Василий Еловских
Вместе с ребятами
Рассказы
МЕДВЕДИ НА ПАСЕКЕ
Мой дедушка — колхозный пасечник. Он очень старый и дома работает мало. Все больше лежит на печке. А вот пасеку не хочет бросать. Очень любит с пчёлами возиться. Для пчёл у нас раздолье: цветов много, тихо, до города полтыся- чи километров.
Дедушка — спокойный человек, но однажды он пришёл домой злой-презлой. Ходил по двору, размахивал руками и ворчал. Оказывается, ночью на пасеку приходили медведи и поломали ульи.
— Охотников надо попросить, чтобы зверей выследили, — предложил я.
Дед промолчал, только сердито нахмурился. После обеда он достал откуда-то старый кожаный кошелёк и долго шелестел денежными бумажками, раскладывая их на две кучки. Одну кучку положил обратно в кошелёк, другую сунул в карман и ушёл. Вернулся он вечером и принёс три бутылки водки. Водку вылил в ведро и сказал мне:
— Пойдёшь со мной. Захвати корыто, в котором свиней кормят.
Корыто было тяжёлое и грязное.
— Зачем тебе оно, дедушка?
— Слушай да помалкивай.
Шли в темноте. Дедушка тяжело дышал и громко кряхтел. Около старого, разрушенного лабаза, что недалеко от пасеки, мы остановились.
— Положи корыто, — скомандовал дед и пошёл к ульям. Вскоре он принёс большую банку с мёдом. Водку и мёд вылил в корыто.
— А что мы будем делать? — спросил я.
Но дед не был расположен отвечать на вопросы.
— Лезь на лабаз, — коротко сказал он.
Лабаз маленький. Чуть пошевелишься — качается. Когда-то давным-давно его выложили хвоей. Хвоя высохла, и её веточки хрустели, обламываясь под тяжестью моего тела. Как бы не свалиться…
Возле меня тихо и осторожно, как на печку, улёгся дед.
— Долго будем лежать, дедушка?
— Не шуми!
Он какой-то неразговорчивый стал, сосредоточенный. Бывало, по полчаса отвечает на каждый вопрос, а сейчас лежит рядом, молчит, не шелохнётся. Даже кряхтеть перестал. Мне это непривычно. Я ведь его по кряхтенью издалека узнаю.
В лесу тихо. Только где-то совсем рядом тоненько пищит птичка:
— Пи-и, пи-и.
Пищит без конца. Интересно, почему она не устаёт?
Вдалеке квакают лягушки. Временами мне кажется, что это кричат жабы, большие, чёрные, с неприятными глазищами. Их много в лесу. Но дедушка говорит, что жабы не квакают.
Хорошо бы сейчас сунуть два пальца в рот и свистнуть. Или один палец — я умею и так. Осторожно подтягиваю руку ко рту. Но дед легонько стукает меня по голове: молчи. А не
так просто лежать ночью в лесу, когда ни свистнуть, ни крикнуть нельзя.
Я вздремнул немного и проснулся от холода. Я и не подозревал, что летом может быть так холодно. Светало. Небо покрылось синими облаками, и от этих облаков всё в лесу стало синим. Даже тропинка синеватая. Как будто смотришь сквозь синее стекло. И только на востоке виднеется красненькая полоска зари.
Вдруг дед толкнул меня в бок. В тишине раннего утра довольно ясно послышался хруст веток. В этом неожиданном шуме не было осторожности и аккуратности, свойственных человеку.
Я почувствовал, как тяжело стучит сердце. Казалось, и лес, и трава, и я сам — всё застыло в неподвижности. Но вдруг, как живые, качнулись ветки кустарника, и на дорожку вышла медведица с низко опущенной головой. Можно было подумать, что она осматривает под ногами землю. Но она не осматривала землю, а просто привычка у неё такая. Слева от медведицы шёл медвежонок, сзади — второй. Сейчас мне было не до смеха, но если бы я увидел медвежонка, который шёл сзади, где-нибудь в зверинце, я бы, наверное, рассмеялся. Очень уж забавный он был — толстенький, мохнатый. У нас дома собака Жучка такая же. Пригрозишь ей пальцем — она упадёт на спину и болтает лапками: сдаюсь, не трогай. Ленивый, наверно, медвежонок, потому и отстаёт.
У корыта с мёдом и водкой медведица остановилась и стала пить. Пила она сначала нехотя, а потом быстрее и быстрее. Толстый медвежонок подошёл сбоку и тоже стал жадно пить. Второму медвежонку также захотелось полакомиться, и он грубо толкнул мордой своего брата. Толстый медвежонок укусил задиру и тут же получил сдачи. Медвежата то дрались, то пили. И пили так, что, казалось, будто каждый из них боится, чтобы его не опередили.
Медведицу ссоры медвежат не волновали. Только два или три раза она повернула к ним голову.
Я всё боялся, что не выдержу — повернусь, громко вздохну или сделаю какую-нибудь другую оплошность.
«А ведь медведи лазят по деревьям», — неожиданно мелькнуло в голове. Сразу стало тяжело дышать. Мне уже казалось, что медведица непременно полезет ко мне, как только выпьет мёд с водкой. Затаив дыхание, я следил за тем, что делалось внизу.
Когда корыто опустело, звери отошли от него. Толстый медвежонок прошёл несколько шагов в нашу сторону и вдруг свалился на бок, уткнув голову под черную, согнутую, как дуга, корягу. Больше он не двигался. Вскоре упал и второй медвежонок. Медведица не обратила на них никакого внимания. Она прошла немного влево и тоже свалилась на землю. Подгибая под себя голову, медведица дважды пыталась перевернуться на брюхо, но так и не смогла. Она уснула, и морда её осталась прижатой к груди.
Только теперь дедушка зашевелился, крякнул и стал спускаться на землю.
— Слезай, не бойся, — сказал он.
Дрожа от холода и страха, я стал слезать.
— Мчись молнией в деревню, — приказал дед, — скажи, чтоб грузовик дали. Лошадей не надо, они медведей боятся. Да захвати с собой кого-нибудь из ребятишек.
Когда я, запыхавшись, влетел в правление колхоза и рассказал про медведей и дедушкину просьбу, председатель наш удивился, но машину дал. Многие ребята хотели ехать, но я взял с собой только четырёх дружков.
Когда мы приехали, дед сидел на пне. Лапы у медведицы и у медвежат он перевязал верёвкой. Запасливый, даже о верёвке не забыл.
Медведей мы с помощью шофёра с трудом взвалили на автомашину.
— Садитесь, — сказал дед.
Дружки мои боялись ехать с медведями и переминались с ноги на ногу.
— Места в кузове не хватит, — хитрили они.
А я сел. Ведь как-никак, а медведей-то и я ловил. Но страшно было. Хоть и пьяные звери, а всё же живые. Да кто мой страх заметит?
В деревне наш приезд вызвал целый переполох. Убитые медведи у нас, конечно, не редкость, но ведь то убитые. А вот пьяных медведей ещё никто не видал.
Но еще больший переполох начался часов в девять утра, когда медведица проснулась и заревела. Целый день потом искала вся деревня коз и овец, которые паслись поблизости и, испугавшись звериного рева, разбежались.
Медведицу дед прирезал, а медвежат, всё ещё бесчувственных, унёс в хлев. Он решил увезти их живыми в город и сдать в зоопарк.
Долго в тот день у нас в избе толпился народ. Расспрашивали про дедушкину охоту, рассказывали различные охотничьи случаи.
Дедушка не вмешивался в разговор, а только дымил своей «козьей ножкой» да покряхтывал. И только, когда один из охотников очень уж расхвастался, дедушка недовольно посмотрел на него и встал.
— Тихо надо медведей-то ловить, — сказал он. — Как видишь, безо всякого ружья можно. А с ружьём-то я тебе в любое время медведя принесу.
Дед, конечно, немного преувеличивал: он плохо видел, и с ружьём бы у него ничего не вышло. Но хвастливый охотник всё-таки замолчал.
— Эх, вы, горе-охотники, — добавил дед, крякнул два раза и полез на печку.
Василий Еловских
Вместе с ребятами
Рассказы
МЕДВЕДИ НА ПАСЕКЕ
Мой дедушка — колхозный пасечник. Он очень старый и дома работает мало. Все больше лежит на печке. А вот пасеку не хочет бросать. Очень любит с пчёлами возиться. Для пчёл у нас раздолье: цветов много, тихо, до города полтыся- чи километров.
Дедушка — спокойный человек, но однажды он пришёл домой злой-презлой. Ходил по двору, размахивал руками и ворчал. Оказывается, ночью на пасеку приходили медведи и поломали ульи.
— Охотников надо попросить, чтобы зверей выследили, — предложил я.
Дед промолчал, только сердито нахмурился. После обеда он достал откуда-то старый кожаный кошелёк и долго шелестел денежными бумажками, раскладывая их на две кучки. Одну кучку положил обратно в кошелёк, другую сунул в карман и ушёл. Вернулся он вечером и принёс три бутылки водки. Водку вылил в ведро и сказал мне:
— Пойдёшь со мной. Захвати корыто, в котором свиней кормят.
Корыто было тяжёлое и грязное.
— Зачем тебе оно, дедушка?
— Слушай да помалкивай.
Шли в темноте. Дедушка тяжело дышал и громко кряхтел. Около старого, разрушенного лабаза, что недалеко от пасеки, мы остановились.
— Положи корыто, — скомандовал дед и пошёл к ульям. Вскоре он принёс большую банку с мёдом. Водку и мёд вылил в корыто.
— А что мы будем делать? — спросил я.
Но дед не был расположен отвечать на вопросы.
— Лезь на лабаз, — коротко сказал он.
Лабаз маленький. Чуть пошевелишься — качается. Когда-то давным-давно его выложили хвоей. Хвоя высохла, и её веточки хрустели, обламываясь под тяжестью моего тела. Как бы не свалиться…
Возле меня тихо и осторожно, как на печку, улёгся дед.
— Долго будем лежать, дедушка?
— Не шуми!
Он какой-то неразговорчивый стал, сосредоточенный. Бывало, по полчаса отвечает на каждый вопрос, а сейчас лежит рядом, молчит, не шелохнётся. Даже кряхтеть перестал. Мне это непривычно. Я ведь его по кряхтенью издалека узнаю.
В лесу тихо. Только где-то совсем рядом тоненько пищит птичка:
— Пи-и, пи-и.
Пищит без конца. Интересно, почему она не устаёт?
Вдалеке квакают лягушки. Временами мне кажется, что это кричат жабы, большие, чёрные, с неприятными глазищами. Их много в лесу. Но дедушка говорит, что жабы не квакают.
Хорошо бы сейчас сунуть два пальца в рот и свистнуть. Или один палец — я умею и так. Осторожно подтягиваю руку ко рту. Но дед легонько стукает меня по голове: молчи. А не
так просто лежать ночью в лесу, когда ни свистнуть, ни крикнуть нельзя.
Я вздремнул немного и проснулся от холода. Я и не подозревал, что летом может быть так холодно. Светало. Небо покрылось синими облаками, и от этих облаков всё в лесу стало синим. Даже тропинка синеватая. Как будто смотришь сквозь синее стекло. И только на востоке виднеется красненькая полоска зари.
Вдруг дед толкнул меня в бок. В тишине раннего утра довольно ясно послышался хруст веток. В этом неожиданном шуме не было осторожности и аккуратности, свойственных человеку.
Я почувствовал, как тяжело стучит сердце. Казалось, и лес, и трава, и я сам — всё застыло в неподвижности. Но вдруг, как живые, качнулись ветки кустарника, и на дорожку вышла медведица с низко опущенной головой. Можно было подумать, что она осматривает под ногами землю. Но она не осматривала землю, а просто привычка у неё такая. Слева от медведицы шёл медвежонок, сзади — второй. Сейчас мне было не до смеха, но если бы я увидел медвежонка, который шёл сзади, где-нибудь в зверинце, я бы, наверное, рассмеялся. Очень уж забавный он был — толстенький, мохнатый. У нас дома собака Жучка такая же. Пригрозишь ей пальцем — она упадёт на спину и болтает лапками: сдаюсь, не трогай. Ленивый, наверно, медвежонок, потому и отстаёт.
У корыта с мёдом и водкой медведица остановилась и стала пить. Пила она сначала нехотя, а потом быстрее и быстрее. Толстый медвежонок подошёл сбоку и тоже стал жадно пить. Второму медвежонку также захотелось полакомиться, и он грубо толкнул мордой своего брата. Толстый медвежонок укусил задиру и тут же получил сдачи. Медвежата то дрались, то пили. И пили так, что, казалось, будто каждый из них боится, чтобы его не опередили.
Медведицу ссоры медвежат не волновали. Только два или три раза она повернула к ним голову.
Я всё боялся, что не выдержу — повернусь, громко вздохну или сделаю какую-нибудь другую оплошность.
«А ведь медведи лазят по деревьям», — неожиданно мелькнуло в голове. Сразу стало тяжело дышать. Мне уже казалось, что медведица непременно полезет ко мне, как только выпьет мёд с водкой. Затаив дыхание, я следил за тем, что делалось внизу.
Когда корыто опустело, звери отошли от него. Толстый медвежонок прошёл несколько шагов в нашу сторону и вдруг свалился на бок, уткнув голову под черную, согнутую, как дуга, корягу. Больше он не двигался. Вскоре упал и второй медвежонок. Медведица не обратила на них никакого внимания. Она прошла немного влево и тоже свалилась на землю. Подгибая под себя голову, медведица дважды пыталась перевернуться на брюхо, но так и не смогла. Она уснула, и морда её осталась прижатой к груди.
Только теперь дедушка зашевелился, крякнул и стал спускаться на землю.
— Слезай, не бойся, — сказал он.
Дрожа от холода и страха, я стал слезать.
— Мчись молнией в деревню, — приказал дед, — скажи, чтоб грузовик дали. Лошадей не надо, они медведей боятся. Да захвати с собой кого-нибудь из ребятишек.
Когда я, запыхавшись, влетел в правление колхоза и рассказал про медведей и дедушкину просьбу, председатель наш удивился, но машину дал. Многие ребята хотели ехать, но я взял с собой только четырёх дружков.
Когда мы приехали, дед сидел на пне. Лапы у медведицы и у медвежат он перевязал верёвкой. Запасливый, даже о верёвке не забыл.
Медведей мы с помощью шофёра с трудом взвалили на автомашину.
— Садитесь, — сказал дед.
Дружки мои боялись ехать с медведями и переминались с ноги на ногу.
— Места в кузове не хватит, — хитрили они.
А я сел. Ведь как-никак, а медведей-то и я ловил. Но страшно было. Хоть и пьяные звери, а всё же живые. Да кто мой страх заметит?
В деревне наш приезд вызвал целый переполох. Убитые медведи у нас, конечно, не редкость, но ведь то убитые. А вот пьяных медведей ещё никто не видал.
Но еще больший переполох начался часов в девять утра, когда медведица проснулась и заревела. Целый день потом искала вся деревня коз и овец, которые паслись поблизости и, испугавшись звериного рева, разбежались.
Медведицу дед прирезал, а медвежат, всё ещё бесчувственных, унёс в хлев. Он решил увезти их живыми в город и сдать в зоопарк.
Долго в тот день у нас в избе толпился народ. Расспрашивали про дедушкину охоту, рассказывали различные охотничьи случаи.
Дедушка не вмешивался в разговор, а только дымил своей «козьей ножкой» да покряхтывал. И только, когда один из охотников очень уж расхвастался, дедушка недовольно посмотрел на него и встал.
— Тихо надо медведей-то ловить, — сказал он. — Как видишь, безо всякого ружья можно. А с ружьём-то я тебе в любое время медведя принесу.
Дед, конечно, немного преувеличивал: он плохо видел, и с ружьём бы у него ничего не вышло. Но хвастливый охотник всё-таки замолчал.
— Эх, вы, горе-охотники, — добавил дед, крякнул два раза и полез на печку.