Михаил Лесной
ВЕСЕННИЕ ГОЛОСА
СОЛОВЕЙКА И ВИТЯ
Под потолком, на окнах, на шкафу и этажерке — везде у дяди Андрея висели и стояли клетки с певчими птицами. Я часто приходил к нему, помогал ухаживать за его питомцами, приносил корм. Мне нравилось веселое пение и щебетание пичужек, но особенное удовольствие доставлял соловей: пел он замечательно, никогда такого не слыхал, не у всякого в песне столько колен!..
Мне очень хотелось иметь такого же певца, но мать не позволяла.
— Заведешь птицу, а ухаживать не будешь, убирай потом за вами!..
На следующий год я отличником закончил семилетку. Отец подарил мне фотоаппарат, а мама спросила:
— Что ты хотел бы иметь еще?
— Соловья!
— Ну, мать, придется уступить!.. — сказал отец.
В нашей деревне соловьи водились и в садах, и на речке. Возвратившись на родину, они сразу же давали о себе знать: пели, не переставая, и днем и ночью, но особенно хорошо — на утренней и вечерней заре. Я мог их слушать часами, забывая об играх и интересных книгах.
Найти в саду соловьиное гнездо не доставило мне большого труда. Я увидел его в развилке веточки, низко, совсем над водой, в нем лежало пять буровато-зеленых яичек.
Стал наблюдать за гнездом. Птицы подпускали к себе близко, так как соловьев у нас все любили, обижать не позволяли, и они не боялись людей.
Через две недели появились птенцы. Я ждал, когда они подрастут, чтобы взять одного. Некоторые птицы бросают гнезда, когда в них заглянет человек, соловей же никогда не оставляет птенцов. Он кормит их даже, когда детенышей сажают в клетку, подвешенную вблизи гнезда. Так, по совету дяди Андрея, решил сделать и я.
— Но как выбрать птенца?.. Поют ведь только самцы!., спрашиваю у него.
— Бери самого крупного! Не ошибешься!.. Самцы крупнее самок.
Я выбрал птенчика и посадил его в клетку, которую повесил на сучок… Вскоре прилетел соловей, стал кормить детей. Мой птенец тоже запищал и, раскрыв клювик, потянулся за пищей. Соловей прыгнул к клетке, осмотрелся вокруг и накормил соловьенка. «Ну, теперь будет жив! — чуть не вскрикнул я от радости. — Только какой певец выйдет из него?»
— Дядя Андрей, а вдруг он не будет хорошо петь?.. Ведь в клетке соловьи поют хуже…
— В неволе плохо поют потому, что не у кого им учиться. Клетку домой пока не бери, пусть висит возле гнезда.
Я стал оставлять своего Соловейку в кустах, над речкой, где всю ночь раздавался соловьиный концерт.
«Уроки» помогли. В песнях моего питомца день ото дня появлялось все больше и больше силы, разнообразных тонов, красоты. И к концу лета пение Соловейки уже немногим уступало искусству старых соловьев.
* * *
Наступила поздняя осень. Начались дожди, холода. Уже давно улетели наши пернатые гости, когда я под крышей сарая увидел нахохлившегося скворца. Вид у него был жалкий, истощенный. Я без труда поймал его, и чтобы спасти от гибели, принес домой. Так рядом с Соловейкой появился еще один жилец.
В тепле скворушка повеселел. Поклевав хлебных крошек, творогу, он попытался запеть, но ничего не выходило. Слышалось какое-то бормотание, щебет. Я подошел к нему:
— Плохо же ты поешь. А как мы тебя звать будем? Заморышем, что ли?!.
И вдруг послышались чистые свистящие звуки:
— Вить!.. Вить!.. Вить!..
Отец засмеялся:
— Это он знакомится с тобой, представляется!..
Так появился у меня Витя.
Скворчи к принадлежал к молодняку, ко второму запоздалому выводку, и петь еще не научился. Скворцы обычно подражают другим птицам, разным шумам, скрипам — всему, что слышат. «Ну, — думаю, — и хорошо. Может, научится чему-нибудь у Соловейки».
Витька был очень подвижен, весел и скоро стал меня узнавать. Он внимательно слушал пение соловья и пытался ему подражать… Вот запел «учитель». Слышатся звуки флейты, то радостные, то грустные, они сменяются звонкой трелью, щелканьем. Скворушка старается воспроизводить их. Сначала, конечно, неудачно, но затем дело пошло на лад: Вите стали удаваться отдельные колена соловьиной песни. Правда, в его пении недоставало разнообразия тонов, нежности, чистоты звуков. Но и его песня все же была приятна.
Бывало, не успеет закончить свою песню Соловейка, как защелкает, засвистит флейтой скворец. Птицы как бы соревновались, иногда перебивая, заглушая друг друга. Когда «концерт» надоедал, я набрасывал на одну из клеток черный платок, и в темноте птица замолкала.
…Пришла весна, такая же как и все весны, солнечная, звонкоголосая. В один из таких веселых дней я вычистил клетку, дал соловью корму и пошел в кухню за водой. Вернулся, а мой Соловейка уже летает по комнате, видно, я забыл затворить дверку. Форточка в окне была открыта, и я замер, боясь пошевелиться: авось, птица где-нибудь сядет, тогда успею закрыть. Ударившись об оконное стекло, она забилась. Я хотел схватить ее, но… Соловейка отлетел от окна, сделал круг по комнате, и… не успел я опомниться, как серенький комочек вылетел через форточку в сад.
— Соловейко, Соловейко!.. — закричал я, выбежав на двор. Мне казалось, что он не может улететь от меня, это невозможно… ведь я так любил его… Но, увы, мой неблагодарный друг был потерян навсегда.
Долго не мог я забыть о своей утрате. Теперь и Витька не развлекал меня, скорее раздражал: его насвистывание напоминало Соловейку, отчего я еще острей, еще больней чувствовал свою потерю.
Между тем, оставшись один, скворец начал воспринимать разные звуки: мяуканье, кудахтанье, лай — все, что он слышал через раскрытые окна. Все чаще в его мелодичном пении стали появляться странные, не всегда приятные для уха звуки.
…Снова наступила весна.
— Выпусти-ка своего Витю на волю, — сказал отец. — Теперь ты к нему охладел, а ученые подсчитали, что одна семья скворцов ежедневно уничтожает триста шестьдесят четыре вредителя, за лето же — шестьдесят пять с половиной тысяч.
Я согласился и, как только прилетели первые скворцы, вынес Витю на крыльцо. «Ну, — думаю, — взовьется мой скворушка и улетит стрелой, не сказав мне даже «спасибо». Но так не получилось. Усевшись на ближайшую яблоньку, Витька удивленно осмотрелся вокруг, как будто увидел все окружающее впервые, что-то прощебетал и, вернувшись, сел мне на плечо. Это меня тронуло: Соловейку я любил больше, а Витя оказался преданней. Я не шевелился, боясь испугать его. Скворец свистнул раза два — три, как бы прощаясь со мной, и полетел к скворешне, которую я поставил для него. Там он попрыгал, осмотрел домик внутри, сел на веточку и весело запел по-соловьиному, трепеща крылышками и дергая хвостиком. Сомнения не было: квартирка ему понравилась.
На следующий день я увидел у скворечника уже двух скворцов, они вили гнездо: видно, Витя нашел себе подружку. А может, это другая пара? Но в этот момент послышались звуки, напомнившие Соловейку. Петь так мог только Витя. Я тоже посвистал. Скворушка сел на веточку возле меня, но побыл недолго: ему нужно было устраивать свое гнездо.
На зиму Витя, как и полагается, улетел на южный «курорт», а весной снова вернулся в родные края. Прилетел и сразу защелкал, что, по-видимому, означало: «Привет вам!..» Я пытался звать его, насвистывал, но меня он больше не узнавал.
Родину свою Витя, однако, не забывал. Каждую весну прилетали к нам скворцы, весело звенел на дворе их «джаз>, и сквозь разнообразные звуки я иногда улавливал короткие обрывки соловьинной песни.
Михаил Лесной
ВЕСЕННИЕ ГОЛОСА
СОЛОВЕЙКА И ВИТЯ
Под потолком, на окнах, на шкафу и этажерке — везде у дяди Андрея висели и стояли клетки с певчими птицами. Я часто приходил к нему, помогал ухаживать за его питомцами, приносил корм. Мне нравилось веселое пение и щебетание пичужек, но особенное удовольствие доставлял соловей: пел он замечательно, никогда такого не слыхал, не у всякого в песне столько колен!..
Мне очень хотелось иметь такого же певца, но мать не позволяла.
— Заведешь птицу, а ухаживать не будешь, убирай потом за вами!..
На следующий год я отличником закончил семилетку. Отец подарил мне фотоаппарат, а мама спросила:
— Что ты хотел бы иметь еще?
— Соловья!
— Ну, мать, придется уступить!.. — сказал отец.
В нашей деревне соловьи водились и в садах, и на речке. Возвратившись на родину, они сразу же давали о себе знать: пели, не переставая, и днем и ночью, но особенно хорошо — на утренней и вечерней заре. Я мог их слушать часами, забывая об играх и интересных книгах.
Найти в саду соловьиное гнездо не доставило мне большого труда. Я увидел его в развилке веточки, низко, совсем над водой, в нем лежало пять буровато-зеленых яичек.
Стал наблюдать за гнездом. Птицы подпускали к себе близко, так как соловьев у нас все любили, обижать не позволяли, и они не боялись людей.
Через две недели появились птенцы. Я ждал, когда они подрастут, чтобы взять одного. Некоторые птицы бросают гнезда, когда в них заглянет человек, соловей же никогда не оставляет птенцов. Он кормит их даже, когда детенышей сажают в клетку, подвешенную вблизи гнезда. Так, по совету дяди Андрея, решил сделать и я.
— Но как выбрать птенца?.. Поют ведь только самцы!., спрашиваю у него.
— Бери самого крупного! Не ошибешься!.. Самцы крупнее самок.
Я выбрал птенчика и посадил его в клетку, которую повесил на сучок… Вскоре прилетел соловей, стал кормить детей. Мой птенец тоже запищал и, раскрыв клювик, потянулся за пищей. Соловей прыгнул к клетке, осмотрелся вокруг и накормил соловьенка. «Ну, теперь будет жив! — чуть не вскрикнул я от радости. — Только какой певец выйдет из него?»
— Дядя Андрей, а вдруг он не будет хорошо петь?.. Ведь в клетке соловьи поют хуже…
— В неволе плохо поют потому, что не у кого им учиться. Клетку домой пока не бери, пусть висит возле гнезда.
Я стал оставлять своего Соловейку в кустах, над речкой, где всю ночь раздавался соловьиный концерт.
«Уроки» помогли. В песнях моего питомца день ото дня появлялось все больше и больше силы, разнообразных тонов, красоты. И к концу лета пение Соловейки уже немногим уступало искусству старых соловьев.
* * *
Наступила поздняя осень. Начались дожди, холода. Уже давно улетели наши пернатые гости, когда я под крышей сарая увидел нахохлившегося скворца. Вид у него был жалкий, истощенный. Я без труда поймал его, и чтобы спасти от гибели, принес домой. Так рядом с Соловейкой появился еще один жилец.
В тепле скворушка повеселел. Поклевав хлебных крошек, творогу, он попытался запеть, но ничего не выходило. Слышалось какое-то бормотание, щебет. Я подошел к нему:
— Плохо же ты поешь. А как мы тебя звать будем? Заморышем, что ли?!.
И вдруг послышались чистые свистящие звуки:
— Вить!.. Вить!.. Вить!..
Отец засмеялся:
— Это он знакомится с тобой, представляется!..
Так появился у меня Витя.
Скворчи к принадлежал к молодняку, ко второму запоздалому выводку, и петь еще не научился. Скворцы обычно подражают другим птицам, разным шумам, скрипам — всему, что слышат. «Ну, — думаю, — и хорошо. Может, научится чему-нибудь у Соловейки».
Витька был очень подвижен, весел и скоро стал меня узнавать. Он внимательно слушал пение соловья и пытался ему подражать… Вот запел «учитель». Слышатся звуки флейты, то радостные, то грустные, они сменяются звонкой трелью, щелканьем. Скворушка старается воспроизводить их. Сначала, конечно, неудачно, но затем дело пошло на лад: Вите стали удаваться отдельные колена соловьиной песни. Правда, в его пении недоставало разнообразия тонов, нежности, чистоты звуков. Но и его песня все же была приятна.
Бывало, не успеет закончить свою песню Соловейка, как защелкает, засвистит флейтой скворец. Птицы как бы соревновались, иногда перебивая, заглушая друг друга. Когда «концерт» надоедал, я набрасывал на одну из клеток черный платок, и в темноте птица замолкала.
…Пришла весна, такая же как и все весны, солнечная, звонкоголосая. В один из таких веселых дней я вычистил клетку, дал соловью корму и пошел в кухню за водой. Вернулся, а мой Соловейка уже летает по комнате, видно, я забыл затворить дверку. Форточка в окне была открыта, и я замер, боясь пошевелиться: авось, птица где-нибудь сядет, тогда успею закрыть. Ударившись об оконное стекло, она забилась. Я хотел схватить ее, но… Соловейка отлетел от окна, сделал круг по комнате, и… не успел я опомниться, как серенький комочек вылетел через форточку в сад.
— Соловейко, Соловейко!.. — закричал я, выбежав на двор. Мне казалось, что он не может улететь от меня, это невозможно… ведь я так любил его… Но, увы, мой неблагодарный друг был потерян навсегда.
Долго не мог я забыть о своей утрате. Теперь и Витька не развлекал меня, скорее раздражал: его насвистывание напоминало Соловейку, отчего я еще острей, еще больней чувствовал свою потерю.
Между тем, оставшись один, скворец начал воспринимать разные звуки: мяуканье, кудахтанье, лай — все, что он слышал через раскрытые окна. Все чаще в его мелодичном пении стали появляться странные, не всегда приятные для уха звуки.
…Снова наступила весна.
— Выпусти-ка своего Витю на волю, — сказал отец. — Теперь ты к нему охладел, а ученые подсчитали, что одна семья скворцов ежедневно уничтожает триста шестьдесят четыре вредителя, за лето же — шестьдесят пять с половиной тысяч.
Я согласился и, как только прилетели первые скворцы, вынес Витю на крыльцо. «Ну, — думаю, — взовьется мой скворушка и улетит стрелой, не сказав мне даже «спасибо». Но так не получилось. Усевшись на ближайшую яблоньку, Витька удивленно осмотрелся вокруг, как будто увидел все окружающее впервые, что-то прощебетал и, вернувшись, сел мне на плечо. Это меня тронуло: Соловейку я любил больше, а Витя оказался преданней. Я не шевелился, боясь испугать его. Скворец свистнул раза два — три, как бы прощаясь со мной, и полетел к скворешне, которую я поставил для него. Там он попрыгал, осмотрел домик внутри, сел на веточку и весело запел по-соловьиному, трепеща крылышками и дергая хвостиком. Сомнения не было: квартирка ему понравилась.
На следующий день я увидел у скворечника уже двух скворцов, они вили гнездо: видно, Витя нашел себе подружку. А может, это другая пара? Но в этот момент послышались звуки, напомнившие Соловейку. Петь так мог только Витя. Я тоже посвистал. Скворушка сел на веточку возле меня, но побыл недолго: ему нужно было устраивать свое гнездо.
На зиму Витя, как и полагается, улетел на южный «курорт», а весной снова вернулся в родные края. Прилетел и сразу защелкал, что, по-видимому, означало: «Привет вам!..» Я пытался звать его, насвистывал, но меня он больше не узнавал.
Родину свою Витя, однако, не забывал. Каждую весну прилетали к нам скворцы, весело звенел на дворе их «джаз>, и сквозь разнообразные звуки я иногда улавливал короткие обрывки соловьинной песни.