Мои воспоминания: Избранные произведения
Н. М. Чукмалдин
ИЕРУСАЛИМ
20 МАРТА.
Иерусалим! Как много говорящее внутреннему чувству слово! Иерусалим, о котором каждый христианский ребёнок слышит от своей матери такие умилительно-трогательные рассказы, видит наглядные изображения в картинах земной жизни Иисуса Христа. И этот Иерусалим, на 49 году моей жизни, в настоящую минуту перед моими глазами. Вот я утром в Великую Пятницу сижу на плоской крыше Ноtеl и передо мной открыт при ярком солнечном освещении весь настоящего времени город, храмы, развалины; передо мной из-за верхушки мечети Омара, на бывшем месте Соломонова храма, восстают близкие зелёные горы — Елеонская, Вознесения и Искупления; вот тут, близко-близко, налево храм Гроба Господня, а справа высится в своих развалинах высокая циклопической постройки башня Давида, именуемая дворцом его имени. Внизу, по улице к Яффским воротам, тянутся процессии, одна другой шумнее и пестрее. Повсюду говор, шум, крики, звуки труб, литавров и барабанов. Изредка периодически несётся колокольный звон православных церквей; пронзительно и однообразно звучит раскачиваемый колокол католических монастырей, и вдруг весь этот аккорд звуков покрывается пронзительным криком привязанного ослика. Вздрагиваешь невольно и, удивлённый, не знаешь, как и где сосредоточить своё внимание, осмыслить свои впечатления…
* * *
В первый же день приезда, только что отогревшись, пошли мы бродить по городу. Улицы в нём до того узки, темны и грязны; народу, толкающего вас справа и слева, так много; камни мостовой так неровны, что диву даёшься только, как тут люди живут, как тут может существовать город, да ещё такой город, как Иерусалим! Идёшь улицей, саженях на 50-ти, где хотя и можно загородить всю её ширину, взявшись вдвоём за руки, но тут хотя проникает сверху свет и можно вовремя посторониться на выступ стены при встрече с мирно колыхающимся верблюдом или уклониться от неповоротливого осла. Но вот продолжение улицы то под сводами, то под какой-то крышей. Темно, как в туннеле. Свет едва брезжит, и только пламя от кузнечного горна тут же в лавке работающего кузнеца да кухонный очаг стряпающего лепёшки араба, вспыхивая по временам, играет тёмными, движущимися тенями на проходящих и придаёт им чудовищный, страшный колорит. Тут уже идёшь наугад к выходу, где всё-таки светлее, больше воздуху, видны цвета красок. О каких-нибудь тротуарах на иерусалимских улицах и помина нет; всякая улица по рельефу — прямое ложе для стока дождевой воды и грязи.
Кругом пёстрая толпа народа со всего света: то яркая, оригинальная и грязная, то одетая в тёмные цвета нашего севера; то в белых тюрбанах и полосатых бедуинах, — запружает улицы и переулки. И над всем этим носятся, как пыль в воздухе, неумолкаемый говор, шум, крики, звуки рожков и пронзительные выкрикивания мальчишек.
Повернув несколько раз из одной улицы в другую, вдруг очутились мы пред храмом Гроба Господня. Это случилось как-то вдруг, так что мы встретили как что-то неожиданное, невероятное, а между тем именно и шли к этому храму. На площади перед ним кучами толпится народ, покупая тут же разложенные продавцами свечи, образа, чётки, крестики и т. п. Дверь в храм открыта. С трепетом, с замиранием сердца переступаешь порог храма и, готовый даже ко всему диковинному, невольно все-таки поражаешься и немеешь перед тем, что встречаешь там с первого же шага, рядом со святынями, перед которыми трепетно гнутся ваши колени. Вот налево, внутри храма, в глубокой нише разложены ковры, и на них сидят по восточному обычаю два турка, намеренно и с бьющим в глаза эффектом курят кальян. Вот далее стоит ряд турецких солдат с заряженными ружьями для охраны порядка между самими христианами разных вероисповеданий, с ненавистью относящимся к другим соперничествующим христианам. Продавцы съестного толкаются между усердными богомольцами, ночующими в храме. Турецкие фески, арабские тюрбаны мелькают и шмыгают по церкви, как по рынку. Дети играют между собой с шумом и гамом. Кучка гидов, рассорясь между собой возле самой часовни Гроба Господня, затевает драку, прекращённую солдатом и монахом, надававшим в свою очередь веских ударов буянам. Внутренние стены храма темны от пыли; пол засорен разными нечистотами от ног людей, так как никто не хочет, да и не может очистить своей грязной обуви.
При входе в храм, минуя курящих кальян турок, прямо перед вашими глазами стоят на полу шесть колоссальных подсвечников — дар христианских наций и городов, между которыми горят неугасимые лампады, освещая бледным светом лежащую на полу каменную плиту, на которой, по преданию, омывали тело Бога-человека. Поворачивая налево, к западному овалу храма, виднеется на полу мраморный круг, означающий место, где стояла Божья Матерь во время крестного страдания Её Божественного Сына. Отсюда направо высится часовня Гроба Господня, именуемая по-гречески кувуклией. Вход в неё от алтаря храма Воскресения. Всё пространство между алтарём и часовней, вся часовня увешана лампадами и уставлена громадными подсвечниками, в которых горят масло и свечи. Часовня разделена на две части. Первая — это придел Ангела, где посреди её стоит низкая каменная колонна, внутри которой заложена часть того камня, который отвалил Ангел от гроба. Вторая — это и есть гроб Господень. Вход туда низкий и узкий. Воздух тёплый и спёртый. Пространство малое. Войдя туда, вы видите справа в стене две каменные плиты, составляющие собой две стороны гроба — верхнюю и боковую. Бог мой, как тут тесно и скромно! Но у вас дрожат ноги, захватывает дух и усиленно бьётся ваше сердце! Колени ваши сами собой гнутся припасть к земле, голова склоняется долу, и молитва — внутренняя, глубокая, смиренная молитва — без слов и звуков вырывается наружу… О, если бы одному, совсем одному с запертыми дверями, без толкотни и давки, без шуму и гвалту, режущих ухо, провести тут час времени и внутренно, тихо, сосредоточенно пережить и воскресить в памяти перед этими божественными останками всю поразительно кровавую драму, совершившуюся на этом месте восемнадцать веков тому назад…
24 МАРТА.
Сию минуту вернулись мы из храма Гроба Господня. Гам с балкона католического отделения видели и слышали мы их торжественную литургию. Как у них чинно и благоговейно совершается богослужение, и как скромно держат себя молящиеся в сравнении с греческими непорядками!
За часовней-кувуклией к её западной стороне прислонена другая, Коптская часовня, очень скромная по обстановке и очень малая по размерам. Против неё в капитальной стене храма ещё Коптская пещерная часовня, в которой обретаются несколько могил святых угодников.
Поворачивая в храме направо, входишь поочерёдно в часовни — сириан, армян и католиков. У первых находится святыня — гроб Иосифа и Никодима, а у последних — часть гранитного столба, у которого бичевали Иисуса Христа. Ещё далее, по лестнице, спускающейся вниз, глубокий вход в пещеру-церковь, где был найден Животворящий крест царицей Еленой.
Занимая значительную центральную часть храма, устроен больших размеров православный алтарь, наподобие большого куба. С правой стороны его, на возвышении и на том месте, где была Голгофа, находятся православная и протестантская часовни под именем «Голгофа», где в пятницу Страстной недели поочередно совершаются торжественные службы сириан, коптов, армян, протестантов и католиков.
Прибавить ли мне о том, что храм Гроба Господня разделен, размеряй на разные отделения, которыми заведывают и распоряжаются разные вероисповедания, точнее говоря, некоторые эксплуатируют их с полным оскорблением религиозного чувства. Кто мог бы допустить, что католики отгородили себе налево от кувуклии пять колонн и ниш между ними во всю вышину храма и при каждой религиозной церемонии продают их более или менее за высокую цену, смотря по удобству места, не разбирая, кто их покупает. Так, случайно пришлось нам заметить лестницу, ведущую на средний ярус боковых колонн, и мы вошли туда, заплатив предварительно значительный бакшиш, и заняли лучшее место за решёткой, где приготовлены были по турецкому обычаю тюфяки и подушки. Вид оттуда в первый день Пасхи на пышную и стройную службу католиков был поистине чудный, но, не могу не прибавить, несколько и театральный. Орган с его торжественными звуками, стройное хоровое пение, колеблющееся пламя тысяч зажжённых свеч собравшихся, медленное, торжественно-внушительное шествие духовенства — одним словом, вся эта целиком взятая необычайная картина-жанр производила на нас неизгладимое впечатление.
Приглядываясь сверху на кувуклию, как-то сразу замечаешь, что верхний карниз переднего фасада этой часовни опять-таки разделён на три разные религиозные орнаментации. На средней, католической, возвышающейся над двумя другими, большое количество лампад, большая выпуклость и рельефность украшений и наверху господствующий крест с эмблемой угрожающей руки, поднятой у подножия его. По правую руку, на углу часовни, устроено, подобно католическому, греческое отделение — орнаментация, но меньшего размера и с меньшими украшениями. На левой стороне виднеется протестантское отделение, выдающееся большей простотой украшений и большей массивностью господствующего наверху креста против двух соперничающих вероисповеданий.
В греческом отделении, где живёт по-домашнему их духовенство, идёт ничем не скрытая продажа поминовения по усопшим, с произвольной таксой цен; даётся видным и богатым людям привет, благословение, удобное место на диванах, подносятся кофе, вино, букеты цветов; а бедняк, благоговейно приближающийся с трудовым, принесённым из России рублём, удостаивается только принятия от него этого рубля, чтобы небрежно положить его в широкий карман широкого кафтана, и потом нецеремонно выпроваживается вон. Идут вполголоса переговоры о задатке на какие-то квитанции, о которых пройдоха-странница многозначительно напоминает архимандриту: «Так же, как и в прошлый раз: ведь я не впервые», а он отвечает ей: «Знаю, знаю, будет сделано». Или приносит служка, раздававший места в храме любопытным и богомольцам, горсть серебряных монет и сдаёт их в тот же широкий карман архимандрита. Вот входит, видимо, богатая чета, архимандрит поспешно встаёт дать ей благословение и, получив золотую монету, хлопотливо распоряжается дать ей удобное место для присутствования при церковных процессиях.
Осматривая храм, я разговорился с нашим православным мужиком Харьковской губернии, который, глядя на всё это, со вздохом и сокрушённым сердцем сказал мне следующее: «Ведь нас, русских, бывает тут каждый год до 100 тысяч душ, и никто-то из нас меньше 100 р. не принесёт. Ведь на эти деньги золотом можно бы покрыть весь храм внутри и снаружи, а тут посмотрите-ка…». И он повёл пальцем по колонне, на которой густым слоем лежала пыль, до такой степени чёрная, что она рельефно осталась полосой даже на загрубелой и грязной руке нашего простолюдина.
Что прибавить к этому?
По приезде в Иерусалим я на другой же день три раза ходил к греческому патриарху для передачи ему рекомендательного письма и испрошения протекции на получение удобного места при пасхальных церемониях в храме Гроба Господня. Увидев его в пятницу на Страстной неделе и получив неопределённое обещание, я отправился прямо в храм, в греческое отделение, где принимают деньги за поминовение от русских паломников, где пьют, едят, курят и, говоря проще, живут, как дома. Здесь-то нам греческий архимандрит и устроил место отдыха, во время антрактов между торжественными службами, совершаемыми в этот день всеми христианскими церквами — сирианами, коптами, протестантами, католиками и греками. Нам дан был опытный кавас-проводник и устраивал нас на лучшие места при каждом очередном богослужении, начинающемся у своей национальной обособленной часовни, и потом процессия длинным крестным шествием обходила весь храм, начиная от кувуклии и кончая Голгофой, устроенной на высоте одного этажа в приделе греческого храма- часовни. Каждое вероисповедание выставляло проповедника, произносящего речь на том языке, на котором совершается служба, и лишь католики избегали исполнять этот обычай: проповедь у них говорилась по-французски. Каждое вероисповедание в своём богослужении имело свою оригинальность, свою духовную красоту, но каждое, на наш взгляд, имело и свои недостатки. Наиболее замечательны по своей стройности и оригинальности были богослужение сирийское и проповедь на чистом древне-арабском языке. Католическое богослужение выделялось замечательной стройностью пения, порядка, но в своих формах, в особенности реализмом символа снятия тела Христова с креста, впало в крайне театральную декорацию. Греческое богослужение, видное, богатое по внешности, страдало отсутствием единства и порядка в шествии процессии и в особенности страдало сбивчивым пением своего хора. Даже знаменитое греческое кириеэлейсон благодаря беспорядочности хора не производило того впечатления, какое от него ожидалось. Один лишь патриарх Никодим, видный, хорошо образованный, был на своём месте и умел справляться со своей задачей.
Все эти службы всех пяти вероисповеданий заняли время от 3 часов дня до 1 часа ночи. Греки же имели ту особенность, что, начав службу у кувуклии, продолжали её на Голгофе; перешли потом к камню «омовения» и, обойдя его три раза не «посолонь», а против солнца, выставили наконец хорошего проповедника, сказавшего превосходную по интонации речь на каком-то восточном языке.
Присматриваясь ближе ко всем памятникам Иерусалима, его святыням, находящимся в ведении разных вероисповеданий у Гроба Господня, как-то невольно под конец обзора задаёшь себе вопрос: «Правда ли? Так ли это? Тот ли подлинно, вот тот камень, та плита, которые положены и охраняются с небрежностью, в пыли и прахе, но с таким страхом и любовью лобызаемые православными поклонниками?». И не имея доказательств, подтверждающих это, с тревогой вновь и вновь спрашиваешь себя: «Правда ли?». Под таким впечатлением я, разговаривая с архимандритом, коснулся косвенно мучивших меня вопросов и получил осторожный, но категорический ответ, что в храме Гроба Господня бесспорные, всеми признанные, только две святыни — это точное место Гроба Господня и такое же точно место Голгофы. Всё же остальное воспроизведено по предположению, по преданию и усердию христиан. Даже то, что принято называть словом «благодать» — огонь, ежегодно раздаваемый из запертой кувуклии двумя патриархами, греческим и армянским, — есть обыкновенный огонь и лишь освящённый благословением патриарха получает значение благодатного огня.
Н. М. Чукмалдин
ИЕРУСАЛИМ
20 МАРТА.
Иерусалим! Как много говорящее внутреннему чувству слово! Иерусалим, о котором каждый христианский ребёнок слышит от своей матери такие умилительно-трогательные рассказы, видит наглядные изображения в картинах земной жизни Иисуса Христа. И этот Иерусалим, на 49 году моей жизни, в настоящую минуту перед моими глазами. Вот я утром в Великую Пятницу сижу на плоской крыше Ноtеl и передо мной открыт при ярком солнечном освещении весь настоящего времени город, храмы, развалины; передо мной из-за верхушки мечети Омара, на бывшем месте Соломонова храма, восстают близкие зелёные горы — Елеонская, Вознесения и Искупления; вот тут, близко-близко, налево храм Гроба Господня, а справа высится в своих развалинах высокая циклопической постройки башня Давида, именуемая дворцом его имени. Внизу, по улице к Яффским воротам, тянутся процессии, одна другой шумнее и пестрее. Повсюду говор, шум, крики, звуки труб, литавров и барабанов. Изредка периодически несётся колокольный звон православных церквей; пронзительно и однообразно звучит раскачиваемый колокол католических монастырей, и вдруг весь этот аккорд звуков покрывается пронзительным криком привязанного ослика. Вздрагиваешь невольно и, удивлённый, не знаешь, как и где сосредоточить своё внимание, осмыслить свои впечатления…
* * *
В первый же день приезда, только что отогревшись, пошли мы бродить по городу. Улицы в нём до того узки, темны и грязны; народу, толкающего вас справа и слева, так много; камни мостовой так неровны, что диву даёшься только, как тут люди живут, как тут может существовать город, да ещё такой город, как Иерусалим! Идёшь улицей, саженях на 50-ти, где хотя и можно загородить всю её ширину, взявшись вдвоём за руки, но тут хотя проникает сверху свет и можно вовремя посторониться на выступ стены при встрече с мирно колыхающимся верблюдом или уклониться от неповоротливого осла. Но вот продолжение улицы то под сводами, то под какой-то крышей. Темно, как в туннеле. Свет едва брезжит, и только пламя от кузнечного горна тут же в лавке работающего кузнеца да кухонный очаг стряпающего лепёшки араба, вспыхивая по временам, играет тёмными, движущимися тенями на проходящих и придаёт им чудовищный, страшный колорит. Тут уже идёшь наугад к выходу, где всё-таки светлее, больше воздуху, видны цвета красок. О каких-нибудь тротуарах на иерусалимских улицах и помина нет; всякая улица по рельефу — прямое ложе для стока дождевой воды и грязи.
Кругом пёстрая толпа народа со всего света: то яркая, оригинальная и грязная, то одетая в тёмные цвета нашего севера; то в белых тюрбанах и полосатых бедуинах, — запружает улицы и переулки. И над всем этим носятся, как пыль в воздухе, неумолкаемый говор, шум, крики, звуки рожков и пронзительные выкрикивания мальчишек.
Повернув несколько раз из одной улицы в другую, вдруг очутились мы пред храмом Гроба Господня. Это случилось как-то вдруг, так что мы встретили как что-то неожиданное, невероятное, а между тем именно и шли к этому храму. На площади перед ним кучами толпится народ, покупая тут же разложенные продавцами свечи, образа, чётки, крестики и т. п. Дверь в храм открыта. С трепетом, с замиранием сердца переступаешь порог храма и, готовый даже ко всему диковинному, невольно все-таки поражаешься и немеешь перед тем, что встречаешь там с первого же шага, рядом со святынями, перед которыми трепетно гнутся ваши колени. Вот налево, внутри храма, в глубокой нише разложены ковры, и на них сидят по восточному обычаю два турка, намеренно и с бьющим в глаза эффектом курят кальян. Вот далее стоит ряд турецких солдат с заряженными ружьями для охраны порядка между самими христианами разных вероисповеданий, с ненавистью относящимся к другим соперничествующим христианам. Продавцы съестного толкаются между усердными богомольцами, ночующими в храме. Турецкие фески, арабские тюрбаны мелькают и шмыгают по церкви, как по рынку. Дети играют между собой с шумом и гамом. Кучка гидов, рассорясь между собой возле самой часовни Гроба Господня, затевает драку, прекращённую солдатом и монахом, надававшим в свою очередь веских ударов буянам. Внутренние стены храма темны от пыли; пол засорен разными нечистотами от ног людей, так как никто не хочет, да и не может очистить своей грязной обуви.
При входе в храм, минуя курящих кальян турок, прямо перед вашими глазами стоят на полу шесть колоссальных подсвечников — дар христианских наций и городов, между которыми горят неугасимые лампады, освещая бледным светом лежащую на полу каменную плиту, на которой, по преданию, омывали тело Бога-человека. Поворачивая налево, к западному овалу храма, виднеется на полу мраморный круг, означающий место, где стояла Божья Матерь во время крестного страдания Её Божественного Сына. Отсюда направо высится часовня Гроба Господня, именуемая по-гречески кувуклией. Вход в неё от алтаря храма Воскресения. Всё пространство между алтарём и часовней, вся часовня увешана лампадами и уставлена громадными подсвечниками, в которых горят масло и свечи. Часовня разделена на две части. Первая — это придел Ангела, где посреди её стоит низкая каменная колонна, внутри которой заложена часть того камня, который отвалил Ангел от гроба. Вторая — это и есть гроб Господень. Вход туда низкий и узкий. Воздух тёплый и спёртый. Пространство малое. Войдя туда, вы видите справа в стене две каменные плиты, составляющие собой две стороны гроба — верхнюю и боковую. Бог мой, как тут тесно и скромно! Но у вас дрожат ноги, захватывает дух и усиленно бьётся ваше сердце! Колени ваши сами собой гнутся припасть к земле, голова склоняется долу, и молитва — внутренняя, глубокая, смиренная молитва — без слов и звуков вырывается наружу… О, если бы одному, совсем одному с запертыми дверями, без толкотни и давки, без шуму и гвалту, режущих ухо, провести тут час времени и внутренно, тихо, сосредоточенно пережить и воскресить в памяти перед этими божественными останками всю поразительно кровавую драму, совершившуюся на этом месте восемнадцать веков тому назад…
24 МАРТА.
Сию минуту вернулись мы из храма Гроба Господня. Гам с балкона католического отделения видели и слышали мы их торжественную литургию. Как у них чинно и благоговейно совершается богослужение, и как скромно держат себя молящиеся в сравнении с греческими непорядками!
За часовней-кувуклией к её западной стороне прислонена другая, Коптская часовня, очень скромная по обстановке и очень малая по размерам. Против неё в капитальной стене храма ещё Коптская пещерная часовня, в которой обретаются несколько могил святых угодников.
Поворачивая в храме направо, входишь поочерёдно в часовни — сириан, армян и католиков. У первых находится святыня — гроб Иосифа и Никодима, а у последних — часть гранитного столба, у которого бичевали Иисуса Христа. Ещё далее, по лестнице, спускающейся вниз, глубокий вход в пещеру-церковь, где был найден Животворящий крест царицей Еленой.
Занимая значительную центральную часть храма, устроен больших размеров православный алтарь, наподобие большого куба. С правой стороны его, на возвышении и на том месте, где была Голгофа, находятся православная и протестантская часовни под именем «Голгофа», где в пятницу Страстной недели поочередно совершаются торжественные службы сириан, коптов, армян, протестантов и католиков.
Прибавить ли мне о том, что храм Гроба Господня разделен, размеряй на разные отделения, которыми заведывают и распоряжаются разные вероисповедания, точнее говоря, некоторые эксплуатируют их с полным оскорблением религиозного чувства. Кто мог бы допустить, что католики отгородили себе налево от кувуклии пять колонн и ниш между ними во всю вышину храма и при каждой религиозной церемонии продают их более или менее за высокую цену, смотря по удобству места, не разбирая, кто их покупает. Так, случайно пришлось нам заметить лестницу, ведущую на средний ярус боковых колонн, и мы вошли туда, заплатив предварительно значительный бакшиш, и заняли лучшее место за решёткой, где приготовлены были по турецкому обычаю тюфяки и подушки. Вид оттуда в первый день Пасхи на пышную и стройную службу католиков был поистине чудный, но, не могу не прибавить, несколько и театральный. Орган с его торжественными звуками, стройное хоровое пение, колеблющееся пламя тысяч зажжённых свеч собравшихся, медленное, торжественно-внушительное шествие духовенства — одним словом, вся эта целиком взятая необычайная картина-жанр производила на нас неизгладимое впечатление.
Приглядываясь сверху на кувуклию, как-то сразу замечаешь, что верхний карниз переднего фасада этой часовни опять-таки разделён на три разные религиозные орнаментации. На средней, католической, возвышающейся над двумя другими, большое количество лампад, большая выпуклость и рельефность украшений и наверху господствующий крест с эмблемой угрожающей руки, поднятой у подножия его. По правую руку, на углу часовни, устроено, подобно католическому, греческое отделение — орнаментация, но меньшего размера и с меньшими украшениями. На левой стороне виднеется протестантское отделение, выдающееся большей простотой украшений и большей массивностью господствующего наверху креста против двух соперничающих вероисповеданий.
В греческом отделении, где живёт по-домашнему их духовенство, идёт ничем не скрытая продажа поминовения по усопшим, с произвольной таксой цен; даётся видным и богатым людям привет, благословение, удобное место на диванах, подносятся кофе, вино, букеты цветов; а бедняк, благоговейно приближающийся с трудовым, принесённым из России рублём, удостаивается только принятия от него этого рубля, чтобы небрежно положить его в широкий карман широкого кафтана, и потом нецеремонно выпроваживается вон. Идут вполголоса переговоры о задатке на какие-то квитанции, о которых пройдоха-странница многозначительно напоминает архимандриту: «Так же, как и в прошлый раз: ведь я не впервые», а он отвечает ей: «Знаю, знаю, будет сделано». Или приносит служка, раздававший места в храме любопытным и богомольцам, горсть серебряных монет и сдаёт их в тот же широкий карман архимандрита. Вот входит, видимо, богатая чета, архимандрит поспешно встаёт дать ей благословение и, получив золотую монету, хлопотливо распоряжается дать ей удобное место для присутствования при церковных процессиях.
Осматривая храм, я разговорился с нашим православным мужиком Харьковской губернии, который, глядя на всё это, со вздохом и сокрушённым сердцем сказал мне следующее: «Ведь нас, русских, бывает тут каждый год до 100 тысяч душ, и никто-то из нас меньше 100 р. не принесёт. Ведь на эти деньги золотом можно бы покрыть весь храм внутри и снаружи, а тут посмотрите-ка…». И он повёл пальцем по колонне, на которой густым слоем лежала пыль, до такой степени чёрная, что она рельефно осталась полосой даже на загрубелой и грязной руке нашего простолюдина.
Что прибавить к этому?
По приезде в Иерусалим я на другой же день три раза ходил к греческому патриарху для передачи ему рекомендательного письма и испрошения протекции на получение удобного места при пасхальных церемониях в храме Гроба Господня. Увидев его в пятницу на Страстной неделе и получив неопределённое обещание, я отправился прямо в храм, в греческое отделение, где принимают деньги за поминовение от русских паломников, где пьют, едят, курят и, говоря проще, живут, как дома. Здесь-то нам греческий архимандрит и устроил место отдыха, во время антрактов между торжественными службами, совершаемыми в этот день всеми христианскими церквами — сирианами, коптами, протестантами, католиками и греками. Нам дан был опытный кавас-проводник и устраивал нас на лучшие места при каждом очередном богослужении, начинающемся у своей национальной обособленной часовни, и потом процессия длинным крестным шествием обходила весь храм, начиная от кувуклии и кончая Голгофой, устроенной на высоте одного этажа в приделе греческого храма- часовни. Каждое вероисповедание выставляло проповедника, произносящего речь на том языке, на котором совершается служба, и лишь католики избегали исполнять этот обычай: проповедь у них говорилась по-французски. Каждое вероисповедание в своём богослужении имело свою оригинальность, свою духовную красоту, но каждое, на наш взгляд, имело и свои недостатки. Наиболее замечательны по своей стройности и оригинальности были богослужение сирийское и проповедь на чистом древне-арабском языке. Католическое богослужение выделялось замечательной стройностью пения, порядка, но в своих формах, в особенности реализмом символа снятия тела Христова с креста, впало в крайне театральную декорацию. Греческое богослужение, видное, богатое по внешности, страдало отсутствием единства и порядка в шествии процессии и в особенности страдало сбивчивым пением своего хора. Даже знаменитое греческое кириеэлейсон благодаря беспорядочности хора не производило того впечатления, какое от него ожидалось. Один лишь патриарх Никодим, видный, хорошо образованный, был на своём месте и умел справляться со своей задачей.
Все эти службы всех пяти вероисповеданий заняли время от 3 часов дня до 1 часа ночи. Греки же имели ту особенность, что, начав службу у кувуклии, продолжали её на Голгофе; перешли потом к камню «омовения» и, обойдя его три раза не «посолонь», а против солнца, выставили наконец хорошего проповедника, сказавшего превосходную по интонации речь на каком-то восточном языке.
Присматриваясь ближе ко всем памятникам Иерусалима, его святыням, находящимся в ведении разных вероисповеданий у Гроба Господня, как-то невольно под конец обзора задаёшь себе вопрос: «Правда ли? Так ли это? Тот ли подлинно, вот тот камень, та плита, которые положены и охраняются с небрежностью, в пыли и прахе, но с таким страхом и любовью лобызаемые православными поклонниками?». И не имея доказательств, подтверждающих это, с тревогой вновь и вновь спрашиваешь себя: «Правда ли?». Под таким впечатлением я, разговаривая с архимандритом, коснулся косвенно мучивших меня вопросов и получил осторожный, но категорический ответ, что в храме Гроба Господня бесспорные, всеми признанные, только две святыни — это точное место Гроба Господня и такое же точно место Голгофы. Всё же остальное воспроизведено по предположению, по преданию и усердию христиан. Даже то, что принято называть словом «благодать» — огонь, ежегодно раздаваемый из запертой кувуклии двумя патриархами, греческим и армянским, — есть обыкновенный огонь и лишь освящённый благословением патриарха получает значение благодатного огня.