Мои воспоминания: Избранные произведения
Н. М. Чукмалдин
ПАЛЕСТИНА И ЕГИПЕТ: ПУТЕВЫЕ ОЧЕРКИ
ЧЁРНОЕ МОРЕ
Четвёртого марта ровно в полдень выехали мы по Курской железной дороге из Москвы. В Москве была ещё зима в полном смысле этого слова. На улицах лежал снег, солнце светило по-зимнему, не часто стихал ветер, и ещё реже веяло теплом и напоминало, что идёт весна, потекут ручьи, появится зелень, и оживёт природа. Теперь на всем ещё лежала печать угрюмой зимы и севера. Но вот через одни сутки мы в Киеве, а через другие — в Одессе, и какая же резкая перемена! В Москве зима, а в Одессе — ранняя весна. Зелени ещё нет, но она уже пробивается; в воздухе тепло и то неуловимое нечто, которое чувствует каждый, но для которого не открыто и не подыскано до сих пор ни красок, ни выражений.
Каждый, кто приезжает в Одессу, поскорей стремится увидеть море и полюбоваться им. Лучшее место для этого — бульвар, устроенный на высоком берегу моря, широкими уступами спускающийся книзу, по длине которых вьются утрамбованные дорожки и зеленеют деревья. Посреди бульвара, где оканчивается полуовалом улица Ришелье, стоит памятник этому замечательному человеку и спускается широкая мраморная, с 9 широкими же площадками лестница. В самом низу, у подножия берега, кругом всего рейда беспрерывно двигаются поезда, подвозящие на пароходы товары и увозящие оттуда их обратно. Кругом всего рейда, по всем дамбам, на высоких деревянных столбах тянется воздушная железная дорога, по которой также движутся поезда с насыпными хлебами, продуктами нашей родной южной России. Весь рейд наполнен пароходами, парусными судами и мелкими лодками; всюду усиленная деятельность, а там, вдали, за острым конусом выдвинутой далеко в море дамбы, синеет Чёрное море, уходя в безграничную даль воздушного горизонта.
9 марта в 4 часа вечера на пароходе «Корнилов» мы отчалили от одесской пристани. Вечер стоял туманный, морской дали не было видно. Ветер слегка рябил поверхность моря, и наш великан «Корнилов» лениво и едва заметно начинал покачиваться с одной стороны на другую. На берегу стояла толпа провожавшего нас народа, и играл оркестр военной музыки. Родные и знакомые пассажиров, оставшиеся на берегу, махали платками, шляпами, посылая последнее приветствие отплывающим, а пароход медленно поворачивался и выходил из порта. Но вот пройден и конец крайнего мола; вот пароход делает крутой поворот направо, и механизм его винта глухо, но сильнее и сильнее бурлит за кормой воду, делая из неё бирюзовую полосу; вот Одесса стала с правой стороны парохода, и мы в море… Как описать и рассказать ясными словами то ощущение, какое испытывает человек в эти минуты, когда он прощается с землёй и когда впереди его — одно только безбрежное море, со всеми прелестями и опасностями, всегда почти неожиданными.
Но — чу! Звонит колокол — знак, что время обеда. Идём в каюту, моемся, причёсываемся, стараясь придать себе тот принятый вид приличия, который господствует за всеми табль-дотами в мире, будет ли это на море или на суше. Кое-кто, убаюканный качкой, не выходит к столу и мучается у себя в каюте морской болезнью.
Обед, как все обеды на пароходах, хороший, сытный, с прекрасным вином и фруктами, занимает ровно час времени, после которого пассажиры расходятся по разным уголкам парохода, выбирая местечко по своему вкусу и настроению для послеобеденного кейфа. Не страдающие морской болезнью идут на палубу смотреть на волны, слушать музыку моря и уноситься в чудный мир фантастических грез, если только есть к этому какая-нибудь внутренняя потребность. Другие, более практичные и реальные, ищут других объектов для изучения, напр., как устроен пароход, какой он длины и ширины, какая в нём паровая машина и сколько пудов весит каждое рогатое животное из числа тех, что составляют часть груза нашего парохода. Третьи примиряют эти два крайние полюса, эти два типа практики и мечтательности, варьируя своими потребностями духа между теми и другими. И пароход, качаясь на волнах, живёт своей коллективной жизнью, как всякое общежитие в мире, на известной высоте настроения, подверженного бесчисленным переходам, но, конечно, как всё на свете, ограниченного известной сферой и пространством…
Но вот мало-помалу туман начал опускаться на море, закрывал луну и звезды, окутывал пароход и, наконец, превратился в непроницаемую тёмную пелену, среди которой ничего не видно даже на близком расстоянии. Туман на море — самый страшный враг, которого боятся даже старые моряки, а уж они ли на своём веку не видали страхов и опасностей! Туман — это как бы чары злой волшебницы, закрывает всё, значительно заглушает звук и подавляющим образом действует на воображение. В это время капитан чутко прислушивается к каждому звуку, зорко смотрит вперед, беспрерывно даёт свистки, боясь столкнуться с встречным пароходом, который так же мало видит, мало слышит и так же тревожно всматривается и прислушивается. В такое время, сидя на пароходе, чувствуешь, что из глубины души возникают, крепнут, выясняются какие-то знакомые чувства, озаряемые в сознании, в ясных словах, слышанных ещё в детстве:
«Как на сине море
Да упал туман».
Вот как пришлось мне вспомнить и узнать, да, именно узнать, какой глубокий смысл скрывается в простой песне русского народа!
На другой день утром было свежо. Туман рассеялся. Кругом было видно одно безбрежное море. Я спросил капитана, далеко ли берег, и получил ответ, что вёрст 300 в одну и вёрст 200 в другую сторону. «Дистанция немалого размера», — подумал я.
— Не выплывешь, не доплывёшь, — добавил характерно мой спутник Поляков.
Нет большого ветра, но день становится пасмурным. Море рябит, и кажется, что будто кто-то потревожил его, и оно хотя не гневается, не бурлит, но точно насупилось и начинает нервно поводить бровями. Кое-где показывается белая верхушка гребня волн, но скоро исчезает. По временам дельфины гонятся за пароходом, выскакивают из воды, описывая в воздухе крутую дугу, и снова всё покойно. Даже мы, пассажиры, стали как-то менее тревожны, проспав всю ночь на койке, которую покачивало из стороны в сторону. Говорится: «Привычка — вторая натура». То же самое повторяется и здесь. Сначала казалось жутко, страшно, а потом как-то это опасение сглаживается, исчезает, и сидишь себе спокойно, любуясь морем, как ни в чём не бывало.
Н. М. Чукмалдин
ПАЛЕСТИНА И ЕГИПЕТ: ПУТЕВЫЕ ОЧЕРКИ
ЧЁРНОЕ МОРЕ
Четвёртого марта ровно в полдень выехали мы по Курской железной дороге из Москвы. В Москве была ещё зима в полном смысле этого слова. На улицах лежал снег, солнце светило по-зимнему, не часто стихал ветер, и ещё реже веяло теплом и напоминало, что идёт весна, потекут ручьи, появится зелень, и оживёт природа. Теперь на всем ещё лежала печать угрюмой зимы и севера. Но вот через одни сутки мы в Киеве, а через другие — в Одессе, и какая же резкая перемена! В Москве зима, а в Одессе — ранняя весна. Зелени ещё нет, но она уже пробивается; в воздухе тепло и то неуловимое нечто, которое чувствует каждый, но для которого не открыто и не подыскано до сих пор ни красок, ни выражений.
Каждый, кто приезжает в Одессу, поскорей стремится увидеть море и полюбоваться им. Лучшее место для этого — бульвар, устроенный на высоком берегу моря, широкими уступами спускающийся книзу, по длине которых вьются утрамбованные дорожки и зеленеют деревья. Посреди бульвара, где оканчивается полуовалом улица Ришелье, стоит памятник этому замечательному человеку и спускается широкая мраморная, с 9 широкими же площадками лестница. В самом низу, у подножия берега, кругом всего рейда беспрерывно двигаются поезда, подвозящие на пароходы товары и увозящие оттуда их обратно. Кругом всего рейда, по всем дамбам, на высоких деревянных столбах тянется воздушная железная дорога, по которой также движутся поезда с насыпными хлебами, продуктами нашей родной южной России. Весь рейд наполнен пароходами, парусными судами и мелкими лодками; всюду усиленная деятельность, а там, вдали, за острым конусом выдвинутой далеко в море дамбы, синеет Чёрное море, уходя в безграничную даль воздушного горизонта.
9 марта в 4 часа вечера на пароходе «Корнилов» мы отчалили от одесской пристани. Вечер стоял туманный, морской дали не было видно. Ветер слегка рябил поверхность моря, и наш великан «Корнилов» лениво и едва заметно начинал покачиваться с одной стороны на другую. На берегу стояла толпа провожавшего нас народа, и играл оркестр военной музыки. Родные и знакомые пассажиров, оставшиеся на берегу, махали платками, шляпами, посылая последнее приветствие отплывающим, а пароход медленно поворачивался и выходил из порта. Но вот пройден и конец крайнего мола; вот пароход делает крутой поворот направо, и механизм его винта глухо, но сильнее и сильнее бурлит за кормой воду, делая из неё бирюзовую полосу; вот Одесса стала с правой стороны парохода, и мы в море… Как описать и рассказать ясными словами то ощущение, какое испытывает человек в эти минуты, когда он прощается с землёй и когда впереди его — одно только безбрежное море, со всеми прелестями и опасностями, всегда почти неожиданными.
Но — чу! Звонит колокол — знак, что время обеда. Идём в каюту, моемся, причёсываемся, стараясь придать себе тот принятый вид приличия, который господствует за всеми табль-дотами в мире, будет ли это на море или на суше. Кое-кто, убаюканный качкой, не выходит к столу и мучается у себя в каюте морской болезнью.
Обед, как все обеды на пароходах, хороший, сытный, с прекрасным вином и фруктами, занимает ровно час времени, после которого пассажиры расходятся по разным уголкам парохода, выбирая местечко по своему вкусу и настроению для послеобеденного кейфа. Не страдающие морской болезнью идут на палубу смотреть на волны, слушать музыку моря и уноситься в чудный мир фантастических грез, если только есть к этому какая-нибудь внутренняя потребность. Другие, более практичные и реальные, ищут других объектов для изучения, напр., как устроен пароход, какой он длины и ширины, какая в нём паровая машина и сколько пудов весит каждое рогатое животное из числа тех, что составляют часть груза нашего парохода. Третьи примиряют эти два крайние полюса, эти два типа практики и мечтательности, варьируя своими потребностями духа между теми и другими. И пароход, качаясь на волнах, живёт своей коллективной жизнью, как всякое общежитие в мире, на известной высоте настроения, подверженного бесчисленным переходам, но, конечно, как всё на свете, ограниченного известной сферой и пространством…
Но вот мало-помалу туман начал опускаться на море, закрывал луну и звезды, окутывал пароход и, наконец, превратился в непроницаемую тёмную пелену, среди которой ничего не видно даже на близком расстоянии. Туман на море — самый страшный враг, которого боятся даже старые моряки, а уж они ли на своём веку не видали страхов и опасностей! Туман — это как бы чары злой волшебницы, закрывает всё, значительно заглушает звук и подавляющим образом действует на воображение. В это время капитан чутко прислушивается к каждому звуку, зорко смотрит вперед, беспрерывно даёт свистки, боясь столкнуться с встречным пароходом, который так же мало видит, мало слышит и так же тревожно всматривается и прислушивается. В такое время, сидя на пароходе, чувствуешь, что из глубины души возникают, крепнут, выясняются какие-то знакомые чувства, озаряемые в сознании, в ясных словах, слышанных ещё в детстве:
«Как на сине море
Да упал туман».
Вот как пришлось мне вспомнить и узнать, да, именно узнать, какой глубокий смысл скрывается в простой песне русского народа!
На другой день утром было свежо. Туман рассеялся. Кругом было видно одно безбрежное море. Я спросил капитана, далеко ли берег, и получил ответ, что вёрст 300 в одну и вёрст 200 в другую сторону. «Дистанция немалого размера», — подумал я.
— Не выплывешь, не доплывёшь, — добавил характерно мой спутник Поляков.
Нет большого ветра, но день становится пасмурным. Море рябит, и кажется, что будто кто-то потревожил его, и оно хотя не гневается, не бурлит, но точно насупилось и начинает нервно поводить бровями. Кое-где показывается белая верхушка гребня волн, но скоро исчезает. По временам дельфины гонятся за пароходом, выскакивают из воды, описывая в воздухе крутую дугу, и снова всё покойно. Даже мы, пассажиры, стали как-то менее тревожны, проспав всю ночь на койке, которую покачивало из стороны в сторону. Говорится: «Привычка — вторая натура». То же самое повторяется и здесь. Сначала казалось жутко, страшно, а потом как-то это опасение сглаживается, исчезает, и сидишь себе спокойно, любуясь морем, как ни в чём не бывало.