Книга предназначена для детей среднего школьного возраста.
ИСАЙ ДАВЫДОВ
СОКРОВИЩА СТЕКЛЯННЫХ ШКАФОВ
Очерк
Посылка из каменного века
Вот, брат, какая она — сибирская-то тайга! — сказал Костя, когда они с Лёнькой подошли к опушке леса. — Смотри, любуйся! Ты в своей Москве такого не увидишь.
— Ну, и ничего особенного в вашей тайге нет. — Лёнька пожал плечами. — Лес как лес. У нас под Москвой таких лесов сколько хочешь. Даже совсем дремучие есть.
— Подожди хвастаться, — остановил его Костя. — Тайга, она себя не сразу показывает.
На опушке, среди валежника, Костя выбрал прочный сосновый сук, обрезал с него перочинным ножом высохшие ветки и, помахав палкой в воздухе, сказал:
— Ну, брат, айда в тайгу!
Лёнька на всякий случай вынул из кармана компас, посмотрел на него и установил, что опушка, а следовательно, и город Тобольск, из которого ребята пошли в тайгу, находятся на западе.
После этого мальчики углубились в лес.
Костя все свои двенадцать лет прожил в Тобольске, никуда из него не выезжал и обычные железнодорожные паровозы с вагонами видел только на картинках да в кино, так как до Тобольска железная дорога ещё не дошла, и от ближайшей железнодорожной станции этот город лежит почти в трёхстах километрах. Зато Костя прекрасно разбирался в марках самолётов, которые почти каждый день летали над городом, и знал, как он говорил, «в лицо» и «по голосу» чуть ли не все пароходы и буксиры, которые ходили мимо Тобольска по могучим сибирским рекам Тоболу и Иртышу.
Лёнька приехал в Тобольск на летние каникулы, к бабушке, которую до сих пор видел только тогда, когда она приезжала к ним в Москву. Бабушка жила в одном дворе с Костиными родителями, и поэтому Костя был первым мальчишкой в Тобольске, с которым Лёнька познакомился.
Ребята быстро сдружились, и уже через несколько дней после Лёнькиного приезда всюду ходили вместе.
Лёньку в Тобольске удивляло всё — и то, что здесь дощатые тротуары и дощатые мостовые, и то, что здесь нет даже трамваев, но зато, как и в Москве, есть кремль. Правда, кремль здесь был совсем маленький, с низенькими седыми стенами, и стоял он не на ровном месте, как в Москве, а на высокой зелёной горе. На эту гору вела длинная деревянная лестница, в которой было больше ста ступенек.
Совсем необычной была в Тобольске и речная пристань. Лёнька ещё никогда не видал таких. В других местах пристань как пристань и расположена всегда на земле. А в Тобольске пристань расположена не на земле, а в воздухе, на высоких деревянных столбах. На этих столбах держится и широкая, просторная деревянная мостовая, и пассажирский зал, и камера хранения, и разные другие здания. Даже всякие ящики, якоря, цепи, электромоторы и очень многое другое лежит тут на широких, просторных деревянных площадках, устроенных на тех же самых высоких столбах.
Лёнька постоял возле перил пристани, посмотрел вниз и спросил Костю:
— А почему у вас пристань на столбах?
— Это чтоб её весной не заливало, — ответил Костя. — Иртыш весной знаешь как поднимается!
Все эти столбы заливает. Идёшь, и прямо под настилом вода хлюпает. Если бы пристань на земле устроить — её бы сразу затопило. И стояла бы она по два месяца в году под водой. А кому такая пристань нужна?
Лёнька подумал, что действительно пристань, которая находится под водой, никому не нужна. Только почему же тогда её сделали на деревянных столбах?
— Кость, а Кость, — спросил он, — почему у вас столбы- то деревянные? Гниют же они в воде. У нас бы на каменных сделали.
— Да и у нас бы сделали на каменных, если бы камень был, — ответил Костя. — Но вот беда — камня нет.
— Как так нету камня? — удивился Лёнька. — Его же везде сколько хочешь!
— Это, может, у вас везде, а у нас нету. Видел мостовую, как к переправе ехать? На улице Ленина-то… Так вот её всю сюда с Урала везли. Издалека… А вот леса у нас сколько хочешь — тайга-то рядом.
— А какая она, тайга? — заинтересовался Лёнька.
— Про неё не расскажешь. — Костя задумался. — Её посмотреть надо.
— А в ней заблудиться можно?
— Конечно, можно! — Костя сделал важное, строгое лицо. — Только со мной не заблудишься. Я тут близко все места знаю. А далеко мы не пойдём.
Тогда-то ребята и решили в первый же солнечный день отправиться раненько утром в тайгу.
И вот они идут по опушке, на которой попадаются старые газеты, пустые бутылки и консервные банки.
— И ничего-то в тайге нет страшного, — говорит Лёнька. — У нас под Москвой тоже в любом лесу бутылок и банок полно. Значит, тут люди бывают.
Однако, чем дальше ребята уходили от опушки, тем реже попадались в лесу следы пребывания человека. Скоро дорогу стали преграждать поваленные бурей деревья с громадными, вырванными из земли корнями, которые поднимались над годовой ребят, как щупальца какого-то страшного чудовища.
Стволы некоторых поваленных деревьев сгнили. Когда Лёнька наступал на них, под ногой мягко оседала труха, как будто он наступал не на дерево, а на перину.
Когда ребята перебрались через одно поваленное дерево, Лёньку кто-то больно ударил в левое плечо. Рука сразу заныла. Лёнька чуть вскрикнул и оглянулся. Но вблизи никого не было. Лишь у своих ног он увидел большую, как поллитровая банка, шишку.
Подняв её, Лёнька откинул назад свои густые чёрные волосы и сказал:
— Смотри, Костя, какая шишка громадная! Это, наверно, она меня по плечу треснула… И откуда такие берутся?
— А это с кедра, — ответил Костя. — В ней орехи есть. Вкусные! Видишь, кедр стоит? У нас их ещё мало, а вот на Севере, в Ханты-Мансийском округе, много кедров растёт… Отец туда на охоту ездил…
Лёнька поднял глаза на могучее дерево, которое стояло над ним, и ясно увидел, как по одной из веток быстро пробежало что-то рыжее и пушистое. Пока Лёнька сообразил, что это самая настоящая живая белка, зверёк исчез.
— Костя, а я белку сейчас видел! — обрадованно закричал Лёнька.
— Подумаешь! — Костя равнодушно махнул рукой и, приподняв кепку с помятым козырьком, почесал на своей голове ёжик золотисто-белых волос. — Тут не то, что белку — тут сохатого увидеть можно!
— Какого сохатого? — испуганно спросил Лёнька. Он почему-то подумал, что сохатый — это какое-то страшное мохнатое чудовище с громадной оскаленной пастью.
— Как какого? — не понял Костя. — Ну, обыкновенного сохатого! Лося.
— Ах, лося! — Лёнька облегчённо вздохнул. — Ну, лося-то я видал. Это не страшно.
— Конечно, не страшно, — согласился Костя. — Он к тебе сам ни за что не подойдёт! А где ты сохатого видел? Они под Москвой тоже есть?
— Нет, не под Москвой. — Лёнька покачал головой. — Они прямо в Москве есть. В самой Москве.
Он загадочно улыбнулся.
— Ну, это ты заливаешь! — Костя прищурился. — Сохатый к деревне и то редко подходит. А уж к городу ни за что не подойдёт.
— А вот и не заливаю! В самой Москве лоси есть. Хочешь, поспорим?
Костя удивлённо посмотрел на Лёньку и произнёс:
— Что это с тобой? Вроде ты до сих пор не врал!..
— Да совсем я не вру! — Лёнька рассмеялся, потом обнял Костю за плечи. — Есть лоси в Москве, честное слово, есть. В зоопарке они, чудила!
— Ах, в зоопарке! — протянул Костя. — Так бы сразу и говорил. А то водишь за нос, как маленького. Ну, ладно, пошли дальше.
— Знаешь, мне чего-то пить хочется, — признался Лёнька. — Мы, растяпы, с собой воды-то не захватили…
— Ну, это не беда, — успокоил его Костя. — Тут ключи есть. Сейчас давай направо свернём и как раз к ключу выйдем.
Ребята повернули направо.
Скоро они действительно вышли к ключу, который бил в глубоком овраге.
Спускались в овраг по узенькой крутой тропинке, удерживаясь руками за кустики травы, за выступы глиняного обрыва.
Внизу, напившись прозрачной, холодной воды, Лёнька огляделся. Вверх уходили высокие, с двухэтажный дом, почти отвесные стены оврага. Позади они смыкались, а впереди овраг расширялся, откосы его становились пологими и кое-где уже поросли густым кустарником. Ещё дальше овраг переходил в широкую, просторную ложбину, заросшую молодым березняком.
— Интересно как! — сказал Лёнька. — Вот здесь начинается овраг. А дальше его уже нет…
— Тут талые воды весной стекают, — произнёс Костя. — Ну, и размывают его понемногу. Видишь, вон наверху дерево подмыло. Даже корни наружу торчат…
Лёнька повернул голову и увидел, что действительно в одном месте над оврагом висели оголённые корни сосны. Земля под этими корнями обвалилась и ещё не успела зарасти травой. В самом низу обвала, почти на дне оврага, среди сухой глины чернел гладкий, чуть изогнутый сук. Лёнька, перепрыгнув ручей, подошёл к этому суку и сильно пнул его ногой, надеясь, что он вылезет из глины.
Однако сук не сдвинулся с места, а пальцы на ноге заныли так, как будто Лёнька стукнул не по дереву, а по камню. Завертевшись от боли на одной ноге, Лёнька охнул, а затем сел, снял ботинок и стал растирать рукой ноющие пальцы.
— Ты чего? — громко спросил его Костя.
— Ногу зашиб, — ответил Лёнька. — Стукнул по суку, а он — как камень. Только пальцы отбил…
Костя тоже перепрыгнул ручей, подошёл к чёрному суку и поддел его кончиком своей палки. Однако кончик обломился, а сук так и остался на месте.
— Хм… Интересно, — произнёс Костя. — Очень интересно.
— Он, наверно, очень длинный, — высказал предположение Лёнька, — и его концы завалило глиной. Ну его! Пошли отсюда! У меня уже меньше болит…
Он стал осторожно натягивать ботинок на ушибленную ногу.
— Подожди-ка, подожди… — произнёс Костя и, размахнувшись, сильно стукнул своей палкой по деревяшке.
Палка издала тонкий дребезжащий звук, как будто ею стукнули по камню.
— Подожди-ка… — снова проговорил Костя и стал быстро откапывать палкой сук.
Лёнька с удивлением посмотрел на него и спросил:
— Зачем ты? Нужен он нам! Пошли лучше!
— Подожди… подожди… — почти машинально повторял Костя, изо всех сил орудуя палкой. — Подожди малость…
Лёнька видел, что он сейчас не думает ни о чём, кроме этого странного чёрного сука. Посмотрев немного, ом вынул из кармана перочинный нож и стал помогать Косте, осторожно откапывая сук с другой стороны.
Несколько раз он случайно чиркнул ножом по чёрной, шершавой, как у ели, коре сука. И снова звук был такой, как будто нож прошёлся по камню.
Наконец Костя, откопав сук с одной стороны, подсунул под него палку, навалился и выворотил его из глины.
Сук был очень странный — длинный, совершенно гладкий и чуть изогнутый.
Лёнька попробовал поднять его, покраснел от натуги и с трудом оторвал один конец сука от земли. Опустив его, он откинул со лба чёрные волосы и, отдышавшись, произнёс:
— Первый раз такой сук вижу. Тяжёлый, как камень…
— Ничего ты не понимаешь! — Костя усмехнулся. — Никакой это не сук. Это мамонтовый бивень!
— Что? Что? — переспросил Лёнька.
— Ну, бивень мамонта, — снова пояснил Костя. — Знаешь, в каменный век мамонты были? Так вот это его бивень.
— Про мамонтов-то я знаю. — Лёнька снисходительно улыбнулся. — Читал! А вот насчёт бивня — что-то непохоже. Бивни должны быть гладкие, белые, блестящие — как слоновая кость. А этот — как еловая чурка.
— Слоновая кость потому и блестит, что она свежая, только что со слона, — возразил Костя. — А этот бивень, может, сто тысяч лет в земле пролежал. Тут что хочешь сверху почернеет. А внутри он белый. Вот дай ножик!
Лёнька протянул Косте перочинный нож.
Костя с силой надавил им на шершавую корку, ковырнул, и под лезвием мелькнуло маленькое кремовое пятнышко.
— Видишь? — торжествующе спросил Костя. — Внутри он белый.
— Ну, что ж. — Побеждённый Лёнька вздохнул. — Его теперь в музей надо…
— Нет. — Костя покачал головой. — В музее такие есть. Его надо в косторезную артель.
— В какую артель?
— В косторезную. У нас в Тобольске такая артель есть, где из этих бивней всякие статуэтки вырезают, брошки, мундштуки, шкатулки и даже чернильные приборы.
— Вот интересно! — воскликнул Лёнька. — Что же ты мне про эту артель не сказал? Посмотреть бы, как они это делают! Ты видел, а?
— Нет, — признался Костя. — Не видел. Как делают, не видел, — поправился он. — А статуэтки артельные видал. У моего папки даже мундштук есть из мамонтовой кости. На нём ещё медведь вырезан. Маленький такой медведь. А вырезан здорово — даже шерсть видна.
А у дедушки портсигар из мамонтовой кости есть. Старый-престарый портсигар. Дедушка говорит, что ещё до революции его купил. Тут ведь и до революции косторезы были. А на портсигаре Тобольский кремль вырезан. Совсем как взаправдашний. Вот погоди, мы к дедушке сходим — посмотрим.
Ладно?
— Ладно, — согласился Лёнька. — А вот как бы в саму артель попасть? Посмотреть, как они всё это делают… Туда пускают?
— Вообще-то, наверно, не пускают. Что ж это за артель, если по ней всякий шататься будет? Но, если мы этот бивень в артель принесём, то, может, нас пустят посмотреть. Им же бивни нужны. Они за них даже деньги платят тем, кто найдёт.
— И нам заплатят?
— Не… Ребятам не платят. Родителей вызывают.
— Ну, что ж… Потащили его в артель. Только как понесём-то? Ведь он тяжелющий…
— Донесём… — успокоил Лёньку Костя. — У тебя брюки без ремня держатся?
— Конечно!
— И у меня тоже. Снимай ремень!
Костя тоже снял с себя ремень, сделал на своём и Лёнькином ремнях петли, продел в эти петли концы бивня и туго затянул их.
— Теперь бери ремень на плечо и пошли! — скомандовал Костя.
Мальчики вдвоём подняли бивень. Перекинув ремень через плечо, Лёнька почувствовал, что сейчас бивень не так уж тяжёл. Нести можно.
Медленно, осторожно переставляя ноги и удерживаясь свободной рукой за кустики травы и сухие глиняные выступы обрыва, мальчики стали подниматься из оврага по узенькой тропинке.
Наверху они остановились и положили бивень, чтобы отдышаться.
Костя снял кепку, вытер носовым платком вспотевшую голову с коротеньким ёжиком светлых волос, и, растянув в довольной улыбке пухлые губы, произнёс:
— Вот дотащим бивень до артели и скажем: «Принимайте, товарищи косторезы, посылку из каменного века. А нам за это покажите, как вы свои штуки из кости делаете». Я думаю, покажут, а, Лёнька?
— Мне тоже кажется — покажут.
Передохнув, ребята снова перекинули ремни через плечо и зашагали на запад. Тяжёлый чёрный бивень мамонта, который пролежал в земле десятки тысяч лет, медленно покачивался между ними.
Необычный доктор
Улица Ленина — длинная и прямая. Это, наверно, самая длинная и самая прямая улица в Тобольске. Она тянется почти от подножья горы, на которой расположен кремль, до переправы через Иртыш, которая находится на самой дальней окраине города.
На этой улице стоит затейливое, красивое, как сказочный русский терем, деревянное здание Тобольского драматического театра. Костя как-то сказал Лёньке, что Тобольский театр — самый древний театр в Сибири, что во всех других сибирских городах театры были созданы позже.
Лёнька тогда удивился и не поверил.
— Подумаешь! Если уж ты в Тобольске живёшь, так, по- твоему, всё в Тобольске самое древнее.
— Всё-то не всё, — спокойно ответил Костя, — а кое что есть. Театр у нас точно самый древний в Сибири. И ещё у нас в Тобольске вышла первая в Сибири газета и первый сибирский журнал. Нам про это в школе говорили.
— Кто говорил-то?
— Учительница по географии. Уж она-то знает! И ещё она говорила, что Тобольск — это второй город, который русские построили в Сибири. Первый — Тюмень, а второй — Тобольск. Понятно, что у нас тут много древнего есть.
Лёнька тогда не стал больше спорить. Пожалуй, Костя свой город знает лучше Лёньки. И ведь должно же где-нибудь быть всё самое древнее!.. Так почему не в Тобольске? Пусть тут! Это даже очень интересно — будет, о чём рассказать ребятам, когда вернёшься в Москву…
Спустившись с горы, ребята вышли на улицу Ленина и двинулись по ней с тяжёлым мамонтовым бивнем, который уже давно оттянул все плечи. Лёнька думал, что идти им придётся далеко, дальше театра.
Однако до театра они не дошли. На первом же квартале Костя свернул в ворота двухэтажного деревянного домика и, опустив бивень на землю, облегчённо вздохнул.
— Ну, наконец-то дотащили! Вот она, косторезная артель!
Лёнька пренебрежительно осмотрел двухэтажный дом с
небольшими окнами и сказал:
— У нас в Москве такие сносят…
— А у нас такие строят! — сердито возразил Костя. — Ты не всё на Москву равняй…
— Ну, ладно, не обижайся, — примирительно сказал Лёнька. — Это ж я просто так. А где сами-то косторезы?
— А вон, в окнах видны!
Лёнька посмотрел в одно окно, в другое и увидел самых обыкновенных людей. Одни были в синих халатах, другие — в рубашках. Где-то в глубине комнаты сидела белокурая девушка. В общем, ничего таинственного, ничего такого, что говорило бы о связях этих людей с предметами из каменного века. Люди как люди…
— Ты тут посиди, — услышал он голос Кости, — а я к председателю артели сбегаю. Пусть принимают посылку от мамонта!
Костя убежал в дом, а Лёнька сел на лавочку и сразу же увидел во дворе большие штабеля дров, которые не заметил раньше. Это неприятно поразило его. Значит, и тут печки топят! Ну, совсем как в самом обыкновенном доме! А он-то думал, что здесь всё таинственно и необычно. «И ничего тут необычного нет! — почему-то решил он. — И всё-то Костя наврал!»
Однако Лёнька ошибся. Необычное ещё только начиналось.
Вот из дома вслед за Костей вышел коренастый, плотный мужчина в коричневом халате и с маленьким молоточком в руках.
— Где, говоришь, твоя посылка? — недоверчиво улыбаясь, спросил мужчина. — Покажи-ка её!
— Вот, возле лавочки лежит. — Костя показал рукой. — Это мы в тайге у родника нашли. Там земля обвалилась, он и открылся…
— Так, так, — проговорил мужчина, подошёл к лавочке и слегка стукнул по бивню молоточком.
Бивень глухо, как бы недовольно отозвался.
— Ого! — произнёс человек и стукнул по бивню снова, уже в другом месте.
Бивень снова отозвался глухо и сердито.
Мужчина улыбнулся и стукнул молоточком в третьем месте, у самого тонкого края бивня.
На этот раз бивень ответил на удар звонко и весело. Однако этот весёлый звук вовсе не порадовал коренастого мужчину. Он поморщился и пробормотал:
— Всё-таки есть, проклятая. Жаль… Жаль…
Глядя на его недовольное лицо, Лёнька почему-то подумал: сейчас мужчина скажет, что бивень никуда не годится, его придётся уносить со двора, и тогда их планы рухнули. А ведь Лёнька всю дорогу из леса мечтал, как он будет рассказывать у себя, в московской школе, о тобольских косторезах, и как весь класс, даже самый первый балагур и задавала Борька Хмелинин, будет тихонько сидеть, слушать, затаив дыхание, и смотреть Лёньке в рот…
Однако мужчина в коричневом халате совсем не торопился браковать их находку. Он поднял бивень, положил его на лавочку и стал выстукивать молоточком со всех сторон — совсем так, как выстукивает в поликлинике доктор больного. Только доктор выстукивает пальцами, а этот дяденька — молоточком. Впрочем, и доктор иногда пользуется молоточком, особенно когда стукает по коленкам…
— Дядя, вы совсем как доктор, — сказал Лёнька. — Выстукиваете… Выстукиваете…
— А я и есть доктор. — Мужчина улыбнулся. — Доктор по мамонтовым болезням…
— По каким, по каким? — не понял Лёнька.
— По мамонтовым! Ну, знаешь, мамонты раньше были. Так вот по их болезням… Вроде как ветеринар…
Лёнька, поняв наконец, что мужчина шутит, улыбнулся и спросил:
— А зачем вы бивень выстукиваете?
— Чтобы определить его болезни.
— Какие же у него могут быть болезни? Он ведь не живой…
— Это ты, конечно, прав — бивень не живой. А болезни у него всё равно могут быть. Вот, например, трещины или всякие там пустоты.
— А как вы узнаёте про эти трещины и пустоты?
— По звуку узнаю. Звук, брат, говорит всё. Все болезни наружу выкладывает. Если бивень звучит глухо, значит, он цельный, без трещин. А если трещина есть, то она сразу же звонкий звук даст, иногда даже дребезжащий. Вот в вашем бивне на кончике трещина, а так-то он вообще хороший, целый бивень. Только маленький. Обычно они вдвое, а то и втрое больше бывают.
— Вы его примете, да? — обрадовался Лёнька.
— Конечно, примем! Если ещё такой найдёте — обязательно тащите. Тоже примем. Да, скажи-ка, как тебя зовут?
— Лёнька.
— А его? — Мужчина указал на Костю.
— Его Костей.
— Так вот что, Лёня и Костя! Скажите своим родителям, чтобы они завтра пришли в артель. Мы с ними рассчитаемся за вашу находку. Ладно?
— Ладно! — ответил Лёнька. — А как вас зовут?
— Александр Александрович.
— А вы тут кем работаете? Доктором?
— Нет. — Александр Александрович улыбнулся. — Я тут работаю техноруком, то есть техническим руководителем.
— А вы тоже косторез?
— Да. — Александр Александрович сдержанно кивнул головой. — Я косторез.
— И вы умеете выделывать мундштуки, портсигары и разные статуэтки?
— Да. — Александр Александрович снова улыбнулся. — Умею.
— А вы покажете нам, как их у вас в артели делают? Нам очень интересно!
— Ну, что ж… — Александр Александрович задумался, — Пожалуй, вам можно будет показать.
— Ой, прямо сейчас можно?
— Нет уж, давайте не сейчас, ребята. Давайте завтра. Утром завтра пусть ваши родители придут, а после обеда сами приходите. Идёт?
— Идёт! — хмуро ответил Костя, недовольный, очевидно, тем, что весь разговор с необычным доктором вёл бойкий на язык Лёнька, а ему, Косте, оставалось только стоять да слушать.
Александр Александрович записал в свой блокнот фамилии и адрес ребят, попрощался с ними за руку, подхватил бивень и унёс его в дом.
Самыми страшными машинами, какие только создал человек за всю свою историю, Лёнька всегда считал бормашины, стоящие в кабинетах у зубных врачей.
Все остальные машины, которые знал Лёнька, — а он знал их много, — делали какую-то полезную для человека работу, облегчали, а чаще и совсем заменяли труд человека. И одна только бормашина, по глубокому Лёнькиному убеждению, никакого труда не облегчала, не заменяла, а была предназначена специально для того, чтобы причинять человеку боль. Кто и зачем придумал эту страшную машину — Лёнька не знал. Но никаких добрых чувств к её изобретателю он, разумеется, не питал.
Каково же было Лёнькино изумление, когда на другой день после находки мамонтового бивня, войдя в рабочий цех косторезной артели, Лёнька оказался в настоящем царстве страшных бормашин.
Их было в этом цехе невероятно много — Лёнька ещё никогда не видел столько бормашин сразу. Гибкие шланги с блестящими наконечниками извивались на всех столах, как змеи, свисали со столов вниз, шипели, жужжали и визжали, вгрызаясь в кость. От одного вида этих машин, от издаваемых ими звуков у Лёньки сразу заныли зубы и закружилась голова, как она кружилась каждый раз, когда он сидел в кресле у зубного врача.
В царстве страшных машин
Впрочем, всё это было уже потом. А рассказывать надо с самого начала.
Утром Лёнька и Костя с нетерпением ждали, когда их отцы вернутся из косторезной артели.
Отцы вернулись довольные, весёлые, принесли конфет и дали Лёньке и Косте денег на мороженое, на кино и на пару хороших книг.
Возвращаясь домой из книжного магазина, уже после того, как все деньги до последней копейки были истрачены, Костя. говорил:
— Вот бы каждый день находить по бивню! А, Лёнька? Вот бы здорово! Знаешь, айда после обеда в тайгу?
— Нет. — Лёнька покачал головой. — После обеда мы к косторезам пойдём. Ты разве забыл, что Александр Александрович сказал нам после обеда приходить?
— Подумаешь! — Костя махнул рукой. — Успеем посмотреть, что там косторезы делают. Не убегут они никуда. Пошли лучше бивни поищем.
— Нет, — ещё раз отказался Лёнька. — Раз договорились прийти — значит, должны прийти. Дал слово — держи его. Иначе, какой же ты пионер? Тому, кто один раз своё слово нарушил, в другой раз уже не верят.
— Ладно, — мрачно согласился Костя. Пойдём сегодня в артель. А завтра — в тайгу. Хорошо?
— Вечером решим, — сказал Лёнька. — Придём от косторезов и решим. Что мы сейчас загадывать будем?..
И вот, наконец, ребята в косторезной артели. Александр Александрович водит их из помещения в помещение, показывает и рассказывает, какой путь проходит в артели мамонтовый бивень, прежде чем он становится вещью, которая нужна людям.
В одной из комнат была установлена обыкновенная круглая электропила, какие Лёнька не раз видел на лесопилках. Только зубья у этой пилы были чуть поменьше, чем у тех, которые видел Лёнька. С помощью этой пилы большие и тяжёлые мамонтовые бивни разрезают на небольшие куски, пригодные для изготовления различных статуэток, на тонкие пластинки, из которых, как объяснял Александр Александрович, будут изготовляться брошки, шпильки и гладкие, блестящие подставки для скульптурных групп.
К удивлению Лёньки, мамонтовый бивень разрезался пилой легко и быстро, будто он вовсе и не был таким твёрдым, как камень.
— Это, кстати, очень денная особенность мамонтовой кости — то, что её легко резать, — заметил Александр Александрович. — Именно поэтому она и стала материалом для изготовления различных изделий. Она ведь прочная, твёрдая и режется легко. Нигде больше такого материала нет. Её не то что электропилой — её даже простым перочинным ножом резать можно. Старики рассказывают, — продолжал Александр Александрович, — что до революции именно так и работали некоторые тобольские косторезы — простым перочинным ножом. А бивень они разрезали на небольшие куски обыкновенной пилой. Электропилы-то тогда ещё не было!
— А дальше что с костью делают? — спросил Лёнька.
— А дальше-то вот, собственно, и начинается работа костореза, — пояснил Александр Александрович. — Распилить кость на куски определённого размера сможет любой рабочий. Для этого высокая квалификация не требуется. А вот чтобы из куска кости сделать скульптуру — нужно умение, мастерство. И так, сразу, этим мастерством не овладеешь. Люди ему годами учатся.
— А я смогу научиться? — снова задал вопрос Лёнька.
— Не знаю, — ответил Александр Александрович. — Это зависит от твоих способностей. Ты из пластилина умеешь лепить какие-нибудь фигурки?
— Нет, — признался Лёнька. — Никогда не лепил. Неинтересно.
— А рисуешь ты хорошо?
— Плохо. — Лёнька произнёс это грустно. Он уже понимал, к чему клонит Александр Александрович. — У меня по рисованию всё больше тройки. А вот задачи я здорово решаю. Лучше всех в классе.
— Вот и будешь, наверно, математиком. — Александр Александрович улыбнулся. — Или ещё физиком. А косторезом, наверно, не будешь. В нашем деле обязательно нужно уметь рисовать и лепить. Иначе ничего не выйдет.
Ведь мастер, прежде чем вырезать из кости статуэтку, рисует её в альбоме, и не один раз, потом лепит её из пластилина, отделывает в ней каждую складочку и только после этого начинает резать кость.
— А портсигары тоже сначала лепят? — спросил Костя.
— Нет, портсигары не лепят, — ответил Александр Александрович. — Просто рисунок, который мастер хочет вырезать на крышке портсигара, сначала делается в альбоме. А потом уже, когда рисунок окончательно отработан, мастер переводит его на кость и начинает вырезать резцами.
Лёнька посмотрел на руки костореза, возле которого они стояли. Тот делал гладкий длинный нож для разрезания книг. Лезвие ножа было уже готово. Сейчас мастер отделывал красивую рукоятку.
Лёнька видел: на одной части рукоятки что-то уже вырезано, а на другой — нарисовано карандашом. Что нарисовано — Лёнька не понял. Но вот косторез провёл по карандашной линии вращающимся резцом бормашины, и на костяной пластинке образовалось углубление, а в стороны полетела мелкая, как мука, костяная пыль.
Мастер провёл резцом по этому углублению ещё и ещё раз. Оно стало глубоким, хорошо заметным. Потом резчик начал прорабатывать резцом другие карандашные линии. И скоро Лёньке стало ясно, что он вырезает на рукоятке ножа голову оленя с большими рогами.
Работал мастер быстро, потому что резец бормашины свободно, безо всякого усилия, резал кость.
— А ведь раньше это был тяжёлый физический труд, — заметил Александр Александрович. — Когда я начинал работать в артели, всё делалось ручными резцами. О бормашинах мы тогда и не мечтали. В первые месяцы, когда ещё учеником был, к вечеру с непривычки руки болели. Сильно болели… Потом уж привык…
— Скажите, пожалуйста, — спросил Костя, — почему у мастера кость не блестит, а у моего дедушки портсигар блестит? У дедушки ведь портсигар тоже из мамонтового бивня.
— Этот нож ещё не отполирован, — ответил Александр Александрович. — Когда мастер кончит его вырезать, он отшлифует его шкуркой, а затем наденет на вал электромотора щёточку, смоченную спиртом, и отполирует нож этой щёточкой. И он станет таким же блестящим, как портсигар твоего дедушки.
— А готовые ножи, статуэтки, портсигары нам можно будет посмотреть? — спросил Лёнька у технорука косторезной артели.
Александр Александрович взглянул на часы и сказал:
— Это уж давайте, ребятки, завтра. У меня сейчас много работы, а завтра я смогу показать вам все наши сокровища.
— Какие сокровища? — удивился Лёнька.
— Ну, это я так называю наш художественный фонд. Мы многие работы оставляем в артели, чтобы по ним учились резать кость молодые мастера. И у нас есть работы старых, давно умерших мастеров. Эти работы сейчас так дорого стоят, что их спокойно можно назвать сокровищами.
— Когда нам прийти? — спросил Костя.
— Давайте, как и сегодня, — после обеда.
Александр Александрович пожал ребятам руки и ушёл в
свой кабинет.
Сокровища стеклянных шкафов
В одном из залов громадного Тобольского музея стоят пять небольших стеклянных шкафов. На полочках этих шкафов расположены ослепительно белые или чуть пожелтевшие от времени фигурки — совсем маленькие фигурки людей и животных, которым было бы просторно на ладони человека.
Малы эти фигурки, но какая громадная притягательная сила заключена в них! Подолгу простаивают перед каждым из шкафов обычные посетители музея, переводя взгляд с одной фигурки на другую. Ещё дольше задерживаются здесь люди, неизменными спутниками которых являются блокноты и самопишущие ручки. Нередко перед этими шкафами по нескольку часов сидят юноши и девушки с альбомами и карандашами.
Никто не пройдёт мимо маленьких фигурок, никого они не оставят равнодушным. Такова уж сила настоящего искусства, что равнодушным к нему быть невозможно.
Эти фигурки вырезаны из белого бивня мамонта руками тобольских резчиков по кости Костя и Лёнька стоят возле стеклянных шкафов, разглядывают фигурки и слышат голос экскурсовода:
— Изделия тобольских косторезов украшают залы не одного только Тобольского музея.
Они есть в музеях Москвы, Ленинграда, Омска, Тюмени и некоторых других городов страны. Скульптуры тобольских мастеров не раз завоевывали золотые и серебряные медали на международных выставках.
Маленькие фигурки из мамонтовой кости принесли нашему городу Тобольску большую, мировую славу. В этих шкафах находится немало редкостных, неповторимых работ старых тобольских мастеров, работ, которые являются настоящими сокровищами русского народного искусства…
Экскурсия уходит в другой зал. Голос экскурсовода затихает, а Костя и Лёнька остаются возле стеклянных шкафов с маленькими белыми фигурками, остаются, потому что самое интересное — впереди.
Вместе с мальчиками возле шкафов стоят двое юношей — ученики косторезной артели — и опытный мастер Гавриил Андреевич. Мастер пришёл сюда с учениками, чтобы показать им работы старых мастеров и рассказать о них. А Костю и Лёньку он взял с собой, чтобы они тоже послушали. Им ведь интересно…
У Лёньки до сих пор не прошло чувство какого-то непонятного удивления. Ведь ещё вчера утром он ничего не знал о Гаврииле Андреевиче, а сейчас этот известный всему миру мастер разговаривает с ним, как со старым знакомым, и даже обещал вырезать что-нибудь на память. Удивительно! Всегда вот так: живёшь-живёшь, ничего особенного вроде не знаешь, и
вдруг что-нибудь такое случится, что на всю жизнь запомнишь…
А получилось всё это так.
На другой день после того, как технорук Александр Александрович провёл ребят по цехам артели, Лёнька и Костя снова пришли в артель после обеда смотреть сокровища, которые обещал показать Александр Александрович.
Технорук повёл их в комнату на второй этаж и поставил перед большим, почти до потолка, стеклянным шкафом, в котором было столько разных фигурок, ножей, шкатулок, брошек и всяких других вещей из мамонтовой кости, сколько Лёнька ещё за всю свою жизнь не видал.
Александр Александрович открыл одну дверцу шкафа и стал осторожно вынимать и показывать ребятам некоторые фигурки.
Вот появилась на столе лошадь, запряжённая в сани с хворостом. Возле лошади стоит маленький мальчик в громадных рукавицах.
— Эта скульптура называется «Мужичок с ноготок», — говорит Александр Александрович.
А Лёнька сразу вспоминает некрасовские стихи:
…Гляжу — поднимается медленно в гору Лошадка, везущая хворосту воз.
И, шествуя важно, в спокойствии чинном Лошадку ведёт под уздцы мужичок В больших сапогах, в полушубке овчинном,
В больших рукавицах, а сам с ноготок…
Лёнька глядит на скульптуру и видит, что лошадке действительно трудно. Она натужно упёрлась копытами в землю, ока идёт в гору. И по наклоненному слегка телу мальчика тоже видно, что он поднимается в гору. А хворост… До чего интересно сделан хворост! Как настоящие, лежат в крошечных белых санях белые сучки, стволы молоденьких ёлок и берёзок.
— Кто это сделал? — восхищённо спрашивает Лёнька.
— Эту скульптуру сделал художественный руководитель нашей артели Виктор Степанович Синицких, — отвечает Александр Александрович и с гордостью добавляет: — Она была на последней всемирной выставке в Брюсселе.
Лёнька с уважением смотрит на лошадку и мальчика, которые ездили в далёкую Бельгию. «Вот бы мне туда, — думает Лёнька. — Я бы там марок бельгийских накупил!..» Бельгийских марок у него в коллекции не очень много. Почему-то они редко попадаются…
— А эту работу вы, ребята, должны назвать сами, — говорит Александр Александрович и ставит на стол узенькую белую дощечку, на которой стоит, ухватившись за большую репу, дед в лаптях, а за деда одна за другой уцепились бабка, внучка, Жучка, кошка и мышка.
— Это «Репка», — снисходительно говорит Костя. — Я эту сказку давно, ещё в детском саду, знал. Это, наверно, игрушка?
— Нет, это не игрушка, — возражает Александр Александрович. — Но ты, Костя, прав — эта скульптура называется «Репка». И сделал её опытный мастер Фёдор Степанович Фёдоров. А вот, посмотрите, ещё одна «Репка».
Александр Александрович вынимает из шкафа ещё одну узенькую белую дощечку, на которой старик изображён уже с репой на плечах. Он вытащил её и несёт домой. А за ним важно идут бабка, внучка, Жучка, кошка и мышка.
— А это тоже сделал Фёдоров? — спрашивает Лёнька.
— Нет, это уже работа не Фёдорова, а Гавриила Андреевича Хазова. Обе «Репки», ребята, как и «Мужичок с ноготок», ездили на всемирную выставку в Брюссель. У Хазова туда ещё три работы отправляли. В Чехословакию одну его работу увезли. Так что Гавриила Андреевича, считайте, почти во всём мире знают. А вот ещё одна скульптура Фёдорова. Она называется «Мужик и лиса».
Лёнька смотрит на скульптуру, которую держит в руках технорук артели, и снова видит лошадь, запряжённую в сани. Только на этот раз лошадь бежит лёгкой рысцой и её погоняет закутанный в тулуп мужик.
Лёнька сразу вспоминает слышанную давным-давно сказку о том, как лиса притворилась мёртвой, как мужик положил её к себе в сани, где лежала рыба, и как лиса рыбку за рыбкой выкинула с воза весь улов.
И здесь, в скульптуре, совсем как в сказке, за спиной у мужика лежит мешок с рыбой, а возле мешка хозяйничает рыжая кумушка. Несколько рыбок уже валяются на земле возле саней. Скоро за ними последуют и остальные.
— А вот такие скульптуры тобольские мастера изготовляют уже очень давно — лет шестьдесят, а то и семьдесят, — говорит Александр Александрович. — Называются они «Тройка оленей» и «Поездка на собаках».
Он вынимает из шкафа две изогнутые узкие белые пластинки, на одной из которых стремительно бегут запряжённые в сани три оленя, а на другой такие же сани с человеком тянет целая упряжка собак. И олени и собаки сделаны так искусно, что кажется, будто они вот-вот соскочат со своих пластинок и унесутся куда-то вдаль.
Лёнька смотрит на оленей и собак и думает: неужели их могли сделать семьдесят лет назад? Неужели так давно, когда ещё даже бабушки на свете не было, здесь уже делали такие интересные штуки?
Он спрашивает об этом Александра Александровича, и тот подтверждает:
— Да, Лёня, такие фигурки умели делать семьдесят лет назад. А всего тобольская резьба по кости существует почти двести пятьдесят лет. Ещё при Петре Первом в Тобольске изготовляли из слоновой кости табакерки, мундштуки, гребни и разные шкатулки. А потом научились делать фигурки и даже целые макеты. Вот посмотрите.
Александр Александрович подводит ребят к шкафу и показывает в его углублении, под скошенным стеклом, большой макет, на котором изображён чум, люди возле костра, олени с санками и высокий шест с каким-то совсем допотопным динамиком.
— Смотри, Костя, какой динамик смешной, — говорит Лёнька. — Я такие только в старых журналах у бабушки видел. А чум! Посмотри, какой чум! Неужели в них до сих пор живут?
— Сейчас в них живут уже очень немногие, — говорит Александр Александрович. — В основном оленеводы, которым приходится кочевать по тундре. А вообще ненцы строят себе теперь хорошие деревянные дома. Вот когда изготовлялась эта скульптура, они все жили в таких чумах. И динамики у них были такие же, какой тут показан. Нынешних динамиков тогда и в помине не было.
— А когда эту скульптуру делали? — интересуется Лёнька.
— Давно, лет двадцать пять назад. Я тогда сам был ещё таким же пацаном, как ты. А здесь, в артели, уже работали замечательные мастера, у которых я потом учился. Одного из них звали Виктор Никитич Лопатин. Он вот и сделал эту скульптурную группу. Называется она «Радио в тундре». Радио-то в ту пору ещё было диковинкой.
— А что Лопатин сейчас делает? — спрашивает Костя.
— Нет сейчас Лопатина, — печально говорит Александр Александрович. — Погиб на фронте. Когда с фашистами воевали.
Ребята замолчали. Александр Александрович начал ставить скульптуры обратно в шкаф.
В это время в комнату заглянул худощавый, тёмноволосый мастер в чёрном халате, которого ребята видели вчера в цехе.
— Виктора Степановича нет? — спросил он технорука.
— Нет, — ответил Александр Александрович. — Он в горисполкоме. Да ты зайди.
Мастер вошёл в комнату.
— Вот познакомьтесь, ребята, — сказал технорук, — это Гавриил Андреевич Хазов. Тот самый, который вторую «Репку» сделал.
Лёнька и Костя по очереди пожали протянутую им руку мастера.
— А что вы здесь делаете, ребята? — спросил Гавриил Андреевич.
— Они бивень принесли, — ответил за ребят Александр Александрович. — И вот интересуются нашим делом. Им бы посмотреть терентьевские шкафы в музее. Только чего они там сами поймут?
— А я завтра двух учеников в музей поведу, — сообщил Гавриил Андреевич. — Вот пусть и идут с нами. Послушают.
Пойдёте, ребята?
— Пойдём, — твёрдо ответил Лёнька.
— Тогда завтра к двум часам давайте сюда. Договорились?
— Договорились. — Лёнька кивнул. — Только скажите, пожалуйста, что это за терентьевские шкафы?
— А это вы завтра узнаете, — пообещал Гавриил Андреевич и, попрощавшись, вышел. Александр Александрович тоже протянул ребятам руку:
— Ну, пока, хлопцы.
Завтра вам Хазов кое-что расскажет, а потом заходите снова.
— Скажите, пожалуйста, — спросил на прощанье Лёнька, — а ваши работы здесь есть? — Лёнька показал на шкаф.
— Вот одна есть. — Александр Александрович достал маленькую фигурку в больших охотничьих сапогах, с ружьём за плечами и убитой птицей в руках. — Вы сами видите, что это охотник. Скульптура так и называется «Охотник с глухарём».
Он поставил статуэтку обратно в шкаф, и все трое вышли в коридор.
И вот сегодня ребята уже стоят в Тобольском музее перед стеклянными шкафами с работами косторезов и слушают рассказ Гавриила Андреевича.
Стоят они долго. За это время по залу прошло уже несколько экскурсий, а уходить всё не хочется.
Гавриил Андреевич рассказал своим ученикам и Лёньке с Костей, почему два шкафа в музее называются «терентьевскими». В них собраны работы знаменитого старого тобольского резчика Порфирия Григорьевича Терентьева. Он почти всю свою жизнь прожил ещё до революции. Но и после революции, уже глубоким стариком, проработал целых десять лет. Умер он в 1927 году, как раз тогда, когда родилась Лёнькина мама.
За свою долгую жизнь Терентьев сделал столько разных вещей из мамонтовой кости, что о них можно было бы рассказывать несколько дней. Если бы он жил и сейчас, он наверняка был бы знаменитым человеком. Но в старину его работы обычно забирал себе хозяин мастерской и продавал с маркой своей мастерской, не указывая фамилии резчика.
Гавриил Андреевич рассказал, что в 1900 году работы Терентьева были очень высоко оценены на международной выставке в Париже.
Хозяин мастерской получил за это золотую медаль, тобольский городской голова — бронзовую, а о самом мастере никто и не вспомнил.
В «терентьевских» шкафах ребята увидали статуэтки, изображающие ненцев, сибирских крестьян и горожан старого времени. Много было различных фигурок животных — оленей, медведей, зайцев.
Об одной работе Терентьева Гавриил Андреевич рассказал особенно подробно. Эта скульптура называлась «Один с сошкой, семеро — с ложкой».
Давным-давно, ещё задолго до революции, в России появилась карикатура «Один с сошкой, семеро — с ложкой». Она изображала крестьянина, который пашет сохой землю и добывает хлеб. А навстречу ему идут с ложками помещик, поп, купец, жандарм и другие паразиты, которые жили в царской России на шее трудового народа.
Карикатура эта ясно говорила, что жизнь в царской России организована несправедливо, что трудящихся рабочих и крестьян эксплуатируют дворяне, купцы, попы и чиновники.
И вот по этой крамольной в то время карикатуре Порфирий Григорьевич Терентьев решил вырезать из кости скульптуру.
Много времени потратил резчик, тщательнейшим образом отделывал он каждую фигурку, вкладывая в скульптуру всю свою ненависть к эксплуататорам, всю свою любовь к трудовому народу. Сын сибирского крестьянина, долгие годы ходивший за плугом и тянувший лямку солдатской службы, Терентьев хорошо знал жизнь бедняков и смертельно ненавидел богачей.
И вот наконец последнее движение резца. Работа закончена. Пора позаботиться о том, чтобы она пошла к людям и заставила их ещё раз задуматься о несправедливом строе царской России. Однако косторезу заботиться об этом не пришлось. За него позаботилось тобольское губернское начальство. Оно запретило показывать где-либо «крамольную» скульптуру. Так люди и не видели этой замечательной работы до тех пор, пока после Октябрьской революции, после окончания гражданской войны запрещённую при царизме скульптуру Терентьева не выставили для всеобщего обозрения в Тобольском музее.
В 1926 году Терентьев начал изготовлять копию этой скульптуры. Довести работу до конца мастеру не удалось. После смерти Терентьева скульптуру закончил один из его учеников — Терентий Семёнович Песков. Сейчас она хранится в Московском музее народного искусства.
Своё мастерство Порфирий Григорьевич Терентьев передал двум лучшим ученикам и товарищам — Василию Ивановичу Денисову и Терентию Семёновичу Пескову. Денисов и Песков уже после смерти Терентьева создали в Тобольске косторезную артель, которая существует до сих пор, и вырастили целое поколение молодых резчиков по кости, продолжающих развивать и совершенствовать старинное народное искусство.
Когда Гавриил Андреевич кончил рассказывать, Костя спросил его:
— А вы тоже учились у Денисова и Пескова?
— Нет, ребятки, я у них не учился. — Гавриил Андреевич улыбнулся. — Они умерли в 1942 году. Я ещё тогда маленьким мальчишкой был, меньше вас, и жил очень далеко отсюда, в Архангельской области. Там тоже есть косторезная артель — в Холмогорах. Только в Холмогорах больше вазы делают, а в
Тобольске — видите, разные статуэтки. Ну, я в Холмогорах школу художественной резьбы окончил и вот приехал сюда, в Тобольск. Тут с тех пор и живу.
Уже перед самым уходом из музея, когда ученики косторезной артели прятали свои блокноты в карманы, Лёнька позвал Гавриила Андреевича к одному из шкафов и показал на красивую костяную шкатулку. На крышке этой шкатулки из цветных кусочков было выложено изображение тройки бегущих оленей, которые везут сани, или, как их называют на Севере, нарты (так сказал Лёньке Костя), на стенках этой шкатулки также были различные рисунки из цветных кусочков.
— Это сделано в вашей артели? — спросил Лёнька.
— Да, — ответил Гавриил Андреевич.
— А как это делается?
— Это очень сложная работа, ребятки. Она называется инкрустацией из мамонтовой кости. Сейчас нам уже пора уходить, а завтра забегите в артель, и я расскажу вам про неё. А если Александр Александрович будет свободен, то он вам расскажет ещё лучше, потому что он сам этой инкрустацией занимается и очень её любит.
Картина, которая создаётся тысячелетиями
С утра льёт дождь. Его косые струи звонко барабанят по железной крыше в сенях. Иногда, подхваченный ветром, дождь кидается на оконное стекло и, разбившись об него, стекает вниз множеством мелких капель.
На улице сразу стало грязно, и без галош можно ходить только по деревянным мосткам.
Мутно-серая пелена дождя затянула всё вокруг, и гора, на которой стоит Тобольский кремль, уже не столько видится, сколько угадывается вдали. Она стала каким-то тёмно-серым расплывчатым пятном.
Лёнька смотрит из окна на эту гору и думает о том, что в Москве, когда идёт дождь, можно пойти в кино, или забежать в соседнюю квартиру к Тольке и поиграть с ним в шахматы, или повырезать картинки из старых журналов, или заняться марками, которых у Лёньки перед отъездом было тысяча триста сорок две штуки. В общем, в Москве в дождь не скучно. А здесь, в Тобольске, вот пошёл дождь и прямо помереть от скуки можно. До кино идти далеко, и не везде есть мостки, а таскаться по грязи не хочется. Да и картину, которая идёт, Лёнька видал два дня назад. А второй кинотеатр закрыт на ремонт. Костя говорил, что есть ещё кино где-то далеко, на горе, за кремлём. Но идти туда в такую погоду не хочется. Да и неизвестно, что там идёт. Может, Лёнька уже видел эту картину.
В шахматы Костя играть не умеет, а в шашки Лёнька уже обыграл его пять раз подряд, и это надоело. Марки остались в Москве. Старые журналы бабушка резать не даёт. Ну, в общем, совсем нечего делать.
Лёнька ещё недолго глядит в окно, потом встаёт и лениво, медленно идёт в кладовку, где в сундуке у бабушки вместе с молитвенниками в кожаных переплётах хранятся перевязанные бечёвкой в пачки старые журналы. Лучше уж посмотреть эти журналы ещё раз, чем разглядывать лужи во дворе.
Лёнька поднимает тяжёлую крышку сундука и перекладывает журналы. Вот «Крокодил» за 1938 год, вот «Огонёк» за 1936 год… Это всё Лёнька уже видел. Вот растрёпанные пачки совсем старинных журналов «Нива» и «Солнце России», в которых всё написано через допотопную букву «ять» и с твёрдыми знаками на концах слов. Эти журналы хорошо бы посмотреть. Лёнька их ещё не видел. Вот кипа какого-то тоже старинного журнала «Всемирная панорама» за 1916 год. Посмотреть её тоже, что ли?
Лёнька закрывает сундук и уносит в комнату три пачки журналов. «Всемирная панорама» лежит сверху, и Лёнька начинает с неё.
Журналы оказываются не такими уж интересными. В них портреты каких-то усатых и бородатых дядек, каких-то старомодных женщин в длинных, до самой земли, платьях. Нигде нет ни одной машины. А что в журналах смотреть, если там нет машин? Изредка попадаются фотографии, над которыми написано: «С фронта». На этих фотографиях изображены отдыхающие солдаты в смешных фуражках без козырьков или пушки, или колонны пленных австрийцев.
И вдруг в одном журнале Лёнька видит несколько фотографий таких же белых фигурок, какие он видел вчера в стеклянных шкафах Тобольского музея.
Лёнька не верит своим глазам. Он закрывает и снова открывает журнал. Нет, глаза его не обманули. В журнале действительно помещены снимки тобольских косторезных изделий.
А вот и заголовок — «Скульптор-самоучка». Под заголовком написано:
«В Петрограде появился крестьянин Тобольской губ. Порфирий Григорьевич Терентьев, с поразительной художественностью и экспрессией воспроизводящий непосредственно с натуры фигуры животных, статуэтки и целые сцены из костей мамонта.
Орудием для резьбы ему служит преимущественно перочинный ножик.
По мнению профессоров Академии, видевших его произведения, — это исключительно крупный талант».
«Это же про того Терентьева, — сразу догадался Лёнька, — про которого вчера Гавриил Андреевич рассказывал! Вот здорово!»
Он схватил журнал, прижал его к груди и кинулся на кухню к бабушке.
— Бабушка! — закричал он ещё с порога. — Можно я этот журнал у тебя возьму?
— Опять резать? — сердито спросила бабушка. — Резать не дам!
— Нет, бабушка, не резать. Тут про Терентьева есть, который из Тобольска.
— Про какого ещё Терентия?
— Про Терентьева, костореза.
— Ах, про Терентьева!.. Про Терентьева-то я знаю. Помню его. Как же! Помню, помню… Молодая была — всё за брошками к нему бегала. Да не я одна — все тобольские молодухи у него брошки покупали. Да и приезжие — тоже. Славный старик был, добрый, умный. Читал много. Перед смертью, говорят, фигурку Ленина из кости сделал. В Москву её, что ли, увезли. В музее небось стоит…
— Вот смотри, тут в журнале про него написано. Про Терентьева. — Лёнька раскрыл перед глазами бабушки журнал. — Видишь?
— Без очков-то мне плохо видать. Да я потом гляну. А зачем тебе журнал-то?
— Я, бабушка, его в Москву повезу. Буду там ребятам в школе про тобольских косторезов рассказывать. И про Терентьева тоже. И журнал этот им покажу. Интересно ведь! Ещё до революции про него писали, что он — талант…
— Это другое дело, — довольно сказала бабушка. — Ребятам показать или рассказать что — для этого мне журнала не жалко. А резать не смей! Изрезал бы вот его раньше и не увидел бы сейчас про Терентьева-то. Изрезать всегда успеешь. А полежат — глядишь, в дело сгодятся. Вышивку там взять или ещё что…
Но Лёнька уже не слушал бабушку. Накинув пальто, он выскочил во двор и, прыгая через лужи, побежал с журналом к Костиному дому.
А после обеда, когда дождь кончился и летнее солнце подсушило грязь на перекрёстках, ребята взяли журнал и снова пошли в косторезную артель.
Журналом «Всемирная панорама» в артели заинтересовались. Гавриил Андреевич листал его, разглядывал фотографии терентьевских работ и говорил:
— Слыхал я про этот журнал. Читал даже про него в одной книжке, а видеть не доводилось. Интересно! Очень интересно!
Oн тут же вынул из ящика своего верстака альбом, карандаш и стал срисовывать с журнала те работы Терентьева, которые он видел впервые.
— Мы, ребята, — сказал он, — перепишем текст этой заметки в свой артельный альбом и завтра отдадим журнал вам. Ладно?
— Ладно, — согласился Лёнька. — Пожалуйста.
Потом технорук артели Александр Александрович увёл Лёньку и Костю в склад, открыл один из шкафов, на полках которого стояли разные шкатулки, и сказал:
— Мне Гавриил Андреевич говорил, что вы интересуетесь инкрустацией. Попробую вам рассказать, что это такое. Вы мозаику знаете? Игра такая есть…
— Знаем.
— Вот и инкрустация — это как мозаика. Только не из цветных глиняных кружочков, а из цветных кусочков мамонтовой кости — коричневых, зелёных, синих, розовых…
— А откуда они берутся, эти цветные кусочки? — спросил Лёнька. — Ведь мамонтовая кость — белая.
— Да, мамонтовая кость белая, — согласился Александр Александрович. — Но она лежит в земле очень много тысяч лет. И за это время корочка мамонтового бивня пропитывается различными солями, которых в земле немало. В зависимости от того, какими солями она пропиталась, корочка может стать светло- или тёмно-коричневой, розовой, зелёной, голубоватой, синей, серой. Иногда на одном и том же бивне корочка в различных местах имеет различный цвет.
Толщина этой корочки — всего несколько миллиметров, а дальше у бивня обычный белый цвет.
Очень долгое время старые мастера, подготовляя бивень к работе, спиливали с него цветную корочку и выбрасывали её, как ненужную.
Но вот однажды Терентий Семёнович Песков, у которого мне посчастливилось учиться, решил использовать эту цветную
корочку для создания рисунков на костяных пластинках, то есть для инкрустации. Он брал костяную пластинку, набрасывал на ней карандашом рисунок, а потом вырезал по этому рисунку углубления и заполнял их маленькими кусочками цветной кости. Кусочки эти крепко приклеивались, и на пластинке получалась цветная картина. А потом он из таких пластинок с картинками собирал шкатулку. Такие шкатулки называются инкрустированными.
За свою жизнь Терентий Семёнович сделал очень много инкрустированных шкатулок. На них изображались сцены из жизни ненцев, северные пейзажи, орнаменты северных народов, а также животные тайги и тундры.
Искусство инкрустации у Пескова перенял его ученик, Геннадий Сергеевич Килин, который сейчас уже на пенсии, в артели не работает, но по-прежнему живёт у нас в Тобольске и не оставляет косторезное дело. Геннадий Сергеевич сумел воспользоваться одной особенностью мамонтовой кости, на которую Песков не обратил внимания.
Дело в том, что между цветной корочкой мамонтового бивня и его светлой сердцевиной иногда встречается очень тонкий промежуточный слой, в котором постепенно исчезают краски, внесённые в кость солями. Пластинка этого слоя обычно в разводах, порою самых причудливых. Песков, отбирая материалы для инкрустации, выбрасывал такие пластинки, так как из них нельзя было вырезать кусочки кости одного определённого цвета.
А Геннадий Сергеевич как-то заметил, что цветные разводы одной такой пластинки случайно создали очень красивую картину северного заката. На пластинке ясно обозначилось чистое небо в разрывах облаков, тучи у горизонта и бледные лучи уходящего солнца. На этом фоне оставалось только изобразить инкрустацией тройку оленей, нарты, погонщика — и рисунок для шкатулки был готов.
Так Геннадий Сергеевич и сделал, изготовив одну из своих лучших шкатулок — шкатулку «Поездка на оленях».
С тех пор Килин стал собирать такие пластинки с разводами и использовать их для инкрустации. И выяснилось, что среди пластинок с разводами иногда можно найти такую готовую картину, какой никогда не создашь даже самой тонкой и искусной инкрустацией из кусочков цветной кости.
Я как-то видал у Геннадия Сергеевича одну интересную костяную пластинку, на которой сам собой получился морской вечерний пейзаж. В такую пластинку достаточно врезать маленький кусочек белой кости, который будет изображать парус рыбачьей лодки, и инкрустированная картина готова. И эту картину создал не человек. Она создавалась сама в глубине земли. А человек лишь нашёл её и открывает другим людям её красоту.
Такая картина не потускнеет от времени. Её краски не смоют ни вода, ни какой-либо химический растворитель. Она создавалась тысячелетиями и может существовать столько же.
Александр Александрович показал ребятам какие шкатулки делают современные мастера и подарил на память несколько фотографий тобольских косторезных изделий. Фотографии были очень интересные — чёрные-пречёрные. И на чёрном фоне — белая статуэтка или какая-нибудь другая вещичка.
А на другой день Гавриил Андреевич вернул Лёньке журнал «Всемирная панорама» с заметкой о Терентьеве и подарил ребятам по маленькой фигурке бегущего оленя.
Через несколько дней Лёнька уезжал в Москву. Он увозил с собой старинный журнал «Всемирная панорама», фотографии, подаренные Александром Александровичем, и фигурку бегущего оленя.
В последние дни перед отъездом Лёнька пересмотрел у бабушки все старые журналы, но про косторезов ничего больше не нашёл. Костин папа сказал ему, что до войны с фашистами выходил журнал «Омская область», и в нём иногда писали про тобольских резчиков и печатали фотографии их работ. Но найти этот журнал в библиотеке Лёнька уже не успел. Оп только записал про него в свою записную книжку и решил поискать этот журнал в московских библиотеках.
Автобус в Тюмень, откуда нужно было ехать в Москву поездом, уходил утром. Костя проводил Лёньку до самого автобуса и обещал писать ему в Москву часто-часто. Лёнька тоже обещал писать и присылать марки, которые будут попадаться ему в двух экземплярах.
Костя был грустный и часто безо всякой причины шмыгал носом. Лёнька тоже был грустный. Он привык к Косте, и ему жаль было с ним расставаться, тем более, что они, занявшись косторезами, так и не сходили больше в тайгу. А хотелось бы…
И вот уже автобус тронулся, и поднятая Костина рука осталась позади. Тихий маленький город Тобольск, со своими деревянными мостовыми, с пристанью на столбах, поехал куда-то назад и, после переправы через широкий Иртыш, совсем скрылся из виду. Но Лёнька знал, что он будет вспоминать об этом городе очень долго, может быть, всю жизнь, что он будет часто рассказывать о нём своим московским товарищам — о маленьком, красивом сибирском городе, в котором даже нет трамваев, но зато, как и в Москве, есть кремль.
Книга предназначена для детей среднего школьного возраста.
ИСАЙ ДАВЫДОВ
СОКРОВИЩА СТЕКЛЯННЫХ ШКАФОВ
Очерк
Посылка из каменного века
Вот, брат, какая она — сибирская-то тайга! — сказал Костя, когда они с Лёнькой подошли к опушке леса. — Смотри, любуйся! Ты в своей Москве такого не увидишь.
— Ну, и ничего особенного в вашей тайге нет. — Лёнька пожал плечами. — Лес как лес. У нас под Москвой таких лесов сколько хочешь. Даже совсем дремучие есть.
— Подожди хвастаться, — остановил его Костя. — Тайга, она себя не сразу показывает.
На опушке, среди валежника, Костя выбрал прочный сосновый сук, обрезал с него перочинным ножом высохшие ветки и, помахав палкой в воздухе, сказал:
— Ну, брат, айда в тайгу!
Лёнька на всякий случай вынул из кармана компас, посмотрел на него и установил, что опушка, а следовательно, и город Тобольск, из которого ребята пошли в тайгу, находятся на западе.
После этого мальчики углубились в лес.
Костя все свои двенадцать лет прожил в Тобольске, никуда из него не выезжал и обычные железнодорожные паровозы с вагонами видел только на картинках да в кино, так как до Тобольска железная дорога ещё не дошла, и от ближайшей железнодорожной станции этот город лежит почти в трёхстах километрах. Зато Костя прекрасно разбирался в марках самолётов, которые почти каждый день летали над городом, и знал, как он говорил, «в лицо» и «по голосу» чуть ли не все пароходы и буксиры, которые ходили мимо Тобольска по могучим сибирским рекам Тоболу и Иртышу.
Лёнька приехал в Тобольск на летние каникулы, к бабушке, которую до сих пор видел только тогда, когда она приезжала к ним в Москву. Бабушка жила в одном дворе с Костиными родителями, и поэтому Костя был первым мальчишкой в Тобольске, с которым Лёнька познакомился.
Ребята быстро сдружились, и уже через несколько дней после Лёнькиного приезда всюду ходили вместе.
Лёньку в Тобольске удивляло всё — и то, что здесь дощатые тротуары и дощатые мостовые, и то, что здесь нет даже трамваев, но зато, как и в Москве, есть кремль. Правда, кремль здесь был совсем маленький, с низенькими седыми стенами, и стоял он не на ровном месте, как в Москве, а на высокой зелёной горе. На эту гору вела длинная деревянная лестница, в которой было больше ста ступенек.
Совсем необычной была в Тобольске и речная пристань. Лёнька ещё никогда не видал таких. В других местах пристань как пристань и расположена всегда на земле. А в Тобольске пристань расположена не на земле, а в воздухе, на высоких деревянных столбах. На этих столбах держится и широкая, просторная деревянная мостовая, и пассажирский зал, и камера хранения, и разные другие здания. Даже всякие ящики, якоря, цепи, электромоторы и очень многое другое лежит тут на широких, просторных деревянных площадках, устроенных на тех же самых высоких столбах.
Лёнька постоял возле перил пристани, посмотрел вниз и спросил Костю:
— А почему у вас пристань на столбах?
— Это чтоб её весной не заливало, — ответил Костя. — Иртыш весной знаешь как поднимается!
Все эти столбы заливает. Идёшь, и прямо под настилом вода хлюпает. Если бы пристань на земле устроить — её бы сразу затопило. И стояла бы она по два месяца в году под водой. А кому такая пристань нужна?
Лёнька подумал, что действительно пристань, которая находится под водой, никому не нужна. Только почему же тогда её сделали на деревянных столбах?
— Кость, а Кость, — спросил он, — почему у вас столбы- то деревянные? Гниют же они в воде. У нас бы на каменных сделали.
— Да и у нас бы сделали на каменных, если бы камень был, — ответил Костя. — Но вот беда — камня нет.
— Как так нету камня? — удивился Лёнька. — Его же везде сколько хочешь!
— Это, может, у вас везде, а у нас нету. Видел мостовую, как к переправе ехать? На улице Ленина-то… Так вот её всю сюда с Урала везли. Издалека… А вот леса у нас сколько хочешь — тайга-то рядом.
— А какая она, тайга? — заинтересовался Лёнька.
— Про неё не расскажешь. — Костя задумался. — Её посмотреть надо.
— А в ней заблудиться можно?
— Конечно, можно! — Костя сделал важное, строгое лицо. — Только со мной не заблудишься. Я тут близко все места знаю. А далеко мы не пойдём.
Тогда-то ребята и решили в первый же солнечный день отправиться раненько утром в тайгу.
И вот они идут по опушке, на которой попадаются старые газеты, пустые бутылки и консервные банки.
— И ничего-то в тайге нет страшного, — говорит Лёнька. — У нас под Москвой тоже в любом лесу бутылок и банок полно. Значит, тут люди бывают.
Однако, чем дальше ребята уходили от опушки, тем реже попадались в лесу следы пребывания человека. Скоро дорогу стали преграждать поваленные бурей деревья с громадными, вырванными из земли корнями, которые поднимались над годовой ребят, как щупальца какого-то страшного чудовища.
Стволы некоторых поваленных деревьев сгнили. Когда Лёнька наступал на них, под ногой мягко оседала труха, как будто он наступал не на дерево, а на перину.
Когда ребята перебрались через одно поваленное дерево, Лёньку кто-то больно ударил в левое плечо. Рука сразу заныла. Лёнька чуть вскрикнул и оглянулся. Но вблизи никого не было. Лишь у своих ног он увидел большую, как поллитровая банка, шишку.
Подняв её, Лёнька откинул назад свои густые чёрные волосы и сказал:
— Смотри, Костя, какая шишка громадная! Это, наверно, она меня по плечу треснула… И откуда такие берутся?
— А это с кедра, — ответил Костя. — В ней орехи есть. Вкусные! Видишь, кедр стоит? У нас их ещё мало, а вот на Севере, в Ханты-Мансийском округе, много кедров растёт… Отец туда на охоту ездил…
Лёнька поднял глаза на могучее дерево, которое стояло над ним, и ясно увидел, как по одной из веток быстро пробежало что-то рыжее и пушистое. Пока Лёнька сообразил, что это самая настоящая живая белка, зверёк исчез.
— Костя, а я белку сейчас видел! — обрадованно закричал Лёнька.
— Подумаешь! — Костя равнодушно махнул рукой и, приподняв кепку с помятым козырьком, почесал на своей голове ёжик золотисто-белых волос. — Тут не то, что белку — тут сохатого увидеть можно!
— Какого сохатого? — испуганно спросил Лёнька. Он почему-то подумал, что сохатый — это какое-то страшное мохнатое чудовище с громадной оскаленной пастью.
— Как какого? — не понял Костя. — Ну, обыкновенного сохатого! Лося.
— Ах, лося! — Лёнька облегчённо вздохнул. — Ну, лося-то я видал. Это не страшно.
— Конечно, не страшно, — согласился Костя. — Он к тебе сам ни за что не подойдёт! А где ты сохатого видел? Они под Москвой тоже есть?
— Нет, не под Москвой. — Лёнька покачал головой. — Они прямо в Москве есть. В самой Москве.
Он загадочно улыбнулся.
— Ну, это ты заливаешь! — Костя прищурился. — Сохатый к деревне и то редко подходит. А уж к городу ни за что не подойдёт.
— А вот и не заливаю! В самой Москве лоси есть. Хочешь, поспорим?
Костя удивлённо посмотрел на Лёньку и произнёс:
— Что это с тобой? Вроде ты до сих пор не врал!..
— Да совсем я не вру! — Лёнька рассмеялся, потом обнял Костю за плечи. — Есть лоси в Москве, честное слово, есть. В зоопарке они, чудила!
— Ах, в зоопарке! — протянул Костя. — Так бы сразу и говорил. А то водишь за нос, как маленького. Ну, ладно, пошли дальше.
— Знаешь, мне чего-то пить хочется, — признался Лёнька. — Мы, растяпы, с собой воды-то не захватили…
— Ну, это не беда, — успокоил его Костя. — Тут ключи есть. Сейчас давай направо свернём и как раз к ключу выйдем.
Ребята повернули направо.
Скоро они действительно вышли к ключу, который бил в глубоком овраге.
Спускались в овраг по узенькой крутой тропинке, удерживаясь руками за кустики травы, за выступы глиняного обрыва.
Внизу, напившись прозрачной, холодной воды, Лёнька огляделся. Вверх уходили высокие, с двухэтажный дом, почти отвесные стены оврага. Позади они смыкались, а впереди овраг расширялся, откосы его становились пологими и кое-где уже поросли густым кустарником. Ещё дальше овраг переходил в широкую, просторную ложбину, заросшую молодым березняком.
— Интересно как! — сказал Лёнька. — Вот здесь начинается овраг. А дальше его уже нет…
— Тут талые воды весной стекают, — произнёс Костя. — Ну, и размывают его понемногу. Видишь, вон наверху дерево подмыло. Даже корни наружу торчат…
Лёнька повернул голову и увидел, что действительно в одном месте над оврагом висели оголённые корни сосны. Земля под этими корнями обвалилась и ещё не успела зарасти травой. В самом низу обвала, почти на дне оврага, среди сухой глины чернел гладкий, чуть изогнутый сук. Лёнька, перепрыгнув ручей, подошёл к этому суку и сильно пнул его ногой, надеясь, что он вылезет из глины.
Однако сук не сдвинулся с места, а пальцы на ноге заныли так, как будто Лёнька стукнул не по дереву, а по камню. Завертевшись от боли на одной ноге, Лёнька охнул, а затем сел, снял ботинок и стал растирать рукой ноющие пальцы.
— Ты чего? — громко спросил его Костя.
— Ногу зашиб, — ответил Лёнька. — Стукнул по суку, а он — как камень. Только пальцы отбил…
Костя тоже перепрыгнул ручей, подошёл к чёрному суку и поддел его кончиком своей палки. Однако кончик обломился, а сук так и остался на месте.
— Хм… Интересно, — произнёс Костя. — Очень интересно.
— Он, наверно, очень длинный, — высказал предположение Лёнька, — и его концы завалило глиной. Ну его! Пошли отсюда! У меня уже меньше болит…
Он стал осторожно натягивать ботинок на ушибленную ногу.
— Подожди-ка, подожди… — произнёс Костя и, размахнувшись, сильно стукнул своей палкой по деревяшке.
Палка издала тонкий дребезжащий звук, как будто ею стукнули по камню.
— Подожди-ка… — снова проговорил Костя и стал быстро откапывать палкой сук.
Лёнька с удивлением посмотрел на него и спросил:
— Зачем ты? Нужен он нам! Пошли лучше!
— Подожди… подожди… — почти машинально повторял Костя, изо всех сил орудуя палкой. — Подожди малость…
Лёнька видел, что он сейчас не думает ни о чём, кроме этого странного чёрного сука. Посмотрев немного, ом вынул из кармана перочинный нож и стал помогать Косте, осторожно откапывая сук с другой стороны.
Несколько раз он случайно чиркнул ножом по чёрной, шершавой, как у ели, коре сука. И снова звук был такой, как будто нож прошёлся по камню.
Наконец Костя, откопав сук с одной стороны, подсунул под него палку, навалился и выворотил его из глины.
Сук был очень странный — длинный, совершенно гладкий и чуть изогнутый.
Лёнька попробовал поднять его, покраснел от натуги и с трудом оторвал один конец сука от земли. Опустив его, он откинул со лба чёрные волосы и, отдышавшись, произнёс:
— Первый раз такой сук вижу. Тяжёлый, как камень…
— Ничего ты не понимаешь! — Костя усмехнулся. — Никакой это не сук. Это мамонтовый бивень!
— Что? Что? — переспросил Лёнька.
— Ну, бивень мамонта, — снова пояснил Костя. — Знаешь, в каменный век мамонты были? Так вот это его бивень.
— Про мамонтов-то я знаю. — Лёнька снисходительно улыбнулся. — Читал! А вот насчёт бивня — что-то непохоже. Бивни должны быть гладкие, белые, блестящие — как слоновая кость. А этот — как еловая чурка.
— Слоновая кость потому и блестит, что она свежая, только что со слона, — возразил Костя. — А этот бивень, может, сто тысяч лет в земле пролежал. Тут что хочешь сверху почернеет. А внутри он белый. Вот дай ножик!
Лёнька протянул Косте перочинный нож.
Костя с силой надавил им на шершавую корку, ковырнул, и под лезвием мелькнуло маленькое кремовое пятнышко.
— Видишь? — торжествующе спросил Костя. — Внутри он белый.
— Ну, что ж. — Побеждённый Лёнька вздохнул. — Его теперь в музей надо…
— Нет. — Костя покачал головой. — В музее такие есть. Его надо в косторезную артель.
— В какую артель?
— В косторезную. У нас в Тобольске такая артель есть, где из этих бивней всякие статуэтки вырезают, брошки, мундштуки, шкатулки и даже чернильные приборы.
— Вот интересно! — воскликнул Лёнька. — Что же ты мне про эту артель не сказал? Посмотреть бы, как они это делают! Ты видел, а?
— Нет, — признался Костя. — Не видел. Как делают, не видел, — поправился он. — А статуэтки артельные видал. У моего папки даже мундштук есть из мамонтовой кости. На нём ещё медведь вырезан. Маленький такой медведь. А вырезан здорово — даже шерсть видна.
А у дедушки портсигар из мамонтовой кости есть. Старый-престарый портсигар. Дедушка говорит, что ещё до революции его купил. Тут ведь и до революции косторезы были. А на портсигаре Тобольский кремль вырезан. Совсем как взаправдашний. Вот погоди, мы к дедушке сходим — посмотрим.
Ладно?
— Ладно, — согласился Лёнька. — А вот как бы в саму артель попасть? Посмотреть, как они всё это делают… Туда пускают?
— Вообще-то, наверно, не пускают. Что ж это за артель, если по ней всякий шататься будет? Но, если мы этот бивень в артель принесём, то, может, нас пустят посмотреть. Им же бивни нужны. Они за них даже деньги платят тем, кто найдёт.
— И нам заплатят?
— Не… Ребятам не платят. Родителей вызывают.
— Ну, что ж… Потащили его в артель. Только как понесём-то? Ведь он тяжелющий…
— Донесём… — успокоил Лёньку Костя. — У тебя брюки без ремня держатся?
— Конечно!
— И у меня тоже. Снимай ремень!
Костя тоже снял с себя ремень, сделал на своём и Лёнькином ремнях петли, продел в эти петли концы бивня и туго затянул их.
— Теперь бери ремень на плечо и пошли! — скомандовал Костя.
Мальчики вдвоём подняли бивень. Перекинув ремень через плечо, Лёнька почувствовал, что сейчас бивень не так уж тяжёл. Нести можно.
Медленно, осторожно переставляя ноги и удерживаясь свободной рукой за кустики травы и сухие глиняные выступы обрыва, мальчики стали подниматься из оврага по узенькой тропинке.
Наверху они остановились и положили бивень, чтобы отдышаться.
Костя снял кепку, вытер носовым платком вспотевшую голову с коротеньким ёжиком светлых волос, и, растянув в довольной улыбке пухлые губы, произнёс:
— Вот дотащим бивень до артели и скажем: «Принимайте, товарищи косторезы, посылку из каменного века. А нам за это покажите, как вы свои штуки из кости делаете». Я думаю, покажут, а, Лёнька?
— Мне тоже кажется — покажут.
Передохнув, ребята снова перекинули ремни через плечо и зашагали на запад. Тяжёлый чёрный бивень мамонта, который пролежал в земле десятки тысяч лет, медленно покачивался между ними.
Необычный доктор
Улица Ленина — длинная и прямая. Это, наверно, самая длинная и самая прямая улица в Тобольске. Она тянется почти от подножья горы, на которой расположен кремль, до переправы через Иртыш, которая находится на самой дальней окраине города.
На этой улице стоит затейливое, красивое, как сказочный русский терем, деревянное здание Тобольского драматического театра. Костя как-то сказал Лёньке, что Тобольский театр — самый древний театр в Сибири, что во всех других сибирских городах театры были созданы позже.
Лёнька тогда удивился и не поверил.
— Подумаешь! Если уж ты в Тобольске живёшь, так, по- твоему, всё в Тобольске самое древнее.
— Всё-то не всё, — спокойно ответил Костя, — а кое что есть. Театр у нас точно самый древний в Сибири. И ещё у нас в Тобольске вышла первая в Сибири газета и первый сибирский журнал. Нам про это в школе говорили.
— Кто говорил-то?
— Учительница по географии. Уж она-то знает! И ещё она говорила, что Тобольск — это второй город, который русские построили в Сибири. Первый — Тюмень, а второй — Тобольск. Понятно, что у нас тут много древнего есть.
Лёнька тогда не стал больше спорить. Пожалуй, Костя свой город знает лучше Лёньки. И ведь должно же где-нибудь быть всё самое древнее!.. Так почему не в Тобольске? Пусть тут! Это даже очень интересно — будет, о чём рассказать ребятам, когда вернёшься в Москву…
Спустившись с горы, ребята вышли на улицу Ленина и двинулись по ней с тяжёлым мамонтовым бивнем, который уже давно оттянул все плечи. Лёнька думал, что идти им придётся далеко, дальше театра.
Однако до театра они не дошли. На первом же квартале Костя свернул в ворота двухэтажного деревянного домика и, опустив бивень на землю, облегчённо вздохнул.
— Ну, наконец-то дотащили! Вот она, косторезная артель!
Лёнька пренебрежительно осмотрел двухэтажный дом с
небольшими окнами и сказал:
— У нас в Москве такие сносят…
— А у нас такие строят! — сердито возразил Костя. — Ты не всё на Москву равняй…
— Ну, ладно, не обижайся, — примирительно сказал Лёнька. — Это ж я просто так. А где сами-то косторезы?
— А вон, в окнах видны!
Лёнька посмотрел в одно окно, в другое и увидел самых обыкновенных людей. Одни были в синих халатах, другие — в рубашках. Где-то в глубине комнаты сидела белокурая девушка. В общем, ничего таинственного, ничего такого, что говорило бы о связях этих людей с предметами из каменного века. Люди как люди…
— Ты тут посиди, — услышал он голос Кости, — а я к председателю артели сбегаю. Пусть принимают посылку от мамонта!
Костя убежал в дом, а Лёнька сел на лавочку и сразу же увидел во дворе большие штабеля дров, которые не заметил раньше. Это неприятно поразило его. Значит, и тут печки топят! Ну, совсем как в самом обыкновенном доме! А он-то думал, что здесь всё таинственно и необычно. «И ничего тут необычного нет! — почему-то решил он. — И всё-то Костя наврал!»
Однако Лёнька ошибся. Необычное ещё только начиналось.
Вот из дома вслед за Костей вышел коренастый, плотный мужчина в коричневом халате и с маленьким молоточком в руках.
— Где, говоришь, твоя посылка? — недоверчиво улыбаясь, спросил мужчина. — Покажи-ка её!
— Вот, возле лавочки лежит. — Костя показал рукой. — Это мы в тайге у родника нашли. Там земля обвалилась, он и открылся…
— Так, так, — проговорил мужчина, подошёл к лавочке и слегка стукнул по бивню молоточком.
Бивень глухо, как бы недовольно отозвался.
— Ого! — произнёс человек и стукнул по бивню снова, уже в другом месте.
Бивень снова отозвался глухо и сердито.
Мужчина улыбнулся и стукнул молоточком в третьем месте, у самого тонкого края бивня.
На этот раз бивень ответил на удар звонко и весело. Однако этот весёлый звук вовсе не порадовал коренастого мужчину. Он поморщился и пробормотал:
— Всё-таки есть, проклятая. Жаль… Жаль…
Глядя на его недовольное лицо, Лёнька почему-то подумал: сейчас мужчина скажет, что бивень никуда не годится, его придётся уносить со двора, и тогда их планы рухнули. А ведь Лёнька всю дорогу из леса мечтал, как он будет рассказывать у себя, в московской школе, о тобольских косторезах, и как весь класс, даже самый первый балагур и задавала Борька Хмелинин, будет тихонько сидеть, слушать, затаив дыхание, и смотреть Лёньке в рот…
Однако мужчина в коричневом халате совсем не торопился браковать их находку. Он поднял бивень, положил его на лавочку и стал выстукивать молоточком со всех сторон — совсем так, как выстукивает в поликлинике доктор больного. Только доктор выстукивает пальцами, а этот дяденька — молоточком. Впрочем, и доктор иногда пользуется молоточком, особенно когда стукает по коленкам…
— Дядя, вы совсем как доктор, — сказал Лёнька. — Выстукиваете… Выстукиваете…
— А я и есть доктор. — Мужчина улыбнулся. — Доктор по мамонтовым болезням…
— По каким, по каким? — не понял Лёнька.
— По мамонтовым! Ну, знаешь, мамонты раньше были. Так вот по их болезням… Вроде как ветеринар…
Лёнька, поняв наконец, что мужчина шутит, улыбнулся и спросил:
— А зачем вы бивень выстукиваете?
— Чтобы определить его болезни.
— Какие же у него могут быть болезни? Он ведь не живой…
— Это ты, конечно, прав — бивень не живой. А болезни у него всё равно могут быть. Вот, например, трещины или всякие там пустоты.
— А как вы узнаёте про эти трещины и пустоты?
— По звуку узнаю. Звук, брат, говорит всё. Все болезни наружу выкладывает. Если бивень звучит глухо, значит, он цельный, без трещин. А если трещина есть, то она сразу же звонкий звук даст, иногда даже дребезжащий. Вот в вашем бивне на кончике трещина, а так-то он вообще хороший, целый бивень. Только маленький. Обычно они вдвое, а то и втрое больше бывают.
— Вы его примете, да? — обрадовался Лёнька.
— Конечно, примем! Если ещё такой найдёте — обязательно тащите. Тоже примем. Да, скажи-ка, как тебя зовут?
— Лёнька.
— А его? — Мужчина указал на Костю.
— Его Костей.
— Так вот что, Лёня и Костя! Скажите своим родителям, чтобы они завтра пришли в артель. Мы с ними рассчитаемся за вашу находку. Ладно?
— Ладно! — ответил Лёнька. — А как вас зовут?
— Александр Александрович.
— А вы тут кем работаете? Доктором?
— Нет. — Александр Александрович улыбнулся. — Я тут работаю техноруком, то есть техническим руководителем.
— А вы тоже косторез?
— Да. — Александр Александрович сдержанно кивнул головой. — Я косторез.
— И вы умеете выделывать мундштуки, портсигары и разные статуэтки?
— Да. — Александр Александрович снова улыбнулся. — Умею.
— А вы покажете нам, как их у вас в артели делают? Нам очень интересно!
— Ну, что ж… — Александр Александрович задумался, — Пожалуй, вам можно будет показать.
— Ой, прямо сейчас можно?
— Нет уж, давайте не сейчас, ребята. Давайте завтра. Утром завтра пусть ваши родители придут, а после обеда сами приходите. Идёт?
— Идёт! — хмуро ответил Костя, недовольный, очевидно, тем, что весь разговор с необычным доктором вёл бойкий на язык Лёнька, а ему, Косте, оставалось только стоять да слушать.
Александр Александрович записал в свой блокнот фамилии и адрес ребят, попрощался с ними за руку, подхватил бивень и унёс его в дом.
Самыми страшными машинами, какие только создал человек за всю свою историю, Лёнька всегда считал бормашины, стоящие в кабинетах у зубных врачей.
Все остальные машины, которые знал Лёнька, — а он знал их много, — делали какую-то полезную для человека работу, облегчали, а чаще и совсем заменяли труд человека. И одна только бормашина, по глубокому Лёнькиному убеждению, никакого труда не облегчала, не заменяла, а была предназначена специально для того, чтобы причинять человеку боль. Кто и зачем придумал эту страшную машину — Лёнька не знал. Но никаких добрых чувств к её изобретателю он, разумеется, не питал.
Каково же было Лёнькино изумление, когда на другой день после находки мамонтового бивня, войдя в рабочий цех косторезной артели, Лёнька оказался в настоящем царстве страшных бормашин.
Их было в этом цехе невероятно много — Лёнька ещё никогда не видел столько бормашин сразу. Гибкие шланги с блестящими наконечниками извивались на всех столах, как змеи, свисали со столов вниз, шипели, жужжали и визжали, вгрызаясь в кость. От одного вида этих машин, от издаваемых ими звуков у Лёньки сразу заныли зубы и закружилась голова, как она кружилась каждый раз, когда он сидел в кресле у зубного врача.
В царстве страшных машин
Впрочем, всё это было уже потом. А рассказывать надо с самого начала.
Утром Лёнька и Костя с нетерпением ждали, когда их отцы вернутся из косторезной артели.
Отцы вернулись довольные, весёлые, принесли конфет и дали Лёньке и Косте денег на мороженое, на кино и на пару хороших книг.
Возвращаясь домой из книжного магазина, уже после того, как все деньги до последней копейки были истрачены, Костя. говорил:
— Вот бы каждый день находить по бивню! А, Лёнька? Вот бы здорово! Знаешь, айда после обеда в тайгу?
— Нет. — Лёнька покачал головой. — После обеда мы к косторезам пойдём. Ты разве забыл, что Александр Александрович сказал нам после обеда приходить?
— Подумаешь! — Костя махнул рукой. — Успеем посмотреть, что там косторезы делают. Не убегут они никуда. Пошли лучше бивни поищем.
— Нет, — ещё раз отказался Лёнька. — Раз договорились прийти — значит, должны прийти. Дал слово — держи его. Иначе, какой же ты пионер? Тому, кто один раз своё слово нарушил, в другой раз уже не верят.
— Ладно, — мрачно согласился Костя. Пойдём сегодня в артель. А завтра — в тайгу. Хорошо?
— Вечером решим, — сказал Лёнька. — Придём от косторезов и решим. Что мы сейчас загадывать будем?..
И вот, наконец, ребята в косторезной артели. Александр Александрович водит их из помещения в помещение, показывает и рассказывает, какой путь проходит в артели мамонтовый бивень, прежде чем он становится вещью, которая нужна людям.
В одной из комнат была установлена обыкновенная круглая электропила, какие Лёнька не раз видел на лесопилках. Только зубья у этой пилы были чуть поменьше, чем у тех, которые видел Лёнька. С помощью этой пилы большие и тяжёлые мамонтовые бивни разрезают на небольшие куски, пригодные для изготовления различных статуэток, на тонкие пластинки, из которых, как объяснял Александр Александрович, будут изготовляться брошки, шпильки и гладкие, блестящие подставки для скульптурных групп.
К удивлению Лёньки, мамонтовый бивень разрезался пилой легко и быстро, будто он вовсе и не был таким твёрдым, как камень.
— Это, кстати, очень денная особенность мамонтовой кости — то, что её легко резать, — заметил Александр Александрович. — Именно поэтому она и стала материалом для изготовления различных изделий. Она ведь прочная, твёрдая и режется легко. Нигде больше такого материала нет. Её не то что электропилой — её даже простым перочинным ножом резать можно. Старики рассказывают, — продолжал Александр Александрович, — что до революции именно так и работали некоторые тобольские косторезы — простым перочинным ножом. А бивень они разрезали на небольшие куски обыкновенной пилой. Электропилы-то тогда ещё не было!
— А дальше что с костью делают? — спросил Лёнька.
— А дальше-то вот, собственно, и начинается работа костореза, — пояснил Александр Александрович. — Распилить кость на куски определённого размера сможет любой рабочий. Для этого высокая квалификация не требуется. А вот чтобы из куска кости сделать скульптуру — нужно умение, мастерство. И так, сразу, этим мастерством не овладеешь. Люди ему годами учатся.
— А я смогу научиться? — снова задал вопрос Лёнька.
— Не знаю, — ответил Александр Александрович. — Это зависит от твоих способностей. Ты из пластилина умеешь лепить какие-нибудь фигурки?
— Нет, — признался Лёнька. — Никогда не лепил. Неинтересно.
— А рисуешь ты хорошо?
— Плохо. — Лёнька произнёс это грустно. Он уже понимал, к чему клонит Александр Александрович. — У меня по рисованию всё больше тройки. А вот задачи я здорово решаю. Лучше всех в классе.
— Вот и будешь, наверно, математиком. — Александр Александрович улыбнулся. — Или ещё физиком. А косторезом, наверно, не будешь. В нашем деле обязательно нужно уметь рисовать и лепить. Иначе ничего не выйдет.
Ведь мастер, прежде чем вырезать из кости статуэтку, рисует её в альбоме, и не один раз, потом лепит её из пластилина, отделывает в ней каждую складочку и только после этого начинает резать кость.
— А портсигары тоже сначала лепят? — спросил Костя.
— Нет, портсигары не лепят, — ответил Александр Александрович. — Просто рисунок, который мастер хочет вырезать на крышке портсигара, сначала делается в альбоме. А потом уже, когда рисунок окончательно отработан, мастер переводит его на кость и начинает вырезать резцами.
Лёнька посмотрел на руки костореза, возле которого они стояли. Тот делал гладкий длинный нож для разрезания книг. Лезвие ножа было уже готово. Сейчас мастер отделывал красивую рукоятку.
Лёнька видел: на одной части рукоятки что-то уже вырезано, а на другой — нарисовано карандашом. Что нарисовано — Лёнька не понял. Но вот косторез провёл по карандашной линии вращающимся резцом бормашины, и на костяной пластинке образовалось углубление, а в стороны полетела мелкая, как мука, костяная пыль.
Мастер провёл резцом по этому углублению ещё и ещё раз. Оно стало глубоким, хорошо заметным. Потом резчик начал прорабатывать резцом другие карандашные линии. И скоро Лёньке стало ясно, что он вырезает на рукоятке ножа голову оленя с большими рогами.
Работал мастер быстро, потому что резец бормашины свободно, безо всякого усилия, резал кость.
— А ведь раньше это был тяжёлый физический труд, — заметил Александр Александрович. — Когда я начинал работать в артели, всё делалось ручными резцами. О бормашинах мы тогда и не мечтали. В первые месяцы, когда ещё учеником был, к вечеру с непривычки руки болели. Сильно болели… Потом уж привык…
— Скажите, пожалуйста, — спросил Костя, — почему у мастера кость не блестит, а у моего дедушки портсигар блестит? У дедушки ведь портсигар тоже из мамонтового бивня.
— Этот нож ещё не отполирован, — ответил Александр Александрович. — Когда мастер кончит его вырезать, он отшлифует его шкуркой, а затем наденет на вал электромотора щёточку, смоченную спиртом, и отполирует нож этой щёточкой. И он станет таким же блестящим, как портсигар твоего дедушки.
— А готовые ножи, статуэтки, портсигары нам можно будет посмотреть? — спросил Лёнька у технорука косторезной артели.
Александр Александрович взглянул на часы и сказал:
— Это уж давайте, ребятки, завтра. У меня сейчас много работы, а завтра я смогу показать вам все наши сокровища.
— Какие сокровища? — удивился Лёнька.
— Ну, это я так называю наш художественный фонд. Мы многие работы оставляем в артели, чтобы по ним учились резать кость молодые мастера. И у нас есть работы старых, давно умерших мастеров. Эти работы сейчас так дорого стоят, что их спокойно можно назвать сокровищами.
— Когда нам прийти? — спросил Костя.
— Давайте, как и сегодня, — после обеда.
Александр Александрович пожал ребятам руки и ушёл в
свой кабинет.
Сокровища стеклянных шкафов
В одном из залов громадного Тобольского музея стоят пять небольших стеклянных шкафов. На полочках этих шкафов расположены ослепительно белые или чуть пожелтевшие от времени фигурки — совсем маленькие фигурки людей и животных, которым было бы просторно на ладони человека.
Малы эти фигурки, но какая громадная притягательная сила заключена в них! Подолгу простаивают перед каждым из шкафов обычные посетители музея, переводя взгляд с одной фигурки на другую. Ещё дольше задерживаются здесь люди, неизменными спутниками которых являются блокноты и самопишущие ручки. Нередко перед этими шкафами по нескольку часов сидят юноши и девушки с альбомами и карандашами.
Никто не пройдёт мимо маленьких фигурок, никого они не оставят равнодушным. Такова уж сила настоящего искусства, что равнодушным к нему быть невозможно.
Эти фигурки вырезаны из белого бивня мамонта руками тобольских резчиков по кости Костя и Лёнька стоят возле стеклянных шкафов, разглядывают фигурки и слышат голос экскурсовода:
— Изделия тобольских косторезов украшают залы не одного только Тобольского музея.
Они есть в музеях Москвы, Ленинграда, Омска, Тюмени и некоторых других городов страны. Скульптуры тобольских мастеров не раз завоевывали золотые и серебряные медали на международных выставках.
Маленькие фигурки из мамонтовой кости принесли нашему городу Тобольску большую, мировую славу. В этих шкафах находится немало редкостных, неповторимых работ старых тобольских мастеров, работ, которые являются настоящими сокровищами русского народного искусства…
Экскурсия уходит в другой зал. Голос экскурсовода затихает, а Костя и Лёнька остаются возле стеклянных шкафов с маленькими белыми фигурками, остаются, потому что самое интересное — впереди.
Вместе с мальчиками возле шкафов стоят двое юношей — ученики косторезной артели — и опытный мастер Гавриил Андреевич. Мастер пришёл сюда с учениками, чтобы показать им работы старых мастеров и рассказать о них. А Костю и Лёньку он взял с собой, чтобы они тоже послушали. Им ведь интересно…
У Лёньки до сих пор не прошло чувство какого-то непонятного удивления. Ведь ещё вчера утром он ничего не знал о Гаврииле Андреевиче, а сейчас этот известный всему миру мастер разговаривает с ним, как со старым знакомым, и даже обещал вырезать что-нибудь на память. Удивительно! Всегда вот так: живёшь-живёшь, ничего особенного вроде не знаешь, и
вдруг что-нибудь такое случится, что на всю жизнь запомнишь…
А получилось всё это так.
На другой день после того, как технорук Александр Александрович провёл ребят по цехам артели, Лёнька и Костя снова пришли в артель после обеда смотреть сокровища, которые обещал показать Александр Александрович.
Технорук повёл их в комнату на второй этаж и поставил перед большим, почти до потолка, стеклянным шкафом, в котором было столько разных фигурок, ножей, шкатулок, брошек и всяких других вещей из мамонтовой кости, сколько Лёнька ещё за всю свою жизнь не видал.
Александр Александрович открыл одну дверцу шкафа и стал осторожно вынимать и показывать ребятам некоторые фигурки.
Вот появилась на столе лошадь, запряжённая в сани с хворостом. Возле лошади стоит маленький мальчик в громадных рукавицах.
— Эта скульптура называется «Мужичок с ноготок», — говорит Александр Александрович.
А Лёнька сразу вспоминает некрасовские стихи:
…Гляжу — поднимается медленно в гору Лошадка, везущая хворосту воз.
И, шествуя важно, в спокойствии чинном Лошадку ведёт под уздцы мужичок В больших сапогах, в полушубке овчинном,
В больших рукавицах, а сам с ноготок…
Лёнька глядит на скульптуру и видит, что лошадке действительно трудно. Она натужно упёрлась копытами в землю, ока идёт в гору. И по наклоненному слегка телу мальчика тоже видно, что он поднимается в гору. А хворост… До чего интересно сделан хворост! Как настоящие, лежат в крошечных белых санях белые сучки, стволы молоденьких ёлок и берёзок.
— Кто это сделал? — восхищённо спрашивает Лёнька.
— Эту скульптуру сделал художественный руководитель нашей артели Виктор Степанович Синицких, — отвечает Александр Александрович и с гордостью добавляет: — Она была на последней всемирной выставке в Брюсселе.
Лёнька с уважением смотрит на лошадку и мальчика, которые ездили в далёкую Бельгию. «Вот бы мне туда, — думает Лёнька. — Я бы там марок бельгийских накупил!..» Бельгийских марок у него в коллекции не очень много. Почему-то они редко попадаются…
— А эту работу вы, ребята, должны назвать сами, — говорит Александр Александрович и ставит на стол узенькую белую дощечку, на которой стоит, ухватившись за большую репу, дед в лаптях, а за деда одна за другой уцепились бабка, внучка, Жучка, кошка и мышка.
— Это «Репка», — снисходительно говорит Костя. — Я эту сказку давно, ещё в детском саду, знал. Это, наверно, игрушка?
— Нет, это не игрушка, — возражает Александр Александрович. — Но ты, Костя, прав — эта скульптура называется «Репка». И сделал её опытный мастер Фёдор Степанович Фёдоров. А вот, посмотрите, ещё одна «Репка».
Александр Александрович вынимает из шкафа ещё одну узенькую белую дощечку, на которой старик изображён уже с репой на плечах. Он вытащил её и несёт домой. А за ним важно идут бабка, внучка, Жучка, кошка и мышка.
— А это тоже сделал Фёдоров? — спрашивает Лёнька.
— Нет, это уже работа не Фёдорова, а Гавриила Андреевича Хазова. Обе «Репки», ребята, как и «Мужичок с ноготок», ездили на всемирную выставку в Брюссель. У Хазова туда ещё три работы отправляли. В Чехословакию одну его работу увезли. Так что Гавриила Андреевича, считайте, почти во всём мире знают. А вот ещё одна скульптура Фёдорова. Она называется «Мужик и лиса».
Лёнька смотрит на скульптуру, которую держит в руках технорук артели, и снова видит лошадь, запряжённую в сани. Только на этот раз лошадь бежит лёгкой рысцой и её погоняет закутанный в тулуп мужик.
Лёнька сразу вспоминает слышанную давным-давно сказку о том, как лиса притворилась мёртвой, как мужик положил её к себе в сани, где лежала рыба, и как лиса рыбку за рыбкой выкинула с воза весь улов.
И здесь, в скульптуре, совсем как в сказке, за спиной у мужика лежит мешок с рыбой, а возле мешка хозяйничает рыжая кумушка. Несколько рыбок уже валяются на земле возле саней. Скоро за ними последуют и остальные.
— А вот такие скульптуры тобольские мастера изготовляют уже очень давно — лет шестьдесят, а то и семьдесят, — говорит Александр Александрович. — Называются они «Тройка оленей» и «Поездка на собаках».
Он вынимает из шкафа две изогнутые узкие белые пластинки, на одной из которых стремительно бегут запряжённые в сани три оленя, а на другой такие же сани с человеком тянет целая упряжка собак. И олени и собаки сделаны так искусно, что кажется, будто они вот-вот соскочат со своих пластинок и унесутся куда-то вдаль.
Лёнька смотрит на оленей и собак и думает: неужели их могли сделать семьдесят лет назад? Неужели так давно, когда ещё даже бабушки на свете не было, здесь уже делали такие интересные штуки?
Он спрашивает об этом Александра Александровича, и тот подтверждает:
— Да, Лёня, такие фигурки умели делать семьдесят лет назад. А всего тобольская резьба по кости существует почти двести пятьдесят лет. Ещё при Петре Первом в Тобольске изготовляли из слоновой кости табакерки, мундштуки, гребни и разные шкатулки. А потом научились делать фигурки и даже целые макеты. Вот посмотрите.
Александр Александрович подводит ребят к шкафу и показывает в его углублении, под скошенным стеклом, большой макет, на котором изображён чум, люди возле костра, олени с санками и высокий шест с каким-то совсем допотопным динамиком.
— Смотри, Костя, какой динамик смешной, — говорит Лёнька. — Я такие только в старых журналах у бабушки видел. А чум! Посмотри, какой чум! Неужели в них до сих пор живут?
— Сейчас в них живут уже очень немногие, — говорит Александр Александрович. — В основном оленеводы, которым приходится кочевать по тундре. А вообще ненцы строят себе теперь хорошие деревянные дома. Вот когда изготовлялась эта скульптура, они все жили в таких чумах. И динамики у них были такие же, какой тут показан. Нынешних динамиков тогда и в помине не было.
— А когда эту скульптуру делали? — интересуется Лёнька.
— Давно, лет двадцать пять назад. Я тогда сам был ещё таким же пацаном, как ты. А здесь, в артели, уже работали замечательные мастера, у которых я потом учился. Одного из них звали Виктор Никитич Лопатин. Он вот и сделал эту скульптурную группу. Называется она «Радио в тундре». Радио-то в ту пору ещё было диковинкой.
— А что Лопатин сейчас делает? — спрашивает Костя.
— Нет сейчас Лопатина, — печально говорит Александр Александрович. — Погиб на фронте. Когда с фашистами воевали.
Ребята замолчали. Александр Александрович начал ставить скульптуры обратно в шкаф.
В это время в комнату заглянул худощавый, тёмноволосый мастер в чёрном халате, которого ребята видели вчера в цехе.
— Виктора Степановича нет? — спросил он технорука.
— Нет, — ответил Александр Александрович. — Он в горисполкоме. Да ты зайди.
Мастер вошёл в комнату.
— Вот познакомьтесь, ребята, — сказал технорук, — это Гавриил Андреевич Хазов. Тот самый, который вторую «Репку» сделал.
Лёнька и Костя по очереди пожали протянутую им руку мастера.
— А что вы здесь делаете, ребята? — спросил Гавриил Андреевич.
— Они бивень принесли, — ответил за ребят Александр Александрович. — И вот интересуются нашим делом. Им бы посмотреть терентьевские шкафы в музее. Только чего они там сами поймут?
— А я завтра двух учеников в музей поведу, — сообщил Гавриил Андреевич. — Вот пусть и идут с нами. Послушают.
Пойдёте, ребята?
— Пойдём, — твёрдо ответил Лёнька.
— Тогда завтра к двум часам давайте сюда. Договорились?
— Договорились. — Лёнька кивнул. — Только скажите, пожалуйста, что это за терентьевские шкафы?
— А это вы завтра узнаете, — пообещал Гавриил Андреевич и, попрощавшись, вышел. Александр Александрович тоже протянул ребятам руку:
— Ну, пока, хлопцы.
Завтра вам Хазов кое-что расскажет, а потом заходите снова.
— Скажите, пожалуйста, — спросил на прощанье Лёнька, — а ваши работы здесь есть? — Лёнька показал на шкаф.
— Вот одна есть. — Александр Александрович достал маленькую фигурку в больших охотничьих сапогах, с ружьём за плечами и убитой птицей в руках. — Вы сами видите, что это охотник. Скульптура так и называется «Охотник с глухарём».
Он поставил статуэтку обратно в шкаф, и все трое вышли в коридор.
И вот сегодня ребята уже стоят в Тобольском музее перед стеклянными шкафами с работами косторезов и слушают рассказ Гавриила Андреевича.
Стоят они долго. За это время по залу прошло уже несколько экскурсий, а уходить всё не хочется.
Гавриил Андреевич рассказал своим ученикам и Лёньке с Костей, почему два шкафа в музее называются «терентьевскими». В них собраны работы знаменитого старого тобольского резчика Порфирия Григорьевича Терентьева. Он почти всю свою жизнь прожил ещё до революции. Но и после революции, уже глубоким стариком, проработал целых десять лет. Умер он в 1927 году, как раз тогда, когда родилась Лёнькина мама.
За свою долгую жизнь Терентьев сделал столько разных вещей из мамонтовой кости, что о них можно было бы рассказывать несколько дней. Если бы он жил и сейчас, он наверняка был бы знаменитым человеком. Но в старину его работы обычно забирал себе хозяин мастерской и продавал с маркой своей мастерской, не указывая фамилии резчика.
Гавриил Андреевич рассказал, что в 1900 году работы Терентьева были очень высоко оценены на международной выставке в Париже.
Хозяин мастерской получил за это золотую медаль, тобольский городской голова — бронзовую, а о самом мастере никто и не вспомнил.
В «терентьевских» шкафах ребята увидали статуэтки, изображающие ненцев, сибирских крестьян и горожан старого времени. Много было различных фигурок животных — оленей, медведей, зайцев.
Об одной работе Терентьева Гавриил Андреевич рассказал особенно подробно. Эта скульптура называлась «Один с сошкой, семеро — с ложкой».
Давным-давно, ещё задолго до революции, в России появилась карикатура «Один с сошкой, семеро — с ложкой». Она изображала крестьянина, который пашет сохой землю и добывает хлеб. А навстречу ему идут с ложками помещик, поп, купец, жандарм и другие паразиты, которые жили в царской России на шее трудового народа.
Карикатура эта ясно говорила, что жизнь в царской России организована несправедливо, что трудящихся рабочих и крестьян эксплуатируют дворяне, купцы, попы и чиновники.
И вот по этой крамольной в то время карикатуре Порфирий Григорьевич Терентьев решил вырезать из кости скульптуру.
Много времени потратил резчик, тщательнейшим образом отделывал он каждую фигурку, вкладывая в скульптуру всю свою ненависть к эксплуататорам, всю свою любовь к трудовому народу. Сын сибирского крестьянина, долгие годы ходивший за плугом и тянувший лямку солдатской службы, Терентьев хорошо знал жизнь бедняков и смертельно ненавидел богачей.
И вот наконец последнее движение резца. Работа закончена. Пора позаботиться о том, чтобы она пошла к людям и заставила их ещё раз задуматься о несправедливом строе царской России. Однако косторезу заботиться об этом не пришлось. За него позаботилось тобольское губернское начальство. Оно запретило показывать где-либо «крамольную» скульптуру. Так люди и не видели этой замечательной работы до тех пор, пока после Октябрьской революции, после окончания гражданской войны запрещённую при царизме скульптуру Терентьева не выставили для всеобщего обозрения в Тобольском музее.
В 1926 году Терентьев начал изготовлять копию этой скульптуры. Довести работу до конца мастеру не удалось. После смерти Терентьева скульптуру закончил один из его учеников — Терентий Семёнович Песков. Сейчас она хранится в Московском музее народного искусства.
Своё мастерство Порфирий Григорьевич Терентьев передал двум лучшим ученикам и товарищам — Василию Ивановичу Денисову и Терентию Семёновичу Пескову. Денисов и Песков уже после смерти Терентьева создали в Тобольске косторезную артель, которая существует до сих пор, и вырастили целое поколение молодых резчиков по кости, продолжающих развивать и совершенствовать старинное народное искусство.
Когда Гавриил Андреевич кончил рассказывать, Костя спросил его:
— А вы тоже учились у Денисова и Пескова?
— Нет, ребятки, я у них не учился. — Гавриил Андреевич улыбнулся. — Они умерли в 1942 году. Я ещё тогда маленьким мальчишкой был, меньше вас, и жил очень далеко отсюда, в Архангельской области. Там тоже есть косторезная артель — в Холмогорах. Только в Холмогорах больше вазы делают, а в
Тобольске — видите, разные статуэтки. Ну, я в Холмогорах школу художественной резьбы окончил и вот приехал сюда, в Тобольск. Тут с тех пор и живу.
Уже перед самым уходом из музея, когда ученики косторезной артели прятали свои блокноты в карманы, Лёнька позвал Гавриила Андреевича к одному из шкафов и показал на красивую костяную шкатулку. На крышке этой шкатулки из цветных кусочков было выложено изображение тройки бегущих оленей, которые везут сани, или, как их называют на Севере, нарты (так сказал Лёньке Костя), на стенках этой шкатулки также были различные рисунки из цветных кусочков.
— Это сделано в вашей артели? — спросил Лёнька.
— Да, — ответил Гавриил Андреевич.
— А как это делается?
— Это очень сложная работа, ребятки. Она называется инкрустацией из мамонтовой кости. Сейчас нам уже пора уходить, а завтра забегите в артель, и я расскажу вам про неё. А если Александр Александрович будет свободен, то он вам расскажет ещё лучше, потому что он сам этой инкрустацией занимается и очень её любит.
Картина, которая создаётся тысячелетиями
С утра льёт дождь. Его косые струи звонко барабанят по железной крыше в сенях. Иногда, подхваченный ветром, дождь кидается на оконное стекло и, разбившись об него, стекает вниз множеством мелких капель.
На улице сразу стало грязно, и без галош можно ходить только по деревянным мосткам.
Мутно-серая пелена дождя затянула всё вокруг, и гора, на которой стоит Тобольский кремль, уже не столько видится, сколько угадывается вдали. Она стала каким-то тёмно-серым расплывчатым пятном.
Лёнька смотрит из окна на эту гору и думает о том, что в Москве, когда идёт дождь, можно пойти в кино, или забежать в соседнюю квартиру к Тольке и поиграть с ним в шахматы, или повырезать картинки из старых журналов, или заняться марками, которых у Лёньки перед отъездом было тысяча триста сорок две штуки. В общем, в Москве в дождь не скучно. А здесь, в Тобольске, вот пошёл дождь и прямо помереть от скуки можно. До кино идти далеко, и не везде есть мостки, а таскаться по грязи не хочется. Да и картину, которая идёт, Лёнька видал два дня назад. А второй кинотеатр закрыт на ремонт. Костя говорил, что есть ещё кино где-то далеко, на горе, за кремлём. Но идти туда в такую погоду не хочется. Да и неизвестно, что там идёт. Может, Лёнька уже видел эту картину.
В шахматы Костя играть не умеет, а в шашки Лёнька уже обыграл его пять раз подряд, и это надоело. Марки остались в Москве. Старые журналы бабушка резать не даёт. Ну, в общем, совсем нечего делать.
Лёнька ещё недолго глядит в окно, потом встаёт и лениво, медленно идёт в кладовку, где в сундуке у бабушки вместе с молитвенниками в кожаных переплётах хранятся перевязанные бечёвкой в пачки старые журналы. Лучше уж посмотреть эти журналы ещё раз, чем разглядывать лужи во дворе.
Лёнька поднимает тяжёлую крышку сундука и перекладывает журналы. Вот «Крокодил» за 1938 год, вот «Огонёк» за 1936 год… Это всё Лёнька уже видел. Вот растрёпанные пачки совсем старинных журналов «Нива» и «Солнце России», в которых всё написано через допотопную букву «ять» и с твёрдыми знаками на концах слов. Эти журналы хорошо бы посмотреть. Лёнька их ещё не видел. Вот кипа какого-то тоже старинного журнала «Всемирная панорама» за 1916 год. Посмотреть её тоже, что ли?
Лёнька закрывает сундук и уносит в комнату три пачки журналов. «Всемирная панорама» лежит сверху, и Лёнька начинает с неё.
Журналы оказываются не такими уж интересными. В них портреты каких-то усатых и бородатых дядек, каких-то старомодных женщин в длинных, до самой земли, платьях. Нигде нет ни одной машины. А что в журналах смотреть, если там нет машин? Изредка попадаются фотографии, над которыми написано: «С фронта». На этих фотографиях изображены отдыхающие солдаты в смешных фуражках без козырьков или пушки, или колонны пленных австрийцев.
И вдруг в одном журнале Лёнька видит несколько фотографий таких же белых фигурок, какие он видел вчера в стеклянных шкафах Тобольского музея.
Лёнька не верит своим глазам. Он закрывает и снова открывает журнал. Нет, глаза его не обманули. В журнале действительно помещены снимки тобольских косторезных изделий.
А вот и заголовок — «Скульптор-самоучка». Под заголовком написано:
«В Петрограде появился крестьянин Тобольской губ. Порфирий Григорьевич Терентьев, с поразительной художественностью и экспрессией воспроизводящий непосредственно с натуры фигуры животных, статуэтки и целые сцены из костей мамонта.
Орудием для резьбы ему служит преимущественно перочинный ножик.
По мнению профессоров Академии, видевших его произведения, — это исключительно крупный талант».
«Это же про того Терентьева, — сразу догадался Лёнька, — про которого вчера Гавриил Андреевич рассказывал! Вот здорово!»
Он схватил журнал, прижал его к груди и кинулся на кухню к бабушке.
— Бабушка! — закричал он ещё с порога. — Можно я этот журнал у тебя возьму?
— Опять резать? — сердито спросила бабушка. — Резать не дам!
— Нет, бабушка, не резать. Тут про Терентьева есть, который из Тобольска.
— Про какого ещё Терентия?
— Про Терентьева, костореза.
— Ах, про Терентьева!.. Про Терентьева-то я знаю. Помню его. Как же! Помню, помню… Молодая была — всё за брошками к нему бегала. Да не я одна — все тобольские молодухи у него брошки покупали. Да и приезжие — тоже. Славный старик был, добрый, умный. Читал много. Перед смертью, говорят, фигурку Ленина из кости сделал. В Москву её, что ли, увезли. В музее небось стоит…
— Вот смотри, тут в журнале про него написано. Про Терентьева. — Лёнька раскрыл перед глазами бабушки журнал. — Видишь?
— Без очков-то мне плохо видать. Да я потом гляну. А зачем тебе журнал-то?
— Я, бабушка, его в Москву повезу. Буду там ребятам в школе про тобольских косторезов рассказывать. И про Терентьева тоже. И журнал этот им покажу. Интересно ведь! Ещё до революции про него писали, что он — талант…
— Это другое дело, — довольно сказала бабушка. — Ребятам показать или рассказать что — для этого мне журнала не жалко. А резать не смей! Изрезал бы вот его раньше и не увидел бы сейчас про Терентьева-то. Изрезать всегда успеешь. А полежат — глядишь, в дело сгодятся. Вышивку там взять или ещё что…
Но Лёнька уже не слушал бабушку. Накинув пальто, он выскочил во двор и, прыгая через лужи, побежал с журналом к Костиному дому.
А после обеда, когда дождь кончился и летнее солнце подсушило грязь на перекрёстках, ребята взяли журнал и снова пошли в косторезную артель.
Журналом «Всемирная панорама» в артели заинтересовались. Гавриил Андреевич листал его, разглядывал фотографии терентьевских работ и говорил:
— Слыхал я про этот журнал. Читал даже про него в одной книжке, а видеть не доводилось. Интересно! Очень интересно!
Oн тут же вынул из ящика своего верстака альбом, карандаш и стал срисовывать с журнала те работы Терентьева, которые он видел впервые.
— Мы, ребята, — сказал он, — перепишем текст этой заметки в свой артельный альбом и завтра отдадим журнал вам. Ладно?
— Ладно, — согласился Лёнька. — Пожалуйста.
Потом технорук артели Александр Александрович увёл Лёньку и Костю в склад, открыл один из шкафов, на полках которого стояли разные шкатулки, и сказал:
— Мне Гавриил Андреевич говорил, что вы интересуетесь инкрустацией. Попробую вам рассказать, что это такое. Вы мозаику знаете? Игра такая есть…
— Знаем.
— Вот и инкрустация — это как мозаика. Только не из цветных глиняных кружочков, а из цветных кусочков мамонтовой кости — коричневых, зелёных, синих, розовых…
— А откуда они берутся, эти цветные кусочки? — спросил Лёнька. — Ведь мамонтовая кость — белая.
— Да, мамонтовая кость белая, — согласился Александр Александрович. — Но она лежит в земле очень много тысяч лет. И за это время корочка мамонтового бивня пропитывается различными солями, которых в земле немало. В зависимости от того, какими солями она пропиталась, корочка может стать светло- или тёмно-коричневой, розовой, зелёной, голубоватой, синей, серой. Иногда на одном и том же бивне корочка в различных местах имеет различный цвет.
Толщина этой корочки — всего несколько миллиметров, а дальше у бивня обычный белый цвет.
Очень долгое время старые мастера, подготовляя бивень к работе, спиливали с него цветную корочку и выбрасывали её, как ненужную.
Но вот однажды Терентий Семёнович Песков, у которого мне посчастливилось учиться, решил использовать эту цветную
корочку для создания рисунков на костяных пластинках, то есть для инкрустации. Он брал костяную пластинку, набрасывал на ней карандашом рисунок, а потом вырезал по этому рисунку углубления и заполнял их маленькими кусочками цветной кости. Кусочки эти крепко приклеивались, и на пластинке получалась цветная картина. А потом он из таких пластинок с картинками собирал шкатулку. Такие шкатулки называются инкрустированными.
За свою жизнь Терентий Семёнович сделал очень много инкрустированных шкатулок. На них изображались сцены из жизни ненцев, северные пейзажи, орнаменты северных народов, а также животные тайги и тундры.
Искусство инкрустации у Пескова перенял его ученик, Геннадий Сергеевич Килин, который сейчас уже на пенсии, в артели не работает, но по-прежнему живёт у нас в Тобольске и не оставляет косторезное дело. Геннадий Сергеевич сумел воспользоваться одной особенностью мамонтовой кости, на которую Песков не обратил внимания.
Дело в том, что между цветной корочкой мамонтового бивня и его светлой сердцевиной иногда встречается очень тонкий промежуточный слой, в котором постепенно исчезают краски, внесённые в кость солями. Пластинка этого слоя обычно в разводах, порою самых причудливых. Песков, отбирая материалы для инкрустации, выбрасывал такие пластинки, так как из них нельзя было вырезать кусочки кости одного определённого цвета.
А Геннадий Сергеевич как-то заметил, что цветные разводы одной такой пластинки случайно создали очень красивую картину северного заката. На пластинке ясно обозначилось чистое небо в разрывах облаков, тучи у горизонта и бледные лучи уходящего солнца. На этом фоне оставалось только изобразить инкрустацией тройку оленей, нарты, погонщика — и рисунок для шкатулки был готов.
Так Геннадий Сергеевич и сделал, изготовив одну из своих лучших шкатулок — шкатулку «Поездка на оленях».
С тех пор Килин стал собирать такие пластинки с разводами и использовать их для инкрустации. И выяснилось, что среди пластинок с разводами иногда можно найти такую готовую картину, какой никогда не создашь даже самой тонкой и искусной инкрустацией из кусочков цветной кости.
Я как-то видал у Геннадия Сергеевича одну интересную костяную пластинку, на которой сам собой получился морской вечерний пейзаж. В такую пластинку достаточно врезать маленький кусочек белой кости, который будет изображать парус рыбачьей лодки, и инкрустированная картина готова. И эту картину создал не человек. Она создавалась сама в глубине земли. А человек лишь нашёл её и открывает другим людям её красоту.
Такая картина не потускнеет от времени. Её краски не смоют ни вода, ни какой-либо химический растворитель. Она создавалась тысячелетиями и может существовать столько же.
Александр Александрович показал ребятам какие шкатулки делают современные мастера и подарил на память несколько фотографий тобольских косторезных изделий. Фотографии были очень интересные — чёрные-пречёрные. И на чёрном фоне — белая статуэтка или какая-нибудь другая вещичка.
А на другой день Гавриил Андреевич вернул Лёньке журнал «Всемирная панорама» с заметкой о Терентьеве и подарил ребятам по маленькой фигурке бегущего оленя.
Через несколько дней Лёнька уезжал в Москву. Он увозил с собой старинный журнал «Всемирная панорама», фотографии, подаренные Александром Александровичем, и фигурку бегущего оленя.
В последние дни перед отъездом Лёнька пересмотрел у бабушки все старые журналы, но про косторезов ничего больше не нашёл. Костин папа сказал ему, что до войны с фашистами выходил журнал «Омская область», и в нём иногда писали про тобольских резчиков и печатали фотографии их работ. Но найти этот журнал в библиотеке Лёнька уже не успел. Оп только записал про него в свою записную книжку и решил поискать этот журнал в московских библиотеках.
Автобус в Тюмень, откуда нужно было ехать в Москву поездом, уходил утром. Костя проводил Лёньку до самого автобуса и обещал писать ему в Москву часто-часто. Лёнька тоже обещал писать и присылать марки, которые будут попадаться ему в двух экземплярах.
Костя был грустный и часто безо всякой причины шмыгал носом. Лёнька тоже был грустный. Он привык к Косте, и ему жаль было с ним расставаться, тем более, что они, занявшись косторезами, так и не сходили больше в тайгу. А хотелось бы…
И вот уже автобус тронулся, и поднятая Костина рука осталась позади. Тихий маленький город Тобольск, со своими деревянными мостовыми, с пристанью на столбах, поехал куда-то назад и, после переправы через широкий Иртыш, совсем скрылся из виду. Но Лёнька знал, что он будет вспоминать об этом городе очень долго, может быть, всю жизнь, что он будет часто рассказывать о нём своим московским товарищам — о маленьком, красивом сибирском городе, в котором даже нет трамваев, но зато, как и в Москве, есть кремль.