Василий Еловских
Вместе с ребятами
Рассказы
Из рассказов о прошлом
ВОЛШЕБНЫЙ ЦВЕТОК
Мамка встала спозаранку. Она ещё не успела налить в рукомойник воды, а Стёпка уже вскочил с постели и открыл тяжёлую скрипучую дверь. Его убогая постель в сенях — разостланная на полу отцовская тужурка и Стёпкино пальтишко, которое служило подушкой, — осветилась синеватым предутренним светом.
Стёпка перешагнул порог и чуть не наступил на братишку Саньку, который спал на драной овчине, прислонившись спиной к печке. Санька свернулся «калачиком» и, оттопырив толстую нижнюю губу, тяжело дышал. Стёпка легонько потрогал его за плечо — брат продолжал спать. Тогда Стёпка сильно затормошил его. Санька пробормотал, не просыпаясь: «Зачем ты у меня удочку взял?»
— Вставай быстрей, — зашептал Стёпка.
Стёпка был на год старше братишки и намного крепче. Санька во всем соглашался с ним. Спросит, например, Санька:
— Давай сходим искупаемся.
— Как темнеть будет — пойдём.
— Во-во, вечером в Чусовой хорошо.
Или:
— Давай опосли уберём навоз, как позавтракаем.
— До еды уберём. После хуже, неохота будет.
— Во-во, верно.
Сейчас, услышав приказание Стёпки, Санька разом вскочил, хотя глаза его все еще не открывались и продолжали спать. В другой раз Санька, возможно, свалился бы снова на постель и даже толкнул бы брата, хотя это было рискованно, так как Стёпка мог ответить хорошим пинком. Но сегодня этого делать было нельзя. Сегодня надо обязательно встать пораньше.
Мать — молчаливая, тихая, согнутая тяжёлой домашней работой, — не обратила на сыновей внимания. Встань они рано, встань поздно — ничего не скажет. Если что-нибудь набедокурят — за репой в огород к дяде Федору слазят или лапку тётинюриного петуха подшибут — мать посмотрит с укором, покачает головой и всё. А вот тятька другой… Сейчас его нет. Он в ночной смене. Придёт в седьмом часу. До него надо свозить на тачке навоз к лесу, подмести двор, уложить хворост, который принесли вчера Стёпка с Санькой. Собственно, если они всё это и не успеют до прихода тятьки сделать, ничего страшного не будет. Но тогда они не смогут пораньше сходить в лес. А сходить обязательно надо.
В шесть часов прогудел заводской гудок. Это была гордость всех жителей поселка. Такого густого и горластого гудка, который был слышен за много вёрст, не имел поблизости ни один заводской посёлок.
После гудка на улице стало шумно. Изо всех домов выходили люди. Иной домик, смотришь, всего в два-три оконца, а живёт в нём целая артель — десять — пятнадцать человек: дед, бабушка, сыновья, дочери, снохи, зятья, внуки и внучки.
С самого утра взрослые выпроваживали ребятишек на улицу — грязи меньше и шуму нет. И вот день-деньской на улицах уральского заводского поселка крик, свист, смех и детский плач.
Когда тятька пришёл с завода, мать поставила завариху с маслом. Завариху в посёлке ели все и очень любили. Делали её так. В кипяток сыпали муку, и получалось жидкое тесто, которое зажаривали на сковороде. Хоть и хорошая это штука — завариха, но сегодня Стёпка с Санькой съели всего несколько ложек и выскочили из-за стола. В переговоры с отцом вступил Стёпка:
— Тять, а тять! Мы двор убрали, как ты вчера велел. А сейчас бы искупаться сходить на Чусовую. А за хворостом мы после сходим, а?
— Как, как? — сурово переспросил отец.
Стёпка повторил, но уже нерешительно, боясь, что отец откажет и заставит таскать хворост. Хворост разрешали собирать в лесу бесплатно. Им топили печь.
— Мы хворост-то до самого вечера будем таскать, — вставил Санька.
— Угу, — сказал отец и утвердительно мотнул головой.
Это значило: ступайте, купайтесь, но про своё дело
помните.
Ребята выскочили на улицу. Деревянные домики заводского посёлка Боктанки расположились среди гор полумесяцем. Никак иначе расположиться им горы не дали. Если пройти в длину посёлка — версты три будет, а в ширину и полверсты не наберётся.
Домик, в котором жили Стёпка и Санька, находился в центре Боктанки, против заводского тына. До леса отсюда рукой подать. Стройный, высокий сосняк обступил посёлок со всех сторон. С какой улицы ни смотри — всё лес видно.
Боктанку обогнула Чусовая, шумливая, непостоянная река, — то прямо на север течёт, то вдруг на запад или восток поворачивает. На Чусовой прозрачная вода и тихие, как озерки, заливы. Со стороны посёлка берег Чусовой высокий, каменистый, а с другой стороны — отлогий, заросший осокой, камышом и мелким кустарником.
Стёпка и Санька прошли по каменистому берегу до самой речки Канмарь, впадавшей в Чусовую. Канмарь течёт по дну оврага такого глубокого, что в нём свободно могла бы и вся Чусовая уместиться. Старики говорят, что, когда они были мальчишками, Канмарь был раз в десять глубже, а теперь всё высыхает и высыхает.
Уже несколько дней вёдро стоит, а на дне оврага, возле Канмаря, сыро. Тут всегда сыро: кочки, между ними какая-то коричневая жижа и длиннющая осока, которая режет руки.
— Стёп, а пошто осока не растёт на поляне или в огороде?
— Ей воды надо, чтоб она росла, осока-то.
— Стёп, а как это она?.. Зимой засохнет, пропадёт совсем, а летом опять растёт зелёная.
— Вот как сосны… Упадёт шишка, потом сосна из зернышек шишки вырастает. Или вот подсолнушек… Посади семечко. и подсолнушек будет.
— А у осоки-то ничего нет.
Это верно. У осоки нет никаких зернышек, которые бы падали и от которых зарождалась бы новая осока. Да и трава так же. Это для Стёпки непонятно. Впрочем, в жизни много непонятных, таинственных вещей. Например, погляди на Чу- совую — ничего, кроме чистой воды и рыбы, не заметишь. А некоторые говорят, что в ней живут русалки, иногда добрые, а чаще злые. Говорят даже, что кое-кого, кто купался по ночам, они хватали за ноги и хотели утащить в свои подводные терема. Или вот в святки. Нальёшь в ложку воды и вынесешь в сени: если вода застынет бугром — смерть тебе будет. А то ещё так делают — бросят башмак через ворота и узнают, в какой стороне будущая невеста живёт. Особенно много таких гаданий устраивают в ночь под новый год.
Стёпка раз спросил бабку Семёновну: кто брошенный через ворота башмак направляет в сторону жениха или невесты? Черти?
— Черти злые, а предсказание-то умное дело, — ответила бабка. — Не дьявольское это дело-то.
— Тогда бог? — спросил Стёпка.
— Бог этаким не занимается.
— Ну, а кто же?
— Есть кому! Есть такая сила!
— А где же она?
— Не говори глупостев! — вдруг рассердилась бабка Семёновна. — Не наводи меня на грех!
Ничего не знала про это и мамка. Она как-то разбила единственное в избе зеркальце и сказала, что будет несчастье.
Тятька и сосед дядя Ваня говорили, что русалки, черти и бог выдуманы людьми, и никакими гаданиями ничего узнать нельзя.
Однажды вечером, это было еще зимой, бабка сказала, что можно и человеком-невидимкой стать. Для этого два способа есть. Первый такой: надо найти чёрную кошку, чтобы ни одного белого волоска на ней не было, сварить её в бане и, перебирая её косточки, смотреть в зеркало. Одна из косточек будет волшебной. Возьмёшь волшебную косточку в руки и себя в зеркало не увидишь. Второй способ проще. Надо сорвать цветок папоротника. Рассказывают, что он цветёт один раз в году — на Иванов день, в полночь. И сразу же отцветает. Поэтому этот цветок никто и не видит. Надо его сорвать и бежать домой, не оглядываясь. Сзади черти будут кричать на все голоса, визжать, грохотать и лаять, а ты беги и не оглядывайся. Прибежишь домой и будешь невидимкой. Так что невидимкой стать можно.
Сказывают, будто бы один только боктановец, Иванка Безрукий, осмелился сорвать волшебный цветок. Было это года два назад. Прибежал он с цветком папоротника в посёлок. Да напоследок обессилели ноги, упал и, вставая, нечаянно оглянулся. А оглядываться нельзя. Если хоть раз оглянешься — убьют черти. Иванку Безрукого нашли утром в Иванов день. Лежал он посреди дороги с проломленной головой. Правда, мужики говорили, что это из-за драки. В Иванкином кармане даже нашли недопитую бутылку водки. Но Стёпка и Санька верили, что его черти убили.
С виду папоротник ничем особенным не отличается. И растёт повсюду, где сыро. Барыня и барышния — жена и дочь управляющего заводом, когда из лесу идут, часто с собой папоротник несут и обмахиваются им.
Завтра — Иванов день. Стёпка и Санька пошли посмотреть, где папоротник растёт, чтобы ночью его долго не искать.
Прошли саженей двадцать вверх по оврагу. Здесь, на скате, папоротника было сколько хочешь. Стёпка сорвал один лист и попробовал его на вкус. За ним пожевал папоротник и Санька. Ничего особенного: трава, как трава, даже неприятно. Клевер или лист малины куда вкуснее.
— Запомни это местечко, — сказал Стёпка.
— Стёп, а здесь ночью темно будет?
— Ночью везде темно.
— А здесь еще больше темно?
— Ты не трусь, — хлопнул его по спине Стёпка.
Половина дела была выполнена. Ради этого они и встали
сегодня чуть свет.
По дороге домой Стёпка говорил:
— Ты смотри не бойся и не оглядывайся, когда побежим с цветком. Хоть как страшно будет…
— Да, что уж я… — неуверенно протянул Санька.
И снова (в который уж раз) они заговорили о том, что будут делать, когда станут невидимками. Робкий Санька при этом преобразился. Когда он представлял себя невидимкой, он становился очень смелым.
— Сперва к управляющему зайдём, — размахивая руками, говорил он, — и сложим в мешок все его деньги.
— Да! Это надо! — поддакнул Стёпка. — На заводе не ро- бит, а денег много, рабочим-то ничего не даёт. У него, говорят, даже ложки золотые есть и вилки серебряные. Только ночью надо…
— Ночью-то сторож возле дома…
Сторожа, который караулил дом управляющего, звали Маркелычем. Это был чернобородый сутулый старик. Заступив на пост, он кричал на каждого прохожего: «Отойди дальше, куда прёшь!»
— Чего он мне! — расхрабрился Стёпка. — Я ж невидимка! Подойду и ружьё у него вырву…
— А как деньги вынесем, сперва бабке Авдотье дадим…
Бабка Авдотья — их соседка. Живёт она одна-одинёшень-ка в ветхом домике с одним оконцем. Бабка совершенно глуха. По воскресеньям она проходит мимо окон и кричит: «Подайте Христа ради».
— Потом дадим денег дяде Прохору, — добавил Санька.
Дядя Прохор — слепой. Он никогда не бреется и потому похож на старика. У него большая семья, из которой только один парнишка подрос и работает на заводе. Ещё в детстве дядя Прохор окривел, а несколько лет назад ему у мартена попала во второй глаз металлическая искра, и он совсем ослеп. Денег ему теперь управляющий не платит, и чтобы прожить, дядя Прохор чинит сапоги и пимы, вяжет лапти и корзины. Но заработок от этого невелик, и приходится с трудом перебиваться с хлеба на квас.
И мамке с тятькой надо денег дать… Да и вообще, мало ли что можно сделать, если стать невидимкой. Всего сразу не придумаешь…
Из посёлка уже доносились пьяные голоса — встречать Иванов день боктановцы начали накануне. В Боктанке пили много, и пьяные иногда дрались. Боялись здесь только полицейского Кирилла Жморкина, который разъезжал с кнутом в руках на белом большом жеребце. Но Кирилл Жморкин в большую драку не ввязывался. Погрозит со стороны толстым кнутом: «Я вам покажу!» и уедет. А вот если дерутся двое или трое, полицейский смело подъезжает и начинает стегать кнутом каждого.
Целый день Стёпка и Санька таскали из лесу хворост и складывали его у хлева. Вечером они этот хворост рубили и укладывали в поленницу.
С весны Стёпка и Санька работали только дома. Отец подумывал отдать их в подпаски или в помощь старателям, но не смог. После Иванова дня они будут возить дрова для мартена.
Грамоте Стёпку и Саньку никто не учил. Один заезжий купец сказывал, что в городах для ребят есть школы. А у них в Боктанке школы не было. У кого водились деньги, тот учил своих детей грамоте у попа. А у тятьки с мамкой денег всегда не хватало даже на еду. Тятька и сам не учился и ни читать, ни писать не умел. Да и никто из знакомых не знал грамоты.
К вечеру Стёпка и Санька устали. Но как только на заводе прогудели два длинных гудка — десять часов вечера — они уже были на улице. Им казалось, что время идёт слишком медленно. Не хотелось даже играть в прятки. И, хотя ещё было светло, ребята медленно побрели к лесу по переулкам.
С Чусовой поднимался туман. Трава стала мокрой, и каждый звук из посёлка слышался ясно-ясно.
Дорога к лесу знакома. Вот эта колея ведёт к пашне дяди Коли, а эта тропинка, которая днём чернеет в траве, а сейчас почему-то кажется светлой, вытоптана ягодниками. Пройди по ней немного — будет круглая полянка, а на ней — крепкие рыжики. Стёпка и Санька ходили тут всю жизнь, а сейчас почему-то их брала оторопь.
До речки Канмарь они дошли неожиданно быстро. Всегда так: если ждёшь чего-нибудь страшного, оно приходит разом, а вот попробуй дождаться чего-нибудь хорошего, например, в жару дойти до Чусовой — потом обольёшься, пока дойдёшь.
Стёпка и Санька осторожно спустились в овраг. Они и так дрожали от страха, а тут ещё речка Канмарь шумела очень громко, совсем не так, как днём. В кочках кричали металлическими голосами лягушки. Громко булькала под ногами вода: «Буль, буль». Саньке казалось, что это не вода булькает, а кто-то другой, кто под водой сидит. Страшно!.. Слышно, как стучит сердечко, и сам себе кажешься маленьким, беззащитным…
На миг из-за туч появилась луна и осветила всё вокруг. Полная луна казалась доброй-доброй. А возле неё громоздились чёрные облака. Одна из туч, что поближе к луне, была особенно большой, как гора. Казалось, она сейчас обрушится на землю, и случится что-то страшное.
Но туча на землю не обрушилась. Она медленно закрыла луну и вместе с нею исчезла сама. Сразу стало ещё темнее, чем было до появления луны.
Вот, наконец, под ногами листья папоротника.
Стёпка до боли сжал руку Саньки и шепнул:
— Начинай!
Сам он быстро обшарил один лист, второй, третий, четвёртый — волшебного цветка не было. Санька тоже не нашёл цветка. Они передохнули и снова стали искать. Может, он такой волшебный, что его не ущупаешь…
Сзади раздался громкий звук, как будто сломалась сухая жердь. Стёпка испугался, одним рывком сорвал целую кучу листьев папоротника вместе с колючей травой и выскочил на берег оврага. Тут он подумал, что это могла хрустнуть сухая палка под ногами Саньки. Санька бежал сзади и никак не мог догнать Стёпку. Он издавал какие-то странные звуки, как будто хотел разрыдаться. Стёпка понимал, что брату страшно, дождаться бы его, но нет сил дождаться. За каждым кустом чудятся изогнутые рога и бородатая морда лешего. Ноги у Стёпки стали как деревянные. Кажется, пожелай остановиться и не остановишься — сами собой бегут. Совсем рядом кто-то беспрерывно насвистывает. Стёпка знает, что это не Санька, он так не свистит. Значит, леший или чертёнок какой-нибудь. Но оглядываться нельзя. И Стёпка бежит, бежит из последних сил.
У околицы он услышал встревоженный голос:
— Что такое, ребятишки?
Возле ворот крайнего дома стояли люди. Видно, парни собирались на вечеринку.
Стёпка остановился. В спину ему сейчас же ткнулся Санька. От долгого бега и страшной усталости затошнило. С горлом у Стёпки что-то не ладно: при каждом выдохе посвистывает. Видно, при беге горло и свистело, а совсем не леший.
Стёпка и Санька нырнули от парней в переулок. За углом им повстречался Афоня — сумасшедший. Афоню знают в посёлке все — от мала до велика. Направляя кого-нибудь на эту окраину, боктановцы говорят: «Да вот туда иди, где Афоня- дурачок живёт». Афоня всегда улыбается жалкой, искусственной улыбкой и в любую погоду лепечет: «Славно как на уличке-то». Н сейчас, увидев ребят, он сказал: «Славно как на уличке-то» — и пошёл дальше.
Стёпка и Санька уже успокоились. Ио в ушах ещё шумело. Стёпка посмотрел на Саньку, разглядел внимательно папоротниковые листья и с досадой бросил их на землю. Цветка среди них не было.
Дом был уже рядом. Стёпка открыл ставень, легонько, одним пальчиком, как цыпленок клювом, постучал в окно. К окну подошёл тятька и мрачно посмотрел на сына.
Открыла ворота мать. Она не сказала ни слова, закрыла ворота на тяжёлый запор и пошла сзади сыновей.
Тятька смотрел строго, но спросил обычным голосом:
— Ну, где были?
— В лесу были, — тихо ответил Стёпка.
— Так. А чего там делали?
Стёпка рассказал всё по порядку. Он не успел придумать ничего другого.
Тятька не спеша снял с полатей тонкую, просмолённую верёвку и сказал Стёпке:
— Иди сюда, старшой.
Стёпка подошел и заплакал. Отец просунул его голову между колен и стал бить по спине веревкой, отсчитывая каждый удар: раз, два, три…
Стёпка кричал и плакал, а Санька стоял рядом и дрожал, и ему было почти так же больно, как брату.
С каждым взмахом тятькиной руки огонёк в керосиновой лампе колыхался, пуская на потолок струйку дыма. В избе становилось то светлее, то темнее, и в окно, незакрытое ставнем, было видно, как на улице чёрная мгла при каждом ударе сменялась синею мглой.
Василий Еловских
Вместе с ребятами
Рассказы
Из рассказов о прошлом
ВОЛШЕБНЫЙ ЦВЕТОК
Мамка встала спозаранку. Она ещё не успела налить в рукомойник воды, а Стёпка уже вскочил с постели и открыл тяжёлую скрипучую дверь. Его убогая постель в сенях — разостланная на полу отцовская тужурка и Стёпкино пальтишко, которое служило подушкой, — осветилась синеватым предутренним светом.
Стёпка перешагнул порог и чуть не наступил на братишку Саньку, который спал на драной овчине, прислонившись спиной к печке. Санька свернулся «калачиком» и, оттопырив толстую нижнюю губу, тяжело дышал. Стёпка легонько потрогал его за плечо — брат продолжал спать. Тогда Стёпка сильно затормошил его. Санька пробормотал, не просыпаясь: «Зачем ты у меня удочку взял?»
— Вставай быстрей, — зашептал Стёпка.
Стёпка был на год старше братишки и намного крепче. Санька во всем соглашался с ним. Спросит, например, Санька:
— Давай сходим искупаемся.
— Как темнеть будет — пойдём.
— Во-во, вечером в Чусовой хорошо.
Или:
— Давай опосли уберём навоз, как позавтракаем.
— До еды уберём. После хуже, неохота будет.
— Во-во, верно.
Сейчас, услышав приказание Стёпки, Санька разом вскочил, хотя глаза его все еще не открывались и продолжали спать. В другой раз Санька, возможно, свалился бы снова на постель и даже толкнул бы брата, хотя это было рискованно, так как Стёпка мог ответить хорошим пинком. Но сегодня этого делать было нельзя. Сегодня надо обязательно встать пораньше.
Мать — молчаливая, тихая, согнутая тяжёлой домашней работой, — не обратила на сыновей внимания. Встань они рано, встань поздно — ничего не скажет. Если что-нибудь набедокурят — за репой в огород к дяде Федору слазят или лапку тётинюриного петуха подшибут — мать посмотрит с укором, покачает головой и всё. А вот тятька другой… Сейчас его нет. Он в ночной смене. Придёт в седьмом часу. До него надо свозить на тачке навоз к лесу, подмести двор, уложить хворост, который принесли вчера Стёпка с Санькой. Собственно, если они всё это и не успеют до прихода тятьки сделать, ничего страшного не будет. Но тогда они не смогут пораньше сходить в лес. А сходить обязательно надо.
В шесть часов прогудел заводской гудок. Это была гордость всех жителей поселка. Такого густого и горластого гудка, который был слышен за много вёрст, не имел поблизости ни один заводской посёлок.
После гудка на улице стало шумно. Изо всех домов выходили люди. Иной домик, смотришь, всего в два-три оконца, а живёт в нём целая артель — десять — пятнадцать человек: дед, бабушка, сыновья, дочери, снохи, зятья, внуки и внучки.
С самого утра взрослые выпроваживали ребятишек на улицу — грязи меньше и шуму нет. И вот день-деньской на улицах уральского заводского поселка крик, свист, смех и детский плач.
Когда тятька пришёл с завода, мать поставила завариху с маслом. Завариху в посёлке ели все и очень любили. Делали её так. В кипяток сыпали муку, и получалось жидкое тесто, которое зажаривали на сковороде. Хоть и хорошая это штука — завариха, но сегодня Стёпка с Санькой съели всего несколько ложек и выскочили из-за стола. В переговоры с отцом вступил Стёпка:
— Тять, а тять! Мы двор убрали, как ты вчера велел. А сейчас бы искупаться сходить на Чусовую. А за хворостом мы после сходим, а?
— Как, как? — сурово переспросил отец.
Стёпка повторил, но уже нерешительно, боясь, что отец откажет и заставит таскать хворост. Хворост разрешали собирать в лесу бесплатно. Им топили печь.
— Мы хворост-то до самого вечера будем таскать, — вставил Санька.
— Угу, — сказал отец и утвердительно мотнул головой.
Это значило: ступайте, купайтесь, но про своё дело
помните.
Ребята выскочили на улицу. Деревянные домики заводского посёлка Боктанки расположились среди гор полумесяцем. Никак иначе расположиться им горы не дали. Если пройти в длину посёлка — версты три будет, а в ширину и полверсты не наберётся.
Домик, в котором жили Стёпка и Санька, находился в центре Боктанки, против заводского тына. До леса отсюда рукой подать. Стройный, высокий сосняк обступил посёлок со всех сторон. С какой улицы ни смотри — всё лес видно.
Боктанку обогнула Чусовая, шумливая, непостоянная река, — то прямо на север течёт, то вдруг на запад или восток поворачивает. На Чусовой прозрачная вода и тихие, как озерки, заливы. Со стороны посёлка берег Чусовой высокий, каменистый, а с другой стороны — отлогий, заросший осокой, камышом и мелким кустарником.
Стёпка и Санька прошли по каменистому берегу до самой речки Канмарь, впадавшей в Чусовую. Канмарь течёт по дну оврага такого глубокого, что в нём свободно могла бы и вся Чусовая уместиться. Старики говорят, что, когда они были мальчишками, Канмарь был раз в десять глубже, а теперь всё высыхает и высыхает.
Уже несколько дней вёдро стоит, а на дне оврага, возле Канмаря, сыро. Тут всегда сыро: кочки, между ними какая-то коричневая жижа и длиннющая осока, которая режет руки.
— Стёп, а пошто осока не растёт на поляне или в огороде?
— Ей воды надо, чтоб она росла, осока-то.
— Стёп, а как это она?.. Зимой засохнет, пропадёт совсем, а летом опять растёт зелёная.
— Вот как сосны… Упадёт шишка, потом сосна из зернышек шишки вырастает. Или вот подсолнушек… Посади семечко. и подсолнушек будет.
— А у осоки-то ничего нет.
Это верно. У осоки нет никаких зернышек, которые бы падали и от которых зарождалась бы новая осока. Да и трава так же. Это для Стёпки непонятно. Впрочем, в жизни много непонятных, таинственных вещей. Например, погляди на Чу- совую — ничего, кроме чистой воды и рыбы, не заметишь. А некоторые говорят, что в ней живут русалки, иногда добрые, а чаще злые. Говорят даже, что кое-кого, кто купался по ночам, они хватали за ноги и хотели утащить в свои подводные терема. Или вот в святки. Нальёшь в ложку воды и вынесешь в сени: если вода застынет бугром — смерть тебе будет. А то ещё так делают — бросят башмак через ворота и узнают, в какой стороне будущая невеста живёт. Особенно много таких гаданий устраивают в ночь под новый год.
Стёпка раз спросил бабку Семёновну: кто брошенный через ворота башмак направляет в сторону жениха или невесты? Черти?
— Черти злые, а предсказание-то умное дело, — ответила бабка. — Не дьявольское это дело-то.
— Тогда бог? — спросил Стёпка.
— Бог этаким не занимается.
— Ну, а кто же?
— Есть кому! Есть такая сила!
— А где же она?
— Не говори глупостев! — вдруг рассердилась бабка Семёновна. — Не наводи меня на грех!
Ничего не знала про это и мамка. Она как-то разбила единственное в избе зеркальце и сказала, что будет несчастье.
Тятька и сосед дядя Ваня говорили, что русалки, черти и бог выдуманы людьми, и никакими гаданиями ничего узнать нельзя.
Однажды вечером, это было еще зимой, бабка сказала, что можно и человеком-невидимкой стать. Для этого два способа есть. Первый такой: надо найти чёрную кошку, чтобы ни одного белого волоска на ней не было, сварить её в бане и, перебирая её косточки, смотреть в зеркало. Одна из косточек будет волшебной. Возьмёшь волшебную косточку в руки и себя в зеркало не увидишь. Второй способ проще. Надо сорвать цветок папоротника. Рассказывают, что он цветёт один раз в году — на Иванов день, в полночь. И сразу же отцветает. Поэтому этот цветок никто и не видит. Надо его сорвать и бежать домой, не оглядываясь. Сзади черти будут кричать на все голоса, визжать, грохотать и лаять, а ты беги и не оглядывайся. Прибежишь домой и будешь невидимкой. Так что невидимкой стать можно.
Сказывают, будто бы один только боктановец, Иванка Безрукий, осмелился сорвать волшебный цветок. Было это года два назад. Прибежал он с цветком папоротника в посёлок. Да напоследок обессилели ноги, упал и, вставая, нечаянно оглянулся. А оглядываться нельзя. Если хоть раз оглянешься — убьют черти. Иванку Безрукого нашли утром в Иванов день. Лежал он посреди дороги с проломленной головой. Правда, мужики говорили, что это из-за драки. В Иванкином кармане даже нашли недопитую бутылку водки. Но Стёпка и Санька верили, что его черти убили.
С виду папоротник ничем особенным не отличается. И растёт повсюду, где сыро. Барыня и барышния — жена и дочь управляющего заводом, когда из лесу идут, часто с собой папоротник несут и обмахиваются им.
Завтра — Иванов день. Стёпка и Санька пошли посмотреть, где папоротник растёт, чтобы ночью его долго не искать.
Прошли саженей двадцать вверх по оврагу. Здесь, на скате, папоротника было сколько хочешь. Стёпка сорвал один лист и попробовал его на вкус. За ним пожевал папоротник и Санька. Ничего особенного: трава, как трава, даже неприятно. Клевер или лист малины куда вкуснее.
— Запомни это местечко, — сказал Стёпка.
— Стёп, а здесь ночью темно будет?
— Ночью везде темно.
— А здесь еще больше темно?
— Ты не трусь, — хлопнул его по спине Стёпка.
Половина дела была выполнена. Ради этого они и встали
сегодня чуть свет.
По дороге домой Стёпка говорил:
— Ты смотри не бойся и не оглядывайся, когда побежим с цветком. Хоть как страшно будет…
— Да, что уж я… — неуверенно протянул Санька.
И снова (в который уж раз) они заговорили о том, что будут делать, когда станут невидимками. Робкий Санька при этом преобразился. Когда он представлял себя невидимкой, он становился очень смелым.
— Сперва к управляющему зайдём, — размахивая руками, говорил он, — и сложим в мешок все его деньги.
— Да! Это надо! — поддакнул Стёпка. — На заводе не ро- бит, а денег много, рабочим-то ничего не даёт. У него, говорят, даже ложки золотые есть и вилки серебряные. Только ночью надо…
— Ночью-то сторож возле дома…
Сторожа, который караулил дом управляющего, звали Маркелычем. Это был чернобородый сутулый старик. Заступив на пост, он кричал на каждого прохожего: «Отойди дальше, куда прёшь!»
— Чего он мне! — расхрабрился Стёпка. — Я ж невидимка! Подойду и ружьё у него вырву…
— А как деньги вынесем, сперва бабке Авдотье дадим…
Бабка Авдотья — их соседка. Живёт она одна-одинёшень-ка в ветхом домике с одним оконцем. Бабка совершенно глуха. По воскресеньям она проходит мимо окон и кричит: «Подайте Христа ради».
— Потом дадим денег дяде Прохору, — добавил Санька.
Дядя Прохор — слепой. Он никогда не бреется и потому похож на старика. У него большая семья, из которой только один парнишка подрос и работает на заводе. Ещё в детстве дядя Прохор окривел, а несколько лет назад ему у мартена попала во второй глаз металлическая искра, и он совсем ослеп. Денег ему теперь управляющий не платит, и чтобы прожить, дядя Прохор чинит сапоги и пимы, вяжет лапти и корзины. Но заработок от этого невелик, и приходится с трудом перебиваться с хлеба на квас.
И мамке с тятькой надо денег дать… Да и вообще, мало ли что можно сделать, если стать невидимкой. Всего сразу не придумаешь…
Из посёлка уже доносились пьяные голоса — встречать Иванов день боктановцы начали накануне. В Боктанке пили много, и пьяные иногда дрались. Боялись здесь только полицейского Кирилла Жморкина, который разъезжал с кнутом в руках на белом большом жеребце. Но Кирилл Жморкин в большую драку не ввязывался. Погрозит со стороны толстым кнутом: «Я вам покажу!» и уедет. А вот если дерутся двое или трое, полицейский смело подъезжает и начинает стегать кнутом каждого.
Целый день Стёпка и Санька таскали из лесу хворост и складывали его у хлева. Вечером они этот хворост рубили и укладывали в поленницу.
С весны Стёпка и Санька работали только дома. Отец подумывал отдать их в подпаски или в помощь старателям, но не смог. После Иванова дня они будут возить дрова для мартена.
Грамоте Стёпку и Саньку никто не учил. Один заезжий купец сказывал, что в городах для ребят есть школы. А у них в Боктанке школы не было. У кого водились деньги, тот учил своих детей грамоте у попа. А у тятьки с мамкой денег всегда не хватало даже на еду. Тятька и сам не учился и ни читать, ни писать не умел. Да и никто из знакомых не знал грамоты.
К вечеру Стёпка и Санька устали. Но как только на заводе прогудели два длинных гудка — десять часов вечера — они уже были на улице. Им казалось, что время идёт слишком медленно. Не хотелось даже играть в прятки. И, хотя ещё было светло, ребята медленно побрели к лесу по переулкам.
С Чусовой поднимался туман. Трава стала мокрой, и каждый звук из посёлка слышался ясно-ясно.
Дорога к лесу знакома. Вот эта колея ведёт к пашне дяди Коли, а эта тропинка, которая днём чернеет в траве, а сейчас почему-то кажется светлой, вытоптана ягодниками. Пройди по ней немного — будет круглая полянка, а на ней — крепкие рыжики. Стёпка и Санька ходили тут всю жизнь, а сейчас почему-то их брала оторопь.
До речки Канмарь они дошли неожиданно быстро. Всегда так: если ждёшь чего-нибудь страшного, оно приходит разом, а вот попробуй дождаться чего-нибудь хорошего, например, в жару дойти до Чусовой — потом обольёшься, пока дойдёшь.
Стёпка и Санька осторожно спустились в овраг. Они и так дрожали от страха, а тут ещё речка Канмарь шумела очень громко, совсем не так, как днём. В кочках кричали металлическими голосами лягушки. Громко булькала под ногами вода: «Буль, буль». Саньке казалось, что это не вода булькает, а кто-то другой, кто под водой сидит. Страшно!.. Слышно, как стучит сердечко, и сам себе кажешься маленьким, беззащитным…
На миг из-за туч появилась луна и осветила всё вокруг. Полная луна казалась доброй-доброй. А возле неё громоздились чёрные облака. Одна из туч, что поближе к луне, была особенно большой, как гора. Казалось, она сейчас обрушится на землю, и случится что-то страшное.
Но туча на землю не обрушилась. Она медленно закрыла луну и вместе с нею исчезла сама. Сразу стало ещё темнее, чем было до появления луны.
Вот, наконец, под ногами листья папоротника.
Стёпка до боли сжал руку Саньки и шепнул:
— Начинай!
Сам он быстро обшарил один лист, второй, третий, четвёртый — волшебного цветка не было. Санька тоже не нашёл цветка. Они передохнули и снова стали искать. Может, он такой волшебный, что его не ущупаешь…
Сзади раздался громкий звук, как будто сломалась сухая жердь. Стёпка испугался, одним рывком сорвал целую кучу листьев папоротника вместе с колючей травой и выскочил на берег оврага. Тут он подумал, что это могла хрустнуть сухая палка под ногами Саньки. Санька бежал сзади и никак не мог догнать Стёпку. Он издавал какие-то странные звуки, как будто хотел разрыдаться. Стёпка понимал, что брату страшно, дождаться бы его, но нет сил дождаться. За каждым кустом чудятся изогнутые рога и бородатая морда лешего. Ноги у Стёпки стали как деревянные. Кажется, пожелай остановиться и не остановишься — сами собой бегут. Совсем рядом кто-то беспрерывно насвистывает. Стёпка знает, что это не Санька, он так не свистит. Значит, леший или чертёнок какой-нибудь. Но оглядываться нельзя. И Стёпка бежит, бежит из последних сил.
У околицы он услышал встревоженный голос:
— Что такое, ребятишки?
Возле ворот крайнего дома стояли люди. Видно, парни собирались на вечеринку.
Стёпка остановился. В спину ему сейчас же ткнулся Санька. От долгого бега и страшной усталости затошнило. С горлом у Стёпки что-то не ладно: при каждом выдохе посвистывает. Видно, при беге горло и свистело, а совсем не леший.
Стёпка и Санька нырнули от парней в переулок. За углом им повстречался Афоня — сумасшедший. Афоню знают в посёлке все — от мала до велика. Направляя кого-нибудь на эту окраину, боктановцы говорят: «Да вот туда иди, где Афоня- дурачок живёт». Афоня всегда улыбается жалкой, искусственной улыбкой и в любую погоду лепечет: «Славно как на уличке-то». Н сейчас, увидев ребят, он сказал: «Славно как на уличке-то» — и пошёл дальше.
Стёпка и Санька уже успокоились. Ио в ушах ещё шумело. Стёпка посмотрел на Саньку, разглядел внимательно папоротниковые листья и с досадой бросил их на землю. Цветка среди них не было.
Дом был уже рядом. Стёпка открыл ставень, легонько, одним пальчиком, как цыпленок клювом, постучал в окно. К окну подошёл тятька и мрачно посмотрел на сына.
Открыла ворота мать. Она не сказала ни слова, закрыла ворота на тяжёлый запор и пошла сзади сыновей.
Тятька смотрел строго, но спросил обычным голосом:
— Ну, где были?
— В лесу были, — тихо ответил Стёпка.
— Так. А чего там делали?
Стёпка рассказал всё по порядку. Он не успел придумать ничего другого.
Тятька не спеша снял с полатей тонкую, просмолённую верёвку и сказал Стёпке:
— Иди сюда, старшой.
Стёпка подошел и заплакал. Отец просунул его голову между колен и стал бить по спине веревкой, отсчитывая каждый удар: раз, два, три…
Стёпка кричал и плакал, а Санька стоял рядом и дрожал, и ему было почти так же больно, как брату.
С каждым взмахом тятькиной руки огонёк в керосиновой лампе колыхался, пуская на потолок струйку дыма. В избе становилось то светлее, то темнее, и в окно, незакрытое ставнем, было видно, как на улице чёрная мгла при каждом ударе сменялась синею мглой.