Михаил Федосеенков
СЕРДОЛИК
Стихи
ЖИТЕЙСКИЕ ИСТОРИИ
(Поэма бесхозных лоскутков)
1
Когда я был ещё не искушён
И приходил в восторг от словосочетанья
Быстрей, чем от присутствующих жён,
Уже тогда я замышлял поэму втайне.
Я представлял её со всех сторон,
Изящную, как Крабовидную Туманность.
И, зрелищем всецело поглощён,
Не замечал вокруг обыденную данность.
И вот я рос, и ширилась она,
И, удержать в мечтах её уже не в силах,
Я взялся за перо — встречай, страна,
То, что в душе моей
сама же замесила!
О роскошь впечатлений, мыслей, чувств,
О роскошь их бессчётных преобразований
И сочетаний… Господи, мечусь
В плену богатств!
И всё здесь — следствие метаний.
2
Итак, его занёс однажды случай
В одну из школ в районе МЖК.
Естественно созвучно — мужика.
Породы неумеренно кипучей.
Была почти зима. И сильно дуло
С окрестных побелевших пустырей.
Нахохлившись, курили у дверей
Кого досрочно в ящик потянуло.
А в кабинете триста восемнадцать
Царил уют, герани расцветали,
И две девчонки дяденьку пытали,
Одной четырнадцать, другой пятнадцать.
Кружок чего неведомо
затеяв
И положив на то немало сил,
Он каждую субботу приходил
И правду-матку резал про евреев.
Ему девчонки спуску не давали:
Вопросы с ходу — вдоль и поперёк!
И так он истощался за урок,
Что под конец чуть брюки не спадали.
С тех пор прошла уже седая вечность,
По коридору тапками шурша.
Но сберегла бродячая душа
Тех давних дней суровую беспечность.
3
Вот он, герой поэмы странной,
Не к месту рубящий с плеча,
Наш правдолюбец безымянный
Дурак — опасней Пугача.
Опасней всякой Хакамады,
Поскольку с этим сладу нет:
Ему зелёненьких не надо —
Дай языку зелёный свет!
Свобода, полная свобода,
Как лень, задолго родилась
До появления урода,
Которому глаголить — сласть.
Он населил собой просторы
Необозначенной страны,
Ей не грозят враги и воры,
Её границы не видны.
Там не военный и не штатский
От века правит кабинет…
Но на земле прочнее нет
Его империи дурацкой.
Ещё в нём много есть такого,
Чего хватало у Глазкова,
Но чем скудны Рембо рулады,
Но чем полны упанишады
И легковесные манады,
Увещеванья Торквемады
Благоуханья мандрагора,
И нечто в нём от Пифагора,
А может, и от Протагора,
А может, и от Святогора
Да от Луиса де Гонгоры,
А может, и от Перуджино,
И даже от Пармиджанино…
Друзья, не проходите мимо!
4
Таким предстал —
буквально в двух словах —
Герой наш главный. Следом — героиня.
Её мы тоже опускаем имя.
Лишь скажем, что она от цели в двух шагах.
А цель её — войти в поэму в основном.
Ну и — создать проблемы мимоходом
Оракулу, которому охота
Умно вещать пред ней
с селёдкой и вином.
Она — одна из тех двоих, что простака,
Не слушая, вопросами пытали —
Смеясь, на самом деле искушали,
А тот тому и рад… С тех пор прошли века.
Достаточно, пожалуй, действующих лиц.
Точнее, неких сгустков бестелесных,
Которые сперва в объятиях слились,
Затем расстались в тяжбах бесполезных…
Однако, ближе к делу, минимум искусства!
Вперёд, мои энергетические сгустки!
Пружиной часовой раскручивайся тема,
Сама пойдёт моя лоскутная поэма!
5
«Ах ты, мой боян-гусляр,
Раскрывай скорей футляр,
Струны звонки береди,
Будет сказка впереди!
Мы с тобою поплывём
Вдоль по речке по Тавде,
Так схоронимся вдвоём —
Не найдёт никто, нигде.
Буду я любить тебя,
Буду слушать день и ночь
В поле, в рощах и степях,
Даже ежели невмочь!», —
Пела девушка, ему
Седу бороду чеша,
А в своём твердя уму:
«Не получишь ни шиша!
Стань моим, моим, моим,
А для прочих стань чужим,
А для прочих стань немым,
Всё развеется как дым!
Ты на мне замкнись-замкнись,
Закольцуйся навсегда!»
И несла по руслу вниз
Её заговор Тавда.
Спи, сибирская река,
Не волнуйся подо льдом,
Не вела б куда строка,
Всё окончится ладом.
Заговорщица сама
Попадёт в свои же сети:
Станет с прочими нема,
Затевая игры эти…
6
Охмурён сладкогласою дивой,
Он не мог избавленья найти.
И какой-то скубак шелудивый
Там и сям возникал на пути.
А она всё афиши читала
Вперемежку с зевотной тоской.
И хоть выпил вина он немало,
Шевелил беспокойной мозгой:
«Что ищу я в провинции этой
С запылённым индийским кино,
Показною любовью согретый
Так, что не согревает вино?!»
Но звучал и звучал её голос
И сознанье его размягчал,
И проснулся он босый и голый,
И увидел пустынный причал.
И вскричал: «Непотребная девка,
Ты ж симфонию не поняла,
Повстречаемся через полвека —
И вернёшь как с куста что взяла!»
А она не была виновата,
Что судьба уносила, легка,
Хоть какая аппассионата,
Хоть убейся — но за скубака.
Через многие-многие стаи
Неопознанных дней и кустов
Из газетных статей он узнает,
Что она покорила Восток…
7
«Ты — слепишь, как шамаханская царица.
Я — как прежде, пред тобою нищ и наг.
Всё вокруг тебя сияет и искрится
Аж на целый вавилонский парасанг.
Почему же ты скучаешь среди верных
И примерных ублажителей своих,
Положительных придворных и придверных,
Вне флюидов отрицательных моих?
И глаза твои как будто стали меньше,
И пресыщенный подёрнул их жирок,
И гуляет где-то ветер-алиментщик,
Обходя твой застоявшийся мирок…», —
Он писал ей обличительные письма,
А она из них пускала голубков.
До такого не дошёл идиотизьма
Даже всенародный Лёня Голубков…
8
Шёл по улице убитый.
Не понятно, как он шёл.
Шёл с бутылочкой початой
И печально напевал:
«Ты в неведомом пространстве
Обитаешь с этих пор.
И ни дна и ни покрышки
Мне отныне на века.
Значит, пьём за новоселье,
За удобное жильё,
Ненаглядная, родная,
За отдельное жильё!..»
А за ним, как ангел верный,
Шла разутая жена,
Мужа мёртвого не в силах
Обуздать и оживить…
9
«Зачем тетёхался с тобой?
Ты всё равно прибилась к стае,
Жестокий след в душе оставив
Своей беспамятной стопой…
Хотя… что сетовать? Ведь ты —
Бетонных зарослей найдёныш,
Цивилизованный зверёныш,
Дитя страстей и суеты…», —
Так старый наш благообраз
Рыдал, болотина сплошная,
Полночный призрак вопрошая,
И врал себе в который раз.
10
Пред своею красивой потерей
Он распахивал в знания двери.
А она восклицала: «Счастливчик,
Пред тобою сниму я щас лифчик!»
Нёс своё он высокое горе
В обращенном к созвездиям взоре.
А она: «Погляди-ка на вымя —
И своё позабудешь ты имя!»
Он хотел её видеть богиней
И на это угробил свой гений…
«И не зря!», — подытожил сосед,
Осушив пол-литровый сосуд.
11
Тут спартанская молвит краса,
Поднимая с надеждой глаза:
«Менелай теперь старый брюзгач,
А Парис — сановитый мозгач…
Мне так скучно и с тем и с другим,
Приходи, Мустафа Ибрагим!»
12
И он пришёл, всклокочен, чёрен, пьян
И долго уговаривать не рьян…
Весьма продвинутый в вопросах
Очисток брюквы, злата, проса,
А также Ближнего Востока,
Ежеминутно и жестоко
Закуски мирные круша,
Он безответно вопрошал:
«Влюбляясь в женщин падших,
Зачем святых мы предаём
И, на содом меняя дом,
Бежим устоев наших,
Хватая принародно,
Когда застолье до утра,
Посуды слипшейся гора,
Таких за что угодно?
Зачем нам живописны
Бутылки длинные с вином,
Дни в измерении ином,
А будни — ненавистны?
Зачем среди чумы я
Без всяких угрызений
Возглавил шумный пир
В стране полуголодной
И полувымершей уже,
Где вволю разгулялись
Бандиты, ваххабиты,
Наймиты, содомиты
По наущению друзей?
А я как Председатель
Провозглашаю новый тост
Во славу юной девы,
Не знающей, как нежность скрыть,
Зачем? Зачем? Зачем? Зачем?
Скорей, красивая, ответь мне!
Ах, что-то есть в тебе от ведьмы…
Но я однако умираю.
И вижу:
Твоя хата с краю…
Что ж,
13
Смерть моя тебе не по глазам,
Видно, есть заботы поважнее…
Совершить наезд — и по газам,
Главное, наехать понежнее! —
Ты науку знаешь хорошо.
В ход пускаешь все свои соблазны.
Так наедешь — хочется ещё.
Только пожелания напрасны!
Ты спешишь, пуская снова в ход
Прелести свои, к другой уж жертве…
Стонет безобидный пешеход,
А в твоих очах танцуют черти!»
14
И под сенью пирамид
Он признался ей в порыве:
«Пусть убогий я на вид —
Дело не в хвосте и гриве —
Вы же всё-таки цветок
Самый яркий на Востоке,
И во мне блуждает ток,
И по мне блуждают токи,
И вот-вот произойдёт
Фантастический
Электрический,
Абсолютно
Невыговористический
Разряд!
Так что, как вы ни вертите,
А я с вами был бы рад —
Эхнатоном с Нефертити —
Между царственных соитий
И желудочных услад —
Строганина,
Оленина,
Водка, винка, виноград —
В чумах каменных огромных,
В дебрях роскоши нескромных,
В помещениях укромных
Возводить творений кромлех
И пиктографы рулад —
Был бы рад…»
15
«Ни будь ты нильским крокодилом,
А только лишь гиппопотамом,
Уже тогда бы я крутила
Лихие шашни тут и тама!», —
И под гудение бедлама,
И под нашествие там-тама,
И под камлание шамана
Красотка быстро исчезала,
И всё такое исчезало,
И всё та исче кое зало
Под гулким куполом вокзала.
16
Посреди заполошного мира,
В самом центре огромного зала,
Он сидел под тяжёлою люстрой,
А мечта от него ускользала.
Но ещё в полумраке мелькала,
И смеялась без звука лукаво,
И, во тьме исчезая, следила
Фосфорическими каблуками.
«Стой, несчастная, — молча кричал он, —
Без меня тебе не воплотиться!»
«Мне и так хорошо, — отвечала, —
Ты ведь сам говорил, что я птица…»
Вавилон гомонил беспрестанно,
Громыхали чугунные бабы.
И мечту суета забирала
От него в свои липкие лапы…
17
Он потерялся. Себя потерял.
Входы и выходы все перепутал.
Думал, восходит на пьедестал,
А очутился — на перепутье.
Впику ему — в этой жизни она
Ориентировалась хладнокровно.
Также способность была ей дана
Нравиться кесарям всем поголовно.
Аменхотеп, Валтасар, Бонапарт…
Перебирала она власть имущих.
Но никогда не входила в азарт,
Не забывая о целях насущных.
Он же из ряда сего выпадал.
С ним позволяла себе расслабляться…
Ей наплевать было на пьедестал —
Вдоволь хватало высокого блядства.
18
За это он её корил:
«Пусть твой избранник тих и мил,
Но, — приглядись, — совсем никто,
А я тебе — сам Жан Кокто!
Ты приглядись: он демагог —
А я тебе Винсент Ван Гог!
Он просто там какой-то хрен —
А я твой верный Поль Верлен!
Хотел сказать, что я Гоген,
А он пусть ест гематоген!
Безусый он олигофрен —
А я усатый Бен Ладен!
Короче ты в виду имей:
Я великан — а он пигмей!
Уразумей, лишь «кто-то» он —
А я твой преданный Вийон!
Да ты, ей-ей, уразумей:
Он самокат — а я харлей!
Да приглядись: он жидкий стул —
А я Валерий Гай Катулл!
Да разве я когда-то врал?
Ефрейтор он — я генерал!
Точней — еврейтор он всех стран,
А я — Четвёртый Иоанн!
Он у глупцов стратипедарх —
А я у гениев монарх!
В конце концов я твой, пойми,
Незаменимый Низами!»
19
А подруга её деловая
С заплетённой купюрой в косе
Предлагала прикончить Абая,
Утопить кунака в кумысе.
Говорила она, сдвинув брови:
«Ты не путайся с этим треплом,
Что ему наши слёзы-любови? —
Только повод мести помелом!»
Говорила она, негодуя:
«Ты с отребьем таким не водись,
Его видела в прошлом году я —
Шли с какой-то, влюблённые вдрысь!»
Тут свидетель того выдвигался, —
Яровые размежив овсы,
Подтянув для приличия галстук,
Распушив от усердья усы, —
Изрекал: «С фрезеровщицей Нюркой
Я застукал их в цехе пустом,
Хоть и скрылись тогда они юрко,
По сегодня стою я на том!»
20
Свидетель и доброжелатель
Впоследствии перед толпой
Бахвалился и надувался,
Досужею сплетней делясь:
«Наверно, никто не поверит,
Но так и случилось, клянусь:
Он бросил в огонь её письма —
И остановились часы,
Она прогнала его ночью —
И в доме завёлся бодун,
Но, самое главное, оба
Они жили ради меня!»
В ответ раздавались призывы
Немедленно вычеркнуть их
Из списка толпы и тем самым
Жестоко навек наказать:
Из списка себя мы изгоним
Отродье, противное нам,
А дальше, а дальше по коням
И ну — по холмам и долам!
21
Но являлся резко наш герой
И глаголил, весел и раскован:
«Не встречал беседливой такой,
Оттого был сразу очарован,
Одурманен райским голоском,
Лепетавшем что-то без умолку,
И казалось, будто я знаком
С нею до рождения задолго.
А еще мы кряду три часа
Обсуждали каверзную тему —
Будет голос «против» или «за»
Голосов свободную систему,
Если он поёт себе поёт,
Например, про снег или про иней,
Или просто — воет, как койот? —
Тут я спорил с нашей героиней…»
22
Невесома на помине
Прибегала героиня,
Говорила нараспев:
«А не Строганов ли беф,
Не «профессорское» ль мясо
В «Альма-матер» поздним часом
Мне назло совсем один
Уплетал мой господин?!»
И росла из горе-спора
Необузданная ссора.
23
«Вряд ли согласно Товита
С дымом от рыбьей печёнки
В верхние страны Египта
Бес убежит от девчонки,
Выросшей в джинсах и майках
В дебрях металла и рэпа,
Также казачья нагайка
Вряд ли заменит ей небо, —
Так что пока, стопудово,
К ней приближаться опасно!», —
Всем заявлял громогласно
Он женихам её новым.
24
А они у подъезда толпились
и о будущем редком…
Головою о стену долбились
И мечтали о будущем редком…
25
«Одни играли на свирели,
Другие медленно зверели.
Планеты двигались по кругу,
Мой друг увёл мою подругу.
Черлым-берлым,
Черлым-берла,
Такие, брат, мои дела…», —
Из подворотни песню боли
Мы различили поневоле —
Его душа рвалась на части,
Он был космически несчастен.
Она добилась своего,
Сковала чарами его…
26
«Однако сам от ню,
Как от проказы или порчи,
Ты не бежал отнюдь,
Одною мною озабочен!
Я для тебя — лишь тень
Нескромных игр воображенья
И лишь на миг мигрень
В потоке новых Тань и Жень я…»
27
Но прошуршала вечность номер пять
По коридору тапками с помпоном —
И нервы больше некому трепать,
Сбежала тень с очередным буффоном…
28
Он желает ей вдогон,
Чтоб ей снился только он;
Шепчет издали она,
Хряпнув прочного вина:
«Бред, обрушься на него,
Но не сковывай всего,
Сон ходячий, обуяй,
Обуяй его давай
От макушки и до яй,
Ой-ёёй да ай-яяй!
Чтоб неведомо куда
Он отныне шёл всегда,
Чтоб, собою как чумной,
Он в сумятице земной
Не видал бы ни одной,
А болел бы только мной!»
29
«Похоже, понял я одно:
Вино вредно, вино вредно
Вино вредно
рту твоему —
Он мелет чушь…» Она ему:
«Мой друг, вино вредно,
Когда не свыше нам дано.
Но если ангельская длань
Вливает терпкое в гортань,
На нас надвинувшись, как тать,
То стоит ли роптать?»
30
Но прошуршала вечность номер дцать,
Об пол костяшками поцокивая…
Она сбежала вновь. Кто ж будет отрицать?
Ведь такова она, дочь Бассарея волоокая…
31
И вот теперь уже
Он
В полном одиночестве
Взахлёб рыдал над «Солярисом», она
На весь вагон, под завязку набитый
Спящими и делающими вид, что спят,
С грохотом колола зубами орехи;
Он
Пытался раскрыть перед ней душу
Она
Требовала от него
Копчёной курицы;
Он хотел носить её на руках,
Она навьючивала его тюками
Своего разновокзального барахла;
Наконец он, разочарованный
И разъярённый,
Хлопнул дверью,
Наконец она поняла,
Насколько же он
Жалок…
И только лишь после всего этого
Они стали видеть
Друг друга
На расстоянии.
И в лучшем свете.
И уже многие годы.
В любвеобильных,
Но не порочных снах.
32
И вот теперь, когда они прозрели,
И что-то на часах невидимых сошлось, —
Он ей простил сановные постели,
Она ему простила мелочную злость,
Он ей простил желанье им руководить
И посадить на цепь или хотя б на нить,
Она ему — с ним связанные склоки
И в сторону её кривые экивоки…
33
В конце концов, в конце концов
Простите автора за прозу —
Он длить и длить её готов,
Поставив разум под угрозу.
Итак, мы будем закругляться… А пока
Вот заключительное слово дурака:
34
«Гонят русских из Актюбинска,
Едут греки в Лангепас,
Из России, как из тюбика,
Выдавливают нас.
Стал расистом поневоле я,
Обрекла на то судьба.
Спи спокойненько, Монголия,
Мрёт, гуляя, голытьба.
Спи спокойненько, Америка,
Тихо в тряпочку сопя,
За твою бумагу
лирика
Не продаст вовек себя!
То тебе не баба глупая,
А ответственная мать», —
Слушала, грейпфруты хрупая,
С ним готовая страдать, —
«Кому-то дайте Аттику,
Египет, Адриатику,
Кому-то Мальту, Корсику
И прочую экзотику,
А мы довольны нашими
Окрестными пейзажами!
У сонной речки с удочкой
Сидим туманным утречком,
Бредём унылой улочкой
С весёлой местной дурочкой, —
Не то ли нам отрада,
А большего не надо!»
35
Хоть много пафоса нагнал
Наш пустословья генерал,
Но где-то что-то и сказал
Под наступающий финал…
36
…Ну, что ж, хотя герои символичны,
Да мне они знакомы оба лично.
И опыт жизненный их дорог.
Да будет свет! Да сгинет морок!
2000–2003
Михаил Федосеенков
СЕРДОЛИК
Стихи
ЖИТЕЙСКИЕ ИСТОРИИ
(Поэма бесхозных лоскутков)
1
Когда я был ещё не искушён
И приходил в восторг от словосочетанья
Быстрей, чем от присутствующих жён,
Уже тогда я замышлял поэму втайне.
Я представлял её со всех сторон,
Изящную, как Крабовидную Туманность.
И, зрелищем всецело поглощён,
Не замечал вокруг обыденную данность.
И вот я рос, и ширилась она,
И, удержать в мечтах её уже не в силах,
Я взялся за перо — встречай, страна,
То, что в душе моей
сама же замесила!
О роскошь впечатлений, мыслей, чувств,
О роскошь их бессчётных преобразований
И сочетаний… Господи, мечусь
В плену богатств!
И всё здесь — следствие метаний.
2
Итак, его занёс однажды случай
В одну из школ в районе МЖК.
Естественно созвучно — мужика.
Породы неумеренно кипучей.
Была почти зима. И сильно дуло
С окрестных побелевших пустырей.
Нахохлившись, курили у дверей
Кого досрочно в ящик потянуло.
А в кабинете триста восемнадцать
Царил уют, герани расцветали,
И две девчонки дяденьку пытали,
Одной четырнадцать, другой пятнадцать.
Кружок чего неведомо
затеяв
И положив на то немало сил,
Он каждую субботу приходил
И правду-матку резал про евреев.
Ему девчонки спуску не давали:
Вопросы с ходу — вдоль и поперёк!
И так он истощался за урок,
Что под конец чуть брюки не спадали.
С тех пор прошла уже седая вечность,
По коридору тапками шурша.
Но сберегла бродячая душа
Тех давних дней суровую беспечность.
3
Вот он, герой поэмы странной,
Не к месту рубящий с плеча,
Наш правдолюбец безымянный
Дурак — опасней Пугача.
Опасней всякой Хакамады,
Поскольку с этим сладу нет:
Ему зелёненьких не надо —
Дай языку зелёный свет!
Свобода, полная свобода,
Как лень, задолго родилась
До появления урода,
Которому глаголить — сласть.
Он населил собой просторы
Необозначенной страны,
Ей не грозят враги и воры,
Её границы не видны.
Там не военный и не штатский
От века правит кабинет…
Но на земле прочнее нет
Его империи дурацкой.
Ещё в нём много есть такого,
Чего хватало у Глазкова,
Но чем скудны Рембо рулады,
Но чем полны упанишады
И легковесные манады,
Увещеванья Торквемады
Благоуханья мандрагора,
И нечто в нём от Пифагора,
А может, и от Протагора,
А может, и от Святогора
Да от Луиса де Гонгоры,
А может, и от Перуджино,
И даже от Пармиджанино…
Друзья, не проходите мимо!
4
Таким предстал —
буквально в двух словах —
Герой наш главный. Следом — героиня.
Её мы тоже опускаем имя.
Лишь скажем, что она от цели в двух шагах.
А цель её — войти в поэму в основном.
Ну и — создать проблемы мимоходом
Оракулу, которому охота
Умно вещать пред ней
с селёдкой и вином.
Она — одна из тех двоих, что простака,
Не слушая, вопросами пытали —
Смеясь, на самом деле искушали,
А тот тому и рад… С тех пор прошли века.
Достаточно, пожалуй, действующих лиц.
Точнее, неких сгустков бестелесных,
Которые сперва в объятиях слились,
Затем расстались в тяжбах бесполезных…
Однако, ближе к делу, минимум искусства!
Вперёд, мои энергетические сгустки!
Пружиной часовой раскручивайся тема,
Сама пойдёт моя лоскутная поэма!
5
«Ах ты, мой боян-гусляр,
Раскрывай скорей футляр,
Струны звонки береди,
Будет сказка впереди!
Мы с тобою поплывём
Вдоль по речке по Тавде,
Так схоронимся вдвоём —
Не найдёт никто, нигде.
Буду я любить тебя,
Буду слушать день и ночь
В поле, в рощах и степях,
Даже ежели невмочь!», —
Пела девушка, ему
Седу бороду чеша,
А в своём твердя уму:
«Не получишь ни шиша!
Стань моим, моим, моим,
А для прочих стань чужим,
А для прочих стань немым,
Всё развеется как дым!
Ты на мне замкнись-замкнись,
Закольцуйся навсегда!»
И несла по руслу вниз
Её заговор Тавда.
Спи, сибирская река,
Не волнуйся подо льдом,
Не вела б куда строка,
Всё окончится ладом.
Заговорщица сама
Попадёт в свои же сети:
Станет с прочими нема,
Затевая игры эти…
6
Охмурён сладкогласою дивой,
Он не мог избавленья найти.
И какой-то скубак шелудивый
Там и сям возникал на пути.
А она всё афиши читала
Вперемежку с зевотной тоской.
И хоть выпил вина он немало,
Шевелил беспокойной мозгой:
«Что ищу я в провинции этой
С запылённым индийским кино,
Показною любовью согретый
Так, что не согревает вино?!»
Но звучал и звучал её голос
И сознанье его размягчал,
И проснулся он босый и голый,
И увидел пустынный причал.
И вскричал: «Непотребная девка,
Ты ж симфонию не поняла,
Повстречаемся через полвека —
И вернёшь как с куста что взяла!»
А она не была виновата,
Что судьба уносила, легка,
Хоть какая аппассионата,
Хоть убейся — но за скубака.
Через многие-многие стаи
Неопознанных дней и кустов
Из газетных статей он узнает,
Что она покорила Восток…
7
«Ты — слепишь, как шамаханская царица.
Я — как прежде, пред тобою нищ и наг.
Всё вокруг тебя сияет и искрится
Аж на целый вавилонский парасанг.
Почему же ты скучаешь среди верных
И примерных ублажителей своих,
Положительных придворных и придверных,
Вне флюидов отрицательных моих?
И глаза твои как будто стали меньше,
И пресыщенный подёрнул их жирок,
И гуляет где-то ветер-алиментщик,
Обходя твой застоявшийся мирок…», —
Он писал ей обличительные письма,
А она из них пускала голубков.
До такого не дошёл идиотизьма
Даже всенародный Лёня Голубков…
8
Шёл по улице убитый.
Не понятно, как он шёл.
Шёл с бутылочкой початой
И печально напевал:
«Ты в неведомом пространстве
Обитаешь с этих пор.
И ни дна и ни покрышки
Мне отныне на века.
Значит, пьём за новоселье,
За удобное жильё,
Ненаглядная, родная,
За отдельное жильё!..»
А за ним, как ангел верный,
Шла разутая жена,
Мужа мёртвого не в силах
Обуздать и оживить…
9
«Зачем тетёхался с тобой?
Ты всё равно прибилась к стае,
Жестокий след в душе оставив
Своей беспамятной стопой…
Хотя… что сетовать? Ведь ты —
Бетонных зарослей найдёныш,
Цивилизованный зверёныш,
Дитя страстей и суеты…», —
Так старый наш благообраз
Рыдал, болотина сплошная,
Полночный призрак вопрошая,
И врал себе в который раз.
10
Пред своею красивой потерей
Он распахивал в знания двери.
А она восклицала: «Счастливчик,
Пред тобою сниму я щас лифчик!»
Нёс своё он высокое горе
В обращенном к созвездиям взоре.
А она: «Погляди-ка на вымя —
И своё позабудешь ты имя!»
Он хотел её видеть богиней
И на это угробил свой гений…
«И не зря!», — подытожил сосед,
Осушив пол-литровый сосуд.
11
Тут спартанская молвит краса,
Поднимая с надеждой глаза:
«Менелай теперь старый брюзгач,
А Парис — сановитый мозгач…
Мне так скучно и с тем и с другим,
Приходи, Мустафа Ибрагим!»
12
И он пришёл, всклокочен, чёрен, пьян
И долго уговаривать не рьян…
Весьма продвинутый в вопросах
Очисток брюквы, злата, проса,
А также Ближнего Востока,
Ежеминутно и жестоко
Закуски мирные круша,
Он безответно вопрошал:
«Влюбляясь в женщин падших,
Зачем святых мы предаём
И, на содом меняя дом,
Бежим устоев наших,
Хватая принародно,
Когда застолье до утра,
Посуды слипшейся гора,
Таких за что угодно?
Зачем нам живописны
Бутылки длинные с вином,
Дни в измерении ином,
А будни — ненавистны?
Зачем среди чумы я
Без всяких угрызений
Возглавил шумный пир
В стране полуголодной
И полувымершей уже,
Где вволю разгулялись
Бандиты, ваххабиты,
Наймиты, содомиты
По наущению друзей?
А я как Председатель
Провозглашаю новый тост
Во славу юной девы,
Не знающей, как нежность скрыть,
Зачем? Зачем? Зачем? Зачем?
Скорей, красивая, ответь мне!
Ах, что-то есть в тебе от ведьмы…
Но я однако умираю.
И вижу:
Твоя хата с краю…
Что ж,
13
Смерть моя тебе не по глазам,
Видно, есть заботы поважнее…
Совершить наезд — и по газам,
Главное, наехать понежнее! —
Ты науку знаешь хорошо.
В ход пускаешь все свои соблазны.
Так наедешь — хочется ещё.
Только пожелания напрасны!
Ты спешишь, пуская снова в ход
Прелести свои, к другой уж жертве…
Стонет безобидный пешеход,
А в твоих очах танцуют черти!»
14
И под сенью пирамид
Он признался ей в порыве:
«Пусть убогий я на вид —
Дело не в хвосте и гриве —
Вы же всё-таки цветок
Самый яркий на Востоке,
И во мне блуждает ток,
И по мне блуждают токи,
И вот-вот произойдёт
Фантастический
Электрический,
Абсолютно
Невыговористический
Разряд!
Так что, как вы ни вертите,
А я с вами был бы рад —
Эхнатоном с Нефертити —
Между царственных соитий
И желудочных услад —
Строганина,
Оленина,
Водка, винка, виноград —
В чумах каменных огромных,
В дебрях роскоши нескромных,
В помещениях укромных
Возводить творений кромлех
И пиктографы рулад —
Был бы рад…»
15
«Ни будь ты нильским крокодилом,
А только лишь гиппопотамом,
Уже тогда бы я крутила
Лихие шашни тут и тама!», —
И под гудение бедлама,
И под нашествие там-тама,
И под камлание шамана
Красотка быстро исчезала,
И всё такое исчезало,
И всё та исче кое зало
Под гулким куполом вокзала.
16
Посреди заполошного мира,
В самом центре огромного зала,
Он сидел под тяжёлою люстрой,
А мечта от него ускользала.
Но ещё в полумраке мелькала,
И смеялась без звука лукаво,
И, во тьме исчезая, следила
Фосфорическими каблуками.
«Стой, несчастная, — молча кричал он, —
Без меня тебе не воплотиться!»
«Мне и так хорошо, — отвечала, —
Ты ведь сам говорил, что я птица…»
Вавилон гомонил беспрестанно,
Громыхали чугунные бабы.
И мечту суета забирала
От него в свои липкие лапы…
17
Он потерялся. Себя потерял.
Входы и выходы все перепутал.
Думал, восходит на пьедестал,
А очутился — на перепутье.
Впику ему — в этой жизни она
Ориентировалась хладнокровно.
Также способность была ей дана
Нравиться кесарям всем поголовно.
Аменхотеп, Валтасар, Бонапарт…
Перебирала она власть имущих.
Но никогда не входила в азарт,
Не забывая о целях насущных.
Он же из ряда сего выпадал.
С ним позволяла себе расслабляться…
Ей наплевать было на пьедестал —
Вдоволь хватало высокого блядства.
18
За это он её корил:
«Пусть твой избранник тих и мил,
Но, — приглядись, — совсем никто,
А я тебе — сам Жан Кокто!
Ты приглядись: он демагог —
А я тебе Винсент Ван Гог!
Он просто там какой-то хрен —
А я твой верный Поль Верлен!
Хотел сказать, что я Гоген,
А он пусть ест гематоген!
Безусый он олигофрен —
А я усатый Бен Ладен!
Короче ты в виду имей:
Я великан — а он пигмей!
Уразумей, лишь «кто-то» он —
А я твой преданный Вийон!
Да ты, ей-ей, уразумей:
Он самокат — а я харлей!
Да приглядись: он жидкий стул —
А я Валерий Гай Катулл!
Да разве я когда-то врал?
Ефрейтор он — я генерал!
Точней — еврейтор он всех стран,
А я — Четвёртый Иоанн!
Он у глупцов стратипедарх —
А я у гениев монарх!
В конце концов я твой, пойми,
Незаменимый Низами!»
19
А подруга её деловая
С заплетённой купюрой в косе
Предлагала прикончить Абая,
Утопить кунака в кумысе.
Говорила она, сдвинув брови:
«Ты не путайся с этим треплом,
Что ему наши слёзы-любови? —
Только повод мести помелом!»
Говорила она, негодуя:
«Ты с отребьем таким не водись,
Его видела в прошлом году я —
Шли с какой-то, влюблённые вдрысь!»
Тут свидетель того выдвигался, —
Яровые размежив овсы,
Подтянув для приличия галстук,
Распушив от усердья усы, —
Изрекал: «С фрезеровщицей Нюркой
Я застукал их в цехе пустом,
Хоть и скрылись тогда они юрко,
По сегодня стою я на том!»
20
Свидетель и доброжелатель
Впоследствии перед толпой
Бахвалился и надувался,
Досужею сплетней делясь:
«Наверно, никто не поверит,
Но так и случилось, клянусь:
Он бросил в огонь её письма —
И остановились часы,
Она прогнала его ночью —
И в доме завёлся бодун,
Но, самое главное, оба
Они жили ради меня!»
В ответ раздавались призывы
Немедленно вычеркнуть их
Из списка толпы и тем самым
Жестоко навек наказать:
Из списка себя мы изгоним
Отродье, противное нам,
А дальше, а дальше по коням
И ну — по холмам и долам!
21
Но являлся резко наш герой
И глаголил, весел и раскован:
«Не встречал беседливой такой,
Оттого был сразу очарован,
Одурманен райским голоском,
Лепетавшем что-то без умолку,
И казалось, будто я знаком
С нею до рождения задолго.
А еще мы кряду три часа
Обсуждали каверзную тему —
Будет голос «против» или «за»
Голосов свободную систему,
Если он поёт себе поёт,
Например, про снег или про иней,
Или просто — воет, как койот? —
Тут я спорил с нашей героиней…»
22
Невесома на помине
Прибегала героиня,
Говорила нараспев:
«А не Строганов ли беф,
Не «профессорское» ль мясо
В «Альма-матер» поздним часом
Мне назло совсем один
Уплетал мой господин?!»
И росла из горе-спора
Необузданная ссора.
23
«Вряд ли согласно Товита
С дымом от рыбьей печёнки
В верхние страны Египта
Бес убежит от девчонки,
Выросшей в джинсах и майках
В дебрях металла и рэпа,
Также казачья нагайка
Вряд ли заменит ей небо, —
Так что пока, стопудово,
К ней приближаться опасно!», —
Всем заявлял громогласно
Он женихам её новым.
24
А они у подъезда толпились
и о будущем редком…
Головою о стену долбились
И мечтали о будущем редком…
25
«Одни играли на свирели,
Другие медленно зверели.
Планеты двигались по кругу,
Мой друг увёл мою подругу.
Черлым-берлым,
Черлым-берла,
Такие, брат, мои дела…», —
Из подворотни песню боли
Мы различили поневоле —
Его душа рвалась на части,
Он был космически несчастен.
Она добилась своего,
Сковала чарами его…
26
«Однако сам от ню,
Как от проказы или порчи,
Ты не бежал отнюдь,
Одною мною озабочен!
Я для тебя — лишь тень
Нескромных игр воображенья
И лишь на миг мигрень
В потоке новых Тань и Жень я…»
27
Но прошуршала вечность номер пять
По коридору тапками с помпоном —
И нервы больше некому трепать,
Сбежала тень с очередным буффоном…
28
Он желает ей вдогон,
Чтоб ей снился только он;
Шепчет издали она,
Хряпнув прочного вина:
«Бред, обрушься на него,
Но не сковывай всего,
Сон ходячий, обуяй,
Обуяй его давай
От макушки и до яй,
Ой-ёёй да ай-яяй!
Чтоб неведомо куда
Он отныне шёл всегда,
Чтоб, собою как чумной,
Он в сумятице земной
Не видал бы ни одной,
А болел бы только мной!»
29
«Похоже, понял я одно:
Вино вредно, вино вредно
Вино вредно
рту твоему —
Он мелет чушь…» Она ему:
«Мой друг, вино вредно,
Когда не свыше нам дано.
Но если ангельская длань
Вливает терпкое в гортань,
На нас надвинувшись, как тать,
То стоит ли роптать?»
30
Но прошуршала вечность номер дцать,
Об пол костяшками поцокивая…
Она сбежала вновь. Кто ж будет отрицать?
Ведь такова она, дочь Бассарея волоокая…
31
И вот теперь уже
Он
В полном одиночестве
Взахлёб рыдал над «Солярисом», она
На весь вагон, под завязку набитый
Спящими и делающими вид, что спят,
С грохотом колола зубами орехи;
Он
Пытался раскрыть перед ней душу
Она
Требовала от него
Копчёной курицы;
Он хотел носить её на руках,
Она навьючивала его тюками
Своего разновокзального барахла;
Наконец он, разочарованный
И разъярённый,
Хлопнул дверью,
Наконец она поняла,
Насколько же он
Жалок…
И только лишь после всего этого
Они стали видеть
Друг друга
На расстоянии.
И в лучшем свете.
И уже многие годы.
В любвеобильных,
Но не порочных снах.
32
И вот теперь, когда они прозрели,
И что-то на часах невидимых сошлось, —
Он ей простил сановные постели,
Она ему простила мелочную злость,
Он ей простил желанье им руководить
И посадить на цепь или хотя б на нить,
Она ему — с ним связанные склоки
И в сторону её кривые экивоки…
33
В конце концов, в конце концов
Простите автора за прозу —
Он длить и длить её готов,
Поставив разум под угрозу.
Итак, мы будем закругляться… А пока
Вот заключительное слово дурака:
34
«Гонят русских из Актюбинска,
Едут греки в Лангепас,
Из России, как из тюбика,
Выдавливают нас.
Стал расистом поневоле я,
Обрекла на то судьба.
Спи спокойненько, Монголия,
Мрёт, гуляя, голытьба.
Спи спокойненько, Америка,
Тихо в тряпочку сопя,
За твою бумагу
лирика
Не продаст вовек себя!
То тебе не баба глупая,
А ответственная мать», —
Слушала, грейпфруты хрупая,
С ним готовая страдать, —
«Кому-то дайте Аттику,
Египет, Адриатику,
Кому-то Мальту, Корсику
И прочую экзотику,
А мы довольны нашими
Окрестными пейзажами!
У сонной речки с удочкой
Сидим туманным утречком,
Бредём унылой улочкой
С весёлой местной дурочкой, —
Не то ли нам отрада,
А большего не надо!»
35
Хоть много пафоса нагнал
Наш пустословья генерал,
Но где-то что-то и сказал
Под наступающий финал…
36
…Ну, что ж, хотя герои символичны,
Да мне они знакомы оба лично.
И опыт жизненный их дорог.
Да будет свет! Да сгинет морок!
2000–2003