Сборник рассказов М. Лесного (Зверева) «Чирвик», дает маленькому читателю возможность проникнуться красотой и гармонией мира природы, окунуться в ее тихую неброскую атмосферу, где все взаимосвязано и закономерно, и понять, что красота этого мира — в наших руках.
Для детей младшего и среднее школьного возраста.

Михаил Лесной
ВЕСЕННИЕ ГОЛОСА


ПЕРВАЯ ОХОТА

Я учился тогда в шестом классе, а мой друг Саша — в пятом. Мы часто — воображали себя бесстрашными следопытами, представляли, как охотимся за хитрой лисой, распутываем заячьи петли… Но пока все это оставалось мечтой. Нам нужно было ружье, настоящее ружье, хотя бы на один день. Не раз я просил его у отца, но тот отвечал:
— Не умеешь еще с ним обращаться, застрелишь себя или товарища. Подожди годика два!
Все же мысль о ружье не выходила из головы. А когда Саша прибежал ко мне и, задыхаясь от волнения, сообщил, что был в лесном овраге и видел там на песке самые настоящие следы барсука, я решился. Мигом исчезли мои колебания и боязнь. Выбрав момент, когда из дома все отлучились, я снял со стены отцовское ружье и стрелой помчался к другу.
— Пойдем скорей, а то еще хватятся!..
В полуверсте от нашей деревни тянулся бескрайний лес, населенный всевозможными птицами и зверями, — Этот таинственный лес всегда манил нас к себе. Впрочем, не только меня с Сашей, но и других: и маленьких, и больших, и охотников, и любителей собирать грибы, ягоды, орехи.
Через полчаса мы уже шли глубоким лесным оврагом, густо поросшим кустами малины. Спелые крупные ягоды манили к себе, но «следопыты» старались на них не смотреть: дорогое время терять было нельзя.
Наконец добрались до старых барсучьих нор с полузасыпавшимися входами. Подземные хозяева, видимо, уже бросили свои жилища.
— Теперь скоро будут и новые, — сказал Саша. Вот и след на песке… Смотри, Петя, какой он, широкий, круглый… видны отпечатки когтей. Ну и зверище, должно быть!..
— Знаешь, Саша, может это медведь? Только ты не бойся. Я его из ружья живо ахну!..
След приковал наше внимание, но и ягод стало попадаться все больше и больше. Соблазн был так велик, что мы, наконец, не выдержали.
— Барсук далеко не уйдет, если задержимся на несколько минут, — пробурчал Саша, усердно уплетая малину.
Мы переходили от куста к кусту, лакомясь вкусными, ароматными ягодами. Так увлеклись, что забыли все на свете, даже барсучьи и всякие другие следы…
Едим, и вдруг до нашего слуха донесся какой-то шорох. Мы насторожились. «Неужели барсук? Нет, его следов здесь не видно. Это, вероятно, лиса или заяц!» — подумал я, взвел курок и положил палец на спуск. «Как бы только не ушел косой!»… Снова послышался неопределенный шорох. «Сейчас выскочит!» Но тут из-за соседнего куста показалась… огромная лохматая голова медведя, видимо, тоже увлекшегося малиной. Я оцепенел. От страха рука вздрогнула, нечаянно нажала на спуск, раздался оглушительный выстрел. Зверь заревел, шарахнулся в сторону… В ушах у меня зазвенело, в глазах стало темно, все окружающее исчезло…
Придя в себя, я почувствовал под собой холодную сырую землю. Поднялся на ноги. Вблизи никого не было ни медведя, ни Саши. Я бросился бежать, с трудом продираясь сквозь малинник. И только, выбравшись на высокий берег оврага, вспомнил о ружье, которое выронил, падая. «За него-то мне достанется!.. Что делать? Вернуться?!. А если медведь не ушел?..» При этой мысли по телу пробежала дрожь. В это время совсем близко раздался рев. Осторожно раздвинув кусты, посмотрел вниз. По дну оврага из конца в конец носился медведь. «Сейчас увидит — и тогда юнец!» Меня заколотило, как в лихорадке. С трудом я взобрался на высокую сосну, чтобы обождать, пока уйдет зверь. «Только бы не заметил меня, ведь медведи, говорят, хорошо лазают! — мелькало в голове. — Вот-вот он появится. Эх, кабы ружье!..»
Я ищу зверя главами. Где он? Рев слышится в отдалении. Приближается… Смотрю и замираю от удивления и любопытства. Даже страх прошел, так как с мишкой творилось что-то странное. Носясь по оврагу, он по временам ударялся о его крутые берега и стволы деревьев, мотал мордой, переваливался через голову, тер лапой глаза и снова с диким ревом бросался то в одну, то в другую сторону. Ему, по-видимому, было не до меня. Спуститься я все же боялся.
Не знаю, сколько времени прошло, должно быть, не мало, так как силы у меня от напряжения в руках и в ногах убывали. Я боялся упасть с дерева и, вероятно, полетел бы, но тут услышал шум и увидел вдали на другой стороне оврага бегущих с ружьями людей. Всмотревшись, я узнал моего и Сашиного отца, вместе с ними был и мой приятель.
Я ждал, что будет. Вскоре в противоположном конце оврага почти одновременно раздались два выстрела. Затем все стихло. Прекратился и рев. За деревьями не было видно, что случилось. Но я сразу ожил и почувствовал прилив сил и смелости: быстро спустился, почти свалился с дерева и бросился туда, где оставил ружье. Подняв дробовик, волнуясь, с бьющимся сердцем я направился к своим. Подходил нерешительно, боясь, что отец не простит моего проступка. Приближаясь, замедлил шаг, даже постоял немного в раздумьи. Но отец, вопреки ожиданиям, — видно, радуясь, что все обошлось благополучно, только сказал:
— Благодари Сашу, что прибежал за нами, а то…
Подойдя к убитому зверю, мы стали разглядывать его, и тут я понял, почему так странно вел себя медведь в овраге. Мое ружье было заряжено мелкой дробью. Не целясь, я случайно попал в голову зверя и выбил ему оба глаза.
— Молодец, Петя, метко стреляешь, из тебя выйдет хороший охотник! — похвалил отец.
Краска стыда залила мое лицо. Щеки горели. Я потупил глаза: мне было стыдно и за украденное ружье и за то, что я, «отважный» охотник, от одной только встречи с медведем чуть не умер от страха. «Хуже девчонок! Сколько раз они видели в малинниках медведя — и ничего, все живы! А я…» Одному я был рад: все обошлось благополучно и «на орехи» мне, кажется, не достанется.
В тот же день вечером отец подарил мне свой старенький дробовичок…
— Вот тебе, Петр, ружье за меткую стрельбу! — сказал он. — Молодец, прямо в голову попал!.. Прощаю, что взял его без разрешения… Но, что с тобой? Ты как будто и подарку не рад?..
Я смутился, покраснел до слез и молчал, опустив голову.
— В чем дело, сынок?
— Да я… я не целился… Я испугался зверя… выстрелил нечаянно… — еле слышно пробормотал я.
— А я-то радовался, думал… — под усами отца промелькнула ласковая улыбка, в глазах — смешинка. — Ну да ладно, — папа обнял меня за плечи: — всяко бывает. Растеряться может и взрослый. Не горюй… А что признался — хвалю!.. На охоту теперь ходить будем вместе.


ГНЕЗДО НА СТАРОЙ ЛИПЕ

В нашем деревенском саду росла старая липа. Такой толстой и большой я никогда не встречал. Вдоль ее ствола тянулось дупло, внизу настолько широкое, что в нем свободно мог поместиться человек. Но дерево все же жило и каждой весной одевалось свежей зеленью. На разных его «этажах» дневали летучие мыши, вили гнезда галки и воробьи.
Когда-то, очень давно, на срезанную верхушку дерева мой дедушка надел колесо с телеги. Он хотел привлечь аистов, которые, по народному поверью, приносят счастье тому, у кого они живут.
Пернатые гости не заставили себя долго ждать. Аисты натаскали на колесо палок, хвороста и устроили гнездо. Внутренность его птицы выстлали травой, соломой, тряпками и перьями.
Каждую весну я с интересом наблюдал, как аисты «ремонтировали» свое жилище. С каждым годом оно делалось все выше и выше и в конце концов издали стало походить на огромную темную кучу, видневшуюся издали.
Обычно первым прилетал самец. Он гордо возвышался над гнездом, стоя на одной ноге. Его белая голенастая фигура с черной каемкой на крыльях и длинным красным носом был а хорошо видна издалека. О своем возвращении аист давал знать громко щелкая клювом. Это было его «пение». Оно напоминало удары друг о друга сухих палочек, иногда слышалось хриплое шипение. Других звуков птица производить не могла.
Аистиха откладывала обычно пять белых с зеленоватым оттенком яиц. О их окраске я узнал по цвету выброшенных скорлупок, а о количестве — по числу птенцов, которые, подросши, любили стоять на краю гнезда.
На яйцах сидела самка, «хозяин» же в это время охранял покой своей подруги и приносил ей пищу.
Через месяц появлялись птенцы, белые с черными клювами и красными ногами. Для пернатых родителей это была беспокойная пара: они беспрестанно таскали детям корм — личинок, кузнечиков, червей, жуков. С ростом птенцов менялась и их пища: в клювах аистов можно было видеть схваченную за ногу лягушку или висевшую обрывком веревки змею, которую они предварительно оглушали ударом клюва по голове.
Аистов часто видели на соседних лужайках. Отыскивая пищу, птицы важно и медленно шагали. Людей они подпускали очень близко, а затем делали два — три прыжка, и, точно игрушечные самолеты, медленно поднимались в воздух, постепенно набирая высоту.
Мне захотелось понаблюдать жизнь аистят поближе. Раздобыв бинокль, я взобрался на соседнее с липой дерево и замаскировался ветками. Сижу, жду… Стариков нет. Вдруг птенцы заволновались: прилетел один из родителей и сел на край гнезда. В клюве у него что-то похожее на ящерицу. Но вместо того, чтобы отдать ее детям, он разорвал добычу на части и… проглотил сам. Потом началась непонятная возня: аист то опускал свой клюв книзу, то хватал им за шею детенышей и наклонял их головы. Я уже стал опасаться, как бы он не задушил малышей. Но когда аист улетел, птенцы как ни в чем не бывало, снова подняли головы и даже — показалось мне — стали веселей. Ничего не поняв, я слез с дерева.
Позже я узнал, что до тех пор, пока птенцы не выросли, аисты не суют им в рот добычу, как это делают другие птицы, а отрыгивают полупереварившуюся пищу на дно гнезда и своими клювами наклоняют головы детенышей вниз, приучая их брать корм.
Удалось мне также подсмотреть, как заботливые родители в знойные дни поливали детей водой, принося ее в пищеводе. А в дождь и холодную пагоду они согревали аистят, накрывая их своими крыльями, подобно наседкам.
Под гнездом, на земле, мы часто находили оброненных лягушек и змей. Приходилась их зарывать, так как от их гниения в воздухе стоял неприятный запахи вилось много мух…
Так было в детстве.
С тех пор прошло много лет. За это время я не раз уезжал из дома, а когда возвращался, меня всегда встречала родная, знакомая картина: большое гнездо, черневшее на верхушке старой липы, и на нем— две белые голенастые фигуры, приветствовавшие меня своим щелканьем. Дом и аисты стали для меня неотделимы.
Не оправдалась, однако, надежда покойного дедушки: гнездо на старой липе не спасло нашу семью от несчастья. Когда, по окончании войны, я вернулся в свою деревню, у меня больно защемило сердце. Фашисты сожгли наш домик, а от старой липы остался только обгорелый, внутри пустой пень. Не появлялись больше и аисты — пернатые старожилы, милые спутники моего детства.


ВЕСЕННИЕ ГОЛОСА

Весна в этом году выдалась ранняя. Снег согнало быстро, только по оврагам он кое-где задержался и лежал серыми кучками. Поголубело небо. Звонко журчали ручьи, с тихим шёпотом пробивалась травка. Набухшие почки лопались. Валом валила на места гнездовок перелетная птица.
Для пернатых наступила веселая пора песен, плясок, хлопот и волнений. И днем и ночью неугомонно звучали птичьи голоса.
Мне только что исполнилось тринадцать лет. Отец подарил ружье, и я почувствовал себя взрослым.
Наслушавшись много интересного о глухариных токах, захотел побывать на них. Не раз просил старших взять меня с собой, но получал один ответ:
— Мал еще, заснешь или глухарей напугаешь!
Мне было обидно: разве тринадцать лет мало? И я решил отправиться на ток один. Дома сказал, что иду ночевать к товарищу, с которым рано утром пойдем на уток, а сам ушел в лес.
Когда я вышел за село, солнце уже садилось. Воздух был полон весенних голосов. Из зеленеющих полей доносилось:
— Крек-крек!.. Крек-крек!.. Крек-крек!.. — Это пел, радуясь весне, коростель.
На озерке из прошлогодней осоки раздавался отрывистый свист водяной курочки:
— Футь-футь!.. Футь-футь!..
Из голубой выси свежими струйками льются нежные, веселые звуки далекой свирели: их издает селезень-свиязь.
Пролетая над водой, тирликает самочка чирка-свистунка. Пищат кулички. Точно из пустой бочки раздается басистый рев «водяного быка» — выпи.
Небольшой куличок-бекас, играя, камнем бросается из голубой выси вниз, производя хвостом звук, похожий на блеяние ягненка.
Солнце село. Со стороны леса долетает слабое токование косачей:
— Чуффы-фы!.. Чуффы-фы!..
И в ответ:
— Чуш-шшы!.. Чуш-шшы!..
Закат гаснет, и птичий гам в перелеске начинает замолкать. Проходит еще несколько минут, все затихает. Землю окутывают серые сумерки, и среди торжественной тишины над верхушками леса 'слышится:
— Црк-црк!.. Хор-р-р, хор-р-р!.. Црк-црк, хор-р-р!.. Црк-црк!..
Это «протянула» парочка вальдшнепов.
Я пришел к глухариному месту, прикорнул у старой сосны и стал ждать утра. Кругом темно, хоть глаз выколи, но мне не страшно. В ушах все еще продолжают звучать голоса пернатых.
Спать не хочется. Я весь в ожидании первой встречи с глухарем, с этой могучей птицей, которую до сих пор мне ни разу не приходилось видеть живой. Тревожит сомнение: сумею ли к ней подойти? Это, говорят, очень трудно. А время, как назло, словно остановилось: кажется, зари не дождаться…
Я стал задремывать, когда среди мертвой тишины вдруг раздался громкий, совсем человеческий хохот. Его повторило лесное эхо, и оттого он казался особенно жутким. Стало неприятно и, скажу прямо, — страшно. Сон мигом отлетел. Глаза впиваются в темноту, слух крайне напряжен.
— Ху-ху-ху!.. Ху-ху-ху!.. Ху-ху-ху!.. — раздается снова.
Звуки эти для меня новые, непонятные, я теряюсь, не зная, что это такое. В голову лезет всякая чушь. Проходит еще минут пять, и раскатистый хохот вновь повторяется с прежней силой. Я прижимаюсь к дереву, вскидываю ружье и посылаю наугад пару выстрелов. Страшный хохот замолкает.
Проходит с полчаса, и я опять вздрагиваю: среди тишины вдруг кто-то громко захлопал в ладоши, потом хрипло залаял, точно одряхлевшая собака. Казалось, неведомое существо приближается. Я не выдержал и быстро пошел прочь, подальше от этих странных звуков.
Отошел немного, хотел остановиться. Вдруг слышу:
— Кха!.. Кха!.. Кха!..
Гулкое эхо многократно повторяет страшный кашель.
Мне вспоминаются страшные бабушкины сказки о леших, о лесных чудовищах. Хорошо знаю, что это чепуха, но мне все же мерещатся причудливые страшные тени.
Ускоряю шаги. Где-то недалеко должна быть избушка лесника. Скорей бы добраться. Мне уже не до глухарей.
Мокрый от пота, еле держась на ногах от усталости и волнения, я, наконец, постучал к леснику.
Дверь отворилась:
— Откуда ты, малец? Да на тебе лица нет!..
— На глухарином току был!..
— Тебя что же глухари перепугали?
— Не смейся, дедушка, кто-то в лесу страшно кашляет!..
— А ты поди подумал, леший за тобой гонится?.. — И тут же, добродушно рассмеявшись, добавил: — Это, дорогой мой, дикий козел кричал, козу подманивал. Весной каждый зверь, каждая птица к себе подружку зовет…
О таинственном хохоте и о хлопанье в ладоши я уже не заикался.
Домой возвращался утром. Снова шел глухариным бором. Вот и та полянка, на которой я провел ночь. На опушке лежит что-то серое. Оказывается сова-неясыть, убитая дробью. Да ведь это я стрелял здесь, возле старой сосны! И как это я не сообразил ночью: ведь слышал, что неясыти хохочут!
Вскоре пришлось познакомиться и с последним лесным «страшилищем». Я стоял как-то в болоте на тяге вальдшнепов. Солнце уже зашло, но было еще светло. Вдруг слышу вблизи хлопанье в ладоши и хриплый лай, как тогда ночью. Спрятался, стал наблюдать. Через несколько минут меж кустов показался петушок белой куропатки и стал выделывать на полянке разные фигуры. Кружась возле своей пернатой подруги, он хлопал крыльями и издавал хриплые звуки, будто неумело подражал лаю собаки.
Так непонятные для меня ночные звуки оказались обычными весенними голосами обитателей леса. Но как непохожи эти странные, пугающие звуки ночи на веселые голоса весеннего дня!


СЛУЧАЙ НА РЫБАЛКЕ

Отец привез из Москвы две замечательных удочки, и мне захотелось их сразу же испытать. Было и любимое место для уженья — небольшой, но глубоко вдающийся в сушу заливчик на Иртыше с тростниковыми островками. Одно неудобство — пешком не доберешься: залив этот находился не на городском берегу, а на противоположном. Лодка моя была в ремонте, поэтому мы с товарищем отправились на моторке его отца.
Степа расположился ловить рыбу на лодке, я же — на пологом берегу, поодаль от него. Надел на крючки червей, забросил, но ничего, кроме пескарей, не попадалось. Неужели новыми удочками ловить рыбу для кошек? Даже снимать эту мелочь не хотелось. «А зачем снимать? — подумал. — Заброшу-ка с пескарями, может, щука попадется». Так и сделал. Одну удочку перенес к ивовому кусту, шагах в десяти, закинул леску к тростникам, сам же вернулся на прежнее место. Почти сразу мой поплавок занырял. Стал тащить, но леска шла медленно: на крючок попалось что-то тяжелое, должно быть, большая рыбина… Вот сейчас подведу к берегу…
Тут закричал Степа:
— Чего копаешься?! Смотри, твое удилище в Иртыш поплыло!..
Оставил я удочку, бросился к кустам, но — увы! — было поздно: удилище уже выплывало из заливчика. Не само, конечно, плыло — таких чудес не бывает — его тащила за собой, надо полагать, крупная щука. «Неужели моя московская удочка пропадет? Ее больше жаль, чем рыбу. Скорей догонять!..»
— Заводи мотор! — кричу Степе. — Едем удочку перенимать!
А сам — на прежнее место. Вытягиваю осторожно… Как бы не сорвалась. Сопротивляется… Пожалуй, больше килограмма будет!.. Достаю сачок, подвожу под рыбину и… вместо большой щуки маленький окунишка. Леску же задерживали мелкие водоросли.
Побежал к лодке. Начали бороздить Иртыш. Наконец невдалеке показалось нечто похожее на удилище. Мы туда, однако в это время случилось что-то с двигателем, он остановился, и нас понесло по течению. Долго носило лодку по волнам, пока не прибило к городскому берегу.
Вылезли на отмель. Захотелось узнать, почему перестал работать мотор, но тут неожиданно я увидел у кормы веревку, тянувшуюся от винта и пропадавшую в пучине… Откуда взялась она и каким образом намоталась на винт?..
Нащупав веревку, Степан принялся тащить ее. Сначала все шло гладко. Я с нетерпением ждал, что покажется… Вдруг мой приятель полетел в воду. Выбравшись из реки, он снова ухватился за бечеву.
— Ты что, поскользнулся?
— Да нет, кто-то сильно дернул. Смотри, может, дед водяной из Иртыша выплывет!.. — и Степа, упершись покрепче ногой, продолжал тянуть.
Когда веревка стала подходить к концу, на поверхность всплыл огромный осетр, такого ни один из нас не видывал. Весил он (об этом мы узнали потом) тридцать три килограмма. Но как ни странно, рыбина больше не сопротивлялась, у нее, видимо, только и хватило силы, чтобы искупать Степана.
Вытащив осетра на берег, мы привязали его к кусту и начали освобождать винт от веревки. На другом конце ее оказался большой кол. Очевидно, кто-то поймал эту громадину, привязал к вбитому колу и пошел по своим делам: то ли за тележкой, то ли покупателя искать. А осетр тем временем, дерган веревку, расшатал кол, (выдернул и стал плавать, пока веревка не зацепилась за винт.
Что же теперь делать? Рыбаку его не вернешь: да и кто знает, где он? Сколько километров, может быть, сотен проплыл осетр?!.
— А что там думать! — воскликнул Степа. — Наша рыбина!.. Удочку потеряли, щуку упустили, зато осетра поймали!.. Укладывай его в лодку!..
Мы обмотали кое-как рыбину веревкой, уложили в моторку и потащили лодку бечевой. Возиться с двигателем было некогда, к тому же до города — рукой подать.
— Теперь нам надолго хватит! — весело кивнул на рыбину Степа. — Чудесная уха будет!..
— Лучше балыка не сыщешь. Сразу же отдадим в копчение!.. — возразил я.
— Нет, голову, плавники и хвост оставим для ух«!..
На этом пока и примирились.
Тащим лодку. Навстречу идет женщина. Удивленно посмотрела на «ас, на рыбину:
— Где такую поймали?
Я неопределенно махнул куда-то рукой:
— Вон там!..
Когда женщина скрылась, Степа молча снял с себя старенький пиджачишко и начал прикрывать им осетра. Но как ни старался он скрыть от посторонних глаз нашу необыкновенную находку, достигнуть этого не удавалось: продвинет пиджак к голове хвост торчит, продвинет к хвосту — голова видна. Степан грустно посмотрел на рыбину и вопросительно— на меня. Я без слов понял друга: снял штаны и прикрыл ими осетриную морду, а сам пошагал в трусах.
Добравшись до окраины города, я остался с лодкой, Степа же,^выглядевший более прилично, отправился за ручной тележкой. Переложив на нее осетра, мы оставили моторку у знакомого рыбака и с необыкновенным «уловом» направились домой.
Едем по вымощенной улице, тележка грохочет, подскакивая на каждой булыжине. Уже миновали половину пути, когда от тряски отошла веревка, которой был привязан осетр, и рыбина начала энергично протестовать против насилия: била хвостом, сбрасывая с себя пиджак. Стал собираться народ. Подходит милиционер:
— Что везете? — обратился он и, не ожидая ответа, приподнял пиджак, а предательские штаны сами собой сползли с осетриного рыла: полюбуйтесь, мол, товарищ начальник!..
— Вы кто-такие? — строго спросил сержант.
— Ученики тринадцатой школы, седьмого класса… Мы… мы…
— Где взяли осетра?.. Украли?!.
Я попытался было рассказать о случившейся с нами необыкновенной истории, но кто поверит?.. Не поверил и милиционер.
— Следуйте за мной!
И к гражданам:
— Дайте дорогу!..
Сначала за нашей павозкой, как это обычно бывает, потянулся хвост из любопытных, но вскоре отпал, и тележка с грохотом въехала во двор милиции.
После долгих расспросов, выяснявших обстоятельства… «Дела о поимке осетра», начальник, пряча в усах улыбку, сказал:
— Теперь все ясно. Рыбу от вас отбираем, так как осетров ловить запрещено. Тот, кто ловит, браконьер. Если попадется — будем судить. А вас отпускаю: не вы поймали осетра, а он — вас. Рыбу передадим в детдом, пусть покушают осетринки. Вы же свободны, идите домой!..
Ребята потом не давали нам прохода, с лукавой усмешкой прося рассказать… как осетр привел нас в милицию.


СЕКРЕТ МАКСИМЫЧА

У моего дедушки был небольшой садик: пять яблонек, вишня, да малина у забора. Яблоки были вкусные, но почти все с червоточинами и опадали раньше времени. Много сил тратил дедушка на борьбу с вредителями: окуривал деревья, чем-то опрыскивал. Я помогал ему. В одно лето сад чуть не погиб — все листья обволокло паутиной, едва спасли яблони.
— Сходи-ка в соседний колхоз, — сказал мне весной дедушка, — поговори с садоводом Максимычем, как от червей избавиться.
Хозяина я дома не застал. Пошел в сад.
Иду и удивляюсь: почти на каждом дереве по домику. Множество птиц, и каждая из них поет, щебечет на свой лад.
Садовод окапывал яблоньки. Голова старика обнажена, и ветер лохматил его поседевшие редкие волосы. Я подошел, поздоровался.
— Моих птиц пришел послушать? — приветливо спросил Максимыч, воткнув в землю лопату и, опираясь на нее, выпрямился, насколько мог.
— Я из соседней деревни. Меня дедушка прислал спросить, чем вы деревья опрыскиваете, чтобы вредителей не было. Или каким порошком посыпаете?.. У нас маленький сад, а с червями не оправиться.
Старик улыбнулся и кивнул головой в сторону деревьев:
— Вон мои помощники, они и за садом следят!..
Я в недоумении посмотрел по сторонам: никого не видно.
— Да ты не смотри, а слушай. Певуньи — мои помощницы, они всех вредителей уничтожают. И не только в саду. Даже в деревне мух не стало.
Максимыч рассказал, что школьники поставили не меньше сотни скворешен и дуплянок-синичников в саду и в ближайшем лесу. Не забывают ребята своих друзей и зимой: ставят для них кормушки. Правда, иногда весной в саду появляются гусеницы, но птицы за короткий срок их истребляют… «У нас пташек не обижают, они живут на приволье, людей не боятся…»
— А теперь отойди-ка за кустик и посмотри!
Я спрятался. Максимыч протянул руку, и сразу же на нее и на голову старика сели две какие-то птички.
— Вот и весь мой секрет!.. Ни разу мы свой сад не опрыскивали, — добавил старик. — Иной раз ребята разоряют гнезда, убивают птиц из рогаток, не заботятся о них зимой, а потом удивляются, что вредители сад уничтожают, что яблок нет…
Максимыч проводил меня до выхода. Со всех сторон слышалось пение, щебет, попискивание.
— Послушай… Это малиновка поет, а это славка, а вот и реполов голос подает.
Я стоял и удивлялся, как это он в птичьем гаме мог различать голоса отдельных певцов.
Прощаясь, Максимыч оказал:
— Если вы с дедушкой хотите яблочки кушать, обязательно заведите в своем садике птиц. Так и передай ему!..


ФАКИР

Все дело нам портил Генка. Лучшему из седьмых классов директор обещал экскурсию на пароходе в областной центр, и мы подтягивались изо всех сил. Генке же не было никакого дела до товарищей: почти каждый день в его дневнике появлялись двойки. И парень как будто способный, и лентяем назвать нельзя, а вот увлекся — даже стыдно сказать — лягушками, ящерицами, ужами, разным гажьем, и уроки некогда учить. То у Генки в банке лягушачья икра, и каждый день, захлебываясь, он рассказывает, как из икринок вышли головастики, как у них исчезли хвостики и появились ножки. То зовет посмотреть ящерицу, которая в его руке оставила часть хвоста, а теперь он снова отрастает. То уверяет, что у него живет какая-то необыкновенная жаба…
Завел бы ты лучше белку или ежика, чем с этой дрянью возиться! — не раз говорили ему, а Генка только смеется:
— Кому что нравится!..
Когда же он достал атлас с цветными рисунками земноводных и пресмыкающихся, то совсем с ума сошел, только и разговоров, что о змеях.
Однажды Генка весь урок читал под партой какую-то толстую книгу и, как следовало ожидать, схватил очередную двойку. За это на перемене здорово попало ему от старосты Лены:
До каких пор ты будешь класс подводить? Опять в хвосте из-за тебя плетемся!..
— Не сердись, Ленка, двойку я исправлю, это пустяки. Если бы ты знала, какую я книгу достал!.. Зачиталась бы!..
Не — слушая возражений старосты, Генка подошел ко мне и бросил на парту книгу с золотым тиснением — «По Индии».
— Всю ночь читал, не мог оторваться. Посмотри!..
Он раскрыл книгу, и я увидел на цветном рисунке кобру с коричневыми разводами вдоль спины. Голова змеи высоко поднята, возле нее стоит со смуглым лицом и черными волосами факир. Окруженный зрителями, он играет на дудке, а змея в такт музыке изгибает свое тело то в одну сторону, то в другую.
— Это кобра «танцует» под дудочку.
— Интересно! — говорю.
— Еще бы!.. И знаешь, чтоб заставить кобру «плясать», надо (это я наизусть выучил!) «извлечь особой высоты, ритма и тембра магические звуки. Услышав их, змея сразу же покоряется их волшебному действию…»
— А если факир перестанет играть?
Генка снова продекламировал:
— «Тогда кобра выходит из плена очаровавших ее звуков: начинает злобно шипеть и кусать протянутую к ней руку факира».
— Как кусать?.. Я слышал, от ее яда люди умирают?
— Верно. Но ядовитые зубы кобрам вырывают.
— Послушай, Генка, — после некоторого раздумья говорю ему, — может быть, и наши змеи могуть так же «плясать»?
— Наши? — повторил он, удивленно посмотрев на меня. — И как это до сих пор мне в голову не пришло? Обязательно попробую!..
— У него запляшут!!. Он и сам-то на факира похож… — сказал кто-то из подошедших ребят. — Смотрите, какой чернявый!..
Так и прозвали с тех пор Генку Факиром.
На другой день я сидел дома и читал книгу. Вдруг с шумом ворвался Факир. В руках у него была стеклянная банка, в которой «ввивалась крупная коричневая змея:
— Посмотри, как я ловко научился ловить змей! Теперь сколько хочешь поймаю!..
Я с завистью посмотрел на Генку.
— Научи и меня!
— Выйдет из тебя толк!.. — с явным сомнением в моих способностях говорит Генка. — Это, брат, опасно, не каждый может. Возьмешь неумело — и укусит!..
Он так красочно рассказывал о риске, которому подвергался при ловле, что можно было подумать, будто змей ловят только герои.
В это время вошла мать, видимо, слышавшая из соседней комнаты наш разговор. Увидев змею, она пришла в ужас:
— С ума сошли!.. Живо убирайтесь из дома! — . — И вдогонку мне: — Чтоб никогда не видела тебя с этой гадостью, слышишь?
После этого я не осмеливался возиться со змеями. Факир же, упрямый, как его вихор, решил задуманное дело довести до конца.
Через несколько дней Генка сказал мне, что поймал еще двух змей, и под секретом добавил:
— Скоро они у меня плясать будут, тогда придешь, посмотришь. Вот и дудочку одел ал.
Спустя неделю, я не выдержал:
— Какой же танец разучили твои змеи: вальс или краковяк?
— А ты не смейся!.. Уже начинают поднимать головы под музыку. Хочешь посмотреть?
Мы пошли за сарай, где в бурьяне Факир спрятал ящик со своими «дрессированными» змеями. Он снял крышку, и свернувшиеся в клубок гадюки подняли головы без всякой дудочки. Глаза их злобно поблескивали. Я невольно отшатнулся.
— Эх ты, трус!.. Я по нескольку часов здесь провожу. Они меня уже знают. Смотри!..
Генка поднес дудочку к губам, послышалась странная музыка: звуки были то выше, то ниже, то ускорялись, то замедлялись. Не отрывая дудочку ото рта, Факир кивком головы указал мне на змей. Смотри, начинается, мол, представление!
Я весь превратился в зрение. Вот-вот, сейчас змеи поднимут головы и начнут раскачиваться в такт музыке, как это я видел на картинке. Но змеи по-прежнему злобно шипели. Одна из них, развернувшись, пыталась по стенке взобраться вверх и, очевидно, не для танца. Мне стало жутко.
— Ну, куда ты лезешь?.. Назад!..
Генка нагнулся и протянул руку, чтобы коротенькой палочкой отбросить гадюку от стенки, но поскользнулся и, чтобы не упасть, непроизвольно оперся правой рукой о дно ящика. В тот же момент он испуганно вскрикнул: на его указательном пальце я увидел капельку крови. Все было понятно.
— Нe говори никому! — дрожащим голосом попросил Генка и начал высасывать кровь из ранки.
Но яд в кровь все же попал. Дома Генку стало лихорадить. И когда я пришел к нему, взволнованная мать сообщила, что сын захворал: жалуется на боль в руке, тошноту. Она поехала за фельдшером.
— Ты не знаешь, что с ним? — спросила она, позвав меня на кухню.
Я решил не скрывать ничего, так как дело принимало серьезный оборот, и рассказал все, как было. Мать побледнела.
— Да вы, тетя Даша, не беспокойтесь, — говорю ей, — мы ранку высосали!..
Но Генке становилось все хуже. Лишь через несколько часов после введения противоядной сыворотки обмороки, судороги и рвота стали проходить. Опухоли же и кровоподтеки исчезли только через три дня. И еще долго Генка чувствовал себя слабым, как после тяжелой болезни.
— Нет, не быть тебе факиром, — сказал я Генке, когда он выздоровел. — Работал бы ты лучше с нами на участке. Это и интереснее и полезнее… Пойдем-ка, посмотри, какую я кукурузу вырастил, красота! А у девчат капуста еле поднимешь. На районную выставку повезем!.. И тебе советую: приканчивай со своими гадами, кроме вреда, от них ничего не дождешься!
Скоро наши пути разошлись: семья Генки переехала куда-то на юг, и мы потеряли друг друга. Окончив школу, затем институт, я стал агрономом в родном колхозе.
Прошло много лет. Мне пришлось быть в Москве на Всесоюзной выставке достижений народного хозяйства. Однажды, когда я возвращался в гостиницу, меня кто-то окликнул. Обернувшись, я с недоумением посмотрел на незнакомого смуглого человека моих лет. Он молчал, с его лица не сходила теплая улыбка, и весь он точно светился изнутри, а испытующий взгляд как бы проверял, я это или не я. Стал припоминать, где мог видеть этого южанина. Да ведь это Генка, Факир!.. Как водится, мы крепко обнялись, долго трясли друг другу руки, хлопали по плечу. Я узнал, что он остановился в этой же гостинице, но служебная командировка его закончена, и завтра утром самолетом он возвращается домой.
— Как же ты живешь? — спросил я, когда мы, спустя несколько минут, сидели в его номере.
— Хорошо… Учился в пединституте, окончил его, но учителем биологии не стал… Уехал в Узбекистан и там поступил на работу в Ташкентский государственный змеиный питомник…
— Разве есть такой?
— Да, целый городок!..
Что за нелепость?!. Вместо того, чтобы уничтожать змей, их кормят, за ними ухаживают… Какая от них польза?.. Наблюдения ведешь?
Нет, отцеживаю из желез яд. Змея скользкая, извивается. Бывали, конечно, и несчастные случаи. Страшней всего кобры. От их укуса человек умирает через два часа, если не ввести противоядие…
— Удовольствие небольшое, — говорю я. — И охота тебе рисковать?!.
Геннадий вспыхнул, покраснел, как это с ним бывало и раньше, но сдержался и, подавляя горячность, бросил:
— Пойми, ведь это не забава, не развлечение… Яд кобры применяется для лечения многих болезней. А из яда щитомордника и степной гадюки приготовляется противоядная сыворотка — та самая, которая и меня не раз спасала…
Увлекаясь все более и более, Геннадий рассказал, какую ценность представляет собой змеиный яд и какой огромный спрос на него у нас в стране и за рубежом.
— Так что, — заключил Геннадий, — я и сейчас, как в детстве, вожусь со змеями, но не с целью заставить их «танцевать», а чтобы получить средства излечения людей. Пусть и гады послужат на пользу человеку!..
Мы расстались. Я долго думал о друге моего детства — Факире и о том, как в ребяческих забавах иногда кроется зерно будущего призвания.


НАКАЗАННЫЙ ХИЩНИК

Я сидел в лодке у высокого тростника. Передо мной широко расстилалась озерная гладь, на которой плавало несколько уточек-нырков. Птицы глубоко опускали в воду клювы, что-то из нее вытаскивали и жадно заглатывали. Иногда они подолгу пропадали под водой, а затем всплывали в самых неожиданных — местах.
Самая смелая из уточек приблизилась ко мне. Я долго любовался ею и сделал несколько фотоснимков. Потом снова сосредоточился на своих удочках, утка же продолжала плавать невдалеке. Не прошло и получаса, как раздался сильный всплеск и тревожное кряканье. Я вздрогнул от неожиданности: выскочившая из воды огромная щука схватила нырка. Отчаянно крякая, утка старалась подняться, щука же тащила ее в воду. Я быстро выхватил фотоаппарат и «нацелился», но голову хищника закрыли широко распахнутые крылья птицы.
Чтобы спасти уточку, я направил лодку к месту происшествия. Подъехал и уже протянул было руку, чтобы взять несчастную, выбивавшуюся из сил птицу, в этот — момент, однако, и щука и утка погрузились в воду. Через минуту они снова появились на поверхности в другом месте. Нырок продолжал бить по воде крыльями, делая, казалось, последние усилия, чтобы вырваться из пасти хищника, но все было напрасно: птица и рыба прочно сцепились в бьющийся серый клубок. Стало ясно, что спасти утку нельзя. Зато мне удалось уловить момент, когда голова щуки высунулась из воды, и я заснял любопытную картину.
Об этой удивительной истории я рассказал соседям, а через несколько дней старик-рыбак при встрече похвастал:
— Сегодня я нашел твою рыбину. Сначала думал, что березовое полено плывет. Подъезжаю и глазам не верю: вверх брюхам лежит подохшая щука, а в пасти у ней —
мертвая утка. Пойдем, посмотри!..
Я зашел к рыбаку. Во дворе, на заборе, у него висела огромная рыбина. Хвост ее касался земли, а голова доходила до моих плеч. Оказалось, что широко раскрытые крылья птицы помешали хищнику проглотить свою жертву. Утке вырваться тоже не удалось, так как зубы щуки направлены внутрь. В результате и птица и рыба погибли.


БЛУЖДАЮЩИЕ ОГОНЬКИ

Еще подростком я любил охотиться и очень обрадовался, когда дядя пригласил меня на летние каникулы в деревню. У него было прекрасное ружье и замечательная собака — рыжий сеттер Гера. Однако охотиться мне пришлось одному, так как дядя работал агрономом, и в уборочную был занят.
Я один исходил все окружные леса и болота, побывал на озерах и речках. Нельзя сказать, чтоб я приносил много дичи, но удовольствие получал большое.
Иногда компанию мне составлял сосед Андрейка, мальчик лет десяти. Ружья у него, конечно, не было, но он показывал места, богатые дичью, научил пробираться на лыжах через болотные зыбуны. Любил он рассказывать также и «страшные» истории, которые слышал от своего деда Архипа. Особенно часто говорили о Сорочкине, небольшом леске, расположенном недалеко от села.
В Сорочкине издавна зарывали подохший скот. Там же, как передает молва, был убит и похоронен в давние времена разбойник. В этом леске в теплые, летние ночи появлялись таинственные «огоньки». А дедушка Архип уверял меня, что собственными глазами видел там «человека в белом».
— Ты, дедушка, должно быть, березу принял за белого разбойника?.. И как ты веришь этим сказкам? Впрочем, ты никогда не учился и читать не умеешь…
И читать не умею, да знаю больше тебя, умника!.. Сначала сходи ночью в Сорочкино, а потом и учи других.
В привидения я не верил, и так как в Сорочкине никакой дичи не водилось, я в этот лесок не заглядывал. Однако побывать в нем мне все же пришлась.
Андрей как-то был занят, и на охоту я пошел один. Против обыкновения мне повезло, попадалась много дичи. Увлекшись стрельбой, я задержался в лесу, и уже смеркалось, когда мы с Герой отправились в обратный путь. Чтобы сократить расстояние, я пошел не по шоссе, а прямой тропинкой, которая привела меня к Сорочкину и тянулась дальше через него.
К таинственному леску я подошел уже поздней ночью и не только страха, даже легкой робости не ощущал. О дедушкином «человеке в белом» не думал. Чувствовалась только усталость, хотелось поскорей добраться до дома.
Иду — и ничего особенного: самый обыкновенный лесок, деревья растут В беспорядке, в некоторых местах — ямы, вероятно, следы волчьих посещений. Кое-где белеют стволы берез. Все пронизано белесоватым мраком. Мертвая тишина…
Только я сделал в глубь леска несколько шагов, как в темноте что-то хрустнуло, точно кто наступил на сухую ветку. Я вздрогнул: стало жутковато. Хотя меня и успокаивал веселый вид Геры, но в голове все же промелькнуло: «Скорей бы выйти в поле». И только я подумал об этом, как на одном из холмиков могильника засветился бледный колыхающийся огонек. Свет его усиливался, и что-то белое начало подниматься вверх, все выше и выше. Вот оно уже двигается, следуя за мной. Вспомнился рассказ деда. Я хотел бежать, но не слушались ноги. Получилось как во сне: и двигаться надо и не можешь, пытаешься кричать — не выдавить звука, один лишь хрип… Пятясь задом, я выбрался, наконец, из темного леска, в котором по-прежнему маячило что-то белое. Я побежал, а когда оглянулся, увидел усталую Геру, которая, высунув язык, едва поспевала за мной. Она была спокойна. Мне стало стыдно: смеялся над Архипам, а сам… Я взял себя в руки и замедлил шаг.
Придя домой, я никому ничего не сказал, но заснул не скоро. Проспал до полудня и встал бледный, с головной болью.
Дядя встревожился, не захворал ли я. Расспрашивал, но мне не хотелось рассказывать о своем позоре. Все же в конце концов он выпытал, что произошло. Услышав об «огоньках» и «белой фигуре», он рассмеялся:
— Какой же ты глупый, Петя: тебе уже четырнадцать лет, а совсем как безграмотный Архип… Нет, нельзя тебе ночью ходить на охоту. Подрасти да поумнеть надо!..
Дядя прошелся по комнате, остановился и уже сердито продолжал:
— Запомни: в природе чудес не бывает, каждое явление имеет свое объяснение. Хочешь знать, что это за «огоньки» и «белая фигура»?
— Конечно, хочу.
— Так вот слушай. При гниении трупов выделяется особый газ. Когда он попадает в воздух, то сам собой воспламеняется. Вот тебе и огоньки. При сгорании образуются белые клубы, похожие на пар. Согретые воздухом они поднимаются вверх…
Дядя улыбнулся, посмотрел на меня и продолжал:
— Вот у таких темных людей, как Архип, и у трусишек, как ты, разыграется воображение и покажется, что это привидение. Пока ты стоял на месте, неподвижно было и «привидение». Но стоило только пойти, как течение воздуха заставило «белую фигуру» следовать за тобой… Нет, непростительно семикласснику!..
— Я же не верю в привидения… Совсем не испугался… Только не понял, что это такое… — говорю я, не поднимая глаз.
— А почему задом пятился?.. Почему удирал так, что Гере было не догнать? Сам ведь рассказывал… Ну да ладно. Скажи, огоньки двигались или нет?
— Двигались.
— И знаешь почему?.. Горючий газ — очень легкий: чуть дунет слабый ветерок, вспорхнет птица или пробежит зверек — пламя заколышется, придет в движение. Поэтому такие огоньки и называют блуждающими.
«Так вот оно что!..» Я сразу побежал к Андрейке рассказать, что прошлой ночью был в Сорочкине.
— Верно дед говорил: и огоньки там есть, и «человека в белом» видел…
Глаза моего приятеля испуганно расширились.
— Только, знаешь, ничего страшного в этом нет. Ведь это особый газ горит, который выделяется при гниении трупов… Посмотрел я на огоньки и пошел домой… Жаль, что тебя не было!.. — сказал я и отвернулся, чувствуя, что краснею.
Андрейка посмотрел на меня с уважением, отчего я смутился еще более, однако признаться в своих ночных страхах не хватило силы.
Затем мы отправились к Архипу.
Я рассказал ему, что представляла собой «белая фигура», так его напугавшая. Но дед упорно стоял на своем.
— Рассказывай!.. Если бы ты не убежал, наверняка сцапал бы!..
— Дедушка, давай сходим вместе, посмотрим, что там делается, — с лукавой улыбкой обратился к старику Андрей. — Может, и не сцапает?!. Архип сердито предостерег:
— Не вздумай и вправду идти!
…Но мы с Андрейкой все же побывали ночью в Сорочкине. Увидев белый колышущийся столб, мой товарищ слегка вскрикнул и ухватился за меня. Я же на этот раз не струсил. Мы подошли к «привидению» и ничего кроме сгущенного «тумана» молочного цвета, не увидели. Посмотрели кругом: невдалеке спокойно светились два бледных огонька. Приблизились к ним — они заколебались. И в них, в этих мирных блуждающих огоньках, также не было ничего страшного.


ГОСТИНИЦА В БЕРЕЗЕ

Довольные, мы возвращались с Прошкой из лесу: сегодня есть что записать в свои юннатские тетради, видели много интересного. Мы долго наблюдали большого пестрого дятла, как он работал в своей кузне. Собирая на лесной полянке землянику, чуть не поймали малюсенького зайчонка, запутавшегося в траве. Гоняли по верхушкам деревьев белку, любуясь ее легкими прыжками. Она как будто перелетала с дерева на дерево, а распушенный хвост служил ей рулем.
Но самое любопытное мы увидели в конце: старую сухостойную березу. Ее хрупкие сучья отпали, голые ветки поредели. Я ударил по ней палкой, и высокий ствол заколебался. Дерево готово было упасть: оно насквозь прогнило. Только кора стягивала березу, сохраняя лишь внешний вид дерева.
— Давай опрокинем! — предложил Прошка.
— Как бы по голове не стукнуло, видишь — трясется!
— Отскочим!..
Раскачав, мы дружно толкнули березу. Дерево еще в воздухе переломилось на части и с шумом рухнуло на землю. Упав, боковыми ветвями оно все же задело Прошку по спине, славно мстило за себя:
— Вот тебе, сорванец, не хулигань!..
Прошка морщится от боли, пытается улыбнуться, но, кроме кислой гримасы, ничего не получается.
Я подошел к небольшому обломку ствола и пнул ногой. Из него, как из мусорного ведра, высыпалась — бурая труха, и по земле покатилась берестяная трубка. Она вея была в дырочках, как решето.
Под содранной корой живо забегали разные букашки, ватными комочками белели чьи-то коконы, а в ямках от выпавших сучков виднелись нити паутины.
Снаружи ствол березы был покрыт множеством губок, и среди них на белой коре чернело два круглых отверстия.
— Дупла! обрадовался Прошка и быстро запустил руку в первую дыру.
— Что-то мокрое!.. — брезгливо протянул он и поспешно вытащил руку, запачканную в желтую слизь. Вытирая пальцы о штаны, с досадой пробурчал:
— Чье-то гнездо!.. И яйца всмятку!..
Он сунул руку в другое дупло с жирными, обмаслившимися краями, из которого неприятно пахло, и сразу же отдернул ее:
— Кто-то шевелится!..
Вскрыли дупло. В нем оказались две летучих мыши. Приценившись коготками задних ног за внутренние выступы, они висели Вниз головой. Одна из них, видимо, была самцом и залетела в дупло на дневку, а у другой на соске висел присосавшийся детеныш.
Прошка по-хозяйски заметил:
— Вот будет хорошая растопка!.. — и поглядел на кучу надранной коры, а затем сел на почерневший березовый пень, покрытый лишайниками, губками.
— Надо обязательно… — но тут, точно ужаленный, Прошка вскочил. Он чесал ноги, спину, что-то с себя стряхивал.
Я с недоумением смотрел на него.
— Вот, проклятые!.. — и он с досадой ударил ногой пень. Тот рассыпался, и изо всех его дырочек, норок, щелей и трубок, похожих на пчелиные соты, высыпало множество рыжих' муравьев.
Все было понятно без слов. Я засмеялся:
— Береза отомстила тебе еще раз!
Прошка все еще отряхивался от муравьев и, почесываясь, ворчал:
— И надо же было нам трогать эту старуху!.. Думали, что там пусто, а в ней полно жильцов… Эго не береза, а… лесная гостиница!..


ИРМА

Вся наша семья любила собаку соседа — золотисто-рыжего сеттера Ирму. Красавица, умница, в меру ласковая, она понимала, казалось, каждое слово своего хозяина. Как всякий сеттер, она любила что-либо приносить, была ли это щетка, калоша или просто палка. С лукавым видом Ирма не отдавала поноски до тех пор, пока не получала награды. Меня это забавляло, и я часто угощал ее за приносимое сахаром или конфеткой. Хлеба эта избалованная неженка не брала.
Началась Отечественная война. Хозяин Ирмы ушел на фронт, а его жене, на плечи которой легла вся жизненная тяжесть, было не до собаки. Она хотела отдать Ирму — предлагала ее и мне, — но никто не брал, так как хлеб в то время получали по карточкам и прокормить собаку было трудно. Ирма стала в сущности беспризорной, пропитание приходилось добывать самой.
Однажды, уходя на работу, я увидел у калитки Ирму. Смотрит жалобно, только лапу не протягивает. Мне стало ее жаль: вернулся домой и дал ей картофелину.
— Ну, Ирмочка, — говорю, — сахару-то теперь нет, может, от картошки не откажешься?!
Она съела, подождала немножко и отправилась куда-то дальше, невеселая, с опущенным хвостом.
На следующее утро мать посмотрела в окно и говорит: Ирма опять тебя ждет!
Я выглянул: стоит Ирма и в зубах какую-то палку держит. И смотрит так, как будто говорит: дай что-нибудь!
Я бросил собаке корочку хлеба. Так наши встречи стали повторяться ежедневно, ровно в половине девятого. Они меня убедили, что Ирма не только умная собака, но и… точные часы.
Выяснилось, что Ирма от меня направлялась на базар. В человеческой гуще она шмыгала среди ног, подбирая разные съедобные кусочки. Она поспевала везде: и у возов, и у столов, и в мясном павильоне. Во время драки собак Ирма стремительно мчалась на лай, и, улучив удобный момент, схватывала кость, которую псы не поделили, и молниеносно скрывалась.
Иногда Ирма пропадала целый день и возвращалась домой по-темному. У нее был странный вид: возбужденная, с горящими глазами… Где она бегала, что делала? Об этом никто не знал, да, впрочем, и дела никому не было. В таком виде я раз встретил ее на окраине города. «Возможно, — подумал я, — голод увлекал ее в поле, в лес, там ей удавалось кое-что добыть, и этого было достаточно, чтобы по-собачьи быть счастливой».
Ирма, как могла, боролась за существование, но быть сытой ей все же не удавалось. Тощая, с опущенным хвостом, вылезающей клочьями шерстью, просящими глазами, она была крайне жалка. Кто бы узнал в ней прежнюю избалованную красавицу?!
В последний год войны, впрочем, Ирме повезло: неподалеку от нас открылась столовая воинской части. Там Ирма быстро освоилась, сумела понравиться, и ее стали подкармливать, бросая косточки.
Я не раз наблюдал, как она в определенный час, когда солдаты обедали, с деловым видом спешила по направлению «своей» столовой.
— Ну и умная собака! — заметил однажды молодой солдатик, когда выбежавшая со двора столовой Ирма стала ко мне ласкаться. — Помню, как она прибежала к нам в первый раз. Ее стали гнать вон, а она вдруг подбежала к дровам, схватила полено и подает, виляя хвостом. Как прогонишь после этого?!. Сейчас хозяйкой себя чувствует: всех других собак гонит со двора… Таскает дрова на кухню… Зарабатывает пропитание!..
Благодаря сообразительности, Ирма выжила. Вернулся, наконец, с фронта и ее хозяин. Казалось, только бы теперь ей жить, снова занимаясь охотой, но случилось непредвиденное…
Когда все невзгоды были уже позади и жизнь после войны начала налаживаться, Ирма нелепо погибла. Однажды сынишка ее хозяина, двенадцатилетний Юрка, отправился с ней на охоту. Первый раз он шел без отца, и ему хотелось во что бы то ни стало вернуться с трофеями, похвастаться перед ребятами.
Долго ничего не попадалось. Наконец Ирма остановилась в кустах, вытянулась и замерла на стойке. Юрка с волнением приготовился, но вдруг перед самой мордой собаки он увидел затаившегося в траве тетеревенка. Боясь, что в лет промажет, мальчишка решил выстрелить в птицу через голову собаки. Торопливо прицелился, но рука у юного охотника дрогнула, и почти весь заряд угодил в голову Ирмы.


НЕОБЫКНОВЕННАЯ БЕЛКА

Недалеко от нашего дома протекала широкая, полноводная таежная река. По обоим ее берегам тянулись бескрайние леса…
Отец мой служил лесничим, любил охоту и рыбалку. По выходным часто брал и меня с собой.
Едем раз с ним по реке и видим: с одного берега на другой плывет маленький зверек. «Кто это? — думаем. — Не норха ли? А может, водяная крыса?» Зверюшка, видно, совсем выбилась из сил. Вот-вот утонет. Мы приблизились к ней, и зверек взобрался на нос лодки.
Это была белочка, но не обычная рыженькая, а черная. Мокрая, с прилипшей шерсткой, она походила на вынутого из воды котенка. Вместо широкого пушистого хвоста, у нее торчал голый прутик.
Белочка встряхнулась, пугливо осмотрелась кругом и продолжала учащенно дышать. Ее маленькое тельце дрожало, не то от холода, не то от страха. Решили поймать ее. Как это сделать? Едва папа протянул руку, чтобы накрыть ее шляпой, зверек прыгнул в воду. Видно он потерял нужное направление и не знал, куда плыть. А может, он просто утомился и почувствовал, что через реку не перебраться. Покружила белочка так несколько минут и снова забралась на лодку. Отец вновь потянулся к (ней со шляпой, она снова — в воду. Снова кружится, но далеко не отплывает.
— Я подъеду к ней, — сказал папа, — а ты подхвати ее сачком!
Через минуту опутанная сеткой белка уже сидела в ведре.

* * *

Белочку я поместил в просторную клетку. Посредине ее укрепил старый ветвистый сук и сделал несколько жердочек. К потолку подвесил в виде ковша гнездо.
Зверек был красив: роскошный пушистый хвост, широкий лоб, черные блестящие глаза и уши с кисточками длинных волос.
Корм для белки я доставлял разнообразный. Зверек ловко брал передними лапками орех или шишку, убегал в укромный уголок и там начинал грызть.
После еды белка обычно чистила мордочку, прыгала, резвилась. Она по нескольку раз повторяла одни и те же движения: то прыгала по жердочкам и сучкам, то быстро спускалась по стенке клетки вниз, то взбегала вверх.
У «ас в то время жил щегол. Я пустил его в клетку белочки, чтобы они познакомились, но — о ужас! — она мигом бросилась на птицу. Не успел я отнять ее, как та уже была мертва.
Ежедневно мы выпускали белку на «прогулку». Резвясь, она всегда предпочитала высокие предметы: шкафы, этажерки, комод, стенные полочки. Иногда раздавался грохот: это с комода летела вазочка с цветами, или с этажерки падала статуэтка. Белку снова водворяли в клетку, а мать жаловалась отцу:
— Ваша дикарка опять погрызла рамку!
— И корешки книг попортила, и фикус поранила, — добавляла сестренка.
Подобные проделки повторялись не раз, но лесной красавице, любимице семьи, все прощалось.
В конце лета в комнате стали наблюдаться странные явления.
— Кому вздумалось на гвоздик у окна наколоть морковку? — возмущалась мать.
— А под ремешок моего портфеля кто-то втиснул орешек, — смеялась Леночка.
Иногда сердился и отец:
— Сергей, это ты вздумал на антенну еловые шишки вешать?
Единственной виновницей всех этих проделок была белочка. Это она прятала «копеечку про черный день». Прятала и скоро забывала про свою копилку.
Смотреть нашу белочку приходили многие. Всех интересовало, почему она черная.

* * *

Как-то я отправился в город проведать дядю.
Не успел я с дороги и чаю попить, как мой двоюродный братишка Саша повел меня к своим клеткам. В двух из них сидели незнакомые птички: одна с темным оперением, другая — с рыжеватой грудкой. В третьей клетке — обыкновенный снегирь.
— Посмотри мою диковинку, — с гордостью сказал Саша, подсыпая незнакомым птицам конопляное семя. — Это у меня снегири такие!..
— Что я снегирей не знаю? — говорю ему. — Таких же, как твои, не бывает.
— А вот мне удалось получить!
— Как?
— Да очень просто. Взял обыкновенных снегирей. Кормил их одним только конопляным семенем, и вот…
— Думаешь, тебе поверил?
— И не верь! — обиженно заметил Саша. — Я юннат, и опыт этот провожу по заданию учителя. В книгах тоже об этом написано…
— Ну, расскажи!
— Если птицу с яркими перьями кормить долго конопляным семенем, не давать другой пищи, то перья начнут темнеть, важно начал Саша. — Я так и сделал. Вот этот снегирь совсем потемнел, а у второго, смотри, грудка сделалась пока рыжеватой, потом станет коричневой, а потом и совсем темной. Это явление называется ме-ла-низ-мом, — протянул Саша, щеголяя знанием этого слова.
Я позавидовал Саше: какой интересный опыт!
— Скажи, причем тут конопляное семя?
— И об этом в кружке говорили. В конопляном масле есть особые вещества, которые образуют черный пигмент. Он и вызывает потемнение перьев.
Меня словно озарило! Да ведь это же самое, вероятно, произошло и с моей белочкой. Ее рыжая шубка перекрасилась в черный цвет от питания какой-то лесной пищей, образующей черный пигмент.

* * *

Наступила осень, и белочка начала отеплять свое гнездо. Она тащила в него все, что попадалось ей на глаза: клочки бумаги, вату, тряпочки. Под ними она прятала морковку, грибы и прочее, чем питалась, хотя никакой необходимости в этом не было.
В пургу и морозы белки, обычно, не выходят из гнезда. Моя же чувствовала себя зимой превосходно: была так же подвижна, как и летам. Только мех зверька стал густым и пушистым, а выступившая ость придавала ему чудесный блеск.
В конце февраля белка начала проявлять беспокойство, приходить в возбуждение. Нередко в клетке раздавалось ворчание, похожее на бормотанье, и писк. Иногда слышался свист и щелканье, выражавшие радость, призыв. Все это было признаком наступающей весны.
Но весна эта для моей белочки — увы! — была последней. Однажды все ушли из дома, забыв закрыть ее клетку. Когда я вернулся, в комнате было необычно тихо и пусто. Стал искать свою любимицу и в кухне под шкафом нашел ее труни». Зверька, видимо, привлек кусочек сала в капканчике для мышей. Сильная стальная пружина и оборвала ее жизнь.
Из тушки моей необыкновенной (белки районный краеведческий музей сделал чучело — экспонат, который до сих пор украшает одну из его витрин.


НА КИСЛОМ ОЗЕРЕ

На востоке только что появилась предрассветная розовая полоска.
Я добрался на лодке до камыша, устроился у его кромки и стал забрасывать блесну. Над озерам еще царила ночная тишь.
Но вот в тростнике послышалось тихое звякание, как будто кто передвигал чайную посуду. Я стал прислушиваться к странным звукам, забыв на время о рыбе. Сначала они раздались в одном месте, потом — в другом, третьем… Не прошло и получаса, как позвякивание множества таких «блюдец» слилось в забавный «джаз». Иногда в этом концерте слышались и кряканье уток, и отрывистый, басистый рев выпи, и писк чаек, и свист куличков… Но основным «фоном» в этой озерной музыке все же оставалось «звякание».
— Ишь как лысухи-то распелись!.. Смотри, сколько их на зеркало высыпало!.. — (мимоходом бросил проезжавший на лодке старик.
«Так вот кто давал этот утренний концерт!» — подумал я.
Щуки на блесну шли плохо, и я решил сменить ее на удочку. Переехал на соседний плес и спрятался у края тростника. Сейчас мое внимание привлекали лысухи. Опуская голову в воду, они глотали тину, иногда ныряли, охотясь за рыбешками. Накупавшись вволю на открытой воде, они перебрались в камыши на дневку.
Сижу в лодке, посматриваю на поплавки, а иногда бросаю взгляд и на окружающие камыши. И вдруг в глазах как будто зарябило. Камыши шевелятся, хотя ветра нет. Всматриваюсь: да это лысухи занимаются «физкультурой». Они лазают по стеблям тростника, обхватывая их своими длинными гибкими пальцами, как бы состязаясь в подвижности и ловкости. Очевидно, охотятся за насекомыми, личинками, гусеницами.
— «Не птицы, а циркачи!»
Посидел я так с удочками часа два, но рыбалка в этот день была неудачной, может быть, потому, что внимание мое отвлекалось.
Я уже собрался домой, когда со мной поравнялся тот самый рыбак, с которым встретился утром. В лодке у него на смотанной сети лежала какая-то черная птица.
— Что это у тебя, дедушка? — спросил я.
— Лысуха!
— Покажи, пожалуйста!.. Я никогда ее близко не видел.
— Да смотри на здоровье, нешто жалко!
Старик подъехал и подал мне небольшую темно-серую птицу с красными глазами и белым клювом. А хвост такой куцый, что трудно даже заметить. На пальцах болтались какие-то лоскутки. Это, оказывается, у нее такие плавательные перепонки.
— Не знаю, как ее по-книжному называют, а по-нашему — лысуха, лысая гагара. И не зря так кличут: вишь, у нее на лбу белая бляшка, лысинка.
— Где ты ее взял?.. Зря загубил, ведь сейчас у них дети.
— Не губил я лысуху!.. Гнездо ее я уже давно знал, и на яйцах не раз заставал. Знал и когда лысушата вывелись… А сегодня, видно, грех ее попутал: начал вынимать сеть, а в ней— моя лысуха. Стало быть, ныряла и запуталась… И ее жалко, и детишек жалко — могут погибнуть, ведь лысухи — разбойницы, пожирают чужих птенцов!..
— Дедушка, покажи мне гнездо!
Гнездо лысухи было спрятано в осоку, но привычный глаз деда нашел его быстро:
— Вон, вон оно!.. — указал старик веслом в сторону маленького заливчика.
И, действительно, на кочке, подгоняемой ветерком, плыл лыеухин домик. Дед направил лодку к нему.
Тесно прижавшись друг к другу, в гнезде сидело полдюжины черненьких, как угольки, птенчиков, в пушку, совсем маленьких. Увидев нас, они быстро попрыгали в воду и стали нырять, да так ловко, точно взрослые. С трудом переловили.
Заглянул в гнездо. Оно представляло собой углубление в виде чашки. Внутри оно было гладко вымазано птичьим пометом и выстлано перьями и пухом.
— Их лысушка из себя повырывала, чтобы птенцам мягче и теплей было… Тоже ведь мать!.. — задумчиво сказал старик.
Птенцов я принес домой.
— Это лысушата!.. — пренебрежительно заметил отец, едва взглянув на них. — Никудышная птица: пахнет рыбой, есть невозможно!..
Но я полюбил эти веселые «живые угольки» и стал их выкармливать: давал рубленое яйцо, творог, кашу, хлеб…
Когда лысушата подросли, они стали жить на старом пруду вместе с нашими утятами. Вместе с ними уходили со двора и вместе по вечерам возвращались.
Осенью, с началом отлета птиц, я посадил своих пернатых «гостей» в корзинку, отнес их на Кислое и там выпустил.
Уходя, как водится, помахал им рукой и на прощание крикнул:
— До свидания, дорогие!.. До весны!..


ВЕСЕЛЫЙ

Раннее августовское утро.
Вместе с Трофимы чем, колхозным конюхом, едем в город. По сторонам дороги на десятки километров тянется бэр. Поют птицы, в траве трещат кузнечики. Одуряюще пахнет цветами и травами.
В полдень остановились на отдых. Распрягли лошадей, отвели их на ближайшую лесную поляну и, спутав, пустили кормиться. Тут мы увидели, что с одного колеса съехала шина: сняли его и прислонили к телеге, чтобы потом поправить. Сами же отправились в лес, в малинник.
Прошло около часа. Вдруг слышим легкий скрип, глухой стук: кто-то возится у нашей телеги. Лошади перестали есть, тревожно насторожили уши и захрапели, косясь на дорогу. Предчувствуя недоброе, мы стали тихо пробираться к повозке.
Подошли поближе и стали наблюдать из-за кустов: черный медведь с поседевшей мордой играет на дороге с нашим колесом. Поднимет его и бросит: колесо катится, а зверь внимательно смотрит на него и совсем, как человек, покачивает головой.
Глядим на это «представление», дивимся, а самим жутко. И за лошадей боимся: испугаются, убегут — ищи их потом!..
Что делать? Выйти на дорогу — страшно. Пугнуть «гостя» выстрелом — ружье на телеге. Но вот медведь угнал колесо подальше от павозки. Воспользовавшись этим, Трофимыч подполз к телеге, достал из-под сена свою старинную игом полку и ахнул из нее точно из пушки. Когда дым рассеялся, зверь, словно, провалился…
Этого забавного медведя часто потом встречали в лесных малинниках, и каждый, рассказывая о нем, называл Веселым. Так эта кличка и пристала к нему.
В конце лета внимание от Веселого было отвлечено на другое. На овсяном поле, которое вдавалось глубоко в бор, появились примятые участки. Подумали, что овес портит скот, и ругали пастуха. Но тот вполне резонно замечал, что овес не съеден, а только примят. Собирались покараулить, да все мешали разные колхозные дела. Так прошла неделя. Ранним утроим вдруг прибежали в правление две девочки, дочери бригадира, раскрасневшиеся, запыхавшиеся, с пустыми корзинками в руках. Перебивая друг друга, еле выговаривали:
— Пошли по грибы… Дошли до овсяного поля, что вдается в лес… А там… на примятом участке сидит медведь… Большущий!.. Едва убежали!..
Схватив висевшее на стене ружье, бригадир помчался в поле.
— Подойдя к овсищу, — рассказал он, вернувшись, — я выглянул из-за кустов. На примятом участке, представьте, сидит Веселый. Сидит, как человек… Передними лапами обхватывает метелки овса, пригибает их и высасывает овсяное «молочко». Обсосет и двигается дальше в таком же положении, не поднимаясь на ноги… Я засмотрелся, а потом спохватился: «Да что же это? Сколько он нам овса испортил, а я стою и любуюсь!» Но отсюда из ружья не достанешь. Я осторожно сделал несколько шагов — и Веселый почти мгновенно исчез: то ли шаги мои услышал, то ли почуял запах человека.
Посещение зверем, овсяного поля продолжалось. Ставили на него капкан, но каждый раз веселый являлся на новые места, и невозможно было угадать, где пройдет след, куда ступит он лапой.
Решили подкараулить медведя с ружьем. Сделали на дереве помост. Сидит охотник на нем всю ночь, ожидая появления «гостя», а мишка проходит там, где его совсем не ожидали.
— Что делать? Что придумать? — рядили колхозники. — Уже не один центнер зерна погубил медведь.
— Знал покойный отец один способ, — признался раз Трофимыч в правлении. — Не особенно верю в него, но испробовать можно.
В тот же день вечером старик долго и, как мне показалось, таинственно разговаривал с председателем: горячился, разводил руками, что-то доказывал. Оба смеялись… Затем Трофимыч пошел в сельпо и оттуда что-то вынес под полой. На расспросы ребят сердито отвечал:
— Больно любопытны… Завтра все узнаете!..
Мы побежали в сельпо:
— Зачем приходил Трофимыч?
И к удивлению, услышали:
— За водкой!
— Ну, — разочарованно протянули ребята, — напьется дед и про медведя забудет… А мы-то думали!..
Рано утром меня разбудила мать:
— Вставай скорей, Трофимыч медведя поймал!
Быстро одевшись, я побежал на овсяное поле. Народу там было уже много. Я пробрался вперед и увидел на примятом овсе Веселого. Медведь неподвижно лежал на боку. «Значит, Трофимычу все-таки удалось убить мишку. Как же он подкараулил его?.. — промелькнуло у меня — И зачем-то связал мертвому лапы… Но что это?.. Никак зверь посапывает?..»
Послышалось почмокивание. Слышу, как в толпе говорят:
— Ишь, как нализался!..
— Видно, и во сне еще горилку тянет!..
— Водка и зверя до добра не доводит!..
Оказывается, Трофимыч напоил Веселого: врыл в землю
ведро, края его намазал медом и налил в него водки. Сам же стал наблюдать с дерева. На рассвете явился «гость». Издали почуяв мед — свое любимое лакомство, медведь разыскал ведро с водкой и… забыл про овес. Опьянев, мишка тут же и заснул. Трофимычу осталось только его связать.
Кто-то предложил свезти Веселого в село, но старик возразил:
— Нет, показал и хватит… Чего доброго проснется, так «поблагодарит» за угощение!..
Вскоре, действительно, послышался хрип, глухое ворчание, началось подергивание лапой. Когда же приподнялась морда, все шарахнулись в сторону. На месте остался один Трофимыч. Он быстро приложил к плечу ружье и нажал на спуск.


ДРУЖБА

Ясный весенний день…
Когда я вышел из дома, меня сразу оглушил птичий гам, Кричали грачи, звенели жаворонки, заливались скворцы… Настоящий птичий базар!.. «Строят гнезда, — подумал я, — обзаводятся семьями, вот, и радуются!»
Прохожу по улице. Возле одного забора стоят двое, заглядывают через него и смеются.
Я подождал пока они ушли, и к забору.
Заглянул — ничего интересного: бродит черная корова, по-видимому, ищет, чего бы поесть. Кое-где зеленой щетинкой пробивается молодая травка, однако, она так коротка, что корове ее не захватить. Вот и все.
Над чем же они смеялись?
И вдруг я увидел — по спине коровы что-то движется. Всматриваюсь. Да это птицы. Свистнул, и целая стая галок поднялась ввысь. Корова сразу стала не черной, а рыжей —* это она от галок почернела.
Скоро галки снова закружились над коровой, кричали, Дрались. Некоторые, наиболее смелые, старались столкнуть своих подруг со спины животного.
Птицы клевали корову, но та, к моему удивлению, не обращала на них внимания и продолжала медленно передвигаться с опущенной головой от одного зеленого островка к другому. Остальные галки сидели на соседних деревьях и терпеливо выжидали, когда и для них освободится местечко на коровьей спине.
Я подошел ближе и все понял. Корова линяла. Птицы выщипывали вылезавшую шерсть и уносили ее в гнезда, выклевывали из кожи личинки оводов и слепней, и корове, по-видимому, это было даже приятно, так как птиц она не отгоняла.
Получалась взаимовыручка. Корова давала птицам личинок на корм и шерсть для гнезд, а галки спасали ее от паразитов.
Такая дружба нередко встречается в мире животных.


ПОДАРОК

В передней раздался звонок. Сестренка побежала к двери и через несколько минут вернулась с пачкой газет, журналов и писем. Среди них было извещение о посылке на мое имя.
Я не мог представить, от кого она, и совсем растерялся, когда на почтовом бланке прочитал: «Индия, Калькутта». Ничего более невероятного нельзя было придумать.
— Это недоразумение! — решила мать.
Не медля ни минуты, я помчался на почту. Там выяснилось, что никакой ошибки нет, и мне (Вручили небольшой ящичек, такой легонький, Что он казался пустым.
Крышка посылки была разделена чертой пополам: слева— адрес на английском языке, справа — на русском. Английского я не понимал, прочитав же обратный адрес по-русски, узнал, что посылка отправлена сэром Джоном Пакстоном. Тут я окончательно растерялся.
Мама тоже ничего не могла объяснить.
— Подожди вскоывать до прихода отца, — сказала она, — пускай он решает.
Я отложил ящичек в сторону, и снова стал ломать голову, силясь отгадать, кто такой сэр Джон Пакстон и что он прислал мне. В конце концов я решил, что на моем месте был бы бессилен даже Шерлок Холмс.
Вечером отец внимательно осмотрел посылку, несколько раз перечитал адрес и, в недоумении пожав плечами, сказал:
— Не представляю, что за Джон Пакстон!..
Ящичек открыли. В мелкой упругой стружке лежал ком ваты. Внутри его оказалась игрушка — белое, точно фарфоровое, яйцо, напоминавшее гусиное, только покрупнее. Больше в ящике ничего не было — ни письма, ни записки. Это обстоятельство делало посылку еще более таинственной.
Несколько дней мы жили под впечатлением странного подарка. Но в конце концов все надоедает. Надоело и >нам делать догадки о неизвестном Джоне Пакстоне, и история с посылкой стала забываться. Яйцо же, как красивую безделушку, я положил на карниз кафельной печи. Хотя она и отапливалась, но яйцо не восковое, не растает.
Через месяц отец получил от своего брата — дяди Вани — письмо, в котором, между прочим, сообщалось, что сын его, мой двоюродный брат Валерка, закончил мореходное училище и сейчас находится в дальнем плавании. Валерка написал дяде Ване, что из индийского порта Калькутта послал мне маленький подарок, всю прелесть которого я вполне оценю только через некоторое время.
Теперь нам стало все понятно: посылка — очередное чудачество Валерки. Он мастер был на всевозможные проделки. И как это я не догадался, что таинственное яйцо от него!
Неясным осталось только, что прислано: фарфоровая игрушка или настоящее яйцо какой-то крупной птицы.
Ну уж если от Валерки, — сказал отец, — то надо ждать продолжения «истории»!..

* * *

Солнечное майское утро. В раскрытые окна врывается запах цветущих яблонь. Заливаются скворцы Я сижу в своей комнате и читаю книгу. Вдруг из кухни доносится голос матери:
Петя, кто это пищит? Посмотри-ка, не забрался ли чужой котенок.
Я прислушался: звук странный. И никак нельзя было определить, откуда он исходил. Я заглянул под кровать, за диван, под этажерку. Котенка нигде не видно, а писк не умолкал. Продолжая поиски, я подошел к печке и… о ужас! — пищало фарфоровое яйцо. Оно издавало громкие звуки, похожие на икоту, Временами «икота» затихала, но стоило только постучать по яйцу или встряхнуть его, как оно снова начинало пищать.
Прибежала мать, сестренка. Мы с любопытством и некоторым страхом смотрели на яйцо. Опять новое беспокойство!
— Я говорил, что история с посылкой еще не закончилась. Так оно и есть!.. — недовольно заметил подошедший отец.
Странный писк продолжался три дня. На четвертый неожиданно раздался сухой треск, и толстая известковая скорлупа яйца лучеобразно потрескалась, как трескается при ударе стекло. Яйцо положили на стол.
— Проклевывается какйя-то птица… Вдруг страус?!. Вот интересно!.. — вырвалось у меня.
— Какие же страусы в Индии, — возразил отец.
Прошло некоторое время, и вдруг из отверстия в скорлупе,
вместо птичьего клюва, начало вылезать чье-то… тупое рыло. Я даже попятился. Затем все же решил помочь «птенчику» и стал расширять отверстие, проламывая пальцем края скорлупы. Высунувшееся из яйца рыло огрызнулось и укусило меня за палец. Я отдернул руку… по полу побежал освободившийся от скорлупы малюсенький крокодиленок, похожий на крупную ящерицу.
Так разгадалась загадка: яйцо оказалось крокодильим. Самка этого животного обычно откладывает яйца в теплый песок, и через два месяца выходят детеныши. У нас же роль инкубатора сыграла печь, на карнизе которой лежало яйцо.
Новорожденный оказался очень вертким и бегал с необычайной прытью. Я с трудом поймал его. На семейном совете мы решили посадить крокодил енка в фанерный ящик, на дно которого поставили таз с водой.
В честь Валерки — Джона Пакстона я назвал новорожденного Джоном. Он был серо-буроватого цвета, с темными поперечными полосками на спине, с зелеными глазами. В длину достигал тридцати сантиметров.
Первое время Джон питался рубленым мясом, а потом стал есть рыбу, лягушек, ящериц, моллюсков… Он был очень прожорлив, и мне немало приходилось потрудиться, чтобы обеспечить его кормом. А Джон набьет живот, раздуется и лежит неподвижно, точно это не живое существо, а чучело. Иногда я даже трогал его палочкой, чтобы убедиться, жив ли он.
Теперь голос крокодил енка уже не походил на писк, а напоминал кваканье лягушки, только звучал несколько громче Крик обычно повторялся подряд раз шесть — семь, затем насту пал перерыв.
Джон был большим злюкой: хватал за пальцы, когда его брали. Рассердившись, часто квакал, пыхтел и фыркал, особенно, если был голоден, или когда его дразнили, приподнимая за хвост. Несколько попривыкнув, крокодиленок перестал кусаться. Его можно было даже погладить. Прошло еще некоторое время, и я приучил его приходить на зов: протяну ему на палочке кусочек мяса и маню: Джон, Джон!..
Крокодиленок очень любил греться на солнце, лежа на песке. Он обычно полудремал, но при малейшей опасности сразу бросался в воду.
Все лето Джон прожил в саду. На солнечной площадке я врыл в землю стиральное корыто и наполнил его водой. Вокруг насыпал толстый слой песку, площадку же обнес дощатой изгородью.
Но моя изгородь вскоре меня подвела. Прихожу раз утром, чтобы покормить крокодиленка, а его и след простыл: отыскал в стенке щель, раздвинул доски и ушел. Его исчезновение меня перепугало: ведь Джон мог натворить бед.
Стал разыскивать беглеца. По следам на песке я определил направление, в каком он пошел. Поседевшая от росы трава тоже оставляла темную полоску, которая вывела меня из сада на грязную от недавнего дождя дорогу. По отпечаткам ног Джона я узнал, что он пересек ее и направился к небольшому пруду, поросшему по берегам осокой и тальником. Запах воды он, видимо, учуял издали.
Я спрятался за кустом на берегу пруда и стал подманивать Джона: квакать по-лягушачьи. Прошло минут десять, — смотрю: из воды высовывается знакомое рыло. Крокодиленок вышел на берег, отряхнулся, огляделся и тихо направился к кусту, на которым я сидел. Я угостил его мясом, посадил в ведро и отнес обратно в сад.
С наступлением холодов Джон перебрался на кухню, за теплую печку, в свое корыто, окруженное проволочной сеткой, Только с питанием стало труднее. Но меня выручали ребята: они приносили разные кухонные отбросы — мясные обрезки, птичьи потроха, мелкую рыбешку.
К концу первого года крокодиленок прибавился в длину на пятнадцать сантиметров. Из почтения к его внушительной внешности, я стал называть его сэром Джоном Пакстоном. Теперь уже приходилось считаться с его настроением, учитывать, не голоден ли он, расположен ли к «приему посетителей». Его длинные челюсти были вооружены острыми, как иглы, шестьюдесятью восемью зубами. Вполне ручным он так и не сделался. И у меня не раз возникала мысль: долго ли еще может продолжаться моя дружба с Джоном? Отец тоже предупреждал:
— Твою игру с Джоном пора кончить. Крокодилы очень опасны…
Я решил отдать крокодиленка в живой уголок средней школы. Захватил с собой ведро с Джоном: пусть, думаю, посмотрят, может, и понравится. Ребята, как и следовало ожидать, сразу загудели, точно потревоженные шмели, и вырвали У меня из рук ведро. Но учителя восторга не проявили.
— С полгода мы, может, и продержим твоего Джона, — сказал учитель биологии, — а что будем делать с ним потом? Да и сейчас он уже может натворить бед!..
Я отправился в краеведческий музей. Его заведующий также не выразил радости от моего предложения.
— Музей областной, — сказал он, — крокодилы в наших местах не водятся, поэтому не интересуют!..
Я растерялся. Что делать? К счастью, в наш город вскоре приехал зверинец: тигры, львы, удавы…
Пошел к Директору.
— Есть у меня крокодиленок, — говорю ему. — Не возьмете ли?
— У вас… крокодил?!.. Откуда?..
Я рассказал все, как было. Лицо директора расплылось в сочувственной улыбке. Глаза смеялись…
— Сколько же вы хотите за него? — спросил он.
— Ничего не хочу, только возьмите… Пожалуйста! — умоляюще пробормотал я.
— Ну как же так? Неудобно… Ведь он что-то стоит!..
— Нет, ничего не стоит… Ничего не надо… Только не убивайте!..
— Зачем убивать? Мы животных не убиваем!..
Директор поблагодарил за подарок и обещал прислать за крокодилом человека. Но когда я вернулся домой, у меня возникло сомнение: вдруг директор раздумает? И я сам отнес Джона в зверинец.
Домой возвращался, присвистывая и приплясывая. Я радовался, что избавился, наконец, от Валеркина подарка и что мой Джон останется жив.



ЛОВУШКА

Стоял теплый весенний день. С ружьем за плечом я брел по лесу, наслаждаясь бодрящим воздухом. Кругом звенели веселые птичьи голоса. На душе было так хорошо, что самому хотелось запеть.
Я вышел на опушку к заброшенному стану. Постройки давно разрушились, все вокруг заросло бурьяном. Уцелел один лишь полузасыпавшийся колодец. Его сруб наполовину сгнил и обвалился. Воды в нем обычно бывало не больше, чем на полметра, но утолить жажду в знойный день можно.
Вокруг колодца я увидел лосиные следы. Меня нисколько не удивило, что сюда зашли животные: в окрестности стана они жили многие годы. Непонятно было только, почему так беспорядочно напутаны следы. Может быть, здесь происходил бой самцов? Вряд ли…
Я увлекся изучением следов и перестал замечать, что происходит кругом. Вдруг за моей спиной хрустнула сухая ветка. Я вздрогнул, оглянулся и замер от неожиданности — недалеко от меня, в кустах, стояла комолая лосиха. Она видела меня, но, к моему удивлению, и не думала убегать.
Самка вела себя неспокойно, она была чем-то встревожена. Продолжая наблюдать за нею, я терялся в догадках. Но тут неожиданно из колодца послышался странный звук. Я заглянул в темную яму: на дне по грудь в воде стоял крохотный лосеночек с поднятой вверх мордочкой. И все стало понятно: и беспорядочно напутанные следы, и плохо скрытое беспокойство лосихи, и то, почему она не уходила.
Теперь передо мной возник другой вопрос: как извлечь из ямы теленка? Будь у меня веревка, вытащить лосенка ничего не стоило бы, тем более, что колодец неглубокий, метра два, не больше. Но, кроме двух ремней, ружейного и поясного, у меня ничего не было. Я отвязал их, а ружье прислонил к соседнему дереву. Затем срезал четыре длинных талины и спустился в колодец. Подсунул ремни под живот и грудь лосенка, а концы их на спине животного привязал к талинам. Я уже представлял себе, как вылезу из ямы и буду за талины вытаскивать теленка. Только хватит ли силы?
Лосенок был хорошенький, с большими испуганными глазами. Я никак не мог удержаться, чтобы не потрепать его по мягкой тепленькой шее. Возиться с ним долго не пришлось: он, видимо, так измучился и проголодался, что даже не пытался оказывать сопротивления. Я легко подготовил все необходимое и перед тем, как вылезать, взглянул вверх. Внутри у меня все похолодело от страха: в отверстие колодца глядела огромная голова лосихи. Зверь злобно храпел. А я знал, что с рассвирепевшим лосем шутки плохие.
Я сам оказался в ловушке. Что делать? Стоит только высунуться из ямы, как ударом копыта лосиха размозжит мне голову. Она ведь не знает, что я хочу спасти ее детеныша.
Как отогнать зверя? Выстрелить? Но ружье оставлено наверху. Что бы такое придумать?.. У меня и ноги уже стали мерзнуть. На чью-либо помощь надеяться было трудно… И вдруг мне пришла в голову счастливая мысль: я вложил в рог пальцы — как это делают мальчишки — и так пронзительно свистнул, что у самого зазвенело в ушах. Наверху тотчас послышался удаляющийся топот и треск ломаемого сушняка. Я вылез. Заботливая мать находилась неподалеку, все время беспокойно перебегала с места на место, но подходить боялась.
Вытащить лосенка из ямы оказалось не так-то легко, как я предполагал: он все-таки — был тяжелый. Но, в конце концов, мне это удалось.
Завидев мать, теленок, пошатываясь на ослабевших ножках, заковылял к ней, а та поспешила к нему навстречу. Вскоре лоси скрылись в лесной чаще. Я посмотрел им вслед и тоже отправился домой.
Наутро я пришел с топором и огородил колодец, чтобы он не был больше ни для кого ловушкой.


БИЗОН

Как известно, коты ловят мышей хуже, чем кошки. Наш Топка и в молодости был ленив, а к старости совсем перестал охотиться.
— Тебя самого скоро мыши съедят! — с упреком говорила мать. — Надо завести кошку!
Знакомые из села Мизоново привезли котенка, которого в честь его родной деревни назвали Мизонкой.
Характер кошечки оказался сварливым. Ее и Топку стало невозможно кормить из одной посуды: Мизонка ворчала на своего соседа, била лапой. Она очень любила играть, особенно с бумажками, но к мышам интереса не проявляла — была не лучше старого Топки. Мать решила:
— Будут у Мизонки котята — оставим одного, а ее отдадим.
Но и котят не появлялось: наша Мизонка оказалась котом. Стали звать его Мизоеом, затем эта кличка как-то незаметно превратилась в Бизона и очень к нему подошла. Он стал крупным, грудастым и необыкновенно драчливым. Не было кота, который мог бы его победить. Те же, кто осмеливался вступить с ним в драку, обычно позорно удирали, оставив на месте боя клочья шерсти. Их можно было видеть потом с исцарапанными носами, разодранными ушами, а кой-кого и с поврежденным глазом. Заглядывать на наш двор соседние коты больше не решались.
Попадало от Бизона и собакам. Он не ожидал нападения и не защищался лапой, как это обычно делают коты, а нападал первым. Соседние собаки это знали и почтительно избегали встречи с ним.
К людям Бизон относился хорошо, любил ласку, но, видно, человеческой дружбы ему было мало. Я заметил, что одного кота, серого небольшого, наш забияка никогда не трогал. Может быть, потому, что того, как более слабого, часто обижали другие коты, и он смотрел на сильного Бизона, как на своего защитника? Трудно сказать, но они почти всегда были вместе. При появлении серого мы так и говорили: «Вот Бизонов дружок пришел!»
Действительно, Бизон умел быть хорошим другом. Вспоминается такой случай. На двор к нам как-то забрела незнакомая собака и подошла к Дружку. Тот побежал, собака — за ним. Вот-вот схватит за холку, и тогда Дружку конец: задушит мгновенно. Я закричал на собаку, но в это время загремела железная крыша соседнего дома. Спрыгнув с пятиметровой высоты, Бизон очутился на спине у собаки и стал когтями рвать шерсть. Ошалевшая от боли и испуга собака с визгом помчалась по улице с Бизоном на спине. Подоспевшие ребята с трудам освободили собаку от разъяренного кота.
Иногда Бизон, ласково мурлыча, зазывал Дружка в комнату. Забавно было смотреть на их игры. Устав, оба укладывались рядом отдыхать.
За нашим огородом сосед с сыном часто ловили на речке рыбу. Я как-то подошел к ним.
— Ты никогда не видел котов-рыболовов? — спросил меня дядя Гриша. — К нам повадился один серый ходить. Спрячется в бурьяне и ждет конца рыбалки, а затем начинает подбирать мелочь, выпавшую через ячейки бредня. Последнее же время серый стал приводить с собой другого кота и не столько сам ест, сколько гостя угощает… — Да вот посмотри, и сейчас дружки сидят… Ждут!..
Действительно, на высоком берегу, в бурьяне сидели Дружок и Бизон. Скоро рыбаки ушли, а я, укрывшись за широкими листьями репея, стал наблюдать. Отыскивая рыбешку, Бизон с жадностью ее поедал: и ту, что сам находил, и ту, что отыскивал Дружок. То ли серый отдавал свою рыбку, подчиняясь силе Бизона, то ли уступал ему из чувства дружбы. Мне хотелось бы верить в последнее: ведь они были настоящими друзьями, каких до этого я среди кошек не встречал.
Другим котам Бизон по-прежнему не давал житья, и соседи не раз угрожали его отравить. Что я мог сделать? Ведь Бизона не привяжешь, как собаку, и по-прежнему соседские коты возвращались домой со следами когтей победителя.
Однажды утром Бизон заболел: он нехотя поел, а вечером домой не вернулся. На следующий день пришел похудевший, есть не стал и жалобно мяукал. При моем приближении убежал. Больше я Бизона не видел. Все эти дни не приходил и Дружок…
Свою угрозу соседи выполнили: труп своего кота я нашел в тальнике, «а берегу речки, за нашим огородом. Недалеко от него сидел Дружок и жалобно мяукал. Он внимательно следил, когда я закапывал его друга.
Мне хотелось проследить, что Дружок будет делать дальше. Сначала он долго смотрел на меня, когда я стоял поодаль на горке, потом пошел к тому месту, где был зарыт Бизон, и сел возле его холмика. На другой день я поинтересовался, не выкопал ли он Бизона. Холмик однако остался нетронутым.
Дружка мы больше не встречали.


НА РЕЧКЕ ЗМЕЕВКЕ

Я был подростком, когда отца перевели на работу в Заболотье, В окрестностях его (водилось так много змей, что даже речка, протекавшая недалеко, называлась Змеевкой.
Животных я любил, но змеи ‘меня не интересовали, они вызывали только отвращение. Длинное, извилистое тело, противный, вечно движущийся язычок, похожий на жало, и безграничная, тупая злобность — все это меня отталкивало от них.
Однако, живя в Заболотье, познакомиться со змеями, мне все-таки пришлось и, как это ни странно, первая встреча с ними произошла в зимние каникулы.
Как-то я отправился «а лыжах в лес. От мороза горели щеки, захватывало дух. На болоте, недалеко от Змеевки, я остановился отдохнуть.
Кругом было пусто, лишь изредка попадались бегущие от кочки к кочке мелкие, точно бисеринки, мышиные следы, да кое-где виднелись птичьи наброды — «крестики». Потом стали встречаться пеньки, покрытые снежными «подушками».
Когда вдали послышался приглушенный треск трактора, одна из таких «подушечек» шевельнулась, словно приготовилась упасть. На ней, точно угольки, чернели две «пуговки». Я сделал несколько шагов, и «подушечка» распростерла крылья, такие же белые, как и сама.
— Куропатка! — невольно крикнул я и бросился к ней, но она уже скрылась в кустах, опушенных инеем.
На болоте корчевали пни. Увидев меня, рабочие закричали:
— Эй, парень, иди скорее!
— Клад нашли!..
— Такое и в кино не увидишь!
Я подбежал, и в глубокой яме от вывороченного пня увидел около десятка свернувшихся змей, окоченевших в зимней спячке. Когда гадюк пошевелили палкой, они подняли головы, зашипели и с трудом начали передвигаться, высунув языки. Глаза у них были усталые, мутные, как у подыхающих.
Из ямы змей выбросили на снег. Свернувшись калачиками, они скоро закоченели, на этот раз уже навсегда.
Вторая встреча с гадами надолго отпугнула меня от берегов Змеевки.
Как-то летом отец послал меня по делу в соседнюю деревню. Обратно я решил возвращаться более коротким путем — через лес. Иду, наслаждаюсь чудесным весенним воздухом. Со всех сторон доносятся писк, щебетанье, заливчатое пение пичужек. Вот промелькнула в ветвях белка. Синяя стрекоза села на травинку. Провожая ее взглядом, я опустил глаза, и моя нога повисла в воздухе: лесную тропинку переползала небольшая змейка с темной узорчатой спинкой. Я не представлял, что змеи могут быть тоже красивыми, и залюбовался ею.
Пошел дальше, внимательно глядя под ноги и по сторонам. Вдруг в глазах снова зарябило: на кусте кто-то шевелился. Остановился, всматриваюсь: по ветке взбирается змея. Я хотел подойти ближе, но сучок под тогой треснул, и змея исчезла. Раздвинув ветви, увидел птичье гнездо с пятью яичками. Змея, значит, решила позавтракать. «Вот, вредюга, ест и яйца, и птенцов! Попадись ты мне теперь!» Выломал прут, ищу глазами, не появится ли где змея. И вдруг увидел совсем невероятное… сказочного дракона с шестью-восемью змеиными головами. При моем приближении все головы разом поднялись, высунули языки и страшно зашипели. Их круглые огненные глаза горели бешеной злобой. Меня охватил ужас, отвращение, и я круто повернул в сторону от противного, шевелящегося змеиного клубка.

* * *

После этого случая я долго не ходил в лес. Но когда поспела земляника, ребята позвали меня за ягодами на Красную полянку. Говорили, что там много муравьев и гады не водятся.
Ягод, действительно, оказалось много, и домой все возвращались с полными кошелками. Мы с Костей немного отстали и медленно шли по укатанной дороге. Вправо начиналось болото.
Впереди у пня возвышалась муравьиная куча. Мы почти подошли к ней, когда Костя схватил меня за руку: «Стой!» Из травы на дорогу выскочила мышь-полевка. Ее настигла серая змея. Она разинула пасть, готова была схватить свою жертву, но обезумевшая от страха мышь юркнула в муравьиную кучу, Слегка разворошив ее, она быстро проскочила через мусор и побежала дальше. Муравьи же мигом облепили гадюку. Извиваясь, она шипела, била хвостом, стараясь сбросить с себя мурашей. Но чем больше она извивалась, тем дружнее наседали на нее насекомые. Они так облепили ее, что гадюка вскоре совсем перестала двигаться, и, вытянувшись во всю длину, замерла.
Тогда я понял, почему не водятся змеи гам, где есть муравейники. Понял и то, что почти каждое животное приносит какую-то пользу, даже вредная змея: она уничтожает грызунов,
Через несколько дней на муравьиной куче я нашел скелет змеи.
С тех пор я заинтересовался змеями, а Костя научил ловить их. Скоро у меня появились три гадюки: черная, серая и коричневая. Поместил их в ящик. Чтобы расположить змей к себе, я угощал их лакомствами — лягушатами, земляными червями, муравьиными яйцами, а однажды поймал им мышонка. Но мои пленницы на лакомства даже не смотрели. И, видимо, предпочитали голодную смерть неволе.
Две змеи скоро погибли, а черная прожила два месяца, что, по словам учителя, было редким случаем.
Приручить же ее так и не удалось. Она шипела и кусала все, что попадалось на глаза.
Раз весной мы возвращались после удачной рыбалки. Солнце поднялось уже высоко, день обещал быть по-летнему жарким. Хотелось поваляться в прохладной траве, но рядом была Змеевка, и мы присели на пенек. В это время под кустом послышался странный шум, словно кто-то бился. Я встал, пригляделся: Костя указал прутиком на бьющуюся в траве змею и прошептал:
— Линяет!
Змея была занята собой и нас не замечала. Меня очень интересовало, что с ней будет. Гадюка извивалась, билась, цеплялась за сучки и неровности почвы и, наконец, после долгих усилий, вылезла из своей шкуры.
Я поддел змею палкой и бросил в воду. Она подняла вверх голову, набрала воздуха, раздулась и поплыла к другому берегу.
— Вот тебе и утопил! — засмеялся Костя.
Вечерняя охота на тетеревов была неудачная, и мы с товарищем решили продолжить ее на утренней заре. Выбрали местечко повыше и развели костер.
— Змеи сюда: не подползут, — заметил Костя. — Все животные боятся огня, лишь бы горел поярче!..
Я подбросил сушняка. Яркое пламя рванулось вверх красным языком, увлекая целый рой золотых искр и лепестков пепла. И чем сильней вспыхивал огонь, тем больше из темноты собиралось на свет бабочек и разных жучков.
«Сколько их гибнет в пламени! Что им нужно?» — подумал я.
Над нами бесшумно пролетела какая-то крупная птица, вероятно, сова.
— Эта «тетенька» тоже, кажется, не прочь завернуть на огонек! — пошутил Костя.
Закусили. За день утомились, хотелось спать. Но ложиться на траву побоялись. Навалив на огонь хвороста, уселись на пни у самого костра. Клюем носом, дремлем… Как долго мы так просидели, сказать трудно. Только вдруг разом широко раскрыли глаза: под кустом послышался шорох листьев. Извиваясь, к костру подползла змея с черными пятнами на спине. Опасности она, видимо, не подозревала, поэтому не шипела( а только высовывала длинный раздвоенный язык и ощупывала им все, что попадалось на пути.
Приблизившись к огню, гадюка устремила на него глаза, и они стали походить на огненные, горящие кружки…
Вдруг опять шорох. Показалась вторая змея, третья… Ой, сколько их здесь! Вскочив, мы отбежали в сторону.
— Ну и здорово же «отпугнули» гадов! — забыв недавний испуг, расхохотался Костя. — Кто мог подумать, что огонь привлекает к себе не только ночных бабочек, насекомых, но и… змей.
Пришлось идти ночевать домой.


ПОСЛЕДНИЙ ГОН

Мой Аргон — помесь борзой с гончей: высокий, поджарый, белый с крупным;*, рыжими пятнами. Голос басистый, сильный, за три километра слышен в лесу. При гоне зверя пес делал такие большие прыжки, что издали казалось, будто он летел, стелясь по земле. Это был напористый, злой зверогон.
Осенью и зимой я часто пропадал в лесу с Аргоном. Если ж мне было некогда, пес убегал на охоту один, возвращался обычно с раздувшимся животом и целые сутки потом не прикасался к пище.
Случалось, Аргон гонял лис по нескольку часов, делая круг в двадцать-тридцать километров. Лес оживал, гудел и стонал от лая. Когда пес убегал далеко, звук гона постепенно замирал. Все кругом затихало. Стоишь и ждешь, долго ждешь. И вдруг слышится еле уловимый, неясный звук. Не понять, толп это глухой стон дерева, то ли чуть слышное карканье ворона. Но вот звук становится все отчетливей, ясней. Уже можно разобрать голос Аргона. Тогда начинаешь смекать, где должен пройти зверь, где лучше затаиться. Станешь за облюбованную елочку и ждешь…
Гон приближается. По телу пробегает дрожь волнения. Глаза беспокойно прощупывают ближние кустики. Пройдет еще несколько минут, и вдруг вдали мелькнет что-то рыжее. Еше и еще раз. Впереди чистый прогалочек. Вытянув пушистый хвост, по нему стелется лиса. Вскинул ружье: мушка нервно прыгает вслед за зверем. Вот она близка к морде. Но тут на пути елочка, и мушка снова, сделав скачок, уже на новой прогалинке, на кончике носа лисы. Раздается выстрел, и рыжая кумушка полинявшей кумачевой тряпкой распласталась на земле. Чуть вздрагивают лапки. Пушистый хвост откинут в сторону, слегка оскалены зубы. Мордочка как будто смеется. Непонятно: или лиса перед смертью вздумала огрызнуться, то ли она просто «улыбнулась», довольная тем, что так ловко провела охотника. С выброшенным на сторону языком, подбегает Аргон. В его глазах — злость, настойчивость, — «Все-такй от меня не ушла!» — как будто говорил его взгляд.
Уловка лисы хитрая: сделав круг, она вернулась на то место, оде ее подняла собака. Казалось бы, никому в голову не придет искать зверя там, где ему угрожала смертельная опасность. Эта повадка не раз спасала лису и зайца. Но со временем их «хитрость» разгадал человек, и при гоне лисы и зайца он всегда становится на то место, откуда звери были подняты собакой. Сделав «заколдованный» круг, они обязательно выйдут на охотника.
Один раз, под новый год, я охотился с Аргоном по мелколесью, примыкавшему к болоту.
Начался гон. На этот раз он был какой-то особенный: в голосе пса чувствовалась необычная ярость. Вскоре лай сменился повизгиванием. Это означало, что Аргон кого-то настигал, вот-вот должен схватить.
Наконец, все затихло. Я пошел быстрее и вскоре увидел цепочку круглых следов, четко отпечатавшихся на припорошенном насте.
С трудом передвигаю ноги, ломая обледеневшую снежную корку. Готов уже остановиться, чтобы передохнуть, но тут вижу на снегу красные пятнышки. Местами они переходили в красную ниточку: кому-то обрезало ноги настом. Это придало мне силы, и я понесся по следу, не уступая гончей. Бежал долго, от меня повалил пар. Выбившись из сил, я упал на снег чтобы перевести дыхание. В этот момент из ближайшего ельника донеслось злобное ворчание: Аргон кого-то остервенело рвал. Усталость мигом исчезла. Подбежал и вижу: среди кустов лежит молодой волк. Видимо, он отбился от семьи и попал под гон. Глотка волка перервана, из ног, ободранных настом, сочится кровь.
— Пошел прочь!.. Нельзя!.. Шкуру испортишь!..
Аргон косо посмотрел на меня и обиженно, нехотя отошел в сторону…
Много лис и зайцев затравил я со своим псом. Лучшего зверогона, мне казалось, и быть не могло, недаром завидовали соседние охотники.
Но однажды я не дождался Аргона.
Пес помчался по лисьему следу, а я, как всегда, стоял в заснеженном лесу, прислушиваясь к удалявшемуся лаю. Наконец, он затих. Жду: вот-вот Аргон замкнет свой круг, и зверь выйдет на меня. Однако, прошли все сроки, но я так и не дождался ни зверя, ни собаки. Охватило беспокойство: что с Аргоном, не наскочил ли на стаю волков?..
Перевалило за полдень. Ожидать больше пса уже не имело смысла, и я отправился по следам отыскивать друга. Решил найти во что бы то ни стало. Ходил долго, не замечая времени. Измучился до предела. И только вечером, когда все кругом окутали синие зимние сумерки, я наткнулся на неуспевший еще остыть труп Аргона. Он погиб, попав во время гона в заячью петлю. '
Я опустился на колено, обнял четвероногого друга и, признаюсь, — дело прошлое, да и я тогда был юнцом — не выдержал: заплакал…


ВОДЯНОЙ БЫК

Солнце склоняется к западу. Со стороны озера доносится мощный, басистый звук. Он напоминает глухой отрывистый рев быка и слышен километра за два. Обычно раздается по утрам и вечерам, но иногда слышен и ночью. Тогда становится жутко. Впрочем, таинственного здесь ничего нет: рев этот издает болотная птица выпь, или водяной бык. Я много раз слышал ее, но видеть как-то не удавалось.
Однажды мы с товарищем рыбачили на озере, когда из камышей поднялась незнакомая птица. Она полетела медленно и неловко, торопливо взмахивая крыльями, точно боясь упасть в воду. Сделав над зарослями несколько кругов, птица камнем свалилась в прибрежные камыши.
— Знаешь, кто полетел? — спросил товарищ. — Это выпь, которую ты хотел посмотреть.
Я бросился к месту, где опустилась выпь, однако она снова взлетела. И так несколько раз. Под конец птица, по-видимому, устала: при моем приближении уже не поднялась. Я начал осторожно подходить. Вот-вот, сейчас увижу загадочного водяного быка, но… выпи нигде не было. Я стоял в недоумении. Товарищ вдруг толкнул меня и указал на густое сплетение камышей. Сначала я по-прежнему ничего не замечал. Получалось как в загадочной картинке: знаешь, что должно быть изображение, которое ты ищешь, но никак не можешь его различить среди множества линий и штрихов. Только внимательно всмотревшись, я увидел замаскировавшуюся выпь. Вытянув туловище и шею в одну вертикальную линию, она затаилась, пользуясь своею ржаво-желтой окраской, которая сливалась с цветом сухого камыша. Замерла и ни малейшим движением не выдавала себя. Она походила на торчащий из воды колышек.
Величиной выпь с небольшую курицу, но узким телом, длинными ногами, вытянутой шеей напоминала цаплю. Когда я приблизился, она сорвалась и улетела.
Вскоре я поехал в камыши проверять капканы, расставленные на водяных крыс. В первом же из них я увидел, к своему удивлению, выпь. Вытянув шею вверх, она стояла неподвижно.
Я веял весло и помахал им возле головы птицы. Выпь продолжала стоять, напоминая статую. Но стоило мне коснуться кончика ее носа, как птица сильно забилась и, широко раскрыв клюв, издавая глухие звуки, кинулась на меня. Я прижал ее веслом, вынул из капкана и бросил в нос лодки. Взъерошив перья, с раскрытым клювом она снова набросилась. Я оттолкнул ее, думая, что она улетит. Но выпь, приняв грозный вид, вновь начала нападать. Я подсунул под своего врага весло и выбросил из лодки. Цепляясь за камыши, она скрылась в зарослях.
Проверяя другой раз капканы, я увидел на куче сломанного камыша гнездо выпи из сухих листьев, выстланное внутри мягкой травой. В нем лежало четыре оливково-бурых яйца.
Часа через два, возвращаясь домой, я решил взять одно яйцо для коллекции. Потихоньку приблизился к гнезду. Птица сидела на яйцах. Подъехал еще ближе и… вместо того, чтобы улететь, выпь вдруг поднялась и с угрожающим видом стала налетать на меня. От неожиданности я даже испугался и отступил. Мог бы я, конечно, отогнать ее веслом, но птица-мать своим храбрым поведением заставила себя уважать.
В августе я вновь проезжал в лодке недалеко от гнезда моей пернатой знакомки. Оно было пусто. На некотором же расстоянии от него я заметил каких-то птиц. Взял бинокль. То были подросшие птенцы, молодые выпи. С ловкостью спортсменов они лазали вверх и вниз по камышу, цепляясь за него ногами и клювом. Пернатых родителей с ними не было.
Когда же я уходил с озера домой, из камышей раздалось, точно из пустой бочки:
— Пумб! — . Пумб!.. Пумб!..
Эти мощные, странные звуки издавал водяной бык, опустив клюв в воду.


ВЕТКА

Из колхозной зверофермы убежала зимой чернобурая лиса. Практикантка Маша со слезами рассказывала:
— Когда убирала клетку, Ветка была, а принесла корм— ее уже не оказалось. И как это могло случиться?!. Ручная была, всегда меня узнавала!.'. — всхлипывала девушка. — Неужели дверку плохо прикрыла?..
Что делать? Как исправить ошибку?!.
Правление колхоза за Ветку, живую или мертвую, назначило премию. За этим «лотерейным счастьем» устремились многие. Но, одно дело гнаться за счастьем, другое — поймать его.
Ветка далеко от фермы не уходила: ее следы встречали на озере. Там она, вероятно, искала мелкую рыбешку — отходы улова. Попадались следы и на лесной полянке, где в снегу ночевали тетерева. Видели их и в поле, у куч навоза, возле которых она, возможно, ловила мышей.
Даже у самой зверофермы два раза появлялась лиса. Видимо, Ветка голодала и хотела вернуться в свою «казенную квартирку», дикий же инстинкт предостерегал ее, уводил подальше от людей.
На следах ставили дужки, однако неумелая постановка капканов, сохранявших на себе запахи жилья и человеческих рук, отпугивали ее от тех подозрительных мест, где были скрыты самоловы.
Потом охотники перенесли капканы в лес. Но как угадаешь, где должна пройти лиса в эту ночь? Может быть, опытный ловец и поймал бы, да, к сожалению, такого умельца в колхозе не нашлось.
Поставили самоловы и мы с Алешей, нашим завклубом. Утром пошли проверять. День был серенький, ветреный. До леса километров шесть. Половину этого расстояния занимало моховое болото, кое-где поросшее мелким кустарником, а дальше тянулось голое поле.
Подойдя к лесу, мы разошлись в разные стороны. Передвигаться по зарослям было трудно. Иногда я попадал в такую чащу, что приходилось снимать лыжи и идти по колено в снегу.
Вскоре услышал выстрел. «Вероятно, Алексей стреляет по тетеревам, здесь их много!..»
Однако, зимний день короток. Пока отыскивали капканы» из которых многие были занесены снегом, уже начало смеркаться. В веселой пляске закружились в воздухе снежинки. Небо помутнело, начиналась метель. Я поспешил на место, где мы условились встретиться с Алексеем. Но когда я туда добрался, вьюга уже так разыгралась, что за несколько шагов ничего не видно.
«Что с Алешей? Неужели заблудился?» — подумал я и пальнул вверх. Через минуту донесся ответный выстрел. Вскоре показался и сам он, но — увы! — с пустыми руками.
— Где же тетерева?
— Какие?
— Ведь ты стрелял?
— Да!.. Но только не по птицам, а по «премии», — улыбаясь, ответил Алеша. — Может, и вышло бы, да растерялся от неожиданности.
Оказывается, когда он подходил к капкану, из-за куста выскочила Ветка, худая-прехудая. Алеша второпях выстрелил и бросился за ней, лиса проскочила чащу, а он застрял. Заглянув за куст, где до его прихода копалась Ветка, он увидел на снегу перышки — остатки обеда какого-то хищника, но навряд ли лиса могла там чем-нибудь поживиться. «Где теперь ее найдешь?»— заключил Алешка.
Но меня уже не волновала лиса. Я думал о другом. В такую пургу до деревни не дойдешь, придется ночевать в лесу.
Алеша запротестовал:
— До дома как-нибудь доберемся, а вот здесь погибнем, да и спичек для костра нет.
Я с торжеством вытащил коробок:
— Эх, ты!.. Идешь в лес — всегда бери с собой спички!..
На лесосеке смутно чернели кучи сучьев. Тут я увидел лежавшую старую осину, вершина которой приподнималась над землей метра на два. Мы с трех сторон прислонили еловые сучья наклонно к вершине осины. С боков ветви обсыпали снегом. Получился шалаш.
Вскоре в шалаше, потрескивая, горел костер. Поужинали хлебом с салом.
Наступила ночь. По-прежнему бушевала буря. Лес шумел и стонал на разные голоса.
Когда под костром снег растаял до земли, образовалась яма, на дне которой лежала большая куча раскаленных углей. Я разравнял их. Положил поперек ямы несколько толстых палок, а поверх настелил еловых веток. Получились теплые нары. Устроившись на них, мы вскоре заснули.
В полночь я проснулся от лая. Схватив ружье, выскочил из шалаша. Джека не было. Вглядевшись, увидел на снегу собачьи и лисьи следы. «Уж не Ветка ли пожаловала, почуяв запах сала?»
Вернулся Джек:
— Что же ты упустил?! — упрекнул я пса.
Он равнодушно зевнул, широко раскрыв пасть, а затем растянулся у входа, навострив уши.
Буран заметно слабел. В шалаше стало холоднее, так как угли под нарами потухли, и теплый воздух шел не от них, а от нагретой земли.
Я разбудил Алексея. Тот испуганно вскочил и, ничего не понимая, начал кулаком протирать глаза.
Мы убрали «нары», смели золу в один угол и настелили ветвей на дно ямы. Улеглись снова. На этот раз «печка» грела замечательно: сильно не жгла, и тепло было ровней.
…Когда проснулись, было уже светло. В лесу стояла мертвая тишина. Не верилось, что вчера здесь бушевал буран.
— Пойдем домой!.. Какая охота после такой сумасшедшей ночи! — предложил я.
Под лучами яркого солнца ослепительно блестела снежная равнина. В ложбинах, где снег не выдувало, он лежал толстым мягким слоем.
Проходя через моховое болото, Алексей вдруг воскликнул:
— Смотри, смотри!.. Лисьи следы!.. Свежие, недавно прошла!..
Действительно, «цепочка» вела к колхозу. Видно, чувство острого голода, переживаемого Веткой, и теплые «воспоминания» об уютных, сытных днях недавнего прошлого в конце концов все же подавили в ней страх и осторожность, унаследованные от предков, и чернобурка решительно направилась «домой». Идя по лисьим следам, мы дошли до самых ворот зверофермы. Вышедший навстречу сторож Митрич радостно сообщил:
— Беглянка-то вернулась!.. Ведь родилась и выросла здесь… Я и ворота по ночам не закрывал, знал, что придет…


ГОРЬКАЯ ОШИБКА

Мне тогда было лет двенадцать.
У нас жил Тузик — обыкновенная черная дворняжка. Это было существо необычайно добродушное. Тузик всем давал лапу и мило улыбался. Он как бы внутренне таял в своей собачьей доброте. Я не помню, когда этот пес появился у нас. Знаю только, что это было очень давно. Состарившись, он почти перестал лаять. Мы обзавелись новой собакой, а Тузика решили сбыть. Несколько раз его отдавали знакомым, но пес неизменно прибегал обратно. Вот тогда-то и пришла нам в голову недобрая, жестокая мысль.
— Надо его так пугнуть, чтобы он больше не возвращался, — посоветовал мне Витька, мой товарищ. — Но где ружье взять?
— У нас есть, только отец не дает! Я уж не раз просил у него пострелять, а он лишь обещает. Говорит, дроби нет, патроны заряжены одним порохом.
— Вот и хорошо! — обрадовался Витька. — Пугнем Тузика с холостого!
Когда отец уехал в город, я взял его ружье.
— Кто будет стрелять? — спросил я друга.
— Конечно, ты!
— Нет, я достал ружье, стреляй ты.
Так и порешили.
Захватив с собой кусок хлеба, мы 'Заманили собаку за баню, которая стояла на высоком берегу пруда.
— Бросай Тузику хлеб, — сказал Витька. — Когда он станет есть, я пальну.
— Только не торопись, подойди ближе, чтоб сильней напугать, — посоветовал я.
Я долго не решался кинуть собаке хлеб. Меня что-то удерживало, руки тряслись.
Наконец, пересилив себя, бросил Тузику хлебную корку, а сам скорей за угол бани, затыкая на бегу уши. Стою и томительно жду. Минута кажется вечностью. В голове мелькает: «А вдруг Витька струсит!»
— Бу-у-у-х! — грохнул выстрел.
Я выскочил. Все было окутано дымом. Витя бледный, с трясущимися руками, дрожащим голосом лепечет:
— Убил!.. Убил… Как же так? Из холостого?!.
На земле бился истекающий кровью Тузик. Он устремил на нас свои умные потухающие глаза. Он искал помощи, просил защиты и полз прямо к нам. А глаза у пса добрые, такие добрые! Во взгляде — страдание, мольба. Пес, видимо, не понимал, что случилось. Не мог же он допустить, что так жестоко поступят с ним его друзья…
Витька убежал. А Тузик пополз ко мне. Я отскочил, оглянулся: он все ползет, ползет. Не помня себя, я убежал домой.
— Что с тобой? — озабоченно спросила мать, прикладывая ладонь к моему лбу.
Я покраснел, но промолчал, потупив глаза.
— Купаетесь целыми днями, вот и простудился, — укоряла мать.
К вечеру я слег: начался сильный жар.
Через три дня выздоровел. Младшая сестренка рассказала мне, что они с Витей перенесли раненого Тузика в наш сарай и там все время за ним ухаживали. Сообщила она это под большим секретом и добавила, — видимо, со слов Витьки, — что патрон оказался заряженным дробью. На близком расстоянии она не рассеялась, ударила пулей и оторвала Тузику переднюю ногу повыше колена.
Не дослушав сестренку, я бросился в сарай. В нем в полутемном углу на сене лежал Тузик и зализывал обрубочек ноги. Я не выдержал, обнял его и крепко-крепко прижал к груди, а он, как бы в знак примирения, лизнул меня в лицо.
В тот же день мать спросила:
— Что-то не видно Тузика, где он? Не знаешь?!.
— Не знаю… — не своим голосом, отвернувшись, буркнул я и поспешил выйти из комнаты.
…Нага Тузика через некоторое время зажила. Став инвалидом, он по-прежнему был добродушен и весел, только уже не мог, как раньше, подавать лапку. Меня же все время мучила совесть. Чтобы заглушить это неприятное чувство, я часто ласкал песика и угощал его лакомствами, нередко отрывая их от себя.
Прожил Тузик у нас еще два года и до самой своей смерти служил для меня живым укором.



ПЕРНАТЫЙ ДРУГ

Однажды я поймал на болоте журавленка и принес его домой. Он был не из пугливых и сразу стал брать из рук кусочки хлеба, творога — все, что ему давали. С особым аппетитом он глотал лягушек.
Журавленок скоро привык к неволе, подружился с нами и не прочь был даже поиграть. Назвали его Дружком. Стоило только кому-нибудь из нас, ребят, убежать, оставив его одного, как Дружок вытягивал шею и бросался в погоню.
Он забавно плясал: подпрыгивал, махал крыльями, приседал, схватывал и подбрасывал мелкие предметы, вертелся… Изредка журавль хандрил. Возможно, он тосковал по родному болоту, а может быть, просто чувствовал голод, так как был очень прожорлив, и ему не всегда хватало лягушек, которых мы приносили.
Если кто-нибудь пытался обидеть Дружка, он ложился на спину и пускал в ход свои длинные ноги и клюв.
Когда журавль подрос, в нем стали проявляться властность и задиристость. Он разгонял дерущихся петухов, бил клювом или крыльями собак, преследовал кошек, словом, стал полным хозяином во дворе.
Прошел еще год, и журавль стал невыносимым драчуном и забиякой. Он не только обижал, но часто насмерть забивал домашнюю птицу. Стоило ему только появиться во дворе, как среди птичьего населения начинался переполох.
Я не раз пробовал наказывать пернатого хулигана: привязывал его, спутывал ноги, но ничто не помогало. Пройдет день, другой — и снова на дворе драка, снова раненые, избитые.
Как ни жалко было мне расставаться с Дружком, но в конце кондов пришлось это сделать. Понимая, как трудна для меня разлука с журавлем, отец сказал:
— Отнеси Дружка на болото. Там он встретится со своими дикими собратьями и заживет обычной журавлиной жизнью. — И с улыбкой добавил: — А тебя и не вспомнит. Очень-то ты нужен ему!
На следующий день я посадил Дружка в мешок и отправился на ближайшее болото. Выпустил его, а сам, не оглядываясь, бросился бежать, чтобы поскорее скрыться в кустах.
Наступил вечер. Поднимая облака пыли, с громким мычанием возвращался с пастбища скот. Я равнодушно смотрел на стадо. И вдруг — каково было мое удивление и радость! — вижу: важно раскачиваясь на своих «ходулях», шагает мой Дружок.
Возвращение журавля тронуло даже отца, и мне разрешено было оставить Дружка при условии, что ни одна домашняя птица больше не пострадает.
Я поместил журавля в саду. Два дня все было тихо и спокойно. На третий же, когда никого не было дома, журавль каким-то образом пробрался во двор и подрался с Ингой, папиной охотничьей собакой: ранил ее возле глаза. Мог, конечно, и глаз выклевать, только случайность спасла ее.
И снова передо мной встал вопрос: как избавиться от драчуна?
Неподалеку от нашего села раскинулось большое озеро. Посреди него островок. На нем я часто видел журавлей. Вот на этот остров я и отвез своего беспокойного друга.
Через неделю я поехал на остров, чтобы узнать, там ли Дружок, и, если не улетел, то хорошо ли себя чувствует.
Еще издали я увидел несколько журавлей. Подъехав ближе, я крикнул: «Дружок, Дружок!..» Птицы замахали тяжелыми крыльями и улетели, но не все. Одна осталась на месте и не только не пыталась взлететь, но даже направилась в мою сторону. Это был Дружок. Он сразу узнал меня, ведь у журавлей очень хорошее зрение и слух. Я еще раз позвал его, и Дружок, издав веселый крик, пустился бегом ко мне. Он так трогательно выражал свою радость, что я обнял его и крепко-крепко прижался к нему щекой.
Встреча, однако, была недолгой. Вскоре над нами низко пролетела небольшая стая журавлей. Птицы сели на противоположном конце острова. Дружок долго смотрел в их сторону, а потом, взглянув еще раз на меня, решительно сделал несколько шагов в глубь острова. Отойдя немного, он обернулся, потом разбежался, поднялся в воздух и полетел туда, откуда доносилось призывное курлыканье.
На островок я приезжал еще несколько раз. Но Дружок становился ко мне все холодней и холодней. При последней встрече он уже без всяких колебаний улетел вместе с другими, не задержавшись даже для короткого свидания.
Отец оказался прав: для дикой птицы воля дороже всего, даже дружбы с человеком.


С СОБАКОЙ ПО ГРИБЫ

В детстве я очень любил собирать грибы, но получалось все как-то неудачно: ищу, а они от меня точно прячутся. Сестренка же за мной идет и находит. Было до слез досадно и обидно. Ребята даже начали подтрунивать надо мной. Возможно, я так и остался бы грибником-неудачником, если бы не помог один случай.
У нас было много кур, а курятника отец так и не собрался построить. Птицы неслись где попало. Одна залетит на потолок коровника, другая спрячется в сенном сарае, третья заберется под амбар.
Собирать яйца должны были мы с братом. Хоть я и знал некоторые куриные тайники, но где уследить за птицами! Иногда какая-нибудь несушка исчезнет недели на три, а потом появляется с целым выводком цыплят. Мы стали подумывать, как бы облегчить нашу работу.
Незадолго перед этим отец приобрел охотничью собаку — сеттера Ингу. Выросла она в городе и не имела понятия о куриных гнездах. Однажды Инга наткнулась в сарае на яйца. То ли от удивления, то ли по другой какой причине собака взвизгнула и остановилась в нерешительности перед гнездом.
— Эх, ты, глупая, яиц еще не видела! — посмеялся я, погладил ее и дал конфетку.
На другой день из сарая послышался лай. Сначала я не обратил на него внимания: мало ли почему собаки тявкают! Когда же лай повторился, я оказал брату:
— Посмотри, чего она там…
Ваня побежал в сарай и закричал оттуда:
— Над гнездом стоит, нас подзывает!
Я сообразил, что собака может помочь находить яйца. Мы снова дали ей лакомства. Повторялось так несколько раз. Вскоре Инга хорошо научилась находить яйца и лаем подзывать нас.

* * *

Вернулся я как-то раз из леса с пустой корзинкой и думаю: «Вот приучить бы Ингу отыскивать грибы, тогда бы меня никто не перегнал!»
В следующий раз я взял в лес собаку. Показываю ей грибы, даю хлеба с маслом, а она все не понимает: убегает и что-то другое ищет. И на этот раз я собрал меньше всех.
Что делать? Снова стал обдумывать. Пытался обучать по-разному, и все неудачно. Видит папа, что у меня ничего не выходит, и говорит:
— Яйца Инга отыскивать умеет. «Свяжи» с ними как-нибудь грибы. А как это сделать — подумай!..
Принесли мы раз грибы, свежие, только что срезанные. Несколько грибов я подложил в куриное гнездо. Инга, как всегда, нашла яйца и стала лаять. Грибы же ее удивили: она их обнюхала, даже лапой потрогала. Так я проделывал несколько дней. Наконец, Инга стала лаять и над гнездом, в котором лежали одни только грибы. Как я обрадовался! «Ну, теперь берегись, сестренка!.. Посмотрим, кто из нас больше грибов принесет!»
Надо было закрепить навык. Пошли мы с братом в лес. Ваня держал собаку на поводке, а я отправлялся искать грибы. Найду полянку с маслятами и кричу:
— Инга, сюда!.. Ищи!..
Собака бегает, видимо, дичь ищет, а я зову ее к грибам:
— Здесь, здесь, Инга!.. Ищи!..
Она — в кусты. Наконец, почти уткнулась носом в грибы, остановилась и залаяла.
— Молодец, Инга!.. На кусочек хлеба с маслом, заработала!..
Не сразу, конечно, собака научилась лаять при виде каждого гриба. Но все же в конце концов стала хорошей помощницей.

* * *

На следующее лето к нам приехал погостить дядя, страстный грибник. Вскоре мы с ним по старой привычке отправились в лес. Об Инге я ему ничего не сказал, взял собаку на поводок, и пошли.
Было раннее августовское утро. Солнце только что взошло, и лес казался сонным. Роса еще не успела высохнуть, и травы казались сизыми. Сырость и холод заставляли нас ежиться. Но это только сначала, потом мы обо всем позабыли: нас охватил грибной азарт.
Вот у березы небольшой бугорок из прелых листьев. Они слегка приподняты, как будто кто-то пытается вылезти из земли. Снимешь верхние, а из-под них выглядывает темнокоричневая шляпа боровичка. А то наткнешься на старый почерневший пень, покрытый зеленым мхом. Трава возле него расцвечена желтыми, красными, синеватыми шляпками сыроежек, рыжиков, лисичек. Правда, такие находки встречаются редко, чаще грибы «играют с нами в прятки».
— Для чего ты Ингу взял? Только мешает! — с досадой заметил дядя.
— Пусть погуляет! Дома засиделась… А как вы думаете, можно собаку научить искать грибы?
— Если б было можно, давно бы обучили.
Я отстегнул поводок и громко приказал Инге:
— Ну-ка, побегай, поищи грибков!
Корзиночку дай ей, да побольше! — смеется дядя.
Собака убежала. Прошло несколько минут, и вдруг раздался ее звонкий, заливчатый лай. Я нарочно задержался подольше. Когда же лай сделался упорным, настойчивым, дядя не выдержал:
— Чего она там?
— Не знаю, может быть, на ежа наткнулась. Посмотрим!
Подошли к собаке. Инга стоит над коренастым красавцем — под березовиком. Она смотрит на нас с укором, как будто спрашивает:
— Долго еще ждать вас?
Гляжу на дядю, а у него глаза от удивления круглыми стали.
— Что это?.. Что с ней?!.
— Как что? Видите, нашла подберезовик и зовет нас!..
— Ничего не понимаю… Где взял такую?
Я стал рассказывать, а дядя только головой покачивает. Когда же я кончил, он долго еще расспрашивал, как ему воспитать такую же собаку, с чего начать. Но рассказывать было некогда: то и дело мы спешили на зов Инги.
…Домой возвращались с полными кошелками.
Дядя был в восторге.
— Если бы я не видел сам всего этого, — сказал он, — никогда не поверил бы, что с собакой можно «охотиться» за грибами.


СОЛОВЕЙКА И ВИТЯ

Под потолком, на окнах, на шкафу и этажерке — везде у дяди Андрея висели и стояли клетки с певчими птицами. Я часто приходил к нему, помогал ухаживать за его питомцами, приносил корм. Мне нравилось веселое пение и щебетание пичужек, но особенное удовольствие доставлял соловей: пел он замечательно, никогда такого не слыхал, не у всякого в песне столько колен!..
Мне очень хотелось иметь такого же певца, но мать не позволяла.
— Заведешь птицу, а ухаживать не будешь, убирай потом за вами!..
На следующий год я отличником закончил семилетку. Отец подарил мне фотоаппарат, а мама спросила:
— Что ты хотел бы иметь еще?
— Соловья!
— Ну, мать, придется уступить!.. — сказал отец.
В нашей деревне соловьи водились и в садах, и на речке. Возвратившись на родину, они сразу же давали о себе знать: пели, не переставая, и днем и ночью, но особенно хорошо — на утренней и вечерней заре. Я мог их слушать часами, забывая об играх и интересных книгах.
Найти в саду соловьиное гнездо не доставило мне большого труда. Я увидел его в развилке веточки, низко, совсем над водой, в нем лежало пять буровато-зеленых яичек.
Стал наблюдать за гнездом. Птицы подпускали к себе близко, так как соловьев у нас все любили, обижать не позволяли, и они не боялись людей.
Через две недели появились птенцы. Я ждал, когда они подрастут, чтобы взять одного. Некоторые птицы бросают гнезда, когда в них заглянет человек, соловей же никогда не оставляет птенцов. Он кормит их даже, когда детенышей сажают в клетку, подвешенную вблизи гнезда. Так, по совету дяди Андрея, решил сделать и я.
— Но как выбрать птенца?.. Поют ведь только самцы!., спрашиваю у него.
— Бери самого крупного! Не ошибешься!.. Самцы крупнее самок.
Я выбрал птенчика и посадил его в клетку, которую повесил на сучок… Вскоре прилетел соловей, стал кормить детей. Мой птенец тоже запищал и, раскрыв клювик, потянулся за пищей. Соловей прыгнул к клетке, осмотрелся вокруг и накормил соловьенка. «Ну, теперь будет жив! — чуть не вскрикнул я от радости. — Только какой певец выйдет из него?»
— Дядя Андрей, а вдруг он не будет хорошо петь?.. Ведь в клетке соловьи поют хуже…
— В неволе плохо поют потому, что не у кого им учиться. Клетку домой пока не бери, пусть висит возле гнезда.
Я стал оставлять своего Соловейку в кустах, над речкой, где всю ночь раздавался соловьиный концерт.
«Уроки» помогли. В песнях моего питомца день ото дня появлялось все больше и больше силы, разнообразных тонов, красоты. И к концу лета пение Соловейки уже немногим уступало искусству старых соловьев.

* * *

Наступила поздняя осень. Начались дожди, холода. Уже давно улетели наши пернатые гости, когда я под крышей сарая увидел нахохлившегося скворца. Вид у него был жалкий, истощенный. Я без труда поймал его, и чтобы спасти от гибели, принес домой. Так рядом с Соловейкой появился еще один жилец.
В тепле скворушка повеселел. Поклевав хлебных крошек, творогу, он попытался запеть, но ничего не выходило. Слышалось какое-то бормотание, щебет. Я подошел к нему:
— Плохо же ты поешь. А как мы тебя звать будем? Заморышем, что ли?!.
И вдруг послышались чистые свистящие звуки:
— Вить!.. Вить!.. Вить!..
Отец засмеялся:
— Это он знакомится с тобой, представляется!..
Так появился у меня Витя.
Скворчи к принадлежал к молодняку, ко второму запоздалому выводку, и петь еще не научился. Скворцы обычно подражают другим птицам, разным шумам, скрипам — всему, что слышат. «Ну, — думаю, — и хорошо. Может, научится чему-нибудь у Соловейки».
Витька был очень подвижен, весел и скоро стал меня узнавать. Он внимательно слушал пение соловья и пытался ему подражать… Вот запел «учитель». Слышатся звуки флейты, то радостные, то грустные, они сменяются звонкой трелью, щелканьем. Скворушка старается воспроизводить их. Сначала, конечно, неудачно, но затем дело пошло на лад: Вите стали удаваться отдельные колена соловьиной песни. Правда, в его пении недоставало разнообразия тонов, нежности, чистоты звуков. Но и его песня все же была приятна.
Бывало, не успеет закончить свою песню Соловейка, как защелкает, засвистит флейтой скворец. Птицы как бы соревновались, иногда перебивая, заглушая друг друга. Когда «концерт» надоедал, я набрасывал на одну из клеток черный платок, и в темноте птица замолкала.
…Пришла весна, такая же как и все весны, солнечная, звонкоголосая. В один из таких веселых дней я вычистил клетку, дал соловью корму и пошел в кухню за водой. Вернулся, а мой Соловейка уже летает по комнате, видно, я забыл затворить дверку. Форточка в окне была открыта, и я замер, боясь пошевелиться: авось, птица где-нибудь сядет, тогда успею закрыть. Ударившись об оконное стекло, она забилась. Я хотел схватить ее, но… Соловейка отлетел от окна, сделал круг по комнате, и… не успел я опомниться, как серенький комочек вылетел через форточку в сад.
— Соловейко, Соловейко!.. — закричал я, выбежав на двор. Мне казалось, что он не может улететь от меня, это невозможно… ведь я так любил его… Но, увы, мой неблагодарный друг был потерян навсегда.
Долго не мог я забыть о своей утрате. Теперь и Витька не развлекал меня, скорее раздражал: его насвистывание напоминало Соловейку, отчего я еще острей, еще больней чувствовал свою потерю.
Между тем, оставшись один, скворец начал воспринимать разные звуки: мяуканье, кудахтанье, лай — все, что он слышал через раскрытые окна. Все чаще в его мелодичном пении стали появляться странные, не всегда приятные для уха звуки.
…Снова наступила весна.
— Выпусти-ка своего Витю на волю, — сказал отец. — Теперь ты к нему охладел, а ученые подсчитали, что одна семья скворцов ежедневно уничтожает триста шестьдесят четыре вредителя, за лето же — шестьдесят пять с половиной тысяч.
Я согласился и, как только прилетели первые скворцы, вынес Витю на крыльцо. «Ну, — думаю, — взовьется мой скворушка и улетит стрелой, не сказав мне даже «спасибо». Но так не получилось. Усевшись на ближайшую яблоньку, Витька удивленно осмотрелся вокруг, как будто увидел все окружающее впервые, что-то прощебетал и, вернувшись, сел мне на плечо. Это меня тронуло: Соловейку я любил больше, а Витя оказался преданней. Я не шевелился, боясь испугать его. Скворец свистнул раза два — три, как бы прощаясь со мной, и полетел к скворешне, которую я поставил для него. Там он попрыгал, осмотрел домик внутри, сел на веточку и весело запел по-соловьиному, трепеща крылышками и дергая хвостиком. Сомнения не было: квартирка ему понравилась.
На следующий день я увидел у скворечника уже двух скворцов, они вили гнездо: видно, Витя нашел себе подружку. А может, это другая пара? Но в этот момент послышались звуки, напомнившие Соловейку. Петь так мог только Витя. Я тоже посвистал. Скворушка сел на веточку возле меня, но побыл недолго: ему нужно было устраивать свое гнездо.
На зиму Витя, как и полагается, улетел на южный «курорт», а весной снова вернулся в родные края. Прилетел и сразу защелкал, что, по-видимому, означало: «Привет вам!..» Я пытался звать его, насвистывал, но меня он больше не узнавал.
Родину свою Витя, однако, не забывал. Каждую весну прилетали к нам скворцы, весело звенел на дворе их «джаз>, и сквозь разнообразные звуки я иногда улавливал короткие обрывки соловьинной песни.



РЯБЧИКИ

(Рассказ моего дядюшки)

Мне было тогда девять лет.
Представьте себе мальчишку-коротышку, одетого в синие холщевые штаны и в такую же рубашку. На ногах — стоптанные опорки, на голове — отцовский плисовый картуз, а за плечами — одноствольная старинная шомполка, которая концом приклада почти касается земли. Чувствуя себя взрослым, полный важности, шел я с дядей Гришей впервые на охоту по узкой лесной тропинке.
Дядюшке перевалило за семьдесят, но он был еще в силе. Его косолапые, короткие ноги семенили так часто, что я не успевал за ним идти, хотя и старался шагать широко, чтобы не бежать. От этого уставал и часто просил остановиться. Он исполнял просьбу, чему-то лукаво улыбаясь, но не засиживался и продолжал вести меня все глубже в лес.
К восходу солнца мы дошли до лесной балки, которая заросла высокими елями с отвисшими седыми бородами лишайников. По сторонам оврага тянулись к небу сосны. Ровные голые стволы их казались овечками, на вершинах которых слегка покачивались зеленые шапки.
— Закурим! — сказал дядя Гриша, останавливаясь, и протянул мне кожаный кисет и газетную бумагу.
Я с удивлением посмотрел на него.
— Разве не куришь? — хлопая рыжими ресницами часто мигающих глаз, спросил он.
— Нет, я еще мал…
— Человек, способный носить ружье, — уже мужик. Отец твой умер. Два года ты старший — хозяин дома. Не бойся, закури!..
Я молчал, было неловко. Стоял и, смущаясь, оглядывал моего доброго дядюшку. Он сидел на валежине и курил, поплевывая в сторону. Вдруг, обернувшись ко мне, старик одобрительно сказал:
— Не куришь — и хорошо. Вино не пьешь — дважды хорошо. Стрелять умеешь — трижды хорошо!..
Вскоре мы дошли до пригорка, поросшего ельником, кругом стеной стоял могучий сосняк. Отовсюду доносилось пение птиц, постукивание дятла, слышалось весеннее бульканье ручейка. На полянке пробивалась зеленая травка.
Дядя Гриша правой рукой положил на губу медную трубочку и стал подсвистывать, делая короткие паузы и к чему-то прислушиваясь.
— Версты две будет!.. — сказал он наконец.
— Докуда?
— До рябчика… до петушка, что подал голос, — ответил он, и начал заворачивать новую цыгарку.
— А какой он, этот петушок?
— Вот увидишь!.. — продолжал дядя, добывая кремнем огонь для прикурки.
— Как же увижу, если до него две версты? Разве он большой? — не унимался я.
— Меньше курицы, с цыпленка… Сказал тебе, сам скоро посмотришь.
— Когда? Он к нам придет?
— Нет, прилетит… Подсыпь-ка в капсюль сухого пороха. Приготовься!
Начал готовиться. Сильное волнение охватило меня: руки тряслись. Иголка, которой я выковыривал из шейки капсюля отсыревший порох, не попадала в дырочку, и второпях я просыпал дорогого припаса на целый заряд. Надев новый пистон на шейку, повернулся к дядюшке:
— Где, где же рябок?!.
— Пока далеко, не меньше версты. Торопиться некуда, садись, перекусим, а тогда и в путь!..
Мы сели под раскидистой елью, длинные лапчатые сучья которой прикрывали нас шатром. Дядя Гриша вынул из мешка ячневые пироги, разломил их, трижды перекрестился, шевеля беззвучно губами, и мы принялись есть, запивая водой из берестяного черпачка, который он мигом смастерил. Я с жадностью кушал сухой ячневый хлеб. Он мне казался вкусней городских баранок.
Покончив с завтраком, дядя Гриша снова поманил петушка в медную трубку. Ответный свист послышался совсем близко. Спустя минуту, он повторился.
— Нашел рябчик свою рябушку, — улыбаясь, заметил дядя. — Теперь им спешить некуда. Они теперь не летят, а идут пешком.
— И к нам придут?
— Иногда приходят и парочками, но редко. Случается это, когда петушок побежит на свист манка — к другой рябушке, а прежней его подружке оставаться одной не захочется, — вот они вместе и бегут на дудочку.
— И все же придут? — переспросил я.
— Поманим, авось и придут. Только смотри в оба, наберись терпения.
Дядя Гриша начал подсвистывать. Он так искусно подражал голосу рябушки, что петушок тотчас откликнулся на зов. Свист рябчика с каждой минутой становился ясней и отчетливей. Я затаил дыхание. Волновался, не верил, что смогу застрелить птицу. Однако ружье в плече. Сердце сильно бьется. Руки дрожат, ноги подкашиваются…
— Стреляй!.. Стреляй!., доносится шёпот.
Я оглянулся: дядя показывал совсем в другую сторону; Повернулся туда, но в это время под ногами хрустнула сухая ветка, и два рябчика, вспорхнув в десяти шагах от меня, скрылись в чаще. Я застыл на месте, меня как будто облило холодной водой.
— Прозевал! — послышался насмешливо-сочувственный шёпот.
От досады я чуть не заплакал. Дядюшка меня успокоил, научил пользоваться манком и утешил тем, что вся охота впереди, а это, по его словам, была только проба.
Мы прошли еще версты две в глубь леса и там разошлись. Я пугливо посматривал по сторонам, перелезал через валежник, оглядывался назад. Мне все казалось, что за кустом притаился медведь и вот-вот набросится на меня. Но кругом было тихо. Я успокоился и, как научил меня дядя, свистнул манком. На мой свист откликнулся петушок. Еще повторил — он отозвался ближе, на третий свист — подлетел совсем близко. Перелетая с дерева на дерево, рябчик отыскивал в траве подружку. Вот он слетел на землю. Набравшись смелости, я выстрелил и… дальше ничего не помню: в глазах потемнело, потерял сознание. Очнувшись, я почувствовал, что лежу на холодной земле. Ружье в стороне, изо рта пахнёт пороховой гарью, правое плечо ноет от боли. Сказать легко: «выстрелил». Но мне этот выстрел достался дорого, стоил стольких волнений и переживаний, что трудно их передать даже теперь. Помню: встал, осмотрелся, на земле лежал мертвый рябчик. Поднял его и положил в мешок…
Дальше дело пошло легче. Я уже больше не падал, наоборот: чувствовал, что с каждым выстрелом становлюсь все опытней и смелей, да и птицы стало попадаться на редкость много…
…Солнце уже спускалось за лесной далью, когда мы подходили к деревне. Дядя Гриша как будто и не устал. Он по-прежнему быстро семенил своими кривыми, короткими ногами, а я по-прежнему с трудом поспевал за ним. Ружье теперь висело за плечом, и его ствол высоко торчал над головой. Мешок, наполненный рябчиками, резал плечи. Однако эта тяжелая ноша придавала мне силы: я чувствовал себя кормильцем семьи. «Вот порадую мать и сестренку: давно мы не ели мяса!.. А что скажут ребята? Как будут завидовать! Каждому захочется сходить со мной на охоту!..» Занятый этими мыслями, я уже переставал чувствовать усталость и не заметил, как подошли к дому дяди Гриши.
— Ну, Пелагея, принимай добычу да не забудь подсчитать, шельмец-то меня перестрелял!.. — снимая мешок, обратился дядюшка к жене.
Изрытое оспой широкое лицо тетки улыбалось. Подтянув мешок к столу, она начала громко считать, доставая из моей сумки рябчиков:
— …шесть… восемь… десять… двенадцать!.. Да как же это тебе удалось? И все петушки… Молодец, далеко пойдешь!.. — И она любовно погладила мою взлохмаченную голову. — Завтра продадим и мучки купим. А ты, глядишь, на штанишки себе заработал. Смотри, какие они у тебя худые!..
Я растерянно посмотрел на тетку. «Значит, и мальчишки добычи моей не увидят, — мелькнуло у меня в голове, — и мать с сестренкой не поедят моих рябчиков… Зачем продавать?!.»…Мне стало грустно. Но тут я представил себя в новых штанах перед ребятами и опять повеселел.
Сели ужинать. На первое хозяйка подала редьку с квасом. На второе — картошку с огурцами, нарезанными кружками. Ели со ржаным хлебом из общей деревянной чашки.
После ужина дядя Гриша взобрался на русскую печку погреть свои старые кости. Тетка Пелагея легла на полу, а меня уложили на полати. Усталый и счастливый своим успехом, я сладко уснул. Во сне я ел вкусную похлебку из рябчиков, видел мать, веселую, улыбающуюся, себя в новых штанах. Довольный, говорил маме: «Теперь-то вы с Аленкой голодать не будете — всех прокормлю!..»


ФРОНТОВАЯ СУДЬБА

На улице ко мне пристал большой лохматый пес. Откуда и каким путем попал он сюда — неизвестно. Меня поразил его удивительно умный вид, и я привел собаку домой. «Пускай живет, — решил я. — Авось приживется». Собаку назвал Верным.
Пес оказался послушным, понимал меня с полуслова и скоро сделался незаменимым помощником на охоте. Чаще всего ходили мы с ним на зайцев и добыли их немало. Даже лису однажды взяли. Но особенно дорог стал мне Верный после того, как спас меня от беды: помог выкарабкаться из болотного зыбуна. Жаль только, что пожил он у нас недолго. На третьем году Отечественной войны появился приказ: всех крупных собак доставить в военкомат. Там мы с ним и расстались навсегда.
Верные друзья в мирной жизни, собаки помогали нам и на фронте: ими пользовались для подрыва танков. Предварительно их обучали. Перед учебой собакам не давали есть. Затем заводили стоящий танк и по команде «Вперед!» под гусеницу бросали кусок мяса. Собака кидалась за ним и съедала. После такого обучения в течение нескольких дней, пса уже трудно было удержать на месте: услышав треск танка, он изо всех сил рвался под его гусеницу.
О собаках-бойцах, конечно, в газетах не писали, но о судьбе Верного я все же узнал.
Как-то после войны, я ехал в одном вагоне с демобилизованными бойцами противотанкового соединения. Вспомнив своего четвероногого друга, я спросил, использовались ли в их части собаки.
— А как же?! Я и обучал их. К некоторым успел даже привязаться. Особенно полюбил Верного, такой умный пес.
Я сразу вспомнил свою собаку и нетерпеливо спросил сержанта:
— Верный? А как он выглядел?
Не знаю, было ли это случайным совпадением, но только и кличка и внешние признаки совпадали.
— Что же с ним сталось? — не скрывая тревоги, спросил я.
Во время танковой атаки, — рассказал сержант, — я был
с Верным в одном блиндаже. Наша оборона проходила вдоль опушки соснового бора, прорезанного лентой асфальтированного шоссе, по которому должно было двинуться к городу танковое соединение противника.
С рассветом гитлеровцы начали артиллерийскую подготовку. Она длилась часа три, а потом, стреляя из пушек, на нас двинулись танки. С каждой минутой нарастал жуткий скрежет.
Мы подпустили врага и стали бить прямой наводкой. Вот выбыл из строя головной танк, за ним — другой. Но один прорвался вперед и ринулся к нашему блиндажу. Вот он уже совсем близко. Тут, по моему приказу, со связкой гранат на шее кинулся вперед Верный. Фашисты дали по нему пулеметную очередь, но опоздали: пес был уже в «мертвой зоне». Он бросился под гусеницу. Раздался страшный взрыв, и танк, громыхая разбитой цепью, завертелся на месте. Верный погиб, но и вражеский танк был уничтожен.
Так я узнал о судьбе своего друга. А может, это был не он? Не все ли равно. На каком бы участке обороны ни находился мой Верный, его фронтовая судьба была та же.


В БУРЮ

Наш городок раскинулся на восточном берегу Темного озера, которое привлекало к себе многих: на нем ловили рыбу, в его камышах охотились, а на песчаной отмели, далеко уходящей в озеро, с утра до вечера купались ребята и взрослые. Тихое и спокойное обычно, Темное при сильных ветрах становилось. грозным. Его западный берег так и назывался Гнилым углом: оттуда всегда приходили несчастья.
Во время бурь на Темном гибло много людей: тонули рыбаки, охотники, дети. О его непостоянстве хорошо знали местные жители и все же доверялись его обманчивому спокойствию.
Спокойным выглядело озеро и в тот ясный, тихий августовский день, когда мы с Кимом, нашим соседом, отправились на челне к заводям дальнего берега половить щук блесной.
Я — на корме, Ким — на веслах. Едем вдоль прибрежных камышей. Вспугнутые утки с шумом поднимаются, перелетая с одного плеса на другой. У нас ружье, но задерживаться не Хотим, торопимся. Кое-где палками торчат из воды длинные шеи гагар, глухо доносится из камышей мощное гуканье выпи. Всюду по зеркалу озера разбросаны рыбачьи челны…
…Лов удачен: на дне лодки стоят два ведра, наполненные щуками. Но, увлекшись ловлей, мы не заметили, как все вокруг опустело.
— Смотри, на озере никого нет! — удивился Ким.
Кругам, действительно, было пусто. Голоса и звуки замолкли, все живое попряталось. «Неужели собирается буря? А мы так далеко забрались. Скорей, скорей домой!..»
Ветер с силой пробежал по верхушкам камыша, и тот тревожно зашуршал, как бы предупреждая нас об опасности. За первым порывом последовал второй, третий… Началась качка. Не прошло и десяти минут, как засвистел ветер, заходили валы с белыми гребнями, поднялась буря…
Посреди озера росли камыши. Надеясь укрыться, мы въехали в них. Здесь немного тише… Но что это?!. Смотрим и глазам не верим: кругом утки, утки… Мы врезались в сплошную гущу птиц, плотно, бок о бок прижавшихся друг к другу. Некоторые из них пытались подняться, но мощные порывы ветра не позволяли им взлететь, и они, кувыркнувшись в воздухе, снова падали в кишащие птицей камыши.
— Не пальнуть ли — сразу куча уток! — прохрипел, стуча от холода зубами, Ким и потянулся к ружью.
— Не надо!.. Они тоже, как и мы, в беде… Горе заставило их сбиться в кучу.
От волн камыши спасали нас мало, маневрировать же лодкой в них было трудно. Мы едва не перевернулись и снова выбрались на чистую воду.
Между тем с запада надвинулась громадная черная туча. Она обложила небо, стало совсем темно. Фиолетовые вспышки молний, сопровождаемые раскатами грома, чертили тьму, освещая на мгновения небо и кипящее озеро. Лил дождь. Волны глухо шумели, злобно ударяясь друг о друга. Казалось, вода и небо поссорились…
Челнок перестал повиноваться нам, его бросало, как пушинку. Я точно окаменел и боялся шевельнуться, чтобы не нарушить равновесия и не зачерпнуть воды. К счастью, Ким не растерялся, мощными рывками весел он направил челнок к берегу. Однако боковой вал с такой силой хлестнул в борт, что едва не потопил нас. Пришлось направить суденышко по ветру, по волнам, в неведомую страшную даль, где в темноте свирепо бушевала буря.
Промокшие до костей, мы окоченели на ветру. Ноги затекли от неподвижности. Только теперь я понял, как счастливы те, кто сейчас на суше.
Нас долго носило по озеру: челн мало повиновался веслам. Он то глубоко проваливался между валами, то его выбрасывало на гребень.
В лодке накопилась вода. Ким скомандовал: «Вычерпывай, скорей!» Мы принялись выливать банкой из-под консервов и моей тюбетейкой. И здесь, как всегда, Ким не унывал, подбадривал. Сквозь шум ветра и волн доносилось: «Не раскисай, бери себя в руки!» И шутливое: «Умирать нам рановато… Нажми!..»
Вдруг я вздрогнул от страшного толчка: ударила сильная волна, и челн заскрипел, точно застонал. Стало невыносимо жутко. И тут среди стона и рева разгулявшейся стихии неожиданно раздался радостный крик Кима:
— Берег!.. Берег!..
Прорезая темень, в полукилометре от нас ярко вспыхнул красный «Юпитер» спасательной станции. В груди у меня сразу потеплело. Впрочем, надежда согревала недолго: волны относили челн в сторону. Надо было дать сигнал. Но как выстрелить?.. Ружье лежало в воде на дне лодки. Патроны отсырели. Решили зажечь кусок бумаги. Но — увы! — спички и обрывок газеты, нащупанный в кармане, были сырые…
Вскоре яркий сноп лучей прожектора с вышки станции забродил по бурлящему озеру, отыскивая попавших в беду. «Сейчас он нащупает нас — и мы спасены!» Однако луч, точно издеваясь, обходил нашу лодку, она не попадала в полосу света. Пытались кричать — буря заглушала голос.
Напрягая последние силы, Ким повернул челн на свет и долго боролся. Все же волны оказались сильнее, и нас стало относить в сторону… Но что это?.. Слева показался огонек, сквозь шум ветра и волн донесся глухой размеренный стук…
— Моторка, моторка идет! — не своим голосом закричал я.
С яркой фарой на носу в стороне от нас шел спасательный катер, видимо, возвращаясь с разведки. Мы приподнялись, держась друг за друга, замахали руками. В этот момент ударила в борт волна и перевернула лодку. Вцепившись в нее, мы начали кричать, звать на помощь. Но следующая волна подхватила челн и унесла его. Ким тоже пропал куда-то. Барахтаюсь… Бороться уже нет сил. Онемевшие ноги тянут вниз… Еще удар волны, и я захлебнулся… Но тут я почувствовал плечо друга: сильная рука Кима подхватила меня… Еще миг — и ноги… ощутили дно: буря нас выбросила на городскую отмель… Постояв по шею в воде, мы малость отдышались. Затем по мелководью выбрались на берег.
Обманчивому спокойствию Темного я больше не верил.