Михаил Лесной
ВЕСЕННИЕ ГОЛОСА
ГОРЬКАЯ ОШИБКА
Мне тогда было лет двенадцать.
У нас жил Тузик — обыкновенная черная дворняжка. Это было существо необычайно добродушное. Тузик всем давал лапу и мило улыбался. Он как бы внутренне таял в своей собачьей доброте. Я не помню, когда этот пес появился у нас. Знаю только, что это было очень давно. Состарившись, он почти перестал лаять. Мы обзавелись новой собакой, а Тузика решили сбыть. Несколько раз его отдавали знакомым, но пес неизменно прибегал обратно. Вот тогда-то и пришла нам в голову недобрая, жестокая мысль.
— Надо его так пугнуть, чтобы он больше не возвращался, — посоветовал мне Витька, мой товарищ. — Но где ружье взять?
— У нас есть, только отец не дает! Я уж не раз просил у него пострелять, а он лишь обещает. Говорит, дроби нет, патроны заряжены одним порохом.
— Вот и хорошо! — обрадовался Витька. — Пугнем Тузика с холостого!
Когда отец уехал в город, я взял его ружье.
— Кто будет стрелять? — спросил я друга.
— Конечно, ты!
— Нет, я достал ружье, стреляй ты.
Так и порешили.
Захватив с собой кусок хлеба, мы 'Заманили собаку за баню, которая стояла на высоком берегу пруда.
— Бросай Тузику хлеб, — сказал Витька. — Когда он станет есть, я пальну.
— Только не торопись, подойди ближе, чтоб сильней напугать, — посоветовал я.
Я долго не решался кинуть собаке хлеб. Меня что-то удерживало, руки тряслись.
Наконец, пересилив себя, бросил Тузику хлебную корку, а сам скорей за угол бани, затыкая на бегу уши. Стою и томительно жду. Минута кажется вечностью. В голове мелькает: «А вдруг Витька струсит!»
— Бу-у-у-х! — грохнул выстрел.
Я выскочил. Все было окутано дымом. Витя бледный, с трясущимися руками, дрожащим голосом лепечет:
— Убил!.. Убил… Как же так? Из холостого?!.
На земле бился истекающий кровью Тузик. Он устремил на нас свои умные потухающие глаза. Он искал помощи, просил защиты и полз прямо к нам. А глаза у пса добрые, такие добрые! Во взгляде — страдание, мольба. Пес, видимо, не понимал, что случилось. Не мог же он допустить, что так жестоко поступят с ним его друзья…
Витька убежал. А Тузик пополз ко мне. Я отскочил, оглянулся: он все ползет, ползет. Не помня себя, я убежал домой.
— Что с тобой? — озабоченно спросила мать, прикладывая ладонь к моему лбу.
Я покраснел, но промолчал, потупив глаза.
— Купаетесь целыми днями, вот и простудился, — укоряла мать.
К вечеру я слег: начался сильный жар.
Через три дня выздоровел. Младшая сестренка рассказала мне, что они с Витей перенесли раненого Тузика в наш сарай и там все время за ним ухаживали. Сообщила она это под большим секретом и добавила, — видимо, со слов Витьки, — что патрон оказался заряженным дробью. На близком расстоянии она не рассеялась, ударила пулей и оторвала Тузику переднюю ногу повыше колена.
Не дослушав сестренку, я бросился в сарай. В нем в полутемном углу на сене лежал Тузик и зализывал обрубочек ноги. Я не выдержал, обнял его и крепко-крепко прижал к груди, а он, как бы в знак примирения, лизнул меня в лицо.
В тот же день мать спросила:
— Что-то не видно Тузика, где он? Не знаешь?!.
— Не знаю… — не своим голосом, отвернувшись, буркнул я и поспешил выйти из комнаты.
…Нага Тузика через некоторое время зажила. Став инвалидом, он по-прежнему был добродушен и весел, только уже не мог, как раньше, подавать лапку. Меня же все время мучила совесть. Чтобы заглушить это неприятное чувство, я часто ласкал песика и угощал его лакомствами, нередко отрывая их от себя.
Прожил Тузик у нас еще два года и до самой своей смерти служил для меня живым укором.
Михаил Лесной
ВЕСЕННИЕ ГОЛОСА
ГОРЬКАЯ ОШИБКА
Мне тогда было лет двенадцать.
У нас жил Тузик — обыкновенная черная дворняжка. Это было существо необычайно добродушное. Тузик всем давал лапу и мило улыбался. Он как бы внутренне таял в своей собачьей доброте. Я не помню, когда этот пес появился у нас. Знаю только, что это было очень давно. Состарившись, он почти перестал лаять. Мы обзавелись новой собакой, а Тузика решили сбыть. Несколько раз его отдавали знакомым, но пес неизменно прибегал обратно. Вот тогда-то и пришла нам в голову недобрая, жестокая мысль.
— Надо его так пугнуть, чтобы он больше не возвращался, — посоветовал мне Витька, мой товарищ. — Но где ружье взять?
— У нас есть, только отец не дает! Я уж не раз просил у него пострелять, а он лишь обещает. Говорит, дроби нет, патроны заряжены одним порохом.
— Вот и хорошо! — обрадовался Витька. — Пугнем Тузика с холостого!
Когда отец уехал в город, я взял его ружье.
— Кто будет стрелять? — спросил я друга.
— Конечно, ты!
— Нет, я достал ружье, стреляй ты.
Так и порешили.
Захватив с собой кусок хлеба, мы 'Заманили собаку за баню, которая стояла на высоком берегу пруда.
— Бросай Тузику хлеб, — сказал Витька. — Когда он станет есть, я пальну.
— Только не торопись, подойди ближе, чтоб сильней напугать, — посоветовал я.
Я долго не решался кинуть собаке хлеб. Меня что-то удерживало, руки тряслись.
Наконец, пересилив себя, бросил Тузику хлебную корку, а сам скорей за угол бани, затыкая на бегу уши. Стою и томительно жду. Минута кажется вечностью. В голове мелькает: «А вдруг Витька струсит!»
— Бу-у-у-х! — грохнул выстрел.
Я выскочил. Все было окутано дымом. Витя бледный, с трясущимися руками, дрожащим голосом лепечет:
— Убил!.. Убил… Как же так? Из холостого?!.
На земле бился истекающий кровью Тузик. Он устремил на нас свои умные потухающие глаза. Он искал помощи, просил защиты и полз прямо к нам. А глаза у пса добрые, такие добрые! Во взгляде — страдание, мольба. Пес, видимо, не понимал, что случилось. Не мог же он допустить, что так жестоко поступят с ним его друзья…
Витька убежал. А Тузик пополз ко мне. Я отскочил, оглянулся: он все ползет, ползет. Не помня себя, я убежал домой.
— Что с тобой? — озабоченно спросила мать, прикладывая ладонь к моему лбу.
Я покраснел, но промолчал, потупив глаза.
— Купаетесь целыми днями, вот и простудился, — укоряла мать.
К вечеру я слег: начался сильный жар.
Через три дня выздоровел. Младшая сестренка рассказала мне, что они с Витей перенесли раненого Тузика в наш сарай и там все время за ним ухаживали. Сообщила она это под большим секретом и добавила, — видимо, со слов Витьки, — что патрон оказался заряженным дробью. На близком расстоянии она не рассеялась, ударила пулей и оторвала Тузику переднюю ногу повыше колена.
Не дослушав сестренку, я бросился в сарай. В нем в полутемном углу на сене лежал Тузик и зализывал обрубочек ноги. Я не выдержал, обнял его и крепко-крепко прижал к груди, а он, как бы в знак примирения, лизнул меня в лицо.
В тот же день мать спросила:
— Что-то не видно Тузика, где он? Не знаешь?!.
— Не знаю… — не своим голосом, отвернувшись, буркнул я и поспешил выйти из комнаты.
…Нага Тузика через некоторое время зажила. Став инвалидом, он по-прежнему был добродушен и весел, только уже не мог, как раньше, подавать лапку. Меня же все время мучила совесть. Чтобы заглушить это неприятное чувство, я часто ласкал песика и угощал его лакомствами, нередко отрывая их от себя.
Прожил Тузик у нас еще два года и до самой своей смерти служил для меня живым укором.