Книгу «Сердолик» Михаил Федосеенков составил преимущественно из любовной и пейзажной лирики, как бы исходя из поэтичного «сердца лика», заключённого в названии этого весьма живописного минерала… Однако завершают композицию сборника полные прозаизмов и прозы жизни иронико-абсурдные, гротескные циклы-поэмы «Персонажи», «Житейские пересуды» и «Житейские истории», в которых автор переосмысливает взаимоотношения между людьми вообще, и между мужчиной и женщиной в частности, как на чисто бытовом, так и на социально-политическом и даже международном уровнях.

Михаил Федосеенков
СЕРДОЛИК

Стихи


Об авторе



Федосеенков Михаил Алексеевич — тюменский поэт и член Союза писателей России с 1994 года. Произведения печатались в альманахах «Поэзия», «Литературный Кузбасс» и других коллективных сборниках и альманахах, были включены в «Антологию русского верлибра» и в антологию «Сибирская поэзия», переводились на немецкий язык.




«В тазу остывало варенье…»
Другой пускай поёт героев и войну…
А. Пушкин

В тазу остывало варенье,
Густой аромат источая
Давно позабытого детства,
И шмель волновался у края.

Босая и юная молча
В прохладу избы приглашала
И прямо из крынки тяжёлой
Парным молоком угощала.

И ждали покой и отрада
Скитальную душу в том доме.
И под кружевною накидкой
Подушки в светёлке укромной…

И в полный свод Вселенноописания,
В какой-то миллиардно сотый том,
И мы своей страницею войдём,
Изведав бытие в одно касание.

В одно касание накуролесила
Так сводница-разлучница судьба,
Что вышла строк затейливо резьба!
И, видимо, читаться будет весело…




«Я не хотел быть автором публичных откровений…»

Я не хотел быть автором
                         публичных откровений.
Из-за тебя, из-за тебя,
                         из-за тебя! я всё же стал таким.
Как будто нету в Мироздании иных явлений,
Кроме того, что по твоей вине
                         над сердцем властвует моим.
И вот пишу я. Стало быть, туда мне и дорога!
С великой радостью любуясь
                         жизни живописным полотном
И чтя Создателя его, я дерзновенно и убого,
Узконаправленно —
       всё об одном, да об одном, да об одном…
Стоят ли звёзды надо мной,
                         плывут ли птичьи стаи, —
Я списываю со всего своё повествование о нас.
Ты для того и рождена на этом свете, знаю,
Чтоб вдохновлять меня
           и мучить тайной колокольчиковых глаз.



«Кто из нас не преодолевал…»

Кто из нас не преодолевал
Нескончаемую
Равнострочную
«Шахнаме» шпал,
Вдыхая
Предрассветную свежесть
Кустов и трав,
Любуясь туманной речкой,

А позади оставив в дремотной плавности
И нежной преданности рук и глаз
Милое, медункой пахнущее существо?

Кто не встречал рассвета
С ощущением за плечами
Немереной и радостной
Подъёмной силы?

Кто не уносился легко и счастливо
В многообещающее своё завтра?

О юность-юность!
Не покидай же сердец наших
Как можно дольше!




«Я следил за тобой с замиранием сердца…»

Я следил за тобой с замиранием сердца.
Может, так, как охотник следит за добычей,
Может, в самоуверенной дикости бычьей…
Но, скорей всего, просто хотел насмотреться.
Перед всею оставшейся вечностью
                                                      брови

Про себя затвердить, что доверчиво-строги,
И улыбку ребёнка в невинном восторге,
И догадку в глазах, и намёк в полуслове…

Ты не знала об этом. А может быть, знала?
Но к чему то желанье, не ведал и сам я.
Чтоб хранить всю тебя до второго касанья
Незлодейки-судьбы — и начать всё сначала?




«На подушках бархатистых с бахромою…»

На подушках бархатистых с бахромою
В окружении парчи и оксамита
Полулёжа, с разметавшейся косою,
Ты играешь живописцем знаменитым:
То не он следит внимательно и жадно
И самозабвенно помавает кистью —
Ты его рукою водишь беспощадно
И в глаза его бросаешься когтисто!
То не он тебя творит, обожествляя, —
Ты его рождаешь заново, нагая,
И не он тебя в века стремит усердно —
Ты его векам даруешь милосердно!




ПРИЧЕТ

Ночь искрится алмазно-игольчато
Между пальцами сучьев чёрными,
Пьяный месяц от смеха корчится
Над пропащими-обреченными.
Потерялся любви твоей оберег
За усладами бессердечными.
Изгулял я Сибирь вдоль и поперек,
Пил со встречными-поперечными.
«Выходи, милок, силой мериться!»,
Мне шептала на ухо смертушка.
И шагал я во мрак метелистый,
Но тобой не взывало сердушко —
Не ходи, мол, ночуй до завтрева,
Да испей поутру рассольчика,
Да порадуйся золотому зареву,
Жду тебя я, маво сокольчика!
Ничего я не видел сослепу.
Ничего я не слышал соглуху.
Да и не вспоминалась ты после бы
Самодержца небесного олуху…




ПЕСНЯ

«Кто ты, ратник, пахарь,
Иль рубаха-парень,
Иль гуляка-хахаль
У девичьих ставень?

Где векуешь век свой
Без моей ты ласки,
Коротаешь бегство
От счастливой сказки?

Спишь ли под оградой,
Как в муку измолотый?
Объявись, обрадуй,
Без тебя мне холодно.

Объявись скорее
Хоть орлом, хоть зябликом,
Хоть с рубцом на шее
От косожской сабельки!», —

Пела, вдаль глядела,
Пела-пела юная.
Без лица, без тела —
Только маска лунная.




ОБЪЯСНЕНИЕ ПОД ГАРМОШКУ

«Что за выдумки, помилуйте!», —
Откликаешься на «милую»,
А когда-то без опаски
Ты участвовала в сказке.

С чуть краснеющими мочками
Расписными теремочками
Той порою разбитною
Гулевала ты со мною.

И гордился я подругою
Перед всем селом-округою.
Но спорхнула, словно птица.
Молодица-озорница.

Стала важною особою,
Распомаженною сдобою —
Лишь подъехать можно близко
На коне медово-склизком.

«Будет честь тебе великая!», —
Пропою-ка я, пиликая.
Лучше-ка рукой махну я
Да найду себе другую.




«У гитары черный гриф…»

У гитары черный гриф,
Струнки золотисты.
Взгляд красавицы игрив,
В такт звенит монисто.
Я пойду, пойду, пойду
В круг за чернобровой,
Зов услышав: «На лету
Поцелуй попробуй!»
Не плешив, не хил, не крив,
Ой, спроворю сочный!
У гитары черный гриф,
Струнки позолочены…




«Зачем друг друга любим…»

Зачем друг друга любим,
Зачем обожествляем,
Зачем так верим людям,
Порою негодяям?
Ответа нет на это.
Для счастья и страдания,
Для обретенья света
И словосочетания…




«Мои родные безутешные просторы…»

Мои родные безутешные просторы,
В низины и лога ныряющая колея,
Быть может, рок не даст мне временя на сборы,
И по сему заранее прощаюсь с вами я.

Прощаюсь сызмальства вон с тем далёким бором,
Синеющим под розовой закатной полосой,
С березняком за огородами, в котором
Я целовал девчонку с расплетённою косой.

Что может быть тех поцелуев первых слаще?
Что может быть счастливей тех далёких лет?
Прощайте, милые-родимые, не плачьте,
А смейтесь завтрашним рассветом мне вослед!




«Святолепные берёзы на пригорке…»

Святолепные берёзы на пригорке
Невесомо над окрестностью плывут.
    И зари распахнутые створки
    В ясное грядущее зовут.
Потому что ты заветное не предал,
В окаянной суете не расплескал,
    Хоть и жил порой на грани бреда
    И видал безумия оскал…




«В самую лучшую пору…»

В самую лучшую пору
И в наилучшее место
Я угодил без разбору
Со своей ношею крестной.
Радостно мне, простофиле,
Век на миру потрудиться!
Так испокон жили-были
Предки мои здесь, счастливцы…




«В клюве долька огня…»

В клюве долька огня —
Ночь присела на стрехи.
Перекличка дворняг
Прервалась на полбрехе.
И раззявилась немь
На окрестные вёрсты.
И Тюмень, как таймень,
Поднырнула под звёзды.
Скрипнул тополь двойной,
Сонно чмокнули губы.
«Проходи стороной!», —
Шепчут древние срубы.
Кто-то тёмный впотьмах
Вышел в тёмные нивы
И, как будто Ермак,
Смотрит вдаль прозорливо…




«Мне любовь оказывают ветры…»

Мне любовь оказывают ветры,
И полынь, и безымянное быльё,
И вдали чернеющие кедры
Соблюдают и даруют мне её.

Выхожу на улицу — и небо,
Даже хмурое, приветствует меня:
В облаках для зрения целебно
Возникает голубая полынья…

Ну а ты… из ряда выпадая,
Всё равно, я знаю, любишь, не любя.
А иначе красота святая
Разве свыше воплотилась бы в тебя?!




«Равнина-ровная… Откуда…»

Равнина-ровная… Откуда
Берутся здесь такие реки?
Порогов нет, не ломит круто
Изгибом русло, гладь вовеки.

Но дико мчится с жутким всхлипом,
Слегка блестя, потока лента.
И первобытный страх воскликнул:
«А не другая ль тут планета?!»

Что за чудовищная сила
Так увлекает эту влагу,
Чтоб как безвольную корягу
Твой беглый взгляд она сносила?

Наполнив пойму под завязку,
Вода летела улиц мимо
В конце апреля в Белоярском,
Вода обычного Казыма.




«Спешит, как прежде, быстроглазая река…»

Спешит, как прежде, быстроглазая река.
Стоят, как прежде, безучастно берега.
И простирается бессчётные века
На все четыре стороны немтырь-тоска.

Ступай своею комариною стопой,
Хоть сколько промеряй незыблемый покой,
Хоть деловито суетись, хоть песни пой, —
Через мгновение исчезнет всё с тобой.

Лишь будет зыркать, мчась, безумная вода,
Лишь будет русло обнимать её всегда!




«Так устроил сам Бог…»

Так устроил сам Бог,
Чтоб роптать я не мог
И на праздную лень
Не променивал день,
Но вдали ото всех
Мимо благ и утех
Шёл версту за верстой
На седмице страстной
К светлой Пасхе Его
И к отраде своей,
А осталось всего
Добираться пять дней…




«Я научусь переводить в слова…»

Я научусь переводить в слова
Вселенской тишины табулатуру
И научусь изображать натуру
Так, чтоб с холста топорщилась трава.
Я прочитаю криптограмму звёзд
И расшифрую шорох листопада…
Но никогда не вникну в тайну взгляда,
Бездонно-синего, любимого до слёз!
Откуда возникает эта власть
И это несказанное блаженство,
Когда сквозь девство проступает женство,
А в непорочности таится страсть?




«Достатка не было и нет…»

Достатка не было и нет
В моём бесхитростном быту.
Накормлен рифмой и согрет,
Я днём и ночью на посту.

Своей свободы часовой,
Благополучия боюсь —
И против прибыли с лихвой
За убыль с вычетом борюсь!




«Когда-то от романтики я был нетрезв…»

Когда-то от романтики я был нетрезв.
И рисовал портреты всех знакомых
Прелестниц юных (не умевших наотрез
Мне отказать) в своих сшивных альбомах.

Игривые, они позировали мне.
И оставались только на бумаге.
И лишь, печальная осталась и вовне.
От счастья своего я был в полшаге…

С тех пор её я не забыл. Хоть протрезвел.
И растрепались по свету рисунки…
Кручину чёрную пускаю я в разбел —
И серые спроваживаю сутки.




«Резной, узорный сухостой…»

Резной, узорный сухостой
В высокой, утончённой вазе,
Витой, яшмово-золотой, —
На цвета полночи атласе.
Сплетенье листьев и стеблей,
Застывших в трепете соцветий,
Загадка складок и теней,
Где притаились сны столетий…

Изобразить такое — блеск,
Любому мастеру — услада,
Когда в трудах не спит, не ест
И в мыслях не стяжает злата;
Когда детали и объём —
Всё им прописано с любовью;
Достойной рамы окоём —
К тому ж бесспорное условье.

И вот теперь пусть смотрят те,
Кто в мире мрака и уродства
Изжаждались по красоте,
Хранительнице благородства…
И вот теперь пусть смотрит тот,
Кто, речь утратив от восторга,
Готов за этот натюрморт
Богатство выложить без торга!




«Спасибо за то, что приходишь во сне…»

Спасибо за то, что приходишь во сне:
С утра на душе хоть какая-то радость.
Та радость, которая грусти грустней…
И всё ж это лучшее, что мне осталось.

Сегодня мы снова гуляли с тобой
Аллеями сквера, как было когда-то.
Гуляла и осень, играя листвой —
Не тускло-уныло, а ярко-крылато!

Смеялись, друг другу — роднее родных…
Наверно, оно так и было на деле.
А клёны вели, словно к счастью, двоих.
Но вновь окончанье пути — проглядели.




«Как живу я теперь, что таю за душой…»

Как живу я теперь, что таю за душой,
Ты узнаешь из почты летящей листвы.
Или позже чуть-чуть ты прочтёшь обо мне
В белых-белых стихах снегопадных поэм…

Мне бы тоже пытаться следить за тобой
По весне-синеве твой отыскивать взгляд,
По расцвету черемух читать о тебе…
Но известно, известно мне всё наперёд.

Над обрывистым вспольем судьбинной реки
Ефросиньей-зегзицей не стой, не зови,
Райской птицею-девой не кличь, не мани,
Изумляющий голос впустую не трать!




НЕ В ТЕМУ

Не в тему как будто — не в темя
С утра и до вечера низом —
Слепящее солнце Тюмени
Зрачки на лучи свои низит.

И люди плутают наощупь,
И каркают вслед им вороны.
Шёл на привокзальную площадь —
А вышел на Дом Обороны.

Теряются люди в пространстве,
Куда же такое годится!
Садиться пытался на транспорт —
А сел на свои ягодицы.

Эх, кабы Тюмень передвинуть
К экватору, что ли, поближе,
А то не дойти к магазину,
А то не занять свою нишу…




«Неупорядоченно как-то жил я…»

Неупорядоченно как-то жил я
У матушки Сибири на глазах:
То рвал без передыху сухожилья,
А то дремал от цели в двух шагах,
Был с кем-то вызывающе неровен,
А с кем-то — равномерен, как провал, —
Простите все, в ком был разочарован,
И все, кого я разочаровал…
Но есть вовек незыблемые чары
И свет незабываемых имён.
И вновь под тихий перебор гитары
Я слёзы лью, как юноша, влюблён.




«Будь я шутом с раскрытой варежкой зазря…»

Будь я шутом с раскрытой варежкой зазря,
Будь лысым я молчальником Тибета,
Монахом Абалакского монастыря, —
Ты б всё равно таилась в сердце где-то.

Жила бы ты, лаская чистой синевой
Восторженного девичьего взгляда,
Как будто пред собой увидела впервой
Замечтанного рыцаря когда-то.

Так, впрочем, это наяву произошло
В святые незабвенные минуты…
Уже потом ты вычислила, как число,
Во мне несоответствие чему-то…

Будь я шутом с раскрытой варежкой зазря,
Будь лысым я молчальником Тибета,
Монахом Абалакского монастыря, —
Что до моей влюблённости тебе-то!




«Вопреки безобразию мира сего…»

Вопреки безобразию мира сего
Появляются в нём вот такие, как ты.
И пресыщенных душ равнодушный зевок
Переходит в восторг пред лицом красоты,
Впрочем, дело не в том, что большие глаза
И отсутствует в прочем малейший изъян…
Здесь врождённой любовью сияет краса,
И от этого я, как на празднике, пьян!




«Вы знали меня как последнюю пьянь…»

Вы знали меня как последнюю пьянь
И были со мной панибратски на «ты».
Я ж был знаменит на всю тьмутаракань —
Живущий в окопах солдат нищеты.

Я призван на службу разрухой страны,
Её безнадёгою в завтрашнем дне.
Я стоек геройски, живуч, как штаны,
Что с вывода войск из Европы на мне.

Ей-Богу, я знал, что таких пережму,
Которые чванясь, плюют на меня.
Но было совсем не в догадку уму,
Что мне не страшна мировая броня…

Не зря был лишён я обыденных благ
И сызмальства мыкался, словно в тюрьме,
Не зря воспитал тумаками Сиблаг,
А главное — русской спасибо зиме!




«Я жаждал небывалой музыки…»

Я жаждал небывалой музыки…
                                               Зачем?
Её я видел в полудрёме, словно сад
Диковинных цветов, стрекоз-громад
И гротов, не передаваемых ничем.
Она передо мной слоилась и плыла,
В себя манила и вбирала. Навсегда. —
Казалось мне, — но утекала как вода,
Что не вернуть
               хотя бы в виде «ла-ла-ла».
К чему порой была для зрения дана,
Для слуха оставаясь полной тишиной,
Неужто мало
               ещё музыки земной,
Что неотступна так
                   в моих мечтах она?!




«Неизбежность тебя»

Неизбежность тебя,
Неотвратимость губ твоих
Почувствовал я сразу.
Спустя мгновенье безоглядно
Уверовал в глаза твои,
Сквозь небо зрящие
Оттуда,
Из вечной тайны неземного бытия —
Самою этой тайною, которая
Влечёт — нет сил
Ей противостоять!

Конечно, зачем-то свыше
Было всё предрешено.
И в год шестьдесят третий
Пятнадцатого индиктиона
В семистах поприщах
Восточней Аркаима
Мы наконец-то встретились с тобою.
И в наших воплощениях земных
Соприкоснулись запредельные стихии.
И небывалый вихрь вселенской мощи
Пред всем честным народом
Расцвёл цветами нежными
Разлуки…




«Во взаимном длительном…»

Во взаимном длительном
Одиночестве
Наши мысли настоялись —
Созрело доброе вино
Спокойной и свободной
Беседы.
Добавим к этому ещё немного,
Совсем немного материальной
Слегка терпковатой «Пшеничной»
Заводоуковского разлива,
Ржаной ломоть,
Малосолёный огурец
Да зелени чуток —
Лучка, салата иль петрушки,
И — пусть где-то там
На наши с тобой денежки
Некие
Хорошо охраняемые
Государством
Клептоманы клепают клипы,
На корню мертвящие
И подменяющие собой жизнь, —
«За радость!», —
Вот первое, что я тебе скажу.




«…Но мы не встретились с тобою…»

…Но мы не встретились с тобою.
«За радость» тост не прозвучал.
И к живописному запою
Я приступаю сгоряча.
Рукою левой в натюрморты
Себя я в странные впишу,
Одновременно — правой — морды
Чумные сплошь изображу.
Уродством этим и юродством
Свою кручину изолью,
В честь красоты и благородства
Устроив яростный салют.
Сбегутся праздные зеваки —
Кто будет недоумевать,
Кто находить символы-знаки,
Чего-то там строча в тетрадь…
А ты пройдёшь спокойно мимо
И в том окажешься права.
Так в поле неостановимо
Бредёт куда-то мурава.




«Нескладушки о жизни нескладной…»

Нескладушки о жизни нескладной.
И складушки опять же о ней.
Никуда не уйти от неладной,
Не умчаться посредством саней!

Так и маемся слово за словом.
И помрём на полслове, глядишь.
И второй его частью в сосновом
Кабинете аукнется тишь.



«Последние два месяца дожди, дожди, дожди…»

Последние два месяца дожди, дожди, дожди…
Уже окрестности в размыве акварельном.
Уже не верится, что проясненье впереди.
Жизнь в четырёх стенах —
                                    как в мире параллельном.

На всех её явлениях печальная печать,
Явь обернулась Несмеяною-царевной…
И всё-таки какая благодать, чтоб помечтать,
От суеты освободившись каждодневной!


И вот маячит будущее, полное любви
И счастья
              посреди лазури и цветенья.
Хоть за стеклом ещё
                         весь город струями увит,
Хотя ещё брожу
                         по дому словно тень я.




«Зачем приснилась ты опять…»

Зачем приснилась ты опять
Такою близкой и родною,
Зачем повеяло весною
Порой туманов и опят?

Зачем живу я наяву?
Не просыпаться бы вовеки —
Пускай травой затянет веки,
И ляжет иней на траву…




«Порой из грешных уст…»

Порой из грешных уст
                       святое Слово исходило,
И вновь детьми
                       убийцы становились в снах,
Источник пробивался сквозь напластованья ила,
Поя растения, людей, зверей и птах…
Порой и я —
              под звёздами убогий из убогих,
Из недостойных недостойный — вновь любил
И посреди трущоб облупленных и кособоких
Свою страну неповторимую творил.
Мои счастливые мечты и мысли воплощались —
И расцветали мостовые в дождь и снег,
Шли пешеходы под зонтами и плащами,
Но видел я улыбки,
                         слышал добрый смех…





«На нужды бренные семьи…»

На нужды бренные семьи —
Хотя, конечно, и не густо —
Я зарабатывал искусством
И пил на кровные свои.

Пусть не Москва и не Париж
Моя Тюмень, но я уныло
Не кис среди болотных жиж,
А воспевал, что сердцу мило.

Сегодня — синие глаза
И окрылённую походку,
А завтра — лес и небеса,
В камыш уткнувшуюся лодку.

Я так ловил случайный блик
И прихоть плавного извива,
Что миг сиял как сердолик
И отражался в душах живо!




«Сказать, что мир наш противоречив…»

Сказать, что мир наш противоречив, —
Исторгнуть нечто вроде пузыря.
Но заменить пустой речитатив
Живой картинкой — рот открыть не зря.

Вот, для примера, пара — ты и я.
Царица сердца моего, всегда
Готова ты к вонзанью острия
В него. Но я терплю, сомкнув уста.

Поскольку боль необходима мне.
Ведь вдохновляет каждый твой укол —
И я слагаю вирши в тишине,
Которые так ценит слабый пол.

А ты меня, ревнуя, ранишь вновь…




«Я не ведаю большего счастья…»

Я не ведаю большего счастья,
Чем в привалах на Млечной дороге,
Забывая себя, погружаться
В твои нежные стоны и вздроги.
Говорю, не боясь осужденья.
О Елена, Венера, Даная,
Ты — земное моё наслажденье,
Ты — блаженство при жизни, родная!




«На вселенских копях потрудиться…»

На вселенских копях потрудиться
Выпала и мне большая честь:
Не навалом пусть — а лишь в крупицах —
Но смарагд искомый всё же есть.
Он искрится искрой незлобесной,
Украшая двадцать первый век,
Он сквозится истиной небесной,
Если зорко приглядится человек.




«А когда-то, я помню, сначала…»

А когда-то, я помню, сначала,
Было нечто, что тихо звучало
Переливчато и самоцветно,
Для сознания не безответно.

И сверкали в гранёности звука
Первозданные краски Вселенной.
И казалась такой вожделенной
Вдохновения сладкая мука!

Я бросался к кистям и палитре,
Испещряя любовью полотна.
И наигрывал ангел на цитре,
И душе моей пелось вольготно…

Но пришла. И расстроила пенье.
И до чёрного выжгла разлукой
Мои дивные краски! И мукой
Заменила другой
                         вдохновенье…





БРОДЯЖЬЯ-ПРОТЯЖНАЯ

Шар обшарил земной,
Пройдя версту за верстой,
Но тобой не полна земля…

Вероятность тебя
Не превышает нуля.
И расстаться пора с мечтой.

Только мне не дано.
Искать тебя — как вино.
Если я говорю с тобой —

Значит, где-то ты есть.
О, Невеста-невесть,
Сановитой попри стопой

Мир одинокий мой,
Соновидной звездой спустись
В беспросветную жизнь!





«Наивные вирши влюблённой души…»

Наивные вирши влюблённой души
Ты по-деловому листать не спеши,
Иначе пропустишь восход
Раскалённого сердца.

Вот чувствосплетений запутанный код,
Полуночных бдений несчитанный год,
Повсюду твои имена —
Даже некуда деться! —

У птиц и у трав, у цветов и вина,
Тобой улыбается даже Луна…




«Во мне ты прошла через всё…»

Во мне ты прошла через всё,
И пропасти не избежала.
Где жалили имя твоё
Обиды змеиные жала.

Пройдя через ужас меня,
Ты всё же осталась собою.
И ждёшь, и смеёшься, маня,
Как прежде, подобна запою.

Лишь где-то двойница твоя,
Изменчива, словно шальная,
За гранью живёт бытия,
Святую любовь проклиная…




«Я ненавижу всё, что связано с тобой…»

Я ненавижу всё, что связано с тобой.
И собственные сны, и этот город,
Где каждый камень о тебе наперебой
Твердит мне в летний зной
                                  и в зимний холод.
Я ненавижу всё, что связано с тобой.

Не забывай меня, родная, никогда.
Ищи всегда влюблённый взгляд мой рядом.
Когда беда
             свои разбросит невода,
Когда удача огорошит градом.
Не забывай меня, родная, никогда…




«А помнишь, мы с тобой…»

А помнишь, мы с тобой
Полночной мостовой
Сквозь персеиды проходили,

И пронизали высь
Нацеленные вниз
Бесшумно тающие шпили

Хрустального дворца,
Что падал без конца
На город наш оцепеневший.

А ты была точь-в-точь
Великой тайны дочь,
В глаза мне бездною смотревшей…




«Дорога появлялась, исчезала…»

Дорога появлялась, исчезала,
И некто возникал и пропадал,
Не продвигаясь словно бы нимало,
И хмарь ползла с увала на увал.

Осевшие стога как будто снились
Самим себе, хозяевам шагов.
А под ногами было много синих
И даже фиолетовых грибов.

Один и тот же день тянулся месяц,
Как будто бы в начале всех начал.
И в вечность попадал любой, не метясь,
Когда в туман окурок свой бросал.

Мир обрывался вечностью слоистой,
Вздымаясь на другом её конце
То птицею, то кроною ветвистой
В червонном золоте и багреце.

Дорога появлялась, исчезала,
И некто возникал и пропадал.
Мы пили из осеннего фиала,
И хмарь ползла с увала на увал…




«Когда судьбой бесповоротно решено…»

Когда судьбой бесповоротно решено,
Что навсегда должны расстаться двое,
Не может быть, чтоб всё для них святое
Пропало тут же, просочилось в решето!

Всё перейдёт в поэзию, уверен я,
Став поводом чужих переживаний:
Пустынный сквер, свидетель их свиданий,
Листвою полузанесённая скамья,

Неспешный путь и кратковременность его,
Троллейбус поздний с выключенным светом,
Немногословный разговор при этом
И возвращенье к невозвратности всего…




«Я уйду от тебя в эту книгу…»

Я уйду от тебя в эту книгу,
Дам свободу тебе и себе,
Вдохновения лёгкому игу
Подчинюсь по нелёгкой судьбе.

Ты её не прочтёшь, может статься,
В каждой строчке не встретишь себя.
Ты во многих живёшь ипостасях,
Ни одною меня не любя…

Не люби ты меня — Бог с тобою!
Уж свихнулись стихи и мозги.
Напишу эту книгу, закрою
И засяду тачать сапоги.




К ВОПРОСУ О МОЕЙ УЧЁБЕ ИЗО

Вперёд теории я практику постиг.
И рисовать задолго стал до чтенья книг.
Ещё младенцем вымазался без опаски —
Весь в жёлтой стронциановой, как помню, краске.

С коробкой тюбиков оставлен был один…
Розовощёким вновь помог мне стать бензин.
И всё же, испытав родительские нервы,
Судьбе я благодарен за урок тот первый.

Ведь позже я не только по цветам, но — плюс —
По запахам мог краски различать, на вкус!
Когда настал черёд писать картины,
С палитрою уже я слился воедино…




«Как будто бы в лесу…»

Как будто бы в лесу
Светящихся деревьев
В пурге жар-птичьих перьев
Ты тянешь смоль-лесу,
Ослепший отродясь
В цветоброженье мира,
В искрении порфира,
Скрывающего грязь,

Приходится чернить
Порой иные лица,
Событий небылицы,
Продляя правды нить…
А как иначе быть?
А вдруг разъединится
Незрячих вереница
И станет волчья сыть?!




«Плывут деревни-миражи…»

Плывут деревни-миражи
И за околицей сплывают.
И пёс-дворняга, старожил,
Из подворотни вслед им лает.

Там — распластались пустыри,
Плоски, как сковородки.
А тут — куда ни посмотри —
Овраги в околотке.

Здесь дом стоял — теперь бугор,
Поросший лебедою.
И только небо до сих пор
Без перемен над всей бедою.

Беда-бедою, хоть ори…
Бездомный мечется Трезорка.
Куда ушли богатыри,
Из-под ладони глядя зорко?




«Я один поброжу да побуду…»

Я один поброжу да побуду…
Будни пусть отодвинутся злые.
За рекой, над рекой и повсюду
По Руси ржут комони борзые.

Древней славою дышит округа.
Здесь к победе любою тропою
Ты придёшь, если выйдешь из круга,
Что отмерен тебе суетою.

Эх, свобода! Засадная сила,
Ты сродни Куликовскому чуду,
Без тебя бы погибла Россия!
Я один поброжу да побуду…




«Я — и сам по себе и один из народа…»

Я — и сам по себе и один из народа.
И отсюда моя происходит свобода.
Я пройдусь меж людей,
                               парой слов переброшусь
И подамся туда, где живёт Первообраз.
Но так будет потом. А пока по Отчизне
Янычарская музыка проклятой жизни
Удушает родную мелодию счастья,
Не покину историю я без участья…




«Человек всеземский Минин…»
«Выборный от всея земли человек…»
Из летописи

Человек всеземский Минин,
Козьма Минич Сухорукий,
Пред тобою я повинен,
Что не внял твоей науке,

Не хранил Россию зорко,
Не сберёг царя и трона
И у мира на задворках
Нынче занял оборону —

Отстоять хотя бы право
На родную речь и веру,
А уж там найти управу
На зарвавшихся не в меру…




«Пересмягли-пересохли…»
Пересмягли-пересохли
Нынче русские уста.
Верещат под ухо рохли,
Словно воет пустота.

Но поднялся человече
Гусли тронул и запел
На родном наречье вечном,
И весь свет дивится бел.

И на крыльях серебристых,
И на крыльях изумрудных,
И на крыльях светозарных,
И на крыльях баснословных
В небо взреяли псалмы.

Выше звёзд и звёздных радуг,
Выше суетных видений
Борис Базуров былинный
Посреди Руси пустынной
Славу Божию вознёс!




«Настанет срок — и расщеплённый атом…»

Настанет срок — и расщеплённый атом
Вновь соберётся из болящих лоскутков.
И то, что жгло тебя кромешным адом,
Прохладным бархатом обнимет лепестков.
Сомкнутся плотно стыки Мирозданья
За всякой злобой до скончания времён.
Изыдет дух, лишённый состраданья,
Из неимеющих средь прочего имён.
И расцветут явления природы
Невиданной красы — но людям не на страх,
И расцветут счастливые народы
С великой славой и державой на устах!




«Дабы не сбивался наш день…»

Дабы не сбивался наш день
На скучную обыкновень,
Пречистые русла Руси
Смыкаются на небеси,
Сердца окрапляет даждь-дождь,
Рождая поэзии рожь,
Текут за веками века,
К строке колосится строка…




«Кого-то любовь задевала как птица…»

Кого-то любовь задевала как птица
И свойством своим наделяла сполна.
И тот начинал невесометь, крылиться
И передавать этот дар, как она.
Итак нарождалось летающих вскоре
В количестве не постижимом уму;
Остаться бескрылым — великое горе
И горькое горе — летать одному…




«Давно я должен был исчезнуть…»

Давно я должен был исчезнуть —
Загнуться, спиться, кануть в подворотне,
Путь уступив живущим благородней,
Чем безалаберно-бесчестно.

Но, знать, судьбе такой угоден опыт:
Возникла ты звездой-денницей —
И все мои грехи простила оптом,
И полюбила проходимца.

И смог я заново родиться —
Не испариться, как водица…
Благословенны женщины вовеки,
Посланницы Канопуса и Веги!




«В смене чётных и нечётных…»

В смене чётных и нечётных,
В смене суетных потреб
И пугает и влечёт нас
Перемена земль и неб.

Час грядёт вовеки оный:
Некто скажет — раз, два, три!
Ты стоял перед иконой,
А очнулся — изнутри…




ИЗ ПОУЧЕНИЙ ФЕДОСЕЯ, БЕЗВЕСТНОГО В МИРУ СКИТАРЯ

1

Чтоб мир попсы и криминала,
Несущий разрушение и смерть,
В его всевластии преодолеть —
Почувствовать необходимо твердь
Нерукотворного начала.
Влюбись в осот и щавель конский,
Себя с землёй единым ощути —
И обнаружишь верные пути
К искомой истине исконной.
И с запахом сырой крапивы,
Когда пройдёшь леском после дождя,
Вдыхая свежесть чистую, — шутя
Изведай силушки приливы!

2

Так ненавязчиво он ухитрил
Живою вязью русской речи
Век торжества вещающих могил
И говор их нечеловечий,
Что перед нами нас самих открыл,
Дал осознать свои истоки
Во времена вещающих могил
Во имя стройки, перестройки!
В его творениях такая новизна,
Рождённая Христа во имя,
Что впредь она неупразднима!
Читайте же Бориса Шергина!

3

Свиридов, Гаврилин, Кикта —
Вот три современных кита.
Знай их — и в гармонии сведущ
Ты будешь, как — в алгебре — Келдыш!




«Ты — вдохновение и ты…»

Ты — вдохновение и ты —
Грехопадение моё.
И нас с тобой за три версты
Весь околоток узнает…
А что скрывать? Сама идёт
Волна любви — напропалую —
И от строки к строке растёт,
От поцелуя к поцелую…




«Закоулки следя бытия…»

Закоулки следя бытия,
Этим в нём принимая участье,
Мы пытались найти, ты и я,
Золотое сечение счастья.

Чтоб оно никому не во зло
Просквозило меж солнечных нитей,
Безобидное, словно число,
Что открыл многоопытный Фидий;
Чтоб ни чьих то не стоило слёз
И ни капли из чьей-нибудь вены;
Чтобы всё у нас было всерьёз,
Но никто не изведал измены…



«Я в смерть свою внимательно всмотрелся…»

Я в смерть свою внимательно всмотрелся
И приготовился заранее к родной.
Я не страшусь
Ни вкрадчивого рельса,
Ни рвущей на куски игрушки заводной…
Но от любви умру, как от напасти.
Смерть долгожданно-неожиданна моя.
Оставив этот мир, я в полном счастье
Вступлю в загадочно-нездешние края.
Пусть любит здесь другой
До исступленья,
До криков по ночам,
До «больше не могу-у»,
До совершенья клятвопреступленья,
До нарушения священного табу!




«Сквозь дымов и веток востеченье…»

Сквозь дымов и веток востеченье,
Над тоской заснеженной земли
Сгусток непонятного свеченья
Проплывёт и скроется вдали.

Кто таков покинул околоток,
Что оставил платой за постой,
И всплакнёт одна ли из молодок
По его головушке пустой?

Будет взгляд её искриться так же,
Как при жизни бедолаги-пса?
Иль кручиною чернее сажи
Навсегда окрасятся глаза?




«Этость, самость, этосамость…»

Этость, самость, этосамость…
Будет вам, нехай ужо!
Несвоими голосами
Говорить нехорошо.

Этость, чтойность, тогоэтость.
Здравствуй, дедушка Мороз!
На стене висят портреты,
Всем знакомые до слёз.

Чтойность, этость, самоэтость.
Бдит насупленный грустняк,
И пронзает, как сквозняк,
Всю Вселенную нелепость.

Осень, лето, самолето.
Смотрит девушка на нас
И глядит на смерть поэта,
Улыбаясь всякий раз…




НАКАЗАНИЕ

Слишком горда, независима,
Слишком красива, умна.
Женственна также немыслимо
И сумасбродна она!
Натиск суждений изысканных,
Вкус безупречный во всём,
Искушена
                в скрытых истинах,
В милых беседах вдвоём…
И в моём
                сникшем сознании,
Ей упразднённом со знанием,
Отсветом прошлого тусклого,
Тенью забытых страстей
Аполлинария Суслова
Вдруг замерещилась в ней.

… Недоставало мне фокусов
На землевидном яйце:
Я — Достоевский и Розанов
Сразу в одном лице!
Господи, вот и глаза её
Так же вбирают в себя!
Вот и дошло наказание
За обожавших губя:
На мою бедную голову
Выпало через сто лет
До состояния
                голого
Сбросить с себя интеллект
И, растворясь неразборчиво,
Радужно-дымчато в ней,
Стать —
      как в рапане двустворчатой —
Жемчугом жарких морей…




«И возжелала, чтоб…»

И возжелала, чтоб
                      я предан был ей за
Красивые глаза…Не согласился.
И взор её колюче заискрился,
Как будто изморозь упала на глаза.
И вот уж заново
                    коварно, как змея, —
Она следит безропотную жертву.
А я готов ступить в любое жерло
За душу добрую… Готов погибнуть я.
Когда-нибудь,
                     возможно, всё вернётся на
Круги своя —
                     и встретимся мы с нею,
И станет себялюбица добрее,
И выйдет из неё достойная жена…




«Я уверен: мы с тобой давно породнены…»

Я уверен: мы с тобой давно породнены.
Может, даже до рождения задолго.
Точно из осколков добытийной старины
Два взаимодополняющих осколка.

Но судьба своею хладнокровною рукой
Чинит произвол в игре чудных стекляшек.
И с другим ты оказалась рядом, я — с другой.
А луна в окне от слёз дрожит и пляшет…

Лишь в счастливых грезах можно вместе нас найти —
Где-то в недоступных далях Млечного Пути —
За пределом запредельности скитальной
Воедино слиты мы в отраде тайной.




«Обычный грешник, на земле живу…»

Обычный грешник, на земле живу.
Меня сермяжному учили шву.
Я к квасу отношусь всерьёз.
А ты — пришелочка со звёзд.

Ты вся — из лёгких линий на просвет,
Жизнь пред тобой — как праздничный
                                                    проспект,
Ты слышишь музыку, а я —
Усталый скрежет бытия.

С чего же ты не можешь без меня,
Как выясняется, прожить и дня?
Готова бросить сны свои
В объятья грубые мои…




«Неужто выцвели жар-птицы…»

Неужто выцвели жар-птицы,
И небылицы-кобылицы
В нездешних далях разбрелись?
Неужто сказочное горло
С тоски навеки пересохло,
И чахнет будничная жизнь?

Тогда зачем во мне твой голос
То созревает, словно колос,
То никнет вновь плакун-травой?
Зачем приходит он ночами
И непонятными речами
Уводит тайно за собой?




«Поэзия русских имён…»

Поэзия русских имён,
Поэзия русских названий.
Я в русское был бы влюблён,
Родись хоть в какой из Танзаний.
Оке, Обояни, Двине,
Владимиру, Вологде, Цне,
И Мстёре, и Мурому-граду,
Рязани, Петрову посаду,
И Вычегде с Тверью по гроб,
И Вытегре был бы я верен,
Родись хоть в какой из Европ,
Родись хоть в какой из Америк.

1995



«Что ж, душа, не робей…»

Что ж, душа, не робей,
Свыше нам суждено
Поле многих скорбей
Перейти не одно.
Если столько даров
От рожденья дано,
Что достаток и кров,
Сытый ужин, вино?!
Даже узы любви
Ниже долга, увы…




«Будет сыро. И лист упадёт одиноко…»

Будет сыро. И лист упадёт одиноко
На зеркальную гладь пред твоею скамьёй.
Унесутся раздумья далёко-далёко,
И обступят мечты круговертью немой.

Я застану врасплох неприкрытую нежность
Серо-синего цвета в пугливой кайме.
Ты глаза отвести попытаешься спешно,
Но уже перейдёт твоё горе ко мне…



«Кто я тебе? Ни сват, ни брат…»

1
Кто я тебе? Ни сват, ни брат
И даже не однофамилец…

Зато я тот, кто виноват,
Что наши судьбы преломились
Одна в другой. И всё не так
С тех самых пор у нас обоих.
Какой-то вечный кавардак
О поцелуях и запоях…
2
Как эти стены разогнать,
Что обступают все плотней?
Как не рвануться из окна,
Вконец измаявшись по ней?
Какая днём и ночью мгла
В каменоломнях городских…
Как ты могла, как ты могла
Так вероломно кануть в них?
Ты умерла. Ты умерла!
При этом, может быть, сейчас
Гуляя с кем-то досветла
И жизнерадостно смеясь…




«Гуляйте, облачные гребни…»

Гуляйте, облачные гребни,
Господствуй, ветер своенравный,
Вино любви, хранись и крепни
Своею тайной
Стародавней!
Мальчишка в будущем витает,
Старик былое ворошит.
Она, незыблемо святая,
Их судьбы исподволь вершит.




АВТОБИОГРАФИЯ

С появлением на свет
Я постиг её. Она проста.
Лишь не было слов, чтоб выразить её.
Состарившись в их мучительных поисках,
Я умер.




«У крутой обочины…»

У крутой обочины
Домик шлакоблочный,
Стайка, садик, огород,
Коренной меня народ.

Народился, бегаю
С Булькой буро-пегою,
Потому что вслед за мной
Это житель коренной.

И зимой и летом мы
С метлами да лейками;
Кто обочиной идёт,
За трудом следит весь год.

Шло над нами людие,
Звёздоизумрудие,
Любовалось время шло,
Стерегло добро и зло…

Так и вырос вот в кого.
Тяжко бремя водково.
Но держусь, пока идут
И оценивают труд.




ВЕЛОСИПЕДНЫЕ СТРАСТИ

Луны было мало, а туч было много.
И замысловато петляла дорога.
И кто-то таился за каждым кустом —
То с карлика вроде, то вроде бы с дом.
И страшная беззвучь молчала на ухо,
Как будто старуха деревни Мозжуха,
Грозившая вслед нам своею клюкой,
Её не сравнить даже с Бабой-Ягой…

Неси, двухколёсное самовозило,
Пока не иссякла педальная сила!
Куда нас нелёгкая не заносила
В пределах того и другого светила!
В Подъяково нынче — на берег Томи,
Дорога-дороженька, не утоми,
Петляй-распрямляйся и ночью и днём,
А может… подальше ещё маханём!




«Помнишь, как мы той беспечной весной…»

Помнишь, как мы той беспечной весной
Друг мимо друга пройти не смогли?
Нам разойтись не хватило земли,
Нас окатило пьянящей волной
Время витающих.
Время любви
Стонами нам размыкало уста…..
Благословенны родные места
В лоне семьи Иртыша и Оби!
С треском по руслам вздымались горбы,
Высилось облако, встав на дыбы,
От наслажденья туманился взгляд…
Помнишь, не помнишь ли? Кто виноват?




«Вероятное и верное осталось…»

Вероятное и верное осталось.
Всё невероятное прошло.
Полюбить родную серость или старость —
Тоже очень даже хорошо.
Разглядеть в истлевших далях светлый праздник,
Песней восходящий к синеве,
И медвяный дух цветов разнообразных
Угадать по высохшей траве!




«Осень, взмахнув рукой…»
Осень, взмахнув рукой,
Листья зажгла, как свечи.
Лес отражён рекой,
Высвечен и просвечен.
Дымка от хвой-берёст,
Крик перелётной стаи.
Слышно — аж за сто вёрст,
Видно — аж до Китая!




«В самом дальнем углу твоего забытья…»

В самом дальнем углу твоего забытья
Моё имя пылится до срока.
Между тем по вселенной мытарствую я,
И затейливо вьётся дорога.

И нещадно плутает и кружит судьба,
Нас с тобой разделяя всё больше.
То надгробная скорбь, то лихая гульба
От предгорий Алтая до Польши…

Но когда-нибудь пыль ты ладонью сотрёшь,
Различив невещественный слепок, —
И пройдёт по душе пробуждения дрожь,
И любовь оживёт напоследок…




«Разлука пролегла…»
Разлука пролегла
Меж нами изначально.
И очи застит мгла
Зовущие печально.
Зачем нашёл я вас
И проявил участье?
Ведь с детства посейчас
Учился разлучаться…
Но, знать, не преуспел —
Поскольку вы со мной,
В какой бы я предел
Не убегал земной!




«Быстро наша увяла сирень…»

Быстро наша увяла сирень.
На мечтах захлестнулись щеколды.
Ты прошла у меня, как мигрень.
Вместо песни — смурные аккорды…
И лучи оборвались в ночи,
И вокруг стало разом безлюдно.
Одинокое сердце молчит —
Хоть беззлобно оно, но безлюбно…




«Смотри, всё есть: земля и небо…»

Смотри, всё есть: земля и небо,
И ветер, дующий свирепо,
И безотчётная слеза…

И лишь домыслить остаётся
Весенний воздух, полный солнца,
Твои влюблённые глаза,

Скворечен певчих новосёлов
И горожан с утра весёлых,
Встречающих
                 победный май,
И юных с флагами спортсменов…
И всё вернётся непременно,
Как на конечную — трамвай…




«Здесь столько понаписано всего…»

Здесь столько понаписано всего —
С лихвою хватит на три жизни.
Хотя одну продюжить нелегко
При нынешней дороговизне.

Здесь странным образом переплелось
Непреходящее с мгновенным.
Так часто доброта и злость
Неразделимы в сердце бренном.

Здесь так же крепко соединено
Неповторимое с расхожим.
Как в жизни: тут светло — а тут темно,
Вот лики красоты — вот рожи.

Здесь можно автора избрать за цель…
Ему отбиться, право, нечем.
Он часто рвёт логическую цепь
И сам себе противоречит…

В конце концов перо ведёт само
К таинственному результату,
Когда гармония стряхнёт ярмо
Безмолвья белого квадрата!




«Любовь, талант и опыт…»

Любовь, талант и опыт —
Когда всё вместе нам дано,
Уже увиливать грешно
От предначертанной работы.
Её никто не ухитрится
Спроворить в мире и окрест…
Но вдохновение — как перст
Повелевающей десницы.
И вот мы жить обречены,
Покуда в муках и бореньях
Не породим на свет творенья,
Несть у которого цены.
И пусть недолго до кондрашки,
Зато красе в веках сиять!
А выжил коль — берись опять
За кисти, холст и краски…



«Порой любуясь мастеровитыми натюрмортами…»

Порой любуясь мастеровитыми натюрмортами,
Доскональными и радостными,
Наполненными светом и даже звуком,
Музыкой своего времени,
Невольно задаёшься вопросом:
Что же такое человек?
Что за функция он в этом мире
Неодушевлённых предметов?
И сам себе отвечаешь:
Да ведь он — такая же вещественная,
Фактурная субстанция, но которая
(Почему-то!) наделена свойством
Любить
Видимые невооружённым глазом
Окружающие её
Подобные же ей
Сгустки энергии,
Обладающие поверхностями, цветом и запахом,
Как например, вот эти
Полевые колокольчики в стеклянной вазе,
Гранёный стакан с чаем,
Гранёный же никелированный чайник
С отражающимися в его гранях
Грубой деревянной столешницей
И куриным яйцом
На картине Петрова-Водкина…




ЧАСТНОЕ УВЕДОМЛЕНИЕ

Своё искусство знал я туго,
Поскольку свыше суждено.
Меж делом пригублял вино
Стомаха ради и недуга.

Притом любил вести беседы
С Крыловым, Лобовым, Кольком
Уразовым и под хмельком
Забыть про хлопоты и беды…

Рождённый в дебрях Углеграда
И Нефтеграде утвердясь,
Я жизнью жил аристократа,
Хоть повидал и ложь и грязь…

Но не об этом же однако
Моё послание, друзья:
Вы мне — духовная семья!
И вот о чём сия бумага.




«Хоть в искусствах ты самдесят…»

Хоть в искусствах ты самдесят,
Хоть достоин ты славы громкой,
Но платить за то не хотят —
И осталось пойти с котомкой.
Посох выстругать и дуду
Да и по миру в путь податься,
Философствуя на ходу,
Как наследник престола датский…



«Это — хоть не выразимо — но больно…»

Это — хоть не выразимо — но больно.
Словно навечно вселившийся крик.
Вроде живёшь ты спокойно и вольно,
Ну а душа голосит каждый миг.

Словно бы сам по себе ты являешь
Необитаемый остров среди
Мёртвых зыбей без конца и без края,
И никого, никогда впереди…

Но бесполезно искать выраженье
Непоправимому горю тому.
Нынче опять на дворе воскресенье.
Бродят воскресшие по одному.

Хмуро глядят в коммунальные баки,
«Гуманитарку» до дна вороша.
Голосом брошенной кем-то собаки
Неразлюбившая воет душа.




«Яви страшная лавина…»

Яви страшная лавина
Перемалывает в кровь…
Так безжалостно-невинна
Рока лютая любовь.

Обойти же не пытайся,
Переждать лавину ту —
Настигает даже в тайном
Одиночества скиту!

Плюс ко всем чечням, потопам,
Лабиринтам нищеты
Так легко и беззаботно
Жизнь мою настигла
Ты…




«Зачем так запросто, беспечно мы расстались…»

Зачем так запросто, беспечно мы расстались
На многолюдном перекрёстке Мирозданья?
Зачем так ветрено, лучисто улыбнулась
И растворилась ты
                              в неразберихе улиц?
Лишь смех и гомон толп
                              и выкрики торговцев,
Лишь в бесконечно разбегающихся кольцах
Вселенной, заведённой дикой каруселью,
Скитаюсь я один
                              с непостижимой целью…




«Наверное, сам я накликал…»

Наверное, сам я накликал
Такую беду на себя,
В тот миг на Земле многоликой
Увидев одну лишь тебя!

Как будто Луна оглянулась
Невидимою стороной,
И яви река развернулась,
Застыв в немоте предо мной.

Тобой заполняя глазницы,
Весна забирает покой.
А если усну, то приснится,
Как будто прощаюсь с тобой…




«Мы познакомились во сне…»

Мы познакомились во сне,
В виденьях Сандро Боттичелли,
Распространившихся везде,
И расставаться не хотели.

И смех и слёзы без причин,
И лазуритовые дали,
Цветы, и волны, и лучи,
Лаская, нас сопровождали…

Новопришедшая Весна,
Новорождённая Венера,
Зачем была ты так нежна
И влюблена в меня без меры?

Как жить теперь мне наяву
Среди безрадостной пустыни,
Лишь прошлогоднюю траву
Храня по книгам, как святыню?




«Пусть слабость моя, кто-то скажет…»

Пусть слабость моя, кто-то скажет,
Пусть ты моя вечная слабость.
В тебе весь, как будто бы в саже,
Иду и бессовестно склаблюсь.
В тебе весь, как будто в уликах,
Иду, нескрываемо счастлив,
По улицам Млечной улитки,
По цивилизации чаще.
Ты слабость моя, но тобою
Сподвигнут себя превзойти я,
В конце беспощадного боя
Отдавшись на волю стихии.




«Скрипит перо, для манускрипт…»

Скрипит перо, для манускрипт
О днях, незабываемых вовеки.
Горит звезда, мерцает спирт,
И яблоня протягивает ветки.
Передо мною ты сидишь,
Хотя ты спишь за тридевять ячеек.
Тебе там сладко, гладь да тишь.
И тьма… А здесь огонь во тьме ярчеет.
И мы беседуем с тобой.
И пригубляем огненную влагу.
И стих двусложною стопой
Сам по себе ложится на бумагу…




«Я испросил…»
Кто Сей Царь славы? — Господь сил,
Он — Царь славы.
Пс 23, 10

Я испросил
Господа сил,
Крепкого в брани,
Солнечной рани,

Птичьих бесед,
Милой привет,
Дальние дали,
Чтоб мы летали…

Господа сил,
Крепкого в брани,
Я испросил
Видимой грани

Меж добротой
И суетой,
Чтоб стать не зряшным,
А в корень зрящим…

Я испросил…





«Во грехе заскорузл и замшел…»

Во грехе заскорузл и замшел,
Из души подземелья взирая,
Видишь ты, как толкают взашей
Меньших грешников с лестницы рая…
Только то — от лукавого вид.
А на деле картина иная:
Ждёт Отец. И в печали стоит,
И объятья к тебе простирает.




«… Основать на любви государство…»

… Основать на любви государство,
Ниспровергнуть навеки постылый закон
Повсеместной продажи и купли,
А законников ушлых спровадить взашей!

Но, цепляясь когтями за звёзды,
Перепончатокрылый вампир-мироед
Нависает смердящею пастью
Над безвольной от страха землёю моей…




«И обожглись, и настрадались…»

И обожглись, и настрадались.
Так, что врагам не пожелаем.
И пусть ступает Нострадамус
В похмельный бред с собачьим лаем.

И населяем, и находим.
И отвечам безанкетно.
И днём и ночью на охоте
Невычисляемые некто.

И некто Хлонин, охмурённый
Ультрамарином глаз огромных,
До точки самой удалённой
Дошедший в снах своих нескромных.

И некто Чебрикова Зоя
В вишнёвом шёлковом блузоне.
И непонятное босое
О завихренье и озоне.

И то и сё, и сё и это,
И всё вокруг, покуда живы.
И страсти в пору вербоцвета,
И неучтённые мотивы.

И — занимательная повесть,
Где правда с ложью вперемешку
И мы с тобой — всего лишь повод
Для чьей-то грусти, иль насмешки…




«Под заоконный свист и грай…»

Под заоконный свист и грай
Охота рассуждать, как птица —
Легко и быстро, невзначай
И тяжкой думой не томиться,
Не знать, не помнить зла,
Наскучить ближним не бояться,
Плодить созвучья без числа,
Словам не придавая глянца…




«Я тронул заветные струны…»

Я тронул заветные струны.
И то, что саднило и жгло,
Исчезло, как древние гунны,
Рассыпалось, словно стекло.
Душа совместилась с округой.
По-братски встречает барбос,
Ступает сантехник упруго,
Держа по-военному трос.
Он зрит в бесконечные дали,
Сноровисто щурясь на свет.
Вращает мальчишка педали,
Рисуя восьмёрчатый след.
И, глядя на небо, соседи
Сверяют с погодой прогноз.
И первые фантики меди
Слетают с рябин и берёз…
Да будет движенье и вехи,
Да будет лузга и зерно,
И сутью владеет сантехник
Обратного цикла Карно!




«О, как бы я хотел, чтоб кто-нибудь воскликнул…»

О, как бы я хотел, чтоб кто-нибудь воскликнул:
«Да вы хоть понимаете, что любят до сих пор
Они друг друга!» Но никто не замечает
Скрываемые тщательно страдания двух душ.
Друзья нам предлагают, словно сговорившись,
Всё новые знакомства — так, мол, чтобы не скучать,
А близкие — всё списывают на желудок,
Погодные условия, давление, мигрень,
Соседи за стеной играют «по соседям»
Одну и ту же песенку про белого бычка…
Из головы-то взять и выкинуть не просто —
Ну а из сердца и тем более невмоготу!
И серые ползут, ползут, как черепахи,
В разлуке наши дни, непоправимая, с тобой…





«Оттого мы несчастные люди…»

Оттого мы несчастные люди,
Что расправились с нашей любовью —
Растоптали, как маленький лютик,
И не повели даже бровью.
Он нежнел на пути так упрямо,
И звенел так пронзительно в ветре…
Почему не свалились мы в яму
От него приблизительно в метре?
Почему не признались прилюдно
В необычной находке при встрече
И волшебного лютика лютню
Не оставили радовать вечно?




ПРИ ВСТРЕЧЕ

Щёчки дружески вымнув,
Улыбаетесь вы мне.
Ну а я не гляжу —
Для меня это жуть.
Ведь не знаете вы же,
Как в разлуке я выжил.
Словно жизни вагон
С ходу въехал в огонь…
И теперь, после смерти,
Вы попробуйте смерьте
Мою ненависть к вам,
К вашим нежным словам,
К вашим милым улыбкам!
Пол становится зыбким,
Крен грозит кораблю,
Как же я вас
                   люблю…




«А в глазах у меня злому року в угоду…»

А в глазах у меня злому року в угоду —
Без тебя — как пустыни лежат города…
Неужели входил я в тебя, словно в воду,
Чтобы снова уже не войти никогда?

Неужели напрасно нам звёзды шептали
Изумрудною сказку любви на века?
Но от крика «вернись!» обезумели дали
И навстречу мне чёрные шлют облака.

И навстречу мне стаи клубятся немые,
И доносятся крыльев пустые хлопки —
Это птицы разлуки — печальные выи
Преклоняют, чтоб горем кормиться с руки.

Утекла ты сквозь пальцы водою мгновений
По дождливому как никогда сентябрю —
И теперь далеко, мой внимательный гений.
Я же всё по привычке с тобой говорю.




«Я проиграл в игре с судьбой…»

Я проиграл в игре с судьбой
Тебя. Ни больше и ни меньше.
И снег ступает за тобой,
От горя словно онемевший.
А ты — красива, весела,
Ничто тебя не остановит,
Отбросив прошлые дела,
Скорее жаждешь острой нови.
И пусть снег жертвует собой,
Теряясь в чёрной толще!
Он проиграл в игре с судьбой Себя.
Ни меньше и ни больше…




«Из-за тебя…»

Из-за тебя
Я растерял друзей,
Стал молчалив и одинок,
Прослыл плохим отцом и мужем,
Меня совсем не узнаёт родня.

Из-за тебя,
Словно лист бумаги,
Я скомкал всю литературу,
Сломал всю музыку,
Как дирижёрскую иглу,
Всю живопись извёл
Единственно
На твой
Мучительный
Портрет.

Из-за тебя
Мне не видны
Ни политиканы-великаны
С их хитроумными ужимками во имя
Всеобщего блага,
Ни Джомолунгмы мировых денег
С восседающими на них
Сменными истуканами.

Из-за тебя
Я вижу пред собой
Неописуемую сказку
Будущего,
Сотканную из синевы и солнечного света,
Ей нет конца и края.

Из-за тебя.
Я совсем оторвался от земли
С необузданно-восторженныи «ура!»,
Урания моя.




«Такой человек нехороший…»

Такой человек нехороший,
Страдает и ночью и днём,
Не может никак настрадаться,
Ату басурмана, рази!

Умом разлюбил, но не сердцем:
Не видеть, не слышать, не знать
Он дал про себя установку —
А в снах возвращается к ней,

Своей пресловутой зазнобе,
Которая вовсе не ждёт,
Туда же шагает по пьянке
И трезвый не может забыть —

Позор ему, дегенерату,
Секир ему, гаду, башка!




СОНЕТ О ЗРЕНИИ

С годами я вижу не чётче — явней.
Совсем не зависимо от расстоянья.
Вот женщина. Радость душевная в ней.
И радость телесного с нею слиянья.
И это во мне до глубинных слоев,
До глины эдемской… Хотя и не рядом
Представшая явно, с которой готов
Делить хоть сейчас бесконечную радость…

Вот город далёкий с широкой рекой,
С большим и дремучим над кручею бором.
Я воздух его осязаю рукой,
Хоть там и не буду во времени скором.
А в сердце шумит его улиц прибой,
И светят навстречу счастливые взоры…




«Многое рушилось и возрождалось…»

Многое рушилось и возрождалось.
Многое рушилось вновь.
Мне не нужна твоя жалость.
Необходима лишь только любовь.

Но не твоя уже. Поезд уехал.
Ветер гоняет листву
По-над перроном, и в эхо
Переродился колёс перестук.

Город залечит (на то он и город)
Раны любые любви.
Или уже я не молод,
Или уже голова не сорви!




БУДНИ ЛИТЕРАТОРОВ

Едва лишь я сиянием украсил
Её лицо, войдя в лирический экстаз,
Как через час — уже она в экстазе —
Меня вписала в героический рассказ.
В кромешном сочинительской угаре
Бурлила принародно наша жизнь,
Пока не вышел пар пиарить в паре
И мы с разоблаченьями
                                    не разошлись…




«А я снова беседую с тобой…»

А я снова беседую с тобой
На волне ночной тишины.
И различаю где-то
За многослойными токами,
Ветрами и звёздными вихрями моего мира
Твой слабый, еле уловимый
Почти что шёпот. Вот
Он говорит мне: «Да, между нами такая
Бездна,
Мы так бесконечно удалены друг от друга,
Что я позабыла уже — была
Или только лишь будет
Когда-нибудь наша встреча с тобой…»
— О моя милая, милая!
И мне показалось тоже,
Что мы ещё всего лишь навсего мечтали
О нашем знакомстве!
А на самом-то деле и не виделись вовсе…
Какая ты?




«Я улыбчив — ангел подсказал мне…»

Я улыбчив — ангел подсказал мне —
Несмотря на грустное житьё,
Знай себе веселие своё
В жизни заполошности вокзальной,
Никогда унынием не майся,
Смерть свою восторженно встречай,
Словно приглашение на чай
Вечерком каким-нибудь из майских!
Как в витийстве, так и в винопийстве
Я с тех пор немало преуспел,
Чтоб постичь отмеренный предел
В жизни затяжном самоубийстве…





САМОРОДОК

Он был ходячий метроном.
Все ритмы мира жили в нём.
Катал он по столу отлично
Стакан гранёный закадычный,
Коробкой спичек грохоча,
Вставляя к месту «ча-ча-ча»,
Аж рыкал кто-нибудь огромен:
«Сыграй ещё — налью, феномен!
Да потрудись за двести грамм,
Дай волю всем рукам-ногам!»
И глядя вдаль обыкновенно,
Тот отбивал одновременно
Одной рукой триоли —
Другой рукой квартоли,
Одной ногой дуоли —
Другой ногой квинтоли,
Зубами — новемоли.
Затем менял наоборот,
Всё усложняя в свой черёд.
Одной рукой септоли —
Другой рукой секстоли,
Одной ногой триоли —
Другой ногой октоли,
Зубами — децимоли.
Затем менял наоборот,
Всё усложняя в свой черёд…
И завораживал игрою,
Пока не помер от запою.




«Хотя они глоток воды…»

«Хотя они глоток воды —
Для жаждущих — на них есть мета:
Твои творения чужды
Толкателям беспомощного бреда,
Жрецам искусственного света,
Огрызкам гоп-менталитета
И прочим рыцарям разнообразного помёта.
Ибо нет ничего общего между
Их выхолощенными, кастрированными
Подобиями настоящих озарений
И твоими бессчётноричными,
Неподвластными никакой заданности
Многомерными сполохами таланта.
Зная всё это, чаще посмеивайся
Над собой», —
Скорей всего, именно такую мысль
Внушал бы нам сейчас Великий Лао Цзы,
Понимай мы древний китайский
Янцзык…




ОПУС № 0 (фа-дур)

«В животе пусто,
В голове ясно:
Служить искусству
Небезопасно.
Пиши картины,
Слагай сонеты,
Но на котлеты
Не жди монеты.
Порой, конечно,
На макароны
Дадут небрежно
За лик мадонны.
Порою книгу
Венков сонетов
Оценят в фигу
И — без приветов», —
Так распевал, фальшивя,
Пьяный музыкант,
На жизни сочной ниве
Чахлый созерцант.
Бродил в берёзах нетверёзых,
Бродил в осинниках косых,
Набрёл на рэперов серьёзных
И прикусил ужо язык.
Вот так-то.
Де-факто.
Вот, Юра,
Де-юре!




«Проходят тёмной чередой…»

Проходят тёмной чередой
Лихие времена.
Беду приносит за бедой
Не мир и не война.

Остановитесь!

Шествует витязь,
Штатный крылач,
Первый брюзгач,
Величественный,
Как Тициан Вечеллио,
Открытый, как взгляд Чичерина.

Остановитесь!

Там, где журчит Пышма-река,
Его вы встретите, кошмарика.
Он прост, как дважды два,
За ним вослед идёт молва,
Как разомлевшим у графина
 Он вдруг увидел угрофина:
-  Двадцать грамм плесни, Юван.
-  Расширяй сильней карман…

Остановитесь!




«Да как вместо тарабарщины…»

Да как вместо тарабарщины,
Да как вместо бестолковщины,
Да как вместо колготы —
Я и ты.

Сгинь сумятица никчёмная,
Сгинь кручина окаянная,
Грянь отрада бытия —
Ты и я!

Как пойдём-пойдём по травушкам,
Как пойдём-пойдём за солнышком,
Сторонясь зазывной тьмы,
Мы…




«От любви слагая неумело…»

От любви слагая неумело,
И наивно, и бездумно так,
Не боясь отнюдь попасть впросак,
Помню, я писал оторопело:
«Разболелось сердушко раздольем.
Стало тесно в четырёх стенах.
Ветром-поветром брожу я в снах
Где-то над забытым Суходольем.
Вижу светло-русую девчонку,
Даль-мечта в лазоревых глазах.
Слышу песню на её устах,
А зовут красавицу Алёнкой.
Я теплом её своим ласкаю,
Обнимаю нежностью цветов,
Умереть от радости готов;
Просыпаюсь — серость городская…»
А теперь, когда я всё умею,
Мастерством блистая, как болид,
Почему-то сердце не болит
И не снится давешняя фея…




«И снова на земле…»

И снова на земле
Назревает война,
Горе, смерть, разруха,
Уродство и безобразие,
Спад в экономике и рост цен…
А мы, как всегда,
Планируем искусство и любовь.
Мы на все последние деньги
Покупаем роскошный багет
И грунтуем холст,
Мы скрупулёзно и вдохновенно
Воплощаем в жизнь
Мечту,
Запечатлевая навеки
Молодость и красоту, чтобы
Потом, созерцая её, радовались
Наши неизбежные,
Наши обязательные
Потомки!

19 марта 2003



ЕСЛИ

Если в тягость становится чья-то любовь,
Если неуправляема кровь,
Если враз надвигается семеро туч,
Чей утробный доносится урч, —
Значит, надобно переместиться в ту степь,
Где над нами грозе не густеть,
И всегда под горячею
                               жадной рукой,
Словно льдина, лежит покой…




«Отбредил и отбередил…»

Отбредил и отбередил.
Не жду никого, не виню я.
Воздушность такая в груди —
Как снег на исходе июня!
Вчера он и вправду витал
Меж ливневых струй чуть заметный,
В моря погружался квартал,
От шин стоял шелест газетный…

30 июня 2002




«Зачем метался я в ознобе…»

Зачем метался я в ознобе
Зачем метался я в ознобе,
А настоящей жизнью не жил?
Благодаря одной особе,
Что лишь в мечтаниях я нежил…
Да лучше б в форме патрулировал,
С позором ли капитулировал,
Да лучше б тезис постулировал,
Который позже аннулировал!




НЕСКОЛЬКО НАБРОСКОВ К ОДНОЙ ДАТЕ
В школьную стенгазету

1

Улица Бакинских комиссаров,
Кроны тополей и клёнов старых.
И фасад с табличкой на виду —
Здесь работал госпиталь в войну.
В памяти не раз сюда войду,
Добрым словом юность помяну…

2

В тысячелетии прошлом,
В тихом своём закутке,
Густо забвеньем поросшем,
Спит от дорог вдалеке
Двадцать четвёртая школа,
Школа родная моя,
Скрип деревянного пола,
Парта, где лыбился я.
Лыбился я и влюблялся
В ту, что сидела со мной,
Девочка первого класса,
Что не пришла во второй.
Нынче не больше курьёза
Пыл несмышлёной души,
Ну а тогда я серьёзно

Переживал и тужил…
Да, и чудно и забавно.
И доставалось порой…
Вроде шумела недавно
Школа моя детворой.
Новое здание выше,
Краше, наверно, светлей…
Только отсюда я вышел —
Это родней и милей.

3

Но сегодня юбилей —
Семь десятков школе нашей.
Будут Насти, Вани, Саши
Поздравлять учителей.
Им уже роднее здесь.
Всё обжито и знакомо.
И в уюте классных комнат
Незабвенных дней не счесть…
Будут и учителя
Поздравлять их всех сердечно.
Будет здесь сегодня встреча
Разных лет послешколят.
Двадцать восемь лет и я
Отношусь к послешколятам,
То есть юношам, девчатам
Прошлого столетия…

4

Шуры — Шрайбер и Леонов —
Мне милее миллионов.*
Вас обнять хотел бы я,
Одноклассники-друзья!
Хоть не драться не могли мы,
Слеплены из разной глины, —
Нас, сильнее всех обид,
Собирал один магнит:
Были спорить мы готовы
Про вселенские основы,
Спорить с пеною у рта
За идею до утра…
Пусть не все взошли победно
Философские побеги,
Но за многое, друзья,
Тем росткам обязан я!
А ещё сближали гордых
Нас гитарные аккорды,
К сочинительству позыв
Да мечтательный порыв…

5

Добрыми словами отмечаю Вас
На своей странице бытия,
Юлия Ивановна Чунаева,
Первая наставница моя!

Вы отнюдь не Соня Мармеладова —
Ваш характер более суров,
И сверкали, если класс не радовал,
Молнии у Вас из-под очков.
Но вот так, имея в мыслях образ сей
И стараясь Вас не прогневить,
Я, природный лодырь Мишка Федосей,
Мог иной раз даже стих учить…
И за это Вам я низко кланяюсь,
С опозданьем пусть, но от души.
Вы давно ушли в страну бескрайнюю,
Но Вас помнят Ваши «малыши»!

6

Много в Кемерове школ хороших
И отличных, наверное, тоже.
Но чтоб так вдохновенно ребята
Обучались бы где-то — навряд ли…
На возвышенном правобережье
В захолустье почти что медвежьем,
Где Сиблаги под боком, Крутые,
Мы возникли вдруг, передовые.
Языком новомодным глаголя —
Мы учились в «продвинутой» школе,
Где провинцией вовсе не пахнет.
И столица от нас ещё ахнет!

7

Из-под густых бровей тяжёлый взгляд,
Почти что чёрный, с йодистым отливом,
Порой с прищуром — то ль полушутливым,
То ль хищным, коль ответил невпопад.

И нос, напоминающий царя,
Сидящий прочно на своих воскрыльях,
Над царством о ретортах да бутылях,
Власть придержащий оную не зря.

И мощная рука, точнее — длань.
Какие недовольства укрощала,
На скольких буйных выях возлежала,
Мягча их, словно грубую тарань!

Эх… Нынче было б очень хорошо
Нам с Юрием Михалычем за пивом
Поговорить в ключе неторопливом
Да вспомнить, может, что-нибудь ещё…

Чтоб всплыли вновь события и лица
Из недр периодической таблицы.

8

Он, как химик, наставлял:
«Ты, хоть интеллектуал,
Но ленив порою дико…
Лень давай-ка победи-ка!
Так работай, Михаил,
Чтоб собою не сквозил
Как пустая ячея
На таблице бытия!»

9

О моя родная школа,
Воспитатель сердца моего!
Ты у мудрости престола —
Основанье прочное его.

Помнится до осязанья
Каждый твой заветный уголок.
Всё таило тут познанье —
Окна, двери, стены, потолок.

И занятия занятней
Было, словно бы взойдя на пик,
В кабинете-голубятне
Иностранный изучать язык…

Помню комнатку-мансарду,
Вход куда не каждому был дан,
И с каким глядел азартом
Я на пионерский барабан.

Ну а мне там стенгазеты
Больше приходилось рисовать…
Впрочем, все я кабинеты
Вспомню запросто, как пальцев пять.



Не хочу любовь итожить…
Хоть давно уехал я в Тюмень,
Школа, был я твой художник —
И таким остался по сей день.

2003



БЕЗГРАМОТНЫЙ СТИШОК
Классная рабта, домашняя рабта.
(из школьных тетрадок)

После рабты я три слёдки
Покупаю в гастронме,
Сметну, творог, бтылку водки, —
Доставляю дмой в суме.

Дома всё смеётся смейство
Над покупками такми:
Рыбо-пьяной белой смесью
Хоть энлонавта корми!




ЧЕСТНОЕ СЛОВО

Я скучал на занятиях литературы
Под их прямолинейно-идейную чушь,
Нины Дмитриевны созерцая фигуру
И порой представляя, как будто я муж…
И напротив, мне физика нравилась очень.
Всё естественно и занимательно в ней.
Валентины ж Борисовны чёрные очи
Увлекали сильнее магнитных полей…
Но спасибо судьбе и за то и за это,
Что вела не по принципу «вынь да положь»
Сквозь боренья и тяготы, правду и ложь,
Искушения и воздержанье аскета!




НА ОЧЕРЕДНОЙ ЮБИЛЕЙ БИБЛИОТЕКИ ИМЕНИ А.С. ПУШКИНА

Увы, при жизни не был —
Зато теперь живёт
Уже сто пятый год
Он под тюменским небом.

В своей Библиотеке
Встречает горожан,
Им каждый лично зван
И рад его опеке.

Дом Пушкина в Тюмени
И мне родной приют.
И я в его уют
Внёс лепту по уменью.

И в двадцать пятом веке,
И до скончанья лет
Нас будет ждать Поэт
В своей Библиотеке!




ГОРОДА

Пел-гулевал по ночным Мыскам,
Позже бродил по ночному Томску.
Не умолк во мне ювенильный гам,
И я свой молодёжи в доску!

Про Тюмень я вообще молчу —
Всяк обо мне здесь твердит-досужит.
И Тобольск — в ряду не скромней ни чуть.
И Москва — даже Мысков не хуже!

Вспоминается Каунас мне ночной,
Также тихий полночный Лешно.
Я вдыхаю сумерки, как чумной,
И влечёт меня город грешный.

И Торгау в цепях огней,
И Архангельск в безлюдье белом
Вижу вновь и мечтаю о ней,
Моей спутницей ставшей смело…




АНТИОДА ПЕРУ

Когда в одной строке уже всё есть,
Когда и так зело взяло,
Зачем ведёшь ты нас куда не весть,
Неугомонное стило?

Остановись скорее, точку ставь,
Не продлевай эксперимент,
Зачем стрижёшь созвучья, как с куста,
Неутомимый инструмент?

Коль нездоровы мы,
                               то ты — болезнь,
Ты — воплощение её.
Но верим мы: целительная плеснь
Подёрнет остриё твоё!




«Сверяясь по далёким звёздам…»

Сверяясь по далёким звёздам,
Тропу земную я торил.
Хотя и шёл вон к тем берёзкам
Над безмятежностью могил…

С мечтой о недоступной Музе
Любовь земную я искал.
И посвящал какой-то Люсе
Порой бессмертный мадригал.




«Могу тебя глупым назвать, пожалеть…»

газетчику-недоброжелателю

Могу тебя глупым назвать, пожалеть…
Бог видит — во мне злобы нету.
От этой угрозы ты будешь шалеть
И желчь выжимать для ответа.
Мараешь бумагу — в кулак тебе флаг!
Желаю побольше азарта —
Меня костеря — ты хотя бы вот так
Зацепишься, может, за завтра…




«Не кори, не ставь на вид…»

Осуждающей моей

Не кори, не ставь на вид,
Лучше доверху налей,
Не алкаш я, а Алкей,
Всей поэзии Алкид!




Всё рифмуя без разбора

записному строкачу

Всё рифмуя без разбора,
Рьяным рвеньем обуян,
Из окна, из-под забора,
Из собрания дворян,

Из вокзала, из подъезда,
Стоя, лёжа на боку, —
Ты ведёшь с любого места
Репортажную строку.

Ты поэзию науськал,
Словно шавку в шапито,
Чтоб почаще, да с закуской,
Приносила грамм по сто.

Не красив ты и не страшен,
Просто чуешь масть свою…
Хоть и русский, а не «рашен»,
По-халдейскм влез в струю!




«День пошёл на прибавку…»

День пошёл на прибавку.
Жизнь — на убыль моя.
Эй, Музгарко, не гавкай,
Дай прислушаюсь я.
Из постылой кручины
В сказку брешь продышу.
Напоследок Родины
Справлю дню-малышу,
Справлю с горкой, друзьями,
Я живой ещё ведь…
Одиночества яме
Без меня индеветь.




«То тут, то там орёт…»

То тут, то там орёт
Оракул полоротый,
Пророча — что ни год
Лихие повороты.

И впрямь — народ трясёт
И сносит с таратайки,
Что в тряске в свой черёд
Теряет клёпки-гайки.

Накаркать-то легко,
А подсобить-то сложно.
Да сивка наш дурко
Несёт, как заполошный…




РОССКАЗНИ БЫВАЛОГО

Ни у нас в Подкорытове,
Ни в соседнем Завидове
Я доселе не видывал
Пьянства столь неприкрытого.
Тут иду в чистом поле я —
Глядь, кружком сидят семеро
Под цветущей магнолией,
Вдруг возникшей на севере.
Поднимают гранёные,
Держут речи мудрёные,
Опрокинут — и вновь точат
Из баклаги бесцветный яд…

Я застыл в онемении,
Возмущённый увиденным,
А они, тем не менее,
Приглашают обыденно —
Подустал ты, наверное,
Отдохни, мол, прими, что есть…
Пригляделся: не скверное
Угощенье, приличное…
Тут глаголит пирующий
Благородного звания:
«Вот напиток, дарующий
Всесторонние знания.
Не осилить все книги-то
Со благими советами,
А пригубишь — постигнешь ты
То, что было неведомо!»
Но пустился я прочь тогда
Из-под пышной магнолии —
Кто их знает, а вдруг вода!
И очнусь где-ньть в Монголии…

А теперь корю себя исто я,
Что питья не отведал их,
Испугался подмен лихих.
А мож, наша была,
                            чис-тая?!




ЭПИГРАММА
(на выход одного коллективного издания)

Насчёт книжки позвольте немножко,
Что «Собором стихов» названа:
«Ибрагимов Великий, — она, —
В окружении мелкой рыбёшки»!




ДВА АВТОШАРЖА
1
Утро звонкое, многообещающее
Из ночи фонтаном хлещет.
Я на лавочке, мечтающий,
Притаился, словно клещик…
Кемерово, лето 1979
2
И ничтожен, и велик,
И двулик, и сердолик!
                              Тюмень, лето 2004




МАРТ 1981 ГОДА
Франкфурт-на-Одере,
приемник-распределитель новобранцев СА


Вот забор и продувной плац,
Вот затворов передёрг-клац,
Вот чёрных переполох стай,
Кажется, отсюда путь в рай…




НА НЕКОТОРЫЕ СТОЛИЧНЫЕ ПУБЛИКАЦИИ МЕСТНЫХ СТИХОТВОРЦЕВ

Чихал на радость я такую,
Когда журнальные князья
В Москве за деньги публикуют,
Недопоэзию, друзья!





ГДЕ ПРАВДА?

— Ненароком, рукою нескучной,
Не в каком-то премудром порядке,
А свободно — то впроредь, то кучно —
Я рассыпал по книгам загадки…

-  Всё смотрел, как тоскуют созвездья,
Заодно в тишине тосковал,
Словно ждал всё какую-то весть я,
А пером между тем рисовал…

-  Ничего я не делал случайно,
Не играл, не черкался в тоске,
Не плодил недомолвки и тайны,
Но держал вожжи рифмы в руке!

-  Ничего я писать не стремился —
То бумагу душа окропила
Кровью строчек. Иначе не мил свет
Был бы ей от любого светила!

-  Здесь причиной инакая сила:
Не душа то бумагу кропила —
Дух чертогами Слова провёл,
Вняв душой, я работал, как вол!




«Я писал по-журналистски…»
Людмиле Ефремовой

Я писал по-журналистски,
Не беря на сердце груз,
Предъявляя Богу иски
За свою шальную грусть.

Каюсь ныне. Ведь с годами
Прозреваем, Люда, мы:
Не двуногими скотами —
Но становимся людьми.

Не Руслан я, ты — Людмила,
С Михаила не взыщи.
Как меня ты не срамила —
А одни хлебаем щи…

Стал отныне я иначе
Заострять своё перо;
Разве жаждет нашей сдачи
Самый лучший из миров?!




«Сергей Донбай — гроза поэтов…»

Сергей Донбай — гроза поэтов.
Он — хоть и ростом невелик
И улыбается беззлобно,
Но — видит стих как свод улик.
Он так, смакуя, их предъявит,
Что не захочется в печать,
Так вскинет брови негустые,
Что позабудешь, как писать!
Но — если, вняв его упрёкам,
Урокам вняв его сполна,
Ты вновь к поэзии вернёшься, —
Глядишь, проклюнется она…




«Феодалы, царь иль власть советов…»

Феодалы, царь иль власть советов —
Всё равно останусь на плаву.
Не боясь, что хитрым прослыву
 У иных
            федосеенковедов.
Я самой востребован природой;
Не по мановенью волшебства —
Через труд дойдёт до большинства
Слово, осенённое свободой…




ЛИТСТУДИЯ N

Студиозусы девочки-мальчики
Декламируют очень запальчиво
Кучерявую вычуру-всячину,
Черубятину-дегабриатчину.
Недоступно им слово заветное,
Что дано, как любовь безответная.
Оттого и плетут отсебятину —
Эллисню, эллисень, эллиснятину…




«Смотри, как оно развернулось…»

Смотри, как оно развернулось,
Тельца золотого людьё:
«Долой местечковую снулость —
Иначе добыча уйдёт!», —
Сверкают клыки березовских,
Радзинских и прочих швыдких.
И в древних святынях московских
Разит уже псиною их…




«Прочтёшь, поплачешь, посмеёшься…»

Прочтёшь, поплачешь, посмеёшься,
Платком старушечьим утрёшься
И скажешь, может быть:
«Кажись, Напоминает нашу жизь…»
А я тем временем истлею,
Туманом лёгким забелею
И проплыву поодаль вновь…
Вот такова она, любовь!




«Ослаби, остави, прости…»

Ослаби, остави, прости,
Господь Человеколюбивый,
Мы — Твой неокрепший тростник,
Колеблемый и ропотливый.

Вчера миловались, а днесь
Готовы со злостью проворной
Друг друга в могилу низвесть,
Предлог отыскав смехотворный.

Ослаби, остави, прости
Сердец первобытную косность,
Дай вовремя вспомнить про стих,
Ещё не отправленный в космос…




НАБЛЮДЕНИЕ

Многих бес заставляет, увы,
Пачкать тех, кто добры и правы.
И кропать, уподобившись злыдню,
И таскать на печать в словолитню.
Так и гибнут таланты. Какой
Изощрённо-крутой бы строкой
Не гвоздил и не гваздал собрата —
В том тебя самого есть утрата!




ПОСЛЕСЛОВИЕ К ФОЛИАНТУ

О Маргарита Маргарит!
Когда прочтёшь мой «Маргарит»,
Меня, наверное, не будет,
Но вспомнишь ты о неком буке,
Который Мастером себя
Вдруг отчего-то возомнивши,
Здесь начертал вот эти вирши,
Бумагу белую сгубя…




«Надо ли с кипением у рта…»

Надо ли с кипением у рта
Явное доказывать пытаться?
Ты — моя сердечная нужда,
Ты — моё сердечное богатство.

Посмотри на эти лепестки
У окна синеющих фиалок,
На подтёки пасмурной тоски,
За которыми пейзаж так жалок, —

И поймёшь, что это — неспроста…




«Среди гримас и надуваний…»

Среди гримас и надуваний,
Среди недобрых прибауток
Я так же пристален и чуток,
Как Фёдор Конюхов — в тумане.
В броженье лит и худ салонов
Востро-востро держу я ухо,
Чтоб отличить зерно от жуха
И мастера от пустословов!





«Господи, родная измождённость…»

Господи, родная измождённость,
Виды полумёртвых деревень.
Даже в небе неопределённость,
Распростёртом как-то набекрень.

Русь моя, запущенная грядка,
Вотчина поэзии живой
Никогда не будет здесь порядка
На манер Европы деловой.

Мы — земные лишь наполовину,
Нас волнует и нездешний вид.
Знать, мы не расстались с пуповиной,
Что незримо тянется в зенит…





«Быть не хочу воспоминанием твоим…»

Быть не хочу воспоминанием твоим —
Отчётливо-подробным вплоть до мелочей,
Но как бы в свете исчезающих лучей…
Быть не хочу воспоминанием одним —
Хочу присутствовать. Иль не существовать!
Не призраком сходить в любовную кровать,
Чтоб холодом космическим невесту обнимать,
А силою живой, что мне дала природа-мать…




«Летай, перо моё, как перышко…»

Летай, перо моё, как перышко,
В просторах строчек и просторышках!
Да ветер вдохновенья слушай,
Непредсказуемый, как случай.
А если что потом отыщется
На грани смысла и бессмыслицы —
То это будут помнить долго
Без всякой выгоды и долга.




ИУДА

И птицы покинули небо.
И древо распалось на мебель.
И выпал растерянный Лейба,
И выглянул старенький Нобель.




В СКИТАЛЬНЫЕ ДАЛИ

В скитальные дали,
Мечтальные выси
Я путь ненароком
Пером своим высек.

Хотелось бы ближе,
Хотелось бы ниже,
Туда — куда надо,
Без лирики лишней.

А именно — к грядкам,
Картофельным лункам
И прочим достойным
Хозяйственным пунктам.

И впику шифрующимся недоумкам —
Простым и понятным
Житейским рисунком.

И впику окосмившимся через меру
Самым обычным земным манером,

То есть
Таким макаром,
Чтобы не даром
Время тратили
Тут читатели!

А находили полезные знания
О различных способах узловязания,
Краткие руководства, инструкции
По применению жиропродукции,
Мясопродукции,
Рыбопродукции,
Репопродукции,
Репродукции,
Скажем, к примеру,
Товарища
Рембрандта
Харменса
Ван
Рейна,
Или,
На худой конец,
Нестандартной
Стеклопосуды
Герр
Кристиана
Феликса
Клейна,

Или
Клино —
Ременного
Передаточного
Механизма
Многоуважаемого
Пафнутия
Львовича
Чебышева,
Или —
Чем бы ещё Вас

Развлечь на досуге
Да ещё и угодить Вашей драгоценной супруге?

Да так,
Чтобы доходчиво,
Вкрадчиво,
Но не навязчиво,
Не прилипуче,
Складно, но не репейно,
Чтоб не репейно и не колюче,
Но обтекаемо, сразу под ключик!

Сразу под ключик любого калибра,
Но не любителя, ясно, верлибра!

Ясно, что лучшего,
Самого-самого,
Ну, для примера,
Опять-таки, просто-напросто
Среднестатистического
Пенсионера,
Имеющего, понятное обстоятельство,
Свою собственную, пусть даже и плохенькую, но
Дачку. И вот,
Чтобы он повозился на грядках
Себе в удовольствие
И внукам на радость,
Умылся, согрел и попил чайку, присел
Поудобней в шезлонг,
Нет, не в какой-нибудь там шиз-лонг,
А именно — в шезлонг,
Раскрыл чудо-книжицу —
И ай-насладился,
Ай-молодца,
Оп-ца дриц-ца
Оп-ца-ца-ца!

Ан нет! Всё бы поперёк шерсти,
Супротив течения лишь бы,
Мимо готовых отверстий,
Плодя непонятные «измы»…

И так всегда.
А
Хотелось бы ближе,
Хотелось бы ниже,
Хотелось бы в общем-то
В самую тютельку!




ИЗ ЦИКЛА «ПЕРСОНАЖИ»

1. ПЕДАГОГ-АНТРОПОСОФ

В буйстве пляски макабрической
Он вскричал карабаричиски:
«Я прошу вас убедически:
Поступайте какхотически,
Но ударьте по всему
Силой вашего уму!»

2. ЛИТЕРАТОР

«Один косит под идиота,
Другой бездарен, как икота!
А этот день и ночь в работе,
Но только на автопилоте…
А тот пролез в литконсультанты
И душит юные таланты!
Ну а уж этот… не иначе —
Достоин участи собачей,
Поскольку врёт себе и свету,
Что здесь его светлее нету!», —
Так досточтимый Литератор
Перебирал на сон грядущий
Себе подобных… Авиатор
Он был по складу настоящий
И про себя легко над всеми
Парил в писательской системе.
И даже не парил невинно —
Кружил он в позе ястребиной
Над книжной братией честною,
Над их мышиною вознёю!
Дремал в шкафу чернильный китель,
Гасил огни соседний дом,
Скрёб по стене гвоздём вредитель,
Всё шло обычным чередом…

3. МЫШИНЫЕ ЖЕРЕБЧИКИ

Мышиные жеребчики гарцуют по стране,
Не пашут и не сеют, не варят вар оне.
Мышиные жеребчики мышкуют поскорей,
Покуда тихо правит пейсатый асмодей!

4. НОВЫЕ ТУГОПЛАВКИЕ ЭДМУНДЫЧИ

Неужели ради лишь единой цели
Сделать всё вокруг себя
                                  себе полезным
Появление на свет преодолели
Эти люди с позвоночником железным?
Вот они — свежи, осанисты, вальяжны —
Море жизни рассекают, как торпеды,
Оставляя позади разор и беды,
Выбираются на солнечные пляжи.
Мастодонтами с мерзлотной кровью
Изредка грызут друг другу холки,
Держат правду о себе за кривотолки
И дар речи принижают до злословья…

5. ВОТ ТАКОЙ ЗАБОТЛИВЫЙ ОТБРОС

Добрый Мусорос поможет,
Путь спасительный укажет.
Лишь ненужных укокошит,
А всех прочих укакашит.

6. ЭЛЕКТРОВЕНИК

В фонде Мусороса денег
Даже куры не клюют…
Заряжай электровеник —
За порядок и уют!

7. НАВЯЗЧИВЫЙ НЕОФИТ

Примерной жизнью
                       путь в премирную торя,
Он поменял, примерив, образ бунтаря
На проповедника заправского личину.
Стал говорить умно, длинно, согласно чину.
Однако что за незадача? До сих пор
В нём явно проступает опытный позёр,
Когда он, очарованный собою бесконечно
И болтовнёй своей, вещает нам о Вечном!

8. ПРИЖИМИСТЫЙ КРИТИК

Словно купчик тонкоусый,
Кругломордый, он так прост:
Взглядом хваткий, но кургузый,
Словно хряк, не видит звёзд.
Зато выгоду он знает —
Кто честнее, тот не ест, —
Убивает много заек
За один вранья присест!

9. МЕСТНЫЙ ЯКОБЫ-АРИСТОКРАТ

Есть люди любви, а есть мелких проделок.
Увы, ко вторым наш относится Озрик.
Манеры манер и осанка осанок,

Но что-то плебейское портит весь облик —
Оно, в самом деле, от пигалиц мелких,
Гарцующих со скорлупой на макушке…
Состарился и поседел он в проделках,
Почтенья, увы, не нажив и полушки!

10. ПОЭТЕССА-ДОБРОХОТ

Так она душой болеет
О заблудших напоказ —
От натуги аж белеет,
Как спасти желает нас,
В рифмы суетном позыве,
В неестественном надрыве
Так бичует наш порок,
Что аж гадит между строк!

11. БЫВШАЯ ГАЗЕТНАЯ ШАВКА

Изгой с задатками кумира —
Как будто в нём сидит великий
Перелицовщик карты мира,
Объект для культов и религий, —
Но, как в остроге, сам сидит он
В своей запущенной берлоге
И сквозь стекло глядит сердито
На проходящих по дороге.
Пред ним дешёвая отрава,
Ошкурки древней колбасы.
Его забыли не по праву
Политрежимные тузы!
Хотя ещё готов трещать он
Во славу их реформ любых…
Но стар. А рынок беспощаден —
Берут продажных молодых.

12. ГИГАНТ

Он с дальновидно-практичным умом
Преет над виршей, запиской, письмом.
Делает всё он с прицелом на вечность,
С ней приводя в соответствие внешность.
Сверху — блестящий, внутри — винтовой,
С гордо возвышенною головой,
Видит себя он над площадью мира,
Волны толпы у подножья кумира…

13. СИЗИФ

Разработав систему систем,
Наотрез отказавшись от рюмок,
Плёл строку за строкой он лет семь,
А читать стал поэму поэм —
Лишь жена покосилась угрюмо —
Мол, чего ты удумал, удумок,
Лезешь в душу неведомо с чем…

14. ЭКРАНИРОВАННЫЕ

Как ни гляну этим часом иль другим —
Чешут друг о друге без печали…
Вы бы хоть из сострадания к другим
О себе, любимых, помолчали!
Равнодушные и сытые давно,
В собственном соку шкварчите мирно.
В вашу гибель выключу окно,
За процессом наблюдать противно.

15. УДАЧНИК

С орлиным носом, зоркий, тонкогубый,
Молчащий, как сотаинник врага,
Со слабыми вокруг — суровый, грубый,
А с сильными — румяней пирога,
Солидных книг при жизни он дождался
И премий жатву пожинал при ней…
Лишь после оной свалкой оказался
Бездарных многословных ахиней.

16. БЛИЗНЕЦЫ-БРАТЬЯ

Хотел Юшенков «заказать» Каданёва,
Да его самого «заказал» Каданёв.
В демократии подлой это не ново,
Лишь самой этой подлости уровень нов.

17. ВОЖДЁК

Мерзавчики и шкалики
Не тешат уж его.
Литтундра и литкарлики —
Забота у него.
Они такие скромники,
Такие простаки —
Штампуют многотомники
Аж наперегонки.
И он такой же низенький,
Такой же простачок,
Бывало, выйдет нищенкой
И просит пятачок.
И всё для них, для подданных,
Для преданных ему…
Глядишь, и снова подали
На памятник дерьму!

18. ГРАФОМАН-СМЫШЛЁНЫШ

Ах, что ни слово — потрясение!
Что ни строка — переворот!
Он пел когда-то под Есенина,
Теперь под Бродского поёт.
А будет и кого-то третьего,
Сверяясь с модой, повторять —
Глядишь, расхожего Иртеньева
Иль Губельмана вдругорядь…

19. ШТАМПОВАЛА

Он вертелся, зорок, как бинокль,
Наловчившись видеть и ушами,
И работал, как вельтипиокль,
И забрасывал салоны пейзажами.
Нет угла, наверное, в округе
От вокзала до Тюменьгазпрома,
Что он не нашлёпал без натуги,
Без любви, без страсти, без надлома!




ЖИТЕЙСКИЕ ПЕРЕСУДЫ

- А вчера на Пермякушке
В забегаловку-бичёвник
Мы зашли хватить по кружке
И наткнулись на учёных:
Притаились, неприметны,
По три глаза на чело,
И едят статьи газетны,
И не квасят ничего!

- Там, на Солёноуховой в Тюмени,
Происходит непонятное всё время:
То учёные лихие
Трое бродят всемером…

- То студенты никакие
Учиняют ипподром!

- То заезжий фрукт
Наделает переполох!

— То несчастный глюкт
Прохнычет диалог.

- И я тебе не верен,
И ты мне не верна,

С чего же так потеря
Друг друга нам страшна?

- Зачем же как чумные
Мы сходимся вдвоём,
До одури родные,
А вместе не живём?

- А то-ить музыканты и поэты
Заходять на заправское пивко,
Глядишь, зыбятся силуеты,
И слышно песнь вагантов далеко…

- Вакантных нет местов,
Не стойте за работой
Езжайте хоть в Ростов,
Хоть в Пензу, хоть в Киото!

- Нет, братцы, без обиды,
Кругом работают шахиды…

- У них тугие пояса,
Они сулят нам чудеса…

- И вправду, делать нечего,
Пошли порядок обеспечивать!

- Сажай капусту, как Гораций,
Пиши картины, как Мефодий,

- А хочешь — на гармошке бацай,
А хочешь — мирных граждан фотай!

- Да ты, постой, послушай,
Тут был намедни случай:
Один субъект могучий
Похитил самый лучший
На свете молоток,
Пришёл с ним — и не смог
Устроиться обычным
Прибитчиком табличным…

- А это дело нынче очень-очень актуальное.

- В ответ на наш отказ
Он впал в экстаз
И спел своё произведение вокальное!

- И это было здесь?

- Представьте, ваша честь.

- Для нас, пожалуй, это честь.

- Ну а ежели в Тюмени,
Не в лесу вдали селений,
Не за речкой на бугре,
Не на Брокене-горе,
Происходит вот такое,
Где же нам искать покоя?

- Кто разгонит эту пьянь,
Прощелыгь и окаянь?

- Если даже пыльцой ежевичной
Сносит всю черепицу под корень,
И порядок трещит ежечинный,
Значит, главный менять надо шкворень!

- Если чёрная собака
Забредает в огород,
Как в подвал Ауэрбаха, -
Надо делать окорот,
А иначе топинамбур…

- Да, иначе топинамбур,
Пастернак и сельдерей…

- Превратятся в одичандр,
Встанут за поводырей!

- Погоди, как мне кажется,
Ни к чему камикадзиться,
Отойдём за черту,
Вспомним присказку ту:
«Сполоснут пастернак,
Полит турнепс
Полит бюро ЦК КПСС»…

- Нету этой цеки,
Снова время чеки,
Дальновидный Эдмундыч
Заглянул в саму соль:
Аж алмазыч-корундыч
Разлетается в ноль!

- Чиновничье бюро,
Бумага и перо —
Привыкли вещи те,

Что вы клевещите,
Что съели бы того,
Бичуете кого
Вы краснобаево
И грозно-боево!

- Да бичуют, посмотри,
Нынче русские богатыри,
Ильи Муромца юродство
Перешло в их сумасбродство…

- Лучше б гусли с балалайкой
Сказку-присказку вели,
Чем бессмысленную байку
Нам травить… да на мели!

- Любовь и выгоду иметь,
Их уравняв, пыталась ты,
Но — милый сбёг от суеты,
А в кошельке — одна лишь медь…

- Хамить не сметь,
Я вам не то что!

- Свидетель ведь
Ты здесь дотошный:
Говеть-говеть —
Иеговеть! -
Твой принцип прочный…

- И цех поточный!
- Применили по нам коммунизм,
Применили по нам демократию…

- Итого — мировой сионизм
Целый век достаёт нашу братию!
…Не пора ли открыть нам глаза,
Не пора ли нам взяться за голову?

- Эй, нажмите-ка на тормоза,
А-то выдам я новым монголам вас!

- Ах ты, иудинская кровь,
Не по тебе ль грустит осина?!

- Что ж, знамо дело, дождь готовь
К саням, к телеге-зиму…

- Да вы закрючканцы, розенкранцы и
гильденстерны!
- Они сивушной жертвы скверны,
Скорей хватайте их за холку!
(Хоть сам не понял, что сказал)
И все освобождайте зал!

- С того что толку?

- Вот то-то и оно…

- Айдате лучша все в Лас-Вегас-казино,
Сверкает вона, рядом с барахолкой…

- Вы говорите прямо как прозаик…

- Откуда в Тюмени весь этот прозапад?

- Про запас, милок, про запас
На чёрный день беру, на чёрный день…

- Дай Бог здоровья, бабушка Тюмень!

- Ещё я с вами потягаюсь в новизне!

- А я ни с кем не соревнусь в крутизне,
Я просто здесь произрастаю
И собираюсь в стаю…

- Но это же тоскливо,
Что не спасает пиво…

- Наша жизнь скушна, как прежде:
Ожидание в надежде -
Вот приедет барин
И намоет хари!

- Не кипятитесь, Бранделяс,
И не точите лишних ляс!

- А вдруг и впрямь нагрянет он?

- И всем назначит пенсион…

- И будем пить «Наполеон»!..

- А где учёные мужи?

- Да расползлись, аки ужи.

- Что ж, это очень хорошо, очень хорошо.
Налей-ка, матушка, ишшо!

- Пока вы пьёте тут бездарно,
Они поедут в Брно и Варну…

- Пока вы пьёте тут безмозгло,
Они — за нобелевкой в Осло…

- Пока вы пьёте тут позорно,
Они же, ловкие, как Зорро,
Обставив пьяниц, как котят,
Поедут чинно в Эр-Рияд…

- Да хоть в Канаду
С Хакамадой!

- Да хоть за модой
С Квазимодой!
Мы ж не торопим времена,
В которых будет нам сполна…

- Но сроки те пришли! Вот кровь и плоть
Размётаны как прах и как помёт
Уже в который раз! Один Господь
Теперь всеобщий бешбармак уймёт…
- Террор, антитеррор — сплошной отстой,
Едино всё! Так лучше стой,
Не торопись,
А хорошенько присмотрись…

- Не слышал я такого
От Вани Полякова…
2001–2002




ЖИТЕЙСКИЕ ИСТОРИИ
(Поэма бесхозных лоскутков)

1

Когда я был ещё не искушён
И приходил в восторг от словосочетанья
Быстрей, чем от присутствующих жён,
Уже тогда я замышлял поэму втайне.

Я представлял её со всех сторон,
Изящную, как Крабовидную Туманность.
И, зрелищем всецело поглощён,
Не замечал вокруг обыденную данность.

И вот я рос, и ширилась она,
И, удержать в мечтах её уже не в силах,
Я взялся за перо — встречай, страна,
То, что в душе моей
                              сама же замесила!

О роскошь впечатлений, мыслей, чувств,
О роскошь их бессчётных преобразований
И сочетаний… Господи, мечусь
В плену богатств!
                     И всё здесь — следствие метаний.

2

Итак, его занёс однажды случай
В одну из школ в районе МЖК.
Естественно созвучно — мужика.
Породы неумеренно кипучей.

Была почти зима. И сильно дуло
С окрестных побелевших пустырей.
Нахохлившись, курили у дверей
Кого досрочно в ящик потянуло.
А в кабинете триста восемнадцать

Царил уют, герани расцветали,
И две девчонки дяденьку пытали,
Одной четырнадцать, другой пятнадцать.

Кружок чего неведомо
                                   затеяв
И положив на то немало сил,
Он каждую субботу приходил
И правду-матку резал про евреев.
Ему девчонки спуску не давали:
Вопросы с ходу — вдоль и поперёк!
И так он истощался за урок,
Что под конец чуть брюки не спадали.

С тех пор прошла уже седая вечность,
По коридору тапками шурша.
Но сберегла бродячая душа
Тех давних дней суровую беспечность.

3

Вот он, герой поэмы странной,
Не к месту рубящий с плеча,
Наш правдолюбец безымянный
Дурак — опасней Пугача.

Опасней всякой Хакамады,
Поскольку с этим сладу нет:
Ему зелёненьких не надо —
Дай языку зелёный свет!

Свобода, полная свобода,
Как лень, задолго родилась
До появления урода,
Которому глаголить — сласть.

Он населил собой просторы
Необозначенной страны,
Ей не грозят враги и воры,
Её границы не видны.
Там не военный и не штатский
От века правит кабинет…
Но на земле прочнее нет
Его империи дурацкой.

Ещё в нём много есть такого,
Чего хватало у Глазкова,
Но чем скудны Рембо рулады,
Но чем полны упанишады
И легковесные манады,
Увещеванья Торквемады

Благоуханья мандрагора,
И нечто в нём от Пифагора,
А может, и от Протагора,
А может, и от Святогора
Да от Луиса де Гонгоры,
А может, и от Перуджино,
И даже от Пармиджанино…
Друзья, не проходите мимо!

4

Таким предстал —
                  буквально в двух словах —
Герой наш главный. Следом — героиня.
Её мы тоже опускаем имя.
Лишь скажем, что она от цели в двух шагах.
А цель её — войти в поэму в основном.
Ну и — создать проблемы мимоходом
Оракулу, которому охота
Умно вещать пред ней
                    с селёдкой и вином.

Она — одна из тех двоих, что простака,
Не слушая, вопросами пытали —
Смеясь, на самом деле искушали,
А тот тому и рад… С тех пор прошли века.

Достаточно, пожалуй, действующих лиц.
Точнее, неких сгустков бестелесных,
Которые сперва в объятиях слились,
Затем расстались в тяжбах бесполезных…

Однако, ближе к делу, минимум искусства!
Вперёд, мои энергетические сгустки!
Пружиной часовой раскручивайся тема,
Сама пойдёт моя лоскутная поэма!

5

«Ах ты, мой боян-гусляр,
Раскрывай скорей футляр,
Струны звонки береди,
Будет сказка впереди!

Мы с тобою поплывём
Вдоль по речке по Тавде,
Так схоронимся вдвоём —
Не найдёт никто, нигде.

Буду я любить тебя,
Буду слушать день и ночь
В поле, в рощах и степях,
Даже ежели невмочь!», —

Пела девушка, ему
Седу бороду чеша,
А в своём твердя уму:
«Не получишь ни шиша!

Стань моим, моим, моим,
А для прочих стань чужим,
А для прочих стань немым,
Всё развеется как дым!

Ты на мне замкнись-замкнись,
Закольцуйся навсегда!»
И несла по руслу вниз
Её заговор Тавда.

Спи, сибирская река,
Не волнуйся подо льдом,
Не вела б куда строка,
Всё окончится ладом.

Заговорщица сама
Попадёт в свои же сети:
Станет с прочими нема,
Затевая игры эти…

6

Охмурён сладкогласою дивой,
Он не мог избавленья найти.
И какой-то скубак шелудивый
Там и сям возникал на пути.

А она всё афиши читала
Вперемежку с зевотной тоской.
И хоть выпил вина он немало,
Шевелил беспокойной мозгой:

«Что ищу я в провинции этой
С запылённым индийским кино,
Показною любовью согретый
Так, что не согревает вино?!»

Но звучал и звучал её голос
И сознанье его размягчал,
И проснулся он босый и голый,
И увидел пустынный причал.

И вскричал: «Непотребная девка,
Ты ж симфонию не поняла,
Повстречаемся через полвека —
И вернёшь как с куста что взяла!»

А она не была виновата,
Что судьба уносила, легка,
Хоть какая аппассионата,
Хоть убейся — но за скубака.

Через многие-многие стаи
Неопознанных дней и кустов
Из газетных статей он узнает,
Что она покорила Восток…

7

«Ты — слепишь, как шамаханская царица.
Я — как прежде, пред тобою нищ и наг.
Всё вокруг тебя сияет и искрится
Аж на целый вавилонский парасанг.

Почему же ты скучаешь среди верных
И примерных ублажителей своих,
Положительных придворных и придверных,
Вне флюидов отрицательных моих?

И глаза твои как будто стали меньше,
И пресыщенный подёрнул их жирок,
И гуляет где-то ветер-алиментщик,
Обходя твой застоявшийся мирок…», —

Он писал ей обличительные письма,
А она из них пускала голубков.
До такого не дошёл идиотизьма
Даже всенародный Лёня Голубков…

8

Шёл по улице убитый.
Не понятно, как он шёл.
Шёл с бутылочкой початой
И печально напевал:
«Ты в неведомом пространстве
Обитаешь с этих пор.
И ни дна и ни покрышки
Мне отныне на века.
Значит, пьём за новоселье,
За удобное жильё,
Ненаглядная, родная,
За отдельное жильё!..»
А за ним, как ангел верный,
Шла разутая жена,
Мужа мёртвого не в силах
Обуздать и оживить…

9

«Зачем тетёхался с тобой?
Ты всё равно прибилась к стае,
Жестокий след в душе оставив
Своей беспамятной стопой…

Хотя… что сетовать? Ведь ты —
Бетонных зарослей найдёныш,
Цивилизованный зверёныш,
Дитя страстей и суеты…», —
Так старый наш благообраз
Рыдал, болотина сплошная,
Полночный призрак вопрошая,
И врал себе в который раз.

10

Пред своею красивой потерей
Он распахивал в знания двери.
А она восклицала: «Счастливчик,
Пред тобою сниму я щас лифчик!»
Нёс своё он высокое горе
В обращенном к созвездиям взоре.
А она: «Погляди-ка на вымя —
И своё позабудешь ты имя!»
Он хотел её видеть богиней
И на это угробил свой гений…
«И не зря!», — подытожил сосед,
Осушив пол-литровый сосуд.

11

Тут спартанская молвит краса,
Поднимая с надеждой глаза:
«Менелай теперь старый брюзгач,
А Парис — сановитый мозгач…
Мне так скучно и с тем и с другим,
Приходи, Мустафа Ибрагим!»

12

И он пришёл, всклокочен, чёрен, пьян
И долго уговаривать не рьян…
Весьма продвинутый в вопросах
Очисток брюквы, злата, проса,
А также Ближнего Востока,
Ежеминутно и жестоко
Закуски мирные круша,
Он безответно вопрошал:
«Влюбляясь в женщин падших,
Зачем святых мы предаём
И, на содом меняя дом,
Бежим устоев наших,
Хватая принародно,
Когда застолье до утра,

Посуды слипшейся гора,
Таких за что угодно?
Зачем нам живописны
Бутылки длинные с вином,
Дни в измерении ином,
А будни — ненавистны?
Зачем среди чумы я
Без всяких угрызений
Возглавил шумный пир
В стране полуголодной
И полувымершей уже,
Где вволю разгулялись
Бандиты, ваххабиты,
Наймиты, содомиты
По наущению друзей?
А я как Председатель
Провозглашаю новый тост
Во славу юной девы,
Не знающей, как нежность скрыть,
Зачем? Зачем? Зачем? Зачем?
Скорей, красивая, ответь мне!
Ах, что-то есть в тебе от ведьмы…

Но я однако умираю.
И вижу:
Твоя хата с краю…
Что ж,

13

Смерть моя тебе не по глазам,
Видно, есть заботы поважнее…
Совершить наезд — и по газам,
Главное, наехать понежнее! —
Ты науку знаешь хорошо.
В ход пускаешь все свои соблазны.
Так наедешь — хочется ещё.
Только пожелания напрасны!
Ты спешишь, пуская снова в ход
Прелести свои, к другой уж жертве…
Стонет безобидный пешеход,
А в твоих очах танцуют черти!»

14

И под сенью пирамид
Он признался ей в порыве:
«Пусть убогий я на вид —
Дело не в хвосте и гриве —
Вы же всё-таки цветок
Самый яркий на Востоке,
И во мне блуждает ток,
И по мне блуждают токи,
И вот-вот произойдёт
Фантастический
Электрический,
Абсолютно
Невыговористический
Разряд!

Так что, как вы ни вертите,
А я с вами был бы рад —
Эхнатоном с Нефертити —
Между царственных соитий
И желудочных услад —
Строганина,
Оленина,
Водка, винка, виноград —
В чумах каменных огромных,
В дебрях роскоши нескромных,
В помещениях укромных
Возводить творений кромлех
И пиктографы рулад —
Был бы рад…»

15

«Ни будь ты нильским крокодилом,
А только лишь гиппопотамом,
Уже тогда бы я крутила
Лихие шашни тут и тама!», —
И под гудение бедлама,
И под нашествие там-тама,
И под камлание шамана
Красотка быстро исчезала,
И всё такое исчезало,
И всё та исче кое зало
Под гулким куполом вокзала.

16

Посреди заполошного мира,
В самом центре огромного зала,
Он сидел под тяжёлою люстрой,
А мечта от него ускользала.

Но ещё в полумраке мелькала,
И смеялась без звука лукаво,
И, во тьме исчезая, следила
Фосфорическими каблуками.

«Стой, несчастная, — молча кричал он, —
Без меня тебе не воплотиться!»
«Мне и так хорошо, — отвечала, —
Ты ведь сам говорил, что я птица…»

Вавилон гомонил беспрестанно,
Громыхали чугунные бабы.
И мечту суета забирала
От него в свои липкие лапы…

17

Он потерялся. Себя потерял.
Входы и выходы все перепутал.
Думал, восходит на пьедестал,
А очутился — на перепутье.

Впику ему — в этой жизни она
Ориентировалась хладнокровно.
Также способность была ей дана
Нравиться кесарям всем поголовно.

Аменхотеп, Валтасар, Бонапарт…
Перебирала она власть имущих.
Но никогда не входила в азарт,
Не забывая о целях насущных.

Он же из ряда сего выпадал.
С ним позволяла себе расслабляться…
Ей наплевать было на пьедестал —
Вдоволь хватало высокого блядства.

18

За это он её корил:
«Пусть твой избранник тих и мил,

Но, — приглядись, — совсем никто,
А я тебе — сам Жан Кокто!

Ты приглядись: он демагог —
А я тебе Винсент Ван Гог!

Он просто там какой-то хрен —
А я твой верный Поль Верлен!

Хотел сказать, что я Гоген,
А он пусть ест гематоген!

Безусый он олигофрен —
А я усатый Бен Ладен!

Короче ты в виду имей:
Я великан — а он пигмей!

Уразумей, лишь «кто-то» он —
А я твой преданный Вийон!

Да ты, ей-ей, уразумей:
Он самокат — а я харлей!

Да приглядись: он жидкий стул —
А я Валерий Гай Катулл!

Да разве я когда-то врал?
Ефрейтор он — я генерал!

Точней — еврейтор он всех стран,
А я — Четвёртый Иоанн!

Он у глупцов стратипедарх —
А я у гениев монарх!

В конце концов я твой, пойми,
Незаменимый Низами!»

19

А подруга её деловая
С заплетённой купюрой в косе
Предлагала прикончить Абая,
Утопить кунака в кумысе.

Говорила она, сдвинув брови:
«Ты не путайся с этим треплом,
Что ему наши слёзы-любови? —
Только повод мести помелом!»

Говорила она, негодуя:
«Ты с отребьем таким не водись,
Его видела в прошлом году я —
Шли с какой-то, влюблённые вдрысь!»

Тут свидетель того выдвигался, —
Яровые размежив овсы,
Подтянув для приличия галстук,
Распушив от усердья усы, —

Изрекал: «С фрезеровщицей Нюркой
Я застукал их в цехе пустом,
Хоть и скрылись тогда они юрко,
По сегодня стою я на том!»

20

Свидетель и доброжелатель
Впоследствии перед толпой
Бахвалился и надувался,
Досужею сплетней делясь:
«Наверно, никто не поверит,
Но так и случилось, клянусь:
Он бросил в огонь её письма —
И остановились часы,
Она прогнала его ночью —
И в доме завёлся бодун,
Но, самое главное, оба
Они жили ради меня!»
В ответ раздавались призывы
Немедленно вычеркнуть их
Из списка толпы и тем самым
Жестоко навек наказать:

Из списка себя мы изгоним
Отродье, противное нам,
А дальше, а дальше по коням
И ну — по холмам и долам!

21

Но являлся резко наш герой
И глаголил, весел и раскован:
«Не встречал беседливой такой,
Оттого был сразу очарован,
Одурманен райским голоском,
Лепетавшем что-то без умолку,
И казалось, будто я знаком
С нею до рождения задолго.
А еще мы кряду три часа
Обсуждали каверзную тему —
Будет голос «против» или «за»
Голосов свободную систему,
Если он поёт себе поёт,
Например, про снег или про иней,
Или просто — воет, как койот? —
Тут я спорил с нашей героиней…»

22

Невесома на помине
Прибегала героиня,
Говорила нараспев:
«А не Строганов ли беф,
Не «профессорское» ль мясо
В «Альма-матер» поздним часом
Мне назло совсем один

Уплетал мой господин?!»
И росла из горе-спора
Необузданная ссора.

23

«Вряд ли согласно Товита
С дымом от рыбьей печёнки
В верхние страны Египта
Бес убежит от девчонки,
Выросшей в джинсах и майках
В дебрях металла и рэпа,
Также казачья нагайка
Вряд ли заменит ей небо, —
Так что пока, стопудово,
К ней приближаться опасно!», —
Всем заявлял громогласно
Он женихам её новым.

24

А они у подъезда толпились
и о будущем редком…
Головою о стену долбились
И мечтали о будущем редком…

25

«Одни играли на свирели,
Другие медленно зверели.
Планеты двигались по кругу,
Мой друг увёл мою подругу.

Черлым-берлым,
Черлым-берла,
Такие, брат, мои дела…», —

Из подворотни песню боли
Мы различили поневоле —
Его душа рвалась на части,
Он был космически несчастен.
Она добилась своего,
Сковала чарами его…

26

«Однако сам от ню,
Как от проказы или порчи,
Ты не бежал отнюдь,
Одною мною озабочен!
Я для тебя — лишь тень
Нескромных игр воображенья
И лишь на миг мигрень
В потоке новых Тань и Жень я…»

27

Но прошуршала вечность номер пять
По коридору тапками с помпоном —
И нервы больше некому трепать,
Сбежала тень с очередным буффоном…

28

Он желает ей вдогон,
Чтоб ей снился только он;
Шепчет издали она,
Хряпнув прочного вина:
«Бред, обрушься на него,
Но не сковывай всего,
Сон ходячий, обуяй,
Обуяй его давай
От макушки и до яй,
Ой-ёёй да ай-яяй!
Чтоб неведомо куда
Он отныне шёл всегда,
Чтоб, собою как чумной,
Он в сумятице земной
Не видал бы ни одной,
А болел бы только мной!»

29

«Похоже, понял я одно:
Вино вредно, вино вредно
Вино вредно
                     рту твоему —
Он мелет чушь…» Она ему:
«Мой друг, вино вредно,
Когда не свыше нам дано.
Но если ангельская длань
Вливает терпкое в гортань,
На нас надвинувшись, как тать,
То стоит ли роптать?»

30

Но прошуршала вечность номер дцать,
Об пол костяшками поцокивая…
Она сбежала вновь. Кто ж будет отрицать?
Ведь такова она, дочь Бассарея волоокая…

31

И вот теперь уже
Он
В полном одиночестве
Взахлёб рыдал над «Солярисом», она
На весь вагон, под завязку набитый
Спящими и делающими вид, что спят,
С грохотом колола зубами орехи;
Он
Пытался раскрыть перед ней душу
Она
Требовала от него
Копчёной курицы;
Он хотел носить её на руках,
Она навьючивала его тюками
Своего разновокзального барахла;
Наконец он, разочарованный
И разъярённый,
Хлопнул дверью,
Наконец она поняла,
Насколько же он
Жалок…
И только лишь после всего этого
Они стали видеть
Друг друга
На расстоянии.
И в лучшем свете.
И уже многие годы.
В любвеобильных,
Но не порочных снах.

32

И вот теперь, когда они прозрели,
И что-то на часах невидимых сошлось, —
Он ей простил сановные постели,
Она ему простила мелочную злость,

Он ей простил желанье им руководить
И посадить на цепь или хотя б на нить,
Она ему — с ним связанные склоки
И в сторону её кривые экивоки…

33

В конце концов, в конце концов
Простите автора за прозу —
Он длить и длить её готов,
Поставив разум под угрозу.
Итак, мы будем закругляться… А пока
Вот заключительное слово дурака:

34

«Гонят русских из Актюбинска,
Едут греки в Лангепас,
Из России, как из тюбика,
Выдавливают нас.

Стал расистом поневоле я,
Обрекла на то судьба.
Спи спокойненько, Монголия,
Мрёт, гуляя, голытьба.
Спи спокойненько, Америка,
Тихо в тряпочку сопя,
За твою бумагу
                       лирика
Не продаст вовек себя!
То тебе не баба глупая,
А ответственная мать», —
Слушала, грейпфруты хрупая,
С ним готовая страдать, —
«Кому-то дайте Аттику,
Египет, Адриатику,
Кому-то Мальту, Корсику
И прочую экзотику,
А мы довольны нашими
Окрестными пейзажами!
У сонной речки с удочкой
Сидим туманным утречком,
Бредём унылой улочкой
С весёлой местной дурочкой, —
Не то ли нам отрада,
А большего не надо!»

35

Хоть много пафоса нагнал
Наш пустословья генерал,
Но где-то что-то и сказал
Под наступающий финал…

36

…Ну, что ж, хотя герои символичны,
Да мне они знакомы оба лично.
И опыт жизненный их дорог.
Да будет свет! Да сгинет морок!
2000–2003




СОДЕРЖАНИЕ
«В тазу остывало варенье…»
«Я не хотел быть автором публичных откровений…»
«Кто из нас не преодолевал…»
«Я следил за тобой с замиранием сердца…»
«На подушках бархатистых с бахромою…»
Причет
Песня
Объяснение под гармошку
«У гитары чёрный гриф…»
«Зачем друг друга любим…»
«Мои родные безутешные просторы…»
«Святолепные берёзы на пригорке…»
«В самую лучшую пору…»
«В клюве долька огня…»
«Мне любовь оказывают ветры…»
«Равнина-ровная… Откуда…»
«Спешит, как прежде, быстроглазая река…»
«Так устроил сам Бог…»
«Я научусь переводить в слова…»
«Достатка не было и нет…»
«Когда-то от романтики я был нетрезв…»
«Резной, узорный сухостой…»
«Спасибо за то, что приходишь во сне…»
«Как живу я теперь, что таю за душой…»
Не в тему
«Неупорядоченно как-то жил я…»
«Будь я шутом с раскрытой варежкой зазря…»
«Вопреки безобразию мира сего…»
«Вы знали меня как последнюю пьянь…»
«Я жаждал небывалой музыки…»
«Неизбежность тебя…»
«Во взаимном длительном…»
«…Но мы не встретились с тобою…»
«Нескладушки о жизни нескладной…»
«Последние два месяца дожди, дожди, дожди…»
«Зачем приснилась ты опять…»
«Порой из грешных уст…»
«На нужды бренные семьи…»
«Сказать, что мир наш противоречив…»
«Я не ведаю большего счастья…»
«На вселенских копях потрудиться…»
«А когда-то, я помню, сначала…»
Бродяжья-протяжная
«Наивные вирши влюблённой души…»
«Во мне ты прошла через всё…»
«Я ненавижу всё, что связано с тобой…»
«А помнишь, мы с тобой…»
«Дорога появлялась, исчезала…»
«Когда судьбой бесповоротно решено…»
«Я уйду от тебя в эту книгу…»
К вопросу о моей учёбе ИЗО
«Как будто бы в лесу…»
«Плывут деревни-миражи…»
«Я один поброжу да побуду…»
«Я — и сам по себе и один из народа…»
«Человек всеземский Минин…»
«Пересмягли-пересохли…»
«Настанет срок — и расщеплённый атом…»
«Дабы не сбивался наш день…»
«Кого-то любовь задевала как птица…»
«Давно я должен был исчезнуть…»
«В смене чётных и нечётных…»
Из поучений Федосея, безвестного в миру скитаря
«Ты — вдохновение и ты…»
«Закоулки следя бытия…»
«Я в смерть свою внимательно всмотрелся…»
«Сквозь дымов и веток востеченье…»
«Этость, самость, этосамость…»
Наказание
«И возжелала, чтоб…»
«Я уверен: мы с тобой давно породнены…»
«Обычный грешник, на земле живу…»
«Неужто выцвели жар-птицы…»
«Поэзия русских имён…»
«Что ж, душа, не робей…»
«Будет сыро. И лист упадёт одиноко…»
«Кто я тебе? Ни сват, ни брат…»
«Гуляйте, облачные гребни…»
Автобиография
«У крутой обочины…»
Велосипедные страсти
«Помнишь, как мы той беспечной весной…»
«Вероятное и верное осталось…»
«Осень, взмахнув рукой…»
«В самом дальнем углу твоего забытья…»
«Разлука пролегла…»
«Быстро наша увяла сирень…»
«Смотри, всё есть: земля и небо…»
«Здесь столько понаписано всего…»
«Любовь, талант и опыт…»
«Порой любуясь мастеровитыми натюрмортами…»
Частное уведомление
«Хоть в искусствах ты самдесят…»
«Это хоть не выразимо — но больно…»
«Яви страшная лавина…»
«Зачем так запросто, беспечно мы расстались…»
«Наверное, сам я накликал…»
«Мы познакомились во сне…»
«Пусть слабость моя, кто-то скажет…»
«Скрипит перо, для манускрипт…»
«Я испросил…»
«Во грехе заскорузл и замшел…»
«…Основать на любви государство…»
«И обожглись, и настрадались…»
«Под заоконный свист и грай…»
«Я тронул заветные струны…»
«О, как бы я хотел, чтоб кто-нибудь воскликнул…»
«Оттого мы несчастные люди…»
При встрече
«А в глазах у меня злому року в угоду…»
«Я проиграл в игре с судьбой…»
«Из-за тебя…»
«Такой человек нехороший…»
Сонет о зрении
«Многое рушилось и возрождалось…»
Будни литераторов
«А я снова беседую с тобой…»
«Я улыбчив — ангел подсказал мне…»
Самородок
«Хотя они глоток воды…»
Опус № 0 (фа-дур)
«Проходят тёмной чередой…»
«Да как вместо тарабарщины…»
«От любви слагая неумело…»
«И снова на земле…»
Если
«Отбредил и отбередил…»
«Зачем метался я в ознобе…»
Несколько набросков к одной дате
Безграмотный стишок
Честное слово
На очередной юбилей
Библиотеки имени А.С. Пушкина
Города
Антиода перу
«Сверяясь по далёким звёздам…»
«Могу тебя глупым назвать, пожалеть…»
«Не кори, не ставь на вид…»
«Всё рифмуя без разбора…»
«День пошёл на прибавку…»
«То тут, то там орёт…»
Россказни бывалого
Эпиграмма
Два автошаржа
Март 1981 года
На некоторые столичные
публикации местных стихотворцев
Где правда?
«Я писал по-журналистски…»
«Сергей Донбай — гроза поэтов…»
«Феодалы, царь иль власть советов…»
«Литстудия N
«Смотри, как оно развернулось…»
«Прочтёшь, поплачешь, посмеёшься…»
«Ослаби, остави, прости…»
Наблюдение
Послесловие к фолианту
«Надо ли с кипением у рта…»
«Среди гримас и надуваний…»
«Господи, родная измождённость…»
«Быть не хочу воспоминанием твоим…»
«Летай, перо моё, как перышко…»
Иуда
В скитальные дали
Из цикла «Персонажи»
Житейские пересуды
Житейские истории (Поэма бесхозных лоскутков)

Содержание



*Примечание автора: вариант:
Эти двое Александров
Мне милее миллиардов.