Константин Лагунов. Книга памяти
О. К. Лагунова
Н. А. РОГАЧЕВА. СОЦИАЛЬНО-УТОПИЧЕСКИЕ МОТИВЫ В ДЕТСКОЙ ПРОЗЕ КОНСТАНТИНА ЛАГУНОВА
Константин Яковлевич Лагунов – автор широко известных и любимых не одним поколением детей сказок «Городок на бугре», «Ромка и его друзья», «Ромка и Медведь», «Белый Пес Синий Хвост», «Мишель». Веселые и добрые, сказки Лагунова открыты в жизнь, познавательны, ненавязчиво, но вполне очевидно социальны. Фантастический сюжет необходим писателю для того, чтобы показать ребенку мир взрослых проблем, рассказать о науке и производстве, увлекая читателя повествованием о забавных приключениях сказочных персонажей. Однако со временем все «актуальные вопросы современности» начисто выветриваются из сознания, зато в памяти сохраняются рассказы о главном – о дружбе и верности, смелости и доброте. Так, прочитанная почти сорок лет назад в журнале «Мурзилка» сказка «Городок на бугре» и в детстве не связывалась с хрущевскими планами освоения целинных земель, и теперь привлекает отнюдь не историей возделывания хлопка и кукурузы.
Нужен особый угол зрения, чтобы обнаружить в глубинной структуре детских произведений К.Я. Лагунова социальный план содержания. Косвенным доказательством его значимости для художника может служить публицистика, которую писатель адресовал детям. В одном из интервью Лагунов говорил о замысле книги «Как искали тюменскую нефть?», возникшем из потребности прямо, а не опосредованно, через фантастику, рассказать об истории покорения Тюменского Севера, о героях нефтяной эпопеи.
В сказках социальная проблематика эксплицирована преимущественно через картину мира, такие ее компоненты, как композиция, топография, художественное пространство. Причем все произведения сохраняют эстетику и этику сказочного мира, в котором разведены добро и зло, не смешиваются «свои» и «чужие». Здесь не может быть ни сложного характера, ни психологических противоречий в образе героя. С самого начала понятно, что злодеи будут наказаны, а добро и дружба восторжествуют. Выдерживается и сюжетная модель волшебной сказки: нарушение целостности своего пространства, переход героя через его границу, предварительные и основное испытания, возвращение временно утраченных ценностей. Проходя испытания, герой взрослеет, вступает в новую систему отношений, основанных на полученном сакральном знании. Тем самым в сказке осуществляется ее корневой содержательный компонент – обряд инициации.
Социальная модификация сказочной жанровой модели хорошо известна в русской детской литературе XX века. М.Н. Липовецкий определил ее как сказку жизни [Липовецкий 1992:100-101], подчеркнув открытость и активность авторской позиции в произведениях подобного рода. М.С. Петровский, размышляя о природе сказочного творчества С.Я. Маршака, выделяет два ключевых понятия этого творчества: «познание и игра» [Петровский 1986: 132]. По словам исследователя, «чтобы правильно ориентироваться в мире, маленький человек должен понять его устройство, овладеть его законами, будем ли мы под словом «мир» понимать физическую, природную реальность или реальность социальную и культурную» [Петровский 1986: 132].
Познавательная направленность сказок К.Я. Лагунова укоренена в области социально – нравственных отношений. Их оценка одновременно изменчива и стабильна, отвечает запросам эпохи и остается в рамках «вечных ценностей». Но в то же время документально-публицистические произведения писателя усваивают стилевые качества его сказочной прозы. В их глубинной структуре исследователь находит модель волшебной сказки, позволяющую объяснить художественную интерпретацию реальности и увидеть систему этических и социальных ценностей, которые отстаивает писатель в произведениях, адресованных и детям, и взрослым.
Рассмотрим подробнее два текста, связанных общностью темы, хотя и написанных в разных жанрах, – сказку «Ромка и его друзья» и первую из «маленьких повестей» книги «Звезда Семена Урусова» – «Тайна Черного озера». Сюжет обоих произведений разворачивается вокруг мотива пути на Север – туда, где лежит «страна открытий», где рождается отнюдь не сказочная история освоения нефтяных недр земли.
Документальность повествования сказки «Ромка и его друзья» подчеркнута введением в фантастическую топику географических названий: «Жили друзья в городе Тюмени» [Лагунов 2000: 11].
«– Куда путь держите? – спросил Самосвал.
– На Самотлор, – ответил Ромка.
– На Самотлор?! – изумился Самосвал...» [Лагунов 2000: 22].
И хотя маленький читатель скорее всего слышит в имени «Самотлор» название «тридесятого царства», в тексте раскрывается вполне реальное значение этого образа: «Это круглое озеро, – пояснил Красный Лис. – Под ним, глубоко – глубоко в земле, есть огромная каменная пещера, наполненная нефтью. Люди в потолке пещеры дыры сверлят. В них трубы вставляют. По тем трубам нефть из – под земли куда надо – туда и потечет» [Лагунов 2000: 291. «Самотлор каждый год дает людям много нефти... <...> Есть там вышки буровые. Высоченные, стальные...» [Лагунов 2000: 53]. В свою очередь Тюмень, хотя и обозначена реальным топонимом, условно соотносится со своим прототипом, это образ большого города вообще: «...Они миновали сквер и выкатились на середину улицы. И понеслись по ней навстречу потоку автомобилей, трамваев, троллейбусов» [Лагунов 2000: 13]. Такое смешение документальности и фантастики не отменяет, а лишь усиливает познавательный смысл произведения. Фантастические герои задают вопросы о совершенно реальных вещах, получая знания о том, как добывают нефть, где расположены месторождения, какие люди работают на буровых.
Одновременно обнаруживает себя не столь очевидная, но, без сомнения, активная нравственная позиция автора. Структура художественного мира сказки подчинена оппозиции цивилизации и природы. Позитивной ценностью обладает только тот мир, который вовлечен в процесс творческого преобразования, очеловечен, отмечен следами присутствия покорителя природы, ее настоящего хозяина: «Эта дорога была выложена из огромных серых железобетонных плит и потому называлась Бетонкой.
Под ней пузырились, пищали, хлюпали гиблые, топкие болота.
Бетонка рассекала непроходимые таежные чащи.
Переползала крутые увалы.
По мостовым опорам, как на ходулях, переходила глубокие реки» [Лагунов 2000:52].
По мнению автора, эстетической ценностью обладает индустриальный, а не дикий пейзаж, в то время как сама природа заключает в себе по крайней мере двоякую возможность: быть привлекательной, если она расположена к людям, полезна им, и безобразной, чудовищной, если противостоит их воле. Полярные оценки могут при этом содержаться в одной и той же картине природы: «Огромный дремучий лес.
В котором до самых небес. Сосны растут и кедры – великаны. Ели – в колючих и мрачных кафтанах.
Там бродят медведи. Там рыскают рыси. <...>
Рыжие рыжики водятся там. Там Белый Гриб растет по буграм. Млеют в траве молодые маслята. Грузди белеют. Желтеют опята...» [Лагунов 2000:46]. Картина тайги столь же условна, как образ большого города. Существенно, что она завершается изображением таежного изобилия, хотя и скрытого от человека, но предназначенного ему. Идея богатства, спрятанного в недрах природы, непосредственно соотнесена с нравственной позицией автора: только то благополучие хорошо, ради которого требуется приложить усилия, преодолеть препятствия, совершить подвиг. Сытое царство Спиешьпей страшно именно потому, что в нем нет движения, деятельности, нет стремления к открытию тайны, то есть всех тех ценностей, которые отличают героев прозы тюменского писателя.
Проводниками в иной мир в сказке Лагунова являются антропоморфные образы вещей, орудий труда, машин: «Никому не дойти до Самотлора без помощи моих винтокрылых, гусеничных и колесных братьев. Их видимо-невидимо» [Лагунов 2000: 22]. Маленький читатель отождествляет Самосвал, Вертолетик, Экскаватор с волшебным сказочным конем, вероятно не задумываясь о концептуальной подоплеке этих персонажей. Но если соотнести их со взрослым творчеством писателя, станет ясно, что в его художественной системе ценно прежде всего то, что относится к сфере упорядоченного, рукотворного мира.
Окончательная победа сказочных персонажей знаменуется вторжением техники в мир спящей природы: «На тот сонный остров, где царство Спиешьпей, мы завтра повезем буровую. Поселятся там буровики. Задымит котельная. Запыхтят электромоторы. И от всей нечисти во главе с Соней Первым Котофеичем не останется никакого следа» [Лагунов 2000:56]. Для героев путь завершился не только встречей с хозяином, но и пониманием того, что труд человека – высшая и единственная подлинная ценность бытия. Так сюжетный план сказки послужил для выражения познавательной и этической задачи текста.
В свою очередь в очерковой, документально-биографической прозе Лагунова для детей можно обнаружить условный план содержания, утопические смыслы. Тем самым в произведениях разных жанров проступает общий содержательный слой, который характеризует мировосприятие художника. Маленькая повесть «Тайна Черного озера» связана со сказкой общностью ключевого пространственного образа – озера, радужная пленка которого служит вестью о близости таинственного мира подземных богатств. Повесть написана на основе реальных событий жизни знаменитого нефтепроходца Семена Никитича Урусова. Местом действия стал Тюменский Север – край нефтяного и газового освоения с хорошо известными сегодня городами: Сургут, Шаим, Мегион... Документальность повествования подчеркнута хронологической точностью действия: «Давно это случилось. В 1932 году...», «И вдруг – война...», «Кончилась Великая Отечественная война...», «Здесь в 1953 году поставили <...> буровую вышку...», «Но от березовского газового фонтана до открытия первого нефтяного месторождения прошло еще восемь лет». Герои повести – реальные люди.
Кажется, все говорит о том, что в повести К.Я. Лагунова нет никакой фантастики, настолько явно произведение подтверждает свою связь с событиями недавней истории. И все же это первое впечатление обманчиво. Сюжет представляет собой одну из вариаций известного в фольклоре сюжета о поисках чудесной земли. Действие сосредоточено вокруг пути к таинственному «Черному озеру», колонизации края и превращения его в источник изобилия.
Из художественного мира повести последовательно убирается все, что может представлять ценность вне связи с нефтью и газом, позволяет воспринимать землю как нечто живое и ставит под сомнение этическую правоту колонизаторов, показывая разрушительные следствия их вторжения.
Только в первой главе «Тайны Черного озера» мы видим тайгу, где «раздолье всему живому: зверю и птице, жучкам и бабочкам» [Лагунов 1985: 3]. По ходу действия все живое отступает, исчезает из поля зрения повествователя, и пространство все более приобретает качества «пустого места», зияния, бездны. Уже в главе «По таежной тропе» символика Черного озера отодвигает на второй план мотив плодородной земли, замещая его мотивами топкого берега, мертвой, стоячей воды: «Берег озера топкий. Холодная вязкая тина сердито хлюпала и пузырилась под ногами» [Лагунов 1985: 6]. Черная гладкая вода, покрытая радужной пленкой, – завеса для сокровенного, «другого» мира и один из вариантов образа «таинственного острова» – незаполненной карты: «На карте тех лет Тюменское Приобье было обозначено огромным желто-зеленым пятном. Ни дорог проселочных, ни деревень, ни малых таежных речек на карте не значилось» [Лагунов 1985: 12]. Земля сама но себе не является ценностью, она служит преградой на пути к открытиям, именно потому писатель наделяет обычный ландшафт всеми признаками безжизненности, «пустого места»: «Такой уныло однообразной равнины, как шаимские болота, Урусов прежде не видывал. Насколько хватало глаз, виднелось припорошенное первым снежком кочковатое серое плато. Лишь кое-где прилепились к нему редкие перелески» [Лагунов 1985: 23].
Вся толща плодородной земли оценивается и определяется в километрах, отделяющих человека от главного богатства – нефтяного клада: «А нефть-то, как потом оказалось, пряталась под землей на глубине двух с половиной километров» [Лагунов 1985: 18].
В «заколдованном месте» меняется система координат, пространство измеряется не горизонтально, а вертикально, «остров» уходит в глубину. Место физической карты занимает геологическая, на которой означен не земной, подземный мир. Тайга предстает препятствием на пути героя, известными по волшебной сказке «горами высокими», «лесами дремучими», «песками зыбучими»: «Только трудно было им справиться с вековой дремучей тайгой, одолеть бездонные топкие болота» [Лагунов 1985: 18].
Из сюжета устраняются персонажи, которые могли бы изменить его ценностную определенность, поколение сибирских старожилов: «Ушли добровольцами и погибли в боях отец Семена и отец Прохора». Так же, посредством внешнего события, мотивировано исчезновение охотника – манси: «Ушел снайпером на фронт старый охотник-манси Роман Конев» [Лагунов 1985: 18].
Повествование сосредоточено на образе заглавного персонажа, который наделяется чертами героя-преобразователя. Испытывая лишения, он пролагает дорогу к фантастической «стране изобилия»: «Вместе со своей бригадой исходил Семен Урусов всю сибирскую тайгу. Переплыл сотни рек. Перешел тысячи болот.
Мерз и мок.
Тонул и плутал» [Лагунов 1985: 21].
Герой открывает путь в глубину земли, «к таинственной невидимке» – нефти, то есть приобретает качества сказочного персонажа, который обладает чудесным знанием, он способен мыслить, представлять мир не в горизонтальной, а в вертикальной плоскости. Там, за границей видимого пространства, находится нефть – фетиш, предмет, которому приписываются чудесные свойства.
Тайна Черного озера в том, что оно располагается не на поверхности (радужная пленка на стоячей воде), а в глубине земли: «Вот долото дошло до нужной глубины и остановилось. Бурение окончено. Теперь предстояло испытать скважину и узнать: есть ли нефть?
Трое суток испытывали скважину. <...>
Где-то на исходе третьих суток мастер привалился плечом к вагончику и задремал.
Проснулся от шума. Сверкая на утреннем солнце гигантским павлиньим хвостом, повисла над поляной черная нефтяная радуга» [Лагунов 1985: 22-23]. В ключевом пространственном образе книги мы видим связь со сказочной традицией и с традицией научно-фантастических произведений. Последняя воплощается в мотивах «проникновения в недра», «взрыва», <...> вторжения; природа – это твердая кора <...>; чтобы заглянуть внутрь, нужно «взорвать», чтобы высвободить сокровища недр, нужно «взрезать» землю» [Барт 1989: 405].
Константин Яковлевич Лагунов более последовательно, чем кто-либо из тюменских писателей, отстаивал правоту и правомерность нефтегазового освоения Тюменского Севера. При этом за его социальной позицией всегда четко просматривается позиция этическая – человек предназначен для действия, преобразования, творческого вмешательства в мир. Но если во «взрослых» произведениях последних лет художник нередко становился исследователем причин противоречия между социальной значимостью факта и его нравственной ценностью, то в своем «детском» творчестве он сохранял целостность мировосприятия, во имя этики превращая социальные мотивы в мотивы социально-утопические.
ЛИТЕРАТУРА
_Лагунов_К.Я._ Звезда Семена Урусова. Свердловск, 1985.
_Лагунов_К.Я._ Ромка и его друзья // Лагунов К.Я. По лунной дорожке: Повести-сказки. Тюмень, 2000.
_Барт_Р._ С чего начать? // Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М., 1994. С. 401-412.
_Липовецкий_М.Н._ Поэтика литературной сказки (на материале русской литературы 1920 – 1980-х годов). Свердловск, 1992.
_Петровский_М.С._ Книги нашего детства. М., 1986.
О. К. Лагунова
Н. А. РОГАЧЕВА. СОЦИАЛЬНО-УТОПИЧЕСКИЕ МОТИВЫ В ДЕТСКОЙ ПРОЗЕ КОНСТАНТИНА ЛАГУНОВА
Константин Яковлевич Лагунов – автор широко известных и любимых не одним поколением детей сказок «Городок на бугре», «Ромка и его друзья», «Ромка и Медведь», «Белый Пес Синий Хвост», «Мишель». Веселые и добрые, сказки Лагунова открыты в жизнь, познавательны, ненавязчиво, но вполне очевидно социальны. Фантастический сюжет необходим писателю для того, чтобы показать ребенку мир взрослых проблем, рассказать о науке и производстве, увлекая читателя повествованием о забавных приключениях сказочных персонажей. Однако со временем все «актуальные вопросы современности» начисто выветриваются из сознания, зато в памяти сохраняются рассказы о главном – о дружбе и верности, смелости и доброте. Так, прочитанная почти сорок лет назад в журнале «Мурзилка» сказка «Городок на бугре» и в детстве не связывалась с хрущевскими планами освоения целинных земель, и теперь привлекает отнюдь не историей возделывания хлопка и кукурузы.
Нужен особый угол зрения, чтобы обнаружить в глубинной структуре детских произведений К.Я. Лагунова социальный план содержания. Косвенным доказательством его значимости для художника может служить публицистика, которую писатель адресовал детям. В одном из интервью Лагунов говорил о замысле книги «Как искали тюменскую нефть?», возникшем из потребности прямо, а не опосредованно, через фантастику, рассказать об истории покорения Тюменского Севера, о героях нефтяной эпопеи.
В сказках социальная проблематика эксплицирована преимущественно через картину мира, такие ее компоненты, как композиция, топография, художественное пространство. Причем все произведения сохраняют эстетику и этику сказочного мира, в котором разведены добро и зло, не смешиваются «свои» и «чужие». Здесь не может быть ни сложного характера, ни психологических противоречий в образе героя. С самого начала понятно, что злодеи будут наказаны, а добро и дружба восторжествуют. Выдерживается и сюжетная модель волшебной сказки: нарушение целостности своего пространства, переход героя через его границу, предварительные и основное испытания, возвращение временно утраченных ценностей. Проходя испытания, герой взрослеет, вступает в новую систему отношений, основанных на полученном сакральном знании. Тем самым в сказке осуществляется ее корневой содержательный компонент – обряд инициации.
Социальная модификация сказочной жанровой модели хорошо известна в русской детской литературе XX века. М.Н. Липовецкий определил ее как сказку жизни [Липовецкий 1992:100-101], подчеркнув открытость и активность авторской позиции в произведениях подобного рода. М.С. Петровский, размышляя о природе сказочного творчества С.Я. Маршака, выделяет два ключевых понятия этого творчества: «познание и игра» [Петровский 1986: 132]. По словам исследователя, «чтобы правильно ориентироваться в мире, маленький человек должен понять его устройство, овладеть его законами, будем ли мы под словом «мир» понимать физическую, природную реальность или реальность социальную и культурную» [Петровский 1986: 132].
Познавательная направленность сказок К.Я. Лагунова укоренена в области социально – нравственных отношений. Их оценка одновременно изменчива и стабильна, отвечает запросам эпохи и остается в рамках «вечных ценностей». Но в то же время документально-публицистические произведения писателя усваивают стилевые качества его сказочной прозы. В их глубинной структуре исследователь находит модель волшебной сказки, позволяющую объяснить художественную интерпретацию реальности и увидеть систему этических и социальных ценностей, которые отстаивает писатель в произведениях, адресованных и детям, и взрослым.
Рассмотрим подробнее два текста, связанных общностью темы, хотя и написанных в разных жанрах, – сказку «Ромка и его друзья» и первую из «маленьких повестей» книги «Звезда Семена Урусова» – «Тайна Черного озера». Сюжет обоих произведений разворачивается вокруг мотива пути на Север – туда, где лежит «страна открытий», где рождается отнюдь не сказочная история освоения нефтяных недр земли.
Документальность повествования сказки «Ромка и его друзья» подчеркнута введением в фантастическую топику географических названий: «Жили друзья в городе Тюмени» [Лагунов 2000: 11].
«– Куда путь держите? – спросил Самосвал.
– На Самотлор, – ответил Ромка.
– На Самотлор?! – изумился Самосвал...» [Лагунов 2000: 22].
И хотя маленький читатель скорее всего слышит в имени «Самотлор» название «тридесятого царства», в тексте раскрывается вполне реальное значение этого образа: «Это круглое озеро, – пояснил Красный Лис. – Под ним, глубоко – глубоко в земле, есть огромная каменная пещера, наполненная нефтью. Люди в потолке пещеры дыры сверлят. В них трубы вставляют. По тем трубам нефть из – под земли куда надо – туда и потечет» [Лагунов 2000: 291. «Самотлор каждый год дает людям много нефти... <...> Есть там вышки буровые. Высоченные, стальные...» [Лагунов 2000: 53]. В свою очередь Тюмень, хотя и обозначена реальным топонимом, условно соотносится со своим прототипом, это образ большого города вообще: «...Они миновали сквер и выкатились на середину улицы. И понеслись по ней навстречу потоку автомобилей, трамваев, троллейбусов» [Лагунов 2000: 13]. Такое смешение документальности и фантастики не отменяет, а лишь усиливает познавательный смысл произведения. Фантастические герои задают вопросы о совершенно реальных вещах, получая знания о том, как добывают нефть, где расположены месторождения, какие люди работают на буровых.
Одновременно обнаруживает себя не столь очевидная, но, без сомнения, активная нравственная позиция автора. Структура художественного мира сказки подчинена оппозиции цивилизации и природы. Позитивной ценностью обладает только тот мир, который вовлечен в процесс творческого преобразования, очеловечен, отмечен следами присутствия покорителя природы, ее настоящего хозяина: «Эта дорога была выложена из огромных серых железобетонных плит и потому называлась Бетонкой.
Под ней пузырились, пищали, хлюпали гиблые, топкие болота.
Бетонка рассекала непроходимые таежные чащи.
Переползала крутые увалы.
По мостовым опорам, как на ходулях, переходила глубокие реки» [Лагунов 2000:52].
По мнению автора, эстетической ценностью обладает индустриальный, а не дикий пейзаж, в то время как сама природа заключает в себе по крайней мере двоякую возможность: быть привлекательной, если она расположена к людям, полезна им, и безобразной, чудовищной, если противостоит их воле. Полярные оценки могут при этом содержаться в одной и той же картине природы: «Огромный дремучий лес.
В котором до самых небес. Сосны растут и кедры – великаны. Ели – в колючих и мрачных кафтанах.
Там бродят медведи. Там рыскают рыси. <...>
Рыжие рыжики водятся там. Там Белый Гриб растет по буграм. Млеют в траве молодые маслята. Грузди белеют. Желтеют опята...» [Лагунов 2000:46]. Картина тайги столь же условна, как образ большого города. Существенно, что она завершается изображением таежного изобилия, хотя и скрытого от человека, но предназначенного ему. Идея богатства, спрятанного в недрах природы, непосредственно соотнесена с нравственной позицией автора: только то благополучие хорошо, ради которого требуется приложить усилия, преодолеть препятствия, совершить подвиг. Сытое царство Спиешьпей страшно именно потому, что в нем нет движения, деятельности, нет стремления к открытию тайны, то есть всех тех ценностей, которые отличают героев прозы тюменского писателя.
Проводниками в иной мир в сказке Лагунова являются антропоморфные образы вещей, орудий труда, машин: «Никому не дойти до Самотлора без помощи моих винтокрылых, гусеничных и колесных братьев. Их видимо-невидимо» [Лагунов 2000: 22]. Маленький читатель отождествляет Самосвал, Вертолетик, Экскаватор с волшебным сказочным конем, вероятно не задумываясь о концептуальной подоплеке этих персонажей. Но если соотнести их со взрослым творчеством писателя, станет ясно, что в его художественной системе ценно прежде всего то, что относится к сфере упорядоченного, рукотворного мира.
Окончательная победа сказочных персонажей знаменуется вторжением техники в мир спящей природы: «На тот сонный остров, где царство Спиешьпей, мы завтра повезем буровую. Поселятся там буровики. Задымит котельная. Запыхтят электромоторы. И от всей нечисти во главе с Соней Первым Котофеичем не останется никакого следа» [Лагунов 2000:56]. Для героев путь завершился не только встречей с хозяином, но и пониманием того, что труд человека – высшая и единственная подлинная ценность бытия. Так сюжетный план сказки послужил для выражения познавательной и этической задачи текста.
В свою очередь в очерковой, документально-биографической прозе Лагунова для детей можно обнаружить условный план содержания, утопические смыслы. Тем самым в произведениях разных жанров проступает общий содержательный слой, который характеризует мировосприятие художника. Маленькая повесть «Тайна Черного озера» связана со сказкой общностью ключевого пространственного образа – озера, радужная пленка которого служит вестью о близости таинственного мира подземных богатств. Повесть написана на основе реальных событий жизни знаменитого нефтепроходца Семена Никитича Урусова. Местом действия стал Тюменский Север – край нефтяного и газового освоения с хорошо известными сегодня городами: Сургут, Шаим, Мегион... Документальность повествования подчеркнута хронологической точностью действия: «Давно это случилось. В 1932 году...», «И вдруг – война...», «Кончилась Великая Отечественная война...», «Здесь в 1953 году поставили <...> буровую вышку...», «Но от березовского газового фонтана до открытия первого нефтяного месторождения прошло еще восемь лет». Герои повести – реальные люди.
Кажется, все говорит о том, что в повести К.Я. Лагунова нет никакой фантастики, настолько явно произведение подтверждает свою связь с событиями недавней истории. И все же это первое впечатление обманчиво. Сюжет представляет собой одну из вариаций известного в фольклоре сюжета о поисках чудесной земли. Действие сосредоточено вокруг пути к таинственному «Черному озеру», колонизации края и превращения его в источник изобилия.
Из художественного мира повести последовательно убирается все, что может представлять ценность вне связи с нефтью и газом, позволяет воспринимать землю как нечто живое и ставит под сомнение этическую правоту колонизаторов, показывая разрушительные следствия их вторжения.
Только в первой главе «Тайны Черного озера» мы видим тайгу, где «раздолье всему живому: зверю и птице, жучкам и бабочкам» [Лагунов 1985: 3]. По ходу действия все живое отступает, исчезает из поля зрения повествователя, и пространство все более приобретает качества «пустого места», зияния, бездны. Уже в главе «По таежной тропе» символика Черного озера отодвигает на второй план мотив плодородной земли, замещая его мотивами топкого берега, мертвой, стоячей воды: «Берег озера топкий. Холодная вязкая тина сердито хлюпала и пузырилась под ногами» [Лагунов 1985: 6]. Черная гладкая вода, покрытая радужной пленкой, – завеса для сокровенного, «другого» мира и один из вариантов образа «таинственного острова» – незаполненной карты: «На карте тех лет Тюменское Приобье было обозначено огромным желто-зеленым пятном. Ни дорог проселочных, ни деревень, ни малых таежных речек на карте не значилось» [Лагунов 1985: 12]. Земля сама но себе не является ценностью, она служит преградой на пути к открытиям, именно потому писатель наделяет обычный ландшафт всеми признаками безжизненности, «пустого места»: «Такой уныло однообразной равнины, как шаимские болота, Урусов прежде не видывал. Насколько хватало глаз, виднелось припорошенное первым снежком кочковатое серое плато. Лишь кое-где прилепились к нему редкие перелески» [Лагунов 1985: 23].
Вся толща плодородной земли оценивается и определяется в километрах, отделяющих человека от главного богатства – нефтяного клада: «А нефть-то, как потом оказалось, пряталась под землей на глубине двух с половиной километров» [Лагунов 1985: 18].
В «заколдованном месте» меняется система координат, пространство измеряется не горизонтально, а вертикально, «остров» уходит в глубину. Место физической карты занимает геологическая, на которой означен не земной, подземный мир. Тайга предстает препятствием на пути героя, известными по волшебной сказке «горами высокими», «лесами дремучими», «песками зыбучими»: «Только трудно было им справиться с вековой дремучей тайгой, одолеть бездонные топкие болота» [Лагунов 1985: 18].
Из сюжета устраняются персонажи, которые могли бы изменить его ценностную определенность, поколение сибирских старожилов: «Ушли добровольцами и погибли в боях отец Семена и отец Прохора». Так же, посредством внешнего события, мотивировано исчезновение охотника – манси: «Ушел снайпером на фронт старый охотник-манси Роман Конев» [Лагунов 1985: 18].
Повествование сосредоточено на образе заглавного персонажа, который наделяется чертами героя-преобразователя. Испытывая лишения, он пролагает дорогу к фантастической «стране изобилия»: «Вместе со своей бригадой исходил Семен Урусов всю сибирскую тайгу. Переплыл сотни рек. Перешел тысячи болот.
Мерз и мок.
Тонул и плутал» [Лагунов 1985: 21].
Герой открывает путь в глубину земли, «к таинственной невидимке» – нефти, то есть приобретает качества сказочного персонажа, который обладает чудесным знанием, он способен мыслить, представлять мир не в горизонтальной, а в вертикальной плоскости. Там, за границей видимого пространства, находится нефть – фетиш, предмет, которому приписываются чудесные свойства.
Тайна Черного озера в том, что оно располагается не на поверхности (радужная пленка на стоячей воде), а в глубине земли: «Вот долото дошло до нужной глубины и остановилось. Бурение окончено. Теперь предстояло испытать скважину и узнать: есть ли нефть?
Трое суток испытывали скважину. <...>
Где-то на исходе третьих суток мастер привалился плечом к вагончику и задремал.
Проснулся от шума. Сверкая на утреннем солнце гигантским павлиньим хвостом, повисла над поляной черная нефтяная радуга» [Лагунов 1985: 22-23]. В ключевом пространственном образе книги мы видим связь со сказочной традицией и с традицией научно-фантастических произведений. Последняя воплощается в мотивах «проникновения в недра», «взрыва», <...> вторжения; природа – это твердая кора <...>; чтобы заглянуть внутрь, нужно «взорвать», чтобы высвободить сокровища недр, нужно «взрезать» землю» [Барт 1989: 405].
Константин Яковлевич Лагунов более последовательно, чем кто-либо из тюменских писателей, отстаивал правоту и правомерность нефтегазового освоения Тюменского Севера. При этом за его социальной позицией всегда четко просматривается позиция этическая – человек предназначен для действия, преобразования, творческого вмешательства в мир. Но если во «взрослых» произведениях последних лет художник нередко становился исследователем причин противоречия между социальной значимостью факта и его нравственной ценностью, то в своем «детском» творчестве он сохранял целостность мировосприятия, во имя этики превращая социальные мотивы в мотивы социально-утопические.
ЛИТЕРАТУРА
_Лагунов_К.Я._ Звезда Семена Урусова. Свердловск, 1985.
_Лагунов_К.Я._ Ромка и его друзья // Лагунов К.Я. По лунной дорожке: Повести-сказки. Тюмень, 2000.
_Барт_Р._ С чего начать? // Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М., 1994. С. 401-412.
_Липовецкий_М.Н._ Поэтика литературной сказки (на материале русской литературы 1920 – 1980-х годов). Свердловск, 1992.
_Петровский_М.С._ Книги нашего детства. М., 1986.