МИХАИЛ ЛЕСНОЙ
ЧИРВИК
Женька
Однажды, играя с ребятами недалеко от села, мы нашли в бурьяне гнездо со щенками. Матки с ними не было: видно, куда-то убежала по своим «делам».
Всех нас охватило любопытство: что это за странная собака ощенилась за огородами? Неужели ей в деревне места не нашлось?
Щенки лежали на дне глубокого, густо поросшего кустарником оврага, куда трудно было пробраться. Лежали они на подстилке из сухой травы — шесть буреньких щенков и один черненький. Живые, подвижные, с тощими, подтянутыми животами и с вытянутыми заостренными мордочками они производили какое-то странное впечатление. Щенки были очень пугливы: как только кто-нибудь из нас протягивал руку, они прижимались друг к другу и старались зарыться в траву.
— Это овчаркины щенки, — неожиданно сказал мой товарищ Петя. В это время к нам подошел лесник Завьялов и, посмотрев на щенят, загадочно протянул:
Щенки-то они, конечно, щенки… Да только не собачьей породы!.. Сдается мне, что это волчата…
Когда ребята, насмотревшись на щенков, стали расходиться, я все же не утерпел и взял себе одного — черненького. Принес его домой и стал поить теплым молоком, но он долго и упорно отказывался. Своего приемыша я назвал Женькой.
На другой день мы снова побежали в овраг, надеясь увидеть там щенячью матку. Пришли, заглянули в гнездо — и ахнули: ни собаки, ни щенков, как будто их никогда и не бывало.
Спустя некоторое время к нам в колхоз заехал инструктор общества «Охотник», и мы рассказали ему об этом интересном случае.
— Гнездо это было, конечно, волчье, — сказал он, — волки любят устраиваться в местах, где их никто не ожидает встретить. Такие места они считают наиболее безопасными. Вот и у вас волк жил за селом, да, наверное, не один год и жил-то.
— Быть этого не может! — вмешался кто-то из присутствующих. — Никто из нас летом волка близко от села не видел. Никто не помнит, чтоб у кого овца пропала или собака!
А гуси даже ночуют на пруду, и хоть бы один когда исчез!
— У своего гнезда волк никогда не тронет, — объяснил инструктор. — И делает он это для того, чтобы отвести людям глаза, не выдать своего логова!
* * *
Женька моя походила на обыкновенного щенка. Только слишком большая голова да поджарая фигура выдавали ее волчье происхождение.
Первое время она жила на кухне и ела все, что оставалось от стола. Здесь ее общество составляли кошка и ежик.
Когда Женька подросла, ее перевели во двор, и там она днем бегала вместе с охотничьей собакой Киром, а на ночь ее закрывали в пустовавшей лисьей клетке в саду.
Сначала Женька от скуки по ночам выла, как бы кому-то жалуясь. А слух и чутье у волка, как известно, исключительные: за километр он слышит легкий шорох лыж по рыхлому снегу. И, видимо, в первую же ночь по исчезновении Женьки из гнезда ее родители уже знали, где она находится: с первой же ночевки в саду Женьку стал навещать ее папаша.
Заинтересовавшись, я решил проследить их встречу.
Была светлая июньская ночь. Я спрятался на чердаке сарая, окошечко которого выходило в сад. А чтобы облегчить папаше доступ к дочке, еще с вечера открыл калитку в сад настежь. Но каково было мое удивление, когда осторожно подошедший волк смело перемахнул через высокую изгородь сада, побоявшись, видимо, войти в открытую дверь.
Подойдя к клетке, волк приветливо завилял хвостом, вертясь возле решетки. Женька же в ответ радостно заскулила, а затем просунула мордочку между железных прутьев и лизнула папашу в губы.
«Целуются! Подумаешь, какие нежности!» — удивился я.
И вдруг послышался звук, какой обычно бывает при рвоте: волк, просунув морду в клетку, что-то выбрасывал изо рта…
Когда утром я подошел к клетке, чтобы выпустить из нее моего волчонка, то увидел около Женьки на деревянном полу остатки недоеденного мяса. Видно, это и был «гостинец», которым любящий папаша угостил дочку. Позднее я узнал, что эта трогательная забота объясняется просто. В желудке волчат недостает пищеварительного сока: его они обычно получают вместе с полупереваренным мясом — волчьей отрыжкой.
Вскоре мы перевели Женьку из сада во двор, в собачью будку, где она и ночевала вместе с Киром.
Росла моя воспитанница быстро, отличалась большой подвижностью, любила играть с собакой: часто таскала ее за уши и за хвост. Со мной Женька была ласкова и бегала сзади, как привязанная. Она не могла равнодушно видеть, как я при ней ласкал Кира. Тогда она бросалась на него и начинала не на шутку кусать. Сначала пес терпеливо переносил ее наскоки, иногда взвизгивая от боли, а потом стал удирать.
Часто, прыгая вокруг меня, Женька старалась положить свои лапы на мои плечи и лизнуть в лицо. Она хорошо знала мой голос, шла на свист и кличку. А когда мы ходили в лес, Женька не только играла и резвилась, но вместе с нами лакомилась ягодами.
Стемнело. Мороз крепчал. Кругом тихо и мертво. Только снег хрустит под полозьями. Возвращаясь из леса, мы идем возле саней, нагруженных дровами, и разговариваем с отцом. Сбоку, возле лошади, бежит Женька. Вдруг отец толкает меня и, указывая кнутовищем в сторону придорожных кустов, шепчет:
— Смотри — зеленые огоньки горят… Видно, серые гости пожаловали. Сейчас у них свадьба!
Мы вытаскиваем из-под веревок воза топоры и, держа их наготове, продолжаем путь.
По сторонам — кусты да перелески. Смотрим, а волки уже у самой дороги мелькают: точно кто со свечками в кустах бегает— огоньки то вспыхивают, то снова гаснут. Хватились мы тут Женьки, а ее как не бывало.
Остановились, звали, звали, да так и не дозвались. Миновали страшный перелесок; снова постояли, посвистали… «Что, — думаем, — с ней случилось?» Так без Женьки и вернулись домой.
Ночью я спал плохо, а утром, чуть рассвело, отправился к вчерашнему перелеску. Прихожу туда, а волчьих следов по сторонам дороги тьма-тьмущая. Так все истоптано, как будто табун прошел — ничего не разобрать. Побродил я по кустам, и окликал, посвистал и ни с чем вернулся домой.
На третьи сутки сидим мы поздно вечером, играем с отцом в шашки и вдруг слышим: в сенках кто-то шарит по двери, как будто ищет в темноте ручку.
— Кто-то пришел, — сказала мама и приоткрыла дверь.
Весело виляя хвостом, в комнату вбежала Женька. От радости я чуть не расплакался.
— Три дня пропадала, бедняжка! — жалостливо причитала мама, подставляя беглянке молоко с хлебом. — Проголодалась, кушай, голубушка!.. — Ласкает, поглаживает ее, а та к еде и не подходит.
— Где пропадала?.. Ну, говори! — строго допрашивает отец. Женька посматривает на него, облизывается и виляет хвостом.
Через два дня она снова исчезла и больше уже не возвращалась.
* * *
Прошло два года. О Женьке мы вспоминали все реже и реже, и вдруг мне привелось с нею встретиться.
Как-то с субботы на воскресенье я улегся пораньше спать, чтобы на рассвете отправиться в районный центр, находившийся километрах в двенадцати от нашей Николаевки. Я давно уже мечтал купить себе новые лыжи. Наконец, эта возможность представилась.
Просыпаюсь ночью и слышу: стенные часы стоят. Зажег лампу. Часовая стрелка застыла на двенадцати. «Ну, — думаю, — проспал. Кто знает, сколько они стояли: час или пять». Закусил наспех и отправился в город.
Иду, а сам не знаю: то ли время к утру, то ли за полночь. Прошел километра четыре. Дальше дорога пошла через сосновый бор. Я шагаю, поминутно оглядываюсь по сторонам, а кругом, как сказочные чудовища, застыли причудливые таинственные тени. Мне холодно и немного тоскливо. И только привычно, успокаивающе скрипит под ногами снег. Дойдя до косогора, где бор спускается в ложбину, я остановился, чтобы осмотреться и передохнуть от быстрой ходьбы. И вдруг все замерло во мне от ужаса: прямо передо мной поперек дороги, один за другим, шли цепочкой волки: три… пять… шесть… Я стою, не смея пошевельнуться. Стая тоже остановилась.
Как долго стояли волки, не помню: может, минуту, а может, полчаса. Только время показалось вечностью.
Наконец, стоящая впереди всех волчица — вожак стаи — медленно тронулась, вслед за нею тихо-тихо, как бы нехотя, пошли остальные звери. Видно, волчица решила не трогать меня.
Волки пересекли дорогу и по косогору стали спускаться к моховому болоту. Шли они, как и раньше, цепочкой, один за другим, след в след, коготок в коготок.
Уходя, волчица два раза оглянулась на меня и, как бы прощаясь, слегка вильнула хвостом. Только в этот, последний момент я вдруг заметил, что стаю возглавляет черная волчица. В ней я узнал Женьку. Мне очень захотелось позвать ее, но я не решился: очень уж страшная была теперь у Женьки семья.
* * *
Как-то из города к нам в колхоз приехал Прохор Савельич Дубов, известный в округе волчатник. Его приезд был очень кстати: наши колхозники давно уже поговаривали
о том, чтобы устроить облаву на волков, приносивших колхозу большие убытки.
На следующий же день после приезда Прохора Савельича была назначена облава. Я попросил отца взять меня с собой в лес. Выехали мы на рассвете. Объезжая на дровнях болото и небольшой лесок, отец разматывал с катушки шнур, унизанный красными флажками, а два помощника подвешивали этот шнур на кусты и деревья. Три других охотника таким же способом обносили болото флажками с противоположной стороны, стараясь поскорей замкнуть круг.
Вскоре болото и лесок были с трех сторон затянуты страшной для волков лентой, через которую, как сказал отец, они переступить боятся.
Со стороны, свободной от флажков, затаившись за кустами и сосенками, цепью разместились одетые в белые халаты охотники.
Начался гон. На линию стрелков с громким криком и гиканьем двинулись шеренгой загонщики. Многие из них били колотушками в железные листы, производя невероятный шум.
Я стоял за елочкой на краю болота рядом с Прохором Савельичем. Справа перед нами виднелась линия флажков. Мы, затаив дыхание, ждали, когда покажутся волки.
Вскоре где-то недалеко раздались один за другим два выстрела. Вдруг из-за кустов совсем близко от нас выскочила пара косуль. Они смело перемахнули через шнур с флажками и скрылись в лесу.
Засмотревшись на убегающих косуль, я не сразу заметил, как из-за покрытых снегом сосенок вынырнул большой черный волк. Наткнувшись на флажки, он остановился, как бы что-то обдумывая, а затем быстро пошел в нашу сторону вдоль шнура. «Да ведь это моя Женька!» — чуть не вскрикнул я.
Трудно описать, что произошло со мной в эти несколько секунд, пока волчица большими махами шла на меня.
— Прохор Савельич, — отчаянно закричал я, — ведь это наша Женька! — но мой голос потонул в громе раздавшегося в этот момент выстрела.
Женька, подпрыгнув, беспомощно ткнулась головой в снег. Глядя на убитую Женьку, я заплакал.
Прохор Савельич, узнав причину моих слез, сердито сказал:
— Зверь же она, твоя Женька, чего ты об ней горюешь!
— Да-а, она меня в лесу пожалела, не тронула… А мы ее…
— Ну, хорошо, тебя она пожалела, а меня, например, или другого кого разве пощадила бы? Ты лучше Зорьку пожалей— вот лошадь была бы — не зарежь ее прошлым годом волки!.
Все это я понимал, но в душе долго еще жалел мою Женьку…
МИХАИЛ ЛЕСНОЙ
ЧИРВИК
Женька
Однажды, играя с ребятами недалеко от села, мы нашли в бурьяне гнездо со щенками. Матки с ними не было: видно, куда-то убежала по своим «делам».
Всех нас охватило любопытство: что это за странная собака ощенилась за огородами? Неужели ей в деревне места не нашлось?
Щенки лежали на дне глубокого, густо поросшего кустарником оврага, куда трудно было пробраться. Лежали они на подстилке из сухой травы — шесть буреньких щенков и один черненький. Живые, подвижные, с тощими, подтянутыми животами и с вытянутыми заостренными мордочками они производили какое-то странное впечатление. Щенки были очень пугливы: как только кто-нибудь из нас протягивал руку, они прижимались друг к другу и старались зарыться в траву.
— Это овчаркины щенки, — неожиданно сказал мой товарищ Петя. В это время к нам подошел лесник Завьялов и, посмотрев на щенят, загадочно протянул:
Щенки-то они, конечно, щенки… Да только не собачьей породы!.. Сдается мне, что это волчата…
Когда ребята, насмотревшись на щенков, стали расходиться, я все же не утерпел и взял себе одного — черненького. Принес его домой и стал поить теплым молоком, но он долго и упорно отказывался. Своего приемыша я назвал Женькой.
На другой день мы снова побежали в овраг, надеясь увидеть там щенячью матку. Пришли, заглянули в гнездо — и ахнули: ни собаки, ни щенков, как будто их никогда и не бывало.
Спустя некоторое время к нам в колхоз заехал инструктор общества «Охотник», и мы рассказали ему об этом интересном случае.
— Гнездо это было, конечно, волчье, — сказал он, — волки любят устраиваться в местах, где их никто не ожидает встретить. Такие места они считают наиболее безопасными. Вот и у вас волк жил за селом, да, наверное, не один год и жил-то.
— Быть этого не может! — вмешался кто-то из присутствующих. — Никто из нас летом волка близко от села не видел. Никто не помнит, чтоб у кого овца пропала или собака!
А гуси даже ночуют на пруду, и хоть бы один когда исчез!
— У своего гнезда волк никогда не тронет, — объяснил инструктор. — И делает он это для того, чтобы отвести людям глаза, не выдать своего логова!
* * *
Женька моя походила на обыкновенного щенка. Только слишком большая голова да поджарая фигура выдавали ее волчье происхождение.
Первое время она жила на кухне и ела все, что оставалось от стола. Здесь ее общество составляли кошка и ежик.
Когда Женька подросла, ее перевели во двор, и там она днем бегала вместе с охотничьей собакой Киром, а на ночь ее закрывали в пустовавшей лисьей клетке в саду.
Сначала Женька от скуки по ночам выла, как бы кому-то жалуясь. А слух и чутье у волка, как известно, исключительные: за километр он слышит легкий шорох лыж по рыхлому снегу. И, видимо, в первую же ночь по исчезновении Женьки из гнезда ее родители уже знали, где она находится: с первой же ночевки в саду Женьку стал навещать ее папаша.
Заинтересовавшись, я решил проследить их встречу.
Была светлая июньская ночь. Я спрятался на чердаке сарая, окошечко которого выходило в сад. А чтобы облегчить папаше доступ к дочке, еще с вечера открыл калитку в сад настежь. Но каково было мое удивление, когда осторожно подошедший волк смело перемахнул через высокую изгородь сада, побоявшись, видимо, войти в открытую дверь.
Подойдя к клетке, волк приветливо завилял хвостом, вертясь возле решетки. Женька же в ответ радостно заскулила, а затем просунула мордочку между железных прутьев и лизнула папашу в губы.
«Целуются! Подумаешь, какие нежности!» — удивился я.
И вдруг послышался звук, какой обычно бывает при рвоте: волк, просунув морду в клетку, что-то выбрасывал изо рта…
Когда утром я подошел к клетке, чтобы выпустить из нее моего волчонка, то увидел около Женьки на деревянном полу остатки недоеденного мяса. Видно, это и был «гостинец», которым любящий папаша угостил дочку. Позднее я узнал, что эта трогательная забота объясняется просто. В желудке волчат недостает пищеварительного сока: его они обычно получают вместе с полупереваренным мясом — волчьей отрыжкой.
Вскоре мы перевели Женьку из сада во двор, в собачью будку, где она и ночевала вместе с Киром.
Росла моя воспитанница быстро, отличалась большой подвижностью, любила играть с собакой: часто таскала ее за уши и за хвост. Со мной Женька была ласкова и бегала сзади, как привязанная. Она не могла равнодушно видеть, как я при ней ласкал Кира. Тогда она бросалась на него и начинала не на шутку кусать. Сначала пес терпеливо переносил ее наскоки, иногда взвизгивая от боли, а потом стал удирать.
Часто, прыгая вокруг меня, Женька старалась положить свои лапы на мои плечи и лизнуть в лицо. Она хорошо знала мой голос, шла на свист и кличку. А когда мы ходили в лес, Женька не только играла и резвилась, но вместе с нами лакомилась ягодами.
Стемнело. Мороз крепчал. Кругом тихо и мертво. Только снег хрустит под полозьями. Возвращаясь из леса, мы идем возле саней, нагруженных дровами, и разговариваем с отцом. Сбоку, возле лошади, бежит Женька. Вдруг отец толкает меня и, указывая кнутовищем в сторону придорожных кустов, шепчет:
— Смотри — зеленые огоньки горят… Видно, серые гости пожаловали. Сейчас у них свадьба!
Мы вытаскиваем из-под веревок воза топоры и, держа их наготове, продолжаем путь.
По сторонам — кусты да перелески. Смотрим, а волки уже у самой дороги мелькают: точно кто со свечками в кустах бегает— огоньки то вспыхивают, то снова гаснут. Хватились мы тут Женьки, а ее как не бывало.
Остановились, звали, звали, да так и не дозвались. Миновали страшный перелесок; снова постояли, посвистали… «Что, — думаем, — с ней случилось?» Так без Женьки и вернулись домой.
Ночью я спал плохо, а утром, чуть рассвело, отправился к вчерашнему перелеску. Прихожу туда, а волчьих следов по сторонам дороги тьма-тьмущая. Так все истоптано, как будто табун прошел — ничего не разобрать. Побродил я по кустам, и окликал, посвистал и ни с чем вернулся домой.
На третьи сутки сидим мы поздно вечером, играем с отцом в шашки и вдруг слышим: в сенках кто-то шарит по двери, как будто ищет в темноте ручку.
— Кто-то пришел, — сказала мама и приоткрыла дверь.
Весело виляя хвостом, в комнату вбежала Женька. От радости я чуть не расплакался.
— Три дня пропадала, бедняжка! — жалостливо причитала мама, подставляя беглянке молоко с хлебом. — Проголодалась, кушай, голубушка!.. — Ласкает, поглаживает ее, а та к еде и не подходит.
— Где пропадала?.. Ну, говори! — строго допрашивает отец. Женька посматривает на него, облизывается и виляет хвостом.
Через два дня она снова исчезла и больше уже не возвращалась.
* * *
Прошло два года. О Женьке мы вспоминали все реже и реже, и вдруг мне привелось с нею встретиться.
Как-то с субботы на воскресенье я улегся пораньше спать, чтобы на рассвете отправиться в районный центр, находившийся километрах в двенадцати от нашей Николаевки. Я давно уже мечтал купить себе новые лыжи. Наконец, эта возможность представилась.
Просыпаюсь ночью и слышу: стенные часы стоят. Зажег лампу. Часовая стрелка застыла на двенадцати. «Ну, — думаю, — проспал. Кто знает, сколько они стояли: час или пять». Закусил наспех и отправился в город.
Иду, а сам не знаю: то ли время к утру, то ли за полночь. Прошел километра четыре. Дальше дорога пошла через сосновый бор. Я шагаю, поминутно оглядываюсь по сторонам, а кругом, как сказочные чудовища, застыли причудливые таинственные тени. Мне холодно и немного тоскливо. И только привычно, успокаивающе скрипит под ногами снег. Дойдя до косогора, где бор спускается в ложбину, я остановился, чтобы осмотреться и передохнуть от быстрой ходьбы. И вдруг все замерло во мне от ужаса: прямо передо мной поперек дороги, один за другим, шли цепочкой волки: три… пять… шесть… Я стою, не смея пошевельнуться. Стая тоже остановилась.
Как долго стояли волки, не помню: может, минуту, а может, полчаса. Только время показалось вечностью.
Наконец, стоящая впереди всех волчица — вожак стаи — медленно тронулась, вслед за нею тихо-тихо, как бы нехотя, пошли остальные звери. Видно, волчица решила не трогать меня.
Волки пересекли дорогу и по косогору стали спускаться к моховому болоту. Шли они, как и раньше, цепочкой, один за другим, след в след, коготок в коготок.
Уходя, волчица два раза оглянулась на меня и, как бы прощаясь, слегка вильнула хвостом. Только в этот, последний момент я вдруг заметил, что стаю возглавляет черная волчица. В ней я узнал Женьку. Мне очень захотелось позвать ее, но я не решился: очень уж страшная была теперь у Женьки семья.
* * *
Как-то из города к нам в колхоз приехал Прохор Савельич Дубов, известный в округе волчатник. Его приезд был очень кстати: наши колхозники давно уже поговаривали
о том, чтобы устроить облаву на волков, приносивших колхозу большие убытки.
На следующий же день после приезда Прохора Савельича была назначена облава. Я попросил отца взять меня с собой в лес. Выехали мы на рассвете. Объезжая на дровнях болото и небольшой лесок, отец разматывал с катушки шнур, унизанный красными флажками, а два помощника подвешивали этот шнур на кусты и деревья. Три других охотника таким же способом обносили болото флажками с противоположной стороны, стараясь поскорей замкнуть круг.
Вскоре болото и лесок были с трех сторон затянуты страшной для волков лентой, через которую, как сказал отец, они переступить боятся.
Со стороны, свободной от флажков, затаившись за кустами и сосенками, цепью разместились одетые в белые халаты охотники.
Начался гон. На линию стрелков с громким криком и гиканьем двинулись шеренгой загонщики. Многие из них били колотушками в железные листы, производя невероятный шум.
Я стоял за елочкой на краю болота рядом с Прохором Савельичем. Справа перед нами виднелась линия флажков. Мы, затаив дыхание, ждали, когда покажутся волки.
Вскоре где-то недалеко раздались один за другим два выстрела. Вдруг из-за кустов совсем близко от нас выскочила пара косуль. Они смело перемахнули через шнур с флажками и скрылись в лесу.
Засмотревшись на убегающих косуль, я не сразу заметил, как из-за покрытых снегом сосенок вынырнул большой черный волк. Наткнувшись на флажки, он остановился, как бы что-то обдумывая, а затем быстро пошел в нашу сторону вдоль шнура. «Да ведь это моя Женька!» — чуть не вскрикнул я.
Трудно описать, что произошло со мной в эти несколько секунд, пока волчица большими махами шла на меня.
— Прохор Савельич, — отчаянно закричал я, — ведь это наша Женька! — но мой голос потонул в громе раздавшегося в этот момент выстрела.
Женька, подпрыгнув, беспомощно ткнулась головой в снег. Глядя на убитую Женьку, я заплакал.
Прохор Савельич, узнав причину моих слез, сердито сказал:
— Зверь же она, твоя Женька, чего ты об ней горюешь!
— Да-а, она меня в лесу пожалела, не тронула… А мы ее…
— Ну, хорошо, тебя она пожалела, а меня, например, или другого кого разве пощадила бы? Ты лучше Зорьку пожалей— вот лошадь была бы — не зарежь ее прошлым годом волки!.
Все это я понимал, но в душе долго еще жалел мою Женьку…