Мои воспоминания: Избранные произведения
Н. М. Чукмалдин
КОНСТАНТИНОПОЛЬ
Мы проснулись в 5 часов утра, в силу того же физиологического факта, как мельник просыпается, когда перестаёт шуметь вода и колесо мельничное останавливается. Пароход наш стоял. Ни шума, ни звука. Мы оделись и вышли на палубу. По ту и другую сторону виднелись берега, кое-где светились огоньки, силуэтами виднелись кипарисовые рощи, выделялся острый минарет — ясно, что это вход в Босфор.
Светало. Карантинная лодка пошла к берегу в турецкую таможню. Где-то запел петух; ему подражая, запел второй. Через минуту с белеющего минарета поверх тумана и воды понесся заунывный голос муэдзина, призывающий правоверных на молитву. Отовсюду веяло чем-то иным, новым, невиданным и неизведанным. В такие минуты все чувства как-то настороже: ухо ваше ловит каждый новый звук, глаз усиленно всматривается в каждый новый предмет, внимание стремится всюду.
Только в 6 часов лодка вернулась к пароходу, и мы двинулись проливом к Константинополю. Туман снова густыми полосами налегал на нас и не давал возможности видеть и любоваться прекрасными берегами Босфора, почти сплошь застроенными живописными виллами, оригинальными мечетями и, вероятно, грязными лачугами, но издали выглядывающими красивой декорацией. Через полтора часа хода как-то незаметно начал проходить перед нашими глазами Царьград — Константинополь и завершился, где мы стали на якорь, той волшебной панорамой, назвать которую я не подберу подходящего выражения.
На лодке-барке с осторожностью, чтобы разные, чуть не разбойники, лодочники не растащили багажа, съехали мы на берег пристани Стамбула, пройдя там пародию таможни, где под видом осмотра паспортов и багажа турецкие чиновники вымогают только свой «бакшиш».
С узлами в руках и зонтиками под мышкой, по узкой и грязной улице длинной гурьбой потянулись мы в гору, чтобы тоннелем подняться в центральную часть города — Перу. Провожатым был у нас опытный путешественник г. Молчанов, корреспондент газеты «Новое время». С некоторым трудом нашли Ноtеl, в котором дали нам номер в третьем этаже размером не более четырех аршин длины и ширины, сырой, продуваемый ветром и крайне ограниченный мебелью. Позавтракав в ресторане, мы взяли «каваса» (проводника), коляску и карету и поехали осматривать достопримечательности города. Мост через Золотой Рог мы должны были пройти пешком, потому что за проезд в два конца взимают по 3 франка (1 р. 20 к.) с каждого человека. Перейдя мост, зашли мы в мечеть Селима (снявши предварительно штиблеты), в одно из прекрасных и громадных зданий этого рода архитектуры. Посреди мечети, поджав ноги, сидели человек сорок мусульман, среди которых, также сидя, громко говорил какую-то духовную лекцию один из мулл или монахов, служащих при этой мечети.
Под влиянием путеводителя-книги и командою каваса постепенно переезжали и осматривали мы наиболее замечательные сооружения и местности Константинополя. Перечислю из них некоторые:
1) Мечеть новую, где похоронены султаны: Абдул-Мед- жид, его мать и несчастный Абдул-Азиз.
2) Музей древностей.
3) Новую мечеть, только что достроенную и замечательную по размерам и орнаментации, быть может, только потому, что план для неё взят, как копия, с великого храма великого Константина — св. Софии.
4) Этнографический музей старинных турецких одежд и преимущественно употреблявшихся янычарами. Надобно заметить, что этот музей во всех отношениях и плохо устроен, и плохо содержится.
5) Древнюю цистерну на том же возвышении, где храм св. Софии, со множеством колонн, означенных цифрой 1001.
И, наконец, самое главное и величественное из всех зданий всего мира — это храм св. Софи и, построенный 1480 лет тому назад. Великолепие этого храма, его план и купол так громадны и совершенны, что я не знаю, где можно найти равное в этом роде сооружение, несмотря на то, что храм находится в запущенном состоянии и лишен теперь всяких внешних украшений. Невежественные руки мусульман сокрушают дорогую античную мозаику, раздавая её за бакшиш праздным путешественникам. На хорах со всех трёх сторон храма, между мраморными и порфирными колоннами Ионического ордена устроены мраморные глухие массивные перила, на которых высечены были барельефом большие четырёхконечные кресты, значительно стёсанные турками, но явственно видные ещё и теперь. Форма их такая:
В нишах сводов, сквозь новую турецкую позолоту, проглядывают греческие лики святых, а в своде над бывшим алтарём сквозит лик и венец Спасителя мира. В конце левой стороны хор, вблизи алтаря, на парапете мраморных перил сохранилась высеченная греческая надпись, что тут был трон или место императрицы Феодоры, где она находилась во время торжественных богослужений. Пол внизу и пол на хорах выстлан такими громадными мраморными плитами, на которые, по-видимому, не действуют ни перевороты, ни столетия.
Когда, стоя внизу, окидываете вы общим взглядом всю внутренность храма, вы видите целую вереницу колонн, кругом античную мраморную отделку, массу прекрасно распределённого света, желтоватый свет верхнего яруса, и над всем этим господствующий синий купол, точно плавающий в воздухе — так он прекрасен и пропорционален, вас невольно охватывает глубокое чувство удивления, переходящее в прямое благоговение и к художнику, архитектору, создавшему план храма, и к императору, сумевшему оценить его и дать средства к осуществлению. Глядя на эту подавляющую колоссальность храма (80 метров кубических = 114 аршинам), на чудный купол, вот уже 15 столетий возносящийся к небу, невольно приходишь к заключению, что, имея подобный образец зодчества, позднее легче было создать грандиозные храмы, украшать их многими произведениями искусства, но громаднее по замыслу, артистичнее по выполнению, незыблемее по математическим вычислениям, устойчивости нет в Европе ни одного храма, ему равного. Его не сокрушили даже землетрясения, от которых рассыпались в прах все другие каменные постройки.
И теперь этот храм-чудо, созданный христианской идеей, в него воплощённой, христианской нацией сооружённый, находится во власти турок, более невежественных, чем даже первые завоеватели Византии, пощадившие его от разрушения!
Выходя из храма св. Софии, тотчас же попадёшь на вторую знаменитость Константинополя — площадь, где в древности производились военные игры и которая носила громкое название ипподрома. На площади и теперь ещё стоят некоторые древние памятники — три разные колонны. Из них первая, та, что ближе к морю, разрушающаяся кирпичная колонна, была сооружена великим Константином в память прекращения гладиаторских игр и зрелищ, осуждаемых христианской религией. Вторая колонна, изображающая трёх перевитых между собой змей, подарена была одному из греческих императоров какими- то союзниками за победу, одержанную им над персами. Третья — и самая замечательная в Европе — это Египетская игла, поставленная тут императором Феодосием. Пьедестал иглы находится аршина на два в земле кругом окружающих зданий, бывших во времена погромов и порабощения Византии. Сыны своей родины эллины-греки, некогда интеллигентные, образованные люди, превратившиеся в униженных и порабощённых, потеряв свою свободу, утратив образованность и славу, выродились теперь в презренную толпу восточных людей до такой степени, что даже другие восточные народы стали браниться между собой именем грека. Так неумолимая судьба вертит своё колесо, возвышая известное племя, наполняя его славой всю Вселенную, разнося его искусства и науки по всему свету и потом роковым образом повертывает колесо вновь и свергает племя в ничтожество бытия…
Окончив осмотр наиболее замечательных зданий, мы пошли на Константинопольский рынок. Нужно представить себе длинные, кривые, узкие ряды лавок, полузакрытые сверху от дождя и света, толпу пёстрого народа в ярких восточных одеждах, продавцов, сидящих с поджатыми ногами на прилавках и кальяном во рту, говор, шум, крики — и тогда представите себе слабое подобие того, что такое Цареградский рынок. Нужно ли добавить, что на рынке темно, грязно, что мостовая неровная, что вас толкают со всех сторон. Всё это на восточном рынке разумеется само собой. Продавцы в лавках просят цены за товары втрое дороже, на обмене денег стараются обмануть, обсчитать.
На другой день, как несколько знакомые уже с топографией местности, пошли мы пешком бродить по главным улицам города, любуясь на отдельные новые здания и открывающиеся виды и ландшафты. Мало-помалу мы спустились к Золотому Рогу и наняли лодку, чтобы покататься на водах залива и посетить любимое столичное гулянье — Сладкие Воды. Вся грязь и неприглядность остались позади нас, там, в этих узких улицах города, — а тут синяя поверхность пролива, масса покачивающихся пароходов, бесчисленное количество снующих по всем направлениям лодок, баркасов, яликов и кругом всего, как волшебную картину, обрамляет береговая полоса — рама, украшенная арабесками тёмных кипарисов, светлых игловидных минаретов и, как мелкий бордюр, кирпичных домов, в нестройном, но гармонирующем беспорядке по откосу гор разбросанных. Немного далее, на самом берегу пролива красуется белый мраморный дворец — «Долма-Бахче», нечто по своей изящности из ряда вон выходящее. Особенность и суть его красоты составляет полное отсутствие того казённого, установившегося в Европе типа дворцов, которые и хороши в своем роде, и однообразны в то же время. В «Долма-Бахче» соединена в гармоническом сочетании и античная красота Запада, и легкая причудливая грациозность Востока. Дворец, пожалуй, и строг в своих основных формах архитектуры, взятых в целом, но удивительно разнообразен в деталях, что придаёт ему такую лёгкость и изящество. Он, как лебедь на воде, невольно обращает на себя внимание и как-то тянет смотреть и любоваться на него. И, несмотря на такую красоту, дворец необитаем: он хранит за собой дурную память насильственной смерти султана Абдул-Азиза, совершённой в прошлом десятилетии. Оттого-то он и пуст…
Н. М. Чукмалдин
КОНСТАНТИНОПОЛЬ
Мы проснулись в 5 часов утра, в силу того же физиологического факта, как мельник просыпается, когда перестаёт шуметь вода и колесо мельничное останавливается. Пароход наш стоял. Ни шума, ни звука. Мы оделись и вышли на палубу. По ту и другую сторону виднелись берега, кое-где светились огоньки, силуэтами виднелись кипарисовые рощи, выделялся острый минарет — ясно, что это вход в Босфор.
Светало. Карантинная лодка пошла к берегу в турецкую таможню. Где-то запел петух; ему подражая, запел второй. Через минуту с белеющего минарета поверх тумана и воды понесся заунывный голос муэдзина, призывающий правоверных на молитву. Отовсюду веяло чем-то иным, новым, невиданным и неизведанным. В такие минуты все чувства как-то настороже: ухо ваше ловит каждый новый звук, глаз усиленно всматривается в каждый новый предмет, внимание стремится всюду.
Только в 6 часов лодка вернулась к пароходу, и мы двинулись проливом к Константинополю. Туман снова густыми полосами налегал на нас и не давал возможности видеть и любоваться прекрасными берегами Босфора, почти сплошь застроенными живописными виллами, оригинальными мечетями и, вероятно, грязными лачугами, но издали выглядывающими красивой декорацией. Через полтора часа хода как-то незаметно начал проходить перед нашими глазами Царьград — Константинополь и завершился, где мы стали на якорь, той волшебной панорамой, назвать которую я не подберу подходящего выражения.
На лодке-барке с осторожностью, чтобы разные, чуть не разбойники, лодочники не растащили багажа, съехали мы на берег пристани Стамбула, пройдя там пародию таможни, где под видом осмотра паспортов и багажа турецкие чиновники вымогают только свой «бакшиш».
С узлами в руках и зонтиками под мышкой, по узкой и грязной улице длинной гурьбой потянулись мы в гору, чтобы тоннелем подняться в центральную часть города — Перу. Провожатым был у нас опытный путешественник г. Молчанов, корреспондент газеты «Новое время». С некоторым трудом нашли Ноtеl, в котором дали нам номер в третьем этаже размером не более четырех аршин длины и ширины, сырой, продуваемый ветром и крайне ограниченный мебелью. Позавтракав в ресторане, мы взяли «каваса» (проводника), коляску и карету и поехали осматривать достопримечательности города. Мост через Золотой Рог мы должны были пройти пешком, потому что за проезд в два конца взимают по 3 франка (1 р. 20 к.) с каждого человека. Перейдя мост, зашли мы в мечеть Селима (снявши предварительно штиблеты), в одно из прекрасных и громадных зданий этого рода архитектуры. Посреди мечети, поджав ноги, сидели человек сорок мусульман, среди которых, также сидя, громко говорил какую-то духовную лекцию один из мулл или монахов, служащих при этой мечети.
Под влиянием путеводителя-книги и командою каваса постепенно переезжали и осматривали мы наиболее замечательные сооружения и местности Константинополя. Перечислю из них некоторые:
1) Мечеть новую, где похоронены султаны: Абдул-Мед- жид, его мать и несчастный Абдул-Азиз.
2) Музей древностей.
3) Новую мечеть, только что достроенную и замечательную по размерам и орнаментации, быть может, только потому, что план для неё взят, как копия, с великого храма великого Константина — св. Софии.
4) Этнографический музей старинных турецких одежд и преимущественно употреблявшихся янычарами. Надобно заметить, что этот музей во всех отношениях и плохо устроен, и плохо содержится.
5) Древнюю цистерну на том же возвышении, где храм св. Софии, со множеством колонн, означенных цифрой 1001.
И, наконец, самое главное и величественное из всех зданий всего мира — это храм св. Софи и, построенный 1480 лет тому назад. Великолепие этого храма, его план и купол так громадны и совершенны, что я не знаю, где можно найти равное в этом роде сооружение, несмотря на то, что храм находится в запущенном состоянии и лишен теперь всяких внешних украшений. Невежественные руки мусульман сокрушают дорогую античную мозаику, раздавая её за бакшиш праздным путешественникам. На хорах со всех трёх сторон храма, между мраморными и порфирными колоннами Ионического ордена устроены мраморные глухие массивные перила, на которых высечены были барельефом большие четырёхконечные кресты, значительно стёсанные турками, но явственно видные ещё и теперь. Форма их такая:
В нишах сводов, сквозь новую турецкую позолоту, проглядывают греческие лики святых, а в своде над бывшим алтарём сквозит лик и венец Спасителя мира. В конце левой стороны хор, вблизи алтаря, на парапете мраморных перил сохранилась высеченная греческая надпись, что тут был трон или место императрицы Феодоры, где она находилась во время торжественных богослужений. Пол внизу и пол на хорах выстлан такими громадными мраморными плитами, на которые, по-видимому, не действуют ни перевороты, ни столетия.
Когда, стоя внизу, окидываете вы общим взглядом всю внутренность храма, вы видите целую вереницу колонн, кругом античную мраморную отделку, массу прекрасно распределённого света, желтоватый свет верхнего яруса, и над всем этим господствующий синий купол, точно плавающий в воздухе — так он прекрасен и пропорционален, вас невольно охватывает глубокое чувство удивления, переходящее в прямое благоговение и к художнику, архитектору, создавшему план храма, и к императору, сумевшему оценить его и дать средства к осуществлению. Глядя на эту подавляющую колоссальность храма (80 метров кубических = 114 аршинам), на чудный купол, вот уже 15 столетий возносящийся к небу, невольно приходишь к заключению, что, имея подобный образец зодчества, позднее легче было создать грандиозные храмы, украшать их многими произведениями искусства, но громаднее по замыслу, артистичнее по выполнению, незыблемее по математическим вычислениям, устойчивости нет в Европе ни одного храма, ему равного. Его не сокрушили даже землетрясения, от которых рассыпались в прах все другие каменные постройки.
И теперь этот храм-чудо, созданный христианской идеей, в него воплощённой, христианской нацией сооружённый, находится во власти турок, более невежественных, чем даже первые завоеватели Византии, пощадившие его от разрушения!
Выходя из храма св. Софии, тотчас же попадёшь на вторую знаменитость Константинополя — площадь, где в древности производились военные игры и которая носила громкое название ипподрома. На площади и теперь ещё стоят некоторые древние памятники — три разные колонны. Из них первая, та, что ближе к морю, разрушающаяся кирпичная колонна, была сооружена великим Константином в память прекращения гладиаторских игр и зрелищ, осуждаемых христианской религией. Вторая колонна, изображающая трёх перевитых между собой змей, подарена была одному из греческих императоров какими- то союзниками за победу, одержанную им над персами. Третья — и самая замечательная в Европе — это Египетская игла, поставленная тут императором Феодосием. Пьедестал иглы находится аршина на два в земле кругом окружающих зданий, бывших во времена погромов и порабощения Византии. Сыны своей родины эллины-греки, некогда интеллигентные, образованные люди, превратившиеся в униженных и порабощённых, потеряв свою свободу, утратив образованность и славу, выродились теперь в презренную толпу восточных людей до такой степени, что даже другие восточные народы стали браниться между собой именем грека. Так неумолимая судьба вертит своё колесо, возвышая известное племя, наполняя его славой всю Вселенную, разнося его искусства и науки по всему свету и потом роковым образом повертывает колесо вновь и свергает племя в ничтожество бытия…
Окончив осмотр наиболее замечательных зданий, мы пошли на Константинопольский рынок. Нужно представить себе длинные, кривые, узкие ряды лавок, полузакрытые сверху от дождя и света, толпу пёстрого народа в ярких восточных одеждах, продавцов, сидящих с поджатыми ногами на прилавках и кальяном во рту, говор, шум, крики — и тогда представите себе слабое подобие того, что такое Цареградский рынок. Нужно ли добавить, что на рынке темно, грязно, что мостовая неровная, что вас толкают со всех сторон. Всё это на восточном рынке разумеется само собой. Продавцы в лавках просят цены за товары втрое дороже, на обмене денег стараются обмануть, обсчитать.
На другой день, как несколько знакомые уже с топографией местности, пошли мы пешком бродить по главным улицам города, любуясь на отдельные новые здания и открывающиеся виды и ландшафты. Мало-помалу мы спустились к Золотому Рогу и наняли лодку, чтобы покататься на водах залива и посетить любимое столичное гулянье — Сладкие Воды. Вся грязь и неприглядность остались позади нас, там, в этих узких улицах города, — а тут синяя поверхность пролива, масса покачивающихся пароходов, бесчисленное количество снующих по всем направлениям лодок, баркасов, яликов и кругом всего, как волшебную картину, обрамляет береговая полоса — рама, украшенная арабесками тёмных кипарисов, светлых игловидных минаретов и, как мелкий бордюр, кирпичных домов, в нестройном, но гармонирующем беспорядке по откосу гор разбросанных. Немного далее, на самом берегу пролива красуется белый мраморный дворец — «Долма-Бахче», нечто по своей изящности из ряда вон выходящее. Особенность и суть его красоты составляет полное отсутствие того казённого, установившегося в Европе типа дворцов, которые и хороши в своем роде, и однообразны в то же время. В «Долма-Бахче» соединена в гармоническом сочетании и античная красота Запада, и легкая причудливая грациозность Востока. Дворец, пожалуй, и строг в своих основных формах архитектуры, взятых в целом, но удивительно разнообразен в деталях, что придаёт ему такую лёгкость и изящество. Он, как лебедь на воде, невольно обращает на себя внимание и как-то тянет смотреть и любоваться на него. И, несмотря на такую красоту, дворец необитаем: он хранит за собой дурную память насильственной смерти султана Абдул-Азиза, совершённой в прошлом десятилетии. Оттого-то он и пуст…