Василий Еловских
Вместе с ребятами
Рассказы



НА ЧУЖИХ УЛИЦАХ


На главной улице города — Александровской — сегодня почему-то было темно и пусто. Не горели фонари, и под ними не гуляли важные, как гусаки, офицеры со своими дамами и толстые торговцы в чёрных котелках.
Лишь на одном квартале возле булочной купца Парамонова, старенький фонарщик, как и обычно, переносил свою лестницу от одного фонаря к другому и зажигал фитили.
Чугунок, крадучись, пробирался вдоль домов, мимо закрытых железными ставнями витрин купеческих лавок. Страшно хотелось есть, но, как назло, на улице не было ни одной торговки, и не у кого было стащить крендель или жареного карася.
Впереди ярко светилась витрина хлебной лавки Парамонова. Крепко сжимая в грязном кулаке заработанную
утром красноватую керенку, Чугунок осторожно вошёл в лавку.
— Чего тебе, оборвыш? — грубо спросил из-за прилавка приказчик с прилизанными волосами.
Чугунок разжал кулак и протянул деньги.
— Мне кренделей.
Приказчик взял керенку, усмехнулся, кинул её под прилавок, нашёл чёрную горбушку и протянул Чугунку:
— Вот, лопай! Крендели сейчас за двадцать рублей не купишь — цены не те! Война!
Чугунок взял горбушку и тоскливо поглядел на пышные крендели, разложенные по прилавку.
Из двери, которая вела внутрь лавки, высунулась женская голова:
— Лёша!
Приказчик повернулся к женщине.
Чугунок схватил тёплый крендель и ринулся к выходу.
За спиной раздался женский вопль:
— Караул! Держите его!
Но держать Чугунка было некому. Он кинул за пазуху крендель и горбушку, промчался мимо стоявшего на лестнице возле фонаря старичка, перемахнул через высокую каменную ограду и очутился на скользкой земле. Пахло жареной рыбой и тухлыми яйцами. Чугунок понял, что стоит на мусорной куче.
Совсем рядом чернел угол двухэтажного дома. По одной из его стен тянулась на чердак железная лестница. Поблизости никого, только где-то далеко плачет грудной ребенок. Чугунок подбежал к дому и осторожно стал подниматься по лестнице.
На чердаке было темно. Чугунок уселся возле чердачного окна, быстро съел горбушку и крендель. Боль в желудке утихла, но есть по-прежнему хотелось. Самое лучшее — уснуть! Он поднялся и пошёл в глубь чердака.
На каждом шагу попадались палки, вёдра, тряпки. В одном месте Чугунок опрокинул стеклянную бутыль, чертыхнулся и замер. Было тихо. Тогда он на ощупь стал двигаться дальше.
Возле печной трубы Чугунок остановился, протянул руку — кирпичи тёплые. Он собрал поблизости тряпки, разложил их возле трубы и улёгся.
Лежать было неудобно, под боком что-то давило, но Чугунок уже привык к этому. Укрывшись с головой ветхим брезентом, валявшимся рядом, он сжался в комок и подогнул под себя края брезента, чтобы тёплый воздух от дыхания не прорывался наружу. Сначала мальчик дрожал от холода и от страха перед прилизанным приказчиком, потом согрелся и уснул.
Снилось ему, что он и Ванька Бег зашли в Парамоновскую лавку, когда там никого не было. Ванька схватил крендель и прошептал: «Бери! Ешь!». Чугунок съел один крендель, потом второй, третий… И вдруг кто-то схватил его за шиворот, да так сильно, что стало трудно дышать. Он обернулся и увидел злую улыбочку приказчика: «Ага! Попался!»
Чугунок проснулся в холодном поту. Воротник его пиджака зацепился за конец толстой, как веревка, проволоки, которая вылезла из-под тряпок. Он со злостью отбросил проволоку и снова свернулся под брезентом.
Ванька Бег был его другом. Чугунок встретился с ним летом прошлого года на базаре, когда подбирал кусочки хлеба и обронённые торговками репки и морковки.
После этого они с Ванькой не расставались. Вместе просили милостыню, бродили по городу, рылись в мусорных свалках и выбирали там всё, что можно съесть. А желудок, как казалось Чугунку, может переваривать даже кости.
С окраины, которая за годы войны совсем обнищала, ребята перебрались на улицы богачей. Здесь иногда их нанимали распилить дрова или поднести тяжёлые сумки и давали за это немного денег. Но такое случалось редко.
На помойках в центре города можно найти всё, что угодно. Но помойки за высокими заборами, их охраняют злые дворники и собаки. Поэтому и на чистых чужих улицах ребята голодали не меньше, чем в рабочих кварталах.
Бегом Ваньку прозвали за то, что он очень быстро бегал. При опасности Ванька улепётывал стремительно и легко. Его рябое лицо с бельмом на глазу становилось в эти минуты страшным, и прохожие шарахались от него в стороны.
Однажды на улице к ним подошёл невысокий рыжий парень. На нём были ярко начищенные хромовые сапоги-гармошки, большое, видно, с чужого плеча, пальто и фуражка с блестящим козырьком.
Рыжий презрительно оглядел ребят и сказал:
— Идите за мной. Денег дам.
В одном из тихих переулков рыжий остановился и скомандовал:
— Ты встань вон там, а ты пройдёшь квартал в ту сторону и поторчишь на углу. Если увидите фараона или вояку — свистите, да погромче. А как я свистну — гребите ко мне.
В переулке долго никто не показывался, потом в сторону рыжего прошёл толстый барин в дохе.
Вскоре послышался крик, перешедший в какой-то поросячий визг. Раздались два коротких свистка. Подбежав, Чугунок и Ванька увидели: рыжий держит в правой руке доху, возле него валяется толстяк в пиджаке и стонет.
— Я его маненечко стуканул. Ну, ничего, отдышится, — равнодушно сообщил рыжий. — А вы чего напужались, цыплята. Вот, нате!
Он дал ребятам денег и сказал:
— Придёте завтра в эту же пору к клубу приказчиков.
— Мы не придём, — ответил Чугунок.
— Я вам другую работу дам, чистую, — ухмыльнулся рыжий.
— Мы не придем.
Рыжий одним ударом кулака сбил Чугунка с ног, затем поднял его и прошипел, глядя колючими глазами:
— Не придёте — найду и укокошу!
Ванька стоял молча. Утром он наелся на помойке тухлого мяса, у него сильно болел живот, и всё ему было сейчас безразлично.
Когда они вышли на людную улицу, их остановил юнкерский патруль. Бросив доху, рыжий перемахнул через ближайший забор. Улизнул и Чугунок. Ваньку патруль увёл.
После этого Чугунок стал осторожно ходить по улицам и всё время оглядывался. Он боялся рыжего. Торговки, глядя на него, говорили: «Волчонок» и прятали свои крендели.
Человека в дохе Чугунок не жалел. Люди слишком часто обижали Чугунка, голод и скитания сделали его равнодушным к горю тех, кто сыт и хорошо одет.
Сам Чугунок уже очень давно не был сыт и ни разу в жизни не надевал новую одежду. Он не знает, кто его отец. А мать иногда вспоминает тихими ночами. Но в памяти встаёт всегда одна и та же картина: сердитая, лохматая
женщина бьёт его по щекам и кричит: «Погибели на тебя нету, ирод!»
Куда делась мать, Чугунок не помнит. Как что-то очень далёкое, припоминаются ему лица старой кухарки, которая его приютила, и приказчика, у которого он нянчил дочку. И уже совсем хорошо он помнит рабочий барак на окраине города и свой набитый соломой тюфяк на нарах.
На завод Шураева его привёл усатый литейщик Антон, который однажды увидел, как Чугунок просил на улице милостыню. В пыльном, горячем литейном цехе Чугунок мёл конторку мастера, таскал детали, бегал за водкой и за табаком.
Однажды со штабеля свалилась чугунная чушка и сломала Чугунку левую ногу.
Чугунок лежал на земляном полу цеха, видел над собой чёрные лица рабочих и от боли не мог пошевелиться.
Серёжа Гаврилов, такой же, как и он, мальчик на побегушках, тихо спросил:
— Теперь он робить не сможет, его выгонят, да?
Никто ему не ответил.
Между людьми протиснулся литейщик Антон, взял Чугунка на руки и отвёз на извозчике в больницу.
В больнице было хорошо: вкусно кормили и ничего не заставляли делать. Антон два раза приходил к Чугунку и приносил пряников. Потом долго никого не было, и, наконец, пришёл Серёжка Гаврилов. Он сказал, что Антона арестовали жандармы, и предупредил:
— Тебя из больницы скоро выгонят.
— Почему? — испугался Чугунок.
— Некому за тебя деньги платить. Раньше Антон платил. А сейчас некому.
Действительно, как только Чугунок научился передвигаться по больнице с палочкой, его накормили и вывели за ворота.
В бараке на его тюфяке спал лохматый пьяный парень. Когда Чугунок разбудил парня, тот долго таращил на него глаза, потом замахнулся сапогом и прошипел:
— Убирайся, гаденыш-ш! Ещё раз придёш-шь, изувечу!
Больше Чугунок в барак не ходил.
На базаре его как-то увидел один из литейщиков и сказал:
— Ты бы, паря, зашёл в барак-то… Тебя искали…
Но Чугунок решил, что его искал пьяный парень, и в барак не пошёл.
Тощий, низкорослый, с большим животом, какой иногда вырастает у людей, которые едят, что попало, с большой и круглой, как котёл, головой, Чугунок, прихрамывая, снова одиноко бродил по городу, пока не встретил Ваньку Бега. Познакомившись с Ванькой, он вспомнил, что и его самого когда-то очень давно звали Ванькой. Но потом стали звать Чугунком, и он привык к этому. Если у него спрашивали имя, он так и отвечал:
— Чугунок.
…В эту ночь, на чердаке, Чугунок спал плохо. Под дырявый брезент проходил холод. Мальчик часто просыпался, и слушал, как стучат по железной кровле сухие снежинки, а ветер поёт в щелях, как ведьма. Было очень тоскливо и страшно.
Утром Чугунка разбудили выстрелы. Они раздавались в разных концах города, как будто где-то хлопали хлопушки. С Александровской улицы доносились крики.
Чугунок, потянувшись, встал и выглянул наружу.
Ночью выпал небольшой снег, и каменные здания сейчас выглядели ещё более тёмными, чем вчера. По двору пробежала служанка в фартучке и крикнула кому-то в форточку:
— Говорят, опять революция!
Чугунок вспомнил, как прошлой зимой люди шли по улице с флагами, и барин, поднявшись на табурет, кричал над толпой:
— Долой царя! Да здравствует Временное правительство!.. Рреволюция!.. Свобода!.. Счастье!..
Ио Чугунок не стал счастливее от того, что прошла революция. Наверно, и сейчас с флагами ходить будут. Только зачем же стреляют?
Он спустился по лестнице, осторожно прошёл по двору и выглянул на улицу. Там творилось необычное. Улицу перегородили. В одной куче валялись деревянные ящики, телеграфные столбы, перевёрнутые телеги, каменные плиты с тротуара, бочки, доски. Здесь же виднелась содранная кем-то вывеска «Булочная А. С. Парамонова». В центре сооружения развевался большой красный флаг.
На улице было много рабочих в тужурках, полушубках, плохоньких пальто. И все с винтовками. Так много рабочих Чугунок ещё никогда не видел на этой улице богачей.
Чугунок растерянно ходил среди людей и думал, что из- за революции торговки, наверно, не выйдут на улицу и придётся искать еду на помойках.
Вдруг кто-то дёрнул его за рукав:
— Чугунок! Да это ты?
Чугунок оглянулся. Перед ним стоял Серёжка Гаврилов.
— Конечно, я! А кто же?
— А мы тебя искали…
— Когда?
— Ну, когда ты из барака сбежал. После больницы-то.
— А зачем я вам?
— Как зачем? Ты же наш, заводской. Как же тебя не искать? Сейчас-то ты где робишь?
— Нигде.
— А как живёшь?
Чугунок посмотрел на пасмурное, серое небо и неопределённо ответил:
— Да так… Понемногу…
— Видно, не густое у тебя «понемногу», — заметил Серёжка, потрогав грязный и рваный пиджак Чугунка. — Ну, да ничего! После революции заживём!
— А зачем опять революция? — спросил Чугунок.
— Чтобы буржуев бить! В ту революцию царя скинули, а в эту Шураева скинем.
— А кто хозяином будет?
— Мы!
— Кто мы? Ты да я, что ли?
— И ты, и я… Вообще, рабочие. В Питере революция уже была. Теперь у нас делают. Ну, ладно, айда к баррикаде.
— А что это такое — баррикада?
Серёжка указал на сооружение из опрокинутых телег, ящиков и столбов.
— Да вот она! Неужели не знаешь?
Возле баррикады Чугунок нашёл две пустые винтовочные гильзы и спрятал их в карман. Пригодятся! Таких игрушек у него ещё никогда не было…
Серёжку окликнул пожилой рабочий.
— Серенька!
— Что, дядя Паша?
— Сбегай-ка вон в те барские хоромы. — Он показал рукой на красивый белый каменный дом. — Там Антон. Он надёжного пацана искал.
— Идём! — Серёжка потащил за собой Чугунка.
— А это какой Антон? — спросил Чугунок. — Литейщик, да?
— Ага! Который тебя в больницу возил. Его выпустили. Он большевик, знаешь?
Чугунок не знал.
— Ничего-то ты не знаешь! — махнул рукой Серёжка. — Шляешься где-то, потому ничего и не знаешь. Не надо было из барака уходить.
Они побежали к красивому дому и вошли в раскрытую настежь парадную дверь. В большой комнате толпился народ, было накурено до синевы и холодно. Ребята увидели золочёную люстру на потолке, рояль у стены и грубо сколоченную кухонную табуретку возле белого, покрытого сукном стола с тонкими изогнутыми ножками.
У стола, спиной к ребятам, стоял в чёрной кожанке литейщик Антон. Чугунок сразу узнал его почти квадратную спину, крепкие, немного кривые ноги в грубых сапогах и услышал его глуховатый голос.
— Постой, — перебил он человека в солдатской шинели. — Докладывай спокойно, по порядку.
— По порядку будет так, товарищ Антон. Скоро сюда подойдут отряд с судоверфи и кожевники из-за реки. Тогда и пойдёте на офицерский штаб. А пока что вам приказано удерживать почту и телеграф. Да, опять не по порядку, — улыбнулся человек в шинели. — Ваши литейщики тоже подойдут. Они освобождали в тюрьме политических. Охрана отстреливалась и убила двух уголовников — старика какого-то и одноглазого парнишку.
— Это Ванька Бег! — закричал Чугунок. — Он рябой?
Все, кто был в комнате, посмотрели на ребят.
Человек в солдатской шинели наморщил лоб, припоминая:
— Вроде, рябой…
Чугунку вдруг всё стало безразлично — и баррикада, и винтовочные гильзы в кармане, и даже то, что литейщик Антон узнал его и протянул ему руку:
— Чугунок! Здорово!
— Здорово! — как-то очень спокойно ответил Чугунок.
— Ты чего такой невеселый?
— Ваньку Бега убили…
Литейщик Антон помолчал, видимо, понял, что Ванька Бег был последнее время единственным другом Чугунка.
Потом тихо сказал:
— Ничего, Чугунок!.. Жертвы в революции неизбежны. Считай, что твой Ванька отдал жизнь за рабочее дело…
В углу комнаты послышался смех. Чугунок увидел сидящего на стуле тощего человека в очках. Смех бывает разный. Тощий человек смеялся нехорошо, злобно. Чугунок как-то сразу почувствовал это.
— Ещё уголовников нам не хватает, — хихикал очкастый. — Уговаривать служащих банка мы не захотели. Будем совершать пролетарскую революцию с жуликами и посмертно объявлять их революционерами… Вот этот паренёк, несомненно, пролетарий, — он указал на Серёжку, — а тот карманник!..
— Врешь! — визгливо крикнул Серёжка. — Он наш, заводской!
Люди в комнате загудели, кто-то тихо ругнулся, и Чугунок понял: человека в очках не одобряют.
— Брось, товарищ Тихомиров, свои меньшевистские разговорчики, — громко сказал литейщик Антон. — Интеллигентики твои из банка уже давно с офицерьём.
Тихомиров что-то пробормотал про себя.
Литейщик Антон пошёл к дверям и поманил за собой ребят. В коридоре он тихо спросил:
— Вы знаете Церковную улицу?
— Знаем, — ответил Серёжка.
— Хорошо. На этой улице есть каменный дом с круглыми окнами. Один он такой. Так вот, надо посмотреть, что возле этого дома делается. Много ли там офицеров, собираются ли они к нам в гости и вообще, сами понимаете… Самое главное — скоро ли их ждать.
— В дом заходить? — деловито спросил Серёжка.
— Никто вас туда не пустит. Надо так как-нибудь… Ну, в добрый час!
Он похлопал Серёжку по плечу, погладил шершавой рукой Чугунка по голове и повернул их к выходу.
…Церковная улица — самая красивая в городе, она тихая и узкая. Дома здесь с колоннами, с богатыми подъездами. Тротуар выложен гладкими каменными плитами.
Чугунок на этой улице бывал редко. Лавок здесь нет, торговок — тоже, милостыню не подают… Только однажды летом он мимоходом поглядел через чугунную решётку в сад. В саду играли с мячом два нарядных мальчика. Мяч был синий и высоко подпрыгивал от земли. Конечно, если бы его стукнул Чугунок, он бы подпрыгнул ещё выше. Чугунок, наверно, смотрел бы на мяч долго. Но из калитки выскочил дворник, крикнул, и Чугунок убежал.
Чугунок и сейчас шёл по улице осторожно, пригнувшись, как будто боялся, что на него закричат: «Ты куда пошёл?» А Серёжка шагал рядом, как хозяин, засунув руки в карманы брюк, и посвистывал.
— Ты не боишься? — спросил его Чугунок.
— А чего бояться? Завтра мы тут хозяевами будем!
Вот, наконец, и дом с круглыми окнами. Чугунок остановился, огляделся по сторонам.
— Пойдём, пойдём, — уверенно сказал Серёжка и улыбнулся. — Думай, что ты только попил чайку со сладким пирогом и теперь прогуливаешься.
И уже серьёзно добавил:
— Гляди внимательно в окна.
Но окна были завешаны зелёными шторами, и с улицы ничего не видно.
— Придется идти во двор, — сказал Серёжка.
— Пошли, — согласился Чугунок.
Железные фигурные ворота были открыты настежь. Во дворе толпились офицеры и много штатских. Чугунок вошёл во двор первым, за ним Серёжка. «Если что — прикинусь дурачком, — решил Чугунок. — С дураков спросу мало».
Во дворе надо что-то делать. Если шататься среди взрослых без дела — обязательно подумают, что воришка, и стукнут. Это уж Чугунок знал. И он быстро нашёл выход — нагнулся и стал собирать во дворе окурки, в которых ещё оставался табак.
Серёжка удивлённо посмотрел на Чугунка, потом сообразил, в чём дело, и тоже стал собирать окурки.
Больше всего окурков было там, где стояли отдельными кучками офицеры. Ребята, согнувшись, ходили между ними и слушали. Но ничего интересного в словах офицеров не было. Они рассказывали о выпивках, о породистых собаках и о скачках. И Серёжка, и Чугунок понимали, что литейщику Антону это неинтересно.
Зато штатские в котелках и меховых шапках «пирожком» говорили только о военных делах.
Усатый барин в чёрной каракулевой папахе размахивал рукой перед высоким человеком в котелке:
— Плохо только то, что большевики захватили почту и телеграф…
— Отобьём-с, — отвечал человек в котелке. — Не извольте беспокоиться — отобьём-с. Говорят, полковник ещё только одну команду ждёт. Её известный Челдон собирает. Как подойдёт, так все — на почту.
О Челдоне Чугунок слыхал немало. Это был известный в городе грабитель, которого все жулики, нищие и торговки, как огня, боялись.
Неожиданно к усатому барину подбежал тоненький молодой офицерик.
— Папа! Папа! — радостно выпалил он. — Счастливое известие. Слушай, папа! Только что пришёл связной со станции. К вечеру в город прибывает эшелон с казаками Полехова. Ты понимаешь?
— Понимаю! Понимаю! — пробасил усатый барин. — Сброду теперь конец. Слава тебе, господи!
Барин посмотрел на небо и перекрестился.
В это время возле ворот раздался многоголосый шум, и появилась толпа людей, одетых самым различным образом — одни, как господа, другие — как рабочие. На одном маленьком смуглом парне, видно, цыгане, был плюшевый женский жакет. Другой, высокий и с бородой, был в грязной солдатской шинели и белой чалме.
— Вот и Челдонова команда, — сказал человек в котелке. — Сейчас будут оружие получать.
Чугунок понял, что надо немедленно бежать к литейщику Антону и предупредить его обо всём. Он оглянулся, разыскивая Серёжку. Тог вертелся возле офицеров. Чугунок побежал к нему, но почему-то ещё раз оглянулся на Челдонову команду. И вдруг рядом с цыганом в женском жакете он увидел своего знакомца — рыжего бандита, который пристально смотрел в его сторону.
Страх сковал движения Чугунка. Он невероятно медленно повернулся спиной к парню, потом рванулся и схватил Серёжку за руку:
— Бежим!
Как кошка, Чугунок взобрался на высокую каменную стену. Серёжка, бежавший за ним, сорвался. Чугунок уже со стены подал ему руку и подтянул его.
Они спрыгнули на землю. Перед ними стоял двухэтажный дом с большой стеклянной верандой и широкими окнами, отсвечивающими грустным голубоватым светом. «Как много стекла в этом доме», — подумал Чугунок.
На веранде залаяла собака, сначала тихо, а потом громко, заливисто, распаленная собственным голосом. В окнах замелькали лица.
— Там калитка, — быстро проговорил Серёжка.
Чугунок увидел на земле блестящий металлический предмет. Он не утерпел, подбежал и пнул его ногой. Примёрзло! Пнул ещё и поднял. Это был маленький замок от дамской сумочки.
Чугунок сунул замок в карман и побежал к калитке.
Скоро ребята снова были в красивом кирпичном доме. Они рассказали Антону и про барина в каракулевой папахе, и про его сына-офицера, и про Челдонову команду, которая получит оружие и пойдёт отбивать почту и телеграф, и про то, что к вечеру на станцию прибывают казаки.
Казаки дядю Антона взволновали особенно сильно.
— Это дело серьёзное, — проговорил он. — Дело очень серьёзное. Их в город пускать нельзя.
И он, приказав готовить баррикаду к обороне, ушёл в соседнюю комнату звонить куда-то по телефону.
Выйдя оттуда, он сердито бросил в угол, где всё ещё сидел тощий человек в очках:
— Вот где уголовники, товарищ Тихомиров! Слыхал, с кем Челдон? А ты говоришь!
Человек в очках молчал.
Литейщик Антон поднял правую руку вверх и сказал сразу всем, кто был в комнате:
— Товарищи, идёмте на баррикаду. Пора!
Все поднялись и стали выходить на улицу.
В коридоре литейщик Антон остановил одного рабочего и сказал:
— Петро! Найди-ка ребятам по обрезу. Винтовки им тяжелы.
Петро выскочил в боковую дверь и через несколько минут принёс два коротких ружья.
Антон протянул их Серёжке и Чугунку:
— Вот вам, ребята. Берите! Идите, воюйте за рабочее дело. А как покончим с буржуями, — на учёбу вас пошлём.
Над баррикадой уже хлопали выстрелы. Наступали офицеры. Их серо-голубые шинели отчётливо выделялись на свежем снегу, и люди в шинелях казались большими, чем они были на самом деле. Офицеры прятались за чугунные фонарные столбы, стреляли из-за углов, изредка делали перебежки.
Над головой противно посвистывали пули. Некоторые из них глухо ударялись в дерево.
С баррикады стреляли рабочие. Примостившись за железной вывеской булочной Парамонова, стрелял из револьвера литейщик Антон. В центре баррикады какая-то девушка забинтовывала рабочему окровавленную руку. Раненый отмахивался правой рукой, он, видимо, был недоволен, что санитарка очень уж старательно и медленно перевязывает. А девушка сердито посматривала на него и что-то торопливо говорила.
Тонкое длинное древко с флагом сильно наклонилось в сторону, но красное полотнище по-прежнему колебалось в воздухе, спокойное и гордое.
На свежем снегу виднелись кое-где небольшие пятна крови. В свете неяркого солнца, проглядывавшего сквозь сплошные облака, эти пятна казались совсем чёрными. У тротуара, раскинув в стороны руки, лежал мужчина с реденькой седой бородкой.
— Пьяный? — спросил Чугунок.
— Убитый, — мрачно ответил Серёжка.
Чугунок завидовал приятелю. Серёжка вёл себя на баррикаде уверенно, спокойно, как во дворе заводского барака. А Чугунок по привычке все чего-то боялся и опасливо озирался по сторонам.
— А, чёрт! — крикнул дядя Паша, перезаряжая винтовку. Лицо его даже сморщилось от досады: видно, пуля не попала в цель. Рядом с ним, плотно прижавшись щекой к прикладу винтовки, стреляла женщина.
Заметив, что ребята не могут найти места на баррикаде, дядя Паша крикнул:
— Сюда, ребята, сюда!
Серёжка и Чугунок пристроились возле тяжёлых носилок с застывшей известью. Серёжка зарядил винтовку и выстрелил. Чугунок изо всех сил дёргал рукоятку затвора, но он не открывался.
— Дай-ка, — скомандовал Серёжка и стал показывать, как надо открывать и закрывать затвор, как целиться и спускать курок.
— Нагнись, убьют! — сердито крикнул он Чугунку.
Стрельба то усиливалась, то ослабевала. Наконец, офицеры стали отступать и вскоре скрылись из виду. На мостовой лежали двое убитых.
На баррикаде все сразу заговорили. Дядя Паша вынул из кармана кусок чёрного хлеба и разломил его на три части. Одну дал Серёжке, другую Чугунку, а третью стал есть сам. Только тут Чугунок вспомнил, что с утра ничего не ел. Хлеб показался ему очень вкусным, ароматным, и он проглотил его почти мгновенно.
Дядя Паша внимательно посмотрел на него, покачал головой и, отломив половину от своего куска хлеба, сказал:
— Возьми-ка ещё.
Съев хлеб, Чугунок вынул из кармана стреляные гильзы и замок от дамской сумочки и стал рассматривать их.
— Что, брат, скучная игрушка? — спросил дядя Паша. — Ну, ничего! Скоро настоящие игрушки получишь. Теперь уж хорошая-то жизнь близко.
Вдруг где-то вверху хлопнули подряд два выстрела. И на глазах у всех свалился на мостовую Петро, который выносил ребятам обрезы, а вслед за ним стал как-то странно сползать с баррикады по телеграфному столбу литейщик Антон.
Чугунок поднял голову и заметил, как за трубой соседнего дома мелькнула и скрылась чья-то тёмная фигура.
К литейщику Антону и Петру подбежали, подняли их и понесли в господский дом, где был штаб.
Петра принесли уже мёртвым и положили на стол. Он лежал весь обмякший и неподвижно глядел в потолок. Один из рабочих закрыл ему глаза. Все молча сняли шапки. И Чугунок тоже снял свой картуз.
Литейщика Антона положили на принесённую из соседней комнаты кушетку, обитую голубым шёлком. На шёлке под боком Антона медленно расплывалось красное пятно.
Антон лежал с закрытыми глазами и тяжело дышал. Потом он открыл глаза и тихо сказал стоящему над ним человеку в солдатской шинели:
— Главное — продержитесь до наших отрядов. Почту и телеграф отдавать нельзя. Любой ценой продержитесь. А мне — труба… Это точно!
Кто-то вбежал в комнату и крикнул:
— Бандиты наступают!
И снова, как час назад, все бросились к дверям. Остались девушка-санитарка и Чугунок. Чугунок стоял на середине комнаты, смотрел на дядю Антона и плакал.
Антон молча поманил его к себе пальцем. Чугунок подошёл.
— Чего плачешь? — тихо спросил Антон.
— Тебя жалко…
— Меня не жалей. — Антон через силу улыбнулся. — Я счастливый. Меня твои дети вспоминать будут. Скажут: он жизнь за рабочее дело отдал.
Антон закрыл глаза и немного полежал молча. Потом с трудом повернулся, отстегнул кобуру с револьвером и повесил её на плечо Чугунку.
— Бери, стреляй. Это тебе личное оружие от партии Ленина. Стрелять-то умеешь?
— Научусь, — ответил Чугунок.
— Ну, иди, — махнул рукой Антон. — Приходи меня хоронить.
Чугунок, не переставая плакать, схватил свой обрез и выбежал на улицу.
Баррикаду обстреливали со всех сторон. Уголовники из Челдоновой «команды» наступали вместе с офицерами, но действовали гораздо смелее, нахальнее их. Бандиты забирались в дома, стреляли из окон и с крыш.
Около Чугунка подряд ударились две пули. Он поднял голову и увидел, как из-за той же печной трубы, из-за которой стреляли в литейщика Антона, виднеется фуражка с длинным блестящим козырьком над рыжими кудрями.
«Рыжий, — мелькнуло в голове у Чугунка. — Значит, он и Антона убил!..»
Чугунок простонал, как от боли.
— Ранили? — тревожно спросил лежавший рядом Серёжка.
Не ответив, Чугунок быстро поднял обрез, прицелился, как учил Серёжка, и, стиснув зубы, спустил курок. Рыжий осел за трубу и больше не появлялся.
…А через час, когда к баррикаде подошли другие рабочие отряды и бандитов разогнали, Чугунок вместе со всеми шёл «громить главный буржуйский штаб», как сказал Серёжка. Он впервые без опаски шагал по чистой и тихой улице богачей и никого не боялся. Он был с рабочими и знал, что в обиду они его не дадут.
На Церковной улице Чугунок спросил дядю Пашу:
— Дядя Паш, а вы бывали здесь?
— Решётку вон ту для сада я отливал, знаю… Железные ворота тоже я сделал. Это Шураева нашего дом. А так, без дела, бывать не приходилось. Это не нашенские были улицы — чужие.