ВЛАДИМИР ФАЛЕЕВ
О ЧЕМ ШУМИТ СОСНОВЫЙ БОР
Стихи
Судный день
РАССКАЗ ГЕОЛОГА
1
Опять один в оцепененье
На кромке берега стою
И, словно в кадрах киноленты,
Подробно вижу жизнь свою.
Я б вырвал черный дня лоскут,
Но память к острым скалам гонит,
А здесь поток ревет и стонет,
И жжет, и давит, словно жгут;
И чья-то тень в потоке тонет,
И рядом боль моя плывет,
Невыразимая, как вечность,
Опять казня мою беспечность,
Пронзая криком небосвод.
2
Я возвращаться не устану
В иного времени поток,
Когда, минуя полустанки,
Мой поезд въехал в городок.
Расставшись с гомоном перрона,
Я шел по улице пешком,
Вдруг из-за тополя девчонка
Мой лоб отметила снежком.
«Эй, внучка! Не шали с медведем!
Еще мала», —
ворчу, как дед.
Но снег, и смех, и голос следом:
«В субботу мне шестнадцать лет!..»
Шестнадцать?
Хрупкая былинка,
Тетрадки с куклами в глазах.
Шестнадцать лет…
А я детина
С дымящей трубкою в зубах.
Год минул.
Прыгнул из кабины
Проворней белки из дупла.
Тропинка к домику с рябиной
Мое волненье подвела.
Штакетник из корявых реек
Огородил и сад, и двор,
Тянули лебедями шеи
Ко мне цветы через забор.
Дверь на замке.
В саду соседка,
Вдруг хитрым глазом оценив
Мои зеркальные штиблеты,
Заворковала: «Ох, жених…»
Нежданный гость необычайный
Патриархального двора,
Пророчеств бойкие журчанья
Я пил с водою из ведра
И умилялся старушонке,
Что пестрой юбкой шебуршит;
И удивлялся, как девчонка
По лужам босиком бежит;
И стеклам вымытым, и шторам,
Скамейке, крику петуха,
Ветле, крылечку, на котором
Скакала легкая нога.
Какой жених?.. Ходок-геолог,
Искатель золота в горах,
По возрасту ни стар, ни молод,
И не женат, и не монах.
В те дни у школьного забора
Я подавал условный свист,
И, окунаясь в разговоры,
Катились мы от школы вниз;
И юбка-колокол, и ножки
Порхали шустро на крыльцо.
Сквозь растворенные окошки
Дышал весенний сад в лицо.
Приветливая, без капризов,
Звала «пустым музеем» дом —
Без хрусталей и без сервизов,
С простым комодом и столом.
И стало счастьем —
ждать улыбки
И в парке с нею танцевать,
Скрипеть полуночной калиткой,
Шептаться,
ручки целовать
И замечать: луна мамашей
Нас караулит у окна
И, примечая тени наши,
За шторой мается без сна.
А самолет, ревя турбиной,
Мигал тревожно в вышине,
Когда под доброю рябиной
Стояли мы наедине.
Я постигал любви науку —
Кокетство, шалости, намек,
Сжимая трепетную руку,
Я сам себя постичь не мот:
Я ревновал. С ней дружит мальчик —
Десятиклассник-гитарист.
Он олимпийский математик
И всероссийский шахматист;
В читалке семечки задачек
В обнимку лузгают вдвоем…
Я седину под шляпу прячу.
А налетевший хлесткий гром
Нас гонит ливнем три квартала
В подъезда тусклое нутро,
Где платье смело облегало
Ее горячее бедро.
Ослепнув после поцелуя,
Боготворя ее уста,
Бежать по парку и, ликуя,
Услышать вдруг, что — сирота…
Смутясь,
она глядела странно…
Не благодетель и не маг,
Я без раздумий из кармана
Ей пачку вытащил бумаг.
Что деньги?
Многому причина:
С дорогой, с временем расчет…
Но не витрина магазина
Нас к счастью все-таки ведет.
Покинув девичьи ворота,
Я был дорогой дальней взят.
Что деньги?
Стаей перелетных
Они без компаса летяг…
Я заглянул в свою деревню,
Где захмелевший брат орал:
«Вахлак! Нашел себе царевну,
Сослепу деньги промотал!
Девчонке этакие тыщи!
Да ей довольно двух платков!
Нет, дураки работу ищут,
А деньги ищут дураков…»
3
Пять лет вдыхал полынь сомнений
На пустырях.
Наедине
Дни холостяцкие, как тени,
Бродили пасмурно во мне.
Но появлялась почтальонша,
Дразня конвертом:
«Аль не рад?
А ну пляши, бирюк влюбленный,
Не то верну его назад!»
И я плясал,
и пел от счастья,
В журчанье строк купался я,
Был краткой радости причастен
Балок сосновый бобыля,
В предутренний иллюминатор
Горами снега пар плывет.
Ныряет вниз дюраль крылатый, —
Свергаюсь на асфальт с высот.
Москва!
Подземный эскалатор
Сливает вниз людской поток.
Фонтаном извергает кратер
Мельканье рук, шаганье ног.
Со Спасской башни бой плывущий
Под караульный ритуал,
Как пульс, как вещий крик кукушки,
Благоговейно я считал.
Москва!
И вот она — Лариса!
Вот ожидание мое…
О, как я жаждал причаститься
Забытым голосом ее!
Кольцо Бульварное в объятьях
Нас тискало. Искали с ней,
Куда пойти, куда податься,
Я говорил:
«Тебе видней».
Над белой скатертью крахмальной —
Бокалы и оркестра гром.
Кружились тени ресторана
И оседали за столом.
«Сергей Иваныч!
Добротою
Вы берегли меня от бед,
Побалагурили со мною,
Сбежали в горы, как медведь…
Зачем?
И как понять причуду,
Любя, скрывались от любви,
Полуотеческие чувства
В своих сомненьях погребли.
Желая вашего признанья,
Я вам признаться не могла,
Жила в сомненьях, ожиданьях
И непонятного ждала.
Да, я сама была в исканьях,
Писала неумелый вздор,
А вы тогда бродили в скалах,
К вам жаркий ластился костер.
Я, как охотник по ущельям,
Гналась за белкой бытия,
Не иссякала ваша щедрость,
Но чем могла ответить я?
Мужчин — терплю,
люблю — науки,
А с вами за беспечность чувств.
Перед зияющей разлукой
Какою жертвой расплачусь?
Признаюсь только, что любовник
Мне встретился в неверный час,
Что будет у меня ребенок,
И очень жаль, что не от вас.
По-прежнему честолюбива,
Боюсь судьбы,
боюсь молвы
Испепеляющего взрыва.
Но тут уж не спасете вы…»
О, как она была наивна!
Но осуждать ее нельзя!
Глядели жутко, как сквозь ливни,
Ее печальные глаза.
Я вывел кроткую из зала,
Смахнул с лица остатки слез:
И вслед за нами до вокзала
Текло молчание берез.
Звенигородская избушка
На берегу Москвы-реки.
Три дня заречный зов кукушки
Лечил Ларису от тоски;
Пух клевера и брызги меду
Для пчел на каждом хохолке;
И утешала нас природа
На миротворном языке.
Птенцы вернули нам улыбки,
Пища из дырочки дупла.
«Усыновлю твою ошибку…
Усыновлю!»
Лариса шла
Тропинкой улочки мещанской
До монастырского креста.
И на лице ее улыбка
Была, как ясный день, проста.
4
А речка горная вздувалась
За лагерем.
Шурфовики
Со склонов в бивуак смывались
Дождем в палатки и балки.
Вагон натопленный — Ларисе:
«Хозяйствуй, милая жена!
Вари отвар из трав и листьев,
Суши, мой лекарь, семена;
Бренчи до вечера гитарой,
Вздыхай о танцах и кино
Да обсуждай, как кашевары
Глядят завистливо в окно».
Геологи — миссионеры.
В горах и в тундре в звездный час
Мы обращаем в нашу веру
Руду и уголь, нефть и газ…
Но в вынужденный промежуток,
Когда в палатки лупит дождь,
Тоска…
Без песни и без шутки
Ты там и дня не проживешь.
Моя Лариса не скучала,
Струной гитарною звеня,
В палатках время коротала
И пела так четыре дня.
5
Гроза с косматых сопок камни
С громами сбрасывала вниз…
Но луч, пробив рядно тумана,
Вцепился в каменный карниз.
Все ожило.
Зашевелилось.
Парятся тропы.
Горы ждут.
На грех,
Лариса напросилась
В ознакомительный маршрут.
Тропиночка на берег левый
С канатом через брод легка.
А ниже, пеною белея,
Катает жернова река.
Сверкая россыпью обломков,
Лежал в долине мезозой.
В каньоне, словно ящер, омут
Блестел зловещей чешуей.
Мы шли среди неблагородных
Береговых гранитных плит,
И вдруг сквозь линзу мелководья
Мигнул веселый азурит.
Я кинулся: «Фарт атаману!»
И камешек ладошке рад.
Осколками набив карманы,
Поверил я в огромный клад.
Каньон мозаикой кристаллов
Сверкал, дразня меня, как храм,
И медной жилой проскакала
Мысль по волнам и по камням.
И я послал Ларису в лагерь:
«Вернись, ребята все поймут…»
Я ждал, что карту из отряда
Мне как на блюдце принесут.
Но минул час…
И страх суровый
Погнал меня на бивуак.
Ларисы не было. А повар
Зевнул рассеянно в кулак.
Но лагерь залила тревога,
Как селевая с гор вода.
Со всех сторон темно и строго
Глазела на меня беда.
Искали долго, всем отрядом.
Я вызвал с базы вертолет.
Спустился по следам в распадок
И перешел с канатом брод.
Седые кроны с облаками
Слились над мшистою скалой,
Сосна, в обрыв вцепясь корнями,
Роняла скрип над крутизной.
По склизким кварцевым ступеням
Я шел к обрыву.
От ложка
Вал разъяренный белопенный
Гнала упругая река.
Тут скалы тяжкие нависли,
Катила камни быстрина,
И сердце дрогнуло:
Лариса
Доверилась свеченью дна.
За гладью,
где ревут, как звери,
Валы и вяжутся в узлы
И в зев разинутой пещеры
Летят, срываясь со скалы, —
Бурун Ларису сбил, жгутами
Оплел ей руки, головой
Толкнул ее на острый камень
И спутал волосы с травой.
Внизу,
в зубах гранитных складок,
На сучья выброшенный труп
Увидел я.
На плащ-палатке
Его подняли на уступ.
6
Кто виноват?
Капканный омут…
Или бродячий дух семьи…
Ах, эта вечная бездомность,
Сберкнижки алчные мои…
А ложный брод,
маня, как призрак,
Спрямляя к водопаду путь,
Ей посулил все блага жизни,
А может — орден мне на грудь…
Венчает сопку снежный гребень,
А снизу —
омута глаза.
Огнем раскалывая небо,
Гремит безумная гроза.
И кажется,
сама природа,
Страшась насилья над собой,
Меж берегов вздувая воды,
Грозит клыкастою волной.
Пробито небо осью сопки,
Над нею звездный круг скрипит,
Шумит прибрежная осока,
И под плитой Лариса спит.
Тесал я грани обелиска
И берег сам долбил кайлом…
Мы тело легкое Ларисы
Препроводили в вечный дом.
Прошла гроза…
Но за беспечность
Я каждый день себя сужу,
Передо мной зияет вечность,
И в эту вечность я гляжу.
ВЛАДИМИР ФАЛЕЕВ
О ЧЕМ ШУМИТ СОСНОВЫЙ БОР
Стихи
Судный день
РАССКАЗ ГЕОЛОГА
1
Опять один в оцепененье
На кромке берега стою
И, словно в кадрах киноленты,
Подробно вижу жизнь свою.
Я б вырвал черный дня лоскут,
Но память к острым скалам гонит,
А здесь поток ревет и стонет,
И жжет, и давит, словно жгут;
И чья-то тень в потоке тонет,
И рядом боль моя плывет,
Невыразимая, как вечность,
Опять казня мою беспечность,
Пронзая криком небосвод.
2
Я возвращаться не устану
В иного времени поток,
Когда, минуя полустанки,
Мой поезд въехал в городок.
Расставшись с гомоном перрона,
Я шел по улице пешком,
Вдруг из-за тополя девчонка
Мой лоб отметила снежком.
«Эй, внучка! Не шали с медведем!
Еще мала», —
ворчу, как дед.
Но снег, и смех, и голос следом:
«В субботу мне шестнадцать лет!..»
Шестнадцать?
Хрупкая былинка,
Тетрадки с куклами в глазах.
Шестнадцать лет…
А я детина
С дымящей трубкою в зубах.
Год минул.
Прыгнул из кабины
Проворней белки из дупла.
Тропинка к домику с рябиной
Мое волненье подвела.
Штакетник из корявых реек
Огородил и сад, и двор,
Тянули лебедями шеи
Ко мне цветы через забор.
Дверь на замке.
В саду соседка,
Вдруг хитрым глазом оценив
Мои зеркальные штиблеты,
Заворковала: «Ох, жених…»
Нежданный гость необычайный
Патриархального двора,
Пророчеств бойкие журчанья
Я пил с водою из ведра
И умилялся старушонке,
Что пестрой юбкой шебуршит;
И удивлялся, как девчонка
По лужам босиком бежит;
И стеклам вымытым, и шторам,
Скамейке, крику петуха,
Ветле, крылечку, на котором
Скакала легкая нога.
Какой жених?.. Ходок-геолог,
Искатель золота в горах,
По возрасту ни стар, ни молод,
И не женат, и не монах.
В те дни у школьного забора
Я подавал условный свист,
И, окунаясь в разговоры,
Катились мы от школы вниз;
И юбка-колокол, и ножки
Порхали шустро на крыльцо.
Сквозь растворенные окошки
Дышал весенний сад в лицо.
Приветливая, без капризов,
Звала «пустым музеем» дом —
Без хрусталей и без сервизов,
С простым комодом и столом.
И стало счастьем —
ждать улыбки
И в парке с нею танцевать,
Скрипеть полуночной калиткой,
Шептаться,
ручки целовать
И замечать: луна мамашей
Нас караулит у окна
И, примечая тени наши,
За шторой мается без сна.
А самолет, ревя турбиной,
Мигал тревожно в вышине,
Когда под доброю рябиной
Стояли мы наедине.
Я постигал любви науку —
Кокетство, шалости, намек,
Сжимая трепетную руку,
Я сам себя постичь не мот:
Я ревновал. С ней дружит мальчик —
Десятиклассник-гитарист.
Он олимпийский математик
И всероссийский шахматист;
В читалке семечки задачек
В обнимку лузгают вдвоем…
Я седину под шляпу прячу.
А налетевший хлесткий гром
Нас гонит ливнем три квартала
В подъезда тусклое нутро,
Где платье смело облегало
Ее горячее бедро.
Ослепнув после поцелуя,
Боготворя ее уста,
Бежать по парку и, ликуя,
Услышать вдруг, что — сирота…
Смутясь,
она глядела странно…
Не благодетель и не маг,
Я без раздумий из кармана
Ей пачку вытащил бумаг.
Что деньги?
Многому причина:
С дорогой, с временем расчет…
Но не витрина магазина
Нас к счастью все-таки ведет.
Покинув девичьи ворота,
Я был дорогой дальней взят.
Что деньги?
Стаей перелетных
Они без компаса летяг…
Я заглянул в свою деревню,
Где захмелевший брат орал:
«Вахлак! Нашел себе царевну,
Сослепу деньги промотал!
Девчонке этакие тыщи!
Да ей довольно двух платков!
Нет, дураки работу ищут,
А деньги ищут дураков…»
3
Пять лет вдыхал полынь сомнений
На пустырях.
Наедине
Дни холостяцкие, как тени,
Бродили пасмурно во мне.
Но появлялась почтальонша,
Дразня конвертом:
«Аль не рад?
А ну пляши, бирюк влюбленный,
Не то верну его назад!»
И я плясал,
и пел от счастья,
В журчанье строк купался я,
Был краткой радости причастен
Балок сосновый бобыля,
В предутренний иллюминатор
Горами снега пар плывет.
Ныряет вниз дюраль крылатый, —
Свергаюсь на асфальт с высот.
Москва!
Подземный эскалатор
Сливает вниз людской поток.
Фонтаном извергает кратер
Мельканье рук, шаганье ног.
Со Спасской башни бой плывущий
Под караульный ритуал,
Как пульс, как вещий крик кукушки,
Благоговейно я считал.
Москва!
И вот она — Лариса!
Вот ожидание мое…
О, как я жаждал причаститься
Забытым голосом ее!
Кольцо Бульварное в объятьях
Нас тискало. Искали с ней,
Куда пойти, куда податься,
Я говорил:
«Тебе видней».
Над белой скатертью крахмальной —
Бокалы и оркестра гром.
Кружились тени ресторана
И оседали за столом.
«Сергей Иваныч!
Добротою
Вы берегли меня от бед,
Побалагурили со мною,
Сбежали в горы, как медведь…
Зачем?
И как понять причуду,
Любя, скрывались от любви,
Полуотеческие чувства
В своих сомненьях погребли.
Желая вашего признанья,
Я вам признаться не могла,
Жила в сомненьях, ожиданьях
И непонятного ждала.
Да, я сама была в исканьях,
Писала неумелый вздор,
А вы тогда бродили в скалах,
К вам жаркий ластился костер.
Я, как охотник по ущельям,
Гналась за белкой бытия,
Не иссякала ваша щедрость,
Но чем могла ответить я?
Мужчин — терплю,
люблю — науки,
А с вами за беспечность чувств.
Перед зияющей разлукой
Какою жертвой расплачусь?
Признаюсь только, что любовник
Мне встретился в неверный час,
Что будет у меня ребенок,
И очень жаль, что не от вас.
По-прежнему честолюбива,
Боюсь судьбы,
боюсь молвы
Испепеляющего взрыва.
Но тут уж не спасете вы…»
О, как она была наивна!
Но осуждать ее нельзя!
Глядели жутко, как сквозь ливни,
Ее печальные глаза.
Я вывел кроткую из зала,
Смахнул с лица остатки слез:
И вслед за нами до вокзала
Текло молчание берез.
Звенигородская избушка
На берегу Москвы-реки.
Три дня заречный зов кукушки
Лечил Ларису от тоски;
Пух клевера и брызги меду
Для пчел на каждом хохолке;
И утешала нас природа
На миротворном языке.
Птенцы вернули нам улыбки,
Пища из дырочки дупла.
«Усыновлю твою ошибку…
Усыновлю!»
Лариса шла
Тропинкой улочки мещанской
До монастырского креста.
И на лице ее улыбка
Была, как ясный день, проста.
4
А речка горная вздувалась
За лагерем.
Шурфовики
Со склонов в бивуак смывались
Дождем в палатки и балки.
Вагон натопленный — Ларисе:
«Хозяйствуй, милая жена!
Вари отвар из трав и листьев,
Суши, мой лекарь, семена;
Бренчи до вечера гитарой,
Вздыхай о танцах и кино
Да обсуждай, как кашевары
Глядят завистливо в окно».
Геологи — миссионеры.
В горах и в тундре в звездный час
Мы обращаем в нашу веру
Руду и уголь, нефть и газ…
Но в вынужденный промежуток,
Когда в палатки лупит дождь,
Тоска…
Без песни и без шутки
Ты там и дня не проживешь.
Моя Лариса не скучала,
Струной гитарною звеня,
В палатках время коротала
И пела так четыре дня.
5
Гроза с косматых сопок камни
С громами сбрасывала вниз…
Но луч, пробив рядно тумана,
Вцепился в каменный карниз.
Все ожило.
Зашевелилось.
Парятся тропы.
Горы ждут.
На грех,
Лариса напросилась
В ознакомительный маршрут.
Тропиночка на берег левый
С канатом через брод легка.
А ниже, пеною белея,
Катает жернова река.
Сверкая россыпью обломков,
Лежал в долине мезозой.
В каньоне, словно ящер, омут
Блестел зловещей чешуей.
Мы шли среди неблагородных
Береговых гранитных плит,
И вдруг сквозь линзу мелководья
Мигнул веселый азурит.
Я кинулся: «Фарт атаману!»
И камешек ладошке рад.
Осколками набив карманы,
Поверил я в огромный клад.
Каньон мозаикой кристаллов
Сверкал, дразня меня, как храм,
И медной жилой проскакала
Мысль по волнам и по камням.
И я послал Ларису в лагерь:
«Вернись, ребята все поймут…»
Я ждал, что карту из отряда
Мне как на блюдце принесут.
Но минул час…
И страх суровый
Погнал меня на бивуак.
Ларисы не было. А повар
Зевнул рассеянно в кулак.
Но лагерь залила тревога,
Как селевая с гор вода.
Со всех сторон темно и строго
Глазела на меня беда.
Искали долго, всем отрядом.
Я вызвал с базы вертолет.
Спустился по следам в распадок
И перешел с канатом брод.
Седые кроны с облаками
Слились над мшистою скалой,
Сосна, в обрыв вцепясь корнями,
Роняла скрип над крутизной.
По склизким кварцевым ступеням
Я шел к обрыву.
От ложка
Вал разъяренный белопенный
Гнала упругая река.
Тут скалы тяжкие нависли,
Катила камни быстрина,
И сердце дрогнуло:
Лариса
Доверилась свеченью дна.
За гладью,
где ревут, как звери,
Валы и вяжутся в узлы
И в зев разинутой пещеры
Летят, срываясь со скалы, —
Бурун Ларису сбил, жгутами
Оплел ей руки, головой
Толкнул ее на острый камень
И спутал волосы с травой.
Внизу,
в зубах гранитных складок,
На сучья выброшенный труп
Увидел я.
На плащ-палатке
Его подняли на уступ.
6
Кто виноват?
Капканный омут…
Или бродячий дух семьи…
Ах, эта вечная бездомность,
Сберкнижки алчные мои…
А ложный брод,
маня, как призрак,
Спрямляя к водопаду путь,
Ей посулил все блага жизни,
А может — орден мне на грудь…
Венчает сопку снежный гребень,
А снизу —
омута глаза.
Огнем раскалывая небо,
Гремит безумная гроза.
И кажется,
сама природа,
Страшась насилья над собой,
Меж берегов вздувая воды,
Грозит клыкастою волной.
Пробито небо осью сопки,
Над нею звездный круг скрипит,
Шумит прибрежная осока,
И под плитой Лариса спит.
Тесал я грани обелиска
И берег сам долбил кайлом…
Мы тело легкое Ларисы
Препроводили в вечный дом.
Прошла гроза…
Но за беспечность
Я каждый день себя сужу,
Передо мной зияет вечность,
И в эту вечность я гляжу.