Сборник М. Лесного «Одноухий», повествует о любви к природе, о красоте лесов, полей и озер, а также о любопытных встречах с различными животными, многие из которых впоследствии стали настоящими друзьями автора.
Для детей младшего и среднее школьного возраста.

Михаил Лесной
Мои встречи


ОТ АВТОРА

Я очень люблю природу, мне нравится изучать ее не только по книжкам, но и непосредственно: в полях, лесах, на озерах и болотах. Походы, экскурсии и охота помогли мне собрать много наблюдений над жизнью животных. Самое интересное я записал в книжку «Мои встречи».
М. Лесной



ОДНОУХИЙ


Мы идем с отцом по лесному болоту, на прошлогодней листве — узорчатая тень березок. Деревья здесь растут так часто, что солнечные лучи с трудом пробиваются сквозь густо сплетенные ветви. Ветер раскачивает ветки, от их движения весело бегают по земле солнечные зайчики. В глазах «рябит».
Отец вдруг останавливается и начинает пристально разглядывать в траве какую-то гнилушку.
— Нашел чем интересоваться, — думаю я с досадой, — мало ли в лесу валяется всяких чурок.
Но «чурка», видно, не простая, а особенная, потому что отец вдруг манит меня и глазами показывает1 под куст.
Я нагибаюсь и чуть не вскрикиваю от радости — лосенок! Он, вероятно, только что родился и, по всем признакам, мертвый: ножки подобраны под себя, шея вытянута и прижата к земле. Так его легко раздавить. Да и как заметишь? Бурая листва совсем скрадывает его, а светлые солнечные пятнышки на нем — что пожелтевшие березовые листочки.
Отец берет теленочка на руки — тепленький, но никаких признаков жизни. Только тупой, бессмысленный взгляд упершихся в одну точку глаз говорил, что он еще жив. Видно, уходя, мать ему строго приказала: «Что б ни случилось, не шевелись, будь, как мертвый!»
И лосенок «умер», став похожим на рыжевато-бурый обрубочек.
…Через неделю в нашем дворе уже бегал забавный, озорной маленький лось.
За свое чрезмерное любопытство ему пришлось поплатиться в первые же дни. Во двор к нам зашла соседская свинья. Подойдя к ней, теленок миролюбиво потянулся к ее морде, желая, видимо, познакомиться, а раздраженная хавронья схватила его за левое ушко и оторвала. После этого лосенок стал очень смешным и получил кличку «Одноухий».
Рос Одноухий совсем ручным и доверчивым: прибегал на зов, ходил сзади, как собака. Потеряв из виду кого-нибудь из нас, нервничал, пугливо озирался по сторонам. Когда же его окликали, со всех ног бросался догонять.
К зиме лосенок стал почти взрослым. Но содержать его дальше становилось трудно: он требовал веточного корма и свежих молодых побегов. Добывать же их в большом количестве было хлопотливо. Поэтому отец отвел нашего питомца в лес и там его оставил.

* * *

Прошло два года. За это время Одноухого часто видели возле нашего кордона. Иногда его следы доходили до самых огородов. Я очень заинтересовался его жизнью. Решил выследить. И мне это удалось. Однажды, притаившись за кустами густого тальника, я увидел, как Одноухий, выйдя из лесу, направился к речке, вошел в воду и поплыл. Перебравшись на другой берег, зверь приостановился. Выглядел он уродом: огромная голова с вытянутым горбатым носом, большой клок темной бороды, широкие, похожие на лопаты, плоские рога с отростками и массивное бурое туловище на тонких высоких ногах. На пути у Одноухого было топкое болото с непроходимыми трясинами. Не задумавшись, сохатый смело вошел в него. Ноги животного глубоко уходили в топь, но он с силой вытаскивал их, а когда почва перестала держать его большое тяжелое тело, зверь лег на брюхо и начал передвигаться ползком на животе, подталкиваясь ногами, согнутыми в коленях.
Перейдя болото, Одноухий медленно побрел по широкой ложбине к пасущимся коровам. Пастухи его приближения не заметили, и лось, затаившись, некоторое время находился среди стада. Коровы не обращали на него внимания, да и он, видимо, тоже мало интересовался ими. Когда лось обнаружился, пастухи подняли шум, и зверь вышел из стада. На него злобно набросились собаки. Опустив голову, сохатый сделал по направлению к собакам резкий бросок, намереваясь ударять их копытами, но те ловко увернулись.
Не желая, видимо, больше ни с кем связываться, Одноухий тихим шагом направился через поле к зеленому колку. Там он покормился молодыми побегами деревьев, которые после его «обеда» казались как бы подстриженными.
Вскоре я заметил, что лось насторожился, видимо, почуял что-то подозрительное; перебежав в молодой осинник, сохатый затаился: окраска его длинных ног совсем слилась с цветом тонких стволов, так что заметить животное было трудно.
Потом я еще не раз встречал Одноухого. Его жизнь была похожа на качание маятника: то он уходил от нас куда-то далеко, то снова пробирался к нам через речки, болота, леса и поля. Казалось, он что-то настойчиво ищет, ищет и никак не может найти.

* * *

Не оставил своего озорства Одноухий и взрослым. Как-то перед Новым годом поехал Демьяныч, конюх из соседнего колхоза, за дровами в лес. Наложил воз и возвращается домой. Дорога шла лесом. И вдруг видит: на пути стоит лось с одним ухом.
Старик продолжает ехать, думая, что зверь уступит дорогу, но сохатый не сдвинулся с места даже тогда, когда дровни оказались с ним почти рядом. Объехать его было нельзя, так как снег — по брюхо лошади.
— Что делать? Испугаю, — решил Демьяныч.
Он замахнулся на лося палкой да как крикнет… Сохатый — к нему: голову к земле пригнул, храпит, копытами снег роет. Старик — за. дрова. А бык подцепил дровни рогами, и воз полетел в снег. Лошадь понеслась вскачь с одними оглоблями. Демьяныч же от страху очутился на сосне. Сидит, дрожит, а Одноухий под деревом бушует.
Спас Демьяныча подъехавший обоз: услышав скрип полозьев, сохатый скрылся в болоте.

* * *

Как-то в пасмурный осенний день мы с отцом шли по лесному болоту.
Из глубины леса вдруг донесся рев какого-то животного.
— Кто это так кричит? — спросил я отца.
— Пойдем посмотрим!
Мы долго пробирались сквозь бурелом и валежник. Хриплые стоны и вздохи раздавались где-то совсем близко. Они сопровождались стуком, напоминающим удары сухих палок. Вскоре отец остановился и, указывая стволом ружья на редкий осинник, прошептал:
— Лоси бьются!..
Продвинувшись немного вперед, за низкорослыми деревцами мы увидели двух сохатых: одного крупного, другого поменьше и посветлее. Молодой совсем выбился из сил, храпел, дышал тяжело и прерывисто, казалось, что он вот-вот упадет.
— Убивать лосей нельзя, — сказал отец, — закон запрещает, а пугнуть их надо, чтобы не поранили друг друга. Большой может молоденького до смерти забить. Стреляй вверх!
Я так волновался, что не помню, как нажал на спуск. Прогремел выстрел, и нас окутал легкий дымок.
…Кругом было тихо. Только за осинником слышался отдаленный треск сучьев под ногами убегавших животных.
— Разняли соперников! — говорит отец. — В ожесточенных драках лоси не щадят друг друга. Старик мог бы совсем забить молодого уродца!..
— Какого уродца?
— Да Одноухого!
— Разве это он был?
— Ну конечно он. А ты разве не узнал?
— Если б признал, то несдобровать бы старому!..
Я посмотрел на отца. Он, кажется, готов был возразить, но, видимо, вспомнил дружбу Одноухого с нашей семьей, свою собственную привязанность к животным и не стал читать мне нравоучений.

* * *

На следующий год, осенью, отец отправился за глухарями. Погода стояла теплая. Проходив часа два, он устал и захотел пить. Неподалеку было лесное озеро. Подойдя к нему, отец увидел сквозь прибрежные кусты сохатого, стоявшего по грудь в воде.
В фигуре зверя ему почудилось что-то знакомое. Когда же лось повернул голову, отец сразу узнал Одноухого.
Лось начал медленно выходить из воды. Ему оставалось сделать еще несколько шагов, и он уже был бы на берегу, но в этот момент за прибрежным кустом отец заметил крупное бурое пятно: «Медведь», — догадался он.
Прижимаясь к земле, зверь готовился к прыжку. Лось был на волоске от смерти, но в этот момент раздался выстрел, и тяжелая медвежья туша рухнула на землю.
Одноухий мигом скрылся в лесу. После этого случая никто его больше не встречал.


ЧИРВИК


Под кустом, откуда вылетела серая куропатка, я увидел гнездо с шестью яичками зеленовато-серого цвета. «Куропатка несет до двадцати, значит кладка не закончена». Я взял два яичка и дома подложил их под наседку.
Через три недели вывелись прехорошенькие птенчики, живые и подвижные. Не успели они еще обсохнуть, как побежали, пошатываясь на неокрепших ножках. Так забавно: сами еле стоят, а уж начинают расправлять крылышки, словно взлететь собираются. Спустя несколько дней, птенчики уже могли порхать. Отсюда, вероятно, их название — поршки.
Куропатки скоро выросли. Они напоминали домашних курочек, только величиной были с голубя, но покороче его и потолще. Головка — буроватая, спинка — серая в ржаво-рыжих полосках, а грудка — пепельно-серая. На сером брюшке — крупное каштановое пятно.
Веселые и подвижные, они всех забавляли. Испугавшись чего-нибудь, птички поднимались высоко на ножках и вытягивали шейки, разом снимались и летели с сухим треском и чириканьем, часто махая крыльями.
Раз я сидел в саду в тени кустов и читал книгу. Прибежавшие со мной куропатки шныряли в высокой траве. И вдруг: фр-р!.. фр-р!.. раздалось за кустом. Но улететь сумел только петушок. Самочку при взлете поймал бродяга-кот. Я ударил его по голове огрызком яблока. Кот бросил птицу, но горло у нее уже было перекушено.
Однажды над нашим двором пролетал ястреб. Цыплята моментально спрятались под амбар, а куропатка-петушок забилась в кусты. Скоро хищник улетел и я, подражая крику куропатки, начал подманивать трусишку:
— Чирр-вик! — . Чирр-вик!.. — выходи, опасность миновала!
— Чирр-вик!.. Чирр-вик!.. — отозвалось в кустах.
— Чирр-вик!.. Чирр-вик!.. — повторил я.
Через минуту, вытянув шейку, по двору уже бежал ко мне серенький трусишка. После этого случая мы его так и прозвали «Чирвик».
Петушок прожил у меня все лето. За это время я крепко его полюбил. Но все же после гибели самочки Чирвик загрустил: плохо ел, стал вялым и малоподвижным и уже не шел так охотно на зов. Я решил выпустить его на волю.
Окольцевав[1] петушка, я отнес его в поле и там, возле кустов, подбросил вверх. Сделав в воздухе небольшой круг, Чирвик опустился возле моих ног. Это так меня растрогало, что я, едва сдерживай слезы, без оглядки убежал домой.

* * *

Зима в этом году выдалась суровая, с сильными морозами и буранами. Несмотря на плохую погоду, дома мне все же не сиделось. Все свободное от школьных занятий время я проводил на лыжах. И где бы я ни был, мне везде и всюду мерещился Чирвик.
Подъехав как-то раз к кустам, я спугнул стайку куропаток. С чирканьем и писком они перелетели на ближайший бугор и сели там, тесно прижавшись друг к другу.
Спасаясь от мороза и ветра, куропатки вырыли себе ямку в снегу и сидели в ней кучкой, головками наружу. Птицы то поднимали головки, вытягивая шейки, то сидели нахохлившись, от этого темное пятно их то увеличивалось, то уменьшалось. От холода и голода они совсем перестали бояться людей.
Мне стало жаль этих птичек, и я решил сделать для ник «столовую». Заготовил сенной трухи, хлебных охвостьев, зерен и мякины, в которой куропатки любят рыться, выбирая из нее семечки. К этому корму я иногда прибавлял мелко изрубленные свежие капустные листья.
Кормушку я устроил возле тех кустов, где выпустил Чирвика. Место же обычной кормежки куропаток найти было легко по мелким следам-крестикам на снегу и по продольным ямкам на зеленях. Чтобы корм не заносило снегом, пришлось соорудить над ним в виде двухскатной крыши шалашик, открытый с двух сторон. А по снегу в разных направлениях я насыпал узкие дорожки из мякины. По ним птицы и могли добираться до «столовой».
Дня через два, на рассвете, я снова посетил кормушку, добавил свежего корма, а сам спрятался в ближайших кустах, накрылся простыней и приготовил бинокль. Мне хотелось посмотреть, как будут сбегаться куропатки.
Ждать пришлось недолго. Сначала где-то далеко, вероятно на месте ночевки, послышалась птичья перекличка, а через несколько минут по белому полю уже спешила к шалашику стайка серых курочек. Впереди с высоко поднятой головкой бежал вожак, — по всей вероятности, опытный петушок.
Прибежав, птицы сразу же скрылись в шалашике, а две — остались сторожить. Они высоко поднимали головки и зорко посматривали кругом. Время от времени птицы выбегали из «столовой» и топтались возле караульных. В это время возможно, и происходила «смена караула».
Кормились птицы долго, а затем одним рывком поднялись и скоро скрылись в соседней ложбине.
Я пристально глядел на улетевших и думал: «Может быть, среди них и мой Чирвик!»

* * *

На весенних каникулах с дедом Акимом мы ходили в лес проведать, не начались ли тетеревиные тока. Возвращаясь домой, у кустов, где стоял мой шалашик-«столовая», я вдруг увидел: что-то чернеет возле торчащего из-под снега пенька. Подошел поближе: на подтаявшем снегу лежало пять мертвых куропаток, как смятые серые тряпочки — шейки вытянуты, крылышки отвисли, глазки задернуты белой шторкой века.
«Может, плохо кормил? Погибли от голода?»— подумал я с горечью.
— Всяко бывает! — успокаивал меня дед. — Бывает, что после оттепели ночью ударит мороз, тогда зарывшимся в снег куропаткам трудно пробиться через ледяную корку и они погибают Может быть, и с этими так случилось.
Я поднял мертвых птичек, стал их рассматривать. И вдруг у одной из них увидел на ножке алюминиевое кольцо. Сердце сжалось от боли — это был мой Чирвик.



ДИНКА


— Иди посмотри, какого щенка я купил!.. Породистый!.. Красивый!.. — позвал меня отец, вернувшись из города.
Я захлопнул учебник и помчался на двор смотреть покупку. Прибежал. И что же? Ничего особенного: черная толстая собачонка, похожая на медвежонка.
Щенок был женского пола и, по словам хозяина, должен был обладать высшими охотничьими качествами. Поэтому назвали его Дианой, в честь древней богини охоты.
Когда же щенок стал взрослой собакой, из многообещавшей Дианы вышла почти чистокровная дворняжка: крупная, лохматая, с короткой тупой мордой и легкомысленно загнутым кверху хвостом, имевшая весьма отдаленные признаки сеттера. И Диана как-то незаметно превратилась в Динку.
Динка оказалась собакой необыкновенно общительной, жизнерадостной, но не признающей никаких охотничьих правил и законов: с лаем бросалась за птицами.
Она ловко ловила подранков. Обычно, спустя некоторое время после выстрела, в кустах раздавалось чавканье и хруст. Вернувшись, собака сладко облизывалась и виновато виляла хвостом, как бы прося извинения: не взыщите, мол, из дома вышла натощак.
Нам хорошо были знакомы все динкины слабости и пороки, но тем не менее мы все же пользовались ее услугами: она, конечно, имела чутье лучше нашего. «Какой ни есть помощник, — рассуждали мы, — все лучше, чем ничего. Надо только научиться брать из-под нее птицу».
Во время охоты на помощь нам всегда приходил динкин хвост, имевший способность выдавать ее тайные намерения. Если хвост начинал сильно дрожать и Динка чуть-чуть приостанавливалась, чтобы прыгнуть на птицу, тут уж мы не зевали.

* * *

Раз встречает меня одноклассник Сеня и говорит:
— Уток в Мухином болоте — что грязи. Бери собаку и пошли!
Наутро, захватив завтрак, мы отправились в путь. Впереди нас бежала веселая Динка.
— Что с собой взял? — спрашивает дорогой Семен.
— Хлеба с маслом. А ты?
— Хлеба да мяса.
Помолчав, что-то соображая, Сеня поинтересовался:
— А где твоя еда?
— В кармане.
— Положи туда и мою.
Я сунул его пакетик в другой карман.
Подойдя к болоту, мы быстро разделись и, оставив свою одежду под кустом, залезли в осоку. Но все наши долгие, упорные поиски оказались напрасными — уток на болоте не оказалось.
Динке, вероятно, это сразу же стало ясно, потому что она тотчас же куда-то исчезла. Вернувшись через некоторое время, собака весело виляла хвостом и облизывала морду. Вид у нее был очень довольный.
— Опять прошляпили! — вздохнул Сеня.
— Что?
— А ты разве не видишь, как у Динки брюхо-то располнело! Ясно, что утятины наелась!.. Она и уток-то всех пораспугала. Пошли домой!..
Усталые и голодные, мы наконец вылезли из болота. Но вот беда: Сенькины штаны оказались на месте, а мои, словно ветром сдуло.
Искали мы, искали… И что же? Штаны оказались за одним из соседних кустов. Они были целехоньки, но карманы разорваны, а от завтрака остались лишь клочки бумаги. Догадаться, чья это проделка, было, конечно, нетрудно.

* * *

Отец окончательно разочаровался в охотничьих способностях Динки и решил ее кому-нибудь сбыть. Собаку почти перестали кормить, и она перебивалась случайными кусочками.
Вскоре стали замечать, что Динка почти каждый день откуда-то приносит кур. Выследили. Оказалось, что она ловит цыплят, но не у соседей, а таскает их издалека, с других улиц. Тогда Динку стали наказывать: били и за дело и без дела.
От постоянного страха и голода вид у собаки изменился: жалкая, понурая, с поджатым хвостом, Динка, как бездомная бродяжка, слонялась по двору.
Как-то темным осенним вечером я вместе с Динкой возвращался из школы домой. Моросил мелкий холодный дождик, под ногами хлюпала грязь.
Подойдя к своему огороду, я поскользнулся и полетел в мочило[2]. Холодная ледяная вода обожгла меня. Я испугался, закричал и чуть не захлебнулся. Попытался нащупать дно. К счастью, воды мне было по плечо. Но вылезти оказалось трудно: края ямы были скользкие и крутые… Помощи ждать неоткуда — кругом ни души, только Динка, повизгивая, бегала взад и вперед…
Мочило — яма для мочки льна.
— Динка!.. Динушка!.. Помоги!..
Раздался сильный всплеск, собака бултыхнулась в воду. Мои руки крепко ухватились за ее шею. Цепляясь острыми когтями, за края мочила, Динка кое-как выкарабкалась на сухое.
…Обессилевший, окоченевший, я очнулся на краю мочила. Динка лизала мне лицо, руки, шею…
После этого случая никто больше не смел обижать моего верного друга, мою Динку.



ОРЛИК

— Ну, ребята, и орла же я нашел! Громадина, отродясь таких не видал. А гнездо, как копна, всю верхушку сосны заняло. Лесина гладкая, как свечка, никак не доберешься! — рассказывал нам знакомый лесник, вернувшись как-то после обхода своего участка. — Приходите после обеда, сведу, покажу, — добавил он.
В назначенное время мы с Сережкой, моим одноклассником, были уже у домика лесника. В лес отправились втроем. Шли долго, утопая по колено в белом мху и преодолевая преграждавшие нам путь валежины. И, когда вконец измучились, услышали:
— Вот оно!.. Сам насилу отыскал!.. — Дядя Игнат показывал стволами ружья на верхушку высокой сосны.
Гнездо чернело огромной кучей хвороста, и добраться до него действительно было очень трудно, но Сергуха, заткнув за пояс финский нож, не раздумывая, полез на дерево.


Ободранный и окровавленный, он все-таки добрался до гнезда. Волнуясь, мы с тревогой следили за каждым его движением.
Рядом с гнездом Сергей казался совсем маленьким, как воробей под стрехой, и заглянуть во внутрь никак не мог. Вынув из-за пояса нож, он стал раскапывать дно.
Вдруг мы слышим отчаянный крик:
— Орел на гнезде!.. Страшный!..
Игнат взял ружье на изготовку. Сергей же продолжал раскапывать, хворост. Вскоре сверху раздалось:
— Это детеныш… В пуху… Какой огромный!..
— Бросай его! — крикнул лесник.
Орленок, вытолкнутый палкой, кувырком полетел вниз и, шлепнувшись в мох, глубоко ушел в него, как в перину.
Это был неуклюжий серый пуховой клубок величиной с курицу, с темно-красными глазами, живыми и умными.


* * *

Орленка мы принесли домой. Он сразу же стал всеобщим любимцем. Все его баловали — таскали всякую всячину: сырое мясо, выпотрошенные внутренности. Мы же с Сергеем ловили для него мышей и лягушек.
Во время еды орленок нередко заглатывал небольшие кости. Они хорошо переваривались, а перья, шерсть и волосы после пищеварения скатывались в желудке в комки и выбрасывались наружу через рот[3].
Рос он быстро, и вскоре из него вышел пернатый красавец, могучий богатырь с двухметровым размахом крыльев. Когда орел сидел на высоких воротах двора, все на него засматривались.
Орел не знал клетки. Он свободно разгуливал по улице. Любимым местом птицы были стоявшие перед домом высокие козлы, на которых пилили тес.
Во дворе Орлик никого не обижал, но любил только меня и Сережку. Он всегда встречал нас радостным криком:
— Пиу!.. Пиу!.. Пиу!..
Орленку нравилось, когда мы его гладили и вообще оказывали внимание, и за это он платил нам привязанностью, столь необычной для орла. Он рос, как член нашей ребячьей семьи, и порой даже казалось, что птица понимает человеческую речь.
Когда орленок вырос, он стал куда-то улетать. Люди из соседних деревень рассказывали, что видели нашего питомца подолгу просиживающим на дереве или на крыше какого-нибудь дома. Орел внимательно следил за пролетающими птицами. Но где бы ни был он днем, к вечеру всегда возвращался домой.

* * *

Однажды мы с Сергеем ушли в лес по ягоды. Когда же вечером вернулись домой, мать с тревогой спросила:
— Не знаете, где Орлик? Сегодня его целый день не видно.
Первый раз в своей жизни орленок не ночевал дома. Я
не спал всю ночь, думая о пропавшем друге. Утром встал с головной болью и красными от слез глазами. Долго потом мы искали своего питомца. Обошли все соседние деревни, но так ничего о нем и не узнали. Видя пустые козлы, на которых еще недавно сидел Орлик, я едва сдерживал слезы.
Прошло пять дней. Не помню, зачем-то я вышел на улицу. Смотрю, а на козлах, точно бронзовое изваяние, сидит наш Орлик. Гляжу и глазам не верю.
— Пиу!.. Пиу!.. Пиу!.. — приветствовал он меня, слетая на землю.
Этот день для нас с Сергеем был праздником. Только одно огорчило нас: крылья птицы в изгибе были сильно поранены, на порезанных ногах запеклась кровь.
Что же произошло? Таинственная история с Орликом вскоре прояснилась.
Орлом заинтересовались два школьника из соседней деревни — Митя и Костя. Они часто приходили в наше село и часами простаивали возле козел, любуясь птицей. Им очень хотелось, чтобы она украшала живой уголок у них в школе.
Улучив момент, когда на улице никого не было, Митя кусочками мяса сманил орла с козел. На земле он дал ему кусок побольше, и, пока птица клевала его, Костя набросил на Орлика мешок.
Придя домой, ребята закрыли птицу в полутемный сарай, спутали ей ноги и связали крылья. Они решили продержать ее в таком виде несколько дней, пока она не привыкнет к новым хозяевам.
Спустя неделю, мальчики решили: «Теперь-то орел уж привык!» — и притащили его в дом.
Но едва только Костя развязал птицу, орел мощными взмахами разбросал ребят в стороны и с силой ударился в ярко освещенное солнцем окно: зазвенело разбитое стекло, вылетела рама. Через несколько мгновений орел был уже высоко в небе.

* * *

К осени мы заметили в орленке перемену: птица стала чуждаться, сторониться нас. Все чаще и чаще куда-то улетала, пропадая иногда целый день. Все внимательней и упорней заглядывалась в небо. Нам было очень обидно видеть в Орлике такую перемену. Особенно это огорчало Сергея. Он изо всех сил старался вернуть любовь и привязанность орленка, но все его старания оказались безуспешными.
В один из ясных, погожих, но грустных осенних дней, когда на всем лежит золотистая улыбка уходящего лета, когда неисчислимые стаи птиц с тоскливым криком, писком и курлыканьем улетают на юг, наш Орлик снова исчез. Исчез и уже больше не появлялся.
Мы долго скучали о нашем друге и не могли простить ему «неблагодарности».
Только потом мы узнали, почему орел «изменил» нам. Осенью, во время отлета, за птичьими стаями обычно устремляются пернатые хищники. Они бьют птиц на лету. В Орлике, невидимому, тоже проснулся кровожадный инстинкт, который и увлек его за вереницей улетающих птиц.



ВОЗДУШНЫЕ АКРОБАТЫ


— Где бы раздобыть летучую мышь?! Мы смогли бы произвести интересный опыт! — однажды сказал учитель.
— Я поймаю, обязательно принесу! — заявил Прошка.
За летучими мышами он уже давно наблюдал, кое-что знал о их жизни и слышал, что мышей ловят, расстелив ночью на земле белую простыню. Белое на темном фоне привлекает к себе этих животных так же, как свет лампы манит насекомых. Сев же на простыню, они подняться с земли не могут, потому что у них, по сравнению с тельцем, слишком длинные крылья. Чтобы расправить их и полететь, им необходимо броситься вниз с высоты.
В первый же теплый майский вечер мы с Прошкой отправились в старый парк, расстелили на поляне простыню, а сами спрятались за деревьями.
Кружевная листва деревьев постепенно тонула в сгущавшихся сумерках, сливаясь в сплошную темную массу. Загудели майские жуки и другие ночные насекомые. Вслед за ними замелькали летучие мыши.
Преследуя насекомых, мыши проделывали в воздухе сложнейшие фигуры: то проносились стрелой над самыми верхушками деревьев, то камнем падали вниз, то, выйдя из пике, снова почти вертикально взмывали вверх. Чуть не задевая крыльями воду, они бесшумно скользили над прудом.
Скоро и над нашей простыней замелькали их темные тени. Вот одно дрожащее темное пятно задержалось на белом дольше остальных. Мы бросились к сидевшей на простыне мыши. Прошка хотел схватить ее руками, но зверек стал пищать и кусаться. Тогда, осторожно зажав мышь между двумя прутиками, я опустил её в стеклянную банку…
В этот вечер мы поймали еще двух летучих мышей.

* * *

— Летучие мыши обладают особенностью «слышать» невидимые в темноте предметы, — сказал учитель, — Но как это понять? Что значит «слышать» невидимые предметы»? Зрение у них развито слабо, но зато природа снабдила их органами, напоминающими радары[4]. При полете эти животные издают ультразвуки[5], которые затем отражаются от невидимых предметов. Эти-то отражения ультразвуков, как эхо, и улавливают летучие мыши, благодаря необычно тонкому слуху. Недаром их большие кожистые уши постоянно напряжены и непрерывно двигаются, а рот при полете всегда открыт.
Учитель принес клубок черных ниток. Внутри комнаты по всем направлениям мы протянули множество нитей, а к ним подвесили маленькие колокольчики. Стоило только коснуться любой нитки, как раздавался звон.
В подготовленной для опыта комнате вечером мы поместили трех пойманных мышей и напустили в нее майских жуков, разных сумерочных насекомых и ночных бабочек. Дверь комнаты прикрыли, а возле нее в коридоре устроились для наблюдений учитель, я, Прошка и несколько других ребят.
До нашего слуха всю ночь доносилось беспрерывное жужжание летающих насекомых, но ни разу не прозвенел колокольчик. Когда же стало светло и мы вошли в комнату, то увидели: все насекомые оказались съеденными. На полу валялись одни только хитиновые покровы с крылышек хрущей. Значит, летучие мыши за ночь поохотились неплохо и при своих полетах ни разу не задели за нить.
— Неужели мыши могли съесть такое огромное количество жуков, ведь их было не меньше сотни?
— Удивляться этому нечего, — объяснил нам учитель. — Трудно представить себе человека, который в сутки съедает восемь — девять пудов пищи: сто саек, пару взрослых баранов, двадцать куриц, пуда полтора разных овощей, полсотни банок консервов, а летучая мышь за одну ночь съедает насекомых в два раза больше своего веса. Теперь вам должно быть ясно, что, уничтожая в колоссальном количестве вредителей садов, полей и огородов, эти животные приносят огромную пользу сельскому хозяйству.


БЕЛАЯ КУРОПАТКА

Стояла ранняя осень. Пожелтевшие листья уже начали покрывать землю. В воздухе плавали серебряные паутинки.
Я только что начал охотиться. Своей собаки не было, и птиц приходилось «вытаптывать».
Однажды я долго бродил по лесу. Несколько раз стрелял по тетеревам, но впустую: чуткие и строгие птицы снимались далеко. Стыдно было возвращаться домой с пустой сумкой: боялся — ребята засмеют.
Неожиданно зачиркала снявшаяся в кустах стайка куропаток. Послал им пару выстрелов — мимо. Здорово я разозлился, решил плюнуть на все и идти домой.
Пошел было дальше и вдруг вижу: на склоне пологого овражка, в невысокой траве неподвижно, как изваяние, стоит белая куропатка. Шейка вытянута.
«Вспугну, — думаю, — ударю влет».
Вскинул ружье.
— Трах! — мимо. Но куропатка почему-то не взлетела. Птица только вздрогнула, переступила с ноги на ногу, села и плотно прижалась к земле, стараясь укрыться в редкой травке.
— Трах! — снова промах. Куропатка, сидя в ямке, вновь вздрогнула, тревожно повернула головку в мою сторону.
Второпях закладываю третий патрон. Руки трясутся, лицо горит: стыдно за промахи.
— Трах!
Птица поднялась и медленно, повернув головку к кусту, сделала несколько шагов.
— Трах! — снова мимо.
Меня охватил страх. Мысли путаются. В голову лезет всякая чепуха: «Заряд не берет… в десяти шагах».
Вкладываю новый патрон.
Птица с трудом сделала несколько шагов и окаменела.
Мне стало больно и стыдно… Надо скорей кончать. Вновь прицеливаюсь. Целюсь долго…
— Трах!
' Куропатка упала. Подбегаю — поднял… И что же? Моя жертва — калека: перебиты крыло и нога. Переломы уже срослись, но летать она, видимо, не могла.
Отвращение к своему жестокому поступку и жалость как-то разом нахлынули на меня. Я бросил убитую птицу
…Этот случай с белой куропаткой запомнился мне надолго: после него я стал стрелять птиц только влет.


ХРАБРЫЙ ЗАЯЦ

Как-то в марте я проезжал на лыжах через кусты и случайно наткнулся на поставленную братом петлю, в которой бился толстый пушистый заяц. Я связал ему ноги и принес домой.
В темном углу комнаты для зайца поставили ящик с сеном, а возле него положили листья капусты, кочерыжки, морковку и клочок клевера.
Первое время заяц бросался на стенку, шарахался в сторону при моем появлении, не ел в присутствии людей. Но потом постепенно осмотрелся, привык.
Скоро он перестал бояться даже кошки Мурки.
Заглянув однажды в ящик, я был очень удивлен: в нем лежало два пушистых сереньких комка — новорожденные зайчата. Подняв свои маленькие ушки, они тесно прижались Друг к другу.
На второй день один из зайчат высунул из ящика мордочку и стал поглядывать по сторонам своими раскосыми глазенками. Потом задвигал ушами, улавливая еще незнакомые ему шорохи и звуки, доносившиеся из соседней комнаты. Вдруг, чего-то испугавшись, он юркнул в ящик и плотно прижался к братишке.
Первые два дня зайчата отлеживались, а на третий — робко и неуверенно стали прыгать по комнате. Дней через десять у них появились зубки, и зайчата начали самостоятельно есть.
Весной один зайчонок подох, а зайчиха убежала, подкопавшись под стенку сарая.
Оставшийся зайчонок (мы назвали его Степкой) рос среди обитателей двора — кур, гусей, уток. Жил он со всеми мирно, но особенно сильно привязался к нашим собакам. Чужих псов заяц бил лапами по морде так, что те стали даже побаиваться заглядывать к нам во двор.
Из Степки вышел крупный русак. Он охотно приходил на зов, брал из рук пищу. Но осторожность никогда не покидала зайца: даже в тот момент, когда он лапой мыл мордочку и приглаживал ушки, — как это делают кошки, — длинные уши его шевелились, стараясь уловить малейшие шорохи.
Одиночества Степка не переносил и всегда искал общества Мурки, кур, собак или козла.
Безмятежную жизнь зайчонка нарушали лишь сороки. Возможно, птицы принимали его по цвету серенькой шерстки за кота — Ваську из соседнего двора, который всегда был готов понаведаться в птичьи гнезда и поинтересоваться здоровьем птенцов.
Увидят сороки Степку и затрещат а заяц от раздражения и злости начинает бить по воздуху передними лапками. Как-то раз мы возьми да и подставь детский барабан, и Степка стал ударять по нему лапками, точно палочками. Так из него получился забавный барабанщик, доставлявший развлечение не только ребятам, но и взрослым.
Научить Степку каким-нибудь другим цирковым трюкам нам не удалось, несмотря на все наши старания. Зато сама учеба была очень забавна. Лакомые кусочки: капусту репку петрушку, заяц, конечно, съедал, но прыгать через поднятую палку никак не желал и, чтобы избавиться от своих учителей, в первый же удобный момент удирал. Мы его ловили, и наши занятия продолжались, но, к сожалению, Степка ничему не научился. Мы, видимо, до того надоели «ученику», что заяц стал смотреть на учебу, как на пытку. Убежав от нас, он становился вдали столбиком и пугливо озирался по сторонам: не гонятся ли за ним его мучители.
Благодаря своему прекрасному слуху, Степка тонко улавливал звуки. Возможно, он и нас-то различал по голосам. Привязался к нам заяц крепко, по-собачьи. Куда мы — туда и он: мы в сад — и он за нами, мы на речку — и он, мы в поле — и он прыгает за нами.
Проходили раз с братом через луг. Невдалеке паслась лошадь. Пощипывая траву, она постепенно приближалась к нам. Мы остановились и стали наблюдать, что будет с зайцем. Степка вдруг поднялся на задние лапки и с удивлением стал рассматривать подходившее к нему чудовище, повидимому, обдумывая, какую встречу ему приготовить.
Когда незнакомый зверь приблизился, заяц спрятался за кочку. Лошадь, тоже заинтересовавшись необычной встречей, сделала к нему несколько шагов, протянула морду и стала его обнюхивать. Тогда Степка встал на задние лапы, поднял вверх передние и угрожающе несколько раз помахал ими перед самой лошадиной мордой, как бы говоря: «Только тронь меня, так узнаешь!» От неожиданности лошадь отскочила в сторону.
«Ну и герой же ты!» — подумал я, восхищаясь заячьей храбростью.
Вскоре после этого случая мы с братом пошли на речку удить рыбу. Уселись на бережку и ловим себе, а Степка прыгает возле нас и пощипывает травку. Клев оказался плохим, и мы решили переменить место: сели в челн и переехали речку, оставив зайца на другой стороне. Видим, заяц забеспокоился: стал на задние лапки и рассматривает, что делается на противоположном берегу. Мы спрятались за лодку. Тогда Степка, недолго думая, бултыхнулся в воду и поплыл через речку.
Мы ахнули от изумления: ведь обычно бывает так: чуть-чуть подмочит зайчишка лапки и сразу начинает трясти ими. как изнеженный ребенок. А здесь — бух без раздумья в воду и уже на другом берегу: здравствуйте, мол, друзья, я вновь с вами!
Жил у нас Степка недолго и погиб, как храбрец. Произошло это так.
Пошли мы однажды за земляникой на Красную горку, углубились в кусты и стали там собирать ягоды, а заяц, который и на этот раз за нами увязался, чем-то занялся на открыток склоне холма. Вдруг слышим глухое ворчанье, затем — отчаянный жалобный крик, напоминающий плач маленького ребенка: так кричат зайцы в момент смертельной опасности. Бросились на крик. Прибежав на место происшествия, мы увидели страшную картину: наш Степка почти без признаков жизни лежит на спине с расклеванной головой, а рядом с ним в предсмертных судорогах трепыхается орел с распоротым заячьими когтями животом.


С ТОРФИНКАМИ НА КОСАЧЕЙ

Желтые листья пестрым ковром покрыли влажную землю, Лес оголился, и тетерева уже стали садиться на деревья. Началась охота с чучелами.
Пришел я раз к деду Акиму, чтобы позвать его на косарей, а он в чулане в своей охотничьей рухляди роется.
— Чучела-то твои совсем развалились, идти не с чем! — говорю ему.
— Есть о чем беспокоиться! — добродушно смеется старик, поглаживая рукой с узловатыми пальцами поседевшую бороду. — Развесим по деревьям торфинки или шапки — и ладно!..
Наутро, еще затемно, засели мы в шалаше у лесной поляны. Затаились и стали ожидать. Томительно тянется время, никак не дождаться рассвета. Давал себя чувствовать и утренний заморозок. Прошло еще некоторое время, и небо начало светлеть. Все отчетливее стали вырисовываться очертания окружающих предметов. Уже можно было различить на верхушках деревьев черные пятна поднятых на жердинках торфинок и кочек, напоминавших собой растрепанные грачиные гнезда.
Мне не терпится. Все чаще и чаще поглядываю в «окошечко» шалаша, напрягаю зрение, всматриваюсь в верхушки деревьев, но птиц нигде не видно.
— Птиц здесь тьма-тьмущая, — шепчет дед. — Места — в самый раз: хлеба, колки, ягодники, вода. Все, что их душе угодно.
На востоке протянулась узкая розовая полоска. Начали слетаться тетерева: то парочками, то в одиночку. Сядут поодаль и с недоумением посматривают на торфинки, как бы стараясь признать в них свою родню. Некоторые сразу же снимаются. Другие, переместившись с сучка на сучок, с любопытством вытягивают шеи, недоверчиво посматривают на своих подозрительных соседей и тоже улетают.
Охота в это утро была неудачна: просидели в шалаше мы долго, а вернулись домой ни с чем. Но Аким упорно продолжал уверять меня, что он часто и довольно удачно охотился на тетеревов со сбитыми кочками и шапками вместо чучел.

* * *

Наступила суровая зима, с вьюгами и снегопадами. Крепко ударил Дед Мороз. От ударов его кулачищ затрещали бревна в домах и деревья в лесу. В такую погоду человеку страшно и нос высунуть на улицу.
Каково же зимой тетеревам? Одно спасенье — зарыться в снег. Толстое снежное одеяло согреет и спрячет от многочисленных врагов.
Плохо только, что есть хочется. Поэтому косачи и вынуждены прерывать свою спячку, хотя бы на короткое время, два раза в сутки: утром — на рассвете, вечером — перед закатом солнца. Слетают птицы в березовый лесок, поклюют наспех мерзлых почек и снова в снег.
В один из морозных дней, выждав, когда стихла метель, дед Аким вновь ' предложил мне пойти с ним на тетеревов.
«Нет, дедушка Аким, не выманишь теперь меня, если осенью ничего не вышло, то сейчас в такой мороз и подавно!»— подумал я и отказался.
Но наш сосед Авдей Карпыч, человек умный и опытный охотник, уговорил: «Сходи посмотри, что делается в лесу, может, на этот раз и посчастливится!»
Захватив с собой два — три растрепанных чучела, совсем утративших свое тетеревиное обличье, да три шапки, набитые сеном, мы отправились на то место, где прошлой осенью охотились с торфинками. Там мы подняли на шестах шапки и «чучела», напоминавшие скорей футбольные мячи, чем птиц, и прислонили их к верхушкам берез, а сами засели в своих старых скрадках.
Сидим со стариком в шалашах и ждем рассвета. Хотя и тепло я был одет, но вскоре меня начал пронизывать холод. Сижу, ежусь, по телу мороз пробегает и кажется, что в ледяную воду окунаешься. Зубы выстукивают дробь. Так хочется подвигаться, побегать, чтобы согреться. Минуты тянутся часами. Кажется, что утра мы так и не дождемся.
Наконец, рассвело. Выглянуло розовое солнце. Холодными звездочками загорелся на деревьях иней… А птиц все нет и нет. Терпеть больше уже нет мочи. Хочется плюнуть на все и без оглядки убежать домой.
…Но вот что-то темное мелькнуло в стороне среди заиндевевших ветвей, и на березу, поодаль от дедова шалаша, сел тетерев. За ним прилетел второй, третий… Каждый из них, оглянувшись по сторонам, увидел наши шапки и, очевидно, приняв их за нахохлившихся собратьев, спокойно принялся за еду. Потом подлетело еще несколько птиц. Эти сели уже поближе к нашим скрадкам. Рассевшись по березам, голодные тетерева не обращали внимания на своих странных соседей. Чтобы достать березовые сережки, тетерева повисали вниз головой, вытягивали шею, удерживая равновесие тела кривым изгибом туловища. Я любовался ими и долго не стрелял. Птицы же все подлетали и подлетали.
Садились они и к моим шапкам и к дедовым «футбольным мячам». Правда, стрелять нам пришлось недолго, так как лет скоро прекратился. Но домой мы возвращались с полными сумками.
Дорогой я говорю деду:
— А что, Аким Петрович, твоя правда!..
— То-то, — отвечает он. — Тетерева идут и на торфинки, и на — шапки, лишь бы что чернело. Но это бывает только в морозную погоду: птицы целый день сидят под снегом, сильно проголодаются и теряют всякую осторожность.


РЕДКАЯ НАХОДКА



В начале мая я шел берегом лесного болота. Впереди бежал Урал (помесь лайки и немецкой овчарки), крупный черно-пегий пес: ушки рожками, хвост, как спиральная пружина, взгляд умный, а слух такой, что слышит даже шорох падающего с дерева листа.
Собака то и дело скрывалась в лесу, но всякий раз быстро возвращалась.
Последний раз пес убежал и долго не появлялся. Было ясно: что-то произошло. Наконец, послышался знакомый лай. Я прибавил шагу и скоро увидел, что Урал «держит» лосиху.
Зверь стоял, низко пригнув к земле комолую голову, злобно рыл копытами землю и храпел. А пес вихрем носился вокруг него с бешеным лаем.
Я подозвал собаку, думая, что зверь сразу же бросится бежать. Но лосиха не двигалась с места и только после моего выстрела вверх скрылась в зарослях.
Я уже хотел идти дальше, но меня остановило необычное поведение Урала. Он отошел немного в сторону и застыл на месте, виляя хвостом. Пес то устремлял свой взгляд вперед, как, бы ожидая чьего-то появления, то оборачивался и вопросительно смотрел на меня.
Подойдя к нему, я увидел под кустом двух маленьких лосят. Один из них — обыкновенный, буренький, а второй чисто белый. «Что за диковинка? — подумал я. Лосенок это или другое какое животное, прижившееся с теленком?»
При моем появлении лосята сразу же вскочили на слабенькие ножки.
Бросив ружье, я кинулся к телятам и крепко схватил за шею белого. Он громко, тревожно закричал. Из леса тотчас отозвалась мать, и ясно послышался приближающийся треск сучьев под ее ногами. Зная, что в таких случаях с лосихой шутки плохи, я отошел от теленка.
Затем выстрелил в воздух. Матка с бурым теленком снова скрылась в чаще, а белый, — путь отступления которому отрезал Урал, — запутался в высокой траве. С помощью собаки мне снова удалось его поймать.
Привязав лосенка за веревку, я отвел его на лесную поляну и там стал рассматривать. Он особенно ничем не отличался от обычного. Только шерсть его, — довольно жесткая даже у маленьких лосят, — была совсем мягкая, как пух, и чисто белая, точно у кролика, и глаза такие же красные, только большие. грустные, немного глуповатые.
Диковинного лосенка я решил отвести домой. Но дорогой он стал жалобно кричать, и мне стало его очень жалко. До дома же было километров пятнадцать, если не больше. «Что, думаю, — буду себя мучить и его». Взял и отпустил.
Теленок перепрыгнул дорожную канаву и быстро скрылся s лесной чаще. Через минуту за кустами раздался его призывный: голос. Из глубины же леса послышался ответный рев матери, видимо, все время следовавшей за ним.
Редкостный теленок меня очень заинтересовал.
Я узнал, что бывают белые не только лоси, но и водяные крысы, маралы, волки, соболя, ондатры, мыши, а из птиц— галки, сороки, вороны, утки, цапли, воробьи и другие животные. Но почему они белые?
Оказывается, в перьях, в волосках этих Необычных животных — альбиносов — отсутствует нормальное для данного вида красящее вещество, оттого они и белые'! Такая окраска получается потому, что внутри прозрачного рогового вещества, из которого состоит перо и трубка волоса, много маленьких воздушных пузырьков. Поэтому перья и волоски нам и кажутся белыми, подобно тому, как кажется белой пена воды, состоящая из воздушных пузырьков.
Часто у альбиносов отсутствует красящее вещество и в радужной оболочке глаз. От этого глаза у них красные, так как сквозь бесцветную роговую оболочку просвечивают кровеносные сосуды.
Белые животные в природе, конечно, более заметны среди окружающей среды, чем те, которые имеют нормальную окраску, и поэтому они легко становятся добычей врагов. Вот почему животные-альбиносы встречаются довольно редко.




ЗАГАДКИ


Сережка Ивин прошел через свой огород, вышел на задворки и сел на бережок речки. Здесь он с любопытством стал наблюдать, как «охорашиваются» вышедшие из воды утки, тщательно перебирая клювом каждое перышко. Сережка улыбнулся: «Точь-в-точь, как наши девчата, только зеркала им не хватает!»

* * *

Весной Сергей с отцом отправился на рыбалку. Они взяли с собой охотничью собаку Рекса, славившуюся своим необычайно тонким чутьем. Дорога шла через открытое болото. Рекс бежал впереди и старательно шнырял по редким кустикам и высоким, поросшим осокой, кочкам.
Когда рыболовы подошли ближе к речке, к месту, где долго вертелась собака, из-под самых их ног с тревожным кряканьем вылетела дикая утка. При смотревшись внимательно, Сергей заметил утиное гнездо и отметил его вешкой.
— Что это значит? — недоумевал отец. — В двух шагах Рекс не учуял утки!
Желая проверить собаку, на обратном пути, подходя к вехе, Сергеев отец вновь пустил Рекса вперед. Пес несколько раз пробежал у самого утиного гнезда, кружил возле него, чуть не наткнулся, но затаившейся утки все же не нашел.
— Рекс просто утратил под старость чутье! — решил отец.
Через два месяца началась охота на тетеревов и куропаток, и к Рексу каким-то чудом снова вернулось его прежнее замечательное обоняние: как и раньше, он легко отыскивал птицу.
«Как объяснить эту загадку?» — спрашивал себя Сережка, вспоминая случай с утиным гнездом.

* * *

Поставив на речке перемет[6], Сережа возвращался домой, пробираясь со своей лодкой через камыши.
Подъехав к берегу, он невольно приостановился и с любопытством стал смотреть, как на песчаной отмели, греясь на солнышке, сидела мамаша-гусыня, окруженная гусятами. Они были совсем маленькие, пушистенькие, похожие на детишек в меховых домиках. Гусята не давали мамаше ни минуты покоя: то забирались ей на спину, то скатывались с нее, точно мальчишки с ледяной горки, то, как ласковые котята, терлись об нее головкой, шейкой, крылышками и спинкой. На их нежности мамаша тоже отвечала лаской: кончиком своего клюва она осторожно перебирала их легкий пушок.

* * *

Задумала раз Сережина мать завести у себя утят. У соседей взяла яиц и подложила под курицу. Вскоре вывелись утята, и сразу же их потянуло к речке. Плавают, резвятся, плещутся, в воде забавно гоняются друг за другом… Но в первые же дни два утенка утонули. Может быть, это покажется невероятным, но произошло именно так: утята утонули. Потом три малыша захирели: сразу было видно, что не жильцы. И действительно, через день они подохли.
— Ни у кого утята не тонут, а у меня и тонут, и мрут, — сокрушалась Сережина мать. — Что за напасть? Что за наваждение?

* * *

Когда на кружке юннатов зашла речь о водоплавающих и болотных птицах, эти, уже полузабытые случаи вновь пришли на память Сергею. Он подробно рассказал руководителю занятий о своих наблюдениях.
— Каждый из вас, конечно, видел, как «охорашиваются» утки и гуси, перебирая клювом перышки? — начал объяснение учитель. — Это не пустая забава, а очень полезный навык. У водоплавающих и болотных птиц в основании хвоста, сверху, имеется копчиковая железка в виде небольшого бугорка. Птицы время от времени клювом выдавливают из нее жирообразное вещество и смазывают им свои перья. Вода скатывается с птицы и перья не намокают.
— И поговорка такая есть: «Как с гуся вода!»— крикнул кто-то из ребят.
— Да, есть такая поговорка! — подтвердил Яков Петрович и продолжал. — А известно ли вам, почему птицы смазывают свои перья? Кто их учил этому? Может быть, вы думаете, у них есть разум, который говорит им, что надо делать? Сознания у птиц нет. Но они выполняют и другие «разумные» действия: строят гнезда, подманивают птенцов к пище, согревают их под своими крыльями, собираются в стаи улетают осенью на юг и т. д. Поступать так их заставляет инстинкт, выработавшийся у их предков в течение многих тысячелетий.
Учитель принес из соседнего кабинета картину (лисица пробегает мимо дикой утки, сидящей на гнезде), повесил ее на классную доску и продолжал:
— Объясним и второй случай, рассказанный Сергеем. Вовремя высиживания птенцов птицы жиром совсем не смазываются, потому что от сального оперения промасливаются яйца. А это опасно: может произойти закупорка пор в скорлупе, и тогда зародыш без воздуха задохнется.
— А почему собака не могла учуять утки?
— Вещество, выделяемое копчиковой железой, пахучее, — сказал Яков Петрович. — Сидящая же на гнезде птица жиром не смазывается, следовательно, и запаха не имеет.
— Как же смазываются птенцы?
— На этот вопрос нам уже ответил Сергей, — сказал учитель. — Как только птенцы вылупятся из яйца, птица сразу же начинает обильно покрывать себя жиром. Утята и гусята трутся возле своей мамаши. Их пушок от этого промасливается. А сиротки, оставшиеся без матери, часто тонут и погибают от холода, потому что их пушок остается несмазанным.
…Так просто разрешились Сережины загадки.




ЛИСИЙ ХВОСТ


Я очень люблю стрелять тетеревов с подъезда. Отец обычно правит лошадью, а я располагаюсь на дровнях за его спиной. Проголодавшаяся за ночь птица сидит на дереве крепко и, увлекшись кормежкой, подпускает близко.
Возвращаемся мы раз с такой охоты домой. Дорога шла по открытому полю, на котором виднелись кучи навоза, прикрытые снегом.
— Смотри, лиса мышкует! — прошептал отец, показывая кнутовищем в сторону одного из снежных бугров.
Летом лиса кормится легко: зайчишку поймает, птицу сцапает, а иногда птичье гнездо разорит или курицу утащит. А вот зимой ей плохо: только одними мышами и живет.
Лошадь шла тихо. Лисица, увлекшись охотой, нас не замечала. Она искала под снегом норки мышей-полевок. Тихо и осторожно ходит зверь по насту, прислушиваясь, не пискнет ли где-нибудь под снегом мышь. Малейший шорох — взвивается снежный фонтан под ударами лисьих лап, и желтенькая полевка — в зубах хищницы.
Я одел белый халат, чтобы замаскироваться, и незаметно упал из дровней за кучей навоза, неподалеку от того места, где мышковала рыжая плутовка.
Отец же продолжает свой путь, стараясь оттеснить лисицу в мою сторону. Вскоре раздался выстрел, и красавица-огневка распласталась на снегу.
Когда я расположился дома на крыльце, чтобы приступить к съемке, шкурки, мне захотелось проверить: правда ли, что у корня хвоста лисицы, на его верхней стороне, находится небольшая подкожная железка. Вещество, которое она выделяет, пахнет фиалкой.
Возле меня, как всегда это бывает, вертелось несколько ребятишек — «местный радиоузел». Через несколько минут все село уже знало, что я убил лису и что от ее хвоста «так и несет духами». Народу собралась уйма: бабы, девчата, старики. Шум, смех, шутки…
— Дай понюхать!.. — просили ребята.
Юркая Таня Волкова незаметно протискалась вперед, уловила удобный момент, нюхнула и ахнула:
— И взаправду пахнет!
— Век тому не поверю, чтоб от хвоста духами пахло… Не такое место! — прохрипел дед Архип, колхозный конюх, — А ну-ка…
Ребята почтительно расступились и дали ему дорогу. Подойдя к лисице, старик низко нагнулся, понюхал.
— Тьфу, окаянные!.. Смеетесь надо мной!.. Так и прет навозом, а тут какие-то цветы выдумали!.. — рассердился он.
— Не надо слишком приближать нос, — говорю деду. — Аромат тонкий, нежный, он легко перебивается запахом шерсти!..
Многие подходили, нюхали:
— И откуда все это?
— К чему ей духи?
Я объяснил:
— Когда лисица лежит, то всегда свертывается калачиком, уткнув нос в основание хвоста. Поступает она так не спроста: там у нее есть подкожная железка, выделяющая приятный запах. Полагают, что этот запах усиливает ее чутье.
— Вот хвост так хвост!.. — удивились ребята. — И чутья прибавляет, и следы заметает!..
— Настоящий лисий хвост!..



МАШКА

Охотясь с подсадной[7], я никогда не привязывал свою уточку: оставлю ее у какой-нибудь грядки тростника, что погуще, а сам замаскируюсь в камыше и жду прилета.
Обычно на заре вода в озере очень спокойна и блестит, как зеркало. Лишь изредка на поверхность, играя, всплеснет рыба…
Тихо. Но вот вдалеке послышалось утиное кряканье. Моя Машка сразу же начинает охорашиваться. Ее ответный крик эхом разносится по окрестным камышам.
Вскоре начинают подлетать пернатые красавцы. Уточка же у меня умница и хорошо знает свои обязанности: слишком близко к себе селезня не подпускает. Поэтому мой выстрел всегда раздается после того, как серая красавица, удаляясь, увлекает за собой неосторожного ухажера. Селезень остается лежать на воде, а коварная Машка, не обращая на него больше внимания, продолжает зазывать новых селезней.
Знакомые охотники завидовали мне. Не раз они брали от Машки яйца и птенцов, но ни один из них не был похож на нее: одни были молчаливые, другие — пугливые.
Понятливости моей уточки все удивлялись. Когда я брал Машку на какое-нибудь отдаленное озеро, то никогда не сажал ее в корзину, а выносил за село и отпускал. Переваливаясь с боку на бок, утка бежала следом. Устав от ходьбы, Машка поднималась в воздух и, пролетев некоторое расстояние, опускалась на землю и поджидала меня.
Если во время охоты Машка и отплывала иногда в сторону, то сразу же по моему зову возвращалась на прежнее место. Но два года тому назад произошел такой случай.
Осенью я сидел с Машкой у озера. На ее призывные крики никто не появлялся. Тогда я решил переменить место охоты и стал подплывать к уточке, чтобы забрать ее с собой. Обычно это происходило так: подплыву к ней, она сразу же фр-р и — в лодку.
На этот же раз моя утка, видимо, еще не накупалась вволю. Я манил ее, пытался поймать, гонялся целый час, а под конец так обозлился, что сгоряча схватился за ружье и выстрелил. Машка нырнула и как провалилась.
Подъехав к тому месту, где была уточка, я ее не нашел. Прислушался, не бьется ли где раненая, но кругом было тихо. Тогда в груди у меня больно защемило: я понял, что допустил непоправимую ошибку. Мне было жаль до слез Машку, и никакая охота уже больше не шла мне на ум. Покричал, покричал я свою уточку, не услышав ответа, печальный и расстроенный, поехал домой.
Прошло две недели. Вода в камышах уже застыла.
Раз, возвращаясь с охоты, иду я по берегу одного озера и тихо напеваю.
Летят перелетные птицы
В осенней дали голубой…
И вдруг до моего слуха доносится знакомый утиный крик. «Что это? — я остановился. — Неужели это Машкин голос? Ведь я ее застрелил».
— Машка, Машка!.. Машенька!.. — позвал я.
Из камышей снова раздался веселый, так хорошо знакомый мне, утиный крик. От неожиданной радости у меня перехватило дыхание. Сердце забилось учащенно, и я еще раз крикнул:
— Машенька!.. Машенька!..
По льду сквозь камыш, ковыляя с боку на бок, с трудом пробиралась ко мне моя уточка.

* * *

Вот и на этот раз Машка была моей верной помощницей. После удачной охоты можно было уже ехать домой, но селезни, как нарочно, все подлетали и подлетали.
Солнце уже давно закатилось. Вечернюю тишину нарушал только крик 'Машки.
Вдруг послышался легкий всплеск. Хотя было уже темно, но все же я увидел, что со стороны берега приближается к Машке какое-то большое темное пятно. Я выстрелил. Что-то громко булькнуло.
Подъехав к тому месту, откуда кругами расходилась вода, я стал шарить веслом. Вскоре мне удалось нащупать что-то мягкое. Зацепив багром таинственный предмет, я стал вытаскивать. Сначала показался хвост. «Неужели собака?»— подумал я. Когда же всплыло все туловище, стало ясно, что это была не собака, а старый волк. Ему, видимо, уже не раз удавалось лакомиться подранками…
Когда я рассказал этот случай знакомым охотникам, они пошутили:
— Где еще найдешь такую утку, чтобы не только селезней, но и волков подманивала? Ну и Машка!..


ВЕСЕЛЫЙ МЕДВЕДЬ

Мне понадобились новые учебники, и я вместе с колхозным конюхом Касьянычем отправился в город.
Раннее августовское утро. По сторонам дороги на десятки километров тянется сплошной лес. Поют птицы. В придорожной траве трещат кузнечики. Пахнет цветами. Я лежу в телеге на свежем сене и слушаю лесной концерт.
В полдень мы остановились на кормежку. Распрягли лошадей и отвели их на ближайшую лесную поляну. Там спутали им ноги и пустили кормиться. Потом смазали телегу, но одно колесо на ось не надели, лишь прислонили его к повозке, чтобы потом подколотить съехавшую на сторону шину. Сами же отправились в лес полакомиться малиной, крупной, ароматной и сочной. Едим ягоды и не торопимся.
Прошло около часа Вдруг слышим легкий скрип, глухой стук: кто-то возится на дороге у нашей телеги. Лошади тревожно насторожили уши и начали храпеть, косясь по направлению к повозке. Предчувствуя что-то неладное, мы стали тихо пробираться к дороге.
Подошли поближе и видим из-за кустов: крупный черно-бурый медведь с белой полоской вокруг шеи играет на дороге с нашим колесом. Поднимет его и бросит: пока колесо катится, зверь внимательно смотрит на него и, совсем как человек, от удивления покачивает головой.
Смотрим на это «представление» и дивимся. Самнм жутко и за лошадей боимся: испугаются, убегут — тогда лови их потом. Что делать? Выйти на дорогу и прогнать «циркача» — страшно. Пугнуть зверя выстрелом — ружье лежит на телеге под сеном. Выход из трудного положения пришел как-то сам собой. Выждав, когда медведь угнал колесо подальше от повозки, Касьяныч подполз к телеге и оттуда как ахнет, точно из пушки, из своей старинной шомполки… И зверь как провялился.


ЛЫСУХА


Наше село раскинулось на берегу большого озера. Всегда спокойное и тихое, озеро напоминало огромную тарелку, наполненную голубой водой. Его густые камыши, залитые солнцем, казались золотой каемкой. Ни одна волночка не морщила гладкую поверхность озера в тот ясный вечер, когда мы с Сережкой отправились в челноке удить рыбу.
— Давай махнем к дальнему берегу, — предложил я, — там щуки водятся, попытаем на блесну!..
Но щук у дальних заводей нам поймать не удалось, зато в тростниковых зарослях мы увидели много лысух.
Было очень интересно наблюдать за этими забавными и подвижными птицами. Лысухи не только превосходно плавают и ныряют, но и хорошо лазают по стеблям тростника, цепляясь за них ногами с длинными гибкими пальцами. Днем обычно птицы прячутся в камышах и только по утрам и вечерам выплывают на широкие плесы. Голос лысухи похож на тихое звяканье, кажется, кто-то передвигает чайную посуду. Нам очень хотелось поймать хоть одну такую птицу. Сами мы этого сделать не смогли, но вскоре нам все-таки удалось рассмотреть лысуху как следует.
Произошло это так: сидим мы с удочками у камышей и наблюдаем за поплавками. Видим, мимо нас проезжает старик. В лодке у него на смотанной сети лежит черная птица.
— Что это у тебя? — спрашиваем деда.
— Лысуха!
— Покажи нам!
— Да смотрите на здоровье, нешто жалко!
Лысуха — птица небольшая, примерно с утку. Оперение темно-серое, почти черное, глаза красные. Клюв белый и на лбу такая же бляшка. Хвост куцый, незаметный. Плавательные перепонки на ногах разделены для каждого пальца в виде закругленных лоскутков, не то что у гуся или утки.
— Гнездо этой лысухи я уже давно приметил, — сказал рыбак, — и на яйцах не раз ее заставал. Знаю и когда лысушата вывелись… Сегодня же, видно, грех ее попутал. Стал вынимать сеть, а в ней моя лысуха. Стало быть ныряла и запуталась в сетях. И ее жалко, и птенцов ее жалко — могут погибнуть. Ведь взрослые лысухи пожирают чужих детей — чисто разбойницы.
Гнездо у лысухи пловучее. Оно так искусно замаскировано, что трудно даже заметить. Но зоркий привычный глаз деда нашел его легко.
— Вон, вон оно!.. — оживленно воскликнул старик, указывая веслом в сторону маленького заливчика. На темной пловучей кочке, как на пароме, плавал лысухин домик, не больше решета. На смятом тростнике лежала кучка сухой травы, а в ней углубление в виде чашки, гладко вымазанное изнутри птичьим пометом и выстланное перьями и пухом.
В гнезде, тесно прижавшись друг к другу, сидело с десяток черненьких, как угольки, птенчиков, в пушку, совсем маленьких. При нашем появлении некоторые из них попрыгали в воду и стали нырять да так ловко, точно взрослые. Мы с трудом переловили их и привезли домой.

* * *

— Это птенцы лысухи! — с пренебрежением бросил отец, едва взглянув на лысушат. — Птица некудышная, питается травой, тиной и рыбой так пахнет, что есть невозможно!..
Но я очень полюбил эти веселые «живые угольки» и стал их выкармливать. Сначала я давал им рубленое яйцо, свежий творог, кашу и хлеб.
Когда птенцы подросли, они вместе с утятами стали жить на старом пруду. Молодые лысухи не делали никаких попыток улететь.
Осенью с ними поступили так же, как и с остальными домашними птицами. Здесь-то и выяснилось, что отец был не прав, утверждая, что лысуха — птица малосъедобная. Выросшие почти на одном хлебе, наши лысухи по вкусу напоминали индюшек: от рыбного запаха не осталось и следа.
Лысушиный пух оказался не хуже гагачьего: моя зимняя куртка, подбитая шкурками этих птиц, была легка и хорошо согревала даже в самые сильные морозы.



ЗВЕРИНЫЕ ИГРЫ

Обгоняя друг друга на лыжах, мы с Андрюшкой и не заметили, как далеко забрели от дома.
Зимний день короткий. Быстро опустились сумерки. Круглым фонарем повисла над лесом желтая луна. Мороз усилился.
— Что это?! — вдруг испуганно воскликнул Андрей, указывая лыжной палкой на мелькавшие в кустах огоньки и темные, бесшумные тени.
— Волки!'
Огоньки приближались, становились все ярче, все зеленей, а силуэты зверей — все ясней и отчетливей.
— Они совсем близко, — дрожащим голосом прошептал Андрей.
— Передохнем! — еле переводя дыхание, предложил я.
Мы остановились. Волки начали окружать нас плотным кольцом, необходимо было вырываться из этого страшного окружения. Но стоило нам сделать несколько шагов, как наш путь преградил волк, издали похожий на черный, обгорелый пень. Зверь казался огромным.
— Это вожак! — догадался Андрей.
Мы снова повторили попытку рвануться вперед. Не выдержав нашей стремительной атаки, зверь отскочил, лязгнув зубами, но через несколько минут вновь появился перед нами.
— Что бы зажечь? Волки, говорят, боятся огня!.. — И Андрюшка стал лихорадочно шарить по карманам.
— Есть газета, только подождем зажигать!
Прошло минут пять, и снова впереди замелькали зловещие тени.
Я разорвал газету на части и перед тем, как броситься в «атаку», зажег один из кусков. Четыре раза вспыхивала бумага, четыре раза отступал старый волк. Остальные же звери к нам не приближались, но были где-то совсем близко, потому что мы хорошо слышали волчье завывание.
Когда газета кончилась, мы здорово струхнули. Но тут раздались паровозные гудки, и волки сразу же исчезли, точно их и не было…
Вскоре из-за пригорка показались городские огни.
На другой день я рассказал своему соседу, старому охотнику, эту страшную историю, а он улыбнулся и сказал:
— На людей волки никогда не нападают — разве только бешеные, и все рассказы о гибели людей от них — одни сказки. Волки с вами просто… «поиграли».


ИЗ ЮННАТСКОЙ ТЕТРАДИ


Надоело мне ловить щеглов и снегирей в оврагах, в зарослях репея и дедовника, и я решил поставить западню на своем огороде. Надо только заманить туда птиц. Но как это сделать?
Я слышал, что они хорошо идут на соль, если истолочь ее помельче. Так я и сделал: посыпал на фанерную дощечку мелкой соли, поставил ее на огороде и пошел домой.
Прошел час. Никак мне не сидится. Побежал, смотрю из-за плетня — никого нет. «Вот так, — думаю, — и хваленая приманка. Одна выдумка!»
Прошел еще час. Приходит с улицы мать и говорит:
— Что же ты зеваешь? Посмотри, сколько птиц налетело на твою приманку!
Не помня себя от радости, я вылетел на улицу. Гляжу в щелочку плетня и глазам не верю: на фанерке и снегири, я чижи, но всего больше воробьев.
Приманку я убрал и на ее место поставил западню с солью, через некоторое время в ней уже бился щегол.
Много птиц наловил я, так много, что отец смеялся, глядя на развешенные клетки:
— Торговать что ли ты ими собрался?
Поспешил я похвастаться своей новой приманкой и деду Акиму, старому охотнику и большому любителю певчих птиц. Вот, думаю, поражу его! А он нисколько не удивился: посмотрел на меня так, словно я не знаю, что дважды два — четыре.
— Соль, — говорит, — нужна не только зверям, но и птицам. Жить без нее они не могут. А где им взять ее, коли питаются травой да зернами? Вот и идут на солонец!..

* * *

Произошло это во время одного нашего юннатского похода.
Проходя мимо маленькой речушки, впадающей в озеро Мергень, мы с Прошкой услышали какую-то возню, писк и ворчанье. Бросились на шум и вскоре уже отнимали у Динки маленького зверька. Он был с крупную крысу, имел нежный подшерсток и длинную блестящую ость. Спинка и бока — коричневые, а грудь и брюшко — серые. На тупой мордочке с раздвоенной верхней губой торчат усы. Длинный черный хвост с боков сильно сплюснут, а между пальцами — плавательные перепонки.
В двух шагах от нас находился круглый шалашик, построенный над водой из тростника и осоки. Внутри он был выстлан сухой травой и листьями камыша. Нора из него вела прямо в воду. Рядом с домиком была кладовка с остатками пищи: корневищ тростника и кувшинок, стеблей осоки, остатков рыбы, червей, ракушек и улиток.
Мы сделали из палок носилки, уложили на них шалашик а вместе с тушкой зверька отнесли в лагерь.
Оказалось, что зверек этот — ондатра, родом из Северной Америки. Его широко расселяют по озерам и болотам из-за ценного, красивого меха.

* * *

Однажды в лесу мы наткнулись на сухостойную березу. Дерево насквозь прогнило и держалось только благодаря коре. Когда я ударил палкой по высокому стволу, береза заколебалась.
— Давай опрокинем! — предложил Прошка.
— Смотри, как бы по голове не стукнуло!
— Успеем отскочить!
От дружного нашего толчка дерево покачнулось и, уже в воздухе переломившись на части, с шумом рухнуло «а землю.
Я пнул ногой небольшой обломок. Из него, как из мусорного ведра, посыпалась бурая труха. Под содранной корой забегали разные насекомые. Ватными комочками белели чьи-то коконы, а в ямках от выпавших сучков виднелись нити паутины.
Сверху ствол был покрыт множеством губок, и среди них на белой коре чернело два круглых отверстия.
— Дупла! — обрадовался Прошка и торопливо запустил руку в первую же дыру, но тотчас отдернул ее.
— Что-то мокрое! — брезгливо протянул он и, вытирая запачканную желтой слизью руку, с досадой буркнул:
— Чье-то гнездо!.. И яйца всмятку!..
Во втором дупле оказалось три летучих мыши. Они прицепились коготками задних ног за внутренние выступы и висел» вниз головой. Одна из них, видимо, была самцом и залетела в дупло на дневку. У двух же других находилось по одному присосавшемуся детенышу.
Я узнал, что перед родами самка коготками передних ног подвешивается к чему-нибудь и подтягивает свой хвост с перепонкой к брюшку. Получается нечто вроде мешочка, который и служит первой колыбелью для новорожденного. Малыш крепко присасывается к соску матери и остается висеть до тех пор, пока не подрастет, не научится летать и добывать себе пищу.

* * *

Прохожу раз ложбинкой, поросшей густой травой, и вижу: в двух шагах от меня на гнезде сидит какая-то птица. Она почему-то не улетала. Я прыгнул и накрыл ее шапкой.
Поймал и стал рассматривать: немного побольше дрозда, большая голова и короткий клюв. Спинка темно-бурая, пепельно-серая шейка, а бока с рыжеватыми пятнами.
Я выпустил птицу. Пролетев несколько метров, она упала на траву. Полет ее был неровный, как у молоденького птенца.
Но, несмотря на все мои попытки, поймать птицу снова никак не удалось — она исчезла из-под самых ног. Не успевал я оглянуться, как недалеко вновь раздавался ее хриплый крик. Я решил, что птица отводит меня от гнезда и вернулся в ложбину, из девяти желтовато-белых яичек с глинистыми и голубоватыми пятнами взял одно, так как в нашей школьной коллекции такого не было.
Не успел я уложить яичко в коробку с ватой, как в двух шагах от гнезда увидел валяющуюся на земле мертвую пичужку. Это была мухоловка. Череп у нее расклеван, и в него уже успели забраться крупные рыжие муравьи. Подойдя же к соседнему кусту, я обнаружил и домик погибшей птички, сделанный из перевитых травинок с углублением в виде чайной чашки. В нем лежали высохшие скорлупки от разбитых яичек.
Придя домой, о своей находке я похвастал учителю.
— Птица эта — коростель, — сказал Петр Ильич. — Он питается насекомыми, червями, моллюсками. Иногда лакомится и птичьими яйцами, даже нападает на самих птичек, у которых выклевывает мозг.


ЛИС-РАЗБОЙНИК


Мутное зимнее утро…
Закинув за плечи ружье, я отправился на соседнее болото, проверить капканы. Впереди меня бежит мой Казбек, крупный бурый пес со стоячими ушами, напоминавший немецкую овчарку.
Не доходя до места, где были расставлены самоловы, принюхиваясь, собака повела меня по чьему-то следу в сторону темневших невдалеке кустов. Среди них вижу сильно наслеженную площадку, и на ней под большим заиндевевшим кустом на снегу клочья рыжей шерсти. Догадываюсь: не позднее, как вчера, здесь позавтракал волк. И кем? Лисой! Об этом говорили уже обчищенные сороками кости. Не придав значения этой находке, я направился к капканам.
Мои самоловы — в полном порядке, но кусочки рыбы, разбросанные возле них, исчезли. Это, несомненно, проделка лисы, а доказательство — цепочка ее следов. И не без злорадства думаю: «Не тебя ли, рыжая воровка, сцапал вчера волк?» Это было вполне вероятно, так как следы от капканов вели прямо к тем кустам, где валялись лисьи остатки. Но, с другой стороны, как мог волк съесть лису, если ни в кустах, ни возле них нет волчьих следов? Что здесь произошло? Положив новую приманку, я отправился домой.
Только через неделю мне снова удалось осмотреть ловушки и попутно проверить петли на зайцев, поставленные в кустах. Попалось два беляка. Вынув зайцев, я медленно двинулся кромкой болота к капканам.
Мягко скользят лыжи. Бегущий впереди меня Казбек вдруг бросается в кусты. В это же время на пустое белое пространство, отделявшее кустарник от болота, выскакивает лиса. Она стрелой мчится через поле и скрывается в тростниковых зарослях речки, протекающей по ложбине. Казбек почему-то не стал ее преследовать. В чем дело? Подхожу к собаке и останавливаюсь в недоумении:, на снегу лежит разорванная лисица, половина ее тушки кем-то ужо съедена. Казбека заподозрить нельзя: во-первых, для того, чтобы так расправиться с — лисой, нужно значительное время; во-вторых, собаке лису не поймать; в-третьих, пес почти все время был у меня на виду.
«Неужели виновница этого только что выскочившая из кустов рыжая плутовка?» Кажется невероятным, что лиса может съесть лису.
Решил проверить.
Зацепив лыжной палкой остатки лисьей тушки, я подтаскиваю их к своим капканам. Если это была проделка лисы, то она непременно снова придет сюда. Наутро обнаруживаю, что оставленная мной вчера приманка съедена. Сомнения рассеялись: к тому же лисьи следы хорошо видны на снегу.
«Больше приманки тебе,' кумушка, класть не буду, — думаю про себя, — поголодай хорошенько, чтобы аппетит улучшился!»
Через три дня я положил в самолов куропатку. Наутро пошел проверять. И что же? Злобно лязгая зубами и сверкая зелеными огоньками глаз, лис метался, зажатый капканом. Возле него валялась нетронутая птица: ему, видно, было уже не до нее.
Я никогда не слышал и не читал, чтобы одни лисицы поедали других. Этот же лис — лис-разбойник — безусловно, явление необычное, редкое исключение из общего закона природы, по которому ни один хищник, даже самый кровожадный, не уничтожает себе подобных, иначе животные этого вида в короткий срок полностью исчезли бы.


МЕДВЕДИ


У нашего соседа, колхозника Василия Дорохова, пропала из стада корова. Бросились в поиски, искали целый день, с ног сбились, но найти никак не удалось
В этот же день, когда пропала корова, ребятишки, собирая ягоды, увидели медведя. Прибежали домой и рассказывают: «В Трошкиной пади медведь большущий что-то ест».
Василий собрал соседей. Пришли мужики на место, где дети видели медведя, — никого нет и следов никаких.
Одни стали ругать ребят, зря, мол, народ беспокоят. Другие оправдывали: испугались чего-нибудь, вот им и почудилось.
— А что там за куча? — спросил один из колхозников» указывая в сторону вывороченной с корнем ели.
— Наши собирать тут валежник не будут, — заметил кто-то, — все равно его отсюда не вывезешь… А сложена куча подходящая и с умом. Видно, и силенка была у того, кто этим делом занимался!
— Раскинемте-ка эту груду, долго ли нам? — предложил Василий.
Начали растаскивать. Спустя некоторое время, раздались голоса:
— Корова!.. Корова!.. Дороховская корова!
Под кучей сушняка оказалась недоеденная коровья туша.
Покачивая в удивлении головами, колхозники интересовались, почему медведь имеет повадку прятать свою добычу.
— Мы для аппетита, — объяснил Василий, — к мясу прибавляем то лучку, то перчику. Так и медведь. У него тоже свой вкус: Потапыч любит теплую кровь, а мясо — проквашенное, с душком, чтобы припахивало. Потому он и устраивает себе такие кладовки.

* * *

Стоял жаркий июль…
Расставив капканы на медведя, мы расположились на пологом берегу речки, неподалеку от рыбацкой избушки. В этом месте речка богата рыбой. У нас были удочки, и мы быстро наловили окуней на уху.
После ужина уснули, а утром — снова рыбу удить. Но на этот раз сварить ухи не удалось. К нам подошел старый рыбак и, указывая в сторону соседней горы, покрытой лесом, спросил Павла:
— Вы там что-нибудь делали?
— Капканы ставили.
— Я так и знал! — охнул старик.
— А что случилось?
— Женщина там диким голосом кричит, видно, в капкан угодила!
Я так и обмер от ужаса, а Павел — ничего, повернулся ко мне и, усмехнувшись, говорит:
— Давай ружья живей, пойдем посмотрим, что там за женщина!
Недоумевая, я бегом кинулся к шалашу. Через некоторое время мы уже подходили к горе. С каждым шагом женский отчаянный вопль становился все явственнее.
— Знаешь, кто это кричит? — улыбаясь, спросил Павел.
— Известно кто… Натворили дел!..
— А ты на самом деле поверил старику? — расхохотался товарищ.
Я пожал плечами: «Чему радуется!»
Вскоре мы были уже возле самолова.
— Теперь видишь, что это за женщина? — сказал Павел, едва успев отскочить от ринувшейся ему навстречу разъяренней медведицы, которую, к счастью, крепко-накрепко держала цепь капкана.


СТАРАЯ РЫСЬ

Мы бродили по тайге целый день и очень устали. Поужинав, двое моих товарищей легли у костра на мягких пихтовых ветках и вскоре уснули. Мне тоже хотелось спать, но нужно было починить порванный сапог, Я сидел и латал при свете костра. Рядом лежали собаки.
За день они устали не меньше нашего. Казалось, они спят так крепко, что хоть унеси их — не услышат. Но вот собаки насторожились и залились громким лаем. «Что бы это могло значить? Неужели медведь?» Взяв ружье, я взвел курки, но в это время из темноты послышалось:
— Стреляй не надо, моя манси люди!..
Я опустил ружье. К костру медленно подошел старик — манси с белой пушистой лайкой: на плечах полушубок, на голове теплая меховая шапка.
Проснулись товарищи. Наш гость оказался словоохотливым — через полчаса мы уже знали: манси разыскивает своего погибшего сына, который неделю назад ушел на охоту и до сих пор не вернулся.
Старик был очень расстроен. Чтобы как-нибудь утешить его, я спросил:
Откуда ты знаешь, что сын погиб?
Манси кивком головы указал на свою собаку и пояснил, что она. сегодня пришла из лесу одна, значит, с сыном случилось «шибко худо».
Немного помолчав, старик добавил:
— Плохой зверь тут у нас живи.
— Что за зверь? — поинтересовался я.
— Какой-то другой рысь! — грустно сказал манси, сделав ударение на слове «другой».
— Почему другая рысь?
— Раньше охотник часто видал рыси и всегда хорошо убивал его. Никогда не был, чтобы рысь охотник кончала. А теперь два люди пропали от рысь. Шибко плохой зверь!.. Залезай на самый густой пихта, сиди смирно, охотника у тропа жди.
На наш вопрос, почему же собака не защитила хозяина, старик ответил, что лайка, обычно, убегает далеко вперед, а рыси нужно всего несколько минут, чтобы расправиться с человеком.
Утром, позавтракав, мы отправились с манси на поиски. Искать нам долго не пришлось: лайка вела уверенно по каким-то ей одной понятным приметам. Через пару часов мы уже были на месте гибели охотника.
Но нам не сразу удалось найти его труп и определить причину смерти. Сначала мы подумали, что охотника задрал медведь, так как тело было найдено под большой кучей валежника. Мы насторожились: заваливать свою добычу сухим хворостом медвежья повадка, но когда раскидали кучу, то увидели: рысь лежала рядом с охотником, вцепившись клыками в его горло, а под левой лопаткой es торчал нож, воткнутый до отказа. Медведь же не тронул их, вероятно,’ потому, что был сыт.
— Это шибко хорошо! — сказал манси.
— Что же тут хорошего? — удивились мы.
— Моя сын шибко хороший!..
— Чем же ты тогда доволен?
Старик объяснил, что сына ему «шибко жалко», но он гордится тем, что погибший оказался таким бесстрашным охотником. Теперь все могут свободно ходить на промысел, не боясь, что на них нападет страшная рысь. За это в стойбище будут уважать его сына, петь о нем песни, рассказывать сказки. Большой почет будет оказан и ему, отцу славного охотника: сородичи в благодарность за сына будут кормить его до самой смерти.
— Но ведь в лесу не одна только эта рысь? — возразили мы.
— О нет!.. Тот не такой. Моя такой никогда не видал!
Старик вынул нож, отрезал у рыси два когтя и показал их нам. Они оказались тупыми. Манси объяснил: раз когти тупые — значит, хищник слишком стар, чтобы охотиться за дикими животными. В это время он становится очень опасным для человека, так как нападает на него из засады.

г. Ишим, 1952–1956 гг.




Примечания
1
В районном краеведческом музее на ножку Чирвика надели алюминиевое кольцо с номером и указанием места окольцевания. Номер кольца, вид птицы и время окольцевания записали в книгу. Когда эту птицу где-либо убьют или поймают, то снятое с нее кольцо посылают туда, где она была окольцована. Так узнают, по каким воздушным путям, совершает свои перелеты птица.
2
Мочило — яма для мочки льна.
3
Рыхлые или более плотные шарики, скатанные из перьев, остатков костей, шерсти и сухожилий, носят название погадок. По содержанию их можно точно установить, какими мелкими животными питается данная птица.
4
Радар — сокращенное название радиолокационных приборов. Радиолокатор — устройство, определяющее с помощью радиоволн местоположение различных объектов: самолетов, кораблей, крупных зданий — на расстоянии при любых условиях видимости.
5
Ультразвуки — звуки, которые не воспринимаются нашими органами слуха.
6
Перемет — рыболовная снасть с крючками, которую натягивают на колья.
7
Подсадная утка иначе называется криковой. Посаженная на воду, она беспрерывно кричит, подманивая к себе селезней.