Мои воспоминания: Избранные произведения
Н. М. Чукмалдин
СМИРНСКИЙ РЕЙД
К вечеру 14 апреля, в воскресенье, мы были уже в Смирне, пройдя тем же архипелагом, которым проходили и в первый раз, но при другом солнечном освещении. А отсюда картина панорамы казалась совсем иная. Вечер и ночь, когда мы стояли в порту Смирны, были полны очарования. Кругом тепло и тихо. Солнце клонилось к закату, освещая косыми лучами высокие горы залива, золотило их верхушки и налагало роскошные прозрачные тона красок на выступы и углубления, сверкало миллионами алмазов на поверхности залива и освещало желтоватым светом всю такую же высокую цепь гор на другой, противоположной стороне залива. Тёмная матовая зелень кипарисовых рощ, более светлая фиговых и лимонных садов и серовато-серебристая олив придавала красоте пейзажа ещё новую, особую окраску. И когда, стоя на верхней площадке парохода, начинаешь окидывать взором эту панораму с правого выступа гор, куда заходит солнце, продолжаешь к северу, переходишь на восток и остановишься, наконец, на юге, на той длинной, уходящей в горизонт полосе лазуревого залива и моря, тогда невольно как- то чувствуешь, что красота видимого подавляет ваше сознание, и внутренне как бы жалеешь, что не можешь ни уловить, ни постигнуть необычайных модуляций игры света среди этого необыкновенного пейзажа.
Ночью, когда мы вновь вышли на палубу парохода, нашим глазам предстала та же картина Смирнского залива, но при лунном освещении, и трудно сказать, но как будто ещё более поэтичная, чем она казалась при солнечном закате. Луна над нашими головами ярко сияла на небе и обливала роскошную панораму залива таким сильным, колеблющимся светом неуловимо-молочного оттенка, при котором всё окружающее в мёртвой природе казалось живущим, двигающимся, говорящим. Вся природа точно мечтала, куда-то уносилась, что-то напевала! В такие минуты человек молча смотрит, молча млеет и тихо шепчет внутреннюю молитву…
Н. М. Чукмалдин
СМИРНСКИЙ РЕЙД
К вечеру 14 апреля, в воскресенье, мы были уже в Смирне, пройдя тем же архипелагом, которым проходили и в первый раз, но при другом солнечном освещении. А отсюда картина панорамы казалась совсем иная. Вечер и ночь, когда мы стояли в порту Смирны, были полны очарования. Кругом тепло и тихо. Солнце клонилось к закату, освещая косыми лучами высокие горы залива, золотило их верхушки и налагало роскошные прозрачные тона красок на выступы и углубления, сверкало миллионами алмазов на поверхности залива и освещало желтоватым светом всю такую же высокую цепь гор на другой, противоположной стороне залива. Тёмная матовая зелень кипарисовых рощ, более светлая фиговых и лимонных садов и серовато-серебристая олив придавала красоте пейзажа ещё новую, особую окраску. И когда, стоя на верхней площадке парохода, начинаешь окидывать взором эту панораму с правого выступа гор, куда заходит солнце, продолжаешь к северу, переходишь на восток и остановишься, наконец, на юге, на той длинной, уходящей в горизонт полосе лазуревого залива и моря, тогда невольно как- то чувствуешь, что красота видимого подавляет ваше сознание, и внутренне как бы жалеешь, что не можешь ни уловить, ни постигнуть необычайных модуляций игры света среди этого необыкновенного пейзажа.
Ночью, когда мы вновь вышли на палубу парохода, нашим глазам предстала та же картина Смирнского залива, но при лунном освещении, и трудно сказать, но как будто ещё более поэтичная, чем она казалась при солнечном закате. Луна над нашими головами ярко сияла на небе и обливала роскошную панораму залива таким сильным, колеблющимся светом неуловимо-молочного оттенка, при котором всё окружающее в мёртвой природе казалось живущим, двигающимся, говорящим. Вся природа точно мечтала, куда-то уносилась, что-то напевала! В такие минуты человек молча смотрит, молча млеет и тихо шепчет внутреннюю молитву…