[image]

Анна Неркаги
ПЕСНЬ ТВОРЦУ


Мудрые советы ненцев

[image]



Часть 1. Бог велик и всемогущ…

Хибя ехэрана, сими ехэрана вэва яни тёр, хади еремдевы?!

Кто, не слыхавший обо мне, кто, не видавший меня, кто, не знающий меня, убил мой народ?!

Когда я читаю это изречение моего народа, произнесённое некогда героем ярабца, почему-то мне на ум приходят действия оппозиции после победы Путина В.В. на последних выборах в президенты России.
Герой эпической песни говорит вот о чём: у него была Земля, где он был предводителем и Властелином, но тут в этой же земле, он знал, что у него под носом растёт тот, кто впоследствии на его земле, ещё при его жизни, встанет вместо него, но действовать будет не войнами, но миром, радостью, добром и любовью. Он будет сильней его во всём.
Но убить его открыто он не мог, ведь провидение скрывало доброго героя, и герой нашей песни не мог определить его. Тогда он поступил хитро. Предводитель имел право по какой-то своей нужде покинуть пределы земли, ему подвластной. Земля оставалась без головы, но соседние предводители знали, что нельзя в его отсутствие вести войны на земле того, кто не дома. Он ушёл на три года. Куда, не знает никто. Но в жизни всегда есть нарушающие даже самые разумные законы и договорённости. Завоеватель жестокий и своенравный, скорей не сосед, а из других земель, пришёл на его землю и убил всех дееспособных мужчин, начиная от младенцев до стариков, оставив как всегда женщин, детей, девочек и рабов.
Погиб и растущий герой. Узнав о событиях, предводитель вернулся со своими приближёнными, шагая по оскорблённой, облитой кровью своих сородичей, земле. От возмущения скинув с головы капюшон соболиной малицы, то и дело, возглашая в негодовании:
— Кто, не знающий имя моё и не видящий меня, осмелился убить мой «плохой» народ?!
Он ходил от одного растерзанного стойбища к другому и везде говорил одно и то же.
— Кто убил?! Кто убил?!
Хотя ему было без разницы, кто убил его «плохой» народ, ведь вместе с народом был убит тот, кого он не смог бы одолеть со временем в честном поединке.
Слушая новости нынешних времён, я вспоминаю знаменитую фразу моего далёкого хитроумного сородича: Кто убил народ? Кто убивает народы?

Тюку хархав небянда амсам мадабадараха, или
Тюку пилахав небянда амсам пилебадараха.

Этот нож будто мясо собственной матери разделывает, или
Эта пила будто тело матери распиливает.

Некоторые краткие меткие изречения не несут в себе глубокого волнующего человеческую душу смысла. Они просто метки и интересны, похожи на ловкий бросок аркана, когда олень в него попадает.
В данном случае женщина разделывает мясо, и у неё очень тупой нож. Мужу всё некогда сделать эту простую работу. И тогда она, работая, ворчит эту фразу, мол, нож будто мясо родной матери разделывает. Кто будет разделывать собственную мать по доброй воле, да ещё при этом хорошо это делать? Конечно, никто. Вот так иносказательно, не задевая самолюбия мужа, женщина всё же говорит ему, что пора бы поточить ножи, несмотря на множество других важных дел.
О том же говорит и другая фраза про пилу. Кто в чуме, в тундре пилит дрова? Конечно, женщина, и на это уходит целый день. Я сама это очень хорошо знаю. Пилишь, пилишь, а пила тупая, не хочет пилить, будто не бревно, а собственную мать распиливает.
Я тоже эту фразу говорила не раз и знаю, что если её произнести несколько раз ворчливым тоном, то эффект очень действенный. Ножи будут сразу наточены, а пила вечером того же дня будет поправлена и наточена.
Женщины, когда отупеют ножи и пилы, любят повторять это изречение. Но в их словах совершенно нет злости и досады.

Тив сяклё, сидя няӈуяда ӈодь нюдерьяда.

Говорящий, крепко сомкнув уста и зубы от душевной злости, еле таскает свои челюсти, чтобы произнести слово.

Так говорят о человеке, который от собственной внутренней злости, крепко сомкнув уста и зубы, всё же отвечает, при этом видно, как еле шевелятся его крепко сжатые скулы.
Это свойство человека злого, сердитого, как правило, молчаливого или затаившего в себе залежалую обиду, которая потом превращается в камень за пазухой.
С таким человеком избегают общения и не ведут бесед, особенно задушевных.
Это свойство самолюбивого гордого человека, который не считает нужным отвечать на вопросы других. Не любит общения, не любит людей. Ну, и их тоже не особенно жалуют люди.
Но на такой печальной ноте не хочется заканчивать своё рассуждение о таких людях. Легко судить, ещё легче обвинить человека, в этом деле мы все поднаторели. Так легко судим, а обвиняем ещё легче, будто вся земля превратилась в огромный судебный зал, где сидят множество судей, множество обвинителей, множество подсудимых и всего лишь один адвокат, и тот распятый, плачущий и говорящий:
— Отче, прости им, ибо не ведают, что творят.
Если бы я не стала писателем — я бы стала адвокатом. Если бы я не стала учителем — я бы стала адвокатом. Если бы я не стала предпринимателем — я бы стала адвокатом. За гробом я обязательно стану адвокатом.

Ялям нянзаба, ӈачакие’ нёдя илесяту.

Сыны человечества! Никогда не живите позорной жизнью, которая называется облизывать солнце.

Ненецкие родители всегда выгоняют на улицу детей всех возрастов, если хотят поговорить между собой о ком-нибудь из соседей или просто о другом человеке.
Однажды мне стало интересно, о чём таком говорят взрослые без детей. Помню, мне было лет семь-восемь. Когда нас попросили выйти, я потихоньку, на одних носках, подошла с левой стороны чума, где жила наша бабушка, навострила уши и услышала, как бабушка задаёт нашей маме странный вопрос, примерно такого содержания:
— Чем, интересно, питаются соседи через соседей, если у неё муж и щуку не умеет поймать у края берега?
Слышу, мать ей отвечает, она у нас вообще была немногословной. Слышу странный ответ:
— Наверно, солнце облизывают.
Этот ответ я заполнила на всю жизнь. Солнце облизывают… Значит, можно питаться солнцем, кушать его, как рыбу. Солнце, наверно, сладкое, не иначе.
Я отошла подальше от людей, и, раскрыв рот в сторону солнца, высунула, на сколько смогла, язык, и стала облизывать солнечный воздух, как блюдце с рыбьим жиром.
Солнце не оказалось сладким. И вообще у него не оказалось никакого вкуса. Я была глубоко разочарована.
Но мамин ответ не давал мне покоя. И однажды, когда мы с бабушкой жарили рыбу, я решилась спросить.
— Как надо правильно облизывать солнце?
Бабушка усмехнулась и сказала слова, которые я помню и по сей день, и по смерти не забуду, и на земле эти слова не оставлю, возьму с собой в вечность.
Бабушка сказала: «Не солнце надо облизывать, а работать надо. Тех, кто не умеет и не хочет работать, называют ненцы лижущими солнце. Если не работать, то что можно есть, кроме как солнце облизывать?»…
Вот так мне сказала моя мудрая бабушка, и вот так теперь и я неоднократно говорю своим многочисленным детям — не солнце надо облизывать, а руки трудить, душу беречь в чистоте и в праведности, и будет прожитая вами жизнь достойна и приятна людям и Богу.

Тюку ненэча тырада нерде, видада пуда.

У этого человека кулак идёт впереди разумного слова.

Так в ненецком народе говорят про дебошира, который прежде человека ударит, а потом уже объясняет, за что. Теперь, конечно, в тундре ненцы временами, особенно молодёжь, ведут себя безобразно, но в ранние времена дурное поведение было скорее исключением, чем правилом.
Изречение, написанное сверху, оно как клеймо на человеке, означающее жестокость и насилие.
Таких людей не любили. Мало того, их презирали за поведение, которое нельзя было назвать человеческим.
Я в жизни знала таких людей. Немного, но знала, и помню, что в тундре о них отзывались как о последних собаках, вернее шакалах.
Бить первым, не объясняя причины удара, потом становилось пагубной привычкой таких людей, и многие от неё же, своей привычки погибали, потому что так говорят ненцы; можно найти себе ровню по работе, но и по силе можно напороться на ровню, такого, у которого сначала кулак работает, а потом слово.
Такие бойцы часто погибают от своей пагубной привычки. Русские говорят, есть закон бумеранга. Закон возврата. Другими словами, всё плохое, что ты сделал в жизни, по этому закону вернётся к тебе.
Никогда не бейте человека, ни первым, ни последним. Я лично очень сожалею о некоторых случаях моей жизни. Имея мужской склад характера, я била и первой, и последней, и меня пару раз так били, что до сих пор удивляюсь, как я осталась жива. Скорей всего, Ангел мой хранитель стоял в этих случаях рядом со мной и отводил жестокие руки от меня. Когда я с ним встречусь лицом к лицу, я обязательно отблагодарю его за защиту, за жизнь, за спасённую жизнь.
И был в моей жизни странный случай, всегда хочется кому-то его рассказать. Не называя имён, скажу, что одна женщина очень заслужила, чтобы ей как следует дать пару раз.
Я только приготовилась и вдруг слышу: ты меня не ударишь, потому что я тебя уважаю.
У меня опустились руки. А сама фраза возымела надо мной такую силу и влияние, что я теперь не поднимаю руки на человека: а вдруг он меня уважает… Исключение только, если надо защитить кого-то, обиженного, униженного, оскорблённого более сильным и жестоким.

Сив тэравы, я мою’ лама”.

Семь Избранных, семь Верных. Крепость и кость земли.

Выражение «Семь земель» очень мне нравится. Семь небес… семь земель… семь верных.
При слове семь сердце моё бьётся сильнее и чаще. Тайна семёрки меня волнует, и я думаю, что когда-нибудь моя любовь к семёрке спасёт меня от чего-то очень опасного.
Итак, семь Верных, семь Избранных, крепость и кость, честь и достоинство. В давние времена Властелин-Повелитель всех племён, ведущих войны или живущих мирно, имел семь, грубо говоря, заместителей. Они были головами отдельных земель, отличались храбростью, воинскими доблестями, были умны, находчивы и даже мудры. Они обеспечивали своей земле мир, покой, радость, достаток за прирост воинов, за количество женщин, которых можно было использовать как разменную монету в конфликтах, в мелких стычках и т. д.
Каждый из Избранных за свои достоинства имел до семисот чумов, свою хорошо подготовленную армию стрелков, разведчиков, боевых мастеров искусства рукопашного боя и что-то подобное коннице — быстрые, ловкие, смертельно опасные, будто летящие по воздуху упряжки с боевыми ездоками, вооружёнными до зубов.
Каждый Избранный имел семь чумов, в каждом чуме по жене и множество рабынь, делающих многочисленную домашнюю работу. Имел много рабов пастухов, из родственников бедных и нищих, работающих за живот семьи. К рабам был милостив, добр, одевал их, защищал мир в их чумах и в семьях, воевал с налётчиками.
У каждого Повелителя была священная нарта-церковь, и что странно, так называемые «Бумаги Бога», которые он периодически «читал». Как читал, до сих пор остаётся тайной. Что за «Бумаги Бога»? В тундре? У языческого народа, который, по словам «учёных мира», кланялся любому столбу?!
«Бумаги Бога»… Конечно, теперь я знаю, какие «Бумаги Бога» «читал» или «смотрел» Повелитель земли — это была Библия. Книга книг, которая многие века назад, как какая-то простая ненецкая вещь, жила в чуме, в медном ящике, в священной нарте-церкви о семи ножках из жёлтой слоновой кости.

Не ӈачаки, хубтикохана нянд вэняком нибнанд ӈэда, сярда вэняко илирм пяӈгун(хам’ӈгун)

Девочка, если утром не отвяжешь собаку своего мужа, то жизнь твоя станет схожей с жизнью собаки, находящейся на привязи вечно.

Это изречение произносит мать своей дочери, невесте по возрасту, особенно если ей скоро идти замуж, в чужой чум, в чужую землю.
Она торопится сказать их дочери первой. Чтобы она, мать, любящая, желающая всякого добра, сказала первой эти слова. Ведь очень важно, кто и как скажет эти слова её дочери.
Речь идёт о том, что у мужа есть собака, его собственная, с помощью которой он собирает оленей. Собака эта дороже для него всякой жены. Как говорят ненцы: «Если у мужчины собака хорошая, то он хороший, настоящий оленевод. Если собака плохая, то оленевод он никакой».
Собака мужа обычно спит на его нарте или около нарты. На ночь он привязывает её сам, но вот утром эту собаку обязана отвязать жена. Таков закон. Собака должна сделать свои собачьи дела не около нарты хозяина, а там, где положено.
Не дай Бог, молодая хозяйка этого не сделает, забудет, не захочет, отношение к ней в этой семье станет похожим на отношение к собаке, которая постоянно сидит на привязи, и не где-нибудь, а под поганой нартой. Каждый кусок, который она будет подносить ко рту, каждый её шаг будет отслеживаться, и работать она будет, как собака.
Вывод такой: рабочая собака мужа должна быть уважаема, как член семьи и отношение к ней со стороны жены должно быть как к человеку.
Воспитание женщины, когда её можно было назвать женой, в старые времена доверялось старой женщине, будь то мать мужа или мать самой девушки. Любая старая женщина-мать, если она не сумела воспитать дочь свою женщиной-матерью, теряла «лицо» (честь). В земле ненцев к ней относились не только без уважения, но и презирали.
Это сейчас воспитание своих дочерей женщины тундры полностью передали школам-интернатам, и когда те приносят им в подоле детей, принимают их обратно униженно, уронив глаза в землю. А раньше… прежде чем даже принять такую дочь, посох из жёлтой мамонтовой кости хорошенько прошёлся бы по спине и рёбрам развратницы. Таков был суровый Закон Чести.
А теперь нет ни чести, ни закона.

Ярда терда ӈобт вэтаӈгуда.

Состояние человека, когда его плач превращается в крик, и крик, переходящий в плач.

Это изречение говорит о безнадёжно тяжёлой ситуации в жизни ненца. Это даже не смерть близкого человека. Когда умирает близкий, ненцы пытаются долго не плакать, потому что обычай говорит им: долго плакать об умершем — грех. Бог не одобряет тех, кто долго, много, безутешно рыдает об ушедших в мир иной. Есть даже такой вид наказания у ненецких родителей, если они видят, что ребёнок плачет и из себя выталкивает плач, которого у него фактически нет, то мама говорит: «Перестань плакать зря, а то сейчас отцу скажу, он тебе ещё добавит, вот тогда будешь плакать серьёзно».
Есть очень плохая, безнадёжная ситуация. Мне про неё говорил отец: это когда в летнюю комариную пору олени, целое стадо, перестают слушать пастуха, придя в отчаяние от тучи комаров, то олени как бы ума лишаются и бегут навстречу ветру, уже не обращая внимания на хозяина и его собаку.
Бедный человек сначала кричит и бежит за ними вместе с собакой, потом они лишаются физических сил, и то падая, то поднимаясь вновь, спотыкаясь, ползя на четвереньках, то плачут, то кричат. Крик их переходит в плач, а плач превращается в крик.
Это когда отчаянию пришёл конец, и наступила безнадёжность — жестокая, страшная безнадёжность.
Бывает в лето такая комариная пора, когда невозможно запрячь дежурную упряжку, потому что комары мгновенно осаживают оленей, и никаким дымом невозможно спасти ни упряжку, ни само стадо.
Отец говорил, что было время, когда наши родичи остались таким образом совершенно без оленей и ценой неимоверных усилий и страданий через много лет удалось восстановить малую часть того, что было.
В жизни каждого ненца бывают ситуации, когда он криком и плачем выражает крайнюю беду, и все эти беды в основном связаны с гибелью оленей. Например, если обвал, погибло на глазах у человека много оленей. Я знаю пример из жизни, когда пастух утром, ушедший собирать стадо после бурана, в видимой близости от чума, начал вести себя странно на глазах у стойбища. Всё смотрят, и никто не может понять, что случилось: пастух всплёскивал руками, потом падал на землю. Неожиданно поднимаясь, тут же падал почти плашмя, и так около часа. Когда люди пошли к нему и то, что они увидели, заставило их вести себя так же, как их товарищ. Только теперь ещё плач и крик соединились вместе, и это был крик-плач многих людей.
Они увидели: через ущелье, напротив, случился обвал и внизу, на дне ущелья со сломанными ногами, рогами, головами… Господи, помилуй!.. лежали все их олени, и лишь небольшая кучка паслась на той стороне.
Сочувствую этим людям, жалею их и теперь, по прошествии многих лет. Тогда, я помню, многие ненцы, да и мы тоже, живых оленей меняли на мёртвых, чтобы хоть как-то помочь им восстановить основное стадо.

Ненэча вэва и” вэ’хэвы ил’, тахаравы хиндарев сулорпада.

Изломанный страданиями человеческий разум, разрушенная жизнь, казалось бы невосстанавливаемая, могут быть «подремонтированы», как сломанная в пути нарта.

Вспомнились слова из собственного произведения «Белый ягель» — нарта жизни, спотыкаясь, накреняясь, должна идти вперёд. В моей приёмной семье была девочка с тяжёлой уже судьбой, с тяжёлым, недетским характером. Уже в 15 лет она заявила нам, что хочет выйти замуж за того-то и того-то, но если мы ей не разрешим, то она всё равно уйдёт с ним, но тайно от нас.
Нам ничего не оставалось делать, как пойти на её условия. Дали всё, что могли, — чум, нарты, всякий домашний скарб. Она прожила с ним до весны и сказала, что жить с ним невозможно. Мы молча согласились, потому что знали человека, о котором шла речь.
Что долго говорить? Мы выдали её замуж ещё раз и ещё, и всякий раз результат был один — жизнь не получалась. В четвёртый раз она вышла замуж — тоже с нашего ведома, я неуклонно, неустанно чинила, поправляла, помогала, потому что поняла истину — сколько раз ломается жизнь, столько раз её надо чинить, поправлять. Сколько раз человек упал, столько раз его надо поднимать.
И когда и четвёртый брак грозил разойтись, как гнилой китайский мешок, она вдруг сказала мне: «Мама, сколько ты будешь помогать? Сколько можно мне расстраивать тебя? Нет, я буду терпеть. Я буду жить с ним».
И пока живёт. Дай ей Бог сил, разума, терпения, женского милосердия, но самое главное — мудрости и мастерства всякий раз выправлять свою жизнь, которая вот-вот даст крен, вот-вот опрокинется лодка жизни.
Глядя на неё, иногда я чувствую, что у неё уже у самой хватает сил «ремонтировать» дальше свою жизнь. Что терпеливо воспитывая и жалея её, я посеяла хорошее семя — семя женского терпения. Если женщина терпит, значит не всё так плохо в этой жизни.

Ӈуда маханя ти сярмаха” нём тядэда.

На полный разворот широких могучих плеч, до самых верхних пределов двери, распахнул полог чума входящий.

Так, как написано выше, заходит человек непростой. Обычно ненцы заходят друг другу в чум совсем не так. Спокойно, тихо, запахивая за собой полог чума не резко, не сильно. Хотя уже по движению ненецкой двери, как входящий обращается с вашей дверью, в данном случае с пологом двери, можно понять, кто вошёл к вам — друг, враг, или человек, которому всё равно к кому он зашёл.
Так, кто заходит в чум, согласно изречению — это может быть Властелин той земли, на которой волей судьбы оказался ваш чум. Только он может потревожить полог двери так, что чум при этом может зашевелиться, будто хочет сделать шаг вперёд или назад. Если это Властелин земли вашей, то самое лучшее пригласить его на почётное место.
Если это враг, то это Враг очень сильный. Так входя в ваш чум, он знает, что делает. Он ищет повод вступить с вами в ссору, а потом уже и в драку, в которой, естественно, победа будет за ним. Как бы крепко ни стоял ваш чум, его разберут воины чужой армии, просто разорвут на части, как соломенную кочку глубокой осенью.
В наше время властелинов и богатырей нет. Как написано выше, никто не зайдёт. Богатыри этой земли уже не посещают тундру — они не родятся.
Похоже на то, как написано в изречении, сейчас может зайти подвыпивший молодой человек. Очень сильно выпивший, не чующий под собой земли, а над головой неба.
Нормальные люди так не заходят. Хочется сказать и о том, что ненецкие двери-пологи и сейчас непрочны, не закрываются изнутри и с улицы, в любое время дня и ночи можно войти внутрь жилища, кто с доброй волей, а кто и злой. До сих пор хозяева чумов не устанавливают капканов, самострелов или какой другой западни.
Дай Бог, чтобы так было как можно дольше. Вспоминаю и пишу о дверях ненецких, а самой хочется сказать и о сердцах. Ведь их сердца и души такие же, как и двери их жилищ. Туда одинаково просто может зайти и враг, и друг. Не могу сказать, что мне спокойно от этой мысли.

Пон илена ӈарка ненэчь, нюта илирм мэчь пяӈгу.

Долго живущий старый человек уже не свои дни проживает, а жизнь собственных детей.

Так говорили в старину, да и сейчас некоторые люди говорят про стариков, которые, по их понятиям, уже изжили своё время, а всё продолжают здравствовать. Я тоже слышала эти слова, когда жила в тундре, если речь заходила о человеке лет за восемьдесят или девяносто.
Например, наш отец прожил восемьдесят пять лет. И я думаю, что это было хорошо и честно, да и глядя на него, нельзя было сказать, что ему шёл уже девятый десяток лет.
Ведь все его братья умерли, кто ребёнком, кто ещё не стариком — и поэтому то, что он жил среди нас восемьдесят пять лет, мне кажется честным. Он доживал за своих братьев, но ни в коем случае не проживал наши дни вместо нас. Это Бог ему выделил столько.
А вот про стариков, которые живут, а их сыновья уже умерли, ненцы говорили не очень хорошо. Некоторые вообще предполагали, что старики, желая продлить свои дни, завещали или обещали сатане жизни своих детей, лишь бы самому прожить лишний год. Мне об этом писать неприятно, но я такие слова слышала, и это мнение в народе присутствует. Не очень приятное мнение, но и мне пришлось видеть несколько старых людей, имена которых я называть не буду, которые уже и разум потеряли, и образ за одним…
Не смею судить дальше, потому что считаю, что даже один лишний день нашей жизни подарен нам самим Богом. Значение этого изречения не очень одобряю, но что делать, так ненцы думают и говорят. Говорят, будто мы сами можем прибавить себе минуту жизни, если она, эта минута, угодна Богу.

Тюку яляхав ӈаркая Пэ, ню’ нюсавэй, ӈади.

Сегодня погода так ясна, что горы видны, горы-отцы, горы-сыновья и даже внуки гор (горки).

Так говорят ненцы, любуясь горными вершинами в яркий солнечный день, когда горизонт даже над горами чист, и видно, как одна вершина тянется за вершиной, и даже хорошо заметны маленькие вершинки, как чумики ненцев под самым небом.
Так говорят ненцы и умиляются. Умиляются и гордятся своей горной страной. Нет больше нигде такой красивой и гордой земли. Теперь когда я уже не кочую, но двадцать лет езжу взад-вперёд по трассе Обская-Бованенково, когда ясная погода, я тоже гляжу на Великие горы, на моих любимых Братьев, горных Вершин, я говорю на своём языке.
— Тюку яляхав, ӈаркая Пэ, ню’ нюсавэй, ӈади.
Муж мой смотрит на меня, не понимая, о чём я, но уловив мой взгляд, устремлённый туда, куда просится моё сердце, он понимает, что я говорю что-то очень хорошее, мягкое и радостное для сердца.
А когда сильный, но тёплый ветер, то ненцы опять умиляются, глядя, как самые сильные, крепкие деревья мотают головой-вершиной, машут руками-ветвями, и даже их могучие стволы скрипят — они говорят: тюку яляхав, ӈаркая харв ню’ нюсавэй ябе’ юена — сегодня Великие деревья со своими сыновьями и даже внуками сильно пьяны, веселы и развязны. По отношению к деревьям слово развязны не очень подходит, но действительно в их хаотичном движении есть что-то от неприличного танца.
Я знаю, деревья нравственно чисты, человеческая развязность совсем не характерна для них, и поэтому хочется верить, что слово юена в этом изречении добавлено только как образ, не более того.
Наши чумы часто стоят в лесу, от деревьев только радость, только благодать, затишек и ни с чем несравнимый аромат хвои, листьев, солнца.
Я люблю деревья, и считаю их одним из лучших своих друзей, и радуюсь, когда они по-своему, «подвыпивши», танцуют свои танцы.

Нютна хабт дарев, пили сохоляба неда илесяту.

Не надо жить постоянно в полузадушенном состоянии, как ездовой бык, тянущий свою непосильную ношу — грузовую нарту.

Есть такая категория не только ненцев, а людей, которые живут в постоянном, непрерывном трансе. Они всегда озабочены, их не увидишь весёлыми, общительными, они не сообщат тебе никакой весёлой и радостной новости из своей жизни.
Особенно когда я стала работать в магазине, категория этих людей для меня резко возросла. У всех непрерывная забота о хлебе насущном, создаётся впечатление, что огромная всечеловеческая забота о хлебе насущном разбухла до ужасающих размеров.
Действительно, жизнь таких людей можно сравнить с работой ездового быка, который запряжён в тяжёлую нарту. Он прикреплён крепким ремнём к впереди идущей нарте, а также к той, которую тащит. Он не может остановиться ни на мгновение, ремень от впереди идущей нарты держит его за горло, постоянно в полузадушенном состоянии, не может замедлить шаг, перевести дыхание. И так, пока аргиш не остановится.
Есть и люди, похожие на этих ездовых грузовых быков. Если их подольше послушать, дыхание перехватывает, чувствуешь, как тебе не хватает воздуха и хочется поскорей уйти, прервав разговор, больше похожий на стон.
Но ведь жизнь не так уж безнадёжно тяжела. Как в небе хмуром есть просветы и прослойки чистого синего неба, так и в жизнях наших хватает радости, интересных событий, смеха и всего того, что пополняет саму жизнь живительным смыслом.
Стоит ли постоянно жить в удушье? Да ещё других вводить в это ужасное состояние?!
Освободите петлю Жизни. Наберите полную грудь свежего весеннего, летнего, зимнего воздуха и скажите Господу спасибо за освобождённую грудь, а ещё более за освобождённую душу.
Разве не задумывались, что и душа ваша, бесценное ваше достояние, тоже постоянно в удавке живёт? Пожалейте её, родимую…

Лимбяна поӈгана вадевы, ӈачаки.

Ребёнок, выросший в окружении мягкости, ласки, любви и всякого другого достатка.

Я не хочу сказать ни одного плохого слова о таких людях. Они дети Бога, и он сам их даёт родителям, сам их оберегает, сам их любит, больше, чем те родители, у которых они растут.
Про таких русские говорят: их поцеловал Бог. Может, в первый раз я согласна с русскими — таких людей поцеловал Бог, прежде чем отпустить в жестокий мир.
Выпорхнув из рук Создателя, как белые голуби, — они и сами голуби, чистые, радостные, честные, вечно юные. Спасибо Господу за них. Спасибо, что среди нас, вечно обиженных, есть они, светящиеся среди темноты, радостные среди всеобщего хаоса, с ангельской улыбкой на устах, с любовью во взгляде, на кого бы они ни смотрели.
Такие люди-ангелы есть и были в моей жизни. Бог не обидел и не обделил меня их присутствием, и если сейчас при этих строках слёзы льются из моих глаз, так это только от избытка добрых чувств и от того, что жёсткое моё сердце оттаивает, когда я вижу их или вспоминаю о них, уже ушедших из моей жизни.
И такие люди всегда будут. Они будут вечно, потому что вечен тот, кто дарит и отпускает их к нам. Вечен Бог, вечен в своей заботе о нас.
Если кто-то считает себя обделённым, одиноким и от этого ходит злой, пусть знает, что не Бог его обделил, а он сам себя. Посмотри вокруг себя, рядом с тобой посланец и вестник Бога. Для тебя посланный и тебе вещающий. Рядом с каждым из нас тот, кого послал нам Бог, и верьте, он послал не абы кого, а лучшего из своих Ангелов.
Ни одного имени не называю. Их знает Бог, и я сама их чувствую. Спасибо тебе, Господи, за них, я ни одному твоему Ангелу, рядом со мной живущему, не подрежу его золотые крылья.

Маха хэӈгкача, тыра’ хэвкоча илева сер, танябта тара.

Охрана для обнажённой спины и второй кулак для защиты во время земной жизни всегда должны быть.

Это изречение сказано о Друге, настоящем, единственном, неповторимом, о том, кого по жизни потерять нельзя, опасно, очень опасно.
Такого друга должен иметь воин, идущий на войну-бойню. Такого друга должен иметь тот, кто волею судьбы оказался в тюрьме.
Такого друга должен иметь умерший, потому что только его молитва может спасти того, из тех мест, откуда нет исхода.
Такого друга должен иметь каждый живущий. Такого друга должен иметь каждый из нас, потому что, защищая твою обнажённую для удара спину, он принимает удар смертельный на себя.
Потому что, являясь твоим кулаком, он наносит удар первым.
Потому что, стоя за твоей спиной во время земной брани, он как Ангел-хранитель бережёт твою жизнь пуще своей.
Потому что только он, Друг твой, знает, как солена твоя слеза, упавшая из твоих глаз.
Тоска по такому Другу со мной всю мою жизнь. Я не могу сказать, что эта тоска гложет меня. Гложет только злая тоска, тоска отчаяния и безнадёжности.
У меня нет такой тоски. Печаль скорей по Другу, по настоящему, который не ударит тебя, когда ты и так упал и тебе и так больно без меры. Который не будет скрипеть зубами, когда ты радостен и счастлив.
Который не добьёт тебя словами без жалости, лишь бы спасти собственное самолюбие.
Печаль по Другу, который не предаст тебя за первым же поворотом, который не предаст тебя за 30 серебряников.
Выходит, я прожила жизнь без Друга, раз такие страсти льются из моей души и моя душа не сопротивляется им?

Сидя ӈэни нина мэ’ё ӈамдвэхэ вна нум”.

Крепко стою на своих двух ногах.

Это короткое изречение звучит по-ненецки гордо. Хотя по переводу на русский зык это не скажешь — подумаешь: крепко стою на своих двух ногах.
Кто-то скажет — захочу, ещё крепче буду стоять на своих ногах, захочу, и на одной ноге буду стоять и тоже крепко.
Ан нет, и на двоих ногах так стоять можно, что и без сильного ветра упадёшь и не сразу встанешь. По-ненецки так говорит человек в пору своей зрелости. В середине жизни. Когда есть хорошая семья — отец и мать ещё живы, помогая добрым советом. Так говорит человек, понявший и вкусивший смысл бытия; у кого есть хороший верный друг, для спины защита, и второй кулак, когда есть нужда. Есть сыновья, чумы которых в стойбище стоят по обе стороны от отцовского.
Так скажет ненец, приняв водки ровно столько, сколько нужно для приличия, и это не слова хвастовства, зазнайства и неразумения. Когда я их слышу из человеческих уст, то я сразу верю этому человеку и очень хорошо понимаю смысл этих слов. Они мне приятны. Я хочу, чтобы каждый из нас мог бы сказать про себя: крепко стою на своих двух ногах. Крепко стою… как дерево, как скала, как гора. Бог велел человеку крепко стоять.
— Немногим ты умалил человека перед ангелами и славой честью увенчал его, поставил его владыкою над делами рук твоих, всё положил под ноги его… — так говорил много тысячелетий назад Давид — царь и пророк.
Так и хочется сказать, хороший ненец пророк Давид, он тоже крепко стоял на своих двух ногах.
Мой маленький отец, простой ненец, выпив немного, тоже любил говорить это мудрое изречение, и я верила ему тогда и теперь так же крепко верю, потому что пришло время и сама крепко стою на своих двоих…

Сидяда сэвда парэ-ӈо сивна сыртараха”

У этого человека очень тяжёлый взгляд — будто он смотрит в узкий зазор в медном шлеме, прищурив и без того узкие глаза.

Раньше воины во время войн надевали на себя железные рубахи (кольчуги), кто одну, кто две, а кто и семь по силе своей. На голову надевали медный шлем для безопасности во время битвы, а глаза смотрели сквозь узкие прорези, проделанные в шлеме для обзора.
Так вот, ненцы, имея узкий разрез глаз, особенно если смотрят на кого-то со злостью, походят на этого воина, со шлемом на голове.
Взгляд такого человека походит на лезвие остро отточенного ножа и оставляет в душе человека незаживающую рану, будто кто по ней, по этой душе полоснул острым отравленным лезвием.
Говорят, узкие глаза на Севере считаются красивыми. Может быть, если они смотрят ласково и живо, но если они режут по живой душе, такие глаза нельзя назвать красивыми даже на самом красивом лице.
Такой взгляд может быть оправдан у воина, что защищает свой род, свой чум и детей, ибо враг, убивающий твою семью, разве может быть достоин милости?
Но когда нет войны и враг в лицо не дышит, разве можно смотреть таким взглядом, на ближних своих? А ведь именно таким ненавидящим взглядом, узким и режущим от ненависти, мы смотрим на тех, кто в жизни рядом. С нами, в одной упряжке, падая и вновь поднимаясь, тащит вперёд нашу общую жизнь.
Господи, накажи нас любить друг друга. Научи нас, пока не поздно, ведь мы не на поле брани…

Ту’ муноӈа”.
Тату’ саводорӈа”.

Огонь говорит, вещает.
Искра радость обещает.

Когда вечером горит огонь и вдруг будто в глубине его чрева раздаётся резкий звук и при этом пригоршня искр летит в воздух, хозяева огня испуганно переглядываются — огонь говорит. Огонь говорит. Эта фраза у ненцев так же естественна и правдива, как любая человеческая речь. Огонь умеет говорить. Мы только не понимаем его языка.
Но ненцы уверены, что огонь говорит, и даже во многих случаях понимают, о чём он хочет сообщить.
Огонь, говорящий вечером, не к добру. Если хозяин решил в эту ночь не идти караулить оленей, решил заночевать в тёплой постели около жены — то он неправ. Он должен идти в ночное. Огонь говорит, что сегодня ночью придут волки, и не просто придут, а приведут на резню своих детей-волчат.
Хозяин собирается в ночное, берёт ружьё и едет; и действительно к утру стая волков нападает на оленей, но хозяин на страже. Он молодец. Он послушал свой огонь и не дал в обиду своих товарищей по жизни — оленей.
Другой случай. Были времена, когда хозяину лучше этой ночью не быть дома. Это времена войны. Огонь предупреждал об этом, хозяин должен был не ночевать дома, ибо враги могли убить его спящим. Но если хозяина не было в чуме, враги, постучав о шест, который стоит на уровне головы спящего хозяина, и не дождавшись его ответа, обязаны были уйти ни с чем. Потому что для достойного врага женщины и дети не воины и воевать с ними постыдно, нечестно.
Огонь, говорящий вечером, всегда не к добру, и поэтому женщины иногда стараются сделать так, чтобы не вынуждать свой огонь на «разговоры», подкладывают дрова посуше, послаще. Я сама так делала, потому что, поев хорошо, мой огонь промолчит, не скажет о том, что надо предотвратить. Но огонь на такие сделки не идёт.
Зато когда утром горит огонь, а папа, например, уехал на охоту, то искра, упавшая на то место, куда обычно кладут добычу, это хорошая и радостная примета — этой искре все радуются.
Как хорошо, что я прожила часть жизни в тундре, где все — олени, люди, их огни — живут невидимой общей жизнью, один другого, упреждая от угроз, прощают друг друга и дорожат друг другом.

Сив еся паным, еся латы ним пилибт сярам.

Семь железных рубах надел на себя, а поверх широкий, золотом украшенный пояс — надел навсегда.

Так говорит о себе воин, идущий на войну и не надеющийся, не уверенный в том, что он вернётся обратно живым. Воины уходят на войну в поясах, надетых поверх железных кольчуг, которые называли рубахами.
У этого изречения может быть и другой смысл: воин, и не просто воин, а предводитель племени, признанный всеми, храбрый, решительный, искушённый в военном деле, выражает этим самым свою решимость и уверенность в победе. Он не может быть побеждён. Он готов воевать и победить. И снять семь железных рубах и широкий пояс в знак своей победы, придя домой. Бросить их на землю, их тут же подберут специальные воины, которые имеют право касаться его доспехов, и уложат на их места, где они лежат, когда наступает мир, — на семь священных нарт.
Многие мудрые изречения ненецкого народа забылись, потому что люди не только их не употребляют, просто-напросто не понимают, а молодёжь, которая учится в современных школах, те и вообще не имеют представления, о чём идёт речь.
А меж тем выше написанное изречение говорит не только о достойных воинах, умиравших защищая свои стойбища и земли, но знакомит с историей жизни людей, живших века и века назад.
Многие изречения говорят об общих корнях со многими другими народами, намекая на общее прошлое, богатое общими войнами, победами и поражениями.
Эти изречения говорят о том, что ненцы, населяющие Север, не какая-то крохотная нация, а часть большого народа, жившего некогда одним Большим домом. А что произошло с нами? Почему одни народы оказались на одном конце планеты, а другие на другом? Что заставило нас покинуть друг друга и забыть о своём братстве? Ведь мы братья…

Ӈоб ёхорт ӈамдвэхэ.

В одни пелена севшие старик и старуха.

Если ты замёрз в пути, то горящий впереди огонёк так радует сердце, что ты из последних сил торопишься дойти до него. А когда дойдёшь, то найдёшь горящий костёр, который как будто кто-то специально для тебя оставил.
Вот так иногда иные мудрые изречения родного народа греют моё сердце. Например, то, что написано выше, ӈоб ехорт ӈамдвэхэ — вместе севшие. Я вижу двух древних людей, древних не от того, что они родились 200 лет назад, а обыкновенных, проживших вместе свою земную жизнь. Муж и жена, как правило. Укрывшись одной ягушкой, вернее, укрыв свои плечи, они сидят рядышком, на одной постели, в углу чума и своими остывшими телами греют друг друга. Кто не был стар, тот не знает, что иногда тепло огня не греет тело, его, этого тепла, как бы не хватает для жизни. А вот сидеть рядом с тем, с кем ты прожил жизнь, и у вас есть ещё одна теплота, теплота и радость общего прошлого, теплота любви… и если сесть плечо в плечо, бок в бок с тем, с кем прожита жизнь, — тогда ещё есть энергия для жизни. Тогда глаза смотрят на мир, руки могут ещё быть годными для какого-то дела.
Сидеть и греть друг друга. Когда на улице холод старости, холод беды, а на подходе холод Смерти.
Иногда и в лесу можно увидеть два старых дерева, так тесно прижавшихся друг к другу, будто у них общий ствол. А оставшиеся в живых ветки будто обнимают друг друга, греют и ласкают из последних сил. Как хотелось бы мне так сидеть, дожить до этих светлых дней, когда единственным и верным источником тепла будет для меня тот, кто делил со мной жизнь, её проблемы, её удачи и падения.
Два старых человека, сидящие рядом, под одним одеялом, на одной постели, — меня умиляют.
Ведь у них два тела — а душа уже одна.

Ю’ няблюй”, пидяӈг лухутам, небян сэдвы, мальчам сэрам.

Сшитую из десяти шкур-няблюев и отделанную соболями малицу я надел. Её для меня сшила мать, пока я крепко спал и рос.

Так говорил о себе герой эпической песни, который после долгого сна, во время которого он из подростка превращался в богатыря, надевал малицу, которую тихо и спокойно из года в год сшила его мать, сидя у ног сына. Почему у ног? Потому что именно растущие ноги, которые выпирали из постели, давали матери представление о росте того, кто спит, но скоро встанет.
Так говорили в мою бытность в тундре. Надевая свои лучшие, конечно, не соболями отделанные, но всё равно лучшие свои одежды наши мужчины, прежде чем ехать в гости, в посёлок, на праздник, на свадьбу.
Герой эпической песни надевал свою малицу для того, чтобы выйти на тропу войны. Как правило, он был сиротой, которого во время беды-войны спасала мать или старшая сестра и растила тайком. Иногда это делали в нарте вандако или в постели под подушками, соблюдая строго секретность и осторожность.
Делом спасённого было расти, спать, поесть и расти. Конечно, в этом деле помогали не только земные мать и сестра, но небесные покровители. Наконец, он вырастал. Ноги спящего задевали уже железный тюмю — железо, на котором горит огонь. И вот мать уже знала, какой длины, какой ширины должна быть малица, в которой её сын должен был восстановить попранную некогда правду — убийство всего рода. Вернуть оленей, женщин и детей и поставить обратно столько же чумов, сколько упало.
Я люблю эту фразу. Я её часто говорю своим детям — сколько упало по жизни, столько и должны мы поставить с Божьей помощью.
Герой вставал, молча надевал малицу, сшитую матерью, и уходил, чтобы найти тех, кто среди тёмной ночи пришли нарушить покой его рода, а значит всего Божьего мира, порядка который установлен тем, кто Силён, Всемогущ и Всеведущ.
Слышно было, что он иногда погибал в боях. Кости его мыли дожди, солнце золотило, но ни один ворон не смел утащить хоть малый сустав.
Через определённое время всё это по молитве матери Ямини, собирался до кучи, и герой садился, где лежал, и говорил знаменитую фразу всех воскресших эпических героев. Он говорил: Как же я долго спал! Сколько же дней прошло?!
А проходили годы. Итак, чередовались смерти и воскрешения, прежде чём герой всё-таки восстанавливал на земле свой род.
Наверно, очень важно каждому роду прожить на земле. Именно за это умирали и вновь воскрешали их лучшие сыны!

Тет падвы, тет тэравы”. Ӈартиӈэ инями, иняв яӈга, хэбта хаяда.

У четырёх избранных мной оленей, у четырёх пятнистых узда отдельна, и она в моих руках и в моей воле. Хотите — уезжайте, я свободен.

Как красиво говорили люди даже в мою бытность в тундре! Те, кого я знала, умели говорить. Простые, неграмотные ненцы — они говорили как поэты. А представьте себе, как красиво, умилительно, необычайно божественно говорят на небесах Ангелы, наши ближайшие братья!
Как написано выше, говорит человек, сидящий в подвыпившей компании. Ему хорошо здесь, он готов сидеть в этом чуме ещё день и говорить, петь ярабцы, но его товарищи торопятся и его торопят. Он хочет ехать с ними, но и тут хорошо.
Почти в отчаянии он говорит своим товарищам, что избранные его олени в его воле, и день простоят в ожидании, и два, а он сам свободен, и товарищи могут оставить его тут.
Но так же говорит и сын, непослушный, гордый, своему отцу, когда они в чем-то не нашли общего языка и дело идёт к разрыву отношений. Одно дело разрыв отношений между сыном и отцом в большом городе, а если в тундре… Ведь на многие километры, земля мертва и пустынна, и сын для отца больше, чем просто сын, или отец больше, чем отец.
Нельзя расставаться. Надо чтобы чумы стояли рядом, заслоняя друг друга от ветров злых, людей недобрых… от хищного зверя и всякой невзгоды и беды.
Но самое печальное, так говорим мы друг другу в нашей обычной жизни. Особенно в последние 30 десятилетий, эта фраза такая соблазнительная, такая сладкая, такая жестокая — я свободен — стала нашим девизом.
Я свободен — говорим мы своим близким, когда в чем-то не нашли общий язык.
Я свободен — говорим мы тем, кого любили до одури, когда любовь почему-то ушла.
Я свободен — говорим мы, дети, своим родителям, давшим нам всё… Кров, еду, любовь, терпение, навыки труда, как только наши слабые крылышки обретают силу и вылетаем в никуда из родного дома.
Я свободен — говорим мы России, матери своей большой, дающей нам чувство защищённости, чувство родины, и предаём её, за деньги, за дома. Продаём её по частям и оптом, и в розницу.
И наконец, я свободен — говорим мы тому, кто кровью своей заплатил все дни нашей жизни. Мы, живущие в долг, говорим Христу — мы свободны от тебя.
А я очень посмотрела бы, как мы будем свободны от него, нашего Искупителя, когда смерть нас настигнет и наступит суд.
Ведь недаром есть в народе слово — Судьба. Это речь идёт о Судьбище страшном, когда он, Христос, придёт второй раз. И для кого-то будет просто суд, а для кого-то произойдёт Судьбище, после которого будет плач и скрежет зубовный. А как иначе… Ведь мы были свободны…

Я мидыхи ӈабтавы я’. Я мидыхы вату.

Испокон веков Богом поставленная Земля. Издревле установленный Закон.

Первое изречение ненец говорит, напоминает и вспоминает, когда между людьми происходят ссоры, драки и начинаются войны, из-за земли.
У ненцев, особенно в последнее время, в связи с тем, что оленей у всех стало много, а пастбищ мало, часто стали происходить ссоры: кому, где чумом стоять, кто стал чумом на чужое место, кто на чужом пастбище пасёт своих оленей и т. д. И надо сказать, что эти невздоры и вздоры из-за земли, ради создания которой никто и палец о палец не ударил, — считаются самыми греховными. И самыми позорными среди человеческих раздраев. Раньше, в старину, при большом собрании ссорящихся из-за земель, доходивших до войн, Повелитель, взяв в руки свой кривой из жёлтой мамонтовой кости посох-жезл, собирал предводителей повинных ему земель, находящихся в состоянии войны друг к другу, три раза бил им по земле и говорил при всеобщем молчании:
— Я мидыхи ӈабтавы Я’, — грозно Повелитель повторял эту фразу три раза. И если после этого кто-то из стоящих осмеливался сказать хоть какое-то слово, то голова его разбивалась, опять же при всеобщем молчании, посохом из жёлтой мамонтовой кости на мелкие части. И когда стоявшие вокруг, люди хоронили его, всё понимали, что человеку не надо ссориться с кем-то из-за земли, потому что земли-то, испокон созданной Богом, человеку оказывалось надо совсем мало.

Я мидыхи вату

Издревле установленный закон.

Как только посмевший сказать слово, после того как Повелитель три раза ударял посохом-жезлом по земле, оказывался в могиле, молча похороненный своими и не своими воинами, Повелитель снова бил посохом по земле и уже без гнева говорил следующие слова:
— Тэда хадкевы, я мидыхи вату.
В переводе на русский язык это означает: то, что случилось сейчас на ваших глазах, издревле установленный Закон. И пояснял, что кому при жизни мало кажется земли, тот после смерти уже не сомневается, сколько её нужно человеку.
При его словах Предводители земли молча склоняли свои головы, в знак согласия. И долго, долго не слышно было вокруг подленьких войн из-за земли. Войн, в которых умирали мужчины — основание, кость и крепость любой земли. Войн, в которых убивали маленьких безгрешных детей, ещё не ставших с люлек. Войн, в которых рубили головы стариков с плеч, будто расшалившиеся дети, играя, сшибали головы соломенных кочек.
Кто-то скажет, законы предков жестоки. А я со словом суда не потороплюсь, как не потороплюсь и со словом одобрения. Я промолчу. Ведь Повелитель до сих пор держит в руках свой посох-жезл из жёлтой мамонтовой кости, а я уже в том состоянии и в том возрасте, когда сама знаю, сколько земли определил мне Господь.

Пыдар хавнанд им ним хомбю.
Пыдар хавнанд вадам ним мэт.
Пыдар хавнанд воляв яӈгу.

Кроме тебя, не имею мысли.
Кроме тебя, не скажу слова.
Кроме твоей воли своей не имею.

Впервые я услышала это изречение, когда пришла пора женить нашего младшего брата Ивана. Как-то вечером отец сел рядом со своим старшим сыном Василием и как-то загадочно заговорил с ним, что, мол, пора искать Ивану второе колено.
Я, по тем временам совсем глупая, только что вернувшаяся из города, торопливо вспоминала, что вроде у Ивана, меньшего брата, вроде два колена, вроде он родился не инвалидом. Я молча рассуждала про себя, дивясь и ничего не понимая. И ещё более удивилась, когда брат ответил — да, конечно, пора. Семья — это хорошо.
Значит, брат тоже согласился, что Ивану нужно искать второе колено. В разговор не решилась вступить, тем более и дальше они вели себя необычно.
Помолчав, отец спросил: в какой земле и у кого искать будем?
И когда мой брат ответил: кроме тебя не имею мысли. И кроме тебя слова не могу сказать. И кроме воли твоей не имею своей воли.
Отец выдержал долгую паузу, во время которой я ещё больше прежнего не понимала ничего ровным счётом, и лишь когда отец сказал, что в земле Лаптандеров есть дочка у Никиты Тировича, внучка Тира, я поняла, что речь идёт о женщине, о жене для Ивана. Что второе колено у мужчины это его жена.
Прошло много лет. Нет в живых ни отца, ни любимого брата Василия, но их разговор всегда в моей душе.
Сын ни в чём не перечил отцу, и их ненецкий разговор походил на до боли знакомую, родную сердцу картину. Когда Спаситель в Гефсиманском саду, перед тем как Иуде предать его в руки убийц, сказал Богу-отцу: да минует меня, если можно, чаша сия, но да будет не моя воля, а воля твоя.
Мог, наверно, мой брат назвать какую-то другую девушку, но уважая мнение и решение отца, он ему сказал: да будет воля твоя.
И Иван, наверно, подобно нынешней молодёжи, мог бы сказать отцу — не хочу. Сам женись на этой. Но и он промолчал и согласился с отцом.
На всё Божья воля. Если бы каждый из нас в ответственные моменты своей нелёгкой жизни мог бы сказать: да будет воля твоя, но не моя!
Я сама мать многих детей и сына своего. Могу радостно сказать, что большая их часть живут и работают по моей воле, которая в свою очередь никогда не будет идти в разрез с волей Бога нашего.
Читая обратно жизнь моих отцов, дедов, предков, как огромную книгу, перелистывая одну страницу за другой, убеждаюсь: не ушёл мой маленький народ от воли Бога-отца. Может, это ему зачтётся при Страшном Суде, когда суду будут преданы не только личности, но и народности.

Я мидыхи табеку.

Издревле данный совет.

Слово «я мидыхи» означает на ненецком языке такое явление, когда изначально Земля собиралась, строилась, совершалась как некое божественно прекрасное.
И я лично, как человек мыслящий, под издревле данным советом понимаю совет Бога-отца, данный Адаму и Еве в Раю. Он им сказал-посоветовал: Ешьте плоды с любых деревьев, а вот с этого не ешьте, ибо как только нарушите мой совет, станете смертны.
Этот совет можно назвать Отцом всех существующих в жизни советов. И следствием нарушенного совета для нас всех стала смерть.
Существование изречения «я мидыхи табеку» позволяет мне судить о том, что интуитивно малые народы догадываются о Большом Совете. Некогда, в начале бытия человека, который был дан всем людям, и нарушив его, они стали подвержены Закону, имя которому Смерть.
И поэтому вышеназванные изречения не очень часто, можно сказать, звучат в устах ненцев. Только в исключительно важных обстоятельствах. Почему, например, ненцы долго не плачут после смерти близких? Потому что смерть — это закон. Нерушимый, незаменимый, не переступаемый.
Смерть единственный Закон, который никто не может переступить, он действительно един для всех. В нашем человеческом обществе тоже пытаются сказать, что закон един для всех, богатых, нищих, умных и глупых, но, увы, это ложь…
Так как совет Бога-отца был нарушен, то и все человеческие советы, даваемые отцами детям, мужьями жёнам, просто даваемые друг другу, настолько обесценились, что стали пустословием.
У ненцев мне нравится, я мидыхи табеку, который отец даёт сыну. Сын передаёт своему сыну и так далее. Совет — не погасить родовой огонь, не дать ему исчезнуть с лица земли. Дать силу родовому огню дожить до главных событий — до второго пришествия в мир Бога-сына. Главная забота любого ненецкого отца. Нельзя сказать, что этот совет не нарушается. Нет, он нарушается сплошь и рядом. Хозяева и носители огней умирают, не дав семени, от пьянства, от разгильдяйства, от простой человеческой тупости и предательства.
Недаром в повести «Белый ягель» женщина-мать просит у огня всего для сына: сил, защиты, прощения, терпения… Если сын мой устанет в дороге жизни и упадёт, подними его. И вдруг совсем неожиданно в конце, низко наклонив усталые плечи, просит:
— Если сын мой пожелает смерти тебе… сожги его.
Став учителем этнической направленности, я составила целый цикл уроков — советы для самых маленьких и мудрых. Советы бабушки, советы мудрых отцов, искусство быть родителями, советы святых и мудрых (святоотеческие советы). Конечно, я не уверена, что все мои ученики будут следовать этим мудрым советам. Может, всё-таки что-то останется, осядет в их душах, но добрая, если не большая часть их сгорит в огне забвения.

Хынрабцу илирт пыхыдада нёйда торомдамбю. Нум Вэсако хауда, есемда.

Не приучайте себя к жизни, когда ссора, вражда и драки станут в вашем чуме золотым правилом. У Бога уши заболят.

В хорошей ненецкой семье, когда дети начинают ссориться, громко кричать, родители обязательно скажут: «Тихо, у дедушки уши заболят от ваших криков и плача».
Дети замолкают. Они знают, что если у дедушки от их криков заболят уши, то он возьмёт свой кривой посох, и всем пригрозит, и при этом будет трясти бородой.
И вообще, страх перед дедушкой и его посохом поддерживается в семье как можно дольше, до тех пор пока привычка опасаться деда не станет постоянной. И дело не в том, что дедушка не любит своих внуков. Нет, он любит их, озорников и крикунов, больше чем их родители, но ему необходимо в семье выполнять эту роль. Роль грозного, сердитого, могущего посохом не только пригрозить, но и употребить его по делу. Того требует ненецкая педагогика. Дети в малом возрасте должны кого-то опасаться, даже и бояться. Без этого «организованного» родителями страха ребёнок вырастит самовольным, упрямым, драчливым и непослушным. И в результате, не боясь никого, станет и жестоким в семье.
Дети становятся взрослыми, папами, мамами. Если в их детстве не было сердитого грозного деда или соседнего деда и дети никого не боялись, то ставши семьёй, они, не умея жить в страхе, в мире и согласии, будут жить совсем по-другому. Ругань, ворчание, драки пьяные и не пьяные станут нормой поведения взрослых людей, а дети в такой семье будут искать пятый угол, где можно было бы спрятаться от родительского гнева.
Для распустившихся детей есть дед с бородой и посохом. Для распоясавшихся людей есть Бог. И, наверно, тоже с посохом. Недаром я много раз слышала, как кто-то из старых людей среди шумной пьяной ссоры и драки вдруг говорил нездешним голосом: Ся! У Бога уши заболят.
Наблюдая мир и миры, убеждаешься, как шумно, грязно, не уважая ничьих ушей, не стесняясь, не имея страха ни перед кем, живёт человечество.
Человечество — это огромная оскотиневшая, оскопившаяся и осатаневшая семья. И никто не слышит — как время от времени некто вскрикивает гласом вопиющего в пустыне:
— Ся! Ся! Ся! У Господа Бога уши заболят.
Я маленьким ребёнком услышала эту фразу и помню её до сих пор. Не просто помню, а уже люблю её, как своё драгоценное достояние. Никогда без нужды и большой причины не подниму голос на человека, чтобы у моего господина Господа Иисуса Христа, не заболели уши, а в его прекрасных, некогда гвоздями проткнутых руках, в мою сторону, не дрогнул посох.

Я ханӈэ’, ид ханӈэ, нуво’ ханӈэ, хаюрта” сармикеча.

Жертвами Земли, жертвами Воды, жертвами Небес становятся слабые, брошенные и беспомощные.

Помню, был год. Октябрь месяц выдался тёплым, хотя уже выпал снег. На озёрах были забереги, об них билась волна, и я хотела, чтобы эта волна была тёплой, и не только волна, но и вся вода в озере не была бы жестоко холодной.
Почему? Да потому что недалеко от берега, почти рядом, протяни руки, плавали две птички. Маленькие, серенькие и такие жалкие, что сразу вспомнилась Серая шейка, над которой, наверно, плакала не одна девочка из моего поколения.
Птички, видимо, родились поздно. От поздней любви. Крылья у них оперились настолько, что были не в состоянии поднять тело. И бедные птенцы не могли улететь туда, где тепло, где мама, где братья и сёстры, сильные, умеющие летать.
Наверно, слёзы появились у меня на глазах, и отец понял, о чём я хочу его попросить, потому что он сказал мне слова, от которых стало ещё тяжелей:
— Нельзя. Это жертвы. Они умрут за всех птиц. Чтобы остальные были здоровы и прилетели весной обратно, но ради этого кто-то должен умереть.
Я ничего не смогла ответить обратно. Только стало очень, очень печально. Хотелось громко и безутешно плакать о птичках, которые сейчас ещё плавали, но скоро им предстояло замёрзнуть и умереть, за всех, за птиц… может, из-за меня. Как бы понимая моё состояние, отец сказал:
— Эти жертвы примет Вода.
Вот так я впервые поняла, что есть жертвы. Участь которых — умирать за всех.
А в другой раз, осенью, мы кочевали уже обратно на свои осенние пастбища, поближе к Лаборовой. И пока мы кочевали, не раз и не два, нам встречались маленькие хромые телята. Они еле волочили свои опухшие ножки и печально смотрели нам вслед.
Я знала, что они остаются умирать. И незаметно для своих вытирала слёзы. Мне хотелось их собрать, вылечить, любить и иметь их любимыми чадами в своей семье. И когда я озвучила свою просьбу отцу, он сурово мне сказал:
— Это жертвы для Земли. Они умирают ради других оленей, ради того, чтобы был здоров твой Хоречик.
Что могла я на это ответить?
Позднее я узнала, что таких жертв требует не только земля, но и ближние к нам голубые небеса.
А сейчас сижу, думаю и понимаю: Иисус Христос, Сын Бога Живого, отдал себя за нас в жертву. Сам Спаситель ради нас стал агнцем — жертвой, чтобы мы жили, были спасены. Вот по поводу чего мы должны обливаться слезами покаяния, до самых последних дней своей жизни на земле.

Лы юде ӈэта”. Ӈэдалёсь хан, ханни ябцом, нёр мадасяту.

Не вызывай меня к вражде. У моей нарты, о 10 ножнах из жёлтой мамонтовой кости, не переходи полозья сзади.

В старину если некто, считавший себя сильным и воинственным, способным победить на войне, вызывал своего противника таким странным способом. Неожиданно наезжал на сидящего на своей нарте, и если полозья его собственной нарты были, например, из меди, то переходя полозья нарты сидящего, подрезал их. Потому что полозья его нарты снизу были заточены, как лезвие.
Если ему это удавалось, то война была уже делом решённым. Если же нет, то наезжавший нёсся от стойбища, что было сил. Чтобы спасти свою жизнь.
Такое странное на первый взгляд событие обеспечивало народу того, чья нарта выдержала, мир на долгие годы.
И потому Предводитель — крепость своей земли, старался делать свои нарты крепкими, из тех материалов, что могли вытерпеть подобные неожиданные наезды — молодая мамонтовая кость, медь, латунь, и иногда из дерева, которое ненцы называют тубоево.
В эпических песнях дело выглядело даже по-другому. Выше я описала случай из жизни поздних времён. А во времена эпических песен тот, кто переезжал полозья нарты у Предводителя, успевал ещё снять копьём его голову с плеч. Голова падала под полозья нарты спереди. И если Предводитель не обладал магией исцеления, то тут же умирал. Голова его успевала уйти далеко. И победитель держал её на своём копьё в знак победы.
А если сидящий был не так прост, как казалось, то он мгновенно поднимал упавшую свою голову, обратно накладывал на плечи, потом поплевав на свои две ладони, проводил ими по обеим сторонам шеи, поправляя её, и продолжал сидеть как ни в чём не бывало. Увидев всё это, противник уносил ноги.
И теперь в ненецкой жизни эта древняя традиция всё ещё жива. Добрый человек или гость никогда не посмеет коснуться своими полозьями полозьев нарты у хозяина, ни сзади, ни спереди.
Ставя свою нарту около нарты хозяина, он будет предельно аккуратен. И даже люди, считающие хозяина своим лучшим другом, не решаются шутить, чтобы случайно не нарушить давнюю, далеко не безобидную традицию.
Война, конечно, не произойдёт, но друга можно потерять.

Епдя тудми, тудми пюрӈам.

Ищу горячего огня, того огня, что примет меня в беде находящегося.

Начну, наверно, с того, что иногда так плохо, так гадко бывает в земной жизни, нечасто правда, но в иные часы земная жизнь подобна аду. И тогда, подняв голову вверх, в небеса, хочется прокричать то, что ненцы говорят в минуты смертельного отчаяния:
— Ищу горячего огня. Я так замёрз душой. Господи, прими меня, в беде находящегося.
В прошлом нашего народа бывали годы, когда этого горячего огня, чтобы согреться, чтобы не погибнуть, остаться в живых, — искали многие и многие люди. Искали одинокие, искали целые маленькие нации, искали отверженные, обиженные, почти убитые.
Само изречение «ищу горячего огня» родилось опять же в годы междоусобных войн. Оставшиеся в живых бродили по своей родной земле, но не находили ни одного чума. Всё было уничтожено. Олени угнаны, женщины и дети в рабстве. Огневища заросли травой. Бедный, нищий, голодный, бродит человек по местам, где раньше кипела жизнь. Смеялись дети, пели старики, стоял его родной чум с огнём — и не плачет уже, а воет.
Ноги не держат его. Он падает и только может ползти, по его понятиям, вперёд, а на самом деле плутает около самого себя.
А рядом, как позёмка тундровая, — ползёт сама Смерть, сопровождая исхудавшее тело, в котором ещё держится дух.
Ползёт поземка-Смерть и ждёт, когда уйдёт дух — житель нездешней страны.
Но вдруг вздрогнувшие ноздри чувствуют запах дыма. В тундре это не только запах горящих дров, это запах самой жизни, тепла, огня и еды…
Когда он скребётся с улицы в полог чума, не в силах проделать в ней хоть маленький вход, слышно как хозяин говорит жене:
— Закройте дверь с этой стороны, палкой или чем, ветер или собака скребётся.
Умирающий собирает все силы, что остались в иссохшем теле. Посиневшими пальцами хватает край двери и говорит, насколько может, слова, через которые никто не может перешагнуть и никто не может не услышать.
— Епдя тудми, тудми пюрцам.
А хозяин уже душой почувствовал, вскочит, и сам втянет живой скелет в тепло, и ничего не спросит, потому что знает, что ответа не будет — сил нет на него.
И в наше время мы бываем в той же беде. В поисках огня, где можно согреться душой и духом, скребёмся в двери душ наших близких. Просим, умоляем о горячем огне и иногда слышим в ответ: Закройте двери с этой стороны покрепче, собака скребётся.
Тебя не пустили, и медленно коченея от мертвящей стужи, чувствуешь, как подлетают два белоснежных Ангела. Утирают тебе слёзы и говорят тихо-тихо: «Не плач. У отца Небесного в его обителях много горячего огня для всех, и для тебя найдётся. Не плач. Живи».


Часть 2. Собрать людей для жизни с Богом тяжело до отчаяния…

Хэвдава яӈгу товдава яӈгу.

Спокойно живём. Не ждём тех, кто должен к нам приехать, и не провожаем тех, кто должен от нас уехать.

Это изречение говорит о том, что люди, а речь идёт о ненецком стойбище, живут до того далеко и автономно от других земель, от других людей и собственных сородичей, что жизнь их превратилась в спокойное течение времени, где нет потерь, приобретений, ничего такого, что может смутить и встревожить жителей очень самодостаточной «маленькой страны».
Наверно, ненецкое стойбище, потерявшееся в бесконечных просторах родной земли, может так сказать о себе. Не могу очень хорошо объяснить: но чувствую скрытую суть этого изречения. Так говорили наши давние-давние предки, когда они жили и были настолько самодостаточны, что им действительно не надо было никого ждать. Всё, что им было нужно, всегда было при них, в том числе и давно забытые нами понятия, как честь, достоинство и Бог.
Иногда чувствую себя так: никого уже не жду, ушедшие от меня ушли, а пришедшие, надеюсь, до скончания моего века будут со мной, потому что их немного, может, даже гораздо меньше, чем я думаю. И потому спокойно живу, никого не жду, кроме Бога…
Я как будто похожу на стойбище, о котором написано выше. Конечно, иногда меня тревожит жизнь, но в основном уже никого не жду, а те, кто по воле Бога должны были уйти, уже ушли.
Но ещё раз утверждаю: я лично, уже в этой жизни, никого не жду, кроме моего Господина, Иисуса Христа. Я знаю, что он придёт и начнётся настоящая трудовая славная жизнь — мы будем бороться, молиться, побеждать, трудиться ради спасения своих близких, которых нам не удалось спасти при их жизни.
Предстоит гигантский радостный труд!

Хубтыхы яля, хубта хуюмни ӈэва, теда манэками.

Далёкий день далёк. Давай свои отношения выясним сейчас, прямо сейчас.

Этот человек торопится. Он не хочет продумать и пережить ночь. Ему нужно выяснить отношения с врагом, другом, женой сейчас, и не часом позже.
Такой человек не думает, что всё для него может стать последним. Последнее дыхание, последнее слово, взгляд, желание…
Нужно только одно — выяснить отношения любой ценой, прямо сейчас. Он хочет торжества, первенства, главенства. Он хочет быть первым в силе, в слове, не понимая, не осознавая, что желание быть первым любой ценой наказуемо.
Как будто в жизни очень важно, кто первый, кто сильней, кто правей, кто левей…
Когда я жила в тундре, я видела много таких, которые хотели своё первенство не уступить, не ждать ни утра, ни завтрашнего дня. Но… некто всё время опережал их.
И потому я очень боюсь первых, доказывающих своё первенство, боюсь сильных, доказывающих свою силу, смелых, поторопившихся со своей смелостью, мёртвых, так же поторопившихся со своей смертью. Но на всё Божья воля, и те, кто торопится, в том числе в его воле.
Только вот мысль поторопиться с добром мне всегда приятна. И я очень жалею, что в моей жизни были случаи, когда я не поторопилась с добром, не сделала его вовремя. До слёз каюсь в этом, сожалею до отчаяния. Укоряю себя, когда я вспоминаю о них, душа горит огнём стыда.
И потому давайте будем торопиться не со Злом, а с Добром. Будем радовать друг друга, верить, надеяться, опираться, ценить один другого. Представляете, сколько радости доставим мы себе и нашим близким?! Как мы будем прекрасны друг для друга?!
Ведь главная тайна Жизни и Смерти так проста: любить друг друга. И это главное достоинство, главное приобретение от жизни на Земле, и с ним, именно с ним предстоит нам начинать быть в вечности.
Я пишу быть, а не жить. Боюсь, что многим из нас в вечности придётся позорно прозябать — быть, а не жить.

Сив нув пан, пан лидада’

Семь небесных подолов взволновались в танце.

Сначала надо объяснить, что ненцы считают, что человеческому пониманию доступны семь небес, остальные (8 и 9) непонятны, недоступны и таинственны. Про них никто и слова не должен говорить, потому что это есть то, о чём можно только молчать.
Выражение, написанное выше, имеет место, когда на небе, ближайшем к нам, так хорошо знакомом нам, со своим звёздным сводом, заиграет северное сияние. Особенно оно красиво, отчётливо видно со всеми своими семью цветами на фоне чёрного ночного неба. И действительно, глядя на них, на семь необычайных цветов, представляешь, как играет подолом своей небесной одежды какая-нибудь небесная женщина в танце, женщина… да ещё не одна, а целых семь.
Очень красиво, не только красиво — необычно, и невольно радостно думаешь: значит, они всё-таки есть, есть эти семь небес, семь стран! Где после смерти, если заслужишь, и для тебя найдётся местечко. Уютное, тёплое, родное, где сначала можно выплакаться, а потом удивлённо осмотреться и продолжать жить и работать.
Жить и работать, что, собственно, может быть лучше?
Я прожила жизнь, и ничего слаще, чем человеческая работа, добрая, радостная, окрыляющая, — ничего не нашла.
Ни одно из человеческих занятий, ни еда, ни секс, ни отдых, не дали мне столько радости и надежды, столько опоры в жизни, чем труд. Любой, тяжёлый, непосильный, творческий, нетворческий — Труд. Труд отрада жизни. Кто хочет лишить меня счастья, тому достаточно отнять у меня труд. Повергнуть меня в бездну бездействия. Если смерть бездействие — то это ужасно, и у нас с вами жалкая участь. Если смерть действие и творчество, то она трижды благословенна.

Нянд мэта сядм нёр хадасяту.

Не подвергни никогда позору честь (лицо) того человека, с кем жизнь живёшь.

Тот, с кем ты делишь жизнь, становится твоей половинкой, второй рукой, второй ногой и половиной сердца.
Выйдя замуж или женясь, ты приобретаешь второе лицо, за чистоту (дружескую и нравственную) этого лица ты отвечаешь как за своё перед законом своего народа и перед Богом.
Отвечать за лицо — значит не осуждать того, с кем живёшь, не обсуждать его поведение с кем бы то ни было, не смеяться над ним, при людях не делать ему замечаний, не пытаться быть умнее его, выполнять его слова, не изменять ему ни при каких обстоятельствах.
Это обращение в основном относится к женщине, старая женщина будет наставлять дочь, пуще собственного беречь лицо мужа при любых обстоятельствах, даже мёртвое лицо мужа обязывает женщину-жену быть верхом порядочности, честности и достоинства.
Печально только вздохнёшь, вспомнив, как некоторые женщины обращаются с «лицами» родных мужей, опозорив это «лицо» до неузнаваемости. А также с лицами друзей, близких своих, даже лицо врага является по сути неприкосновенным, ибо по этому поводу нам Господь сказал и про врагов, веля любить и уважать их так же, как и своих ближних.
Даже не только уважать, но и по мере сил любить этого врага, ибо даже враги нам в пользу, если мы сумеем их обратить в собственных друзей.
Не скрою, тяжелейшая наука, особенно если враги твои облачены властью, а ты нет. Ты простой, очень простой человек и ничем не облачён, кроме собственной совести, а значит, ты бессилен.
А есть враги в ранге друзей. Эти враги пострашней будут тех, кто не скрывает своё истинное лицо. Как бы там ни было, даже лица наших врагов должны почитаться нами как свои собственные, и даже перед Богом за осквернённое лицо врага мы более ответственны, чем за своё собственное.
Иногда кажется, что Бог поставил перед нами невыполнимые задачи, а когда поступаешь по совести, то становится так легко, будто воочию почувствуешь, как благодарный Спаситель в радости за тебя положит на твоё плечо свою ладонь. Дай Бог, Господи Великий, если врагов, так умных и достойных.

Сячалмбэй ненэчь или сята хадабэй.

Человек, который потерял своё лицо, честь и достоинство. Убивший собственное лицо.

Речь идёт о человеке, который в результате своих необдуманных поступков потерял лицо, то лицо, о котором писалось в предыдущем изречении.
Хочется привести несколько примеров, чтобы стало понятно, кого можно назвать человеком, потерявшим лицо:
• человек, поставивший своё клеймо на чужого оленя;
• человек, заколовший чужого оленя, случайно пришедшего в его стадо;
• человек, выпивший тайком от своих друзей всю бутылку;
• человек, который попользовался чужой женой против её воли;
• человек, убивший своего врага тайком;
• сын, бросивший в старости своих ещё живых родителей.
И ещё много случаев, при которых человека уже считают потерявшим лицо. Иногда, поступив не очень праведно, видимо, нам всем нужно с паникой ощупывать собственные лица: на месте ли они? Не потеряли ли мы его первородную чистоту, чистоту ангельскую, которая так хорошо видна ещё на личиках наших детей, внуков и всех маленьких граждан нашей планеты.
А есть ещё одна привычка у нас, у взрослых. Потеряв своё истинное лицо на жизненных путях, мы не скорбим по нему, по единственному, Богом данному лицу. Хотя мы должны плакать по нему, как по убиенному.
Нет, скорби нет у нас. Печали нет. Сожаления нет. Мы достаём вторые, третьи лица, которые нам удалось организовать, заменить, проживая жизнь, конечно, не по заповедям Бога.
Мы многолики. Про запас у нас много лиц, мы надеваем их, как карнавальные маски.
А я думаю о том, что как с таким множеством лиц мы ухитряемся жить друг с другом? Как мы с таким множеством лживых лиц предстанем, наконец, перед Ним, который знает наше истинное лицо?!
Повернётся ли во рту язык, для оправданий… гнусных оправданий?

Торикечавана сырада хамы ӈэрей пяйда, нувода пяйда.

Тоненько выпал первый снег, и Господь начал свои осенние дела, осенние погоды, осенние суды.

Как только тоненько выпадет снег, как будто время из одного качества переходит в другое. Пока не выпадет первый, тонкий снег, надежда, что на этот раз зима не придёт, как-то очень глупо, но живёт в душе. Я старый человек, но каждую осень верю, что придут времена, когда осень станет и останется порой цветения и радости вместо времени грусти и тоски и печали.
Ненцы любят первый тонкий снег. По такому снегу раньше ездили в гости, смотрели невест, играли свадьбы, устраивали молодые гонки на оленях — играли и соревновались между собой.
Осенняя погода не тяготила людей. День, ставший короче, только торопил человека в работе, но не огорчал его. Октябрьские солнечные дни — они радость для того, кто понимает, что скоро будет темно, холодно и страшно.
Совсем недавно я поняла, что каждый из нас должен поставить перед собой цель, великую цель: полюбить три холодных, тёмных месяца, полюбить их, несмотря ни на что, — ноябрь, декабрь, январь. Надо в них найти что-то такое, чтобы простить их за темноту, холод — и полюбить их, простить их, и всё будет хорошо.
Помнить каждый день, помнить, что за ними придёт весна. Она всё равно придёт, будет тепло, светло и радостно. Вот за это «придёт» их и надо любить, терпеть и понимать.
Пишу и понимаю, что должна сказать, вот как весна придёт обязательно, так и царство Небесное, оно придёт, по закону, установленному Святой Троицей в незапамятные времена.
Будем надеяться, ждать… и верить.
Иногда, когда особенно тяжело, холодно, одиноко и обидно, — за что? Не знаю, но когда все эти нехорошие товарищи вместе дружно одолевают мою душу, я робко, очень робко, надеюсь, что именно за эти три тёмных месяца, потом, когда приходят длинные белые ночи, когда светло, очень светло, хоть пей этот сладкий свет, как драгоценный напиток радости, Господь даёт нам компенсацию. За темноту чёрную, за холод адский, за страхи смертельные, за нашу слёзную печаль и тоску по Его свету. Ведь свет, исходя от солнца, исходит от Него.
Спасибо тебе, Господи, за такую сильную, яркую, молодую компенсацию. Иначе нам бы не выжить на нашей слишком суровой земле, которую мы любим всё-таки как мать.

Ӈарка нуво’ед ӈэвакочаеми вэвакочаеми, мань хамолав.

Склоняю свою грешную «маленькую» плохонькую голову перед Высокими святыми и сильными небесами.

Это изречение человека, приносящего покаяние небу. За плохие чёрные дела и мысли. За тайные ночные деяния, не радующие ни разум, ни сердце.
Это покаяние от сердца. Признание своей головы ничтожной, не только грешной. Ненцы почитают голову за что-то святое, которое дано человеку не только глазами хлопать, ушами слушать, языком болтать и еду в рот направлять.
Голова — это не чурка с ушами, голова, как маленький Бог, всегда должна знать, как управлять телом, человеком, сердцем.
Та голова, что не выполнила свою работу, должна упасть, сначала на собственную грудь, от стыда, потом упасть на землю в поклоне перед Великим Богом, для того чтобы не упасть с собственных плеч под собственные ноги.
Чем раньше по жизни склонял человек свою нечистую маленькую голову перед Высокими небесами, тем дольше сохранял её на плечах. В противном случае терял быстро, позорно, на плач и горе своим близким.
Но каждая человеческая голова — ценность, и скорая потеря её — настоящая потеря для всего человечества. Точно так же если в лесу неожиданно рухнет даже не старое дерево, а молодое и сильное, вздрогнет весь лес. Так велика и тягостна потеря для леса.
Давайте будем ценить свои дорогие головы, дорогие потому, что они не только наше достояние, но и надежда Бога.
На днях зашла попить чай моя старая знакомая. Просто попить чай, потому что у неё умер муж, отец её детей, хозяин, глава и голова семьи. Я тоже его знала и уважала, конечно. Таких, как он, не то что в тундре, на земле осталось считанное число.
Молча выпив свою первую чашку, знакомая моя сказала фразу, от которой тоской и горечью вздрогнуло моё сердце. Она сказала:
— Муж мой голову свою унёс. Мы все теперь обестолковели. Не знаю, как дальше будем жить.
Я поверила, верю и буду верить таким словам. Иногда один человек унесёт свою голову в могилу, а полземли осиротеет, не умея определить свой путь в этой жизни. Ведь наша жизнь — как зимняя, ночная, взбесившаяся пурга, всё закрывшая собой: дорогу, ориентиры, небо, знакомые кусты и придорожные знаки. И тут нужна голова, со светящимися глазами, с умением, с нездешним умением определить, в кромешной адской тьме, путь.
Вот какой человек умер в нашей земле, он умел в кромешной тьме жизни находить путь для семьи и себя. И теперь его нет.

И ӈыл ӈэда вадам мэта ненэчь ӈэвы.

Это человек, умеющий читать и понимать невысказанные слова, мысли и помыслы, скрытые в душе, лежащие в тайниках.

Это некое искусство — знать несказанные слова, прочесть мысли и помыслы — было достоянием немногих людей, в том числе и ненцев. Нельзя сказать, что это могли всё, и всё могут, и теперь — нет. Но и среди ненцев были несколько таких очень сильных личностей, не знаю, за какие такие заслуги Господь их наградил этим умением. Он сам это знает.
Я сама могу с уверенностью сказать, что если бы этим качеством обладали многие, то мир был бы ещё страшней, чем он сейчас есть. Потому что иные мысли, замыслы и помыслы своих близких лучше не знать, чем знать их. Самым главным достоинством людей, видящих чужое нутро, является их умение молчать. Молча знать, молча понимать. Поистине молчание золото, если мысли и помыслы человека у тебя как на ладони.
Слышала, что есть люди, обладающие огромной, мощной возможностью говорить, понимать и видеть друг друга через большие жизненные пространства, поддерживать духовные отношения, любить и уважать друг друга… не как люди…
Может, мой маленький народ обладает этим удивительным свойством? Ведь иногда они не видятся годами, их чумы стоят на больших недоступных расстояниях друг от друга.
Наверно, их сердца, как волшебные часики, стучат в унисон, тайно от хозяев, даже иногда против их воли, любят и помнят друг друга, через огромные, человеческим возможностям недоступные расстояния. Придёт время, мы, наверно, почти всё сможем обладать этим чудесным знанием и умением, но сейчас, в данное время, нам просто опасно, чрезвычайно опасно уметь делать то, что могут только единицы. Мы сами опасны для себя и для ближних своих. Как разумно, как славно, что Господь не дал нам многого знать, ибо мы в данное время похожи на детей, которым родители доверили ножи обоюдоострые и оружие огнестрельное.
Мы, как малые дети, легко вступаем во вражду, ещё легче вступаем в драку, в которой звереем, сатанеем. Нет, рано, рано нам обладать многими божественными знаниями и умениями.
И опять ж, хочется сказать: давайте хотя бы теперь, пока Бог не дал нам умение читать, знать помыслы, поторопимся, хотя бы в том, чтобы смотреть друг на друга глазами добрыми, немного усталыми. Потому что фактически мы всё так устали жить. Грех держит нас за горло. Мы и живем-то с петлями на шеях.
Так хочется капельку добра, не простого, не человеческого, а Божьего тепла, верного, надёжного, вечного.

Ӈум ӈарка, тяхад ӈарка.

Бог велик и всемогущ, он всегда таким был.

Это простое ненецкое изречение коротко и кратко на первый взгляд. Бог велик и всемогущ. Он всегда таким был. Вряд ли на сегодняшний день хотя бы одна религия мира может спорить с этим утверждением. Бог велик и всемогущ. И всегда таким был.
Но когда, изучая родной язык своего маленького народа, я наткнулась на это изречение, то действительно воскликнула: Бог наш велик, если такой махонький народ, как ненцы, ещё с каких времён утверждают своим изречением о его всемогуществе и что таким он был всегда, раньше Сотворения мира.
Этой фразой ненцы пользуются очень редко, в знак великой благодарности, трогающей сердце, в знак неизречённой к Нему любви. Или когда никаким другим словом не могут выразить охватившие их благодатные чувства.
Ведь сам образ жизни ненцев, он только несведущему человеку кажется адом из-за своей тяжести, отдалённости от мира, холода, иногда голода. На самом деле этот образ свободной жизни и напоминает собой отдалённый рай. Я там была и это знаю. При этих строках некоторые могут обо мне плохо подумать, но что поделаешь, я пишу то, что просится из меня неконтролируемо, помимо моей воли. Я иногда сама боюсь того, что приходится писать, памятуя о том, что мои товарищи по перу и не товарищи, а мои сородичи из городов чуть меня камнями не закидали после рождения мной повести «Молчащий».
И вообще, годы и время после написания «Молчащего» были для меня неизреченно целебными. Безнадёжно больная душой, я вылечилась — прозрела, увидела многое, чего не могла узреть при своей слепоте. Поняла многое и иногда тяжесть понятого давит на мой ничтожный мозг, но всё, что долженствует быть, как говорил Даниил Андреев, автор «Розы мира», меня ужасает и одновременно так радует, что нет ни слов, ни сил, ни объяснить свою радость, ни доказывать её кому-то ни было. Я ощущаю внутри себя огромное богатство, при своей жизненной нищете ощущая себя богатой, счастливой.
Вместе со своим маленьким народом, который много веков назад воскликнул: «Нум ӈарка, тяхадӈарка», — я восклицаю на конце веков: «Бог велик и всемогущ! Он всегда таким был»…

Сидя сава нями, нями едеӈам, няби ӈандаю, няби сиркаю.

Я встретил двух своих самых лучших друзей, поэтому приехал так поздно. Одного из них зовут Скалящий зубы (сиркаю), а другого Квадратный капюшон (ӈандаю).

Это шуточное изречение принадлежит смелому, находчивому человеку, который не только за словом в карман не полезет, но действительно смел, решителен, умен и умеет встретиться в пути с любыми трудностями, с любыми непредвиденными «друзьями».
В первый раз я услышала это изречение, теперь мною любимое, от своего покойного брата. Он уехал в посёлок. Мы жили стойбищем на реке Щучье. Вечером началась пурга. Брат должен был приехать вечером, а его всё нет и нет. Приехал только под утро. Я, конечно, сразу к нему, что случилось, почему так долго тебя не было…
Он мне и говорит: «Я встретил в пути своих лучших друзей. Одного зовут Сиркаю, другого Ӈандаю. Всю ночь с ними беседовал», — а сам смеётся.
Я ничего не поняла, молча отошла от него и почти весь день думала, что это за такие личности, что мой вообще-то немногословный брат, вместо того чтобы торопиться домой, всю долгу ночь беседовал с ними.
Вечером решилась спросить у мужа. Он долго смеялся, а потом объяснил, что это шутка такая. Пурга была встречная, ветер и мороз. Чтобы не стоять и всё-таки ехать вперёд, нужно от встречного мороза и ветра почти скалить зубы от холода, потому что невыносимо холодно. И того, кто заставляет путника делать так, называют Сиркаю — Скалящий зубы, или тот, кто заставляет скалить зубы от нестерпимого холода.
Второй — Ӈандаю. Это когда от сильного встречного ветра капюшон твоей малицы надувается, как шар, и невозможно укрыть лицо, хоть отворачивайся, хоть нет, но наполненный встречным ветром капюшон стает квадратным и не даёт никакого обычного тепла.
Вот таких друзей встретил в пути мой брат. Мне до сих пор жалко его, и я считаю, что в пути лучше никогда не встречать ни Сиркаю, ни Ӈандаю. Если возможно, всячески избегать встречи с этими нехорошими личностями.
Хочу сказать, что после жизни в Тюмени, приехав в тундру, я была настолько глупа в глазах моих родственников, что они часто позволяли себе надо мной шутки, подобные той, что описана. Но я не обижаюсь. И без всяких обид чувствовала себя дурой по сравнению с ними, знающими очень значимые, а порой по-хорошему смешные истории и шутки.
Теперь, когда их, дорогих, нет со мной, я с тайной радостью вспоминаю, как они весело смеялись и шутили надо мной. Этот добрый смех помогал нам жить, а иногда в прямом смысле выжить.
Совсем недавно с мужем мы тоже встретили и Сиркаю и Ӈандаю. Хорошо, что мы ехали на машине, а эти два товарища всячески пытались нас вызвать на улицу и показать нам, что такое фунт лиха. Слава Богу, что всё обошлось. У них ничего не получилось.

Пыянд паӈган ӈумбья малхана сит тюйдаӈгум.

В основание носа, где живёт боль, постукаю тебя «железным» указательным пальцем.

Так говорит, а потом и делает отец по отношению к сыну, который вышел из возраста подростка и входит в юность, в том случае если отец увидел в нём опасные зачатки непослушания, своеволия, открытой грубости, а иногда и злобы.
Есть простое глупое непослушание детства, а есть непослушание гордыни. Если отец учуял этот вид непослушания — то он поступает, как сказано в изречении.
Непослушного оленя, который не хочет тянуть лямку, хозяин бьёт по молодым пантам, которые очень болезненны. Если по ним ударить, пойдёт кровь.
Точно так же, если сильно ударить по переносице, тоже пойдёт кровь, особенно если палец отца от злости действительно будет железным.
У ненцев этот вид сыновнего наказания очень действенен, если хотя бы раз отец поступил согласно изречению, немногие сыновья решались ослушаться отцов и поступать согласно своей, не всегда разумной воле.
Есть что-то общее между данным изречением и христианским «да будет воля твоя… Отче, но не моя».
Но это изречение уже не относится к последним временам. Редко какой отец решится на такой вид наказания, потому что последствия могут оказаться для него очень плачевными.
Союз Отца и Сына. Если он сохранился в семье, то семья в безопасности, и дни такой семьи удлинятся, ибо по этому поводу сказано: чти отца и матерь свою, и дни жизни твоей продлятся.
Союз Отца и Сына. Его можно сравнить с союзом Неба и Земли. Потому что только для нас небо вверху, а земля внизу. Только для нас небо потолок, а земля пол в наших убогих жилищах. А Он говорит: Небо престол мой, а земля подножие ног моих.
Союз Отца и Сына. Это славный союз жизни и смерти, ибо если отношения Жизни и Смерти превращаются в союз, то человек становится бессмертным.
Союз Отца и Сына. Я люблю этот союз. Хотя своему отцу я не была сыном, мне всё время казалось, что наш совместный путь, длиною в жизнь, был всегда союзом отца и сына.
И наконец. Отец и Сын и их Дух святой, они правят миром, они творят Вселенную до сих пор, и они принадлежат их союзу и ныне и присно и во веки веков. Аминь!

Тад нерня, нема юдехана нини хомбхани.

Впредь, моя любимая, будем встречаться с тобой лишь в наших сновидениях.

Так говорит мужчина своей любимой женщине, если он уже женат или если его родители не желают его брака с этой женщиной. Или если женщина уже замужем.
Узы брака для ненца священны. Никогда ненец не будет тайком от жены, подобно ночному шакалу, бегать к другой, если даже она любимая. Любимые иногда не бывают помощниками по жизни, а жена — она половинка жизни, души и сердца. И поэтому, как бы ненец ни влюбился в какую красавицу, он ей скажет: нет, лишь во снах иногда я буду с тобой, и то не по моей воле.
Ненцы дорожат семьёй, своим чумом, своим покоем. Потерянные семья и чум — самая худшая трагедия, которая только может быть.
Тому, кто потерял семью, играя в любовь, предстоит собачья жизнь, собачья старость и собачья смерть.
Любовь между женщиной и мужчиной, если она не приносит с собой мир, радость и покой, не принимается ненцами, и это свойство моего маленького народа всегда, всегда радовало и восхищало меня. Да и как иначе! Семья в таких условиях, в тундре, союз не только священный, но разрыв между членами семьи — смерти подобен.
Я не люблю любовь между мужчиной и женщиной. В глубине души называю её змеиным чувством. Пусть опять замахнутся на меня все, кто сделал эту любовь своим кумиром, идолом. Кто потратил на неё все свои лучшие годы, свои таланты, возможности и отдал ей душу, истончив её и, наконец, убив.
Любовь между мужчиной и женщиной есть следствие греха и сама является грехом. Пусть на меня не только замахнутся любовники, но и побьют камнями. Я согласна на такую смерть, за честь почту, а тех, кто побьёт меня, приму за спасителей.
Люблю, когда ненцы женятся без любви. Уважаю их за это. Люблю наблюдать ненецких жён и мужей, сосредоточенно делающих свои общие семейные дела.
Люблю наблюдать птичьи семьи, когда две птички рядышком плывут, нарушая покой весенних вод, ведь потом им будет не до этого. Летом будет труд, и любовь станет трудом.
Люблю наблюдать союз деревьев. Особенно люблю. Особенно восхищаюсь, горжусь ими, радуюсь за них.
Люблю союз горных вершин, когда сидят они рядом, объятые и не объятые туманом. Везде вижу любовь, везде восхищаюсь ею. Но любовь между мужчиной и женщиной — не принимаю.

Ельчмбой мая, илева сер ӈарка вэвам махаламби.

Терпите и любите малую беду, ибо она настоящую страшную беду собой заслоняет (затеняет, оттесняет).

Люблю мой народ за мудрость. Хотя в эти дни, дни повальной грамотности, он уже теряет свои былые достоинства, всё равно люблю, ценю и горжусь.
Я люблю употреблять в жизни это изречение. И вообще люблю его как реально существующее, руководствуюсь им и членов моей семьи тоже этому учу.
Терпите и любите всякую малую беду, принимайте её с радостью. Она встаёт на вашу защиту, она не пускает к вам большую, ужасную беду. Принимайте малую беду как Божий дар и Божию милость.
Достойно её принимайте, как желанную гостью, малую беду не гоните, как бездомную собаку или как нищего, просящего милости у ваших ворот. Малая беда ваш друг и заступник перед Богом.
Я, пишущая эти строки, преклоняюсь перед малой бедой и хочу этому научить всех. В первую очередь своих детей. Глядя, как они гнутся под малыми бедами, всегда им говорю: ребята! Это же ещё не беда. Это друг. Это наставник, добрый и безобидный.
Из малых, безобидных бед состоит наша большая жизнь. Малые беды, они как верные товарищи, как друзья и други. Если каждый из нас их полюбит, он будет несметно богат.
Из знакомых малых бед люблю голод. Наша семья была чрезвычайно бедна, и я знаю голод с детства. Именно голод научил меня трудиться и любить труд как спасение.
Именно голод в Тюмени довёл меня до скоротечной чахотки, и благодаря ему я познакомилась со своим любимым покровителем, врачом и целителем, великомучеником Пантелеймоном, который в образе седого старичка еврея вылечил меня навсегда и теперь лечит от всякого недуга…
Люблю нищету. Именно в Тюмени в студенческие годы я была нищей в прямом смысле. У меня были единственные резиновые сапоги, и те дырявые, и простое демисезонное пальто, в котором я ходила три или четыре года.
И поэтому люблю нищих, стоящих у врат церкви. Считаю даже несчастьем церкви, если у её ворот не стоят нищие и не просят подаяние.
Люблю всякие мелкие житейские дрязги, которые всегда можно преодолеть, научая себя терпению, находчивости, умению их преодолеть. Люблю усталость.
И готовлю себя любить и принять Смерть. Потому что по большому счёту Смерть тоже малая беда по сравнению с погибелью Души. По сравнению с теми страданиями души и тела, которые ожидают того, кто не принял в свою жизнь Спасителя Иисуса Христа и не послужил ему верой и правдой.

Тюку ненэчь сеян ни палаӈг.

Этот человек очень не к сердцу моему.

Характеристика человека, который никак не ложится к сердцу, не принимается, несмотря ни на какие старания. Этот человек со своей стороны тоже не делает никаких душевных стараний, чтобы сблизиться, стать родным человеком.
Ведь задача вместе живущих людей, делящих жизнь, постель, стол и даже иногда детей, состоит в том, чтобы стать друг для друга родными, незаменимыми, единственными. Не просто прожить жизнь, но стать родными.
А ведь, к горькому сожалению, зачастую этого не случается. Чужие живут с чужими, рожают детей, вместе работают, а родственности нет. Не принимает сердце человека, а аргиш жизни тронулся. Как быть?
Не знаю. Ибо каждый сам должен знать, как быть. В моём случае, когда я призналась себе, что истинно не знаю как быть, то оказалось, что Бог знает, как мне быть. И как истинно любящий меня, он всё устроил сам.
И с тех пор моим самым любимым изречением является «Бог всё знает сам». Для него мы находимся в детском возрасте, в том возрасте, когда даже не различаем Добро и Зло.
Со времён предательства Евы и Адама мы так и не постигли то, чего ради безнадёжно погибли. Мы ещё не разучились познавать Добро и Зло. Они в нашем мире, как два брата близнеца, и мы одинаково делаем и то и другое.
А ведь прошло не одно тысячелетие, а мы и не стараемся стать родными не только друг другу, а своему Создателю.
Мы не прилепились к Нему всем сердцем, всем существом своим. Он для нас чужой, не мы для Него чужие, а Он для нас.
Мы с мужем воспитали за двадцать лет совместной жизни много детей. Даже число точно не знаем. Многие из них прикрепились к нам, живут и работают с нами, признавая нас своими единственными и достойными родителями.
А иные нет. Они жили с нами по принципу: сколько волка ни корми, а он всё в лес смотрит. И не потому, что их родители были лучше нас, нет. Наши принципы жизни, веры им пришлись не по душе. Они, их мало, но они есть, они ушли и теперь познают Добро и Зло в полной мере. Кто сидит в тюрьме, кто уже умер, кто окунулся в то, что нельзя было делать в верующей семье, — в разврат духовный и реальный.

Тюку хасавахав, вэн ед пирривна ненэчь ӈэвы.

Этот мужчина оказывается мужчиной только в пределах собачьего котла. Собачий котёл — всё, на что он способен.

Это изречение очень обидное для мужчины. Не дай Бог его ушам услышать о себе такое суждение со стороны сородичей. Оно подобно приговору.
Тем не менее есть такие мужчины, которые по той или иной причине хорошо варят котлы семейные, и котлы собачьи, и другую многочисленную женскую работу. А свою кровную работу — беречь оленей, уметь с ними не только управлять, но охранять, умножать, заботиться о благополучии семьи — не могут.
Неизвестно, кто в этом виноват. Возможно мать, которая слишком любила его в детстве и прятала всякий раз, как говорят ненцы, под подолом платья, как только нужно было делать серьёзную мужскую работу.
Или отец очень не любил его в детстве. Так не любил, что своим отношением подписал сыну приговор — мужчина в пределах собачьего котла.
Мне жалко таких людей. Я их не осуждаю. В конце концов, должен же кто-то с любовью варить собачьи котлы? Ведь они достойны такой заботы! Особенно у ненцев собаки до сих пор выполняют тяжёлые, почти человеческие обязанности в жизни. Без них жизнь ненца невозможна. В тундре собака настоящий Друг и Брат. Хорошая оленегонная собака порой уважается больше, чем иной человек.
Я не стараюсь оправдать мужчину, которого в народе назвали варящим собачий котёл.
Это в городе мужчина может работать женщиной, но в тундре он обязан быть мужчиной, и ни кем иначе. По далёким окраинам земли маленькие, похожие на детей мужчины всё ещё живут и работают в том достоинстве, в каком им дал Бог — они хозяева, путь и основание жизни.
Но и того, кто сидит у огня и вдохновенно варит собачий котёл, тоже не обидим и не оскорбим, пути Господни неисповедимы. Поторопимся с судом и осуждением, глядишь, пройдёт время, и многие из нас даже варение собачьего котла почтут за самый почтенный труд. Ведь человеческий труд с каждым годом скудеет и скудеет, и, честно говоря, простая работа, человеческая работа руками, становится не в почёте.
Человеческий труд потерял своё лицо, свою честь и достоинство. Рабочие руки человечества, те руки, которым Господь завещал возделывать землю и кормить себя в поте лица, стали дебелыми, жирными, с когтями, больше похожими на когти хищников.
Такими руками люди убивают, насилуют маленьких детей, распинают стариков.
Да, воистину лучше варить собачьи котлы, чем обагрить свои руки кровью беспомощных и невинных…

Тюку ненэчь ихинани ӈа, сейхана пэны”.

Я принимаю этого человека и умом и сердцем. Если сердце моё нарта, то он желанный груз на этой нарте.

Этот человек знал, что говорит. Ненец никогда не положит на нарту во время кочевья лишний, ненужный груз. Без сожаления оставит под деревом или под камень положит.
И если наши жизни сравнить с дорогой, с кочевьем, то на нартах наших сердец и душ тоже сидят и едут те, кто нам дорог, близок. И мы их не выкидываем вон, как бы иногда ни было тяжело.
И можно подумать, что если сердце и душа чья-то не хочет тянуть свой драгоценный груз, то это пустое, жестокое сердце и холодная, чужая душа.
И тут вспоминается христианская фраза — носите тяготы друг друга…
Я рада: в аргише жизни моей были и есть люди, которых я готова нести в сердце и в душе моей. До тех пор пока во мне теплится дыхание, пока я не упаду, как говорят ненцы, на четыре своих кости. И даже тогда, ползком, теряя последние силы, я буду нести их, моих дорогих, любимых и близких… Веди они жили со мной, терпели меня, их терпение для меня драгоценней алмаза. Не так-то просто жить со мной, с моим дерзким характером, с моими взглядами на жизнь. Я понимаю своих близких, преданных и верных, пытающихся быть достойными партнёрами по делу и братьями и сёстрами по вере.
Прожив жизнь, я поняла: призывать людей к вере, именно к вере, к жизни по этой вере, тяжелей чем к чему-либо другому.
Созвать на праздник, на пир, как говорили раньше, — легко и просто. Все малые и большие понимают, праздник — это хорошо. Собрать на беду, как на зрелище — ещё легче, любая, даже малая беда мгновенно собирает людей, они оживлены, почти радостны.
Но собрать людей для жизни с Богом, невозможно, тяжело до отчаяния. И всё же… та малая часть, которую я называю семьёй, не считая несознательных детей, она дорога мне, они уже почти мне братья и сёстры по вере, братья и сёстры во Христе Иисусе.
Они моя драгоценность, моя малая заслуга, это то ядро, с которыми я и на том свете хотела бы работать, работать и работать, так, как скажет нам наш Спаситель.
Это несколько человеческих дорогих мне душ, за которые я готова постоять на этом свете, а на том умолять за них моего Господина, мою Радость, Надежду и Крепость, о милости.
Знаете, как радостно, когда в лесу в основном растёт молодняк, и вдруг в самом центре лесочка стоят мощные мудрецы-деревья, и от них всему лесу достаёт крепости, опоры, надёжности. Так и они, особо дорогие мне, мои люди, за которых я перед Богом дам отчёт, если потеряю их по своей гордыне, если они по моей вине упадут с аргиша моей души…

Похо’ ӈамдёда ю’ хуредами хан’ таня ӈа.

Годами стоящие, временами хранимые, 10 нарт, полных всякого «добра», стоят до сих пор на знаковом месте и ждут своего часа.

Когда пишу иные изречения, запах и ладан старины веют на меня от строк. О каких же далёких временах идёт речь… Не сосчитать годов и времени не исчислить.
В давние, в давние, давние времена, когда наши предки-сородичи были богаты не только духовным богатством, но и честью, бывали такие дела, как написано в изречении.
Господин жизни и времени, возглавлявший несколько воинственных племён, думая о будущем, заботясь о нём, распоряжался, чтобы каждое племя оставляло на определённых местах нарты, полные всякого добра: одежды, еды, обуви, мехов, серебра, золота, орудия всякого, доспехов военных, стрел и луков в достаточном количестве, но самое главное, в этих нартах оставляли молодых мальчиков-воинов, которые и жили в этих нартах, используя их как тайные жилища. Никто не мог об этом даже догадаться. Воспитанные воинами чуть ли не с пелёнок, эти Богатыри вместе с тем, кто их готовил — военным предводителем, выходили из своих убежищ в самый нужный момент — когда соплеменники терпели поражение на войне, они выскакивали и одерживали победу, так быстро, что враги перед смертью не могли понять, в чём дело. Откуда пришла смерть? Стремительная, бесстрашная, неотвратимая…
Сейчас уже в тундре не встретишь таких полных нарт, соединённых между собой. Как правило, это были три или даже четыре нарты, и если их готовили для таких целей, как написано выше, то одна из нарт с высокими боками-бортами служила спальней, ещё одна столовой, а остальные — местом, где хранились еда, доспехи, одежда.
Во времена, близкие к нам, когда совсем прекратились войны между родами и племенами, такие нарты тоже стояли, но уже для других целей. В них не растили мальчиков воинов, спящих в доспехах, на случай неожиданных ночных боёв, в них хранили большей частью запасную, на чёрный день еду, одежду. Чёрные дни наступали, к сожалению, часто. Ведь в те времена ненцы не ждали помощи ни от кого. Они умели заботиться о себе и своих семьях сами. Каждый род имел свои потайные места, о нахождении которых знали единицы.
Когда я стала понимать себя, то и я помню такие нарты, которые назывались сереча. Они были как большие мамонты, скреплённые крепкими верёвками, и я, конечно, фантазерша с малых лет, считала, что там в них живут тайны людские и не людские. Мы даже боялись таких нарт, и в то же время неудержимое любопытство тянуло нас к ним.
Конечно, мы были уверены, что в них кроме тайн много всякой еды. Той еды, которую мы себе даже представить не можем. Боже, сколько интересного, таинственного, манящего было в детстве! Почему мы выросли, постарели и потеряли всякую способность к радостному детскому отношению к миру?! Неужели старость, дряхлость, усталость тела, но, главное, духа — это все, на что мы, люди, способны — в итоговые предсмертные годы своей земной жизни?

Ӈамгери ӈамгехана, мерар тенев. Вэва ӈэбнанда, пись ӈэбнанда, яр ӈэбнанда, нёр тяхабтамбю.

Во всём знай меру, во зле и в смехе, в плаче и в радости, и даже в жизни и смерти.

Перед некоторыми мудрыми изречениями хочется снять шляпу, как в старину приветствовали друг друга люди, уважающие и почитающие один другого.
Ненцы были лёгкими людьми на лице Земли-матери, у них не было техники, режущей тело земли, уже не говоря о технике, делающей незаживающие дыры на груди земли.
После их нарт, лёгких, как бабочки, поднималась всякая трава и цветок, не возникало незаживающих ран и язв.
Следы всякой деятельности после людей через год исчезали, будто и не были. Но всего удивительней для меня — та мера во всём, что составляет спинной хребет жизни ненцев. Ненцы — люди Великой меры. Долго плакать они не будут, а также смеяться дольше, чем погаснет искра из огня, тоже не будут. Мера в еде удивительна, мера во Зле строго отмерена — от момента возникновения до заката солнца этого дня. Мера во гневе итого короче.
Пришлось знать людей, вернее стариков, которые знали меру и собственной жизни, осуждалась ранняя смерть так же, как и длинная жизнь. И мне пришлось сказать человеку, что Добро и Зло — они в этом мире братья по крови, и мудро поступишь, если найдёшь укорот на них, меру-узду на обоих накинешь.
Да, Добро и Зло, они, к сожалению, побратались в этом мире и ввели человека в погибельное заблуждение. Точно так же в наши погибельные и последние времена тяжело отличить женщину от мужчины.
Мы потеряли меру во всем. Ещё недавно ненцы говорили, если олени, так столько, чтобы хорошая собака могла их собрать, а сейчас… Несколько хороших собак не могут собрать стадо, не могут пригнать в чум, ни на утренний осмотр, ни на вечернюю радость.
Если водка, так не одна бутылка, как раньше наши отцы, а целый ящик.
Мы ненцы, дети Земли, потеряли меру в тщеславии, и наши нищие отцы тяжким трудом растили крохотные свои стада, чтобы хоть что-то передать нам в руки, уходя из жизни. Годы прошли. Многие так поднялись на ноги, имея многотысячные стада, так поднялись, что лучше было бы им не подниматься выше мерной планки. Теперь на улице весна, беда: погибают олени, не единицами, не десятками, сотнями, а кое-где тысячами.
А ведь было известно, недаром говорилось отцами: оленей должно быть столько, сколько сможет собрать утром хорошо отдохнувшая собака.
Ведь не единожды твердили отцы — знайте меру. Иначе начнёт мерить и считать тот, кто Страшен, Справедлив и Непоколебим.
На улице, сейчас Его время. Он считает и отмеряет. Опусти низко, человек, голову и молчи.

Илева ямбан, вэн тэвадарев, ненэча ӈутосм нёда, нён илесяту.

Всю свою жизнь, подобно собачьему хвосту, не тянись, не плетись за нартой-ӈуту своего соседа.

В первый раз встретилась с этим изречением по следующему случаю: я кочевала в тундре и любила стоять одним стойбищем со своим отцом и братьями. Около них было спокойно и надёжно. Но однажды мой брат Василий сказал мне:
— А что, если вам самим кочевать, без нас?
— Зачем?
— А чтобы твой муж всю жизнь не плёлся за нашими ӈутосами, как собачий хвост.
Я немного обиделась, но всё же проглотила обиду и сказала, чтобы он мне объяснил, чтобы сказал по-человечески, и он объяснил. Он пояснил, что не будет всю жизнь со мной. Придёт время — его не будет. И как вы будете кочевать, знать земли, ставить чум, куда можно, а куда нельзя?
Покочуйте сами, не потому что я не хочу вас видеть, а потому что муж твой должен стать самостоятельным, надёжным, а то будут люди его дразнить «Сашка — собачий хвост».
И я молча согласилась. Мой любимый брат всегда был прав, прав и поныне. Его действительно уже нет с нами на земле. Но про собачий хвост, что в жизни нельзя быть собачьим хвостом, я очень хорошо запомнила. Ничьим хвостом нельзя быть, если ты живёшь в ранге человека.
Чтобы было понятно, поясню: многие ненецкие мужчины, не являясь ни родными, ни хорошими друзьями бригадиру стада, годами, а то всю жизнь, кочуют в стойбище чужих им людей, особенно ничем себя не утруждая. Идут по проторённому пути и никогда помощи не предложат впереди идущим — ни ездовых быков, ни самих себя, чтобы торить тяжёлый путь всем аргишем, идущим один за другим. Впереди идущим всегда тяжело: его быки должны быть самыми сильными, опытными, его передовой должен чуять дорогу носом, если даже впереди пурга и не видать не то что дороги, ничего не видать. Сам он, человек пути, не должен сбиться, потому что сзади, как длинный хвост, люди, дети, собаки, олени, а значит, семьи, судьбы, в итоге жизни людей.
Едущий впереди аргишей как президент. Он в ответе за мир и спокойствие. Он отвечает за жизнь.
Речь идёт о ненцах, которые всю жизнь, до седой бороды ухитряются ползти за чужими ӈутосами-нартами. Их, как правило, не уважают, хотя выгнать и не могут. Они не прорезали ни одного сугроба, не одолели без помощи ни одной речки. Они всегда в хвосте. Они прячутся, как тени в полночь. Их по жизни и оторвать невозможно, как не оторвать чей бы то ни было хвост — ни олений, ни собачий, ни мышиный. Наверно, есть люди, рождённые с интеллектом хвоста? Хвост ведь он и есть хвост…

Тюку’ яля мань’ ӈэдалёртам, я’ханзер нувам манатам’.

Сегодня я поезжу, посмотрю, как стоит здешняя земля.

И эту фразу я тоже слышала от моего брата, который был нашим старшим по жизни.
И опять же молча думала:
— А что особо ездить, специально целый день, чтобы увидеть, как стоит земля? Как она особо может стоять, кроме того, как её поставил Бог от Сотворения мира?
Но спросить его не решалась. Спросила у отца, с которым всегда было легче разговаривать. Он не смеялся надо мной, а считал, что я, городская, действительно не знаю много нужного и важного.
Оказывается, каждый Смотрящий просто обязан на следующий день после кочёвки ездить по новым землям, хотя эти земли для него не бывают новыми, он знает их наизусть.
Смотреть нужно для того, чтобы знать: кто, какие люди стоят рядом и не рядом, какая земля на предмет пастбищ, но самое главное, увидеть людей, если они будут, чтобы знать, с какими людьми рядом придётся прожить тёмное время года.
Очень, очень важно, кто будет с тобой, будет ли он тебе другом, врагом или человеком «середины», которому всё равно — мирно ли, хорошо жить вместе людям. Ох, как я хорошо убедилась в жизни, как важно знать кто, какой человек стоит с тобой рядом, одним пастбищем почти, в бок в бок, когда на улице Вечная, царствующая темнота года.
Ведь это не просто темнота года, это темнота — время Сатаны, и горе тому, кто в это время не готов, не защищён ни человеческими друзьями, ни небесными покровителями.
И поэтому прав был мой мудрый брат, когда он говорил:
— Поеду посмотрю, как стоит земля.
Да. Землю поставил Бог. Но и нам он завещал уметь так поставить свои земли, чтобы они были защитой, надеждой и опорой для людей.
Пишу эти строки, а сама вспоминаю, как Сам Господь выводил из египетского рабства свой народ, остерегая, защищая, поднимая, уверяя, укрепляя духом и телом. И как ему было тяжело, уверять, поднимать…
И как до сих пор тяжело делать любому, кто хоть маленько взял на себя труд вести… вести в землю обетованную, даже не весь какой-то народ, а всего лишь кучку людей.
Спасибо моему брату за всё. Он меня многому научил, но ещё больше: научил понимать непонимаемое, невидимое видеть, незнаемое знать.
Благодаря ему я не чувствую себя собачьим хвостом, а землю, на которой живёт моя семья, прежде чем её поставить там, как она стоит, имея головой своей строгий храм Архангела Михаила и семь часовен его семи архангелов, я поставила мудро — как брат, я сначала поехала вперёд во времени и посмотрела, как там стоит и будет стоять земля, когда наступят не наши времена… когда времени не станет…

Ӈуданд ныхыкум, маханд хэӈгкум, маси хоӈгум.

Может, когда-нибудь в жизни сила руки твоей пригодится иль от какой беды за тишину спины твоей спрячусь.

Так говорит один человек другому, если случилось помочь ему в беде или в какой другой напасти.
Человек, которому помогли, может быть бедным или больным, немощным, даже нищим. Бывает так: в жизни нечем отблагодарить за содеянное тебе добро, а очень хочется. И тогда тот, кто тебе помог, говорит те слова, что написаны вверху.
Я человек сильный, но и иногда мне хочется спрятаться за спину того, кто сильней, мудрей и добрей, чем я. В надежде на это всегда стараюсь помочь тому, кто в нужде, кто в беде или в какой другой напасти.
Но воспользоваться тишиной чьей-то спины не удаётся почти. Был у меня любимый верный брат, за чью спину я была готова спрятаться от бед, но он рано умер, и я в этом смысле осиротела рано.
Но есть тот, чья святая, израненная, порубленная, побитая, истекающая кровью, оплёванная людьми спина всякий раз заслоняет и спасает меня от Великих невыносимых бед — это спина и тишина спины Спасителя Иисуса Христа, моего Господина и Спасителя.
При этих словах, мною же написанных, рыдание срывается из глубин души и слёзы, льются потоком по щекам.
Но я боюсь написать и подумать даже, что я, если бы была там, собой заслонила бы эту дорогую, изрубленную спину. Конечно, нет. Если даже его ученики, любимые им и любившие его, так предали в страхе, то куда уж мне… убогой, трусливой рабе Божией заслонять собой поруганную спину Владыки мира?..
И опять же тихонько скажу. Да. Этого мне не дано, да и никому не было дано — защитить Его спину. Но я, видит Бог, стараюсь изо всех сил, стараюсь защитить другие спины, других меньших, но тоже обиженных, побитых людьми и судьбой. Если их не так много, как хотелось бы в жизни, то спина моя, не чья-нибудь, значит, не так тихо за моей спиной. И если всё-таки хоть кому-то было тихо и спокойно, хочу сказать, что не зря прожита, в сущности, долгая жизнь.
Но что я знаю точно, наверняка и верно, так это спины, которые меня защищали всю жизнь, не дали никому в обиду. Начиная с Миронова Константина Ивановича, дорогого мне человека, и кончая нынешним молодым губернатором. Низко им всем кланяюсь!
Даже пред вратами Ада буду громко произносить их дорогие мне имена за то, что они дали мне свободу творить, заниматься моим малым творчеством.
Оно ведь принесло мне незабываемые часы и минуты радости. Вдруг Господь услышит мои возгласы, произносимые за них, и смилостивится, ибо верблюду легче пролезть через игольное ушко, чем богатому в рай! А власть на земле имевшим, судьбы человеческие вершившим уготована до скончания веков тяжёлая, неимоверно тяжёлая участь.
Убогой молитвой своей хоть как-то за них заступиться, не поднимая высоко от земли ни глаз, ни головы своей.

Паридена При, паридебнанда париде’ява, сава ханесэда, ӈуни паридеӈгу.

Пусть чёрный При, мой муж, чёрный, как сама чернота, но богатая его добыча не будет чёрной никогда.

Это изречение принадлежит женщине Ламдо Нюдяко-не, жившей в нашей тундре. Долго её изречение жило в народе, среди её сверстников, и все любили его повторять, цитировать, а женщины гордились её любовью к мужу Пырырко При, так его звали.
Он был чёрным, как негр, в прямом смысле этого слова. Даже я, будучи ещё малым подростком, помню черноту его лица. И нас, детей, часто пугали, когда мы вечером начинали шалить. Чум При Няӈэхэй, так его ещё называли, стоял недалеко от нашего, и чуть что взрослые говорили: вот подождите, придёт При. А чего он придёт, что с нами сделает? Об этом умалчивали, но одно это непонятное — вот придёт При… приводило нас в чувство.
В переводе на русский язык изречение теряет свой аромат. На ненецком языке оно уникально и построением своим, и смыслом, полным здорового задорного юмора, и ещё чем таким, отчего все, кто хоть раз слышал эти несколько слов, смеялись светло и радостно, то и дело цокали языком от удивления и удовольствия. Женщина эта умерла давно, но её удивительное изречение я помню и утверждаю, что оно умно, красиво и мудро.
И ещё несколько слов хочется сказать и про других, что умели так слово сказать, что удивляешься и только языком цокаешь, как осенний кузнечик.
Например: был ненец Лаптандер Никита Тирович — очень низенький ростом, как подросток, но такой сильный духом, что теперь таких людей нет.
Немного подвыпив, он убирал со лба свои редкие волосёнки и, выправив плечи, говорил: Низкая Лапта! Ударял себя в грудь маленьким кулачком и продолжал: Пыхыдами ти, то есть Низкая Лапта. Вот он я!
Увидев его, другой ненец, который недолюбливал Никиту Тировича, за что только ему ведомо, опять же говорил, особенно если стоял в компании русского человека, следующие слова:
— Ему-то хитрый, кость-то маленький.
Что следовало понимать, видимо, так: ростом-то он маленький, а хитрый такой…
Этих людей уже нет, а их слова живы. И не только в моей памяти, они живы сами по себе, как маленькие уникальные существа, заслужившие от тех, кто их сказал, свои тельца и души. Когда мне особенно покойно, радостно, непонятно от чего, мне кажется, что я вижу эти странные существа-слова, приобретшие тельца и души. Подобно своим хозяевам, их родившим, они проживают ещё одни жизни, уже без своих «родителей». Они ходят по Лаборовой, по единственной широкой дороге, посещают места, где жили люди их сказавшие. Вид их умилителен и удивителен.
Я вижу их в образе лёгких голубеньких крошечных облачков, от которых исходит радужное сияние. Они незримо подходят к живым, а потом эти живые почему-то тихонько смеются и радуются. Удивителен, радостен незримый Божий мир…

Не, ӈэбнанда, мят тюикана, лат мал’ни тэри тёсь- бтеӈгу.

Женщина, зайдя в чужое жилище, не пройдёт дальше, чем положено гостье, тут же у конца полов-лат стыдливо присядет.

Хорошо тому народу, в котором женщина знает своё место. У огня, около мужа, при детях, в послушании, в стыдливости, при повседневном, не всегда лёгком и радостном труде.
Я вернулась в мой прекрасный народ после десятилетней гордыни, чуть не приведшей меня к погибели, и была поражена тем, что женщины ненецкого народа знали своё место везде: в чуме, на улице, в беде, в радости. Они говорили, что жизнь это длинное и тяжёлое кочевье, и дорогу в нём всегда выбирает мужчина. В этом, на примере, я убедилась сама и теперь понапрасну не спорю, не вступаю в споры в вопросах первенства мужчин и женщин. Пустое это дело.
В данном изречении очень хорошо видно, что зайдя в чужое жилище, женщина без разрешения не сделает и лишнего маленького шага. Так же, без разрешения, бесцеремонно не войдёт в чужую душу, демонстративно вытирая об неё грязные ноги.
Низко склоняю свою покаянную голову перед женщинами тундры, моей земли, моей родины и отечества, за их подвиг — знать своё место. Ибо знающий своё место в жизни будет удостоен своего места перед Богом. Я уверена в этом.
Я рада, что застала много прекрасных женщин, матерей и мастериц. Горда, что бок о бок с ними прожила лучшие 15 лет своей жизни, которые помогли мне в главном — в познании моего и только моего места.
Особым ласковым, честным словом хочу сказать о Маме. Так называли её собственные дети, все люди стойбища, свои и чужие, а потом так стали звать жители тундры. Маме…
Так необычно, ласково, любовно звучит это слово, так хорошо знакомое всем людям мира.
Маме родила много детей. Её семья на всю жизнь осталась в моей памяти образцом человеческой семьи, и никто меня не убедит в том, что это была вполне обычная семья. Нет. Это была особая семья, потому что у них, у этих детей (а их было 10 человек) была Маме. Всегда спокойная, с ангельской улыбкой на лице. Да, да, именно с ангельской. Почти никогда при тяжёлой жизни в тундре её улыбка не сходила с лица и говорила всем нам, знавшим и не знавшим материнской любви, что всё хорошо в жизни. Всё хорошо, не плачьте дети, всё хорошо.
Я, не знавшая матери, всей душой полюбила её и очень жалею, что слова не камни. Из них не поставишь видимого памятника. Не на могиле, конечно. А просто где-нибудь на перекрёстном месте земли.
Подобно женщине из изречения, Маме знала своё «почётное» место. Она была Матерью. А это ведь очень радостное, весёлое место. После смерти своей (а её уже нет) у Бога она тоже работает матерью, только детей у неё неизмеримо больше, потому что на том свете тоже есть те, кто нуждается в матери, как и на Земле.

Хан вэ няна, хэвы не, тучаримда ня’амба ханда.

Если девушка вышла замуж без благословления родителей, то жених увезёт её «голую» на задке своей нарты, и в руках у неё будет только хозяйственная сумочка — туча.

Не только в наше грешное время были женщины, проявлявшие непослушание воле родителей, но и раньше. Но если сейчас родители только рукой махнут на неподобающее поведение дочери, то в давние времена это было далеко не так.
Не было закона, карающего за непослушание, но было суровое наказание: вышла без благословения родителей, то родители отдавали её (девушку) в том виде, в котором застало её непослушание: если она была в плохонькой ягушке, то пожалуйста, езжай, твой выбор, тебя оденет муж. Если была в платье, в сарафане одном, — то и тогда в чём есть в том и придёт в чум мужа. Разве что сердобольная мама успеет накинуть на плечи дочери плохонький платок, будто жалостливыми руками обнимает дочь за плечи.
Но в руках у девушки вместо богатого приданого будет только хозяйственная сумочка — туча, где у неё лежат ножницы, напёрсток, иголки, немного оленьих жил, мелкие меховые принадлежности и всё.
Я тоже вышла замуж не совсем так, как хотела моя мама, но когда я вошла в чужой чум, в чум матери моего мужа, у меня был свой стол, еда, постель, не только хозяйственная сумочка, в которой кроме нужных мелочей лежала ещё и моя уверенность в себе и в будущем.
И конечно, выйдя замуж, я не унизила ничьё достоинство и честь, ни своё, ни отцовское, ибо матери уже не было, ни своих братьев, которые были очень рады моему неординарному поступку.
Я не стану говорить про любовь и оправдывать девушек и девиц, выходящих замуж налево и направо, без благословения родителей. Для меня любовь не указ и, как говорят в миру, не авторитет.
Когда Господь говорит нам любите друг друга, он не имеет в виду беспорядочный хамский секс и замужество женщины по 10 раз на году. Он имеет в виду жертвенную любовь. Ту, через которую он сам прошёл, униженный, оплёванный, прибитый — и наконец, убитый. За нас, за людей.
И потому, когда при мне говорят о любви, я внутренне содрогаюсь, от брезгливости, от стыда и отчаяния.
И не думаю, что любовь девушек, выходящих замуж и уходящих к мужу, на задке нарты почти голышом, прибавляет чести и достоинства родителям её, а особенно ей самой, нарушившей главный закон Бога — чти отца и матерь твою.
А с другой стороны, вышедшая замуж таким позорным образом девушка стала примерной женой, хорошей доброй матерью, хозяйкой огня — то честь и хвала ей.
Такую родители простят, будет гордиться муж, а родная земля воздаст ей хвалу.

Ӈарка ненэча им, нёр вомдасяту.

Не обидь напрасно, ненароком необдуманно, второпях старого человека.

Обидеть словом, делом, поступком старого человека боятся самые решительные и смелые ненцы.
Старый человек в представлении ненцев, это… да простит мне Господь — старый Бог, который бессилен, и обидеть его значит обречь самого себя страшному неизбежному наказанию.
В присутствии старого человека самые острые на язык подбирают слова, самые сильные поджимают плечи, самые умные кажутся себе глупцами и самые мудрые скромно молчат.
Прожитая жизнь, пережитые страдания, сотворённые добрые дела, а иногда и подвиги, изжитые болезни, согбенная спина, перетрудившиеся жилистые руки, но главное — глубокий, почти неподвижный взгляд усталых глаз вызывают в подрастающих мужчинах почти трепетное почтение.
Так и лесу. Встретишь вдруг среди молоди старое мощное ещё, морщинистое дерево, и неумолимое желание упасть на колени, губами прижаться к ветке-руке овладевает душой. Ведь понимаешь, очень хорошо понимаешь, что ты всего лишь смертный человече, а он пожил до тебя несколько сот лет, и, может, ещё переживёт, и скорей всего переживёт, а ты будешь прахом. Утешает только одно — по воле Господа будешь прахом, а он ещё будет… будет стоять и шуметь призывно, под натиском годов, а может, и веков, а ты уже будешь прахом.
Старые люди… старые собаки… старые олени в ненецкой жизни становились как бы святыми ещё при жизни. Старых собак боялись прибрать сами хозяева. Они старели в углу чума, отдыхая от трудов, им меняли постель в год, каждый день кормили, не жалея для них тёплой похлёбки. И лишь тогда, когда старый пёс выходил из самого себя, то есть трогался умом, начинал лаять из угла днём, по ночам тревожа людей, — хозяин принимал решение о его смерти.
Последнюю ночь он давал ему лаять. Он понимал: ума-то у собаки уже нет, но сердце есть. Оно вспоминает минувшие дни, когда пёс должен был выполнять свою работу, ту работу, за которую его кормили… уважали и любили.
Когда уходит ум, собака страдает — хозяин понимает это. Собаку хорошо кормили и с почётом провожали в иной мир.
Старых оленей отпускали умирать. Старые олени в последние дни жили в ранге людей. Если они не приходили в чум вместе со стадом, их не искали, и они умирали сами, на свободе, как сыны Бога.
Старые люди. Их боялись, обидеть, как чёрт боится ладана. Когда старый человек днём засыпал, то в чуме охранялась тишина любой ценой. Если он просил попить чайку, то все радовались этому событию, как чуду. Если он говорил слово, все замолкали, если до этого все оживлённо говорили, каждый своё.
Когда он умирал — никто не должен был плакать.

Мэтанд яляханд маньӈо харвам. Ервко ябтан мань яханани ту”хабтюда.

Умоляю тебя! Господином тебя называю; и я люблю солнце, украшающее небо. Оставь мне жизнь — пощади меня. На моей земле — огни умрут (погаснут).

Это изречение одна из форм мольбы. Человек не прощения просит — он умоляет о жизни, как о самом дорогом.
Он стоит перед смертью, которую он заслужил, и он об этом знает.
Это изречение сохранилось в народе со времён войн, можно сказать, бесконечных и мелких по сути войн, которые в истории человечества всегда составляли какую-то неизбежную часть жизни.
Такими словами просил пощады предводитель войск, не простой воин — простой воин не решался на эти святые слова и молча умирал. И говорить эти слова имел право только тот, кто возглавлял войну и за чьей спиной стояли беспомощные, обездоленные, обнищавшие, умирающие от голода и повальных болезней стойбища — люди вступивших в войну племён.
Он, предводитель, просил пощады не для себя. А для них. И получив просимое, он должен был вернуть людям здоровье, жёнам мужей, детям отцов, он должен был воскресить умирающие стойбища, которые по его вине стояли на грани Большой смерти.
Тот, кого называл господином умолявший, понимал, что его назвали высшим именем, не его именем, а именем того, кто милует. Именем Бога. Он убирал меч.
И несколько лет следил: прощенный-помилованный выполняет ли обещание — заполнить жизнью пустые чумы, стойбища или нет. Если выполнял, то жил предводитель во славу Всевышнего. Если нет, то в Его же славу был казнён, без права на помилование.
Восстанавливать, строить жизнь, создавать жизнь — самый почётный труд на земле. Строящий, создающий мир подобен Богу, и не просто мир, а мирный мир, радостный мир.
И тот, кого помиловали, был обязан строить именно такой мир. Не полный вражды и ненависти, а мир, наполненный трудом человеческим. В таком мире восстанавливаются чумы упавшие, рождаются дети для жизни, не для войны, юноши мужают, опять же не для брани, а дел достойных и мужественных, и женщины этого мира красивы, мудры и миротворны.
И получается, что умолять можно Всевышнего не для себя, а для благородной цели — ради восстановления порушенной тобой же жизни. Если ты будешь умолять только ради себя — тебя не услышат.

Мэта’ нянда’ си, сивда лохода” сив лохо сер, сив тямдэ’ ӈамды”.

У этого говорливого человека рот семиугольный и в каждом углу Ложь сидит, как лягушка в луже гноя.

А так говорят ненцы про человека, который не только много говорит, но почти каждое его слово Ложь. И не просто Ложь, а Ложь, густо заправленная злостью. Такой человек, когда говорит, не помнит себя, своей принадлежности семье, своих обязанностей и всего… всего, что касается не только других людей, но и самого себя, в первую очередь.
Я прожила жизнь и, Бог даст, ещё проживу. Много я таких людей видела, не хочется называть имён. Их знает сам Бог.
Я иногда жалею, что Бог дал нам свойство говорить и вообще обладать словом. Мы не достойны владеть словом. Ведь слово — оно принадлежало Богу и ему принадлежит. Он дал его нам рано, но ведь Он хотел как лучше… а получилось…
Мы как дети, которые научились говорить очень в раннем возрасте, и говорим всякие слова, не понимая их смысла, так часто делают дети. Мы не умеем ещё говорить хорошие Божие слова. Лучше бы мы были немые. А любое хорошее слово, которое учились бы произносить, потихоньку излечивало бы нас от немоты.
Может, тогда в углах наших семиугольных ртов не сидели лягушки, исходящие зелёным гноем Лжи и Ненависти.
Как было бы хорошо и разумно, если бы люди всего мира, независимо от национальностей, договорились о днях, месяцах и даже годах молчания. Как тихо стало бы на земле, и наверно, не только тихо, но и чисто.
Я теперь понимаю, почему в старости люди больше молчат, чем говорят. Людские слова, полные злобы, нанесли им столько душевных ран, что они предпочитают молчание как спасение.
Если вскрыть мою грудную клетку и если душа там будет находиться в этот момент, то я думаю, на ней, на бедной, будет столько кровоточащих ран, незаживших, а в глазах её будет столько горьких слёз, что мне станет стыдно, и я замолчу. И может быть, навеки. Нельзя, нельзя доводить до состояния смерти свою родную Душу. Ведь она временами нам единственный друг, единственная тонкая ниточка, которая удерживает нас над пропастью…
…А в пропасти змеи… крокодилы, гиены, шакалы и другие гады — бесы, которым в сладость полакомиться нашими душами.

Ятама поӈгана еня танявы.

Среди потухших угольков костра всегда есть Смотрящий, Неспящий и Бдящий.

Были такие «страшные», а по сути мужественные времена, когда огонь действительно был ценностью, не имеющей цены. Если в чуме умирал огонь, умирали все. Особенно если на сотни километров не было людей, которые этот огонь могли дать, подарить, продать за неподъёмную иногда цену. Цена огню — сама жизнь, и поэтому в крайнем случае за него, за один горящий уголёк отдавали хорошего передового, целую упряжку, продавали сыновей, и рабов, и даже сотни голов оленей.
Смотрящий, Неспящий, Бдящий — это уголёк, у которого хотя бы один край светится внутренним огнём, не пламенем ещё, но внутренним красным отблеском огня, живущего, не умершего за долгую ночь.
Если такой уголёк есть под золой, в специально уложенной постельке огня — то это победа. В чуме будут свет, тепло, еда и сухая одежда. Если женщине не удалось сохранить живой бдящий уголёк — это сначала беда, а потом смерть.
И поэтому женщины, умеющие сохранить живой огонь, были в тундре самыми дорогими, самыми желанными и самыми любимыми, и дорогими даже в смысле цены. За них отдавали мужчины большие стада, потому речь шла о жизни в большом смысле.
Когда кочевала, как я любила Бдящие, Неспящие, Смотрящие угольки. Никогда не оставляла их на ночь в душной серой злой золе, зная, что она, зола, способна убить золотые уголья жизни.
Никогда не ленилась вечером, чистила золу, оставляла полуобгоревшие головешки, прижимая их друг к другу, чтобы они утром помогли мне родить огонь.
Как благодарна я опыту моих предков, знавших цену огню, умевших сохранить даже сами знания о силе огня. А теперь ещё и рада, что ненцы — люди, живущие на краю земли, до сих пор согреваются живым огнём, верны ему, как верному другу.
Бдящие, Неспящие, Смотрящие — как хочется мне сохранить в жизни моей эти три великих понятия, несмотря ни на что. Ведь я и после смерти хочу зажигать огонь в моём нездешнем чуме, для моей семьи. Хочу быть Утренней мамой, жизнь которой начинается с огня — всегда…
Боюсь применять по отношению к себе Божие слова, и ныне и присно и вовеки веков, и потому просто говорю, что хочу быть Утренней мамой всегда, если будет надо мной милость Бога.

Еванзако нюв, ӈавнанда тюмю ваӈгхад, сит хомась.

Сын мой единственный! Давным-давно нашёл тебя в ямке от огневища, среди трупов твоих отцов и дедов, материнская рука успела спрятать тебя от смерти.

И в истории жизни ненцев были многочисленные войны между племенами, из-за пастбищ, лесов, рек, женщин и, конечно, из-за оленей.
Эти войны продолжались до тех пор, пока одному сильному, и справедливому не удавалось объединить воюющих, помирить дерущихся, одеть нищих и накормить голодных.
Чтобы не потух огонь рода, не умерла та или иная кровь, в результате жестокой войны, когда убивали всех мужчин рода — детей, стариков, воинов, рабов, оставляя в живых только женщин и девочек, какая-то мама успевала спрятать своего маленького сына в ямке от огнища. Быстро убирала золу, а в образовавшееся тёплое гнёздышко укладывала сыночка, целуя его в последний раз, обмывая его лицо своими слезами, — а сверху накладывала ещё тёплую золу.
Второпях воюющие иногда не находили таких «сыновей огневищ», и они оставались живы или сами выходили и их находил человек, мирный духом или специально Ходящий по следам войн. Они, Ходящие, откапывали полумёртвых младенцев и тихонько, тайком, выдавая их за своих сыновей, растили; кто для мести, кто просто для продолжения рода такого-то или такого-то.
Эти добрые люди считали, что земля дана во использование всем, не только избранным.
Когда Спасённый вырастал, мужал, становился богатырём, как правило, ему говорили правду, а он уже сам решал, вести ему войны мести или восстановить свой род, путём мира, добра и простого человеческого труда.
Конечно, таким богатырям во всех случаях помогал Бог. Не просто выжить в тёплой ямке от огня и лежать там целыми месяцами, пока Ходящий по местам смерти не обнаруживал уже почти умершего младенца. Но таких случаев было в тундре много, даже не во времена войн, а повальных болезней в невоенное время.
Благословенны Богом такие потаённые места — там, где горел огонь. Это сейчас зимой ненцы ставят железные печи-буржуйки, а в ранние времена они были простым людям недоступны. Поэтому обходились тем, что в снегу, в земле делали большие углубления, к нему прорывали что-то наподобие канавки, которая обеспечивала доступ воздуха сначала к огню, а потом к ребёнку, которого таким путём хотели оставить в живых.
Когда мы кочевали, я видела много таких огневищ. Их невозможно перепутать ни с каким другим местом, они как печати на земле. Так отмечены особой красноватой травой, что даже по истечению веков внимательный глаз и чуткая душа прочитают трагедию, разыгравшуюся в другом времени.
Невольно думается: что прочитают приходящие поколения на своей родной земле, после нашей смерти, после того как закончится наш позорный век?

Тюкучаехав, сята тарцавэй ӈэнив.

Лицо оленя покрыто шерстью. Он не в разуме. Убить его просто.

То, что лицо у оленя в шерсти, и он не в разуме, то есть не знает о смерти и не может защищаться, мы убеждаемся в этом, особенно в наше время.
Лицо у оленя, у брата нашего по жизни, шерстяное, и потому хозяева бьют их на забойных пунктах не сотнями, а тысячами, и голубые слёзы оленей, как драгоценные алмазы, собраны у Господа на ладони, и их становится всё больше и больше. Только люди не замечают, что их собственные лица, как у собак, у волков, гиен и шакалов, давно уже покрылись шерстью, и потому уже про людей можно сказать: лицо человека покрыто чёрной шерстью, и он не в разуме уже давно.
Олень перестал быть ненцу другом, товарищем по жизни, а стал предметом для утоления скорей не голода, потому что государство кормит его, ненца, задаром, а скорей средством для утоления тщеславия — ямахи, бураны, квадроциклы… это всё за кровь тех, кого принято называть шерстяным лицом.
Ещё и ещё раз советую всем почаще всматриваться в зеркало Совести и внимательно осматривать своё лицо на предмет его чистоты, на степень «ошерстения»… на предмет очерствления. Может, уже не их, а нас надо вести, простите за мысль, на забойные пункты, которые в великом множестве строятся на нашей земле, как некогда во время войны строились концлагеря и крематории.
Телом матери-земли мы уже давно торгуем, кровью наших братьев меньших залили глаза и землю свою. Совесть свою, как Спасителя своего, мы уже распяли.
Чего ещё такого мы не сделали, чтоб назвать свой век веком, прости Господи, Сатаны?
Друг друга убиваем безжалостно. Друг из друга, из братьев и сестёр, сделали себе врагов. Собственных детей насилуем и убиваем. Старых людей и родителей, как ненужный хлам, выкидываем вон из домов. Женщины, дочери наши, вместо того чтобы рожать детей, стоят с голыми задами на проституточных точках днём и ночью, ублажая похоти свои и мужчин. Мужа и жену разделили, разделив единое Божие тело, законом.
Из своих мужчин, отцов, сыновей, мы сделали сексуальных монстров, готовых изнасиловать собственных матерей, дочерей, и вместе с ними подвергли такому же насилию весь Божий мир.
Из собственных детей, которые должны быть послушны воле отца, мы воспитали бесов Сатане, вместо того чтобы воспитывать и растить Ангелов радости.
Что ещё такого мы не сделали? Честь и достоинство человека — творения Божьего, мы так посрамили, что порой уже сами не понимаем, чьи мы — Божие или уже… посмешище Сатаны?


Часть 3. Божественная молитва утешительна для плачущего, спасительна для погибающего, целебна для больного

Савам’ ехэрана вэвам’ ехэрана вэн’ тёреяд

Не ведающие Добра, не знающие Зла, вскрикнули собаки…

В отличие от нас, людей, собаки действительно есть не ведающие Добро и Зло. Не они слукавили и не они пробовали плод с райского Древа познания Добра и Зла. Их, собак, Господь не предупредил своим словом: «Кушайте плоды с моих деревьев, только не пробуйте с древа познания Добра и Зла». И поэтому, когда на улице собаки возвещают своим лаем приход или приезд кого- либо, врага или же друга, с хорошей вестью или плохой, то ненцы говорят то, что написано вверху.
Впервые я услышала это выражение в детстве, когда отец много пел песен-ярабцев, когда его жизнь была в расцвете, чум его был полон жизни, была жена, братья, мать. Всё было в его жизни: радость творчества и даже разумный достаток. Тогда оно, это выражение, понравилось мне своей красотой, ритмикой — особой, волнующей. Это сейчас я уже понимаю и слышу другой, глубокий смысл в этом удивительном сочетании слов, может, когда я сама находилась ещё в том возрасте, когда человек понимает внешнее исполнение красоты, но глубинная суть ещё недоступна.
Если говорить об этом изречении в чисто ненецком понимании, его можно объяснить следующим образом.
В жизни ненца, особенно если он стоит одним чумом со своей семьёй, то все новости жизни и мира к ним приходят. Ненец не видит их в телевизоре, он не пойдёт к соседу, потому что его нет. Или на охоте кого-то встретит или в посёлке, но в основном новости и известия к нему приезжают зимой или приходят летом, когда оленей нет. Вот вскрикнули собаки. Это их работа — сообщать хозяевам о том, что кто-то едет. Если папа дома, то, конечно, он сам сидя за столом не вскочит, чтобы узнать, кто и зачем приехал.
Есть определённая ритуальность.
Залаяли собаки, незнающие действительно, кто и зачем приехал.
Мама говорит дочери: «Пойди, выгляни, чего собаки лают». Не сыну, а именно дочери. Дочь возвращается и говорит, что или идущий пришёл, или едущий приехал, знакомый или незнакомый.
Мать сама выглядывает, чтобы принести более точную информацию, и уже после этого отец может делать предположение, с чем приехал тот или иной человек. Плохой или хороший, друг или недруг.
И только после вот этой информации выходит отец, глава семейства, уже наверняка зная, кто и с чем приехал в их чум. Действительно с добром или злом, друг или враг.
Не знающие Добра и не ведающие Зла — все наши братья меньшие, с кем мы делим жизнь на земле, доверились нам. Потому что им не дано знать самое главное — что есть Добро и что есть Зло, и потому ненцы говорят про них: не ведающие Добра и не знающие Зла.
Вкусить Добро, испытать Зло дано только нам — людям, и от этого наша жизнь становится ответственней втройне. Притом человечество в лице Евы само напросилось на познание Добра и Зла, но задача эта оказалась непосильной.

Янабовна, янабовна, няк хоба нёя наво (или навода)

Осторожней, осторожней, как крепкая шкура тюленя не обгорела и не оборвалась.

Недаром говорят: всё хорошее из детства. Эту замечательную фразу я тоже помню из детства. Когда наша большая семья играла и тот, кого больше всех любили, иногда тайком, как ему казалось, от родителей пытался взять над нами нехороший верх, те, кто сильно обиженный начинал плакать, то кто-то из родителей, отец или бабушка, говорили ему сразу:
— Янабовна, янабовна, няк хоба нея наво.
Наши родители следили, неизменно строго, чтобы наши игры не превращались в «войны».
Сама фраза означает, что тот, кто сильней и старше, не должен втайне от родителей пользоваться своим старшинством в своих интересах.
«Крепкая шкура тюленя», которая не должна обгореть и порваться, — это терпение. Тот, кто внимательно, в воспитательных целях наблюдает детскую игру, наверняка знает, что вообще-то терпение у играющих детей велико. Ребёнок самый обиженный не сразу заплачет, а чтобы он заплакал, то есть выразил доступный способ протеста против насилия, действительно нужно переборщить в игре.
А замечание, предупреждение специально оформлено в иносказательной форме, чтобы его понял только тот, к кому оно обращено. К сильному, к тому, кто обязан игру организовывать, управлять ею и соблюдать закон меры. Чтобы слабые не чувствовали себя в ней обиженными и обделёнными. Разве в жизни всё не так? Разве жизнь современная, да и вообще сама жизнь не похожа на детскую игру, в которой тот, кто творит эту игру, не был бы вовремя предупреждён и осажен назад?
Мудрый, заинтересованный родитель знает, что в детской игре есть еле заметная граница, когда игра переходит в ссору, а затем в драку. И роль родителя заключается не в том, чтобы проигнорировать это, сделать вид, что ничего не происходит, что это всего лишь детская игра, а одёрнуть. Ибо если он этого не сделает, его сын, а это зачастую именно сын, втайне сызмальства освоит навыки агрессии и потом начнёт их употреблять в жизни.
Надо остановить вовремя детскую «сырую» агрессию, даже для того, чтобы потом, в старости, самому не оказаться маленькой собачкой, лежащей ножками кверху, визжащей и заискивающей, которую жестоко кусает сильный агрессивный пёс — собственный сын.
Надо сказать правду, в нашей семье не было очень агрессивных детей. Даже тот, кого очень любили в семье, в любой игре всё равно знал меру. И память, и душа, изболевшаяся по нему, помнят его достойнейшим из достойнейших.
В последнее время в системе интернатного воспитания, когда детская игра больше походит на собачью драку, никто не одёрнет играющих, никто ласково и терпеливо не предупредит об ужасных последствиях, казалось бы, простого занятия — игры.
Каждый день, играя, наши дети тренируются, а ведь они уже не играют, они живут. Иногда, глядя на эту жизнь, человека содрогается сердцем, и я всегда рада, когда имею возможность видеть их игру и всеми возможными мне путями корректировать её.

Мэта сяквада, тюуй сюрням ядэланараха

Лицо, украшающее её голову, сравнимо по красоте своей только с солнцем.

Так говорят о женщине, чьё лицо по округлости своей сравнимо лишь с солнцем, действительно украшающим наше Божье небо.
Красивым у ненцев считается лицо круглое, с розовыми щеками, даже размер глаз не важен. Культ Великого солнца чувствуется во всём, к чему прикасается этот маленький народ, тоскующий по теплу, по радости и, конечно же, по свету.
Кто будет спорить, что именно солнце излучает не только свет, но и тепло. И поэтому, на мой взгляд, в этом высказывании есть необъяснимая правда. Ведь действительно лица наших женщин, наших мам особенно, излучают свет, тепло и радость. И разве этим самым они не похожи на солнышко в небе?
Пользуясь случаем, хочу защитить и другие лица, которые по красоте своей не сравнимы с нашим светилом. Они просты, порой откровенно некрасивы, даже с луной их не сравнить, но нашим душам лица эти дороги, несравнимы ни с чем, потому что это лица наших милых мам, живущих с нами или уже не живущих на Земле.
Ведь именно мы — дети, которых они родили, знаем, что под старым, покрытым морщинами, следами слёз, порой ударов, есть другое лицо — лицо нашей мамы. Нашей единственной, той, которая дала нам свою кровь и плоть и которая будет жалеть и принимать нас любых.
Помолимся за них, за живых и мёртвых. Ведь у Бога нет мёртвых, только живые. Помолимся и попросим прощения у Бога за них, если там они в чем-то виноваты и неправы перед ним, перед нашим Создателем и Судьёй.
И они так же пусть помолятся за нас, потому что живущие нуждаются в их молитвах, прощении больше, чем они сами.
Я хотела сказать, что лица наших мам всегда красивы, если даже по красоте своей, согласно мудрому изречению, несравнимы с солнцем.

Сэвда хэвы тёр хункана

Глаза у него ушли вовнутрь лица, на расстояние долгого крика.

Это изречение о человеке, принявшем страдания, долго жившим без еды, огня, тёплой одежды и даже без сна. А также эти слова говорят о состоянии тяжелобольного человека, тело которого съела злая болезнь, и глаза его так глубоко провалились в глазницы, что увидев такого, люди обязательно скажут: на расстояние долгого крика ушли его глаза.
В давние времена люди с такими глазами ходили по земле после войн-междоусобиц, после повальных болезней, когда члены семьи и даже целые стойбища умирали. Оставались считанные единицы, и такие, чтобы не съесть один другого в самые тяжёлые дни голода, сознательно расходились в разные стороны, и каждый старался найти себе убежище, приют и еду. Иногда ели Землю.
Если им встречались люди «нормальные», то страдающих, конечно, никогда не выгоняли, принимали, ни о чем не спрашивали, ибо на произнесение одного слова уходило столько сил, что лучше было молчать.
Кормили таких из деревянной ложки, сначала самой маленькой, дозируя еду, и потом ложка становилась все больше, и когда страдавший мог сказать целую фразу, то слушали его. Что случилось? Какая беда вогнала человеческие глаза на страшную могильную глубину? Слушая, многие плакали.
Если человеческое страдание имеет свой образ в стране образов, то оно имеет такие глубоко ушедшие глаза, наполненные по углам никогда не падающими слезами. И рядом с ним ходит подругой Великая Скорбь, внешний вид которой мало чем отличается от вида Страдания, только в уголках губ у Скорби, в трёх глубоких морщинах, в образе тихой улыбки, живёт неумирающая никогда величественная Надежда. Да и слёзы в уголках глаз у Страдания — они не простые, алмазные и сладкие.
Придёт время, каждый из нас будет иметь возможность убедиться в правоте моих, как кажется сейчас, странных слов. Ведь мы, люди, многого не знаем…

Сидя сава нэмда, ненадори яха’, хаврамбюрьяда

Две своих «хороших» ноги ставит он так, будто издавна усмотрел место, куда поставит свои стопы.

Так ходили ненцы прошедших времён, люди достойные, знающие себе и другим цену.
Их походка напоминала поступь воина и победителя, поступь хозяина, отца и мужчины. Не думаю, что эти люди тренировали поступь эту на подиумах — она составляла их суть.
Мне повезло, я ещё застала людей, идущих поступью. Создавалось впечатление, что места, куда они ставили свои стопы, были выбраны ими издавна.
Этой поступью сейчас почти никто не владеет. Все идут, спешат, падают, спотыкаются, ноги иногда заплетаются — того величия нет. Может, только единицы. Тохоля старик, например, полностью его имя Тохоля Иван Одмович. В его редкие приезды я вижу его идущим по единственной улице нашего посёлка и горжусь за него, с горечью вспоминаю тех, кто ходил, так как он, но на земле их больше нет.
Надеюсь, так — величаво, гордо и прекрасно — они ходят там, высоко, в обителях Бога, Отца своего. Кроме того, надеюсь и почти знаю, что во втором своём пришествии Господь ступит своей ногой не везде, не вся земля опоганенная будет в физическом и духовном состоянии принять стопы Господа Иисуса Христа. Некоторые удалённые от центра разврата места, особенно северные, будут удостоены чести принять стопы Спасителя, когда он ими коснётся Земли после долгой и тяжёлой для людей разлуки.
Я уверена, такие места уже сейчас готовятся Архангелами. Эти места пока не являются местами поклонений для паломников, может, они вообще и не будут признаны такими местами. Но я знаю, их готовят, освящают, очищают, «за них борются и умирают святые Господа нашего».

Пыхыдамда ланьзьпэй. Нанинда янго, манзара-бэй ненэчь.

В сильной, тяжёлой работе износивший себя человек, трудившийся без хитрости, — человек, очень хорошо осознавший свою силу и возможности.

Когда в углу чума или около огня сидит старый человек и жалуется на боль в ногах, в руках, в суставах — знайте, что вышеуказанное изречение про него.
Оттого он обезножел и обезручился, что работал, не жалея себя, своих сил, и никогда не оставлял запас жизненных сил на потом, а работал, делал своё дело, взахлёб, серьёзно, быстро и хорошо. Хитрости в нём не было совсем.
Мне довелось знать такого человека. И выпала честь с ним работать. Это Климов Иван Манзянгович. Я училась у него труду. Любому труду, который я сейчас неплохо делаю. Он был человек крепкого, сильного телосложения, высокий, порывистый в движениях. Когда он хотел, мог поднять на плечи большую деревянную лодку, и такие же большие деревянные вёсла я, маленькая девочка, несла за ним, молча и терпеливо.
Вот почему я сейчас живу молча и терпеливо — этому меня научил мой наставник, человек, который работал без хитрости. Честь ему и поклон от меня за всё хорошее, чему он меня научил, и за то, что я смогла перенять от него, наблюдая за ним, обдумывая его слова и его поступки.
В ненецкой жизни есть что-то от монашества. Тут нет никаких излишеств — хорошо поработал, сильно устал, немного поел, а на душе хорошо. В конце дня сидишь на берегу реки или глядишь на горные вершины, залитые малиновым светом заката, и думаешь: «Там живут Ангелы, святые и всё хорошие люди, которые были твоими родителями, знакомыми». И теперь, глядя на то же самое, на преклоне лет, думаю о своём учителе труда и хочу надеяться, что он там, с ними, и так же, не жалея сил, работает. Что делает, не знаю, но он точно работает…

Сиби’ падроти, пибида мэ’эйда ертанда мэ’эйда

Кисы свои, расшитые в семь полос радуги небесной, носит этот небрежный человек спущенными ниже колен.

Так говорили в старину про неряшливых богатых, почти всегда пьяных ненцев. Кисы, про которые идёт речь выше, очень красивые, расшитые в семь полос радуги. Их шили большие мастерицы. Не любая женщина владела и владеет этим мастерством, можно сказать творчеством. И вот эту красоту пьяный мужчина, богатый, но вечно пьяный, носит спущенными, болтающимися ниже колен.
Любые кисы, самые простые, не то что эти произведения искусства, — ненцы были обязаны носить высоко подтянутыми, подвязанными специальными завязками, как говорится, пятка должна быть оттянута, носок вытянут как струна.
И на фоне всего сказанного человек, носящий кисы, как сказано в изречении, выглядел позорно и был достоин всяческого презрения. Но… над ним смеялись и, конечно, презирали, но молча, не решаясь об этом заявить открыто, потому что, как правило, такие кисы и так носить, спущенными ниже колен, не мог ни один нормальный человек, только Господин, хоть небольшого, но стойбища.
Старинные стойбища совсем не походили и не походят на современные. Стойбища старины походили больше на маленькие городки, в центре которого стояли три, пять и семь больших чумов, богатых, покрытых чуть ли не соболиными шкурами. Все остальные чумы — друзей, рабов, воинов, бедных родственников — стояли полуовалом, образуя собой своеобразное кольцо, так что чумы воинов и рабов, стоящие у края овала, служили ещё чем-то вроде сторожевых башен, мимо которых пройти никому не разрешалось, можно было потерять голову.
И вот только хозяин всего этого царства-государства в дни своего пьяного веселья имел право так носить свои прекрасные кисы, и никто более.
Хочется сказать, что современные стойбища очень не походят на старинные. Людей не удержат вместе ни господа, ни воины, ни друзья и ни даже братья по крови. Люди хотят свободы: друг от друга, от обязанностей, от привязанностей, от долгов. Стойбища теперь не такие, как раньше, — если в его одном конце умирал один старик, в другом взамен могло родиться три мальчика, три воина, а может, три господина. А теперь если в одном стойбище умрёт человек, достойный, уважаемый, действительно очень нужный всем человек, то взамен него никто не родится в стойбище. И его место, его работа, его забота, его честь, достоинство никем не будут заняты или заменены.

Я’илева мальгана, сямэй янгу

Пока Земля жива и цветёт, даже женщину можно считать чистой (человеком).

Зная значение этой фразы, я всегда чувствовала и даже сейчас чувствую себя не только женщиной, но и человеком.
Не надо понимать это так, что женщина летом может переступать через вещи мужчины: хорей, нарты и т. д.
Но цветущая Земля даёт женщине внутреннее чувство чистоты, притом собственной чистоты. Пока земля цветёт, женщина чувствует себя счастливой и значимой. А для меня эта фраза замечательна ещё и тем, что летом можно ослабить молитвенный труд, для того чтобы усилить этот труд, когда наступит тёмное время, когда нечистая сила всех видов будет давать знать о себе открыто, пугая слабых верой и даже сильных верой, ослабляя и без того усталую человеческую душу.
А летом Земля жива; она цветёт, она прекрасна, кроме того, обилие яркого светового дня даёт душе уверенность, что Бог давно простил женщину, Еву, и нас, грешных, заодно.
А с другой стороны, родившись женщиной, я стала осознавать греховность, и чувство глубокой вины перед Богом никогда, никогда не покидает меня, и не только меня, но и других разумных женщин. Родиться женщиной значит нести вину, осознавая её, и год от года, от лета к лету, ценой страданий смывать с себя вину.
А вся любовь, которой мы, как покрывалом, закрываем преступность своей сути, в последнее время мне кажется мифом. Любовь к детям, любовь к мужу, любовь к любовнику, любовь к себе, любовь к родине — мы так много любим, так много, что сомнение берёт, любим ли мы вообще?
Ну а мои далёкие предки интуитивно правы. Они сказали: «Когда Земля цветёт, женщина тоже человек».
Когда я кочевала, что-то подобное, очень близкое к этому состоянию человечности я испытала… ночью. Муж дежурил в стаде. Как всегда, мы кочевали ночью, и вот под утро, под самое раннее утро я не спала, а лежала на земле. И на уровне моего лица стоял прекрасный цветок малинового цвета, он был одинок. И вдруг я потеряла ощущение времени, нет, я не уснула, будто потеряла память, и реальности не стало. Больше такого со мной не было никогда, да и на то место мы не ставали чумом тоже никогда.
Выходит, я, женщина, была человеком, и даже больше чем человеком, если маленький аленький цветок унёс меня из реальности в свой мир.

Лаханабнанда, елида тёклы

Улыбчивый, радостный в общении человек, когда он говорит, будто угол губ приоткрыт как полог двери (открытый), приветливый и зовущий.

Так говорят в ненецком народе про человека, у которого хорошие радостные слова и ласковая улыбка — как два брата близнеца — неразлучны.
Душа такого человека — как приоткрытый полог чума, туда хочется войти, побыть и даже, может, переночевать, потому что ненец, только после того как переночует в чьем-то жилище, может судить о его душе, хозяине и его семье — мирно ли тут.
Слава Богу, в моей жизни таких людей было больше, чем тех, кто еле таскает челюсти, и рада этому. Я люблю умную, доверчивую, исповедальную беседу. Такая беседа лечит больную душу, поднимает упавшего на колени, даёт надежду тому, кто её потерял. И она же учит молитве, вызывает доверие к Богу. Эта беседа утешительна для плачущего, спасительна для погибающего, целебна для больного.
И тем не менее всю жизнь страдаю я, автор «Молчащего», страдаю от закрытых наглухо душ и уст человеческих. Мне не хватает воздуха, как рыбе, лежащей на жарком сухом песке. А пологи дверей человеческих душ закрыты накрепко изнутри, туда не пускают никого, и даже Бога, не то что меня, убогого и нищего человека, желающего занести туда всего лишь горящий уголёк Веры, Любви и Надежды. Три горящих уголька я хочу занести в душу, хоть ползком, но двери душ человеческих закрыты наглухо. И напрасно стучаться, отбивая руки, теряя голос и последние порой силы.

Тора сэр паным, панымда мэнада сисьси мэнада

Тонкой белой шерсти изящную ягушку носит эта женщина нараспашку, обнажив своё грешное тело.

Так говорят и говорили про женщину лёгкого поведения. Известно, что раньше, очень давно, невозможно было найти любую ткань на платье, рубашку, нижнее бельё. Ненцы выходили из ситуации просто: очень мягко выделывали оленью шкуру, мездру истончали и шили из неё штаны, рубашки, иногда платья, но в основном вместо платья женщина носила нательную можно сказать ягушку из очень истончённой замши.
Обычай носить тонкой белой шерсти ягушку без завязок принадлежит в данном случае богатой, капризной, красивой женщине, например дочери хозяина стойбища, когда идёт большая пьянка. В истории жизни ненцев бывали такие пьянки после ярмарки, когда водка или вино закупались на целый год в специальных деревянных бочонках в 40 литров или 25 литров.
И конечно, потерявшие бдительность пьяные женщины, не всегда, правда, а те, кто имел природную тягу к разврату, в эти дни ходили, не завязав завязки на ягушках, сверкая голым телом и соблазняя пьяных мужчин.
Вот о чём речь. Тонкой белой шерсти ягушка — она была не у каждой женщины. Мне, например, все 15 лет моей кочевой жизни не удалось сшить себе такую, бедность не позволяла, так она и осталась моей мечтой.
Кроме того, хочется добавить, что надетая на голое тело, такая ягушка была не только красивой одеждой. Когда в стойбище были гости, притом с разных земель, она была и своеобразным тайным знаком женщины, что она готова на отношения, которые в нормальное время не только не поощрялись, но и карались жестоким законом.
Надеть, таким образом, белую тонкой шерсти ягушку могла и дочь хозяина стойбища, которую, по её понятиям или действительно, долго не выдавали замуж по тем или иным причинам. И голое тело под ягушкой становилось своеобразным протестом желающей выйти замуж и иметь семью. Такие девушки дальше показа голого тела не позволяли себе ничего, что запрещалось. Но отец и братья её принимали её поведение как предупреждение для их чести. Если дочь раньше времени теряла честь, честь теряли мужчины стойбища — отец и его сыновья.
Не всё так просто с белой тонкой шерсти ягушкой…

Нув сёяр, нувы’ панха вэнгалэй.

Радуга Бога раскинулась от одного края неба до другого.

Глядя на радугу, наши бабушки говорили, закинув головы кверху, как бы взглядом измеряя радугу от одного края неба до другого. Они говорили примерно так: «Это радуга — сеяр, специальная дугообразная палка, выгнутая папой для люльки ребёнка, чтобы платок, который накидывают на сеяр, не падал на лицо младенцу, а создавал специальное, свободное для спокойного дыхания ребёнка место».
Наши родители объясняли, что большая дуга на небе, состоящая из семи цветов, это сеяр над колыбелью Сына Бога (выходит, Иисуса Христа). Тогда нам это было тяжело понимать, и мы понимали радугу сами, как могли, — это красиво, необычно, хотелось бегать взад-вперёд по выгнутой радуге. Убежать от родителей и быстро прибежать обратно.
Быстро, потому что радуга недолго обнимает небо, она исчезает быстро, и думалось, что если вовремя не прибежать обратно, можно упасть с неё, но так далеко от чума, что можно потеряться или вообще не вернуться назад в родной чум.
Старушки ещё древней, глядя на прекрасную радугу, просто и наивно полагали своё: Бог Отец сына своего качает.
Конечно же, когда теперь прекрасная радуга обнимает большое небо, я думаю о том, что вновь и вновь Господь Отец вспоминает и, может, сожалеет о потопе, когда в пучинах гневных волн погибли виновные и, может, не очень виновные. Он с сожалением и умилением говорит нам, что никогда в гневе своём я не уничтожу землю, которую я для вас, мои дорогие, сотворил, а вы же берегите её, и не только берегите, но бойтесь греха.
Так я, матерь многих детей, наказывая их, сожалею потом и говорю им: смотрите, не делайте так больше, чтобы наказание снова не постигло вас.
Ненецкие женщины очень любят семицветье радуги. Они часто используют в своих работах, не семь, конечно, а хотя бы пять цветов. Семь цветов сукна вместе в одном шве держать невозможно. Я пробовала в своё время.

Лаханабнанда, ямб’я иням санопадараха.

Говорит так быстро и много, будто собирает в кольца длинную верёвку.

Так говорят про человека, который говорит много, но при этом разумно, ладно, не сбиваясь с мысли, и при этом в его речах слышится если не железная, но логика.
В этой фразе-изречении нет ни осуждения человека, ни порицания. Такого человека любят слушать, как и шум горной речки, когда летом поставишь чум недалеко от этой говоруньи.
Разговор этого человека не раздражает, никогда не ждёшь конца его речи-говора и готов слушать, ожидая неожиданных красивых поворотов мысли, интонаций.
Говоря, такой человек не раздражается, не нервничает, интонации его голоса остаются ровными, спокойными, а улыбка при этом не покидает добродушное лицо. Улыбка не исчезает, не уходит, не прячется, а продолжает присутствовать как естественное продолжение сути говорящего.
Мне кажется, что даже ночью такие люди никогда не перестают улыбаться. Их губы сложены в улыбку, мягкую, несколько снисходительную, но неизменно добрую.
Бывают ли такие люди рассержены, расстроены? Наверно, да. Ведь жизнь и к ним бывает немилостива, но от этого только печальней и тише становится голос, а говор мудрей, сильней, утешительней для тех, кому приходится их слушать.
Ещё раз хочу напомнить. Когда мы кочевали, то обычно наш бригадир всегда ставил летом, весной и осенью наши чумы как можно ближе к горным речкам. И это было прекрасно. Горные реки. Это не молчаливые, коварные реки долинных мест или же озёра, спрятавшиеся в лесах, волнами которых ни ветер не играет, ни луч солнца в них не купается, так они утаены. Горные реки это чудо. Они поют, то звонко, то глуше, они играют и веселятся, и зовут и людей к этому. Близость их к чуму так хороша! Ночью проснёшься и слышишь тихую, красивую песнь воды, она за день устала и не так шумна, как днём.
Я так тоскую по этим горным речкам, по их песням, по их говору утешительному, упоительному. Этот говор похож на мамину песню, когда ты ещё маленький и в колыбели лежишь.
Такое же чувство вызывает и разговор доброго, улыбчивого человека. Может, они родственны между собой? Горные реки моей родины и эти ласковые люди?

Сидя нянда’ лохохо” сисю намдвыд.

У болтливого человека углы рта пенятся, как морской берег при прибое.

А вот этот говорящий полон эмоций, чувств, они перехлёстывают через край, его тяжело понять, а ещё трудней слушать.
Перебивать его бесполезно, остановить невозможно. Поддерживать разговор не стоит, потому что опасно. Необходимо запастись терпением, если нет другого выхода, если в чуме ты один, дети не в счёт.
Говорящий напорист, несколько агрессивен, он разозлён, возможно, и не вами, но разозлён до такой степени, что ему без разницы, кому и что он говорит.
И притом если напарник по разговору каким-то образом уйдёт, спасая свои уши, то говорящий и не заметит, что его слушает уже кто-то другой или вообще никто не слушает.
Конечно, таких говорящих не очень много, но мне на моём веку приходилось иметь дело с ними, и потому я так уверенно пишу. И ведь недаром это изречение само по себе живо.
Из природных явлений этот человек, со своей злой силой внутри себя, которая у него быстро формируется в слова, резкие, неприятные, как по живому режущие, походит на северный ветер, который среди тёмной зимы вдруг решил проявить свой характер. Люди, живущие в лесах, а иногда в горах под их защитой, не знают, что такое северный ветер. Он дует, дует и дует. Много северян замёрзло в своей жизни под его «дуй» до мозга костей, и точно так же много человеческих душ ввергнуто им в страх, в отчаяние, в ад. Потому что дующий 30 дней подряд северный ветер похож только на ад, если от него негде спрятаться.
От некоторых говорящих с пеной у рта, слова которых, как нож обоюдоострый, тоже иногда бывает спрятаться негде, кроме как в укромном молчании, в достойном терпении.

Лаханабнанд — нянд си, нея ервсясьту.

Когда ты говоришь, следи за тем, чтобы из твоего рта не выскакивали слова, у которых нет хозяина.

Это изречение вызывает глубокое уважение. Следи за тем, чтобы каждое выходящее изо рта слово имело своего хозяина. Когда у слова есть хозяин, то с него есть спрос. Если у собаки есть хозяин, то это хорошо.
Согласно этому изречению, говорящий, прежде чем сказать фразу, должен тщательно её взвесить. Как она отразится на слушающем, не бросит ли человека в жар, не обидится ли он?
И упаси Бог, не заплачет ли человек от этой фразы, не станет ли он врагом на долгие годы? Как говорит мудрость — ервседа намно, наебей няси хадовэда нака, что в переводе означает: язык без хозяина и гнилой рот убили много людей, радости, вдохновений, песен и т. д.
В основном ненцы следят за языком. Редко кто позволит вытащить изо рта змею Зла, или скорпиона ядовитости, или какую другую гадость. Особенно люди ушедшего поколения были хозяевами своих мыслей, слов и, что важно, поступков, совершённых ими.
У этого выражения есть русский брат. Русские говорят — язык без костей, а ненцы иначе — язык без хозяина.
Не стану доказывать, какой народ мудрей в своих высказываниях, я согласна и с тем народом, и со своим, только знаю, что язык без костей или без хозяина жесток и страшен, из русского или какого другого рта он бы ни вышел.
Потому что изначально эти слова вышли из уст Сатаны. Имя ему Злоба и Ложь. И ходят эти два брата по жизни людской, забираясь в людские души, находя себе убежища в них и выходя оттуда, чтобы совершать свои кровавые дела, направляя друг против друга близких, мужей и жён, отцов и сыновей, родителей и детей.
И уже по Земле растекается не кровь врага Земли, а братская родная кровь, кровь матерей и родных младенцев.
И каждый из нас может хоть чуточку поубавить этот стремительный поток, если прежде чем сказать слово, помолчим, выдержим паузу. Как ненцы говорят, прежде чем слово сказать, пусть ум походит.

Янэдакомбой, наронд мэкми пэӈаӈэ, мэкми, мэтами паными, тоӈэ, мэкми.

Друг мой! Шкуру сиденья на нарте твоей превратим в постель брачную, а моей ягушкой накроемся сверху как одеялом.

Это позорное предложение делается женщиной не очень хорошего поведения, когда мужчина и женщина оказались в одной дороге или встретились в укромном месте, каждый совершая свой путь.
Женщина не очень трезва, что ещё более обесценивает её слова. Мужчина в ответ может в гневе плюнуть на землю, ей под ноги, этим самым выражая ей своё презрение.
Или же, отвязав своего передового, резко кинуть себя на нарту и гордо продолжить свой путь, не удостоив развратную женщину ответом.
Могла, конечно, быть и обратная реакция, то есть мужчина соглашается, но сделав то, о чём его просили, он всё равно, трогая свою упряжку, чтобы продолжить прерванный путь, демонстративно плюнет на землю, выражая презрение к случившемуся.
А каково женщине, которая осталась, около которой оплевали землю, которая не успела заскочить на свою нарту так же ловко, как мужчина?
Когда мы едем по дороге и встречаем чёрных тучных воронов, сгрудившихся около падали или ещё какой их добычи, я крещусь и отвожу в сторону взгляд. Не люблю воронов, ни за их трапезой, ни за их игрой.
А вот посмотреть на серых ворон люблю. С почти детским интересом наблюдаю их ссоры, люблю смеяться над ними, когда они найдут что-то, ту же падаль, вырвут что-то друг у друга, и тащат в укромный, по их понятиям, уголок, и рвут своё угощение быстро, поглядывая по сторонам — не отберёт ли кто их добычу.
Женщины, которые описаны в данном изречении, напоминают серых ворон-воровок: украдут тайком кусочек чужого счастья, плачут себе и тихонько нагленько смеются над другой женщиной, женой того, кто плюнул ей под ноги, а ведь смеяться и плакать надо над собой.
Не над той, что в своём неведении покойна, и дай ей Бог спокойствия и неведения о том, что произошло на дороге между её мужем и вороной серой воровкой, до конца её дней.

Не янэӈэ! Тарча сямэй серт, харвана ним ӈа.

Женщина! Я не такой человек, который пойдёт на такое грязное дело.

У предыдущей ситуации есть и другой вариант. В ответ на предложение разврата мужчина, соблюдая свою честь и достоинство, отвечает так, как написано выше. Он не тот человек, он другой и потому говорит ей: женщина! я не любитель таких грязных дел.
Ответ достойный. Ведь его даже оценить фактически некому. Кроме дерев, стоящих у края дороги, кроме самой дороги, да и женщины, пожалуй, если она не упала очень низко.
В таком случае, если в ответ прозвучали вышеуказанные слова и женщина действительно не пала низко в вопросах чести, то больше ничего не происходит, кроме движений, которые больше походят на непонятный ритуал.
Оба берут в руки хореи, становятся каждый по ходу своего движения и, повернув друг другу голову говорят:
— Ну тогда, друг мой, отныне мы будем встречаться с тобой только в ночных снах.
Она отвечает:
— Да, мы будем встречаться только во снах.
Молча кланяются друг другу, каждый продолжает свой путь, и не только путь, но и продолжает жизнь свою, и встречаются их души только в ночных снах, как они друг другу и обещали. Да есть, есть в жизни людей красивые, достойные, божественные поступки. Как божественно прекрасны два человека, поклонившиеся друг другу в пути, соблюдшие чистоту своих супружеских обязанностей, хотя в тихушку, тайком, предательски могли бы совершить такой доступный, преступный грех.
Слава Ангелам дорог человеческих! Все пути, страшные, лесные, горные, ровные, занесённые и чистые, я уверена, охраняются Ангелами Божьими. Они сопровождают пеших, едущих, идущих, на машинах, на нартах, спереди и сзади. Поднимают и греют замерзающих, ставят на твердь дороги сбившихся и свернувших в сторону.
В свои последние двадцать лет жизни, на трассе Обская — Бованенково, чего только не пришлось испытать нам с мужем. Мы живы, ни один человек, ни один ребёнок в нашем пути не погиб, и поэтому теперь я встаю на колени при любой погоде на эту дорогу, и молюсь Богу, и иногда, особенно в страшную пургу, будто рядом на обочине вижу их, Белых Ангелов дорог. Слава им!

Тарем ӈэбнанда янэдакомбой, ӈоб им мэчь ӈоб сейм мэчь, ялэмдад ӈыл, ӈобт ялкани.

Если так, то давай, с одной мыслью, с одним на двоих сердцем, вместе пойдём под солнце.

А есть третий вариант ситуации. Мало ли что происходит на дорогах жизни под молчаливым звёздным небом.
Женщине или девушке давно нравился этот мужчина, умный, молчаливый, удачливый, но не случалось словом перемолвиться, и глазами наговориться не приходилось — такие «глазные» беседы между мужчинами и женщинами не поощряются у ненцев.
И вот возможность. Ночь, дорога, и не очень широкая, чтобы разойтись двум упряжкам, не остановившись.
«Сейчас или никогда», — думает она и, покраснев до ушей, глаз и бровей, говорит то, о чём просит сердце.
Может, уже никогда не будет так узок путь, и луна так удачно, как сейчас, не спрячется за тучу.
И она говорит своим женским языком те слова, что принято говорить под покровом ночи на узкой дороге.
И если она слышит в ответ, что он не любит таких грязных дел, то уже с отчаянием и решительностью отвергнутой она предлагает: с одной мыслью, с одним сердцем и одним шагом пойдём вместе под солнце.
Она предлагает руку и сердце. А ответ может быть любым. Его знает только сердце мужчины. Может залиться счастьем лицо женщины, а может заполыхать позором. Но кто увидит это? Ночь темна, и одинока дорога. То ли она ещё видела на своём длинном веку.
Ведь дороги как морщины на лице земли, и они о многом знают, но ещё больше о многом молчат.
Так хочется сейчас, чтобы такая мужественная женщина получила ответ-согласие, вместе с одной мыслью, с одним сердцем и одним шагом, пойти им навстречу солнцу. Для жизни, чтобы ещё одним чумом стало больше, чтобы по утрам ещё один радостный огонь разжигался.
Что ответит мужчина? Давайте оставим их одних на дороге, чтобы не быть невольными, может, нежелательными свидетелями или радости, или скорби.

Нибнанд намд, мэтами вадами, ялэ тоховась, пыянд ӈылмна, тюкули тута’.

Не примешь моего слова-совета, помни: дни пройдут, года пробегут, час наступит — они вернутся пред лицо твоё (и будут вопиять).

Эту фразу говорят, если кто-то, кому-то давал дельный совет или хотел оказать помощь, отказался от совета или помощи.
Это фраза полу-угроза, полужалость, полусожаление, потому что нет хуже ситуации для ненца, если твой совет, которым ты дорожил, обдумывал его, оказался не нужен, не оценён тем, кому ты его вручал. Совет упал на землю, как осенний, никому не нужный лист.
И ненцы никогда не дают сами советов, если их об этом не просят. Потому что в совете, который ты хочешь дать другу, ребёнку, товарищу, лежало не что иное, как твоя душа. А ею пренебрегли.
И потому в совете есть, конечно, обида… года пройдут, час наступит… как правило, этот час действительно наступает для того, кто пренебрёг дорогим советом, но уже поздно.
Не торопитесь отталкивать советы любящих и жалеющих вас людей. Жалеющие и любящие бывают правы, именно жалеющие и любящие смотрят дальше, чем вы в своём возрасте, в своём ещё детском разуме или старческом недоумие, в своём, к сожалению, упорстве, граничащем с самолюбием.
Когда задумаешься о нашем времени, то невольно возникает сравнение: наше время похоже на кладбище советов. Сколько добрых, разумных, незаменимых, единственных советов умерло и погибло, не принятых нашими детьми, близкими, друзьями и просто хорошими людьми, которым в иные хорошие задушевные исповедальные минуты жизни подаришь совет как самое нужное и важное.
Ещё раз скажу: ненцы очень редко дают советы друг другу. Давая совет, ты должен быть уверен, что он нужен тому, кому его даёшь. Кроме того, ты несёшь ответственность за данный совет. Советы — они живые, они сгусток любви, они имеют бессмертную душу. Честь и достоинство совета не должны быть унижены тем, что ими по-хамски пренебрегли. Давший совет несёт ответственность, если совет будет оплёван, унижен, оскорблён или убит. Умирая, советы плачут, как и люди.
Ну а тот, что пренебрёг советом любви, погибнет.

Ӈоб мяд мюна, сидя тум мэта нехэ, илева ямбан нюти поембавам, маниенаха.

Две женщины, в одном чуме разжигающие два огня, готовят долгую, а может, и вечную вражду между своими сынами.

Очень редкий факт, когда две женщины в одном чуме, живя по обе стороны от огня, жгут по утрам, вечерам каждая свой огонь, под своим чайником, своими дровами, под своим котлом.
Это фактически жуткое событие. Я видела женщин, которые дрались из-за полена дров, которое случайно нарушило «нейтралку». Эти женщины были родными сёстрами. Никогда не забуду этого.
В этой дикой ссоре, загоревшейся, наверно, в далёком детстве, участвовали и члены семьи, дети, собаки, мужья. И в жизни всё случилось, как в изречении: дети, оставшиеся после родителей, враждовали, враждуют и, наверно, нескоро закроют нелепую вражду между семьями, а дети их детей скорей дальше понесут знамя и огонь вражды.
И потому воспитывая своих детей, особенно девочек, я вопию:
— Не смейте делить огонь. Он неделим, он Господин, он Бог.
Вижу, как две девочки, отталкивая друг друга, пытаются завладеть огнём, и всякому читающему сейчас говорю:
— Не делите неделимое. Небо. Землю. Огонь.
Делите, если хочется, что попроще, хотя самостоятельно даже это попроще не доверяется детям. Я много раз видела, как после рыбалки неводом, когда мы до утра кидали невод, желая собрать хотя бы мешок рыбы, приходили в чумы, и отец, как имевший право делить нашу добычу, равной долей наделял и соседей, которые рыбу с нами не ловили, невод не тянули, не падали от усталости и сна, мешочки с рыбой не тащили на спинах.
Не скрою, всегда хотелось, чтобы наша доля была побольше, кучка рыбы и щуки посолидней, но отец был твёрд, я иногда даже плакала от досады, потому что я сильней и лучше всех тянула верёвку, никогда не падала под её тяжестью, свой мешок рыбы тянула, как маленький мужичок, молча и терпеливо. А выходило, что люди, которые ничего не делали, тоже получали равную долю рыбы!
Теперь, озвучивая эти строки, я тоже плачу, но уже совсем по-другому. Мой отец был прав. Мой ещё не старый отец был очень прав. Есть святая правда, переступать которую никому не разрешается.
Если подумать уже в моём возрасте, мы, как и те соседи, которые не ловили с нами рыбу, тоже много чего не сделали, не делаем и уже не сделаем никогда, а Бог-Отец наделяет нас всех равными долями, всем, никого не обделяя и не обижая.
И потому мой Отец был прав, раскидывая на равные доли пойманную нами с тяжёлым трудом рыбу.

Тюку ненэчь, харадамда пюрӈа я мидэхад, поёмы ненэчадрев — вэвакомдын. Поёни’ таняса’ам?

Зачем призываешь меня к ссоре и вражде? Разве мы имеем общее прошлое, в котором успели нажить друг друга врагами?

Люди раздражённые, недовольные иногда ищут и хотят вражды посильней, яростней для всех и кровавей, чтоб боялся дальний, когда ты обижаешь ближнего.
Если криков, то ужасных, на грани плача и надрыва. Если драки, то на грани убийства.
Есть люди мастера на скандалы, на малые и большие. А ненцы говорят, что на скандалы, на драки или ещё на какие криминальные действия — нужны серьёзные основания, которые, как правило, уходят корнями в далёкое прошлое, в котором враждующие предки не решили между собой отношения. Если они все делали миром, что считалось за великий грех нарушать установленное предками.
Требовалась тишина в отношениях, особенно если эта тишина стоила кому-то жизни, если кровь пролилась, погибли люди, животные.
Наживать себе врагов считалось и считается дурным тоном, заслуживающим осуждения.
Затаивший вражду — бесчестен, он похож на затаившегося и спрятавшегося за углом убийцу.
Нужно честно сказать, что сам ненецкий народ не считает длинную кровавую вражду, которая длится между людьми или отдельно взятыми родами, нормальной и честной. Если враждуют рода, то старейшины всеми доступными способами стараются достигнуть мира. Потому что их память и душа слишком хорошо помнят, что такое войны между двумя родами. Они беспощадны.
Есть несколько способов потушить огонь вражды. Самый простой — всегда есть с обеих сторон виноватые, никогда не бывает так, что один только прав, а второй очень виноват.
— При стечении народа и старейшин родов виноватые, понимая, что бесконечной вражды не должно быть, подают друг другу руки в знак мира, и не только сегодня, но и всегда.
— Если всё же вина одного враждующего оказалась по суду старейшин доказанной и признанной, большей, то тогда признавший свою вину выкупает обратно сотворённое Зло, в установленном количестве оленей, пушнины, сукна и т. д. Мир достигнут. Зло выкуплено навсегда.
— Третий способ достижения мира между враждующими состоит в том, что происходит обмен женщинами, дочерями, красивыми и богатыми. Поссорившиеся женят и выдают дочерей и сыновей и составляют священный союз на крови, — союз, который нарушить безнаказанно не может никто. От этих браков рождаются «мирные» дети, и через них, через любовь, взрослые забывают вражду.
Я очень люблю мир. Мирное, тихое течение жизни, и если в моей жизни удалось хоть как-то построить мир, мне кажется, я буду посмелей умирать.

Вэвакори серт харвана ним ӈа, сими яебтамбю сими яебтамбю, нён манзабтамбю.

Я не люблю плохих дел, и ты напрасно меня не трогай, не только не трогай, не вызывай к вражде и драке.

Эти дорогие слова я слышала много раз, когда был жив мой брат Василий. Для меня он свят. И если имеем право перед Богом иметь своих дорогих святых, он, мой брат, для меня именно такой.
В нашем чуме по праздникам и даже без них всегда собирались люди, и, конечно, не обходилось и без спиртного. В гостях были разные люди, и тихие, спокойные, и шумные, драчливые, агрессивные. Конечно, я никогда не оставляла своего брата одного в компании последних, я всегда умела постоять за себя и своих дорогих людей.
Но удивительно то, что он каким-то непонятным образом сам себя не давал никому в обиду, не поднимая на людей ни руку, ни даже голос.
Он только говорил всем:
— Вэвакори серт харвана ним на…
Удивительный такт, достоинство и ещё что-то неуловимо-необъяснимое — то чем он обладал. На всех производило такое впечатление, что за всю жизнь его никто и пальцем не тронул и он сам, кроме одного случая, не ударил никого.
Я уверена, Бог не только простил его, он полюбил моего брата и за эти слова, и за весь достойный образ жизни. Он удостоил его созиданием, радостным, величественным.
Годы, прожитые в тундре, были для меня самыми чистыми, полными смысла. Мне удалось полюбить малые, малые радости нашей тяжёлой жизни и научить этому всех, с кем мы жили в стойбище. Кто не полюбил малых радостей, тот никогда не оценит больших.
Так же удалось простой бытовой труд превратить в непрерывное творческое рвение. Кто этого не сумел в жизни — превратить в творчество повседневность, тому никогда не познать творчества как великого чуда, которым нас наградил Бог-Отец.
Мы жили мирно, спокойно, радостно, делая свой простой труд жизни из года в год.
Наше стойбище люди не обходили, любили сидеть вокруг Васи, и часто чистый смех был основой их простых разговоров, а я издали любовалась своим любимым братом, гордилась им. Я и сейчас им горжусь. Не только память о нём жива в нас, оставшихся, я уверена, он ждёт нас, мы будем с ним, в другой, ещё лучшей жизни, и смех его ещё прекрасней, чем здесь, будет для нас знаком мира.
Когда я гляжу в небеса над горами, где мы жили своим стойбищем, я будто слышу голос Бога, который говорит нам всем: не бойтесь. Вэвакори серт харвана ним ӈа. Не бойтесь, люди мои, дети мои. Я не злой, не обижу вас.

Мэта ӈэвакода е, хаделаха мэта ӈэвакода варӈэ пидяраха.

Её голова на плечах походит на кудрявую смоляную ёлку на пригорке (или её голова походит на разворошённое вороньё гнездо).

Так говорят про женщину, голова которой не прибрана, не расчёсана, не заплетена в традиционные косы. Такая голова говорит о неопрятности женщины, и не только, а о скверном характере и о непорядке, который царит в её чуме.
Второе объяснение: голова у женщины кудрява от природы, не поддаётся никакой расчёске, кроме гребня из мамонтовой кости. Кудрявых женщин в тундре очень мало, но изредка можно увидеть такую голову, которая походит на смоляную ёлку.
Вторая половина изречения есть не что иное, как выражение, полностью говорящее о неряшливости головы хозяйки. Голова не мыта давно, расчёсана год назад. Подушка, на которой покоится эта голова, дырява, и перья из неё торчат в голове хозяйки в прямом смысле.
Сама хозяйка не считает, что у неё на голове большой беспорядок, хотя все члены семьи могут быть обратного мнения, и если ей сказать, что голова её походит на немного разорённое вороньё гнездо, она усмехнётся, скажет или не скажет ничего, но наводить порядок на голове не будет.
Но хочу заметить, обычно такие женщины не бывают злоречивыми, молчаливо-замкнутыми. Обычно они веселы и даже радостны при общении.
Перед взором души моей стоит такая женщина, я видела её раза два, но почему-то помню всю жизнь. Маленькая ростом, шустрая, с такой кудрявой головой, что невольно хотелось подойти к ней и поиграть её кудряшками, вечно запутанными, чёрными и весёлыми, как их хозяйка.
Я помню, она была женой крёстного отца нашего Васи, и мы ребятишками бегали за ней, потому что слушать её было интересно, а смотреть на неё весело и почему-то радостно; кудри увеличивали её голову, делали её необычной.
Она так походила на маленькую ёлочку на опушке леса, что я до сих пор, как увижу одинокую ёлочку, с пушистыми ветками, особенно если ветер шевелит её верхушку, — память сразу возвращается в детство, и давно ушедшая из мира маленькая кудрявая женщина опять встаёт передо мной и говорит что-то, непонятное мне, но, видимо, доброе и прекрасное.

Сит ним ӈэсолаӈгу, хадор сямэй’.

Не стану с тобой одним стойбищем, твоё оленье пастбище опоганено твоими делами грязными и помыслами нечистыми.

Так говорит один ненец другому, но не просто говорит оттого, что надо что-то сказать при встрече, а при острой необходимости. Обычно осенью. Есть категория ненцев, которая осенью, перед большой темнотой панически ищет, с кем бы встать вместе стойбищем. Стоять одному страшно: темнота, волки, холод. И нужно иметь соседа. Без него никак нельзя.
В поисках соседа человек ездит от одного стойбища к другому и везде слышит отказ.
Кто молча отказывает, а кое-кто не стесняясь говорит — не возьму, не пущу тебя к себе, у тебя пастбище грязное, нечистое.
О чём говорит сосед? О какой нечистоте?
Самым постыдным для пастбища является событие, когда потерявшийся олень, пришедший от соседа или ещё откуда-то, исчезает в буквальном смысле.
Пришёл в стадо, а из него не вышел. Его хозяин стада убил тайком и быстро. Мясо разделал, высушил, спрятал, половину съел, и следов нет. Уши от головы убирают сразу и калечат, чтобы если приедет хозяин оленя, метки на ушах не узнал или не увидел.
И так всегда. Всякого оленя, попавшего в это стадо, никто не найдёт, если даже следы его шли сюда.
Такого человека и его пастбище считают поганым, нечистым, а самого хозяина подлым вором.
С такими людьми обычно не встают одним стойбищем. Слишком плохая слава идёт за ними.
Постепенно такой человек садится на землю, то есть перестаёт кочевать. Это происходит как-то незаметно, не в раз и не сразу, но эта неизбежная участь того, кто убивал чужих оленей, за пригорком, за чумом, ночью, тайком от глаз даже близких ему людей. Эти люди, наверно, бывают крепко убеждены, что их никто не видит и никто никогда не узнает об их преступлениях. Эти люди съели тайком слишком много мяса от убиенных подло оленей, чтобы жить до конца своих дней хорошо. Нет. Они, обеднев, живут очень плохо, хуже шелудивой собаки.
Тот, кто видит их ночные и не ночные деяния, ставит на них свою печать. Они умирают, как правило, в крайней бедности, постоянно испытывая неутолимый ничем голод.
Я представляю, как вопиют души убиенных оленей к Богу. Убиенных, лишь потому, что случайно, отбившись от своего стада, они по запаху, который разносит ветер, пришли в стадо таких же оленей, и их убили, как только пришла ночь.
В жизни пришлось знать и таких людей. Их посмертной участи не позавидуешь.

Мэтя сядюкомд няр’ хадетав, тид хадетав.

Лицо, личико твоё, которым ты пользуешься, сначала вдоль поцарапаю, потом поперёк.

Так ругаются две женщины и говорят друг другу эти слова по любому поводу, по серьёзному и просто поругавшись.
Эта привычка, царапать друг другу лицо сначала поперёк, а потом вдоль, взята от лесных ведьм. Именно женщины подобного сорта так выясняют свои отношения, а потом и ненки научились у них этому методу. Такие царапины долго не заживают и походят на какое-то клеймо.
Кроме того, так грозят друг другу соперницы, желая искалечить друг другу лицо, чтобы оно не было прекрасно и привлекательно для того мужчины, которого соперницы делят.
И просто-напросто это угроза, которая необязательно будет приведена в действие, но одно напоминание о такой расправе делает мирным любого, кому пригрозили.
В настоящее время женщины редко царапают друг другу лица таким диким образом, но само выражение до сих пор живо, и я ещё в свою бытность в тундре частенько слышала от подвыпивших женщин, но ни разу не видела такого женского лица, которое было бы обезображено этим «ведьминым» образом.
Зато если дать воображению свободу и если судить по фольклору ненцев, то можно представить себе, как в лесной чащобе целая стайка лесных смолённых старых, молодых, и очень молоденьких ведьмочек, не поделив между собой какого-нибудь Сюдбя-великанчика, с визгом профессионально царапают друг друга древним способом: сначала вдоль, потом поперёк.
В ненецких сказках тоже есть моменты, когда ведьмы — парны-не, пришедшие из леса, вернее вышедшие из леса, находят чум, где живёт человек со своей женой, поселяются там, и парны-не, чтобы сделать свою соперницу некрасивой, каждый день, по поводу и без повода, царапают лицо человеческой женщине вдоль и поперёк. У такой женщины по лицу течёт кровь, но она ничего не может сделать в ответ.
Помню, слушая такие сказки, я так жалела человеческих женщин и так хотела за них отомстить, что бессильные слёзы текли по моим щекам, а бабушка только улыбалась: ведь она знала, что это всего лишь сказка.

Тыда’ пили тэрабюрта, харта хадомда, ябсялм-демби.

Человек, который постоянно ищет нового товарища по жизни и постоянно отделяет оленей своих, сам себя лишает покоя и счастья и теряет мирное пастбище.

Есть такой сорт ненцев, хозяев, которых не удовлетворяет никакой пастух. Этот нехорош, этот оленя потерял, оленя покалечил и т. д.
У такого ненца нет хороших пастухов. Но по какой-либо причине он сам не может летом пасти своих оленей: или болен, или нарт нет, или просто быков ездовых мало, и он каждую весну ищет «хорошего» пастуха и каждый раз других, не особенно объясняя, почему нехорош тот или иной пастух, хотя тот может быть на хорошем слуху у людей.
Прошло лето. Осень пришла, а вместе с ней и оленье стадо. И тот, который сидел всё лето, опять недоволен: олени хромают, олени не все пришли, шерсть неважная, упитанность плохая. Много причин, по которым у него оленевод опять плохой.
В конце концов, оленей у него никто не берёт. Друга у него нет, взрослого сына нет, потому что он сидит в школе и в оленеводстве ничего не понимает.
И тогда приходит беда. Некому летом отдать оленей, все отворачиваются, ничего не объясняя.
Кроме того, есть оленеводы, которые после любого маленького скандала требуют, чтобы оленей его отделили, если даже на дворе зима, холод и темнота.
Такой человек никогда не найдёт себе товарища по стойбищу, будет одиноко стоять и, возможно, потеряет оленей совсем, потому что стоять одному, особенно зимой, не только неразумно, но и небезопасно для семьи, оленей и для самого хозяина.
Как бы там ни было, в тундре в последнее время таких людей стало больше. Люди своенравны. Да, поколение молодых людей не видело голода, потерь, нужды, не знает дырявых рукавиц и отпадающих при ходьбе подошв кисов, не знакомо с повальными болезнями.
А с другой стороны, думаю всю мою жизнь. Неужели для того, чтобы народу быть нравственно чистым, добрым, прекрасным, нужно обязательно пройти через неимоверные страдания, потери, болезни, через падения?!
Почему ошибки и уроки поколений прошедших времён не служат нам уроком?
Наверно, потому что мы поступательно и логично идём к своей погибели, которая уже неизбежна и которая уже не за горами.

Тяханд вэсэй! Ӈэваконд ни, тад нерня, ӈули ним харва.

Упаси Боже! Признаю силу твоего духа и на вершину твоей головы не посягаю и не посягну никогда больше.

Мне пришлось услышать эту тяжкую фразу один раз в жизни, но она запомнилась мне так, что до сих пор иногда воочию слышу её.
Про себя писать не буду. Но объясню следующим образом.
Бывает, в жизни, на одной Земле, живут две яркие сильные личности. Необязательно оба мужчины или женщины. Они одарены ярко, и одарённость их видна всем. Слово их веско и видимо не только в этих мирах, но и в иных. Поступки их достойны, жизнь может быть безупречной, и, как правило, такие люди живут мирно, не обижая один другого, не выказывая своей силы и своих возможностей. Зачастую втянуть их в войну мелкую жизненную могут их близкие, и то не сразу и не так легко. Такие люди идут на войну с тяжестью в душе, ибо знают, что ни одна война, даже самая мелкая, не обходится без жертв.
Но близкие иногда умеют доставать и досаждать, и если два сильных человека вступили на тропу войны — быть беде. Господь сначала молча следит за ними, ожидая, что кто-то из них прекратит войну, ибо таким людям вообще нельзя вступать в войны, ни в малые, ни в большие. Они могут быть только миротворцами. Но если миротворец стал войнотворцем — ему беда. Он будет жестоко наказан, и, главное, он будет знать за что.
И если он не произнесёт выше написанных слов, то война будет долгой, тяжёлой, жестокой и после себя оставит только пепел.
Вовремя один из них должен сказать другому и сам себе:
— Тяханд вэсэй. Ӈэваконд ни ӈули ним харва, хадини тас — мы с тобой равны. Признаю силу твоего духа.
Любые слова легко сказать. Ругательные, матерные, простые обиходные, позволяющие нам понимать друг друга на бытовом уровне, но эти… Честные, очень нужные, мужественные. Когда ты признаёшь другого равным себе — язык немеет, теряет свою гибкость, силу. И нет слов, которых жаждет слышать душа, как в пустыне путник ищет каплю живительной влаги, так и мы хотим услышать друг от друга слова, которые на небесах говорят друг другу Ангелы и другие небесные жители.
Мы хотим услышать слова, подтверждающие нашу принадлежность Богу. Иногда я очень хорошо понимаю, как мои дети ждут от меня ласковой похвалы, в подтверждение того, что они хорошие, нужные, что они молодцы. Так и мы, взрослые люди, иногда хотим слышать друг друга слова о собственной единственности. Как бы нам сказал сам Господь: ведь каждый из вас для меня единственный, неповторимый, неповторимый никогда.

Илеванд сер, мер паромбасьту.

По жизни быстро торопись, чтобы в ней чего постигнуть и успеть чего.

Есть в жизни дела, сделать которые надо поторопиться. Не откладывать, не бояться, не тянуть их решение, их свершение.
Например, для ненца простой пример: оленей надо собрать утром, и не в 10 часов, а часов в 7. Таков закон. Если промедлишь, пойдёшь на место стада, а там никого нет, ни одного оленя, одни следы. Были и ушли или их кто-то увёл.
Например, волк прямо из-под ног угнал. Одни раненые и убитые встречаются на кровавом пути.
А всего-то надо было поторопиться.
И потому ненцы говорят: мер паромбасьту.
Можно привести пример посложней, когда человек должен быстрей поторопиться, иначе…
Двое поссорились. Очень крупно, неприятно. Хорошие друзья поссорились. Или любимые, кто любили другого больше, как говорят, жизни.
Одному из них это показалось невыносимым по мере близкого, ругань, противная, низкая и позорная показалась невыносимой. И он убил себя.
А второй, где-то тоже убитый, но несколько лучше себя чувствует, потому что любит, чего греха таить, поскандалить, обидеть, резануть, камень вытащить из-за пазухи, вонючий от давней ссоры. Этот думает: пусть помучается, подумает, в следующий раз будет поумней, а я сейчас похожу, и пойду, и извинюсь, ещё успею. Время есть.
Пришёл, а того уже нет. Оказывается, время уже прошло. Время быть хорошим, любимым, верным, бережливым, терпеливым.
И потому ненцы говорят: мэр паромбасьту. Быстрее торопись.
Давайте быстро поторопимся быть верными, искренними, смелыми, добрыми. Дни нашей жизни длятся не потому, что мы живы, здоровы, успешны, — они длятся, потому что Бог каждый день ждёт и надеется, что мы поторопимся навстречу друг другу с добром, с радостью, поделимся всем хорошим, что только есть у нас.
Дни нашей продолжающейся жизни — это не наша заслуга, а надежда Спасителя на то, что мы поторопимся быстро, как говорят ненцы, повернуть стопы наших ног к Нему, и как обиженный ребёнок жмётся к маме, так и мы, поторопимся быть с Ним и только с Ним.

Ӈари минзьвани”, хадини тас.

Признаю! И ты признай, что когти наши равносильно остры. Ты и я — мы равны.

Так говорят друг другу два помирившихся человека, которые были во вражде и которые от своей обоюдной вражды получили так, что обоим мало не показалось.
Ты и я — мы с тобой равны, говорят они. А жизнь она не соревнование, чтобы мы с тобой мерились в уме, в силе, в богатстве.
Ты и я — мы с тобой равны, потому что мы оба Дети Бога, и он наделил нас всем, обоих наделил, никого не обидел, и поэтому мы с тобой равны.
Я до слёз люблю, когда люди мирятся сами, без посредников, без адвокатов, без миротворцев со стороны.
В этом вижу Божественность человека. Вижу его возможности и богатые внутренние свойства души. Дурак не тот, кто ни с кем не ссорится. Дурак тот, кто не сумел помириться.
Всю жизнь расстраиваюсь по поводу, что в школах мира не преподают миротворчество, умение мир творить, совершенствовать его и держать этот мир, чего бы это ни стоило.
В школах мира больше войн и ненависти, чем милого сердцу мира. В школах мира в настоящее время преподают разврат детям, чуть ли не с пелёнок.
В школах мира уроки учителей превратились в поле брани, а не любви и согласия. В школах мира молоденькие девчонки ведут себя, как проститутки на уличных точках. В школах мира давно не учат наизусть письмо Татьяны Лариной к Онегину. Что произведение М. Ю. Лермонтова «Мцыри» — это пустой звук…
Но самое печальное, непоправимое уже никогда во веки веков — что в школах мира не учат детей общению с Богом. В школе Бога нет. Потом Его нет в жизни человека, и умирает он без Бога, одиноко, затравленно, позорно и униженно, вместо того чтобы отойти в мир иной торжественно и радостно.

Сит няндаба, вадасялман, сит табада, ив хэбэлей

Чтобы разговорить тебя, я обессловел, и мой оскудел, чтобы дать дельный совет тебе.

Так говорит старый ненец своему сыну и младшему брату. Иногда человеку можно помочь, зная его беду, и никак иначе. Тяжкий груз его души надо знать. Точно так же, как адвокат может помочь своему клиенту, только если знает правду, и только правду.
А есть люди, сколько ни вызываешь их на откровенный исповедальный разговор, потому что только эта форма общения может помочь несчастному, а они смотрят на тебя как на врага и молчат…
И дать совет какой-то такому человеку невозможно. Все твои добрые советы как горох о стенку бьются, а вместе с ним и твоё сердце, которое хотело и хочет помочь.
Советы бесполезны. Советы презираемы. Советам не внемлют. Советы обесцениваются. Советы умирают, если им не следуют.
Вот о такой ситуации идёт выше речь. Слова обесцениваются, ум скудеет и сердце в отчаянии — если твой собеседник не приемлет ничто.
В такой ситуации думаешь: Бог знает всё сам. И он сам даст совет тому, кому ты не смог, как ты того ни хотел.
А были в жизни ненцев такие времена, когда хороший добрый совет стоил хорошего передового оленя.
Заплатив за совет, человек следовал ему. Не выкидывал вон, за, казалось бы, ненадобностью. Не надсмехался над дающим совет, а внимал ему почтительно.
Теперь Дающих Советы выкинули на свалку человеческого хамства. Теперь Дающие Советы унижены, ибо каждый имеет свою правду и машет ей, как палкой, налево и направо. Дающие Советы замкнули уста, ибо было сказано: не мечите бисера своего перед свиньями, чтобы они вас не растоптали.
И всё же не хочется заканчивать свою мысль на такой печальной ноте, и потому очень несмело, очень тихо все же хочется дать совет:
— Давайте просить совета друг у друга, но ещё более давайте будем просить совета у Бога, Отца нашего, ведь мы на земле у Него одни, и Он ждёт нас. Он очень ждёт нас, мы Ему нужны.

Нум’я тюуй я’я тасий.

Небо вверху, и земля внизу — это незыблемо (ибо небо мой престол, а земля подножие ног моих).

Это очень редко произносимая сильная, необычная фраза. Я слышала её один раз в жизни, и от женщины, от которой совсем не ожидала.
У неё утонул сын. Молодой красивый парень. Что и как было, уже не помню. Но человека нет. Его мать пришла к нам, после смерти, за спиртным. Видимо горе просило водки. Ничем нельзя было заглушить боль.
Я попробовала не давать, потому что ведь горю водкой не поможешь, будет ещё хуже. Напомнила, что сын её, если бы не выпил, не утонул бы. И тут она резко топнула ногой и не глядя на меня сказала: Нум’я тюуй я’я тасий.
И сказала так, что я поняла: иногда лучше молчать. Я эту фразу почти не слышала, но поняла её смысл так: мы, люди, о многом должны молчать. Не рассуждать, ибо Бог знает всё сам. И его решение относительно каждого из нас незыблемо. Он всё знает сам, если мой сын утонул — Бог знает сам.
И я замолчала: молча дала водки, молча проводила её, и она молча махнула мне рукой на прощание. И сейчас помолчу.
Хочу сделать аналогию. Женщина сказала: небо вверху, земля внизу. А мне слышится другое: ибо Небо престол мой, а земля подножие ног моих. Так говорил Спаситель. Ибо небо престол мой, а земля подножие ног моих.
В том, что сказала женщина и Спаситель Иисус Христос, я улавливаю тонкую почти неуловимую связь.
Небо вверху, и земля внизу. Я так рада, что почти счастлива, что знаю эти два слова, что я в жизни их услышала. Мне кажется, что эти слова сопровождает удивительная неземная музыка. Как оболочка, как некое кольцо из света, радости и счастья, окружает слова, которые произнесла женщина, вынесшая своё горе, поднявшая своё горе до уровня… подвига, и слова Спасителя Христа о том, что небо есть престол, а земля подножие ног его.
Очень сожалею, что живя на земле, я не услышала многих удивительных словосочетаний, дающих душе упоительное знание о нашем будущем. Ведь у нас после смерти есть не только будущее, у нас есть Великое будущее… Очень жалею, что речь Ангелов нам недоступна. Что мы слепы, глухи и бездарны.

Мэта’ тэкучид” сэв’ нёд тола” Нум’ толаӈгуда”.

Своих оленей глазами не считай, тем более языком не считай. Наступит время — Бог сосчитает.

В жизни пророка и царя Давида есть эпизод, когда он захотел сосчитать своих людей мужского рода. Чтобы знать, сколько у него воинов, сколько людей, обеспечивающих его могущество, на случай войн и не только.
Люди — главное могущество любого правителя.
Сосчитал Давид и почувствовал, что согрешил против Господа: ведь любое могущество даёт Бог, с Его, и только с Его, разрешения даётся и одна овца, и один олень. Точно так же с Его ведома отбирается одна овца и отбирается один олень.
Как память об этом в ненецком народе тоже есть обычай и традиция в одном лице, запрещающий считать людей, членов семьи, человеку года жизни, а так же у кого сколько оленей.
В ответ на вопрос, сколько чего у ненца, ненец отвечает уклончиво, скажет примерно, а также может ничего и не сказать, и при этом будет прав: всё, что у нас есть, года жизни, число детей, оленей и даже собак, — всё даётся Богом уже сосчитанным, отмеренным и, главное, в заслуженном нами количестве, в каком Господь даёт всё.
Особенно в отношении людей и оленей — ненцы никогда стараются не нарушать запрет на счёт. Люди и олени — самое дорогое, самое ценное, что только есть у нас.
Я сама жила жизнью, когда эти две ценности были и остаются для меня самыми значимыми. Когда меня спрашивают, сколько у меня детей, я говорю: точно не знаю… и действительно не очень хорошо представляю, сколько в нашей семье детей. Потому что есть дети приёмные, родные и Христа ради живущие… И поэтому не знаю, но знаю, что все они — родные, неродные, приёмные и такие, — сначала все они побывали у Бога, прежде чем быть у меня.
Так и олени. Сейчас идёт падёж оленей. Печальней, хуже и страшней события в жизни не может быть для ненцев. Я слышу, что многие остались при считанных оленях. Ничего не могу сказать. Когда Бог считает, человек молчит. Твоё время считать прошло, и потому глядя на обочину дороги, по которой мы ездим с отцом моих детей, я отвожу глаза от трупов оленей, усеянных вдоль всей дороги. Отвожу глаза и от заметно поредевших стад, хозяев которых хорошо знаю, зачем «пялить» глаза на чужую беду… Иногда вдоль всей дороги вижу чёрных воронов, клюющих не свою добычу, а павших. Только крещусь и молюсь: помилуй, Господи, животных. Они не виноваты, Господи. Я знаю, они не виноваты, что алчность и тщеславие стали для их хозяев законом жизни.
И об этом помолчу, ибо когда Бог считает, опусти в землю свои глаза человек и ничего не говори и молчи. Если Он оставит тебе 10 по великой милости своей, и за это благодари и прими наказание как должное.
И всё же когда вижу лежащего оленя, зорко смотрю, держит ли ещё голову. Увидев, что держит, радуюсь и опять молюсь: Господи! Помилуй.
Поднятая голова говорит о том, что ещё есть надежда, что встанет олень на ножки, дойдёт до проталины и спасётся.
И мы люди, может, дойдём до проталины, весны, любви и надежды и спасёмся милостью Бога…