Михаил Лесной
БЛУЖДАЮЩИЕ ОГОНЬКИ
ПОДАРОК
В передней раздался звонок. Сестренка побежала к двери и через несколько минут вернулась с пачкой газет, журналов и писем. Среди них было почтовое извещение о получении на мое имя посылки.
Я не мог представить, от кого она, и совсем растерялся, когда на почтовом бланке прочитал: «Индия. Калькутта». Ничего более невероятного нельзя было придумать.
— Это, конечно, недоразумение! — решила мать.
Не медля ни минуты, я помчался на почту. Там выяснилось, что никакой ошибки нет, и я, с трудом сдерживая нетерпение и любопытство, получил изящный ящичек, такой легонький, что он казался пустым.
Крышка посылки была разделена пополам: слева — адрес на английском языке, справа — на русском. Английского я не понимал, а прочитав обратный адрес по-русски, узнал, что посылка отправлена сэром Джоном Пакстоном, судя по имени, англичанином. Тут я окончательно растерялся.
Принес посылку домой.
— Подожди вскрывать до прихода отца, что он скажет! — предупредила мать.
Я отложил ящичек в сторону и снова стал перебирать в уме знакомых, стараясь отыскать среди них загадочного отправителя посылки, но в конце концов пришел к выводу, что на моем месте был бы бессилен даже Шерлок Холмс.
Вечером отец внимательно осмотрел посылку, несколько раз перечитал адрес и, в недоумении покачав головой, сказал:
— Не представляю, что за Джон Пакстон!..
Ящичек открыли. Я снял слой мелкой упругой стружки, затем — ваты и увидел изящную игрушку — белое, точно фарфоровое яйцо, напоминавшее гусиное, только покрупнее. Больше в ящике ничего не было — ни письма, ни записки. Это обстоятельство делало посылку еще более таинственной.
Несколько дней мы жили под впечатлением странного подарка. Но в конце концов все надоедает. Надоело делать догадки и о неизвестном Джоне Пакстоне, и история с посылкой стала забываться. Яйцо же, как красивую безделушку, я положил в комнате на карниз кафельной печи. Хотя она и отапливалась, но яйцо не восковое, ему ничего не сделается.
Через месяц отец получил от своего брата — дяди Вани — письмо, в котором, между прочим, сообщалось, что сын его, мой двоюродный брат Валерка, закончил мореходное училище и сейчас в дальнем плавании. Их учебное судно заходило в индийский порт Калькутту, откуда Валерий послал Петруше — так звали меня — маленький подарок, а что именно — не пишет. Лишь скупо замечает: «Всю прелесть его Петруша вполне оценит только через некоторое время.»
Как только отец прочел эти строки, для нас сразу стало все понятно: посылка — очередное чудачество Валерки. Нам хорошо знакомы были его проделки: он то дарил забавные игрушки, то присылал письма, сообщая в них о самых невероятных приключениях, подписываясь разными фантастическими именами. И как это я не догадался, что таинственное яйцо от него!
Неясным осталось только одно: что это — фарфоровая игрушка или настоящее яйцо какой-то крупной птицы?
— Ну, уж если это от Валерки, — сказал отец, — то надо ждать продолжения «истории»!..
* * *
Солнечное майское утро. В раскрытые окна врывается запах цветущих яблонь. Заливаются скворцы. Я сижу в своей комнате и читаю книгу. Вдруг из кухни раздается голос матери:
— Петя, кто это пищит? Посмотри-ка, не забрался ли чужой котенок.
Я прислушался. Звук был странный. И никак нельзя было определить, откуда он исходил. Я заглянул под кровать, за диван, под этажерку. Котенка нигде не было, а писк не умолкал. Продолжая поиски, я подошел к печке и… о ужас! — пищало фарфоровое яйцо. Оно издавало звуки, похожие на икоту, такие громкие, что их хорошо было слышно из соседней комнаты. Временами «икота» затихала, но стоило только постучать по яйцу или встряхнуть его, как оно снова начинало пищать…
Прибежала мать, сестренка. Все были удивлены и опечалены. Опять новое беспокойство!
— Я говорил, что история с посылкой еще не закончилась. Так оно и есть!.. — грустно заметил отец.
Странный писк продолжался три дня. На четвертый неожиданно раздался сухой треск, и толстая известковая скорлупа на пуге яйца лучеобразно потрескалась, как трескается при ударе стекло.
— Проклевывается какая-то птица… Вдруг страус?!. Вот интересно!.. — вырвалось у меня.
— Какие же страусы в Индии?! — возразил отец.
Прошло некоторое время, и вдруг из отверстия в
скорлупе, вместо птичьего клюва, начало вылезать чье-то… тупое рыло. Я даже попятился. Затем все же решил помочь «птенчику», стал расширять отверстие, проламывая пальцем края скорлупы. Высунувшееся из яйца рыло огрызнулось и укусило меня за палец. Я отдернул руку, яйцо упало, и… по полу побежал освободившийся от скорлупы малюсенький крокодиленок, похожий на крупную ящерицу.
Так разгадалась загадка: яйцо оказалось крокодильим. Самка этого животного обычно откладывает яйца в теплый песок, и через два месяца выходят детеныши. У нас же роль инкубатора сыграла печь, на карнизе которой лежало яйцо.
Новорожденный оказался очень вертким. Я с трудом поймал его. На семейном совете мы решили посадить крокодиленка в фанерный ящик, на дно которого поставили таз с водой.
В честь Валерки — Джона Пакстона — я назвал новорожденного Джоном. Он был серо-буроватого цвета с темными поперечными полосками на спине, с зелеными глазами. В длину достигал тридцати сантиметров.
Первое время Джон питался рубленым мясом, а потом стал есть рыбу, лягушек, ящериц, моллюсков. Он был очень прожорлив: набьет желудок, раздуется и лежит неподвижно, точно это не живое существо, а чучело. Иногда я даже трогал Джона палочкой, чтобы убедиться, жив ли он.
Теперь голос крокодиленка уже не походил на писк, а напоминал кваканье лягушки, только звучал несколько громче. Крик обычно повторялся подряд раз шесть-семь, затем наступал перерыв.
Джон был большим злюкой: хватал за пальцы, когда его брали. Рассердившись, часто квакал, пыхтел, фыркал, особенно если был голоден, или когда его дразнили, приподнимая за хвост. Несколько же попривыкнув, крокодиленок перестал кусаться, можно было даже погладить недотрогу. Прошло еще некоторое время, и я приучил его приходить на зов: протяну ему на палочке кусочек мяса и маню — Джон, Джон!..
Крокодиленок очень любил греться на солнце, лежа на песке. Он обычно полудремал, но при малейшей опасности сразу бросался в воду.
Все лето он прожил в саду. На солнечной площадке я врыл в. землю стиральное корыто и наполнил его водой. Вокруг насыпал толстый слой песку и всю площадку плотно обставил досками, устроив из них нечто вроде забора.
Но моя изгородь вскоре подвела меня. Прихожу раз утром, чтобы покормить крокодиленка, а его и след простыл: отыскал в стенке щель, раздвинул доски и ушел. Его исчезновение меня перепугало: ведь Джон мог натворить бед.
Стал разыскивать беглеца. По следам на песке определил направление, в каком он пошел. Поседевшая от росы трава тоже оставляла темную полоску, которая вывела меня из сада на дорогу, грязную от недавнего дождя. По отпечаткам ног Джона я узнал, что он пересек ее и направился к небольшому пруду, заросшему по берегам осокой и тальником. Запах воды он, видимо, учуял издали.
Я спрятался за кустом на берегу пруда и стал подманивать Джона: квакать по-лягушечьи. Прошло минут десять, смотрю: из воды высовывается знакомое рыло. Крокодиленок вышел на берег, отряхнулся, огляделся и тихо направился к кусту, за которым я сидел. Я угостил его мясом, посадил в ведро и отнес обратно в сад.
С наступлением холодов Джон перебрался на кухню, за теплую печку, в свое корыто, окруженное проволочной сеткой. Только с питанием стало труднее. Но меня выручали ребята: они приносили разные кухонные отбросы — мясные обрезки, птичьи потроха, мелкую рыбешку.
* * *
К концу первого года крокодиленок вырос на пятнадцать сантиметров. Из почтения к его внушительной внешности я стал называть его сэром Джоном Пакстоном. Теперь уже приходилось считаться с его настроением, учитывать, не голоден ли он, расположен ли «к приему посетителей». Его длинные челюсти были вооружены острыми, как иглы, шестьюдесятью восьмью зубами. Вполне ручным он так и не сделался. И у меня не раз возникала мысль: долго ли еще может продолжаться моя дружба с Джоном? Отец тоже предупреждал:
— Твою игру с Джоном пора кончать. Крокодилы очень опасны.
Я решил отдать крокодиленка в живой уголок средней школы. Захватил с собой ведро с Джоном: пусть, думаю, посмотрят, может, и понравится. Ребята, как и следовало ожидать, сразу загудели, точно потревоженные шмели, и готовы были вырвать у меня из рук ведро. Но учителя восторга не проявили.
— С полгода мы, может, и продержим вашего Джона, — сказал учитель биологии, — а что будем делать с ним потом? Да и сейчас он уже может натворить бед…
Я отправился в краеведческий музей. Шел с тяжелым сердцем — если и возьмут крокодиленка, то непременно убьют, чтобы сделать чучело. Не будут же держать живым. Но мое опасение было напрасным: заведующий музеем также не выразил радости от моего предложения.
— Музей наш областной, — сказал он, — крокодилы в наших местах не водятся, поэтому и не интересуют!..
Я растерялся. Что делать? К счастью, в наш город вскоре приехал зверинец: тигры, львы, удавы…
Пошел к директору.
— Есть у меня крокодиленок, — говорю ему. — Не возьмете ли?
— У вас… крокодил?!. Откуда?..
Я рассказал все, как было. Лицо директора расплылось в сочувственной улыбке. Глаза смеялись…
— Сколько же вы хотите за него? — спросил он.
— Ничего не хочу, только возьмите… Пожалуйста! — умоляюще пробормотал я.
— Ну как же так? Неудобно… Ведь он что-то стоит!..
— Нет, ничего не стоит… Ничего не надо… Только не убивайте!..
— Зачем убивать? Мы животных не убиваем!..
Директор поблагодарил за подарок и обещал прислать за крокодилом человека. Но когда я вернулся домой, у меня возникло сомнение: вдруг директор раздумает? И я сам отнес Джона в зверинец.
Домой возвращался, присвистывая и приплясывая. Я радовался, что избавился, наконец, от Валеркиного подарка и что мой Джон останется жив.
Михаил Лесной
БЛУЖДАЮЩИЕ ОГОНЬКИ
ПОДАРОК
В передней раздался звонок. Сестренка побежала к двери и через несколько минут вернулась с пачкой газет, журналов и писем. Среди них было почтовое извещение о получении на мое имя посылки.
Я не мог представить, от кого она, и совсем растерялся, когда на почтовом бланке прочитал: «Индия. Калькутта». Ничего более невероятного нельзя было придумать.
— Это, конечно, недоразумение! — решила мать.
Не медля ни минуты, я помчался на почту. Там выяснилось, что никакой ошибки нет, и я, с трудом сдерживая нетерпение и любопытство, получил изящный ящичек, такой легонький, что он казался пустым.
Крышка посылки была разделена пополам: слева — адрес на английском языке, справа — на русском. Английского я не понимал, а прочитав обратный адрес по-русски, узнал, что посылка отправлена сэром Джоном Пакстоном, судя по имени, англичанином. Тут я окончательно растерялся.
Принес посылку домой.
— Подожди вскрывать до прихода отца, что он скажет! — предупредила мать.
Я отложил ящичек в сторону и снова стал перебирать в уме знакомых, стараясь отыскать среди них загадочного отправителя посылки, но в конце концов пришел к выводу, что на моем месте был бы бессилен даже Шерлок Холмс.
Вечером отец внимательно осмотрел посылку, несколько раз перечитал адрес и, в недоумении покачав головой, сказал:
— Не представляю, что за Джон Пакстон!..
Ящичек открыли. Я снял слой мелкой упругой стружки, затем — ваты и увидел изящную игрушку — белое, точно фарфоровое яйцо, напоминавшее гусиное, только покрупнее. Больше в ящике ничего не было — ни письма, ни записки. Это обстоятельство делало посылку еще более таинственной.
Несколько дней мы жили под впечатлением странного подарка. Но в конце концов все надоедает. Надоело делать догадки и о неизвестном Джоне Пакстоне, и история с посылкой стала забываться. Яйцо же, как красивую безделушку, я положил в комнате на карниз кафельной печи. Хотя она и отапливалась, но яйцо не восковое, ему ничего не сделается.
Через месяц отец получил от своего брата — дяди Вани — письмо, в котором, между прочим, сообщалось, что сын его, мой двоюродный брат Валерка, закончил мореходное училище и сейчас в дальнем плавании. Их учебное судно заходило в индийский порт Калькутту, откуда Валерий послал Петруше — так звали меня — маленький подарок, а что именно — не пишет. Лишь скупо замечает: «Всю прелесть его Петруша вполне оценит только через некоторое время.»
Как только отец прочел эти строки, для нас сразу стало все понятно: посылка — очередное чудачество Валерки. Нам хорошо знакомы были его проделки: он то дарил забавные игрушки, то присылал письма, сообщая в них о самых невероятных приключениях, подписываясь разными фантастическими именами. И как это я не догадался, что таинственное яйцо от него!
Неясным осталось только одно: что это — фарфоровая игрушка или настоящее яйцо какой-то крупной птицы?
— Ну, уж если это от Валерки, — сказал отец, — то надо ждать продолжения «истории»!..
* * *
Солнечное майское утро. В раскрытые окна врывается запах цветущих яблонь. Заливаются скворцы. Я сижу в своей комнате и читаю книгу. Вдруг из кухни раздается голос матери:
— Петя, кто это пищит? Посмотри-ка, не забрался ли чужой котенок.
Я прислушался. Звук был странный. И никак нельзя было определить, откуда он исходил. Я заглянул под кровать, за диван, под этажерку. Котенка нигде не было, а писк не умолкал. Продолжая поиски, я подошел к печке и… о ужас! — пищало фарфоровое яйцо. Оно издавало звуки, похожие на икоту, такие громкие, что их хорошо было слышно из соседней комнаты. Временами «икота» затихала, но стоило только постучать по яйцу или встряхнуть его, как оно снова начинало пищать…
Прибежала мать, сестренка. Все были удивлены и опечалены. Опять новое беспокойство!
— Я говорил, что история с посылкой еще не закончилась. Так оно и есть!.. — грустно заметил отец.
Странный писк продолжался три дня. На четвертый неожиданно раздался сухой треск, и толстая известковая скорлупа на пуге яйца лучеобразно потрескалась, как трескается при ударе стекло.
— Проклевывается какая-то птица… Вдруг страус?!. Вот интересно!.. — вырвалось у меня.
— Какие же страусы в Индии?! — возразил отец.
Прошло некоторое время, и вдруг из отверстия в
скорлупе, вместо птичьего клюва, начало вылезать чье-то… тупое рыло. Я даже попятился. Затем все же решил помочь «птенчику», стал расширять отверстие, проламывая пальцем края скорлупы. Высунувшееся из яйца рыло огрызнулось и укусило меня за палец. Я отдернул руку, яйцо упало, и… по полу побежал освободившийся от скорлупы малюсенький крокодиленок, похожий на крупную ящерицу.
Так разгадалась загадка: яйцо оказалось крокодильим. Самка этого животного обычно откладывает яйца в теплый песок, и через два месяца выходят детеныши. У нас же роль инкубатора сыграла печь, на карнизе которой лежало яйцо.
Новорожденный оказался очень вертким. Я с трудом поймал его. На семейном совете мы решили посадить крокодиленка в фанерный ящик, на дно которого поставили таз с водой.
В честь Валерки — Джона Пакстона — я назвал новорожденного Джоном. Он был серо-буроватого цвета с темными поперечными полосками на спине, с зелеными глазами. В длину достигал тридцати сантиметров.
Первое время Джон питался рубленым мясом, а потом стал есть рыбу, лягушек, ящериц, моллюсков. Он был очень прожорлив: набьет желудок, раздуется и лежит неподвижно, точно это не живое существо, а чучело. Иногда я даже трогал Джона палочкой, чтобы убедиться, жив ли он.
Теперь голос крокодиленка уже не походил на писк, а напоминал кваканье лягушки, только звучал несколько громче. Крик обычно повторялся подряд раз шесть-семь, затем наступал перерыв.
Джон был большим злюкой: хватал за пальцы, когда его брали. Рассердившись, часто квакал, пыхтел, фыркал, особенно если был голоден, или когда его дразнили, приподнимая за хвост. Несколько же попривыкнув, крокодиленок перестал кусаться, можно было даже погладить недотрогу. Прошло еще некоторое время, и я приучил его приходить на зов: протяну ему на палочке кусочек мяса и маню — Джон, Джон!..
Крокодиленок очень любил греться на солнце, лежа на песке. Он обычно полудремал, но при малейшей опасности сразу бросался в воду.
Все лето он прожил в саду. На солнечной площадке я врыл в. землю стиральное корыто и наполнил его водой. Вокруг насыпал толстый слой песку и всю площадку плотно обставил досками, устроив из них нечто вроде забора.
Но моя изгородь вскоре подвела меня. Прихожу раз утром, чтобы покормить крокодиленка, а его и след простыл: отыскал в стенке щель, раздвинул доски и ушел. Его исчезновение меня перепугало: ведь Джон мог натворить бед.
Стал разыскивать беглеца. По следам на песке определил направление, в каком он пошел. Поседевшая от росы трава тоже оставляла темную полоску, которая вывела меня из сада на дорогу, грязную от недавнего дождя. По отпечаткам ног Джона я узнал, что он пересек ее и направился к небольшому пруду, заросшему по берегам осокой и тальником. Запах воды он, видимо, учуял издали.
Я спрятался за кустом на берегу пруда и стал подманивать Джона: квакать по-лягушечьи. Прошло минут десять, смотрю: из воды высовывается знакомое рыло. Крокодиленок вышел на берег, отряхнулся, огляделся и тихо направился к кусту, за которым я сидел. Я угостил его мясом, посадил в ведро и отнес обратно в сад.
С наступлением холодов Джон перебрался на кухню, за теплую печку, в свое корыто, окруженное проволочной сеткой. Только с питанием стало труднее. Но меня выручали ребята: они приносили разные кухонные отбросы — мясные обрезки, птичьи потроха, мелкую рыбешку.
* * *
К концу первого года крокодиленок вырос на пятнадцать сантиметров. Из почтения к его внушительной внешности я стал называть его сэром Джоном Пакстоном. Теперь уже приходилось считаться с его настроением, учитывать, не голоден ли он, расположен ли «к приему посетителей». Его длинные челюсти были вооружены острыми, как иглы, шестьюдесятью восьмью зубами. Вполне ручным он так и не сделался. И у меня не раз возникала мысль: долго ли еще может продолжаться моя дружба с Джоном? Отец тоже предупреждал:
— Твою игру с Джоном пора кончать. Крокодилы очень опасны.
Я решил отдать крокодиленка в живой уголок средней школы. Захватил с собой ведро с Джоном: пусть, думаю, посмотрят, может, и понравится. Ребята, как и следовало ожидать, сразу загудели, точно потревоженные шмели, и готовы были вырвать у меня из рук ведро. Но учителя восторга не проявили.
— С полгода мы, может, и продержим вашего Джона, — сказал учитель биологии, — а что будем делать с ним потом? Да и сейчас он уже может натворить бед…
Я отправился в краеведческий музей. Шел с тяжелым сердцем — если и возьмут крокодиленка, то непременно убьют, чтобы сделать чучело. Не будут же держать живым. Но мое опасение было напрасным: заведующий музеем также не выразил радости от моего предложения.
— Музей наш областной, — сказал он, — крокодилы в наших местах не водятся, поэтому и не интересуют!..
Я растерялся. Что делать? К счастью, в наш город вскоре приехал зверинец: тигры, львы, удавы…
Пошел к директору.
— Есть у меня крокодиленок, — говорю ему. — Не возьмете ли?
— У вас… крокодил?!. Откуда?..
Я рассказал все, как было. Лицо директора расплылось в сочувственной улыбке. Глаза смеялись…
— Сколько же вы хотите за него? — спросил он.
— Ничего не хочу, только возьмите… Пожалуйста! — умоляюще пробормотал я.
— Ну как же так? Неудобно… Ведь он что-то стоит!..
— Нет, ничего не стоит… Ничего не надо… Только не убивайте!..
— Зачем убивать? Мы животных не убиваем!..
Директор поблагодарил за подарок и обещал прислать за крокодилом человека. Но когда я вернулся домой, у меня возникло сомнение: вдруг директор раздумает? И я сам отнес Джона в зверинец.
Домой возвращался, присвистывая и приплясывая. Я радовался, что избавился, наконец, от Валеркиного подарка и что мой Джон останется жив.