Михаил Лесной
ВЕСЕННИЕ ГОЛОСА
НА КИСЛОМ ОЗЕРЕ
На востоке только что появилась предрассветная розовая полоска.
Я добрался на лодке до камыша, устроился у его кромки и стал забрасывать блесну. Над озерам еще царила ночная тишь.
Но вот в тростнике послышалось тихое звякание, как будто кто передвигал чайную посуду. Я стал прислушиваться к странным звукам, забыв на время о рыбе. Сначала они раздались в одном месте, потом — в другом, третьем… Не прошло и получаса, как позвякивание множества таких «блюдец» слилось в забавный «джаз». Иногда в этом концерте слышались и кряканье уток, и отрывистый, басистый рев выпи, и писк чаек, и свист куличков… Но основным «фоном» в этой озерной музыке все же оставалось «звякание».
— Ишь как лысухи-то распелись!.. Смотри, сколько их на зеркало высыпало!.. — (мимоходом бросил проезжавший на лодке старик.
«Так вот кто давал этот утренний концерт!» — подумал я.
Щуки на блесну шли плохо, и я решил сменить ее на удочку. Переехал на соседний плес и спрятался у края тростника. Сейчас мое внимание привлекали лысухи. Опуская голову в воду, они глотали тину, иногда ныряли, охотясь за рыбешками. Накупавшись вволю на открытой воде, они перебрались в камыши на дневку.
Сижу в лодке, посматриваю на поплавки, а иногда бросаю взгляд и на окружающие камыши. И вдруг в глазах как будто зарябило. Камыши шевелятся, хотя ветра нет. Всматриваюсь: да это лысухи занимаются «физкультурой». Они лазают по стеблям тростника, обхватывая их своими длинными гибкими пальцами, как бы состязаясь в подвижности и ловкости. Очевидно, охотятся за насекомыми, личинками, гусеницами.
— «Не птицы, а циркачи!»
Посидел я так с удочками часа два, но рыбалка в этот день была неудачной, может быть, потому, что внимание мое отвлекалось.
Я уже собрался домой, когда со мной поравнялся тот самый рыбак, с которым встретился утром. В лодке у него на смотанной сети лежала какая-то черная птица.
— Что это у тебя, дедушка? — спросил я.
— Лысуха!
— Покажи, пожалуйста!.. Я никогда ее близко не видел.
— Да смотри на здоровье, нешто жалко!
Старик подъехал и подал мне небольшую темно-серую птицу с красными глазами и белым клювом. А хвост такой куцый, что трудно даже заметить. На пальцах болтались какие-то лоскутки. Это, оказывается, у нее такие плавательные перепонки.
— Не знаю, как ее по-книжному называют, а по-нашему — лысуха, лысая гагара. И не зря так кличут: вишь, у нее на лбу белая бляшка, лысинка.
— Где ты ее взял?.. Зря загубил, ведь сейчас у них дети.
— Не губил я лысуху!.. Гнездо ее я уже давно знал, и на яйцах не раз заставал. Знал и когда лысушата вывелись… А сегодня, видно, грех ее попутал: начал вынимать сеть, а в ней— моя лысуха. Стало быть, ныряла и запуталась… И ее жалко, и детишек жалко — могут погибнуть, ведь лысухи — разбойницы, пожирают чужих птенцов!..
— Дедушка, покажи мне гнездо!
Гнездо лысухи было спрятано в осоку, но привычный глаз деда нашел его быстро:
— Вон, вон оно!.. — указал старик веслом в сторону маленького заливчика.
И, действительно, на кочке, подгоняемой ветерком, плыл лыеухин домик. Дед направил лодку к нему.
Тесно прижавшись друг к другу, в гнезде сидело полдюжины черненьких, как угольки, птенчиков, в пушку, совсем маленьких. Увидев нас, они быстро попрыгали в воду и стали нырять, да так ловко, точно взрослые. С трудом переловили.
Заглянул в гнездо. Оно представляло собой углубление в виде чашки. Внутри оно было гладко вымазано птичьим пометом и выстлано перьями и пухом.
— Их лысушка из себя повырывала, чтобы птенцам мягче и теплей было… Тоже ведь мать!.. — задумчиво сказал старик.
Птенцов я принес домой.
— Это лысушата!.. — пренебрежительно заметил отец, едва взглянув на них. — Никудышная птица: пахнет рыбой, есть невозможно!..
Но я полюбил эти веселые «живые угольки» и стал их выкармливать: давал рубленое яйцо, творог, кашу, хлеб…
Когда лысушата подросли, они стали жить на старом пруду вместе с нашими утятами. Вместе с ними уходили со двора и вместе по вечерам возвращались.
Осенью, с началом отлета птиц, я посадил своих пернатых «гостей» в корзинку, отнес их на Кислое и там выпустил.
Уходя, как водится, помахал им рукой и на прощание крикнул:
— До свидания, дорогие!.. До весны!..
Михаил Лесной
ВЕСЕННИЕ ГОЛОСА
НА КИСЛОМ ОЗЕРЕ
На востоке только что появилась предрассветная розовая полоска.
Я добрался на лодке до камыша, устроился у его кромки и стал забрасывать блесну. Над озерам еще царила ночная тишь.
Но вот в тростнике послышалось тихое звякание, как будто кто передвигал чайную посуду. Я стал прислушиваться к странным звукам, забыв на время о рыбе. Сначала они раздались в одном месте, потом — в другом, третьем… Не прошло и получаса, как позвякивание множества таких «блюдец» слилось в забавный «джаз». Иногда в этом концерте слышались и кряканье уток, и отрывистый, басистый рев выпи, и писк чаек, и свист куличков… Но основным «фоном» в этой озерной музыке все же оставалось «звякание».
— Ишь как лысухи-то распелись!.. Смотри, сколько их на зеркало высыпало!.. — (мимоходом бросил проезжавший на лодке старик.
«Так вот кто давал этот утренний концерт!» — подумал я.
Щуки на блесну шли плохо, и я решил сменить ее на удочку. Переехал на соседний плес и спрятался у края тростника. Сейчас мое внимание привлекали лысухи. Опуская голову в воду, они глотали тину, иногда ныряли, охотясь за рыбешками. Накупавшись вволю на открытой воде, они перебрались в камыши на дневку.
Сижу в лодке, посматриваю на поплавки, а иногда бросаю взгляд и на окружающие камыши. И вдруг в глазах как будто зарябило. Камыши шевелятся, хотя ветра нет. Всматриваюсь: да это лысухи занимаются «физкультурой». Они лазают по стеблям тростника, обхватывая их своими длинными гибкими пальцами, как бы состязаясь в подвижности и ловкости. Очевидно, охотятся за насекомыми, личинками, гусеницами.
— «Не птицы, а циркачи!»
Посидел я так с удочками часа два, но рыбалка в этот день была неудачной, может быть, потому, что внимание мое отвлекалось.
Я уже собрался домой, когда со мной поравнялся тот самый рыбак, с которым встретился утром. В лодке у него на смотанной сети лежала какая-то черная птица.
— Что это у тебя, дедушка? — спросил я.
— Лысуха!
— Покажи, пожалуйста!.. Я никогда ее близко не видел.
— Да смотри на здоровье, нешто жалко!
Старик подъехал и подал мне небольшую темно-серую птицу с красными глазами и белым клювом. А хвост такой куцый, что трудно даже заметить. На пальцах болтались какие-то лоскутки. Это, оказывается, у нее такие плавательные перепонки.
— Не знаю, как ее по-книжному называют, а по-нашему — лысуха, лысая гагара. И не зря так кличут: вишь, у нее на лбу белая бляшка, лысинка.
— Где ты ее взял?.. Зря загубил, ведь сейчас у них дети.
— Не губил я лысуху!.. Гнездо ее я уже давно знал, и на яйцах не раз заставал. Знал и когда лысушата вывелись… А сегодня, видно, грех ее попутал: начал вынимать сеть, а в ней— моя лысуха. Стало быть, ныряла и запуталась… И ее жалко, и детишек жалко — могут погибнуть, ведь лысухи — разбойницы, пожирают чужих птенцов!..
— Дедушка, покажи мне гнездо!
Гнездо лысухи было спрятано в осоку, но привычный глаз деда нашел его быстро:
— Вон, вон оно!.. — указал старик веслом в сторону маленького заливчика.
И, действительно, на кочке, подгоняемой ветерком, плыл лыеухин домик. Дед направил лодку к нему.
Тесно прижавшись друг к другу, в гнезде сидело полдюжины черненьких, как угольки, птенчиков, в пушку, совсем маленьких. Увидев нас, они быстро попрыгали в воду и стали нырять, да так ловко, точно взрослые. С трудом переловили.
Заглянул в гнездо. Оно представляло собой углубление в виде чашки. Внутри оно было гладко вымазано птичьим пометом и выстлано перьями и пухом.
— Их лысушка из себя повырывала, чтобы птенцам мягче и теплей было… Тоже ведь мать!.. — задумчиво сказал старик.
Птенцов я принес домой.
— Это лысушата!.. — пренебрежительно заметил отец, едва взглянув на них. — Никудышная птица: пахнет рыбой, есть невозможно!..
Но я полюбил эти веселые «живые угольки» и стал их выкармливать: давал рубленое яйцо, творог, кашу, хлеб…
Когда лысушата подросли, они стали жить на старом пруду вместе с нашими утятами. Вместе с ними уходили со двора и вместе по вечерам возвращались.
Осенью, с началом отлета птиц, я посадил своих пернатых «гостей» в корзинку, отнес их на Кислое и там выпустил.
Уходя, как водится, помахал им рукой и на прощание крикнул:
— До свидания, дорогие!.. До весны!..