Михаил Лесной
ОДНОУХИЙ
РОМКА
Я узнал, что некоторых птиц можно обучить «говорить», и мне очень захотелось завести у себя такую необыкновенную птицу. А тут ещё Ваня Рябов, мой одноклассник, пристал:
— Давай обучим птицу говорить. Проснёшься, а из клетки сразу: «Доброе утро!»
— Может, ты захочешь, чтобы птица и уроки за тебя готовила и в классе отвечала? — говорю ему.
Но эта мысль мне понравилась. Я стал присматриваться к характеру, привычкам разных животных и заметил, что у каждого зверя или птицы свои повадки: заяц, например, любит стучать лапками и его легко приучить барабанить. «Говорить» же можно выучить только тех птиц, у которых есть способность подражать звукам человеческой речи. Эта способность особенно развита у скворцов, сорок, грачей и воронов.
* * *
Недалеко от нашего села шли лесозаготовки. Со скрипом и стоном падали деревья. Лес редел, и рубщики постепенно подвигались к опушке бора.
Здесь, на одной из елей, было гнездо ворона. Его мы с Ваней видели уже давно: всю зиму, бегая в школу, наблюдали, как плавали и кувыркались в воздухе вороны. Эта пара всегда была вместе, словно кто связал их верёвочкой.
Во время весенних каникул мы вдруг заметили, что одна из птиц куда-то делась. Это нас обеспокоило.
— Неужели кто-нибудь убил! — сказал Ваня с сожалением.
— А может, заболела и сидит в гнезде?
Решив узнать, в чём дело, мы отправились к дереву.
Ваня остался внизу, а я полез к гнезду. Долго и с трудом карабкался сквозь колючие сучья ели. И только стал приближаться к лежащей на сучьях кучке хвороста, как из неё с шумом, хлопая крыльями, сорвалась птица и громко закаркала над самой моей головой. От неожиданности я чуть не вскрикнул.
Заглянул в гнездо. В нём на тёплой, мягкой подстилке из лишайников, травы и шерсти лежало четыре яйца — зеленоватых, с бурыми и серыми пятнами.
— Яйца! — кричу я.
— Какие там яйца!..
— Влезь и посмотри… Я трогать их не буду, пусть высиживают!
— Нет, бери. Всё равно гнездо погибнет, ведь рубят подчистую!
Гибель гнезда действительно была неизбежной, и я как будто даже обрадовался, что нашёл оправдание. Разложил яйца по карманам полушубка и стал осторожно спускаться с дерева. Всё же два яйца оказались разбитыми. Остальные два, придя домой, мы подложили под курицу. Одно из них наседка застудила, а из другого вышел презабавный воронёнок.
К пище птенец был неразборчив, ел всё, что ему давали. Вскоре научился летать, привязался к людям. Назвали его Ромкой.
Первую зиму воронёнок прожил у нас в клетке. Весной же получил полную свободу. Это была смелая и бойкая птица, общительная и весёлая, даже озорная. На дворе Ромка гонялся за мячом, дрался с курами, искал у собак блох, таскал за хвост кошку. Иногда садился к кому-нибудь на плечо и начинал перебирать клювом волосы. Воронёнок настолько привык к людям, что никак не хотел оставаться один.
Когда Ромка вырос, я приступил к его обучению. Я знал, что для заучивания надо подобрать такие слова, которые более всего походили на крик ворона, напоминали карканье.
По вечерам, перед тем как птица начинала засыпать, я относил её в полутёмную комнату и там прикрывал клетку платком. Когда же мой ученик успокаивался, я медленно, но ясно и чётко повторял подряд много раз одно и то же слово:
— Ромка, Ромка, Ромка!..
Первый урок продолжался минут десять. К концу его птица заснула. Каждый день свои занятия я удлинял минут на пять, пока продолжительность их не достигла получаса.
Вскоре Ромка, засыпая, стал невнятно, как бы сквозь сон, бормотать своё имя.
После этого слово «Ромка» я стал повторять на свету, в любое время дня, пока оно окончательно не закрепилось в памяти птицы.
«Говорил» Ромка, всегда опустив клюв книзу. И до того потом надоедал своим криком, что я и сам не рад был блестящим способностям ученика.
Впоследствии ворон стал «изучать» человеческий язык уже самостоятельно: услышит где-нибудь понравившееся ему слово и твердит его.
Двухлетнее пребывание Ромки на дворе не пропало для него даром. Там он научился лаять. Иногда даже ворковал голубем, а то дразнил собак, называя их по кличкам.
В присутствии новых людей Ромка чаще всего молчал, так как всё его внимание было поглощено свежими впечатлениями и всё услышанное он, как говорится, «наматывал себе на ус». Но зато, когда он оставался один и начинал скучать без своих обычных друзей, тогда у него развязывался язык. И до того иной раз «разговорится», что приходилось радоваться отсутствию посторонних, так как на дворе он научился ругаться.
Иногда придёт к нам гость, а он смотрит на него и твердит: «Вор-р-р!.. Вор-р-р!..» Это слово Ромка часто слышал от ребят, которые так называли его самого из-за склонности таскать со двора в комнату разный мусор и складывать его в какое-нибудь облюбованное место, скрытое от посторонних глаз. А потом стал красть разные вещи, особенно блестящие: ножи, вилки, чайные ложки, монетки. И всё, что ему удавалось стащить, прятал в своём «гнезде».
Всегда живой и забавный, Ромка доставлял нам, ребятам, немало весёлых минут.
Прожил ворон у нас двенадцать лет и за всё это время ни разу не сделал попытки улететь, хотя для этого у него была полная возможность.
Михаил Лесной
ОДНОУХИЙ
РОМКА
Я узнал, что некоторых птиц можно обучить «говорить», и мне очень захотелось завести у себя такую необыкновенную птицу. А тут ещё Ваня Рябов, мой одноклассник, пристал:
— Давай обучим птицу говорить. Проснёшься, а из клетки сразу: «Доброе утро!»
— Может, ты захочешь, чтобы птица и уроки за тебя готовила и в классе отвечала? — говорю ему.
Но эта мысль мне понравилась. Я стал присматриваться к характеру, привычкам разных животных и заметил, что у каждого зверя или птицы свои повадки: заяц, например, любит стучать лапками и его легко приучить барабанить. «Говорить» же можно выучить только тех птиц, у которых есть способность подражать звукам человеческой речи. Эта способность особенно развита у скворцов, сорок, грачей и воронов.
* * *
Недалеко от нашего села шли лесозаготовки. Со скрипом и стоном падали деревья. Лес редел, и рубщики постепенно подвигались к опушке бора.
Здесь, на одной из елей, было гнездо ворона. Его мы с Ваней видели уже давно: всю зиму, бегая в школу, наблюдали, как плавали и кувыркались в воздухе вороны. Эта пара всегда была вместе, словно кто связал их верёвочкой.
Во время весенних каникул мы вдруг заметили, что одна из птиц куда-то делась. Это нас обеспокоило.
— Неужели кто-нибудь убил! — сказал Ваня с сожалением.
— А может, заболела и сидит в гнезде?
Решив узнать, в чём дело, мы отправились к дереву.
Ваня остался внизу, а я полез к гнезду. Долго и с трудом карабкался сквозь колючие сучья ели. И только стал приближаться к лежащей на сучьях кучке хвороста, как из неё с шумом, хлопая крыльями, сорвалась птица и громко закаркала над самой моей головой. От неожиданности я чуть не вскрикнул.
Заглянул в гнездо. В нём на тёплой, мягкой подстилке из лишайников, травы и шерсти лежало четыре яйца — зеленоватых, с бурыми и серыми пятнами.
— Яйца! — кричу я.
— Какие там яйца!..
— Влезь и посмотри… Я трогать их не буду, пусть высиживают!
— Нет, бери. Всё равно гнездо погибнет, ведь рубят подчистую!
Гибель гнезда действительно была неизбежной, и я как будто даже обрадовался, что нашёл оправдание. Разложил яйца по карманам полушубка и стал осторожно спускаться с дерева. Всё же два яйца оказались разбитыми. Остальные два, придя домой, мы подложили под курицу. Одно из них наседка застудила, а из другого вышел презабавный воронёнок.
К пище птенец был неразборчив, ел всё, что ему давали. Вскоре научился летать, привязался к людям. Назвали его Ромкой.
Первую зиму воронёнок прожил у нас в клетке. Весной же получил полную свободу. Это была смелая и бойкая птица, общительная и весёлая, даже озорная. На дворе Ромка гонялся за мячом, дрался с курами, искал у собак блох, таскал за хвост кошку. Иногда садился к кому-нибудь на плечо и начинал перебирать клювом волосы. Воронёнок настолько привык к людям, что никак не хотел оставаться один.
Когда Ромка вырос, я приступил к его обучению. Я знал, что для заучивания надо подобрать такие слова, которые более всего походили на крик ворона, напоминали карканье.
По вечерам, перед тем как птица начинала засыпать, я относил её в полутёмную комнату и там прикрывал клетку платком. Когда же мой ученик успокаивался, я медленно, но ясно и чётко повторял подряд много раз одно и то же слово:
— Ромка, Ромка, Ромка!..
Первый урок продолжался минут десять. К концу его птица заснула. Каждый день свои занятия я удлинял минут на пять, пока продолжительность их не достигла получаса.
Вскоре Ромка, засыпая, стал невнятно, как бы сквозь сон, бормотать своё имя.
После этого слово «Ромка» я стал повторять на свету, в любое время дня, пока оно окончательно не закрепилось в памяти птицы.
«Говорил» Ромка, всегда опустив клюв книзу. И до того потом надоедал своим криком, что я и сам не рад был блестящим способностям ученика.
Впоследствии ворон стал «изучать» человеческий язык уже самостоятельно: услышит где-нибудь понравившееся ему слово и твердит его.
Двухлетнее пребывание Ромки на дворе не пропало для него даром. Там он научился лаять. Иногда даже ворковал голубем, а то дразнил собак, называя их по кличкам.
В присутствии новых людей Ромка чаще всего молчал, так как всё его внимание было поглощено свежими впечатлениями и всё услышанное он, как говорится, «наматывал себе на ус». Но зато, когда он оставался один и начинал скучать без своих обычных друзей, тогда у него развязывался язык. И до того иной раз «разговорится», что приходилось радоваться отсутствию посторонних, так как на дворе он научился ругаться.
Иногда придёт к нам гость, а он смотрит на него и твердит: «Вор-р-р!.. Вор-р-р!..» Это слово Ромка часто слышал от ребят, которые так называли его самого из-за склонности таскать со двора в комнату разный мусор и складывать его в какое-нибудь облюбованное место, скрытое от посторонних глаз. А потом стал красть разные вещи, особенно блестящие: ножи, вилки, чайные ложки, монетки. И всё, что ему удавалось стащить, прятал в своём «гнезде».
Всегда живой и забавный, Ромка доставлял нам, ребятам, немало весёлых минут.
Прожил ворон у нас двенадцать лет и за всё это время ни разу не сделал попытки улететь, хотя для этого у него была полная возможность.