Леонид Лапцуй
На струне времени
Стихи и поэмы
Перевод с ненецкого
Олени бегут на восход
(Поэма)
Татьяне Салиндер, делегату XXIV съезда КПСС,
посвящаю
Огромный небосвод стального цвета.
И берега, одетые в туман.
Но золотые отблески рассвета
Уже несет на гребнях океан.
И облака, окрашенные ярко,
Как будто солнце поджигает их,
Пылают в небе весело и жарко,
Как факелы на вышках буровых.
А вот и солнце огненное всплыло,
И на ладони северной земли,
Смеясь, оно как будто бы застыло
На миг горящей сопкою вдали.
И, горизонт глазами обнимая,
Глядит Ямал приветливо окрест.
В далекий путь Ямала дочь родная
Летит сегодня — на партийный съезд!
Ей руки жмут у трапа ярсалинцы —
Пенсионер, с цветами пионер…
Ты расскажи о Севере столице,
Татьяна Николаевна Салиндер!..
Она кивает молча головою:
Доверья, мол, ни в чем не обману…
Взвыл самолет,
Вздымая за собою
Поземковую тонкую волну.
По тундре нарастающим потоком
Поплыл широкий басовитый гул.
И самолет, оленем белобоким,
Упругие постромки натянул.
Ямал внизу,
Как снежная планета.
Разлив лучи
серебряной водой,
Весною солнце не жалеет света —
Огромный шар
Над тундрой слюдяной.
Равнину словно сплошь покрыли ртутью —
Сверкают резко отблески кругом,
Не зря глаза
от солнца прячут люди,
Оно слепит их режущим огнем.
А небо словно вымыто росою.
И редкие пушинки —
облака —
Плывут,
сияя влажной белизною,
Покачивая крыльями слегка.
Подобно ветру,
Чуть земли касаясь,
Летят упряжки быстрые с холмов,
Свистящими полозьями вонзаясь
В пласты морозом скованных снегов.
Промерзшим камнем
Снежная равнина
Под звонкими полозьями поет.
Упряжки вереницею гусиной
Стремительно уходят на восход.
Слетают клочья пены с губ оленя,
Хватает горстку снега на ходу,
И, утоляя жажду на мгновенье,
Снежинки тают в жарком алом рту.
И облачко дыхания,
как иней,
Неслышно оседает па людей.
Летят упряжки.
И поют над ними
На дужках колокольца,
как ручей.
Они веселым звоном тундру будят.
Бегут упряжки по сухим снегам.
Спешат олени,
А быть может, люди
Спешат к своим далеким матерям…
На розовый восход бегут олени
(О, северная быстрая душа!)
Напиться вдоволь
радости весенней
В конце пути
из звездного ковша…
Но вот стекло заволокло туманом,
Размылись очертанья берегов,
А самолет, гудя, пошел тараном
На снеговую толщу облаков.
На миг темнее в самолете стало.
И плотных туч седая пелена
Его, как лодку,
вверх и вниз швыряла,
Легко, как океанская волна.
Но тут же
сквозь тяжелый пласт белесый
Пробился он к высотам голубым.
И, словно океанские торосы,
Сверкнули облака уже под ним.
Пел самолет
стремительную песню.
Парил орлом
в спокойной высоте.
И Салиндер Татьяна в мягком кресле,
Как будто лебедь белая в гнезде.
А самолет,
Подобно колыбели,
Покачивался,
словно на волнах.
Не потому ли мысли налетели
О детских позабывшихся годах?..
И медленно поплыли перед взором
Умчавшегося детства времена —
То прошлое Ямала,
О котором
Без боли вспомнить не могла она.
Свиваясь, мысли кольцами аркана
Уже летят в минувшие года.
Задумчивая девочка Татьяна!
Взошла какая над тобой звезда?..
* * *
Когда рождался мальчик —
Песни пели
И танцевали,
позабыв про сон,
II веселились —
целую неделю —
Так было с незапамятных времен.
Пусть буйствуют
колючие метели,
Не устоять
на ледяном ветру —
Из дальних стойбищ
Все равно летели
Упряжки к негасимому костру.
Не зря торжествовали предки наши:
Родился мальчик!
Значит, есть кому
Тропу отцов
Торить веками дальше…
И поклониться ехали к нему.
Когда рождалась девочка —
Молчали,
Угрюмо,
как седые валуны.
И были мысли,
Полные печали,
Как северная ночь —
темным-темны…
А в чуме Салиндера Николая
Четырнадцать детей —
Все до одной
Девчонки!
Вот стряслась беда какая!
Отец-то был уже не молодой…
В его душе гостила постоянно
Тоска — черней вороньего крыла.
Четырнадцать девчонок!
И Татьяна
Среди сестренок старшею была.
Она водила младших за собою
По тундре,
словно выводок утят.
Их нянчила,
Мирила их порою,
Бранила,
если очень нашалят…
Запомнился Татьяне вьюжный вечер.
Кружился на просторе ледяном
И налетал на чум свирепый ветер.
И грустным был отец перед костром.
И медленно,
Как будто было больно
Ему слова такие говорить,
Невесело промолвил:
«Птицей вольной
Не хватит ли тебе, Татьяна, быть?..
Теперь глазами станешь ты моими —
Иди к оленям!..»
Было испокон
Да и теперь на севере, поныне
Отцово слово каждое — закон!
Закон —
хотя оно порою —
словно
Над головою поднятый хорей…[1]
И Таня вышла,
Не сказав ни слова,
И стадо расступилось перед ней.
Луна по тучам
белкою скакала,
Луна качалась
на ветвях рогов.
И девочка растерянно стояла
Среди колючих воющих снегов.
Как будто тундру видела впервые,
Прислушивалась,
Как песец, чутка,
А ветер хлопал в крылья снеговые,
Внезапно налетев издалека.
Снег над оврагом — белою скалою,
Он мигом срежет
Ледяным крылом,
И задрожит пространство ледяное,
Когда о дно
Расплющит снежный ком.
И как птенец в скорлупку.
Часто-часто
Татьянино сердечко застучит.
А рядом, куропаткою по насту,
Мороз неторопливо семенит.
Голодной росомахою, зубами
Он щелкает повсюду, где пройдет.
Он жгучим ледяным своим дыханьем,
Что ни увидит —
Превращает в лед.
Да что мороз — пускай себе лютует —
Резвее олеиихи молодой
Спеши за стадом в темноту ночную,
Гляди во мглу всевидящей совой.
Забрезжит небо северным сияньем —
Неровный и колеблющийся свет,
На снежный наст
Привычным глазом глянешь —
Прочтешь, строкой бегущий, волчий след.
И вот уже метнется легкой тенью
Да крикнет звонким голосом своим,
Чтоб знали оробевшие олени,
Что человек идет на помощь к ним.
Хоть яростней глаза сверкают волчьи,
Но, уступая смелости людской,
Уходит стая,
И во мраке ночи
Взлетает высоко голодный вой.
И, привязавшись всей душой к оленям,
Она и в сентябре за стадом шла,
Когда казалась на небе осеннем
Остывшим чугуном
Сплошная мгла.
Смотрели звезды сонно,
Не мигая.
Протянешь руку —
не рука, а тень.
Не видно пальцев даже —
тьма такая.
Не каждый выходил в такую темь.
А Таня,
Туго заплетя косички,
И в непогодь,
и в стужу
К стаду шла.
Веселую и ласковую кличку
Она оленю каждому дала.
Оленям песни распевала звонко,
Бродила, примечая все вокруг.
И слухом острым, словно у мышонка,
Улавливала в тундре каждый звук.
Издалека оленя узнавала
По хоркаиыо, на ветровой волне.
Аргиши на фактории Ямала
Вела не раз по снежной целине.
Полозья нарт
Среди холмов скрипели,
По руслам рек,
По проседи дорог,
Одну из тех старинных несен пели,
Что до конца никто пропеть не мог.
Случалось, догонял ее ветрами
Буран, кружась и воя на снегу.
И Таня, куропаткой в снежной яме,
Пережидала злобную пургу.
И помнится, однажды, как в тумане,
Не чувствуя уже ни рук, ни ног,
До дому добралась едва Татьяна
И рухнула бессильно на порог.
Костра живое пламя танцевало,
Отбрасывая блики по углам,
В остуженные губы целовало
И ластилось к обветренным щекам.
Шептала неразборчиво, кого-то
Она в бреду горячечном звала,
Мерцали струйки ледяного пота,
Сама пыталась встать —
Да не могла…
Смотрели молча сестры на Татьяну
Глазами, покрасневшими от слез.
Отец не разрешил позвать шамана,
А доктора издалека привез.
…Летели дни гусиным караваном.
Шло время непрерывной чередой,
Качаясь ледовитым океаном,
Следы людские унося с собой.
О детство, где ты? На оленьих тропах?
А может быть,
Однажды на бегу
Споткнулось ты
И вот теперь в сугробах,
Нелегкое, осталось на снегу?
Теперь она все чаще замечала
Украдкой заглядевшихся парней.
Девчат не мало на земле Ямала,
Но парни увиваются — за ней.
А в ягушке узорчатой и пестрой,
Да если косы заплетет до пят, —
То никакие модные прически
Перед ее красой не устоят.
Краса — красой. — А как аркан бросала —
Не хуже самых удалых парней!
Придет с оленьих троп домой, бывало,
И словно чум становится светлей.
К костру подсядет,
Вспомнит о просторах,
Равнины вешней звездную росу,
И весны повторяются в узорах,
Которые ложатся на кису[2].
Как тетива,
Оленьи жилы пели
В руках у мастерицы,
II киса Была такой,
Как будто в самом деле
На ней порхали птичьи голоса.
И стойбище ее повеселело.
К нему издалека, со всех сторон,
Теперь съезжались гости.
То и дело
Катился бубенцов веселый звон.
Соревновались в ловкости и силе
У чума парни.
Шумною толпой,
Откинув капюшоны, в чум входили.
Шел пар от них,
Как от ручьев весной.
И каждый руку предлагал Татьяне…
Отец смотрел па языки огня.
Казалось, будто перед ним не пламя,
А яркий полог завтрашнего дня.
И шевелились, словно тени веток,
Морщины на его широком лбу,
И должен был отец своим ответом
Определить Татьянину судьбу.
И наконец,
Взглянув подслеповато,
Седой и строгий,
Говорил гостям,
Что замуж ей пока что рановато,
Еще не вышла дочка по годам.
…Был самый комариный месяц лета,
Когда беда расправила крыла.
Начавшись далеко-далёко где-то,
Война печалью в каждый чум вошла.
Фронты, взрываясь, ждали помощь тыла.
Земля качалась в крике и огне,
И одиноко и тревожно было
В притихшем чуме думать о войне.
…Нахмурился, напрягся день осенний,
И кажется, торосы тащит он.
И ходят по Оби в шипящей пене
Заснеженные перекаты волн.
И медленных тяжелых туч аргнши
Плывут почти над гребнями валов.
Свирепствует река.
Но все же вышли
На ловлю рыбы лодки рыбаков.
Наперерез волне,
Чей гребень острый
Поднялся, как гигантское крыло,
Они плывут.
И девушка-подросток
Сидит, держа переднее весло.
И только об одном не забывает —
За ней другие шестеро гребцов.
А неводник гагарою ныряет,
Вдруг исчезая между бурунов.
Внезапно гребень вспененного вала
Его высоко возносил рывком.
Бросало лодку.
Как она справлялась
С большим неповоротливым веслом!..
Никто не знает —
Не слыхали жалоб,
Хоть и была суровая пора,
И чудилось весло огромным жалом,
И тяжелее было,
Чем вчера.
А на руках кровавые мозоли
Пылали, словно их огнем прижгло.
Но, только губы закусив от боли,
Всем телом налегала на весла
Слезились тучи мглистые дождями.
Но продолжался лов.
И Салиндер
В разбухшей робе,
наравне с парнями,
Трудилась так — что ставили в пример.
Нет-нет да и припомнится Татьяне,
Как посреди нетронутых снегов
Она когда-то ставила капканы,
Найдя цепочку узкую следов.
Как всякий житель древнего Ямала,
Она уже и в детские года
Характер и повадки лисьи знала,
И всякий след читала без труда.
Теперь, над черно-бурыми хозяйка,
Она, питомцев полюбив своих,
Порою все же погрустит утайкой,
Припомнив оленят и олених.
На плечи ей, судьбой не обделенной,
Но выпившей немалый ковш беды,
Легли года работы напряженной,
Как тучи на Уральские хребты.
Избороздили резкие морщины
Ее открытый и широкий лоб,
Как снежную Ямальскую равнину
От края и до края нитки троп.
* * *
Так тянутся аргипшыми следами
По тундре мысли через весь Ямал.
Но резко самолет качнул крылами
И ту цепочку мыслей оборвал.
Еще внизу толпились в беспорядке
Торосы туч.
Слепила синева…
Но все уже готовились к посадке.
Все —
через пять минут уже — Москва!
Каким коротким
До Москвы от тундры
Сегодня оказался перелет:
Еще стоит в глазах Татьяны утро,
И в них бегут олени на восход…
Примечания
1
Хорей — длинный тонкий шест для управления оленями.
2
Киса — меховой сапог, расшитый узорами
Леонид Лапцуй
На струне времени
Стихи и поэмы
Перевод с ненецкого
Олени бегут на восход
(Поэма)
Татьяне Салиндер, делегату XXIV съезда КПСС,
посвящаю
Огромный небосвод стального цвета.
И берега, одетые в туман.
Но золотые отблески рассвета
Уже несет на гребнях океан.
И облака, окрашенные ярко,
Как будто солнце поджигает их,
Пылают в небе весело и жарко,
Как факелы на вышках буровых.
А вот и солнце огненное всплыло,
И на ладони северной земли,
Смеясь, оно как будто бы застыло
На миг горящей сопкою вдали.
И, горизонт глазами обнимая,
Глядит Ямал приветливо окрест.
В далекий путь Ямала дочь родная
Летит сегодня — на партийный съезд!
Ей руки жмут у трапа ярсалинцы —
Пенсионер, с цветами пионер…
Ты расскажи о Севере столице,
Татьяна Николаевна Салиндер!..
Она кивает молча головою:
Доверья, мол, ни в чем не обману…
Взвыл самолет,
Вздымая за собою
Поземковую тонкую волну.
По тундре нарастающим потоком
Поплыл широкий басовитый гул.
И самолет, оленем белобоким,
Упругие постромки натянул.
Ямал внизу,
Как снежная планета.
Разлив лучи
серебряной водой,
Весною солнце не жалеет света —
Огромный шар
Над тундрой слюдяной.
Равнину словно сплошь покрыли ртутью —
Сверкают резко отблески кругом,
Не зря глаза
от солнца прячут люди,
Оно слепит их режущим огнем.
А небо словно вымыто росою.
И редкие пушинки —
облака —
Плывут,
сияя влажной белизною,
Покачивая крыльями слегка.
Подобно ветру,
Чуть земли касаясь,
Летят упряжки быстрые с холмов,
Свистящими полозьями вонзаясь
В пласты морозом скованных снегов.
Промерзшим камнем
Снежная равнина
Под звонкими полозьями поет.
Упряжки вереницею гусиной
Стремительно уходят на восход.
Слетают клочья пены с губ оленя,
Хватает горстку снега на ходу,
И, утоляя жажду на мгновенье,
Снежинки тают в жарком алом рту.
И облачко дыхания,
как иней,
Неслышно оседает па людей.
Летят упряжки.
И поют над ними
На дужках колокольца,
как ручей.
Они веселым звоном тундру будят.
Бегут упряжки по сухим снегам.
Спешат олени,
А быть может, люди
Спешат к своим далеким матерям…
На розовый восход бегут олени
(О, северная быстрая душа!)
Напиться вдоволь
радости весенней
В конце пути
из звездного ковша…
Но вот стекло заволокло туманом,
Размылись очертанья берегов,
А самолет, гудя, пошел тараном
На снеговую толщу облаков.
На миг темнее в самолете стало.
И плотных туч седая пелена
Его, как лодку,
вверх и вниз швыряла,
Легко, как океанская волна.
Но тут же
сквозь тяжелый пласт белесый
Пробился он к высотам голубым.
И, словно океанские торосы,
Сверкнули облака уже под ним.
Пел самолет
стремительную песню.
Парил орлом
в спокойной высоте.
И Салиндер Татьяна в мягком кресле,
Как будто лебедь белая в гнезде.
А самолет,
Подобно колыбели,
Покачивался,
словно на волнах.
Не потому ли мысли налетели
О детских позабывшихся годах?..
И медленно поплыли перед взором
Умчавшегося детства времена —
То прошлое Ямала,
О котором
Без боли вспомнить не могла она.
Свиваясь, мысли кольцами аркана
Уже летят в минувшие года.
Задумчивая девочка Татьяна!
Взошла какая над тобой звезда?..
* * *
Когда рождался мальчик —
Песни пели
И танцевали,
позабыв про сон,
II веселились —
целую неделю —
Так было с незапамятных времен.
Пусть буйствуют
колючие метели,
Не устоять
на ледяном ветру —
Из дальних стойбищ
Все равно летели
Упряжки к негасимому костру.
Не зря торжествовали предки наши:
Родился мальчик!
Значит, есть кому
Тропу отцов
Торить веками дальше…
И поклониться ехали к нему.
Когда рождалась девочка —
Молчали,
Угрюмо,
как седые валуны.
И были мысли,
Полные печали,
Как северная ночь —
темным-темны…
А в чуме Салиндера Николая
Четырнадцать детей —
Все до одной
Девчонки!
Вот стряслась беда какая!
Отец-то был уже не молодой…
В его душе гостила постоянно
Тоска — черней вороньего крыла.
Четырнадцать девчонок!
И Татьяна
Среди сестренок старшею была.
Она водила младших за собою
По тундре,
словно выводок утят.
Их нянчила,
Мирила их порою,
Бранила,
если очень нашалят…
Запомнился Татьяне вьюжный вечер.
Кружился на просторе ледяном
И налетал на чум свирепый ветер.
И грустным был отец перед костром.
И медленно,
Как будто было больно
Ему слова такие говорить,
Невесело промолвил:
«Птицей вольной
Не хватит ли тебе, Татьяна, быть?..
Теперь глазами станешь ты моими —
Иди к оленям!..»
Было испокон
Да и теперь на севере, поныне
Отцово слово каждое — закон!
Закон —
хотя оно порою —
словно
Над головою поднятый хорей…[1]
И Таня вышла,
Не сказав ни слова,
И стадо расступилось перед ней.
Луна по тучам
белкою скакала,
Луна качалась
на ветвях рогов.
И девочка растерянно стояла
Среди колючих воющих снегов.
Как будто тундру видела впервые,
Прислушивалась,
Как песец, чутка,
А ветер хлопал в крылья снеговые,
Внезапно налетев издалека.
Снег над оврагом — белою скалою,
Он мигом срежет
Ледяным крылом,
И задрожит пространство ледяное,
Когда о дно
Расплющит снежный ком.
И как птенец в скорлупку.
Часто-часто
Татьянино сердечко застучит.
А рядом, куропаткою по насту,
Мороз неторопливо семенит.
Голодной росомахою, зубами
Он щелкает повсюду, где пройдет.
Он жгучим ледяным своим дыханьем,
Что ни увидит —
Превращает в лед.
Да что мороз — пускай себе лютует —
Резвее олеиихи молодой
Спеши за стадом в темноту ночную,
Гляди во мглу всевидящей совой.
Забрезжит небо северным сияньем —
Неровный и колеблющийся свет,
На снежный наст
Привычным глазом глянешь —
Прочтешь, строкой бегущий, волчий след.
И вот уже метнется легкой тенью
Да крикнет звонким голосом своим,
Чтоб знали оробевшие олени,
Что человек идет на помощь к ним.
Хоть яростней глаза сверкают волчьи,
Но, уступая смелости людской,
Уходит стая,
И во мраке ночи
Взлетает высоко голодный вой.
И, привязавшись всей душой к оленям,
Она и в сентябре за стадом шла,
Когда казалась на небе осеннем
Остывшим чугуном
Сплошная мгла.
Смотрели звезды сонно,
Не мигая.
Протянешь руку —
не рука, а тень.
Не видно пальцев даже —
тьма такая.
Не каждый выходил в такую темь.
А Таня,
Туго заплетя косички,
И в непогодь,
и в стужу
К стаду шла.
Веселую и ласковую кличку
Она оленю каждому дала.
Оленям песни распевала звонко,
Бродила, примечая все вокруг.
И слухом острым, словно у мышонка,
Улавливала в тундре каждый звук.
Издалека оленя узнавала
По хоркаиыо, на ветровой волне.
Аргиши на фактории Ямала
Вела не раз по снежной целине.
Полозья нарт
Среди холмов скрипели,
По руслам рек,
По проседи дорог,
Одну из тех старинных несен пели,
Что до конца никто пропеть не мог.
Случалось, догонял ее ветрами
Буран, кружась и воя на снегу.
И Таня, куропаткой в снежной яме,
Пережидала злобную пургу.
И помнится, однажды, как в тумане,
Не чувствуя уже ни рук, ни ног,
До дому добралась едва Татьяна
И рухнула бессильно на порог.
Костра живое пламя танцевало,
Отбрасывая блики по углам,
В остуженные губы целовало
И ластилось к обветренным щекам.
Шептала неразборчиво, кого-то
Она в бреду горячечном звала,
Мерцали струйки ледяного пота,
Сама пыталась встать —
Да не могла…
Смотрели молча сестры на Татьяну
Глазами, покрасневшими от слез.
Отец не разрешил позвать шамана,
А доктора издалека привез.
…Летели дни гусиным караваном.
Шло время непрерывной чередой,
Качаясь ледовитым океаном,
Следы людские унося с собой.
О детство, где ты? На оленьих тропах?
А может быть,
Однажды на бегу
Споткнулось ты
И вот теперь в сугробах,
Нелегкое, осталось на снегу?
Теперь она все чаще замечала
Украдкой заглядевшихся парней.
Девчат не мало на земле Ямала,
Но парни увиваются — за ней.
А в ягушке узорчатой и пестрой,
Да если косы заплетет до пят, —
То никакие модные прически
Перед ее красой не устоят.
Краса — красой. — А как аркан бросала —
Не хуже самых удалых парней!
Придет с оленьих троп домой, бывало,
И словно чум становится светлей.
К костру подсядет,
Вспомнит о просторах,
Равнины вешней звездную росу,
И весны повторяются в узорах,
Которые ложатся на кису[2].
Как тетива,
Оленьи жилы пели
В руках у мастерицы,
II киса Была такой,
Как будто в самом деле
На ней порхали птичьи голоса.
И стойбище ее повеселело.
К нему издалека, со всех сторон,
Теперь съезжались гости.
То и дело
Катился бубенцов веселый звон.
Соревновались в ловкости и силе
У чума парни.
Шумною толпой,
Откинув капюшоны, в чум входили.
Шел пар от них,
Как от ручьев весной.
И каждый руку предлагал Татьяне…
Отец смотрел па языки огня.
Казалось, будто перед ним не пламя,
А яркий полог завтрашнего дня.
И шевелились, словно тени веток,
Морщины на его широком лбу,
И должен был отец своим ответом
Определить Татьянину судьбу.
И наконец,
Взглянув подслеповато,
Седой и строгий,
Говорил гостям,
Что замуж ей пока что рановато,
Еще не вышла дочка по годам.
…Был самый комариный месяц лета,
Когда беда расправила крыла.
Начавшись далеко-далёко где-то,
Война печалью в каждый чум вошла.
Фронты, взрываясь, ждали помощь тыла.
Земля качалась в крике и огне,
И одиноко и тревожно было
В притихшем чуме думать о войне.
…Нахмурился, напрягся день осенний,
И кажется, торосы тащит он.
И ходят по Оби в шипящей пене
Заснеженные перекаты волн.
И медленных тяжелых туч аргнши
Плывут почти над гребнями валов.
Свирепствует река.
Но все же вышли
На ловлю рыбы лодки рыбаков.
Наперерез волне,
Чей гребень острый
Поднялся, как гигантское крыло,
Они плывут.
И девушка-подросток
Сидит, держа переднее весло.
И только об одном не забывает —
За ней другие шестеро гребцов.
А неводник гагарою ныряет,
Вдруг исчезая между бурунов.
Внезапно гребень вспененного вала
Его высоко возносил рывком.
Бросало лодку.
Как она справлялась
С большим неповоротливым веслом!..
Никто не знает —
Не слыхали жалоб,
Хоть и была суровая пора,
И чудилось весло огромным жалом,
И тяжелее было,
Чем вчера.
А на руках кровавые мозоли
Пылали, словно их огнем прижгло.
Но, только губы закусив от боли,
Всем телом налегала на весла
Слезились тучи мглистые дождями.
Но продолжался лов.
И Салиндер
В разбухшей робе,
наравне с парнями,
Трудилась так — что ставили в пример.
Нет-нет да и припомнится Татьяне,
Как посреди нетронутых снегов
Она когда-то ставила капканы,
Найдя цепочку узкую следов.
Как всякий житель древнего Ямала,
Она уже и в детские года
Характер и повадки лисьи знала,
И всякий след читала без труда.
Теперь, над черно-бурыми хозяйка,
Она, питомцев полюбив своих,
Порою все же погрустит утайкой,
Припомнив оленят и олених.
На плечи ей, судьбой не обделенной,
Но выпившей немалый ковш беды,
Легли года работы напряженной,
Как тучи на Уральские хребты.
Избороздили резкие морщины
Ее открытый и широкий лоб,
Как снежную Ямальскую равнину
От края и до края нитки троп.
* * *
Так тянутся аргипшыми следами
По тундре мысли через весь Ямал.
Но резко самолет качнул крылами
И ту цепочку мыслей оборвал.
Еще внизу толпились в беспорядке
Торосы туч.
Слепила синева…
Но все уже готовились к посадке.
Все —
через пять минут уже — Москва!
Каким коротким
До Москвы от тундры
Сегодня оказался перелет:
Еще стоит в глазах Татьяны утро,
И в них бегут олени на восход…
Примечания
1
Хорей — длинный тонкий шест для управления оленями.
2
Киса — меховой сапог, расшитый узорами