А. П. МИЩЕНКО
ПОДАРИ ОЗЕРАМ ЖИЗНЬ
В КАЗАНСКОМ РЫБХОЗЕ
…Тихая лунная ночь. На стрежне реки бьют серебряные ключи — это играет пелядь, двигаясь косяками на нерест. На таежном озере, в зарослях, по-весеннему гулко бухает хвостами, выбивая икру, карась. Вытащишь его из воды в эту пору — он трепыхается в руках, издает жалостливые скрипы, словно помиловать умоляет.
Долго можно смотреть, как лежит на галечнике в прозрачной воде верховий и роет ямы хвостом горбуша. Найдя по запаху родных рек нерестилища и обессилев от трудного пути, она выметывает икру, охраняет ее от врагов, пока есть еще токи жизни, и умирает.
Мир осторожных щук, любопытных окуней и пугливой плотвы — замираешь от восхищения красотой движения рыбы.
С трепетом следишь, как вскипает пруд, когда со всех концов его, заслышав шлепки весел твоей лодки, несутся на «завтрак», вспарывая воду, карпы. Невольную улыбку вызывает их «чавканье за столом».
Общение с природой находило отзвук в душе практиканта Тобольского рыбопромышленного техникума Валерия Мальковского. Работа на прудах в Башкирии, служба в армии, и вот Мальковский — старший рыбовод Казанского опытно-показательного озерного рыбхоза. Директор, в прошлом связист, был энергичным и таил обиду, расставшись с делом, которое любил. Однако он смирился со своей долей и, как это нередко случается с дилетантами, быстро вошел в курс: много ли науки, мол, нужно, чтоб черпать рыбу. Мальковского встретил неприветливо, словно чувствовал Иван Ефимович угрозу своей спокойной жизни. В первые же дни Кудрявцев дал понять новичку, кто здесь хозяин:
— Мое слово — закон.
Подошла первая рабочая весна Мальковского в Казанке. В один из майских дней, когда на деревьях набухли и готовились лопаться почки, Валерий и вылетел с озера Малое Кабанье на гидросамолете. Глядя в иллюминатор, он угадал в одной из фигурок на земле директора и мысленно возразил ему: «Не бывать по- твоему, Иван Ефимович, станем зарыблять как положено!»
Через два часа он был в лощине под Сузгунской горой, которую, по преданию, назвали так в честь жены хана Кучума — Сузге. Здесь, у Иртыша, разместился инкубационный цех Тобольского рыбозавода.
В главном корпусе струи проточной воды будоражат в аппаратах спелые икринки пеляди. Сквозь нежную оболочку их сверкают перламутром личинки. Одна за другой вырываются они из тесных клеток и скатываются по желобам в ванну. Сотни личинок шныряют в воде, впервые познавая окружающий их мир. Почти пять месяцев суровой сибирской зимы лелеяли их руки людей. Живые существа выросли из икринок, доставленных сюда с дальних таежных рек и озер, где отдаивали их у зрелой рыбы во время нереста. В Тобольск икринки теперь привычно транспортируют самолетами. А было время, когда их возили от предгорий Урала на оленях и лошадях, обкладывали грелками с горячей водой, укутывали в меховые одеяния, не забывая о вентиляционных отверстиях для свежего воздуха. Одно за другим закрывали новаторы «белые пятна» в биологической технологии разведения ценной рыбы, докапывались до тайн природы. Эти победы обретали материальную силу и значимость в сотнях тонн пеляди, добываемой ежегодно на тобольских озерах. Помогая развитию нового направления, тоболяки отправляли молодь в другие города Союза, в рыботоварные хозяйства ГДР, Польши, Чехословакии. На личинках Сузгунского цеха работал и Казанский рыбхоз.
Инкубационный цех. Из высоких окон льются волны света, журчат, как ручьи, проточные воды в желобах. Мальковский хлопочет, у «своих» личинок, пересчитывает их эталонной чашкой, размещает, проверяет систему подачи воды.
— Валерий Владимирович, можно мне навестить родителей? — обращается к нему помощница-рыбовод.
И уходит. А Мальковский даже ночью то и дело бегает к ваннам узнать, как там ведут себя его подопечные.
Под утро что-то испортилось в водоподающей системе. Мальковский поднял тревогу и с дежурными рыбоводами стал аэрировать воду — обогащать ее кислородом, чтобы не задохнулись личинки. В полдень их устроили в полиэтиленовые пакеты, отвезли машинами к самолетам. Крылатая машина взмыла вверх и взяла курс в район Казанки.
…Директор ожидал десанта на озере Большое Сетово. Но Мальковский приводнил самолет на Малом Кабаньем, где вела промысел карасей бригада Тимофея Григорьевича Шиповалова. Мальковский вышел на берег у стана, с наслаждением вдохнул пахнущий дымком костра воздух и объявил рыбакам:
— Начинаем свою посевную.
Но те запротестовали:
— Зачем зарыблять Кабанье? Ничего не получится здесь. Только рыбу губить. Кабанье для карасей, они в любой луже живут.
Мальковский знал уже, что за оказия произошла на Малом Кабаньем. Иван Ефимович Кудрявцев зарыблял его сам и бухнул сюда минувшей весной полтора миллиона личинок, втрое больше предусмотренного нормативами.
— Мало ли что там говорят ученые, — заявлял он тогда в бригаде. — Больше бросишь — больше и выловишь.
Мальковский теперь объяснял людям:
— Норма посадки по кормовой базе рассчитана. А что дала самодеятельность Ивана Ефимовича? Еды не хватало рыбе. На одну порцию хлеба две пелядки — и обе голодные, тощие, заморенные…
В доводах молодого специалиста был смысл. Но сомнения у рыбаков оставались. И Мальковский обратился к одному из них:
— Ты картошку садишь в своем огороде? Садишь. И не валишь ее ведрами на квадратный метр, потому что знаешь: горох соберешь тогда.
Это прозвучало убедительно.
Тимофей Григорьевич Шиповалов чинил в стороне сеть и не принимал участия в разговоре. Он не любил громкие споры, не рубил сплеча, дела в бригаде старался решать добром. Рыбаки тянулись к нему, это настораживало директора, который говорил:
— Тиша у нас, как красная девица. Сядут ему на шею.
Годами накапливал опыт Тимофей Григорьевич, вникал в закономерности поведения рыб, запоминал, где глубины, отмелые места и ямы в озерах. Начали расселять пелядь в районе — за нею следить стал и многое уже знал о рыбе. Перемещается она в водоеме «маршрутами» движения корма — обитателей водных толщ дафний и циклопов; летом держится на ветру и идет на вал, где вода мутная и, стало быть, кормная; осенью любит затишье, собирается в стадо, как птицы в стаю; зимой в ямах с песчаным дном селится. В вечерние, утренние зори и ночью пелядь подходит к берегу, есть у нее свои ритмы и в вертикальных перемещениях. В лунные ясные ночи она затихает и почему-то жмется ко дну. И все это можно учитывать в ежедневной работе на промысле.
Шиповалов из тех людей, что живут делом и говорят только в силу необходимости, — молчун, одним словом. Но уж если скажет — по существу.
Подметили: где Шиповалов — там удача, хорошие уловы. Предприятие числилось в планово-убыточных, хромало на обе ноги, как говорится, хотя сдавало государству более двух тысяч центнеров рыбы в год. Однако Тимофей Григорьевич не сомневался в будущем озерного рыбоводства. На рыбаков с надеждой смотрели руководители областной партийной организации, управления рыбной промышленности, ученые, специалисты — все те, кто двигал вперед и развивал молодую отрасль.
Радовало Тимофея Григорьевича, что умный, грамотный специалист появился у них, с толком работал, а любое дело толком и красно. Мальковский с первого взгляда пришелся ему по душе и не обманул ожиданий, нашел общий язык с сотрудниками института Сибрыбниипроект, которые вели исследования на озерах, копался в научной литературе, советовался с практиками.
Шиповалов закончил, с сетью, подошел к костру, на котором охрипше сипел забытый в пылу разговора чайник. Бригадир бросил в него заварку, оглядел всех:
— Выговорились?
Тронул за рукав рыбовода:
— Перекусишь, Валерий Владимирович?
— Не до того, — кивнул Мальковский в сторону самолета. Летчик маячил рукой: время.
— Счастливо тогда.
Голос у Шиповалова был участливый. Валерий с поплавка еще взглянул на Тимофея Григорьевича. Тот стоял, смотрел в его сторону.
«Опереться на Шиповалова можно, — подумал Мальковский, — надежен». И улыбнулся, глядя на Тимофея. А у того кудри выбились из-под фуражки. Задумчивый взгляд, неторопливые движения — все говорило в нем о спокойствии и несуетности.
В той стороне озера, где едва колыхалась зеркальная гладь, Валерий стоял на поплавке, развязывал полиэтиленовые пакеты, зачерпывал в них воды, выравнивая температурную разницу. После этого он осторожно выпускал личинок пеляди в чистые и прозрачные глуби подальше от берега, где бы не смог забить им жаберки взмученный ил. «Набирайтесь силенок, учитесь убегать от врагов, добывать пищу, — напутствовал он их про себя, — теперь вас никто посторонний не защитит, с ложечки не покормит».
Так он облетел все озера и приземлился, наконец, на Большом Сетово. Тут и попал под горячую руку Кудрявцеву. Мальковский слушал упреки директора, помалкивал — он почувствовал себя вдруг смертельно усталым после этих бесконечно долгих суток. Выбрался на тракт и медленно пошел в Казанку, которая находилась километрах в трех-четырех от озера.
…Пришла и разлилась вешнею водою теплынь. Засветилась листва березы. Высыпали белыми звездами легкие, словно дыхание ребенка, лепестки на яблоньках- кислицах. Распустилась черемуха, и плотные щедрые тучи обложили небо. Так всегда здесь бывает — это у океана, в Обской губе, тронулся лед и двинулись на равнину «возвратные холода». Через недельку уже отпустило, и пришло сибирское лето.
Кудрявцев смотрел на Мальковского косо, считая его ослушником. Валерий же с головой ушел в работу. Надо было улучшать, облагораживать водоемы — эти жилища рыб, и он выезжает укреплять и наращивать дамбы. Поддержание нужного уровня вод было важным делом. Пелядь — хладолюбивая рыба: в засушливые годы, когда озера мелеют и их прожаривает до дна, она перестает расти и едва выживает.
Немало природных невзгод (этот термин ввел в обиход еще В. В. Докучаев) было у сибирских озер, Одной из главных бед являлось колебание уровня водоемов. Усложняли режим их жизни зарастаемость, заморы и другие природные невзгоды, которые один из научных сотрудников Сибрыбниипроекта назвал скупыми рыцарями. Словно бы вцепились в богатства озер скупые рыцари и тешились своей жадностью.
Рыбаки чистили тони, выкашивали камыш. Ночами Мальковский время от времени брал с собой двух-трех человек из бригады и уходил в рейды гонять браконьеров. С местными колхозниками было немного хлопот. Зато из города браконьеры были посноровистей, всегда огрызались, попадались и злобные — такие, что могли и пальнуть из ружья. Но озерная охрана во главе с рыбоводом не давала им спуску.
Пытаясь изучить «характер» каждого водоема, Мальковский, когда закончился ледостав, вел гидрологические наблюдения, следил за кормовой базой озер, за развитием рыб в течение всего периода выращивания. Данные наблюдений заносил в специальный журнал.
Осенью в хозяйстве приступили к отлову пеляди в мелких озерах и перевозке ее в глубокие, где легче было спасать выращенную рыбу в суровую и длинную зиму. Бич западносибирских озер и рек, закованных толстым панцирем льда, — замор. Мальковский заблаговременно стал беспокоиться о подготовке к сезону нескольких аэраторов — сконструированных в Сибрыбниипроекте установок по обогащению воды кислородом.
Летом казанцы вели промысел карася, уловы были мизерными, план не выполнялся. В декабрьские морозы начался отлов пеляди, и за один месяц коллектив перекрыл годовое задание, предприятие вышло в число рентабельных. Про удачу в одночасье узнали в соседних районах, заговорили: лужи-то у нас золотые…
С начала зимнего лова Тимофей Григорьевич Шиповалов организовал у себя санный поезд. К трактору цепляли вагончик, где можно было обогреться и пообедать, прицеп со снастями и льдобурильную установку. Бригада стала маневренной и мобильной. Шиповалов повел дело к тому, чтобы каждый мог заменить напарника на тракторе, льдобуре, лебедке.
Много хлопот доставлял бригаде льдобур, он гремел на тони, распугивал рыбу, был тяжел, пристывал ко льду, срывали его с места и таскали артелью. Натура новатора заставляла Тимофея Григорьевича искать, и он додумался с одним из своих товарищей «обуть» полозья льдобура в полиэтиленовые трубы, какие используют водопроводчики. Теперь установке не страшен стал мокрый снег, к тому же с ней управлялся один человек. В технический поиск включились все рыбаки. Льдобур «осадили», он не стал переворачиваться при транспортировке. Шиповалов с Мальковским написали письмо на завод, где изготовляли льдобурильные установки. Они просили внести изменения в конструкцию и приложили чертежи. Но ответа не последовало.
Бригада применяла теперь более крупные невода, почти вдвое сократилось время на одно притонение. Росли и уловы.
Почти каждый день выезжал на озера рыбовод. Он вместе с промысловиками радовался, глядя на горы добытой рыбы, уложенной на площадках у майн. Пелядки, не схваченные еще морозом, пошевеливали хвостами, бились и сверкали на солнце серебряной чешуей. Кружком стояли рыбаки. Лица их светились радостью. И Мальковский чувствовал, что и его, и Шиповалова, и всех этих неказистых внешне, как соль грубого помола, людей, с их нехитрыми повседневными заботами, объединяет нечто большее, чем эта рыба. Не раз в жаркие летние дни встречался Мальковский с озабоченным взглядом того или иного промысловика, который, посматривая на солнце, говорил:
— Жарит.
Знойные ветры-степняки иссушали озера, угнетали вселенную в них рыбу. Зато воздух, дышавший прохладой, приносил отдохновение душе. Должно быть, чувство это издавна испытывал крестьянин, ожидая, пока не забронзовеют, не нальются янтарным соком хлеба. И дума о хлебе выливается у него в заботу о ближних, заботу о Родине.
Мальковский и Шиповалов сблизились и стали друзьями. Они вместе выезжали почерпнуть опыта у ростовчан. Хозяйства там были технически оснащенней, и поездка навела сибиряков на размышления. Им рисовалось рыбоводное предприятие с интенсивными методами хозяйствования, с мощной питомной базой, с подкормкой озер удобрениями, с электроловильными установками, механическими подъемниками рыбы, с вездеходами и другой необходимой техникой.
В хозяйстве заложили один прудовый питомник. Сооружали его несколько лет, на этом объекте можно было учить, как не надо строить. Медлительность подразделений треста Тюменьрыбстрой оправдывала в какой-то мере лишь бедность технической базы.
На складе хозяйства лежала одна электроловильная установка. Мальковский загорелся желанием испытать ее. Выехали на промысел, но установка вышла из строя. Отправили ее на ремонт в телевизионное ателье в город. Однако и там «электроловилку» не вернули к жизни.
Для такой техники ремонтных мастерских в области не было. В институте Сибрыбниипроект, — а ему отведена роль форпоста рыбохозяйственной науки в Сибири, — робко осваивали новые методы лова, затягивали испытания электрических установок.
К удобрениям только примеривались.
Для загрузки живорыбных машин при перевозке молоди с одного озера на другое использовали обыкновенные ведра. Мальковский сконструировал специальные носилки, и на практике эта новинка воспринималась как благо.
В лютую февральскую стужу, когда жгучий мороз перехватывал на ветру дыхание, Мальковский с Шиповаловым пробили пешней лед на Большом Сетово. В лунке хорошо было видно водяных клопов-кориксов, которые поднимались из глубин. Пойманная рыба была вялою, «полусонною». И без химических анализов стало ясно: начался замор, надо было спасать водоем. Аэратор был уже наготове, его быстро доставили на Большое Сетово. Две недели качал он под лед водовоздушную пульпу, «аварийное» озеро вернули к жизни. Также спасли Полковниково и Чебачье. Аэратор Сибрыбниипроекта оказался эффективным, хотя машина не была близка к совершенству. Шиповалов планировал даже использовать ее при облове озер: пелядь будет концентрироваться у искусственного живуна, тут ее и успевай черпать. Только привези вовремя установку, чтобы рыба не успела погибнуть…
Спустя несколько месяцев, летом, в Казанском рыбхозе радовались новой удаче. Вселенный ранее в водоем биологический мелиоратор — белый амур, как косилка, очищал от зарослей недоступные раньше для облова озера. Эта амурская рыба, которую прозвали «водяной коровой», съедала на килограмм привеса по двадцать — двадцать пять килограммов трав.
На озере Чебачьем исследователи Сибрыбниипроекта заложили опыт по совместному выращиванию пеляди и муксуна, славящегося далеко за пределами
Обь-Иртышского бассейна. Рыбы располагаются в водоемах «по этажам», каждый вид «пасется» в своей экологической нише. Кормовая база казанских озер не ставит под угрозу «мирное сосуществование» пеляди и муксуна, позволяет провести в жизнь «двухэтажную» структуру выращивания. Остаются свободными еще и другие ниши. Такова в общих чертах суть эксперимента. Однако сотрудники института не учли одного обстоятельства. Иван Ефимович, никого не поставив в известность, с ретивостью, достойной лучшего применения, завез в Чебачье карпов из Петропавловской области. Он не удосужился проверить их в соответствующей службе, карпы оказались больными и заразили все озеро. Теперь водоему нужны были только заморы, тотальная гибель всех его обитателей, тогда бы года через два болезнь стихла…
На какое-то время озеро было загублено, и эта беда свела на Чебачьем работников института Сиб- рыбниипроект, Шиповалова с бригадой и Мальковского. Погода была хорошая. В травах звенели кузнечики, высоко в небе играли ласточки и стрижи, но люди были хмурые, говорили мало. Мрачные мысли Мальковского прервал Игорь Созинов, сероглазый парень с короткой, спортивной прической.
— Долгая дума — лишняя скорбь, Валерий. Пожалуй, пора к машине.
Мальковский поднялся. Они брели вдвоем вдоль берега, за ними потянулись и остальные.
Игорь закончил биологический факультет местного пединститута, а потом поступил заочно и в рыбвуз, готовился в аспирантуру. Они понимали друг друга.
И припомнились Валерию Мальковскому слова, найденные в книге исследователя и путешественника Тура Хейердала: «Береги искру жизни. Пока она есть, можно надеяться на огонь…»
Вопреки трудностям и невзгодам предприятие двигалось вперед. В 1973 году было добыто 6417 центнеров рыбы, получено 206 тысяч рублей чистой прибыли. Средняя рыбопродуктивность ранее «диких» озер, где добывали карася и гольяна, выросла более чем в 12–15 раз и составила 130 килограммов ка гектар. Казанское хозяйство полностью окупило себя. О его делах было рассказано на ВДНХ СССР. Мальковского и Кудрявцева по представлению Сибирского управления наградили бронзовыми медалями выставки. А Тимофея Григорьевича Шиповалова — орденом «Знак Почета».
У читателя может возникнуть недоумение. Как же, мол, так, директор в рыбоводстве некомпетентный, а предприятие достигло таких высот. Во-первых, о самом Кудрявцеве. Недостатки недостатками, но хватка организатора, делового человека у него была, — этого у Ивана Ефимовича не отнять. Во-вторых, нельзя забывать, что победы казанцев ковали и тоболяки: выращивание рыбы ведь начинается со сбора икры в отдаленных местах, транспортировки ее на завод, инкубации, а эти сложные процессы были отработаны. И в-третьих, хозяйство находилось под постоянной опекой ученых Сибрыбнии- проекта, они летом и зимой приезжали сюда, вели исследования, приходили к директору с оперативными рекомендациями по тому или иному озеру, и если он даже не соглашался следовать им — доказывали, требовали, «давили» на него через руководителей управления и добивались своего. Главный же рыбовод хозяйства молодой коммунист Валерий Мальковский, образно говоря, был связующим звеном между наукою и бригадами рыбаков, непосредственными участниками дел на озерах. Мальковский осваивал практику искусственного рыборазведения, изучал теорию, став заочником ихтиологического факультета Всесоюзного института пищевой промышленности в Москве. А постигая глубины своего дела, человек порой выходит за рамки его. Читал гораздо больше того, что предусматривалось институтской программой, садился за книгу и всегда находил в ней новое, над чем стоило думать. Он открыл для себя общественного деятеля, ученого и поэта Алексея Капитоновича Гастева и укрепил на стене в конторе лист с его словами: «Мы проводим на работе лучшую часть своей жизни. Нужно же научиться так работать, чтобы работа была легка и чтобы она была постоянной жизненной школой».
В последнее время Валерий почувствовал, что освоился в Казанке. Текущей работы у него стало вроде меньше, однако задумываться надо было о будущем, забот не убавилось. И теперь Мальковский все чаще и чаще стал прогнозировать свое будущее. Он взял отпуск и готовился к экзаменационной сессии.
В те дни Мальковского вызвали в областной центр. Увидев его, начальник управления Петр Николаевич Загваздин завел разговор о делах хозяйства, а потом неожиданно предложил:
— Поедешь в Тобольск?
К ответу Валерий не был готов. Загваздин встал, пристально посмотрел на рыбовода сквозь массивные роговые очки. Потом пружиняще стал выхаживать около стола, озабоченно покусывая губы. Мальковский сопровождал взглядом этого невысокого, седого человека, который когда-то начал работу в Обь-Иртышском бассейне рядовым рыбаком. Мнение Загваздина значило немало. Валерий раздумывал, что же его ожидает на новом месте.
— Предлагаем вам, Валерий, должность директора осетрово-нельмового завода.
— А не рано ли? — подал голос Мальковский.
— Справишься, — решительно заявил ему Загваздин. — Поможем.
Молодой рыбовод не мог и предполагать, в пучину каких событий попадал он с этого дня.
Казанское же хозяйство продолжало свое восхождение. Через год об опыте работы рыбхоза было сделано сообщение участникам Всесоюзного совещания по рыбоводству на внутренних водоемах страны.
А. П. МИЩЕНКО
ПОДАРИ ОЗЕРАМ ЖИЗНЬ
В КАЗАНСКОМ РЫБХОЗЕ
…Тихая лунная ночь. На стрежне реки бьют серебряные ключи — это играет пелядь, двигаясь косяками на нерест. На таежном озере, в зарослях, по-весеннему гулко бухает хвостами, выбивая икру, карась. Вытащишь его из воды в эту пору — он трепыхается в руках, издает жалостливые скрипы, словно помиловать умоляет.
Долго можно смотреть, как лежит на галечнике в прозрачной воде верховий и роет ямы хвостом горбуша. Найдя по запаху родных рек нерестилища и обессилев от трудного пути, она выметывает икру, охраняет ее от врагов, пока есть еще токи жизни, и умирает.
Мир осторожных щук, любопытных окуней и пугливой плотвы — замираешь от восхищения красотой движения рыбы.
С трепетом следишь, как вскипает пруд, когда со всех концов его, заслышав шлепки весел твоей лодки, несутся на «завтрак», вспарывая воду, карпы. Невольную улыбку вызывает их «чавканье за столом».
Общение с природой находило отзвук в душе практиканта Тобольского рыбопромышленного техникума Валерия Мальковского. Работа на прудах в Башкирии, служба в армии, и вот Мальковский — старший рыбовод Казанского опытно-показательного озерного рыбхоза. Директор, в прошлом связист, был энергичным и таил обиду, расставшись с делом, которое любил. Однако он смирился со своей долей и, как это нередко случается с дилетантами, быстро вошел в курс: много ли науки, мол, нужно, чтоб черпать рыбу. Мальковского встретил неприветливо, словно чувствовал Иван Ефимович угрозу своей спокойной жизни. В первые же дни Кудрявцев дал понять новичку, кто здесь хозяин:
— Мое слово — закон.
Подошла первая рабочая весна Мальковского в Казанке. В один из майских дней, когда на деревьях набухли и готовились лопаться почки, Валерий и вылетел с озера Малое Кабанье на гидросамолете. Глядя в иллюминатор, он угадал в одной из фигурок на земле директора и мысленно возразил ему: «Не бывать по- твоему, Иван Ефимович, станем зарыблять как положено!»
Через два часа он был в лощине под Сузгунской горой, которую, по преданию, назвали так в честь жены хана Кучума — Сузге. Здесь, у Иртыша, разместился инкубационный цех Тобольского рыбозавода.
В главном корпусе струи проточной воды будоражат в аппаратах спелые икринки пеляди. Сквозь нежную оболочку их сверкают перламутром личинки. Одна за другой вырываются они из тесных клеток и скатываются по желобам в ванну. Сотни личинок шныряют в воде, впервые познавая окружающий их мир. Почти пять месяцев суровой сибирской зимы лелеяли их руки людей. Живые существа выросли из икринок, доставленных сюда с дальних таежных рек и озер, где отдаивали их у зрелой рыбы во время нереста. В Тобольск икринки теперь привычно транспортируют самолетами. А было время, когда их возили от предгорий Урала на оленях и лошадях, обкладывали грелками с горячей водой, укутывали в меховые одеяния, не забывая о вентиляционных отверстиях для свежего воздуха. Одно за другим закрывали новаторы «белые пятна» в биологической технологии разведения ценной рыбы, докапывались до тайн природы. Эти победы обретали материальную силу и значимость в сотнях тонн пеляди, добываемой ежегодно на тобольских озерах. Помогая развитию нового направления, тоболяки отправляли молодь в другие города Союза, в рыботоварные хозяйства ГДР, Польши, Чехословакии. На личинках Сузгунского цеха работал и Казанский рыбхоз.
Инкубационный цех. Из высоких окон льются волны света, журчат, как ручьи, проточные воды в желобах. Мальковский хлопочет, у «своих» личинок, пересчитывает их эталонной чашкой, размещает, проверяет систему подачи воды.
— Валерий Владимирович, можно мне навестить родителей? — обращается к нему помощница-рыбовод.
И уходит. А Мальковский даже ночью то и дело бегает к ваннам узнать, как там ведут себя его подопечные.
Под утро что-то испортилось в водоподающей системе. Мальковский поднял тревогу и с дежурными рыбоводами стал аэрировать воду — обогащать ее кислородом, чтобы не задохнулись личинки. В полдень их устроили в полиэтиленовые пакеты, отвезли машинами к самолетам. Крылатая машина взмыла вверх и взяла курс в район Казанки.
…Директор ожидал десанта на озере Большое Сетово. Но Мальковский приводнил самолет на Малом Кабаньем, где вела промысел карасей бригада Тимофея Григорьевича Шиповалова. Мальковский вышел на берег у стана, с наслаждением вдохнул пахнущий дымком костра воздух и объявил рыбакам:
— Начинаем свою посевную.
Но те запротестовали:
— Зачем зарыблять Кабанье? Ничего не получится здесь. Только рыбу губить. Кабанье для карасей, они в любой луже живут.
Мальковский знал уже, что за оказия произошла на Малом Кабаньем. Иван Ефимович Кудрявцев зарыблял его сам и бухнул сюда минувшей весной полтора миллиона личинок, втрое больше предусмотренного нормативами.
— Мало ли что там говорят ученые, — заявлял он тогда в бригаде. — Больше бросишь — больше и выловишь.
Мальковский теперь объяснял людям:
— Норма посадки по кормовой базе рассчитана. А что дала самодеятельность Ивана Ефимовича? Еды не хватало рыбе. На одну порцию хлеба две пелядки — и обе голодные, тощие, заморенные…
В доводах молодого специалиста был смысл. Но сомнения у рыбаков оставались. И Мальковский обратился к одному из них:
— Ты картошку садишь в своем огороде? Садишь. И не валишь ее ведрами на квадратный метр, потому что знаешь: горох соберешь тогда.
Это прозвучало убедительно.
Тимофей Григорьевич Шиповалов чинил в стороне сеть и не принимал участия в разговоре. Он не любил громкие споры, не рубил сплеча, дела в бригаде старался решать добром. Рыбаки тянулись к нему, это настораживало директора, который говорил:
— Тиша у нас, как красная девица. Сядут ему на шею.
Годами накапливал опыт Тимофей Григорьевич, вникал в закономерности поведения рыб, запоминал, где глубины, отмелые места и ямы в озерах. Начали расселять пелядь в районе — за нею следить стал и многое уже знал о рыбе. Перемещается она в водоеме «маршрутами» движения корма — обитателей водных толщ дафний и циклопов; летом держится на ветру и идет на вал, где вода мутная и, стало быть, кормная; осенью любит затишье, собирается в стадо, как птицы в стаю; зимой в ямах с песчаным дном селится. В вечерние, утренние зори и ночью пелядь подходит к берегу, есть у нее свои ритмы и в вертикальных перемещениях. В лунные ясные ночи она затихает и почему-то жмется ко дну. И все это можно учитывать в ежедневной работе на промысле.
Шиповалов из тех людей, что живут делом и говорят только в силу необходимости, — молчун, одним словом. Но уж если скажет — по существу.
Подметили: где Шиповалов — там удача, хорошие уловы. Предприятие числилось в планово-убыточных, хромало на обе ноги, как говорится, хотя сдавало государству более двух тысяч центнеров рыбы в год. Однако Тимофей Григорьевич не сомневался в будущем озерного рыбоводства. На рыбаков с надеждой смотрели руководители областной партийной организации, управления рыбной промышленности, ученые, специалисты — все те, кто двигал вперед и развивал молодую отрасль.
Радовало Тимофея Григорьевича, что умный, грамотный специалист появился у них, с толком работал, а любое дело толком и красно. Мальковский с первого взгляда пришелся ему по душе и не обманул ожиданий, нашел общий язык с сотрудниками института Сибрыбниипроект, которые вели исследования на озерах, копался в научной литературе, советовался с практиками.
Шиповалов закончил, с сетью, подошел к костру, на котором охрипше сипел забытый в пылу разговора чайник. Бригадир бросил в него заварку, оглядел всех:
— Выговорились?
Тронул за рукав рыбовода:
— Перекусишь, Валерий Владимирович?
— Не до того, — кивнул Мальковский в сторону самолета. Летчик маячил рукой: время.
— Счастливо тогда.
Голос у Шиповалова был участливый. Валерий с поплавка еще взглянул на Тимофея Григорьевича. Тот стоял, смотрел в его сторону.
«Опереться на Шиповалова можно, — подумал Мальковский, — надежен». И улыбнулся, глядя на Тимофея. А у того кудри выбились из-под фуражки. Задумчивый взгляд, неторопливые движения — все говорило в нем о спокойствии и несуетности.
В той стороне озера, где едва колыхалась зеркальная гладь, Валерий стоял на поплавке, развязывал полиэтиленовые пакеты, зачерпывал в них воды, выравнивая температурную разницу. После этого он осторожно выпускал личинок пеляди в чистые и прозрачные глуби подальше от берега, где бы не смог забить им жаберки взмученный ил. «Набирайтесь силенок, учитесь убегать от врагов, добывать пищу, — напутствовал он их про себя, — теперь вас никто посторонний не защитит, с ложечки не покормит».
Так он облетел все озера и приземлился, наконец, на Большом Сетово. Тут и попал под горячую руку Кудрявцеву. Мальковский слушал упреки директора, помалкивал — он почувствовал себя вдруг смертельно усталым после этих бесконечно долгих суток. Выбрался на тракт и медленно пошел в Казанку, которая находилась километрах в трех-четырех от озера.
…Пришла и разлилась вешнею водою теплынь. Засветилась листва березы. Высыпали белыми звездами легкие, словно дыхание ребенка, лепестки на яблоньках- кислицах. Распустилась черемуха, и плотные щедрые тучи обложили небо. Так всегда здесь бывает — это у океана, в Обской губе, тронулся лед и двинулись на равнину «возвратные холода». Через недельку уже отпустило, и пришло сибирское лето.
Кудрявцев смотрел на Мальковского косо, считая его ослушником. Валерий же с головой ушел в работу. Надо было улучшать, облагораживать водоемы — эти жилища рыб, и он выезжает укреплять и наращивать дамбы. Поддержание нужного уровня вод было важным делом. Пелядь — хладолюбивая рыба: в засушливые годы, когда озера мелеют и их прожаривает до дна, она перестает расти и едва выживает.
Немало природных невзгод (этот термин ввел в обиход еще В. В. Докучаев) было у сибирских озер, Одной из главных бед являлось колебание уровня водоемов. Усложняли режим их жизни зарастаемость, заморы и другие природные невзгоды, которые один из научных сотрудников Сибрыбниипроекта назвал скупыми рыцарями. Словно бы вцепились в богатства озер скупые рыцари и тешились своей жадностью.
Рыбаки чистили тони, выкашивали камыш. Ночами Мальковский время от времени брал с собой двух-трех человек из бригады и уходил в рейды гонять браконьеров. С местными колхозниками было немного хлопот. Зато из города браконьеры были посноровистей, всегда огрызались, попадались и злобные — такие, что могли и пальнуть из ружья. Но озерная охрана во главе с рыбоводом не давала им спуску.
Пытаясь изучить «характер» каждого водоема, Мальковский, когда закончился ледостав, вел гидрологические наблюдения, следил за кормовой базой озер, за развитием рыб в течение всего периода выращивания. Данные наблюдений заносил в специальный журнал.
Осенью в хозяйстве приступили к отлову пеляди в мелких озерах и перевозке ее в глубокие, где легче было спасать выращенную рыбу в суровую и длинную зиму. Бич западносибирских озер и рек, закованных толстым панцирем льда, — замор. Мальковский заблаговременно стал беспокоиться о подготовке к сезону нескольких аэраторов — сконструированных в Сибрыбниипроекте установок по обогащению воды кислородом.
Летом казанцы вели промысел карася, уловы были мизерными, план не выполнялся. В декабрьские морозы начался отлов пеляди, и за один месяц коллектив перекрыл годовое задание, предприятие вышло в число рентабельных. Про удачу в одночасье узнали в соседних районах, заговорили: лужи-то у нас золотые…
С начала зимнего лова Тимофей Григорьевич Шиповалов организовал у себя санный поезд. К трактору цепляли вагончик, где можно было обогреться и пообедать, прицеп со снастями и льдобурильную установку. Бригада стала маневренной и мобильной. Шиповалов повел дело к тому, чтобы каждый мог заменить напарника на тракторе, льдобуре, лебедке.
Много хлопот доставлял бригаде льдобур, он гремел на тони, распугивал рыбу, был тяжел, пристывал ко льду, срывали его с места и таскали артелью. Натура новатора заставляла Тимофея Григорьевича искать, и он додумался с одним из своих товарищей «обуть» полозья льдобура в полиэтиленовые трубы, какие используют водопроводчики. Теперь установке не страшен стал мокрый снег, к тому же с ней управлялся один человек. В технический поиск включились все рыбаки. Льдобур «осадили», он не стал переворачиваться при транспортировке. Шиповалов с Мальковским написали письмо на завод, где изготовляли льдобурильные установки. Они просили внести изменения в конструкцию и приложили чертежи. Но ответа не последовало.
Бригада применяла теперь более крупные невода, почти вдвое сократилось время на одно притонение. Росли и уловы.
Почти каждый день выезжал на озера рыбовод. Он вместе с промысловиками радовался, глядя на горы добытой рыбы, уложенной на площадках у майн. Пелядки, не схваченные еще морозом, пошевеливали хвостами, бились и сверкали на солнце серебряной чешуей. Кружком стояли рыбаки. Лица их светились радостью. И Мальковский чувствовал, что и его, и Шиповалова, и всех этих неказистых внешне, как соль грубого помола, людей, с их нехитрыми повседневными заботами, объединяет нечто большее, чем эта рыба. Не раз в жаркие летние дни встречался Мальковский с озабоченным взглядом того или иного промысловика, который, посматривая на солнце, говорил:
— Жарит.
Знойные ветры-степняки иссушали озера, угнетали вселенную в них рыбу. Зато воздух, дышавший прохладой, приносил отдохновение душе. Должно быть, чувство это издавна испытывал крестьянин, ожидая, пока не забронзовеют, не нальются янтарным соком хлеба. И дума о хлебе выливается у него в заботу о ближних, заботу о Родине.
Мальковский и Шиповалов сблизились и стали друзьями. Они вместе выезжали почерпнуть опыта у ростовчан. Хозяйства там были технически оснащенней, и поездка навела сибиряков на размышления. Им рисовалось рыбоводное предприятие с интенсивными методами хозяйствования, с мощной питомной базой, с подкормкой озер удобрениями, с электроловильными установками, механическими подъемниками рыбы, с вездеходами и другой необходимой техникой.
В хозяйстве заложили один прудовый питомник. Сооружали его несколько лет, на этом объекте можно было учить, как не надо строить. Медлительность подразделений треста Тюменьрыбстрой оправдывала в какой-то мере лишь бедность технической базы.
На складе хозяйства лежала одна электроловильная установка. Мальковский загорелся желанием испытать ее. Выехали на промысел, но установка вышла из строя. Отправили ее на ремонт в телевизионное ателье в город. Однако и там «электроловилку» не вернули к жизни.
Для такой техники ремонтных мастерских в области не было. В институте Сибрыбниипроект, — а ему отведена роль форпоста рыбохозяйственной науки в Сибири, — робко осваивали новые методы лова, затягивали испытания электрических установок.
К удобрениям только примеривались.
Для загрузки живорыбных машин при перевозке молоди с одного озера на другое использовали обыкновенные ведра. Мальковский сконструировал специальные носилки, и на практике эта новинка воспринималась как благо.
В лютую февральскую стужу, когда жгучий мороз перехватывал на ветру дыхание, Мальковский с Шиповаловым пробили пешней лед на Большом Сетово. В лунке хорошо было видно водяных клопов-кориксов, которые поднимались из глубин. Пойманная рыба была вялою, «полусонною». И без химических анализов стало ясно: начался замор, надо было спасать водоем. Аэратор был уже наготове, его быстро доставили на Большое Сетово. Две недели качал он под лед водовоздушную пульпу, «аварийное» озеро вернули к жизни. Также спасли Полковниково и Чебачье. Аэратор Сибрыбниипроекта оказался эффективным, хотя машина не была близка к совершенству. Шиповалов планировал даже использовать ее при облове озер: пелядь будет концентрироваться у искусственного живуна, тут ее и успевай черпать. Только привези вовремя установку, чтобы рыба не успела погибнуть…
Спустя несколько месяцев, летом, в Казанском рыбхозе радовались новой удаче. Вселенный ранее в водоем биологический мелиоратор — белый амур, как косилка, очищал от зарослей недоступные раньше для облова озера. Эта амурская рыба, которую прозвали «водяной коровой», съедала на килограмм привеса по двадцать — двадцать пять килограммов трав.
На озере Чебачьем исследователи Сибрыбниипроекта заложили опыт по совместному выращиванию пеляди и муксуна, славящегося далеко за пределами
Обь-Иртышского бассейна. Рыбы располагаются в водоемах «по этажам», каждый вид «пасется» в своей экологической нише. Кормовая база казанских озер не ставит под угрозу «мирное сосуществование» пеляди и муксуна, позволяет провести в жизнь «двухэтажную» структуру выращивания. Остаются свободными еще и другие ниши. Такова в общих чертах суть эксперимента. Однако сотрудники института не учли одного обстоятельства. Иван Ефимович, никого не поставив в известность, с ретивостью, достойной лучшего применения, завез в Чебачье карпов из Петропавловской области. Он не удосужился проверить их в соответствующей службе, карпы оказались больными и заразили все озеро. Теперь водоему нужны были только заморы, тотальная гибель всех его обитателей, тогда бы года через два болезнь стихла…
На какое-то время озеро было загублено, и эта беда свела на Чебачьем работников института Сиб- рыбниипроект, Шиповалова с бригадой и Мальковского. Погода была хорошая. В травах звенели кузнечики, высоко в небе играли ласточки и стрижи, но люди были хмурые, говорили мало. Мрачные мысли Мальковского прервал Игорь Созинов, сероглазый парень с короткой, спортивной прической.
— Долгая дума — лишняя скорбь, Валерий. Пожалуй, пора к машине.
Мальковский поднялся. Они брели вдвоем вдоль берега, за ними потянулись и остальные.
Игорь закончил биологический факультет местного пединститута, а потом поступил заочно и в рыбвуз, готовился в аспирантуру. Они понимали друг друга.
И припомнились Валерию Мальковскому слова, найденные в книге исследователя и путешественника Тура Хейердала: «Береги искру жизни. Пока она есть, можно надеяться на огонь…»
Вопреки трудностям и невзгодам предприятие двигалось вперед. В 1973 году было добыто 6417 центнеров рыбы, получено 206 тысяч рублей чистой прибыли. Средняя рыбопродуктивность ранее «диких» озер, где добывали карася и гольяна, выросла более чем в 12–15 раз и составила 130 килограммов ка гектар. Казанское хозяйство полностью окупило себя. О его делах было рассказано на ВДНХ СССР. Мальковского и Кудрявцева по представлению Сибирского управления наградили бронзовыми медалями выставки. А Тимофея Григорьевича Шиповалова — орденом «Знак Почета».
У читателя может возникнуть недоумение. Как же, мол, так, директор в рыбоводстве некомпетентный, а предприятие достигло таких высот. Во-первых, о самом Кудрявцеве. Недостатки недостатками, но хватка организатора, делового человека у него была, — этого у Ивана Ефимовича не отнять. Во-вторых, нельзя забывать, что победы казанцев ковали и тоболяки: выращивание рыбы ведь начинается со сбора икры в отдаленных местах, транспортировки ее на завод, инкубации, а эти сложные процессы были отработаны. И в-третьих, хозяйство находилось под постоянной опекой ученых Сибрыбнии- проекта, они летом и зимой приезжали сюда, вели исследования, приходили к директору с оперативными рекомендациями по тому или иному озеру, и если он даже не соглашался следовать им — доказывали, требовали, «давили» на него через руководителей управления и добивались своего. Главный же рыбовод хозяйства молодой коммунист Валерий Мальковский, образно говоря, был связующим звеном между наукою и бригадами рыбаков, непосредственными участниками дел на озерах. Мальковский осваивал практику искусственного рыборазведения, изучал теорию, став заочником ихтиологического факультета Всесоюзного института пищевой промышленности в Москве. А постигая глубины своего дела, человек порой выходит за рамки его. Читал гораздо больше того, что предусматривалось институтской программой, садился за книгу и всегда находил в ней новое, над чем стоило думать. Он открыл для себя общественного деятеля, ученого и поэта Алексея Капитоновича Гастева и укрепил на стене в конторе лист с его словами: «Мы проводим на работе лучшую часть своей жизни. Нужно же научиться так работать, чтобы работа была легка и чтобы она была постоянной жизненной школой».
В последнее время Валерий почувствовал, что освоился в Казанке. Текущей работы у него стало вроде меньше, однако задумываться надо было о будущем, забот не убавилось. И теперь Мальковский все чаще и чаще стал прогнозировать свое будущее. Он взял отпуск и готовился к экзаменационной сессии.
В те дни Мальковского вызвали в областной центр. Увидев его, начальник управления Петр Николаевич Загваздин завел разговор о делах хозяйства, а потом неожиданно предложил:
— Поедешь в Тобольск?
К ответу Валерий не был готов. Загваздин встал, пристально посмотрел на рыбовода сквозь массивные роговые очки. Потом пружиняще стал выхаживать около стола, озабоченно покусывая губы. Мальковский сопровождал взглядом этого невысокого, седого человека, который когда-то начал работу в Обь-Иртышском бассейне рядовым рыбаком. Мнение Загваздина значило немало. Валерий раздумывал, что же его ожидает на новом месте.
— Предлагаем вам, Валерий, должность директора осетрово-нельмового завода.
— А не рано ли? — подал голос Мальковский.
— Справишься, — решительно заявил ему Загваздин. — Поможем.
Молодой рыбовод не мог и предполагать, в пучину каких событий попадал он с этого дня.
Казанское же хозяйство продолжало свое восхождение. Через год об опыте работы рыбхоза было сделано сообщение участникам Всесоюзного совещания по рыбоводству на внутренних водоемах страны.