Сборник рассказов М. Лесного (Зверева) «Блуждающие огоньки» познакомит маленьких читателей с пестрой и разноголосой жизнью обитателей озер, лесов и полей.
Для детей младшего и среднее школьного возраста.
Михаил Лесной
БЛУЖДАЮЩИЕ ОГОНЬКИ
ПОДАРОК
В передней раздался звонок. Сестренка побежала к двери и через несколько минут вернулась с пачкой газет, журналов и писем. Среди них было почтовое извещение о получении на мое имя посылки.
Я не мог представить, от кого она, и совсем растерялся, когда на почтовом бланке прочитал: «Индия. Калькутта». Ничего более невероятного нельзя было придумать.
— Это, конечно, недоразумение! — решила мать.
Не медля ни минуты, я помчался на почту. Там выяснилось, что никакой ошибки нет, и я, с трудом сдерживая нетерпение и любопытство, получил изящный ящичек, такой легонький, что он казался пустым.
Крышка посылки была разделена пополам: слева — адрес на английском языке, справа — на русском. Английского я не понимал, а прочитав обратный адрес по-русски, узнал, что посылка отправлена сэром Джоном Пакстоном, судя по имени, англичанином. Тут я окончательно растерялся.
Принес посылку домой.
— Подожди вскрывать до прихода отца, что он скажет! — предупредила мать.
Я отложил ящичек в сторону и снова стал перебирать в уме знакомых, стараясь отыскать среди них загадочного отправителя посылки, но в конце концов пришел к выводу, что на моем месте был бы бессилен даже Шерлок Холмс.
Вечером отец внимательно осмотрел посылку, несколько раз перечитал адрес и, в недоумении покачав головой, сказал:
— Не представляю, что за Джон Пакстон!..
Ящичек открыли. Я снял слой мелкой упругой стружки, затем — ваты и увидел изящную игрушку — белое, точно фарфоровое яйцо, напоминавшее гусиное, только покрупнее. Больше в ящике ничего не было — ни письма, ни записки. Это обстоятельство делало посылку еще более таинственной.
Несколько дней мы жили под впечатлением странного подарка. Но в конце концов все надоедает. Надоело делать догадки и о неизвестном Джоне Пакстоне, и история с посылкой стала забываться. Яйцо же, как красивую безделушку, я положил в комнате на карниз кафельной печи. Хотя она и отапливалась, но яйцо не восковое, ему ничего не сделается.
Через месяц отец получил от своего брата — дяди Вани — письмо, в котором, между прочим, сообщалось, что сын его, мой двоюродный брат Валерка, закончил мореходное училище и сейчас в дальнем плавании. Их учебное судно заходило в индийский порт Калькутту, откуда Валерий послал Петруше — так звали меня — маленький подарок, а что именно — не пишет. Лишь скупо замечает: «Всю прелесть его Петруша вполне оценит только через некоторое время.»
Как только отец прочел эти строки, для нас сразу стало все понятно: посылка — очередное чудачество Валерки. Нам хорошо знакомы были его проделки: он то дарил забавные игрушки, то присылал письма, сообщая в них о самых невероятных приключениях, подписываясь разными фантастическими именами. И как это я не догадался, что таинственное яйцо от него!
Неясным осталось только одно: что это — фарфоровая игрушка или настоящее яйцо какой-то крупной птицы?
— Ну, уж если это от Валерки, — сказал отец, — то надо ждать продолжения «истории»!..
* * *
Солнечное майское утро. В раскрытые окна врывается запах цветущих яблонь. Заливаются скворцы. Я сижу в своей комнате и читаю книгу. Вдруг из кухни раздается голос матери:
— Петя, кто это пищит? Посмотри-ка, не забрался ли чужой котенок.
Я прислушался. Звук был странный. И никак нельзя было определить, откуда он исходил. Я заглянул под кровать, за диван, под этажерку. Котенка нигде не было, а писк не умолкал. Продолжая поиски, я подошел к печке и… о ужас! — пищало фарфоровое яйцо. Оно издавало звуки, похожие на икоту, такие громкие, что их хорошо было слышно из соседней комнаты. Временами «икота» затихала, но стоило только постучать по яйцу или встряхнуть его, как оно снова начинало пищать…
Прибежала мать, сестренка. Все были удивлены и опечалены. Опять новое беспокойство!
— Я говорил, что история с посылкой еще не закончилась. Так оно и есть!.. — грустно заметил отец.
Странный писк продолжался три дня. На четвертый неожиданно раздался сухой треск, и толстая известковая скорлупа на пуге яйца лучеобразно потрескалась, как трескается при ударе стекло.
— Проклевывается какая-то птица… Вдруг страус?!. Вот интересно!.. — вырвалось у меня.
— Какие же страусы в Индии?! — возразил отец.
Прошло некоторое время, и вдруг из отверстия в
скорлупе, вместо птичьего клюва, начало вылезать чье-то… тупое рыло. Я даже попятился. Затем все же решил помочь «птенчику», стал расширять отверстие, проламывая пальцем края скорлупы. Высунувшееся из яйца рыло огрызнулось и укусило меня за палец. Я отдернул руку, яйцо упало, и… по полу побежал освободившийся от скорлупы малюсенький крокодиленок, похожий на крупную ящерицу.
Так разгадалась загадка: яйцо оказалось крокодильим. Самка этого животного обычно откладывает яйца в теплый песок, и через два месяца выходят детеныши. У нас же роль инкубатора сыграла печь, на карнизе которой лежало яйцо.
Новорожденный оказался очень вертким. Я с трудом поймал его. На семейном совете мы решили посадить крокодиленка в фанерный ящик, на дно которого поставили таз с водой.
В честь Валерки — Джона Пакстона — я назвал новорожденного Джоном. Он был серо-буроватого цвета с темными поперечными полосками на спине, с зелеными глазами. В длину достигал тридцати сантиметров.
Первое время Джон питался рубленым мясом, а потом стал есть рыбу, лягушек, ящериц, моллюсков. Он был очень прожорлив: набьет желудок, раздуется и лежит неподвижно, точно это не живое существо, а чучело. Иногда я даже трогал Джона палочкой, чтобы убедиться, жив ли он.
Теперь голос крокодиленка уже не походил на писк, а напоминал кваканье лягушки, только звучал несколько громче. Крик обычно повторялся подряд раз шесть-семь, затем наступал перерыв.
Джон был большим злюкой: хватал за пальцы, когда его брали. Рассердившись, часто квакал, пыхтел, фыркал, особенно если был голоден, или когда его дразнили, приподнимая за хвост. Несколько же попривыкнув, крокодиленок перестал кусаться, можно было даже погладить недотрогу. Прошло еще некоторое время, и я приучил его приходить на зов: протяну ему на палочке кусочек мяса и маню — Джон, Джон!..
Крокодиленок очень любил греться на солнце, лежа на песке. Он обычно полудремал, но при малейшей опасности сразу бросался в воду.
Все лето он прожил в саду. На солнечной площадке я врыл в. землю стиральное корыто и наполнил его водой. Вокруг насыпал толстый слой песку и всю площадку плотно обставил досками, устроив из них нечто вроде забора.
Но моя изгородь вскоре подвела меня. Прихожу раз утром, чтобы покормить крокодиленка, а его и след простыл: отыскал в стенке щель, раздвинул доски и ушел. Его исчезновение меня перепугало: ведь Джон мог натворить бед.
Стал разыскивать беглеца. По следам на песке определил направление, в каком он пошел. Поседевшая от росы трава тоже оставляла темную полоску, которая вывела меня из сада на дорогу, грязную от недавнего дождя. По отпечаткам ног Джона я узнал, что он пересек ее и направился к небольшому пруду, заросшему по берегам осокой и тальником. Запах воды он, видимо, учуял издали.
Я спрятался за кустом на берегу пруда и стал подманивать Джона: квакать по-лягушечьи. Прошло минут десять, смотрю: из воды высовывается знакомое рыло. Крокодиленок вышел на берег, отряхнулся, огляделся и тихо направился к кусту, за которым я сидел. Я угостил его мясом, посадил в ведро и отнес обратно в сад.
С наступлением холодов Джон перебрался на кухню, за теплую печку, в свое корыто, окруженное проволочной сеткой. Только с питанием стало труднее. Но меня выручали ребята: они приносили разные кухонные отбросы — мясные обрезки, птичьи потроха, мелкую рыбешку.
* * *
К концу первого года крокодиленок вырос на пятнадцать сантиметров. Из почтения к его внушительной внешности я стал называть его сэром Джоном Пакстоном. Теперь уже приходилось считаться с его настроением, учитывать, не голоден ли он, расположен ли «к приему посетителей». Его длинные челюсти были вооружены острыми, как иглы, шестьюдесятью восьмью зубами. Вполне ручным он так и не сделался. И у меня не раз возникала мысль: долго ли еще может продолжаться моя дружба с Джоном? Отец тоже предупреждал:
— Твою игру с Джоном пора кончать. Крокодилы очень опасны.
Я решил отдать крокодиленка в живой уголок средней школы. Захватил с собой ведро с Джоном: пусть, думаю, посмотрят, может, и понравится. Ребята, как и следовало ожидать, сразу загудели, точно потревоженные шмели, и готовы были вырвать у меня из рук ведро. Но учителя восторга не проявили.
— С полгода мы, может, и продержим вашего Джона, — сказал учитель биологии, — а что будем делать с ним потом? Да и сейчас он уже может натворить бед…
Я отправился в краеведческий музей. Шел с тяжелым сердцем — если и возьмут крокодиленка, то непременно убьют, чтобы сделать чучело. Не будут же держать живым. Но мое опасение было напрасным: заведующий музеем также не выразил радости от моего предложения.
— Музей наш областной, — сказал он, — крокодилы в наших местах не водятся, поэтому и не интересуют!..
Я растерялся. Что делать? К счастью, в наш город вскоре приехал зверинец: тигры, львы, удавы…
Пошел к директору.
— Есть у меня крокодиленок, — говорю ему. — Не возьмете ли?
— У вас… крокодил?!. Откуда?..
Я рассказал все, как было. Лицо директора расплылось в сочувственной улыбке. Глаза смеялись…
— Сколько же вы хотите за него? — спросил он.
— Ничего не хочу, только возьмите… Пожалуйста! — умоляюще пробормотал я.
— Ну как же так? Неудобно… Ведь он что-то стоит!..
— Нет, ничего не стоит… Ничего не надо… Только не убивайте!..
— Зачем убивать? Мы животных не убиваем!..
Директор поблагодарил за подарок и обещал прислать за крокодилом человека. Но когда я вернулся домой, у меня возникло сомнение: вдруг директор раздумает? И я сам отнес Джона в зверинец.
Домой возвращался, присвистывая и приплясывая. Я радовался, что избавился, наконец, от Валеркиного подарка и что мой Джон останется жив.
С СОБАКОЙ ПО ГРИБЫ
Я очень любил собирать грибы, но получалось все как-то неудачно: ищу, а они от меня точно прячутся. Сестренка же за мной идет и находит. Было до слез досадно и обидно. Ребята даже начали подтрунивать надо мной. Возможно, я так и остался бы грибным неудачником, если бы не помог один случай.
У нас было много кур, а курятника папа так и не собрался построить. Птицы неслись, где попало. Одна залетит на крышу коровника, другая спрячется в сенном сарае, третья заберется под амбар.
Собирать яйца должны были мы с братом. Хоть я и знал некоторые куриные тайники, но где уследить за птицами! Иногда какая-нибудь несушка исчезнет недели на три, а потом появляется с целым выводком цыплят. Мы стали подумывать, как бы облегчить нашу работу…
Незадолго перед этим отец приобрел охотничью собаку — сеттера Ингу. Выросла она в городе и не имела понятия о куриных гнездах. Однажды Инга наткнулась в сарае на яйцо. То ли от удивления, то ли по другой какой причине собака взвизгнула и остановилась в нерешительности перед гнездом.
— Ах ты, глупая, яиц еще не видела! — посмеялся я, погладил ее и дал конфетку.
На другой день из сарая послышался лай. Сначала я не обратил на него внимания: мало ли почему собаки тявкают! Когда же лай повторился, я сказал брату:
— Посмотри, чего она там…
Ваня побежал в сарай и закричал оттуда:
— Над гнездом стоит, нас подзывает!
Я сообразил, что собака может помочь находить яйца. Мы снова дали Инге лакомства. Повторялось так несколько раз. Вскоре Инга хорошо научилась находить яйца и лаем подзывать нас.
* * *
Вернулся я как-то раз из леса с пустой корзинкой и думаю: «Вот приучить бы Ингу отыскивать грибы, тогда бы меня никто не перегнал!»
В следующий раз я взял в лес собаку. Показываю ей грибы, даю хлеба с маслом, а она все не понимает: убегает и что-то другое ищет. И на этот раз я собрал меньше всех.
Что делать? Стал обдумывать. Пытался обучать по-разному, и все неудачно. Видит папа, что у меня ничего не выходит, и говорит:
— Яйца Инга отыскивать умеет. «Свяжи» с ними как-нибудь грибы. А как это сделать — подумай!..
Принесли мы раз грибы, свежие, только что срезанные. Несколько грибов я подложил в куриное гнездо. Инга, как всегда, нашла яйца и стала лаять. Грибы ее удивили: она их обнюхала, даже лапой потрогала. Так я проделывал несколько дней. Наконец, Инга стала лаять и над гнездом, в котором лежали одни только грибы. Как я обрадовался! «Ну, теперь берегись, сестренка!.. Посмотрим, кто больше грибов принесет!»
Надо было закрепить навык. Пошли мы с братом в лес. Ваня держал собаку на поводке, а я отправлялся искать грибы. Найду полянку с маслятами и кричу:
— Инга, сюда!.. Ищи!..
Собака бегает, видимо, дичь ищет, а я зову к грибам:
— Здесь, здесь, Инга!.. Ищи!..
Она — в кусты. Наконец, почти уткнулась носом в грибы, остановилась и залаяла.
— Молодец, Инга!.. На кусочек хлеба с маслом, заработала!..
Не сразу, конечно, собака научилась лаять при виде каждого гриба. Но все же, в конце концов, она стала хорошей помощницей.
* * *
На следующее лето к нам приехал погостить дядя, страстный грибник. Мы с ним отправились в лес. Об Инге я ему ничего не сказал, взял собаку за поводок и пошли.
Раннее августовское утро. Солнце только что взошло, и лес кажется еще сонным. Росистые травы не успели обсохнуть и выглядят сизыми. Сырость и холод заставляют ежиться. Но это только сначала, потом все проходит: нас охватывает грибной азарт.
Вот у березы небольшой бугорок из прелых листьев. Они слегка приподняты, как будто кто-то пытается вылезти из земли. Снимешь верхние, а из-под них выглядывает темно-коричневая шляпка боровика. А то наткнешься на старый почерневший пень, покрытый зеленым мхом. Трава возле него расцвечена желтыми, красными, синеватыми шляпками сыроежек, рыжиков, лисичек. Правда, такие находки встречаются редко, чаще грибы «играют с нами в прятки».
— Для чего ты Ингу взял? Только мешает! — с досадой заметил дядя.
— Пусть погуляет! Дома засиделась… А как вы думаете, можно собаку научить искать грибы?
— Если б было можно, давно бы обучили.
Я отстегнул поводок и громко приказал Инге:
— Ну-ка, побегай, поищи грибков!
— Корзиночку дай ей побольше, — смеется дядя.
Собака убежала. Прошло несколько минут, и вдруг раздался ее звонкий заливчатый лай. Я нарочно постарался задержаться подольше. Когда же лай сделался упорным, настойчивым, дядя не выдержал:
— Чего она там?
— Не знаю, может быть, на ежа наткнулась. Посмотрим!
Подошли к собаке. Инга стоит над коренастым красавцем подберезовиком. Она смотрит на нас с укором, будто спрашивает:
— Долго еще ждать вас?!
Гляжу на дядю, а у него глаза от удивления круглыми стали.
— Что это?.. Что с ней?!..
— Как что? Видите, нашла подберезовик и зовет нас!..
— Ничего не понимаю… Где взял такую?
Я стал рассказывать, а дядя только головой покачивает. Когда же я кончил, он долго еще расспрашивал, как ему воспитать такую же собаку, с чего начать. Но рассказывать было некогда: то и дело мы спешили на зов Инги.
Домой возвращались с полными кошелками.
Дядя был в восторге.
— Если бы я не видел сам этого, — сказал он, — никогда не поверил бы, что с собакой можно «охотиться» за грибами.
БЛУЖДАЮЩИЕ ОГОНЬКИ
Еще подростком я любил охотиться и очень обрадовался, когда дядя пригласил меня на летние каникулы в деревню. У него было прекрасное ружье и замечательная собака — рыжий сеттер Гера. Однако охотиться мне пришлось одному, так как дядя работал агрономом, и ему было не до охоты.
Я исходил все окрестные леса и болота, побывал на озерах и речках. Нельзя сказать, чтобы приносил много дичи, но удовольствие получал большое.
Иногда компанию мне составлял сосед Андрейка, мальчик лет десяти. Ружья у него, конечно, не было, но он показывал места, богатые дичью„научил пробираться через непроходимые болотные «зыбуны». Любил он передавать «страшные» истории, которые слышал от своего деда Архипа. Особенно часто говорил о Сорочкине, небольшом леске, расположенном недалеко от села.
В Сорочкине издавна зарывали подохший скот. Там же, как рассказывают, был убит и похоронен в давние времена разбойник. В этом леске в теплые летние ночи появлялись таинственные огоньки. А дедушка Архип уверял меня, что «собственными глазами» видел там гнавшегося за ним «человека в белом».
— Ты, дедушка, должно быть, березу принял за белого разбойника?.. И как ты веришь этим сказкам? Ты никогда не учился и читать не умеешь…
— И читать не умею, да знаю больше тебя, умника!.. Сначала сходи ночью в Сорочкино, а потом и учи других…
В привидения я не верил, и так как в Сорочкине никакой дичи не водилось, я в этот лесок не заглядывал.
Однако побывать в Сорочкине мне все же пришлось.
Андрей как-то был занят, и на охоту я пошел один. Против обыкновения мне повезло. Увлекшись погоней за дичью, я задержался в лесу, и уже смерклось, когда мы с Герой отправились в обратный путь. Чтобы сократить расстояние, я пошел не по шоссе, а прямой тропинкой, которая привела меня к Сорочкину и тянулась дальше через него.
К таинственному леску я подошел уже поздней ночью, но не только страха, даже легкой робости не ощущал. Чувствовалась только усталость, хотелось скорей добраться до дома.
Иду — ничего особенного: самый обыкновенный лесок, белеют стволы берез. Все пронизано белесоватым мраком. Кругом мертвая тишина…
Только я сделал в глубь леска несколько шагов, как в темноте что-то хрустнуло, точно кто наступил на сухой сучок. Я вздрогнул. Хотя меня и успокаивал веселый вид Геры, но в голове все же промелькнуло: «Скорей бы выйти в поле». И только подумал я об этом, как на одном из холмиков могильника засветился бледный колыхающийся огонек. Свет его усилился, и что-то белое начало подниматься вверх, все выше и выше. Вот оно уже двигается, следуя за мной. Вспомнился рассказ деда. Я хотел бежать, но не слушались ноги. Получилось, как во сне: и двигаться надо, и не можешь, пытаешься кричать — не выдавить ни звука, один лишь хрип… Пятясь задом, я выбрался, наконец, из темного леска, в котором по-прежнему маячило что-то белое.
Я побежал. Гера, высунув язык, едва поспевала за мной. Мне стало стыдно: смеялся над Архипом, а сам… Я взял себя в руки и замедлил шаг.
Придя домой, я никому ничего не сказал, но заснул не скоро. На другой день встал бледный, с головной болью.
Дядя встревожился, не захворал ли я. Мне не хотелось рассказывать о своем позоре, но все же в конце концов он выпытал, что произошло. Услышав об «огоньках» и «белой фигуре», он рассмеялся:
— Нет, нельзя тебе ночью ходить на охоту. Подрасти да поумнеть надо!..
Дядя подошел к книжному шкафу, вынул толстую книгу, развернул ее и, тыча пальцем в какие-то химические формулы, уже серьезно продолжал:
— Запомни, в природе чудес не бывает, все явления имеют свои объяснения. Хочешь знать, что это за «огоньки» и «белая фигура»?
— Конечно, хочу!
— Так вот слушай. На кладбище при гниении трупов и на болотах выделяется особый газ. Когда этот газ попадает в воздух, то сам собой воспламеняется. Вот тебе и огоньки. При сгорании образуются белые клубы, похожие на пар. Согретым воздухом они поднимаются вверх…
Дядя улыбнулся и продолжал:
— Вот у таких темных людей, как Архип, и у трусишек, как ты, разыграется воображение, и покажется им, что это привидение. Пока ты стоял на месте, неподвижна была и белая фигура. Но стоило только пойти, как течение воздуха заставило «привидение» следовать за тобой. А скажи, огоньки двигались или нет?
— Двигались.
— И знаешь, почему?.. Горючий газ — очень легкий: чуть дунет слабый ветерок, вспорхнет птица или побежит зверек — пламя заколышется, придет в движение. Поэтому такие огоньки и называют блуждающими.
«Так вот оно что!» Я сразу побежал к Андрейке рассказать, что прошлой ночью был в Сорочкине:
— Верно дед говорил: и огоньки там есть, и «человека в белом» видел.
Глаза Андрейки в испуге расширились.
— Только, знаешь, ничего страшного в этом нет. Ведь это особый газ горит, который выделяется при гниении трупов. Жаль, что тебя не было!.. — сказал я и отвернулся, чувствуя, что краснею.
Андрейка посмотрел на меня с уважением, отчего я смутился еще более, однако признаться в своих ночных страхах не хватило силы.
Затем отправились к деду Архипу. Я рассказал ему, что представляла собой «белая фигура», так его напугавшая. Но дед упорно стоял на своем.
— Рассказывай!.. Если б ты не убежал, наверняка сцапал бы…
— Дедушка, давай сходим посмотрим, — с лукавой улыбкой обратился к старику Андрей. — Может, и не сцапает?!.
Архип сердито предостерег:
— Не вздумай и вправду идти!
…Но мы с Андрейкой все же побывали ночью в Сорочкине. Увидев белый колышущийся столб, мой приятель слегка вскрикнул и ухватился за меня. Я же на этот раз не струсил. Мы подошли к «привидению» и ничего, кроме сгущенного «тумана» молочного цвета, не увидели. Посмотрели кругом: невдалеке спокойно светились два бледных огонька. Приблизились к ним — они заколебались. И в них, в этих мирных блуждающих огоньках, также не было ничего страшного.
ЛОВУШКА
Стоял теплый весенний день. С ружьем за плечами я брел по лесу, наслаждаясь бодрящим воздухом. Кругом звенели веселые птичьи голоса. На душе было так хорошо, что самому хотелось запеть.
Я вышел на опушку к заброшенному стану. Постройки давно разрушились, все вокруг заросло бурьяном. Уцелел один лишь полузасыпанный колодец. Его сруб наполовину сгнил и обвалился… Воды в нем обычно бывало не больше, чем на полметра, но утолить жажду в знойный день можно.
Вокруг колодца я увидел множество лосиных следов. Меня нисколько не удивило, что сюда зашли животные: в окрестности стана они жили из года в год. Непонятно было только, почему так беспорядочно напутаны следы. Может быть, здесь происходил бой самцов? Вряд ли…
Я увлекся изучением следов и перестал замечать, что происходит кругом. Вдруг за моей спиной хрустнула сухая ветка. Я вздрогнул, оглянулся и замер от неожиданности — недалеко от меня, в кустах, стояла комолая лосиха. Она видела меня, но, к моему удивлению, и не думала убегать.
Самка вела себя неспокойно, она была чем-то встревожена. Продолжая наблюдать за нею, я терялся в догадках. Но тут неожиданно из колодца послышался странный звук. Я заглянул в темную яму: на дне колодца по грудь в воде стоял крохотный лосеночек с поднятой вверх мордочкой. И все стало понятно: и беспорядочно напутанные следы, и плохо скрытое беспокойство лосихи, и то, почему она не уходила.
Теперь передо мной возник другой вопрос: как извлечь из ямы теленка? Будь у меня веревка, вытащить лосенка ничего не стоило бы, тем более, что колодец неглубокий, метра два, не больше. Но, кроме двух ремней, ружейного и поясного, у меня ничего не было. Я отвязал их, а ружье прислонил к соседнему дереву. Затем срезал четыре длинные талины и опустил в колодец. Подсунул ремни под живот и грудь лосенка, а концы их на спине животного привязал к талинам. Я уже представлял себе, как вылезу из ямы и буду за талины вытаскивать теленка. Только хватит ли силы?
Лосенок был хорошенький, с большими испуганными глазами. Я никак не мог удержаться, чтобы не потрепать его по мягкой тепленькой шее.
Возиться с ним долго не пришлось: он, видимо, так измучился и проголодался, что даже не пытался оказывать сопротивления. Я легко подготовил все необходимое и перед тем, как вылезать, взглянул вверх. Внутри у меня все похолодело от страха: в отверстие колодца глядела огромная голова лосихи. Зверь злобно храпел. А я знал, что с рассвирепевшим лосем шутки плохие.
Я сам оказался в ловушке. Что делать? Стоит только высунуться из ямы, как ударом копыта лосиха размозжит мне голову. Она ведь не знает, что я хочу спасти ее детеныша.
Как отогнать зверя? Выстрелить? Но ружье оставлено наверху… Что бы такое придумать?.. У меня и ноги уже стали мерзнуть. На чью-либо помощь надеяться было трудно… И вдруг мне пришла в голову счастливая мысль: я вложил в рот пальцы — как это делают мальчишки — и так пронзительно свистнул, что у самого зазвенело в ушах. Наверху тотчас послышался удаляющийся топот и треск ломаемого сушника. Я вылез. Заботливая мать находилась неподалеку, все время беспокойно перебегала с места на место, но подходить боялась.
Вытащить лосенка из ямы оказалось не так легко, как я предполагал: он все-таки был тяжелый. Но в конце концов мне это удалось.
Завидев мать, теленок, пошатываясь на ослабевших ножках, заковылял к ней, а та поспешила к нему навстречу. Вскоре лоси скрылись в лесной чаще. Я посмотрел им вслед и тоже отправился домой.
Наутро я пришел с топором и огородил колодец, чтобы он не был больше ни для кого ловушкой.
ПЕРНАТЫЙ ДРУГ
Однажды я поймал на болоте журавленка и принес его домой. Он был не из пугливых и сразу стал брать кусочки хлеба, творога — все, что ему давали, с особым же аппетитом глотал лягушек.
Журавленок скоро привык к неволе, подружился с нами и не прочь был даже поиграть. Назвали его Дружком. Стоило только кому-нибудь из нас, ребят, убежать, оставив его одного, как Дружок вытягивал шею и бросался в погоню.
Он забавно плясал: подпрыгивал, махал крыльями, приседал, схватывал и подбрасывал мелкие предметы, вертелся… Изредка журавль хандрил. Возможно, он тосковал по родному болоту, а может быть, просто испытывал голод, так как был очень прожорлив и ему не всегда хватало лягушек, которых мы приносили.
Если кто-нибудь пытался обидеть Дружка, он ложился на спину и пускал в ход свои длинные ноги и клюв. Когда журавль подрос, он стал проявлять властность и любил наводить порядок среди обитателей двора: разгонял дерущихся петухов, наказывал ударом клюва провинившихся собак, преследовал кошек, словом, стал полным хозяином во дворе.
Прошел еще год, и журавль стал невыносимым драчуном и забиякой. Он не только обижал, но часто забивал насмерть домашнюю птицу.
Я не раз пробовал наказывать пернатого хулигана: привязывал его, спутывал ноги, но ничто не помогало. Пройдет день, другой — и снова на дворе драка, снова раненые, избитые.
Как ни жалко мне было расставаться с Дружком, но в конце концов я все же вынужден был это сделать. Понимая, как трудна для меня разлука с журавлем, отец сказал:
— Отнеси Дружка на болото. Там он встретится со своими дикими собратьями и заживет своей обычной журавлиной жизнью. — И с улыбкой добавил: — И тебя не вспомнит. Очень-то ты нужен ему!..
На следующий день я посадил Дружка в мешок и отправился на ближайшее болото. Выпустил его, а сам, не оглядываясь, бросился бежать, чтобы поскорей скрыться в кустах.
Наступил вечер. Поднимая облака пыли, с шумом и мычаньем возвращался с поля скот. Я равнодушно смотрел на стадо. И вдруг — каково было мое удивление и радость! — вижу: важно раскачиваясь на своих «ходулях», шагает домой Дружок.
Возвращение журавля тронуло даже отца, и мне разрешено было оставить его при условии, что ни одна домашняя птица больше не пострадает.
Я поместил Дружка в саду. Два дня все было тихо и спокойно. На третий же, когда никого не было дома, журавль каким-то образом пробрался во двор и подрался с Ингой, папиной охотничьей собакой.
И снова передо мной встал вопрос: как избавиться or драчуна? Что бы придумать?
Неподалеку от нашего села, посреди озера, был островок. На нем я часто видел журавлей. Вот на этот остров я и отвез своего беспокойного питомца.
Через неделю я поехал на остров узнать, там ли Дружок и, если не улетел, хорошо ли себя чувствует.
Я еще издали увидел на островке несколько журавлей. Приближаясь, стал звать: «Дружок, Дружок!»… Птицы насторожились, замахали тяжелыми крыльями и улетели. Одна осталась на месте и не только не пыталась подняться, но даже направилась в мою сторону. Это был мой Дружок. В его привязанности я не сомневался и не удивился, что он узнал меня издали: у журавлей очень хорошее зрение и слух. Я еще раз позвал его, и Дружок, издав веселый крик, пустился бегом ко мне. Я обнял его и крепко-крепко прижался к нему щекой.
Встреча, однако, была недолгой. Вскоре над нами низко пролетел небольшой табунок журавлей. Птицы сели на противоположном конце острова. Дружок долго смотрел в их сторону, а потом, взглянув еще раз па меня, решительно сделал несколько шагов в глубь острова. Отойдя немного, он обернулся, потом разбежался, поднялся в воздух и полетел туда, откуда доносилось призывное курлыканье…
На островок я приезжал еще несколько раз. Но Дружок становился ко мне все холодней и холодней. При последней встрече он уже без всяких колебаний улетел вместе с другими.
Отец оказался прав: воля для дикой птицы дороже всего.
ВЕСЕННИЕ ГОЛОСА
Весна в этом году выдалась ранняя. Снег согнало быстро, только по оврагам он кое-где задержался серыми кучками. Поголубело небо. Звонко журчали ручьи, с тихим шепотком пробивалась травка. Набухшие почки лопались. Валом валила на места гнездовок перелетная птица.
Для пернатых наступила веселая пора песен, плясок, хлопот и волнений. В полях, лесах и на озерах и днем и ночью неугомонно звучали птичьи голоса.
Мне тогда только что исполнилось тринадцать лет. Отец подарил ружье, и я чувствовал себя взрослым. Наслушавшись много интересного о глухариных токах, решил побывать на них.
Я просил старших взять меня на ток, но всегда получал ответ:
— Еще мал, заснешь или глухарей напугаешь!
Мне было обидно: разве тринадцать лет мало? И я решил отправиться один. Дома же сказал, что иду ночевать к товарищу, с которым рано утром пойдем на уток.
Когда я вышел за село, солнце уже садилось. Воздух был полон весенних голосов. Из зеленеющих полей доносилось:
— Крек-крек!.. Крек-крек!.. — Это пел, радуясь весне, коростель.
На озерке из прошлогодней осоки раздавался отрывистый свист водяной курочки:
— Фюйть-фюйть!.. Фюйть-фюйть!..
Из голубой выси свежими струйками льются нежные, веселые звуки далекой свирели: их издает селезень свиязи.
Пролетая над водой, тирликает самочка чирка-свистунка. Пищат кулички. Точно из пустой бочки, раздается басистый рев «водяного быка» — выпи.
Небольшой бекас, играя, камнем бросается из голубой выси вниз, производя хвостом звук, похожий на блеяние ягненка.
Солнце село. Со стороны леса долетает слабое токование косачей:
— Чуффы-фы!.. Чуффы-фы!..
И в ответ:
— Чуш-шш! Чуш-шшы!..
Закат гаснет, и птичий гам в перелеске начинает замолкать.
Проходит еще несколько минут, все затихает. Землю окутывают серые сумерки, и среди торжественной тишины над верхушками леса слышится:
— Црк-црк!.. Хор-р-р, хор-р-р!.. Црк-црк, хор-р-р! Црк-црк!..
Это «протянула» парочка вальдшнепов.
Я нашел глухариный ток, прикорнул у старой сосны и стал ждать утра. Кругом темно — хоть глаз выколи, но мне не страшно. В ушах все еще продолжают звучать голоса пернатых.
Спать не хочется. Я весь в ожидании первой встречи с глухарем, с этой могучей птицей, которую до сих пор приходилось видеть лишь на картинках. Тревожит сомнение: сумею ли к ней подойти? Это, говорят, очень трудно. А время, как назло, словно остановилось: кажется, зари не дождаться…
Я стал задремывать, когда среди мертвой тишины вдруг раздался громкий, совсем человеческий хохот. Его повторило лесное эхо, и оттого он казался особенно жутким.
Стало неприятно и, скажу прямо, — страшно. Сон мигом слетел. Глаза впиваются в темноту, слух крайне напряжен.
— Ху-ху-ху!.. Ху-ху-ху!.. Ху-ху-ху!.. — раздается снова.
Звуки эти для меня новые, непонятные. Я теряюсь. В голову лезет всякая чушь. Проходит еще минут пять, и раскатистый хохот вновь повторяется с прежней силой.
Я прижимаюсь к дереву, вскидываю ружье и посылаю наугад пару выстрелов. Страшный хохот замолкает.
Проходит с полчаса, и я опять вздрагиваю: среди тишины вдруг кто-то громко захлопал в ладоши, потом хрипло залаял, точно одряхлевшая собака. Казалось, неведомое существо приближается. Я не выдержал и быстро пошел прочь, подальше от этих странных звуков.
Отошел немного, хотел остановиться, вдруг слышу:
— Кха!.. Кха!.. Кха!..
Гулкое эхо многократно повторяет страшный кашель.
Мне вспоминаются страшные бабушкины сказки о леших, о лесных чудовищах. Хорошо знаю, что это чепуха, но мне все же мерещатся причудливые страшные тени.
Ускоряю шаги. Где-то недалеко должна быть избушка лесника. Скорей бы добраться. Мне уже не до глухарей.
Мокрый от пота, еле держась на ногах от усталости и волнения, я, наконец, постучал к леснику.
Дверь отворилась:
— Откуда ты, малец? Да на тебе лица нет!
— На глухарином току был!
— Тебя что ж, глухари перепугали?
— Не смейся, дедушка, кто-то в лесу страшно кашляет!
— А ты, поди, подумал, что леший за тобой гонится?.. — и тут же, добродушно рассмеявшись, добавил: — Это, дорогой мой, дикий козел кричал, козу подманивал. Весной каждый зверь, каждая птица к себе подружку зовет…
О таинственном хохоте и о хлопанье в ладоши я уже не заикался.
Домой возвращался утром. Снова шел глухариным бором. Вот и та полянка, на которой я провел ночь. На опушке лежит что-то серое. Оказывается — сова-неясыть, убитая дробью. Да ведь это я стрелял здесь, возле старой сосны! И как это я не сообразил ночью: ведь слышал, что неясыти хохочут!
Вскоре я познакомился и с последним лесным «страшилищем». Я стоял как-то в болоте на тяге вальдшнепов. Солнце уже зашло, но было еще светло. Вдруг слышу вблизи хлопанье в ладоши и хриплый лай, как тогда ночью. Спрятался, стал наблюдать. Через несколько минут меж кустов показался петушок белой куропатки и стал выделывать на полянке разные фигуры. Кружась возле своей пернатой подруги, он хлопал крыльями и издавал странные звуки, будто неумело подражал лаю собаки.
Так непонятные для меня ночные звуки оказались обычными весенними голосами обитателей леса. Но как не похожи эти странные, пугающие звуки ночи на веселые голоса весеннего дня!
ХРАБРЫЙ ЗАЯЦ
Как-то в начале весны я достал из петли еще живого толстого пушистого зайца. Связав ему ноги, принес домой.
Под кроватью, в темном углу поставил для него ящик с сеном. Туда же положил листья капусты, кочерыжки, морковку.
Первое время при моем появлении заяц шарахался в сторону, но постепенно осмотрелся, привык к новой обстановке.
Заглянув однажды под кровать, я был очень удивлен: в ящике лежало два пушистых сереньких комка — новорожденные зайчата. Еще не совсем обсохшие, они тесно жались друг к другу.
Малюсенькие, но уже зрячие. Ушки стоят, тельце покрыто густой волнистой шерсткой.
Вот один из зайчат поднял головку, поглядел по сторонам своими большими раскосыми глазами. Потом подвигал ушами, улавливая незнакомые ему шорохи и звуки, доносившиеся из соседней комнаты.
Первые дни зайчата больше отлеживались, а дня через три робко и неуверенно поскакали по комнате. Сделав два-три прыжка, зайчонок обычно пошевеливал ушами и, как бы что-то обдумав, снова забивался под кровать. Дней через десять у зайчат появились зубы и они начали самостоятельно кормиться первой пробившейся травой и нежными корешками.
Потом один зайчонок подох, а зайчиха убежала.
Оставшийся заяц рос среди обитателей двора — кур, гусей, уток. Со всеми он сжился, особенно с собаками. Они, видимо, признавали в нем своего младшего братишку и даже лизали его. Всех же забегавших к нам соседних псов наш Степка — так мы назвали зайца — бил лапами по морде. Вскоре те стали побаиваться заглядывать во двор.
Из Степки вышел крупный русак. Он охотно приходил на зов, брал из рук пищу. Но осторожность никогда не покидала его: полижет свою лапу и начнет мыть ею мордочку, как это делают кошки, а сам все время поводит длинными ушами, стараясь уловить малейшие шорохи.
Одиночества Степка не переносил и всегда искал общества Мурки, кур, собак или козла.
Безмятежную жизнь Степки нарушали лишь сороки. Не любил он их пустую трескотню.
Увидят сороки зайца и затрещат, а у того от раздражения и злости так и заходят передние лапки. Бьет он ими по воздуху, а мы возьмем да и поставим перед ним барабан. Заяц ударяет по нему лапками точно палочками. Так из него получился забавный барабанщик, доставлявший развлечение не только ребятам, но и взрослым.
К нам Степка привязался крепко, по-собачьи. Куда мы, туда и он: мы на речку — и он за нами, мы в поле — и он прыгает рядом.
Шли мы раз с братом ловить рыбу. На лугу возле реки паслась лошадь. Она постепенно приближалась к нам. Степка поднялся на задние лапки и с удивлением рассматривал подходившее к нему чудовище.
Когда незнакомый зверь приблизился, заяц спрятался за кочку. Лошадь, видимо, тоже заинтересовалась необычной встречей, сделала к Степе несколько шагов, протянула к нему морду и стала обнюхивать. Тогда косой встал на задние лапы, поднял передние и угрожающе помахал ими перед самой лошадиной мордой, как бы говоря: «Только тронь меня, так узнаешь!» От неожиданности лошадь отскочила в сторону, а Степка как ни в чем не бывало начал щипать траву.
Рыба в этот день клевала плохо, и мы решили переменить место: сели в челн и переехали речку, оставив Степку на другой стороне. Зайцу, видимо, показалось, что друзья его бросили: он перестал есть, беспокойно прыгал и становился на задние лапы, рассматривая, что делается на противоположном берегу. А мы, посмеявшись, ради шутки спрятались за лодку. Степка, недолго думая, бултыхнулся в воду и поплыл через речку. Из воды торчала лишь его мордочка и длинные уши.
А ведь заяц очень не любит воду. Стоит ему чуть-чуть замочить лапки — он сразу начинает брезгливо трясти ими. А здесь — бух без раздумья в воду!
Погиб Степка тоже как храбрец. Произошло это так.
Пошли мы однажды за земляникой на Красную горку. Вершина ее была покрыта мелким кустарником. С нами, как всегда, увязался Степка. Мы углубились в кусты и стали собирать ягоды, а заяц прыгал на открытом склоне холма. О нем мы не беспокоились, так как он всегда находил нас по следам.
Вдруг мы услышали глухое ворчанье, затем отчаянный жалобный крик, напоминавший плач маленького ребенка: так кричат зайцы в момент смертельной опасности. Когда мы прибежали на место происшествия, Степка почти без признаков жизни лежал на спине с расклеванной головой, а рядом с ним в предсмертных судорогах трепыхался орел с распоротым заячьими когтями животом.
.
Сборник рассказов М. Лесного (Зверева) «Блуждающие огоньки» познакомит маленьких читателей с пестрой и разноголосой жизнью обитателей озер, лесов и полей.
Для детей младшего и среднее школьного возраста.
Михаил Лесной
БЛУЖДАЮЩИЕ ОГОНЬКИ
ПОДАРОК
В передней раздался звонок. Сестренка побежала к двери и через несколько минут вернулась с пачкой газет, журналов и писем. Среди них было почтовое извещение о получении на мое имя посылки.
Я не мог представить, от кого она, и совсем растерялся, когда на почтовом бланке прочитал: «Индия. Калькутта». Ничего более невероятного нельзя было придумать.
— Это, конечно, недоразумение! — решила мать.
Не медля ни минуты, я помчался на почту. Там выяснилось, что никакой ошибки нет, и я, с трудом сдерживая нетерпение и любопытство, получил изящный ящичек, такой легонький, что он казался пустым.
Крышка посылки была разделена пополам: слева — адрес на английском языке, справа — на русском. Английского я не понимал, а прочитав обратный адрес по-русски, узнал, что посылка отправлена сэром Джоном Пакстоном, судя по имени, англичанином. Тут я окончательно растерялся.
Принес посылку домой.
— Подожди вскрывать до прихода отца, что он скажет! — предупредила мать.
Я отложил ящичек в сторону и снова стал перебирать в уме знакомых, стараясь отыскать среди них загадочного отправителя посылки, но в конце концов пришел к выводу, что на моем месте был бы бессилен даже Шерлок Холмс.
Вечером отец внимательно осмотрел посылку, несколько раз перечитал адрес и, в недоумении покачав головой, сказал:
— Не представляю, что за Джон Пакстон!..
Ящичек открыли. Я снял слой мелкой упругой стружки, затем — ваты и увидел изящную игрушку — белое, точно фарфоровое яйцо, напоминавшее гусиное, только покрупнее. Больше в ящике ничего не было — ни письма, ни записки. Это обстоятельство делало посылку еще более таинственной.
Несколько дней мы жили под впечатлением странного подарка. Но в конце концов все надоедает. Надоело делать догадки и о неизвестном Джоне Пакстоне, и история с посылкой стала забываться. Яйцо же, как красивую безделушку, я положил в комнате на карниз кафельной печи. Хотя она и отапливалась, но яйцо не восковое, ему ничего не сделается.
Через месяц отец получил от своего брата — дяди Вани — письмо, в котором, между прочим, сообщалось, что сын его, мой двоюродный брат Валерка, закончил мореходное училище и сейчас в дальнем плавании. Их учебное судно заходило в индийский порт Калькутту, откуда Валерий послал Петруше — так звали меня — маленький подарок, а что именно — не пишет. Лишь скупо замечает: «Всю прелесть его Петруша вполне оценит только через некоторое время.»
Как только отец прочел эти строки, для нас сразу стало все понятно: посылка — очередное чудачество Валерки. Нам хорошо знакомы были его проделки: он то дарил забавные игрушки, то присылал письма, сообщая в них о самых невероятных приключениях, подписываясь разными фантастическими именами. И как это я не догадался, что таинственное яйцо от него!
Неясным осталось только одно: что это — фарфоровая игрушка или настоящее яйцо какой-то крупной птицы?
— Ну, уж если это от Валерки, — сказал отец, — то надо ждать продолжения «истории»!..
* * *
Солнечное майское утро. В раскрытые окна врывается запах цветущих яблонь. Заливаются скворцы. Я сижу в своей комнате и читаю книгу. Вдруг из кухни раздается голос матери:
— Петя, кто это пищит? Посмотри-ка, не забрался ли чужой котенок.
Я прислушался. Звук был странный. И никак нельзя было определить, откуда он исходил. Я заглянул под кровать, за диван, под этажерку. Котенка нигде не было, а писк не умолкал. Продолжая поиски, я подошел к печке и… о ужас! — пищало фарфоровое яйцо. Оно издавало звуки, похожие на икоту, такие громкие, что их хорошо было слышно из соседней комнаты. Временами «икота» затихала, но стоило только постучать по яйцу или встряхнуть его, как оно снова начинало пищать…
Прибежала мать, сестренка. Все были удивлены и опечалены. Опять новое беспокойство!
— Я говорил, что история с посылкой еще не закончилась. Так оно и есть!.. — грустно заметил отец.
Странный писк продолжался три дня. На четвертый неожиданно раздался сухой треск, и толстая известковая скорлупа на пуге яйца лучеобразно потрескалась, как трескается при ударе стекло.
— Проклевывается какая-то птица… Вдруг страус?!. Вот интересно!.. — вырвалось у меня.
— Какие же страусы в Индии?! — возразил отец.
Прошло некоторое время, и вдруг из отверстия в
скорлупе, вместо птичьего клюва, начало вылезать чье-то… тупое рыло. Я даже попятился. Затем все же решил помочь «птенчику», стал расширять отверстие, проламывая пальцем края скорлупы. Высунувшееся из яйца рыло огрызнулось и укусило меня за палец. Я отдернул руку, яйцо упало, и… по полу побежал освободившийся от скорлупы малюсенький крокодиленок, похожий на крупную ящерицу.
Так разгадалась загадка: яйцо оказалось крокодильим. Самка этого животного обычно откладывает яйца в теплый песок, и через два месяца выходят детеныши. У нас же роль инкубатора сыграла печь, на карнизе которой лежало яйцо.
Новорожденный оказался очень вертким. Я с трудом поймал его. На семейном совете мы решили посадить крокодиленка в фанерный ящик, на дно которого поставили таз с водой.
В честь Валерки — Джона Пакстона — я назвал новорожденного Джоном. Он был серо-буроватого цвета с темными поперечными полосками на спине, с зелеными глазами. В длину достигал тридцати сантиметров.
Первое время Джон питался рубленым мясом, а потом стал есть рыбу, лягушек, ящериц, моллюсков. Он был очень прожорлив: набьет желудок, раздуется и лежит неподвижно, точно это не живое существо, а чучело. Иногда я даже трогал Джона палочкой, чтобы убедиться, жив ли он.
Теперь голос крокодиленка уже не походил на писк, а напоминал кваканье лягушки, только звучал несколько громче. Крик обычно повторялся подряд раз шесть-семь, затем наступал перерыв.
Джон был большим злюкой: хватал за пальцы, когда его брали. Рассердившись, часто квакал, пыхтел, фыркал, особенно если был голоден, или когда его дразнили, приподнимая за хвост. Несколько же попривыкнув, крокодиленок перестал кусаться, можно было даже погладить недотрогу. Прошло еще некоторое время, и я приучил его приходить на зов: протяну ему на палочке кусочек мяса и маню — Джон, Джон!..
Крокодиленок очень любил греться на солнце, лежа на песке. Он обычно полудремал, но при малейшей опасности сразу бросался в воду.
Все лето он прожил в саду. На солнечной площадке я врыл в. землю стиральное корыто и наполнил его водой. Вокруг насыпал толстый слой песку и всю площадку плотно обставил досками, устроив из них нечто вроде забора.
Но моя изгородь вскоре подвела меня. Прихожу раз утром, чтобы покормить крокодиленка, а его и след простыл: отыскал в стенке щель, раздвинул доски и ушел. Его исчезновение меня перепугало: ведь Джон мог натворить бед.
Стал разыскивать беглеца. По следам на песке определил направление, в каком он пошел. Поседевшая от росы трава тоже оставляла темную полоску, которая вывела меня из сада на дорогу, грязную от недавнего дождя. По отпечаткам ног Джона я узнал, что он пересек ее и направился к небольшому пруду, заросшему по берегам осокой и тальником. Запах воды он, видимо, учуял издали.
Я спрятался за кустом на берегу пруда и стал подманивать Джона: квакать по-лягушечьи. Прошло минут десять, смотрю: из воды высовывается знакомое рыло. Крокодиленок вышел на берег, отряхнулся, огляделся и тихо направился к кусту, за которым я сидел. Я угостил его мясом, посадил в ведро и отнес обратно в сад.
С наступлением холодов Джон перебрался на кухню, за теплую печку, в свое корыто, окруженное проволочной сеткой. Только с питанием стало труднее. Но меня выручали ребята: они приносили разные кухонные отбросы — мясные обрезки, птичьи потроха, мелкую рыбешку.
* * *
К концу первого года крокодиленок вырос на пятнадцать сантиметров. Из почтения к его внушительной внешности я стал называть его сэром Джоном Пакстоном. Теперь уже приходилось считаться с его настроением, учитывать, не голоден ли он, расположен ли «к приему посетителей». Его длинные челюсти были вооружены острыми, как иглы, шестьюдесятью восьмью зубами. Вполне ручным он так и не сделался. И у меня не раз возникала мысль: долго ли еще может продолжаться моя дружба с Джоном? Отец тоже предупреждал:
— Твою игру с Джоном пора кончать. Крокодилы очень опасны.
Я решил отдать крокодиленка в живой уголок средней школы. Захватил с собой ведро с Джоном: пусть, думаю, посмотрят, может, и понравится. Ребята, как и следовало ожидать, сразу загудели, точно потревоженные шмели, и готовы были вырвать у меня из рук ведро. Но учителя восторга не проявили.
— С полгода мы, может, и продержим вашего Джона, — сказал учитель биологии, — а что будем делать с ним потом? Да и сейчас он уже может натворить бед…
Я отправился в краеведческий музей. Шел с тяжелым сердцем — если и возьмут крокодиленка, то непременно убьют, чтобы сделать чучело. Не будут же держать живым. Но мое опасение было напрасным: заведующий музеем также не выразил радости от моего предложения.
— Музей наш областной, — сказал он, — крокодилы в наших местах не водятся, поэтому и не интересуют!..
Я растерялся. Что делать? К счастью, в наш город вскоре приехал зверинец: тигры, львы, удавы…
Пошел к директору.
— Есть у меня крокодиленок, — говорю ему. — Не возьмете ли?
— У вас… крокодил?!. Откуда?..
Я рассказал все, как было. Лицо директора расплылось в сочувственной улыбке. Глаза смеялись…
— Сколько же вы хотите за него? — спросил он.
— Ничего не хочу, только возьмите… Пожалуйста! — умоляюще пробормотал я.
— Ну как же так? Неудобно… Ведь он что-то стоит!..
— Нет, ничего не стоит… Ничего не надо… Только не убивайте!..
— Зачем убивать? Мы животных не убиваем!..
Директор поблагодарил за подарок и обещал прислать за крокодилом человека. Но когда я вернулся домой, у меня возникло сомнение: вдруг директор раздумает? И я сам отнес Джона в зверинец.
Домой возвращался, присвистывая и приплясывая. Я радовался, что избавился, наконец, от Валеркиного подарка и что мой Джон останется жив.
С СОБАКОЙ ПО ГРИБЫ
Я очень любил собирать грибы, но получалось все как-то неудачно: ищу, а они от меня точно прячутся. Сестренка же за мной идет и находит. Было до слез досадно и обидно. Ребята даже начали подтрунивать надо мной. Возможно, я так и остался бы грибным неудачником, если бы не помог один случай.
У нас было много кур, а курятника папа так и не собрался построить. Птицы неслись, где попало. Одна залетит на крышу коровника, другая спрячется в сенном сарае, третья заберется под амбар.
Собирать яйца должны были мы с братом. Хоть я и знал некоторые куриные тайники, но где уследить за птицами! Иногда какая-нибудь несушка исчезнет недели на три, а потом появляется с целым выводком цыплят. Мы стали подумывать, как бы облегчить нашу работу…
Незадолго перед этим отец приобрел охотничью собаку — сеттера Ингу. Выросла она в городе и не имела понятия о куриных гнездах. Однажды Инга наткнулась в сарае на яйцо. То ли от удивления, то ли по другой какой причине собака взвизгнула и остановилась в нерешительности перед гнездом.
— Ах ты, глупая, яиц еще не видела! — посмеялся я, погладил ее и дал конфетку.
На другой день из сарая послышался лай. Сначала я не обратил на него внимания: мало ли почему собаки тявкают! Когда же лай повторился, я сказал брату:
— Посмотри, чего она там…
Ваня побежал в сарай и закричал оттуда:
— Над гнездом стоит, нас подзывает!
Я сообразил, что собака может помочь находить яйца. Мы снова дали Инге лакомства. Повторялось так несколько раз. Вскоре Инга хорошо научилась находить яйца и лаем подзывать нас.
* * *
Вернулся я как-то раз из леса с пустой корзинкой и думаю: «Вот приучить бы Ингу отыскивать грибы, тогда бы меня никто не перегнал!»
В следующий раз я взял в лес собаку. Показываю ей грибы, даю хлеба с маслом, а она все не понимает: убегает и что-то другое ищет. И на этот раз я собрал меньше всех.
Что делать? Стал обдумывать. Пытался обучать по-разному, и все неудачно. Видит папа, что у меня ничего не выходит, и говорит:
— Яйца Инга отыскивать умеет. «Свяжи» с ними как-нибудь грибы. А как это сделать — подумай!..
Принесли мы раз грибы, свежие, только что срезанные. Несколько грибов я подложил в куриное гнездо. Инга, как всегда, нашла яйца и стала лаять. Грибы ее удивили: она их обнюхала, даже лапой потрогала. Так я проделывал несколько дней. Наконец, Инга стала лаять и над гнездом, в котором лежали одни только грибы. Как я обрадовался! «Ну, теперь берегись, сестренка!.. Посмотрим, кто больше грибов принесет!»
Надо было закрепить навык. Пошли мы с братом в лес. Ваня держал собаку на поводке, а я отправлялся искать грибы. Найду полянку с маслятами и кричу:
— Инга, сюда!.. Ищи!..
Собака бегает, видимо, дичь ищет, а я зову к грибам:
— Здесь, здесь, Инга!.. Ищи!..
Она — в кусты. Наконец, почти уткнулась носом в грибы, остановилась и залаяла.
— Молодец, Инга!.. На кусочек хлеба с маслом, заработала!..
Не сразу, конечно, собака научилась лаять при виде каждого гриба. Но все же, в конце концов, она стала хорошей помощницей.
* * *
На следующее лето к нам приехал погостить дядя, страстный грибник. Мы с ним отправились в лес. Об Инге я ему ничего не сказал, взял собаку за поводок и пошли.
Раннее августовское утро. Солнце только что взошло, и лес кажется еще сонным. Росистые травы не успели обсохнуть и выглядят сизыми. Сырость и холод заставляют ежиться. Но это только сначала, потом все проходит: нас охватывает грибной азарт.
Вот у березы небольшой бугорок из прелых листьев. Они слегка приподняты, как будто кто-то пытается вылезти из земли. Снимешь верхние, а из-под них выглядывает темно-коричневая шляпка боровика. А то наткнешься на старый почерневший пень, покрытый зеленым мхом. Трава возле него расцвечена желтыми, красными, синеватыми шляпками сыроежек, рыжиков, лисичек. Правда, такие находки встречаются редко, чаще грибы «играют с нами в прятки».
— Для чего ты Ингу взял? Только мешает! — с досадой заметил дядя.
— Пусть погуляет! Дома засиделась… А как вы думаете, можно собаку научить искать грибы?
— Если б было можно, давно бы обучили.
Я отстегнул поводок и громко приказал Инге:
— Ну-ка, побегай, поищи грибков!
— Корзиночку дай ей побольше, — смеется дядя.
Собака убежала. Прошло несколько минут, и вдруг раздался ее звонкий заливчатый лай. Я нарочно постарался задержаться подольше. Когда же лай сделался упорным, настойчивым, дядя не выдержал:
— Чего она там?
— Не знаю, может быть, на ежа наткнулась. Посмотрим!
Подошли к собаке. Инга стоит над коренастым красавцем подберезовиком. Она смотрит на нас с укором, будто спрашивает:
— Долго еще ждать вас?!
Гляжу на дядю, а у него глаза от удивления круглыми стали.
— Что это?.. Что с ней?!..
— Как что? Видите, нашла подберезовик и зовет нас!..
— Ничего не понимаю… Где взял такую?
Я стал рассказывать, а дядя только головой покачивает. Когда же я кончил, он долго еще расспрашивал, как ему воспитать такую же собаку, с чего начать. Но рассказывать было некогда: то и дело мы спешили на зов Инги.
Домой возвращались с полными кошелками.
Дядя был в восторге.
— Если бы я не видел сам этого, — сказал он, — никогда не поверил бы, что с собакой можно «охотиться» за грибами.
БЛУЖДАЮЩИЕ ОГОНЬКИ
Еще подростком я любил охотиться и очень обрадовался, когда дядя пригласил меня на летние каникулы в деревню. У него было прекрасное ружье и замечательная собака — рыжий сеттер Гера. Однако охотиться мне пришлось одному, так как дядя работал агрономом, и ему было не до охоты.
Я исходил все окрестные леса и болота, побывал на озерах и речках. Нельзя сказать, чтобы приносил много дичи, но удовольствие получал большое.
Иногда компанию мне составлял сосед Андрейка, мальчик лет десяти. Ружья у него, конечно, не было, но он показывал места, богатые дичью„научил пробираться через непроходимые болотные «зыбуны». Любил он передавать «страшные» истории, которые слышал от своего деда Архипа. Особенно часто говорил о Сорочкине, небольшом леске, расположенном недалеко от села.
В Сорочкине издавна зарывали подохший скот. Там же, как рассказывают, был убит и похоронен в давние времена разбойник. В этом леске в теплые летние ночи появлялись таинственные огоньки. А дедушка Архип уверял меня, что «собственными глазами» видел там гнавшегося за ним «человека в белом».
— Ты, дедушка, должно быть, березу принял за белого разбойника?.. И как ты веришь этим сказкам? Ты никогда не учился и читать не умеешь…
— И читать не умею, да знаю больше тебя, умника!.. Сначала сходи ночью в Сорочкино, а потом и учи других…
В привидения я не верил, и так как в Сорочкине никакой дичи не водилось, я в этот лесок не заглядывал.
Однако побывать в Сорочкине мне все же пришлось.
Андрей как-то был занят, и на охоту я пошел один. Против обыкновения мне повезло. Увлекшись погоней за дичью, я задержался в лесу, и уже смерклось, когда мы с Герой отправились в обратный путь. Чтобы сократить расстояние, я пошел не по шоссе, а прямой тропинкой, которая привела меня к Сорочкину и тянулась дальше через него.
К таинственному леску я подошел уже поздней ночью, но не только страха, даже легкой робости не ощущал. Чувствовалась только усталость, хотелось скорей добраться до дома.
Иду — ничего особенного: самый обыкновенный лесок, белеют стволы берез. Все пронизано белесоватым мраком. Кругом мертвая тишина…
Только я сделал в глубь леска несколько шагов, как в темноте что-то хрустнуло, точно кто наступил на сухой сучок. Я вздрогнул. Хотя меня и успокаивал веселый вид Геры, но в голове все же промелькнуло: «Скорей бы выйти в поле». И только подумал я об этом, как на одном из холмиков могильника засветился бледный колыхающийся огонек. Свет его усилился, и что-то белое начало подниматься вверх, все выше и выше. Вот оно уже двигается, следуя за мной. Вспомнился рассказ деда. Я хотел бежать, но не слушались ноги. Получилось, как во сне: и двигаться надо, и не можешь, пытаешься кричать — не выдавить ни звука, один лишь хрип… Пятясь задом, я выбрался, наконец, из темного леска, в котором по-прежнему маячило что-то белое.
Я побежал. Гера, высунув язык, едва поспевала за мной. Мне стало стыдно: смеялся над Архипом, а сам… Я взял себя в руки и замедлил шаг.
Придя домой, я никому ничего не сказал, но заснул не скоро. На другой день встал бледный, с головной болью.
Дядя встревожился, не захворал ли я. Мне не хотелось рассказывать о своем позоре, но все же в конце концов он выпытал, что произошло. Услышав об «огоньках» и «белой фигуре», он рассмеялся:
— Нет, нельзя тебе ночью ходить на охоту. Подрасти да поумнеть надо!..
Дядя подошел к книжному шкафу, вынул толстую книгу, развернул ее и, тыча пальцем в какие-то химические формулы, уже серьезно продолжал:
— Запомни, в природе чудес не бывает, все явления имеют свои объяснения. Хочешь знать, что это за «огоньки» и «белая фигура»?
— Конечно, хочу!
— Так вот слушай. На кладбище при гниении трупов и на болотах выделяется особый газ. Когда этот газ попадает в воздух, то сам собой воспламеняется. Вот тебе и огоньки. При сгорании образуются белые клубы, похожие на пар. Согретым воздухом они поднимаются вверх…
Дядя улыбнулся и продолжал:
— Вот у таких темных людей, как Архип, и у трусишек, как ты, разыграется воображение, и покажется им, что это привидение. Пока ты стоял на месте, неподвижна была и белая фигура. Но стоило только пойти, как течение воздуха заставило «привидение» следовать за тобой. А скажи, огоньки двигались или нет?
— Двигались.
— И знаешь, почему?.. Горючий газ — очень легкий: чуть дунет слабый ветерок, вспорхнет птица или побежит зверек — пламя заколышется, придет в движение. Поэтому такие огоньки и называют блуждающими.
«Так вот оно что!» Я сразу побежал к Андрейке рассказать, что прошлой ночью был в Сорочкине:
— Верно дед говорил: и огоньки там есть, и «человека в белом» видел.
Глаза Андрейки в испуге расширились.
— Только, знаешь, ничего страшного в этом нет. Ведь это особый газ горит, который выделяется при гниении трупов. Жаль, что тебя не было!.. — сказал я и отвернулся, чувствуя, что краснею.
Андрейка посмотрел на меня с уважением, отчего я смутился еще более, однако признаться в своих ночных страхах не хватило силы.
Затем отправились к деду Архипу. Я рассказал ему, что представляла собой «белая фигура», так его напугавшая. Но дед упорно стоял на своем.
— Рассказывай!.. Если б ты не убежал, наверняка сцапал бы…
— Дедушка, давай сходим посмотрим, — с лукавой улыбкой обратился к старику Андрей. — Может, и не сцапает?!.
Архип сердито предостерег:
— Не вздумай и вправду идти!
…Но мы с Андрейкой все же побывали ночью в Сорочкине. Увидев белый колышущийся столб, мой приятель слегка вскрикнул и ухватился за меня. Я же на этот раз не струсил. Мы подошли к «привидению» и ничего, кроме сгущенного «тумана» молочного цвета, не увидели. Посмотрели кругом: невдалеке спокойно светились два бледных огонька. Приблизились к ним — они заколебались. И в них, в этих мирных блуждающих огоньках, также не было ничего страшного.
ЛОВУШКА
Стоял теплый весенний день. С ружьем за плечами я брел по лесу, наслаждаясь бодрящим воздухом. Кругом звенели веселые птичьи голоса. На душе было так хорошо, что самому хотелось запеть.
Я вышел на опушку к заброшенному стану. Постройки давно разрушились, все вокруг заросло бурьяном. Уцелел один лишь полузасыпанный колодец. Его сруб наполовину сгнил и обвалился… Воды в нем обычно бывало не больше, чем на полметра, но утолить жажду в знойный день можно.
Вокруг колодца я увидел множество лосиных следов. Меня нисколько не удивило, что сюда зашли животные: в окрестности стана они жили из года в год. Непонятно было только, почему так беспорядочно напутаны следы. Может быть, здесь происходил бой самцов? Вряд ли…
Я увлекся изучением следов и перестал замечать, что происходит кругом. Вдруг за моей спиной хрустнула сухая ветка. Я вздрогнул, оглянулся и замер от неожиданности — недалеко от меня, в кустах, стояла комолая лосиха. Она видела меня, но, к моему удивлению, и не думала убегать.
Самка вела себя неспокойно, она была чем-то встревожена. Продолжая наблюдать за нею, я терялся в догадках. Но тут неожиданно из колодца послышался странный звук. Я заглянул в темную яму: на дне колодца по грудь в воде стоял крохотный лосеночек с поднятой вверх мордочкой. И все стало понятно: и беспорядочно напутанные следы, и плохо скрытое беспокойство лосихи, и то, почему она не уходила.
Теперь передо мной возник другой вопрос: как извлечь из ямы теленка? Будь у меня веревка, вытащить лосенка ничего не стоило бы, тем более, что колодец неглубокий, метра два, не больше. Но, кроме двух ремней, ружейного и поясного, у меня ничего не было. Я отвязал их, а ружье прислонил к соседнему дереву. Затем срезал четыре длинные талины и опустил в колодец. Подсунул ремни под живот и грудь лосенка, а концы их на спине животного привязал к талинам. Я уже представлял себе, как вылезу из ямы и буду за талины вытаскивать теленка. Только хватит ли силы?
Лосенок был хорошенький, с большими испуганными глазами. Я никак не мог удержаться, чтобы не потрепать его по мягкой тепленькой шее.
Возиться с ним долго не пришлось: он, видимо, так измучился и проголодался, что даже не пытался оказывать сопротивления. Я легко подготовил все необходимое и перед тем, как вылезать, взглянул вверх. Внутри у меня все похолодело от страха: в отверстие колодца глядела огромная голова лосихи. Зверь злобно храпел. А я знал, что с рассвирепевшим лосем шутки плохие.
Я сам оказался в ловушке. Что делать? Стоит только высунуться из ямы, как ударом копыта лосиха размозжит мне голову. Она ведь не знает, что я хочу спасти ее детеныша.
Как отогнать зверя? Выстрелить? Но ружье оставлено наверху… Что бы такое придумать?.. У меня и ноги уже стали мерзнуть. На чью-либо помощь надеяться было трудно… И вдруг мне пришла в голову счастливая мысль: я вложил в рот пальцы — как это делают мальчишки — и так пронзительно свистнул, что у самого зазвенело в ушах. Наверху тотчас послышался удаляющийся топот и треск ломаемого сушника. Я вылез. Заботливая мать находилась неподалеку, все время беспокойно перебегала с места на место, но подходить боялась.
Вытащить лосенка из ямы оказалось не так легко, как я предполагал: он все-таки был тяжелый. Но в конце концов мне это удалось.
Завидев мать, теленок, пошатываясь на ослабевших ножках, заковылял к ней, а та поспешила к нему навстречу. Вскоре лоси скрылись в лесной чаще. Я посмотрел им вслед и тоже отправился домой.
Наутро я пришел с топором и огородил колодец, чтобы он не был больше ни для кого ловушкой.
ПЕРНАТЫЙ ДРУГ
Однажды я поймал на болоте журавленка и принес его домой. Он был не из пугливых и сразу стал брать кусочки хлеба, творога — все, что ему давали, с особым же аппетитом глотал лягушек.
Журавленок скоро привык к неволе, подружился с нами и не прочь был даже поиграть. Назвали его Дружком. Стоило только кому-нибудь из нас, ребят, убежать, оставив его одного, как Дружок вытягивал шею и бросался в погоню.
Он забавно плясал: подпрыгивал, махал крыльями, приседал, схватывал и подбрасывал мелкие предметы, вертелся… Изредка журавль хандрил. Возможно, он тосковал по родному болоту, а может быть, просто испытывал голод, так как был очень прожорлив и ему не всегда хватало лягушек, которых мы приносили.
Если кто-нибудь пытался обидеть Дружка, он ложился на спину и пускал в ход свои длинные ноги и клюв. Когда журавль подрос, он стал проявлять властность и любил наводить порядок среди обитателей двора: разгонял дерущихся петухов, наказывал ударом клюва провинившихся собак, преследовал кошек, словом, стал полным хозяином во дворе.
Прошел еще год, и журавль стал невыносимым драчуном и забиякой. Он не только обижал, но часто забивал насмерть домашнюю птицу.
Я не раз пробовал наказывать пернатого хулигана: привязывал его, спутывал ноги, но ничто не помогало. Пройдет день, другой — и снова на дворе драка, снова раненые, избитые.
Как ни жалко мне было расставаться с Дружком, но в конце концов я все же вынужден был это сделать. Понимая, как трудна для меня разлука с журавлем, отец сказал:
— Отнеси Дружка на болото. Там он встретится со своими дикими собратьями и заживет своей обычной журавлиной жизнью. — И с улыбкой добавил: — И тебя не вспомнит. Очень-то ты нужен ему!..
На следующий день я посадил Дружка в мешок и отправился на ближайшее болото. Выпустил его, а сам, не оглядываясь, бросился бежать, чтобы поскорей скрыться в кустах.
Наступил вечер. Поднимая облака пыли, с шумом и мычаньем возвращался с поля скот. Я равнодушно смотрел на стадо. И вдруг — каково было мое удивление и радость! — вижу: важно раскачиваясь на своих «ходулях», шагает домой Дружок.
Возвращение журавля тронуло даже отца, и мне разрешено было оставить его при условии, что ни одна домашняя птица больше не пострадает.
Я поместил Дружка в саду. Два дня все было тихо и спокойно. На третий же, когда никого не было дома, журавль каким-то образом пробрался во двор и подрался с Ингой, папиной охотничьей собакой.
И снова передо мной встал вопрос: как избавиться or драчуна? Что бы придумать?
Неподалеку от нашего села, посреди озера, был островок. На нем я часто видел журавлей. Вот на этот остров я и отвез своего беспокойного питомца.
Через неделю я поехал на остров узнать, там ли Дружок и, если не улетел, хорошо ли себя чувствует.
Я еще издали увидел на островке несколько журавлей. Приближаясь, стал звать: «Дружок, Дружок!»… Птицы насторожились, замахали тяжелыми крыльями и улетели. Одна осталась на месте и не только не пыталась подняться, но даже направилась в мою сторону. Это был мой Дружок. В его привязанности я не сомневался и не удивился, что он узнал меня издали: у журавлей очень хорошее зрение и слух. Я еще раз позвал его, и Дружок, издав веселый крик, пустился бегом ко мне. Я обнял его и крепко-крепко прижался к нему щекой.
Встреча, однако, была недолгой. Вскоре над нами низко пролетел небольшой табунок журавлей. Птицы сели на противоположном конце острова. Дружок долго смотрел в их сторону, а потом, взглянув еще раз па меня, решительно сделал несколько шагов в глубь острова. Отойдя немного, он обернулся, потом разбежался, поднялся в воздух и полетел туда, откуда доносилось призывное курлыканье…
На островок я приезжал еще несколько раз. Но Дружок становился ко мне все холодней и холодней. При последней встрече он уже без всяких колебаний улетел вместе с другими.
Отец оказался прав: воля для дикой птицы дороже всего.
ВЕСЕННИЕ ГОЛОСА
Весна в этом году выдалась ранняя. Снег согнало быстро, только по оврагам он кое-где задержался серыми кучками. Поголубело небо. Звонко журчали ручьи, с тихим шепотком пробивалась травка. Набухшие почки лопались. Валом валила на места гнездовок перелетная птица.
Для пернатых наступила веселая пора песен, плясок, хлопот и волнений. В полях, лесах и на озерах и днем и ночью неугомонно звучали птичьи голоса.
Мне тогда только что исполнилось тринадцать лет. Отец подарил ружье, и я чувствовал себя взрослым. Наслушавшись много интересного о глухариных токах, решил побывать на них.
Я просил старших взять меня на ток, но всегда получал ответ:
— Еще мал, заснешь или глухарей напугаешь!
Мне было обидно: разве тринадцать лет мало? И я решил отправиться один. Дома же сказал, что иду ночевать к товарищу, с которым рано утром пойдем на уток.
Когда я вышел за село, солнце уже садилось. Воздух был полон весенних голосов. Из зеленеющих полей доносилось:
— Крек-крек!.. Крек-крек!.. — Это пел, радуясь весне, коростель.
На озерке из прошлогодней осоки раздавался отрывистый свист водяной курочки:
— Фюйть-фюйть!.. Фюйть-фюйть!..
Из голубой выси свежими струйками льются нежные, веселые звуки далекой свирели: их издает селезень свиязи.
Пролетая над водой, тирликает самочка чирка-свистунка. Пищат кулички. Точно из пустой бочки, раздается басистый рев «водяного быка» — выпи.
Небольшой бекас, играя, камнем бросается из голубой выси вниз, производя хвостом звук, похожий на блеяние ягненка.
Солнце село. Со стороны леса долетает слабое токование косачей:
— Чуффы-фы!.. Чуффы-фы!..
И в ответ:
— Чуш-шш! Чуш-шшы!..
Закат гаснет, и птичий гам в перелеске начинает замолкать.
Проходит еще несколько минут, все затихает. Землю окутывают серые сумерки, и среди торжественной тишины над верхушками леса слышится:
— Црк-црк!.. Хор-р-р, хор-р-р!.. Црк-црк, хор-р-р! Црк-црк!..
Это «протянула» парочка вальдшнепов.
Я нашел глухариный ток, прикорнул у старой сосны и стал ждать утра. Кругом темно — хоть глаз выколи, но мне не страшно. В ушах все еще продолжают звучать голоса пернатых.
Спать не хочется. Я весь в ожидании первой встречи с глухарем, с этой могучей птицей, которую до сих пор приходилось видеть лишь на картинках. Тревожит сомнение: сумею ли к ней подойти? Это, говорят, очень трудно. А время, как назло, словно остановилось: кажется, зари не дождаться…
Я стал задремывать, когда среди мертвой тишины вдруг раздался громкий, совсем человеческий хохот. Его повторило лесное эхо, и оттого он казался особенно жутким.
Стало неприятно и, скажу прямо, — страшно. Сон мигом слетел. Глаза впиваются в темноту, слух крайне напряжен.
— Ху-ху-ху!.. Ху-ху-ху!.. Ху-ху-ху!.. — раздается снова.
Звуки эти для меня новые, непонятные. Я теряюсь. В голову лезет всякая чушь. Проходит еще минут пять, и раскатистый хохот вновь повторяется с прежней силой.
Я прижимаюсь к дереву, вскидываю ружье и посылаю наугад пару выстрелов. Страшный хохот замолкает.
Проходит с полчаса, и я опять вздрагиваю: среди тишины вдруг кто-то громко захлопал в ладоши, потом хрипло залаял, точно одряхлевшая собака. Казалось, неведомое существо приближается. Я не выдержал и быстро пошел прочь, подальше от этих странных звуков.
Отошел немного, хотел остановиться, вдруг слышу:
— Кха!.. Кха!.. Кха!..
Гулкое эхо многократно повторяет страшный кашель.
Мне вспоминаются страшные бабушкины сказки о леших, о лесных чудовищах. Хорошо знаю, что это чепуха, но мне все же мерещатся причудливые страшные тени.
Ускоряю шаги. Где-то недалеко должна быть избушка лесника. Скорей бы добраться. Мне уже не до глухарей.
Мокрый от пота, еле держась на ногах от усталости и волнения, я, наконец, постучал к леснику.
Дверь отворилась:
— Откуда ты, малец? Да на тебе лица нет!
— На глухарином току был!
— Тебя что ж, глухари перепугали?
— Не смейся, дедушка, кто-то в лесу страшно кашляет!
— А ты, поди, подумал, что леший за тобой гонится?.. — и тут же, добродушно рассмеявшись, добавил: — Это, дорогой мой, дикий козел кричал, козу подманивал. Весной каждый зверь, каждая птица к себе подружку зовет…
О таинственном хохоте и о хлопанье в ладоши я уже не заикался.
Домой возвращался утром. Снова шел глухариным бором. Вот и та полянка, на которой я провел ночь. На опушке лежит что-то серое. Оказывается — сова-неясыть, убитая дробью. Да ведь это я стрелял здесь, возле старой сосны! И как это я не сообразил ночью: ведь слышал, что неясыти хохочут!
Вскоре я познакомился и с последним лесным «страшилищем». Я стоял как-то в болоте на тяге вальдшнепов. Солнце уже зашло, но было еще светло. Вдруг слышу вблизи хлопанье в ладоши и хриплый лай, как тогда ночью. Спрятался, стал наблюдать. Через несколько минут меж кустов показался петушок белой куропатки и стал выделывать на полянке разные фигуры. Кружась возле своей пернатой подруги, он хлопал крыльями и издавал странные звуки, будто неумело подражал лаю собаки.
Так непонятные для меня ночные звуки оказались обычными весенними голосами обитателей леса. Но как не похожи эти странные, пугающие звуки ночи на веселые голоса весеннего дня!
ХРАБРЫЙ ЗАЯЦ
Как-то в начале весны я достал из петли еще живого толстого пушистого зайца. Связав ему ноги, принес домой.
Под кроватью, в темном углу поставил для него ящик с сеном. Туда же положил листья капусты, кочерыжки, морковку.
Первое время при моем появлении заяц шарахался в сторону, но постепенно осмотрелся, привык к новой обстановке.
Заглянув однажды под кровать, я был очень удивлен: в ящике лежало два пушистых сереньких комка — новорожденные зайчата. Еще не совсем обсохшие, они тесно жались друг к другу.
Малюсенькие, но уже зрячие. Ушки стоят, тельце покрыто густой волнистой шерсткой.
Вот один из зайчат поднял головку, поглядел по сторонам своими большими раскосыми глазами. Потом подвигал ушами, улавливая незнакомые ему шорохи и звуки, доносившиеся из соседней комнаты.
Первые дни зайчата больше отлеживались, а дня через три робко и неуверенно поскакали по комнате. Сделав два-три прыжка, зайчонок обычно пошевеливал ушами и, как бы что-то обдумав, снова забивался под кровать. Дней через десять у зайчат появились зубы и они начали самостоятельно кормиться первой пробившейся травой и нежными корешками.
Потом один зайчонок подох, а зайчиха убежала.
Оставшийся заяц рос среди обитателей двора — кур, гусей, уток. Со всеми он сжился, особенно с собаками. Они, видимо, признавали в нем своего младшего братишку и даже лизали его. Всех же забегавших к нам соседних псов наш Степка — так мы назвали зайца — бил лапами по морде. Вскоре те стали побаиваться заглядывать во двор.
Из Степки вышел крупный русак. Он охотно приходил на зов, брал из рук пищу. Но осторожность никогда не покидала его: полижет свою лапу и начнет мыть ею мордочку, как это делают кошки, а сам все время поводит длинными ушами, стараясь уловить малейшие шорохи.
Одиночества Степка не переносил и всегда искал общества Мурки, кур, собак или козла.
Безмятежную жизнь Степки нарушали лишь сороки. Не любил он их пустую трескотню.
Увидят сороки зайца и затрещат, а у того от раздражения и злости так и заходят передние лапки. Бьет он ими по воздуху, а мы возьмем да и поставим перед ним барабан. Заяц ударяет по нему лапками точно палочками. Так из него получился забавный барабанщик, доставлявший развлечение не только ребятам, но и взрослым.
К нам Степка привязался крепко, по-собачьи. Куда мы, туда и он: мы на речку — и он за нами, мы в поле — и он прыгает рядом.
Шли мы раз с братом ловить рыбу. На лугу возле реки паслась лошадь. Она постепенно приближалась к нам. Степка поднялся на задние лапки и с удивлением рассматривал подходившее к нему чудовище.
Когда незнакомый зверь приблизился, заяц спрятался за кочку. Лошадь, видимо, тоже заинтересовалась необычной встречей, сделала к Степе несколько шагов, протянула к нему морду и стала обнюхивать. Тогда косой встал на задние лапы, поднял передние и угрожающе помахал ими перед самой лошадиной мордой, как бы говоря: «Только тронь меня, так узнаешь!» От неожиданности лошадь отскочила в сторону, а Степка как ни в чем не бывало начал щипать траву.
Рыба в этот день клевала плохо, и мы решили переменить место: сели в челн и переехали речку, оставив Степку на другой стороне. Зайцу, видимо, показалось, что друзья его бросили: он перестал есть, беспокойно прыгал и становился на задние лапы, рассматривая, что делается на противоположном берегу. А мы, посмеявшись, ради шутки спрятались за лодку. Степка, недолго думая, бултыхнулся в воду и поплыл через речку. Из воды торчала лишь его мордочка и длинные уши.
А ведь заяц очень не любит воду. Стоит ему чуть-чуть замочить лапки — он сразу начинает брезгливо трясти ими. А здесь — бух без раздумья в воду!
Погиб Степка тоже как храбрец. Произошло это так.
Пошли мы однажды за земляникой на Красную горку. Вершина ее была покрыта мелким кустарником. С нами, как всегда, увязался Степка. Мы углубились в кусты и стали собирать ягоды, а заяц прыгал на открытом склоне холма. О нем мы не беспокоились, так как он всегда находил нас по следам.
Вдруг мы услышали глухое ворчанье, затем отчаянный жалобный крик, напоминавший плач маленького ребенка: так кричат зайцы в момент смертельной опасности. Когда мы прибежали на место происшествия, Степка почти без признаков жизни лежал на спине с расклеванной головой, а рядом с ним в предсмертных судорогах трепыхался орел с распоротым заячьими когтями животом.
.