 1) водяная на р. Ашлыке мельница, которая почти всегда и прежде служила и доселе служит в один убыток архиерейскому дому, и 2) рыболовное озеро, на котором осенью надавливают воза два мелкой рыбы, которою обыкновенно несколько недель затем питались и питаются архиерейские певчие и прислуга архиерейского дома. Даже сенокосного луга нет при архиерейском доме; почему он для своего скота бывает вынужден заготовлять сено на лугу, принадлежащем Межугорскому Ивановскому монастырю.]. Исключения из этого бывали: например, митрополит Тобольский Филофей Лещинский с 1712 по 1726 гг. неоднократно путешествовал по северной и частию восточной половине своей епархии, даже до Туруханска и до Забайкалья, и архиепископ Варлаам I в 1774 году ездил в южные уезды Тобольской губернии и восточные уезды нынешних губерний Пермской, Оренбургской и Уфимской, но эти поездки двух названных тобольских преосвященных предпринимались и совершены были по особенным исключительным обстоятельствам. Митрополит Филофей путешествовал по Тобольской епархии, потому что ему особенно настоятельно было предписано от Государя Императора Петра I заняться обращением в христианство сибирских инородцев: вогулов, остяков, самоедов, татар, тунгусов и других. На путешествие по епархии преосвященному Филофею даны были тогдашним сибирским губернатором князем М.П. Гагариным обильные от казны средства и вместе с тем предписание об оказании ему содействия и помощи гражданской власти. Архиепископ Варлаам вынужден был предпринять путешествие по юго-западной части своей тогдашней Тобольской епархии для увещания жителей, между прочим даже и духовенства, не принимать участие в пугачевском мятеже, распространившемся почти по всему Зауралью, в уездах Екатеринбургском, Шадринском, Челябинском, Троицком, Курганском, Ялуторовском, даже Тюменском и Верхотурском.

Обозревать лично свою паству, предпринимать поездки и плавания по своей епархии тобольские архипастыри начали только с настоящего столетия, и то не ранее второй его четверти, и начали они это делать потому, что на их поездки стали отпускаться средства от казны.

Архипастырская обязанность наблюдать за чистотою веры и доброю нравственностию пасомых, за правильным правлением богослужения и вообще исправностию духовенства и его поведением, без сомнения, вернее и целесообразнее исполняется при собственноличном архипастыря обозрении епархии, нежели как это делалось прежде, когда наблюдение за верою и христианскою нравственностию верующих, за поведением духовенства и пр. архиерей поручал местным закащикам (по-нынешнему благочинным), избираемым им из настоятелей монастырей и уездных протоиереев и священников, или когда для этого нарочито посылал из епархиального города каких-либо особенно авторитетных лиц, например, кафедрального протоиерея, соборного ключаря и т. п. Но зато и служение архипастыря в настоящее время стало значительно труднее и тяжелее прежнего. Из разных частей Тобольской епархии прежнего, первоначального ее объема в прошедшем и настоящем столетиях образовалось пять целых самостоятельных епархий: Иркутская, Якутская, Камчатская, Томская и Енисейская, притом с одним викариатством (Селенгинским Иркутской епархии), и три епархии нецелые: Пермская, Оренбургская и Уфимская, и опять с одним викариатством (Екатеринбургским Пермской епархии); но и затем по разнородному своему народонаселению (более миллиона), и в особенности по пространству, Тобольская епархия доселе еще для обозрения представляет немалое затруднение, простираясь от севера на юг, или что то же — от Обдорска до Павлодара, Каркаллинска и Семиерской станицы, на 2760 верст[31 - Семипалатинская область отделена от Тобольской епархии и присоединена к Томской назад тому только 25 лет, следовательно, до этого времени Тобольская епархия простиралась в длину до 3160 верст и более.] и с запада на восток не менее 800 и даже 1000 верст. Легко ли архиерею-старцу (в Тобольске почти всегда бывали и бывают архиереи именно старцы, иногда 70- и 80-летние) проехать и такое пространство, а с разъездами в стороны от больших дорог в слободы, села и деревни вдвое, втрое и вчетверо более того, проехать такое и втрое большее пространство по удобным и неудобным дорогам, в хорошую погоду и худую, в тепло летом и в стужу зимой, проезжать инде по горам и болотам, и часто еще плыть по огромным рекам, каковы, например, Иртыш и, в особенности, Обь! Сколько тут встречается неудобств разного рода, неприятностей, приключений, несчастий, даже смертных опасностей? В подтверждение справедливости наших слов укажем на то, что в последние 76 лет, в истекшие три четверти настоящего столетия, и именно с тех пор, как тобольские архипастыри стали лично обозревать свою епархию, трое из них подвергались опасности лишиться жизни от потопления.

Первый из тобольских архипастырей настоящего столетия начал путешествовать по своей епархии архиепископ Тобольский и Сибирский Антоний III (Знаменский), и путешествовал он по ней еще и не на средства от казны[32 - Сих средств тогда еще и не существовало: прогонные деньги на поездки по епархии тобольские архиереи стали получать только с 1828 года согласно представлению тогдашнего Тобольского архиепископа Евгения Казанцева, о котором будет у нас речь впереди и который еще не очень давно скончался, но уже слепым и слишком 90-летним старцем, в Донском Московском монастыре.], как это везде делается теперь, а на крохи Тобольского архиерейского дома, скопившиеся в последние годы жизни престарелого его предместника архиепископа Варлаама I (Петрова). Архиепископ Антоний Знаменский прибыл из Вологды в Тобольск 23 марта 1803 г. и летом сего же года решился обозреть Сургутский и Березовский край, населенный преимущественно остяками и самоедами. Так как в названный край в летнюю пору нельзя иначе попасть, как только речным путем до села Самарова — Иртышом шириной с версту, а с Самарова по впадении Иртыша в Обь — рекой Обью шириной в две, три и даже четыре версты, то с этой целию для его преосвященства был нанят у одного из тобольских рыбопромышленников дощаник (большая крытая лодка, или почти то же что барка); наняты гребцы и рулевой, взяты съестные и другие припасы, нужные для продолжительного и отдаленного плавания; села свита преосвященного, состоявшая из певчих, иподиаконов, диаконов, протодиакона и кого-то из протоиереев или архимандритов; вступил на судно и сам владыка и после напутственного молебствия отправился в путь. Путь по Иртышу и Оби до Сургута и первоначально от Сургута к Кондинскому монастырю и к Березову сначала был благополучен. Преосвященный в гор. Сургуте и сельских храмах, встречавшихся по пути, говорил поучения, беседовал с народом о вере и благочестии, даже на пристанях при выходе и входе на судно не опускал случая внушать собравшемуся около него народу, как должно жить по-христиански — в труде, честно, миролюбиво и свято, а в юртах (в селениях инородцев), на пути его лежавших, крещеных остяков испытывал в вере, в знании христианских обрядов и обычаев, иных, не умевших даже и перекреститься, учил делать на себе крестное знамение, а некрещеных поучал местным священникам обратить к вере христианской. Но во время дальнейшего его следования к Березову на Оби поднялась страшная буря; волны били как бы на море, дощаник бросало по волнам как щепку, волны вливались даже на палубу, почему все находившиеся с владыкой: диаконы, иподиаконы, певчие, прислуга — уже прощались между собой и заочно с своими родными, плакали, кричали, словом сказать, все отчаивались в жизни. Преосвященный Антоний сохранил полное присутствие духа: при общем смятении, при общем отчаянии один он оставался тверд и непоколебим, всех плакавших, отчаивавшихся успокаивал, утешал, обнадеживал помощию Божиею, за всех молился с воздетыми горе руками и, наконец, вставши на корме судна, начал петь: _на_Тя,_Господи,_уповахом,_да_не_постыдимся_вовеки._ И он не постыдился, не обманулся в своем уповании: буря утихла, утлое судно осталось цело и невредимо, общий ужас, скорбь и печаль обратились в радость[33 - Один из тогдашних спутников преосвященного Антония, и именно Петр Андреевич Фелицын, в то время ученик богословия и вместе регент архиерейского хора, а с 1804 года соборный священник, затем соборный же ключарь и, наконец, с 1826 года и по 1870 г. кафедральный протоиерей, жив и доселе, только уже очень ветхий старец, полуглухой и совершенно слепой! Из его-то «Воспоминаний о тобольских преосвященных» и заимствовано описанное здесь происшествие.].

Подобный случай был и с преосвященным Евгением Казанцевым, который управлял Тобольской епархией в 1826–1831 годах, еще до отделения от нее (в 1834 г.) епархии Томской. В лето 1828 года в две поездки: с весны по июль и с августа по октябрь — он обозревал Тобольскую губернию (кроме северного Березовского ее округа), всю губернию Томскую и всю же Омскую (ныне Акмолинскую и вместе Семипалатинскую) область, кроме части ее, расположенной в Киргизской степи, а летом следующего 1829 года он посетил северную часть Тобольской губернии, Березовский ее край. В первую поездку преосвященный Евгений натерпелся и голоду (без денег брать съестное от кого бы то ни было им свите строго было запрещено), и холоду (и в августе, и сентябре не имел при себе теплого платья), но по крайней мере поездка эта вся совершилась без особых приключений, даже без неприятностей и без огорчений: сибирское духовенство, например, кроме ничтожных исключений, им найдено было правоправящим слово истины, мирным между собой и с прихожанами и беспритязательным, тогда как ранее было ему наговорено и написано в этом отношении о сибирском духовенстве Бог знает что, вследствие чего от него заблаговременно было оглашено чрез городскую и земскую полиции жителям всех местностей Тобольской епархии и о том, в какое время и где он будет, и о том, чтобы прихожане, обиженные духовенством, без всякого стеснения являлись к нему с жалобами (только бы с праведными) на обидчиков. Но вторая поездка, т. е. поездка 1829 года в Березовский край, была уже не такова. Об этом необходимо несколько распространиться.

Березовский край, как нам отчасти уже и известно, населен преимущественно вогулами, остяками и самоедами. Многие из этих инородцев уже давно, и в особенности со времени митрополита Филофея тобольского, в схиме Феодора, Лещинского (1712–1726 гг.)[34 - 1712–1726 — годы миссионерства схимонаха Феодора (Филофея Лещинского). — _прим._издателя_], просвещены св. крещением; иные же из них, напротив, и до сих пор остаются язычниками. Архиепископ Евгений знал об этом еще до прибытия в Тобольск[35 - Слова архиепископа Евгения. М., 1854 г., стр. 161.], а по прибытии сюда — и частным образом, из разговоров с разными лицами, знавшими Березовский край, и официально, из дел консистории, даже из сообщений г. начальника Тобольской губернии еще лучше узнал, что многие и из крещеных инородцев Березовского края крайне плохие христиане, что о вере Христовой они почти понятия не имеют, а иные из них не умеют даже сделать на себе крестное знамение, что в церкви бывают они чрезвычайно редко, а дома, в глуши, служат идолам и приносят им жертвы. Что тут было делать преосвященному Евгению? Людей, желающих обращать и способных к обращению неверующих и к тому еще, чтобы верующих только по имени делать хотя бы мало-мальски верующими, поистине ни в Тобольской епархии, ни в иных российских епархиях он не имел в виду. Самому же, живя в епархиальном городе и действуя из него, сделать что-нибудь особенно важное на поприще апостольском, притом среди живущих за тысячу, за полторы тысячи и более верст, живущих летом в непроходимых тундрах, а зимой занесенных глубочайшими снегами и при 40-грацусных морозах, решительно невозможно. И вот он, снедаемый ревностию о спасении неведущих истинного Бога, решился лет на 5 или 6 оставить епархию, жить с остяками, вогулами и самоедами, учиться их языку и переводить на их язык священные и церковные книги, и научить детей их чтению и закону Божию, и всему церковному, чтобы после быть им священно и церковнослужителями у своих земляков, и научить тому же других, словом сказать, решился проповедывать веру христианскую совершенно неверующим и крайне худо верующим сам лично в качестве простого миссионера[36 - «Душеп. Чт.» 1868 г. ч. 3, Изв. и Зам., стр. 103.]. Архипастырь начал было и приготовляться к исполнению сего намерения: читал и перечитывал все, что только можно было найти в Тобольске из напечатанного или написанного о Березовском крае, его природе, в особенности о населяющих его инородцах, их языке, нравах, занятиях, а и тем более о их религии, о крещении многих из них митрополитом Филофеем и о состоянии веры и нравственности у новокрещенных[37 - Равность преосвященного Евгения в этом случае простиралась до того, что некоторые интересные рукописи, имевшие предметом своим описание Березовского края, например «О жителях Березовского края лекаря Шаврова и доктора Алберта», он для себя переписывал своеручно и на полях одной из них своеручно же написал довольно значительное собрание самонужнейших остяцких слов.]. Этого мало: о своей решимости выступить на подвиг апостольский преосвященный, предварительно формального представления Св. Синоду, уже снесся было, хотя и частным образом, с некоторыми из влиятельнейших лиц в то время надела церковные Св. Синода. Но те не посоветовали ему этого делать, т. е. слагать с себя ради миссионерских целей управление епархией. В этих новых обстоятельствах преосвященный Евгений начал ходатайствовать пред Св. Синодом об учреждении в Тобольской епархии особой миссии, даже двух миссий, с тем, чтобы одна из них действовала в южных частях Тобольской епархии среди магометан и язычников: киргизов, калмыков, черневых татар и телеутов, а другая — на севере епархии среди язычников и только именующихся христианами — остяков и самоедов.

Согласно ходатайству преосвященного Евгения были учреждены в Тобольской епархии две миссии с назначением обеим им содержания от казны. Но доколе шла по этому делу переписка, архипастырь успел в 1829 году совершить в Березовский край путешествие. Так как путешествие архиепископа Евгения 1829 года было предпринято туда же, куда путешествовал и архиепископ Антоний III в 1803 году, то и ему пришлось плыть по рекам Иртышу и Оби на дощанике, или на крытой барке, с наемными рулевыми и гребцами при значительном количестве съестных и других припасов, нужных на передний и обратный путь, с тем разве отличием, что преосвященный Антоний доплывал только до Березова, а преосвященный Евгений плавал до Обдорска, следовательно, на целых 560 верст далее.

Во время этого путешествия преосвященному много довелось потерпеть неприятностей и огорчений и от русских, поселившихся и торгующих на севере Тобольской губернии, и от тамошних крещеных инородцев[38 - О том, что преосвященного и его свиту мучили на воде и вообще в сырости комары, слепни и мириады других насекомых, или о том, как преосвященный, раз сошедший с дощаника и шедший вперед лесом по тропинке, которая была пробита зверями и дикими оленями, ходившими по ней к ручью для питья воды, едва не погиб от смертоносного орудия, поставленного па той тропинке на зверя или дикого оленя, я здесь не рассказываю.]. Новокрещенные огорчали его тем, что многие из них не знали даже имени Господа Иисуса Христа, не знали своих имен христанских[39 - Самоедский князь Тайшин Мурзин, христианин с рождения, па вопрос о христианских именах его детей отвечал: «Поп знает».] и русским (т. е. христианским) Богом называли святителя Николая[40 - Так называли остяки в присутствии доктора Белявского оказавшееся у них в юртах металлическое распятие Господа Иисуса Христа.]. В особенности тяжелое впечатление произвело на преосвященного следующее обстоятельство: в обдорской церкви (а Обдорск — как бы столица остяков, самоедов, резиденция самоедского, родом, впрочем, остяка, князя Тайшина Мурзина и главное место их съезда для взноса в казну в январе ясака)[41 - А сам по себе Обдорск — незначительное местечко, состоит домов из пятидесяти только.] 29 июня, в день св. апостолов Петра и Павла, — престольный праздник; преосвященный к этому дню крайне спешил в Обдорск в надежде видеть в церкви за службою новокрещенных, посмотреть, как они молятся и стоят при богослужении, а главное, чтобы иметь случай побеседовать с ними. Но, увы, в храмовой приходский праздник из новокрещенных в церковь, несмотря на архиерейское в ней служение, не явилось ни одного человека, даже и самого самоедского князя. Русские, живущие и торгующие в Березовском крае, огорчали архипастыря иначе; не говоря уже о том, что ни один торговец, разъезжающий по юртам инородцев или встречающийся с ними в Обдорске, Березове и других местах, никогда не скажет крещеным или некрещеным инородцам ни единого слова о вере в истинного Бога (а могли бы, например, сказать, хотя следуя только символу веры, что есть единый, невидимый, всеблагий, всемогущий Бог, что все существующее, хотя бы, например, тундры, снег, реки, рыба, олени и пушной зверь, на которого охотится остяк и самоед, сотворено Господом Богом), все эти русские торговцы только портят, развращают и обижают инородцев: занесли к ним известного рода болезнь, спаивают их запрещенным от правительства адским нектаром, т. е. водкой, и, продавая им по непомерно высоким ценам самые дешевые припасы, материи и наряды, выманивают у них за копеечные вещи или за рюмку самой дурной водки не только белку и рыбу, но и ценные шкуры: песцовые, лисьи и соболиные. Две громовые обличительные проповеди (29 июня и 1 июля) сказал в Обдорске преосвященный Евгений против этих злоупотреблений живущих и торгующих русских на севере Тобольской епархии. Если и тронулись сердца этих людей от слов архипастыря, то, вероятно, ненадолго, потому что злоупотребления, которые громил архипастырь, не перестают твориться и доселе.

Подобно своему предшественнику, и преосвященный Евгений подвергался опасности во время своего плавания по Иртышу и Оби[42 - Плавание это, по словам самого преосвященного, продолжалось днем и ночью целых полтора месяца. К берегу, по его же словам, он приставал только, где было нужно служить или осмотреть церковь (Чтен. в общ. Ист. и Др. Рос. 1871 г. кн. 2).]. Дело происходило на возвратном пути владыки из Обдорска… На Оби, где река имеет от 4 до 5 верст ширины, буря свирепствовала с непомерною силою, и дощанику, на котором находился преосвященный со свитою, грозила, по-видимому, неизбежная гибель. Почти все плывшие на нем впали в отчаяние: малые певчие подняли страшный плач, большие со слезами вспоминали о своих семействах и заочно прощались с ними, прощались и взаимно друг с другом, более твердые и благоразумные призывали Господа Бога на помощь; сам преосвященный также молился, но вместе с тем уговаривал, успокаивал и утешал плачущих и мятущихся, обнадеживая их помощию Божиею. Помощь эта действительно и явилась: рулевому и гребцам сверх всякого ожидания удалось как-то вывести судно из-под ветра и поставить его под высокий и крутой берег реки, тут наши плаватели простояли целые сутки, пока не утих ветер и не улеглись волны[43 - Об этом происшествии пишущий неоднократно слышал, между прочим, от бывших в свите преп. Евгения в качестве певчих, впоследствии учителя Тобольского приходского духовного училища, а затем священника Устькаменогорского Дм. Ник. Корюкаева и от инспектора уездного Тобольского духовного училища, впоследствии гражданского чиновника Тим. Вас. Пырьева.].

После преосвященного Евгения уже все тобольские архипастыри (а их с 1832 г. по настоящий было семь) самолично обозревают епархию[44 - После архиепископа Евгения уже всем преосвященным на поездки по епархии выдавались и выдаются из казенной палаты прогонные деньги.], но из них по милости Божией в течение 48 лет только один подвергался опасности потерять свою жизнь во время плавания[45 - Правда, из семи последних тобольских преосвященных четверо совсем не ездили в Березовский край, двое (Георгий и Варлаам II) ездили, но зимой по льду бурных в летнее время рек, и один именно настоящий владыка Ефрем плавал туда на пароходе, а плавание на пароходах, сравнительно с плаванием на дощаниках, весьма большая разница и по отношению к скорости, и в особенности по отношению к безопасности… Пароходы по Оби вниз от Самарова до Березова и Обдорска стали изредка ходить только с недавнего времени.]. Это архиепископ Георгий (Ящуржинский).

Преосвященный Георгий, перемещенный в Тобольск из Архангельска, управлял тобольскою паствою с конца сентября 1845 года по апрель 1852 г. Человек он был старый, под 80 лет, но крепкий силами телесными и ревностный исполнитель своих пастырских обязанностей, и в особенности страстный любитель учить подчиненное ему духовенство и учеников семинарии и духовных училищ нотному пению[46 - Родился преосвященный Георгий в Каменец-Подольской губернии, еще в бытность ее под польским владычеством, даже первоначальное образование получил в католических (монашеских) учебных заведениях, но окончательно образовался он в старой Киевской академии, служил некоторое время приходским священником, а по вдовстве и по пострижении, между прочим, проходил должность ректора Подольской семинарии и настоятеля Шаргородского монастыря. Телесные силы и на осьмом десятке лет имел такие, что, бывало, на семинарских экзаменах иногда сидел, не сходя с кресла, по 8 часов, до вечерен, и, приехав потом домой, иногда не садился прямо за обед, а, напротив, часа по два еще занимался со ставленниками пением и другими предметами.], хорошему чтению во храмах, частому сказыванию поучений, умножению и упорядочению сборов прибыли от продажи венчиков, возлагаемых на умерших[47 - До преосвященного Георгия в Тобольской епархии почему-то не на всех умерших возлагали венчики.], и разрешительных молитв, и особенный ревнитель обозревания епархии: для обозревания епархии он путешествовал не только летом, но и зимою в жестокую стужу, путешествовал не только в города, по большим дорогам, а и почти во все села, по дорогам проселочным, даже иногда и без дорог, по крайней мере по дорогам, проложенным только для него и по его требованию[48 - Да, это так: например, в которую-то зиму один низовской (с Оби) священник с местным земским заседателем нарочито просекал _для_ преосвященного Георгия дорогу в лесу сначала с Иртыша к Сургуту, а потом далее к реке Вах (впадающей в Обь); а затем к Селияровским юртам преосвященный ехал (на оленях) и совсем без проложенной дороги по снежному океану, при 40 градусах мороза; по 250 верст тут не встречал он никаких жилищ, для отдыха останавливался и располагался под открытым небом на снегу, тут приготовляли ему чай и даже варили пельмени (это сделанные из тонко раскатанного теста как бы пирожки, как бы колобки, начиненные, разумеется, дома еще, в Тобольске, рубленой рыбой, капустой, даже редькой).]. Насколько преосвященный Георгий действительно был заботлив насчет обозрения церквей, это доказывает последняя его поездка по епархии в 1851 году. Преосвященный при своей глубокой старости в июле 1851 года как-то еще простудился, отчего так был слаб, что едва двигался по комнатам своего дома, говорил чуть слышно и с великим трудом служил, когда решался на это. Но едва наступила возможность отлучиться из епархиального города (с 8-го по 23 июля в Тобольске обыкновенно пребывает чудотворная Абалацкая икона Божией Матери, для чего архиереи тогда служат часто), как архипастырь собрался в путь, чтобы обозреть южную часть своей епархии — уезды Омский, Тарский, Семипалатинский, даже до Бухтарминской крепости. Но, проехав всего 25 верст от Тобольска, он принужден был остановиться для отдыха, или лучше — для поправления здоровья, на целые сутки в Абалацком монастыре. Направляясь к югу, 1 августа прибыл он в Омск (от Тобольска 600 верст), несколько раз служил там, но так, что и в алтаре едва было можно расслышать его возгласы. Казалось бы, нужно из Омска возвратиться в Тобольск; нет, преосвященный отправился далее на юг, был во всех церквах, находящихся на Иртышской линии, в некоторых из них, например, коряковской, по-нынешнему павлодарской, семипалатинской и усть-каменогорской, служил и 23 числа прибыл в Бухтарму, где в то время находилась последняя на южной стороне Тобольской епархии церковь[49 - Далее в Киргизскую степь и к китайской границе некоторые места, например, Копал и Алматы (ныне Верное), были уже заняты русскими, даже были в тех местах и священники ради расположенных там наших войск, но церквей там еще не существовало.]. Намереваясь служить там литургию, накануне владыка начал было служить всенощную и приступил к чтению акафиста Божией Матери, но во время акафиста ослабел до того, что с ним сделался обморок; сослужившие священники снесли его в алтарь, там его разоблачили и кое-как привели в чувство. Так владыка и не мог служить, несмотря на свое желание; впрочем, намерения своего продолжать обозрение епархии на возвратном пути не оставил.

Но возвратный путь владыки Георгия начался таким происшествием, о котором помнят и рассказывают, да и долго еще будут помнить и рассказывать не только сами участники и очевидцы его, но и все жители бухтарминского и усть-каменогорского края… Из города Усть-Каменогорска[50 - Описание события мною основано преимущественно на хранящихся у меня письмах двух тогдашних гор. Усть-Каменогорска священников (одного Бекреева, который и сам тонул вместе с архиереем), писанных ко мне всего чрез 7 дней после события.] до крепости Бухтарминской обыкновенно все едут сухим колесным путем, но из Бухтармы в Усть-Каменогорск возвращаются почти все обыкновенно водой — рекой Иртышом. Это и потому, что колесный путь между названными двумя местностями идет каменными горами и оттого мало удобен, и потому еще, что плавание от Бухтармы до Усть-Каменогорска совершается Иртышом вниз по его течению в какие-нибудь 7–8 и много 10 часов, так как река эта в том месте еще не широка, течет в горах между каменными утесами, имеет большое падение, отчего там она очень быстра. Как делают другие, так сделал и преосвященный Георгий и по вниманию к тому еще, что о возвратном его пути по воде хлопотали не только бывший при нем благочинный, а и командующий крепостью казачий сотник и еще особый, нарочито назначенный для того казачий чиновник. Из Бухтармы отплыл преосвященный 25 августа в 6 часов утра на двух паромах: на одном, переднем, находились владыка, благочинный, молодой усть-каменогорский священник Константин Бекреев, два сельских священника (между прочим бывший прежде тобольским протодиаконом священник села Глубокого Алекс. Ставровский), взятых преосвященным для сослужения ему в Бухтарме, дьякон Сергей Попов, малые певчие с регентом, архиерейский келейник и гребцы, всего 19 человек, а на другом, заднем, кроме гребцов-казаков, были большие певчие, иподиаконы и при них архиерейская ризница. При самом отправлении из Бухтармы подул противный путникам, хотя и несильный, северный ветер. Они, однако ж, первых 20 верст плыли благополучно, потому что находились как бы под защитою высокого правого берега реки. Но затем плывшим нужно было переправиться к левому берегу, так как подле правого (берега) предстояло опасное место — порог; пловцы поворотили, повернули паром, но сделали это как-то круто, неумело, вода хлынула на паром и залила одну его сторону; пассажиры перебежали на другую, но от тяжести и та покрылась водой, и паром стал погружаться глубже и глубже, пассажиры стояли в воде сначала по колено, потом по пояс, а иные и по горло. Смятение было всеобщее. Малые певчие плакали и кричали: «Батюшко владыко, погибаем», но он говорил: «Не унывайте, если уж угодно будет Всевышнему погибнуть нам, то да будет Его святая воля, а если нет, то спасемся». Так и подобным образом владыка утешал всех, внушал всем не отчаиваться, всем велел молиться и сам молился, и молился более и усерднее всех с поднятыми руками, которые ему поддерживали окружавшие его[51 - Преосвященный был в теплой рясе, в теплом же меховом полу-кафтанье и в больших теплых сапогах, потому, когда все это у него смокло, он, притом больной и старик, не мог и с места двинуться, и на другое место перейти, хотя бывало и крайне нужно это, когда, например, край парома, на котором стоял преосвященный, погружался в воду гораздо глубже, нежели другой.]. «С каждой секундой, — писал мне чрез неделю после этого происшествия бывший на том пароме с преосвященным близкий мой родственник, вышеупомянутый благочинный Бекреев, — ожидали мы, что поглотят нас волны, но Господу угодно было спасти нам жизнь». И действительно, жизнь всех их была спасена следующим образом: 1) более твердые, более спокойные духом из находившихся на пароме стали рассуждать, что им надобно и самим спасаться, и спасать владыку. Но как? Более смелые решились побросаться в Иртыш (который там еще не очень широк) и плыть к берегу. Первый сделал это священник Александр Ставровский, за ним дьякон Сергей Попов, потом еще двое или трое, всего пустилось вплавь семь человек, и пустились вплавь одни — совсем раздевшись, другие — раздевшись только наполовину, а иные и вовсе не раздевшись, как были в шубах; например, сейчас названный священник Ставровский бросился в воду в больших сапогах, в тулупе, с подушкой в одной руке и с узлом, в котором были завязаны его ризы, в другой. Смельчаки плыли, помогая друг другу; более прочих утомились дьякон Попов и священник Ставровский, последний совсем выбился из сил, товарищи, приплывшие к берегу ранее его, вытащили его из воды уже почти без чувств. Он и все прочие на солнце обсушились, взобрались на высокий берег, смотрели, что делается с преосвященным и придумывали, как бы его и его спутников спасти. 2) На пароме после того, как с него уплыли семеро, осталось, включая и преосвященного, только 12 человек, и он, облегченный таким образом, немного приподнялся. 3) Бывшие на другом пароме, правда, не могли подплыть к первому и снять с него утопавших, но и они помогли сим последним: они пристали к одному острову, сложили на него архиерейскую ризницу и послали на берег вплавь бывших при них гребцами казаков спасать погибавших. К казакам на берегу присоединился уже отдохнувший от тяжелого плавания бойкий и добрый дьякон Попов, все побежали вперед и в одном месте, где залитый водою паром должен был подойти к берегу близко, успели перехватить его и удержать. Перемокшие и прозябшие плаватели кое-как вытащились сами, вытащили преосвященного и уложили его на берегу: старец сам собой не мог и пошевелиться, потому что на нем было много теплого платья и все оно смокло. Пять часов (с 6-го и по 11-й включительно) плыли несчастные от Бухтармы, и 7 верст плыли они, находясь в воде. В каком состоянии находились они во все это время, могут представить разве только сами испытавшие подобное, сами бывавшие в таких же или подобных обстоятельствах: каждую секунду, как мы уже и видели из слов, взятых из письма благочинного, тонувшего вместе с архиереем, каждую секунду ожидали они, что их поглотят волны Иртыша. Спасшиеся разложили на крутом берегу реки огонь, напились чаю, обогрелись, обсушились, в чем и прошло время с двенадцатого часу и до пяти пополудни. Затем они спустились версты на две ниже по течению Иртыша к пустой избушке[52 - В Сибири такого рода избушка, устрояемая в каком-нибудь пустом месте для пристанища проезжающих и проходящих, называется зимовье.], и тут священники со владыкой переночевали, а певчих отправили чрез горы в ближайшую казачью станицу (Александровскую). Отсюда утром следующего дня были приведены кони, и преосвященный отправился уже сухим путем, но не в Усть-Каменогорск, куда лежал прямой путь, а за 30 верст в сторону, в деревню Бобровскую, в которой 28 августа, несмотря не предыдущий переполох и свои болезни, освящал вновь выстроенную там церковь и служил, хотя с великим трудом, литургию; священнодействие продолжалось пять часов. Горестных, однако, последствий бедственного плавания по Иртышу не было. Правда, у малых певчих от долгого стояния в холодной воде несколько суток пухли ноги, но, благодарение Господу Богу, дети скоро выздоровели, а для самого старца-архипастыря Иртыш послужил как бы овчей купелью-вифездой[53 - _Вифезда_ — Овчая (овечья) купальня в Иерусалиме, в которой омывали овец, предназначенных в жертву; вифезда (с др. евр.) — «дом Божьей благодати» или «дом милосердия», т. к. «больные, слепые, хромые, иссохшие», входившие в неё, выздоравливали, когда «Ангел Господень (…) сходил в купальню и возмущал воду» (Евангелие от Иоанна (Ин. 5, 20). — _прим._издателя_], существовавшей в Иерусалиме во дни Христовы: во весь передний путь от Тобольска до Бухтармы, как уже неоднократно и было замечаемо, старец был болен, изнемогал, таким, между прочим, он проезжал тогда и чрез наш Омск; но на обратном пути он прибыл к нам (за день или за два до праздника Воздвижения Креста Господня) как бы ожившим, как бы помолодевшим, веселым, разговорчивым, словом сказать, совершенно здоровым, почему тогда он несколько раз и в нескольких наших церквах служил, в некоторых из них говорил поучения и на 14 сентября в казачье-войсковой Николаевской церкви совершал всенощное бдение с церемонией (по образу киевскому) Воздвижения животворящего креста и с чтением им самим акафиста Божией Матери (14 сентября тогда приходилось на субботу), а нами, сослужившими ему, канонов Господу Иисусу, всем святым и ангелу-хранителю целых 6 часов[54 - Преосвященный Георгий как-то при разговоре о своих продолжительных служениях вот что рассказал своим собеседникам: «Однажды меня после продолжительного служения спросили: «Как это вы, преосвященный, выносите столько трудов служения, притом в облачении, в митре?!Нам на вашем месте не вынести бы, мы пали бы». А я им отвечал: «Может быть, и я в вашем положении пал бы, но мое положение другое: когда силы мои при служении начнут ослабевать, когда я стану чувствовать изнеможение сил телесных, тогда я и говорю себе: Георгий, ты архиерей, ты — образ Христа; тебе с прочими пастырями сказано: _образы_бывайте_стаду,_ и я ободряюсь, как бы оживляюсь». Очевидно, причиной неутомимости сего архипастыря по отправлении священнослужений и в других делах были не одни силы телесные (хотя действительно могучие), но еще и сила воли его, и сознание им своих обязанностей.] и, по-видимому, без особенного утомления, а и тем менее без изнеможения, без прибегания к спирту, холодной воде и без обмороков, как это случилось в Бухтарме.

Итак, было три случая в настоящем столетии с тобольскими преосвященными, что они при обозрении епархии и со свитами своими подвергались опасности быть поглощенными водами Оби и Иртыша, но избавлялись от этой опасности по своим молитвам к Господу Богу и по святой и всемогущей воле Божией. Но был и четвертый подобный случай, и также с тобольским преосвященным, только случай тот произошел ранее 100 и 150 годами, именно в начале XVIII столетия, и был не столько разителен, как три описанных. Вот и он, Митрополит Тобольский Филофей Лещинский по принятии схимы и отречении от управления епархией, согласно настоятельному желанию, даже повелению Императора Петра I, обращал к вере христианской и крестил сибирских инородцев: вогулов, остяков, самоедов, татар и других — в первой четверти прошедшего столетия. Путешествия его для этой святой пели начались плаванием по Иртышу и Оби с лета 1712 года. Впрочем, в первое путешествие, т. е. 1712 г., начиная почти от самого Тобольска (только в 85 верстах от него на север) и до самого Березова, его деятельность доселе ограничивалась почти одним истреблением предметов языческого богослужения инородцев: идолов, кумирниц и утвари, при них находившейся. Это делалось, во-первых, согласно прямой воле Государя, изъявленной в его указе веропроповеднику[55 - Полн. Собр. Зак. т. V, № 2863.], а во-вторых, и главным образом, из желания самого веропроповедника сокрушить основание лжеверия язычников и сколько можно сильнее поколебать их веру в могущество и истинность боготворимых ими предметов. Это желание или предположение митрополита Филофея и оправдалось: к каким юртам в следующем 1713 году ни приставал он, остяки, лишенные предметов своего поклонения и гибелью их, вероятно, убежденные в их ничтожестве, почти все без сопротивления и скоро соглашались на принятие христианства, так что их в названном году было окрещено митрополитом Филофеем до 35000 человек. Только в юртах, называемых Большой Атлым[56 - Недалеко, верст на 80 выше Кондинского монастыря.], веропроповедник встретил сопротивление. Один остяк, маленький ростом, черный лицом и сухой, как скелет, но почему-то пользовавшийся в Атлыме особенным авторитетом, внушил своим соплеменникам к перемене веры такое отвращение, что они не только не хотели слушать проповедь евангельскую, но и не позволяли и судну, на котором плыл веропроповедник, пристать к берегу. Между тем на Оби поднялась сильная буря, судно бросило на песчаную отмель, и старец-архиерей, чтобы не погибнуть вместе с дощаником, должен был брести до берега по грудь в волнующейся воде. На берегу встретил он толпу мятежников, несмотря на угрозу, вступил с ними в разговор, но на все увещания только и слышал: «Не хотим принимать веру, которая отвергает богов наших, чтимых нашими отцами и дедами». Но _толкущему_, по слову Спасителя, _отверзается_ (Мф. 7, 8): на третий день большеатлымцы все, не исключая и главного вышеупомянутого возмутителя, все согласились принять крещение, и Обь послужила для них Иорданом.

18 августа 1879 г.




ЗАМЕТКИ К ЦЕРЕМОНИАЛУ ПОГРЕБЕНИЯ ТОБОЛЬСКОГО АРХИЕПИСКОПА ВАРЛААМА I[Предлагаемые «заметки»{Публикуется по тексту: Заметки к церемониалу погребения Тобольского архиепископа Варлаама I // Тобольские губернские ведомости. 1871. № 20. С. 121–123, 130–132}, полученные нами от одного из наших сотрудников, имея в основании своем разъяснение и исправление некоторых ошибок, вкравшихся в письме в редакцию губерн. вед. г. Р. Игнатьева и сообщенном им церемониале погребения тобольского преосвященного Варлаама (Тоб. губ. вед. наст, года № 12), вместе с тем сообщают несколько любопытных материалов для истории пугачевского бунта, бывшего во время управления этого преосвященного обширной тогда Тобольской епархией, помещенных автором ранее сего в «Чтен. в обшест. ист. и древ. Российс.» 1859 г. (кн. 1, смесь, стр. 22–56), и печатаются поэтому более с целью вызвать других любителей сибирской старины на сообщение подробных сведений для истории этого крупного народного движения конца XVIII столетия. — Ред. {Как явствует из примечания редакции Тобольские губернские ведомости, автор статьи анонимен, но авторство А.И. Сулоцкого не вызывает сомнения, поскольку в «Авторской исповеди», он включил эту работу в число своих трудов. «Конспирация» потребовалась в связи с тем, что «Заметки» опубликованы в 1871 г., во времена архиепископа Варлаама II (1862–1872), который негативно относился к сочинительству А.И. Сулоцкого (см.: Т.1 наст. собр. соч. С. 12)}.]


В 12 номере «Тобольских губернских ведомостей» настоящего 1871 года помещен «Церемониал о погребении преосвященного Варлаама, архиепископа Тобольского, 15 января 1805 года в г. Тобольске». В редакцию «Ведомостей» он доставлен г. Р. Игнатьевым из Уфы: там он найден в библиотеке уфимского губернского статистического комитета.

Странным кажется, что документы и материалы для истории тобольской иерархии, и иногда материалы весьма важные, как, например, акты о пострижении и содержании в Томском девичьем монастыре бывшей (второй) невесты Императора Петра II княжны Екатерины Алексеевны Долгорукой[58 - Тоб. губ. вед. 1871 г. №№ 2 и 3.], наказная грамота митрополита Тобольского Иоанна Максимовича наместнику его в Иркутске архимандриту Мисаилу[59 - Странн. 1870 г. № 11, стр. 336–341.]. церковный собор в Тобольске при митрополите Филофее Лещинском[60 - Ирк. епарх. вед. 1869 г. №№ 41–43.] и многое другое, открываются не в Тобольске, даже и не в Тобольской епархии, а вдалеке от них, за тысячи верст, например, в Уфе, Томске и Селенгинске, и притом открываются людьми, совершенно чуждыми Тобольску и его епархии.

Причины этого, по мнению пишущего, были и есть: большой тобольский 1788 года (апреля 27 и 28) пожар, истребивший почти все дела архива Тобольской консистории ранее 1740 года, небрежность прежних монастырских начальств и бывших духовных правлений о хранении старинных документов, даже, как носились слухи, намеренное некоторыми из них истребление их для того только, чтобы избавиться неприятной необходимости составить им опись, и, наконец, неимение в Тобольской епархии в настоящее время в достаточном числе любителей родной старины, охотников рыться в архивной пыли.

Названный документ, с которого начата здесь речь, был написан или переписан весьма неграмотно, со множеством орфографических ошибок, например, благовесть, свечами, от всех, певчи, диякону Билезереву (вместо Белозерову), архимандриту Маргериту (вместо Маргариту) и проч., и проч., о чем, впрочем, заметил и сам доставивший его г. Игнатьев, объяснив в письме своем в редакцию, что найденную рукопись он представляет «с точным оставлением правописания подлинника». Но в этом документе допущена одна ошибка, которая гораздо важнее всяких ошибок против правописания, ошибка против истории иерархии тобольской, и именно в годе погребения архиепископа Тобольского Варлаама I. Преосвященный Варлаам, по словам разбираемого документа, был вынесен с подобающею честию из домовой архиерейской церкви в собор и погребен 15 января 1805 года, тогда как он, скончавшись 27 декабря 1802 года, был вынесен из названной церкви и погребен (в приделе Иоанна Златоуста) 15 января следующего 1803 года, после чего чрез два с небольшим месяца. и именно ночью на 24 марта 1803 года, прибыл из Вологды в Тобольск, а 25 числа того же месяца, в праздник Благовещения Пресвятыя Богородицы, уже служил в Тобольском соборе преемник его архиепископ Антоний Знаменский[61 - Истр. иср. Росс. Ц. ч. 1; Страны. 1863 г., Окт., Отд. 1 и 1868 г., Окт., Отд. 1.]. От ошибки документа в годе погребения преосвященного Варлаама I и сам отыскавший и сообщивший его г. Игнатьев впал в новую ошибку: по его словам, преосвященный Варлаам управлял тобольскою паствою 36 лет, тогда как управление его, если считать со дня его прибытия в Тобольск 5 марта 1769 г. по день кончины, продолжалось только 33 года 9 месяцев и 19 дней, а со дня рукоположения 5 октября 1798 г. — 34 года и 5 (со днями) месяцев, хотя и это управление одной и той же епархией слишком и слишком продолжительно: примера сему на Тобольской епархии, как справедливо замечает г. Игнатьев, не было ни среди предшественников, ни между преемниками преосвященного Варлаама; из предшественников его подолгу управляли Тобольской епархией митрополиты Филофей Лещинский и Антоний Стаховский, но первый (в два раза управления) только около 14 или 15 лет, а второй –18 слишком лет, а из преемников — Амвросий I, но его управление продолжалось только около 16 с половиною годов.

В многочисленном духовенстве, участвовавшем в церемониале перенесения тела преосвященного Варлаама I из домовой архиерейской церкви в кафедральный собор, а вместе и в отпевании его[62 - Здесь у меня сказано и в церемониале ясно обозначено (в продолжении _отпевания_ делать перебор в колокола, с принесением же к могиле звонить во вся… до тех пор, пока фоб поставится в могилу и отпоется лития), что перенесение тела преосвященного Варлаама I из домовой церкви в собор, отпевание, а также и погребение его совершены были в одно и то же число, а именно 15 января 1803 года. Но в жизнеописании этого преосвященного Абрамова{См. Н.А. Абрамов. Город Тюмень: Из истории Тобольской епархии. Тюмень: СофтДизайн, 1998. С. 252–267} (Странн. 1863 г., октяб., отд. 1, стр. 22) говорится, что для совершения погребения владыки приезжал (в Тобольск) в марте 1803 года Иуст (опечатка: нужно Иустин) {Иуст, Иустин — возможно, здесь действительно опечатка, хотя в православных святцах имеются оба эти имени}, епископ Пермский. По всей вероятности, преосвященный Варлаам отпет был и в январе тобольским духовенством, и в марте пермским преосвященным Пустином. Подобные примеры прежде бывали и в России, и даже в Сибири, и именно в Тобольске. В России, например, святитель Дмитрий Ростовский сначала отпет и погребен был своим местным (ростовским) духовенством на третий день по кончине (последовавшей 28 октября 1709 г.), а потом 25 ноября отпет был вторично, нарочно для того прибывшим в Ростов из Москвы другом и почитателем его митрополитом Стефаном Яворским (Слов. пис. дух. чин. ч. 1, стр. 124). В Тобольске же второй тобольский преосвященный архиепископ Макарий помер 24 июля 1635 г., и, конечно, по летнему времени тогда же был отпет и погребен (в Софийском соборе), однако ж о преемнике его, архиепископе Нектарии, в Сибирской летописи (под 1636 годом) прямо и определенно говорится, что он «приехал в Тобольск месяца апреля (1636 года) 1 дня и погреб» преосвященного архиепископа Макария. Подобные замечания в летописях делаются и о некоторых других преосвященных.], встречается несколько таких лиц, которые впоследствии времени сделались в том или другом отношении известными Тобольской епархии, а иные из них были известны и далее пределов ее. Например, священники Евфимий Морковитин и Михаил Арефьев после долго служили хорошими членами духовной консистории; священники Иосиф Попов и тот же Арефьев, а также диаконы Василий Кузнецов и Андрей Юшков — одни в Тобольске, а другие в других местах дослужились до сана протоиерея; диакон Иконников (Иван) был после хорошим протодиаконом и, наконец, семипалатинским священником, иродиакон Знаменского монастыря и вместе учитель семинарии Измаил, почему-то затем переименованный в Израиля[63 - Имя «Исмаил» в православных святцах есть, а имя «Израиль» — отсутствует. — _прим._издателя_], в сане иеромонаха Тобольского Знаменского монастыря отличался чем-то вроде юродства, полуцинизма, вообще странностями в жизни; духовник архиерейский игумен Мельхиседек впоследствии настоятельство вал в Абалацком монастыре, а причетник Капустин, впоследствии священник Пермской епархии, или сам отец бывшего 15 первой половине 30-х годов ректора Тобольской семинарии и после екатеринбургского преосвященного Ионы, или его брат, по крайней мере ближайший его родственник. Но замечательнее прочих духовных лиц, упомянутых в рассматриваемом документе, не названный по имени, но упомянутый между учителями семинарии тогда соборный диакон, а вскоре затем соборный же священник и член консистории Григорий Иванович Мансветов и два архимандрита, Михаил и Маргарит. Первый по неудовольствиям с преемником Варлаама преосвященным Антонием III принужден был уйти из Тобольска в полковые священники, отсюда перешел на службу в Петербург в учителя бывшей тогда военной (духовной же) семинарии и, наконец, сделался обер-священником армии и флота, и стал известным по целой России своими назидательными сочинениями[64 - Странн. 1868 года, окт., отд. 1, статья: Архиеп. Тобольский Антоний Знаменский.]. Второй, т. е. архимандрит Михаил (в миру Матвей Герасимович Бурдуков) из священника и ключаря тобольского и учителя семинарии по вдовстве принял по убеждению преосвященного Варлаама пострижение и вскоре по пострижении, по представлению того же преосвященного, сделался ректором семинарии и архимандритом Знаменского монастыря, после служил ректором Тверской семинарии и архимандритом Макариева-Калязинского монастыря и, наконец, 16 лет (1814–30 гг.) управлял Иркутскою епархиею в сане сначала епископа, а потом и архиепископа[65 - Странн. 1868 года, окт., отд. 1, статья: Архиеп. Тобольский Антоний Знаменский.]. Третий и последний из поименованных здесь лиц, архимандрит Маргарит, приехал с преосвященным Варлаамом из России еще молодой, в сане иеродиакона или иеромонаха, и во все почти 34 года его жизни в Тобольске находился при нем на должности эконома Тобольского архиерейского дома и был весьма для него и даже для целой епархии полезен. При нем, например, хозяйство Тобольского архиерейского дома, несмотря на отобрание от него в 1764 году крестьян, шло так хорошо, что дом архиерейский не только сам почти веем своим довольствовался, но имел возможность уделять от своих избытков некоторые крохи и для бедствовавших в то время семинаристов тобольских, например, жертвовал для их теплой одежды овчины от стад архиерейских и для пищи баранье мясо. Прекрасный, поныне существующий Тобольский архиерейский дом построен был хотя и на казенные деньги, но под его (Маргарита) личным ежедневным и неусыпным надзором; а колокольня Тобольского кафедрального собора выстроена не только под его надзором, но и на деньги, лично им собранные по Тобольской епархии. Ему же, Маргариту, много одолжен своим существованием и Абалакский монастырь: назначенный (в 1783 г.) первым его настоятелем[66 - До 1783 г. Абалак был соло; в этом же году он переименован в монастырь ради находящейся там чудотворной иконы Божисй Матери. Штат в Абалак перенесен был из закрытого тогда Невьянского Богоявленского монастыря.] и управлявший им в течение 17 или 18 лет (до 1800 г.), Маргарит в 1783-м и следующие годы церкви и колокольню Абалакского села обнес оградою, построил близ их новую (деревянную) Богоявленскую церковь (ныне, впрочем, несуществующую), устроил кельи, как братские, так и настоятельские, и собрал для нового монастыря монашествующую братию. Ставленническая школа, в которой ставленники учились пению по нотам, чтению по церковной печати и отправлению богослужения и благодаря которой в церквах Тобольской епархии, как слышно от людей престарелых, в старину так чинно отправлялось богослужение, во все время управления Тобольской епархией преосвященного Варлаама состояла в непосредственном и самом усердном заведывании того же Маргарита[67 - Учителями ставленнической школы почти обыкновенно бывали лучшие тобольские диаконы. И з числа их назовем тихого и благочестивого диакона Стефана Попова (впрочем, более известного под именем Малафеича), который после долго служил при Архангельской церкви в сане сначала священника, а потом и протоиерея.]. Предание говорит, что описываемый эконом Тобольского архиерейского дома не прочь был от поборов с протоиереев, благочинных, священников и проч., от принятия приношений от духовенства, и что преосвященный Варлаам, когда узнавал о том или когда замечал у него лишние деньги и ценные вещи, строго его журил за то, называя иногда даже вражьим сыном, но то же предание свидетельствует, во-первых, что отцу Маргариту делались со стороны духовенства приношения, отправлялись от протоиереев, благочинных и священников посылки и конверты отнюдь не вследствие его вымогательства, а единственно из уважения к нему за его услужливость при случаях и ласковое обращение, а и еще того более по существовавшему в то время везде у духовенства обычаю делать приношения лицам, близким к архиереям и много знавшим в епархиальном управлении; а во-вторых, что в последние годы жизни, и именно по смерти преосвященного Варлаама, и особенно во время настоятельства (с 1800 г.) в Тюменском монастыре, отец Маргарит был весьма небогат, небогат до того, что бывал рад, если кто-нибудь из старых тобольских знакомых присылал ему какой-нибудь фунт чаю. Последнее, и опять по тому же преданию, произошло оттого, что отец Маргарит одной рукой принимал приношение от духовенства и, разумеется, от лиц наиболее достаточных и даже зажиточных из него, а другой принятое употреблял в пользу того же духовенства, только недостаточного и бедного; при преосвященном Варлааме 1 Тобольская епархия обнимала собой, кроме нынешней Тобольской губернии, еще губернии Енисейскую, Томскую и девять уездов губерний Пермской, Уфимской и Оренбургской, а именно: уезды Екатеринбургский, Шадринский, Камышловский, Верхотурский, Ирбитский, Ялуторовский, Челябинский, Троицкий и Верхнеуральский; иные из ставленников, приезжая и приходя в Тобольск для производства в стихарь, в диаконы и священники издалека — из-за тысячи и двух тысяч верст, и долго обучаясь ставленническим предметам, проживались там, как говорится, донельзя, и вот на этих-то бедняков отец Маргарит и тратился: поил, кормил их, обувал, одевал, словом, содержал их на свой счет.

В заключение настоящих заметок скажем несколько слов о самом преосвященном Варлааме, церемониал погребения которого напечатан в «Тобольских губернских ведомостях». Преосвященный Варлаам I, при глубоком благочестии, была истинная доброта и кротость. Но жизнь его, о чем упоминает в письме своем в редакцию «Губернских ведомостей» (№ 2, стр. 68) и г. Игнатьев, уже довольно подробно описана в «Страннике» 1863 года (окт., отд. 1, стр. 5–22) покойным Н.А. Абрамовым. Поэтому я коснусь здесь только трех случаев ее, и именно: вступления на тобольскую паству этого достопамятного архипастыря, бывшего при нем в Тобольской епархии пугачевского бунта и поминовения его по смерти жителями Тобольска, о чем у Абрамова или вовсе ничего не сказано. Или сказано очень мало.

I. Преосвященный Варлаам I прибыл в Тобольск 5 марта[68 - В Странн. 1863 г., окт., отд. 1 на стр. 7, в Опис. тоб. собора на стр. 83 и некоторых других изданиях ошибочно сказано, что преосвященный Варлаам прибыл в Тобольск 8 марта.] 1769 г., на первой неделе великого поста, в четверток утром пристал, по примеру всех своих предместников, в Знаменском монастыре и, не медливши в келье и получаса, пошел к часам. В субботу служил в монастыре (в теплой Казанской церкви) литургию, назавтра, т. е. 8 числа, в воскресенье, именуемое неделей православия, в 7 часов пополуночи начался в соборе благовест на собор (т. е. такой, какой бывает в храмовые праздники пред литургиею). По трех переводах все градское духовенство в облачениях пошло процессией из собора в Знаменский монастырь; по приходе его преосвященный Варлаам отправился в церковь, облачился и по облачении пошел в процессии. подобной крестному ходу, в собор и, дошедши до Богородской церкви, служил молебен. Прямской взвоз от самой уличной мостовой усыпан был песком и рубленым ельником, а по сторонам воткнуты и утверждены целые рубленые при корени ели, которые и образовали собой как бы настоящую аллею; над аркою, над проходом, что под зданием губернского архива, стояла картина, на которой был представлен сам преосвященный входящим с освященным чином (с духовенством) в город, позади его изображен народ, а вверху над ним написаны были от лица пастыреначальника, Господа Иисуса Христа, слова: _«Варлааме,_Варлааме!_Гряди_во_имя_мое!_В_сей_ты_стране_овцы_моя_храни_и_заблудшие_звери_искорени!»._ Путь от башни и до самого холодного собора был устлан по песку и ельнику красным сукном. При вступлении в каменный город преосвященный был встречен сибирским губернатором и кавалером Денисом Ивановичем Чичериным; его певчие одеты были[69 - Что пели при этом чичеринские певчие, у летописца не сказано.] в белое платье с нашивными в пристойных местах (какими-то) отличительными знаками, на головах у них были венки из цветов[70 - Из искусственных или натуральных — также не объяснено.], в руках они держали (как бы миртовые) ветви. По встрече от Чичерина преосвященный Варлаам вошел в холодный Софийский собор, там вначале отправлял церемонию православия, потом служил литургию, пред окончанием ее говорил проповедь, а по окончании служил молебен Божией Матери с пением тропаря и чтением канона на день ее успения. При возглашении многолетия во все время шествия преосвященного в архиерейский дом производили звон на соборной колокольне и пальбу из пушек[71 - Описание это заимствовано из краткого летописца, писанного (надобно признаться, довольно безграмотно) современником преосвященного Варлаама. помнится, тобольским диаконом Щетининым, и ныне принадлежащего чиновнику Ал. Дм. Иноземцеву, по женской линии потомку.]. Так великолепно встретил преосвященного Варлаама сибирский губернатор Чичерин то ли по обычаю того времени[72 - С пальбою из пушек были встречены современные Варлааму преосвященный Михаил Миткевич в Иркутске 17 марта 1773 г. (губернатором Брилем) и брат Варлаама митрополит Гавриил в 1770 г. в С.-Петербурге. Ирк. губ. вед. 1852 г., стр. 122 и Жизнь митр. Гавриила, арх. Макария.], то ли из уважения к личным качествам и добродетелям тобольского архипастыря. По крайней мере достоверно известно, что искренняя приязнь и уважение Дениса Ивановича к преосвященному Варлааму оставались неизменными в продолжение 12 лет, до самого его отъезда из Тобольска (в 1780 году).

II. Пугачевский бунт, охвативший в 1773 и 1774 годах местности губерний настоящего времени Оренбургской, Уфимской, Саратовской, Самарской, Симбирской, Казанской и некоторых других, смежных с ними, проник чрез Урал и в Сибирь. Тогдашние тобольский губернатор Д.И. Чичерин и командовавший линией генерал-поручик И.А. Де-Калонг приняли было против него деятельные меры, несмотря, однако ж, на них и на строгости, какие употреблялись против попадавшихся в руки законной власти предводителей мятежнических шаек, он, как степной пожар, быстро распространился по уездам Троицкому, Челябинскому, Екатеринбургскому, Шадринскому, Камышловскому. Курганскому, Ялуторовскому, Тюменскому и частию Ирбитскому. Преосвященный Варлаам, лишь только получено было им при сообщении Казанского архиепископа Вениамина письмо Императрицы Екатерины И, немедленно составил исполненное силы и назидательности увещание к народу и тотчас же разослал его вместе с манифестами правительства по всей епархии для чтения священниками в церквах во время богослужения и других многолюдных собраниях. Сверх того преосвященный непрестанно рассылал по духовным правлениям, закащикам (благочинным) и церквам самые настоятельные предписания и вразумительные наставления, как действовать духовенству в тогдашних смутных обстоятельствах, даже в некоторые местности, кипевшие мятежом, и соседние с ними он предпринимал и личные путешествия. Однако ж и его действия не только в народе, а и в духовенстве во многих местах остались без добрых последствий: по невежеству духовенства того времени и по родственным связям с мятежниками-крестьянами иные из лиц духовных встречали шайки их в ризах, со крестом, крестным ходом, даже с колокольным звоном, служили по поводу их успехов благодарственные молебны и поминали Пугачева на ектениях Императором Петром Феодоровичем, некоторые даже сами предводительствовали шайками бунтовщиков, извещали их о мерах, принимаемых против них правительством и местах нахождения правительственных войск. Впрочем, это трудное и опасное время было и не без утешений для доброго тобольского архипастыря. И, во-первых, иные, как оказывалось по исследовании дела, из лиц духовных принимали сторону мятежников единственно для спасения жизни своей и своих родных и преимущественно уже вследствие различных устрашений и даже истязаний[73 - Например, священник слободы Пуховой, иначе Усть-Суерской, Семен Шалабанов стал встречать мятежников со крестом и колокольным звоном только после того, как предводитель одной их толпы Бурнов отнял у него несколько денег и скота и два раза поднимал его в петлю, нарочно повешенную на воротах его же дома. Или: священник села Шкотского Чемесов, ремеслом иконописец, написал для толпы атамана Новгородова знамя (с изображением на одной стороне Спасителя, а на другой Божией Матери) тогда только, когда перед ним поставили виселицу и, чтобы напугать, повесили казака, лишь перед тем захваченного из команды майора Эртмана.]. Во-вторых, другие из духовенства оказывались настоящими, чисто первовековыми исповедниками: у них мятежники грабили имение, отнимали скот, отбирали хлеб, жгли домы, их позорили всякою бранью, били, топтали, кололи пиками, рубили саблями, в них стреляли из ружей и луков, в их глазах грабили церкви и, наконец, душили и мучили их родных: матерей, жен и детей[74 - Таких страдальцев, притом из одних священников, кроме диаконов и причетников, в одном Екатеринбургском уезде можно было бы насчитать до 20!], но они все-таки оставались верными своему долгу, не колебались в верности правительству. В-третьих, были во время пугачевщины в среде духовенства Тобольской епархии и мученики верности законному правительству, такие, которые запечатлевали верность свою кровию. Так, священника села Белоярского (при реке Барневе) Арефу Боголепова за то, что он не согласился встретить с крестным ходом тайку бунтовщиков при входе ее в село, злодеи вытащили из алтаря в полном облачении (он тогда служил литургию) и в преддверии храма отрубили ему голову (хотели было еще мертвое тело его изрубить в мелкие куски и бросить на навоз, но от последнего поругания избавила покойного его жена, давши злодеям порядочный мешочек серебряной монеты), а другого священника, и именно Уксянской слободы Якова Пинжакова, за то, что он не хотел пристать к мятежникам, злодеи жарили на горячих углях и хотя не умертвили, но сильно изувечили. В-четвертых, и наконец, были в Сибири во время пугачевского мятежа и такие примеры, что священники отклоняли от мятежа целые слободы и села. Таков, между прочим, был священник Ирбитской слободы (что ныне город) Василий Удинцов. Ирбить до марта 1774 года «неоднократно к возмущению колебалась, но священник Удинцов своими благоразумными увещеваниями всегда ее от того удерживал, и жители Ирбити, повинуясь его увещеванию, не только остались в непоколебимой верности[75 - За такую верность правительству Ирбить получила от Императрицы Екатерины II похвальную грамоту; да за то же утверждено за ней навсегда и право чрезвычайно выгодной для ее жителей известной богатейшей ярмарки.], но и всех от злодейских толп присылаемых подговорщиков ловили и отсылали в Тобольск». Так о священнике этом писал 11 марта 1774 г. к преосвященному Варлааму тобольский губернатор Чичерин и просил его преосвященство «объявить ему с своей стороны особенную благодарность и даже удостоить его, при тогдашних обстоятельствах, благословением высшего сана, чтобы другие, взирая на то, поощряемы были».

Изменившие из духовенства Тобольской епархии во время пугачевского бунта в верности законному правительству были не только переловлены земским начальством, привезены в Тобольск, запрещены в священнослужении, лишены сана и заключены в тюрьму, но даже отлучены от церкви и подвергнуты проклятию. Но по поимке и казни Пугачева Государыня, по милосердию своему, простила этих заблудших, и преосвященный Варлаам имел утешение в конце 1775 года объявить им о их помиловании монархиней и возвратить их к церкви (но не к священству)[76 - Разумеющиеся здесь священно- и церковнослужители (в числе 25 лиц) были переданы в распоряжение гражданского начальства, которое одних из них записало в подушный оклад, а других отдало в военную службу.], возвратить, однако ж, не иначе, как по выдержании ими публичной, первовековой епитемии в Тобольском кафедральном соборе[77 - Чтения в общ. ист. и древн. российск. 1859 г. кн. 1, смесь, стр. 22–56; сообщенные мной «Материалы для пугачевского бунта» и «Далматовский монастырь, или пугачевский бунт» стат. протоиерея Плотникова.].

III. О том, как жители Тобольска чтили память преосвященного Варлаама, расскажем сначала словами преемника его по тобольской кафедре архиепископа Антония Знаменского. Однажды, рассказывал этот преосвященный знакомцу своему архимандриту Кирилло-Новозерского монастыря Феофану, приходят к нему за распоряжением относительно отправления на следующий день памяти по преосвященном Варлааме. «Пускай, — говорю я, — служит протопоп, а я к панихиде приду. Смотрю, на другой день весь город собрался в собор; спрашиваю, что это за народ? — «А это собрались на память преосвященного Варлаама». — Ну, не знал я, говорю, надобно бы самому служить»[78 - Странн. 1862 г. февр. отд. 1, стр. 50.]. Потом нечто сообщим об этом из сведений покойного Н.А. Абрамова, а наконец и от себя. Абрамов в конце биографии Варлаама говорит[79 - Странн. 1863 г. окт. отд. 1, стр. 22.], что на месте погребения сего преосвященного (в приделе Иоанна Златоуста, на правой стороне, почти в самом заду) был устроен деревянный памятник с атрибутами и орнаментами архиерейского служения тобольским (давно покойным) купцом Иваном Лукиматушкиным[80 - Памятник этот впоследствии снят для большей поместительности богомольцев в приделе, по причине крайней тесноты в нем в прежнее время.], и устроен им по обещанию на память о даре прозорливости, какой имел преосвященный Варлаам и пример которого был и над самим Лукиматушкиным. Из своей памяти сообщу, что не только в 20-х и 30-х, но и сороковых годах, следовательно, через 40 и 45 лет по смерти преосвященного Варлаама, некоторые старожилы тобольские, особенно из купеческого и мещанского сословия, служа в Златоустовском приделе панихиды по митрополиту Иоанну Максимовичу, иногда просили служить оные и по архиепископе Варлааме[81 - Об этом замечено и в Описании тоб. соф. собора, стр. 50 и 51.].




ДОПОЛНЕНИЕ К БИОГРАФИИ ПРЕОСВЯЩЕННОГО АНТОНИЯ ЗНАМЕНСКОГО, ВЫВШЕГО С 1802 ПО 1803 ГОД ЕПИСКОПОМ ВОЛОГОДСКИМ[Публикуется ПО тексту: Дополнение к биографии преосвященного Антония Знаменского, бывшего с 1802 по 1803 год епископом Вологодским // Прибавление к Вологодским епархиальным ведомостям. 1869. № 3. С. 93–101. Полная биография Антония Знаменского опубликована в первой части Т. 2 наст. собр. соч. С. 175–214. — _прим._издателя_]


В октябрьской книжке «Странника» за прошлый 1868 год напечатана статья: _«Антоний_(Знаменский),_архиепископ_Тобольский»,_ сочинение протоиерея А.И. Сулоцкого. В этой статье довольно подробно изложена биография этого преосвященного от начала его жизни до кончины. Извлекаем из этой статьи с полученного нами дозволения достопочтенного автора ее то, что находим неизлишним в дополнение к весьма краткой биографии преосвященного Антония, напечатанной в № 6 «Вологодских епархиальных ведомостей» 1867 года, а именно: приводим несколько сведений о первых годах к жизни и службы преосвященного Антония до прибытия его в Вологду, о пребывании его в Вологде, несколько слов о службе его в Тобольске, о личном его характере и _обо_всех_[83 - В упомянутой статье Волог. Епарх. Вед. о преосвященном Антонии слишком мало сказано о его сочинениях.] печатных и письменных его сочинениях.


* * *

Преосвященный Антоний родился в 1765 году в Великом Новгороде от протоиерея Знаменского собора Иоанна. Мирское имя его было Николай, а фамилию получил он, без сомнения, при поступлении в семинарию, и получил, как и многие из семинаристов прежних лет получали свои фамилии, от собора, при котором служил его отец.

По научении грамоте в доме родительском Николай Знаменский поступил в Новгородскую семинарию и там учился до риторики включительно, но оттуда в 1786 году, по случаю закрытия в ней высших классов, или несколько ранее, в видах приготовления к учительскому званию, перемещен был в С.-Петербургскую Александро-Невскую семинарию. которая с расширением круга преподававшихся в ней наук в 1788 году была переименована в Александро-Невскую главную семинарию, а в 1797 году — в Александро-Невскую академию, и в которой он, кроме других наук и древних и новых языков, изучал философию и богословие и окончил курс в 1788 году, следовательно, 23 лет или на 23 году от роду.

Николай Знаменский имел отличные природные способности, характера всегда был серьезного, трудолюбив был до чрезвычайности, потому и успевал всегда отлично. Оттого прежде окончания курса учения он был уже лектором, т. е. помощником (профессоров Гутсмана и Вольмера) в преподавании ученикам низших классов французского и немецкого языков, а по окончании курса семинарского учения определен был по резолюции тогдашнего Санкт-Петербургского митрополита Гавриила учителем синтаксического класса и библиотекарем и затем, как наиболее способный и полезный учитель, был постепенно переводим из низших классов в высшие, даже до философии и богословия.

Кончив курс учения, Николай Знаменский не довольствовался одними теми познаниями, какие им приобретены были в семинарии во время учения. Нет, уча других, он продолжал учиться и сам, много читал не только на русском, но и на латинском, немецком и других языках; иное из прочитанного переводил и приобрел обширные и глубокие познания не только в тех науках, какие преподавались тогда в духовно-учебных заведениях, но и в таких, какие или вовсе не преподавались в них, или если и преподавались, то в крайне сжатом виде, например, в науках естественных…

Два знаменитых иерарха российской церкви второй половины прошедшего и отчасти настоящего столетия митрополиты Гавриил и Платон, в заботливости о благе церкви, любили и умели даровитых и благонравных учителей и студентов управляемых ими тогда академий и семинарий склонять к принятию иноческого звания. Есть предание, что и учителя Александро-Невской главной семинарии Николая Знаменского склонил к монашеству первый из названных иерархов, т. е. С.-Петербургский и Новгородский митрополит Гавриил. Впрочем, и в самом учителе Знаменском много было задатков для монашеской жизни: это его всегдашняя серьезность, всегда строгая жизнь, меланхолический характер, любовь к уединению и жажда познаний в разных науках, которой в брачном состоянии, особенно при бедной обстановке жизни белого духовенства, часто вовсе нельзя удовлетворять. Как бы то ни было, только учитель Знаменский 27 лет от роду, и именно 3 марта 1792 г., принял от руки самого высокопреосвященнейшего Гавриила с именем Антония пострижение, 4 апреля того же года был рукоположен в иеродиакона, а 18 того же апреля в иеромонаха и тогда же определен префектом Александро-Невской главной семинарии и учителем философии, а чрез два года (26 мая 1794 г.) возведен в сан архимандрита Вяжите кого второклассного Новгородской епархии монастыря. Менее чем через год, а именно 7 апреля 1795 г., он перемешен был в настоятеля Валдайского Иверского первоклассного монастыря и сделан ректором и вместе преподавателем богословия в главной семинарии, которая при нем, во время его ректорства, в 1797 году и была переименована в академию, что по обычаю того времени самим им, т. е. ректором, и воспето было в тогда же напечатанной оде Императору Павлу, виновнику сего переименования. В то же время архимандрит Антоний преподавал закон Божий Великой Княжне Екатерине Павловне; за успешное преподавание закона Божия особе царственного дома и также за труды по управлению академиею и преподаванию богословских наук студентам высшего духовно-учебного заведения в сентябре 1799 года он был пожалован орденом св. Анны 2-й степени, что в то время для лиц духовного звания составляло еще большую редкость[84 - Лиц духовных, даже в сане митрополитов и архиепископов, орденами начал жаловать только император Павел с ноября 1796 г. См. Ист. Иер. Р. церк. гл. 1, стр. 193. «Прим. автора».].

В 1799 году архимандрит Антоний Знаменский был только 34 лет и, следовательно, для рукоположения в архиерея несколько еще молод, но качества, нужные для прохождения архипастырских обязанностей, он давно уже имел. Архимандрит Антоний Знаменский был невиден собою и, главное, очень мал был ростом — всего 2 арш. и 3 вершков[85 - 157,5 см; вершок равен 4,5 см, аршин равен 16 вершкам (72 см). — _прим._издателя_], и, следовательно, можно было опасаться за недостаток сановитости его при архиерейских священнослужениях; но известно — архиереи избираются не по росту и дородству. Престарелому и немощному архипастырю Новгородскому митрополиту Гавриилу, по перемещении викария его Арсения Москвина в Воронеж, нужен был помощник в управлении епархией, бодрый, энергичный и известный ему; и вот ректор академии архимандрит Антоний, между прочим по влиянию имевшего в то время большую силу в церковном управлении и вскоре пожалованного С.-Петербургским митрополитом Казанского архиепископа Амвросия Подобедова, 9 октября 1799 года хиротонисан в епископа Старорусского, викария Новгородской митрополии, с назначением ему, как и всем викариям новгородским, местожительства в Хутыне монастыре.

Преосвященный Антоний в сане епископа Старорусского помогал управлять Новгородскою епархиею двум митрополитам: Гавриилу до 19 декабря 1800 г. и Амвросию, и помогал им два года и девять месяцев. В это время он, между прочим в качестве настоятеля Хутынского монастыря, много заботился об его исправлении, и особенно соборного храма. Июля 5 дня 1802 г. ему, как уже опытному в епархиальном управлении, было _высочайше_ поведено быть самостоятельным епископом, именно Вологодским.

Но в Вологде преосвященный Антоний жил и служил только семь месяцев и восемь дней, а потому он и не успел ничем особенным ознаменовать там своей деятельности. Там об нем не сохранилось никаких преданий, там, как сказано в «Вологодских епархиальных ведомостях», за время его управления и в архиве консисторском нет никаких сколько-нибудь замечательных дел. Занесем, однако ж, в рассказ о пребывании описываемого архипастыря в Вологде следующее обстоятельство. Преосвященный Антоний сам сознавал (припомним его рост, его наружный вид) в своей наружности недостаток сановитости, да, вероятно, замечал какие-нибудь недостатки и в своем служении (разумею богослужение в храме), а между тем он много раз слыхал, как величественно и торжественно служил митрополит Московский Платон, как сильно и спасительно действовало его служение на религиозные чувства присутствовавших во храме за его служением. К тому же преосвященный Антоний из переписки с своим сверстником по летам и сослуживцем по Александро-Невской семинарии и таким же молодым, как и он, архиереем калужским, преосвященным Феофилактом (Русановым) узнал, что он (Феофилакт) учился совершать богослужение так же, как совершал митрополит Платон, что именно для этой цели он у митрополита Платона выпросил себе уже семь лет жившего при нем и при его викарии, епископе Дмитровском (впоследствии митрополите Киевском) Серапионе, и исправлявшего при их служении разные послушания, например, чинодержателя, посошника и проч., и отлично знавшего митрополичье служение, очень бойкого ученика Московской славяно-греко-латинской академии Петра Фелицына, и что этот бойкий ученик и доселе, т. е. и во второй половине 1802 года, живет при нем в Калуге. Вот он, преосвященный Антоний, и стал просить Феофилакта отпустить к нему Фелицына для объяснения ему, как служил митрополит Платон. Преосвященный Феофилакт отпустил его на полгода; Фелицын приехал в Вологду в конце 1802 года и принялся за свое менторство. Но прошло только два или три месяца жизни Фелицына в Вологде, когда преосвященный не успел еще усвоить всех приемов платоновского служения, и ему дано было новое назначение… Февраля 13 дня 1803 года преосвященный Антоний _высочайше_ назначен в Тобольск архиепископом и немедленно, по получении переводного указа, отправился в путь, взяв в собой и учителя своего Фелицына…

…Богослужение совершал преосвященный Антоний в Тобольске, как и прежде в Новгороде и Вологде, часто, и совершал по усвоении чрез Фелицына приемов платоновского священнослужения, как говорится, великолепно. Много великолепию его служения придавал и хор певчих, который состоял у него более чем из 45 человек и был набран из семинаристов, дьяконов и причетников, которых с хорошими голосами отыскивали почти по всей епархии. При служении своем преосвященный Антоний часто говорил проповеди, и собор при его служении всегда был полон народа, и народ каждый раз возвращался в домы свои после его служения с назиданием для себя и с благодарностию к нему, виновнику назидания. Сердца жителей Тобольска скоро расположились к преосвященному Антонию еще за особенное его милосердие к бедным: по субботам у него каждому нищему подавалось по 5 копеек, а нищих являлось к нему в каждую субботу целые сотни; и кроме того, в каждый месяц он посылал по 25 рублей (ассигнациями) в острог для раздачи заключенным, которых содержание в то время было еще очень плохое, отчего иногда сам он доходил до такой бедности, что не имел в собственном смысле ни одной копейки. Мог он быть богатым, но не любил богатства, руками нищих все свое имение передавал Господу Иисусу Христу. В собственных нуждах преосвященный всегда прибегал к терпению, но когда ему нужно было просить кого-либо за других, он принимал эту трудную обязанность охотно, успех просьбы его радовал его сердце.

«Архипастырь Антоний, — говорит в своих воспоминаниях о нем бывший его питомец вышеупомянутый Петр Фелицын, ныне тобольский кафедральный протоиерей[86 - Фелицын, окончив в Тобольске курс семинарского учения, там же остался на всегдашнее жительство. Сначала он служил у преосвященного Антония домашним секретарем, а потом регентом архиерейского хора, женился по указанию преосвященного на доброй и весьма достаточной невесте и был в мае 1804 года посвящен им к собору во священника; в 1810 году, уже но выезде преосвященного Антония из Тобольска, сделан был ключарем собора, а в 1826 году кафедральным протоиереем, чем служит, имея уже 86 лет, и теперь, и служит еще бодро и до сих пор; имеет почти все награды, какие только можно получить, состоя в белом духовенстве: набедренник, палицу, камилавку, два бронзовых креста на память 1812 и 1853-56 годов, два ордена второй степени св. Анны с короною и Владимира 3-й степени, два наперсных креста — из Святейшего Синода и из Императорского кабинета.], — одарен был многими талантами и в числе их мудростию. Но он не превозносился собою. Будучи достоин похвалы, убегал оной. В шумных обществах бывал редко и говорил (там) мало, но было приметно, что рассуждал много. Имел искусство кстати молчать, и когда молчал, то было заметно, что умел говорить. Осуждать людей считал преступлением… Не завидовал ничьей славе, но любил наслаждаться своей. Понимал свои достоинства и уважал их в лице других. Зависть ему была ненавистна. Друзей у него было немного, но избранные им в содружество все были люди умные и добрые, и он уважал их сердечно, считал счастливым то время, которое проводил вместе с ними, среди них бывал весел и свободен, хотя и в обыкновенном обществе, не близком к нему, он не был угрюм, напротив, был ласков и любезен. В бытность свою в Тобольске, он устроил в загородной архиерейской роще для летнего житья, или по крайней мере для отдыха, для освежения в летние дни, для избежания гнилого в Тобольске в жаркое время воздуха, устроил вместо ветхого новый загородный дом на каменном фундаменте и насадил пред ним целую аллею кедров, которые после приносили и плоды»…

…К печатным сочинениям, изданным преосвященным Антонием, как оригинальным, так и переводным, о которых по местам и было уже говорено, и именно: 1) Compendium Hermeneuticae, 1806 г.; 2) _Ода_Императору_Павлу_по_случаю_переименования_Невской_семинарии_академиею,_ 1797 г.; 3) _Истина_благочестия,_доказанная_воскресением_Иисуса_Христа_, в 3 частях 1804 и 1805 годах; 4) Cicero de officiis с русскими примечаниями и 5) Eutropius, 1808- годах, нужно присовокупить еще следующие: _6)_Благоговейное_занятие_мыслящих_христиан_ (сочинение Цолликофера, перевод с немецкого, С.-Петербург), 1799 г.; 7) _три_слова_ — одно на выбор судей в Новгороде, другое — пред избранием судей в Ярославле, а третье — по избрании оных в Ярославле же, 1812 г. и 8) _Опыт_о_воспитании_в_первых_его_понятиях_и_правилах_, 1821 года. Из осьми названных здесь произведений об _Истине_благочестия_христианского_ скажу, что оно есть сочинение славного в свое время английского математики Диттона[87 - _Диттон_Гумфри_ (1675–1715) — известный английский математик. — _прим._издателя_]. Писано оно было на английском языке и в первый раз вышло в свет в 1712 году, но преосвященным Антонием оно было переведено не с английского подлинника, а с хорошего немецкого перевода 1764 года. Язык русского перевода, судя не только по настоящему времени, а и по времени появления его в свет (в 1804 и 1805 годах), как-то слишком отзывается стариной, более похож на язык писателей первой половины царствования Екатерины II, чем на язык не только светских, а и духовных писателей хотя бы то и первого времени Александра I, чему нельзя не удивляться: ведь переводчик был человек даровитый, а главное, современник, даже сверстник Карамзина[88 - Оба родились в 1765 году.].

Сочинения преосвященного Антония, оставшиеся в рукописях, согласно его завещанию, все поступили в библиотеку Новгородской семинарии. Из них известны: _Краткое_описание_Ярославской_губернии_, составленное в 1809 году, и _Записки_ как о нем самом (преосвященном Антонии), так и о благодетеле его, С.-Петербургском митрополите Гаврииле. Впрочем, из сих последних уже сделаны архимандритом (ныне епископом Орловским) Макарием некоторые извлечения и помещены в сказании о жизни митрополита Гавриила, С.-Петербург, 1857 года.

28 мая 1868 г.

Омск.




АРХИЕПИСКОП ТОБОЛЬСКИЙ АМВРОСИЙ (КЕЛЕМБЕТ)[Публикуется ПО тексту: Архиепископ Тобольский Амвросий (Келембет) // Странник. 1874. Т. 4. С. 3–43, 101–123, 177–196. — _прим._издателя_]


В прошедшем столетии у нас епархий было весьма мало, так что в состав иной из них входило по две и по три губернии. Архиереи жили от управляемых ими паств и церквей в удалении; духовенству для посвящения, для представления отчетности по своей церковно-приходской деятельности и по другим нуждам, а также иногда и мирянам по своим религиозным делам ходить и ездить было далеко; епархиальным начальствам непрестанно доводилось иметь сношения с гражданским начальством не одной, а нескольких губерний. Духовное начальство давно сознавало неудобство такого порядка дел и ходатайствовало пред высшим правительством об умножении числа епархий. Правительство принимало такие ходатайства и от времени до времени открывало в России новые епархии. В этом отношении был особенно замечателен предпоследний год прошлого столетия: во второй половине 1799 года две епархии (Волынская и Переяславская) из викарных сделаны самоместными, и шесть епархий (например, Калужская, Тульская, Пермская и проч.) открыто вновь[90 - Ист. Росс. Иер. т. 1, стр. 48–51.].

В числе епархий, открытых в 1799 году вновь, была и епархия Оренбургская, и Уфимская с отнесением ее к епархиям епископским и третьеклассным. В состав ее в то время было отчислено несколько уездов от епархии Казанской, да три уезда: Челябинский, Троицкий и Верхнеуральский — от епархии Тобольской.

Кафедре, резиденции архиерейской, было назначено находиться в городе Уфе, а первым архиереем Оренбургским и Уфимским был пожалован ректор Новгородской семинарии и настоятель первоклассного Юрьева монастыря архимандрит Амвросий Келембет.

_Амвросий_Келембет_[91 - Уроженцы Малороссии говорят, что эта фамилия взята не из их малороссийского языка, а из какого-нибудь восточного, например, турецкого или татарского.] родился около 1750 года[92 - Это выводится из того, что Амвросий, по словам тоболян, был уволен в конце 1822 года на покой 72 лет от роду.] в Малороссии: Полтавской губернии Лохвицкого уезда в местечке Чернухах от тамошнего диакона[93 - См.: Киев с древн. его училищем, Аскоченского, ч. 2, стр. 321. В таком случае у Абрамова в статье его: _Амвросий_I_Келембет._архиеп._тоб._и_сибирский_ (Странн. 1869 авг. отд. 1, стр. 25) {См: _Н.А._Абрамов._ Город Тюмень: Из истории Тобольской епархии. Тюмень: СофтДизайн, 1998. С. 269–280}, а также в Ист. Иер. ч. 6, кн. 2, стр. 821 и в Опис. новгор. Юрьева монастыря Амвросий ошибочно назван священническим сыном и уроженцем гор. Лубен. Но здесь и Аскоченский сделал ошибку, причисливши местечко Чернухи вместо Полтавской к Черниговской губернии. Чернухи от Лохвицы и Лубен со Мгарским монастырем в равном расстоянии верстах во 22-х или 23-х. О родственниках Амвросия см. самое последнее примечание к настоящей его биографии.], который, впрочем, был происхождением из дворянского сословия.

В жизни сего преосвященного, и особенно в его детстве, молодости и вообще до архиерейства, немало было чего-то[94 - Рассказы об особенностях в жизни преосв. Амвросия в лета его молодости пишущим заимствованы из воспоминаний об архипастырях тобольских бывшего кафедрального протоиерея тобольского П.А. Фелицына, который слишком 26 лет служил при преосв. Амвросии священником и ключарем Тоб. каф. собора, был членом консистории и пользовался его вниманием. Таким образом. Фелицын, бывая у преосвященного весьма часто, слушая его рассказы о том и о сем, а между прочим и о нем самом, и, кроме того, непрестанно встречаясь с жившим у Амвросия его племянником (Алексеем Фом. Келембетом), мог собрать о нем сведения довольно верные, хотя иные из них действительно могут казаться какими-то странными, особенными, выходящими из ряду обыкновенных.] странного, удивительного, по крайней мере особенного.

Рассказывается, например, что отец преосвященного Амвросия не любил просвещения и никогда не хотел отдать сына в какое-либо учебное заведение. В доме он занимал мальчика одними работами по дому, по хозяйству, а вне дома летом заставлял его удить для себя рыбу или собирать ягоды для матери. Мальчику наскучили такого рода занятия, ему хотелось учиться, поэтому, достигнув тринадцатилетнего возраста, он решился бежать. Но, бежавши из дома родительского, он решительно не знал, куда бежать, куда идти или куда ему приклонить голову. Теряясь в мыслях, недоумевая, куда бы ему направить свой побег, встречает он мальчика одинаковых с ним лет с котомкой на плечах и спрашивает, откуда и куда он идет; когда же тот ответил, что идет из дому с летней вакации и идет в Киевскую академию, чтобы продолжать там учиться, он пошел с ним и по приходе в Киев по указанию случайного товарища явился к академическому начальству, и просил о принятии его в академию, объявив при этом себя круглым сиротой. Ему поверили, при простоте прежних порядков его приняли около 1767 года в число учеников академии, а как круглого сироту, притом мальчика с хорошими способностями и очень тихого, скромного, в непродолжительном времени приняли в бурсу, то есть на казенное содержание.

Известно, что содержание киевских бурсаков во времена оны было крайне скудное, чтобы не сказать нищенское, по всей вероятности, и Келембет вместе с товарищами ходил чуть не каждодневно, по крайней мере по праздникам, по подоконью зажиточных и наиболее добродушных киевлян и миркованьем (пением стихов, начинавшихся словом «мир»…)[95 - См. Описание Киево-Соф. собора и киев, иерархии, митр. Евгения.] выпрашивал для себя и других подаяние съестными припасами. Несмотря, однако ж, ни на что, Келембет не оставлял академию, продолжал в ней учиться и учился постоянно прилежно и успешно, вел себя благонравно, с усердием читал попадавшиеся под руки и получаемые из академической библиотеки книги и чрез несколько лет по поступлении, именно в 1777 году, окончил курс учения[96 - Из этого следует, что Амвросий Келембет учился в Киевской академии 13 лет. Да оно так и должно быть, потому что в академии было 8 классов: 4 низших — фара, инфима, грамматика и синтаксима; 2 средних — поэзия и риторика и 2 высших — философия и богословие; в низших классах учились по году и менее, в средних — по году же, а иногда и по два, в философии — по два, а в богословии по 4 года. (Киев с древн. его учил., Аскоч. ч. 1, стр. 134; Ист. Киев. акад. Макария, стр. 54; Ист. Моск. акад. Смирн., стр. 102 и 109).] между самыми первыми академистами, почему в том же году 1 сентября сделан был учителем латинского языка[97 - Ист. Р. Иср. ч. 3, кн. 2, стр. 821 и Опис. Юрьева мои. Но Аскоченский, ссылаясь, впрочем, на тот же самый источник, почему-то говорит, что Амвросий первоначально поступил учителем греческого языка. Киев, с древн. его учил., ч. 2, стр. 321.].

Рассказывается, во-вторых, что отец Амвросия Келембета во весь курс его академического учения ничего не знал о судьбе сына своего: неизвестно, осердившись ли на беглеца, он и не разведывал, не разыскивал о нем, или же искал и разведывал, но ничего не мог узнать. Что же касается самого сына, то он с намерением не являлся к отцу, даже не писал к нему и ни чрез кого не извещал его о себе из опасения, чтобы он не увез его из академии домой, не прервал любимого им учения, не помешал ему окончить академический курс. Но как скоро окончил курс и лишь только поступил в учители академии, Келембет прибыл в свое родное село и явился к отцу.

Тут, по словам писавшего воспоминания о тобольских архипастырях, между прочим и об Амвросии Келембете, произошла сцена поистине в духе той, какая происходила между отцом и сыном юнейшим в притче о блудном сыне: сын Келембет со слезами и со словами: «Батюшка! Я виноват, чрез меру виноват пред Богом и пред тобой!» — пал в ноги отцу, а отец Келембет также со слезами кинулся на шею сыну, целовал его, обнимал, простил ему побег и такую продолжительную, притом безвестную из дома отлучку, радовался его возвращению и образованию. Долго ли Келембет гостил у отца, об этом в вышеупомянутых воспоминаниях ничего не говорится, но зато говорится о том, что отец отпустил сына к назначенной ему должности без всяких препятствий и благословил его в путь с радостию. предоставив будущий его жребий ему самому и в особенности милосердному Господу.

Должность учителя Келембет проходил усердно, с знанием предметов преподавания и с уменьем вести дело учения; почему ученики его любили, а начальство академическое хвалило и переводило учителя способного и трудолюбивого из класса в класс, все выше и выше, так что довело его до преподавания философии и до назначения его (в 1791 году) в префекты академии. Но это, как нередко водится в мире, возбудило к нему зависть, даже вражду в прочих учителях академии. К счастью, Келембет, по-видимому, очень нехитрый, напротив, очень простой человек, сумел найти верное средство отклонить от себя зависть и вражду своих сослуживцев, сделать их из неприятелей своими приятелями: он в классах пред учениками при всяком представлявшемся случае хвалил своих недоброжелателей, те разными путями слышали это и мало-помалу перестали враждовать против него.

Состоя на учебной службе по Киевской академии, Келембет и по влечению сердца своего, или что-то же по собственной наклонности к уединению и будто бы по предложению любившего его митрополита Киевского Гавриила Кременецкого, принял с именем Амвросия пострижение. Пострижение это совершено над ним в бывшем Киево-Софийском кафедральном монастыре 9 апреля, по одним известиям, на 28-м году его жизни, и именно в 1777 году[98 - Ист. Иср. ч. 6, кн. 2, стр. 821; также воспоминания прот. Фелицына.], а по другим — на 37-м году жизни, в 1787 году[99 - Описание новгор. Юрьева монастыря.], только во всяком случае еще прежде назначения его префектом академии, которое, как уже и было замечено, последовало в 1791 году. Служа учителем академии[100 - Киевская академия была и есть в Братском монастыре.], Амвросий Келембет, по крайней мере до назначения его в префекты, жил в Киево-Печерской лавре и здесь исправлял обязанности иеромонаха, а некоторое время и обязанности лаврского ризничего.

При исправлении последней обязанности вот какое с Амвросием случилось происшествие. Раз, пришедши к ризнице, он нашел замок у дверей целым, но печати на них не нашел. Спросив бывшего с ним при выходе из ризницы послушника, прикладывал ли он тогда печать, и получив от него ответ утвердительный, он обратился с расспросами к ризничному сторожу, не было ли от кого-либо покушения на ограбление ризницы. Узнав из объяснения последнего, что никаких воров и святотатцев не было, даже и не могло быть, Амвросий, не отпирая ризницы, доложил об этом происшествии настоятелю лавры, казначею и всей начальствующей братии. Наряжена была как бы депутация для входа в ризницу и освидетельствования хранившихся в ней денег и драгоценных церковных вещей, например, сосудов, митр, панагий и пр., и пр. К радости настоятеля, депутации и в особенности самого ризничего, все оказалось целым и невредимым. Кто же сорвал, кто уничтожил печать на дверях ризницы? При исследовании, наконец, заметили, что от одного стекла у окна ризничной паперти отвалился маленький приставочек; в отверстие, должно быть, залетали воробьи, а эти воришки никогда не прочь полакомиться желтым воском, лишь бы им представился к тому случай. Без сомнения, воробьи и склевали печать (а она действительно как в тот раз, так и всегда была делана из желтого воска), и это оказалось тем вероятнее, что на полу около дверей ризницы тогда было замечено несколько воробьиного помета. К тому же, когда окно исправили, порчи и уничтожения печати на ризничных дверях никогда уже не возобновлялось.

Неприятность или опасность для Амвросия Келембета по должности лаврского ризничего была скоротечная и, как сейчас мы видели, только мнимая. Но неприятности по званию монаха были у него действительные и продолжительные. Дело было такое: служил иеромонах Амвросий часто, истово (то есть выполняя при служении все предписанное уставом) и очень благоговейно, жизнь вел строгую, постническую и уединенную; все доходы, какие получал по званию иеромонаха, и жалованье, какое шло ему по званию учителя, он, за удовлетворением неизбежных расходов на свои собственные нужды, например, на платье, обувь и кой-какие книги, раздавал бедным и нищим; пред начальниками, да и пред всеми и каждым был он кроток, смирен и послушлив; на катехизические беседы, которые он говорил в праздничные и воскресные дни пред литургией для учеников академии, стекалось множество и посторонних слушателей из киевских граждан, по всему этому архипастырь киевский к нему особенно благоволил. Но все это для иных, даже для многих из монашествующей братии, казалось как бы укором их жизни, их деятельности, и вот зависть и недоброжелательство снова поднялись против него. Для отвращения их от себя и успокоения враждовавших против него иеромонах Амвросий стал особенно усердно молиться Божией Матери, для чего он в иные более свободные от учебных занятий дни оставался после служения в церкви и подолгу молился пред одною находившеюся там многочтимою иконою Приснодевы. Только это по действию врага благочестия и всякого добра послужило еще к большему недоброжелательству враждовавших против него.

На него последовал донос, будто он за богослужением стоит нечинно, смотрит более на женский пол, нежели на иконы, будто по ночам он выходит из монастыря в светском платье, ходит на Подол в предосудительные дома и тем бесславит всю лавру, все монашество. Наряжено следствие, призывают Амвросия к ответу, при допросе он признается, что действительно один раз в глубокую ночь выходил из монастыря, и выходил в светском платье, но выходил по следующему случаю: раз, как он, по принятому им обычаю, молился в церкви пред иконою Божией Матери один, в церковь пришел чрезвычайно тощий и в худеньком одеянии шести или семилетний мальчик, пал пред иконой Божией Матери на колена и стал вслух говорить: «Матерь Божия, пошли моей больной матушке и малолетней моей сестре денег на хлеб, нам никто не подает милостыни, и мы все трое остаемся в голоде другой уже день». Услышав такую молитву, Амвросий расспросил малютку, кто его послал к Царице небесной (тот отвечал, что больная мать и маленькая сестра), где они живут, и затем уверил мальчика, что в следующую ночь Божия Матерь непременно пошлет милостыню его матери, а вместе и ему с сестрой, и что они с голоду не умрут. Мальчик побежал домой и, разумеется, с радостью рассказал там, что он видел и слышал в церкви. «Давши такое обещание от имени Божией Матери, я, — продолжал пред следователями подсудимый монах, — почел уже необходимым исполнить его в точности, ходил в 11 часов ночи к бедному семейству и отдал ему накануне полученное мною учительское жалованье». Следователи, и в особенности недоброжелатели Амвросия, не замедлили проверить слова его, тотчас навели справку, и правда его, равно как и невинность его чернимого, обнаружились вполне. Митрополит (в то время уже не Гавриил Кременецкий, а Самуил Миславский), любивший иеромонаха Амвросия и прежде, после этого полюбил его еще более.

Выше было уже говорено, что учитель академии Амвросий Келембет, переводимый из низших классов в высшие, наконец в 1791 году сделан был преподавателем философии и вместе с тем префектом академии. Здесь скажем, что чрез два года после того, и именно 22 марта 1793 года, он произведен в архимандрита Воронежского Акатова монастыря и определен ректором Воронежской семинарии. Но и на новом месте, и на высших должностях Амвросию Келембету не было радости и покоя: в Воронеже его, за то наиболее, что был он малороссиянин и говорил с сильным малороссийским акцентом[101 - Преосвященный Амвросий действительно, как помнят старики тоболяне, говорил по-русски с большою примесью малороссийских слов — сильно по-хохлацки.], крепко недолюбливал тамошний преосвященный, известный своею ученостию и на некоторых епархиях отличавшийся особенною своею строгостию[102 - Учившимся в 20-х и 30-х годах в С.-Петербургской духовной академии такой отзыв о Мефодии неоднократно доводилось слышать от профессора оной, знатока Русской истории XVIII века вообще и в частности истории Русской Церкви протоиерея Иоакима Сем. Кочетова.] Мефодий Смирнов; да там же над ним за его неловкость, простоту и неповоротливость весьма часто и, кажется, довольно жестоко подшучивал пользовавшийся особенным расположением у архиерея, в семинарии, у помещиков, чиновников и у всех воронежских граждан весьма ученый и бойкий учитель и префект семинарии протоиерей Евфимий Болховитинов (впоследствии, 1822–37 гг., митрополит Киевский Евгений). Вообще положение ректора Амвросия в Воронеже было крайне нехорошо, даже невыносимо. Это каким-то образом сделалось известным и в Петербурге; пожалели там полезного на учебной службе и строгого по жизни архимандрита и в 1796 году перевели его в Новгород[103 - Автор воспоминаний о тобольских иерархах протоиерей Фелицын о перемещении Амвросия Келембета в Новгород рассказывает так: архимандрит Амвросий, не видя более возможности переносить всякого рода огорчения от архиерея и префекта, в одну ночь собрался в путь и уехал из Воронежа в Петербург, не испросив на то дозволения у епархиального начальства. Когда архиерей и префект семинарии на следующий день спрашивали прислугу, куда девался ректор, то прислуга отвечала, что ректор с племянником своим (Алексеем Фом. Келембетом) уехал во втором часу ночи на двух повозках, но куда именно — это им неизвестно. Прошла неделя, наступила и другая, а ректора все не было в семинарии. Преосвященный Мефодий донес Святейшему Синоду о бегстве ректора, который между тем давно находился в Петербурге. Прибыв туда, он явился к первенствующему члену Святейшего Синода С.-Петербургскому митрополиту Гавриилу (Петрову) и, пав ему в ноги, со слезами рассказал все, что было с ним в Воронеже. Митрополит, разумеется, не похвалил своеволия ректора, однако ж приказал ему жить до времени в Александро-Невской лавре. Между тем дан был вопрос воронежскому преосвященному, не сделал ли скрывшийся от него ректор каких-нибудь важных проступков по семинарии и по монастырю? Ответ был: «Преступлений никаких не сделан. но он бежал единственно по сознанию своей неспособности к ректорской должности». Святейший Синод, несмотря, однако ж, на такой невыгодный отзыв об Амвросии, вскоре (25 авг. 1796 г.) дал ему в управление Новгородский Антониев монастырь и (29 дек. того же года) определил его ректором Новгородской семинарии, а через год (24 сент. 1797 г.) перевел из Антониева монастыря в Юрьев. Как ни странен этот рассказ, но он, должно быть, не лишен правды: пишущему не раз доводилось слышать о бегстве Амвросия Келембета из Воронежа не от прот. Фелицына, а от одного из преемников Амвросиевых по тобольской пастве, и именно от архиепископа Тобольского Афанасия (1842 г.), а Афанасий прибыл в Тобольск только с небольшим чрез 9 лет по отбытии оттуда Амвросия. Афанасий мог слышать это и не в Тобольске, а и в Петербурге (где он учился в 1809-14 гг. в академии, а после, именно в 1815 и следующих годах, был ее инспектором), и в других местах своего служения до Тобольска, например, в Казани, Твери, Киеве, Нижнем Новгороде и пр., да и был он не из таких лиц, чтобы заниматься городскими сплетнями, пересудами и россказнями.], сначала (25 августа) только настоятелем училищного Антониева монастыря, а потом (28 декабря) и ректором тамошней семинарии, чрез год же (24 сентября 1797 г.) переместили в первоклассный Юрьев, что близ Новгорода, монастырь[104 - Ист. Иер. Росс. Ц. ч. VI, кн. 2, стр. 821. Опис. Юрьева монастыря.].

В Новгороде Амвросию Келембету жить было уже гораздо лучше, спокойнее: два непосредственных его начальника, следовавших один за другим, новгородские викарные, старорусские епископы Досифей и Арсений, а особенно главный его начальник митрополит Гавриил, не обращали внимания на его малороссийский выговор и внешнюю неловкость, но смотрели в нем на уменье управлять семинарией и монастырями и на строгую монашескую жизнь и всегда рекомендовали его с лучшей стороны. Почему он и жил там недолго, только три года: 21 октября 1799 года он пожалован в епископы на вновь открытую тогда Оренбургскую епархию. Так как Новгород от столицы близко, то архимандрит Амвросий скоро получил синодский об архиерействе указ, да скоро и прибыл в столицу. Но посвящение получил он не тотчас по прибытии; по своей малороссийской простоте и монашескому незнанию света он, например, прибыл в Петербург к хиротонии без хорошей рясы и хорошего клобука, даже без порядочной обуви, усы имел слишком коротко подстриженные и проч. Поэтому наперед заставили его экипироваться, дали время немного подрасти его усам, даже поучили ходить и держать себя по-архиерейски и потом уже представили в Гатчине к Государю Императору Павлу Петровичу, и затем только рукоположили в Оренбургского и Уфимского епископа, что было 13 ноября 1799 года[105 - В биографии Амвросия Келембета, напечатанной в августовской книжке Странн. 1869 г., на стран. 26 ошибочно сказано, что Келембет был хиротонисан 30 ноября.]. Бывший протоиерей, префект Воронежской семинарии, а с 1800 года архимандрит и префект С.-Петербургской духовной академии, что впоследствии Киевский митрополит Евгений Болховитинов, очерчивая в письме к одному воронежскому своему знакомцу появление в Петербурге Амвросия Келембета в довольно странном виде, под конец, однако ж, прибавляет: «Впрочем (в Петербурге), о нем уверены (между прочим и члены Св. Синода), яко о добром»[106 - Интересное письмо Евгения 1800 года напечатано в Русском архиве 1870 г. в №№ 4 и 5 на стр. 774. Вот некоторые отрывки из него: «Дивлюсь я, что Оренбургской к вам (в Воронеж) не пишет, да и сюда ни к кому. К прежнему анекдоту я припишу здесь еще и другой о нем. Когда получил он указ о пожаловании в архиереи, то так поспешил в С.-Петербург, что забыл взять с собою и хорошую рясу, и клобук, и порядочные сапоги. Удивил он этим всех. Кое-как его одели, снарядили, велели отрастить усы (ибо знаете, как он их подбривал), отдали протоиерею (обер-священнику армии и флотов) Озерецковскому выучить походить и, таким образом подготовя к посвящению, представили в Гатчину. Его имя здесь сделалось пословицею, так что, когда хотят проименовать (кого) простяком, то говорят: это второй Келембет. Это я сам слышал за столом публичным от преосвященных синодальных… Впрочем, о нем уверены, яко о добром».].

Благодарение Господу, что не посмотрели на внешнюю простоту о. ректора и архимандрита и чрез то не лишили российскую церковь в лице его такого полезного архипастыря!

Как преосвященный Амвросий Келембет управлял богодарованною ему оренбургскою и уфимскою паствою, об этом сведений пишущий не имеет, а только, во-первых, предполагает, что описываемому архипастырю нелегко было управлять ею, как бывает нелегко устроять и управлять и всякому архиерею, поступающему на вновь открываемую епархию. Притом же Оренбургская епархия образована была, так сказать, из разнородных элементов, из частей двух епархий — Казанской и Тобольской. Архиереи обеих этих епархий, по отдаленности от их епархиальных городов, в частях, отошедших от них к новой епархии, лично никогда не бывали, духовенство в этих частях почти все было неученое, миряне православные отовсюду окружены были закоренелыми раскольниками (даже были перемешаны с ними), каковы, например, были тогда все или почти все, да и теперь еще многие, уральцы, и магометанами, каковы были и есть все башкирцы, уфимские татары, тептеряки и проч., и проч.

Во-вторых, пишущий знает[107 - Из рассказов между прочим _самого_ преос. Амвросия, слышанных от него современными ему тоболянами.], что по отбытии преосвященного Амвросия в Тобольск его много беспокоил своими непрестанными спросами и допросами преемник его по Оренбургской епархии преосвященный Августин, спросами вроде, например, следующих: было ли сделано им что-нибудь по такому-то делу или об таком-то лице, или, если сделано, то что именно, как и на каком основании сделано им то или другое? Преосвященный Амвросий отвечал, отвечал на такие и подобные вопросы, да, наконец, совсем перестал отвечать. Вообще первый преемник Амвросия по Оренбургской епархии был пастырь весьма строгой жизни, довольно хороший проповедник своего времени и великий законник[108 - После преос. Августина осталось немало даже и печатных проповедей и очень много, к сожалению, только в рукописях, сочинений по законодательству росс. Церкви. См. его биографию в Странн. 1866 г., месяцы май и июнь, отд. 1.], но характера неспокойного, почему чрез 12 лет и 7 месяцев управления епархиею был уволен на покой и до самой смерти, последовавшей весьма нескоро после того, не был восстановлен для управления какою-нибудь епархиею.

Пишущему, наконец, известно о преосвященном Амвросии Келембете по отношению к Оренбургской епархии то еще, что ему она не очень-то нравилась. От него ли самого или от других, с которыми Амвросий имел более частую переписку, только об этом узнал бывший его сослуживец по Воронежу, с 1704 г. Старорусский епископ Евгений Болховитинов. Он, состоя, сначала по должности инспектора С.-Петербургской академни, а потом по званию викария Новгородской митрополии, в непрестанных сношениях с первоприсутствующим членом Св. Синода Новгородским и С.-Петербургским митрополитом Амвросием (Подобедовым), поэтому же нередко переписываясь, даже иногда лично видаясь с сим последним и пользуясь большою его доверенностию, принял живое участие в бывшем своем сослуживце, напоминал об нем митрополиту, ходатайствовал за него пред ним[109 - Еще в 1805 году Евгений хлопотал было о перемещении Амвросия с исправившейся ему епархии в Смоленск: «Скончался, — писал он в Воронеж от 12 июня 1805 г., — преосв. смоленский (Димитрий Устинович). Думал, переведут туда _бедного_ оренбургского. _Я_ давно умоляю о нем митрополита». Но тогда хлопоты эти остались бесплодными. Р. Арх. 1870 года, стр. 34.], и ходатайство его не осталось бесплодным: митрополит Амвросий докладывал об Амвросии Келембете Св. Синоду, и вот этот архипастырь чрез шесть с половиною лет управления Оренбургской епархиею, и именно 25 мая 1806 года, назначен к перемещению на старейшую и высокую по иерархической степени епархию Тобольскую с пожалованием его притом в сан архиепископа[110 - См. «Русский архив» 1870 г. №№ 4 и 5, стр. 844, последнее примечание.].

Думаем, что этому перемещению и возвышению не был не рад и сам преосвященный Амвросий, хотя он всегда помышлял более о небесном, чем о земном; да думаем и даже несомненно знаем, что этим был весьма доволен и преосвященный Евгений: в одном из писем своих к воронежскому своему приятелю Македонцу он с видимым удовольствием говорит, что его участие в судьбе преосвященного Амвросия не осталось без доброго действия, и при этом об нем, Келембете, выражается так: «Он (Келембет) человек простой, по драгоценно в нем то, что он человек добрый»[111 - Из писем митрополита Евгения, напечатанных в «Русс, архиве» 1870 г. №№ 4 и 5, стр. 774 и 844, а в особенности из письма ко мне от 7 июня 1870 года бывшего учителя воронежской гимназии г. Северного, который письма Евгениевы имел в руках, приготовлял их к изданию и послал в архив. Эти хлопоты Евгения за Амвросия и этот прекрасный об нем отзыв его не ясно ли показывают, что настоящей вражды в Воронеже между ними не было, и что все неприятности между ними происходили тогда единственно от того, что Евгений подшучивал над простотой и неловкостию своего ректора?].

Архиепископ Амвросий Келембет, назначенный к перемещению на Тобольскую епархию 25 мая, за довольно долгим неполучением переводного из Св. Синода указа и за оканчиванием обычных дел по епархиальному управлению, прибыл в Тобольск только в конце июля[112 - А не июня, как ошибочно сказано и у меня в статье: Встреча в Тобольске в старину вновь прибывших преосвященных (см. Чтения в общ. ист. и др. Росс. 1864 г.), и в биографии преосв. Амвросия, помещенной г. Абрамовым в «Страннике» 1869 г. (август, стр. 26) {См.: Т. 1 наст. собр. соч. С. 329–338}.] 1806 года. Подъехав к Тобольску пред вечером 28 июля, он остановился за рекою Иртышом, против Подчувашинского городского предместия, и вызвал туда ректора семинарии архимандрита Михаила (Бурдукова, впоследствии Иркутского архиепископа), кафедрального протоиерея Льва Земляницына, эконома архиерейского дома и соборных ключаря и молодого священника, впоследствии и почти до настоящего времени кафедрального протоиерея П. Фелицына. Переговорив с ними и приказав им что нужно, он отпустил их обратно в город и при наступлении вечера приказал в раскинутой для него на берегу реки палатке совершить всенощное бдение. На следующий день, 29 июля, в благовест к литургии преосвященный переправился чрез Иртыш и без всякой, прежними архиереями наблюдаемой, подобной крестному ходу церемонии, кроме звона на колокольнях всех градских церквей, прибыл прямо в собор и совершил там литургию. С его примера и все последующие тобольские преосвященные приезжали и приезжают в Тобольск уже без всякой «славы», а прямо или в собор, или в архиерейский дом, в свою крестовую церковь.

С отчислением в 1799 году осьми приуральских уездов ко вновь открытым тогда епархиям Пермской и Оренбургской Тобольская епархия значительно уменьшилась и сократилась. Но и за всем тем она сравнительно с внутренними великороссийскими епархиями все еще была очень обширна: с севера на юг простиралась слишком на 3200, да и с запада на восток больше чем на 2100 верст, и совмещала в себе по настоящему административному разделению целые три губернии: Тобольскую, Томскую и Енисейскую — и значительные части двух областей — Акмолинской и Семипалитинской; многие города Тобольской епархии того времени, например, Березов, Семипалатинск, Усть-Каменогорск, Бухтарма, Бийск, Барнаул, Кузнецк, Томск, Енисейск, Красноярск, Минусинск, Канск, Туринск и некоторые другие, с их округами отстояли от епархиального города не на десятки и сотни, а на целые тысячи, и именно до двух и до трех тысяч, верст. Сколько на таком пространстве было православного народонаселения, жившего притом смешанно с множеством и явных, и потаенных раскольников или жившего подле совсем неверующих магометан и язычников?! Сколько у этого православного народонаселения, и тем более у его духовенства и церквей, возникало дел и встречалось нужд, которые требовали скорого архипастырского разрешения, и сколько бывало обстоятельств, на которые требовалось архипастырю обращать строгое внимание и непрерывное наблюдение?! Между тем ни того, ни другого скоро сделать, даже об ином узнать скоро архипастырю не было никакой возможности — по одной отдаленности многих местностей его епархии, местностей, притом находящихся за огромными реками, горами и пр., и пр. От этого иногда возникали весьма неприятные дела, даже целые события.

Например, всего за четыре с половиною года до поступления преосвященного Амвросия на Тобольскую епархию вот что в ней случилось: в конце прошедшего и самом начале настоящего столетия тобольское епархиальное начальство стало ограничивать почитание почивавшего своими останками в Туруханском монастыре страдальца Василия Мангазейского[113 - Василий был прикащик мангазейского купца. Последний, подозревая его, однако ж, как дело показало, совершенно напрасно, в соучастии в ограблении какими-то недобрыми людьми во время пасхальной заутрени своей лавки, вместе с мангазейским воеводой Пушкиным пытал его, бил его своеручно и запытал, забил до смерти. См. «Странник» 1866, декабрь, отд. 1, стр. 97.], по крайней мере оно запрещало служить ему, как лицу неканонизованному, молебны и поминать его на отпустах. Между тем, попущением Божиим, в конце 1802 года и начале 1803 года вслед за Томском и Енисейском в Туруханске и его окрестностях открылась повальная с эпидемическим характером горячка. Народ, не думая о грехах своих и об исправлении своей жизни, приписал это общенародное бедствие именно гневу Божию за непочитание страдальца Василия и стал волноваться, чуть-чуть не поднял мятежа. Дело дошло до губернатора (томского), затем до министра внутренних дел, а чрез него до Святейшего Синода и даже до Государя Императора. Но было ли бы это, если б Туруханский монастырь находился вблизи епархиального города? Без сомнения, нет: епархиальное начальство из снисхождения к усердию и давней привычке народа оставило бы, по крайней мере до поры и до времени (как оно действительно и сделало, когда узнало о происшедшем), почитание мангазейского страдальца в прежнем виде, и волнение утихло бы на первых же порах[114 - Странн. 1868 г., окт., отд. 1, статья: Антоний (Знаменский), архиеп. тобольский, стр. 26–29. {См.: Т. 2 наст. собр. соч.}].

Другое происшествие: священник самой крайней на севере Енисейской губернии церкви, такой притом церкви, которая существовала и существует почти исключительно для новокрещенных местных инородцев, иногда не знавших даже и имени Христова и своих христианских имен, забыл или, лучше сказать, перепутал дни недельные: субботу, например, считал воскресеньем и по воскресеньям, разумеется, не служил. Могло ли бы это и что-либо подобное случиться, если бы епархия была не так обширна и растянута, если б церкви в ней не были так редки, как они были тогда, и самое народонаселение в иных ее местах не было слишком малочисленно и разбросано на далекие расстояния одно от другого?

Или: священники епархии и особенно церквей, отдаленных не только от архиерейского местопребывания, но и от своих духовных правлений и местных благочинных, именно по своей отдаленности от названных учреждений и лиц, а сверх того, по своей тогдашней необразованности, творили бог знает что, и об их действиях, иногда вредных лая их прихожан в смысле религиозном и нравственном, никто не знал и не ведал. Например, священники приходов, состоящих преимущественно из новокрещенных сибирских инородцев: остяков, вогулов, самоедов и проч., никогда не допускали этих более по имени, чем по вере и жизни, христиан до таинства причащения, а иные не пускали их даже в свои церкви молиться Богу. А почему? Не допускали до приобщения потому, что названные инородцы не соблюдали постов и в посты нередко ели и мясо убитых или пойманных ими зверей; а в церкви не впускали потому, что обувь у многих из них сделана была из собачьих, притом и с шерстью, шкур. Только случайно, и то едва ли не первый из тобольских преосвященных, именно описываемый здесь преосвященный Амвросий, узнал об этих распоряжениях строгих своих сопастырей и запретил им все такие и подобные строгости по отношению к новокрещенным, напомнив им один синодальный, снисходительный для сибирских новокрещенных по отношению к постам, указ и, разъяснив, что инородцы как во всякое время, так и в пост нередко не имеют чем иным питаться, кроме мяса диких животных, так что если требовать от них строгого соблюдения постов, то, пожалуй, можно всех их уморить с голоду, а собачьи шкуры как без шерсти, так и с шерстью и русскими во многих местах России употребляются и в виде рукавиц и перчаток, и вместо овчин под шубами и тулупами, в которых они, как и во всяком другом платье, ходят и в церковь.

Преосвященный Амвросий Келембет желал и чаял нового сокращения (после бывшего в 1799 году) пределов Тобольской епархии, но его желания и его чаяния осуществились уже после него: Енисейская губерния отделена от Тобольской епархии и присоединена на первый раз к Иркутской[115 - Енисейская губерния входила в состав Иркутской епархии в продолжение 10 лет; в 1844 году она отчислена от Иркутской и присоединена ко вновь учрежденной тогда епархии Томской; в мае 1861 или лучше в январе 1862 года открыта самоместная Енисейская епархия с резиденцией архиерейской в Красноярске.] спустя два года по отъезде его из Тобольска, и именно в 1824 году, а губерния Томская спустя 12 лет — в 1834 году.

В Тобольской епархии по отчислении от нее в 1799 году к вновь учрежденным тогда епархиям Пермской и Оренбургской осталось церквей 382. Для иной из внутренних российских епархий такого количества храмов Божиих было бы весьма достаточно, но не для епархии Тобольской. Выше мы видели, что Тобольская епархия и после 1799 года совмещала в себе три нынешние губернии: Тобольскую, Томскую и Енисейскую — и значительные части двух настоящего времени областей — Акмолинской и Семипалатинской, — и простиралась в длину больше чем на 3200, а в ширину слишком на 2100 верст. Здесь нужно еще сказать, что и народонаселение Тобольской епархии, притом только православное, простиралось тогда далеко за миллион душ одного мужского пола. Следовательно, при каждой церкви прихожан было вдвое, втрое, даже и впятеро более против положенного тогда законом, и именно от тысячи и до 10 тысяч душ, и особенно это нужно сказать о тогдашних приходах по Атгаю и по Омскому уезду, например, около Тюкалы и по реке Оше. Деревни от своих приходских церквей нередко отстояли не только на 50, но на 100, на 150 и даже на 300 верст. Лучшие, исправнейшие священники всю свою жизнь проводили почти в одних разъездах по своим приходам для исправления треб (впрочем, одних самых необходимых) и важнейших таинств, например, для крещения младенцев и приобщения больных, и у менее исправных священников случалось, что или младенцы умирали без крещения, или больные отходили в загробную жизнь без напутствования.

Кроме того, при малом количестве церквей, при крайней отдаленности селений от их приходских храмов, при недостаточности духовенства народ в Сибири к концу XVIII и началу XIX столетий отвык от храмов и от совершаемого в них общественного богослужения. Многие и многие не ходили и не ездили к богослужению даже и в свои приходские храмовые праздники или в такие праздники, каковы Рождество Христово и Пасха; многие, особенно женщины, в целую жизнь не бывали в церкви, кроме того времени, как венчались; немало было и таких, которые никогда не бывали у исповеди и св. причастия и сподоблялись этих таинств разве только в тяжких болезнях, пред смертию. Священников своих сибирские прихожане приглашали, да и доселе по местам приглашают к себе, в свои домы, почти единственно для крещения младенцев и напутствования больных, да иные еще для кратких молебствий и окропления своих жилищ и полей святой водой после Пасхи. Чтобы приглашать священников для молитвования родильниц и новорожденных, для служения по домам молебнов в дни, например, именин и при свадьбах, для соборования больных и пр., в Сибири, особенно по селам и деревням, не знали и не знают и обычая. Даже отпевать покойников во многих местах не приглашали и доселе не приглашают духовенство, а погребали и погребают их сами без отпевания, для чего почти при всех деревнях у них существовали и существуют свои кладбища. Еще раскольники, пользуясь отвычкою сибирского православного народонаселения от храма и его богослужения, редкою его встречею с духовенством, ловили, как говорится, в мутной воде рыбу, весьма легко и удобно рассеивали между православными свои заблуждения, мало-помалу отклоняли их от церкви; например, в Томской губернии отклонили от православия почти всех заводских крестьян, а также многих местностей по уездам Тарскому, Омскому, Ялуторовскому, Курганскому и Тюменскому.

Зло, какое происходило в Сибири для православия от малого количества в ней церквей и церковных причтов, тобольские архипастыри видели и старались отвратить его внушениями своей пастве строить, умножать храмы Божии. В этом отношении особенно был заботлив предместник Амвросия I архиепископ Антоний Знаменский (1803–1806 гг.): он и сам лично во время частых своих обозрений епархии внушал прихожанам большеприходных церквей для их же собственной пользы строить, умножать церкви, да то же самое предписывал делать уездным протоиереям и благочинным во время их проездов по селениям по своим служебным обязанностям, а также и местным священникам. Преосвященный Амвросий в заботливости умножить храмы Божии среди своей сибирской паствы не уступал своему предместнику.

Но, увы! Эта забота тобольских архипастырей оставалась, в особенности до 1816 года, как скоро увидим, если не совсем, то почти совсем без добрых последствий. Народ, привыкнув жить в удалении от церквей и без личного участия в богослужении и довольствуясь исполнением от духовенства только неизбежных таинств и треб, не сознавал еще настоятельной нужды в умножении своих приходских храмов и их причтов. Сверх того, в самом начале настоящего столетия последовал Высочайший указ о строении во всей Российской империи, не исключая и Сибири, как в городах, так и в селах, одних только каменных церквей. Народ при этом, инде даже и согласный строить деревянные церкви, от построения каменных решительно отказывался. В отзывах своих он обыкновенно, и, надобно сказать, по большей части совершенно справедливо, говорил: «Мы достаточны хлебом и скотом[116 - Увы! Ныне, вследствие частых неурожаев и упадков на скот, а отчасти и от усилившегося по местам пьянства, у сибиряков нет и в этом достатка, благосостояния.], но деньгами мы небогаты, лес у нас почти везде, даже и там, где близко его нет, дешев, да не дороги и постройки деревянные; напротив, дикого камня для бута и извести для кладки, щекатурки и побелки у нас, особенно почти по всей обширной Тобольской губернии, нет на целых тысячеверстных пространствах; равно нет почти нигде, кроме некоторых позначительнее городов, ни кирпичных заводов, ни знающих рабочих для выделки кирпича, да нет и мастеров для кладки каменных построек, кроме пьяных, развратных и совершенно неблагонадежных поселенцев». Были, правда, хотя немногие, и такие прихожане, которые по внушению самих ли преосвященных или местного духовенства согласились строить у себя каменные церкви; им выданы были и планы на церкви (к несчастью, на очень большие и двухэтажные), церкви даже и заложены. Но что же вышло? Только в городах, например, Томске, Ялуторовске и Туринске, в монастырях, например, в Ивановском, да в некоторых богатых селах отчасти Курганского, а более Ялуторовского уездов они были выстроены хотя не очень скоро, но благополучно, а в прочих селах, по скудости собственных местных средств и по нераспорядительности строителей, церкви одни строились по 20 и более лет, другие, построенные только до половины, по многу лет оставались непокрытыми и недостроенными, а иные так недостроенные и развалились.

Преосвященные тобольские, сначала Антоний (Знаменский), а потом, по отъезде его в Ярославль, Амвросий Келембет, и, конечно, одновременно с ними и иркутский преосвященный Вениамин возопияли пред Святейшим Синодом представлениями о неудобстве в Сибири, и в особенности по селам, строить непременно каменные церкви и просьбами об отмене сего постановления для их епархий. Долго не было на это согласия, с трудом, и то с Высочайшего разрешения, давались дозволения освятить те деревянные церкви, которые выстроены уже по издании вышеупомянутого указа (но с разрешений, данных от епархиального начальства еще ранее его), и только уже в 1816 году, следовательно, чрез 10 лет по вступлении преосвященного Амвросия на тобольскую паству, последовала отмена его, состоялось дозволение по-прежнему строить в Сибири по селам деревянные церкви[117 - Странн. 1868 г., окт., отд. 1, стр. 17–20; 1869 г., авг., отд. 1, стр. 27–29.]. С тех пор в Тобольской епархии церквей строилось, конечно, уже более прежнего, и число приходов умножилось более и более.

Преосвященный Амвросий Келембет, заботясь об умножении в пастве своей храмов Божиих, с тем вместе, и едва ли не более того, заботился об умножении при храмах образованного духовенства, об увеличении числа учеников Тобольской семинарии. Началом Тобольской семинарии служила славяно-русская, а потом русско-славяно-латинская архиерейская школа, открытая в 1703 году митрополитом Тобольским Филофеем Лещинским, а настоящая Тобольская семинария была открыта в 1744 году митрополитом Тобольским Антонием Нарожницким. Помещалась она до 1770 года при Тобольском архиерейском доме, но в сем году преосвященным Варлаамом 1 была перемещена в Тобольский Знаменский монастырь. Доколе учеников, особенно бурсаков, было немного и доколе в Знаменском монастыре все обстояло благополучно, дотоле семинарии помешаться здесь было удобно. Но пожар 27 и 28 апреля 1788 года, испепеливший почти весь Тобольск, испепелил и Знаменский монастырь. С сих пор семинарии с ее ректором и по крайней мере некоторыми учителями, со всеми более и более умножавшимися казенно-коштными учениками, классами, кухней, столовой и пр., и пр. довелось тесниться только в одном наскоро исправленном двухэтажном корпусе длиной в 38 и шириной в 8 сажень; в этом же корпусе находились две церкви и помещалась вся, хотя и немногочисленная, монастырская монашествующая братия с своими пекарней и трапезой. На пристройки к семинарии в 1804 году было ассигновано из казны восемь тысяч рублей.

Вновь прибывший пред тем архиепископ Антоний (Знаменский) вприбавку к ним исходатайствовал еще 12 тысяч, да присоединил к ним своих 500 рублей, которые остались у него от ассигнованных ему на проезд от Вологды до Тобольска. Но и опять остановка: преосвященный Антоний не хотел строить, по крайней мере распространять, семинарию в Знаменском монастыре, как расположенном среди базара и на местности низменной, грязной, притом в иные весны заливаемой водою; напротив, он хотел ее построить близ своего архиерейского дома в нагорной части города, и именно на мысу, называемом Чукман, где впоследствии поставлен памятник Ермаку. Здесь в августе 1805 года даже были выкопаны рвы и положен фундамент для главного семинарского корпуса, и тогда же немало было заготовлено материалов для постройки его в следующее лето. Но в начале следующего лета строитель архиепископ Антоний перемещен был в Ярославль, а преемник его, описываемый нами архипастырь, на постройку семинарии на Чукмане, кажется, взглянул не более, как на неполезную затею, как на фантазию: в монастыре, соображал он, есть для семинарии (хотя и один) готовый корпус, а на Чукмане все нужно будет строить вновь и на все постройки ассигнованных денег недостанет; в монастыре для семинаристов есть церковь, а в семинарии на Чукмане церкви не будет, и семинаристы должны будут ходить к богослужению или в собор, или в приходскую Никольскую, как ближайшую к Чуману, церковь; в том случае, если семинария останется в монастыре, ректор, живущий по званию настоятеля в Знаменском монастыре, завсегда будет с тем вместе находиться при семинарии, и, следовательно, надзор за семинаристами завсегда будет близкий, а в семинарию на Чукмане он станет приезжать (из монастыря) только на время классов; семинария, находясь в монастыре, всегда будет очень близко к воде, а семинария на Чукмане — вдалеке от воды. Все эти соображения в 1808 году были представлены в Святейший Синод, там они найдены основательными, и семинария осталась по-прежнему в Знаменском монастыре; на 20 тысяч, ассигнованных в 1804 и 1805 голах, и на наросшие на них проценты в количестве 2190 р. построен в 1809–1812 годах новый двухэтажный каменный корпус, впоследствии долго называвшийся училищным по той причине, что весь его нижний этаж был занят классами Тобольского духовного училища. Так как помещение семинарии и после этого все еще было тесноватое, то преосвященный Амвросий решился надстроить (впрочем, уже не для семинарии, а для училища) второй этаж на низменном монашеском корпусе (выстроенном в 1801 г.), но эта постройка, начатая при нем и стоившая казне 14597 рублей ассигнациями, была окончена уже при его преемнике Амвросии II[118 - Странн. 1869 г., авг., отд. 1, стр. 33 и 34.].

При заботе о помещении семинарии преосвященный Амвросий вместе с тем крепко заботился и об умножении числа учеников семинарии. Для этого он, подобно своему предместнику преосвященному Антонию, многократно посылал епархиальному духовенству указы представлять в семинарию всех детей мужского пола от 8 и до 18-летнего возраста; для этого он, выслав из бурсы, по крайней ее тесноте, всех отцовских, но живших в ней с уменьшенным за казенное содержание взносом детей, следующие за житье их на квартирах деньги строго взыскивал с нерадивых отцов чрез благочинных и духовные правления; для этого же он, подобно своему предместнику, за детьми бедных и многосемейных отцов и тем более за многими сиротами, в особенности же за хорошо учившимися из них и имевшими отличные способности, зачислял причетнические и диаконские места[119 - В 1811 г. из 694 семинаристов священно- и церковно-служительские места были зачислены за 150 человеками. (Из дел сем. архива).], а на словах и в указах вразумлял нерадивых или неразумных родителей о пользе учения их детей и при назначении на места всегда отдавал преимущество тем кандидатам-просителям, которые учились в семинарии, хотя бы то и в низших только классах. Для той же цели (т. е. для увеличения семинарии) преосвященный Амвросий внушал семинарскому начальству сколько возможно реже, только в крайних случаях, прибегать к исключению учеников из семинарии в наказание за безуспешность или и за проступки, а употреблять для взыскания с ленивых и провинившихся в чем-нибудь семинаристов другие меры, другие наказания; внушал еще всеми мерами (увещаниями, внушениями и проч.) удерживать от исключения и тех семинаристов, которые без всяких за ними проступков или недостатков сами ли лично или чрез своих родителей просили об исключении из семинарии.

Для этого же, между прочим, преосвященный Амвросий учеников богословия прикомандировывал к приходским церквам города Тобольска для исправления причетнических обязанностей с получением ими за это и причетнических доходов, а иным (разумеется, более благонадежным) ученикам-богословам давал даже диаконские в городе места, конечно, с дозволением им, предварительно посвящения, и жениться.

Правда, от иных исчисленных мер преосвященного Амвросия к увеличению Тобольской семинарии выходили отчасти и вредные последствия; например, от неисключения учеников из семинарии и за проступки иные ученики в шалостях своих доходили до последней крайности[120 - Раз, в святки ли, или же в масленицу, семинаристы, замаскировавшись, ходили по домам, что-то пели под игру в бубен, поздравляли хозяев с праздником и выпрашивали на водку, да с тем же являлись и в архиерейский дом. Но эта дерзость уже вывела из терпения доброго архипастыря: по его приказанию семинарское начальство главных виновников дерзкой затеи исключило из семинарии в епархиальное ведомство, а епархиальное ведомство отправило их в губернское правление, которое и распорядилось с ними бывшим тогда у него в обычае порядком, т. е. всех их отдало в солдаты.], а от назначения учеников богословия к исправлению при градских церквах причетнических обязанностей водворялись между этими богословами-причетниками леность, неприготовление уроков, уклонение от посещения классов и всегдашняя готовность оправдывать себя тем, что они были во время классов при совершении богослужения или при исправлении треб их священниками, тогда как при исследовании или дознании отговорки эти почти всегда оказывались фальшивыми[121 - Из дел семинарского архива.]. Но такими неблагоприятными последствиями иные из мер преосвященного Амвросия к увеличению Тобольской семинарии сопровождались только отчасти, в меньшинстве, а в большинстве они имели благие плоды.

Возьмем в пример хотя бы то же назначение учеников богословия, и особенно в последний год пред окончанием ими курса учения, к исправлению при градских церквах обязанностей церковно-, а иногда и священнослужительских. Бывшие богословы-диаконы[122 - Год тому назад умерший во всех отношениях отличный туринский протоиерей Василий Матвеевич Дергачев был один из тех диаконов тобольских, которые при Келембете дьяконствовали и вместе учились богословию и другим предметам последнего класса семинарии.] или причетники по окончании курса и по рукоположении во священники все и с первого раза оказывались хорошо знающими свои обязанности; они не только правильно читали и пели, но и хорошо, правильно служили, совершали таинства и требы, не учились исправлению их, к унижению себя и своего семинарского учения, у своих причетников и не смешили, и не соблазняли своими ошибками при совершении богослужения и требоисправления своих прихожан, как это нередко случалось прежде, да случается и теперь со вновь посвященными отцами иереями[123 - Из одной резолюции покойного митрополита Московского Филарета (от 15 октября 1830 г.) видно, что богослов накануне посвящения во священника на Троицком подворье за всенощной «читал шестопсалмие затруднительно и с погрешностями, не знал, сколько раз должно произнести «слова в вышних Богу…» и аллилуйя говорил по дважды». Прогневавшийся архипастырь богослова-неумеху посвятил на первый раз только в диакона и велел консистории свою резолюцию сообщить в обе московские семинарии «с тем, чтобы (там) приучали учеников к благоговейному упражнению в богослужении и не присылали в епархию с аттестатами гордых невежд, неуважающих церковного служения, которого они недостойны». (См. Душеп. чт. 1874 г., апр., стр. 498). Пишущему случалось слыхать, что инспектор Тобольской семинарии, следовательно академист (давно и давно умерший Н. И. П-в, а в монашестве Ниф.), читал на вечерней молитве у казенно-коштных учеников либо за всенощной: «Святый Боже, святый крепкий… _трижды_; Господи помилуй, Господи помилуй… _трижды»._]. Ужели это не польза?! А главное здесь то, что тут достигалась существенная и наиболее желаемая преосвященным цель, а именно: увеличение Тобольской семинарии и чрез то умножение при церквах Тобольской епархии числа ученых священников и хотя полу-ученых диаконов и причетников: в 1806 году (это год прибытия Амвросия Келембета в Тобольск) учеников в Тобольской семинарии было 385, а в 1807 г. — 452, в 1808-м — 545, в 1809-м — 600, в 1810-м — 634, в 1811-м — 694[124 - Странн. 1864 г., авг., отд. 1, стр. 33.], а к 1818 году (год преобразования) их накопилось уже до 800 человек[125 - Из учившихся и кончивших курс семинарии при Амвросии Келембете между прочим в 1820 году были хорошие протоиереи (ишимские) Павел Седачев, сначала служивший учителем и инспектором тобольского духовного училища, и Николай Кайдалов, а особенно хорошие по способностям и по делам управления вверяемых им частей были протоиереи же: ишимский Василий Попов и омский Дмитрий Пономарев.].

В помощь Тобольской семинарии преосвященный Амвросий в конце 1807 года открыл в Томском Алексеевском монастыре вместо русской школы трехклассное латино-русское училище под названием _гимназиума,_ или духовной _гимназии._ Поводом к открытию сего училища, или духовной гимназии, было то, что духовенство Томской губернии частию по фальшивой родительской жалостливости к детям, частию (по крайней мере иные) по бедности своей, а более по отдаленности от Тобольска, несмотря ни на какие указы и никакие угрозы от епархиального начальства, не представляло своих детей в Тобольскую семинарию и оставляло их если не совсем безграмотными, то полуграмотными или только грамотными, а между тем образованное духовенство требовалось и для той части Тобольской епархии.

При открытии Томского духовного гимназиума было только восемь учеников, но к августу, сентябрю и октябрю 1808 года вследствие строгих архиерейских распоряжений собралось в него из разных округов Томской и Енисейской губерний учеников уже много, и ученье в нем пошло своим чередом. Начальник Томской духовной гимназии (первым начальником был архимандрит Томского Алексеевского монастыря Феофилакт) назывался гимназиарх. Этой духовной гимназии даны были некоторые особенные привилегии: например, предоставлено было за хорошими ее учениками зачислять причетнические места, притом зачислять именно по воле гимназиарха; с тех мест наличные причты должны были доставлять ученикам по 30 рублей в год; за учителями гимназии зачислялись места священнические. К сожалению[126 - К сожалению, говорю, потому что из учившихся в этой гимназии и, разумеется, после доучивавшихся в Тобольской семинарии, выходили лучшие уездные протоиереи, члены консистории и благочинные.], Томская духовная гимназия в цветущем состоянии находилась только до 1816 года. В этом году при слухах о предстоящем правительственном преобразовании всех духовных училищ она по-прежнему обращена в плохую русскую школу[127 - Из училищных дел, хранящихся в архиве Томского Алексеевского монастыря.].

Но русские школы, которые частию поддержаны и частию вновь были открыты архиепископом Антонием при архиерейском доме и в монастырях Рафаиловском, Тюменском, Абалацком, Енисейском, Томском, Туруханском и Кондинском, преосвященным Амвросием были закрыты, только неизвестно, когда именно: вскоре ли по прибытии его на тобольскую паству или уже при самом преобразовании семинарии. А закрыты они были, по всей вероятности, по той же самой причине, по которой предместник его закрыл таковые же школы, прежде находившиеся при некоторых (например, и при Омском) духовных правлениях — именно по крайней их неудовлетворительности[128 - Странн. 1868 г., отд. 1, статья: архиепископ Антоний Знаменский.].

Тобольская семинария, преосвященным Амвросием I построенная и, главное, умноженная в числе учащихся при нем же, вслед за преобразованием академий Петербургской, Московской и Киевской и многих семинарий была и преобразована. Это последовало 16 октября 1818 года. Из низших ее классов фары (или аналогии) и инфимы — образовано приходское училище с двумя классами — первым и вторым приходскими, из классов грамматики и синтаксимы образовано уездное училище с низшим и высшим отделениями, иначе с третьим и четвертым училищными классами, а из четырех высших классов сформирована собственно семинария из трех классов: риторики (в состав ее вошла и прежняя поэзия), философии и богословия. К предметам, преподававшимся прежде, присоединено преподавание еврейского языка, но классы татарского языка и рисования закрыты. Из начальников семинарии ректор и остался с названием ректора, а префект переименован в инспектора, преподавателями в преобразованной семинарии могли быть только учившиеся в академиях, и притом уже преобразованных; из них имевшие степень магистра стали называться профессорами, а имевшие степень кандидата — учителями. Из прежних преподавателей в преобразованной семинарии остался только один — учитель математики, физики и немецкого языка ключарь кафедрального собора протоиерей Петр Михайлович Карпинский; уволены из нее даже ректор — архимандрит Серафим и префект — кафедральный протоиерей Лев Васильевич Земляницын: первый, впрочем, не по неимению прав или способностей на управление преобразованной семинарии и преподавание в ней, но, как увидим ниже, за свой характер, сварливый и неуживчивый, а последний — единственно потому, что учился гораздо ранее преобразования академий, еще в предшественнице Петербургской академии, главной Александро-Невской семинарии вместе со Сперанским[129 - По увольнении из семинарии Земляницын сделан ректором тобольских духовных училищ.].

Взамен прежних преподавателей в преобразованную семинарию осенью же 1818 года прибыли из воспитанников Московской академии первого курса магистр Василий Федорович Капустин и кандидаты Яков Иванович Ласточкин, Любвин и Даев. Первый из них определен инспектором семинарии и профессором философии, второй — учителем словесности, остальные двое заняли кафедры церковной и гражданской истории с некоторыми другими предметами. В начале следующего 1818 года прибыл на смену Серафиму ректор Евгений.

С преобразования семинарии лучшие из ее воспитанников для дальнейшего образования стали посылаться в Московскую духовную академию[130 - В год преобразования (1818) и были посланы в состав третьего курса Московской академии студенты: Н. Ив., в монашестве Нифонт, Попов, впоследствии инспектор и (ненадолго) ректор Тобольской семинарии; Андрей Тимофеевич Тыжнов, иначе Милославов, впоследствии (под именем архимандрита Евфимия) инспектор и даже ректор той же родной семинарии; и несчастный Семен Иванович Тиханов, впоследствии за свои слабости писарь батальонной или другой какой-то военной канцелярии.], тогда как прежде они посылались сначала в С.-Петербургскую и потом в Казанскую, при преобразованиях (кажется, в 1817 г.) закрытую, академию.

Тобольская семинария, с 1764 по 1765 гг. получавшая на свое содержание сначала по 490, а потом по 2000 рублей, затем (1798 г.) по 4000 и с 1807 года по 8000 рублей, с преобразования в два года (1819 и 1820) получала по 19050 рублей, ас 1821 года начала получать по 31060 рублей ассигнациями[131 - Из сих 31060 р. 20 тысяч было назначено на содержание 100 казеннокоштников, учащих и других служащих при семинарии (напр., секретаря, лекаря и пр.), остальные — на содержание дома, прислуги и пр.], да на училища: уездное — 2650 и приходское –1060 р., а всего 34770 рублей (асс.)[132 - Из дел архива правления Тобольской семинарии.].

В Тобольской семинарии как до преобразования, так и после преобразования ее, при преосвященном Амвросии, к его утешению, бывали хорошие преподаватели и хорошие ректора. Из преподавателей отличались способностями: 1) сибиряк, но воспитанник главной Александро-Невской семинарии (в одно время со Словцовым и Сперанским), префект семинарии, кафедральный протоиерей Лев Васильевич Земляницын, преподававший по обстоятельствам и временам то философию, то богословие; 2) воспитанник С.-Петербургской академии по старому ее образованию, настоятель Ивановского Межугорского монастыря, а впоследствии по своей, в старину нередкой у ученых, болезни живший на покое в Тобольском Знаменском монастыре игумен Вениамин; 3) священник, а впоследствии ключарь, соборный протоиерей Петр Михайлович Карпинский[133 - До преобразования Карпинский довольно долго учил, кроме математики, рисованию.]; из вышеупомянутых присланных из Московской академии: 4) Капустин и 5) Ласточкин, оба славившиеся в Тобольске искусством сказывания проповедей и, сверх того, первый — преподаванием философии, а последний — словесности. Впрочем, первый славился и был полезен на семинарской службе только года три или четыре: с половины 1821 года он обременен был должностями, потому что сверх профессорства и инспекторства стал еще (по смерти Земляницына) проходить должности ректора тобольских духовных училищ, кафедрального протоиерея и члена консистории, а под конец жизни (в половине 1826 г.) неоднократно подвергался страшной болезни (умопомешательству).

Ректоров семинарии, и все архимандритов Тобольского Знаменского монастыря, при Амвросии Келембете было четыре: Михаил Бурдуков, Филарет Амфитеатров, Серафим Голосов и Евгений Баженов.

Михаил родом был сибиряк, образование получил в Тобольской семинарии, служил сначала священником и ключарем Тобольского кафедрального собора и в то же время учителем Тобольской семинарии, а потом, по вдовстве и пострижении в монашество, посвящен (2 июля 1799 г.) в архимандрита Тобольского Знаменского монастыря и определен ректором семинарии и учителем богословия[134 - Странн. 1868 г., статья: Архиеп. Антоний Знаменский.]. Все это было с ректором Михаилом при преосвященном тобольском Варлааме 1. Но преемнику Варлаама Антонию Знаменскому, преосвященному глубоко ученому и даровитому, но с тем вместе болезненному и раздражительному, Михаил по своему недостаточному будто бы знанию богословских наук и по своей будто бы слабохарактерности не нравился, почему в 1805 году и был им устранен от преподавания богословия, а в следующем 1806 году, согласно его же представлению, и совсем был уволен от семинарской службы с назначением настоятелем бедного и малоизвестного Онежского Крестного (Олонецкой Губернии) монастыря. Михаил уже и выехал было из Тобольска, но на пути, в Перми (вследствие ходатайства за него какого-то благодетеля), получил из Святейшего Синода новый указ — возвратиться в Тобольск и быть там при прежних должностях. Вслед за сим в том же 1806 году (29 июня) выбыл из Тобольска в Ярославль и сам преосвященный Антоний, а на его место в Тобольск прибыл Амвросий Келембет. Новый архипастырь правильнее оценил ректора Михаила, почему п рекомендовал его пред Святейшим Синодом с наилучшей стороны, так что в 1809 году его вызвали на чреду священнослужения в С.-Петербург, в следующем году назначили ректором Тверской семинарии и настоятелем богатого Макариева Калязинского монастыря, а в октябре 1814 года хиротонисали в епископа Иркутской епархии, которою он с пользою для паствы и хвалою для себя и управлял (под конец уже в сане архиепископа) около 16 лет, до самой смерти своей, последовавшей 5 июня 1830 года. С какою ласкою и любовию преосвященный Амвросий принимал преосвященного Михаила в проезд его чрез родной ему Тобольск в Иркутск в начале декабря 1814 года! Ему он вместо себя предоставил служить литургию в соборе в праздник святителя Николая 6 декабря.

По отъезде ректора Михаила в Петербург Тобольская семинария почти два года оставалась без ректора и была управляема сначала тюменским архимандритом Гавриилом, а потом, по смерти его. своим префектом Земляницыным, и только 16 декабря 1870 года был назначен ректором ее ректор же Оренбургской (или Уфимской) семинарии архимандрит Филарет Амфитеатров. Филарет (в миру Феодор Егорович), впоследствии весьма известный Киевский митрополит, — уроженец Орловской епархии, учился в Севской семинарии, в 1798 году по окончании курса учения он принял пострижение и чрез 4 года службы в семинарии (Севской же, иначе Орловской)[135 - В прошедшем столетии и начале настоящего орловские архиереи жили в гор. Севске, там же находилась и семинария Орловская.] сначала учителем, а потом префектом он сделался (в 1801 г.) ректором оной… И тогда, как и всегда с детства и до блаженной кончины, Филарет вел жизнь самую строгую, свято-подвижническую, да и преподаватель он был хороший[136 - О Филарете киевском, как способном преподавателе, в особенности в среднем духовно-учебном заведении, пишущему в конце 30-х годов не раз доводилось слыхать от даровитого ученика его по Севской семинарии советника тоб. губ. правления Ст. Мих. Семенова.]; но преосвященный орловский и севский Досифей не любил его и жаловался на него Синоду. Святейший Синод в октябре 1804 года перевел Филарета ректором же в Оренбургскую, иначе Уфимскую, семинарию, только его не полюбил и оренбургский преосвященный, весьма строгий и мнительный Августин. Филарет был уже недалек от беды, например, от устранения навсегда от духовно-учебной службы, но спасение ему последовало, откуда он и не чаял… В Петербурге у первенствующего члена Святейшего Синода митрополита Амвросия (Подобедова) служил регентом его хора и пользовался его расположением известный композитор пьес духовного содержания протоиерей Петр Иванович Турчанинов, который знал Филарета как человека умного и добродетельнейшей жизни еще со времени службы своей в Севске[137 - Турчанинов до Петербурга действительно служил между прочим в Севске, и там он управлял архиерейским хором, да там же и во священники посвятился.]. Турчанинов, узнавши случайно, что Филарет и в Уфе бедствует, и бедствует совершенно безвинно, решился спасти его: он и сам лично, и чрез домашнего секретаря, и чрез некоторых заслуженных лиц успел раскрыть в глазах митрополита истину, и вот архимандрит Филарет Амфитеатров указом от 16 декабря 1810 года перемещен из Уфимской семинарии в семинарию Тобольскую[138 - Все это, хотя кратко и с некоторыми ошибками, рассказано в Странн. 1862 г., сент., отд. 1, в статье: прот. Турчанинов, па стр. 407 и след.], однако ж с замечанием от митрополита Турчанинову, что если еще и тобольский архиерей станет жаловаться на отца архимандрита Филарета, тогда пусть уже Филарет пеняет сам на себя[139 - Митрополит Амвросий до 1762 года был севским архиереем, знать Филарета, или тогда еще только мальчика Федора Амфитеатрова, он не мог, но он мог знать, и с хорошей стороны, его отца-священника, быть может, и поэтому, то есть по старой памяти о прежних своих подчиненных, Амвросий пожалел Филарета.]. К счастию, предостережение высокопреосвященного митрополита оказалось ненужным: Филарет вел по-прежнему жизнь самую строгую, начальству был благопокорен, обращался с сослуживцами, подчиненными и встречавшимися посторонними лицами тихо и вежливо, проходил свои обязанности как по званию ректора и преподавателя[140 - Филарет в Тобольской семинарии преподавал одну философию, и то уже только с июля 1812 года, за увольнением тогда от преподавания ее ученого, но слабого игумена Вениамина; богословия же он, вопреки обычаю почти всех ректоров того и последующего времени, не преподавал затем, что при его приезде в Тобольск, да и во все время службы его в Тобольске в семинарии богословскую кафедру занимал весьма почтенный префект ее, кафедральный протоиерей Л.В. Земляницын. Филарет оставил по себе в Тобольской семинарии некоторую память тем еще, что выучил, занимаясь частным домашним образом, французскому языку одного богослова (Матвея Неводчикова), который начал (с 1811 г.) первый преподавать этот язык в семинарии.] семинарии, так и по званию члена консистории и благочинного монастырей с усердием и пользою. Преосвященный Амвросий все это видел, все это знал и ценил своего ректора по достоинству, да, по всей вероятности, он, как сам прежде и в Киеве, и в Воронеже подвергался напраслинам, то и сострадал невинно теснимому. Потому отзывы его пред высшим начальством о Филарете завсегда были наилучшие, и потому же в 1813 году, следовательно, чрез два или чрез два с половиною года службы в Тобольске, Филарета вызвали на чреду священнослужения в С.-Петербург[141 - Из дел архива Тобольской семинарии. По весьма ограниченному семинарскому жалованью, по скудным монастырским доходам и своему пищелюбию Филарет при отъезде из Тобольска не имел и теплой шубы, а уехал в шубе, подаренной ему купцом Алексеем Мир. Гневашевым.], там в 1814 году его удостоили степени доктора богословия (помнится, за истолкование Нагорной проповеди Спасителя) и в том же году сделали инспектором сначала С.-Петербургской, а потом Московской академии (по поводу преобразования в то время сей последней); служил он затем ректором той же академии, Калужским епископом и архиепископом Рязанским, Казанским и Ярославским и, наконец (с 1853 г. и по смерть свою, последовавшую в конце 1857 года), митрополитом Киевским.

Ректор Серафим Голосов родом был ярославец. Образование получил в Ярославской семинарии, да в ней же в течение семи лет служил и преподавателем сначала латинского языка, а потом риторики, философии и (постоянно) немецкого языка[142 - Серафим по-немецки, как значилось в его послужном списке, переводил, сочинял и говорил.]. С пострижением в монашество, что было в августе 1809 года, Серафим был назначен префектом и учителем философии Вифанской семинарии, а чрез два года и пять месяцев сделан ее ректором и преподавателем в ней богословия. Состоя на этих должностях, он, говорят, пользовался особенным вниманием жившего в Вифании в последние годы своей жизни добрейшего, но тогда уже престарелого митрополита Платона. Однако ж это внимание знаменитого московского архипастыря, а с тем вместе собственная гордость, самомнительность и дурной характер сгубили его. По всей вероятности, из-за них с небольшим чрез год по смерти Платона, и именно в конце 1813 года, Серафим из Вифанской семинарии перемещен был, хотя ректором же и притом уже архимандритом, но в Тобольскую, отдаленную, притом сибирскую, семинарию, и из-за тех же, конечно, качеств, он, прибыв в Тобольск и явившись к преосвященному Амвросию Келембету, имел смелость предложить ему такого рода вопрос: «Как прикажете, ваше высокопреосвященство, обращаться с вами: гак ли, как с начальником, или как с сослуживцем и другом? Со мной приснопамятный святитель Платон обращался чрезвычайно милостиво; он всегда принимал меня как сына!». Преосвященный Амвросий так был, что называется, озадачен этим неожиданным вопросом, что не нашелся порядком и ответить на него. «А как вам угодно, — сказал он, — как знаете, так и обращайтесь». Он и в семинарии распоряжался не с такою деликатностию, как его предместник: например, преподавание богословия с 16 сентября 1814 года он принял на себя, а преподававшему его уже девять лет префекту Земляницыну предоставил по-прежнему преподавать философию.

Пять лет служил Серафим в Тобольской семинарии, и в эти пять лет преосвященному Амвросию много довелось потерпеть от него огорчений: то и дело получал он и на бумаге, и на словах от него дерзости и грубости. Наконец владыка стал жаловаться на него, и вследствие его жалоб по случаю преобразования семинарии, как мы и видели, удалили его (в начале 1819 г.) из Тобольска и даже совсем устранили от учебной службы[143 - Тобольские семинаристы конца 10-х и начала 20-х годов, ныне почти глубокие старцы, рассказывают, что Серафим уехал из Тобольска, не простившись с ничем неповинным в его удалении преемником своим, т. е. ректором Евгением, и как бы с угрозой ему, а может быть, кому-либо и выше его, сказал: «Авось, Серафим когда-нибудь и опять возникнет, вознесется». (Чаяние или предсказание это, однако ж, не сбылось).], послав в настоятели Свияжского монастыря Казанской епархии, а после переместив и отсюда в какой-то бедный монастырь, находящийся близ Симбирска. В последнем месте служения Серафим от скуки, от неимения с кем потолковать о философских и особенно богословских предметах[144 - В Симбирске до 1842 года не было ни архиерейской кафедры, ни духовной семинарии.] крепко сблизился, даже подружился с жившим в Симбирске вроде ссылки известным издателем Сионского Вестника, масоном или мартинистом Алекс. Фед. Лабзиным. Замечательно, что эти два как бы изгнанника, бывавши друг у друга часто, встречались всегда приятелями и друзьями, но расставались если не всегда, то почти всегда врагами, чуть-чуть не с проклятиями друг другу; и все это бывало, по крайней мере преимущественно, вследствие их бесед и споров о философии, о текстах Св. Писания и догматах веры: один смотрел на них как масон, как мартинист, а другой — как строгий православный богослов. Но здесь нужно сделать и другое замечание: шумел, горячился всего больше Серафим, но почти всегда Серафим же первый и мирился; после страшной ссоры пройдет несколько дней, пройдет какая-нибудь неделя, и Серафим или сам едет к Лабзину, или его приглашает к себе, и они встречаются, как будто бы ничего не бывало между ними, и начинают говорить по-дружески, а там смотришь — опять заспорили, зашумели и так далее[145 - Чьи-то воспоминания об этом были напечатаны в одном довольно давно прекратившемся педагогическом журнале.].

Ректор Евгений Баженов родился в 1787 году в Тульской губернии от сельского причетника. Первоначальное образование он получил в Коломенском духовном училище, а дальнейшее — в Московской славяно-греко-латинской академии. По окончании курса Евгений был учителем сначала в Тульской семинарии, а потом в Казанской духовной академии — по старому ее образованию. По пострижении в монашество и посвящении в архимандрита он в начале 1819 года назначен в ректоры Тобольской семинарии. В шестилетнее управление этою семинариею Евгений приобрел себе славу знатока богословских наук и искусного преподавателя их, строгого (иногда до горячности и суровости)[146 - От горячности Евгений, говорят, был постоянно сух и бледен. Впрочем, под конец управления Тобольской семинарией этот ее ректор, вследствие предостережений от одного умного и доброго тобольского доктора, сделался мягче, сдержаннее и потому здоровее прежнего.] и весьма полезного начальника, хорошего проповедника и приятного собеседника в обществе, в собраниях лиц духовных и светских. Из Тобольской семинарии Евгений в 1824 или 1825 году перемещен ректором же в семинарию Костромскую, из которой в 1829 году он был вызван на чреду священнослужения в С.-Петербург, где и был посвящен в епископа Тамбовского. После Тамбова он служил епископом же в Минске, а потом архиепископом в Тифлисе, Астрахани и, наконец, во Пскове и везде отличался как строгостию, так и дельностию своего управления. Скончался он в последнем месте служения в июле 1862 года, быв уже 75 лет.

При преосвященном Амвросии в 1818 году было открыто в Тобольске отделение Библейского общества, которое учреждено у нас в России в 1813 году и которое имело главною своею задачею распространять в народе Священное Писание на понятных для него языках. Вице-президентами Тобольского отделения назначены преосвященный Амвросий и тогдашний губернатор тобольский Осипов, а членами его, кроме многих других, ректор семинарии Серафим (а после него Евгений), кафедральный протоиерей Лев Земляницын и ключарь протоиерей Петр Фелицын. Изданий Библейского общества: библий в большую четверть листа и в большую же осьмушку, новых заветов как на одном котором-либо, или славянском, или русском, языке, так и на двух — славянском и русском вместе, псалтирей на русском языке и пр. — в Тобольск наслано было столько, что, несмотря на распродажу их по самым дешевым ценам, на раздачу даром желающим бедным и в некоторые учреждения (остроги, богадельни, городские больницы и пр.), на безмездную же раздачу и полных библий, и новых заветов (на славянско-русском наречии) всем, окончившим каждый курс Тобольской семинарии, эти издания, особенно новые заветы на одном славянском языке, в значительном количестве оставались неизрасходованными не только в 40-х, а частию и в 50-х годах.

Об этом, т. е. об открытии в Тобольске отделения Библейского общества, по-видимому, можно бы и не говорить в жизнеописании преосвященного Амвросия, потому что отделения эти (всех их было 57) были тогда открыты во всех епархиях и губерниях, и члены сих отделений, не исключая и самих их вице-президентов, везде занимались одними и теми же делами (сбором пожертвований в пользу общества, сбытом по дешевой цене экземпляров Св. Писания и пр.); но сделать это опущение можно было бы, опять скажем, только по-видимому, а не по существу самого дела. Тобольская епархия, не как многие епархии великороссийские и малороссийские, и теперь еще состоит, а тем более прежде (до отделения ее от епархий Енисейской и Томской) состояла не из одних русских православных христиан, но также из новокрещенных инородцев: остяков, вогулов, самоедов и пр. Большая часть их крещены давно, еще митрополитом Тобольским Филофеем Лещинским между 1712–1727 годами, но христианство и до сих пор к ним плохо привилось: иные из них не умеют назвать имени Господа Иисуса Христа, а что и того еще хуже — иные из них тайно отправляют обряды языческого богослужения, имеют шаманов (вроде жрецов) и скрывают в потаенных местах идолов; и все это преимущественно оттого, что они, новокрещенные, в большинстве не понимая не только славянского, но и русского языка, никогда и ничего из Писания и богослужения не читали и не читают, не слыхали и не слышат на их родном, понятном для них языке.

Вот Тобольское отделение Библейского общества и хотело бы оказать местным новокрещенным хотя не всех, а по крайней мере двух их народностей — остякам и вогулам[147 - Можно сказать, что и трех, потому что, например, самоеды березовские хорошо понимают язык своих соседей — остяков.], поистине христианское, чисто духовное благодеяние, перевести на их языки Евангелие и нужнейшие христианские молитвы. Вице-президенты его, преосвященный Амвросий и губернатор Осипов, и предложили двум своим сочленам, и именно березовскому протоиерею Вергунову и ключарю кафедрального собора Фелицыну. ради меньшей братии Христовой принять на себя труд переложения Св. Писания и молитв на родные их наречия. Оба названных лица не отреклись от сего предложения: протоиерей Вергунов. как родился на низу (т. е. на нижних частях реки Иртыша или Оби), да и служил весь свой век на низу же. среди остяков, и знал остяцкий язык как свой природный, принял на себя перевод Писания на остяцкий язык, а ключарь Фелицын обещал заняться переводом на язык вогульский. Фелицын в этом случае находился сравнительно с Вергуновым в менее выгодном положении: родом он был из-под Москвы, да и школьное образование получил не в Тобольске, а в Москве, Калуге и частию в Вологде, в Тобольской семинарии он учился только каких-нибудь 3 или 4 месяца пред самым окончанием курса. Но он весьма долго (всего-то 20 лет) служил благочинным низовских и преимущественно между вогульским населением, например, по реке Конде устроенных церквей; каждогодно объезжая эти церкви, он непрестанно встречался с вогулами, вступал с ними в разговоры и при своей природной даровитости узнал их разговорный язык. Впрочем, Петр Андреевич не слишком надеялся на свое знание вогульского языка: для более верного исполнения принятого им поручения он с дозволения начальства вызвал в Тобольск двух родившихся среди вогулов и служивших при вогульских церквах смышленых причетников братьев Поповых, которые под его надзором и при его непрерывном руководстве и занимались переводом, и перевели они (конечно, не вдруг, а с рассрочками и перемежками) много, даже очень много: 1) молитвы: Царю небесный… Отче наш… Богородице Дево… Упование мое Отец… Преславная Приснодево… Все упование мое на Тя возлагаю; 2) Символ веры, 3) заповеди, 4) псалом: Помилуя мя Боже… 5) краткое нравоучение: Буди благочестив; 6) таблицу о должностях христианина; 7) краткий катехизис митрополита Платона; 8) священную историю для детей и 9) все четыре Евангелия — от Матфея, Марка, Луки и Иоанна[148 - Позже на вогульский язык по просьбе генерал-губернатора Вельяминова переведен был устав (Сперанского) для управления сибирскими инородцами.]. Затем Фелицын, не доверяя много ни себе, ни причетникам Поповым, с вогульскими переводами несколько раз отправлялся в свое благочиние на р. Конду, ездил там по вогульским юртам, собирал к себе вогулов, которые посмышленее, читал им свои переводы; когда те чего-нибудь не понимали, то после расспросов и разных толков с ними исправлял, делал понятным. Так как эта проверка переводов производилась более в декабре и январе, когда обыкновенно благочинные производят годичное обозрение церквей и отбирают от причтов годовую отчетность, то Фелипыну приводилось притом терпеть и холод, и голод. Холод терпел он потому, что юрты вогулов, по словам самого терпевшего, обыкновенно построены из тонкого леса и бывают немшоные; для света в них вместо оконниц вставлены в окна тонкие льдины, для согревания находится в них один только чувал (нечто вроде камина), от которого в юртах нередко бывает множество дыма; а голод потому, что привозимый с собой запас съестного благочинный часто из жалости раздавал детям голодующих вогулов и сам нередко питался одной рыбой — ершами и окунями, добываемыми в множестве в Конде; и это продолжалось до тех пор, пока не приезжал он в какое-нибудь село, где для дальнейшей поездки и поверки своих переводов у кого-нибудь из духовенства или из мелких торговцев снова запасался съестными припасами[149 - Из воспоминаний Ф — на о его жизни.].

В самом начале 1821 года или в конце предыдущего года переводы Фелицына на вогульский язык (впрочем, не все нами выше исчисленные[150 - Не были, например, отправлены и, вероятно, по неготовности их к тому времени: два последних Евангелия, 50-й псалом, нравоучения о должностях христианина и некоторые молитвы.]) были отправлены обществом из Тобольска в Библейское общество, а сим переданы в с. — петербургский цензурный комитет. Одновременно с ним и туда же посланы переводы (только Евангелия от Матфея и десятословия)[151 - Десятисловие — десять заповедей, данных Богом через пророка Моисея на горе Синай (Исход. 20, 1 –17). — _прим._издателя_] на остяцкий язык протоиерея Вергунова. Но, увы! Переводы обоих трудившихся духовной цензурой найдены неудовлетворительными, почему Св. Синод от 17 апреля 1821 года возвратил их преосвященному Амвросию с поручением их исправить чрез лиц благонадежных и знающих вогульский и остяцкий языки сообразно с замечаниями цензора. Но таких-то лиц не оказалось, и переводы по необходимости были возвращены тем же протоиереям, которые и трудились над ними, с объявлением им означенного предписания и вместе желания Св. Синода. Однако ж протоиереи Вергунов и Фелицын, по сознанию ли своего бессилия сделать лучше требовавшееся от них дело или потому, что для них казались оскорбительными строгие замечания цензора (который притом, по их мнению, как не знающий ни остяцкого, ни вогульского языков[152 - Однако ж цензор Павский, сельский уроженец Петербургской епархии, мог знать финский язык, а остяцкий и вогульский языки суть наречия финского {Остяцкий (хантыйский), вогульский (мансийский) и финский языки принадлежат к разным подгруппам финно-угорской группы уральской языковой семьи — _прим._издателя_}.], вовсе не мог и судить о достоинстве их трудов, а между тем судил и осудил их), переводов своих не только не исправили, но даже и обратно не представили их в отделение Библейского общества[153 - Из дел консисторского архива.].

Между тем преосвященный Амвросий к тому времени уже одряхлел и в конце 1822 года, выпросив себе увольнение на покой, уехал из Сибири в Малороссию, да и дела самого Библейского общества тогда сильно поколебались, так что в 1874 году оно было закрыто… Из трудившихся над вогульским переводом причетники братья Поповы по ходатайству Фелицына рукоположены во священники, а сам Фелицын в 1818 году получил скуфью, в следующем 1819 году награжден и камилавкой[154 - Выл ли чем-нибудь награжден тогда протоиерей Вергунов, пишущему неизвестно.], да он от своего труда имел и духовное утешение: «по его словам (написанным в его воспоминаниях о собственной его жизни), местные священно и церковнослужители имели списки его вогульских переводов, читали вогулам на родном их языке Евангелие, молитвы и катехизис, и более 1000 мужчин и более того женщин познали истинного Бога, сделались сынами и дщерями православной церкви, перестали поклоняться идолам, которых дотоле держали они в потаенных местах, и иметь веру в шаманов, как в прорицателей и служителей Божиих». Но где теперь труды Вергунова и Фелицына и помощников сего последнего, и есть ли где-нибудь они — это совершенно неизвестно. Так кончилось святое начинание Тобольского отделения Библейского общества на пользу меньшей братии Христовой, обитающей в пределах Тобольской епархии — вогулов и остяков! Эти инородцы, хотя и давно крещенные, между прочим именно вследствие неимения на их языке молитв, Св. Писания и других духовных книг, по-прежнему пребывали и доселе в большинстве пребывают во тьме и сени смертной по отношению к вере.

При одном из преемников Амвросия Келембета, и именно при архиепископе Тобольском Афанасии (1834–42 гг.), возобновилась было забота о духовно-религиозном просвещении между прочим (крещеных и некрещеных) остяков. В 1836 году[155 - Впрочем, предписания об этом ему были и ранее сего.] Св. Синод предписал было сему архипастырю озаботиться составлением чрез людей, знающих остяцкий язык, азбуки и словаря остяцких, затем переводом по крайней мере одного которого-нибудь Евангелия и краткого катехизиса и открытием класса остяцкого языка при Тобольской семинарии. Для исполнения воли Св. Синода преосвященный Афанасий вызвал из Обдорска знавшего остяцкий язык наравне с русским молодого священника Луку Вологодского[156 - Сей священник родился и взрос на Оби и, кроме того, в 1832 году, учась в богословии, сопутствовал тогда посланному в обдорский край миссионером (возвратившимся, однако ж, без всякого успеха) иеромонаху Макарию, который после служил экономом Тобольского архиерейского дома и настоятелем Ивановского монастыря.] и, дав место при одной из церквей города Тобольска, поручил ему заняться указанными от Св. Синода учеными трудами. Чтобы работа шла поспешнее, преосвященный иногда на целые месяцы увольнял его от обычных по приходу занятий, позволял ему в эти месяцы уединяться в подгородный (Междугорский) Ивановский монастырь, делал ему кой-какие денежные пособия и с тем вместе обещал, когда откроется при семинарии класс остяцкого языка, сделать его первым преподавателем оного. Благодарение Господу — на первый раз составлены были остяцкие азбука и словарь и переведены на остяцкий язык Символ веры, заповеди и молитва Господня. Св. Синод, согласно представлению преосвященного Афанасия, назначил священнику Вологодскому денежную награду, помнится, в 500 рублей ассигнациями, а самые труды его препроводил (что было в 1839 году) на рассмотрение в Академию наук. Рассматривавший их известный в свое время знаток финского языка (а язык остяцкий есть отрасль финского) академик Шегрён расхвалил отца Вологодского, «признал его переводы и словарь, как первые в сем роде заслуживающими совершенную признательность к автору их». Но в то же время академик пожелал, чтобы автор снова пересмотрел и пополнил свой словарь как речениями, так и фразами, составил бы переводы обширнее тех, какие им были представлены, даже, если можно, написал бы грамматику языка и в предисловии к словарю занялся бы разысканиями о географическом распределении остяцкого языка в отношении к различным его наречиям, определил бы, в чем состоит отличительное свойство этих наречий или, по крайней мере, сказал бы, в каких именно местных пределах употребляется то наречие, на котором составлен словарь и на которое сделаны переводы, и как велико число жителей, говорящих им. Для составления грамматики священник Вологодский оказался совсем несостоятельным, но словарь он расширил весьма значительно, составил и предисловие к нему с требуемыми разысканиями об остяцком языке и его наречиях, даже сделал на остяцкий язык перевод одного из Евангелий. К крайнему сожалению, когда академик Шегрён потребовал и еще каких-то неважных изменений или поправок, автор остался этим сильно недоволен и потому отказался от всякой работы, не хотел думать даже и об обещанной ему весьма значительной награде (половинной Демидовской премии в 2500 рублей ассигнациями). Вслед затем архиепископ Афанасий скончался, а потом помер и сам священник Вологодский. Таким образом, и опять благое желание доставить новокрещенным остякам средство к их духовно-религиозному просвещению не осуществилось.

Первоначально по получении указа Св. Синода о том, чтобы озаботиться составлением азбуки и словаря остяцкого языка и переводом на этот язык чего-нибудь священного, преосвященный Афанасий желал что-либо сделать в том же роде и для новокрещенных вогулов. Но в этом и того менее было успеха: протоиерей (в то время уже кафедральный) Фелицын и братья священники Поповы на призыв к трудам ради духовно-религиозного просвещения вогулов отозвались тем, что они уже трудились, что, однако ж, труды их признали неудовлетворительными и что лучшего сделать они ничего не могут… При Афанасии в 30-х годах служил в Тобольском уездном училище учителем кончивший курс губернской гимназии сын вогульского с р. Конды князька (наследственного, родового старшины). Казалось бы, кому лучше, охотнее и сподручнее приняться за составление вогульских букваря и словаря и хотя немногих переводов чего-нибудь священного на вогульский язык — человек был из учившихся и природный вогул! Но вышло не так: на приглашение архипастыря учитель отозвался неимением времени заниматься сверх училищных другими посторонними делами, а справедливее, откровеннее было бы с его стороны сказать, как тогда толковали, что он, учась в гимназии, служа в Тобольском училище и весьма редко видаясь с своими родичами, почти совсем позабыл вогульский язык, да и способностей и знаний был он недалеких.

Из других учреждений и узаконений, получивших начало или обнародованных в бытность Амвросия Келембета тобольским архипастырем, более замечательны: 1) исключительная продажа церквами свеч, возжигаемых пред иконами, и отсылка свечной прибыли в Св. Синод; 2) исключительная же продажа церквами венчиков и разрешительных молитв и возложение первых непременно на всех усопших и 3) избавление священнослужительских жен от телесного наказания в случае проступков и преступлений.

1) Церковные свечи до настоящего столетия свободно и безразлично продавались всеми на домах и заводах, в лавках и церквах, и если в последних была от того какая-нибудь прибыль, то она шла в пользу самих церквей и употреблялась на церковные же потребности. Новая, указанная выше мера в этом деле принята была правительством по следующим обстоятельствам: греко-российской, как и всякой другой православной и, пожалуй, неправославной церкви, нужно образованное духовенство. Для образования будущих архиереев, священников, диаконов и отчасти низшего клира, согласно повелениям императора Петра 1 и его преемников, кроме существовавших уже тогда двух академий, заведены были при архиерейских домах и некоторых монастырях школы и семинарии. Доколе архиереи и монастыри владели вотчинами, эти духовно-учебные заведения содержались на счет архиерейских домов и монастырей, а по отчуждении от них недвижимых имуществ содержание их приняло правительство на себя и отпускало на них (на учителей и учеников со всем их содержанием, на содержание и ремонт зданий и пр.) сначала (с 1764 г.) по 490 рублей, потом по 2000, затем по 4000 и даже (с 1807 г.) по 8 тысяч рублей (асс.). Давать более на образование и воспитание духовного юношества, за крайним умножением тогда расходов в государстве, правительство не могло, а между тем само же оно видело и сознавало, как и всякий видел и сознавал, крайнюю недостаточность для той цели ассигнуемых им сумм, и это тем более, что с самого начала настоящего столетия правительство задумало умножить число существовавших духовно-учебных заведений и возвысить, расширить, словом, преобразовать к лучшему самое учение и воспитание в них будущих пастырей духовных. Вот в этих обстоятельствах и этих видах, по мысли Сперанского и, помнится, еще архиепископа Феофилакта Русанова, и принята была вышеозначенная мера — предоставить продажу церковных свеч исключительно одним церквам; прибыль, какая будет получаться от этой продажи, сполна требовать от церквей в Св. Синод и на нее содержать все духовно-учебные заведения, начиная с академий и оканчивая приходскими училищами, а чрез то вовсе избавить и государственную казну от расходов по образованию духовного юношества. Доклад о сем был составлен вновь учрежденною тогда комиссиею духовных училищ и по представлению Св. Синода утвержден Государем Императором Александром Павловичем.

На первый раз в августе и сентябре 1808 года разослан был по духовным правлениям и благочинным Тобольской епархии синодальный указ, которым предписывалось: «От всех церквей собрать чрез благочинных все оставшиеся от прошлого 1807 г. и поступившие на текущий 1808 год церковные деньги и, променяв (значит, были наиболее медные[157 - Благочинный низовских церквей ключарь Фелицын, собравши из церквей своего ведомства деньги (медные, которые там променять было некому), уложил их в лодку и поплыл в Тобольск по Иртышу, но деньги отяготили судно, и благочинный с гребцами и со всеми спутниками чуть было не утонул.]) на ассигнации и серебро, предоставить оные в тобольскую духовную консисторию», которая должна была по рапорте в Св. Синод отправить их в государственный банк или приказ общественного призрения для приращения процентами. В 1809-м и следующих годах был разослан и много раз подтверждаем указ о том, чтобы прибыл, какая в какой церкви в течение года получится от исключительной продажи свеч, была присылаема в духовные правления и консисторию, а отсюда в Св. Синод каждогодно и во всей ее полности. Тогда же разосланы были и формы для составления ведомостей по церковно-свечной операции. Но дела по этой операции в Тобольской епархии да, кажется, и по прочим российским епархиям первоначально шли неудовлетворительно: ведомостей по вновь присланным формам церковные старосты и духовенство в большинстве не умели составлять, отчетности по приходу, расходу и остатку свеч и вообще по церкви ко времени они почти никогда не представляли, и главное то, что, считая свечную прибыль неотъемлемою собственностию церквей, высылали в консисторию только самое малое количество ее. Часто повторявшиеся указы преосвященного Амвросия, консистории и духовных правлений, напоминания о том и самые угрозы были как глас вопиющего в пустыне[158 - Из архива Омской соборо-Воскресенской церкви.]. Поэтому[159 - Из воспоминаний протоиерея Фелицына.] при преемнике Амвросия Келембета архиепископе Амвросии Вещезерове по предписанию обер-прокурора Св. Синода в 1823 году к старостам и духовенству церквей губерний Томской и Енисейской, которые тогда все еще входили в состав епархии Тобольской, был отправлен ключарь кафедрального собора протоиерей Фелицын потребовать объяснение, отчего свечная прибыль у них не только не возвышается год от году, а, напротив, в сравнении с некоторыми предыдущими годами еще уменьшается. В объяснениях (на бумаге) одни жаловались на дороговизну воска, другие — на бестолковость и нерадение старост церковных, иные — на малое и редкое хождение к богослужению народа, а в Барнаульском округе ссылались на то, что из их церквей почти всю свечную прибыль каждогодно вытребывает к себе горное начальство в восполнение затрат, какие оно будто бы делало из сумм своего ведомства на ремонтировку церквей того округа и на воспособление в содержании некоторых их причтов.

Но так говорили лица духовные только в формальных объяснениях и на бумаге, а на словах, в частных разговорах даже пред самим Фелицыным чистосердечно признавались, что свечных денег везде много отчисляется к кошельковым и кружечным сборам и употребляется на украшение церквей. Впрочем, вследствие настойчивости епархиального начальства и бдительного надзора со стороны благочинных, свечная операция впоследствии по епархии Тобольской пошла так хорошо, что от нее, несмотря на ограниченное в ней (по отделении от нее церквей епархий Енисейской и Томской) число церквей (около 400), в 60-х годах поступило в духовно-учебный капитал более 50 тысяч рублей серебром.

2) И молитвы разрешительные влагались в руки (взрослых) усопших, а также и венчики возлагались на усопших, как взрослых, так и младенцев, с древних времен, почти со времен преподобного Феодосия Печерского, но до настоящего столетия венчики, например, возлагались не на всех умерших, а только по желанию погребавших их родственников, продавались они по вольным ценам как в лавках, так и в церквах, да и печатались в разных типографиях. В начале же настоящего столетия и это обращено в источник для содержания в училищах сирот и других бедных учеников. По докладу комиссии духовных училищ и представлению Св. Синода в 1810 году было высочайше постановлено: право продажи венчиков исключительно предоставить церквам, печатать их одной Московской синодальной типографии и деньги, какие будут выручаться за них, не смешивая ни с какими другими церковными доходами, под названием сиротских отсылать в консистории, а консисториям передавать в семинарские правления для содержания бурсаков. В первый раз контора Московской типографии между прочим в Тобольскую консисторию выслала несколько сот листов разрешительных молитв и 7650 венчиков в 1810 году и с тех пор уже каждогодно высылала тех и других в достаточном количестве. Венчики тогда были высланы и после высылались (по крайней мере в Омское духовное правление) трех сортов: в рубль (таких, впрочем, высылалось немного), в 10 коп. и 4; цена молитвенному листу назначалась 20 копеек. При присылке венчиков и разрешительных молитв в следующем 1811 году консистория предписывала всем приходским священно и церковнослужителям: 1) «при погребении как взрослых, так и младенцев внушать православным о наложении на усопших венчиков без упущения» (т. е. на всех) и 2) «раздать от церкви и по приходским селениям часовенным старостам[160 - В Сибири во многих деревнях, по отдаленности их от приходских церквей, имеются часовни, а к ним выбираются особенные старосты, которые потому и называются часовенными.] по нескольку венчиков со взысканием наперед за оные денег»[161 - Из архива омского собора.]. Но и продажа венчиков по Тобольской епархии долгое время шла дурно, продавалось их мало, а таким образом, и денег на содержание бурсаков высылалось немного. Это потому, что в Сибири, по отдаленности многих селений от приходских церквей, почти при каждом из них есть свое деревенское кладбище, и что сибиряки, по невозможности за тою же отдаленностию приглашать к себе священников к каждой требе, привыкли погребать своих умерших без священников, без отпевания по церковному чиноположению, а с тем вместе и без наложения на них венчиков и вложения разрешительных молитв. Сбор венчико-молитвенный улучшился только в конце 40-х и 50-х годов (1845–52 гг.): преосвященный тобольский того времени (Георгий) особенно был настойчив в предписаниях духовенству внушать прихожанам и самим прихожанам брать и возлагать венчики на всех своих усопших — взрослых и малолетних. Теперь если какой-нибудь умерший погребается и без отпевания, и без священника, его родные уже непременно добывают венчик и молитву (для взрослого) или из церкви, или от часовенного старосты.

3) Священники и диаконы в случае проступков и даже уголовных преступлений по ходатайству Св. Синода были избавлены от телесного наказания еще в прошедшем столетии. Указ об этом был повторен и в самом начале настоящего столетия, и именно вскоре по вступлении на престол благосердого Императора Александра Павловича. Но в судебных местах и после того возникало сомнение, должна ли эта милосердная мера распространяться и на жен священнических и диаконских. Поэтому в 17 день мая 1808 года последовал новый Высочайший указ такого содержания: «Указом нашим, данным правительствующему сенату в 22 день мая 1801 года, повелели мы священников и диаконов, впавших в уголовные преступления, и в оных судом изобличенных, освободить от телесного наказания, дабы чрез то сохранить в народе должное к священному сану уважение и в самом духовенстве укоренить чувство собственного к себе почтения и ужаса к пороку. По сомнению, в судебных местах произшедшему, должна ли мера сия распространяема быть и на жен священнослужительских, признали Мы за благо в том же разуме уважения к духовному сану постановить: и жен священников и диаконов в случае преступления не подвергать телесному наказанию»… Далее говорится в императорском указе, чтобы жен сих за вины и проступки, смотря по их важности, или подвергать (имущественному) штрафу, или отправлять в Сибирь на поселение, или даже ссылать в каторжные работы, но все-таки телесно не наказывать. Преосвященный Амвросий и сам был рад слышать такую царскую милость к духовенству, да и все подведомое ему духовенство приказал немедленно оповестить указами «о сем всемилостивейшем к священному чину Его Императорского Величества благоволении»[162 - Их архива Омского собора. В Амвросиево же время «был издан манифест о священном союзе между Россией. Пруссией и Австрией с повелением читать его в церквах в праздник Крестовоздвижения после литургии и при этом учить народ жить между собой в любви, мире и согласии; 2) было предписано о бесчинствах, производимых в церквах за богослужением, немедленно доносить Св. Синоду и даже чрез обер-прокурора самому Государю Императору; 3) Высочайше и строго было воспрещено петь в церквах по рукописным партесным {Партесное пение — нотное пение по партиям.} тетрадкам или и по печатным нотным книгам, но напечатанным без цензуры известного Бортнянского; в случае нарушения сего Высочайшего запрещения ответственность падала на самих епархиальных архиереев. (Оттуда же).].

4) Из правительственных постановлений, обнародованных при преосвященном Амвросии, следует упомянуть еще о постановлении прививать оспу младенцам. Оспопрививание — дело не духовного ведомства, но, по его особенной пользе для народа, в принятии его народом Св. Синод принял живейшее участие и на первых порах, как сейчас увидим, стоило оно духовенству многих хлопот. В 1804 году Св. Синодом предписывалось, а в 1809 году уже повторялось, напоминалось духовенству Тобольской епархии, как, разумеется. и всех других епархий: а) от времени до времени объявлять в церквах волю правительства о том, чтобы прививать детям оспу; б) «при всяком случае и особенно при крещении младенцев внушать родителям о пользе прививания оспы; в) коль скоро медицинский чиновник явится где для прививания оспы, тут бы присутствовал и приходский священник и способствовал своими советами и уверениями о пользе и безопасности такового действия и г) о последствиях репортовал бы благочинному», а благочинный — духовному правлению и так далее, даже до епархиального архиерея. Засим было предписано губернскими гражданскими начальствами, а на Алтае горною канцелярией, медицинским чиновникам (конечно, по большей части фельдшерам и оспенным ученикам), чтобы они при отправке куда-либо для прививания оспы приглашали с собой приходских священников. Наконец, в 1817 году было постановлено, чтобы духовенство каждой церкви чрез каждые полгода представляло благочинным, а благочинные в духовные правления, эти — в уездные оспенные комитеты, а также и в консисторию именные списки всех вновь родившихся в полгода и умерших младенцев[163 - Из архива Омского собора.]. В российских епархиях, где на двух и трех верстах церковь, духовенство хотя и с воздыханиями могло исполнять эти правила и требования, но в Тобольской епархии, да и во всей Сибири, особенно по селам, никоим образом не могло оно исполнять в особенности третьего из указанных требований, иначе священники при разбросанности их приходских селений должны бы были разъезжать с медицинскими чиновниками целые недели и более, оставивши свои дома, семейство, церкви, богослужение и мирские требы.

Из циркуляров и указов, рассылавшихся по церквам Тобольской епархии в течение 1806–22 годов, видно, что преосвященный Амвросий I был архипастырь добросердый и благопопечительный о пастве своей и в особенности о своем духовенстве. Так, например, а) узнал преосвященный из вступавших в консисторию дел, что многие из прихожан (Тобольской епархии) не исполняют своего долга бывать ежегодно у исповеди и св. причастия; и вот он напоминает священникам о их пастырской обязанности увещевать нерадеющих из прихожан о своем спасении; если и затем сии последние окажутся беспечными, преосвященный предписывает священникам самим требовать от местного начальства понуждения к исполнению ими христианского долга и в то же время рассылает по всем церквам им самим составленное _Краткое_наставление_ о том, каким образом во всех этих случаях действовать священникам[164 - К сожалению, наставления этого теперь не оказалось ни в архивах, ни в библиотеках омских церквей.]. Это было ровно чрез год по вступлении преосвященного Амвросия на тобольскую паству. Впоследствии, по безуспешности или малоуспешности означенных здесь дел, преосвященный предписывал священникам в исповедных росписях против не бывших у исповеди и св. причастия отмечать, и отмечать правдиво, кто, сколько лет и зачем именно не был, и, кроме того, строго запрещал женихов и невест, не бывших у исповеди и причастия, венчать[165 - Дело это ныне и в Сибири идет уже лучше, потому что некоторые из преемников Амвросия дозволили священникам в великий пост приобщать своих прихожан в их деревнях запасными дарами, прослуживши наперед дня два или три в часовне или в доме часы и всенощные.]. Но собирать с небытчиков (как назывались тогда не бывшие у исповеди и св. причастия) деньги, какие собирались с них в прошедшем столетии, строго запрещал, причем указывал духовенству на примере одного причетника, который в какой-то епархии тогда за собирание сих денег был отдан в военную службу.

б) Дошло до сведения владыки, что в епархии бывают смертные случаи младенцев без крещения то от небрежности родителей, то от нерадения священников; владыка в августе 1808 года повелел подтвердить (значит, об этом и прежде было писано) всем приходским священникам с подписками, чтобы они завсегда прихожанам внушали, дабы как скоро родится младенец, хотя бы и не опасен в жизни был, родители немедленно призывали священников для окрещения, внушая, что за непризывание и оттого умертвие младенца без крещения они не только в сем свете, но и в будущем получат истязание; священникам же, как скоро извещены будут о вновь родившихся младенцах, без всякого отлагательства спешить к ним, исполняя в точности правила, какие изложены во «известии учительном», и пр., и пр. Далее в указе говорится о том, что в случае крайней слабости новорожденного священники должны родителям внушать крестить их и чрез мирян.

в) Вероятно, еще из дел, производившихся при предместниках, владыка узнал, что в Тобольской епархии нередкие бывают случаи неправильных браковенчаний. Поэтому он с самого прибытия в Тобольск особенно заботился об ограждении священно- и церковнослужителей от совершения ими противозаконных браков. Но его заботы и рассылаемые им правила о предосторожностях, какие надобно наблюдать при браках, оставались по местам втуне; и вот он, как говорится, скрепя сердце, о некоторых ослушниках и корыстолюбцах представил Св. Синоду, и Св. Синод двух священников, которые виновны были «в свенчании браков в родстве, притом в малолетстве[166 - Хороши же были супруги, из которых жене не исполнилось еще и 13 лет, а мужу и 15! — так как тогда в таком возрасте браки дозволялись.], и без соблюдения законных предосторожностей», предписал «лишить священства вовсе, с определением их навсегда причетниками». Преосвященный Амвросий приказал сделать это гласным по всей епархии, чтобы по крайней мере этими прискорбными примерами и ужасом грозящего наказания удержать корыстолюбцев от совершения неправильных браков.

г) Владыка узнает из дел, рапортов и устных объяснений, что 1) иные из духовенства покупают обветшавшие церковные вещи (например, ризы, пелены и пр.) и употребляют их на свои домашние нужды; что 2) многие из духовенства, венчая брачующихся, крестя младенцев и отпевая умерших чужеприходных (за отсутствием, за смертию и вообще за неимением у другого прихода священника), или вовсе нигде не записывают эти чужеприходные требы, или если и записывают, то в метриках своих церквей, отчего впоследствии бывает путаница, происходят большие хлопоты; что некоторые священники, отправляясь в деревни для напутствования больных, дароносиц не держат, как следует по правилам, у себя при груди, на лентах на шее, а просто возят их подле себя, полагая зимой в сани, а летом в телеги; что 4) от оных церквей посылают сборщиков в приходские деревни для сбора денег, хлеба и других предметов, положим, и в пользу церкви, и для доброго употребления, но без всяких дозволительных видов не только от консистории и от самих церквей, даже без означения, кто такие эти сборщики (а между тем, пользуясь такой простотой, являлись по местам за сборами будто бы в пользу церквей беглые и вообще обманщики); и что 5) при иных церквах нередко звонят или ударяют в колокол и не для сзывания верующих к богомолению, не для оповещения прихожанам, что вот-де во храме Божием начинается такая или другая служба Божия, даже не для созывания народа по какому-нибудь важному случаю, ради общественной нужды, а так себе, для того, например, чтобы подозвать к церкви сторожа, отлучившегося из сторожки, а между тем нужного для чего-нибудь священнику, или потребовать ушедшего в дальние дома села причетника для помощи священнику в совершении требы и пр., и пр. Все это и подобное, когда доходило до сведения преосвященного, было строго воспрещено, причем указывались и правила, как на будущее время в том и другом случае поступать, то или другое предотвращать.

д) Поступали к преосвященному слезные прошения от вдов и сирот духовного звания об улучшении их быта, об устроении их несчастной судьбы. Положение вдов и сирот, особенно сельских, в Сибири еще не так бедственно и плачевно, как в России: в Сибири приходы, особенно в прежнее время, были обширные и многолюдные, прихожане были люди по большей части исправные, состоятельные, даже зажиточные, держали помногу скота и имели большое хлебопашество; вдовы и сироты, оставшиеся после приходских священников, диаконов и причетников, ездили и ездят по деревням осенью, после Рождества Христова и в Петров пост и собирали и собирают хлеб, масло и прочее; и не отказывают им, дают помаленьку, и те питаются этим, по крайней мере не нанимаются, как в России, жать у крестьян хлеб и не идут ни к кому в прислугу. Но это только в селах и в большинстве, а в городах и в меньшинстве-то жизнь вдов и сирот духовного звания и в Сибири, конечно, некрасная, невеселая, нерадостная. Вот некоторые из действий описываемого владыки по устройству и улучшению их быта. 1) Если, например, какой-нибудь мальчик[167 - Зачислять места за сиротами-девицами духовного звания в Сибири почти совсем не было и в обычае; просить жениха для невесты-сироты в Сибири, особенно в прежнее время (не так, как в России), считалось неприличным, даже за великий стыд.]-сирота духовного звания просил себе по смерти отца причетническое место для пропитания себя и матери с семьей, владыка мальчика вытребывал в семинарию и заставлял его учиться, но просимое место зачислял за ним с предписанием местному клиру доходы с места отдавать матери того мальчика для содержания его в семинарии и для пропитания ее самой с семейством. 2) Если узнавал преосвященный, что те или другие вдовы и сироты бедствуют в пропитании между прочим по неимению у них близких родственников, то в таком случае он спрашивал местное и соседнее духовенство, «не согласится ли кто-нибудь из него на тех вдов и сирот добровольно денежные и хлебные вклады учинить, и кто чем пожертвует, о том доносить в консисторию». Само собой разумеется, добрые люди и отыскивались, через это участь вдов и сирот хотя несколько и, быть может, только на некоторое время облегчалась[168 - Нужно признаться, что добрый владыка в зачислении мест иногда преступал границы, баловал просителей, например, омский протоиерей Илия Владимиров, человек состоятельный и имевший семейство небольшое (троих детей), в 1813 г. просил зачислить за сыном его А-м, учеником грамматики, праздное тогда при омском соборе диаконское место, и владыка зачислил — «с предоставлением получения доходов отцу его, протоиерею Владимирову». (Из архива омского собора).]. 3) Из рапортов семинарии правления и словесных докладов членов его преосвященный узнал, что число казенно-коштных учеников по их сиротству или по бедности их отцов увеличилось, и что средств, ассигнуемых для их содержания казной, никак недостает. Что было делать? Исключать из семинарии сирот из-за недостатка содержания жаль, да не хочется, чтобы и духовенства образованного при церквах было по-старинному мало; и вот преосвященный, подобно предшественнику своему архиепископу Антонию, посылал к духовенству и к старостам вместе с прихожанами всех церквей епархии циркуляры с приглашением жертвовать хотя понемногу и из своих средств, а более из средств своих церквей (только не касаясь свечной прибыли), и с объяснением, что их пожертвования пойдут на доброе дело — на обучение и воспитание сирот и бедняков, притом для служения церкви, что это полезно будет и для самих жертвователей, потому что образованное духовенство гораздо лучше необразованного, оно будет пригоднее и для самих прихожан. Но, увы! Духовенство и старосты с прихожанами в этих случаях сказывались или совсем глухими, или, по крайней мере, туго слышавшими: в 1805 году при архиепископе Антонии от церквей и их духовенства только пять или шесть уездов (от прочих ответов тогда не было получено) было обещано пожертвований 2500 рублей ежегодно, между тем после было получаемо от них в год-то всего только рублей по 200 (в 1810 или 1811 было прислано 206 р. 55 к. асе.); и затем и эти лепты перестали получаться[169 - Здесь нужно припомнить, что в Амвросиево время попечительств о бедных духовного звания, и следовательно пособия от них, как они ни скудны, еще не существовало, попечительства учреждены несколько позднее (около 1824 или 25 года) по мысли, по проекту митрополита московского Филарета.].

Вообще в занятиях епархиальными делами, по правдивому замечанию прежнего его биографа[170 - Сказанное доселе под буквами а, б, в, г и д, заимствовано наиболее из архива омского собора.], преосвященный Амвросий был неутомим, неупустителен.

О преосвященном Амвросии Келембете по отношению к архипастырской, административной его деятельности сказано уже довольно. Теперь нужно что-нибудь сказать еще об его характере и об его частной, домашней, келейной жизни.

Преосвященный Амвросий с гражданскими властями и с почетнейшими гражданами, в особенности с отличавшимися набожностию и сердечною добротою, был общителен, любил вести с ними хлеб-соль, например, в праздники после литургии завсегда приглашал к себе посетителей, угощал их чаем и закуской, да изредка (большею частию по разу в год или в два) навещал их в их домах и квартирах и сам[171 - Навещаемые считали посещение владыки за счастие для себя: современник Амвросия (Фелицын) замечает об этом характеристически, что «кого он, бывало, удостоит своим посещением один раз в год, тот уже два года хвалится его приездом к нему».], и в беседе с ними был тих, кроток, иногда даже любил слегка на малороссийский манер пошутить. Но, Боже сохрани, если он в ком-либо из знакомых ли своих, или незнакомых, знатных ли, или незнатных замечал что-нибудь неблагопристойное по отношению к вере, церкви, благочестию и хоть бы по отношению к его святительскому сану, таких промахов он никогда не оставлял без своего архипастырского замечания, в таких случаях он ни пред кем не робел, выказывал себя архипастырем характера твердого. Вот несколько в этом роде рассказов.

В 1807 году проезжал чрез Тобольск, возвращаясь из посольства в Китай, граф Головкин (по фамилии русский, но по вере едва ли не протестант), окруженных многочисленною свитою. Получив от города на время остановки и отдыха от продолжительного пути квартиру не очень обширную и не слишком великолепную, граф потребовал было от преосвященного Амвросия квартиры себе в его архиерейском доме, как более всех других домов в Тобольске поместительном и лучше всех их расположенном. Преосвященный отвечал, что он, «как лицо духовное, законом освобожден от постоя каких бы то ни было лиц, и что притом, в случае принятия графа в архиерейском доме для квартирования, ему многочисленную графскую свиту угощать нечем», и затем в квартире его сиятельству решительно отказал[172 - Из воспоминаний протоиерея Фелицына.].

Жена одного из тобольских аристократов, дама молодая и красивая, ездила в собор к архиерейскому служению в платье по тогдашней моде с низким открытым лифом и, следственно, с совсем открытою грудью, что служило для одних соблазном, а для других — предметом переговоров. Преосвященный Амвросий замечал об этом в частных беседах и чрез других, и лично как мужу франтихи, так и ей самой, но эти его замечания остались без добрых последствий. Наконец преосвященный из ревности ко благочестию и в отвращение соблазна прибег к такой мере: когда в один праздничный день при множестве богомольцев молодая барыня снова явилась в собор в нескромном наряде, он выслал к ней из алтаря диакона с приказанием напомнить о неблагопристойности ее наряда[173 - От нескромности дамских нарядов в прежнее время подобные истории, кажется, случались и в других местах: пишущему по крайней мере неоднократно случалось слышать (от покойного статского советника М. Степанова), как сильно негодовал (в 20-х годах) орловский преосвященный Гавриил (умерший впоследствии в Твери) на одну знатную даму, являвшуюся к его служению в подобном костюме.]. Аристократка, считая себя обиженною, послала на преосвященного жалобу в Св. Синод. От преосвященного потребовали объяснения, которое им и было дано. Дело будто бы восходило на высочайшее усмотрение, и жаловавшейся будто бы поведено испросить прощения у архиепископа со внушением впредь являться ей во храм в костюме, приличном святому месту, и с предупреждением, что в противном случае с ней будет поступлено согласно правилам церкви и гражданским законам, как с нарушительницею благочиния при богослужении[174 - Странн. 1869 г. августа отд. 1, стр. 31.].

Один приказный[175 - По фамилии Басаргин.], по нынешнему мелкий чиновник, стоял за архиерейским служением как-то боком к алтарю и молился чрезвычайно небрежно, а преосвященный Амвросий терпеть не мог, когда стояли во храме не прямо лицом к алтарю или когда при богослужении смеялись, разговаривали, притом же это было в 1812 году, во время погибели Москвы. Архипастырь, заметив в богомольце крайнюю небрежность, громко сказал ему: «Отечество погибает, а рука твоя мотает по одним только пуговицам, ты согрешил против Бога, ты виноват и против отечества, молись же в землю», и тот не смел ослушаться, начал класть земные поклоны и ушел из церкви только тогда, когда увидел, что архиерей более уже не обращает на него внимания, и что если оставаться в церкви далее, то поклонам его не будет и конца[176 - И это из воспоминаний П.А. Фелицына.].

Вечером 24 мая 1819 года, накануне Троицына дня, прибыл в Тобольск новый сибирский генерал-губернатор, столько известный во всей России, даже в Европе, впоследствии граф Михаил Михайлович Сперанский. На третий день по его приезде, и именно 27 мая, в 11 часу дня преосвященный Амвросий отправился к нему с визитом[177 - Биограф Сперанского, барон Корф пишет (см. Жизнь гр. Сперанского, т. II, стр. 192), что Сперанский был у преосвященного в первый же (тогда Троицын) день по приезде, но П.А. Фелицын, не только современник, а и очевидец события, говорит, что Сперанский ни в первый, ни во второй день по приезде в Тобольск не был у преосвященного, и что преосвященный, пождавши его два дня, на третий, наконец, сам первый поехал к нему с визитом. Кто из них говорит правду, проверить пишущему за неимением под руками _дневника_ Сперанского не по чем.], вместе с ним прибыли и все члены консистории, в том числе и бывший тогда ключарем, а после долго (около 44 лет) служивший кафедральным протоиереем Петр Андреевич Фелицын[178 - П.А. и до сих пор здравствует, только, к сожалению, уже совершенно слепой и полуглухой.], со слов которого[179 - В письме ко мне от 19 мая 1872 г. и в его воспоминаниях о тобольских архипастырях.] и сообщается начавшийся здесь рассказ. Но по входе в зало преосвященный слышит от дежурного чиновника, что генерал-губернатор спит. Преосвященный, не возвращаясь домой и не поднимаясь на гору[180 - Тобольск расположен на горе и под горой; архиерейский дом был и есть на горе (сажень на 20 выше подгорной части), а Сперанский квартировал под горой.], со всеми своими спутниками заехал к квартировавшему под горой же большому почитателю духовенства, советнику одного из губернских присутственных мест Шиловскому и, пробыв у него часа полтора или два, и именно уже в первом часу пополудни, снова отправился со свитой своей к знатному гостю, снова пошел в зало и снова же услышал, что его высокопревосходительство еще спит. Преосвященный приостановился и громко сказал докладывавшему своему чиновнику: «Скажи его высокопревосходительству, что я архиерей, что я уже старик, притом больной, и в третий раз к нему не поеду; да скажи еще, что стариков везде, даже и в орде здешних киргизов, уважают».

Что было причиною отказа Сперанского в приеме преосвященному Амвросию — в самом ли деле Михаил Михайлович, например, от сильного утомления ночью и утром за делами, в необычное, между прочим, и для него, время заснул, хотел ли он этим выказать к архиерею за что-либо, например хотя бы за поздний визит, свое неуважение (чего, впрочем, в Сперанском по отношению к высшему духовенству никогда не замечалось) или стеклось у него множество дел и их нужно было отправлять на почту[181 - 27 мая Сперанский и в самом деле оповещал всю Сибирь, Западную и Восточную, о своем вступлении в должность генерал-губернатора (Жизнь Спер. т. II, стр. 192).], — это и до сих пор остается неизвестным. Только после такой речи все ожидали жестокой ссоры, целой войны между тобольским архиереем и новым начальником Сибирского края, но, к счастию, страх и боязливое ожидание тобольского духовенства, да и лиц светских, по крайней мере иных из них, разумеется, скоро узнавших о происшедшем в квартире генерал-губернатора, не оправдалось: Сперанский того же дня или следующего с прогулки в сопровождении одного чиновника пешком пришел к преосвященному, который пил тогда в саду чай, и извинился пред ним в двукратном ему отказе; затем пили они вместе чай, разговаривали ласково и во все пребывание Сперанского в Сибири жили между собой дружно, по крайней мере находились друг с другом в хороших отношениях. Это действительно так и было: когда чрез месяц пребывания в Тобольске, и именно 26 июня 1819 года, Сперанский отправился далее внутрь Сибири для ревизии губерний Томской и Иркутской, преосвященный Амвросий провожал его не только до Абалацкого монастыря (в 25 верстах от Тобольска), где Сперанский служил молебен Божией Матери пред чудотворной и особенно чтимой во всей Сибири и соседним с нею местам ее иконой, обедал (в монастырской гостинице) и любовался красивым тамошним местоположением, но на две версты еще и далее монастыря, т. е. до самой переправы чрез Иртыш.

Еще: неизвестно, по своей ли воле или лучше по поручению тогдашнего министра народного просвещения и вместе духовных дел князя А.Н. Голицына, только Сперанский в конце своего вторичного пятимесячного пребывания в Тобольске и, следовательно, не ранее января 1821 года собирал сведения о положении тобольской паствы и обозревал (слегка) Тобольскую семинарию, в чем он и дал тому министру отчет в письме, посланном пред самою его отправкою (8 февраля 1821 г.) из Тобольска в Петербург. Этот отчет Михаила Михайловича в целом-то нам неизвестен, но из заключительных слов его, помещенных бароном Корфом в жизнеописании Сперанского[182 - Жизнь Спер. Т. II, стр. 254.], можно понимать, в каком тоне написан он был: «Как легко, как приятно было бы ни о чем более не заботиться, ничего другого не писать, как только о сих предметах (о тобольских — пастве, семинарии и благотворительном обществе, которое было учреждено в Тобольске самим Сперанским), — сказал Михаил Михайлович в заключении своего отчета. — Но, к сожалению, — присовокупил он, — они составляют (в Сибири) только каплю в бездне горестей, коими дела жизни (сибиряков) преисполнены». И это, между прочим, служит доказательством, что неприятный случай, бывший между преосвященным Амвросием и Сперанским вскоре по приезде сего последнего в Тобольск в его квартире, не имел дурных последствий: один понял и признал уважительною причину, почему визит его сряду два раза не был принят, а другой великодушно принял и перенес строгое, даже суровое замечание за то непринятие.

Заключим эту тираду следующим еще замечанием: преосвященный Амвросий, вследствие ли благоприятного отзыва Сперанского об его епархии и семинарии, сделанного им в помянутом отчете, да, может быть, и лично повторенного им пред кем следовало в Петербурге, или же вследствие желания Св. Синода по поводу подачи преосвященным прошения об увольнении его за старостию лет и слабостию сил на покой удержать полезного деятеля и еще несколько лет при делах епархиального управления, или вследствие того и другого вместе, в 1821 году получил бриллиантовый крест на клобук награду, какой удостоивались и удостаиваются весьма и весьма немногие из преосвященных[183 - См. об этом мою же статью: _Сперанский_в_Тобольске,_ помещенную в Тобольских губернских ведомостях конца 1872 года.].

Современники замечали еще в преосвященном Амвросии особенный патриотизм. Вот несколько случаев, обнаруживающих эту черту в его характере. В 1812 году в Троицын день было видимо в Тобольске необыкновенное явление на небе был виден чрезвычайно большой круг радужного цвета, в кругу находился огромной же величины крест, а около него и далее от него находилось еще несколько крестов, но уже гораздо меньшего размера, притом все различного цвета: розового, красного, голубого, фиолетового и пр., и пр.[184 - Изображение круга и крестов тотчас же снято было на бумагу и отправлено в Св. Синод.] Небесное явление окончилось вместе с литургиею. По принятому обычаю губернатор (действительный статский советник Франц Абрам, фон Брин), главнейшие чиновники губернские и некоторые из купечества после обедни из собора зашли к архиерею и толковали о виденных на небе крестах, толковали, разумеется, всякий по-своему. Преосвященный молчал, но когда все говорившие замолкли, он встал посреди зала, начал молиться Богу, громко благодарил Господа за бывшее явление и, наконец, сказал: «Константин Великий пред сражением с Максентием[185 - Константин I Флавий Валерий (Flavius Valerius Constantinus Magnus) (ок. 285–337) — древнеримский император в 306–337 гг. В 312 г. Константин разбил своего соперника Максенция (Максентия) у Мульвийского моста в Риме. Перед битвой Константин увидел на небе крест с надписью «Сим побеждай!». Константин Великий перевёл столицу в Константинополь, покровительствовал христианам, в 325 г. участвовал в работе Никейского собора, перед смертью принял христианство. Причислен к лику святых. — _прим._издателя_] видел на небесах знамение креста, подобное виденному у нас ныне, и победил своего врага; так точно и наш Государь Александр Павлович победит всех своих врагов, радуйтесь!». Затем он стал угощать гостей чаем и закуской. «В свое время такой образец веры и утешения архипастыря, — замечает очевидец сего протоиерей П.А. Фелицын, был блистательнейший. Изречение архипастыря, — он же продолжает, — вскоре сбылось, и многие изрекшего его называли потом пророком, а иные именовали его и святым»[186 - Из воспоминаний о тобольских архиереях пр. Фелицына.].

Описанное случилось, когда еще не было объявлено войны с французами, а только носились по России слухи о предстоявшей войне и о том, что Наполеон уже приближается к нашим границам с огромным войском. Но вот война началась. Наполеон вступил в пределы России, наши войска пред ним отступали, уже и манифестом было объявлено, что два чуждых нам языка вторглись в отечество, что жилища, имущество и самые жители подвергшихся их вторжению областей гибнут, что даже храмы святые опустошаются и сожигаются. В Тобольске, как и в целой России, по получении манифеста служили молебен. Когда протодиакон пред молитвой возгласил: «Паки и паки, преклонше колена, Господу помолимся», преосвященный Амвросий встал на своем облачальном амвоне на колена и читал изданную тогда от Св. Синода молитву, обливаясь горькими слезами… Если теперь, когда уже слишком 60 лет прошло после 1812 года, при чтении описаний событий сего года у читающих и слушающих, особенно у людей пожилых, близких по времени к тем событиям, появляются на глазах слезы, то что сказать о современниках тех событий, о современниках, из которых иные, живя и вдалеке от театра военных действий, терпели большие убытки, подверглись большим неприятностям, даже разорению[187 - Покойный тобольский купец А. Мир. Гневашев, привезши в 1812 г. из Кяхты на Макарьевскую ярмарку на 200 тысяч рублей (асс.) чаю и не видя у Макарья почти никакого сбыта своему товару, подобно многим товарищам по торговле, отправил товар на Москву, но там во время нашествия на Москву Наполеона он вместе со многими своими товарищами лишился в виде чая всего своего достояния и оттого до смерти жил в бедности.]?! При слезах преосвященного в соборе поднялся общий плач и не плач, а рыдание; рыдали тоболяне, по выражению очевидца, рыданием великим и вслух взывали: «Господи, спаси Царя, спаси отечество, спаси всех нас!».

Здесь следовало бы говорить о том, как в 1812 же году преосвященный Амвросий в соборе за своим служением, между прочим и из патриотизма, заставил чиновника Басаргина, молившегося худо, класть земные поклоны, но об этом было говорено выше, потому мы и будем говорить здесь об ином… В 1812 году и около того времени между тобольскими чиновниками было несколько хотя русских подданных, но французского происхождения. Когда французы вступили в Москву и там хозяйничали по-своему, эти гг. чиновники, имея во главе некоего Коллета, собирались по ночам в комиссариатскую комиссию, которая стояла на самом конце города, в месте болотистом, мало посещаемом, и в славу Наполеона и французского оружия пили шампанское. Преосвященный Амвросий слышал об этом, скорбел, но молчал. Коллет в дерзости своей пошел далее: бывши в числе других чиновников и граждан в один воскресный день после обедни в архиерейском доме в гостях, он поднес архиепископу с насмешливою улыбкою свою табакерку (а архиепископ и табаку не нюхал) и сказал: «Не угодно ли вашему высокопреосвященству московского табачку? Он теперь очень редок». Преосвященный понял колкость слов француза, но сделал вид, будто их не понимает. Но вот французов давно уже нет по России, напротив, русские во Франции, да они уже и в Париже. Преосвященный, возвратясь из собора в свои кельи, поднес и тогда бывшему у него вместе с другими Коллету, в свою очередь, табакерку и сказал: «Помните ли, Леонард Петрович, как вы угощали меня московским табаком? Не угодно ли вам парижского? Он теперь очень вздешевел»[188 - Так это рассказано бывшим тобольским губернатором (в 20-х годах) Д.Н. Бантыш-Каменским в статье его: _Шемякин_суд_ (см. Р. Старину, 1873 г., июнь, стр. 743). Сибиряки рассказывают то же, но несколько иначе, а именно: Коллет в бытность французов в Москве поднес преосвященному Келембету, как великому русскому патриоту, табаку французского и с усмешкой сказал: «Не угодно ли вашему высокопреосвященству французского табачку?». Преосвященный, будто не понимая насмешки, спросил: «А разве это французский?». «Да, — тот внушительно отвечал, — французский!». Когда же французов погнали из России, поразили у Малоярославца, под Красным, при переправе чрез Березну и пр., и пр., тогда Амвросий Келембет, взявши у кого-то из своих знакомых или подчиненных (своей он не имел) табакерку, велел насыпать ее самым крепким русским табаком и, в свою очередь, раскрывши ее пред посетителем своим Коллетом, сказал: «Леонард Петрович, не угодно ли вам табачку?». И когда тот взял, он громко и очень серьезно присовокупил: «Это русский».].

В продолжение войны с французами священник и ключарь Тобольского кафедрального собора Фелицын много раз говорил в соборе проповеди, темами которых по большой части служили современные события. Проповеди были хорошие, их охотно слушали посещавшие богослужение, ими всегда интересовался и сам владыка. Но особенно хороша была проповедь, произнесенная Фелицыным по случаю торжества о заключении России мира с французами… Для проповедника это было дело естественное, потому что он по происхождению и воспитанию был москвич; у него при всех известиях о военных действиях до бегства французов из Москвы, о разорении ими столицы и ее окрестностей, о поругании святынь и пр., и пр., как говорится, сердце обливалось кровию; оттого все, что он тогда ни говорил с кафедры, все то было им наперед прочувствовано, все то выливалось из горячего сердца его и произносилось с одушевлением. При всем том преосвященный Амвросий желал наградить Фелицына за проповедничество в такое важное время: в 1817 году он дал консистории определение, что ключаря Фелицына он находит достойным протоиерейского сана как за его исправность по ризнице соборной, так и за то еще, что он говорил хорошие проповеди в 1812 году и отличную произнес проповедь по случаю заключения мира с французами. Таким образом, из-за любви преосвященного Амвросия к отечеству Фелицын получил сан протоиерея еще молодой (33 или 34 лет) и притом состоя только на должности ключаря: до него ни один ключарь при Тобольском кафедральном соборе не имел сана протоиерея, так что считалось как бы законом, чтобы при соборе в этом сане был только один кафедральный протоиерей[189 - Из воспоминаний протоиерея Фелицына.].

С удовольствием, даже с радостию преосвященный Амвросий возложил на себя и разослал по епархии для возложения на протоиереев и священников бронзовый на владимирской ленте крест[190 - В настоящее время такой крест во всей Тобольской епархии имеет один только бывший кафедральный протоиерей П.А. Фелицын, родившийся в 1787 году, а во священники посвященный в 1804 году.], установленный в память Отечественной войны в 1814-м, но в Тобольской полученный в 1818 году.

Засим заметим, что преосвященный Амвросий, быв строгим монахом, любил уединение, молитву и богослужение. В будние дни, подобно одному из ближайших своих предместников архиепископу Варлааму I, он всегда и непременно бывал у утрени и ранней литургии в своей домовой церкви, а в дни воскресные и праздники служил в кафедральном соборе или в одной из градских приходских и монастырских церквей, если в той или другой церкви случался храмовой праздник и если было к тому приглашение. При служении, да и при каких бы то ни было случаях, Амвросий Келембет никогда не говорил проповедей, не произносил своих речей, а не делал он этого потому, что выговор его был уж слишком малороссийский, такой, что иногда при домашней беседе и между людьми, близкими к говорившему, он производил им смех, причем преосвященный и сам над собой шутил, говоря, что любовь его к Малороссии на устах его. При служении, надобно признаться, преосвященный Амвросий любил иногда пошуметь, поворчать на сослуживших с ним, в особенности если кто из них или отступал, хотя бы и в малом чем-нибудь, от правильности в чине богослужения, или улыбнулся бы при чем-нибудь, оглянулся бы в сторону и пр. Что делать? Таков был почти общий обычай у владык старых времен, притом же архиерейское ворчанье тогда никого не соблазняло, а главное тут то, что ворчанье Амвросия и оканчивалось только ворчаньем, за порог церкви или архиерейской кельи оно никогда не переступало.

Выше было замечено, что к преосвященному Амвросию после его архиерейских служений из собора почти обыкновенно заходили губернские чиновники и некоторые из купечества и что он ласково принимал своих посетителей, угощал их чаем, водкой и закуской. Здесь заметим, что Амвросий Келембет, подобно как и второй преемник его по тобольской кафедре архиепископ Евгений Казанцев[191 - Странн. 1872 г., статья: архиеп. Евгений, как архипастырь тобольский.], любил угощать обедами членов консистории, а также ректора, префекта и некоторых других из служивших при семинарии. Это он делал, конечно, и по старинному хлебосольству, и для того еще, чтобы лучше знать ближайших своих сотрудников по управлению епархией и семинарией, и безошибочнее возлагать на них те или другие обязанности, давать им те или другие поручения, но объяснял он то иногда следующим образом. «Беседа за столом, — говорил он, — особенное удовольствие доставляет человеку, располагает собеседников к дружбе и согласию», или: «Одинаковая пища производит одинаковые и чувства в собеседниках, так что все они обращаются как бы в одно тело, в одну душу». «Речь преосвященного во время стола, — по замечанию одного из часто бывавших за его обедами, — всегда доставляла самое приятное удовольствие».

И эти званые или полу-званые обеды преосвященного никогда не отличались особенным обилием блюд или их изысканностию и роскошью (да роскошные обеды архиереям тобольским в то время и собирать было не на что: жалованье архиерейское было ограниченное, оброчных статей и неокладных доходов Тобольский архиерейский дом тогда почти никаких не имел, содержание от казны получал он до архиепископа Евгения маленькое[192 - Странн. 1872 г., статья: архиеп. Евгений, как архипастырь тобольский.], приношений от духовенства, хотя в то время по местам, по некоторым епархиям, еще довольно обычных, преосвященный никаких и никогда не принимал, но обеды и ужины, которые приготовлялись для одного только владыки, были еще умереннее, скромнее и проще, чтобы не сказать беднее и ничтожнее: в иные дни, особенно в последние годы жизни в Тобольске, владыка, говорят, довольствовался одним маленьким горшочком гречневой или овсяной жидковато сваренной каши.

Преосвященный Амвросий роста был довольно высокого, стан имел прямой и одним глазом как-то прищуривал, смотрел только вполовину. Поэтому, и именно по своей фигуре, по своей наружности, он иным казался человеком гордым, высокомерным. «Но, — замечает современный, впрочем, и доселе еще здравствующий[193 - Протоиерей Фелицын.] его биограф, — таким он только казался, и казался смотревшим единственно на его внешность; кто же проникал внутрь его, кто знал его душу, тот понимал, тот знал, что его душа была горяча и очень горяча к человечеству».

Другой биограф преосвященного Амвросия (покойный Н.А. Абрамов) выражается об его характере так: «Преосвященный был вспыльчивого характера (надобно бы прибавить: как малороссиянин), но скоро отходчив; на словах строг к духовенству, но наделе очень благодетелен и милостив. Непамятозлобие (по слову Писания (Еф. 4, 26: _да_не_зайдет_солнце_во_гневе_вашем)_ составляло отличительную черту его характера. Помнившие его благословляют (и благословляли) его память»[194 - Странн. 1869 года, авг., отд. 1, стр. 37.].

Теперь остается сказать несколько слов только о самом последнем времени пребывания преосвященного Амвросия в Тобольске, его отъезде из Тобольска и его кончине. Преосвященный долго управлял тобольскою паствою –16 лет 4 месяца и 20 дней[195 - Из предместников и преемников Амвросия Тобольской епархией в течение 254 лет ее существования долее его управляли только двое: митрополит Антоний Стаховский — слишком 18 лет и архиепископ Варлаам Петров — более 33 лет (1767–1802 г.).] — и управлял, по выражению церкви, _право_ — дельно, бдительно, твердо, но вместе и милостиво, словом сказать, с пользою для паствы. Повторим здесь то, что сказал Сперанский в отчете своем по собиранию сведений о тобольской пастве и по обозрению Тобольской семинарии: «Как легко, как приятно было бы ни о чем более не заботиться, ничего другого не писать, как только о сих предметах (о тобольских — пастве, семинарии и об учрежденном самим Сперанским в Тобольске благотворительном обществе). Но, к сожалению, — присовокуплял он, — они составляют только каплю в бездне горестей, коими дела жизни (в Сибири) преисполнены». Высшее начальство знало о действиях, о заслугах преосвященного по управлению епархией и награждало его: чрез шесть с половиною лет по хиротонии из епископов он был пожалован при перемещении с Оренбургской епархии на Тобольскую в архиепископы, чрез несколько лет после сего ему дан был орден св. Анны 1-й степени[196 - Припомним, что прежде, например в царствование Императора Александра Павловича, награды как светским, так и духовным лицам давались не так часто, как они давались при Императоре Николае Павловиче, или как даются теперь.], а в 1821 или 1822 году чело его было украшено бриллиантовым крестом, каковой награды удостаивались и удостоиваются весьма и весьма немногие духовные сановники.

Преосвященный Амвросий жил в Сибири, как уже и сказано, долго; он не прочь бы, по слову псалмопевца: _пот_Богу_моему,_дондеже_есмь_ (Пс. 145, 2), жить в ней и управлять ею, по крайней мере большею частию ее (в духовном отношении), и еще долее: _дух_ его был еще довольно _бодр,_ да он сибиряков и полюбил, как своих детей, так что к знакомым своим в Россию иногда писал, что «за Уралом нашел он народ по сердцу своему, и что все его пастырские предприятия и дела идут согласно с его же желаниями»[197 - Из воспоминаний Фелицына.]; и действительно, сибирское духовенство того времени было весьма послушно своим архипастырям, жалоб на их действия и распоряжения и апелляций против их решений в Св. Синод не посылало. Но преосвященный в конце 10-х и начале 20-х годов был уже стар (по одним — лет 70[198 - По Фелицыну: он в своих воспоминаниях говорит, что Келембет был уволен на покой 72 лет (а это случилось, как скоро увидим, в конце 1822 г.).], а по другим — близ 80[199 - По Абрамову: Келембет, по его словам, ушел на покой, имевши от роду около 80 годов. См. Странн. 1869 г. авг., отд. 1, стр. 38. {См.: _Н.А._Абрамов._ Город Тюмень: Из истории Тобольской епархии. Тюмень: СофтДизайн, 1998. С. 279.}] лет) и плоть его была уже немощна: его уже удручали разные болезни[200 - Припомним, что преосвященный Амвросий в квартире Сперанского, когда не приняли его визита и во второй раз, велел сказать Михаилу Михайловичу между прочим: «Я — архиерей, я уже старик и притом _больной»…_], в особенности же ему изменяли уши и глаза. Поэтому в 1821 году или в начале 1822 года преосвященный Амвросий подал в Св. Синод прошение об увольнении его на покой, но Св. Синод и в награду за долговременное и полезное служение преосвященного, притом в таком отдаленном крае да, по всей вероятности, и в видах еще удержать на служении церкви такого полезного деятеля вместо ответа на прошение исходатайствовал и прислал ему крест на клобук. Высокую награду преосвященный принял с глубокою благодарностию и Господу Богу, и высшему начальству, но согласиться, чтобы и еще продолжать службу, он уже не мог. «Я становлюсь глух и слеп, — говорил он московским академистам, назначенным в Иркутскую семинарию профессорами в проезд их (в конце лета или осенью 1822 года) чрез Тобольск, — я просил об увольнении (от управления, на покой), а мне дали на клобук крест, но крест ни слуха, ни зрения мне не прибавил»[201 - Ирк. епарх. вед. 1867 г., статья: Справедливо ли, что Иркутск видел среди себя иерархов более, чем Тобольск? Примеч. 2.]. Поэтому он и отправил вторичное прошение об увольнении его от управления епархией. На сей раз прошение его было принято, и просившийся 28 октября 1822 года был уволен на покой на родину, в Полтавскую епархию в Лубенский Мгарский Спасо-Преображенский монастырь.

Указ об увольнении на покой был получен в Тобольске уже во второй половине ноября, следовательно, во время осенней распутицы. Поэтому преосвященный Амвросий в Лубенский Мгарский монастырь тогда отправил только имение с племянником своим (Алексеем Фомичом Келембетом), а сам уехал в ожидании хорошего зимнего пути в Абалацкий монастырь[202 - В 25 верстах от Тобольска по Иркутскому тракту.]. Рад и весьма рад был старец, когда кто-нибудь из добрых тобольских почитателей и знакомых приезжал навестить его там.

Абалацкую обитель преосвященный Амвросий оставил 21 декабря 1822 года[203 - У Толстого в _списках_архиереев_и_архиерейских_кафедр_иерархии_Российской_ ошибочно сказано (на стр. 24), будто Амвросий Келембет уволен на покой 21 декабря 1822 г.; 21 декабря не день его увольнения, а уже день отъезда с тобольской паствы на покой.]. Чрез Тобольск он проехал ночью и притом так, что об его проезде никто не узнал, следовательно, даже без обычного при встречах и проводах архиереев звона на колокольнях. Смиренный архипастырь проездом своим ничьего не захотел нарушать покоя.

По приезде в Мгарский монастырь преосвященный Амвросий встретил две, и большие, неприятности. И, во-первых, Алексей Фомич Келембет, о котором упомянули несколько выше, на пути из Тобольска в Полтавскую губернию помер, а ведь он был родной племянник преосвященного[204 - По словам покойного секретаря Тобольской консистории Бекреева, это был сын родного брата владыки священника Фомы Келембета. Но у преосвященного были и еще братья, мелкопоместные малороссийские дворяне. По словам г. Петрова, который составил опись рукописей, принадлежащих музею, что при Киевской духовной академии (Труды киев. Дух. Акад. 1874 г., марта, статья. Опис. Рук. Музея, стр. 4), братья Амвросия в числе в начале настоящего столетия пожертвовали в Киевскую академию несколько хороших рукописей. Из этого можно заключить, что, должно быть, и образование свое получили, подобно брату, в Киевской же академии. Только непонятно, зачем составитель означенной описи назвал братьев преосвященного Амвросия польскими дворянами? По вере они были, когда отец их был дъякон, а старший брат еще и архиерей православной церкви, конечно, православные, а по народности малороссияне. Уж не ввела ли его в искушение их странная восточная (а не польская) фамилия?], жил при нем лет тридцать, по крайней мере в Воронеже, в бытность преосвященного там ректором семинарии, как видели мы прежде, он находился уже с ним; в продолжение стольких лет делил с ним скуку житья-бытья вдалеке от родины и от своих родных, сверстников и знакомых, в лице его преосвященному было с кем от времени до времени вспомнить, потолковать о родной стороне и родных, да и так иногда было с кем перемолвить искреннее слово; наконец и то было недурно, что в случае болезни или невзгоды какой при нем находился родной, преданный ему человек, который уже никак не мог покинуть его, оставить без ухода за ним, без помощи ему. И вот этот-то родной, этот-то как бы сын скончался не на глазах его, а вдалеке от него, когда притом ему, полуслепому и полу-глухому старцу и имеющему жить уже не на должности и не среди своих подчиненных, он был всего нужнее.

Во-вторых, по прибытии на покой преосвященный узнал, что у его племянника было весьма значительное состояние, что из Тобольска этот племянник вместе с его архиерейским небольшим имением вывез свое, и довольно большое, имение, чего преосвященный прежде и не подозревал. Дело в том, что Алексей Фомич, не быв грабителем, какими бывали во времена оны племянники иных архиереев, однако ж не отказывался от принятия приношений от духовенства, какие тогда были еще в обычае, в современных нравах, почти повсеместно; а приношений этих и деньгами, и мехами (соболями, лисицами, песцами и пр.) было, конечно, принято им немало: ведь слишком 16 лет он прожил в Тобольске с дядей, ведь епархия Тобольская в первой четверти настоящего столетия была еще весьма обширная: кроме Тобольской (что, впрочем, уже не раз было нами замечаемо), совмещала в себе две другие сибирские губернии и некоторые части двух нынешних областей; сибирское духовенство по тогдашней неразделенности и многолюдности приходов и при ведении им самим, по местам, обширного хозяйства было в значительной части состоятельное и даже довольно зажиточное. К тому же в епархии, по всей вероятности, было распространено убеждение, что племянник архиерейский имеет на архиерея влияние, что он может делать дела, какие ему угодно, тогда как достоверно, что Алексей Фомич такого влияния на дядю вовсе не имел, и если мог что делать, то только что-нибудь самое неважное, самое мелкое, например, об ином просителе ранее, чем о других, доложить архиерею, иное дело подложить архиерею для подписи или для наложения резолюции прежде других дел, и тому подобное.

Прогневался старец при этой новости, и, когда спросили его, что прикажет делать с ящиками, чемоданами и тюками, полученными (чрез возчиков) из Тобольска, он решительно запретил раскупоривать их, велел все сложить в какую-нибудь монастырскую кладовую: «Нехай (пусть) погибает неправедно нажитое, нехай все предается тлению, иначе, пожалуй, оно иному из родственников моих и его (племянника) послужит во вред». Так, если не все, то весьма многое из имения племянника Амвросиева и частию и из имения самого преосвященного и погибло, так оно, по крайней мере самое-то ценное из него, и не досталось никому.

Предание, из которого взят настоящий рассказ, присовокупляет, что когда по смерти преосвященного Амвросия, следовательно, чрез два с половиною, а может быть, и чрез три года, приступили к описи, или уже прибыли родственники к получению имения, оставшегося после него, а с сим вместе и имения племянника (потому что особых описей, отдельных реестров имению Алексея Фомича не было), то многие вещи, как-то: меха, меховые шубы, суконное платье и пр., и пр. — оказались истлевшими, испорченными молью. Этого мало: по означенному преданию в карманах и бумажниках Алексея Фомича оказалось на несколько сот рублей ассигнаций, но ассигнациям в те годы (около 1824 г.) будто бы была перемена, следовательно, погибли и деньги.

Приснопамятный архипастырь Амвросий Келембет жил на покое в Лубенском Мгарском монастыре два с половиною года — с половины января 1823 и по июль 1825 гг. 4 июля 1825 года он, бывши уже в глубокой старости, мирно скончался.

4 июля 1874 г.

Омск.




ЕЩЕ НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ПРЕОСВЯЩЕННОМ ЕВЛАМПИИ, ВЫВШЕМ ЕПИСКОПЕ ВОЛОГОДСКОМ[Публикуется ПО тексту: Ещё несколько слов о преосвященном Евлампии, бывшем епископе Вологодском // Прибавление к Вологодским епархиальным ведомостям. 1868. № 19. С. 539–541. — _прим._издателя_ Нижепомещаемые строки доставлены в редакцию одним из чтителей {Причину «засекречивания» своего авторства, А.И. Сулоцкий объяснил в «Авторской исповеди» (см.: _Л.И._Сулоцкий._ Сочинения в трёх томах. Т. 1. Тюмень, 2000. С. 12} памяти преосвященного Евлампия и близких его по церкви сослужителей.]


Преосвященный Евлампий был архипастырь весьма замечательный. Он весь предан был св. церкви и знал и соблюдал церковное богослужение необыкновенно, по нынешнему времени, точным и верным образом. Приверженность к церкви видна была в нем еще в академии, где он деятельное принимал участие в церковном пении с другими студентами. На степени святительской он уже вполне представлял себя пастырем и архиереем, какому подобает быть. Пение у него было стройное, степенное, всегда умилительное, богослужение в высшей степени благоговейное. Всегда и во всем глубоко внимательный и во всех частностях богослужения разумно действующий, он показывал свойственные его благочестивому направлению духа во время богослужения еще особенности, каждый, так сказать, шаг в церкви освящая молитвенным произношением приличных слов Божественного Писания. Так, когда отверзались на литургию св. врата, он, стоя на амвоне, произносил (вполголоса): _лице_Твое_просвети_на_раба_Твоего_ и проч. Когда приводили к св. вратам назначенного к посвящению, он, сидя на кафедре и благословляя, говорил: _стопы_моя_направи_по_словеси_Твоему_ и проч. Когда выходил с служащими в шествие для торжественного молебствия или для крестного хода, он, стоя пред престолом и благословляя служащих, говорил: _изыди,_Боже,_в_силах_наших._

По входе с Евангелием на литургии во время каждения владыки певцы никогда не пели: «ис полла эти деспота»[206 - ^(^Полностью эта фраза звучит так: «Тон деспотии кэ архереа имон, Кирие, филатте, ИС ПОЛЛА ЭТИ ДЕСПОТА», что в переводе с греческого означает: «Господина и архиерея нашего, Господи, сохрани НА МНОГИЯ ЛЕТА». Этим возгласом (по-гречески) приветствуют епископов на архиерейском служении. — _прим._издателя_], а всегда приличные какие-нибудь стихи самым умилительным образом. Например, в воскресные дни: «_Славлю_Отца_и_Сына_силу_и_Святаго_Духа_пою_власть»_ и проч. «Со _архангелы_воспоим_Христово_воскресение»_ и другие. В господские праздники[207 - Господские праздники — праздники, связанные с событиями жизни Иисуса Христа. — _прим._издателя_]: _«Спаси_ны,_Сыне_Божий,_рождейся_от_Девы_» (или другое) особливым умилительным напевом. В пяток страстной седмицы на вечерне: «_Искупил_ны_еси_от_клятвы_законныя»._ В воскресные дни великого поста: _«Покаяния_не_стяжах,_ниже_паки_слез»_ и пр.

По окончании литургии певцы пели в алтаре во время разоблачения архиерея: _«Знаменася_на_нас_свет_лица_Твоего,_Господи»._

На страстной неделе Евангелие читал в крестовой церкви в три дня.

В господские и богородичные праздники на литии всегда читал акафист Спасителю или Богоматери. Литии иногда совершал и вне церкви.

В праздник Успения Божией Матери в 1845 году (в первый год его служения в Вологде) было замечательное событие. К всенощной на этот праздник главный храмовый в соборе архиерей шел из своих келий в собор «со славой», при пении певчими праздничной стихиры: _«На_бессмертное_твое_успение,_Богородице,_Мати_живота,_облацы_апостолы_по_воздуху_восхшцаху,_и_по_миру_разсеянныя_во_едином_лице_предсташа_пресвятому_Твоему_телу»._ Лишь взошли в церковь и вступили в алтарь, тут уже стоял преосвященный Варлаам, назначенный и проезжавший в Архангельск епископ. К литургии прибыл тот же епископ и проживавший на покое в Прилуцком монастыре архиепископ Ириней. Литургию совершал местный епископ Евлампий. Пред молитвой _Отче_наш_ докладывают, что приехал из Архангельска преосвященный Георгий, назначенный в Тобольск архиепископом. Таким образом, в праздник Успения Богоматери, храмовый в Вологде, мы видели у себя четырех архиереев (двух архиепископов и двух епископов), как будто по манию Владычицы стекшихся на Ее Богодевственное торжество. Обстоятельство, которого не случалось в Вологде и едва ли повторится когда.

В последнее пред отбытием из Вологды в Тобольск служение преосвященный Евлампий во время благовеста к литургии, прощаясь с архиерейским домом навсегда, молился пред святыми иконами во всех комнатах оного, потом, уже в мантии, зашел на прощальную молитву в крестовую церковь и оттуда торжественно шел в собор. При окончании литургии, слагая в обычное время на престоле св. антиминс, он с заметным волнением духа, с слезами на глазах сказал: _«Воскресни,_Господи,_в_покой_Твой,_Ты_и_кивот_святыни_Твоея»._

После литургии, сказав прощальное слово, прямо из собора отправился в путь.

Преосвященный Евлампий был муж редких свойств. Воздержание и молитва были у него насущною потребностию, кротость и незлобие — стихиею его сердца. Один из служащих в соборе не раз лично с горячностию высказывался пред ним, а он только улыбался, и когда тот через несколько минут извинялся пред ним, он говорил: «Ничего, дело домашнее, мы — свои».




ИРКУТСКИЙ АРХИЕПИСКОП МИХАИЛ II[Публикуется по тексту: Иркутский архиепископ Михаил II // Странник. 1880. Т. 2, февраль. С. 155–172. Статья написана в соавторстве с иркутским кафедральным протоиереем Прокопием Васильевичем Громовым. — _прим._издателя_]


В Иркутске было два преосвященных с именем Михаила, и оба они были из ректоров Тобольской семинарии и архимандритов Тобольского Знаменского монастыря. Первый из них, Михаил I, родом был малоросс, по фамилии Миткевич, образование получил в Киевской академии и управлял Иркутскою епархиею в прошедшем столетии (1772–1789 гг.), а второй, Михаил II, управлял иркутскою паствою уже в настоящем столетии (1814–1830 гг.). Здесь мы, омский протоиерей Сулоцкий и иркутский кафедральный протоиерей Громов, будем говорить только о последнем из двух названных соименных иркутских архипастырей и будем говорить: я, протоиерей Сулоцкий, о первой половине его жизни, доколе он жил и служил в Тобольске, на основании документов, хранящихся в архиве Тобольского семинарского правления, и рассказов, слышанных мною от современников и сослуживцев описываемого лица[209 - Преимущественно от протоиереев — кафедрального Петра Андр. Фелицына, который во времена архимандрита Михаила служил священником Тобольского кафедрального собора и регентом архиерейского хора, и покойного настоятеля Тобольской Завальной церкви Василия Осип. Кузнецова, который при Михаиле состоял ключарем кафедрального собора.], а о. протоиерей Громов будет говорить о второй, и последней, важнейшей половине его жизни — о его архипастырстве в Иркутске на основании документов, имеющихся в Иркутске, и на основании своих собственных о нем сведений, так как он учился при нем в семинарии и был им отправляем в академию, им был рукоположен в священника и протоиерея, при нем служил преподавателем Иркутской семинарии, состоял членом консистории и исполнял разные делаемые ему преосвященным важные поручения. Начну же с Богом.

Преосвященный иркутский Михаил II родом был сибиряк. Тобольской губернии[210 - Статья А. И. Сулоцкого «Архиереи из сибирских уроженцев…» опубликована в первой части Т. 2 наст. собр. соч. С. 435–445. — _прим._издателя_]. Мирское имя его Матфей, а фамилия Бурдуков. Образование он получил в Тобольской семинарии. По окончании курса учения, как наиболее успешный и способный, был сделан учителем семинарии, а по некотором времени рукоположен в священника к Тобольскому кафедральному Софийскому собору и, наконец, как наиболее исправный, честный и дельный получил должность соборного ключаря.

Жить и служить о. Матфею было недурно, его учительская должность с должностью соборного священника совмещалась удобно, потому что собор в Тобольске бесприходный, исправлять треб мирских никаких ему не было нужно, служил он в соборе, как и прочие соборные священники, из четырех недель только одну, да и то иногда заменялся в служении случавшимися ставленниками. Правда, ему, как и всякому соборному священнику, доводилось иногда служить с архиереем, но архиерейские служения почти исключительно бывали только по воскресеньям и праздничным дням, а в такие дни и в семинарии ученья не было[211 - Поэтому и другие учащие Тобольской семинарии в прошлом столетии и начале настоящего всего чаще бывали из соборян. Например, при отце Матфее префектом семинарии и вместе учителем философии был кафедральный протоиерей Лев Земляницын, а учителем математики, немецкого языка и, кажется, словесности соборный же диакон, а после священник Григорий Иванович Мансветов (тот самый, который после служил обер-священником армии и флотов и издал сочинение в 6 частях: училище благочестия), и татарскому языку учил соборный же священник.]. О. Матфей получал содержание от двух мест. Правда, от собора, как храма бесприходного, содержание получал самое скудное[212 - Такое скудное, что один соборный священник времени от. Матфея (Гиганов) почти тем только и жил, что шил с семьей на базар шапки.], да и жалованье учительское также было крайне ограниченно, но все же было два жалованья, два содержания, и они соединялись в руках одного. Притом о. Матфей с супругой, как и все духовенство его времени, не были привычны к роскоши, вели жизнь самую скромную, простую, нажили даже собственный домик[213 - Тобольские соборяне почти до самого последнего времени и домов казенных не имели; казенные дома для них и теперь устроены еще не для всех.], вообще хотя не в изобилии, не в роскоши, но по тому времени жили хорошо. Но счастье в мире непостоянно, люди то и дело подвергаются бедам и злоключениям, подвергся беде и о. Матфей Бурдуков: в конце 1798 года умерла у него жена, оставив его с малолетнею дочерью.

Если положение мирянина вдового, притом с детьми, не хорошо, то положение вдового священника, особенно с малолетними детьми и без самых близких родственниц, крайне не хорошо, крайне тяжело и неудобно. А овдовевший о. Матфей Бурдуков находился именно в таком положении: у него, как сказано, была малолетняя дочь и не было ни матери, ни тещи, ни сестер, которые бы могли жить с ним и заниматься хозяйством и воспитанием дочери-дитяти. О. Матфей горевал, думал и раздумывал, советовался с родными и добрыми знакомыми, обращался за вразумлением к любившему его преосвященному, молился Господу Богу, взывая: _скажи_мне,_Господи,_путь,_в_он_же_пойду_, и покончил все это тем, что дочь свою отдал на воспитание ближайшим своим семейным родственникам с обещанием доставлять материальные средства для ее содержания, а сам голову свою подклонил под иго Христово: в начале 1799 года принял с именем Михаила пострижение, стал вместо иерея иеромонахом. Впрочем, о. Михаил недолго оставался простым иеромонахом и рядовым учителем семинарии: любивший его архиепископ Варлаам 1 представил его на вакантные тогда должности ректора Тобольской семинарии и настоятеля Тобольского Знаменского монастыря (в котором тогда находилась и доселе находится Тобольская семинария) и с согласия Святейшего Синода сделал его ректором семинарии и преподавателем в ней богословия, и посвятил в архимандрита названного монастыря, что было 2 июля 1799 года[214 - У покойного Н.А. Абрамова в Странн. 1869 г., авг., на стр. 30 и 31 (в примечании) о. Михаиле допущено несколько ошибок: так, например, он назван приходским (вместо соборного) священником; там же об нем сказано, что он пострижен и посвящен в архимандрита в 1800 году, тогда как это было годом ранее.].

Новому ректору семинарии, особенно в первое время, конечно, нелегко было: новый предмет преподавания, порученный ему (богословие), требовал усиленных занятий; вверенная его управлению семинария пришла в некоторое расстройство оттого, что значительная часть ее учеников, по месту происхождения из зауральских округов Сибири, которые в конце 1799 года отделены от Тобольской епархии ко вновь учрежденным тогда епархиям Пермской и Оренбургской, должны были уехать и уехали в свои открытые там семинарии; за их отъездом число учеников Тобольской семинарии стало (в 1800 году) ограниченное — всего 170 человек. Правда, число это при настоянии архипастырей вскоре (в 1804–1806 гг.) возросло до 363 и даже до 385 человек, но при малейшем невнимании или послаблении семинарского начальства оно, вследствие, с одной стороны, крайней неохоты родителей доставлять детям содержание в семинарии, а с другой — вследствие почти всегда нежелания учеников учиться до окончания курса, скоро могло сильно сократиться. Помещение семинарии было крайне тесное: ректор, некоторые учителя, все казенно-коштные воспитанники, которых всегда было немало, например в 1801 году 108 (из 170 человек), а в 1804 году — 268 (из 363), классы, библиотека, столовая и кухня, а также монашествующая братия с кухней и трапезой и еще две теплые монастырские церкви — все это помещалось в наскоро исправленном после пожара 1788 года каменном двухэтажном монастырском корпусе длиной только в 38, а шириной в 8 сажен. На содержание семинарии с ее начальниками и учителями, с казенно-коштными учениками, с их пищей, одеждой, книгами и проч. казна с 1798-го по 1807 гг. отпускала только 4000 рублей[215 - О крайней скудости средств к содержанию семинарии можно заключить между прочим и из следующего факта: архиерейский дом, кроме другого скота, имел значительное стадо овец; лишних овец и барашков осенью кололи, мясо употребляли для прокормления певчих и прислуги архиерейского дома, а овчины, по приказанию доброго владыки, обыкновенно отправляли в семинарию для постройки бурсакам шуб. Осенью в 1801 или 1802 году, за удовлетворением нужд бурсаков, осталось из архиерейского дара несколько овчин излишних, ректор Михаил по рассуждении с прочими членами семинарского правления, какое сделать из них употребление, собственноручно положил следующую резолюцию: «из оставшихся овчин сшить нагольный тулуп комиссару (по-нынешнему эконому) семинарии (который был вместе и учителем арифметики) иеродиакону Израилю в награду за особенно усердную его службу. Конечно, тулуп и был сшит; без сомнения, о. Израиль в нем и щеголял при исполнении своих комиссарских обязанностей, а быть может, по тогдашней простоте и убожеству между прочим и служащих в семинариях, являлся в нем даже в классы на уроки.]. При всем том лично положение ректора архимандрита Михаила было удовлетворительное, даже, можно сказать, хорошее: преосвященный Варлаам благоволил к нему и относился к нему завсегда кротко, милостиво, истинно по-отечески; префект семинарии кафедральный протоиерей Лев Земляницын был человек солидный, скромный, заботливый, исполнительный и в дружеских отношениях находившийся к ректору; приходский диакон, а потом соборный священник (впоследствии времени обер-священник армии и флотов) Григорий Иванович Мансветов был блестящий учитель; сам ректор с предметом своим познакомился уже основательно и преподавал его удовлетворительно; дела как по самому управлению семинарией, так и по управлению его монастырем и по должности благочинного монастырей Тобольской епархии, и члена консистории у него шли всегда исправно.

Несмотря на множество служебных занятий, он еще как-то удосужился составить (хотя только краткую) историю Тобольской семинарии со времени ее в 1744 году преобразования из архиерейской славяно-латинской школы[216 - Эта история до сих пор остается в рукописи и находится в библиотеке Тобольской семинарии. В ней об одном из своих предместников по ректуре Михаил сделал такой (беспристрастный и не без юмора) отзыв: _«Уволен_ (в таком-то году) _на_покой,_который_он_и_состоя_на_службе,_очень_любил»._].

В природе после вёдра случается ненастье, и после тихой погоды наступает буря с громом и молнией; подобное бывает и в жизни человека. Кроткий, набожный[217 - Архиепископ Варлаам каждый день и за каждую службу ходил в собор. Замечательно, что и Варлаам II (1862–1872) никогда и ни одной службы и в будни не пропускал.], добрейший Тобольский архиепископ Варлаам после 34-летнего управления Тобольской епархиею вслед за младшим братом своим, знаменитым по уму и святости жизни С.-Петербургским митрополитом Гавриилом (Петровым) 27 декабря 1802 г. (74 лет от рождения) отошел в вечность. Отец ректор Михаил горько оплакал кончину своего благодетеля и громко прославил его добродетели в надгробном по нем[218 - «Иркут. Епарх. Ведом.» 1877 г., № 18.] слове. На место Варлаама 13 февраля 1803 года назначен, а 23 марта и прибыл из Вологды в Тобольск архиепископ Антоний III (Знаменский). Этот преосвященный был глубоко ученый[219 - Преосвященный Антоний до архиерейства, следовательно в конце прошедшего столетия был (постепенно) учителем, префектом и ректором Петербургской академии.] архипастырь, для всех служивших вдалеке от него был наилучший начальник, был особенный ревнитель образования духовного и, в частности, ревнитель блага Тобольской семинарии и попечитель и отец бедных, вдов и сирот, муж ума, правды и бескорыстия и назидательный проповедник; но, к несчастию, он был человек болезненный, жестоко страдал сначала геморроем, а после и солитером и был подвержен меланхолии и даже ипохондрии, а потому часто бывал ворчалив и раздражителен, иногда сильно взыскателен и переменчив в своем расположении к окружающим его, наконец, оттого же был крайне тяжел для служивших близ его и на глазах у него в семинарии, консистории и кафедральном соборе[220 - Старался умножить число учеников и изыскивал (епархиальные) средства для их содержания, семинарию посещал часто и нередко неожиданно; при посещениях слушал в классах преподавание учителей и ответы учеников и, если в классе не заставал преподавателя, то сам начинал преподавать за него.]. Этому преосвященному не нравился описываемый нами кроткий и смиренный ректор Тобольской семинарии, он считал его недостаточно знающим богословские предметы и потому неспособным к преподаванию богословия; находил его и слабохарактерным и потому неспособным управлять семинарией и быть благочинным монастырей; и вот после разных намеков, замечаний и упреков и проч. в 1805 году он устранил его от преподавания богословия, а в следующем, 1806 году, представил об увольнении его и вовсе от семинарской службы. Согласно сему представлению, архимандрит Михаил и был уволен от ректорской должности с назначением настоятелем бедного и малоизвестного Онежского Крестного Олонецкой епархии монастыря, а на его место в Тобольск согласно желанию того же преосвященного Антония был назначен известный ему и по службе в Петербургской академии, и по службе при нем в Вологде[221 - Истор. Петерб. Акад. Чистов, стр. 93 и 94.] ректор Вологодской семинарии архимандрит Амвросий Рождественский-Вещезеров, тот самый, который после (в 1822–1825 гг.) был архиепископом Тобольским[222 - Истор. Иерарх. Р. Ц. Ч. 1, стр. 236 и Списки Архиереев и Архиер. Каф. Ю. Толстого, стр. 29.]. Но по устроению промысла Божия все это вскоре изменилось: архимандрит Амвросий, хорошо знавший прежде характер преосвященного Антония, уклонился от поездки в Тобольск, а у Михаила (Бурдукова) оказались в Петербурге покровители: он уже выехал из Тобольска и доехал до Перми, но здесь получил письмо (говорят, от Н.Н. Бантыш-Каменского), которым извещали его, чтобы он приостановился и не ехал далее, а вслед затем был получен им указ Св. Синода о том, чтобы ему быть по-прежнему ректором Тобольской семинарии и архимандритом Тобольского Знаменского монастыря[223 - Из воспоминаний о тобольских иерархах 96-летнего старца, современного Михаилу и ближайшего очевидца всего с ними случившегося, бывшего кафедрального протоиерея Петра Андр. Фелицына.]. Даже по новому усмотрению Божию в том же 1806 году (20 июня) и сам преосвященный Антоний выбыл из Тобольска в Ярославль, а на его место прибыл в Тобольск (из Уфы) архиепископ Амвросий I (Келембет). Новый архипастырь правильнее оценил ректора Михаила, почему и рекомендовал его пред Св. Синодом с наилучшей стороны, так что в 1809 году его вызвали на чреду священнослужения в С.-Петербург, а в следующем (1810) году назначили ректором Тверской семинарии и настоятелем Макариева Калязинского монастыря. Отсюда чрез 4 года (18 октября 1814 г.) он хиротонисан был в епископа Иркутской епархии, на которой впоследствии его удостоили и звания архиепископа. В начале декабря 1814 года, в проезд преосвященного Михаила на епархию, родной ему Тобольск встретил его с особенною любовию и с благоговением взирал на его священнослужение в праздник святителя и чудотворца Николая в Тобольском кафедральном соборе. Преосвященный Амвросий, чтобы доставить жителям Тобольска возможность видеть в архиерейском служении их земляка и получить им от него как бы всем вместе святительское благословение, нарочито уступил ему совершение литургии в такой большой праздник.

Следующий засим рассказ о преосвященном Михаиле, о его жизни и деятельности на иркутской пастве составлен, как и замечено в начале статьи, иркутским кафедральным протоиереем Прокопием Вас. Громовым.

Архиепископ Иркутский Михаил II (Бурдуков) был глубоко проникнут верою и набожностию, но без малейшей претензии на тот аскетизм, какой требуется от монаха в монастыре. С светлою, привязывающею к себе всякого наружностию он соединял веселый нрав и практический ум, отчего и самая обыкновенная речь его была увлекательна. В четыре часа утра он бывал уже на ногах и с первым ударом колокола ежедневно, несмотря на погоду, являлся в кафедральный собор к утрене. Случалось в зимнее время, что если священник или псаломщик запоздает прийти к началу, то в первом случае преосвященный сам, не выходя из алтаря, начинает службу и продолжает до прихода священника. Если же нет псаломщика, то он выходит на средину церкви (чтение в соборе всегда было среди церкви) и заменяет его. И этим он никогда не огорчался, снисходя немощам. По окончании утрени он слушал раннюю литургию в своей домовой маленькой церкви, которую устроил в первый же год своего прибытия, но в которой не допускал ни продажи свеч, ни исправления каких-либо мирских треб, отсылая за удовлетворением сих надобностей в приходы. По литургии, в восемь утра садился за свой деловой письменный стол. С приходившими к нему по службе разговор был короткий, сколько требовалось для дела. В эти же часы принимал и просителей, выходя к ним в залу, в докладе задержек не было. Но он терпеть не мог праздных посетителей в будни и встречал таковых сухим вопросом: что вам угодно? В двенадцать часов пополудни запирались двери, и он садился за свою скромную трапезу, состоявшую из холодного омуля (местная рыба), из похлебки с свежею рыбою и из русской каши. Потом отдыхал и в четыре часа пополудни опять ежедневно ходил в собор к вечерне. После вечерни или прогуливался, или принимал для беседы коротко знакомых из граждан. В воскресные и праздничные дни неопустительно совершал литургию, после которой двери его были открыты для всякого просителя, предлагалась всегда хлеб-соль и оживленная беседа. В приходских церквах служил по своему усмотрению, не допуская приглашений, и большею частию без предварения. Нередко посещал приходские церкви и в будни, особенно зимою, когда темнота не позволяла узнавать его, и на время утрени или ранней литургии останавливался у порога и выходил незамеченным. Такие визитации вызывали особенную осторожность и чинность богослужения со стороны причтов.

Архиепископ Михаил не относился безучастно к бедствиям, которые приходилось претерпевать его пастве от разнузданного до крайности самовластия сибирских опричников стяжавшего столь мрачную известность генерал-губернатора Сибири Пестеля. Иркутский губернатор Трескин и его пособник исправник Лоскутов, грабившие и истязавшие население своими невыносимыми притеснениями в крае, побудили архиепископа Михаила возвысить голос против этих сибирских башибузуков. «Хотя _лично_ничего_не_терплю_от_губернатора_, — писал архиепископ к министру духовных дел князю Голицыну, — но стражду ежедневно с растерзываемой как бы волками паствою своей, коей непрерывный вопль проникает и сквозь толстые стены архиерейского дома. Нечестие и бесстыдное притворство, дерзость и самонадеянность с деспотизмом, презрение к людям и страданиям их, выбор и отличие чиновников, деятельных только в разорении поселян, особливо бурят, система набогащать себя и во всем монополия — сии черты отличают здешнее правительство от внутренних губерний России».

К матери исправника Лоскутова, наперсника губернатора Трескина, преосвященный обращался с следующим письмом: «Не оскорбитесь, что я по долгу звания своего принужден писать к вам о деле, для матерняго сердца неприятном. Почтенный сын ваш Евграф Федорович, как премногие достойные вероятия люди многократно уверяли меня, не только против подвластных себе, но и против посторонних употребляет крайнюю жестокость, бесчеловечие и несправедливость разного рода. Ныне же дошло до моего сведения, что нижнеудинский протоиерей Илия, человек вам известный, насильным образом наказан им телесно и бит его руками до крови. Таковые возмутительные поступки, допушаемые первым земским чиновником, требуют законного и от меня исправления, кроме светского суда. Оное исправление состоит главным образом в увещании и духовном наставлении согрешающего, которое произвесть в действие я считаю всего ближе посредством вас, яко доброй сердобольной матери. Умоляю вас священными правами войти в посредничество между обижающимися невинно и страждущими и между обижающим других сыном вашим, убедя последнего престать от зла и творить благо. Для вас и для меня величайшее будет приобретение, если он, послушав увещательного голоса своей матери и своего пастыря, обратится на путь правый, христианским братиям приличный. В противном случае я в прискорбии духа должен буду огласить его пред иерковию, яко упрямого преслушника оной». В то же время дано от преосвященного нижнеудинскому священнику, в приходе которого неистовствовал Лоскутов, следующее предписание: «Известно вам неожиданное приключение, случившееся сего декабря 6 дня в Карагасах между протоиереем Орловым и исправником Лоскутовым. И без следствия наперед можно заключить, что первый в сем деле невинен, а последний виноват не только в сем, но и в других неисчислимых предосудительных делах насчет его бесчеловечия и несправедливости, не говорю рассказываемых толпою, но и почтенными людьми подтверждаемых. Вследствие чего рекомендую вам лично наедине дать ему от меня и от себя пастырский совет отстать от соблазнительных дел своих, служащих на разорение церкви. Вы можете предстать пред него в лице духовника (которого имеет ли у себя, не знаю) и без всякого человекоугодия обличить его в явных всем и следственно вам прегрешениях его. Если он окажет пред вами раскаяние свое, то уверьте его, что не только я и вы будем радоваться о его обращении, но и ангелы небесные. В противном случае объявите ему суд Божий, который никак не похож на суд человеческий».

Архиепископ Михаил был полон смирения. Прежде всего, он объявил всем и каждому, что он не терпит поклонения себе до земли. Низкопоклонники наводили его на гнев.

Первым административным распоряжением его был запрет писать в бумагах к нему: _великому_господину_, как это было ранее, и приказание писать просто: его преосвященству. В великий четверток участники в омовении ног[224 - В конце литургии в Страстной (Великий) Четверг в кафедральных соборах совершается чин умовения ног. Архиерей, символизирующий в тот момент Христа на Тайной вечере, снимает с себя верхнее облачение, препоясывается лентием (полотенцем) и умывает ноги сослужащим ему священникам. В это время диакон читает фрагмент Евангелия об умовении ног Христом своим ученикам. — _прим._издателя_] приглашаемы были в его келью на чай, который в этот день подносил он каждому своеручно.

Архиепископ Михаил не терпел наушничества и заискиваний. Однажды при случайном стечении к нему духовных лип, стоявших во главе администрации, он обращается к одному из них и говорит: «Вы прошедший раз передавали мне на ухо недобрые вести о таком-то сельском священнике. Мой долг проверить их и принять меры к исправлению. Напишите мне на бумаге все сказанное вами». — «Ваше преосвященство! — бормотал обомлевший доносчик. — Да я это передавал вам так, в разговоре». — «Вы не имели намерения возбудить меня к преследованию?» — спросил иерарх. «Не имел», — отвечал допрашиваемый. «Ну, так я в таком случае держусь совета Псалтири: оклеветающаго тай искренняго своего, сего изгонях», — закончил архипастырь… Один из уездных протоиереев был представлен к награде скуфьею. В частном письме он поздравляет преосвященного с переводом в Тобольскую епархию и, чтобы придать более важности своему известию, прибавляет, что так-де пишет ему синодский секретарь. Что же Михаил? Дает консистории предложение: спросить протоиерея, как он знаком с синодским секретарем? После таких уроков, конечно, ни у кого не проявлялось охоты подходить к преосвященному с задних дверей.

Архиепископ Михаил горел ревностию об озарении светом христианства населяющих епархию инородцев. С этою целию прежде всего открыл он в Иркутской семинарии заброшенный столетием класс монгольского языка, отсюда вышли многие знатоки сего языка, и особенно настоящие монголисты протоиереи Константин Стуков и Александр Орлов, известные писатели на сем языке. С этой целию предпринимал он поездку в Якутск. С тою же целию вызывал из великороссийских монастырей монашествующих и произвел одного нигде в школах не учившегося дьячка во священника за хорошее знание бурятского языка, которого знание прилагалось к делу; сверх того, одного старика бурята, по внутреннему глубокому убеждению принявшего христианство, наименовал дьячком, одел в рясу и поставил в его улусе проповедником веры, и не бесплодно, а другого молодого бурята из лам посвятил в священника для той же цели проповедания спасительной веры между его сородичами. Всех же вообще священников своей паствы возбуждал к делу проповеди окружными посланиями.

Архиепископ Михаил был замечательный администратор. Не только в каждое дело, но и вообще в ход консисторских дел вникал он подробно, и дела текли быстро. Св. Синод ежегодно благодарил его присылкою значительной суммы в раздел консистористам за исправное течение дел, особенно по церковно-свечной продаже. Выписываю строки из письма преосвященного от 21 марта 1829 года ко мне, странствовавшему по его поручению за Байкалом. «Вот вам первая новость после вашего отъезда — маленькая награда труженикам консисторским от престола монаршего. Доставшиеся на вашу часть 55 рублей имею у себя» и проч.

Архиепископ Михаил был отличный домостроитель. Это доказал он расширением непоместительного семинарского корпуса, не прибавив к нему ни одной стены, а только иначе расположив его внутренность и вынесши из него в свои кельи бывшую без надобности церковь, в которой совершалось богослужение только дважды в год, по неимению средств и лиц служить чаще, и потому ученики и при существовании церкви должны были ходить на молитву в собор, отстоящий недалеко от семинарии. Архиерейская ограда с южной стороны обнесена была деревянным невзрачным палисадом. Консистория, ветхая, черная, деревянная, готова была свалиться, большой колокол соборный висел на земле на столбах. Прибыл Михаил — и палисад заменился каменною стеною с красивою на южном углу башенкою, явилось каменное обширное здание для консистории, а для большого колокола — изящной архитектуры каменная отдельная колокольня. И по всем этим капитальным постройкам не видно ниоткуда никаких ассигновок и не осталось никаких отчетов. Как же и на какие суммы все это делалось? Здесь орудовала приверженность к архипастырю иркутских граждан. Ему стоило только высказать пред ними какую бы то ни было епархиальную нужду, и готовы были тысячи. На архиерейской Ушаковской заимке было разведено им хлебопашество и огородничество. Заимка была для иркутян как бы научною фермою. До преосвященного Михаила не только простонародье, да и духовенство не знали, например, употребления салата, от него научились и сеять, и кушать салат.

В упрек преосвященному Михаилу ставят распущенность приходского духовенства. Но я, оканчивая жизнь и служение при десятом архипастыре, говорю по христианской совести, что не видел еще, кому бы из них уступал архиепископ Михаил в ревности об исправлении нравов в духовенстве. Он был милостив, долго щадил, употребляя наперед увещания, убеждения. угрозы наличным лично, а отсутствующим — чрез письма, и если все это было безуспешно, тогда уже карал, но так, что никакие мольбы, обещания и ходатайства не сильны были изменить карательного определения. Кафедральный протоиерей, уважаемый и любимый городом, после внушений не выпивать по временам много не умудрившийся, был устранен от присутствования в консистории более чем на год и обязан чередою священнослужения. Этой-то твердости решений и боялись, и остерегались навлечь их. В 1829 году я был уполномочен от преосвященного Михаила обозреть по Забайкалью духовные правления и церкви до границы и по границе китайской. И Бог свидетель, что я только двух встретил во всем Забайкалье нетрезвых священников: одного лично, а другого по отзывам; затем всех священников и причетников находил без малейших признаков невоздержания, несмотря на то, что многие местности доводилось мне проезжать во дни разгульные, на пасхальной седьмице, и маршрут мой не был никому известен. Правда, нельзя сказать того же о всей епархии, но какой епархии?! Простиравшейся с юга от границы китайской до Туруханска, с запада — от гор Саянских до Камчатки, от Азии до Америки. Кто тут усмотрит? Особенно при неимении тогда никаких средств к наблюдениям за духовенством, когда и благочинные, до времен Сперанского, лишены были возможности обозреть вверенные им церкви и однажды в год.

Архиепископ Михаил был нелицеприятен и справедлив. Ключарь кафедрального собора, протоиерей так был близок к преосвященному Михаилу, что мог бы назваться его любимцем, если бы таковые у преосвященного были. Но намеренно или ненамеренно он одну и ту же сумму (400 р.) выписал в расход дважды. Преосвященный подверг его строгой ответственности, и как это случилось уже во время предсмертного его заболевания, то просил консисторию только о том, чтобы она решила дело по его, преосвященного, кончине, дабы ему не видеть последствий решения. Знаменитый в свое время красноярский протоиерей Кремлев, украшенный знаками отличий, которого лично знал преосвященный Михаил и отзывался о нем с уважением, по присоединении Красноярска к Иркутской епархии, был обличен в злоупотреблениях по местному духовному правлению, каковых за отдаленностию прежнее епархиальное начальство тобольское не могло усмотреть. Преосвященный Михаил не пощадил старого знакомца, предал его и пособника его, столоначальника, суду. На построение в г. Нерчинске каменного собора ассигнована была сумма от казны, часть которой и была выдана местному протоиерею, человеку с академическим образованием, доброму, любимому городом и владыкою. Но супруга протоиерея, пользуясь простодушием мужа, сумму эту, что называется, прокатила. Мне было поручено выяснить дело на месте. Окружной нерчинский начальник И.П.Б., щадя протоиерея, предложил мне такой план, чтоб вытребовать остальную часть ассигнованной суммы и вести постройку, а он между тем берет на себя растраченные деньги покрыть сбором добровольных пожертвований. Я сообщил этот план архиепископу и от 25 апреля 1829 г. получил от него следующее письмо: «Любезность И.П-ча мне давно известна, но медленность его в ведении дела по собору для меня мучительна. План его, кажется, не только неудобоисполнительным, но и опасным для меня. Смертным почитаю грехом приобщаться чужим грехам». А как глубоко лежали в душе Михаила помышления о том, елика истинна, елика честна, елика праведна, это свидетельствует и следующее обстоятельство.

В 1821 году он обозревал Нерчинский край лично и о своих наблюдениях писал, между прочим, и к М.М. Сперанскому. В письме его замечательны следующие забавные строки: «Нерчинские граждане столь же согласны в сердцах своих, как и домы их разсажены на больших разстояниях, подобно гнездам луковичным». Но это к слову; дело вот в чем. Когда стали доходить до его сведения слухи, что нерчинский протоиерей растратил деньги, отпущенные на постройку собора, то в 1824 году он, преосвященный, поручил мне обозреть по Забайкалью все три духовных правления и церкви, но главное — имелись в виду растрата денег в Нерчинске и при пустынном тогда озере Иргене чествование трех мнимо святых казаков, якобы здесь замученных воеводою Пашковым. По возвращении моем, когда преосвященный прочитал мой путевой журнал, который предположил послать в Св. Синод подлинником, так как я был командирован на правах, предоставленных епископам при обозрении епархий, он сказал: «Ваши взгляды в некоторых случаях совершенно расходятся с моими, доведенными до сведения Св. Синода в 1821 г.». Я отвечал, что причиною некоторых разногласий является протяжение времени, отделяющее обозрение церквей преосвященным от произведенного мною; я предложил разноречие устранить из журнала, чтобы не дать повода к требованию объяснений. «Нет, это будет не истинно, не честно, не праведно», — сказал архиепископ. И журнал мой отправлен в Св. Синод без изменений. Кстати скажу и о том, как преосвященный Михаил был осторожен при допущении к почетным должностям или при делании каких-либо особенных поручений. Прежде чем в 1824 году посадить меня на консисторское кресло, он поручил мне одно из запутаннейших дел распутать и написать мое по нему мнение. Отправляя меня за Байкал, подвел меня к иконе Спасителя и взял от меня в виде присяги слово, что я нигде и ни в чем не поступлю против истины.

Но дабы не заподозрили меня в пристрастных сказаниях об архиепископе Михаиле, как лично им облагодетельствованного, от которого получил я до поступления в академию стихарь, а после академии священство, протоиерейство, звание члена консистории и цензора проповедей, не утаю и той черты, которая делала иногда доброго Михаила неблаговидным. Он был безмерно вспыльчив, и в эти минуты не походил на себя. К счастию, что такие минуты были непродолжительны, по миновании которых он говорил, что стыдится себя самого, и если доводилось кому в такие минуты потерпеть оскорбление, с таковым он искал примирения. Выходили из этого и курьезы. Например, один пожилой священник в минуту пыла преосвященного явился к нему для какого-то объяснения. «Я теперь отвечать вашему преосвященству не буду, вы в гневном расположении, явлюсь погодя, когда вы успокоитесь», — сказал священник, оборотился и вышел. А когда спустя несколько времени он явился вторично, то преосвященный был уже в спокойном духе, разрешил дело мирно и даже выразил священнику спасибо за его находчивость. Но как такие минуты пыла бывали очень редко и никогда в это время ничего не выходило из-под пера его, то этот недостаток и не помешал потомству сохранить за ним имя _кроткого_ Михаила.




ТОБОЛЬСКОГО КАФЕДРАЛЬНОГО СОБОРА ПРОТОИЕРЕЙ ПЕТР АНДРЕЕВИЧ ФЕЛИЦЫН[Публикуется по тексту: Тобольского кафедрального собора протоиерей Пётр Андреевич Фелицын // Странник. 1880. Т.2, май. С. 3–26. — _прим._издателя_ Протоиерей П.А. Фелицын мирно скончался в 11 часу утра 16 декабря истекшего 1879 года. Предлагаемые детство и юность его описаны самим Петром Андреевичем, но от имени постороннего лица, почему он везде и говорит о себе в третьем лице, а не в первом. Биография написана автором в глубокой старости, и именно когда ему было уже за 80 лет.]



ЕГО ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ

Протоиерей Петр Андреевич Фелицын был родом из Московской епархии, сын пономаря Андрея Смирнова. Родился он 12 июня 1783 года в Троицын день и наречен Петром по имени празднуемого в тот день преподобного Петра Афонского. После отца он остался двух лет. Мать его, пономарица Наталья Федорова, имея у себя, кроме его, еще двух дочерей — Параскеву и Евдокию, по бедности же своей не имея никаких средств к пропитанию своих малолетних детей, раздала всех их своим родственникам. Между прочим сына Петра она отдала престарелому своему отцу, а его деду, села Турбичева дьячку Федору Иванову. Но дед, продержав у себя внука три года, пред смертью своею передал его сыну своему, а его дяде (по матери) турбичевскому священнику Алексею Федорову, который также продержал его у себя только три года и затем отослал в село Хароброво к дяде его по отцу, дьячку Алексею Иванову Смирнову, человеку бедному, с приказанием, чтобы тот учил его грамоте. Но когда малолетний Петр явился к сему последнему дяде, то он сказал посланному, что у него пять человек своих детей, что хлеба у него очень мало, и чтобы он вез мальчика назад, и затем, посадив его в телегу, велел везти его в село Турбичево, а сам ушел в избу свою. Мужик, высадив сироту из телеги, уехал обратно к турбичевскому священнику. Сирота, будучи в то время восьми лет — это он весьма хорошо помнит, — горько заплакал и, обратясь лицом к близстоявшей церкви, начал молиться Господу Богу: «Батюшка Бог, вели дяде моему, чтобы он принял меня, горького и бесприютного сироту, к себе в дом». Дядя, услышавши вопль ребенка, вышел на улицу, долго смотрел на молившегося сироту и наконец спросил его: «Да где же мужик с телегою, который привез тебя?». Тот отвечал: «Мужик по уходе твоем в избу тотчас высадил меня из телеги и скоро уехал домой». После сего ответа сирота пал в ноги дяде и со слезами просил, чтобы он принял его к себе. Дядя, разжалобленный слезами и в особенности мольбою ребенка на церковь Божию, сам заплакал и, взявши его за руку, привел к жене своей и начал говорить ей: «Что мы будем делать с этим сиротой? Он оставлен всеми родными, никто его не хочет держать у себя, возьмем его к себе хотя на время, а после кому-нибудь передадим». Тетка, имевши у себя пять человек детей, ни слова не сказала мужу; дядя велел сироте в присутствии жены своей обратиться на церковь и повторить молитву, какую он приносил, стоя на улице у ворот. Сирота повторил молитву, и после того тетка сказала мужу: «У нас сын начал учиться грамоте и учится один-то плохо, посадим мы этого сироту учиться с ним вместе, авось они станут стараться учиться друг друга лучше». Таким образом сирота и поступил на житье к харобровскому дьячку Алексею Смирнову. На другой день дядя посадил его за старинную азбуку и велел твердить: аз, буки, веди, глаголь, добро и прочее. Сирота с великою охотою начал учиться, так что и спал с азбукой. Соученик его, двоюродный ему брат, сын дяди по имени также Петр, начавший учиться прежде его, тогда уже складывал склады до последнего, потому в случаях отсутствия отца своего учил его азбуке, показывая, толкуя, как какая буква называется, и он в две недели выучил все буквы, потом начал складывать из букв склады, затем постепенно выговаривать слова и целые речения, так что спустя немного времени мог уже читать молитву «Отче наш», а соименный ему Петр все оставался еще на складах; отец сердился на сына за леность, а мать его сердилась на сироту, что он превзошел ее сына в ученьи. На девятом же году он твердо выучил часовник, псалтирь, ходил с дядею в церковь ко всякому богослужению и там, становясь на клирос, бойко, громко и ясно читал: «Благословлю Господа, помилуй мя, Боже», часы, даже кафизмы, за что местный священник всегда хвалил его, а прихожане — помещик князь Оболенский и крестьяне его — удивлялись такому хорошему его чтению. Один раз из-за этого чтения вот что случилось с ним. Бывши в церкви на Троицын день у всенощного бдения, он заснул на клиросе в уголке. При выходе из церкви никто ни из прихожан, ни из духовенства не заметил его спящего. Дядя по приходе домой после всенощной спрашивал жену свою: куда девался наш сирота? Жена отвечала, что он, вероятно, спит у священника в сарае на сене с его детьми. На другой день поутру пришедши в церковь, дядя нашел племянника на клиросе, сидевшим на корточках и крепко спавшим. Разбудив его, он спрашивал: «Пробуждался ты ночью или нет?». Он отвечал: «Нет, не пробуждался». После сего ответа все, окружавшие дядю, в один голос говорили: «Счастлив, что не пробудился»[226 - Говорили так в том предположении, что дитя, проснувшись и найдя себя одним в пустом храме, мог очень испугаться.], а священник всем внушительно сказал: «Бог хранит сирот всюду». После того дядя уже не позволял маленькому племяннику спать в церкви и всегда при окончании службы брал его на ночь домой.

Дядя, научивши племянника и писать, хотя и незавидным своим почерком, и решившись отдать его в Московскую славяно-греко-латинскую академию для обучения латинскому языку, который в старинное время играл самую важную роль в образовании учеников духовного звания, в 1792 или 1793 году повез его в Москву, как хорошо Фелицын помнит, посадивши на воз дров с тем, чтобы эти последние продать на рынке. Дрова были проданы рано утром, и дядя, взявши убогого извозчика, поехал с племянником на Троицкое подворье[227 - Митрополиты московские по званию настоятелей лавры жили и живут на Троицком (т. е. принадлежащем Троицкой Сергиевой лавре) подворье.] к знаменитому митрополиту Московскому Платону просить его, чтобы он приказал академическому правлению принять сироту на казенное содержание и поместить его не в первую бурсу, в которой обучались дети небрежных родителей русской азбуке и русскому письму[228 - В Московской славяно-греко-латинской академии до преобразования се в 1814 г. были не те только классы, которые входят в состав духовных академий настоящего времени, но и все другие, которые ныне входят в состав семинарий и духовных училищ.], а во вторую, в которой шло уже обучение латинскому языку. По входе в прихожую митрополита лакей его Данила, детина необыкновенно высокого роста, выгнал их обоих из прихожей, сказав, что митрополит пойдет скоро в церковь к ранней обедне. Дядя повел мальчика в церковь и там начал просить митрополичьего иеродиакона, чтобы он позволил прочитать ему, мальчику, пред обедней часы. Иеродиакон спросил: «Может ли такой ребенок читать порядочно часы?», на что дядя ответил, что он часто часы читает в церкви села Хароброва и за то от князя Оболенского всегда получает похвалу. Иеродиакон согласился, а дядя сказал племяннику на ухо: «Петруша, постарайся прочитать часы хорошенько, я в Москве куплю тебе за то большой калач». По приходе митрополита в церковь иеродиакон поставил сироту пред аналоем, но как аналой был для него очень высок, то он велел подставить ему стул и затем заставил его читать часы. Сирота начал читать часы очень громко, твердо, словом сказать, хорошо. Митрополит спросит окружающих его: «Чей это ребенок читает?». Ему донесли, что какой-то причетник привез мальчика-сироту из села в Москву и хочет просить его высокопреосвященство о принятии его в академию на казенный кошт. Митрополит приказал привести их обоих после обедни к нему в комнаты, и они были приведены. Дядя рассказал историю сиротства своего племянника. Митрополит взял его пятью пальцами за голову[229 - Вероятно, покойный московский архипастырь считал себя знатоком и краниологии{Краниология (от _греч._ kranion — череп) — раздел анатомии, изучающий строение черепа человека и животных}.] и после того сказал эконому: «В этом сироте будет толк», слегка испытал голос сироты и потом спросил самого его: «Хочешь ли ты жить у меня в доме?». Он отвечал: «Хочу!» — «А почему?» — «Потому что у дяди моего хлеба очень мало». После сего митрополит Платон приказал дяде ехать к своему месту, а эконому, архимандриту Иоанникию, велел снять с мальчика худую некрытую овчинную шубу и лапти и одеть его прилично, взяв нужные для него вещи из платья и обуви, приготовленных для певчих. Эконом повел его в певческую комнату, там надел на него сюртук и, сняв с ног его лапти, обул в сапоги и оставил его в певческой между маленькими певчими. Проходит день, проходит другой и третий, потом ведут его в академию на экзамен и по экзамене велят ему с фамилией Смирнова[230 - Мальчик Смирновым был назван по фамилии дяди, который привез его в академию. {Примечание странное, т. к. фамилия отца, а следовательно, и самого мальчика, была тоже Смирнов и менять фамилию ему не было никакой необходимости}.] ходить во вторую бурсу, в которой он, пробыв полгода, научился порядочно писать по-русски и выучил латинскую азбуку, за что переведен был в третий класс, называвшийся тогда фара, и ходил в академию всегда с своими товарищами — маленькими певчими. Но раз пошел он один и заблудился: несмотря на то, что это было днем, ушел совершенно в противоположную академии сторону и ходил по Москве до вечера целый день голодный, спрашивал многих о митрополичьем подворье, добрые люди сказывали ему, куда он должен идти, но он каждый раз только снова начинал блуждать по улицам Москвы. Напоследок его, голодного, уже ноги не стали носить, он сел на углу доселе неизвестного ему дома и горько зарыдал; рыдающего окружили люди и спрашивали: «О чем ты, ребенок, так плачешь?». Но он от слез не мог им хорошо отвечать. На кучу людей вскоре явился частный пристав, который также спрашивал, кто он и о чем он плачет. Но он и частному не мог хорошо объяснить, почему тот, посадив его на свои дрожки, привез в полицию; отдохнув там, он уже подробно объяснил, кто он и где живет. Частный пристав по доброте сердца или по обязанности службы приказал квартальному надзирателю представить заблудившегося мальчика прямо пред лице митрополита Платона, но квартальный, увидев, что у митрополита много гостей, представил его к регенту митрополичьего певческого хора. Регент Александр Ефремов, не веря его оправданию и говоря напротив, что он по лености к ученью не пошел в академию, велел приготовить розги и высек его препорядочно. Митрополит, узнав о бродяжничестве маленького своего певчего по Москве и о наказании его розгами, призвал его к себе и спрашивал, где он целый день бродил; мальчик все рассказал ему подробно, и высокопреосвященный, не как регент, поверил его словам. На другой или третий день после сего приезжает к митрополиту викарий его, преосвященный Серапион, которому он рассказывает о блуждании по Москве вновь принятого ученика и вместе певчего и потом приказывает ему, преосвященному Серапиону, взять его в число певчих к себе, и он был взят им в Богоявленский монастырь, в котором жил викарий и который расстоянием от академии не более 200 сажен. Живя здесь, он уже не мог заблудиться при переходе из монастыря в академию и из академии в монастырь. У преосвященного Серапиона Смирнов служил певчим и посошником более семи лет и в это время прошел в академии бурсу и фару, классы: грамматический, синтаксический, пиитический и риторический.

В октябре 1799 года преосвященный Серапион с саном архиепископа переведен был в Казань, а на место его Московским викарием назначен был ректор Московской академии архимандрит Серафим, тот самый, который после был Петербургским митрополитом. В том же 1799 году открылась в Калуге новая архиерейская кафедра, на которую произведен был в архиереи из архимандритов петербургских[231 - Феофилакт в столице служил сначала в числе преподавателей С.-Петербургской духовной академии, а потом был законоучителем кадетского корпуса.] очень даровитый от природы Феофилакт Русанов. В проезд в Калугу чрез Москву преосвященный Феофилакт квартировал у будущего викария Московского Серафима. В декабре сейчас названного 1799 года вновь произведенный архиерей Феофилакт и вскоре имевший быть архиереем же Серафим приехали в академию и ходили по всем классам. Описываемый сирота в то время обучатся в риторическом классе. Епископ Феофилакт предлагал ученикам вопросы, но одни из учеников вовсе не отвечали, а другие отвечали, но не все верно. Сирота сидел на первой лавке, Феофилакт стоял против него, и он за слабых учеников отвечал. Преосвященный спросил его: «Почему ты отвечаешь за товарищей?». Он сказал: «Чтобы избавить от стыда всех учеников риторики, да и самого госп. учителя» (Петра Иларионовича Сахарова); преосвященный улыбнулся и сказал: «Умеешь отвечать». После того назначенный в викария Московского ректор академии архимандрит Серафим сказал Феофилакту: «Отвечающий ученик жил у преосвященного митрополита Платона полгода и служил у него певчим, в то же время иногда посошником, а иногда лампадчиком, тем же несколько лет он служил и у моего предместника по викариатству преосвященного Серапиона, и служил очень хорошо». К этому ректор присовокупил: «Я советывал бы вам, преосвященный, взять его в Калугу, он устроил бы вам всю свиту для священнослужения и сформировал бы хор певчих». После сего совета преосвященный Феофилакт приказал ему прийти к нему повечеру и, когда он пришел, спрашивал его, где он родился, чей он сын, сколько ему лет и проч., и проч. Наконец преосвященный сказал: «Тебя рекомендуют очень хорошо, и я желал бы, чтобы ты перешел из Московской епархии в мою, Калужскую, ты имеешь фамилию Смирнов, а я тебе даю фамилию _Фелицын_, какова фамилия значит: сын счастия». Переименованный из Смирнова в Фелицына согласился ехать.

Получив приказание подыскивать людей в Калужскую епархию, нужных для архиерейского служения, Фелицын с восторгом побежал ко всем своим соученикам и сослуживцам при архиереях, объявляя каждому, что он теперь по фамилии уже не Смирнов, а Фелицын. Его спрашивали: «Кто переменил тебе фамилию?». Тогда уже он начал говорить о деле, за которым пришел, передавая каждому данное приказание преосвященного Феофилакта и уверяя всех, что они будут счастливы в Калуге. Согласились ехать восемь человек, которых всех на следующее утро он, Фелицын, и представил преосвященному Феофилакту как годных в певческий хор. Преосвященный обласкал их, дал каждому по рублю и, отпуская, велел им готовиться к отъезду в Калугу, а его, Фелипына, оставил при себе и спрашивал, не знает ли он какого-нибудь дьякона для протодьяконской должности, а он сказал: «Такого дьякона мы можем сыскать и в Калуге».

Как Фелицын, так и восемь певчих пред праздником Рождества Христова были отправлены в Калугу, и отправлены, сколько он помнит, без всякого спроса у митрополита Платона и без дозволения от него. «Но поелику все мы, — продолжает рассказчик, — принадлежали к Московской епархии, то и были требованы возвратиться в Москву. Преосвященный Феофилакт не возвращал нас как людей, нужных ему в новой епархии. Московская консистория повторяла свое требование. Преосвященный Феофилакт не отвечал, но в то же время просил Св. Синод людей, хотя и принадлежащих Московской епархии, оставить в Калужской, и мы по указу Синода были там оставлены. Затем все принадлежащие к Калужской епархии ученики, обучавшиеся в духовно-учебных заведениях Московской епархии, явились в Калугу для обучения в новооткрытой там семинарии. Учителями были избраны местные калужские священники и диаконы, а на философский класс поступил учитель Иван Лаврентьев, который до того был учителем Московской академии, но по месту рождения принадлежал вновь учрежденной Калужской епархии…». Во время рождественской недели он, Фелицын, отыскал в Калуге дьякона Евтихия Морозова, годного для протодиаконской должности, составил певческий хор и приготовил диаконов и поддиаконов к архиерейскому служению; живя притом в Лаврентьевском монастыре, он в виде шутки нарек престарелого иеромонаха Сергия архиереем Феофлиактом и в лице его научил дьяконов, как следует облачать архиерея и что нужно во время облачения говорить диакону и протодиакону.

Преосвященный Феофилакт приехал в Калугу 3 января 1800 года. Жители Калуги, дворянство и купечество явились к нему 4 января с хлебом и солью, и подарками: от лица дворян — богатою каретою, а от купцов — шестеркою вороных лошадей и с упряжью. Января 6-го Феофилакт служил в церкви Иоанна Предтечи, ходил на реку Оку для освящения воды. Во время крестного хода все жители Калуги от мала до велика вышли из домов своих смотреть на своего 34-летнего архипастыря, который на пути сам кропил всех калужан святою водою. После церковной церемонии он отдал всем бывшим у него лицам свои визиты. Потом дан ему был общественный обед в зале дворянского собрания. Приехав после обеда в Лаврентьев монастырь и вскоре позвав его, Фелицына, к себе, преосвященный много его благодарил за устройство свиты и певчих для священнослужения, причем спрашивал его, чем он может наградить его за услугу, а он, подумавши, сказал, что у него есть две родные сестры, и стал просить дать старшей из них жениха и «по обвенчании его с моей сестрой произвести в диаконы». Преосвященный, обещавши исполнить эту просьбу, приказал Фелицыну самому выбрать жениха из учеников семинарии и по выборе его писать к матери в Москву, чтобы она приехала с невестой в Калугу. Но они долго не ехали из Москвы, потому что у матери не было ни денег на проезд до Калуги, ни приданого для невесты, о чем он и донес преосвященному. Феофилакт приказал ему подать просьбу о зачислении за ним священнического места Серпейского уезда села Сильковичей при Сретенской двухштатной церкви, богатой по приходу, и причт той церкви высылал ему денег по 100 рублей в год. Получая жалованье регента и певческий доход, Фелицын послал денег матери на проезд в Калугу с невестою. Сестра его, невеста, жениху очень понравилась и еще более, думаю, понравилось диаконское место в городе Козельске, на родине его. Скоро совершилась и свадьба, и зять его по имени Иларион Сахаров чрез две недели посвящен был в диаконы. Получив диаконское место, зять, однако ж, начал требовать от Фелицына приданое для жены; тот, видя бедность молодой четы, забрал в лавке у одного купца (Семена Иванова Берендякова) в долг разных материй на платья и кой-каких шалей рублей на 200; зять, будучи доволен этим приданым, скоро уехал к месту своему.

В 1802 году, в начале ноября, Фелицын видел удивительный сон: видит он во сне преосвященного Феофилакта, и преосвященный будто бы посылает его куда-то очень далеко. Встает он поутру и рассказывает сон свой товарищам, а они, смеясь, говорили ему: «Куда тебя Бог еще понесет?». К удивлению всех и в особенности самого Фелицына, при разговоре о сне приходит архиерейский келейник Афанасий и объявляет ему, что преосвященный зовет его к себе. По приходе Фелицына к преосвященному тот начал говорить ему: «Сослуживец мой по Петербургу, ныне преосвященный Вологодский Антоний[232 - Феофилакт и Антоний (Знаменский) до назначения первого законоучителем кадетского корпуса вместе служили учителями в главной Александро-Невской семинарии, после переименованной в С.-Петербургскую духовную академию.], пишет мне, что у него хор певчих в Вологде весьма плохой и поправить его у него нет человека, и просит меня послать к нему хорошего певчего из взятых мною из Москвы (певчих) для поправления его никуда негодящегося хора. Поезжай ты, Фелицын, в Вологду на месяц или на два». Фелицын, с своей стороны, отвечал, что он видел ныне сон, «что вы меня куда-то посылаете». Преосвященный сказал на это: «Верно, тебе Бог назначает лучшую участь вдали, нежели в Калуге, близ родины твоей Москвы, поди готовься к дороге». Возвратясь к своим товарищам, он рассказал о посылке его в Вологду, товарищи дивились его сну и в особенности исполнению его в продолжение дня. Племянник преосвященного Феофилакта Гавриил Каменский, приехавший из Петербурга с преосвященным в Калугу, описал ему характер Вологодского преосвященного Антония самыми неблаговидными красками[233 - Преосвященный Антоний вследствие болезни (солитера) и ипохондрии был очень бранчив и ворчалив.], почему вечером того же дня он, Фелинын, пошел к преосвященному Феофилакту и объявил, что он не хочет ехать в Вологду. Отчего? В ответ на сей вопрос он рассказал преосвященному слышанное от племянника его о преосвященном Антонии. Преосвященный сказал: «Плюнь на его слова; он — мальчишка-глупец, поезжай непременно; меня удивляет твой сон, который говорит мне, что не я назначаю тебе поездку в Вологду, а сам Бог». После этого Фелицын ехать в Вологду согласился, и преосвященный Феофилакт отправил его со штатным служителем Калужского архиерейского дома Михаилом Ивановым с обязательством довезти ему Фелицына за 25 рублей до Вологды на паре лошадей. Проехав 180 верст до Москвы, лошади ямщика начали худо везти. В продолжение трех суток, которые прожил молодой человек в Москве у матери, лошадям, по-видимому, можно бы было отдохнуть и поправиться, но едва проехали они еще 60 верст, и именно до Сергиевской лавры, как одна из них совершенно охромела, и ямщик отказался далее везти своего седока. Преосвященный Феофилакт, отправляя Фелицына в Вологду, послал с ним тогда письмо архимандриту Сергию, наместнику Троицкой Сергиевой лавры, который, как он, Фелицын, помнит, впоследствии времени был архиереем в Костроме и Рязани. Отец-наместник сказал ему: «Преосвященный Феофилакт просит его показать тебе все драгоценности лаврской ризницы». Он хотя был тогда молодой человек, не более 19 лет, но удивился письму преосвященного и сказал о. наместнику: «Чтобы ризницу всю видеть, нужно много времени, вместо ризницы прошу приказать кому-нибудь из учеников показать мне все покои казенных учеников вашей лаврской семинарии». Он тотчас приказал позвать сениора[234 - В наших старинных семинариях в каждом классе было из самих же учеников по _сениору_ — по должностному лицу, которые после стали называться старшими. Главный из старейшего класса назывался _сениор_сениорум_ (старший над старшими).] семинарии, который скоро и явился и тотчас повел его по всем комнатам казенно-коштных учеников, между которыми он, Фелицын, нашел родственников своих Дмитрия и Василья Беляевых и прочих знакомых, прежде живших с ним у митрополита Платона и викария его Серапиона. Поговорив с ними недолго, Фелицын хотел идти на квартиру своего калужского ямщика, но сениор позвал его к себе пить чай и за чаем расспрашивал его, где он родился, сколько ему лет и куда едет. Давши ему ответы на все вопросы и рассказавши о своем горе, т. е. что ямщик отказался далее везти его, он затем ушел от него на квартиру. На следующее утро вышеупомянутый сениор пришел к Фелицыну с двоюродным братом его Дмитрием Беляевым и спрашивал его, отыскал ли он нового ямщика до Вологды. Тот отвечал, что нет. Тогда сениор сказал: «Я привел вам ямщика, который возит меня два раза в год в город Коломну к родителю моему; человек он весьма хороший, он согласен везти вас». Фелицын пожелал видеть ямщика и, увидевши и поговоривши, вместе с братом и сениором подрядил его за 15 рублей довезти его до Вологды. Сениор простился с Фелицыным, а брат проводил его в кибитке нового ямщика за Сергиев посад и на пути рассказал, что сениор тот есть первый ученик Лаврской семинарии, притом необыкновенных дарований. Этот человек был впоследствии времени Филарет, митрополит Московский, он был сын коломенского протоиерея Федора Дроздова и полюбил Фелицына за вежливость к нему. Простившись с братом, Фелицын проехал Переяславль-Залесский, Ростов и некоторые другие, меньшие их города. Приехав в Ярославль, он должен был остановиться. Волга, на берегу которой стоит этот красивый город, пред приездом его хотя покрылась льдом, но еще очень тонким, так что одни смельчаки, и то только пешие, переправлялись по льду на другую сторону реки, а на лошадях решительно никто не смел переезжать. Дня через три пришел в Ярославль из Москвы обоз проездом на Вологодскую ярмарку; московские ямщики, встав рано утром, наделали пешнею во льду поперек реки дня и настлали соломы, которая замерзла с водою и сделала путь чрез реку довольно безопасным. Утром следующего дня они и переправились чрез реку благополучно, но он, Фелицын, поехал уже в полдень, и ямщик его Матвей не отстегнул пристяжной лошади от коренной; проехав по льду сажень 20, пристяжная начала проламываться, а коренная, испугавшись, понеслась во всю прыть; Матвей от страха соскочит с повозки, а Фелицын стоял в повозке в таком страхе, что теперь не может и выразить тогдашнего своего состояния. Пристяжная не один раз и совсем проваливалась и тонула в воде, но каждый раз была вытаскиваема сильною и перепуганною коренною лошадью посредством ремня, привязанного к ее дуге. Лошади, пробежавши реку, стремглав бежали до самой городской заставы, они бежали бы и дальше, но часовой спустил шлагбаум, и лошади остановились. Часовой (солдат) спрашивал Фелицына, где ямщик, он отвечал, что скоро будет, и тот действительно вскоре прибежал к заставе, только всю вину взвалил на него, своего седока, и, дав солдату за услугу две гривны, поехал далее. На пути Фелицын много благодарил Господа Бога, что Он, милосердный, не попустил утонуть ему в Волге, вспоминая при этом слова, сказанные прежде в церкви харобровским священником Гавриилом Беляевым: «Бог хранит сирот везде».

В Вологду Фелицын приехал 30 ноября рано поутру и, явясь к преосвященному Антонию, подал ему письмо от преосвященного Феофилакта. Прочитав письмо, преосвященный спросил: «Хорошо ли ты ехал?». Он отвечал: «Худо». — «А почему?» — «Первое потому, что штатный служитель Калужского архиерейского дома, подрядившись довезти меняло Вологды, довез только до Сергиевской лавры; второе — потому, что, переезжая в Ярославле Волгу, я едва не утонул, а третье — потому, что в дороге терпел холод и голод, так как денег у меня было мало». Потом Фелицын стал просить у преосвященного Антония 15 рублей для расплаты со вторым из везших его ямщиков, с тем, которого он нанял в Сергиевском посаде. Преосвященный сказал ему: «Тебе следовало взять деньги у первого, калужского ямщика и отдать их второму». Но как денег не было взято у калужского ямщика, то преосвященный, наконец, дал приезжему семинаристу 15 рублей и велел ему жить у эконома архиерейского дома архимандрита Августа, старика глубокого. По приходе к эконому Фелицын объявил ему приказание преосвященного, но тот сказал: «Много гас, семинаристов, мне всех вас не накормить» — и потом скоро куда-то уехал, а его, Фелицына, оставил в прихожей. Последний, не имея в Вологде никого знакомых и сидя один в прихожей, горько заплакал. Тут пришли ему на память слова племянника преосвященного Феофилакта о преосвященном Антонии, и напало на него сильное раскаяние, что поехал в Вологду. Короткий день ноябрьский при размышлении об участи сиротской кой-как прошел, наступил вечер, настала совершенная темнота, а приезжий семинарист с утра, или лучше с прошедшего дня, ничего еще не ел. Но у кого было просить ужинать? В комнате решительного никого не было. Наконец, довольно поздно вечером, возвращается домой эконом с келейником своим Иаковом. Отец архимандрит, ни слова не сказав своему' нежданному гостю, сидевшему в его прихожей, ушел во внутренние покои и лег спать. Рад был Фелицын, когда по крайней мере послушник-то Яков пришел к нему в прихожую; он спрашивал у него между прочим: «Где и у кого вы были с отцом экономом?», и тот сказал, что отец архимандрит служил в кладбищенской церкви обедню и затем панихиду на могиле бывшего откупщика Шапошникова, что потом был на богатом обеде у вдовы его, а что теперь он лег спать и проспит до утра. Но и та радость Фелицына скоро обратилась в печаль, потому что, когда он признался экономскому келейнику, что он с утра, или вернее с прошедшего дня, и до настоящего вечера ничего не ел и стал просить накормить его, то тот объявил, что отец эконом ныне не приказал готовить у себя обеда, и вместо всего принес ему только небольшой ломоть черного хлеба да стакан квасу[235 - Господь Иисус Христос сказал: _иже_аще_напоит_единого_от_малых_сих_чашею_студены_воды…_аминь,_глаголю_вам,_не_погубит_ (не потеряет) _мзды_ (награды) _своея_ (Мф. 10, 42). И послушник экономский не остался без награды за ничтожную, по-видимому, услугу, оказанную голодавшему семинаристу… В конце 40-х и начале 50-х годов при архиепископе Тобольском Георгии у протоиерея Фелицына случились большие неприятности: на него по званию градского благочинного поступило несколько довольно важных доносов, наряжались следствия, производился суд. Скорбя душой и помня, что милостыня в день лют поможет обидимому и измет его от грехов и что милостивые к другим сами будут милованы, Фелицын стал более прежнего благодарить и благотворил как у себя в доме, так, между прочим, в остроге, куда он имел во всякое время свободный доступ по званию члена тобольского тюремного комитета. И вот раз, когда он был в остроге (пересыльных преступников) и когда кончил подаяние милостыни и с тем вместе слово утешения раскаявшимся в преступлениях и крепко скорбившим о постигших их бедствиях, к нему подходит один почти престарелый узник в платье лиц духовного звания, и именно в полу-кафтанье, и спрашивает его: «Не вы ли, батюшка, были регентом архиерейского хора в Вологде в 1803 г.?». «Да, я в то время управлял вологодскими архиерейскими певчими», — отвечал он ему. «А помните ли вы, батюшка, послушника Иакова, жившего тогда келейником у эконома архиерейского дома архимандрита Августа?». Протоиерей отвечал: «Очень помню, он меня голодного накормил ломтем хлеба и напоил кружкой квасу». Узник при этом сказал: «Это я самый и есть бывший экономский послушник Иаков, был я после иеродиаконом в Прилуцком монастыре и за грехи, о которых при людях стыжусь и рассказывать вам, расстрижен, лишен монашества и сослан в Иркутскую губернию на поселение; сделавши вам хотя и ничтожное добро в Вологде, прошу вас всепокорнейше оказать мне, грешному и несчастному, милость свою в Тобольске». Протоиерей узнал в нем по чертам лица и звукам голоса своего старинного вологодского знакомого, поцеловал его в лоб и в благодарность свою дал ему пятирублевую ассигнацию; тот пал ему в ноги со слезами благодарности. Протоиерей, простившись с узником, при выходе из острога, по его собственным словам, чувствовал в сердце своем такое приятное ощущение и такую радость, каких во всю жизнь свою не ощущал. Надежды отца протоиерея за помилование от Господа за милость к нищей и несчастной братии оправдались: все доносы на него оказались несправедливыми или ничтожными, он был оправдан и после того с течением времени получил еще важные награды.].

Проголодавшийся съел хлеб и выпил квас со сладостью и лег спать на скамейке в прихожей и проспал до 9 часа утра. В девятом часу пошел Фелицын в собор к обедне и там молился Господу Богу (а молился о возвращении его в Калугу) на коленях со слезами. Народ смотрел на него и удивлялся такой молитве молодого человека, о чем он слышал после, когда познакомился с людьми в городе. По выходе из собора он возвратился в экономскую прихожую и ждал себе обеда, но безуспешно. Во втором часу пополудни он голодный пошел к святым воротам архиерейского дома и смотрел на город; преосвященный Антоний в то время ходил по архиерейскому двору и, увидевши его, спрашивал, хороша ли, на его взгляд, Вологда? Он зарыдал и сказал преосвященному: «Может ли мне казаться город хорошим, когда я в нем полторы сутки остаюсь голодным?!». Преосвященный тотчас послал за экономом и по явке спрашивал его, почему он не накормил приезжего вчера и не кормит сегодня? Ответ его был таков: «У вас семинаристов много, и мне их всех не накормить». Преосвященный крайне огорчился, бранил, ругал эконома всячески и, махая тростью, в гневе едва не ударил его по голове. После того он приказал накормить Фелицына пищею, оставшеюся от его стола, и велел ему жить у письмоводителя своего Надеждина; затем послал ему фунт чаю и небольшую голову сахару, а на другой день 25 рублей на стол из певческой суммы. На третий день за ним, Фелицыным, была зачислена вакансия писца консистории, на четвертый зачислена за ним вакансия писца правления семинарии, наконец, в пятый день за ним же зачислена праздная вакансия псаломщика в соборе[236 - Таков преосвященный Антоний был и везде: кого полюбит — осыпает милостями. В Тобольске, например, учителя семинарии Григорья Ивановича Мансветова (впоследствии обер-священника армии и флотов) в 9 месяцев посвятил в священники к собору, сделал членом семинарского правления, присутствующим консистории и епархиальным цензором проповедей и повысил в оклад жалованья по учительской должности. А через год?.. Увы! Уволил от всех должностей и заставил выехать из епархии. Странн. 1868 года, окт., отд. I, стр. 42 и след.]. Получив отовсюду за декабрь деньги, он сделался богат. В продолжение декабря Фелицын обучался в богословском классе[237 - Риторике или словесности русской и латинской Фелицын учился сначала в Московской академии, а потом (с 1880 г.) в Калужской семинарии, философию в 1801 г. слушал в Калуге, да здесь же в 1802 г. он начал слушать и богословие.] Вологодской семинарии, а по вечерам учил архиерейских певчих пению. При сих занятиях он подружился со многими семинаристами и несеминаристами и перестал тосковать по Калуге. Преосвященный Антоний нередко призывал его по вечерам к себе пить чай и расспрашивал между прочим о том, как был принят преосвященный Феофилакт в Калуге жителями по прибытии его на новую епархию, и он рассказывал; да еще спрашивал его, как служит высокопреосвященный митрополит Платон литургию: так ли, как я, или иначе. Фелицын отвечал, что служба митрополита Платона неподражаема ни для кого — в его походке, в его произношении возгласов, осенении и особенно в сказывании проповедей. Прожив в Вологде месяц, Фелицын составил хор певчих более чем из сорока человек, и они пели на два клироса очень хорошо. Народу стало ходить в собор много, между прочим, для того, чтобы послушать певчих, и все восхищались хорошим пением. В половине января прежний семинарист и регент просил преосвященного Антония возвратить его в Калугу, он обещал, но не возвращал до февраля. Но в исходе сего месяца получается указ из Св. Синода о переводе преосвященного Антония с саном архиепископа в Тобольск, где пред тем скончался престарелый и добрейший (старший брат С.-Петербургского митрополита Гавриила) архиепископ Варлаам I. Преосвященный стал звать Фелицына ехать с ним в Сибирь, но он не соглашался; преосвященный велит ему сыскать охотников для поездки с ним из семинарии, но никто из семинаристов не едет в Сибирь. Он нанимает частных людей, но и из частных никто не соглашается ехать с ним по отдаленности края. Наконец преосвященный, призвав его, Фелицына, к себе, целует и просит проводить его до Тобольска и еще просит его отыскать какого-нибудь ученика здорового и большого ростом для услуги в дороге. Фелицын так и сяк только убедил одного из учеников риторики по имени Иван Попов проводить преосвященного и послужить ему в дороге, да и сам, наконец, согласился ехать с преосвященным, впрочем, наиболее потому, что он обещал возвратить его из Тобольска в Калугу или в Москву.

Преосвященный Антоний, проживший в Вологде только около семи месяцев, выехал из нее в Тобольск 1 марта рано утром, еще в темноте, без всякой церемонии; провожали его до города Грязовца (43 версты) только два человека: ректор семинарии архимандрит Амвросий (Вещезеров, или Рождественский, тот самый, который в 1823–25 годах был Тобольским архиепископом) и кафедральный протоиерей Подосенов. В Грязовце городничий принял преосвященного весьма радушно. Из Грязцова преосвященный приехал в Ярославль вечером и остановился в архиерейском доме. Часа через два того же вечера являются к нему ректор Ярославской семинарии архимандрит Иосаф, который после был Смоленским епископом и Могилевским архиепископом, и префект, кафедральный протоиерей, имя которого рассказывающий о своих приключениях забыл. Преосвященный Антоний просил их обоих поправить возок его и купить ему новую повозку вместо взятой им из Вологды, которая, бывши под книгами и на худой дороге, сильно разбилась; они обещались исполнить его просьбу и не исполнили, а на следующее утро даже и не явились. Ректор и префект так неуважительно обошлись с преосвященным, вероятно, потому, что у них архиереем был тогда громкий в свое время человек, архиепископ Павел Пономарев, который в то время состоял членом Св. Синода и жил в Петербурге; им в то время, конечно, и на мысль не приходило, что проезжавший в Тобольск преосвященный Антоний года через три, по смерти архиепископа Павла, будет ярославским архипастырем[238 - Ректору Иосафу после при преосвященном Антонии действительно служить было очень тяжело.]. Эконом архиерейского дома возок поправил в архиерейской кузнице, а от покупки повозки под книги отказался. Купить ее на базаре утром следующего дня преосвященный стал посылать его, Фелицына, но он отказывался от этого поручения неопытностью и неумелостию. Преосвященный заметил на это: «Да ты на базаре-то попроси кого-нибудь помочь тебе в этом». Делать было нечего, Фелицын отправился на базар и, встретив одного седенького старичка, поклонился ему низко и просил его купить повозку. Старичок, дай ему Бог царство небесное, согласился и купил самую прочную повозку, а потом спросил: «да кому нужна эта повозка?». Фелицын рассказал ему, для кого нужна эта повозка. После того старичок, чтобы отвезти покупку куда следовало, нанял ямщика, сел в повозку и поехал в архиерейский дом с тою целию, чтобы принять от преосвященного благословение. По приезде Фелицын представил старца преосвященному, причем сказал: «Не я купил повозку, а вот этот добрый старичок». Преосвященный очень благодарил его и, посадив близ себя, долго разговаривал с ним, а при прощании отдал ему свою разбитую повозку в награду за его труд.

«Из Ярославля выехали преосвященный, я и товарищ мой, ученик Попов, без обеда, все голодные; покушали уже на первой станции у станционного смотрителя, что случилось у него. Проехав от Ярославля 60 верст, мы, — продолжает рассказчик, — прибыли в другой губернский город — Кострому и остановились у тамошнего преосвященного Евгения, старца глубокого, который принял всех нас с христианскою любовию». После обеда племянник архиерейский повез Фелицына на паре лошадей по всему городу, чтобы показать его достопримечательности, например, Ипатьевский монастырь, где в свое время спасся от поляков Михаил Феодорович Романов, некоторые церкви, гостиный двор и громадные домы какой-то зеленой улицы, а потом возил его в гости к своим знакомым до глубокого вечера. В день приезда преосвященного в Кострому сделалось очень тепло, дорога вся почернела, показались на улицах лужи. Преосвященный Антоний, испугавшись талицы, потребовал почтовых лошадей и хотел выехать из Костромы тотчас после вечерни, но его, Фелицына, с племянником архиерейским не оказалось в архиерейском доме, посылали искать, но их нигде не нашли. Возвратились они уже в восьмом часу вечера и тотчас явились ко владыкам святым. Преосвященный Евгений начат бранить своего родственника за долговременную отлучку, а его, Фелицына, ругал, как только можно, преосвященный Антоний за самовольную отлучку; племянник сказал своему дяде-архиерею: «Худо делаете вы, что так скоро отпускаете такого дорогого гостя», — и преосвященный Евгений пред ним замолчал, а Фелицына преосвященный Антоний долго еще не переставал ругать. Наконец все утихло, и гости отправились из Костромы в полночь в Нижний Новгород, в котором преосвященный Антоний остановился на станционном дворе, а к преосвященному Вениамину (Краснопевкову, автору весьма известной книги: Новая Скрижаль) не хотел ехать по своим резонам; его же, Фелицына, послал на базар купить для дороги паюсной икры, балыка и калачей, так как он был в дорожной шапке, то купцы и спрашивали его, с кем и куда он едет, и он, не видя ничего в этом неприличного, сказал им. Но многие из купцов побежали видеть Тобольского архиерея и принять от него благословение. Новый архипастырь тобольский, стыдясь, что квартирует в доме ямщика, а не у архиерея, тотчас уехал из города с приказанием Фелицыну с товарищем Поповым догонять его; они догнали его на первой от города станции, где и была без вины виноватому брань не менее костромской за то, что он рассказал на базаре купцам о прибытии его в Нижний. Приехав в Казань, преосвященный Антоний также не хотел видеться с преосвященным Серапионом (тем самым, который прежде был Московским викарием и у которого Фелицын служил около семи лет) и квартиру имел у племянника своего, правителя дел у казанского губернатора. Из Казани преосвященный доехал до Перми благополучно, пермский преосвященный Иустин принял всех путников с великим радушием.

Прожив в Перми два дня, путешественники отправились в Тобольск, хотя в зимних же повозках, но уже не по снегу, а по черной земле. В Тобольск они прибыли вечером 23 марта 1803 года. По прибытии преосвященный Антоний, согласно обычаю всех прежних тобольских архиереев, подъехал не к архиерейскому дому, а к Знаменскому монастырю. Утром 25 марта, в праздник Благовещения Пресвятой Богородицы, из монастыря он приехал в карете к церкви Захарьевской, а отсюда в собор уже шел пешком со славой, в мантии и митре, при собрании всего градского духовенства и стечении множества народа, при звоне на колокольнях всех церквей и пр., и в соборе служил литургию, а после литургии угощал обедом всех чиновников и купцов, которые 24 числа были у него с визитом. Летом, с первого прибытия в Тобольск, т. е. 1803 года, Фелицын плавал с преосвященным по Иртышу и Оби в города Березов и Сургут, лежащие к Северному Ледовитому океану, и во время сильной бури на реке Оби против Перегребного мыса он, вся свита архиерейская и сам архиерей едва не утонули. В том же 1803 году Фелицын кончил курс учения в Тобольской семинарии и просил преосвященного Антония возвратить его уже не в Калугу, а в Москву. Преосвященный не отпускал его, сделал его письмоводителем в своей домашней канцелярии и дал ему должность регента архиерейского хора. И в Тобольске, как и в Вологде, из семинаристов, дьяков и причетников он составил архиерейский хор больше чем из 45 человек. Тобольские купцы, довольные отличным пением архиерейских певчих, сшили им особенное певческое платье из красного сукна с серебряным гасом.

В 1804 году открылось в соборе священническое место. Преосвященный, чтобы удержать Фелицына при себе, предложил ему это место с некоторыми другими, и притом довольно значительными, выгодами, например, с оставлением его регентом архиерейского хора, с назначением епархиальным катехизатором и пр., и при этом обещал отыскать ему посредством купцов богатую невесту. Молодой человек принял предложение архипастыря, купцы отыскали ему невесту — единственную дочь и наследницу богатого купца Ивана Григорьевича Дорохина, красивую девицу Екатерину Ивановну, и он женился на ней мая 6 дня 1804 года. По рукоположении его во священника преосвященный дал ему, согласно обещанию, должность епархиального катехизатора над причетниками, т. е. экзаменатора являвшихся для получения стихарей причетников в звании ставленнического катехизиса и умения читать, петь по нотам и отправлять богослужение. Через год, и именно в 1805 году, сделал его благочинным над вогульскими церквами. Преосвященный Антоний управлял Тобольскою епархиею только 3 года и 3 месяца с 6 днями (с 23 марта 1803 г. по 29 июня 1806 г.), потому что переведен был в гор. Ярославль. Отправляясь на новую епархию, он приглашал его, священника Фелицына, приехать к нему на службу в Ярославль, но богатый тесть и жена удержали его от поездки туда.

Так-то и сквозь столько-то горя и треволнений в старые годы и способные люди из духовенства должны были пробиваться до предназначенных им от Промысла значительных мест и должностей!

Чтобы не оставить прочитавших статью о детстве и юности протоиерея Фелицына в совершенном неведении о дальнейшей его, Фелицына, судьбе, скажу кратко: 1) Петр Андреевич в 1810 году сделан был ключарем Тобольского кафедрального собора и членом Тобольской консистории, что 2) в 1826 году он возведен был в звание кафедрального протоиерея и 3) во все время своей службы был самым деятельным и дельным лицом в ведении дел консисторских и вообще епархиальных, почему и получил все награды (между прочим кабинетский с украшениями крест и орден третьей степени Владимира), какие только можно получить лицу из белого духовенства. В конце 1870 года от старости Фелицын потерял зрение и сделался наполовину глух, потому и был уволен от должности кафедрального протоиерея, равно как и от всех прочих должностей. Но вот что еще замечательно: когда начали хлопотать о назначении пенсии о. протоиерею, прослужившему во священстве 66 лет и в звании кафедрального протоиерея 44 года, то ему она назначена была (конечно, на основании существующего положения о пенсиях духовным лицам) только по 90 рублей в год! Усиленное ходатайство епархиального начальства и посторонних, впрочем, весьма значительных, лиц об увеличении заслуженному старцу пенсии имело последствием только то, что было предоставлено епархиальному начальству увеличить означенную пенсию из местных епархиальных средств, если таковые окажутся. О. протоиерей и получал из разных епархиальных источников, сверх помянутых 90 рублей, сначала 300 рублей, а потом, когда некоторые из этих источников иссякли, несколько менее.

Скончался о. протоиерей Фелицын, как и сказано вначале, 16 декабря истекшего 1879 года, на 91-м году от рождения, пробыв в священном сане 75 лет и 6 месяцев.

21 февраля 1880 г.

Омск.




СЕКРЕТАРЬ ОДНОЙ ИЗ СИБИРСКИХ КОНСИСТОРИЙ[Публикуется по тексту: Секретарь одной из сибирских консисторий // Прибавление к Иркутским епархиальным ведомостям. 1872. № 24. С. 293–297; № 25. С. 308–312; № 26. С. 323–329; № 27. С. 338–346. — _прим._издателя_]


В Омске 31 марта сего 1872 года на 78 году жизни скончался бывший некогда секретарь Тобольской духовной консистории Петр Андреич Бекреев. Человек он незнатный и небогатый, однако ж, как увидят читатели, стоит того, чтобы сказать о нем несколько слов.

Петр Андреич родился в 1794 году в селе Введенском, что близ Кургани[240 - _Курган,_Ирбит_—_во времена Сулоцкого названия этих городов часто употреблялись в женском роде. — _прим._издателя_], и был сын диакона того же села Андрея Бекреева.

В семинарию Тобольскую он был отдаваем, но учился в ней мало или, лучше сказать, почти совсем не учился. «Меня, — рассказывал Петр Андреич, — отдал отец в семинарию уже довольного большого (13 лет) и, отдавши, не оставил, не купил мне ни одной книги. В семинарии почему-то посадили меня в самый низший класс, в котором сидели или ребята 7 и 8 лет, или уже чуть не целые мужики, с усами и бородами, гораздо больше и старше еще и меня. Ну, чему бы я стал с теми или другими учиться? Первые не знали еще и азбуки, а я читать и писать давно уже умел, дома я, бывши только 7 или 8 лет, читал, между прочим, жития святых так, что слушавшие мое чтение старушки плакали навзрыд[241 - Но смешная выходила иногда при этом сцена, прибавлял иногда рассказчик: «Старухи наплачутся, я кончу чтение, а они приступят ко мне с просьбой рассказать им, что я читал. Да как же, о чем же вы плакали-то? — спрошу их. «Да уж шибко что-то хорошо, как-то больно жалостливо, но в толк-то мы никак не можем взять».], а вторые не учились, а только бездельничали, бились между собой и с посторонними в кулачки, делали разные шалости и пакости да рассказывали о своих по деревням и в Тобольске похождениях. Чтобы выучить что-нибудь из уроков, какие задавались, мне не по чем было учить. К тому же в мое время секли напропалую: не знаешь урока — высекут тебя жестоко и тут же дадут тебе в руки книгу (взявши ее у другого) и говорят: «Учи, сейчас выучи», и чрез несколько минут заставляют заданное, указанное отвечать, а как мне было выучить, когда я не мог еще удержаться от рыдания, когда я все еще только плакал и всхлипывал и от слез не видел и слов-то в книге, не мог даже еще и читать. Так я и не учился, да так меня и взяли из семинарии». Однако ж Петр Андреич был не без образования, не без познаний. Бывало, в обществе (средней руки) о чем бы ни зашел разговор, зайдет ли о событиях из отечественной истории, о предметах географии, этнографии и естественной истории, а также из гражданской и церковной археологии, он не был из числа молчаливых слушателей, любил при том и сам что-нибудь рассказать, а подчас и поспорить. Заметим при этом, что если общество было свое, состоявшее из коротко знакомых или родных, если Петр Андреич был в веселом расположении духа и ему доводилось рассказывать о чем-нибудь веселом же и забавном, или о чем-нибудь из быта людей, вроде петербургских мазуриков[242 - _Мазурик_ (мазурник, мазурин) — от _польск._ «mazur» — замарашка, оборванец; здесь: карманный вор, особенно в столицах, где мазурики придумали даже свой «язык» — байковый, или музыку («ходишь по музыке?», то есть говоришь на «музыке»?). — _прим._издателя_], а также из истории хищных животных, то он обыкновенно свой рассказ, свои слова дополнял мимикой, телодвижениями, головой, устами, руками, ногами и др. Любители этнографии сибирской и истории иерархии тобольской много интересного могли бы услышать от старца Петра Андреича, например, о состоянии в старые годы сибирского, особенного курганского, крестьянства, о его зажиточности, об его богатом скотоводстве, хлебопашестве и гостеприимстве, об его нравах и обычаях, например, праздничных и свадебных, об его одеждах, столе, питье, а также могли бы слышать о положении в прежнее время сибирского духовенства, о состоянии его образования, нравственности, достаточности, о сибирских монастырях и их монашествующих, наконец, о самих тобольских владыках и окружавших их лицах, как тех, которых он знал по преданиям, так особенно тех, при которых он жил и служил. Познаниями, посильным образованием Петр Андреич одолжен был, кроме своих природных хороших способностей, чтению, которому он посвящал все время, какое ему оставалось от занятий по должности и от свиданий, впрочем редких, с знакомыми и частому, почти непрестанному обращению среди ученых, образованных лиц, каковы были тобольские архиереи, в особенности Евгений и Афанасий, любившие его, ректоры, инспекторы и профессоры семинарии, учителя училища, члены консистории, уездные протоиереи и благочинные, а также многие из губернских чиновников. Нельзя же было, почти постоянно находясь среди таких и подобных лиц и часто слыша их беседы о предметах ученых, интересных и дельных, чего-нибудь не выслушать, чего-нибудь не усвоить себе, чем-нибудь не заинтересоваться и после еще не прочитать о том[243 - Располагать к самообразованию подчиненных и окружавших особенно любил и умел Тобольский архиепископ Афанасий (1832–1842 гг.). Он, бывало, всем, являвшимся к нему, а в том числе и Петру Андреичу, с радушием покажет всякие редкости, какие только случалось добыть и выписать ему, о всем расскажет, растолкует, укажет, где и что прочитать, посмотреть и пр.]. Петр Андреич немало даже имел собственных книг, он иногда и на собственный счет выписывал газеты и журналы, что, как всякому известно, в старину многие не очень-то любили.

Все лучшие годы жизни своей, с 14 и до 50-летнего возраста, Петр Андреич провел на службе по духовному ведомству: на 15 году от рождения (с 1808 г.) он поступил в Курганское духовное правление и служил в нем при известном между тобольским духовенством протоиерее Наркиссе Никитине в звании копииста, подканцеляриста и канцеляриста 9 лет; 23 лет (в 1817 г.) перешел на службу в Тобольскую консистории столоначальником, по-тогдашнему повытчиком, а с 32 лет и по 51 год (с 1826–1844 гг.) жизни исправлял в ней должность секретаря: первые три года в звании старшего столоначальника от имени другого лица, а остальные слишком 15 лет уже от своего имени в звании настоящего секретаря. Замечательны обстоятельства поступления Петра Андреича в секретари Тобольской консистории.

1. В 20-х годах настоящего столетия секретарем Тобольской консистории был (приехавший издалека) Н. Ф. Н-ский, человек слабый и крайне нерадивый по службе. У него как бы правило было все конверты, какие получались с почты и поступали из тобольских присутственных мест, а также от должностных лиц, служивших в Тобольске или приезжавших в Тобольск, оставлять нераспечатанными. Исключение делалось только для конвертов, получавшихся из Св. Синода. Пожалуй, этому иные не поверят, однако ж это сущая правда, это было именно так, а не иначе: в самом присутствии консистории стояло два или три (лубяных) короба, оставшихся из-под богослужебных книг, присланных для бедных церквей из Св. Синода, в них и бросались нераспечатанные конверты, которых к началу 1826 года накопилось до двух тысяч. Дел по консистории при секретаре им почти никаких не производилось, жалобы на недеятельность консистории слышны были всюду, самые присутственные места, бывало, пишут, пишут в консисторию и не могут получить от нее ответа. Пробуждались там только тогда, когда губернатор по просьбе какого-нибудь присутственного места напишет жалобу на молчание консистории прямо самому преосвященному.

Так было и при преосвященном Амвросии (Рождественском) в 1823 и 1824 годах, так, или еще гораздо хуже того, было и по смерти его, последовавшей 14 февраля 1825 года[244 - На беду Тобольской епархии пред тем временем, да и в то время один (Евгений) ректор семинарии (обыкновенно первый член консистории) перемешен был в Кострому, а другой (Филарет) вскоре по приезде в Тобольск помер; кафедральный протоиерей (второй член консистории) был обременен делами но учебной части: он был и инспектор семинарии, и член семинарского правления. И профессор философии, и ректор духовных училищ, да и часто болел.]. Нераспечатанных конвертов к началу 1826 года, как уже и замечено выше, накопилось в консистории до двух тысяч[245 - Все доселе сказанное взято буквально со слов, много раз слышанных пишущим из уст очевидца, покойного Петра Андреича.]. Ужаснулся такой неурядице, такой запущенности дел по епархиальному управлению вновь прибывший на тобольскую паству в самом конце 1825 года преосвященный Евгений (Казанцев)[246 - Это тот самый преосвященный, который в прошедшему году в конце июля помер в Донском монастыре, бывши давно уже слепым и 93 лет от роду.] и горячо принялся за исправление запущенного: из всех сил, как говорится, трудился он над рассматриванием дел и старых, и вновь поступавших, и сам, да к тому же непрестанно побуждал и членов консистории, а в особенности секретаря ее. Последнему, когда он являлся к преосвященному с делами, каждодневно делались не только самые горячие наставления, но и строгие выговоры, так что он, не умея исправляться, но вместе и боясь нового владыки, перестал и являться к нему с делами и докладами и все это возложил на старшего своего столоначальника, или по-тогдашнему повытчика, Петра Андреича Бекреева… И досталось же на первых порах, хотя и за чужие грехи, этому умному и деятельному служаке от преосвященного! «Сколько, бывало, тогда, — рассказывает Петр Андреич в своих воспоминаниях о преосвященном Евгении[247 - Старец Бекреев воспоминания о преосвященном Евгении писал три с половиною года тому назад, по поводу его 50-летнего юбилея в архиерейском сане.], — сколько бывало в иной день наделает мне владыка незаслуженных мною упреков за медленное и беспорядочное производство дел в консистории и даже наскажет угроз, что я буду отдан под суд, уйду на поселение, сошлюсь в Камчатку и пр., и пр. Я иногда терплю-терплю, слушаю-слушаю эти выговоры и угрозы, да наконец и скажу: «Ваше высокопреосвященство, ведь вся эта медленность, вся та путаница и все эти беспорядки произошли не от меня, а от секретаря и членов консистории, при них я был не более как нуль». Преосвященный, чтобы возбудить в членах (секретаря он уже и не тревожил, да его почти никогда и найти было нельзя в консистории) более внимательности к их обязанностям или дать им глубже почувствовать, какой они подвергаются ответственности за неисполнение сих обязанностей, нередко вот что делал: сейчас же пошлет келейника за членами консистории и, когда те явятся к нему (в кабинет) и встанут позади меня, он, как будто бы не видя их, и начинает повторять мне прежние выговоры за нерадение к делу и угрозы суда, поселения, даже ссылки и в заключение скажет: «Поди!». Это значило, чтобы я и члены, как будто бы незамеченные владыкой, шли к делу в консисторию. Но еще забавнее (интереснее), — продолжает рассказывать бывший столоначальник, а после секретарь консистории, — было угощение от преосвященного членов и меня обедами… Бывало, почти каждодневно, как только пробьет двенадцать часов[248 - В 12 часов преосвященный Евгений обыкновенно оканчивал все свои занятия: дела, письмо, чтение — словом, все оставлял в урочный час.], является в консисторию келейник преосвященного с приглашением к нему обедать, и мы волей или неволей должны были идти. Когда приходили, стол всегда был уже накрыт, и мы вслед за преосвященным садились за него. Но прежде телесной пищи мы должны были вкусить пищи духовной… Лишь только сядем за стол, владыка почти обыкновенно, разумеется, всегда с разными вариациями, начинал толковать о лености, нерадении и невнимательности к службе и показывал, какие происходят от них беспорядки и вред и какой ответственности, какому наказанию подлежит всякий, допустивший их. И эта процедура продолжалась почти всегда около часу, а между тем уха или пирог давным-давно уже простыли, и никто из нас не только ложку или вилку протянуть, но и кусочек хлеба откусить не смел, пока сам владыка не начинал кушать. Когда же начинает он, тогда и мы робко и недоверчиво примемся за вилки и ложки и поедим чего-нибудь, например, чуть не замерзшей ухи или давно остывшего — пирога. Так шло у нас несколько обедов. Наконец, привыкнув к духовной пище, мы по слабой своей натуре более не могли воздерживаться от пиши телесной и начинали и во время бесед преосвященного дерзать есть, слушали и ели, как Васька кот (в басне Крылова). Заметив это, преосвященный мало-помалу начал сокращать свои беседы и кушать вместе с нами и, наконец, сказал: «Вижу, что поняли меня и теперь говорить вам то же, что стенам» (нечего, бесполезно). С тех пор прекратились почти ежедневные званые у преосвященного обеды, а продолжались только по воскресным и праздничным дням».

Оказалось, что новый владыка, так напугавший членов и канцелярию Тобольской консистории, был один из добрейших архипастырей. И в самом деле, другой на его месте за вышеупомянутые беспорядки и бездействия консистории не только уволил бы от должностей всех членов, и особенно секретаря, а и донес бы о том Св. Синоду, между тем как он ограничился одними выговорами членам, и то не прямо им, а более в липе их столоначальника; даже секретарь консистории Н-ский был оставлен на своем месте, то ли в чаянии его исправления, то ли в ожидании срока, когда он будет иметь право на получение пенсии, и был представлен Св. Синоду к увольнению только чрез три уже года, и то не за слабости и крайнюю его недеятельность, а по болезни. Впрочем, преосвященному Евгению не было и причины далее много говорить и горячиться: дела консистории при его личном и неусыпном наблюдении с 1826 года пошли надлежащим образом, особенно после того, как силы консистории несколько пообновились: незадолго до него прибывший в Тобольск ректор семинарии архимандрит Иоанникий назначен членом консистории и при настойчивости преосвященного не считался только по обычаю многих ректоров того времени членом, а принимал деятельное участие в делах епархиального управления; больной и обремененный делами по учебной части кафедральный протоиерей Василий Федорович Капустин в двадцать же шестом году помер и замещен деятельным и умным ключарем собора протоиереем Петром Андреевичем Фелицыным, а управлял канцелярией и вел порядок дел не Н-ский (он продолжал носить только имя секретаря и являлся в консисторию единственно или за получением жалованья, или для подписи бумаг, которые по закону не могли быть пущены в ход без секретарской руки), а тот трудолюбивый и дельный столоначальник, о котором здесь и речь идет.

2. К испытанию сего столоначальника в понимании дела и опытности в делах для преосвященного Евгения представился новый благоприятный случай. В 1827 году ревизовали Сибирь в гражданском отношении сенаторы князь Куракин и Безродный. Крестьяне Тобольской епархии подавали им жалобы, между прочим, и на духовенство в вымогательствах с них за браки и за другие таинства и требы. Ревизоры принимали эти жалобы даже и по таким делам, которые были года за два до того, за 5, за 7 и даже за 9 лет, производили по ним чрез своих чиновников следствия над духовенством, даже и без депутатов со стороны сего последнего, спрашивая иногда только самих жаловавшихся, их родственников и вообще лиц, державших их стороны, и затем присылали те следствия к преосвященному Евгению единственно для наложения, т. е. для суда, наказания тем из лиц духовных, которые подверглись жалобам со стороны крестьян и следствию от ревизоров. Но преосвященный воспротивился этому. «Где же тут порядок? — говорил он тогда (в письмах к знакомым). — Где законы? Где права наши? На что же нам и оставаться, если мы лишние?.. Отрешить (по таким жалобам и по такому следствию) одного, значит сделать начало к отрешению и всех будущих (имеющих из духовенства подвергнуться жалобам и следствию)». А сенаторам-ревизорам отвечал, что крестьяне с жалобами на духовенство должны бы наперед обращаться к нему, как к непосредственному его начальнику, что жалоб этих от них он никогда не получал, что если б какие-либо жалобы были получены, они не были бы оставлены без внимания и виновные из духовенства не остались бы без взыскания, и взыскания строгого; что следствия над лицами духовными по нарушениям ими служебных обязанностей должны быть производимы не светским, а духовным начальством, и пр., и пр. От всего этого, по выражению самого преосвященного, «сыр-бор загорелся»: сенаторы одни дела посылали в Св. Синод, а другие министру внутренних дел, даже в отчете по ревизии Западной Сибири на действия тобольского преосвященного принесли жалобу Государю Императору (Николаю Павловичу). Государь повелел Св. Синоду дело рассмотреть и затем или для того назначить на Тобольскую епархию ревизию, которая Св. Синодом и была назначена, с поручением с Высочайшего, впрочем, соизволения произвести ее в качестве постороннего ревизора самому преосвященному Евгению как архипастырю, по выражению Св. Синода, особенно известному своею опытностию в делах и беспристрастием в суждениях, и с предписанием: а) по возможности обозреть всю епархию (которая в то время состояла из губерний Тобольской и Томской и области Омской), б) при обозрении деятельно разведывать о нравственном состоянии духовенства, в) где будут жалобы на него в вымогательствах с прихожан за венчание браков и за совершение других таинств и треб, тут же, на месте, производить следствия, г) для следствия взять с собою двух протоиереев, известных преосвященному по беспристрастию и строгой нравственности, и сверх их взять еще в качестве письмоводителя одного чиновника, опытного в следственных делах и вместе бескорыстного, и д) о всех своих действиях из каждого города доносить Св. Синоду, а дела обследованные представлять оному с своим мнением[249 - Душ. Чт. 1868 г. ч. 3. Изв. и Зам. стр. 103–105 и рассказы самого покойного А.П. Бекреева.].

Обревизовал преосвященный Евгений епархию свою летом 1828 года в два раза: в первый — с 18 (или 21) мая по 7 июля северо-западную ее часть, и именно всю (кроме, впрочем, Березовского края) Тобольскую губернию, а во второй — часть юго-восточную, и именно губернию Томскую и область Омскую. Для производства следствий в случае жалоб на духовенство и также для управления экономией при нем находились два протоиерея (Карпинский и Арефьев), а для письмоводства и делопроизводства — исправлявший должность секретаря консистории старший столоначальник Бекреев.

Что делал во время ревизии сам преосвященный Евгений и какие он понес тогда труды, огорчения и пр., здесь об этом мы не будем говорить, а будем говорить только о трудах покойного Петра Андреича. Начнем с того, что преосвященный Евгений никому из свиты своей не позволил взять в дорогу своего экипажа, и все бывшие при нем, не исключая стариков-протоиереев и столоначальника Бекреева, должны были ехать по большому (Московскому) тракту в обыкновенных почтовых повозках, а по малым, хотя и почтовым же, трактам, но где почтовых повозок было две или даже только одна, а также и по дорогам проселочным — или на крестьянских телегах и одрах, или, в горном Алтайском ведомстве, — в коробах. Но первые из названных экипажей, т. е. прежние почтовые повозки и крестьянские телеги, коротки и для непривычных городских жителей крайне тряски и неудобны; вторые, т. е. одры, похожи на роспуски, на которых в деревнях крестьяне, а в больших (российских) городах домовые извозчики возят бревна и другие тяжести, и с которых во время езды, особенно скорой, притом сибирской, весьма легко не только растеряться, а и самим ездокам повыскакать и разбиться; а третьи экипажи, т. е. короба, пи дня чего более и не пригодны, как для возки руды и уголья на заводы; если сесть человеку в такой короб, то ни его никто не увидит, ни он ничего и никого не увидит. Продолжим тем, что Петру Андреичу, равно как и всей свите преосвященного и даже самому преосвященному, иногда доводилось во время ревизии голодать. Дело в том, что преосвященный отдал строгое приказание во время поездки по епархии ни в каком случае и ничем не пользоваться даром от жителей, а за все платить деньги (из 1000 р. асс., данных ему на путевые издержки). Но случалось так, что жители иных селений, особенно таких, где архиереи тобольские никогда еще не бывали, даром со всем радушием готовы были кормить всю свиту архиерея хотя бы целые недели, а продать ей что-нибудь из съестного ни за что не хотели, считая это за стыд для себя; и наши путешественники принуждены были в иные дни питаться только чаем да сухарями, наготовленными и взятыми в дорогу по приказанию владыки. Затем, при обозрении преосвященным встречавшихся в городах и селениях церквей, во время экзаменования им духовенства тех и соседних церквей и при просмотре метрик, росписей и прочих церковных документов столоначальник Бекреев с протоиереями должен был проверять по документам же церковные суммы, свечи и другое церковное имущество. Должен был еще к приезду в каждый город или в самом городе переписывать журнал, который вел всему, находимому по дороге при обозрении сам преосвященный, и отправить его в Св. Синод. Где случались жалобы на духовенство от прихожан в вымогательстве с них за браковенчания и за исправление треб, там, на месте, преосвященный Афанасий с протоиереями Карпинским и Арефьевым при земском заседателе и волостных начальниках в качестве депутатов со стороны жалобщиков производил следствия[250 - Говорю: П.А. с протоиереями _производил_следствия_ потому, что протоиереи, добрейшие и честнейшие отцы духовные, были совершенно неопытны в производстве следствий, так что при названных следствиях они были почти только зрителями того, что делал архиерейский письмоводитель.], для суждения по ним писал справки, докладывал их преосвященному, а тот по рассмотрении и обсуждении полагал мнение свое на них и немедленно отправлял их в Св. Синод. К счастию, жалоб этих, вопреки уверениям гг. сенаторов-ревизоров, что их повсюду множество[251 - Сенаторы препроводили к преосвященному 14 гражданских жалоб с присовокуплением, что подобных много поступило из разных мест. Душ. Чт. 1868 г. ч. 3. Изв. и Зам. стр. 104.], и несмотря на то, что прихожане целой епархии — всех городов, сел, деревень и станиц — чрез губернское, земское и полковое начальства были заблаговременно оповещены, в каком месте и в какое время они могут видеть Его Высокопреосвященство и подать ему жадобы на духовенство, если только у кого они есть[252 - Притом в тех местах (например, в Тюкале), духовенство которых обнесено было особенно корыстолюбивым и беспорядочным, преосвященный Евгений с намерением жил подолгу, вникал во все обстоятельства жизни духовенства, с жалобами, однако ж, никто не являлся, да и в жизни духовенства ничего не оказалось подтверждающего те доносы.], жалоб этих было подано очень немного, и именно только шесть, и то в одной Тобольской губернии, а в губернии Томской и области Омской не было ни одной. Еще, к большому счастию, и эти немногие жалобы были или ничтожные, или бездоказательные, или даже оказались составленными и поданными по научению так называемых в деревнях мужиков-горланов и мироедов, озлобленных на свое приходское духовенство по самым ничтожным причинам, например, за то, что во время приходского праздника не были они им угощены преимущественно пред другими и пр. Потому по ним никто и не был завинен, исключая одного благочинного, который за несмотрение был уволен от должности. «А сколько было трудов, беспокойства и неприятностей как всем, сопровождавшим владыку, так в особенности мне и самому владыке, — говорил в своих воспоминаниях о сем последнем сам Петр Андреич, — мне потому, что я должен был и при следствиях, по неопытности в подобных делах протоиереев, более всех действовать, и в городах писать распоряжения, какие исходили от преосвященного; я должен был переписывать для Св. Синода путевой журнал преосвященного, журнал сей и прочие бумаги владыки отправлять на почту, и все это мне нужно было делать одному, так как преосвященный не допускал малейшего постороннего участия в делах по ревизии; часто не знал я, что такое ночь. Но и преосвященному не менее моего доставалось: он, вероятно, из опасения, чтобы я ночью (на почтовые дни и вообще, когда дел скоплялось много) как-нибудь не уснул и чрез то не остановил делопроизводства, ложась спать, всегда приказывал мне, лишь какая бумага будет готова к подписи или просмотру, будить его, и я принужден был исполнять это приказание и по нескольку раз в ночь будил его, хотя иногда и жаль было нарушить его покой[253 - Ночной покой преосвященного во время ревизии и вообще продолжался не более 3 часов.], и он вставал, подписывал или просматривал изготовленные бумаги».

С окончанием ревизии Тобольской епархии кончилось и испытание Петра Андреича в способности к делам, опытности в производстве их, а также добросовестности и бескорыстии. В конце 1828 года преосвященный Евгений прежнего секретаря консистории Ильинского представил в Св. Синод к увольнению от должности (по болезни), а Петра Андреича отрекомендовал на его место. Последний и был определен 9 марта 1829 г. с оставлением притом и секретарем попечительства о бедных духовного звания[254 - В эту должность он был назначен слишком за год до того, 1 ноября 1827 года.] и при занятиях по делам о свечной по епархии прибыли[255 - А этим делом он занимался с 1824 года.].

Близ 16 лет, а если считать исправление должности за секретаря Ильинского, то близ 19 лет Петр Андреич проходил должность секретаря Тобольской духовной консистории и во все эти годы пользовался благоволением трех преемственно управлявших Тобольской епархией архипастырей (Евгения, Афанасия и Владимира); духовенство Тобольской епархии знало и уважало его: все — молодое и старое, ученое и неученое — и в случае каких-либо дел по консистории с доверчивостию обращалось к нему, и обращалось не без пользы для себя, потому что Петр Андреич, что можно было сделать без нарушения законов и справедливости, делал для всех и делал скоро; три раза в эти годы получал он благодарность от обер-прокурора Св. Синода «за успешность в делопроизводстве по консистории», своевременно получал чины и знаки отличия за беспорочную службу (например, за 15, за 20 лет и так далее) и каждогодно получал же денежные награды за занятия по делам о прибыли от продажи свеч по церквам Тобольской епархии. Но важнее этого вот что: при Петре Андреиче тобольские преосвященные не получали от высшего духовного правительства никакого замечания за медленность в делах епархиального управления или за неправильность в ведении их; при нем члены консистории, которые по закону и есть настоящие правители дел епархиальных, все были, или по крайней мере казались, людьми дельными, трудолюбивыми, опытными в делах и умными[256 - Когда по оставлении Петром Андреичем службы по духовному ведомству случилась в Тобольской консистории беда (о которой будет сказано ниже), то один из самых дельных членов ее, не обинуясь, неоднократно знакомым своим говорил: «Доколе секретарь у нас был умный и дельный, и мы (члены) все были умны и дельны; когда же приехал к нам секретарь д… то и мы все стали…».]; при нем в Тобольской консистории или ее канцелярии не было никаких происшествий, выходящих из ряду вон, происшествий, бесславящих эти и другие присутственные места; при нем, при управлении им делами консистории решения по делам писались (хотя и не им, но и не без его влияния, не без его справок и докладов) такие милостивые, что ни один из священнослужителей не был присужден к лишению сана[257 - Если в то время (1826–1844 гг.) некоторые из священнослужителей Тобольской епархии (впрочем, весьма и весьма немногие) и лишились ряс, то это уже по решению высшего духовного начальства.], упущения по должности не возводились в проступки, а проступки не возводились в преступления; отчего во все время, пока он состоял при делах епархиального управления, почти вовсе не было протестов против решений епархиального суда, почти вовсе не являлось в духовенстве Тобольской епархии лиц, которые решались бы приносить[258 - При преосвященном Евгении одно, а при преосвященном Афанасии только два было таких лица (св. Топорков и диакон Поляков). Двое последних в наказание за судотяжество, по распоряжению Св. Синода, были перемещены в Пермскую епархию; один из них после и просился было обратно, в ведение поносимого им начальства, но последнее отклонило его просьбу.] Св. Синоду жалобы на строгость или несправедливость епархиального суда и на несправедливость епархиального начальства. Другие, и именно секретари иных российских консисторий, а также губернских правлений и пр., на месте Петра Андреича и в столько лет бытности на этом месте наживали каменные домы, покупали поместья и жили по-барски, а он — не забудем этого, получая сверх жалованья по должности секретаря попечительства и наградные деньги за участие в занятиях по делам о свечной прибыли, — нажил самый обыкновенный домик, только что достаточный для помещения его семейства[259 - Он был холост, и его семейство состояло только из незамужней сестры и некоторое время из племянницы-воспитанницы.]; мебель, коней, прислугу, экипажи имел только необходимые, знакомство вел самое ограниченное, стол и вообще все содержание имел самое простое и обыкновенное. Словом, покойник почти в 16 или даже в 19 лет секретарства нажил столько, что после, о чем, впрочем, будет сказано ниже, пробыв 7 лет без должности, при всей скромности жизни прожил все им дотоле нажитое: и деньжонки, которые были скоплены на мерный день, и скот, и книги, и мебель, и даже дом. Значит, нажито было крайне немного[260 - К чести Тобольской консистории нужно заметить, что никто из ее секретарей, ни прежде, ни после ПЛ. Бекреева бывших, не был богат, да и из членов ее также ни один не нажил достатка собственно от службы своей в консистории. Ученый и дельный кафедральный протоиерей Лев Земляницын почти целых 30 лет (1792–1821 гг.) служил членом консистории и вместе префектом и учителем семинарии, но когда товарищ его по Петербургской академии сибирский генерал-губернатор, впоследствии граф, Сперанский посетил в 1819 году его дом, то нашел его таким «богачом», что из сожаления жене его дал на домашние нужды 50 р. (асс.). Впрочем, как и богатеть членам, секретарю и канцелярским чиновникам Тобольской консистории? Вопреки общему обычаю консисторий российских, в Тобольске с окончивших курс семинарии и вообще с только что вышедших из учебного заведения и посвящавшихся во священники, диаконы и пр., никогда ничего не брали и не берут; метрик, росписей, отчетов о свечной прибыли и пр. лично в консисторию, по крайней обширности епархии, никогда не представляли и не представляют, равно как прямо из нее никогда не получали и не получают беловых книг (напр., обыскной и пр.), суд над виновными по той же причине производился и производится частию заочно, только по бумагам; метрические свидетельства требовали и требуют из консистории нуждающиеся в них не лично, а чрез почту; служащие притом часто требовали чрез свое начальство и в случае малейшего промедления посылали жалобы преосвященному и пр., и пр. При последнем преосвященном Тобольская консистория по высылке метрических свидетельств, да и вообще по всему делопроизводству и особенно лично, исправна и аккуратна. Несколько кстати здесь будет сказать, что и ключари Тобольского кафедрального собора, не как в России, от своей должности не получали и не получают никаких материальных выгод: св. миро рассылали и рассылают они большею частию с попутными из духовенства и притом не в отдельные церкви, а в духовные правления или в соборы уездных городов, а антиминсы к освящению церквей и приделов, и также в обмен ветхих препровождали и препровождают преимущественно по почте по требованиям духовных правлений или благочинных без всяких за них приношений от церквей.].

Бывши уже 50 лет от роду и прослуживши 36 лет по духовному ведомству, Петр Андреич в конце 1844 года вышел в отставку. Место его в консистории занял человек довольно молодой, из порядочно учившихся и служивший дотоле в одном высшем правительственном месте. Число членов консистории (преосвященным Владимиром) было, против прежнего, умножено до 7 или 8. Казалось бы, дела по епархиальному управлению должны были пойти лучше прежнего, но вышло наоборот: столоначальник и вместе приходо-расходчик Н-ий сочинил, устроил (при преосвященном Георгии) такое дело[261 - Преосвященный Георгий приказал консистории печатать в губернской типографии пробелые листы для метрик и других церковных книг. Названный приходно-расходчик как-то ухитрился печатать листов этих гораздо больше, нежели сколько значилось по документам; излишние, так сказать, секретные листы преимущественно и рассылались по церквям, и деньги за них приходно-расходчик, разумеется получал в свою пользу. Дело это велось им так ловко, что долго никто из членов консистории, а также из членов духовного правления и благочинных, чрез которых листы рассылались и деньги в консисторию высылались, этого подлога и не подозревал.], за которое сам он от руки правосудия, конечно, праведно и по заслуге испил и пьет еще горькую чашу и за которое, к сожалению, за свою излишнюю доверчивость и простоту, почти все члены консистории и с своим секретарем должны были поплатиться порядочною частию своего скудного достояния и с тем вместе лишиться своих в консистории мест.

Петр Андреич вышел в отставку не для того, чтобы уже вовсе и нигде не служить, а единственно с целию, отдохнувши немного, поступить на службу по гражданскому ведомству. Но что же, спросят, заставило покойного сделать такой шаг, когда служба его в консистории шла благополучно и была полезна для Тобольской епархии, когда он пользовался расположением тобольских архипастырей, когда он был знаем, и не только знаем, но и уважаем, духовенством всей епархии, да был в почете у многих и из светских лиц, особенно тех, которые когда-либо имели свои частные дела в консистории или имели служебные сношения с нею? Сознание в себе способностей и опытности с пользою служить и на высшей должности, и на более видном месте и надежда получить его, ответим на вопрос, заставили сделать покойного тот шаг, и еще нежелание оставаться навсегда в чине коллежского асессора[262 - Чин этот был получен им в начале 1839 года. В 30-х и в начале 40-х годов, помнится, секретари консисторий еще не имели права на чин, высший асессорского.], а главное, опасение получать в случае отставки[263 - Об этом Петру Андреичу от времени до времени тогда докладывала болезнь ног.] крайне малый, можно сказать, нищенский пенсион — едва ли не менее 100 рублей серебром в год. Но, увы! Петр Андреич жестоко ошибся в своих расчетах. Сначала не давали ему места в гражданском ведомстве затем, что он «был прикосновен к делу о выдаче неправильно метрического свидетельства одному крестьянину»[264 - Дело было вот какое: крестьянин отрекался платить подати под предлогом, что ему уже 60 лет, (мирское) общество доказывало противное, т. е. что ему 60 лет еще нет и что, следовательно, он сам обязан отдавать повинности. Было потребовано из консистории метрическое свидетельство. Столоначальник Ик-в, в столе которого были дела по выдаче метрических свидетельств, вывел на справку, что в метриках записи о рождении и крещении того крестьянина нет, но что вот в росписях под таким-то годом и в следующих за ним годах этот крестьянин (тогда еще малолетний) значится при отце стольки-то лет. По сим последним сведениям крестьянину выходило 60 лет. Петр Андреич прежде подписи свидетельства по всегда наблюдавшемуся у него порядку потребовал налицо помянутые росписи и, когда справка оказалась верною, подписал свидетельство. Только мирское общество не поверило этому свидетельству и потребовало поверки его в консистории. Поверили, и по поверке оказалось то же. Но общество и еще стало просить поверки. При последней поверке была найдена в метриках запись о рождении и крещении крестьянина, о котором идет дело, и по этой записи уверение крестьянина о его старости оказалось фальшивым. Таким образом, если тут и был кто-нибудь виноват, то уже никак не секретарь (что бы ему мог дать крестьянин, отбивавшийся от платежа податей за какие-нибудь 3 или 4 года), а разве только столоначальник Ик-в. Так-то иногда терпят и хорошие люди из-за пустяков по милости своих невнимательных к делу или корыстолюбивых подчиненных!], а потом, когда дело это было решено в губернском суде ничем («оставлением его без положения по случаю отставки»), ему отказали инде потому, что тут-де нужны праведники, а инде вследствие мнения, что он-де, как целый век служивший по одному духовному ведомству, не знаком с делами и делопроизводством по ведомству гражданскому (тогда как в консистории производятся, по крайней мере пересматриваются. по окончании всякого года дела, даже уголовные, исковые и пр., и пр.) и что ему-де учиться тому уже поздно. Таким образом, и пробыл он в отставке, вне службы ровно семь лет, и в эти тяжкие и скорбные для него годы, как уже и замечено выше, прожил все, что в течение длинной службы приобретено было тяжким трудом и скоплено бережливостию и умеренностию жизни: и скот, и книги, и мебель, домашнюю посуду, даже и дом.

Наконец-то, и именно 23 ноября 1851 г., Петр Андреич был определен заседателем в Омский окружной суд, а отсюда менее, нежели чрез год, по собственному его желанию, перемещен в таковой же Тарский суд. Служил он и в гражданском ведомстве с прежним усердием: к должности являлся каждодневно и своевременно, делами занимался и в суде, и на дому бескорыстно, внимательно и успешно. Поэтому, конечно, ему неоднократно поручаемо было исправление за болезнию, смертию или перемещением окружных судей и казначея то должности первого, то должности последнего; поэтому же, конечно, он неоднократно получал благодарности за службу от губернского и главно-правленского начальства и два или три раза получил денежную (от 45 до 100 р.) награду. Но всему бывает конец: прослуживши и в окружном суде слишком 13 лет и бывши уже 70 лет от роду, Петр Андреич долее не мог уже служить. Правда, ум его был еще свеж и память довольно крепка, но тело совсем отказывалось от повиновения им: осенью, зимой и весной, вообще при холоде и сырости в воздухе Петр Андреич сильно зяб и потому не мог являться в присутствие, а если и являлся, то перо валилось у него из руки; и вот он в половине марта 1865 года вышел по прошению за старостою лет в отставку с пенсионом в 168 р. 50 коп. в год.

Нелегко было жить старцу и на трех- или четырехстах рублей во время службы заседателем, особенно с 1857 года, когда везде, между прочим и в Таре, на все начали возвышаться цены. Но еще стало труднее содержаться ему по выходе в отставку, когда получил он только 14 рублей в месяц. Оттого он продал и домик, который купил было в Таре, сбыл лошадь со всеми принадлежностями для нее и стал жить по квартирам. Чрез несколько времени Петр Андреич переселился было на житье в Омск, но перемена места жительства только сблизила его с родственниками, а ничуть не облегчила в содержании, потому что в Омске иное, в особенности квартиры и дрова, еще дороже, чем в Таре… В лавки ли и на базар, чтобы купить домашней провизии или другого чего-нибудь для житья, в церковь ли, чтобы помолиться Богу, в казначейство ли за получением пенсии он обыкновенно ходил пешком, и ходил иногда в грязь и ненастье, и при хождении этом, если случался сильный ветер или дорога летом после дождя, а весной при таянье снега бывала скользкая, иногда падал; знакомства он, кроме только родных, не имел ни с кем, для услуг держал одну маленькую девочку с платою от 50 или 70 коп. до рубля в месяц, почему кушанье почти все приготовляла сама старушка — сестра его. Вообще состояние Петра Андреича с самого оставления им службы в консистории при всей его аккуратности и скромности в жизни делалось все хуже и хуже, бедственнее и бедственнее.

Но сколько внешнее положение Петра Андреича в последние 26 лет жизни падало, так сказать, тлело, настолько же внутреннее его состояние возвышалось, так сказать, цвело. Разгул, которому Петр Андреич в молодости с товарищами и друзьями предавался иногда, им давно уже был брошен, любивши и всегда читать книги наиболее серьезного содержания[265 - При распродаже в Тобольске в 1849 году своей библиотеки Петр Андреич оставил у себя и до смерти хранил, кроме Евангелия, житий святых русских, славянских и иверских {_Иверских_ — грузинских}, Муравьева, писем святогорца и других духовных книг, Путешествие вокруг света Дюмон-Дюрвиля, Историю отечественной войны и другие в сем же роде сочинения Михайловского-Данилевского {_Михайловский-Данилевский_ Александр Иванович (1790–1848) генерал — лейтенант, известный военный писатель, во время Отечественной войны 1812 года — адъютант М.И. Кутузова, участник заграничных походов 1813–1814 гг., Венского конгресса 1815 г., с 1835 г. — сенатор и председатель военно-цензурного комитета. Им написаны и опубликованы: «Записки 1814–1815 гг.» (1834 г.), «Описание похода во Францию в 1814 г.» (1836 г.), «Записки Отечественной войны 1812 г.» (1839 г.) и др. В последние годы жизни — главный редактор «Военной галлереи Зимнего дворца»} и пр.], в последнее время он читал книги преимущественно содержания духовного и всегда крепко державшись веры отцов, следуя учению церкви в простоте сердца и с покорностию ума; в последние годы жизни, когда случалось ему слышать из чьих-нибудь уст вольномыслие или шутки над чем-либо священным, когда также случалось ему в газетах и журналах читать о вольнодумцах, он скорбел о том, приходил в негодование на виновных в том; во дни воскресные и праздничные, несмотря ни на какую погоду, несмотря даже и на немощи телесные и крайнюю слабость ног[266 - В омских церквах никак не могут догадаться устроить для престарелых и использующихся крепким здоровьем богомольцев седалища, какие устроены в церквах других местностей.], он был непременным посетителем дома Божия и бывал там одним из самых внимательных ко всему совершаемому священно и церковнослужителями, и одним же из самых усердных богомольцев; таинств покаяния и приобщения каждогодно сподоблялся по нескольку раз; дома, в квартире, не только утром и вечером, когда и все православные христиане, по крайней мере большая часть христиан, худо или хорошо, много или мало, но молятся Богу, а и в другие поры дня и ночи он становился на молитву и подолгу молился даже коленопреклонно.

Пред кончиной описываемый старец болел целых шесть недель и в это время два раза сподоблялся таинств покаяния и причащения и раз соборовался.

Мир праху твоему, в свое время честный и усердный служака, а в последние годы терпеливый страдалец и набожный богомолец!

20 июня 1872 г.

Омск.




ИЕРОМОНАХ МИСАИЛ, ДУХОВНИК ТОБОЛЬСКОГО АРХИЕРЕЙСКОГО ДОМА[Публикуется по тексту: Иеромонах Мисаил, духовник Тобольского архиерейского дома // Странник. 1870. Т. 1, февраль. С. 38–56, 147–160. — _прим._издателя_]


Сказывают люди, исполненные Духа Святаго от утробы матери своей (Лук. 1, 15); бывают люди, которые, возрастая телом, в то же время возрастают и духом и с возрастом телесным только преуспевают в премудрости Божией и в любви у Бога и человеков (Лук. 2, 52); бывают люди, которые в детстве ведут себя как взрослые, в отрочестве — как мужи и в юности живут как старны, как бы не чувствуя в себе действия кипучих страстей, в летах зрелого возраста ведут себя как бы уже стоящие на краю фоба, без расчетов житейских, без видов честолюбия, корысти и проч. Таков был, как повествует Евангелие, Предтеча Господень Иоанн, таковы были, как рассказывается в житиях святых и сказаниях о подвижниках благочестия, святитель Николай, Мирликийский чудотворен, преподобный Сергий Радонежский и другие великие угодники Божии, которыми так богата история нашей св. православной церкви.

И в наши, столь скудные благочестием времена являются высокие примеры богоугодной жизни и высокого подвижничества. Таков был всем известный иеромонах Серафим, Саровский подвижник, и другие. К числу таких же людей, как увидят читатели, может быть отнесен и духовник Тобольского архиерейского дома иеромонах Мисаил, которого имя означено в оглавлении статьи.

_Иеромонах_Мисаил_ родился 29 июня 1797 года в Сибири, Тобольской губернии и Тобольского же уезда в селе Липоярском, что на российском тракте между Тюменью и Тобольском, верстах в 90 от последнего. Родители его были диакон того села Иван Кузьмин Фокин и жена его Евдокия Терентьева. При крещении наречен он Павлом и был у родителей старший из их шестерых детей[268 - Из четырех братьев отца Мисаила Константин и Илья, по окончании курса в Тобольской семинарии, были священниками, Андрей поступил в гражданскую службу, а Алексей и доселе диаконствует в селе Липоярском на месте отца своего. Трое первых, а также сестра Анисья, как и о. Мисаил, давно уже померли. Сыновья умершего священника Ильи Фокина и живого диакона Алексея Фокина же хорошо окончили курс семинарии учения и служат с честию священниками.].

Грамоте Павел учился в доме родительском, преимущественно у деда своего Кузьмы, и учился, сколько можно судить по рассказам о нем его родственников, прилежно и так успешно, что на шестом году от рождения он выучил не только часослов, но и всю псалтирь[269 - В старину не только у духовных, но и у мирян ученье грамоте обыкновенно начиналось после азбуки, с часослова и псалтири.], а немного спустя после того уже бойко читал в церкви на клиросе.

Но, успевая в учении, малютка Павел с тем вместе и еще более того преуспевал в благочестии. Когда дед, утром ли вставши от сна или вечером отходя ко сну, становился на молитву, тогда вместе с ним начинал молиться и малютка Павел, и молился иногда по часу и более. Бывало, говорят, бабушка иногда сжалится над ребенком и начнет выговаривать за него старику, своему мужу: «Зачем ты, — скажет она, — заставляешь ребенка так подолгу молиться! Ведь ему это тяжело», а малютка Павел начнет защищать своего дедушку, станет толковать бабушке о себе, что он молиться любит, что ему стоять на молитве ничуть не тяжело, что молиться Богу нужно подолгу, что это хорошо. Пойдут дед и отец в церковь к богослужению, туда же спешит за ними и малютка Павел и остается там до самого конца службы; вообще ходить в церковь для него составляло утешение и радость.

Десяти лет, и именно в 1806 году, отрок Павел расстался с родительским домом и поступил для обучения в Тобольскую семинарию, которая в то время состояла под управлением дельного ректора архимандрита Знаменского монастыря Михаила (до вдовства священника Тобольского кафедрального собора Матфея Бурдукова), бывшего впоследствии времени иркутским (и очень хорошим) преосвященным, и доброго, но вместе с тем и солидного префекта, кафедрального протоиерея Льва Земляницына.

Бывши семинаристом, Павел Фокин квартировал у ближайших своих родственниц, доброй жизни и набожных старушек, из которых одна (вдовая священническая жена) была притом грамотная и большая охотница читать жития святых, пролога и другие духовные книги, да и родители, равно как дедушка и бабушка, по близости села Липоярского от Тобольска, нередко навещали — одни сына своего, другие любимого внука — и тем не давали загрубеть его сердцу, испортиться ему среди, конечно, не всегда и особенно в то время, т. е. в начале настоящего столетия, нравственных и не очень-то мягкосердых товарищей. Почему, а также по природным свойствам своим, или, лучше, по действию благодати Божией, юный Павел и в Тобольске вел себя точно так же, как и дома, в Липоярском: усердно исполнял свои ученические обязанности, к играм и другим забавам, свойственным его возрасту, он был крайне хладнокровен; в часы, свободные от училищных занятий, он постоянно находился в квартире; любимым чтением его были душеполезные книги, в которых, как мы выше видели, недостатка не было и на квартире и которых еще более было в семинарской библиотеке, составившейся, как нам хорошо известно, наиболее из пожертвований прежних тобольских преосвященных. Молитва утренняя и вечерняя, притом нередко продолжительная и соединенная с частыми земными поклонами, глубокими вздохами, с очами, устремленными горе, у описываемого мальчика-семинариста была непременным и постоянным правилом. «Однажды, — рассказывали после его хозяйки-старушки, — Паша у нас неизвестно куда скрылся. Стали искать его, бегали туда и сюда и наконец нашли его под крыльцом (снизу забранным досками); там он, сделавши из лучинок несколько крестиков, молился, стоя пред ними на коленях». О семинаристе Павле Фокине нужно заметить еще, что он был очень добр, чрезвычайно скромен и прост; иные из товарищей его, пользуясь этими добрыми качествами души его, почти обирали его; когда же просили у него что-нибудь _Христа_ради_, то он и сам отдавал им просимое с полною охотою, отчего иногда, да и нередко, он возвращался в квартиру то без шапки, то без рукавичек, то без платка. Однажды товарищи в шутку сказали Фокину: «Паша, _Христа_ради_ полезай в колодец», и Павел действительно полез было туда, и только промысл Божий сохранил его: откуда ни возьмись учитель или старший (из воспитанников), увидев столпившихся около колодца семинаристов, он подошел к ним и, узнав в чем дело, остановил решимость на напрасное самопожертвование одного и шалость других. Отрок, а после юноша Фокин много и других неприятностей встречал со стороны товарищей, но он все переносил терпеливо, а иных насмешек товарищеских над собою он как будто бы и не замечал. Само собою разумеется, что эти насмешки товарищей над добродушным и простодушным Павлом чаще всего случались в первые годы его ученья в семинарии, когда он был еще мал, после они повторялись уже реже.

В семинарии Павел Фокин учился всегда прилежно и с хорошими успехами и чрез 10 лет учения, и именно в половине 1817 года, окончил курс учения.

Родители Павла Фокина непременно желали видеть его по окончании курса в семинарии священником. Но Павел первоначально не хотел и слушать, даже боялся и думать о том, частию потому, что был тогда еще молод (только 20 лет), а более потому, что совершенно и никогда не хотел обязываться брачными узами, не бывши склонным к этому от природы, отличаясь нравом тихим, робким, застенчивым, главное же, начитавшись в житиях святых и прологах о подвигах пустынников и монашествующих. К тому же его смущали и те трудности, и та великая ответственность, с какими неразлучно священническое служение, особенно в селах; наконец, он чуть ли не с детства имел сердечное желание вести одинокую иноческую жизнь, почему по окончании курса учения он думал не о брачном венце, а о монашеском клобуке и не о священнической рясе, а об иноческой мантии. И вот, не чувствуя ни малейшего расположения к супружеской жизни, но в то же время не получая от родителей благословения на поступление в монастырь, он для того, чтобы иметь средства к пропитанию, решился на то, на что немногие из окончивших курс учения охотно согласились бы, именно: Павел Фокин решился с посвящением в стихарь поступить причетником[270 - Впрочем, в конце XVIII и начале XIX столетий на причетническую должность, по крайней мере в Сибири, не смотрели так низко, как смотрят на нее ныне; в то время например в Тобольске многие из учеников семинарии и чаще старших классов, притом лучшие по учению, как бы в награду получали причетнические, а иногда диаконские места при градских церквах и, получив их, продолжали учиться. От того была своего рода и польза. Семинаристы, например, поступали во священники уже умеющими хорошо совершать священнослужение и требы; притом же родители и казна облегчались в содержании бедных учеников. Но был немалый и вред: диаконы и причетники-семинаристы почти обыкновенно учились против прежнего слабее своих товарищей, непрестанно опускали классы — то по необходимости, ради участия в отправлении священниками богослужения, то под одним только предлогом необходимости, единственно из-за лености, и учителя на таких учеников непрестанно жаловались.] к небогатой Тобольской Петропавловской церкви. К счастию его, месяца через два или три в низшем классе Тобольской семинарии открылась праздная вакансия учителя латинской грамматики, которую он 18 сентября 1817 года и занял; с нее за усердие и способности он 31 мая следующего 1818 года был перемещен в грамматический же класс среднего отделения и, сверх того, ему же была поручена (17 февраля 1818 года) должность библиотекаря семинарии.

Хотя молодому Фокину и нравилась должность учителя[271 - В аттестате, выданном ему от семинарского правления, сказано: «Должности учителя и библиотекаря проходил он очень хорошо, вел себя отлично». Кроме того, знавшим о. Мисаила в последующее время очень хорошо известно, с какою он ревностию в бытность священником учил причетников, а в бытность крестовым иеромонахом ставленников учил петь, читать и отправлять священно-церковнослужение; можно сказать, в занятиях с ними усталости не знал, целые дни мучился с ними.], но он проходил ее только один год: в сентябре 1818 года последовало преобразование Тобольской семинарии, в преподаватели высших классов, вошедших в состав собственно семинарии, поступили магистры и кандидаты первого курса Московской академии, а прежние преподаватели этих классов, не получившие академического образования в преобразованных академиях, должны были или низойти в низшие классы, в те, которые отделены были от семинарии в состав Тобольского, духовного училища[272 - Например, выше упомянутый кафедральный протоиерей Лев Земляницын, несмотря на то, что образование получил (вместе с знаменитым Сперанским) в высшей Александро-Невской семинарии (равнявшейся в то время академиям), из префекта семинарии и профессора философии низошел только в ректора духовных училищ.], или остаться за штатом. К числу последних, вероятно, принадлежал и учитель Павел Фокин. К тому же родители напоминали ему о женитьбе и священстве, тем более что к тому времени на месте их жительства в селе Липоярском оказалась праздною священническая вакансия. Добрый и покорный сын не смел более противиться воле родителей, оставил учебную службу, сосватал (или, лучше, только позволил высватать себе) хорошую невесту (по имени Татиану), дочь одного умного и заслуженного священника подгородного же села Вагайского, и в январе 1819 года вступил с нею в брак, а 2 марта того же года от тогдашнего Тобольского архиепископа Амвросия Келембета принял рукоположение в иерея Богоявленской церкви родного ему села Липоярского.

Остающиеся в живых современники отца Павла, как из липоярских прихожан, так из других знавших его лиц, единогласно свидетельствуют, что о. Павел был одним из самых почтенных священников. Вопреки обычаю большей части сельских сибирских священников служить только по воскресеньям и большим праздникам, он служил очень часто и вполне согласно уставу, т. е. без малейших сокращений и опущений, не спеша и с благоговением. Вопреки также почти общему обыкновению не только сельских, а и градских священников ограничивать свое пастырское служение одним отправлением богослужения и исправлением треб, он учил своих прихожан слову Божию и во храме за богослужением, и в домах при совершении треб, и других случаях. Требы он исправлял не только неопустительно, но и неукоснительно: бывало, говорят, он лишь только увидит из окна подъезжающего к его дому крестьянина, как и начнет тотчас же собираться в приход с требой, чтобы не задержать приехавшего за ним, чтобы не опустить больного без напутствования или новорожденного без крещения. Ко всякому прихожанину был ласков и приветлив, в отношении к вознаграждению за труды, т. е. за совершение таинств и треб, он и на Липоярском приходе, и везде, в то время и во всю жизнь, довольствовался только тем, что прихожане давали ему собственно или на целый причт по усердию, и за все, даже за малость, благодарил, кланялся, по своему обычаю, чуть не до земли.

Супружеская жизнь о. Павла, вопреки его опасению, была самая спокойная, счастливая, даже, можно сказать, примерная: спутница жизни его была и добрая, уважительная к мужу жена, и нежно любящая мать, и умная распорядительная хозяйка; всю заботу о воспитании малолетних детей, все хлопоты по дому и по хозяйству она приняла на себя[273 - Так как о. Павел, занятый совсем другим, по дому и хозяйству разумел очень мало, то недобрые люди пользовались этим его незнанием и, особенно в отсутствие жены, нередко обманывали его. Иные в обманах своих доходили даже до дерзости: например, как рассказывают, один его работник, промотавши только что купленный топор, приходит к нему и, жалуясь, что нечем нарубить или наколоть дрова, просит на топор денег. О. Павел, слышавши о недавней покупке топора, спросил было о нем, но работник, не краснея, показывает ему старую тупицу и, не запинаясь, докладывает, что это и есть новый _топор_, что после рубки чего-то (легкого) мясного он не был досуха обтерт, и вот его _изгрызли_мыши._], и мужа своего она ничем не отвлекала от заботы о приходе и других его служебных занятий, нисколько не мешала ему совершать возможно чаще богослужение, учить слову Божию прихожан, заниматься чтением Писания, житий святых и других духовных книг, заботиться о едином на потребу, т. е. царствии небесном. За то и он (о. Павел) спутницу жизни своей любил и глубоко уважал, при важных случаях своей семейной жизни (что, впрочем, увидим ниже) он не иначе называл ее, как доброй помощницей своей или сердечной своей советницей. _Тако_благословится_человек,_боящийся_Господа_ (Пс. 127, 5); _взыскающии_Господа_не_лишаются_всякого_благъ_ (Пс. 33, 11), а следовательно, и счастия в супружеской жизни!

От _благочестивого_корене_ благочестивые произрастают и отрасли; на хорошем дереве бывают хорошие плоды. Из трех детей о. Павла сын Михаил служил сначала четыре года диаконом, потом 20 лет (с 1847 г.) в сане священника, несмотря на то, что он не из кончивших курс семинарского учения (а не окончил он курс по болезни); он за добрую жизнь и хорошее управление приходом взыскан вниманием епархиального начальства, награжден набедренником и скуфьей[274 - Ныне о. Михаил Фокин, овдовевши, поступил в монашество.]. Двух дочерей о. Павла, отличавшихся, подобно отцу и матери, христианскою кротостию характера и другими добрыми качествами, свойственными женскому полу, несмотря на скудость их приданого, Господь Бог благословил счастливым супружеством с достойными священнослужителями, которые и доныне проходят свое служение с честию и отличием. На о. Павле и в этом случае сбылось слово царя-пророка: _у_человека,_боящагося_Господа,_сыны_ и дщери его, _яко_новосаждения_масличная,_окрест_трапезы_его_ (Пс. 127, 4).

Но возвратимся опять к самому о. Павлу. Прихожане липоярские очень любили о. Павла, что для того доброго пастыря было всего дороже; и он готов был служить в нем целый век, до смерти своей. Но его служение там оказалось несовместным по причине служения в том же селе родителя его: родитель его был только диакон, и он крайне тяготился при совершении богослужения и отправлении треб церковных испрашивать и принимать от сына благословение. Отец Павел знал это, и вот он для избежания неприятностей и из уважения к родителю, прослужив в Липоярском около пяти лет, стал хлопотать пред епархиальным начальством о переводе его на другое место, почему в январе 1824 года он и был перемещен ко вновь строившейся тогда в деревне Готопутовой Ишимского уезда Пророко-Ильинской церкви. И в Готопутовском приходе, как и в Липоярском, о. Павел был уважаем и любим прихожанами за усердное служение, приветливость ко всем, учительность, неукоснительное исполнение треб, бескорыстие и вообще за отличные пастырские качества. Быть может, он и здесь пожелал бы жить и служить до самой смерти, но в 1829 году его, как лучшего и самого благонадежного священника, сделали благочинным, ему по этой должности нужно было нередко отлучаться от церкви и прихода своего как для обозрения вверенных его надзору церквей и их причтов, так и для исполнения разных поручений от епархиального начальства (например, для производства по делам, возникавшим в приходах и между духовенством, следствия, для улучшения удостоверений и проч.), и отлучаться иногда на довольно долгое время. Между тем во время его отлучек могли бывать неотложные требы[275 - Живущие в великороссийских, малороссийских и белорусских епархиях пусть не судят о сибирских приходах по своим приходам, которые весьма нередко состоят из селений, весьма близких от церкви, даже из одного только села и из небольшого числа прихожан. Нет, в Сибири, особенно лет за 30, 40 и 50 до настоящего времени, приходы в 1000 душ одного мужского пола считались, а отчасти и доселе считаются, малыми; притом многие прихожане жили, а иногда и доселе живут от своих приходских церквей верст на 40, 50, 70 и даже 100.], напутствование больных, крещение, особенно слабых новорожденных младенцев[276 - Отпевание умерших в Сибири и до сих пор не везде считается неотложною требою: там, особенно в отдаленных от церквей деревнях, и доселе хоронят покойников _без_священников_, на кладбищах, устроенных почти при каждой деревне.], и проч.; кто же станет исправлять их? Церковь готопутовская была одноштатная, следовательно, при церкви той о. Павел был один (священник), вызывать же на время своих отлучек для отправления богослужения и исправления треб священников из соседних приходов своего благочиния (хотя на это он и имел право) ему казалось неловким и неприличным; это, по его мнению, значило бы показывать власть над своей собратией, заставлять их служить, так сказать, работать за себя, отлучивши притом их от их семейств и от собственных приходов, и это тем более, что соседние приходы в то время от села Готопутова отстояли весьма неблизко, да и прихожан заставлять во время своих отлучек по делам благочиния ездить для исполнения их треб за священниками в другие приходы ему казалось еще более неудобным и обременительным; хлопотать же о сложении с себя благочиннической должности — это, по его мнению, было бы уклонением от исполнения распоряжений епархиального начальства, это, по его мнению, походило бы на противление воле владыки, которую он считал, как и следовало, всегда священною. Итак, для избежания затруднений при исправлении должности благочинного и отправления обязанностей приходского священника при одноштатной церкви о. Павел и просил (словесно) членов Ишимского духовного правления ходатайствовать при удобном случае пред епархиальным начальством о перемещении его к какой-нибудь двух- или трехштатной церкви. Такой случай не замедлил представиться: при трехштатной Петропавловской церкви торговой Абацкой слободы, что на большом российском тракте, в 70 верстах от города Ишима, открылось праздное священническое место; Ишимское духовное правление представило о перемещении готопутовского священника, епархиальное начальство согласилось, и вот о. Павел в сентябре 1832 года после слишком осьмилетнего жительства в Готопутове переехал в Абацкую.

Жизнь о. Павла и в Абацкой шла прежним порядком: служил он часто и не только на своей очередной седмице, а и на седмицах своих товарищей-священников, если тем по болезни, за отлучкой в приход или по другим каким-нибудь обстоятельствам нельзя было служить; учил прихожан вере и благочестию и, сказывая в церкви иногда свои, а чаще печатные поучения и беседуя с ними, толкуя им в их домах при исправлении треб, да и при всяких встречах с ними, требы исправлял не только неопустительно, но и неукоснительно; при вознаграждениях за труды всегда довольствовался тем, что давали, чем он иногда даже навлекал на себя ропот от прочих членов клира; обращался с прихожанами не только отечески, полюбовно, всех, кого знал, называя по имени и отчеству, каждому говоря привет и всякого встречая и провожая своим обычным низким и пренизким, чуть не до земли, поклоном. К особенностям в жизни о. Павла в Абацкой нужно отнести разве то, что здесь, как месте торговом и базарном, почти всегда было много и из духовенства соседних сел, и из крестьян приходских деревень, приезжавших к нему, останавливавшихся у него в доме; причем для хозяев всегда бывает много отвлечений от дел, хлопот и беспокойств, да не обходится и без расходов; но у о. Павла и его супруги ни для кого не было отказа, напротив, всем был привет, всем говорилось ласковое слово, всем с радушием предлагалась посильная хлеб-соль, всем оказывалось обычное в Сибири, особенно в прежнее время, гостеприимство. Может быть, к особенностям в жизни о. Павла в Абацкой слободе нужно отнести еще усиление в нем, в продолжение ее, ревности о более достойном происхождении его звания, о более тщательном исполнении лежавших на нем священных обязанностей. Бывало, говорят, в воскресный или праздничный день, а иногда и будничный, но немногоработный, день приедет о. Павел в деревню для исправления каких-нибудь треб; требы им исправлены и покончены, а время у него свободное, домой, по его расчету, он может приехать и по-позднее, или к исправлению других треб еще успеет; и вот о. Павел решается служить в имеющейся там часовне или, за неимением ее, просто в доме, даже в летнее время на улице часы или всенощную, или молебен, смотря по тому, что приличнее по времени и обстоятельствам; повещает о том крестьян, и если те замедлят сбором, спешит сам по домам и по подоконьям, сам стучит, сам кричит: «Эй, православные, старички. старушки! Идите в часовню или туда-то, к тому-то, там я буду служить, помолимся вместе Господу Богу», и когда народ соберется, начинает служить (туда, где книг богослужебных не было, он возил нужнейшие с собой), причем сам и всегда громко, ясно и с одушевлением не только служит, но читает и поет, особенно если причетника при нем нет или причетник плохой. Или вот о. Павел по исправлении треб возвращается из деревни с причетником; у мужичка, везущего их, пристали кони и чуть плетутся; о. Павлу скучно, а главное, о. Павлу жаль, что время пропадает даром, что он празден, что он без дела; и вот он начинает учить плохого (что в селах и прежде случалось, и теперь случается весьма нередко) своего причетника петь на гласы, богородичны, херувимскую и проч.

По обязанности благочинного о. Павел как в Готопутовом, так и в Абацкой был особенно исполнителен: в свое время объедет, обозрит свое благочиние, в свое время представит начальству отчетность по церквам, предписания начальства (например, произвести следствие или дознание, освятить или заложить церковь и пр.) исполнит тотчас и со всею тщательностию; в случае ошибки в чем-нибудь или неумышленного опущения чего-нибудь при исполнении порученного ему дела он, не медля и не колебаясь, сознается пред начальством; в случае жалоб на духовенство ли от прихожан или от духовенства друг на друга он все разберет, все рассудит, а чаще всего всех помирит, упросит, умолит ссорящихся оставить ссоры, забыть взаимные обиды и огорчения; в случае неисправностей, опущений по должности, слабостей кого-нибудь из того или другого подведомого ему клира он постарается виновного исправить, вразумить, упросить, умолить. Что ж касается до превозношения над подчиненным духовенством, чем иные из благочинных старых времен любили отличаться, что касается до так называемых доходов благочиннических, до которых во времена оны иные благочинные такие были охотники, и до угощений, на которые для своих благочинных в те же времена так не скупо было наше духовенство, то все это и подобное нимало не относилось до о. благочинного Фокина: от благочиния он не отказывался, как и выше замечено, единственно из послушания воле начальства, из опасения огорчить владыку.

За Богом молитва, а за царем служба не пропадет — говорит русская пословица. И служба, и добрая жизнь о. Павла не пропали даром. Преосвященные тобольские, сначала Евгений, а потом Афанасий, сперва по рекомендации местного благочинного и донесению Ишимского духовного правления, а затем и лично, во время обозрения епархии, между прочим при проездах своих чрез Готопутово и Абацкую в Омск и Тару, узнали о. Павла с отличной стороны и как человека, и как приходского священника, а вместе и как благочинного; и вот последний сначала (в сентябре 1832 г.) перевел его (о чем, впрочем, уже и сказано) в лучший — Абацкий приход, а потом (в сентябре же, но уже 1833 г.) наградил его набедренником и, наконец (в феврале 1837 г.), произвел его в сан протоиерея (с оставлением в Абацкой, где места протоиерейского вовсе не было), а это в то время для сельского священника, хотя бы то и в звании благочинного, в Тобольской епархии было дело чуть ли не беспримерное, небывалое: не только преосвященный Евгений, но и сам преосвященный Афанасий, так наградивший о. Павла, на награды вообще и, в частности, на производство священников в протоиереи не на штатные места были весьма и весьма не щедры.

Как высоко ценил преосвященный Афанасий о. Павла, это показывает слышанный в то время учителем семинарии, а ныне законоучителем Сибирской военной гимназии о. протоиереем Александром Сулоцким разговор его, преосвященного, с одним довольно значительным чиновником (г. Рыжковым), который в конце 30-х или самом начале 40-х годов был командирован в числе других от Министерства государственных имуществ в Сибирь для собирания каких-то сведений о тамошних казенных крестьянах и об инородцах, о их землях, их промыслах и проч. Чиновник тот, по обозрении Березовского края, явился к преосвященному (для принятия благословения) и в разговоре с ним очень выгодно отозвался о тогдашнем березовском протоиерее и о некоторых других духовных лицах Березовского и Тобольского округов. Преосвященному, видимо, приятно было слышать добрый отзыв о подчиненном ему духовенстве от проезжего из Петербурга чиновника, и он также с видимым удовольствием сказал: «Да, духовенство это хорошо, но у меня между духовенством есть люди не только хорошие, а и праведные», и притом указал, между прочим, на о. Павла Фокина, только не помню — остававшегося ли еще тогда в Абацкой слободе или уже находившегося в числе братства Абалацкого монастыря[277 - «Странник» 1867 г., № 1, стр. 28.]. В другой раз добрый отзыв об о. Павле сделан был преосвященным Афанасием даже пред Св. Синодом. Поводом к этому было следующее: преосвященному с целию утверждения в вере крещеных остяков и частию самоедов Березовского края и обращения к вере некрещеных было (в 1836 и 1842 годах) предписано Св. Синодом Кондинский монастырь обратить в миссионерский и штат его укомплектовать людьми своей, т. е. Тобольской, епархии, или переведши в него способных к миссионерству монашествующих из других монастырей, или пригласивши в монашествующие Кондинского монастыря кончивших курс Тобольской семинарии, или склонивши к тому способных из вдовых священников. Преосвященный, рапортуя (в первой половине 1842 г.) Св. Синоду, что у него нет ни малейшей возможности укомплектовать штат Кондинского монастыря своими людьми, способными к проповеди христианства среди неверующих или полу-верующих, что из окончивших курс семинарского учения никто не изъявил согласия поступить в монашество, да их чрезвычайно и мало даже для службы на епархии в сане священников, и что монашествующие монастырей его епархии, как из сибирских уроженцев, так и из прибывших из внутренних российских епархий, суть люди или необразованные, или неудовлетворительного поведения, о вдовых священниках, наконец, выразился так: «А из вдовых священнослужителей с хорошим поведением по собственному расположению (в моей епархии) избрали иноческую жизнь только двое, но и те оба теперь уже при должностях, один (игумен Антоний) настоятелем Абалацкого монастыря, а другой, _иеромонах_Мисаил_ (это и есть до пострижения о. Павел Фокин), исправляет в том же монастыре[278 - «Страниик» 1867 г., № 1, стр. 52 и 53.] казначейскую должность, притом последний крайне слаб зрением».

По слову паря-пророка Давида, _у_праведных_многи_скорби_ (Псал. 33, 20), и добродетельный, описываемый нами о. Павел испытал тяжкую скорбь: уважаемая им, любимая им супруга его, мать трех малолетних детей, хозяйка дома, заменявшая его во всем по дому и хозяйству, в марте 1839 года тяжко заболела (тифозною горячкою) и затем (2 апреля) отошла в вечность. Как он поражен был этою скорбию, как смотрел он на это постигшее его несчастие и в каком духе он решился переносить его, это нам покажет произнесенная им при отпевании супруги его речь: «Наконец приблизилось и то время, что супруга моя, закрыв очи свои, уснула сном вечным, сердечная советница моя уже более не испускает гласа своего, помощница моя лежит во гробе, и лежит безмолвна и бездыханна! Приятные часы, ах, как вы скоро пролетели! Уже теперь настала горесть, и горесть неотвратимая! Куда ни обращусь, сердце мое исполняется печали; уже настала такая жизнь, что никто не может изгладить внутреннее впечатление несносной разлуки с имевшею почти одно сердце со мною. Теперь я остался один с малыми сиротами, сиротами, требующими особенного материнского попечения; кто их утешит? Кто попечется о их благосостоянии? Кто подаст им отраду без матери, прижимавшей их к сердобольной груди своей?!

Но почто так роптать мне на Провидение? Не утешает ли оно находящихся в плачевном состоянии чрез пророка Давида: _возверзи_на_Господа_печаль_твою,_и_Гой_тя_препитает_ (Псал. 54, 23)? Так мне, оставшемуся без помощницы с сиротами, должно возложить упование на Бога: Он — мой помощник, Он — мой покровитель, Он — мой заступник и защитник! Его святой воле угодно в сии минуты лишить меня разделявшей со мною труды и попечение о воспитании детей моих, то кто может возвратить ей жизнь? Смерть супруги моей лишила меня тех удовольствий, какие доставляла она мне в жизни моей, но вместо их горестная жизнь моя должна мне часто напоминать и мой исход туда, где душа ее теперь видит бесконечное пространство вечности. Теперь дух мой должен соединяться с ее духом, представляя в себе общие наши благие и злые деяния.

Она при кончине жизни своей, будучи поражена жестокою болезнию, очистила свою совесть покаянием, обмыла оную вкушением плоти и крови Господней и, наконец, с верою и надеждою за заслуги Христовы обновила себя святым елеопомазанием. Это есть для нее великое утешение! Это есть для души ее большое ободрение! Это есть для духа ее утешительное врачество! А мне осталось оплакивать на земли, в сей юдоли плачевной, мои согрешения, готовиться туда, где дух ее присутствует, — в мысленное место, в совестное жилище, никаким пространством необъемлемое, туда, где открываются книги нашей жизни, где души, исходящие от телес, ясно видят пред собою все содеянное.

Итак, приидите все, любящие ее, целуйте любившую всех вас последним целованием, молитеся непрестанно ко Господу о усопшей рабе, да успокоит душу ее со всеми благоугодившими Ему, да вселит ее в обитель вечную, да милостию своею неизреченною помилует ее и удостоит своей благодати, да избавит ее от вечныя мук, да водворит в мире всех святых своих».

Смертию супруги _Господь_сказало._ Павлу _путь,_в_оньже_идти_ ему (Псал. 142, 8), или лучше сказать, только как бы напомнил ему его собственное и самое горячее, самое искреннее желание быть иноком, только как бы заметил ему, что вступлением в супружество он уклонился от пути, который сам же в молодости избирал, что мир — не его путь, что его путь — иночество. Притом жить в селе, оставаться протоиереем о. Павлу если не совершенно было невозможно, то и крайне неудобно: вести хозяйство он не имел ни знания надлежащего, ни тем более потребной опытности; управлять прислугой, работниками и работницами у него недоставало духу, смелости; ругу собирать и другие сборы производить по приходу, без чего обойтись в Сибири духовенству, особенно в прежнее время, когда ему еще не было положено жалованья по причине малых денежных доходов, нет никакой возможности — он не привык, не умел и не смел. Затем ему, совершенно неопытному (кроме обучения грамоте) в воспитании детей, к тому же постоянно занятому или церковной службой, или исправлением приходских треб, или делами по благочинию, что было делать с тремя детьми, из которых две были дочери, и им было только от 11 до 13 лет от роду? Наконец и должность благочинного в то время стала о. Павлу уже в тягость — на ней множество письма, а он тогда уже чувствовал весьма значительное ослабление зрения. И вот он вскоре по вдовстве послал к преосвященномутобольскому Афанасию прошение[279 - Есть, впрочем, слух, что преосвященный Афанасий, крайне нуждавшийся в хороших монахах, и сам писал о. Павлу, не согласится ли он принять пострижение.] о перемещении его из слободы Абацкой в число братства Абалацкого Знаменского монастыря[280 - Абалацкий монастырь в 25 верстах от Тобольска, на восток от него, по Иркутскому тракту.], на что преосвященным, особенно при тогдашней (да и всегдашней) пустоте монастырей его епархии, сейчас же и было изъявлено согласие. Указом консистории от 23 июня 1839 года о. Павел был вытребован в Абалак[281 - Вслед за о. Павлом, в монашестве Мисаилом, в Абалак прибыли его дети — две дочери (сын его тогда уже учился в семинарии) — и жили там на его содержании то в монастырской, после сгоревшей гостинице, то в наемной у абалацких крестьян квартире. При них для присмотра и воспитания находилась уже то ли вдова, то ли пожилая девица, родная сестра о. Мисаила.Биография о. Мисаила, в мире Павла, была уже окончена, даже и переписана, как получаются о нем (от лица, служившего вместе с ним в Абацкой и, разумеется, преимущественно за время жизни его здесь) новые сведения. Так как сведения эти интересны и притом не только подтверждают сказанное мною об о. Мисаиле, но еще и пополняют, то я и помещаю их здесь во всей целости.1. «Покойный о. протоиерей Павел Фокин, живя в Абацкой, был любим и своими товарищами-священниками, и низшим клиром, и в особенности прихожанами. Он отличался высоким благочестием, был воздержен в пище, вино употреблял умеренно и то в крайних только случаях, посты держал строго по уставу. Служба в церкви для него была любимым занятием: в свою седмицу он служил литургии ежедневно и, чтобы не обременять причт, вечерню и утреню в будни отправлял в церкви один, отсылая причетников домой с словами: «Идите с Богом домой, что вас мучить-то, один справлюсь!». И действительно, один пел и читал, и непременно по уставу, без всяких пропусков. Петь был большой охотник. Таинства совершат неторопливо, с благоговением. В требованиях прихожан был исполнителен, в обращении с ними приветлив, любил с ними побеседовать о чем-нибудь религиозном, особенно в то время, когда доводилось ему пробыть долго в приходских деревнях, например во время пасхального хода с иконами. Приход их Абацкий (очень в то время обширный) был разделен на три участка между тремя священниками. Каждый исправлял требы в своем участке. О. Павел девиц и женщин своего участка, а равно и молодых парней сам выучил петь некоторые церковные песни, например, _Христос_воскресе…_Под_кров_Твой._Владычице._.. И во время крестных ходов женщин ставил по левую сторону св. икон, мужчин — по правую, и так они пели посменно как бы на два клироса. Их опять сменяли в пении дьячки. Вообще в служении был благоговеин и неутомим. Если товарищ-священник, бывало, попросит его не в очередь отслужить обедню, то радовался как дитя.2. Характер о. Павел имел кроткий, незлобливый; случалось, что грубые дьячки обижали его, но он никогда не претендовал на это, ни делом, ни словом не отплачивал обидчикам.3. При своем благочестии, при заметном уме он старался казаться простачком, и действительно иной раз был прост до наивности. Вследствие этого иные считали его недалеким, но если приглядывались к его поступкам пристальнее, то убеждались в противном. (Не было ли это своего рода юродство со стороны о. Павла, способом прикрыть свои благочестивые подвиги?..).4. О. Павел был бессребреник: за требы платы не вымогал, а с бедных не брал вовсе ничего. Но при всем том жил хорошо, имея богатый приход. В хозяйство он не входил. Этим занималась его жена. Имел свой дом, который, уезжая, продал. Было у него и хлеба, и скота довольно. Но при довольстве он мало пользовался выгодами своего состояния, душа его витала в небесах. Любил помогать бедным, особенно детям-сиротам и престарелым.5. По гостям не любил ходить, но и не умел отказываться, если звали свои духовные. На пирушки же к прихожанам никогда не ходил.6. Как благочинный, был он исполнителен, трудолюбив. С подчиненными обращался просто, отечески. Его за это очень любили, приношений от подчиненных не брал.], а 17 декабря того же года ректором Тобольской семинарии архимандритом Евфимием пострижен в монашество с именем Мисаила.

Если, живя в миру, о. Мисаил был как бы не от мира сего, всегда воздержанный, беспрекословно послушный старшим, усерднейший исполнитель обязанностей служителя алтаря, то тем более он был таковым в иночестве. В этом звании он уже всецело посвятил себя на служение Богу. Жизнь его в монастыре вся проходила или в келье, или во храме. В келье он проводил время, кроме молитвы и выполнения иноческого правила, в чтении Св. Писания, свято-отеческих творений, житий святых и единственного в то время духовного журнала «Христианское чтение», а во храм он являлся или для отправления молебных пений пред чудотворною иконою Божией Матери, именуемою Абалацкою[282 - Икона эта написана была по особым обстоятельствам в 1636 году тобольским протодиаконом Матфеем и тогда же, а и еще более в 1665 и 1670 годах ознаменована была чудотворениями.], по просьбам богомольцев, стекавшихся в Абалак в весьма значительном количестве и во всякое, а особенно в летнее время, или для совершения общественного богослужения. Совершать богослужение, в особенности священнодействовать божественную литургию и во время ее сподобляться святых тайн Христовых о. Мисаил сердечно любил, любил так, что готов был служить не только свою очередную седмицу, но и седмицы всех других иеромонахов — словом сказать, готов был один служить круглый год, и как, бывало, он был счастлив, даже восторженно рад, если ему доводилось отслужить литургию не на очередной седмице, если случалось ему заменить в служении кого-либо из старцев-священников! На чужих седмицах, при служении других, он обыкновенно стоял на клиросе и был там бессменным чтецом и певцом.

Мир души о. Мисаила во время пребывания его в Абалаке раз был нарушен назначением его преосвященным тобольским Афанасием в должность казначея монастыря. Кто знает, в чем состоят обязанности монастырских казначеев, сколько монастырским казначеям нужно житейской опытности, знания разных предметов, сколько у них при исполнении обязанностей бывает хлопот, а иногда и неприятностей, и кто при чтении жизнеописания о. Мисаила получил надлежащее понятие о нем, о его характере, тот легко поймет, какой неудобоносимый крест возложил было на него преосвященный назначением его в казначея. О. Мисаил, всегда послушный власти, принял новую должность беспрекословно, но исполнять ее решительно не мог, по крайней мере сильно в том затруднялся. К счастию его, это крайне затруднительное положение его вскоре понял настоятель Абалацкого монастыря игумен (впоследствии архимандрит) Антоний; он его принял на себя и нес его за него целых два года, так что он только считался, был только по имени казначеем. За то блаженной памяти старец до самой смерти вспоминал об этой услуге настоятеля, как об особенном, оказанном ему от него благодеянии и всегда благодарил его.

О. Мисаилу нравилось жить под кровом Божией Матери, и он желал бы до конца жизни служить пред ее столь многочтимым в Сибири ликом, но Промысл Божий судил иначе. О. Мисаил не искал, даже и не желал славы человеческой, но люди его знали и все уважали, а потому и епархиальное начальство обратило на него особенное внимание: преосвященный Владимир, прибыв (с костромской) на тобольскую кафедру и наслышавшись много хорошего об о. Мисаиле, в феврале или первой половине марта 1843 года вызвал его в Тобольск в иеромонаха крестовой архиерейского дома церкви и назначил быть ему духовником как его самого (преосвященного), так и всего градского духовенства, а равно и всех, искавших посвящения в стихарь и рукоположения в сан диакона и священника[283 - Впрочем, к о. Мисаилу, как известному своею особенно строгою жизнию, для исповеди немало являлось и из граждан тобольских.]. Со скорбию в душе, но с совершенным отречением от своей воли блаженной памяти старец оставил обитель Богоматери, в которой прожил он около трех лет и восьми месяцев, и поселился в келье архиерейского дома.

На новом месте служения на первых порах радость о. Мисаила была, можно сказать, неописанна, потому что за неимением других иеромонахов или священников при архиерейском доме здесь он был бессменным, одним и единственным, священнодействующим; разве-разве только священнику-ставленнику, обучавшемуся у него священнослужению, он иногда по необходимости уступал совершение литургии; в таком случае он при наступлении времени приобщения облачался в ризу и епитрахиль и приобщался (конечно, заранее приготовившись к тому) св. христовых тайн. Но он не довольствовался ежедневным совершением богослужения в домовой архиерейской церкви; отслужив у себя раннюю литургию, он почти постоянно отправлялся к поздней литургии в собор (который в Тобольске рядом с архиерейским домом) и там, разумеется, в будние дни, бессменно и безустанно пел и читал на клиросе. То же самое он делал и на утренях в воскресные и праздничные дни зимнего времени, когда в те дни в крестовой церкви отправлялось это богослужение с вечера, а в соборе утром. Во дни же приноса многочтимой иконы Божией Матери из Абалака в Тобольск, где она остается в кафедральном соборе с 8 по 23 июля. о. Мисаил удивлял всех: и богомольцев, и соборян — своим неустанным молением. Во все эти дни, отслужив в домовой архиерейской церкви, он обыкновенно являлся в собор и по просьбе и желанию богомольцев неумолкно служил там молебны до самого вечера или до тех пор, пока святую икону не унесут из собора в чей-нибудь дом. Если когда, то, кажется, особенно в это время он мог сказать с псалмопевцем: _пою_Богу_моему,_дондеже_еемь_ (Псал. 103, 33). С перемещением его из Абалака в Тобольск и семейство его переселилось сюда же и жило на его небогатом содержании в церковном доме Михаило-Архангельской церкви. Сын около времени перемещения отца в Тобольск уволен был по болезни из семинарии (философского класса), но, поправившись в здоровье, получил, как было замечено о нем выше, от преосвященного Владимира, глубоко почитавшего его отца, несмотря на молодость лет, диаконское место.

По кончине (20 мая 1845 г.) незабвенного для Тобольска архипастыря Владимира и с прибытием на место его (25 сентября того же 1845 г.) преосвященного Георгия трудов у о. Мисаила прибавилось в весьма значительной степени. Преосвященный Георгий прибыл в Тобольск уже в глубокой старости — слишком 70 лет, но еще обладал большими силами телесными, твердой волей[284 - Как еще велики были физические силы у престарелого преосвященного Георгия по прибытии в Тобольск и как была сильна в нем ревность к занятиям со ставленниками нотным пением, чтением и проч., это, кроме весьма многого другого, показывает следующий случай: в одно из первых чисел июля 1846 или 47 года был назначен экзамен в философском классе Тобольской семинарии по библейской истории и по толкованию св. Писания. Преосвященный прибыл в семинарию в конце 8 часа утра, тотчас принялся за экзамен и производил его, ни разу не вставая с кресел, до 4 часов пополудни, пока не зазвонили к вечерни. «Мы, профессора, — рассказывал бывший профессор семинарии, — были в то время все народ молодой, но и у нас — у одних от осмичасового сидения, а у других (чей был экзамен) от столь же продолжительного стоянья — в глазах потемнело, по крайней мере зарябило, а преосвященный, встав с кресел, как говорится, и ох не молвил. Но этого мало: приехав домой и застав у себя в передней порядочное количество ожидавших его ставленников, он немедленно принялся за занятия с ними (за пение, чтение и проч.) и занимался, заметим, не обедав, до 7 часов вечера. Впрочем, такие случаи, такие дни, — заключил рассказывавший, — у преосвященного Георгия были и не в редкость». Всенощные бдения на большие праздники дома и при обозрении епархии иногда служил он по 5 и 6 часов и, по-видимому, без особенного утомления. Господи, какие могучие были прежде, а иногда и доселе бывают люди! Впрочем, одни ли еще телесные силы были причиной такой деятельности в преосвященном Георгии? Не влияли ли на нее, и в весьма значительной степени, сила воли его и сознание им своих обязанностей? «Раз как-то, — рассказывал он, меня после продолжительного служения спросили: «Как это вы, преосвященный, выносите столь трудов служения, притом в облачении, в митре?! Нам бы на вашем месте не вынести, мы бы пали». А я им отвечал: «Может быть, и я в вашем положении пал бы, но я в другом положении, когда силы мои при служении начнут ослабевать, когда я стану чувствовать изнеможение сил, тогда я говорю сам себе: «Георгий, ты — архиерей, ты — образ Христа, тебе с прочими пастырями сказано: _образы_бывайте_стаду»',_ и я ободряюсь, как бы оживляюсь».] и много, между прочим, заботился о том. чтобы все подведомое ему духовенство умело хорошо петь по нотам, чтобы чтение в церквах часов, апостола, евангелия, шестопсалмия, кафизм и проч. совершалось правильно, громко, ясно, чтобы поучения катехизические ли (по ставленническому Платонову катехизису) или обыкновенные (например, по изданным от Св. Синода как на дни воскресные и праздничные, так и на всякий день) произносились в церквах не только в дни воскресные и праздничные, но как можно чаще, пожалуй, и в каждый день, и произносились с особенной интонацией и проч. Потому, как только кто-нибудь из епархиального духовенства являлся к нему с целию ли, например, посвящения в стихарь, рукоположения в диаконы или священники, с просьбою ли о чем-нибудь, по делам ли службы, он всякого экзаменовал, между прочим, в чтении и непременно в пении по нотам, и чуть кто-нибудь оказывался в чем-нибудь неисправным, приказывал ему, не выезжая из Тобольска, учиться тому, в чем неудовлетворительно отвечал (и особенно нотному пению), и являться к богослужению в крестовую церковь и к нему налицо каждый день[285 - От обязанности явиться на экзамен и после учиться всему здесь означенному у преосвященного Георгия никто не избавлялся, не только, например, кончившие курс семинарии, а даже и учители училищ. Во все шесть с половиною лет управления Тобольскою епархиею преосвященный изменил этому правилу только один раз: одного профессора семинарии, совсем не умевшего петь, хотя и неохотно, избавил от необходимости учиться нотному пению. Впрочем, и этот счастливец около времени посвящения во священники и во время обучения священнослужению каждое утро являлся к владыке или с дневным апостолом, или с евангелием для прочтения ему.]. Вот все эти ставленники и неставленники, искавшие мест и не искавшие, подсудимые и неподсудимые и поступали в ведение о. Мисаила учиться у него исправно петь, читать, служить, сказывать поучения и проч. Дело это обыкновенно делалось так: после обеда, пред вечерней, а иногда и после вечерни, вечером, учились у о. Мисаила и под надзором его кто читать часы, паремии[286 - _Паремия_ (с _греч._ — пословица, притча) — нравоучительное слово; фрагменты Священного писания (чаще Ветхого завета), которые содержат пророчества о вспоминаемом в положенный день событии, читаются на вечерне после входа и прокимна. — _прим._издателя_], шестопсалмие, кафизмы, кто читать апостол или евангелие следующего дня, кто сказывать поучение, кто петь по нотам и непременно с монахами. Утром в 6 часов[287 - Сам преосвященный Георгий обыкновенно вставал рано, а именно в три часа; после молитвы занимался делами консисторскими и рассматриванием бумаг, полученных с почты или от местных должностных лиц.] о. Мисаил во главе ставленников, просителей, подсудимых и вообще обучавшихся у него являлся к владыке, и тут начиналась работа: причетники читали часы и дневной апостол, диаконы — апостол же и непременно дневное евангелие, а священники — синодальное поучение, все вместе и поодиночке пели прокимны[288 - _Прокимен_ (с _греч._ — поставленный вперед) — стих из Псалтыри, соответствующий содержанию отмечаемого праздника; предшествует чтению Апостола, Евангелия и паремий. — _прим._издателя_.] и аллилуиям[289 - _Аллилуйя_ (от _др. —_евр._ «хвалите Господа») — песнь в честь триединого Бога; поётся или читается при богослужении троекратно (трегубая аллилуйя), с присоединением славословия Богу «Слава Тебе, Боже!». — _прим._издателя_]. Преосвященный не только все это и всех слушал, но поправлял, иных сам учил читать или петь, толковал тропари, кондаки[290 - _Кондак_—_краткое песнопение, содержащее похвалу святому или выражающее сущность праздника (икос — пространная песнь того же содержания). — _прим._издателя_] и отдельные славянские, неудобопонятные слова и фразы, а о. Мисаил стоял, слушал, как читают или поют порученные ему, и за всех их в случае их неисправности выслушивал внушения, замечания, а иногда и выговоры. Эта работа продолжалась почти всегда до 9 часов, до самой литургии, а иногда возобновлялась и после нее. Созвать в крестовую церковь к литургии, а также ко всенощной, вечерне и утрене всех обучавшихся исправному чтению и пению, особенно тех, которые жили при архиерейском доме, лежало также на ответственности о. Мисаила, и он созывал их, конечно, чаще посредством их же самих, а иногда и сам лично, что для старца с шалунами-мальчиками и нерадивцами-взрослыми иногда обходилось не без огорчений, нелегко. Во время совершения литургии и других дневных служб старец, если служили ставленники, должен был обучать их священнослужению и в то же время наблюдать за порядком в клиросном пении и чтении. По окончании литургии (если только не нужно было являться к владыке для продолжения начатого, но неоконченного пред литургией) после обеда и краткого отдыха, а иногда и без отдыха, у о. Мисаила начинались помянутые выше занятия с молодыми, возмужалыми, а иногда и старыми его учениками для приготовления их в исправном пении и чтении к следующему утру и дню и продолжались до самой вечерни, а после вечерни он опять являлся к владыке во главе всех своих учеников; тут начиналось пение по краткому нотному обиходу и на гласы, чтение из _ставленнического_катехизиса_ митрополита _Платона_, чтение из _святительского_поучения_новопоставленному_иерею_ с объяснением встречающихся в нем неудобопонятных церковно-славянских терминов (а их там очень много). Священники по означенному ставленническому катехизису, притом с удержанием текста его, приучались говорить катехизические поучения и были занимаемы толкованием или переводом на русский язык церковных песнопений, но пение всегда было поставляемо во главе всех вечерних занятий. Беседа продолжалась иногда часов до десяти, сокращалась же она (до 7 часов) или и совсем оставлялась только в случае бытности к докладу консисторских дел. В том случае, если ни ставленников, ни просителей не было налицо (что, впрочем, случалось весьма редко), утренние занятия, как-то: чтение пред владыкой часов, дневных апостола, евангелия и синодального поучения и пение прокимнов, кондаков и аллилуия с объяснением их — все это падало на о. Мисаила с послушниками крестовой церкви или с диаконами и иподиаконами, и псаломщиками кафедрального собора, а когда попадался на глаза кто-нибудь и из соборных священников, даже из протоиереев, то и те становились рядом с о. Мисаилом на экзамен владыки. И все это делалось каждый или почти каждый день, повторялось в целых шесть с половиною лет (по 4 апреля 1852 г. — по день кончины преосвященного Георгия); одно и то же без всяких перемен, разве только в словах, часто без всякого участия ума и сердца нужно было выслушивать в сотый, даже в тысячный раз, притом нужно было выслушивать стоя на ногах по нескольку часов сряду, без движения, дозволялось сидеть (но и это не всегда) только при вечерних занятиях, когда, например. священники были приучаемы к сказыванию катехизических поучений, или объяснялось им святительское поучение новопоставленному иерею. Многие ли бы могли вынести все это хотя бы только несколько месяцев или один год?! Но о. Мисаил выносил это терпеливо, совершенно безропотно целых шесть с половиною лет, никто и никогда даже и не слыхал, чтобы он скучал своей службою, тяготился своим положением; он, кажется, и не знал слов ропота и недовольства, и не только в словах, а даже в лице, в телодвижениях его никто и никогда не мог подметить что-либо подобное недовольству; у него на все приятное и неприятное, высшему и низшему его был один ответ — низкий безмолвный поклон[291 - Да не подумает кто-либо, что преосвященный Георгий не любил о. Мисаила; нет, он любил и пенил его, но преосвященный, как малоросс, был горяч, в ревности об одном (например о нотном пении) забывал все другое, думал, что и другие так же здоровы и сильны, как и он; притом же в многолетнее свое архиерейство привык видеть всех в его присутствии стоящими и проч., и проч. Вот обыкновенная рекомендация преосвященного Георгия (а преосвященный Георгий в своих рекомендациях был не очень щедр) о. Мисаилу: «благонравием примерный, к служению способный и примерно-усердный».].

Безропотно терпеливый, безответный, благодушный старец отличался еще примерною нестяжательностию. Получая монашеское жалованье или часть братских доходов, он никогда не поверял количества полученного. От принятия вознаграждения за труды служения (например, за исповедь) или вовсе отказывался, или принимал их с глубоким поклоном, как бы они малы, ничтожны ни были. Доколе сестра его была жива, а дети не были еще пристроены, т. е. сын не определился к месту, а дочери еще не были выданы замуж, то первая, навещая брата, иногда с детьми, а чаще одна, уносила от него на содержание семьи все, что ни получал он деньгами. Сам о. Мисаил как будто боялся своими руками и касаться денег, сестре же с детьми, притом поскорее отдавал он все вещественное (например, из платья и проч.), что случалось, что от времени до времени скоплялось у него от дара ли архипастырей, или от усердия уважавших его. А по смерти сестры, по пристройстве детей и выбытия всех их из Тобольска пользовался его пособием родной брат его, бедный (не знаю, отставной ли тогда или еще служивший) чиновник Андрей Иванович Фокин: он или старушка жена его, изредка навещая его, обыкновенно брали его деньги, покупали чаю[292 - Чай был любимый напиток о. Мисаила, и он пил его, по примеру многих из сибиряков, очень крепкий. Кроме чаю, он ничего не пил.] и сахару, а иногда и что-нибудь из съестного[293 - В пище о. Мисаил был крайне неприхотлив: и в Абалаке, и в архиерейском доме он обыкновенно ел, что подавали на братской трапезе.], в урочное время приносили то в келью старца и оставляли там до нового прихода. Съестным, какое изредка приносили брат или невестка, а прежде их сестра, он, бывало, делился со всеми, кто являлся в его келью, и чаем поил каждого, кто являлся к нему в то время, как он пил чай, хоть после сам за расходом его оставался по нескольку дней без чая.

В блаженном старце замечательно еще было безмолвие. Никто не видал и не слыхал его вдавшимся не только в пусторечие, но и в беседу продолжительную, хотя бы то и не о бесполезном. На все речи охотников поговорить у него был один ответ: да или нет. Но старец охотно давал ставленникам, если они желали слушать его, катехизические объяснения и показывал порядок отправления богослужения, также неутомимо (каждый день) поучал богомольцев крестовой церкви с кафедры из поучений, изданных Св. Синодом, а иногда по назначению говорил поучения и своего сочинения[294 - У пишущего под руками более десятка проповедей о. Мисаила; сами по себе они не отличаются ничем особенным, предметы всех их, даже на царские дни, исключительно духовные: спасение, разные добродетели, грехи и пр. Но пишущему доводилось лично слушать о. Мисаила, говорившего с кафедры; как было приятно и назидательно слушать его! Говорил он ясно, громко, с чувством, а главное, с одушевлением и от души; видно было, что он говорил именно то, что сам чувствовал и что близко было к его сердцу. Конечно, успешному действию его поучений на слушателей много содействовали и его постническая, благоговейная наружность и известность слушателям о его благочестивой жизни. А вот и наружность о. Мисаила: роста он был среднего или несколько выше, недлинные волосы и небольшая борода у него были светло-русые, тело имел сухое, а лицо бледное и с веснушками, голову носил он несколько вперед и в наклон, походка его была довольно скорая и несколько торопливая: он все как будто куда-то спешил. Седин у него, помнится, еще не было, по крайне мере, они у него не были заметны.]. В последние годы жизни свободного времени у о. Мисаила почти вовсе не было: оно все проходило в совершении богослужения, в занятиях с ставленниками и неставленниками и в нахождении с сими последними у преосвященного (Георгия). Если же тогда и выпадали у него свободные минуты, то он употреблял их на чтение свято-отеческих творений. Чтобы о. Мисаил кого-нибудь осудил или на кого-нибудь подосадовая, этого никто не слыхал. На шутки или насмешки, которые иногда говорились ему и в лицо, он по обыкновению отвечал одним безмолвным глубоким поклоном. Одного не терпел старец, а именно: когда кто с намерением опускал, даже усиливался опустить что-либо из положенного для пения и чтения при богослужении, тогда в душе его рождалась сильная досада, которая, видимо, и обнаруживалась на лице его, и он сейчас же или сам восполнял, или пропустившего заставлял восполнить пропущенное. Случалось еще видать его в досаде на молодых и нерадивых ставленников за их отлучку от богослужения[295 - О. Мисаилу доводилось иногда самому лично искать их по архиерейскому двору, тогда как уже время было начинать богослужение.], за уклонение от обязанности бывать им за службами непременно в домовой архиерейской церкви и слышать при этом из уст его слова: «Согрешил я с ними, согрешил я с ними», но, сказав это, он сейчас же как бы одумывался, говорил сам себе слова Писания: _гневайтеся,_и_не_согрешайте_ (Псал. 4, 5) и тотчас же успокаивался.

Ревность к молитве и богослужению в о. Мисаиле росла, можно сказать, с каждым годом, с каждым днем. В последнее время ему уже мало казалось возгласов и молитв пред св. престолом, говоримых и читаемых при отправлении вечерни и утрени священнослужащим; нет, он желал на тех богослужениях быть вместе и чтецом, и певцом на клиросе, и действительно все стихиры на Господи воззвах, стиховны[296 - _Стиховны_ — собрание стихир, предваряемых тропарём без запева; поются или читаются на вечерне после сугубой ектиньи и литии. — _прим._издателя_] и хвалитныа[297 - _Хвалитны_ — стихиры, которые поются преимущественно на утрене после канона, так названы потому, что к ним припеваются стихи из псалма 150, начинающиеся словами «хвалите» («Хвалите Бога во святыне Его» и др.). — _прим._издателя_] им пропевались, а кафизмы и каноны им же прочитывались; только повинуясь архипастырю, он иногда уступал чтение кафизм и канонов ставленникам.

Сколько, однако ж, был бодр дух старца для молитвы, столько же со дня на день стала немощна плоть его, стали изменять ему его физические силы. От всегдашнего и продолжительного стоянья[298 - О. Мисаил в церкви при грех или и четырех богослужениях в сутки бывал и, разумеется, все на ногах простаивал не менее 6 или 7 часов; у преосвященного со ставленниками нередко простаивал он по 5 и 6 часов, да и со ставленниками занимался нередко стоя. А еще келейная молитва, вычитывание правила, полунощницы (это последнее он делал также в келье)?!] у обеих ног его во всю подошву образовались наросты, но он выстаивал на своих болезненных ногах по нескольку часов сряду, между тем никто и не слыхал от него о болезни в его ногах. Наконец, неутомимый труженик и молитвенник совсем изнемог: в июле 1852 года в один из тех дней, в которые абалацкая святыня стояла в соборе и в которые старец по обыкновению безотходно молебствовал пред нею, богомольцы и все члены соборного клира заметили, что лицо его от изнеможения почернело. От жалости и сострадания некоторых из соборян предложили старцу отдохнуть. Не прекословя, с низким по-всегдашему поклоном снял он с себя облачение, кое-как добрел до своей кельи, лег на койку и более уже с ней не вставал: койка, послужив ему одром болезни, послужила и одром его смерти.

Живущие в миру и ведущие знакомство с теми или другими лицами во время болезней, при страданиях бывают окружены родными и навещаются знакомыми, принимают от тех и других услуги, замечают на их лицах к себе сострадание, слышат от них слова утешения, тут, если не телу, то духу больного бывает как-то отраднее, но о. Мисаил лишен был этого утешения: как безысходный монах он не имел близких, как бы по-домашнему знакомых, родные его из живших в Тобольске или (как, например, сестра) померли, или (как, например, все дети) выбыли из города в села. Живущим в обителях при болезнях и злоключениях родных, друзей и знаемых заменяют монашествующая братия: они навестят больного, они послужат ему, словом, они подадут ему, по глаголу Спасителя (Матф. 10, 42), _чашу_ и вещественной, и духовной _студёны_воды._ Но о. Мисаил последние девять с половиною лет жил не в обители, а в Тобольском архиерейском доме, где монашествующей братии по причине крайней недостаточности ассигнуемого в прежнее время служащим при архиерейских домах жалованья и по скудости других средств к ее содержанию и всегда бывало мало, а в то время почти и совсем не было[299 - Помнится, только и было, что а) эконом архиерейского дома, который притом по званию настоятеля Абалапкого монастыря от времени до времени уезжал из Тобольска в свой монастырь, б) казначей, вдовый дьякон, и в) один или два послушника, обыкновенно исключенные из духовного училища мальчики.]. Конечно, о. Мисаил в болезни не был оставлен без келейного, но кто не знает келейных, особенно из молодых послушников, что они, по крайней мере большая часть их, если что и делают для больного, то только в присутствии начальника или других лиц, протом единственно по обязанности, а ничуть не от усердия и не от доброго чувства. В отсутствие начальника они почти обыкновенно запрут келью больного, уйдут куда им надобно, а страдалец управляйся сам с собою как знаешь; келейный же явится только тогда, когда сам вздумает. К большому сожалению, во время болезни о. Мисаила в Тобольске не было и архиерея: преосвященный Георгий 4 апреля 1852 года скончался, а преемник его преосвященный Евлампий из Вологды прибыл в Тобольск только за пять дней (вечером 14 августа 1852 г.) до кончины о. Мисаила.

Как бы, кажется, не посетовать в таком положении? Но почивший в Бозе старец и в этот раз безропотно, молчаливо переносит все свои скорби и лишения; он одно только считал для себя необходимым: исповедывать себя грешником перед Богом и людьми и молить Господа, чтобы Он, Милосердый, помог ему умереть с покаянием. Господь и услышал моление старца-страдальца, для которого еще при жизни умер мир, и который сам давно уже умер для мира, чтобы жить для неба и Бога; заблаговременно напутствованный св. таинствами покаяния, приобщения (сими двумя и неоднократно) и елеосвящения, он мирно почил 19 августа 1852 г., следовательно, 55 лет, одного месяца и 21 дня от рождения.

Вновь прибывший архипастырь (Евлампий) соборне служил по усопшем панихиду, затем тело его отнесено в загороднуто, что в архиерейской роще, архиерейскую церковь, где на следующий день градским духовенством при многочисленном стечении народа соборне же совершено отпевание. Погребен блаженной памяти старец при алтаре храма, вблизи почт-директора Сибири, действительного статского советника Алексея Кичурова, на капитал которого (10 тысяч руб. асс.), главным образом, церковь[300 - В Тобольской нагорной архиерейской церкви погребены два ее строителя: преосвященные Владимир и Георгий, по их завещанию.] та и выстроена в 1845–1852 годах.

Немного спустя над могилой старца его почитателями устроено каменное надгробие и положена чугунная плита с краткою надписью: «Мир праху твоему, всегдашний подвижник благочестия и неусыпный молитвенник!».

1 декабря 1869 г.




АРХИМАНДРИТЫ НА ЧРЕДЕ СВЯЩЕННОСЛУЖЕНИЯ В СТОЛИЦЕ[Публикуется ПО тексту: Архимандриты на чреде священнослужения в столице // Русская старина. 1873. Т. XXIV, март. С. 562–567. — _прим._издателя_]


Каждый год и прежде вызывались и ныне вызываются из епархий два архимандрита на чреду священнослужения в С.-Петербург. Видимая цель этих вызовов та, чтобы вызванным отцам-архимандритам служить при совершении литургии с С.-Петербургским митрополитом и его викариями в дни воскресные, праздничные и высокоторжественные; служить всенощные и обедни и отдельно от них, в праздники менее важные, там, где укажут; сказывать проповеди в Александровской ли лавре, в кафедральном ли С.-Петербургском соборе, или где-либо инде, где только велят; присутствовать вместо приглашаемых архиереев на экзаменах по закону Божию в разных светских столичных учебных заведениях и пр., и пр. А настоящая, существенная цель тех вызовов состояла и состоит в том, чтобы посмотреть тем, на ком долг лежит, на отцов-архимандритов, каковы они, способны ли, годны ли, достойны ли быть возведены на высшую степень служения церкви, быть рукоположены в сан архиерейский; прежде, кого вызывали на чреду (священнослужения), о том обыкновенно все уже и говорили: скоро будет архиереем, или: значит, его хотят сделать архиереем; да и сами вызываемые на чреду почти все смотрели на свой вызов именно с этой точки зрения, так что иные из них, отъезжая из места своего жительства, распродавались, забирали все свое лучшее имение с собой, с сослуживцами, подчиненными и знакомыми прощались навсегда. Да, оно часто так и бывало: достойные архимандриты более уже и не возвращались к местам прежней своей службы; в Петербурге же во время самой чреды служения (разумеется, в случае праздных архиерейских вакансий) они и были посвящаемы в епископы, или если и возвращались на прежние места, то ненадолго: вскоре снова бывали вызываемы, но уже не для чреды священнослужения, а для хиротонии на высшую степень церковной иерархии. Так как до последнего преобразования семинарий и духовных академий ректорами этих духовно-учебных заведений служили исключительно монашествующие архимандриты и так как эти именно лица, между прочим, по своему образованию бывали преимущественно пред другими архимандритами наиболее способными к прохождению архипастырских обязанностей, то их именно, т. е. ректоров семинарий, преимущественно пред всеми другими архимандритами, бывало, и вызывали на чреду священнослужения.

Как жили отцы-архимандриты в Петербурге во время чреды священнослужения, чем они там занимались, чего они тогда чаяли себе, чего тогда опасались и как они оттуда отъезжали, если кому доводилось отъезжать, не получивши ожидаемого, — все это до наглядности видно из предлагаемого здесь письма. Автор письма был архимандрит И., ректор Е-й семинарии, а друг, к которому письмо писано, — о. пр. Д.С. П-в. Оба они в конце 1820-х и начале 1830-х годов служили в Т-е: первый ректором тамошней семинарии, а второй экономом сей семинарии и вместе священником кафедрального собора и членом духовной консистории. Частая встреча при архиерейских служениях, в консистории, а и того более в семинарии, сходство и живость характеров (у обоих довольно живые и веселые), одинаковость способностей и большая, сравнительно с другими, развитость сблизили, сдружили архимандрита и священника до того, что они почти ежедневно видались друг с другом, хотя бы иногда обязанности службы и не требовали того, хотя бы иногда единственно для того, чтобы только перемолвить друг с другом несколько слов, в особенности если с которым-нибудь из них случалось что-нибудь радостное или скорбное. Взаимная дружба ректора и священника не прекратилась и с разлукой их, когда последний послан был протоиереем сначала в город П., а потом в город О., а первый перемещен (в 1836 г.) ректором же из Т. в Е-ю семинарию, а после (в 1846 г.) произведен в Е-го епископа, викария П. Приязнь, старая дружба поддерживались между ними посредством переписки до самой смерти одного из них (наперед, в конце 1853 г., протоиерея).

Предлагаемое письмо архимандритом И. писано, как увидим ниже, в октябре 1844 года, после пребывания его, архимандрита, на чреде священнослужения в продолжение всего 1843-го и начала следующего года. В этом письме, как увидим, по местам проглядывает юмор, шутливость; читающим да будет известно, что оба друга отличались благородною и скромною шутливостью.

6 октября 1844 г.

«Достопочтеннейший и пречестнейший от. протоиерей, любезнейший мой Д. С-ч! Взывает к тебе друг твой из-за 3712 верст, почти с того света, но он еще жив и живет на сем белом свете, в Е-е: это ведь я — И. В письме своем в Питер, от 31 августа 1843 года, погрозил ты мне писать чрез месяц, а я, испугавшись такой грозы, помнится, просил тебя писать ко мне тогда, когда я выеду из Питера и буду где-нибудь на земле, и сам прежде напишу к тебе, где я и что я[302 - Это показывает, что от. И. надеялся, по крайней мере, мечтал быть произведенным в архиереи в том же году или вскоре по окончании его, во время самой чреды, еще до выезда из Петербурга. — _А.С._]. Исполняю это: я ректор и профессор богословия Е-й семинарии, Григорьевского Б. монастыря настоятель, магистр богословия, кавалер орде, на св. Анны 2-й ст. с короною, старик 54 лет, я архимандрит И., я хлебоед твой по Т… бью тебе челом до сырой земли, отец, и пишу, что пришло в старческую голову. Вот ты меня и спросишь: 1) Когда-де ты, отец И., выехал из Питера? Ответ: марта 22 сего года, в великую среду. 2) Почему же-де гораздо позже срока, не в январе? Отв.: потому, что я не просился, а меня не высылали; да если бы захотел там жить, так и ныне бы жил. 3) Почему-де ты не просился? Отв.: боялся оскорбить начальство, полагая, что само оно отпуск объявит; но не тут-то было. 4) А отчего-де ты не жил долее. Отв.: оттого, что срок чреды вышел, и жалованье чредное (500 руб. асс. в год) прекратилось; да и в квартиру или в мои комнаты (это в Александро-Невской лавре) поместили нового чредного архимандрита вместе со мною, который мою залу и гостиную сделал себе спальною, т. е. два архимандрита — я. И., да Софония каменец-подольский[303 - Это тот самый Софония, который после долго служил при наших посольствах в Константинополе и Риме и который в конце прошлого года помер в сане архиепископа Туркестанского в городе Верном.] (как два медведя в одной берлоге) легли боками к одной дощаной переборке, наподобие ширмы, одну комнату разделяющей, а в передних двух комнатах — одна стала общею прихожею, а другая темною спальною его двух и моих двух же келейников: вот как жили мы и прислуга наша дней десять. 5) Почему-де не произвели тебя в архиереи? Отв.: а куда? а) архиереи все были живы;

б) есть люди, прежде меня на чреде бывшие; в) в высших местах. т. е. академиях и старших семинариях служащие; г) больше талантами и заслугами, например, сочинениями, известные; д) люди, важные связи имеющие, рекомендациями (хоть от посторонних лиц) богатые; е) люди, мест архиерейских ждущие, жаждущие, ловящие. 6) А ты-де разве ворона? Отв.: да, я, И., — голубь, достойный жребия пророка Ионы (И взяша Иону, и ввергоша его в море, и преста море от волнения своего –1,15); ж) Есть люди, сана святительского достойные. 7) А ты-де разве не достоин? Отв.: Как же! Мы друзей, кого любим, почитаем обыкновенно людьми достойнейшими; например, если б я да ты сидели в Синоде, то бы ты, конечно, меня провозгласил хоть о. архиепископом, а я бы тебя произвел в придворного сакеллария[304 - _Сакелларий_ (греч.), _сакеларь_ — ризничий, хранитель царских и церковных облачений и утвари. — _прим._издателя_] с митрою, и оба поставили бы в Москве патриархом блаженной памяти Петра Петровича[305 - Это бывший т-ий купец (старичок Абросимов), не богатый, но набожный. очень солидный и гостеприимный.] и пр., и пр. Но полно мне болтать, а тебе слушать. Скажика-де лучше: 8) когда ты приехал в Е? Отв.: мая на 9-е ночью. 9) Что так долго ехал? Отв.: я ехал в самую распутицу, при разливе рек, ехал околицею — чрез Киев, гостил у племянника Платона К.[306 - Это в то время бакалавр М. дух. академии, а ныне довольно известный в М. протоиерей. — _Л.С._], 10 дней в Сергиевской лавре, да в Киеве у другого племянника Андрея, младшего брата его[307 - Андрей К. в то время служил бакалавром же, только в Киевской академии, а теперь, да и давно, уже он архимандрит и состоит начальником одной из наших миссий.], 10 же дней, в тверском Желтикове монастыре у товарища по академии архим. Сергия дней пять, и в иных местах гостил или стоял поневоле. Так за то с отъезда из Питера видел я и принял личное благословение, яко у вселенских патриархов, у четырех всероссийских митрополитов, именно: в Петербурге: 1) у старца Божия митрополита (грузинского) Ионы, который есть член Св. Синода и живет на покое в Александровской лавре; 2) у настоящего первенствующего члена Св. Синода митрополита Антония; 3) в Москве у митрополита Филарета и 4) у Киевского митрополита Филарета же. Эти благословения что-нибудь да значат же! Ведь не всякий сподобится принять их в 48 дней пути моего! Их благословение есть благословение Божие! Притом, в передний путь на чреду и обратный, и в Питере видел всего 22 архиерея и 35 архимандритов, с которыми познакомился: разве это не приобретение? 10) Что-де ты делал в Питере? Отв.: сочинил 8 проповедей, из коих 4 и сказал; отслужил 109 литургий, 100 молебнов и панихид в 35 церквах; съел 53 званых обеда, в том числе 10 у митрополита Антония и один во дворце у государя… вместе с митрополитом и прочим духовенством, бывшим в Крещенье при дворце на водосвятии; сверх того, был на 28 богатых закусках у разных почтенных лиц. Еще спросишь: 11) каково мне было жить в Петербурге? Отв: хорошо, как бы стоять в ясный день на берегу при перевозе (чрез 14 месяцев): я в Питер прибыл января 9-го 1843, а выбыл марта 22-го 1844 года. Помещение имел порядочное, болезнями угнетаем не был, от начальствующих особ видел к себе расположение доброе; многие расходы на содержание восполнялись жалованьем от семинарии и монастыря, жалованьем чредным и подаянием от халтур, на коих служил. При отъезде и прощании с высокими синодскими особами обидных себе замечаний ни от единого не услышал; ни архиерейства, ни перемещения себе из Е. ни у кого не просил[308 - Те архимандриты, которые ехали на чреду с полною уверенностию вскоре получить архиерейство и, однако ж, не получали его, для избавления себя от стыда пред прежними знакомыми при отъезде со чреды почти обыкновенно перепрашивались в какие-либо другие семинарии. — _А.С._] и не домогался. 12) Каково-де тебе теперь житье после С.-Петербурга на старом месте? Отв.: благодарю Бога! С приезда сюда пользуюсь благорасположением моего добрейшего владыки Иннокентия[309 - Это Иннокентий _Александров,_ действительно, добрейший владыка, до Е-й епархии понедолгу он управлял епархиями Харьковской и Иркутскою, а с Е-й после 15-летнего управления ею, за болезнию, отошел на покой, а после и в вечность.] по-прежнему, с сослуживцами живу согласно и много не забочусь и не печалюсь о повышении себя; а часто воздыхаю, и телом и духом болезную от многих грехов моих, и здоровье, и жизнь быстро к западу дней моих подвигающих.

Засим прошу написать мне, как ваш собор зовут, кто твои сослуживцы, каково твое житье-бытье и здоровье? Прости, мой друг любезный; не забывай в молитвах своих. Тебя сердечно целую; всему твоему семейству шлю благословение и всем вам нижайше кланяюсь с сего света; живите на многа лета.

Октября 6-го дня 1844 года.

Ректор Е-й семинарии, архимандрит И.»[310 - Сей архимандрит 19 мая 1846 г. хиротонисан в епископа Е-го, викария П. Чрез 13 лет управления викариатством по болезни (был разбит параличом) отошел на покой в Н-й монастырь и там долго вел многоболезненную плачевную жизнь.].




ЧЕЛОБИТНАЯ КНЯЗЯ СУЛЕШЕВА ЦАРЮ МИХАИЛУ ФЕОДОРОВИЧУ[Публикуется по тексту: Челобитная Тобольского воеводы князя Сулешова царю Михаилу Фёдоровичу // Тобольские губернские ведомости. 1858. № 18. С. 547–550. — Публикация подписана: «св. С.». Сулешов Юрий Яншеевич (?–1643) — боярин, происходил из знатного крымско — татарского рода. Служил воеводой в Новгороде, был женат на Марфе Салтыковой, племяннице Марфы Романовой. После избрания царём Михаила Романова получил титул стольника, назначен тобольским воеводой. В 1623–1625 гг. предпринял статистическое обследование ряда уездов Западной Сибири, унифицировал денежные оклады служилых людей. — _прим._издателя_]


Следующая за сим челобитная кн. Сулешева царю Михаилу Федоровичу и допрос по ней Тобольского архиепископа Макария сыну боярскому Данилу Низовцеву выписаны из книги бывшего некогда Сибирского приказа денежного стола за номером 41801 г. Ивановым и напечатаны М.П. Погодиным в восьмом номере «Москвитянина» на 1855 год. Значит, и г. Иванов и г. Погодин считали их интересными, по крайней мере забавными, для всей читающей русской публики. Тем более они должны быть интересны для читателей «Тобольских губернских ведомостей», потому что мнимая или истинная обида, на которую жаловался царю кн. Сулешев, и разделка за нее с обидчиком учинены были в Тобольске и при тобольской публике. В этих мыслях и челобитную, и бывший вследствие ее допрос с некоторыми моими замечаниями и препровождаю в редакцию «Тобольских губернских ведомостей» с просьбою о напечатании их.

Г. Погодин, помещая в своем журнале челобитную кн. Сулешева, сделал на нее следующее замечание: «Это презабавная просьба: Низовцев на Христосаванье с боярином, поцеловал ему руку, вместо того, чтобы поцеловаться в губы. Тот ударил его по щеке, посадил под стражу: да и пожаловался еще Царю» за такое воровство, «прося сделать следствие о заговоре и умышлении. Интереснее всего, что виноватым оказался битый». Просьба кн. Сулешева точно презабавная, но замечание на нее г. издателя «Москвитянина» пахнет глумлением над стариной, над понятиями предков. Чем глумиться, не лучше ли бы было объяснить нам, почему боярину кн. Сулешеву целование у него руки сыном боярским Низовцевым, вместо обычного христосованья в уста, показалось не только не сообразным с общим обычаем, но и обидным, и не только обидным, но и опасным для него самого, так что он, дав виновному пощечину и посадив его в тюрьму, почел нужным донести о случившемся царю и просить у него о повелении нарядить по случившемуся следствие? Просьба кажется забавною только для нас и, быть может, потому только, что мы живем слишком двести лет после кн. Сулешева; а тогда, в первую половину XVII столетия, по всей вероятности, та просьба не казалась смешною. Боярин кн. Сулешев был умный человек: он в свое время отлично управлял Сибирью, страною вновь покоренною и еще не устроенною (см. Ист. обоз. Сибири Словцова кн. 1); потому нельзя полагать, чтобы он стал без причины, без основательных опасений утруждать царя челобитною. Время царя Михаила Феодоровича и кн. Сулешева было время самозванства, время ябеды и доносов; итак, не показалось ли воеводе, что Низовцев, поцеловавший у него руку (случайно ли, потому только, что его в тесноте толкнули, как он после при допросе и объяснял, или из подобострастия к царскому боярину, к начальнику целой Сибири), есть один из злоумышленников против него, умыслили де обнести его пред царем в честолюбивых замыслах и что-де для того один из злоумышленников всенародно поцеловал у него руку, как у будущего властителя Сибири, дабы после, при доносе на него царю, указать на это как на доказательство присвоения им, Сулешевым, царской власти, как на явный знак его, Сулешева, злоумышления. Может быть, я и ошибаюсь, потому желал бы слышать подтверждение или опровержение высказанного мною мнения от какого-нибудь знатока русской истории или от какого-нибудь юриста. Но вот и самая челобитная, подавшая повод к этому введению:




СПИСОК С СПИСКА С ЧЕЛОБИТНОЙ ИЗ ДЕЛА ЧТО КИЛ ЧЕЛОМ ГОСУДАРЮ ЦАРЮ И ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ МИХАИЛУ ФЕОДОРОВИЧУ ВСЕЙ РОССИИ БОЯРИН КНЯЗЬ ЮРИЙ ЯНШЕЕВИЧ СУЛЕШЕВ НА ТОБОЛЬСКОГО СЫНА БОЯРСКОГО НА ДАНИЛА НИЗОВЦЕВА[312 - Князь Юрий Яншеевич Сулешев в 1628 году и смежных с ним годах был в Тобольске воеводой, и воеводой отличным. {В статье сохранены оба варианта написания фамилии «Низовцев» и «Низовцов»}]

Царю Государю и Великому Князю Михаилу Феодоровичу всея Русии бьет челом холоп твой Яшко Сулешев. Нынешняго, Государь 136 (1628) году в Светлое Воскресенье, о велице дни, пришел я, холоп твой, с товарищи к завтрени в Собор, к Софеи Премудрости Божии[313 - В Описании монастырей, епархий… и замечательнейших по России церквей (стр. 144), изданном при полном Месяцеслове, а также в кратком показании о сибирских воеводах (стр. 10) и в Ист. обозрении Сибири (кн. 4 стр. 572 и 192) сказано, что в Тобольске кафедральный Софийский собор _первоначально_ построен был архиепископом Герасимом в 1642 или 1646 году. Что это несправедливо, что Софийский собор в Тобольске существовал и до 1642 и 1646 года и что четвертый архиепископ Герасим в 1646–48 годах построил тринадцатиглавый деревянный Софийский собор на место сгоревшего пред тем деревянного же собора, построенного еще первым сибирским архиепископом Киприаном, на это много доказательств представлено в моем _Описании_Тобольского_Софийского_собора_ (стр. 25–29). Но вот и новое доказательство на то, что Софийский собор в Тобольске существовал гораздо ранее времени управления Тобольской епархией архиепископом Герасимом (1640–50). Приключение между тобольским воеводой кн. Сулешевым и сыном боярским Низовновым случилось в 136-м, т. е. в 1628 году, значит, почти за 20 лет до построения архиепископом Герасимом тринадцатиглавого Софийского собора; между тем оно случилось в Софийском же соборе: «нынешняго Государь, 136 году, — писал кн. Сулешев царю, — в Светлое Воскресенье… пришел я… к заутрени _в_Собор_к_Софеи_Премудрости_Божии_» и пр., да и архиепископ Макарий на другой день Пасхи спрашивал Низовцова: «вчера де ты, Данило, _в_соборной_церкви_в_Софеи_Премудрости_Божии_ был ли?». Кстати привести здесь и еще два, доселе печатно неизвестные, доказательства существования в Тобольске Софийского собора еще и при первом Тобольском архиерее Киприане (1621–24): 1. В рукоп. тобольском летописце, принадлежащем г. Абрамову, об архиепископе Киприане сказано, что он приказал имена Ермака и других казаков, павших при покорении Сибири, написать для поминовения _«в_Соборной_Церкви_Софии_Премудрости_Слова_Божия_в_Синодик_ и во всех церквах». 2. В ризнице Тобольского собора хранится отрывок рапорта, поданного от нового ключаря второму тобольскому архиерею по его прибытии на сибирскую паству (значит, в 1625 г.), в котором говорится, что при отъезде архиепископа Киприана в Москву и с ним старого ключаря новый ключарь принял денежную казну, воск, ладан, вино, ризницу (с исчислением всего) и прочии принадлежности _Соборной_Церкви_Премудрости_Слова_Божия._] и у благословения у Архиепис копа были, и после, Государь, того, как вышел Архиепископ из олтаря со крестом и с образы, и мы, халопи твои, ходили к Архиепископу ко кресту и к образам, и после, Государь, то во пришли ко мне холопу твоему целоватца Тобольские дети боярские и иных чинов люди, которые тут прилучилися, и к моим товарищам, и дети боярские и иных чинов люди с нами холопи твоими пеловалися по обычаю, как ведетца, а сын боярский Данила Низовиев, умысля воровски надо мною холопом твоим, невесть почьему наущенью, пришед ко мне холопу твоему целоватца и принес яйцо на руке, и я холоп твой поднес к нему яйцо ж и хотел с ним поцеловатца, и он, Государь, умысля воровски, поцеловал меня холопа твоего в руку, и я холоп твой в ту ж пору в Церкви пред Архиепископом и пред товарищи и перед всеми людьми зашиб тово сына боярскаго за то. что меня холопа твоего, умысля воровски, мимо губ моих целует меня в руку^7^, велел его дати за пристава, до твоего Государеву указу. Милосердый Государь Царь и Великий Князь Михайло Федоровичь всеа Русии! Пожалуй меня холопа своего, если, Государь, про то его Данилово воровство и про его воровское умышленье, с кем он на меня холопа твоего умышлял, сыскать, или хто ево Данила на меня холопа твоего научил, чтоб мне холопу твоему про тово Данила в таком ево в напрасном воровском умышленьи от тебя Государя в опале не быть. Царь Государь, смилуйся пожалуй!

И Преосвященный Макарий, Архиепископ Сибирский и Тобольский, выслушав боярина Князя Юрья Яншеевича Сулешева челобитной, велел тово сына боярскаго Данила Низовцова поставити перед собою, и по челобитной боярина Князя Юрья Яншеевича Сулешева ево Данила распрашивал: вчера де ты Данило в Соборной Церкви в Софии Премудрости Божии был ли, и к боярину Князю Юрью Яншеевичу с яйцом целоваться приходил ли, и в руку боярина Князя Юрья Яншеевича поцеловал ли, и для чего ты в руку целовал мимо уст, по какому ты умышленью так сделал, и с кем умышлял, или хто тебя научил?

И Данило Низовцов Преосвященному Макарию Архиепископу Сибирскому и Тобольскому в распросе сказал: пришел де я к боярину ко Князю Юрью Яншеевичу целоватца с яйцом, а в руку не целовал, нешто боярину Князю Юрью Яншеевичу так показалось; да постояв не много сказал: виноват де я перед Государем, и сделалось по грехом без хитрости; в те поры в церкви была теснота, и меня попехнули сзади и я де пошатнулся на боярина на Князя Юрья Яншеевича руку губами безхитростно, и боярин Князь Юрьи Яншеевич за то на меня закричал, что де ты страдник так делаешь, и ударил меня по щеке, да послал в тюрьму; а ни с кем де я про то не мышливал и не думывал, и ни хто меня не научивал. А у распросу у Преосвященнаго Макария Архиепископа Сибирскаго и Тобольскаго были: Протопоп Иван да Протодьякон Матвей[314 - Протодьякон Матвей, присутствовавший при допросе сына боярского Низовцева, лицо историческое: его кисть Господь употребил в 1636 году для написания чудотворной иконы Божией Матери, именуемой Абалацкою, а чрез несколько лет после того и копии с нее, с 1720 года находящейся в Семипалатинске.], да ключарь Ондреян, да Ондрей, да Казначей старец Герасим, да старец Саватей, да тутож у сыску были: воевода Федор Кирилович Плещеев и диаки Герасим Мартемьянов, да Микита Левоньтьев, да письменный голова Никита Беглецов.




СТАРИННЫЙ ТОБОЛЬСКИЙ УЧИТЕЛЬ СИЛЬВЕСТРОВИЧ И УЧЕНИК ЕГО МИРОВИЧ[В тексте-источнике статья опубликована без названия. Публикуется по тексту: Русская старина. 1879. Т. XXV. С. 513–514. Была также опубликована в Тобольские губернские ведомости. 1871. № 26. — _прим._издателя_]


В дополнение биографических сведений о детстве и юности виновника убиения Иоанна Антоновича[316 - _Иоанн_VI_Антонович_ (1740–1764) — российский император в 1740–1741 гг., правнук Ивана V. За императора — младенца правили Э.И. Бирон, затем мать Анна Леопольдовна. Свергнут гвардией, заключён в тюрьму, убит при попытке освободить его. — _прим._издателя_] приводим следующую заметку, сообщенную нам почтенным протоиереем о. А. Сулоцким[317 - Она была напечатана в «Тобольских губернских ведомостях» 1871 г., № 26, стр. 168 и след., но по редкости и недоступности их для большинства читателей едва ли им известна.].

В Тобольске в половине XVIII столетия находилась так называемая «немецкая» школа некоего _Сильвестровича._

Какого звания и какого чина или состояния был до ссылки в Сибирь этот Сильвестрович — неизвестно. Неизвестно также и то, когда именно и за что Сильвестрович был сослан, какое он имел имя и какая была до 1750 или 1751 года его фамилия. Пока нам известно об нем только то, что он был (русский) немец, по вере лютеранин и человек религиозный, образованный, тихого характера и болезненный. Известно еще об этом тобольском учителе из ссыльных, что он каким-то образом, несмотря на свой протестантизм, познакомился с прибывшим в декабре 1749 года в Тобольск ученым и ревностным до обращения сибирских инородцев в христианство митрополитом _Сильвестром_ и по убеждению его, оставив лютеранство, принял православие; причем из уважения и благодарности к своему просветителю, а с тем вместе, быть может, и восприемнику переменил свою родовую немецкую фамилию на фамилию _Сильвестрович,_ составленную на малороссийский лад от имени своего просветителя[318 - Митрополит Сильвестр, правивший тобольскою паствою 6 лет, родом был из Малороссии, учился в Киевской академии, до архиерейства служил миссионером среди магометан и язычников Казанской, Симбирской и Нижегородской губерний и ректором Казанской семинарии. Фамилия его была Гловатский.].

Чтобы не жить в праздности, чтобы не изнывать от тоски в постигшем несчастий, а может быть, и из желания быть полезным молодым людям г. Тобольска и их родителям, или для снискания себе пропитания, Сильвестрович решился посвятить себя на чужбине педагогической деятельности: завел в Тобольске «немецкую» школу, в которой и учил молодых дворян-сибиряков, будущих офицеров и чиновников, немецкому языку[319 - Двоих молодых дворян Александра и Ивана Андреевых он в 1750 г. взялся выучить немецкому языку в совершенстве за 150 рублей.], музыке, математике и другим предметам. В 1750 году в его школе училось 8 человек, в том числе двое молодых _Андреевых_ и третий Василий _Мирович_[320 - Все доселе сказанное о Сильвестровиче и частию о Мировиче основано на _Домов,_лет._ ученика Сильвестровича и соученика Мировича, капитана Ив. _Андреева._ «Чтен. в Общ. ист. и древ. Рос.» 1870 г., кн. 4, смесь, стр. 67.], о котором далее у нас и будет речь.

Фамилия этого питомца Сильвестровича показывает, что он, по крайней мере в лице ближайших своих предков, не был из природных сибиряков. И действительно, Василий Мирович происхождением был из Малороссии. Дед его за участие (в 1708 и 1709 гг.) в измене Петру Великому Мазепы был лишен там имения (поместьев) и сослан на житье в Сибирь, а отец его по имени Яков, прибывший в Сибирь с своим отцом в малолетстве в 40– 50-х годах прошедшего столетия, служил в чине капитана в одном из расположенных в то время в Западной Сибири армейских полков. В школе Сильвестровича Василий Мирович отличался пред товарищами способностями, шел быстрее всех их и выучился, между прочим, хорошо говорить по-немецки и играть на скрипке, а у отца иди у кого-нибудь другого из малороссов на народном малороссийском инструменте — бандуре; но при этом был страшный забияка, был мальчик дурных наклонностей и худых правил, так что под конец начал делать и учителю своему большие досады и выказывать грубости. Сильвестрович, несмотря на все старания исправить его, ничего не мог с ним сделать, и это тем более, что сам он был человек больной, чахоточный.

По выходе в 1750 году из Сильвестровичевой школы Василий Мирович, как уже юноша взрослый, по обычаю многих дворян своего времени в том же 1750 году вступил в Нашебургский пехотный полк, а с ним в следующем 1751 году выступил в Россию.

Дальнейшая судьба его изложена в приведенных выше исторических документах[321 - О каких исторических документах здесь идёт речь — неизвестно, но они, видимо, не имеют отношения к авторству Сулоцкого. — _прим._издателя_].




МАТЕРИАЛЫ ДЛЯ ИСТОРИИ ПУГАЧЕВСКОГО БУНТА[Публикуется по тексту: Материалы для истории пугачёвского бунта // Чтения в Императорском обществе истории и древностей Российских при МГУ. М., 1859. Кн. 1. С. 49–56. — _прим._издателя_]




Милостивый Государь, Осип Максимович!

Вероятно, вы согласны с некоторыми из наших литераторов, что «История пугачевского бунта», хотя она вышла из-под пера Пушкина, не есть еще настоящая история, по крайней мере, она не полна. Я, с своей стороны, так могу говорить об ней, судя и по тому одному, что в ней сказано о распространении мятежа на Сибирь. Г. Пушкин во всей своей «Истории пугачевского бунта» не более двух или трех раз, и то мимоходом, упоминает о Сибири, замечая, например, что Сибирь, или Екатеринбург, в такое-то время находились в опасности, что сибирский губернатор, для охранения вверенного ему края, на границах Тобольской губернии выставил отряды войск под начальством такого-то и такого-то. Между тем бунт кипел не только в уездах Челябинском, Троицком, Шадринском и Далматовском, которые тогда под именем Исетской провинции принадлежали к Оренбургской губернии, но и во всех смежных с ними местах, входивших в состав Сибирской губернии. Толпы мятежников разорили весь Екатеринбургский уезд и смело расхаживали по уездам Курганскому, Ялуторовскому, около Тюмени, Ирбити, Алапаевска и Красной слободы. Крестьяне, куда ни приходили они, везде принимали их сторону и клялись в верности мнимому Императору Петру III. Этого мало: брожение умов в пользу мятежа обнаруживалось даже в Барабинской степи, где незадолго пред тем были поселены ссыльные; самый Тобольск, в то время столица Сибири, находился в опасности. Предводители мятежников: Бурцев, Михайловских, Сергеев, особенно Алферов, Ковалевский, Новогородови Белобородов[323 - У Пушкина встречается имя только сего последнего.], титулуя себя есаулами, атаманами, даже полковниками, всюду рассылали пугачевские манифесты, захватывали казенную собственность, грабили и убивали всех, остававшихся верными правительству. На екатеринбургских заводах разбили майора Чубарова, овладели Курганом, захватили в плен в Иковской слободе воинскую команду: командира оной, капитана Смольянинова, повесили, а офицеров мучили и увезли неизвестно куда; после под слободами помянутой Иковской и Пуховой имели упорные сражения с отрядами майоров Эртмана и Фаддеева, а в Екатеринбургском уезде с отрядом майора Гагрина. Словом, Сибирь во время пугачевщины (так сибиряки называют мятеж Пугача) не только находилась в опасности мятежа, но и терпела эту опасность; и можно смело сказать, что, быть может, целая половина ее, или и более, подняла бы знамя бунта, если б только губернатором ее в то время был не Чечерин[324 - В статье сохранено авторское написание фамилии губернатора Д.И. Чичерина «Чечерин». — _прим._издателя_]. Этот отличный муж, которого не поставляют между знаменитыми помощниками Екатерины II, вероятно, потому только, что он управлял отдаленным краем империи, вовремя набрав из крестьян и мещан казаков, вооружив жителей Тобольска и других городов, действуя во всем быстро, смело и умно, и против изменников долгу употребляя меры строгие[325 - Напр., в начале мятежа Чечерин повесил в Тобольске атаманов: казака Исетской провинции Кропилова и далматовекого крестьянина Парадесва; беглец из Оренбурга и разгласитель вредных толков Березовский по битии кнутом сослан в Нерчинск и пр.], успел в 1773 и 1774 годах спасти Сибирь от многих зол.

После этого, кажется, нет нужды доказывать, что вовсе не лишнее дело сообщать публике сведения касательно пугачевского мятежа. Я, с своей стороны, сообщаю такие материалы, из которых видно, какие меры употребляло и как содействовало к погашению, по крайней мере к ослаблению, сего мятежа наше духовное сословие. Авось, будущие историки пугачевщины воспользуются этими крупицами. Сказанное до сих пор может служить, милостивый государь, если только это будет вам угодно, вместо _предисловия_ к следующим за сим материалам.


ДЕЙСТВИЯ РУССКОГО ДУХОВЕНСТВА ВООБЩЕ И В ЧАСТНОСТИ ДУХОВЕНСТВА ТОБОЛЬСКОЙ ЕПАРХИИ ВО ВРЕМЯ ПУГАЧЕВСКОГО БУНТА




ПИСЬМО ИМПЕРАТРИЦЫ ЕКАТЕРИНЫ II К КАЗАНСКОМУ АРХИЕПИСКОПУ ВЕНИАМИНУ

Преосвященный Вениамин Казанский! Как Вашему Преосвященству уже известно, без сомнения, какое беспокойство и раззорение в Оренбургской губернии наносит бежавший из Казани из-под караула войска Донскаго казак, раскольник Емельян Пугачев, который называет себя Императором Петром Третьим и собирает великую толпу легковерных и таких же, каков сам, непросвещенных людей, то желание Наше есть, чтоб Ваше Преосвященство, в помощь Казанскому и Оренбургскому Губернаторам, отправили от себя в те места епархии Вашей, где по сим обстоятельствам за нужное найдете, к священникам наставления, кои бы они своим прихожанам во увещание читать и тем удерживать их могли от присоединения к сему самозванцу, толкуя им, коль страшно преступление пред Богом и пред светом есть нарушение учиненной Государю своему присяги, и что таковых преступников святая наша Церковь предавала и предает всегда вечному проклятию. Впрочем, я уповаю, что Ваше Преосвященство не оставите подать им все то учение, какое потребно для утверждения в сердцах их клятвенной Нам присяги верности. Есть ли же не вся Оренбургская епархия состоит в Вашем ведении, то прошу сие мое письмо сообщить к тем Архиереям, под ведомством коих те места состоят, дабы и они по сему исполнение учинили.

Впротчем остаюсь к Вашему Преосвященству непременно доброжелательною и поручаю себя в ваши молитвы.

Екатерина[326 - Последние три строки приписаны собственною рукою Государыни.].




ДЕЙСТВИЯ КАЗАНСКОГО АРХИЕПИСКОПА ВЕНИАМИНА

Письмо Императрицы архиепископ Вениамин немедленно сообщил в соседние с Оренбургскою и Казанскою губерниями епархии и между прочим в Тобольскую к тогдашнему преосвященному тобольскому Варлааму, и для предостережения народа написал и разослал несколько объявлений и увещание. В них он, как ближайший и непосредственный очевидец переворотов, последовавших между 1760–62 годами (он в то время был членом Св. Синода и С.-Петербургским архиепископом), свидетельствуясь Богом, уверял, что император Петр III действительно скончался, что тело его, по привезении в Невскую лавру, сначала было поставлено в тех самых комнатах, в которых он (архиепископ) жил; что в течение нескольких дней к нему стекалось множество людей всякого звания, и что, наконец, оно им же самим отпето и погребено. Во все время бунта архиепископ Вениамин Пуцек-Григорович, как верный сын отечества и истинный пастырь церкви, утверждал жителей Казани в верности правительству своими поучениями, а когда Пугачев осадил Казань, он ободрял к защите ее верных суконщиков, в крепости молился с коленопреклонением и сделал крестный ход, несмотря на дым и жар от пылавшего города[327 - См. Ист. Пугач, бунта Пушкина, гл. 7. По разорении Казани архиеп. Вениамин подвергся было суду и истязанию по клеветам изменника Аристова, но об этом и об открытии невинности страдальца см. Пушк. примеч. 91 и Энникл. Леке., т. IX, стр. 418.].




ДЕЙСТВИЯ ТОБОЛЬСКОГО ЕПАРХИАЛЬНОГО НАЧАЛЬСТВА ВО ВРЕМЯ ПУГАЧЕВСКОГО БУНТА

В Тобольске лишь получено было, при сообщении от Казанского архиепископа, письмо Императрицы, как и в Казани, немедленно было написано исполненное силы и назидательности увещание к народу, которое тотчас же вместе с манифестами правительства разослано по всей епархии для чтения священниками в церквах во время богослужения и при других многолюдных собраниях. Тобольский архипастырь того времени, добродетельный и доселе живо памятуемый по Сибири епископ Варлаам (брат С.-Петербургского митрополита Гавриила), с своей стороны, вместе с губернатором Чечериным напряг всю свою деятельность и непрестанно рассылал по своим духовным правлениям, благочиниям и церквам, состоявшим по настоящему разделению в пяти губерниях (Тобольской, Оренбургской, Пермской, Томской и Енисейской) предписания и наставления, как действовать духовенству в таких смутных обстоятельствах[328 - И Тобольский епископ Варлаам чуть было, подобно Казанскому архиепископу, не подвергся опасности. Беглец из Оренбургской губернии Березовский, бродя по уездам Тюменскому и Ялуторовскому и выдавая себя за служителя Тюменского монастыря, не только крестьян, но и чиновников уверял, что он послан от архимандрита Софрония для объявления всем, будто он (архимандрит) получил от преосвященного Варлаама бумаги, подписанные императором Петром III, и будто бы преосвященный Варлаам ему предписывал не опасаться его, а, напротив, всех склонить в его пользу.].




ДЕЙСТВИЯ СВЯТЕЙШЕГО СИНОДА

Св. Синод, известясь о том, что происходило в Оренбургской и смежных губерниях, составил от своего лица и при указе от 17 апреля 1774 года разослал по церквам тех епархий, в которых гнездился мятеж, два печатных увещания: одно к духовенству, а другое — к народу. После, когда дошло до сведения правительства, что спокойствие еще не восстановилось, что Пугачев находит себе более и более приверженцев и что некоторые из самых духовных, по невежеству, встречают его со крестом и колокольным звоном, Св. Синод составил новые увещания к тому же духовенству и народу[329 - Хотя последние, быв отправлены при указах от 21 августа, пришли в Тобольск уже тогда, когда злодей был пойман, однако ж, по церквам они были разосланы для содействия к истреблению еще бродивших по местам шаек бунтовщиков и для приведения в раскаяние заблуждавших.]. Сверх того, «небезызвестно, — как сказано в сенатской сентенции о казни Пугачева, — что для устрашения народа, по определению Св. Синода, не токмо бунтовщик и самозванец Емелька Пугачев, но и все его злодейские сообщники были преданы вечному проклятию»[330 - См. эту сентенцию в прилож. к Истории Пугачевского бунта Пушкина, § 11. В Тобольске были и такие несчастные, которые до казни Пугачева отлучены были от церкви и подвергнуты проклятию, а после казни, по милосердию Императрицы к заблудшим, прощены, но возвращены к церкви только по выдержании ими публичной, первовековой епитимии в Тобольском соборе.].




ДЕЙСТВИЯ НИЗШЕГО ДУХОВЕНСТВА ТОБОЛЬСКОЙ ЕПАРХИИ


СВЯЩЕННИК ВАСИЛИЙ УДИНЦОВ УДЕРЖАЛ ОТ МЯТЕЖА ИРБИТСКУЮ СЛОБОДУ (НЫНЕ Г. ИРБИТЪ)

Это видно из следующего отношения сибирского губернатора Дениса Ивановича Чечерина к преосвященному Варлааму:

«Преосвященный Варлаам, епископ Тобольский, мой милостивый патрон!

По дошедшим ко мне из Краснослобоцкой управительской канцелярии и из протчих мест рапортам, что Ирбитская слобода уже неоднократно к возмущению колебалась, но благоразумным увещеванием находящегося там священником Василия Удинцова всегда от таво удерживана была, и поныне осталась не только не в поколебимой верности, но, повинуясь увещеванию таво священника, всех, от злодейских толп присылаемых, подговорщиков ловят и ко мне присылают, за что означенному священнику от меня предписана отменная благодарность, и Вашего Преосвященства прошу от особы вашей ему тоже предписать и, при нынешних обстоятельствах, Архипастырским Вашего Преосвященства благословением удостоить ево высшаго сана, чтоб другие, взирая на то, поощряемы были.

Вашего Преосвященства, моего милостиваго патрона, покорнейший слуга Д. Чечерин.

11 марта 1774 г.».



Что Ирбитъ во время пугачевского бунта, несмотря на все искушения, осталась верною правительству, это известно многим, но известно ли хотя кому-нибудь, что этим счастием, этою своею верностию она одолжена была благоразумным внушениям своего священника? Ирбить за верность правительству получила важную награду: Государыня Императрица прислала ей похвальную грамоту, и за ней навсегда утверждено право чрезвычайно выгодной для ее жителей ярмарки; но был ли награжден за свои благие действия священник Удинцов? Губернатор сибирский «предписал ему от себя отменную похвалу», и преосвященный Варлаам указом Тобольской консистории от 14 марта 1774 года также похвалил его, да еще спросил его и прочих церковнослужителей ирбитских, не имеют ли они в чем-нибудь нужды, и, кажется, только «о высшем сане», о котором представлял Чечерин, в консисторском указе даже и не упоминается…

Священно и церковнослужители прочих мест Тобольской епархии, зараженных мятежом, как и в других епархиях, например, Казанской и Нижегородской[331 - Истор. Пугач. бунта Пушкина, стр. 20, 40, 79, 131 и примеч. 102.], или оставались верными своему долгу, или колебались. Первые от мятежников терпели все, что только можно было выдумать зверского: у них грабили имение, отнимали скот, жгли домы, ихотозорили всякою гнусною бранью, били, топтали ногами, драли за волосы и за бороды, кололи пиками, рубили саблями, в них стреляли из ружей, пистолетов и луков, в их глазах грабили церкви и, наконец, душили и мучили их родных: матерей, жен и детей. В одном Екатеринбургском уезде таких страдальцев, притом из одних священников, кроме диаконов и причетников, можно было бы насчитать до 20! Что ж до последнего рода духовенства, т. е. до нарушителей своего долга, то, к счастию, их не так было много. Притом, что, кажется, еще важнее того, большая часть их принимали сторону мятежников единственно для спасения жизни своей и родных, и преимущественно уже вследствие различных истязаний. Например, священник слободы Пуховой, иначе Усть-Суерской, Шалабанов стал встречать мятежников со крестом и колокольным звоном и поминать на ектениях Пугачева Императором Петром III только после того, как предводитель одной их толпы по прозванью Бурцев отнял у него несколько денег и скота и два раза поднимал его в петлю, нарочно повешенную на воротах его же дома; а священник села Шкоте кого Чемесов, искусством живописец, написал для толпы атамана Новогородова знамя с изображением на одной стороне Спасителя, а на другой Божией Матери тогда только, когда перед ним поставили виселицу и для устрашения повесили казака, лишь пред тем захваченного из команды майора Эртмана. Здесь надобно припомнить и то, что около 1774 года, по тогдашней чрезвычайной скудости содержания семинарий, в Сибири весьма мало было ученых или только учившихся священников, а по деревням, можно с уверенностью сказать, и ни одного. К тому же в этом отдаленном крае, по недостатку в духовенстве, епархиальное начальство того времени часто принуждено было замещать праздные места при церквах лицами из податного состояния, которое при Пугачеве преимущественно и бунтовало[332 - Все эти сведения заимствованы еще в 1844 году из дела о пугачевском бунте, хранящегося в архиве Тобольской консистории.].

22 ноября 1858 г.

Омск.




КНЯЖНА ЕКАТЕРИНА АЛЕКСЕЕВНА ДОЛГОРУКАЯ В ССЫЛКЕ В БЕРЕЗОВЕ И В МОНАШЕСТВЕ В ТОМСКЕ[Публикуется по тексту: Княжна Екатерина Алексеевна Долгорукая в ссылке в Берёзове и в монашестве в Томске // Русский вестник. 1880. № 4. Т. СХIVIII. С. 5–19. — _прим._издателя_]


Княжна Екатерина Алексеевна Долгорукая с ранней юности сделалась жертвой честолюбия своих родственников… Брат ее Иван Алексеевич, отец Алексей Григорьевич и другие родственники, овладев разными способами умом и волей молодого Государя Императора Петра II, заставили его отречься от обрученной невесты, княжны Марии Александровны Меншиковой, низвергли отца ее князя Александра Даниловича Меншикова, который был их происками сослан с детьми в Березов, захватили себе почти все высшие места в государстве, получили иные безо всяких заслуг — знатные чины и ордена, присвоили огромные богатства, а главное — помолвили княжну за Государя, несмотря на то, что она была старее его тремя годами[334 - Петру II во время помолвки, что происходило в ноябре 1729 года, было 14, а княжне Долгорукой 17 лет.] и что сердце ее давно уже принадлежало другому.

18 ноября 1729 г. молодой император объявил князю Алексею Григорьевичу о своем намерении вступить с его дочерью в брак, 19 числа того же месяца объявил о том Верховному совету, 24 уже принимал от своих сановников и иностранных послов поздравления, а 30 числа торжественно обручен был (в Москве) в Лефортовском дворце. Княжну Екатерину Алексеевну после того велено было везде титуловать и при богослужении поминать Ее Высочеством государыней-невестой.

Но брак этот, за смертью Петра II (ночью на 19 января 1730), не состоялся. Брат и отец княжны и некоторые другие из Долгоруких пытались было, по смерти государя, провозгласить обрученную его невесту наследницей престола, но когда это не удалось, то вместе с некоторыми другими вельможами покусились было ограничить самодержавие избранной на престол бывшей герцогини Курляндской, Императрицы Анны Иоанновны. Все это только послужило к скорейшей их погибели: лишенные важных занимаемых ими мест, чинов и орденов, они посланы были сперва на безысходное житье в свои поместья, а затем лишенные и этого достояния разосланы по разным местам в ссылку.

Для семейства княжны Екатерины Алексеевны Долгорукой, которое состояло из отца ее князя Алексея Григорьевича, матери Прасковьи Юрьевны, четырех братьев — Ивана с женой Натальей Борисовной (урожденной Шереметевой), Николая, Александра и Алексея и сестер Елены и Анны, местом ссылки назначен был отдаленный город (Тобольской губернии) Березов. Туда оно было привезено летом 1730 года и заключено в тот самый острог, где содержался ранее сосланный наиболее по интригам Долгоруких князь Меншиков с детьми. Острог этот, близ которого Меншиков построил на свой счет, притом отчасти своими руками, деревянный во имя Рождества Богородицы храм, состоял из невысокого, но обширного, с большими к кверху круглыми окнами деревянного здания. Долгорукие содержались в нем строго: для караула их, как и для караула Меншикова, каждогодно присылались из Тобольска офицер и 15 солдат, когда кому-нибудь из них, хотя бы то и одному лицу, по какому-либо случаю нужно было находиться в церкви, то и там окружала его стража, состоявшая из капрала и двух солдат. По крайней мере так было с княжной Еленой Алексеевной утром 21 мая 1738 года во время заутрени, которую служили тогда по ее просьбе ради ее ангела.

Старость, суровый березовский климат и заточение скоро свели князя Алексея Григорьевича и его супругу в гроб, но дети их оставались еще долго в Березове, где у князя Ивана Алексеевича и супруги его Натальи Борисовны в Березовском остроге родились два сына, Михаил и Дмитрий.

Долгорукие нередко приглашали к себе в острог местных священнослужителей для молебнов и иных служб и радушно угощали их, что, как увидим, обошлось им дорогою ценой. Княжны Долгорукие проводили печальное время ссылки в свойственных им полу-искусствах и рукоделиях, между прочим, в рисованье и вышиванье по разным материям священных изображений и шитье церковных облачений; в числе икон (21), оставшихся после Долгоруких в Березове, но после увезенных в Тобольскую рентерею (казначейство), находились, между прочим, Распятие Господа Иисуса Христа, писанное на лазоревой камке; 2) Ангел Хранитель, шитый шелками и золотом по белой кисее; 3) Знамение Божией Матери, шитое шелками по шелковой же материи с венцами и гривнами, шитыми золотом и серебром пополам с жемчугом, и 4) Знамение же Божией Матери, шитое золотом и серебром по белому полотну. Сверх сего в Березовском Воскресенском соборе до сих пор хранятся две парчовые священнические ризы, на оплечьях которых имеется по орденской звезде Св. Андрея Первозванного, из которых одна, по преданию и описям соборным, была шита дочерьми князя Меншикова, а другая дочерьми князя Долгорукого[335 - _Описание_Березовского_края_ Н.А. Абрамова, в _Тобольск._Губ._Вед._ 1858 года, № 22, стр. 410 и 411 и в XII т. _Запис._Геогр._Общ._].

Семейство Долгоруких прожило в Березове окло осьми лет. В последние годы им позволяли отлучаться из острога, они свели в городе знакомство с некоторыми из местных более почетных жителей, к себе их принимали в гости и сами у них бывали, между прочим, и на свадебных пирах; жена березовского воеводы Бобровского принимала у Ивана Алексеевича и Натальи Борисовны от купели дитя, и они ее при крестинах, а других при иных случаях дарили довольно богато — парчой, камками, золочеными сережками и пр. Но по истечении осьми лет узников постигли новые, еще более тяжкие бедствия… На них сделан был березовским подьячим Тишиным донос, будто бы они дерзко отзывались об Императрице Анне Иоанновне и герцоге Бироне… В мае 1738 года прибыл в Березов гвардии капитан Ушаков. Цель прибытия своего он объяснял состраданием императрицы к участи изгнанников и поручением навестить их; на деле оказалось, что он прибыл по поручению Бирона собрать подтвердительные сведения о дерзких речах Долгоруких и разведать о лицах, преданных и сочувствующих им. Это вскоре обнаружилось: почти вслед за отъездом Ушакова князь Иван Алексеевич Долгорукий был разлучен с семейством и заключен в особое помещение со строжайшим запрещением всяких сношений даже с женой и детьми и с назначением самой грубой пиши, а чрез три месяца, в одну осеннюю темную и дождливую ночь, секретно вызываны были на приплывшее из Тобольска судно и увезены в этот город князь Иван Долгорукий, караульный (снисходительный к заключенным) майор Петров, пять священников и один дьякон и более 20 других из приверженных к Долгоруким жителей Березова.

В Тобольске над арестованными начался суд, и первым судьей их, к удивлению, оказалася капитан Ушаков. Каким наказаниям подвергались из-за Долгоруких березовские горожане, об этом не сохранилось сведений ни в архивных делах, ни в местных преданиях. Березовцам об них известно только то, что они более уже не возвращались в Березов. Из духовных лиц, несмотря на ходатайство Тобольского митрополита Антония Стаховского, одни были высечены плетьми, а другие биты кнутом с вырванием ноздрей и сосланы частью в Илимск, частью в Охотск в работу на солеваренный завод, одни без лишения сана, а другие с лишением оного. Князь Иван Алексеевич Долгорукий после суда в Тобольске увезен к новому суду во внутреннюю Россию и там под Новгородом 26 октября 1739 колесован. Из братьев его Алексей послан в Камчатку матросом, а Николай и Александр сечены кнутом и с урезанием языков сосланы в каторжную работу: один в Охотск, а другой — в Камчатку. Сестры же их, в том числе и княжна Екатерина Алексеевна, разосланы по разным девичьим монастырям. Только жена Ивана Алексеевича Долгорукого Наталья Борисовна, урожденная Шереметева, с двумя малолетними сыновьями Михаилом и Дмитрием оставлена в Березове и там жила до воцарения императрицы Елизаветы Петровны.

О месте новой ссылки княжны Екатерины Долгорукой свидетельствуют следующие два документа, несколько лет тому назад отысканные бывшим законоучителем томской гимназии, а ныне полковым протоиереем отцом Вакхом Гурьевым в архиве Томского Алексеевского монастыря.

Первый документ — это указ Тобольской архиерейской канцелярии в Томский Алексеевский монастырь архимандриту оного Лаврентию[336 - Томск со своею губернией до 1834 года по церковному управлению зависел от тобольского архиерея.]. Указом этим предписывалось следующее: «По именному ея императорскаго величества, за подписанием ея императорскаго величества руки, указу поведено[337 - Импер. Анна Иоанновна скончалась 17 октября 1740; между тем указ из Тобольской архиерейской канцелярии, от 9 ноября, был писан от ее имени; значит известие о смерти ее в Тобольске 9 ноября еще не было получено.] князя Алексея Григорьева сына Долгорукаго имеющихся в ссылке[338 - Выражение: имеющихся (а не бывших или имевшихся) в ссылке в Березове показывает, что княжны Долгорукие были увезены из Березова не вместе с братом их Иваном Алексеевичем, а что, напротив, оставались там около года и после него, едва ли не до ноября 1740 года, когда был писан помещаемый здесь укдз.] в городе Березове дочерей: Катерину, Елену и Анну разослать в сибирския дальныя места, в разныя девичьи монастыри и в тех монастырях по обыкновению постричь их в монахини и настоятельницам тех монастырей иметь и содержать их под наикрепчайшим присмотром. И по силе вышеобъявленнаго ея императорскаго величества указа и по определению Тобольской архиерейской канцелярии[339 - Тобольская духовная консистория, называвшаяся прежде архиерейским приказом, в 1740 году называлась еще Тобольскою архиерейскою канцелярией.] и по сношению с Сибирскою губернскою канцелярией велено из вышеупомянутых девку Екатерину, когда оная привезена будет в Томск под караулом, то в Томском Рождественском монастыре постричь тебе, архимандриту Лаврентию, в монахини по обыкновению, при посланном за нею из Сибирской губернской канцелярии караулом обер-офицере и по пострижении содержать ее в оном девичьем монастыре под наикрепчайшим караулом, и никуда ее из того монастыря ни для чего не выпускать, и писем писать не давать, и посторонних никого ни для какого сообщения не допускать, и чтобы никаких шалостей и непотребства от нее не происходило, пищею и одеждой содержать ее по обыкновению того монастыря, равномерно против прочих монахинь, безо всякой отмены. И чтобы оная Долгорукова дочь девка Екатерина в помянутом монастыре содержана была по силе объявленнаго высочайшаго именнаго ея императорскаго величества указа непременно, велено по определению сей губернской канцелярии объявленному обер-офицеру в помянутом монастыре для караула оставить при оной Долгорукова дочери двух человек до указу. И архимандриту Лаврентию о вышеписанном объявленной Долгорукова дочери пострижении и о содержании ея под крепким надзором по силе вышеобъявленнаго ея императорскаго величества именнаго указа, непременно чинить по сему ея императорскаго величества указу, и о том в архиерейскую канцелярию рапортовать секретно, 1740 года ноября 9 дня. Знаменскаго Тобольскаго монастыря архимандрит Геннадий. Тобольскаго архиерейскаго дому казначей иеродиакон Иоаникий Павлуцкий. У расходу казначей иеродиакон Вениямин Мургин. За надзирателя (секретаря) Варнава Чекунов».

Указ этот[340 - Замечательно, что 9 ноября 1740 года, когда был писан в Тобольск указ о новой ссылке княжны Екатерины Долгорукой, в Петербурге был арестован и низвергнут главный враг ее и всего ее рода Бирон.] в Томске получен был 21 декабря 1740, а 24 числа того же месяца отсюда на имя митрополита Тобольского и Сибирского Никодима[341 - Митрополит Никодим был назначен на тобольскую кафедру 29 мая 1740 г., но из — за болезни ехать в Сибирь отказался. — _прим._издателя_] был послан об исполнении его рапорт, который и составляет второй из названных выше документов. Приведем этот рапорт.

«В указе блаженныя и вечнодостойныя памяти ея императорскаго величества из Тобольской архиерейской канцелярии написано: по именному де ея императорскаго величества указу поведено князя Атексея Григорьевича сына Долгорукаго имеющихся в ссылке в городе Березове дочерей: Катерину, Елену и Анну разослать в сибирския даттьныя места в разные девичьи монастыри, и в тех монастырях, по обыкновению, постричь их в монахини, и по определению Тобольской архиерейской канцелярии и по сношению с Сибирскою губернскою канцелярией, велено из вышеупомянутых девку Катерину, когда она привезена будет в город Томск под караул, то в Томском Рождественском девичьем монастыре постричь в монахини по обыкновению. при посланном за ней из Сибирской губернской канцелярии караулом обер-офицере и о том в архиерейскую канцелярию рапортовать секретно. И по силе вышеписаннаго ея императорскаго величества указу оная девка Катерина в Томском Рождественском монастыре, в небытность архимандрита Лаврентия, мною, нижайшим богомольцем вашим иеромонахом Моисеем, пострижена в монахини декабря 22-го числа 1740 года при посланном за нею караулом обер-офицере Петре Егорове. Того ради в Тобольскую архиерейскую канцелярию сим доношением секретно рапортую. 1740 года, декабря 24 дня. Вашего преосвященства нижайший раб-богомолец Моисей».

Из этих двух документов видно, что бывшая невеста Императора Петра II из Березова сослана в Томск, где местом нового ее заточения и пострижения послужил Рождественский девичий монастырь, построенный по благословению Тобольского митрополита Корнилия в 1671 году томским казачьим головой Зиновьем Литосовым в некотором удалении от реки Томи[342 - Место его теперь указывают в Томске на возвышении, занимаемом нынешнею Никольскою церковью, недалеко от мужского Алексеевекого монастыря и впадающей в Томь речки Ушайки.], внутри посада монастырь крайне бедный[343 - Из одного документа, хранящегося в Томском Алексеевском монастыре, и другого, напечатанного в _Чтениях_Общ._Истор._и_Др._Росс._ 1867. Кн. 2, между материалами для истории Сибири, стр. 298 и след., видно, что в 1740 году в Томском Рождественском монастыре были: церковь во имя Рождества Христова, ограда, 6 келий и одна больница, и все это деревянное и ветхое. В этих же документах говорится, что «в монастыре и при монастыре 1 вдовый священник и монахинь всего 7, что все оне стары и дряхлы и ходить из келий не могут, и одна очьми не видит. Приписных деревень и земель у монастыря не было и нет; вкладчиков монастырских нет же, но токмо живут в том монастыре 4 вдовы неимущия для послужения больным монахиням. А денежнаго и хлебнаго жалованья прежде сего по 1736 год производилось денег 6 руб., хлеба по 2 четверти каждой монахине, а с 1736 по 1740 в даче им денежного и хлебного жалованья не было и ныне нет, а пропитываются монахини милостынею». _Странник._ 1868, т. IV, отд. 1, стр. 69.], и что пострижение княжны, из опасения, конечно, беды в случае промедления, совершено было чрезвычайно поспешно и даже без настоятеля монастыря[344 - Архимандрит Томского Алексеевского монастыря подобно настоятелям других отдаленных монастырей Тобольской епархии в XVII и XVIII столетиях был как бы наместником тобольского архиерея и вместо его от времени до времени, особенно около Нового года, обозревал церкви, что, конечно, делал и архимандрит Лаврентий в конце 1740 года.]. Рапорт о пострижении, конечно, по крайней торопливости писавшего и подписывавшего его написан с упущениями. Так, в нем не упомянуто, какое дано было имя Екатерине Долгорукой при пострижении, что архиерейской канцелярии знать было необходимо между прочим для сообщения о том Сибирской губернской канцелярии, а чрез нее и в Петербург высшему правительству. Сверх того, в рапорте ни слова не сказано о том, как Долгорукою было принято пострижение, то есть давала ли она ответы на обычные при пострижении вопросы об отречении от мира или оставалась при них безмолвною, как это делали и все, по крайней мере немногие невольные пострижники и пострижницы, например, царь Василий Иванович Шуйский, супруга его Мария, дочь казненного в Петербурге 27 июля 1740 Артемия Волынского[345 - Младшая и еще несовершеннолетняя дочь Артемия Волынского Анна пострижена была в Иркутском девичьем монастыре 25 ноября 1740, следовательно, почти в одно время с Долгорукой. Пострижение ее иркут. каф. прот. Громов описывает так: «Явился в церкви Знаменскаго монастыря архимандрит Вознесенскаго (мужск.) монастыря Корнилий. За ним ввели в церковь за конвоем оную отроковицу в сопровождении фургера {_Фургер_ — видимо, от нем. fahren (fuhren) — вести, руководить, командовать, приводить, доводить} и неизвестной пожилой по-видимому вдовы (которые сопровождали Волынскую из столицы). Архимандрит приступил к обряду пострижения девушки. На обычные вопросы об отречении от мира постригаемая оставалась безмолвною, но вопросы следовали по чиноположению один за другим. Безмолвную одели в иноческую мантию, покрыли куколем, переименовали из Анны Анисиею, дали в руки четки; и обряд пострижения был окончен. Фургер вручил постригавшему письменное удостоверение, что был очевидцем пострижения в монашество девицы Анны, дочери Артемия Волынского, и тут же сдал вольную инокиню игуменье под строжайший надсмотр и на вечное безысходное в монастыре заключение. От игуменьи отобрали подписку в том, что не даст свободы арестантке ни переписываться с кем-либо, ни разговоров вести». Конечно, и пострижение Екатерины Долгорукой происходило подобным образом. _Иркутск._Епарх._Вед._ 1868 года, № 27, стр. 331 и след.] и пр.

О пребывании княжны Екатерины Алексеевны в Томском Рождественском монастыре свидетельствуют предания, сохранившиеся между жителями Томска. Они сообщены были около 1860 года покойному учителю томской гимназии Кузнецову одним образованным и знакомым с местными томскими древностями старичком, а им в свое время получены от одного томского старожила, который, передавая их, говорил, что во время пребывания в Томском девичьем монастыре княжны Долгорукой он был уже довольно взрослым и очевидцем переданного им. Подобные же предания кем-то из жителей Томска были еще много раньше сообщены покойному Н.А. Абрамову, много писавшему о Сибири, и им занесены в его Сибирскую летопись.

Княжна Екатерина Долгорукая содержалась в одной из шести или семи келий небогатого монастыря. Это были не более как бедные деревянные избушки, похожие на мещанские или крестьянские бани. Окна у них были маленькие, стены были голые, иногда не обтесанные, бревенчатые. Всю мебель келий составляли простой, грубой работы, некрашенный столик да два-три такие же стула, или вместо их скамейка и две вдоль стены лавки, из которых одна вместе с приставляемою скамейкой служила обитательнице кельи вместо кровати. В той же келье помещалась старуха-надсмотрщица, а нередко, особенно в ненастье и холод, и караульный (солдат). Содержание княжна-монахиня получала самое скудное. Другим политическим ссыльным на содержание обыкновенно отпускались от казны кой-какие деньги, но княжну Екатерину Алексеевну при ссылке в Томский девичий монастырь, как видели мы из указа Тобольской архиерейской канцелярии Томскому архимандриту Лаврентию, велено было «пищею и одеждой содержать по обыкновению того монастыря, равномерно против прочих монахинь безо всякой отмены». А монахини Томского Рождественского монастыря, не имевшие при монастыре ни деревень, ни вкладчиков и не получавшие от казны ни денежного, ни хлебного жалованья, питались мирским подаянием; иногда старушки, если им позволяло здоровье, для сбора подаяния бродили по домам сами, а иногда подаяния те были им приносимы в кельи сострадательными жителями Томска. Так наряду с другими пропитывалась и бывшая невеста Петра II.

Караул за княжной-монахиней был крепкий и строгий. По преданию, только иногда, как бы для развлечения и в виде прогулки, дозволялось ей взойти на монастырскую колокольню, стоявшую от ее кельи саженях в 20, посмотреть, полюбоваться с нее на Томск. Ни днем, ни ночью ни на один час не оставляли ее одну: без постороннего лица ей не дозволялось даже переменить белье.

Жители Томска, слыша, как поступают в монастыре с княжной Долгорукой, роптали на приставников ее, жалели о несчастной страдалице. Сохранился рассказ, как однажды будто бы явился к ней какой-то военный чиновник с требованием обручального кольца, и как она будто бы геройски отказала ему в этом требовании. «Нет, — говорила она ему, — ни за что я не отдам ни вам, ни кому другому этой моей святыни! Только тогда вы можете воспользоваться ею, когда согласитесь отрезать мой палец или отрубить мою руку, а иначе все ваши попытки останутся напрасными. Кольцо мое, оно дано мне моим высоким женихом, и не вам владеть им!».

Князь Петр Долгорукий, находившийся во второй половине своей жизни за границей и издавший в 1867 году в Женеве на французском языке свои записки, передает в этих записках (т. 1, стр. 370 и 371) неизвестно откуда им заимствованные неверные сведения о княжне Долгорукой: «В ноябре 1739 года княжна Екатерина заключена в Воскресенский Горицкий монастырь, что на Белозере (Новгородской губернии). Раз там игуменья хотела ударить ее своим посохом, Екатерина гордо взглянула на нее и сказала: «Ты должна уважать свет и во тьме, не забывай, что я княжна, а ты холопка». В другой раз, прибавляет автор записок, — княжна не встала пред губернатором, приехавшим в монастырь. За это заколотили доской окно ее кельи, и она оставалась в совершенной темноте».

Эти известия опровергаются официальными монастырскими документами, выше приведенными. Быть может, около того же времени в Горицком монастыре содержалась другая какая-нибудь молодая девушка с именем Екатерина, иной какой-либо знатной фамилии, находившейся при Бироне в опале, например, в роде Волынских, Голицыных, Соймоновых или даже той же фамилии князей Долгоруких[346 - По восшествии на престол Анны Иоанновны из князей Долгоруких в 1730 году отправлено было в ссылку, кроме князя Алексея Григорьевича с сыном его Иваном Алексеевичем и всем семейством, еще несколько князей той же фамилии, например, князь Долгорукий Василий Лукич, и пр. также с семействами.]; князь П. Долгорукий ошибочно, быть может, даже на основании и ранее его составившихся ошибочных же известий, признал эту иную молодую ссыльную особу, иную Екатерину за бывшую невесту императора княжну Екатерину Алексеевну, смешал с нею, и вот таким образом и явилось неправильное известие о заключении в названной обители такой особы, которая там вовсе не была заключена. Так случилось и случается не с одним князем П. Долгоруким, а и с другими собирателями исторических сведений, преданий.

Со вступлением на престол Елисаветы Петровны переменилась судьба Долгоруких. Новая правительница тотчас по восшествии на престол (25 ноября 1741 года) вспомнила о жертвах злобы временщика и немедленно повелела возвратить их из ссылки. Повеление об этом получено было в Тобольске всего чрез месяц по воцарении Елисаветы Петровны. Сибирская губернская канцелярия немедленно сообщила тобольскому епархиальному начальству о высочайшем повелении освободить из монастырей его ведомства княжон Долгоруких, и вот что по этому делу от 29 декабря 1741 года писала Тобольская архиерейская канцелярия настоятелю Томского Алексеевского монастыря архимандриту Лаврентию:

«По указу ея императорскаго величества и при слушании присланной из Сибирской губернской канцелярии промемории (отношения) преосвященный Арсений[347 - Это Арсений Манеевич, который после был митрополитом Ростовским и который при императрице Екатерине II по поводу отобрания церковных и монастырских имуществ жестоко пострадал.], митрополит тобольский и сибирский, определил: по силе писанной промемории именнаго ея императорскаго величества всемилостивейшаго, за подписанием собственныя ея императорскаго величества высочайшей руки указа, обретающихся в Сибири в девичьих монастырях князя Алексея Григорьева сына Долгорукаго дочерей постриженных, а именно: из Томскаго Рождественскаго монастыря Екатерину, из Тюменскаго Успенскаго Елену, из Верхотурскаго девича монастыря Анну освободить и о том вышеозначенных монастырей настоятелям послать ея императорскаго величества в самой крайней скорости указы, о чем сей к тебе, архимандриту Лаврентию, и послан, и архимандриту Лаврентию о свободе обретающейся в Томском Рождественском девиче монастыре Долгорукова дочери Екатерине учинить по сему ея императорскаго величества указу во всем непременно. И как оная Долгорукова дочь Екатерина из Томскаго Рождественскаго девича монастыря освобождена будет, о том преосвященному Арсению, митрополиту тобольскому и сибирскому, рапортовать в какой возможно скорости немедленно. Декабря 29-го дня, 1741 года».

Указ этот в Томске был получен 10 января 1742 года, и на него того же числа архимандрит Лаврентий отвечал:

«По указу ея императорскаго величества, из канцелярии, преосвященства писанному декабря 29-го дня, прошлаго 1741 года, князя Алексея Григорьева сына Долгорукова дочь Екатерина из Томскаго Рождественскаго девичьяго монастыря освобождена. Вашего преосвященства нижайший раб и богомолец архимандрит Лаврентий».

Таким образом бывшая невеста Императора Петра II княжна Екатерина Алексеевна Долгорукая освобождена из заточения в Томском девичьем монастыре[348 - Томский женский монастырь и после княжны Долгорукой служил местом ссылки: в 1745 году было в него прислано 20 колодниц квакерской ереси. Кто такие они были — это неизвестно; известно только то, что они все одна за другою в Томске и померли; две оставались в живых и по окончательном закрытии (в 1776) монастыря. Они живы были еще в 1782 году (следовательно, чрез 37 лет ссылки) и жили в келейке при приходской Никольской церкви.] и сняла с себя насильно на нее надетое (22 декабря 1740) платье монахини 10 января 1742 года, следовательно, только чрез год и 20 дней по пострижении[349 - У Бантыш-Каменского в _Слов,_достоп._люд._Русс._зелии_, ч. 2, стр. 244, неправильно говорится, что «княжна в монастыре 10 лет оплакивана драгоценную потерю и разлуку с родными». Если он разумел тут все время ее ссылки, то и это не совсем верно: в ссылке она пробыла 11 с половиной лет (с половины 1730). Подобная ошибка допущена и Н А. Полевым на 275 странице 4 ч. его _Русск._Ист._для_первонач._чтения._]. Сестры ее, княжны Елена и Анна, первая из Тюменского, а вторая из Верхотурского девичьих монастырей освобождены и сняли с себя монастырское одеяние, вероятно, еще несколько ранее, так как Тюмень и Верхотурье от Тобольска, откуда рассылались указы об освобождении заточенных, много ближе Томска.

Дождались ли они в Тюмени, в Верхотурье или другом каком-нибудь сибирском городе сестры своей из Томска и невестки (Натальи Борисовны) с детьми из Березова и вместе ли отправились из Сибири в Россию — это неизвестно. Известно только то, что все они в 1742 году прибыли обратно в Россию[350 - У Н.А. Абрамова в _Описании_Березовое,_крип_(н_Тоб._Туб._Вед._ 1858, № 22, стр. 409) ошибочно сказано, что княжна Екатерина Алексеевна возвращена из монастыря в 1745; в этом году она уже вышла замуж за графа Брюса.], где им возвращены были фамильные права и родовые имущества. Княжна Екатерина Алексеевна в 1745 году, имев уже 33 года от роду, вступила в брак с генерал-лейтенантом графом Александром Борисовичем Брюсом. Младшая ее сестра Елена Алексеевна была обвенчана с возвратившимся также из ссылки их однофамильцем Юрием Юрьевичем Долгоруким. Наталью Борисовну ласкала благосердная государыня Елисавета Петровна, иногда для развлечения приглашала ее к себе во дворец на увеселения, предлагала было ей при своем дворе и место, но безутешная вдова удалилась из Петербурга в Киев и там во Флоровском девичьем монастыре приняла постриг, даже схиму, и скончалась 3 июля 1771 года.

Вслед за возвращением из Сибири княжон Долгоруких: Екатерины, Елены и Анны — были возвращены оттуда, и именно из Камчатки и Охотска, их братья князья Алексей, Николай и Александр (двое последние в 1739 году изувеченные урезанием языков), все трое по возвращении в Россию женились, притом двое первые и не по одному разу; двое из них немало времени еще служили: Николай в пехоте бригадиром, а Алексей — во флоте, но после вышли в отставку и жили: один (Николай) — в Москве, а прочие — в возвращенных им поместьях[351 - _Записки_ князя Долгорукого, т. 1, стр. 371 и 372.].

В 1743 году возвращены были с каторжной работы и сосланные из-за Долгоруких березовские протоиереи, пять священников и дьякон и обдорские священник с дьяконом. Бывшие княжны Долгорукие, которые по возвращении из ссылки жили в Москве и там устроили домовую церковь (во имя Всемилостивого Спаса), приглашали было их к себе в Москву и в свои поместья; на их перемещение был согласен и Св. Синод, но приглашением воспользовались только обдорские священник и дьякон; по крайней мере в деле, хранящемся в архиве Тобольской духовной консистории о ссылке и возвращении из нее березовских и обдорских священнослужителей, упоминается только о них двоих, как об отбывших в Москву (к Елене Долгорукой). О березовских же священнослужителях местное предание говорит, что они не пожелали расстаться со своею родиной и остались доживать свой век в Березове[352 - _Опис._Берез,_края_ Абрамова. _Тоб._Губ._Вед._ 1858, № 22, стр. 409 и след.].

В 1764 году княгиня Елена Алексеевна Долгорукая прислала в березовские церкви богослужебных книг. Из них две _(Апостол_и_Молебник_) в Березовском Воскресенском соборе и до сих пор сохраняются. На _Апостоле_ княгиней написано своеручно: «1764 года, сентября 1го дня, сию книгу дала вкладу в церковь Всемилостиваго Спаса, что в Сибири в Березовском остроге, на поминовение своих родителей, преставившихся тамо. Княгиня Елена, князь Алексеева дочь Долгорукова»[353 - _Опис._Берез,_края_ Абрамова. _Тоб._Губ._Вед._ 1858, № 22, стр. 411.].

Урожденная княжна Екатерина Алексеевна Долгорукая, а по замужеству генеральша Брюс, в супружестве, кажется, жила недолго: вступив в брак, замечается в Записках князя П. Долгорукого: Екатерина Алексеевна поехала в Новгород поклониться праху казненных брата Ивана Алексеевича и других родственников, простудилась, заболела и вскоре умерла. Быв на смертном одре, она приказала бросить в огонь все свои платья, чтобы никто не носил их после нее[354 - Там же, стр. 371.]. Последнее подтверждает и Бантыш-Каменский. В конце жизнеописания княжны Екатерины Алексеевны Долгорукой он сделал замечание: «Предание повествует, будто она, находясь на смертном одре, велела сжечь в той комнате (вероятно, в той, в которой умирала) все свои платья, чтобы после никто не мог носить такой богатой одежды»[355 - Слов, достоп. люд. Русск. земли_,_ч._2,_стр._245._].

Апрель 1880 г.

Омск.




ПЕТР АНДРЕЕВИЧ СЛОВЦОВ[Публикуется по тексту: Пётр Андреевич Словцов // Издание Императорского общества истории и древностей Российских. — М., 1874. 11 с. (Университетская типография Катков и К на Страстном бульваре). Три проповеди П.А. Словцова. С. 1–13. — _прим._издателя_]


В четвертой книге «Чтений в Императорском Обществе Истории и Древностей Российских» 1871 года напечатана статья покойного Николая Алексеевича Абрамова «Петр Андреевич Словцов». Препровождаю в редакцию сих «Чтений» довольно давно уже составленное мною дополнение к той статье на основании вновь открывшихся материалов и собственных воспоминаний о Словцове. В свое время я имел счастье пользоваться вниманием Петра Андреевича: он в 30-х годах и начале 40-х жил в отставке в Тобольской семинарии (1838–1848 гг.).

15 февраля 1872 г.



    Омск.



_Петр_Андреевич_Словцов_—_лицо замечательное и вообще для России, а в особенности для Сибири. Петр Андреевич — сибирский уроженец, он и образование получил, по крайней мере первоначальное и среднее, в одном из сибирских учебных заведений (в Тобольской семинарии), и служил, исключая 14 или 15 лет, все в Сибири, и ей, своею службою, принес весьма значительную пользу; да и писал он наиболее о Сибири: «Письма из Сибири» (1826 г.), «Прогулки вокруг Тобольска в 1830 году» и в особенности «Историческое обозрение Сибири» (в двух больших книгах 1838 и 1844 гг.) навсегда останутся памятником любви Петра Андреевича к родине, а и того еще более — отличного его знания ее в историческом, географическом, статистическом и археологическом отношениях. Словцов учился и служил вместе с Михайлом Михайловичем Сперанским[357 - _Сперанский_Михаил_Михайлович_ (1772–1839), граф, русский государственный деятель. С 1808 г. ближайший советник императора Александра Первого, автор плана либеральных преобразований, инициатор создания Гос. совета (1810). В 1812–16 гг. в ссылке, в 1819–21 гг. генерал-губернатор Сибири, составил план административной реформы Сибири. С 1826 г. фактический глава Второго отделения, руководил кодификацией Основных государственных законов Российской империи (1832). — _прим._издателя_] в высшей Александро-Невской семинарии, переименованной затем в С.-Петербургскую духовную академию. Сперанский во всю жизнь вел со Словцовым переписку[358 - Некоторые из писем Сперанского к Словцову напечатаны в Москвитянине 1844 года, ч. 5 и в Тобольских Губернских Ведомостях 1858 г., № 34.] (хотя и нечастую), был его искренний друг и, когда доводилось ему делать о нем отзывы, всегда отзывался о нем, об его способностях и нравственных качествах с особенною похвалою[359 - Отзывы Сперанского о нравственных и служебных качествах Словцова читающий увидит в конце этой статьи; а как Сперанский отзывался о способностях Словцова (в этом отношении он ставил его выше себя — последнее, разумеется, из скромности, из деликатности), о том пишущему неоднократно случалось слышать (в 1843–45 г.) от Тобольского Преосвященного Владимира, а этот слышал те отзывы из уст самого Сперанского, который Преосвященного Владимира, как человека дельного, как земляка и дальнего родственника своего в бытность его инспектором Петербургской семинарии (в 1827–29 г.), а также и во время его хиротонии в С.-Петербурге (в янв. 1835 г.), принимал всегда ласково и беседовал с ним запросто, откровенно. И вот причина, по которой преосвященный, прибывши (в янв. 1843 г.) в Тобольск, непременно желал покороче познакомиться со Словцовым, но Словцов был тогда уже при смерти и только один раз мог принять его к себе. По той же причине Преосвященный Владимир, когда Словцов помер (28 марта 1843 г.), по собственному вызову отпевал его, пред отпеванием совершал по нем заупокойную литургию и говорил прекрасную проповедь (из текста «Лазарь, друг наш, успе»), и провожал его пешком, тоня, по весеннему времени, по колено в снегу, как от квартиры покойника до собора, так и от собора до кладбища, что будет более двух верст.]. К тому же сочинения Словцова о Сибири, особенно его «Историческое обозрение Сибири», дороги, занимательны не только для одних сибиряков, а и для всех русских, для всех любителей знаний географических и исторических, особенно по части нашего отечества.

Биография Петра Андреевича под названием _«Петр_Андреевич_Словцов_», составленная покойным Н.А. Абрамовым, напечатана в «Тобольских губернских ведомостях» 1858 г. (№ 34, стр. 547–566), а в последнее время и в «Чтениях в Императорском Обществе Истории и Древностей Российских». Биография эта дельная и обстоятельная, но с течением времени открывались и до сих пор открываются новые материалы для жизнеописания Петра Андреевича, которых покойный его биограф не имел под руками и которые ему не были известны. Пользуясь такими материалами и собственными воспоминаниями о Петре Андреевиче, постараюсь сделать дополнение или пояснение к написанному о Словцове г-м Абрамовым.




I

Есть слух, что настоящая фамилия Петра Андреевича была не Словцов от слова словцо, а _Слопцов_ — от слопец, ловушка, какую сибирские охотники-простолюдины ставят с притравой на мелких зверьков[360 - Ловушка эта, помнится, состоит из двух довольно тяжеловесных плашек, из которых верхняя, когда зверек начинает лакомиться притравой, падает на него и придавляет или схлопывает, прихлопывает его к нижней плашке]. Перемену в фамилии, вероятно, сделал какой-нибудь малоросс или великоросс, ректор либо префект Тобольской семинарии, для благозвучия, что они в старые годы с сибирскими семинаристами и другими делали довольно часто, переименовывая из Дергачевых в Арамильских, из Мисюревых в Мансветовых, из Тыжновых в Милославовых, из Поповых в Венияминовых, Бенкогенов; из Дерябиных в Цветковых, из Хнюниных в Боголюбских, из Серебренниковых в Аргентовских и пр., и пр.




II

Н.А. Абрамов, рассказывая о том, как за одну проповедь «с смелым суждением о некоторых современных (конца XVIII столетия) знаменитостях», произнесенную в 1793 году в Тобольском кафедральном соборе, Словцов по распоряжению местных гражданских властей был взят и вместе с проповедью отправлен для суда в С.-Петербург, замечает вслед за тогдашним архиепископом Тобольским Варлаамом I, что «вольность мыслей и неопытность заставили молодого человека Словцова преступить границы скромности»[361 - Тоб. Губ. Вед. 1858 г., № 34, стр. 548.]. Правда, с своей стороны замечу и я, что Петр Андреевич по некотором искусе в Валаамском монастыре, по переводе (с латинского языка) им там одной душеполезной книги, и по объявлении говоренной им в Тобольске проповеди, а главное, при сильном ходатайстве брата тобольского преосвященного (добрейшего тогдашнего С.-Петербургского митрополита Гавриила), признан не столько виновным, сколько ученым и непонятым тобольскими слушателями и особенно властями, даже повышен против прежнего, оставлен в Петербурге и там назначен преподавателем красноречия в высшей Александро-Невской семинарии, вскоре после того переименованной в С.-Петербургскую духовную академию. Но при всем том вольность мыслей, не только политическая, а и религиозная, в Петре Андреевиче была. И вот этому доказательство: пишущий раз (это было, помнится, в 1842 году) застал Петра Андреевича за чтением «Опыта о божественности Новаго Завета» Бока. Естественно, что разговор у нас начался с этого писателя, с того, как он хорошо защищает повествуемое во святых Евангелиях и вообще в Новом Завете и как он основательно опровергает новейших вольнодумцев-рационалистов. Тут Петр Андреевич, не обинуясь, сказал о себе: «А ведь этим душком (рационализмом, вольномыслием) прежде пахло и от меня». К счастью, вольномыслие неглубоко проникло в душу Петра Андреевича, да, должно быть, оно недолго и владело ей. По крайней мере незадолго до известной уже нам катастрофы с ним в Тобольске, т. е. до ареста и отправки его в Петербург, он вот что говорил в Тобольском кафедральном соборе в слове на Преображение Господне:

«Рассмотрим, каково бывает влияние разума на человека. Это правда, что наш воображаемый человек, которого философия выводит, приготовлен к непорочности, наставлен в благородных к человечеству чувствах, чужд предрассудков суеверия, хладнокровен к служению, исполнен высоких и почтительных о Божестве понятий. Хотя сей поманкой рассудок и блещет над воображением, но в нем должно удивляться более изображению их дара, нежели изображению человека. Там много обещают, но ожидать позволено мало. Там образуют намерения обширные, но средства предлагаются несоответственные. Знаю, что тем оскорбляются ваши, Слушатели, понятия и почтение к безмерным умам, но должно ли произведения воображения вовсе предпочитать произведениям справедливым и точным? И мы имеем несравненный подлинник о человеке. Человек, коего восставляет[362 - В авторском написании «возставляет» — то есть воздвигает, представляет, преподносит в качестве нравственного идеала. — _прим._издателя_] Евангелие, воодушевлен добродетелями почти и райскими, проникнут святым одушевлением, привязан к алтарю и служению, упоен благоговейным энтузиазмом к Создателю, презорчив[363 - _Презорчив_—_презрителен, пренебрежителен, высокомерен. — _прим._издателя_] к отличию света, исполнен небесных обетований. Вот черты, под которыми должно писать человека. Однако ж, не довольствуясь сим изображением, разум человеческий мыслил переправить его оным, которым научались, что предприимчивость религии делает новые шага в заблуждении; деяниям дерзким давая вид отважных и отважным благородных, он мыслил умножить число добродетельных злодеев. Итак, когда хитрый Махиавель[364 - _Макиавелли_ (Machiavelli) _Никколо_ (1469–1527) — итальянский историк, военный теоретик, сторонник республиканской формы правления. «Макиавеллизм» означает политику, пренебрегающую законами морали. — _прим._издателя_] за смелые противоречия в политике почти назван законодателем… когда великие налоги, прикрывшись едиными цветами отважности, заслужили почтенный отзыв, когда самый разврат шествует под знаменами философии, то какого несчастия должно было ожидать в нравах? И свершилось: уже все тонкие страсти, все черные коварства, все пороки, и сей ужас пороков, от которого вся кровь волнуется, — самоубийство, и самоубийство стало позволительным. Так все почти дикие пороки, на которые не дерзает чернь, проповеданы в писаниях просвещенных. Пройдите бытописания, прочтите жизни мудрецов, вы заметите, что каждый из них — от порочного до добродетельного, от Епикура даже до Сократа — каждый поддерживал какое-нибудь мнение, не совместное со святостию народного нравоучения. Но вы не внемлете; вы, очарованные вашим просвещением, мните, яко все сие суть злобные укоризны. Так зрим страшное явление: се является толпа просвещенных исполинов, вознамерившихся низвергнуть те памятники, пред которыми благоговеют смертные. Беззаконные их умы нарушают те неприкосновенные уставы, кои сами небеса во времена святые поручили человеческим сынам. Се вера оклеветанная, оскорбленная, уязвленная взывает к своему Отцу. Ей не помогли чудеса и таинства, сии священные туманы, в которых скрывается свет Вышнего. Окончим картину. Уже алтарь заглушен безбожным воплем, уже огни жертвенные угасают, уже богослужение колеблется и самого Бога изгоняют из вселенной. Прости, великий Боже, слабой твари, что она в безумии своем дерзнула противу Тебя восстать!.. Если доказано, что одна вера есть сия счастливая цепь, которая связует без ропота будущие волны народа, то играть ею не есть ли потрясать основу правительства? Бедственное противоречие, в которое обыкновенно вводит вольнодумство! Что убо значит _«премудр,_что_книжник,_что_совопросник_века_сего?_Не_обуй_ли_Бог_премудрость_мира_сего?»_ (1 Кор. 1, 20). Дерзнем сказать откровенно, что ввести самые великие заблужения честь предоставлена была, кажется, единому только разуму. Довольно чувствует политика, сколько опасно поблажнять самолюбивым затеям мудрецов. Ибо тогда, как философия начала воспитывать гражданина, вывела его права из состояния естественного, коего следы остались только в басне и ситеме; пропустим то, что одни догадки там были поставлены за начала: она живым и впечатлительным голосом прочитала ему уроки вольностей, внушила ненависть к человекам, вдохнула ужас ко правительствам; словом, показала карту всего света под красками черными и ввела в общество — кого? Тигра, а не гражданина. Умножьте число таковых воспитанников, и вы увидите настоящий образ смутной политики. Народы вооружены против государей, государи против народов. Деспотизм суеверия минувших времен нам кажется ужасен, но деспотизм разума в настоящую эпоху не больше ли ужасен? Представьте, как насилие свирепствует торжественно, как безызъятно по всем главам катается тиранский меч, как от августейших тронов течет кровь, как Божии помазанники… Но да умолчим!

Теперь ступайте удивляться произведениям разума; поклоняйтесь всему, что он ни произвел ложного и дерзкого; забудьте вовсе глас веры; ступайте, но разумейте: _«Аще_не_обратитеся,_меч_вы_пояст_»[365 - Этот отрывок из проповеди Словцова, подтверждая то, что сочинитель ее не был глубоко заражен вольномыслием, с тем вместе может служить образчиком духа, тона, слога и языка других его проповедей. Слог, язык его не только в проповедях, но и во всех его сочинениях, даже в «Историческом обозрении Сибири», отличался своеобразностию, какой-то, можно сказать, курчавостию и для читающего на первый раз не совсем-то удобопонятен.] (Ис. гл. 1, 20).

Это ли язык вольнодумца?! Стал ли бы вольнодумец, притом сам любивший и даже преподававший (в Тобольской семинарии) философию, стал ли бы, говорю, философ-вольнодумец за Французскую революцию, за потоки крови, между прочим и царской, пролитые французскими революционерами, винить разум и философию?!

Далее что мы видим в Петре Андреевиче? Знаменитый друг его Сперанский в письмах своих к нему, писанных тотчас после новой с ним катастрофы, и именно после ареста и ссылки его в начале 1808 года из Петербурга на службу в Сибирь, между прочим говорит: «Кто взял на себя крест и положил руку на рало[366 - _Рало_—_соха, плуг; здесь использована фраза из Евангелия от Луки: «Иисус сказал ему: никто, возложивший руку свою на плуг (в более ранних переводах «на рало» — В.Ч.) и озирающийся назад, не благонадёжен для Царствия Божия» (Лк. 9, 62) — _прим._издателя_], тот не должен уже озираться вспять» или «Не соблазняйся, однако ж, друг мой, приливом разных суетных помыслов; вспомни нашего доброго Фому Кемпийского. Сего утра я читаю: «Вся жизнь наша есть ряд перемен» и пр.[367 - Тоб. Губ. Вед. 1858 г., № 34, стр. 548 и 549.] Не значит ли это, что душок вольномыслия, который, по сознанию самого Петра Андреевича, когда-то водился в нем, еще в начале восьмисотых годов, еще в Петербурге, значит, и среди разных соблазнов, и при встрече с людьми всякого направления мыслей, еще до вторичного возвращения его в Сибирь, из него испарился, давно уже иссяк, испарился, и иссяк до того, что некогда пропитанный им Петр Андреевич уже читал Фому Кемпийского (вольнодумец, человек нерелигиозный такого рода писателей не станет читать) и имел право быть названным, и от человека, знавшего его хорошо, взявшим на себя крест (терпения). Тот же Сперанский чрез 11 или 12 лет по написании писем, из которых взяты приведенные выше слова, встретил Словцова сначала в Иркутске, а потом в Тобольске и нашел его уже всего как бы погрузившегося в благочестие: «Петр Андреевич, — писал он в Тобольск от 7 декабря 1820 года к одному общему своему и Словцова знакомому, — весь в благочестии»[368 - Русск. Арх. 1871 г., № 3, стр. 480.]

Когда-то Словцов переложил Пасхальный канон: «Воскресения день…» св. Иоанна Дамаскина стихами и в 1842 году, значит, в то самое время, когда он занимался составлением второй части своего «Исторического обозрения Сибири», перевел весьма значительные отрывки под названием «Назидательные чтения» из книги «Душа, возносящаяся к Богу посредством размышления и благоговения».

Еще важнее: у Словцова и в то время, когда он состоял на службе в Сибири, и особенно во время отставки, было непременным правилом в каждое утро посвящать на молитву час или около часа и затем читать Библию, и в особенности Евангелие. Об этом говорится и в его биографии Абрамова[369 - Тоб. Губ. Вед. 1858, № 34, стр. 555.], да это пишущему, в последние годы жизни Словцова с ним лично знакомому, и самому хорошо известно. Поэтому Петр Андреевич не совсем-то любил по утрам и принимать к себе кого бы то ни было: по утрам у него и двери почти всегда были заперты.

Тираду о вольномыслии Словцова, о том в особенности, что вольномыслие его было неглубокое и непродолжительное, заключу сообщением одного следующего обстоятельства. Раз пишущий пришел к Петру Андреевичу часу в двенадцатом или в первом, у него на конторке, вероятно, от обычного утреннего чтения, лежала Библия, и разговор у гостя и хозяина зашел о Св. Писании. Долго или недолго он шел, пишущий этого не помнит, но ему очень хорошо памятно, что разговор тот кончился вот каким признанием Словцова: «Благодарю Господа, — сказал он, — что я никогда не терял охоты читать слово Божие, что я не был лишен способности по возможности понимать его и чувств наслаждаться его красотами». Кстати будет сказать здесь и о приготовлении Словцова к смерти. В день Ангела своего, 16 января 1843 года, Петр Андреевич подписал духовное завещание и, отдавая его своему душеприкащику, сказал: «Болезнь моя усиливается, но ничто не связывает меня с землею… Благодарю Бога за все его благодеяния в жизни моей (а ему в жизни много довелось терпеть, и терпеть, судя по-человечески, напрасно) и молю Господа, да упокоит он меня, бедного грешника. Хотелось бы заняться поболее делом Божиим и, ежели сподобит Господь, то намереваюсь приобщиться Св. Таин, потому что не знаю, доживу ли еще до поста и буду ли тогда здоров». Намерение свое он и исполнил с теплою верою всего чрез два дня, 18 января, и чрез два месяца и 10 дней, и именно 26 марта, за два дня до смерти[370 - Умер 28 марта 1843 года на 75-м году от рождения.], он сподобился и таинства елеосвящения[371 - Тоб. Губ. Вед. 1858 г., № 34, стр. 555.].




III

В биографии Словцова Н.А. Абрамова по местам встречаются самые похвальные отзывы об его деятельности на службе как гражданской, так и учебной и об особенной как бы плодотворности этой деятельности, например, об улучшении Иркутской гимназии, которою довольно долго заведывал он, об умножении им уездных и народных училищ в Иркутской губернии и вообще о возвышении им уровня образования в учебных заведениях Министерства народного просвещения и в целой Сибири; говорится также и о том, что Словцов был особенно честен, смел и враг притеснений и несправедливости; что был строг в образе жизни, чуждался всех светских удовольствий, что ни одного дня не отдавал в жертву праздности, что даже и приверженных к нему лиц посещал только изредка, что и эти лица собирались к нему для серьезных бесед наиболее только по праздникам, что он каждодневно по утрам около часа посвящал на молитву и затем читал Евангелие, за Евангелием, и вообще за Св. Писанием, читал Фому Кемпийского или другого какого-либо благочестивого писателя[372 - Тоб. Губ. Вед. 1858 г., № 34, стр. 548, 550-52 и 555.]. Все это совершенная правда, однако ж против свидетельства Абрамова могут возникнуть недоумения, могут явиться и возражения; скажут, например, что Абрамов знал Словцова уже 70-летним старцем, когда он, по выражению самого Петра Андреевича, «был более похож на потухший вулкан, покрытый даже льдом»[373 - Тоб. Губ. Вед. 1858 г., № 34, стр. 555.]; что Абрамов, хотя и ежедневный чтец его и нередкий праздничный гость, мог все же видеть только лицевую сторону его жизни, а, напротив, мог не знать ее внутренних сторон; что Абрамов, как обласканный высоким и ученым лицом, даже мог быть в отзывах своих пристрастным к нему. Но у Словцова есть и другой, гораздо более уважительный и полноправный, сравнительно с Абрамовым, ценитель и его деятельности, и его жизни, такой, который знал его и в молодости, и в летах мужества, знал его в Петербурге и Сибири, знал во время счастия и несчастия, который даже немало времени жил с ним, вместе с ним учился и вместе служил и всегда был искренний его друг. Это граф Михайло Михайлович Сперанский. В двух письмах своих к А.А. Столыпину[374 - _Столыпин_Аркадий_Алексеевич_ (?–1825) — русский писатель, сенатор. — _прим._издателя_] (одно от 19 ноября 1819 г. из Иркутска, а другое от 7 декабря 1820 г. из Тобольска), писанных после свиданий с Петром Андреевичем в Иркутске и Тобольске и только недавно сделавшихся известными читающей публике, Сперанский делает о нем еще лучшие, еще более выгодные отзывы, нежели Абрамов. Вот эти замечательные письма:

«Иркутск, 19 ноября 1819 г.

Я уже писал к вам, помнится, о Словцове[375 - Предыдущего письма о Словцове, о котором упоминается здесь, в напечатанном собрании писем Сперанского к Столыпину нет: или Сперанский совсем не писал его и только по забывчивости, притом, впрочем, с неуверенностью (помнится) упомянул о нем, или г. Столыпин не сохранил, затерял его.]. Он стал еще лучше и умнее, нежели был. Уединение освежило его мысли и упокоило его душу до того, что, кажется, он ничего не желает и готовится умереть спокойно; в свое время я буду о нем сильно ходатайствовать[376 - И ходатайствовал, вследствие чего, во-первых, тогдашнему министру народного просвещения князю Александру Николаевичу Голицыну от 2 ноября 1819 года высочайше повелено было поручить Словцову (в то время директору Иркутской гимназии) осмотр учебных заведений губерний Томской, Тобольской, Казанской, Пермской и Вятской; во-вторых, вскоре затем он был назначен визитатором (что ныне главный инспектор) училищ всех названных губерний (Тоб. Губ. Вед. 1858 г., № 34, стр. 551).], но, кажется, если бы предложили ему место канцлера, он не двинулся бы никуда отсюда[377 - Однако ж в последствии времени, и именно в 1828 году, когда покойный Государь Император всемилостивейше соизволил разрешить служить Петру Андреевичу не только б Сибири (что прежде, с 1808 г., ему только и было дозволено), а и во всей России, и когда ему уже было обещано одно важное место в Петербурге, Петр Андреевич поколебался было, хотел ехать в столицу и там продолжать свою службу. Но тогдашний Преосвященный Тобольский Евгений, вопреки всех других, сказал ему: «Петр Андреевич! Пламень недоброжелательства врагов ваших в Петербурге, может быть, и погас, но это не по видимому ли только? Нет ли под пеплом искр, и искры эти в вашем присутствии не образуют ли нового пламени? Притом после бурной вашей жизни и при приметах старости (Словцову тогда был уже 61 год) не славы и чести, но покоя и душевного спасения следует желать вам». Слова благочестивого и уважаемого архипастыря глубоко пали на сердце Словцова, и он остался навсегда в Сибири (Тоб. Губ. Вед. 1858 г., № 34, стр. 552).]. Так же беден, так же студент, как прежде, но еще менее желает и менее заботится о житейском; впрочем, бедность его есть почти произвольная: в звании совестного судьи и директора гимназии[378 - П.А. Словцов, бывши директором Иркутской гимназии, имел некоторое влияние на развитие покойного Николая Алексеевича Полевого. {_Полевой_Николай_Алексеевич_—_род. в Иркутске, 1796 г. — выдающийся русский журналист, критик, публицист, историк, беллетрист, драматург. Печатался в «Русском вестнике», «Вестнике Европы», в 1825 г. издавал «Московский телеграф», сотрудничал с «Библиотекой для чтения», редактировал «Живописное обозрение», «Сын Отечества», «Литературную газету»; автор «Очерков русской литературы», «Истории народа русского», «Истории Петра Великого, «Истории Суворова», «Истории Наполеона», а также романов: «Абадонна», «Клятва при гробе Господнем», «Мечты и действительность». По влиянию, которое Полевой оказал на русскую литературу Белинский ставил его рядом с Ломоносовым и Карамзиным.}] он получает 2000 рублей (асс.) и не понимает, куда ему здесь девать сие богатство[379 - Имея чин действительного статского советника, получая и в отставке (с 1829 г.) 3000 руб. асс. (что, впрочем, в двадцатых и тридцатых годах значило весьма немало) и будучи бессемейным, Петр Андреевич и в то время продолжал жить, как студент: в квартире его и вообще у него решительно ничего не было лишнего и хотя мало-мальски похожего на роскошь; мебель, например, платье, стол и все прочее у него было самое простое. Но зато у него были довольно хорошие минералогический кабинет и библиотека; зато от него не отходил с пустыми руками бед тли и нищий (особенно встречающийся ему во время почти ежедневных его прогулок); зато у него к концу жизни скопилась порядочная сумма денег, которая, впрочем, вся (как и библиотека с минералогическим кабинетом), согласно его завещанию, пошла на учебные заведения.]; вообще он здесь всеми уважен и в истинном смысле есть судья совестный. Гимназия его есть, может быть, одна в России, которая идет весьма правильно и с успехом; он каждый день в ней бывает».

«Тобольск, 7 декабря 1820 г.

На сих днях прибыл сюда Петр Андреевич Словцов, он отправился из Иркутска для обозрения училищ[380 - В конце 1820 г. Петру Андреевичу, как сказано в одном из предыдущих примечаний, было дано поручение обревизовать учебные заведения ведомства Министерства народного просвещения не только всех сибирских губерний, но и губерний, принадлежащих к Сибири: Пермской, Вятской и Казанской.] и продолжит путь свой на Пермь и Вятку до Казани, где надеется узреть лицом к лицу попечителя[381 - Попечителем Казанского университета и округа в то время был известный Магницкий {_Магницкий_Михаил_Леонтьевич_ (1778–1844) — русский государственный деятель; в 1810–11 гг. — сотрудник М.М. Сперанского по подготовке проектов государственных реформ, был сослан в Вологду. С 1819 г. служил в Министерстве духовных дел и просвещения. Проведя ревизию Казанского университета, Магницкий предложил закрыть его и даже торжественно разрушить университетское здание.}, но Словцов едва ли виделся с ним в Казани, потому что Магницкий управлял университетом и его округом, почти совсем не выезжая из Петербурга.] и поблагодарить его за внимание. Здоровье его плохо, как и прежде, но ум свеж; жаль только, что никакими делами[382 - Тут, вероятно, разумеются дела вне учебной и училищной части. См. Русский Архив 1871 г., № 3, стр. 472 и 480.] он не хочет заниматься, весь в благочестии, чего, однако, не жаль, ибо благочестие стоит дел, чтобы у вас ни говорили».

Май 1871 г.

Омск.




СПЕРАНСКИЙ В ТОБОЛЬСКЕ[Публикуется по тексту: Сперанский в Тобольске // Тобольские губернские ведомости. –1872. № 41. С. 249–250; № 42. С. 255–256; № 43. С. 260–261; № 44. С. 267–268; № 45. С. 275; № 46. С. 280–282; № 47. С. 286–287; № 48. С. 293; № 49. С. 299; № 50. С. 504; № 51. С. 511; № 52. С. 516; № 53. С. 521–522. — _прим._издателя_]


Михайло Михайлович Сперанский, бывши сибирским генерал-губернатором, жил в Тобольске дважды: в 1819 году один месяц и в конце 1820 и начале 1821 года — пять месяцев.

В первый раз Сперанский прибыл в Тобольск по пути из Пензы, с тамошнего губернаторства, можно сказать, проездом в глубь Сибири — в Томск, Енисейск, а главное, в Иркутск.

На пути в Тобольск Сперанский 23 мая 1819 года[384 - В статье г. Вагина «Путешествие Сперанского по Сибири» («Азиатский Вести.» 1872 г., янв., стр. 42) ошибочно сказано, что Сперанский въехал в Сибирь 22 мая 1818 года.] обозревал первый город своего нового управления — Тюмень с его общественными учреждениями. Этот старейший в Сибири город Михайлу Михайловичу показался печальным, и только вид на Туру признал он «значительным». Тюменское купечество с простоты ли, единственно по старому обычаю подносить новым начальникам хлеб-соль на дорогих блюдах и дарить приближенных их деньгами, или же из желания задобрить к себе нового начальника и окружающих его поднесло Сперанскому хлеб-соль на серебряном блюде, а одному из сопровождавших его чиновников (Репинскому) в особой комнате представило пук ассигнаций с поклонами и при словах: «Помянничик, батюшка, от нас на дорогу». Хлеб хотя и был принят Сперанским, но блюдо, к общему сожалению, возвращено; чиновник же его от ассигнаций, в смущении и не отвечая на слова, убежал в общую залу.

В весну 1819 года вся иртышная система, и чуть ли не больше всего Тура с ее притоками, была особенно многоводна: Сперанскому довелось переправляться чрез сердитую, по его выражению, и в межень неширокую реку на протяжении целых 12 верст и во всю дорогу от Тюмени до Тобольска встречать перевозы — сибирские перетяги — почти на каждой станции, а на некоторых из них по пяти и по шести. Но, впрочем, при всех препятствиях на переправах, между прочим и от бурь, чрез реки, речушки и разливы 258 верст от Тюмени до Тобольска новый сибирский генерал-губернатор проехал менее чем в сутки: переправившись чрез Туру подле Тюмени ночью с 23-го на 24 мая, он вечером сего последнего числа был уже в Тобольске. Вообще Михайло Михайлович ездил по Сибири чрезвычайно скоро: «Нет резвее лошадей сибирских, — писал он дочери в объяснение своей быстрой езды по Сибири, — и нет неутомимее кнута тамошних извощиков»; а одно из сопровождавших его лиц после говорило об нем, что он «мчался без всякого отдыха и не думая ни о какой опасности».

Днем приезда Сперанского в Тобольск в первый раз было 24 мая — суббота, накануне Троицына дня, или, вернее, как замечено выше, вечер этого дня. Несмотря на позднее время, к нему навстречу высыпало множество чиновников, купечества и простонародья; все были в восторге, конечно, от уверенности, что с приездом его кончатся те злоупотребления и те притеснения, какие терпела Сибирь во время управления ею его предместников и в особенности в 13-летнее управление ею последнего из них И.Б. Пестеля[385 - _Пестель_Иван_Борисович_ (1765–1843) — сенатор, будучи сибирским генерал — губернатором (1806–1818 гг.), жил в Петербурге. После его отставки и ревизии Сибири, Сперанский в отчёте обвинял Пестеля в том, что он жил вне управляемого края, дал слишком много власти губернаторам, особенно иркутскому (Трескину), покрывал их противозаконные действия. Сперанский упрекал Пестеля за взяточничество и называл его «пустой головой, какую когда — либо знал». По выходе в отставку (1821 г.) Пестель имел ок. 200 тысяч рублей долгу, жил в имении жены в Смоленской губернии, прослыв «набожным и благотворительным». — _прим._издателя_]. «Легко себе представить, — писал по этому случаю Сперанский дочери, как мы здесь были приняты. Восторг, можно сказать, был общий. И самые те, кои страшились меня, как судьбы грозной, утомленные ожиданием, рады были видеть решение».

25 число — день Троицы — прошло в официальных представлениях чиновников и купечества новому начальнику края, в присутствовании его самого за богослужением, обеде у губернатора (Франца Абрамовича фон Брина) и визитах; следующий, Духов, день прошел в том же, а 27 числа было дано и разослано от генерал-губернатора всем сибирским губернским правлениям предложение, что он, «прибыв на место, вступает в отправление должности».

В Тобольске Сперанский нашел изобилие в жизненных припасах и дешевизну на все туземное. «Жизнь в Тобольске, — писал он 14 июня 1819 года дочери, — весьма дешева; великое (между прочим) изобилие рыбы, и прекрасной. Но что значит сие местное изобилие, — говорил он далее, — когда за 200 верст, по недостатку и даже по невозможности сообщений, вдруг все изменяется, и в виду избытка можно умереть с голоду? Южная часть губернии вообще довольно изобильна, но один градус к северу, один шаг с большой дороги, и ты в пустыне, среди болот непроходимых, где дикий остяк гоняется только зимою за серною или соболем, а летом, т. е. два месяца, живет рыбою».

В природе и жителях Сибири как на пути в Тобольск, так и в Тобольске, да и далее его, даже до Иркутска и Нерчинска, Сперанский первоначально не находил ничего особенного, ничего отличительного, ничего из того, что рассказывали ему и обыкновенно рассказывают о Сибири в России. «Не слушай рассказов о сибирской природе, — писал он дочери, проживши в Тобольске три недели. — Сибирь есть просто Сибирь. Надобно иметь воображение не пылкое, не сумасбродное, чтоб видеть тут какую-то Индию. Доселе, по крайней мере, я ничего не видел ни в природе величественного, ни в людях отличного. Уральские горы… скучные, неказистые, единообразные, бесчисленные, утомительные холмы… При переезде их не встретишь ни одной точки зрения, где бы глаз остановился… Тут даже нет и красивых ужасов… О людях то же сказать можно. Доселе я еще не мог составить никакого понятия, которое мне представляло бы сибиряка. Те же пороки, те же глупости, то же терпение в бедных и своекорыстие в богатых. Различие только в том, что здесь, говоря вообще, всем жить широко, земля довольно хороша и, следовательно, бедных меньше. Посмотрим, что будет далее, а до Тобольска и в Тобольске я смело утверждаю, что Сибирь есть просто Сибирь, т. е. прекрасное место для ссылочных, выгодное для некоторых частей торговли, любопытное и богатое для минералогии, но не место для жизни и высшего гражданского образования…». А проживши в Тобольске еще полторы недели, Михайло Михайлович той же дочери писал: «Воображение наше ищет в Сибири чего-то чудного, отличительного и ничего не находит». Далее Тобольска, однако ж, Сперанский встретил «прекраснейшее местоположение» в Абалаке, «первое» в этом отношении, по замечанию его, «в Сибири». От Абалака в Томск путь Сперанского лежа�