Тема новой книги тюменского журналиста Б. Галязимова очерчена очень определенно — легенды и предания, повествующие о древнейшей истории Западной Сибири. И пусть многое в них расходится с данными науки, но не стоит забывать, что народное творчество, свободно распоряжаясь фактами, очень верно отражает сущность явления. Автор делает попытку соотнести реальные исторические события и их переосмысление в легендах.

Борис Галязимов
ЛЕГЕНДЫ СЕДОГО ИРТЫША

Рецензент Д. И. КОПЫЛОВ, доктор исторических наук, профессор



ТАЙНА ЗАБОЛОТСКОЙ ВЕНЕЦИИ


В давние-предавние времена, когда мир был совсем не таким, каким мы его привыкли видеть сегодня, на территории нынешнего Зауралья, как повествуют легенды, жило племя людей-карликов. Жило и неожиданно исчезло. Куда? Почему?..

1

Глухие, нетронутые места. Голубые и чистые — хоть смотрись в них — зеркала озер, серебряные нити безымянных речушек. И болота, болота, из которых нет-нет да вынырнет сухой островок, словно покажет свою гигантскую спину неведомое существо…
Но диво дивное! Вдали от обжитых мест, среди такой вот вековой непролази, вдруг натыкаешься на одинокие поселения. Стоит кучка кособоких избенок, над которыми уютно вьется сиреневый дымок. А дальше — вновь немеренные топи…
Что это? Мираж, самообман?
Никакого миража, никакого самообмана. Перед вами на многие километры вокруг раскинулась страна… болотных людей. Именуют они себя сазякларцами (дословный перевод с тюркского — болотные люди). А их страну с легкой руки ученых уже окрестили Заболотской Венецией. Сами же местные жители ее называют Вармахлинскими топями, или еще Заболотьем.
Огромная страна! Территория ее начинается за древним Тобольском и простирается чуть ли не до предгорий Урала. На юге граница этой страны — тихоструйная река Тавда, на севере — полноводная и коварная в пору весенних разливов Конда. Страна под стать европейскому государству. Правда, сами сазякларцы обитают не на всей этой территории. Их поселения в основном раскиданы по берегам рек Ачиры, Носка и Лайма.
Никто не знает, когда впервые на эту зыбкую землю ступила нога человека. Да что говорить о предках болотных людей! О сегодняшнем жизненном укладе сазякларцев покуда известно до обидного мало.
Еще несколько лет назад о сазякларцах, прижившихся среди бесконечных топей, слагали самые невероятные легенды. Дескать, и угрюмы-то они, как тучи, то и дело нависающие над их неуютным краем: слово тяни — не вытянешь. И нелюдимы: друг друга обходят за версту. А легенды о коварстве сазякларцев приводили в трепет даже самых отчаянных. Уйдешь, мол, в эти болота и назад не вернешься. Или утопят, или нарвешься на самострел. Бытовала и уж вовсе потешная легенда о неких волосатых существах, неусыпно стерегущих жилища болотных людей.
Как правило, все эти слухи распространяли туристы-одиночки, устремляющиеся в страну сазякларцев на поиски острых ощущений. Надо же чем-то подивить мир. Был, мол, вот в лапах смерти и остался живехонек!
Совсем недавно в Заболотской Венеции побывала Западно-Сибирская этнографическая экспедиция Московского университета, и многие тайны (многие, но, увы, не все!) развеяло, как туман по утру.
Кто они такие, сазякларцы? Обыкновенные люди. Говорят на тюркском языке, который мы привыкли называть татарским. Да и самих сазякларцев успели наречь западносибирскими татарами. Но как отмечают ученые: «За последние семь столетий в проблему происхождения слова «татары» удалось внести не так уж много ясности. И еще хуже с ясностью, когда речь идет об имени и происхождении современных народов, принявших название татар».
Так что трудно сказать, какое отношение сазякларцы имеют к тому крошечному, но воинственному племени та-та, или татан (откуда, думается, пошло название «татары»), кочевавшему четырнадцать веков назад на территории нынешней Монголии. Скорее всего никакого. Ясно только одно: болотные люди во времена стародавние по причинам, о которых ныне можно лишь догадываться, переняли у соседей тюркский язык, а позднее, гонимые неведомой угрозой, оказались среди глухих топей. Надо думать, пустив здесь глубокие корни, они в то же время перемешались с местным угорским населением и даже переняли от него многие обычаи.
Издавна промышляли сазякларцы трудом мирным. Ставили на зверей капканы. Отстреливали дичь. Ловили рыбу. На дымных болотинах собирали бруснику и клюкву. И не такие уж они были угрюмые и нелюдимые, как о том гласят легенды. «Без их активной помощи, — писал в своем отчете начальник экспедиции Г. Еремин, — Заболотье долго бы оставалось «белым пятном» на историкоэтнографической карте Западной Сибири».
Одна ниточка потянула другую. В местах обитания сазякларцев ученые вдруг обнаружили целую сеть каналов-«резок». Причем строго геометрической формы и, как думается, ручной работы. Кто их создал? А главное, для чего? И все же основная загадка ждала ученых впереди.
На территории Заболотской Венеции удалось выявить и нанести на карту более пятидесяти — целую россыпь! — древних могильников, курганов и городищ. И опять встал вопрос: кто их оставил? Может быть, предки сазякларцев?
Первая мысль была именно такой. Но болотные люди, словно сговорившись, твердили о каком-то загадочном племени сыбыров, якобы жившем в Заболотье в глубокие времена. Посетив Заболотскую Венецию, археологи обнаружили полуистлевшие кости коров, баранов и лошадей. Под болотным кровом земли покоились ступки для размола зерна, осколки примитивной керамической посуды.
«Сибир халык таш» — «народа сыбыров камни» — так называли сазякларцы остатки древних сосудов.
Священные черепки! Да, да. Болотные люди стараются к ним не прикасаться. Да и вообще все, что связано с загадочно исчезнувшим племенем сыбыров, для них свято. И вновь возникает масса вопросов. Ну, например, такой: как могли люди выращивать зерно и пасти скот на земле, которая не держит самого человека? И еще: почему сазякларцы почитают людей, о которых они ныне почти ничего не знают?
Чтобы хотя бы частично ответить на эти и многие другие вопросы, стоит посмотреть, а что же вообще известно о племени сыбыров? Или же оно — дитя красивой легенды?

2

Для начала хотелось бы обратиться к авторитету топонимики. И попытаться проследить, откуда все же пошло название такой огромной географической страны, как Сибирь.
XI век. Первый русский летописец Нестор в «Повести временных лет» говорит устами новгородца Гюраты Роговича: «Послал я отрока своего в Печору, к людям, дающим дань Новгороду. И когда пришел мой отрок к ним, то от них пошел он в землю Югорскую. Югра же — это люди, говорящие на непонятном языке…»
Забегая чуть вперед, следует сказать, что «югра» было преобразовано из «егра-гас», как якобы когда-то манси называли зырян (коми). Дословный перевод — «дикий человек». Отсюда получила и сохранила свое название речка Егра-Ляга. Русские же упорно называли ее Югрой.
По «Повести временных лет» трудно судить о местонахождении богатой на пушное золото страны Югры. Но вот летописная запись середины XIV века уже что-то проясняет: «Той же зимой с Югры новгородцы приехали. Дети боярские и люди молодые воеводы Александра Абакумовича воевали по Оби реке и до моря, а другая половина выше по Оби…» Из этой записи следует вывод, что Югрой называлась обширная часть нынешней Западной Сибири.
Само же слово «Сибирь» как географический термин наиболее часто стало появляться в литературе второй половины XIII века. Персидский писатель Рашид-Эддин, автор «Истории монголов», упоминает Ибир и Сибир. Затем мы видим слово «Себур» на великолепно расписанной Каталонской карте — «Чертежной картине». Составили ее венецианцы Доминико и Франческо Пицигано в 1365 году.
Интересна такая деталь. Исследователь В. В. Бартольд считал, что слово «Сибирь» было заимствовано из древних мусульманских источников «Сибир и Абир», «Ибир-Шибир». Но здесь невольно вспоминаются строчки из книги В. Сафонова «Дорога на простор»: «Чингис-хан, проносясь со своими ордами через Азию, услышал про страну Шибир. О горе Сюбвир пели на Оби и Иртыше…» И он был прав. Заимствование было обратным, что подтверждается многими источниками.
И вот уже другая карта. Карта Фра-Мауро (XV век). На ней мы видим топоним «Сибир».
В 1889 году в Томске вышла брошюра В. Флоринского «Заметки о происхождении слова «Сибирь». В ней автор писал: «Сибирь начиналась с восточного склона Уральского хребта, между Турой и Тавдой, занимала пространство между этими реками и, включая нижнее течение Тобола, простиралась до Иртыша». Строго ограниченные рамки. Не вся, выходит, наша теперешняя Сибирь.
Русские исторические источники позволяют заключить, что первый поход московитов в сибирскую землю был совершен в 1483 году. Они, сообщает нам летопись, «шли мимо Тюмени в Сибирскую землю, а от Сибири по Иртышу…»
Здесь не следует путать два понятия — «Сибирская земля» и «Сибирь». Последнее название носил город, находившийся неподалеку от нынешнего Тобольска. В своей летописи Савва Есипов писал: «… и по тому царствующему городу Сибири, и по речке Сибирке вся страна Сибирская от Верхотурского Камени и до Лены и до Даурские земли наречена бысть Сибирью». Город этот чуть позднее стал зваться Кашлыком, потом Ковымом и, наконец, Искером (или Искором). «Иски» — древний, «ерь» — земля.
А в Кунгурской летописи мы вновь находим упоминание о Сибири: «Видев же Кучум царства своего конечное лишение и разорение всем, бежал из града своего Кашлыка, еже Сибирь зовома…» Да и судя по карте братьев Пицигано, город Сибирь существовал еще до прихода сюда чингисидов. Так что утверждение некоторых исследователей, что «сибирь» несет или тюркские корни («сенбирь» — ты первый), или же монгольские («сэбэр», или «шебер», — прекрасный), не имеет под собой никакой почвы, как не имеет это слово, оказывается, и… перевода.
Итак, мы говорили о топониме «сибирь». И читатель наверняка догадался, что между ним и словом «сыбыры» прослеживается нечто общее. Верно. Впрочем, обратимся к уже упомянутому нами В. Флоринскому. Он прямо так и писал, что слово «сибирь» нам оставило племя сабиров, или себеров. Об этом же самом сообщал византиец Прокопий Кессарийский еще в… 456 году! Он упоминал, правда, о народе сабир-угоры, но эта приставка «угоры» (надо понимать — угры) лишний раз наводит на мысль, что сыбыры принадлежали к угрской языковой группе, то есть были родичами современных ханты и манси. И сегодня уже нет никаких сомнений в том, что немалую территорию Зауралья еще в эпоху неолита населяло племя сибиров. Какие же тому более веские доказательства?
Во-первых, упоминания об исчезнувшем племени можно встретить совершенно у разных народов. Ханты, например, первожителей Зауралья называли «себерами», манси — «супра». Правда, венгерский исследователь Антал Регули, побывавший на земле своих предков — манси, записал несколько иное название — «шабер маам», то есть «народ шабер». Но и здесь мы слышим нечто созвучное с «себерами», «супрой», «сабирами». Татары называли это загадочное племя «сибир». А вот ненцы, кажётся, еще куда более странно — «сиртя», или «сихиртя».
А сейчас обратимся к легендам. Уверен, любая из них несет хоть небольшую, но все же долю правды.

3

А легенды — все до одной — гласят, что сибиры были небольшого роста. Именно о таких сихиртя, маленьких, живущих в неведомых нам селениях, рассказывается в эпических произведениях ненцев. Но и легенды сазякларцев твердят то же самое: первожители Зауралья были карликами.
В легендах сазякларцев кроме всего прочего говорится, что сибиры обладали не очень большой силой. Представьте себе, двадцать карликов с трудом заваливали… одного барана! И столько же человек отправлялось в путь верхом на одной лошади.
Надо думать, животное это в то время для некоторых северных племен было настоящим дивом, коль те же тунгусы, жившие по берегам Енисея, рассказывая о «савырах», непременно добавляли, что они ездили на лошадях. Впрочем, по некоторым данным, и предки манси тогда разводили коней и, наоборот, такого слова, как «олень», не знали.
В те покрытые многими тайнами времена, как сообщают палеоботаники, на территории нынешней Заболотской Венеции не было топей. Далеко на север, вплоть до Сургута, простирались благодатные земли, большей частью поросшие густыми хвойными лесами. И климат здесь был не таким суровым, как ныне. Карлики-сибиры занимались земледелием, на сочных выгонах пасли скот.
И еще вели непримиримую борьбу с… журавлями! Карлики питались мясом журавлей, а по веснам, в пору кладки яиц, опустошали их гнезда. Не удивляйтесь, но так гласит не одна легенда. Часть же легенд даже перешагнула границы Зауралья.
Война, как рассказывают легенды, шла прямо-таки не на жизнь — на смерть. И до нас долетели предания, что, когда карлики этаким скопом, дикой ордой, оглашая округу гортанными криками и размахивая суковатыми дубинами, двигались к местам обитания птиц, журавли, не дожидаясь подхода недругов, еще в пути давали им бой. В ход шли и крылья, и клювы, и цепкие когти. Ощутимый урон несли обе стороны. Но в минуту особой опасности, когда птичья стая одолевала, карлики спешили укрыться под… глиняными корчагами. Одним таким убежищем якобы могло воспользоваться до… сорока человек!
Так до удивительного необычно выглядела Заболотская Венеция в древности. Но затем по каким-то причинам климат в этих местах стал резко меняться. На земли карликов-сибиров начали накатываться лютые холода. Пошли затяжные дожди. И постепенно край покрылся топкими болотами. На беззащитных сибиров обрушились ненасытные полчища комаров и мошкары. Жизнь в таких условиях становилась невыносимой.
Наверняка как-то вождь и повелел людям племени собраться в одном месте. Ведь легенды утверждают: однажды карлики собрались на большой совет. Надо было решать, что делать дальше.
На совете разгорелся жаркий, до криков, спор. Часть сибиров предлагала все бросить и отправиться в более благодатные края. Другая считала, что земли предков покидать грешно. Здесь сибиры родились, здесь могилы их отцов и дедов.
К единому согласию стороны так и не пришли. Но большинство сибиров, забрав скарб и детей, все-таки покинули обжитые места. Впереди себя карлики гнали лошадей, коров и баранов. Еще долгое время не зарастал, стлался куда-то на юг широкий след, оставленный копытами животных.
А те сибиры, что не ушли?.. Какие испытания выпали на их долю?..
С каждой новой зимой холода становились все злее. Бедных сибиров не спасали ми овечьи шкуры, ни землянки. Морозы пробивали толстые крыши и стены убежищ насквозь. Не хватало топлива, чтобы поддержать огонь в кострах. От бескормицы падал скот. А с приходом весны наваливались новые беды. Разливались коварные реки, оставляя карликам лишь крошечные островки.
Не перенесли сибиры всех тягот своего существования. Однажды собрались все вместе и бросились в воды озер и рек…
Это одна из легенд. Но есть и другая. Судя по ней, сибиры исчезли, когда в Зауралье пожаловало неизвестное и крайне жестокое племя. Не предки ли нынешних сазякларцев? Якобы тогда-то часть карликов и тронулась с родных земель. Другая же часть, понаслышавшись о жестокостях незваных гостей и не желая попасть им в руки, стала рыть глубокие рвы. Над рвами были устроены тяжелые навесы. И когда враги оказались неподалеку, сибиры спустились в земляные ниши и, подрубив опоры навесов, заживо погребли себя и своих детей. Предпочли смерть рабству.
Кто знает, не здесь ли берут свое начало многочисленные предания о самозахоронении чуди? И не отсюда ли эти каналы-«резки», приковавшие к себе внимание ученых?..

4

А что стало с теми сибирами, которые, судя по легендам, откололись от своего племени и отправились куда-то на юг? Неужто след их навсегда остался затерян?
Кажется, нет. И вот здесь мы делаем первые, еще более поразительные находки.
Есть такая книга «Радзивилас». Ее в 1588 году издал вильнюсский печатник Ян Карцан. В этой книге помещена поэма некоего «дееписа славного литвина Радвана». Она называется «Илиада Радвилы». А в ней вот какие прелюбопытные строчки:
Сибиры — соседи персов, воинственное племя. Обрабатывающие свои поля вблизи городов ахеменидов…
«Соседи персов…» Это уже интересно! Поэма как бы подтверждает: племя карликов на самом деле раскололось и добрая его половина ушла на юг. Но могло ли в те времена на такое расстояние состояться переселение целого племени? Вполне! Фактов тут хоть отбавляй. Но, может, с сибирами Радван что-то напутал — такое нередко случалось в прошлом.
Здесь хочется сделать небольшое отступление. Я уже упоминал о том, что тунгусы одно из племен называли «савырами».
Если обратить внимание на древнюю карту Поволжья, на ней можно встретить два города, стоявшие рядом, — Сабир и Савир. И сдается мне, что это поселение двух родственных племен, которые, гонимые некой бедой, так и двигались рядом, уходя все дальше на юг.
О савырах в исторических источниках говорится даже больше, чем о сибирах. Вот, например, Прокопий Кессарийский писал, что савыры служили у персов. (Вспомните, то же самое говорится в «Илиаде Радвилы» о сибирах). Впрочем, они служили и у римлян. На каком-то отрезке историк даже прослеживает путь савыров. Они, дескать, двигались с востока на запад, и их следы-де можно было обнаружить даже в X веке на Волге, где у них стоял городок Сувар.
О суварах, савирах — жителях Поволжья — можно отыскать известие и в послании хазарского царя, или кагана, Иосифа, писанном им еще в 960 году. Его письмо, в котором дается этническое определение хазар, открывает нам и другую тайну. Савиры, пишет каган, происходили из рода некоего Тагармы. У него-де было десять сыновей. По имени одного из них, Савира, назвали целое племя. Так же, как и от имени Хазара, например, пошло название племени хазар.
Гуннское племя савир, сообщает далее каган, обитало неподалеку от Кавказа. Главы этого племени находились в дружбе с римским императором и с персидским царем. А еще становится известным о савирах то, что они были очень воинственны. Даже имели на своем вооружении легкий таран для осадных работ, умели строить весьма сложные укрепления. И поклонялись якобы «чудовищному громадному герою» Тенгри-хану, богу неба и света.
Ну а далее?.. Что же еще известно о савырах, или савирах?
В своей книге «Пути народов» Р. Подольный сообщает: «…древнегреческий ученый Птолемей писал о кавказских савирах, живших примерно там же, где нынешние аварцы. Позже — видимо, по законам языка — савиры превратились в саваров, потом в аваров, аварцев».
А сибиры… Встречаются ли о них еще какие-либо упоминания?
В свое время неподалеку от Керчи археологи обнаружили склеп. На одной из его стен они увидели уже знакомую нам сцену сражения пигмеев с… журавлями! Склеп назвали «Склепом пигмеев». В среде ученых керченская находка вроде бы особых споров не вызвала. Какой может быть спор? Пигмеи, сражающиеся с журавлями, — частый сюжет в греческом искусстве. Рассказ о карликах мы находим, в частности, в «Илиаде» Гомера. Помните?
С криком таким журавли пролетают под небом высоким, Прочь убегая от грозной зимы и дождей бесконечных, С криком несутся они к океановым быстрым течениям, Смерть и погибель готовя мужам низкорослым пигмеям, В утренних сумерках злую войну они с ними заводят.
О жестоких схватках карликов с журавлями рассказывается и в «Вальпургиевой ночи» Гете.
Опять пигмеи, и вновь драчливые птицы. Но на сей раз действие разворачивается куда как далеко от Сибири. Что это? Легенда, скитающаяся по свету? Возможно, и так. Ведь, судя по некоторым источникам, пигмеи обитали и в Индии, и в Китае. А может, они оттуда как раз и шли, влекомые тем людским потоком, что однажды двинулся на запад? Шли, чтобы, сделав огромный крюк, очутиться совсем на другом краю земли…
Вот сколько загадок таит в себе история с происхождением топонима «сибирь».




ПОСЛЕДНЯЯ СТАВКА КУЧУМА


Легенд об этом таинственном подземном замке больше чем достаточно. Родились они сразу после бегства разбитого Ермаком хана Кучума из его столицы Искера и упорно живут на берегах Иртыша вот уже четыре столетия.
Судя по рассказам, где-то неподалеку от Тобольска, среди угрюмых и топких болот, раскинулся остров Золотой Рог. Порос он вековым, мшистым сосняком. Многие из деревьев уже погибли от старости, другие повалило буреломом, и на острове образовались неприступные завалы.
Посреди Золотого Рога и по сей день сохранился ход, обложенный каленым кирпичом. Ведет он куда-то глубоко-глубоко под землю. Говорят, люди бросали в него камни, но звук от удара доходил до слуха спустя продолжительное время. Некоторые из смельчаков пытались спуститься по этому ходу, но каждого из них постигала неудача — доступ затруднял тяжелый воздух в подземелье. К тому же там обитало множество ядовитых змей.
Старики утверждают, что когда-то на острове находилась оружейная мастерская Кучума. Здесь же он скрывал в подземном дворце свои сокровища, а впоследствии скрывался и сам.
По этим же рассказам, ход, обложенный камнем, служил всего лишь для отвода из подземелий вредных газов. Настоящий же вход в бывшее обиталище Кучума расположен в нескольких десятках метров. Есть у него крепкая потайная дверь, на которой висит тяжелый литой замок. Отыскать ту дверь не так-то просто, потому что она надежно укрыта.
Вот в общем-то и все, что известно из легенд о таинственном замке последнего царя Сибирского Юрта.

Охотники за сокровищами

Легенда легендой, но были люди, которые попытались отыскать подземный замок Кучума и сокрытый в нем клад.
Рассказывают, что несколько десятилетий назад на острове (был ли то Золотой Рог или какой-то другой — неизвестно) появились мужики из деревни Худяковой, что находится примерно в 50 километрах от Тобольска. Принесли они с собой кирки и лопаты. Копали-копали и вроде бы даже выкопали… деревянный сундук, который на глазах у них развалился. В сундуке ничего не оказалось. Вести дальнейшие раскопки мужикам якобы помешал неожиданно выросший из-под земли человек, облаченный во все черное. Испуганные худяковцы бежали с острова.
Может быть, эта история от ее начала и до конца — сплошная выдумка. Но старожилы деревни Тахтаир, например, утверждают, что на острове когда-то побывал их земляк по имени Арлам. Он, дескать, принес в деревню огромное медное кольцо, которое снял с двери, ведущей в подземное убежище Кучума. Видывал ту дверь, вросшую в землю «по самый замок», и житель Турбинских юрт по имени Пашка, к которому мы еще вернемся.
Можно было бы и все это принять за чистейшей воды выдумку, если бы…
В свое время на страницах литературного сборника «Сибирские просторы», издававшегося тогда в Тюмени, появилась статья «Тайна острова Золотой Рог». История ее появления такова.
Однажды зимой в редакцию газеты «Тюменская правда» пришел работник местного кирпичного завода Нигматуллин. Он-то и поведал журналисту Александру Черняеву о таинственном острове. Нигматуллин говорил, что Золотой Рог находится примерно в двух десятках километров от деревни Ахманай. Долго рассказывал он и о «кирпичной трубе», которая «охраняется змеями». О ее неимоверно огромной длине Нигматуллин сообщал: «Бросали в нее десятиметровые шесты. Летят они несколько секунд, а потом слышится гулкий стук».
Но главное было даже не в этом. Неожиданный посетитель дал журналисту адрес старого охотника Хамида Раемгулова, якобы знающего, как пробраться на таинственный остров.
Черняев тогда же взял командировку и отправился в Ахманай…
Журналист нашел Раемгулова на вырубке. После долгих уговоров охотник согласился провести Черняева на остров и показать то место, где находился подземный замок Кучума.
До Золотого Рога они добирались на лыжах несколько часов. Сначала тянулся смешанный лес. Потом он стал редеть. Все чаще начал появляться мелкий, чахлый кустарник, и наконец впереди показалось болото. Среди него огромной кудрявой шапкой возвышался одинокий холм.
— Это и есть Золотой Рог, — сказал проводник.
Судя по рассказу Черняева, берег этого острова оказался настолько крутым, что они с трудом на него вскарабкались.
Вскоре на другом конце острова журналист с помощью Раемгулова отыскал и то место, где должна была находиться «каменная труба».
Они долго раскапывали снег и наконец докопались до кирпичной кладки. Вот что записал тогда Черняев: «Кирпич своеобразный — красный, в два раза шире обычного. На каждом большое круглое клеймо, в кругу которого еле различимый рисунок какой-то птицы (наверное, орла). Сфотографировать трубу не удалось: в воздухе метались роем крупные пушистые снежинки. Поднялась метель…»
Но на этом поиски подземного замка Кучума не закончились. В него включались все новые и новые люди. В те же примерно дни в редакцию зашел рабочий топографической партии Сергей Ясманов и сообщил об одной любопытной встрече. Неподалеку от деревни Худяковой он познакомился с местным жителем, глубоким стариком. «Разговорились с ним, — рассказывал Ясманов, — вспомнили историю, Ермака, Кучума. Говорю ему: «Интересно, где же все-таки умер Кучум? В истории ничего об этом не сказано». Старик вынул трубку: «Ваша история и знать об этом не знает». — «А кто же, — спрашиваю, — знает?» — «Мы — старые люди, — отвечает, — знаем, но не скажем». — «Почему?» — «Землю ел, — говорит, — клятву давал, что не открою тайну. Из поколения в поколение клятву даем…»
Несмотря на упрямство старика, Ясманову все же удалось выпытать, что, по преданиям, Кучум увез все свое золото из Искера и припрятал его глубоко под землей. Старик утверждал, что к подземному замку хана имеется два хода, но вот где они находятся, он никому не покажет ни за какие награды и почести.
Через несколько месяцев, уже летом, по инициативе Александра Черняева на Золотой Рог отправилась целая экспедиция. Кроме журналиста в нее вошли научный сотрудник областного музея Альбина Ракова, кинооператор телестудии Владимир Крицкий и два водолаза — Юрий Нибо и Евгений Доценко. В Ахманае они взяли с собой старого знакомого Черняева — Хамида Раемгулова.
На этот раз путь был продолжительнее. Он пролег по реке, а затем по вязкому болоту. С великим трудом участники экспедиции достигли цели.
Начался поиск злополучной «кирпичной трубы». Группа разыскивала ее трое суток. Но, как ни странно, найти «трубу» не удалось. Нет, не потому, что вокруг были бесконечные завалы. «Не надо было об этом писать в газете, — сказал Хамид Черняеву. — Понимать надо… Старики могли ее спрятать».
А вскоре участники экспедиции увидели бог весть откуда выросшую стену огня. С каждым мгновением лесной пожар стремительно приближался к ним. Искателям ничего не оставалось делать, как покинуть загадочный остров.
Вот тогда-то они и встретили старика, который отрекомендовался им не иначе как Пашка. Судя по его рассказу, он, будучи еще 25-летним парнем, бывал на острове и видел оба хода под землю. Один из них, по его словам, был закрыт дверью. Не забыл Пашка упомянуть и о замке, который висел на двери.
Однако быть проводником экспедиции старик долгое время не соглашался. Наконец его все-таки уговорили. Взяв с собой еще одного жителя Турбинских юрт, якобы когда-то видевшего один из входов в замок, Пашка повел гостей показывать им место расположения «трубы».
Отыскать ее и на этот раз не удалось. «Она волшебная, — хитро сощурив раскосые глаза, сказал проводник. — Кто ее видел, больше не увидит». Не мог Пашка найти и «своей» потайной двери.
Правда, с горем пополам отыскал примерное место, где он ее ранее видел. Это был участок с какими-то странными ямами. Земля в них оказалась податливой, шест в нее входил без особых усилий.
Начали копать. Уже на метровой глубине неожиданно наткнулись на изгнивший столб. Подобные же столбы стали находить и в других ямах. Кто-то из искателей обратил внимание на еле различимый вал и ров вокруг этих ям. Однако Альбина Ракова вполне авторитетно заявила, что никаких следов существования замка здесь быть не может.
По ее глубокому убеждению, на острове когда-то находилось всего-навсего лишь какое-то сторожевое укрепление.
К заявлению научного сотрудника участники экспедиции отнеслись скептически и как ни в чем не бывало продолжали искать вход в замок. Примерно в том же месте они увидели три равные по величине канавы. Стали здесь копать и почти сразу наткнулись на толстый бревенчатый настил. Его поддерживала вертикальная стена из таких же точно толстых бревен. Все это прибавило сил и азарта. Раскопки велись день, другой, но бревнам не было конца-краю.
А командировка кончалась, надо было возвращаться домой.
…Уже потом, прибыв в Тюмень, Черняев получил из Ахманая письмо. Не назвавший своей фамилии автор сообщал: «Хамид и Пашка водили вас на другой остров. Тот, на котором вы были, очень походит на Золотой Рог».
На этом Черняев прекратил поиски. Раскопки на загадочном острове больше не возобновлялись.
Что-то странное и непонятное было во всей этой истории с замком.

Спорят летописцы

Три дня Ермак «воевал» городок Бицик-Туру, где, по преданиям, жила одна из многочисленных жен сластолюбивого хана. Здесь Кучум собрал основной кулак своих сил, надеясь выстоять.
Но вот наступила холодная октябрьская ночь. Русские продолжали драться с яростным упрямством. Ряды татар с каждым часом редели. И тогда Кучум, воздев руки к небу, обреченно воскликнул:
— О, Аллах, видишь ли ты, что не сам отдал я Сибирь, а взял у меня ее Ермак!
Воспользовавшись короткой передышкой, хан торопливо бежал с поля боя. Вместе с ним в непроглядной тьме исчезали его ближайшие родственники, телохранители, мурзы, ахуны и карачи-думчие.
История гласит, что хан, покидая свою ставку, захватил с собой наиболее ценное имущество. Ну, конечно, было здесь и золото, и серебро, и самая дорогая «рухлядь».
Судя по татарскому преданию, Кучум сразу же после поражения бежит на Золотой Рог. Но с какой целью? Быть может, для того, чтобы оставить в своем подземном замке (если таковой, конечно, существовал) все то, что он прихватил с собой из Искера? А может, наоборот, чтобы сделать стремительный набег и забрать с острова когда-то припрятанные там сокровища?
Во все это трудно поверить. Не настолько был наивен Кучум, чтобы тут же ринуться в ловушку. Остров, если судить по рассказам татар, находился не так уж и близко от Искера, в глубоком тылу его противника. Неподалеку от этих мест, как раз в районе Бабасанских юрт и деревни Худяковой, Ермак нанес Кучуму пять тяжелых поражений. К тому же в октябре, несмотря на заморозки, на низкорослых местных лошадях пробраться к острову практически было невозможно, они увязли бы в жадной болотной пучине.
И другая сторона дела. Татары, покидая обреченную столицу, угнали с собой много скота. Все это было сделано, конечно, не для того, чтобы оставить за собой глубоко протоптанный след, а потом похоронить скот где-то там, среди вязких немых болот.
Но, может быть, Кучум, махнув на все, решил свои последние дни провести в тиши и уединении, как это сделал великий хан Темир-Ленг, о котором и поныне поют песни? Тот ведь тоже скрывался от своих врагов в руинах забытого кладбища. Но в ту пору Кучум еще слыл как «сильный, смелый и дерзкий воин». Он легко натягивал тетиву тугого лука и ловко вскакивал в седло аргамака. Рожденный в степи (над его юртой, как и над многими другими, развевался лошадиный хвост — символ вечно кочевой жизни), он вряд ли бы предпочел свободе затхлый и мрачный замок, глубоко упрятанный под землей. Орлу подобает умирать по-орлиному.
Впрочем, зачем фантазировать. В одном из источников говорится коротко и ясно: хан после его разгрома «из оседлого царя обратился в кочевника». Мало того, в другом источнике находим, что он «бегаша» не куда-нибудь на остров, а «на степь, в казачью орду…». Есть и такое: «Бежал на юг…» И наконец, еще один адрес: «Кучум бежал в Ишимскую степь». Естественно, что вместе с собой хан умчал в раздольную степь и сокровища, в спешке прихваченные из Искера.
А что произошло потом!*
В одном из прежних изданий читаем, что старый и хитрый Кучум, покинув Искер, «не переставал тревожить русских». Причем он постоянно вертелся где-то неподалеку от бывшей столицы.
Спустя восемь лет после бегства Кучума в степь воевода Кольцов-Мосальский организует против него большой поход. Битва произошла в устье реки Ишима, где хан стоял с крупными силами. В этом сражении в плен к русским попали две дочери и сын Кучума. Сам же он каким-то чудом уцелел и вновь исчез в безбрежных Ишимских степях.
В те годы царь Федор Иоаннович писал Кучуму: «… Ты стал казак, изгнанник, одинокий, оставлен всеми; жизнь твоя висит на волоске… Я готов хоть и в Сибирь тебя отправить, готов пожаловать тебе твой прежний юрт, сделаю тебя царем… Сибири… но прежде покорись».
Гордый, самолюбивый хан молчаливо отверг это предложение.
После того как Кучум потерпел поражение в устье реки Ишим, минуло еще семь лет. На этот раз он вновь появился неподалеку от Искера. Что его постоянно тянуло сюда как магнитом? Неужто при наличии небольшой горсточки фанатиков-ордынцев Кучум еще мечтал вернуть себе былое господство? А возможно, коварный, ловкий и хитрый хан всего-навсего лишь пытался пробиться к сокрытому им кладу? Ведь последние дни жизни (это опять же видно из послания царя) он провел «в трудах и нищете». И, вполне понятно, нуждался в золоте.
В 1598 году тобольские и татарские служилые люди под руководством Андрея Воейкова нанесли Кучуму окончательное поражение у устья речки Ирмени, левого притока Оби. На этот раз в жестоком бою погибло сто пятьдесят воинов и около сотни утонуло в Оби. В плен были захвачены все оставшиеся в живых родственники престарелого хана (считают, что ему тогда было далеко за семьдесят). Воевода доносил царю: «Божьим милосердием и твоим государевым счастьем Кучума царя побил, детей его и цариц нашел». И еще сокрушался: «Плавал я на плотах по Оби и за Обью рекою, по лесам искал Кучума и нигде не нашел». Но, несмотря на это, в Москве в честь окончательной победы над старым врагом России отслужили благодарственный молебен.
А дальше — загадка за загадкой. Был Кучум и вдруг неожиданно исчез, словно куда-то бесследно провалился. Впрочем, давайте посмотрим, что же на этот счет думают летописцы.
Один из них вполне серьезно утверждает: хан, оставшись «безо всякого живота», бежал вверх по Иртышу в Большую Казахскую орду. Второй достаточно аргументированно спорит с первым: утонул, дескать, в многоводной Оби, пытаясь добраться до противоположного берега. Третий опровергает и первого и второго. Он уверенно заявляет, что с Кучумом разделались бухарцы, заманив его в «Колмаки». А в летописи С. У. Ремезова говорится, что Кучум после столкновения с калмыкскими тайшами, беспощадно нахлестывая плетью и без того взмыленного белого коня, бежал в «ногайскую землю», где его потом убили. Впрочем, есть и другие разноречивые утверждения. В одном месте находим, что Кучум скрывался неподалеку от озера Зайсан-Нора. Кстати, в последнем случае нам навязывают мысль, что хана ограбили жестокие кочевники. Он, дескать, остался без слуг и быстрокрылого арабского скакуна. Голодный и оборванный, Кучум отыскал в степи одинокий ногайский улус, где его приютили. Но глухой беспросветной ночью, вопреки всем правилам гостеприимства, хозяева улуса взяли да и задушили дряхлого хана.
Кто прав? Кому верить? Может быть, все эти противоречивые версии родились на основе слухов, которые распустили сами татары, чтобы о их «мудрейшем из мудрейших», о «солнце вселенной» постепенно забыли и дали ему в покое прожить остаток дней? Такая забота может быть вполне объяснима: «свирепые сибирцы» говорили: «Ая иллях илла ху» — «Нет бога, кроме него».
Почему-то вновь и вновь вспоминается концовка предания, которая гласит, что Кучум свои последние дни провел на Золотом Роге. Он, мол, настолько одряхлел, что его «отпаивали кровью молодых козлят». А затем хан оглох, ослеп и умер. Каким-то образом перекликаются с этим утверждением и строки Кунгурской летописи. Они как бы дополняют народную легенду: место, где скрывался хан, было известно лишь самым преданным ему воинам… И еще есть одно упоминание. Оно утверждает, что после разгрома войска татар слуги увели хана в «глубокий овраг».
Здесь уместно заметить такое. Народное предание, гласящее, что Кучум ослеп, не расходится с истиной. Алтын-царь, или «Золотой царь», как еще именовали Кучума, на самом деле страдал хронической болезнью глаз. Даже опытные тадиби-врачи, присланные из Бухары, ничем ему уже не могли помочь. Глаза хана слезились, теряли былую способность различать в поле скакуна, а в небе ястреба. В припадке отчаяния Кучум однажды поступился своей гордостью. В 1597 году он послал грамоту «белому царю», в которой жаловался на больные глаза и просил того прислать ему исцеляющего зелья. Копия этой грамоты хранится сегодня в Тобольском музее.
Может, действительно под конец своей жизни ослепший Кучум вопреки восточной мудрости: «Кто скрывает богатство — разорится, кто скрывает болезнь — умрет»— только одному ему известными и глухими тропами прокрался на окруженный болотами остров. Возможно, на самом деле предпочел он подземный замок вспоившему его раздолью ковыльных степей. Какой ты джигит, когда даже не видишь, как конь твой прядает ушами?..
Сидел Кучум, одетый в лисий малахай, глубоко под землей, за толстыми каменными стенами замка среди несметных россыпей своего богатства. Он уже не видел, как блестит золото, и не слышал его звона.
Дряблое, морщинистое лицо хана озарялось тусклым светом углей, догорающих в мангале. Дрожащими, непослушными пальцами перебирал гордый старец четки, словно отсчитывал оставшиеся дни, отведенные ему по воле аллаха.
Может быть, это было так, а может, совсем не так. Во всяком случае все это остается для нас загадкой, и далеко не последней.

Еще один клад?

Золотой Рог. Предположим, что он все-таки существовал. Но тогда, спрашивается, где его искать? Может, упоминания об этом острове имеются в каких-то документах?
В одном из них находим, что Кучум, гонимый всеми, скрывался «среди Барабинских болот и камышей». «Среди» — это значит на каком-то участке суши. Другое утверждение словно бы перекликается с первым: «Крылся в степях, среди болот, на Черных Водах».
А вот уже что-то более конкретное: стан его был расположен за Черным островом, выше по Иртышу, «меж двух речек», «за Омь рекою пешим ходом днища с два».
Может быть, именно здесь находился Золотой Рог? Ведь место «меж двух речек» могло чем-то напоминать остров.
Но нас настораживает еще и Г. Ф. Миллер, «отец сибирской истории». В своем труде «История Сибири» он сообщает: «В недалеком расстоянии, на правой стороне Тобола, ниже реки Туры, находится крутой, высокий берег, он тянется далеко вниз по течению и поэтому прозван Долгим Яром. Он был весьма удобен неприятелю для того, чтобы оттуда беспокоить казаков. По этой причине Ермак не решался продолжать путь. Он приказал остановиться около острова, расположенного по Тоболу, намного выше Долгого Яра…»
Это еще одно упоминание об острове. На этот раз речь идет о тех местах, которые связаны с легендой о замке Кучума — Долгий Яр находится как раз в районе деревни Худяковой. За четыреста лет здесь, конечно, произошли большие изменения. Отыскала себе новое русло река. Остров же, о котором упоминает историк, должен был затеряться где-то среди болот, занимающих огромное пространство.
Неужели это и есть тот самый Золотой Рог, о котором сообщает предание? Может быть, «свирепые сибирцы» тревожили казаков из Долгого Яра, опасаясь, как бы русские не заняли Золотой Рог и не разведали о подземном замке. Ведь, судя по легенде, там находилась оружейная мастерская. В сырых и мрачных катакомбах изможденные бронзоволицые рабы ковали для воинов хана кривые ножи, наконечники для дальнобойных стрел, клынчи острые как бритва, татарские сабли. Из огромной каменной трубы, уходящей куда-то в голубое небо, день и ночь тянулись горячие столбы дыма…
А возможно, Золотого Рога как такового вовсе и не существовало? Ведь название его не упоминается ни в одном из географических и исторических источников. Возможно, и история с подземным замком Кучума — чистейшей воды выдумка.
Зачем, скажем, хану нужно было устраивать оружейную мастерскую на каком-то там Золотом Роге, когда, по свидетельству историков, оружие для него делали в местечке Алемасово, находившемся рядом с Искером. Здесь в глинобитных домах жили кузнецы-оружейники, здесь же располагались их примитивные мастерские, денно и нощно извергавшие копоть и смрад.
Но вот вопрос об упрятанном кладе все-таки спорный. И вот почему.
Неподалеку от Тобольска, несмотря на буйство Иртыша, постоянно подмывающего крутой берег, до сих пор сохранилось то место, где когда-то находился Искер, бывшее «Кучумово жилище». Известно, что оно располагалось на высоком и по тем временам неприступном холме, который иначе именовали скалой. С одной стороны холма протекал широкий и полноводный Иртыш, с другой от внешнего мира его отрезала небольшая говорливая речка Сибирка.
Чтобы попасть в Искер, прежде нужно было пролить немало пота. Впереди находилось глубокое ущелье, за которым следовал утес высотою в 35 сажен. Мощными были и укрепления на пути к городищу хана. Они состояли из трех насыпных валов, рва и деревянных стен со смотровыми башнями.
Внутри городища находились мечети, глинобитные дома, войлочные юрты, жилища седельников и гончаров, гарем для жен и наложниц Кучума, сырые ямы-темницы, где содержались рабы. Посреди всего этого стоял белоснежный шатер хана, возле которого на ветру полоскалось зеленое знамя.
«Всесветлый и могущественнейший хан» жил в большой роскоши. Сам он одевался в богатые одежды, пил и ел на золоте. При своей столице Кучум содержал немало златокузнецов, которые радовали его взор золотыми, искусно отделанными пиалами для кумыса, подносами для плова, рукоятями для ножей и клинков… Даже паланкины братьев хана были золотыми.
Еще бы, сборщики дани — даруги — регулярно и щедро пополняли кучумову бездонную казну. В Искер потоком шли соболя и песцы, бобровые и лисьи шкуры. Из степей пригоняли большие стада лошадей и тучные отары овец. Из Лагора и Кутиса поставляли сюда железо и сталь. В Искер тянулись караваны верблюдов и из Бухары. Отсюда же в столицу Сибирского Юрта наезжали учителя для распространения в «Стране мраков» ислама…
Не этот ли холм татары когда-то в просторечии именовали райским, золотым островом? Вполне возможно.
Любопытно отметить, что царский посол Николай Спафарий, в свое время побывавший в Искере, писал, что на месте бывшей столицы Кучума «остров есть, однако ж ныне лежит пусто…». Впрочем, достаточно посмотреть на былое обиталище Кучума со стороны даже в наши дни и можно увидеть то же самое: над полноводным Иртышом действительно возвышается огромный, чем-то напоминающий голову лошади, остров. Конечно, сейчас он сильно видоизменился — осыпался, стал приземистее…
Вспоминается анонимное письмо, полученное Черняевым: «Хамид и Пашка водили вас на другой остров. Тот, на котором вы были, очень походит на Золотой Рог». И потом, судя по легенде, остров, где зарыт клад, порос деревьями, многие из которых повалило. То же самое в своей книге «Описание Западной Сибири» сообщает нам об Искере И. Завалишин: порос, дескать, «раскиданными деревьями».
Но главное все-таки не в этом. Главное в том, что этот остров (назовем и мы его так) тоже связан с упоминанием о… подземном кладе.
Среди местных жителей бытует легенда, что спрятан он в нескольких саженях от скалы, в ущелье, на дне глубокого-преглубокого колодца, выложенного из прочного камня.
А вот и печатное упоминание о подземном кладе. Его мы находим в книге В. Н. Пигнатти «Искер». Автор ее писал: «Неизлишне… упомянуть о предании, существующем между местными крестьянами и татарами о том, что здесь Кучум при бегстве с Искера зарыл свои богатства».
Посмотрите, какое поразительное сходство как в том, так и в другом случае!
Правда, у данной легенды уж чересчур неправдоподобная концовка. Гласит она, что вход в загадочный колодец сторожит вороной конь. Сбруя на нем золотая, украшенная дорогими каменьями. Того, кто когда-либо пытался проникнуть в колодец, ожидало крепкое и беспощадное копыто аргамака. Невольно всплывает в памяти картина захоронения воинов, когда вместе с их оружием и женами клали в могилу любимых коней. Призовет Магомет правоверных к аллаху — все это им понадобится.
Но не только в этом историческом источнике упоминается о зарытом кладе. Около ста лет назад в Тюмени вышла книга «3000 верст по рекам Западной Сибири». Ее автор А. Павлов точно сговорился с В. Н. Пигнатти. Он тоже сообщает нам о существующем между местными крестьянами поверье, что «на дне колодца зарыт татарами клад». Вот только причину неприкосновенности колодца выдвигает новую. Автор книги пишет, что, дескать, колодец заклят, а поэтому, «боясь беды», разрывать его никто не пытается.
Но кто же все-таки видел тот колодец, о котором рассказывают местные жители? Оказывается, были такие люди.
В августе 1703 года по указу царя С. У. Ремезовым был произведен осмотр «всяких урочищ вкруг Кучумова городища» с той целью, чтобы дать ответ на один вопрос: можно ли там организовать производство селитры. Знаменитый тоболяк осуществил обмеры Искера и составил его точный чертеж. В своем пояснении к нему С. У. Ремезов указывает расстояние «вкруг всего городища от Иртыша… долом на круть под гору к колодцу и вниз по Сибирке до устья пади в Иртыш…».
Вот наконец-то и первое официальное упоминание о загадочном колодце. Затем мы его встречаем уже на плане Искера, составленном в начале прошлого столетия неизвестным нам чертежником. План этот долгое время хранился в личном архиве художника М. С. Знаменского, который впоследствии достаточно правдиво, как полагают историки, изобразил Кучумово городище на одной из своих картин. На плане мы видим остатки кургана, мост и уже известный нам колодец. К сожалению, какого-то дополнительного описания его составлено не было. Колодец как колодец — какие тут еще могут быть пояснения?
Но на этом свидетельства о колодце не обрываются. Его видел и ранее упомянутый нами А. Павлов. Он оставил нам такие строчки: «В ущелье Искера в недавнее время существовал колодезь, но ныне совершенно засорен». И уже В. Н. Пигнатти сообщает: «Направо от выхода из оврага, по которому мы спускались к речке Сибирке, должен был находиться колодезь. Но теперь и следа его нет, лишь старики — крестьяне деревни Алемасовой — показывают то место, где он был». Далее автор пишет, что когда-то колодец обступали вековые липы, укрывая его от посторонних глаз. Но со временем они исчезли. По веснам же коварная речка Сибирка, якобы выходя из своих берегов, постепенно закидывала колодец сором и сучьями деревьев, а потом напрочно затянула илом и его, и ту тайну, которую он хранил. Во всяком случае иной причины исчезновения колодца никто не выдвигал и не выдвигает.

А может, это не колодец?

Во всей этой истории с колодцем столько загадок, что просто диву даешься. И одна из них заключается вот в чем.
Семен Ульянович Ремезов, составляя план Искера, обнаружил на его месте немало селитренных ям, сохранившихся, возможно, еще со времен Кучума. Можно предположить, что они-то и навеяли легенду о подземном замке, из которого день и ночь исходят смрадные запахи. Наконец можно было бы предположить, что колодец, виденный Ремезовым, как раз и служил для того, чтобы брать из него воду для нужд производства. Но с этим согласиться трудно — рядом с Искером столько воды, что ее век бери — не выберешь.
Зачем же тогда татарам был нужен колодец? Может быть, его все же выкопали на случай длительной осады? Как-никак спуск к Иртышу в этом месте крут, добраться до воды не так-то просто. К Сибирке же противник мог не допустить.
Но давайте посмотрим, что говорят нам те, кому довелось видеть загадочный колодец.
Есть люди, которые считают, что колодца как такового в Искере вообще не существовало. Они заявляют: «Это был запасной ход, которым татары могли воспользоваться в наиболее трудную для них минуту».
А вот знаток Искера художник М. С. Знаменский, который когда-то замышлял произвести раскопки колодца, отвергал наличие каких-либо тайных ходов в Кучумовом городище. Он был убежден, что под землей находилась или бывшая тюрьма хана, или же располагался склад, где татары хранили провизию.
Невольно обращает на себя внимание первое предположение художника. Оно словно бы перекликается с легендой о подземной мастерской Кучума, в которой рабы, гремя тяжелыми кандалами, ковали оружие для «свирепых сибирцев».
Но на чем же все-таки основывался М. С. Знаменский, считая, что под землей находилось какое-то помещение?
Оказывается, художник продолжительное время занимался поверхностным осмотром и изучением колодца. Он обнаружил в нем… ступени, которые уходили наклонно под основание горы. Самого же помещения Знаменский, понятное дело, не видел (так как колодец был затянут плотным илом) — его, очевидно, породило пылкое воображение живописца. Но колодцев, как известно, со ступенями не бывает.
Искерский ход приковывал к себе внимание не только художника. Не давал он покоя и В. Н. Пигнатти — в 1915 году он предпринял попытку произвести раскопки колодца. С этой целью были наняты рабочие, к месту раскопок доставили инструменты. Один из старожилов деревни Алемасовой указал место, где, по преданию, должен был находиться древний ход. И лопаты дружно вонзились в податливый грунт.
Первоначально раскопки велись как нельзя лучше. Примерно на глубине двух аршин рабочие, ничуть тому не удивившись, наткнулись на массивный сруб. Вопреки легенде он был устроен из лиственных бревен «в замок». Верх его представлял строгую прямоугольную форму.
В. Н. Пигнатти впоследствии писал: «Все сооружение колодца удивляет своей солидностью».
Но через какое-то время лопаты начали входить в землю уже с великим трудом: она оказалась мерзлой. А потом пошел лед, который пришлось скалывать ломами. Подо льдом (его толщина была пол-аршина) оказалась вязкая, густая зеленоватая глина. Рабочие воткнули в нее четырехаршинный шест, и вскоре он исчез, словно его и не существовало. Лом, неожиданно вырвавшийся из рук у одного из рабочих, еле извлекли из грунта в четыре руки.
В те минуты В. Н. Пигнатти невольно заметил, что сруб колодца слегка наклонен, и впечатление было такое, словно «низ его уходит в гору». Возможно, это обстоятельство в свое время и заставило М. С. Знаменского поверить в подземное помещение, устроенное Кучумом. Все-таки никто и никогда не устраивал колодцев таким необычным образом. Конечно, можно было бы предположить, что сруб наклонился в результате сдвига горы или из-за своей постепенной осадки. Но это опять же только предположения…
Раскопки длились недолго. Стоять на вязкой глине было просто-напросто невозможно — ноги рабочих уходили в нее, как в тесто. Так что вскоре члены экспедиции покинули Искер, оставив тайну колодца неразгаданной.

Клад… под ногами

Но вернемся к той холодной октябрьской ночи, в которую Кучум торопливо бежал из своего юрта. Возможно, она-то и приоткроет завесу над зарытым кладом.
Странно, но здесь мы вновь сталкиваемся с загадками, которые нам преподносят все те же летописцы. Один из них сообщает, что хан, покидая свою столицу, вывез из нее все сокровища. И добавляет: дескать,
когда русские вошли в Искер, они не нашли в ямах — погребищах Кучума — ничего такого, что бы могло представлять для них какую-то ценность. В лучшем случае это была старая серебряная и медная утварь да глиняные кумганы — кувшины с тенгами, тугриками и ефимками.
Можно ли поверить в такое? Хан «царствовал во граде Сибири» свыше сорока лет. Самодовольный, уверенный в своих силах, он не мог допустить мысли, что его столица когда-то падет. Впрочем, эту уверенность он передал и своим лихим воинам. Они были убеждены, что «их крепость просуществует до скончания мира, когда Магомет призовет правоверных к аллаху». А поэтому вряд ли Кучум еще до боя с Ермаком упаковал все сокровища, чтобы затем без хлопот исчезнуть с ними в ночи. К тому же подобные приготовления могли вызвать замешательство в стане воинов хана, охладить их боевой пыл.
А потом, когда татары бежали под грохот «огненных палок» русских, собираться уже было некогда. Ревели верблюды. Ржали лошади. По утонувшим в темноте кривым и узким улочкам Искера метались обезумевшие лучники, собрать которых было невозможно. Рядом с Кучумом в те минуты могли находиться только его телохранители, родственники да представители знати.
В такой обстановке, конечно, трудно было думать о спасении всех богатств, хан захватил с собой лишь наиболее ценное имущество.
Наконец у другого летописца находим такие строчки: «И прибеже окаянный во град Сибирь и взя себе мало нечто от сокровищ своих, и вдавшася невозвратному бегству…»
Искер — этот небольшой клочок сибирской земли — издавна приковывал к себе внимание огромного числа людей. Одни направлялись сюда, чтобы обогатить науку, других влекло чистое любопытство, а третьих донимала жажда наживы. Сейчас уже нет секрета в том, что «остров», где жил Кучум, был действительно золотым. Первые же дружинники, ворвавшиеся в «пустынный град», обнаружили здесь немало «злата и сребра», драгоценных камней, куньих, собольих, бобровых и лисьих шкур и все это «по себе разделиша». И еще встречаем, что казаки нашли в Искере «имения и богатства множества и хлеба».
Могло быть и так, что зарытый Кучумом клад мог оказаться в руках воинов Ермака. Находясь в Искере продолжительный срок, они наверняка исследовали все его погребища и закоулки.
О былых богатствах Искера говорит и тот факт, что «окольные российские жители» обыскивали его вплоть до нашего столетия. Клады, так сказать, располагались прямо у них под ногами. Причем нередко находились и «ценные предметы». Уже упомянутый нами А. Павлов, побывавший на «острове» в 1862 году, писал, что «на самом… Искере и по обрыву они (имеются в виду крестьяне) в свободное время, по праздникам ищутся. Находят, по словам ребятишек, брусья да железки…».
Что уж там «железки»! Стоило ли из-за них копаться в земле?.. На самом же деле все обстояло не так.
Чуть ли не четыре столетия Искер хранил следы пребывания в нем «свирепых сибирцев». Даже в начале нашего столетия здесь видели множество ям, наполненных углем и золой. Особенно много было лошадиных костей. Впрочем, как утверждают историки, находили в Искере и оленьи кости. Они лежали вокруг ям, торчали из берега, который постоянно подмывали воды Иртыша.
Там, где когда-то стояли строения, валялся старинный «нежженый» кирпич. Находили на месте ханской столицы различные орудия, китайский фарфор и даже оконное стекло.
В прошлом веке сюда приезжал какой-то «ученый, присланный Академией наук». Он производил раскопки в районе поросшего бурьяном мазарета — татарского кладбища.
Им были найдены два скелета, которые он отослал в Петербург.
Интересно то, что в одной из ям Искера позднее нашли череп. Как предполагают, это была голова казненного. Здесь же лежали два обезглавленных скелета, а один из них к тому же был сильно изрублен.
Но речь все-таки не об этом.
Для истории от бывшего ханского юрта осталось около 1300 мелких предметов. Все они были собраны частью в конце прошлого столетия, а частью в начале нынешнего. Их подарили Тобольскому губернскому музею М. С. Знаменский, И. Н. Бутаков и другие лица. Что характерно, наибольшее число предметов состоит из железа, а потом идут кость, серебро и фарфор. Семь находок выполнены из какого-то неизвестного пока нам сплава.
Что же это за предметы, которые стали музейной реликвией?
Среди них, например, есть «медицинский остяцкий инструмент»— челюсть щуки, предназначенный «для пускания крови больному». Содержатся в коллекции щипчики для выдергивания волос из бороды, а также подковы, удила… Но есть и дорогие вещи, такие, как, допустим, серьги, изготовленные из серебра, перстни с вставками из бирюзы. А в нашейные женские украшения вкраплены малахит, топаз и сердолик.
Сейчас можно представить, какие ценности были разграблены на «острове» за минувшие столетия, если их находили даже в нашем веке.
Ну а как же, спросит читатель, с подземным замком да кладом Кучума — легенда это или правда? Может, легенда, а может, и правда. Во всяком случае автору рисуется еще и такая картина.
В ту ночь, когда хан понял, что ему не устоять, он повелел часть своих сокровищ перенести в подземное сооружение и надежно их там упрятать. Не мог же Кучум допустить, чтобы русские воспользовались его богатствами.
Когда воины по скрипящим деревянным ступеням спускали клад в подземелье, хан думал: «Я еще вернусь сюда. Все здесь снова будет моим…»
Шли годы. Кучум старел. Его все больше и больше тянуло на ту землю, где он когда-то провел сорок счастливых лет, где жила его любимая жена Сузге и где у него остались зарытые сокровища. Но в Искер возвращаться было нельзя: там находились его заклятые враги.
Наконец, как гласит Сибирская летопись, жители покинули город «и с того времени ни татары, ни русские более в городе Сибири не живали…». Это был именно тот момент, когда Кучуму можно было вернуться на землю своей славы.
Бродами, болотами, перелесками хан добираеуся до Искера и вскоре умирает в подземном убежище среди блеска золота и драгоценных камней. Верные воины исполняют последний наказ своего повелителя — они закладывают вход в его усыпальницу камнями, а затем закидывают ветвями, сучьями, землей. Пусть русские думают, что на «острове» когда-то находился обычный колодец. А потом и деревья, окружавшие вход в землю, кто-то спиливает. Никто не должен знать, где покоится прах «солнца вселенной», кроме правоверных. Возможно, поэтому-то они на протяжении столетий через каждые три года в сентябре, не сговариваясь, стекались из соседних юрт не куда-нибудь, а в Искер и здесь «в торжественном виде возносили моления всевышнему о Кучуме». Во всяком случае Кучум исчез так же загадочно, как и появился. Никто еще твердо не сказал, кто он был — то ли «вольный человек», то ли выходец из ногайских племен, или же потомок кровавого Чингисхана…



СУДЬБА ТАТАРСКОГО ВОЕВОДЫ


Грозной, угрюмой силой виделась Сибирь русским поселенцам, обживавшим в XVI веке берега Камы-реки…
В июле 1573 года, перевалив Большой Камень, неся боевые копья с красными бунчуками на весу, с яростным гиканьем и свистом да вздымающим дух «алла» во владения солепромышленников Строгановых ворвались славные воины сибирского царевича Маметкула. Сам тайджа, совсем еще юный, но уже познавший запах крови, летел во главе своей конницы на лихом степняке. Белела в густой пыли его чалма-тилпеч, в которую золотыми нитями был вшит огромный полумесяц. Нетерпеливая рука царевича сжимала рукоять кривой сабли, готовой в любую минуту опуститься на головы неверных.
По словам историка С. М. Соловьева, отпрыск кровавого Чингисхана приходил в окраинные приуральские места «проведать дороги, как бы ему пройти к Строгановским городкам и в Пермь великую…».
Истоптали, ископытили пашенные земли крепконогие татарские лошади. Там, где стояли острожки, остались одни лишь горы седого пепла, унылый ветер разносил его по мертвым полям. На дорогах, в сумрачных лесных балках, по берегам рек валялись обезображенные трупы остяков, посмевших не подчиниться воле Кучума и продолжавших платить дань московитам.
Назад, за Камень, хищная стая юного Маметкула гнала связанных одной веревкой жен и детей вышедших из повиновения данников. Некоторых из них оставят в Искере, чтобы украсить ханские гаремы, других будут держать под неусыпной стражей как аманатов-заложников, а третьих погонят на невольничий рынок в далекую Бухару.
В пути к своей столице повстречали кучумовичи русского посла, государева посланника Третьяка Чебукова. Шел он с немногими людьми в Киргиз-Кайсацкую орду. Коротким был суд Маметкула. Не посмотрел он на высокое звание московита. Приказал умертвить его. Но особенно жестоко расправился царевич с сопровождавшими посла татарами, посмевшими «опоганить копье и щит Сибирского Юрта». Их долго пытали, а потом изрубили булатными ятаганами на мелкие куски: «Пусть мясо поганых достанется хищникам!»
Всего пять верст не дошли свирепые ордынцы до строгановской вотчины, до их богатого Орла-городка. Что же им помешало предать огню и пеплу владения именитых купцов?
Историки С. М. Соловьев и Г. Ф. Миллер сообщают, что неуемный пыл юного Маметкула охладило известие большого числа пленников, которые утверждали, что, дескать, в Орле и других городках Строгановых «собралось много ратных людей». Встреча с ними ничего хорошего татарам не сулила. И царевич натянул повод осторожности, поворачивая назад коня нетерпения.
Тревожными были те дни для солепромышленников. Боясь «сибирского салтана людей», они спешно снарядили в Москву гонцов. Сообщили те царю Ивану Грозному о кровавом набеге Маметкула и еще передали о слезной просьбе зауральских остяков оградить их от злодеяний Кучума. За это обещали князьки платить дань только Москве. Через гонцов испрашивали еще Строгановы у царя разрешения послать за ратью наемных казаков.
Маметкул… Кто он такой? Во многих источниках его имя мелькает довольно-таки часто, хотя общего мнения о нем никто не имеет.
Но вот что странно. Одни историки по какой-то причине именуют царевича Махмет Кулом, другие — Меметкулом, третьи — Махмет-Кули. Кто же из них прав?
В своем «Исследовании о Касимовских царях и царевичах» В. В. Вельяминов-Зернов доказал, что все-таки правильнее всего называть царевича Мухаммед-Кулом. Кстати, в переводе с тюркского это имя звучит как «раб Мухаммеда» или дословно — «рука Мухаммеда».
В Ремезовской летописи, да и в одной из жалованных грамот, говорится, что Маметкул был братом Кучума. Но это не соответствует истине. Дело в том, что Г. Ф. Миллер в «Истории Сибири» упоминает о разрядных книгах, в которых Маметкул именуется Алтауловичем. А стало быть, юный царевич не мог являться родным братом Кучума. Как известно, отца хана звали Муртазой. Другое дело, Кучум и Алтаул могли быть родными братьями. Так что, по мнению некоторых исследователей, Маметкул был Кучуму племянником.
Сохранилась легенда. И гласит она вот о чем.
В ту слепую, беззвездную ночь, когда Ермак ступил на земли Сибирского Юрта, Кучуму приснился сон. Якобы возле устья Тобола в зарослях плакучего тальника появились две собаки — одна черная, другая белая. Вцепились они друг в дружку — клочья шерсти полетели в разные стороны. Белая собака, хотя она и была поменьше, в этой неистовой схватке одолела черную.
Очнулся хан с больной головой и в поту. Долго думал. Потом велел он в свой войлочный шатер позвать толкователей Корана и сновидений.
С дрожью в голосе объяснили ахуны своему повелителю, что на ханскую ставку — Искер вот-вот должна надвинуться большая беда. Белая собака — это враги хана, «урусы». Кучуму надо быть осторожным, ибо его трон может пошатнуться.
Разгневался хан и тут же повелел казнить тугодумых толкователей. Привязали ордынцы их к хвостам лошадей и разорвали их на части прямо возле белоснежного шатра хана.
Но ахуны были все-таки правы, не ошибались старцы. Слухи о русском витязе-казаке с каждым днем крепли. Разные вести приносили с собой в столицу юрта конные разведчики хана. И одна из них была тревожнее другой.
На Тагиле-реке воины Ермака, по одним сведениям, захватили мурзу Таузака, по другим, — мурзу Кутугая. Долго расспрашивали они пленника о путях-дорогах, ведущих к Искеру, о сторожевых городках, поднявшихся на берегах безвестной казакам реки Туры.
Мурза хитрил, извивался, как уж. И тогда Ермак приказал казакам снять с кучумовича его добротную кольчугу. Нацепили ее дружинники на сосну как мишень. Ахнула легкая пушечка, а потом и семиствольная пищаль. Мурза от страха закрыл глаза, присел. Принесли ему кольчугу. На ней живого места нет. Вот, мол, с кем ваш хан имеет дело!
На сей раз мурза стал словоохотливее. Выложил Ермаку все, что тот спрашивал, и даже больше.
Никаких козней Ермак не стал чинить мурзе. Отпустил его с миром да к тому же осыпал подарками, а хану Кучуму велел передать дорогой клинок и связку белоснежных песцовых шкурок.
Примчался мурза в Искер, пал в ноги хану, рассказал, что видел и слышал. Особенно много говорил о пушках и пищалях, гром которых чуть не лишил его рассудка.
Ничего не понял хан. Стрельба по кольчуге и — подарки…
Пришли ахуны, долго думали, морщили лбы, наконец растолковали: «Русский атаман на зло злом, на добро добром отвечать будет».
Но особенно стало Кучуму не по себе, когда он узнал, что после трехдневной сечи русский пришелец из-за Камня побил «неистовых людей» князя Епанчи. «Неистовые» оказались трусами и бежали, как куяны-зайцы. А было их немало — шесть сотен!
Хану донесли, что хитрый мурза Епанча долго готовился к этому бою. Ордынцы даже запаслись смолой, чтобы поджечь ее и опрокинуть на головы неверных. Пешие воины кроме стрел и копий имели топоры с длинными рукоятками. Немало они понаделали и багров, которыми, цепляясь за борта казачьих стругов, мечтали подтягивать их к берегу, чтобы бить из луков наверняка.
Замыслы Епанчи рухнули враз, как дерево после вспышки молнии…
Прошла томительная зима. А в начале мая — «по водополью» Ермак вновь двинул в путь «со всяким искусом неспешно». На Искер надвигалась гроза.
И вот тут мы вновь встречаемся с именем Маметкула. Хан Кучум якобы призвал его к себе.
Кто он был для хана, этот бритоголовый подвижный юнец, в сердце которого струилась кровь великого Чингиса?
Был он ушами и глазами хана, больше того — его беспрекословной тенью. Это Маметкул по мановению одной лишь ханской руки поднимал свои тысячи-тумены, мечом и огнем сеял страхи в стане неверных.
Последние годы жизни Кучум все свое свободное время предпочитал проводить на молитвенном коврике, беседуя с всесильным аллахом. Все его ратные дела вершил Маметкул, его единокровец и бывалый военачальник, надо думать, будущий преемник.
И в этот весьма тревожный для Сибирского Юрта час повелел хан тайдже Маметкулу собрать татар, остяков и вогулов, живших невдалеке, и дать достойный отпор незваному гостю.
Вновь пришла в движение ханская столица. Вновь к аулам и стойбищам, держа в руках стрелу — знак войны, полетели ханские посланцы.
Как сообщает Н. М. Карамзин, Маметкул двинулся с огромным отрядом конницы к урочищу Бабасан. В Искере долго еще видели огромное облако пыли, поднятое копытами диких степняков.
Неподалеку от Бабасанских юрт, стоявших на берегах Тобола, и произошла ожесточенная сеча уланов царевича с казаками Ермака.
Бой длился пять дней и ночей. Историки донесли до нас скупые сообщения об этом событии. Но даже то, что нам известно, заставляет предположить, что поединок был трудным как для одной, так и для другой стороны.
На десятки верст разносился лязг оружия. Беспрестанно гудели казачьи медные трубы и били барабаны, поднимая ратный дух дружинников Ермака. Горы трупов мешали конным ордынцам передвигаться по полю. Их скакуны по чрево бродили в крови.
В самый разгар боя Маметкул был тяжело ранен. Оставшись без своего предводителя, кучумовичи растерялись и «дали тыл». Вместе со своими воинами разбежались и болотные остяцкие князьки. На поле боя остались лежать берестяные колпаки да щиты, сплетенные из ивовых прутьев, — все, что осталось от их войска.
Путь казакам в Искер был открыт.
Раны Маметкула, несмотря на все старания опытных тадиби — лекарей, заживали с большим трудом. Но однажды, еще не зализав их, молодой царевич выполз из своего логова. К нему подвели коня, и озлобленный Маметкул вновь выхватил из ножен булатный клинок. Он хорошо понимал, что с жалкой горсткой воинов ему не взять Искера так же, как и не свить из песка аркан. А поэтому Маметкул решил повести против Ермака нечестную, но, как ему казалось, выгодную войну. Он, точно лиса, заметая свои следы, начал крутиться вокруг бывшей столицы Сибирского Юрта.
В ту зиму в стане казаков начала ощущаться острая нехватка продовольствия. Немало храбрых воинов умерло от «недуга чрева» и цинги. Решил тогда Ермак послать двадцать своих товарищей на озеро Абалак, чтобы они наловили там рыбы.
Весь день казаки не выпускали из рук снастей. Устали, намочили суконные кафтаны. Когда наступила ночь, погрузились в глубокий сон, даже не выставив караула.
Не предполагали, что этого часа как раз и ждал Маметкул. Весь день, скрываясь в зарослях тальника, следил он за рыбаками. Но напасть при свете дня на них не решился. Казаки держали при себе «огненные палки» — пищали, которые не знали промаха.
Черной как смола ночью, когда луна скрылась за свинцовые тучи, татары, стараясь не выдать себя скрипом снега, добрались до казачьих шалашей.
Все остальное свершилось в считанные минуты. По преданию, один лишь казак каким-то чудом избежал ножа и тайными тропами добрался до Искера.
Узнав о коварстве «молодого салтана», Ермак тут же собрался в поход. Настиг он царевича на берегу Иртыша, у Шамшинских юрт. Как сообщает С. М. Соловьев, схватка дружинников с уланами длилась всю ночь. И вновь было пролито немало крови. Особенно большие потери понесли кучумовичи…
Но Маметкулу в то утро все-таки удалось бежать. Верный конь унес его в заснеженные дали.
С тяжелым настроением возвращались дружинники в Искер. Возвращались, неся на руках тела товарищей.
На другой день павшие были с почестями «преданы земле на Саусканском кладбище».
А время шло. Наконец наступила вьюжная пора нового года. В конце марта в Искер пожаловал преданный Ермаку мурза Сенбахты Гагин. Поприветствовав атамана, он тут же сообщил ему, что Маметкула его люди видели в ста верстах от Кашлыка, на реке Вагай.
Поверил Ермак Тагину. Мурза никогда не подводил атамана. И вскоре, взяв толмача, в дальний путь отправились шестьдесят отборных молодцев.
Встретили дружинники Маметкула совсем не на том месте, на которое указывал мурза, — намного ближе. Царевич уже успел раскинуть свои шатры. Возле озера пылали жаркие Костры. Вместе с дымом до казаков доносился запах вареного мяса.
История повторилась. На этот раз уже казаки стали ждать, когда враги сложат свои саадаки и уйдут на покой. И ночь тоже повторилась. Была она такой же темной, какой когда-то нависла над озером Абалак, где пролилась кровь рыбачивших казаков…
Не удалось в этот раз Маметкулу показать свое проворство. Он даже не успел вскочить на своего аргамака. Казаки схватили его, связали. Назад возвращались торопливо, стараясь побыстрее доставить радостную весть батьке-атаману.
Это был первый важный пленник, которого удалось заполучить Ермаку.
Через восемь дней после того, как Сенбахты Тагин побывал у Ермака, Маметкула встречали в Искере. Видя грозные лица казаков, царевич наверняка думал об одном: сейчас доставят его Ермаку, и тот, мстя за прошлое Маметкула, связанное с пролитой кровью «урусов», прикажет его обезглавить. А может, найдет какой-то иной способ, чтобы отомстить. Как-никак, а побежденный — раб победителя.
К удивлению Маметкула, встретили его в Искере торжественно. Сам Ермак, одетый в нарядный кафтан, вышел ему навстречу, тепло поздоровался и даже заверил тайджу в царской милости.
Молодому царевичу отвели отдельное жилище. Правда, возле двери выставили охрану. Ермак знал о коварстве Маметкула и не хотел на сей раз попадать впросак.
В те дни к Строгановым были отправлены гонцы. Сообщили они «Максиму да Миките» о знатном пленнике. И уже по городам и весям полетела радостная весть: «Маметкула-царевича на Сибири взяли!» А вскоре в Москву отправились Ермаковы посланцы «для сообщения о счастливом случае». Оттуда пришел указ: доставить Маметкула с многочисленными провожатыми в столицу.
После нелегкого пути, пролегшего по бездорожью, везли царевича в стольный град.
Везли торжественно, при колокольном благовесте.
Сидел царевич в казачьих розвальнях, накрытых пестрыми коврами. Раскосые глаза его настороженно следили за шумными толпами московитов, обступивших дорогу с двух сторон. Царская стража, набранная из стрельцов, сдерживала любопытную челядь скрещенными алебардами. Таков был указ царя: никого к «сибирскому гостю» не подпускать, чтоб ненароком не изобидели.
Впереди обоза ехал бывший царский преступник, «вор и разбойник», атаман Гроза. Доставил он в Москву кроме Маметкула еще и богатый ясак. По сообщению Н. Витсена, пятеро казаков привезли царю «60 сороков соболей, 50 бобров, 20 черных лисиц», а также много рыбы красной, диковинной да орехов сладких…
Царь Федор Иоаннович, по утверждению Миллера, встретил знатного пленника хорошо. Принимал он его в роскошной Грановитой палате, облаченный сам в тяжелые парчовые одежды, в окружении именитых бояр.
Радостно было на душе царя. Еще бы! Наконец-то в его руки попал военачальник Кучума! Наконец еще от одного супостата отделалась Москва.
Принимая с большими почестями Маметкула, царь Федор заглядывал далеко вперед. Он надеялся, что вслед за первым важным гостем в Москву пожалуют другие. Например, и сам Кучум, пока еще не склонивший головы. Пожалуют и его сыновья, твердо верящие в счастливую звезду их отца, когда-то всесильного человека. Как-никак, а они тоже мешали Москве. По словам Миллера, «татары и другие сибирские народы» в ту пору еще смотрели на юных царевичей как «на законных владетелей страны».
Салтаны неожиданно появлялись то на берегах Ишима, то их видели на Яике, под Уфой. Несли они на своих копьях горе. Грабили царских подданных, ловили арканами и уводили в полон их жен и детей.
На свободе еще бродили пятеро хищников, пятеро сыновей Кучума — Алей, Азим, Канай, Кубей-Мурат и Ишим. Объединяли они вокруг себя немало татар, башкир, сырянцев и табынцев, то и дело грозили пойти войной на большие города «урусов».
Сыновья хана переняли от своего отца и хитрость его, и коварство. При первой же угрозе со стороны Москвы становились они робкими и покорными, как ягнята. Но проходило какое-то время, и вновь они обнажали оружие и сеяли смерть, оживала тень кровавого хана…
Насколько для Москвы был дорог плененный Маметкул, говорят те награды, которыми царь осыпал казаков. Витсен пишет, что Федор Иоаннович допустил их к «целованию своей руки». И далее: «Ермаку послал он плащ шелковой материи, вышитый золотыми цветами с бархатными украшениями, и двойной дукат, а каждому казаку сукна на платье, бархату на шапку и золотую копейку». А С. М. Соловьев дополняет этот перечень царских наград, сообщая, что казакам, «оставшимся в Сибири, государь послал свое полное большое жалованье».
Дальнейшая судьба Маметкула сложилась до необычайного интересно. Бывшего сибирского царевича московиты однажды увидели в доспехах… русского воеводы. Дело в том, что Маметкул вскоре присягнул царю Федору в своей вечной преданности и изъявил желание служить в русских войсках.
Нет, это не досужий вымысел автора. Н. М. Карамзин, например, оставил нам такие строчки: «Сей плененный царевич, верный блюститель Магометова закона, служил после в наших ратях». Да и в разрядных книгах можно найти то же самое. И еще говорится в них, что царь своим указом оставил за Маметкулом титул сибирского царевича.
А как же сложилась судьба полкового воеводы Маметкула Алтауловича дальше?
Оказывается, в 1650 году, будучи уже глубоким старцем, он принимал участие в походе против шведов. Вел царевич свой полк на врагов России, находясь в первых рядах ратников. Из-под островерхого шлема гневно сверкали его степные глаза. Тяжелый меч Маметкула Алтауловича, сибирского царевича и русского полкового воеводы, вносил сумятицу в ряды шведов.
А потом Маметкула вместе с его полком видели под Серпуховом. Сюда он приходил якобы с Борисом Годуновым, которому присягнул сразу после смерти царя Федора Иоанновича. Тогда на юге России было неспокойно. Царь ожидал нападения со стороны татар-крымчаков. И в предстоящих боях опыт Маметкула, накопленный им в былых походах, мог пригодиться.
О последних днях Маметкула (а прожил он, видимо, около ста лет) историки донесли до нас очень скупые сведения. Англичанин Джон Белл Антермонский в своих дневниках, например, приводит такие сведения. Дескать, многим кучумовичам царь «пожаловал знатные владения в Сибири». А о Маметкуле иностранец пишет: «Потомок этой фамилии (известный под титулом сибирского царевича, или принца) теперь живет в Москве». Узнаем мы также, что Маметкул Алтаулович владел поместьем, содержащим пять деревень, пожалованных ему для «доставления средств к существованию его персоне», и что «жил он в хорошем уважении со стороны царя и знати».
Историк И. И. Завалишин в своей книге «Описание Западной Сибири» приводит далее такие сведения: «Герб нынешнего дворянского дома «князей сибирских», потомков хана Кучума, имеет два соболя, на задних лапах стоящих, держащих лук с перекрещенными на нем стрелами».
Летописцы оставили нам известие о том, что некоторые родичи Кучума были отпущены русским царем в Касимов и Бежицкий Верх. Часть же из них пожелала жить в Москве, рядом с Маметкулом. Если верить преданию, что одна из жен хана Кучума, Сузге, горячо любила царевича, то, оказавшись в русской столице, она вполне могла остаться с ним навсегда.
Вот как необычно сложилась судьба Маметкула, некогда злейшего врага России, а потом ее верного слуги и защитника.


ЖЕМЧУЖИНА ХАНСКОГО ГАРЕМА

Совсем недавно, еще в конце 60-х годов, примерно в десяти километрах от Тобольска, почти у самого берега неумолчного Иртыша, возвышалась сопка. Крутые склоны, стремительно уносящиеся к небу, облюбовали остроконечные и прямые, как стрела, пихты.
Вроде бы сопка как сопка. И в то же время казалось странным, что она поднялась среди гладкой равнины. Будто ее сотворила не природа, а пришли сюда люди и для какой-то надобности возвели на зеленом ковре огромный холм.
Бог весть в какие годы родилось предание, что на этом холме находилось жилище жены сибирского хана Кучума, черноокой красавицы Сузге. Потому, дескать, и сопку стали именовать Сузгунской.
Но так ли было на самом деле? Может быть, все это лишь обыкновенная легенда, которых немало живет на берегах древнего Иртыша?

Кто она была?

Действительно, кто же?
Русские летописцы утверждали, что государство «сибирского салтана» пало еще и потому, что был он большим женолюбом: по свидетельству Кунгурской летописи, имел сто жен и наложниц. За это, мол, и покарала судьба хозяина Сибирского Юрта, низвергнув его из царства роскоши в юдоль бед и нищеты.
Летописцы вряд ли ошибались, утверждая, что у Кучума было превеликое множество жен. «Книга мудрых» — Коран в данном случае не становится на пути мусульманина. Пророк аллаха Магомет даже на том свете — в раю — обещал правоверным гурий — прекрасных чернооких дев. Тот, кто владел большим числом жен и наложниц, по татарскому обычаю, считался наиболее почитаемым.
Впрочем, и раскопки, проводимые на территории Кучумовой столицы Искера, где жили лишь избранные, тоже говорят о многом. Здесь были найдены нашейные украшения, серьги, перстни, иглы — все то, чем могли пользоваться только женщины.
Различные источники сообщают, что среди жен хана были горячие и дикие, как степные козы, дочери ногайских князей, низкорослые и пугливые хантыйки, румянощекие и быстроглазые казашки. Одни из них, будучи невестами, Кучуму нравились, и он засылал к ним ловких сватов. Вслед за сватами к белоснежным шатрам красавиц гнали табуны лошадей, отары тонкорунных овец и караваны верблюдов. Других жен хану пытались просто-напросто подарить, чтобы хоть как-то породниться с «великим из великих».
Случалось и так, что жен да наложниц для хана приводили на арканах после удачливых набегов татарских орд на земли соседей.
Как не сказать тут, что и жены сыновей Кучума были самых разных национальностей: царевич Ишим взял в жены дочь калмыцкого тайши Урлюка, разноязыким слыл и гарем сына Ишима, царевича Аблая, который брал с покоренных народов в качестве ясака только девочек…
Ни одну из своих жен не любил Кучум так, как Сузге.
Правда, в ряде источников имя жены Кучума приводится по-разному. У Г. Ф. Миллера она Сусге, у писателя и историка А. Н. Мартынова — Сузке, а у другого писателя, В. А. Сафонова, — Тузге. Нетрудно и запутаться.
Но оставим споры об имени жены Кучума и обратимся к истории. Кунгурская летопись сообщает, что одна из жен Кучума была татаркой. «Во второе лето» своего царствования посетил-де Кучум стольный град Казань. Привез он оттуда «на Сибирку» немало «чюваш и абыз и русскаго полону людей». Вместе с ханом прибыла в Искер в золоченом паланкине и дочь казанского царя Мурата. Хан ее «взял в жену». Кто знает, может, это и была Сузге.
Но целый ряд источников утверждает, что пленительная Сузге, красотой с которой могла сравниться лишь утренняя заря, была дочерью казахского правителя. Что ж, и в это нетрудно поверить. От Искера до ковыльных степей — рукой подать. Паслись там Кучумовы отары овец и табуны быстроногих скакунов. В степь хан вместе со своей свитой и верным слугой Таузаком совершал частые увеселительные наезды. Почему бы и на самом деле он не мог повстречать там казахскую царевну?
И все-таки ответ на вопрос, кто же была Сузге, никто до сих пор не дал — очень мало сведений оставили нам летописцы о жене последнего царя Сибирского Юрта. Но в том, что она существовала, усомниться трудно.

Городок «луны-царицы»

Большинство жен и наложниц Кучума жили на территории столицы, только одна жена хана по старости лет была отослана им в солнечный город Ширван, где доживала свои последние годы. Как это и полагалось, в Искере для жен Кучума был отведен просторный и светлый гарем. Неподалеку от него находились жилища наложниц Маметкула, Кучумова сына Алея и других многочисленных кюроганов — родичей всесильного хана. Да и агаряне (иноземцы) имели жен «беззазорно, елико числом хочут».
Стоит заметить, что Кучум семерых (по другим источникам — восьмерых) самых «больших», любимых жен своих разместил «во близких местах», то есть за чертой Искера. Каждой из них подарил он по небольшому городку-крепостце. Строения их возвышались там, где сейчас стоит село Абалак, на горе Алафгалы (Алафейской) и в других живописных местах.
Один из таких крошечных городков именовался Бицик-Турой — «жениным городом». Сейчас это место называют Паниным бугром. Здесь, по общему мнению летописцев, жила дочь мурзы Давлетима, которую он выдал за Кучума. Как ее звали, спорно. Впрочем, так же, как спорны имена и многих других жен Кучума.
С какой же целью Кучуму надо было строить по городку для каждой из своих жен? Может, он хотел придать местности, раскинувшейся вокруг столицы, более привлекательный вид. К тому же городки, являвшиеся еще и крепостями, могли в любую минуту оказать ему добрую услугу.
Как бы там ни было, но предание гласит, что на мысу, неподалеку от крутого берега Иртыша, вырос вдруг холм. Изможденные от голода и устали рабы — ясыри вместе с «черными» — улусными людьми возводили его дни и ночи, перенося землю в подолах рубищ и в кожаных мешках. Шли, падали и вновь шли. Над спинами несчастных свистели камчи — крепкие витые плети. Сотни рабов сложили здесь свои кости.
Но холм рос на глазах — Искер не испытывал недостатка в рабочей силе. Можно предположить, что подобные холмы возводили и рабыни. В частности, Н. М. Карамзин в одной из глав «Истории государства Российского» сообщает, что «близ Вагайского устья», к югу от Иртыша, «среди низкого луга возвышается холм, насыпанный, по общему преданию, руками девичьими для жилища царского…».
По разным описаниям можно составить представление, каким был этот городок Сузге-Тура.
К холму, возведенному по воле Кучума, с двух сторон подступал крутой яр. Отсюда вряд ли можно было к нему подобраться. Зато с той стороны, с которой виднелись искерские минареты, увенчанные жестяными полумесяцами, рабы устроили пологий подъем. В одном месте он был перерезан глубоким оврагом, над которым горбатился широкий деревянный мост. Под мостом пел, резвился ручей, скатывающий хрустальные воды в Иртыш.
Вершину сопки окружал высокий и плотный тын. В нем щерились частые бойницы. Круглые сутки несли здесь неусыпную службу свирепые ордынцы. Глаз их был зорок, а рука крепка. И горе тому, кто нежданно-негаданно пытался ступить на настил моста.
Летописцы расходятся во мнении, каково же было жилище «луны-царицы». Одни «подарили» ей белоснежный войлочный шатер, во что верится и не верится: в таком жилище лютую зиму провести не так-то просто. Другие «возвели» для Сузге сказочный терем. Был он якобы с резными наличниками, высоким узорным крыльцом и светлыми комнатами. Это вполне могло быть: в Искере археологи откопали остатки деревянного строения, которое по тем далеким временам выглядело довольно-таки солидно.

Сладкие дни

Предание гласит, что седьмая жена Кучума все свои дни проводила в неге и увеселениях. Нетрудно представить себе, какие у нее были заботы… Рассказывают предания и о том, что стройный и пылкий царевич Маметкул любил пленительную жену своего дяди. Иногда он даже осмеливался заезжать в городок царицы, но боялся прикоснуться к ней, зная о нраве свирепого хана.
Раз в неделю, по пятницам, городок оживал, преображался. В нем ждали Кучума.
Именно в этот день, по свидетельству летописца, хан к своим женам и «ездиша».
А в это время властитель Сибири, нарядный, с шелковым тюрбаном на голове, выплывал в паланкине из ворот своей столицы. Далеко впереди уже бежали скороходы-глашатаи, извещавшие о появлении «солнца вселенной». Кучум проезжал мимо женского кладбища, на котором святые хранили покой знатных людей Искера. Среди молчаливых деревьев белела плита, уложенная на могиле его первой жены Гулсыфан. Хан сам приказал выбить на этой плите изречение из Корана: «Аллах вечен и бессмертен, тогда как все умрет…»
Оглашая округу громкими криками и поднимая за собой серую пыль, неслись скороходы в тяжелых бараньих шапках. Гостеприимно распахивались ворота царицынского городка. Сузге, разодетая в самые дорогие одежды, ждала своего повелителя.
Возможно, легенда права в том, что царица любила наезды этого старика, который, несмотря на свой преклонный возраст, еще имел сердце джигита и мог несколькими ударами топора повалить толстую лиственницу. Его приезд менял привычное течение жизни в городке, а это уже значило многое. К тому же хан был добр и ласков с любимицей. Он никогда не появлялся с пустыми руками — привозил сладкие кушанья, дорогие наряды и украшения…
Кучум уезжал из городка, и на сопке вновь воцарялось привычное спокойствие.

Падение Сузгуна

Звездочеты в тот год предсказывали мрачное расположение небесных светил. И мрачно было на душе Сузге. В городок с каждым новым днем прилетали вести одна тревожнее другой. К Искеру, сминая заставы Кучума, шло несметное число «неверных» воителей во главе с загадочным Ермаком.
Гонцы, потные, пропахшие кислой овчиной и пылью дорог, сбивчиво рассказывали царице о том, что «урусы» двигаются по великому Иртышу-Землерою на судах-стругах. Стрелы-молнии лучников их не берут — ломаются о крепкие панцири, как сухая солома. Зато с судов со страшным треском ухают «огненные палки» и косят лучших Кучумовых джигитов. Даже храбрый Маметкул, которому нет равных в сибирской земле, и тот едва унес от них ноги.
Когда русские были на расстоянии двух лун от Искера, от Кучума к Сузге на мохнатом низкорослом иноходце прискакал гонец. Он принес страшные слова: «Хан приказал укрепить городок». И у сопки закипела работа. Ее начали спешно готовить к битве. Торопливо сновали рабы, носили камни и бревна, рыли глубокие валы. Наконец все затихло, как перед грозой.
Весть о падении Искера страшной болью отозвалась в сердце Сузге. Куда делся Кучум? Неужто попал в руки «урусов»? А Маметкул… Кто лишил его былой силы и храбрости? Почему он не появляется?
Видимо, где-то в это время после трехдневного боя русские взяли Бицик-Туру и разрушили ее. Хозяйка городка, соперница Сузге, оказалась в руках неверных. Надеяться на то, что они оставят в покое Сузге-Туру, не приходилось.
Так или примерно так говорится в легендах и преданиях.
Те же предания гласят: якобы осада городка царицы длилась три недели. Силы защитников с каждым днем таяли. И вот тогда, чтобы прекратить бесплодное кровопролитие, царица решается пойти на последний шаг. Она посылает к «урусам» одного из ордынцев. Условие ее таково: «Если русские отпустят всех защитников крепости на волю, то она отдастся им в руки». Воины Ермака его приняли.
Прошла мрачная, томительная ночь. На заре Сузге повелела облачить себя в самые красивые наряды. И вот из широко распахнутых ворот городка потянулись толпы воинов и рабынь. Казаки, выстроившись у моста, молча провожали их к берегу Иртыша, где на робких волнах покачивалось судно.
Сузге, стоя на валу, прощалась со своим городком. Взгляд ее был устремлен куда-то вдаль, легкий ветер нежно теребил легкую, как дымка, фату.
Когда судно с защитниками крепости скрылось, воины Ермака, гремя доспехами, устремились к воротам. Но, странное дело, Сузге на валу уже не было. Казаки бросились к терему, обыскали его, осмотрели строения городка и там не отыскали царицы.
Ее неожиданно увидел атаман. Сузге лежала возле высокого кедра. В руке ее блестел острый нож, а из белой груди бежала тонкая струйка крови. Царица спасла жизнь своим подданным, но сама не захотела отдаться в руки врага.
В тот же день казаки похоронили ее. Могилу вырыли на самом берегу Иртыша. От кедра до места захоронения Сузге нес на руках сам атаман. Казаки стояли, сняв с голов тяжелые шлемы, — отдавали последнюю дань гордой и непреклонной хозяйке миниатюрного городка…

Царица была в Москве?

А может, Сузге не погибла? Известно ведь, что Кучум любил ее до безумия, и мог ли он не позаботиться о ее безопасности?
Чтобы ответить на эти вопросы, наверное, следовало бы проследить, как же сложилась судьба остальных женщин, живших в Искере и находившихся неподалеку от него городках. Возможно, где-то промелькнет имя любимой жены царя Сибирского Юрта.
…В те дни, когда казаки все ближе подходили к Искеру, Кучум спешно рассылал гонцов по улусам и волостям. Подлетали они к юртам на длинногривых лошадях с золочеными стрелами, по которым ордынцы узнавали посланцев хана. Гонцы отдавали приказ «солнца вселенной» — всем его подданным срочно идти к столице на ее защиту от неверных. А кто ослушается, тех казнить.
И татары, ни минуты не медля, покидали обжитые места, забирая с собой жен и детей.
Кучум же повелел своих жен отправить подальше от Искера, в безопасные места. Ясное дело: не каждая ордынка смогла бы уйти от опасности даже на самом лихом аргамаке. Мужчине это сделать проще, он вспоен и вскормлен в седле.
И вот тут-то мы вновь сталкиваемся с одной из загадок.
В книге амстердамского бургомистра Николая Витсена «Северная и Восточная Татария», изданной в 1692 году, сообщается, что Кучум «отправил свою жену… Симбулу с детьми на лошадях и верблюдах дальше, в глубь страны, в свое увеселительное местечко Насбалак…».
Кто такая Симбула? О ней вроде бы нигде ранее не упоминается. Может, Витсен ошибочно назвал так Сузге? Всякое ведь могло случиться. И почему вдруг хан побеспокоился только об одной жене, когда их было у него несколько. К тому же, как сообщает летописец, Кучум имел от них семнадцать сыновей. Неужто и всех юных царевичей он решил отдать в руки неверных?
Тот же Витсен далее рисует такую картину. После своего жестокого поражения Кучум бежит из Искера не куда-нибудь, а к жене и детям. Дескать, находились они в то время километрах в двадцати от ханской столицы.
А потом? Потом, когда русские и дальше начали теснить царя Сибирского Юрта, он с женой и детьми умчался во владения своего дяди, калмыцкого хана Абдар-Тайши.
Но Витсен здесь явно противоречит истине. Хан покинул Искер вместе со всем многочисленным семейством. Известно, например, из летописей, что в коротком бою, состоявшемся в 500 километрах к юго-востоку от Тары, в плен к русским попали… восемь жен Кучума. Кроме того, вскоре были схвачены жена царевича Каная, жена и сестра царевича Алея, две жены царевича Азима. Последних русские захватили на берегу реки Ишим, когда воины Кучума находились в пути. Узнав о пленении жен и других родственников, царевичи бросились за русскими в погоню. Настигли они их около озера Кибирлы, где произошла ожесточенная схватка. Длилась она два дня. Но силы были на стороне русских. Так и не удалось кучумовичам отстоять своих жен. Оказались в руках воинов Ермака также дочь и две внучки ногайского князя. Воевода Воейков тогда доносил царю: «Божьим милосердием и твоим государевым счастьем Кучума… побил, детей его и цариц поймал».
Все захваченные в плен жены хана и его сыновья поначалу были доставлены в Тару. А в январе следующего года их уже встречали в Москве.
Цариц и царевен разместили в лучших московских хоромах. Ели и пили они все, что душа желает. А потом одних Кучумовых родичей, по их просьбе, отпустили в Бежицкий Верх и Касимов, а других к Маметкулу, который в то время уже верой и правдой служил «белому царю».
Кстати, мать бывшего царевича Маметкула, постаревшая в бесконечных скитаниях по степям и потерявшая надежду на счастливую звезду Кучума, сама добровольно пришла в Тару и сдалась на милость победителям. Вскоре была пленена и мать царевича Алея. Ее также отправили в Москву.
Во всей этой истории невольно обращает на себя внимание такой факт. По свидетельству некоторых летописцев, у Кучума было восемь главных, любимых жен. И в Москву привезли восемь. А значит — среди них, возможно, находилась и Сузге.
Настораживает и другое. Часть цариц и царевен пожелали уехать к Маметкулу. Если поверить преданию о любви царевича к Сузге, то вполне могло быть, что бывшая хозяйка Сузгунского городка отправилась к своему возлюбленному и прожила рядом с ним всю дальнейшую жизнь…
Да, Сузгунская сопка исчезла. Исчезла навсегда в 1968 году буквально за считанные дни. Нет, ее не обрушили воды неумолчного Иртыша, неповинны здесь и какие-то другие силы стихии. Просто пришли сюда строители железной дороги Тюмень — Сургут и, не зная, что на их пути находится памятник древности, снесли его, чтобы на том месте уложить стальные рельсы.
Сейчас о высоте сопки мы можем судить лишь по описаниям. К счастью, еще ранее (в 1948 и 1950 годах) на сопке побывали археологи и добыли там много интересных вещей, относящихся к давним временам. Сохранились и данные обмеров Сузгуна.
Первоначальные раскопки велись в том самом логу, который отделял сопку от Иртыша.
Мощность культурного слоя (он достигал в отдельных местах полутора метров) позволила предположить, что Сузгунский городок существовал достаточно продолжительное время. Может, и в самом деле здесь была резиденция ханской жены?.. Даже окрестности сопки были заселены. Очевидно, здесь жили воины, стерегшие городок круглые сутки, или здесь были жилища многочисленной прислуги Сузге?
Посреди лога археологи обнаружили кострище. Что ж, можно представить себе, как темными, беспросветными ночами, когда над головой трудно отыскать звезду, неусыпные ордынцы жгли костры и чутко ловили звуки, долетавшие с реки. Костры, видимо, горели и в других местах, окружая сопку огненным кольцом и пугая каждого, кто к ней приближался…
Но, странное дело, неподалеку от кострища археологи наткнулись на какие-то земляные возвышения. Кроме того, их взору открылась масса разбросанной керамики. Достаточно сказать, что с площади 120 квадратных метров ученые собрали более двух тонн керамических осколков. Когда-то это были сосуды. По подсчетам, их в логу находилось 700 штук!
Нашли археологи в логу наконечники стрел, пряслица, точильный брусок и кремневое сверло. Судя по этому, здесь находилось жертвенное место ханты, устроенное на территории древнего поселения времен X века до новой эры, от которого и осталась керамика так называемой сузгунской культуры.
Странно, но никаких следов пребывания татар у Сузгуна экспедиции обнаружить не удалось.
А может быть, стоило поискать эти следы на вершине сопки? Предприняли и такой шаг. И вновь взору ученых предстали все те же россыпи битых сосудов. Правда, в одном месте находились остатки шлака и фрагмент для отливки бронзовых изделий. Видимо, когда-то на вершине Сузгуна находилась бронзолитейная мастерская.
Может быть, как раз это и есть следы, оставленные здесь татарами? Нет. Они относились к более раннему периоду: бронзовый топор, хранящийся сейчас в Тобольском музее, датируется IX–VIII веками до нашей эры.
Но нас в какой-то степени может обнадежить статья Голодникова, помещенная в 1882 году в «Тобольских губернских ведомостях». Он там сообщал, что на горе близ Сузгунских юрт при раскопках были обнаружены черепки «азиатской работы». Кроме того, здесь же ученые наткнулись на шлак, костяной наконечник и на несколько стрел. Но та ли это была «лысая гора», о которой мы ведем речь, сказать трудно.
В чем же дело? Неужели вся история, связанная с Сузге, всего-навсего лишь занимательная легенда?

Второе рождение Сузге

Но легенды живучи. Так и живет легенда о жене Кучума. Однажды она вдохновила известного сказочника — тоболяка Петра Ершова, и в конце 1837 года он написал поэму «Сузге»:
У того царя Кучума
Две подруги молодые,
Две пригожие царицы,
Полногруды, белолицы:
У одной глаза, как небо,
У другой глаза, как ночь…

История возникновения этой поэмы небезынтересна. На мысль написать ее Петра Ершова натолкнул историк Сибири П. Словцов, немало времени уделивший описанию окрестностей Тобольска. Вскоре после разговора со Словцовым Ершов отыскал рукопись татарской легенды, связанной с Сузге. Она-то и легла в основу поэмы.
В конце 1839 года поэма Ершова была опубликована П. А. Плетневым в журнале «Современник». В 1886 году «Сузге» появилась в «Сибирском сборнике» «Восточного обозрения», а в 1916-м — перепечатана в литературном сборнике «В помощь русским пленным воинам». Наконец в 1937 году поэма «Сузге» вошла в «Избранные произведения» Петра Ершова, увидевшие свет в Омске.
Поэма эта не могла не привлечь внимания друга Ершова — художника М. С. Знаменского, у которого вскоре появилась мечта проиллюстрировать ее и выпустить отдельным изданием. Художник переписал текст «Сузге», пометил те места, которые хотел сопроводить рисунками, и даже сделал несколько акварельных иллюстраций.
Но замыслу его в то время осуществиться не удалось. Лишь в 1881 году некоторые из этих акварелей вошли в альбом, изданный к 300-летию присоединения Сибири к России. На одной из них красавица Сузге упрашивает своего повелителя построить для нее городок. Здесь же изображена и гора Сузге. На другой — атаман Гроза стоит возле умирающей царицы. Иллюстрации сопровождены выдержками из поэмы Ершова. Кстати, заметим, что один из не вошедших в альбом рисунков — «Сузге, отдыхающая после купанья»— хранится ныне в Тобольском краеведческом музее.
В 1889 году пьеса «Сузге» впервые была поставлена на тобольской сцене. Оформление спектакля подготовили по рисункам М. С. Знаменского. Сохранились фотографии с декораций — в Тобольском музее и Государственном историческом музее в Москве.
Впоследствии поэма была инсценирована — в 1904 году она шла на тобольской сцене, а в 1922 году впервые поставлена на татарском языке в деревне Верхне-Филатовой Тобольского уезда. Позднее пьеса «Сузге» шла на сценах Тобольского учительского института и Тобольского окружного театра. В 1896 году по ее мотивам тобольский композитор И. Корнилов написал оперу «Сузге». Ее либретто в том же году опубликовали «Тобольские губернские ведомости».
Так жена последнего царя Сибирского Юрта, вопреки восточной мудрости — «два раза не рождаются, два раза не умирают», — обрела вторую и на этот раз бессмертную жизнь.


КАК ПОГИБ ЕРМАК?


До рамазана, девятого месяца по лунному календарю, оставалось три неполных недели. Правоверные готовились к мучительному посту, во время которого предстояло есть и пить лишь по ночам.
Но пока рамазан не наступил, можно было как следует потешить душу. И, наверное, поэтому по кривым улочкам Епанчинских юрт плыли острые запахи баранины и кизячного дыма. Женщины варили мясо в крутобоких медных котлах прямо под открытым небом, возле подслеповатых мазанок. Запах варева доносился даже до реки, и Яниш, ловивший стерлядь на цепкие крючья, уже подумывал, не смотать ли снасти да не отправиться ли домой.
Стоял солнечный безветренный день. Иртыш спокойно катил свои воды куда-то на север, в страну Вечной тьмы. Неподалеку копытили сочный выгон и ржали нагульные кобылицы.
Неожиданно в нескольких шагах от Яниша всплеснула вода. Юноша настороженно скосил глаза туда, где полоскал свои гибкие ветки тальник. Показалось Янишу, будто по реке что-то плывет.
Яниш поднялся, огляделся по сторонам и, осторожно переставляя ноги, обутые в мягкие ичиги, дошел до куста.
В воде баюкало человека. По доспехам и сапогам с железными набивками Яниш сразу узнал русского.
Покачиваясь на кривых ногах, Яниш сходил за веревкой, заученным движением рук захлестнул петлю, ловко накинул ее на ноги утопленника и, увязая в илистом дне, с трудом выволок тело на берег.
Воин был без шлема, с кудрявых волос струями сбегала вода. Искрящиеся капли ее путались в черной густой бороде.
На русском были тяжелые панцири с медной оправой. На груди сверкал, переливался огромный золотой орел, а на поясе висела дорогая сабля в тяжелых ножнах.
Яниш бросился бежать в юрты.
— Урус! Урус! — кричал он, пугая встречных.
Вскоре все татары — и стар и мал — двинулись за Янишем к берегу Иртыша. Юноша довел их до тальника. Долго и внимательно рассматривали русского. Наконец мурза Кайдаул выдохнул:
— Это он, Ермак.
И сразу берег Иртыша огласился радостными криками…
Обо всем этом в 1660 году калмыцкий тайша Аблай рассказал тобольскому сотнику Ульяну Ремезову. Тайше можно было поверить. Он знал немало такого, что татары держали в строжайшей тайне.


Ловушка

Около двух лет бывший царь лоскутного Сибирского Юрта скитался по бескрайним ковыльным степям, вяз в коварных прииртышских болотах, тонул в ледяных водах рек. Колесо его судьбы крутилось лишь в одном направлении.
По ночам последняя опора хана, его верные ордынцы, накидывали на морды лошадей мешки с арпой — ячменем и хоронились то в непролазных чащобах, а то на забытых самим аллахом островах.
Беспокойными, наполненными страхом были эти ночи для Кучума. В любой тени виделся ему «урус», любой трухлявый пень принимал он за врага — гяура.
Былая столица хана находилась совсем рядом. Днями, когда ветер дул со стороны древнего Искера, до чуткого уха Кучума долетал звон металла. Видать, неверные ковали оружие. А иногда приносил с собой ветер грохот арб, лошадиное ржание и невнятные голоса дружинников Ермака. Те, как казалось Кучуму, все еще пировали победу.
Хан вынашивал лютую злобу, острым ножом сидела она в его сердце. Русский атаман отнял у него все, чем он был богат: вороха мягкой рухляди, множество золотых и серебряных украшений — все, что осталось в покинутой столице, попало в руки гяуров. Они отняли у Кучума жен и детей. Сейчас не ему, хану, а безвестному пришельцу из-за Югорских гор кланяются в пояс купцы больших и малых стран, раскинувшихся там, где всходит вечное солнце. Не ему, а русскому атаману приносят дань остяцкие да вогульские князьки.
Подумать только! Еще недавно все они заверяли хана, что узы их дружбы вечны, как вечен аллах. И вот после первого же поражения поджали хвосты и бросились лизать руку Ермаку. Лазутчики доносили Кучуму, что остяки клялись русскому атаману в любви и вечной преданности у медвежьей головы, а вогулы — у рассеченной надвое собаки.
Горе ему, Кучуму! Даже в его стане нашлись предатели. Они тоже переметнулись на сторону Ермака. Трудно поверить, но татары, стоя на коленях перед неверными, целовали окровавленную саблю. Что еще может быть позорнее для мусульманина?!
Все эти месяцы, затяжные, полные тревог, носил Кучум в своем сердце жгучую ненависть к Ермаку. Белые цветы ему казались черными. Желтый месяц казался умытым кровью. Сейчас только месть, одна лишь месть могла залечить душевные раны гордого старца. Он не сумел одолеть Ермака в открытом бою. Он его одолеет хитростью.
Как гласит Строгановская летопись, месть свершилась 5 августа 1585 года «на предпразднество Преображения господня». А до этого откуда-то из раздольной Вагайской степи в Искер на низкорослых ногайских конях прискакали два запыленных бухарца. Долетев до Ермакова жилища и спешившись, они упали с хорезмских седел прямо к ногам атамана. Прижимая бараньи шапки к груди, говорили, перебивая друг друга. Вели, дескать, из далекой Бухары к Искеру караван с разноцветными коврами, кишмишем, фарфором и дорогим камнем — лалом, но жестокий Кучум преградил им дорогу. Уливаясь слезами, просили гонцы помочь погонщикам верблюдов — караван-баши.
Ермак не заметил хитрого блеска в глазах «бухарцев». Не скрывая негодования, думал он о Кучуме. Выбитый из своей столицы, потерявший всякую надежду на власть, хан, как голодный волк, рыскает по степи, нападает на преданных Ермаку татар, грабит идущие в Искер караваны. Если так будет продолжаться и дальше, купцы забудут дорогу к Сибири.
А торговых гостей у Ермака с каждым новым месяцем становится все больше и больше. В ярмарочные дни раскладывают они на лугах перед Искером свои товары — радующие глаз шелка, восточные сладости и украшения, нарядные тюбетейки и острые кинжалы с насеченными на них стихами Корана. Все это идет в обмен на богатства Сибири, ее серебристых песцов и лисиц, на рыбу и кедровые орехи. Как можно допустить, чтобы хан нарушал сие доброе дело! Или он, Ермак, не хозяин Сибири?
Внимательно выслушал атаман «бухарских» гонцов. Расспросил, где они остановились, и самолично проводил до крепостных ворот. А на прощание сказал, чтобы ждали от него подмоги.
— Якши! Чах якши! — рассыпали слова благодарности гонцы. А потом, настегивая длинногривых скакунов, помчались в Вагайскую степь, чтобы предупредить Кучума: обманули они атамана, собирается неверный в путь.
Сборы в Искере были недолгими. По одним данным, взял Ермак с собою пятьдесят, по другим — пятьсот, а по третьим — шестьсот дружинников. Расходятся летописцы также во мнениях, на скольких же судах отправились казаки «воевать Кучума». Одни сообщают, что пошли они на двух, другие — на трех стругах. Но суть не в этом. Главное, почти все летописцы, за исключением немногих, дают один и тот же маршрут похода: мол, двинулись они вверх по Вагаю. Если дружинники действительно отправились указанным путем, то это говорит о том, что они долгое время шли на поводу у хитрого хана, пытавшегося заманить их подальше от Искера. Судите сами.
Русские воины, выискивая бухарский караван, в первый же день сталкиваются с небольшим летучим отрядом ордынцев. Происходит это у устья Вагая. После короткой схватки кучумовичи отходят вверх по Иртышу. Русские преследуют их и, дойдя до устья Ишима, вновь обнажают сабли да открывают пальбу из «огненных палок». Второй отряд татар, встретившийся им на пути, также рассеян по степному раздолью.
Затем воины Ермака входят в пустынный городок Ташаткан. Здесь у них был короткий отдых. И снова струги Ермака отправляются вверх по Иртышу. Лишь возле устья Шиша они поворачивают назад.
Что и говорить, маршрут довольно-таки странный. «Бухарские» гонцы дают Ермаку один адрес местонахождения каравана, а он спешит совсем в другую сторону. Его словно бы не волнует судьба гостей из Бухары. Он словно бы преследует какую-то иную цель.
Вскоре подосланные к Ермаку кучумовские лазутчики сообщили: караван ты, атаман, ищешь совсем не там. Он ожидает твоей помощи в устье Вагая. Кучум непременно хотел, чтобы Ермак вошел в Вагай. Почему-то именно там хан решил свести счеты со своим стародавним недругом…
С раннего утра небо хмурилось, грозило непогодой. С низовьев Иртыша дул сырой, промозглый ветер, скрипучие струги вздымались на пенных гребнях волн. Ермак приказал воинам держаться ближе к берегу.
А в это время разведчики хана, осторожные, ловкие ордынцы, следили за каждым шагом дружинников. Глаза их сверкали из-за обомшелых каменных валунов и стройных сосен-карагаев. Где пешком, а где в седле ордынцы двигались вслед за стругами Ермака. И через каждый час летели гонцы к Кучуму, доносили ему, где находятся и что делают урусы.
К вечеру погода совсем испортилась. Небо обложило плотными тучами. Пошел проливной дождь. Вспышки молний озаряли пенный Иртыш и черные гряды прибрежных кустов. Все выше и выше кидало тяжелые струги. И Ермак направил суда к устью Вагая, туда, где находился одинокий, поросший кустарником островок. Там, полагал он, можно отдохнуть и переждать непогоду.
Прошел час, еще один… Кучум терпеливо ждал. Он знал, что урусы устали. Верил, что сон свое возьмет. И тогда можно будет уничтожить весь казачий корень.
Наступила глубокая ночь, когда Кучум послал в стан дружинников своего разведчика. Легенда гласит, что это был татарин, приговоренный к смерти за воровство. Он должен был заслужить милость повелителя.
Татарин исчез, как провалился. Ордынцы настороженно вслушивались в темноту. Но из-за беспрерывного треска молний да тяжелого гула ветра и дождя расслышать ничего не удавалось.
Наконец кусты зашевелились. Показался разведчик, одетый в промокший полосатый бешмет. Плюхнувшись перед Кучумом на колени, он сказал:
— Русские спят.
Не поверил хан приговоренному к смерти. Послал его назад и велел, чтобы он в доказательство слов своих принес что-нибудь из стана дружинников.
Вернулся разведчик, протянул Кучуму три пищали да три сумки с порохом-зельем.
— Спят…
Подслеповатые глаза хана ожили.

Где погиб Ермак

То, что Ермак погиб в ненастную августовскую ночь 1585 года, вроде бы ни у кого не вызывает сомнений. Но вот где это произошло и при каких обстоятельствах, вопрос остается неясным.
В «Сборнике древних русских стихотворений» Кирши Данилова говорится, что Ермак утонул… в Енисее. Вроде бы какая-то нелепость. Был на Иртыше, и вдруг занесло его от этой реки за сотни верст. Причем неизвестно какими путями. Впрочем, о Ермаке сложено немало легенд, в которых трудно отличить правду от вымысла. Ермак даже стал одним из героев былины «Илья Муромец и Калин царь», где атаман вместе с Ильей служит в Киеве у Владимира Красное Солнышко.
Другая легенда ведет на Алтай. Писатель В. Сафонов в своей книге «Дорога на простор» приводит четверостишие одного неизвестного автора:
За Уральским хребтом, за рекой Иртышом.
На далеких отрогах Алтая
Стоит холм, а на нем под кедровым шатром
Есть могила, совсем забытая…

В этой могиле якобы и похоронен Ермак.
Но давайте оставим легенды и обратимся к более достоверным источникам. Хотя в общем-то и в них место гибели Ермака указывается не везде одинаково.
Взять хотя бы «Описание Западной Сибири» Ипполита Завалишина. Автор книги утверждает, что Ермак утонул в полноводном Иртыше. В этом нас убеждает и Н. М. Карамзин в «Истории государства Российского». Как известно, на основе его рассказа поэтом-декабристом Кондратием Рылеевым была написана драматическая дума «Смерть Ермака». Вспомните ее строки:
Иртыш кипел в крутых брегах,
Вздымалися седые волны
И рассыпались с ревом в прах,
Бия о брег казачьи челны!

Читая думу, мы ясно себе представляем беспросветную ночь, прошиваемую ослепительными стрелами молний. Видим гнущиеся под тяжестью свирепого ветра деревья и, конечно, Ермака, погруженного в свои невеселые думы. Сидит он на крутом берегу разбушевавшегося Иртыша, опершись о рукоять сабли, испытанной в лихих сечах.
Дума Рылеева осела в памяти многих. И каждый из нас с детства верил, да и сейчас многие верят, что гибель свою Ермак нашел в пенных водах Иртыша. Да и как не верить.
Но… продолжают терзать сомнения.
В Тобольском музее хранится старинный церковный документ, составленный в 1621 году архиепископом Киприаном со слов еще живших тогда дружинников Ермака. В нем есть известие, что атаман погиб все же в водах Вагая.
Дружина атамана перед кровавой схваткой с ордынцами разбила свой стан на небольшом островке. С одной стороны его омывали воды реки Вагай, с другой — воды узкой протоки. Остров этот, в частности, изображен и на известном рисунке Семена Ремезова.
В Есиповской летописи протока, с одной стороны огибающая остров, почему-то именуется «перекопью». Ученые и путешественники сломали немало копий, пытаясь объяснить это название. «Отец сибирской истории» Г. Ф. Миллер считал, что под этим словом подразумевается канал. Он даже выдумал красивую легенду о том, что прорыли его казаки Ермака.
Эта легенда впоследствии нашла стойких приверженцев. Ее повторили в своих трудах многие авторы. В частности, в «Памятной книжке Западной Сибири» прямо так и говорится: атаман и его воины остановились на островке в устье Вагая, где река «разделялась надвое, в одну сторону кривою излучиною, а в другую прямым, когда-то выкопанным каналом, носящим до сих пор имя Ермаковской перекопи».
Все эти доводы разбил историк И. Фишер, долгое время изучавший «перекопь». Он писал, что «… канал был с самого начала настоящим речным стержнем…». А служилый человек Семен Ульянович Ремезов, первый сибирский картограф, называл канал «прорвой», что расшифровывать вряд ли необходимо. И по сей день несет свои воды в Вагай этот извилистый мутный ручей, по-татарски именуемый Тескерь. Переводится это слово тоже как «прорва».
Нас может насторожить другое. Атаман утонул в Вагае, но тело-то его извлекли из Иртыша, или «Ермаковой реки», как его еще называют. Почему же так случилось? Все-таки от безымянного островка до Епанчинских юрт примерно сорок километров, а на Ермаке были тяжелые доспехи.
Но тут нам на помощь приходит судебная медицина. Оказывается, тело Ермака могло всплыть через три дня. А за оставшиеся пять дней его вполне могло отнести до того места, где находятся татарские юрты.
Сохранилось предание, что ордынцы всю эту неделю мучились в догадках: погиб ли Ермак? В поисках атамана они обшарили весь остров. Дно реки у берега было прощупано шестами. Но поиски не увенчались успехом.
И тогда Кучум пообещал тому, кто найдет атамана, награду — ровно столько серебра, сколько будет весить Ермаково тело. «Я должен найти его и разрубить на мелкие куски», — якобы заявил Кучум. В такую жестокость его поверить нетрудно. Существует предание, что всем дружинникам, оставшимся лежать на острове, по его приказу отрезали головы, которые вздели на пики.

Ночная схватка

Почему же все-таки погиб Ермак? Неужто, зная о коварстве Кучума, он не предпринял никаких мер, чтобы оградить дружину от неожиданного нападения? Может, не думал, что ордынцы за ними следят? А может, полагал, что в такую ночь, когда все вокруг скрипит да стонет, они не посмеют сунуть носа на остров?
Н. М. Карамзин в «Истории государства Российского» пишет: «Ермак знал о близости врага и, как бы утомленный жизнью, погрузился в глубокий сон со своими удалыми витязями, без наблюдения, без стражи».
Вот ведь как! Знал, что враг рядом, но не выставил даже дозорных и спокойно уснул. Что-то не похоже на атамана при его-то ратном опыте.
Деятельность Ермака как военачальника историки, видимо, еще опишут. Мы лишь приведем несколько моментов, говорящих о его стратегической зоркости.
Нет, он не был человеком, которого вольница случайно избрала своим атаманом. Некоторые ученые предполагают, что Ермак участвовал в Ливонской войне, что. он еще до появления в Сибири прошел большую воинскую выучку. И все это подтверждается многими фактами.
В небольшом войске атамана царила железная дисциплина. Воры, люди разгульные, не подчинявшиеся законам казачьего круга, несли тяжелую кару. И трусам не было места в дружине.
А посмотрите, какую находчивость проявил Ермак при Акцибаркалле. Он пустил по Тоболу «хворостяное войско», сам же с дружинниками зашел в тыл врага и обратил его в бегство.
Впрочем, факты, говорящие о Ермаке как об опытном военачальнике, можно перечислять и дальше. А поэтому трудно поверить, что он в ту дождливую ночь пренебрег дозором. Все-таки атаман хорошо знал, с каким врагом имеет дело. В памяти Ермака еще было свежо воспоминание о случае, происшедшем на Абалацком озере.
С этим словно бы соглашается амстердамский географ Николай Витсен, долгое время собиравший сведения о Ермаке. В своей книге он сообщает, что Ермак, по старому своему обычаю, все-таки оставил в дозоре казаков. Витсен даже указывает, что стражников было двое.
Так оно, видимо, и было. Спокойно спать в окружении врагов вряд ли бы отважился самый отчаянный атаман.
Другое дело,' можно поверить, что дозорные, измотанные дальней дорогой, не смогли продержаться до положенного часа и погрузились в сон.
Строгановская летопись гласит, что казаки отдыхали под пологами. Николай Витсен уточняет: в палатках. Палатка Ермака, как это и полагалось, находилась в центре лагеря. На ремезовском рисунке очень красноречиво передана обстановка, которая царила в ту ночь на острове. Спят, тесно прижавшись друг к другу, дружинники. Их пищали сложены одна к другой. Острые пики поставлены в козлы. Неподалеку от брода горит костер. Возле него лежат четверо. Может быть, как раз это и есть часовые?
Легко сняв спавшую охрану, ордынцы без труда проникли к палаткам…
Но известно, что всех дружинников Ермака врагам уничтожить не удалось. Видать, кто-то из казаков в те минуты подал сигнал об опасности. А может, то был предсмертный крик одного из тяжелораненых. Сонные дружинники начали выскакивать из палаток, на ходу обнажая сабли.
И началась сеча. Именно настоящая сеча, а не беспорядочное бегство к реке, как сообщают некоторые историки. В «Сборнике» Кирши Данилова так и говорится, что воины Ермака «билися-дралися с татарами время немалое». Во всяком случае бой продолжался не пять и не десять минут. Достаточно сказать, что в этой схватке, как сообщает Витсен, погибло шестьдесят семь ордынцев. Некоторые из них происходили из знатного рода. Во время боя, например, погиб мурза Булат. Остался лежать на острове и брат жены Кучума, имени которого мы не знаем.
Все это говорит о многом. Как-никак, а отряд Кучума напал на лагерь казаков врасплох. Дружинники, конечно, не сразу поняли, что вокруг происходит. Еще не освободившиеся ото сна, на какое-то время потерявшиеся, они вскоре пришли в себя и сумели организовать оборону.
Как сообщает летописец, атаман, «услышав крики… стал сзывать своих товарищей…». Понятное дело, на зов Ермака тут же ринулись его боевые друзья. Какое-то время дружинники отражали натиски свирепых ордынцев, сгрудившись возле своего могучего атамана. Да и он сам не стоял сложа руки.
В истории с гибелью Ермака тоже существует немало загадок. Тут единого мнения нет.
В своих дневниках о Сибири участник посольства в Китай в 1719 году англичанин Джон Белл Антермонский рисует нам такую картину. Ермак вроде бы уже находился на струге. Но, увидев на другом судне Кучума, подплыл к нему, «чтобы… сцепиться». И далее: «Тогда захотелось ему (Ермаку) перескочить из своей лодки в другую, но при этом случае упал он в воду и утонул…»
Вымысла хоть отбавляй. Во-первых, была кромешная тьма, и как мог Ермак разглядеть Кучума, приходится только удивляться. Во-вторых, можно предположить (и это наверняка так), что слепой и уже дряхлеющий Кучум вряд ли сам принимал участие в сражении. Скорее всего он отсиживался где-нибудь неподалеку. Кстати, такая осторожность всегда и помогала ему уносить ноги после каждого из поражений.
Но винить во всем этом англичанина не за что. Он ведь всего-навсего записал одно из народных преданий. А их немало.
Николай Витсен, например, приводит сразу два. Одно из преданий гласит, что ордынцы загнали Ермака в воду и там его убили, хотя в общем-то могли взять живым. В Строгановской летописи приводится примерно такая же версия: «Велеумный и храбрый ритор Ермак убиен бысть». Правда, в летописи не говорится, где же убили Ермака — в воде или на берегу.
А вот другое предание. Судя по нему, Ермак «спрыгнул с высокого берега, но, сделав слишком длинный прыжок через три лодки, попал в воду на глубоком месте и, имея на себе два панциря, а сверх того еще железные нарукавники, как камень погрузился на дно…».
На первый взгляд все верно. Имел Ермак и два панциря, и железные нарукавники. Но смущают такие обстоятельства. Высокого берега у островка не было… И еще: не слишком ли все-таки был затяжным прыжок Ермака? Через три струга с грузом железа на плечах вряд ли смог бы перепрыгнуть даже тренированный человек.
В «Сборнике» Кирши Данилова приводятся, нам кажется, более достоверные обстоятельства, при которых погиб Ермак.
В данном случае атаман бежит к стругу, одной ногой становится на трап-переходню. Но тут он поскользнулся, переходня поднимается и «расшибает ему буйную голову».
Примерно такая же версия о гибели Ермака приводится в книге «Живописная Россия», изданной в 1884 году в Петербурге. Правда, здесь Ермак не спасается от ордынцев, а спешит на струг, чтобы помочь своим товарищам. Впрочем, и во многих песнях утверждается то же самое.
Но существуют еще две версии. По одной из них, Ермак тонет, оступившись, потому что струг неожиданно качнуло на высокой волне. А вот по другой…
В те минуты рядом с атаманом уже никого не было. Он оставался наедине с толпой разъяренных врагов и, выбиваясь из последних сил, еще продолжал налево и направо размахивать острой, как бритва, саблей, прорубая себе дорогу. Берег с каждым шагом становился все ближе. Вспышки молний уже выхватывали из густой темноты струги, которые отнесло от берега. Ермак понял, что до коломенки придется добираться вплавь. Взмах саблей, еще один.
И вот уже атаман вогнал саблю в ножны и бросился в воду. Какое-то время он, наверное, плыл, раздвигая широкой грудью пенные волны Вагая. Но слишком тяжелы были доспехи, они неумолимо потянули ко дну…
Именно так о гибели Ермака в свое время и писал Семен Ремезов: «Ермак же, видя своих убиение и помощи ни откуда животу своему, бежа в струг свой и не може скочите, бе одеян двумя царскими пансыри, струг же отплы от берега, и не дошед…»
Последняя из версий приводится и в летописи Саввы Есипова. И, надо думать, она наиболее близка к истине. Всё-таки в основу последней легли «Написание» и синодик главы сибирской церкви Киприана. А он еще застал в живых бывших сподвижников Ермака, расспрашивал их о временах покорения Сибири. В частности, в синодике были указаны фамилии казаков «с прочими пострадавшими за православие».

Призраки на погосте

Ермак лежал на берегу Иртыша бездыханный и уже ни для кого не представляющий опасности.
Глаза ордынцев горели. Была в них радость и еще неутоленная жажда мести. И каждому хотелось стать обладателем доспехов русского атамана, на которых распростер свои тяжелые крылья золотой царский орел.
Снять панцири с Ермака решил престарелый мурза Кайдаул. Он наклонился, потянул за подол железной рубахи, но в это время «из тела, уже оцепенелого, вдруг хлынула свежая кровь». Все отступили с испугом: когда свежая кровь, в человеке продолжают дремать силы.
Но, поборов минутный страх, воины принялись вымещать злобу на трупе Ермака. В летописи Ремезова есть рисунок. Раздетый атаман покоится на специально устроенном рундуке. Каждый ордынец, подходя к рундуку, вонзает в тело Ермака стрелу, вымоченную в ядовитом соке лютика. Кровь стекает на гладкие бревна рундука, окрашивает их в алый цвет.
Так, по словам летописца, мстили враги Ермаку шесть недель. Среди тех, кто упивался местью, находился и сам Кучум. Он сидел у раскинутого в его честь шатра, пил молодой кумыс и слушал, как ликуют ордынцы. Для хана это был праздник. Давно он не ощущал такой радости и такого прилива сил.
Пригласил хан на этот кровавый пир и остяцких князей. Они съехались к Епанчинским юртам из своих дальних северных стойбищ… Как все в жизни меняется. Сначала служили князья ему, Кучуму, потом клялись в верности Ермаку и вот вновь заигрывают перед ханом. А он знает, хорошо знает цену их заверениям. Они не стоят и ломаной теньги. И увиваются возле Кучума и скалят зубы лишь потому, что понимают: завтра хан снова въедет на своем белом коне в былой город-стан и уж тогда-то воздаст должное и тем, кто остался верен ему, и тем, кто предал его, переметнувшись в стан неверных.
Дни мести тянулись один за другим. Но чем ближе подступала последняя, шестая неделя, тем беспокойнее вели себя ордынцы. По округе поползли упорные слухи, что «плотоядные» птицы, стаями летая над трупом, не смели его коснуться». По ночам ордынцев мучили кошмарные сны. Одному из них привиделось, будто он купался в крови, к другому приходил русский бог и грозил ему и всем магометанам страшной карой.
Советники хана пришли к выводу, что все эти видения не к добру, что Ермака следовало бы похоронить как святого. Особенно на этом настаивал князь Сейдяк, которому по ночам снилось якобы одно и то же: встреча с живым и невредимым Ермаком.
Прислушался хан к голосам своих советников. Все, что происходит, решил он, должно быть неспроста. Видать, Ермак и в самом деле наделен божественной силой. И вскоре на Баишевском кладбище под раскидистой кудрявой сосной начали рыть могилу.
В юртах уже резали скот. В день погребения, отдавая дань уважения памяти русского атамана, ордынцы зажарили и съели тридцать отборных быков и десять баранов.
Большой пир закатил Кучум на месте погребения. Много гостей приехало помянуть покойного.
В тот же день все, что было на Ермаке, присутствующие на тризне поделили между собой. Хитрый мурза Карача обзавелся саблей с поясом. Князю Сейдяку достался цветной атаманов кафтан. Мурзе Кайдаулу, как он и мечтал об этом, отдали нижнюю кольчугу Ермака. А остяцким князьям вручили верхний панцирь, чтобы они принесли его в жертву «славному Белогорскому идолу».
Ермака похоронили. Но ордынцы и после этого не обрели желанною покоя. Русский атаман продолжал навещать их в снах. А на кладбище, где он покоился, случались разные видения. Среди ночи над могилой атамана будто бы вдруг начинал сиять свет. Ходили слухи, что в изголовье Ермака кто-то зажигает свечу.
А иногда на погосте, как говорили, происходили и более странные вещи. Неожиданно поднимался к небу огромный огненный столб. Свет от него озарял всю округу. Столб этот обычно появлялся по родительским субботам. Летописец Ремезов вполне серьезно заявляет, что подобные столбы можно было видеть еще в его времена.
Решили советники хана: Ермака следует перезахоронить. Да так, чтобы его могилу не могла отыскать ни одна живая душа.
Обо всем этом сообщают нам летописцы. Об этом же говорят и татарские предания.
Но здесь возникает вопрос: где же все-таки был первоначально захоронен Ермак? Вопрос этот может показаться странным. Ведь Семен Ульянович Ремезов указал нам вроде бы точное место: Ермак похоронен на «Баишевском кладбище под кудрявую сосну». Но вот академик Г. Ф. Миллер в своей «Истории Сибири» утверждает иное. По его словам, ордынцы похоронили Ермака на Бегишевском погосте. А это далеко не одно и то же.
Так кто же все-таки прав — Ремезов или Миллер? Кому из них верить?
Судя по всему, прав здесь Ремезов. Можно считать установленным, что Бегишевского погоста при Ермаке не существовало. Правда, в то время уже стоял городок князя Бегиша. Но при жизни татарских князей их именами погосты не называли, это считалось большим кощунством. А вот Баишевское кладбище при Ермаке было, и хоронили на нем только «святых».
Еще задолго до прихода русских в Сибирь в урочище Баише появилось несколько мавзолеев, в которых покоились останки знатных магометан. В частности, здесь нашел свой последний приют основатель шафиитского законоведения шейх Хаким. Видимо, на этом же кладбище и был похоронен Ермак. Ведь его татары тоже причислили к лику святых. В летописи говорится: «… нарекоша его богом и погребоша по своему закону».
Наконец, и на рукописной карте Г. Ф. Миллера указано селение Баише. Оно находится всего В каких-то 25 километрах от Епанчинских юрт.
Следует сказать, что поиски могилы русского атамана велись еще «по велению государя самодержца Петра Алексеевича». Возглавлял их Семен Ремезов. Тогда-то и появился один из чертежей, вошедших в его «Хорографическую книгу». На чертеже указано место захоронения Ермака. И еще сказано, что тело Ермака погребено «на горе на мысу под большой сосной вблизи юрт Баишевых при речке Башкурке».
Уже в наши дни поискам места захоронения Ермака немало времени уделил краевед, доктор географических наук Дмитрий Николаевич Фиалков. В начале 60-х годов он предпринял попытку найти места, связанные с именем Ермака, с помощью аэрофотосъемки. Попытка удалась. Незаметные с земли, вдруг стали отчетливо видны очертания Искера. Были обнаружены и контуры «Царева городища», существование которого связывали с легендой.
Д. Н. Фиалков описал ту могильную рощу, где, по преданиям, покоится тело русского атамана.
Роща эта представляет из себя форму квадрата. Растут там старые сосны, которым примерно 350–500 лет. «Эти великаны, — предполагает ученый, — «помнят» кудрявую сосну, под которой был похоронен Ермак». Только лишь помнят. Но, к сожалению, деревья говорить не умеют. И вряд ли когда-нибудь кому-то доведется отыскать древнюю могилу.

Судьба волшебных панцирей

Судя по преданиям, Ермака похоронили в сентябре 1585 года.
После этого минуло немало лет. Но татары не забыли русского атамана. Они продолжали слагать о нем самые невероятные легенды. Даже престарелый калмыцкий тайша Аблай и тот поверил в силу чудес, которые происходили на Баишевском погосте.
Говорили, что особенно чудодейственной силой обладали платье и оружие атамана. Это-то и заставило тайшу Аблая в 1660 году ополчиться против потомков мурзы Кайдаула и кодского князя Алачи. Дело в том, что те хранили у себя доспехи Ермака, но на все просьбы тайши подарить ему атаманово снаряжение отвечали отказом. А тайше Аблаю и во сне и наяву грезились панцири Ермака.
Может, расстался бы с драгоценными панцирями сын Кайдаула бек Мамет? Нет, он лучше тайши знал, какая ценность досталась ему от отца. Старый Кайдаул, уходя из жизни, говорил сыну: «Все можешь отдать, даже лошадь, но панцири береги. Принесут они тебе счастье…»
Бек Мамет помнил наказ отца. Хорошо помнил. И даже когда тайша Байбагиш давал ему за панцири «10 семей ясырей, 50 верблюдов, 500 лошадей, 200 быков и коров, 1000 овец», он и тогда не захотел расстаться с волшебным талисманом.
Аблай об этом знал. Вот почему он обратился к царю Алексею Михайловичу, чтобы тот своей волею отнял у потомков Кайдаула и Алачи доспехи Ермака и отдал их ему, тайше. Им панцири не нужны, а вот Аблаю они как раз кстати. Собирается он, дескать, в новый поход против киргизов, и помочь ему добыть победу сможет только снаряжение русского атамана.
Царь посмеялся над причудами Аблая: впал под старость тайша в глубокое детство, но в просьбе отказать ему «не изволил». Аблай был не из тех, от кого можно было бы просто-напросто отмахнуться. Совсем еще недавно воины тайши держали в страхе жителей сибирской столицы, то и дело грозили предать стольный Тобольск огню и обратить в пепел. Правда, последнее время Аблай заметно охладил свой боевой пыл, но кто знает, что у старика на уме. Пусть лучше возьмет Ермаково одеяние и воюет с киргизами. Ведут они себя беспокойно, часто совершают кровавые набеги на сибирские земли.
К сыну Кайдаула с царским повелением отдать кольчугу Ермака Аблаю поначалу отправился тобольский воевода Иван Хилков. И так и этак уговаривал он упрямого бека, давал ему целых 30 рублей, но тот и ухом не повел.
Тогда разгневался воевода и решил «неволею» взять панцири Ермака у Мамета. Но и это у него не получилось. Хилков воротился в Тобольск с пустыми руками.
Вслед за воеводой к упрямому беку выехал сотник Ремезов. Был Ульян Моисеевич большим дипломатом. Как-то удалось ему все-таки уговорить сына Кайдаула. Тот скрепя сердце отдал Ремезову нижнюю кольчугу Ермака.
Была та кольчуга, по словам летописца, «бита в пять колец», причем «мудростно». Длина ее — два аршина, а в плечах — аршин с четвертью. «На грудях и между крылец печати царские, златые орлы, по подолу и рукавам опушка медная в три вершка». И, что интересно, «напереди… ниже пояса прострелено, испорчено одно кольцо». Кто знает, может, панцири Ермака были повреждены во время ночной схватки с ордынцами.
Привез Ремезов кольчугу в шатровую столицу Аблая. Тот обрадовался как дитя малое. Руки у него затряслись. На подслеповатые глаза навернулись слезы. Взял тайша кольчугу, поцеловал ее и сказал сотнику, что отныне он русским никакого вреда чинить не будет.
В тот день долго проговорил Ремезов с Аблаем. Тогда-то тайша и рассказал Ульяну Моисеевичу о том, как ордынцы издевались над телом русского атамана, да и о том, какие чудеса потом творились на Баишевском погосте. И о чудотворной земле, которая однажды исцелила его, тайшу, тоже рассказал.
Ульян Моисеевич из слова в слово записал рассказ Аблая, а тот поставил под витиеватым текстом сотника свою печатку. Так-то, мол, оно достовернее…
Передал Ремезов эту бумагу тобольскому воеводе, а копию снял и себе оставил. И хорошо, что так сделал. Новый пожар, случившийся в Тобольске, уничтожил съезжую избу, где среди многих дел хранилась и бумага с калмыцкой печатью. Зато копия уцелела. Рассказ Аблая вошел потом в Сибирскую (Ремезовскую) летопись, которую сочинил уже сын сотника — Семен. Поместил он в летописи и рисунки, дополняющие рассказ тайши.
Но на этом история с кольчугой Ермака не заканчивается. Однажды бек Мамет навестил тайшу Аблая. Посидели они на цветастых подушках, попили зеленого чая, и неожиданно у Мамета появилось желание посмотреть на Ермакову кольчугу.
Согласился Аблай, извлек волшебный талисман из укромного места. Мамет посмотрел на доспехи, и рысья шапка приподнялась на его бритой голове. Сказал он Аблаю: «Пусть кровь хлынет из моих глаз, но такого панциря я не видывал. Это не Ермаков».
Может, хитрил бек, а может, хотел за что-то уколоть тайшу, но для того слова Мамета оказались страшнее меча, занесенного над головой. В тот же день из Аблаева улуса в Москву на низкорослых степных скакунах полетели послы. Били они челом русскому царю и просили, чтобы он во всем разобрался и отдал тайше настоящую кольчугу.
В Москве уже давно забыли о чудачествах тайши. Но приезд послов из сибирской степи напомнил об этом и насторожил. Пришлось спешно писать указ «о сыску панциря Кайдаулы мурзы».
Искали кольчугу долго. Искали и не нашли. Но притязания на нее продолжались. В 1670 году кольчугу просил у царя сын Аблая тайша Чаган. На этот раз в Москве просьбу тайши, кажется, оставили без внимания. Времена уже были другие…
А как же сложилась судьба верхнего панциря Ермака?
Известно, что он из-под Епанчинских юрт был доставлен в Белогорье, где находилось остяцкое святилище. Стоял там идол, вырубленный из толстой лиственницы. Шаманы под дикие песни и пляски, сопровождаемые громом бубнов, бросили кольчугу к уродливым ногам молчаливого идола. Долго лежали доспехи Ермака под открытым небом. Поливали их дожди, осыпали снега. Но однажды кольчуга исчезла. Забрал ее, как потом стало известно, кодский князь Алача. После этого, сообщает Ремезов, доспехи атамана пропали бесследно.
Но вот документы, найденные историком С. В. Бахрушиным, свидетельствуют:
«В 1646 году, — пишет академик С. В. Бахрушин, — из Березова в Сибирь была направлена карательная экспедиция для усмирения «воровской самояди», кочевавшей близ устьев Оби, самоеды были разбиты, а служилые люди взяли на погроме пансырь, а на том-то пансыре на грудех мишени, на одной вырезан двуглавый орел, а на другой подпись князя Петра Ивановича Шуйского». Есть все основания считать этот «пансырь» кольчугой Ермака. Ныне эти доспехи находятся в Оружейной палате.
Интересно отметить, что сплетена кольчуга из 16 тысяч колец, а вес ее 12 килограммов!
Но здесь следует сделать небольшое отступление, чтобы рассказать об одном на первый взгляд странном случае.
Несколько лет тому назад тюменский краевед и журналист Юрий Петрович Рябов, будучи в Тобольском музее, увидел медный кружок — своеобразную пуговицу от панциря. Как стало известно, археологи обнаружили ее в 1915 году во время раскопок Искера. На кружке были отлиты слова старорусского письма. Отлиты в четыре строчки. Надпись гласила: «Князя Петра Ивановича Шуйского».
Что это? Какая-то ошибка? Ведь панцири Шуйского хранятся в Оружейной палате. И на бляхе-мишени, которая укреплена на его кольчуге, стоит точно такая же надпись: «Князя Петра Ивановича Шуйского».
Пришлось краеведу обратиться в Оружейную палату к научному сотруднику Николаю Васильевичу Гордееву. Тот сделал предположение, что тобольская мишень, видимо, когда-то находилась на втором панцире Ермака. Если это так, то последний владелец кольчуги, боясь преследований государевых людей, вынужден был ее «обезличить». Возможно, она и по сей день где-либо хранится. Но это — всего-навсего предположение…


ЛЕГЕНДЫ И ИСТОРИЧЕСКАЯ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ

Люди с незапамятных времен интересовались своим прошлым. Первой формой, в которой накапливались и передавались знания о минувших событиях, были легенды. Они выполняли весьма значительную социальную функцию, ибо участвовали в формировании самосознания народа, вычленении его из массы племен.
В древнейшие времена устные предания нередко превращались в элемент религиозного культа, облекались в мистическую оболочку.
Но легенды возникали не только в дописьменную эпоху. Они сопровождали человечество на всех этапах его развития. В них народ воплощал свой социальный и этический идеал, давал оценку событиям и историческим деятелям, резко расходившуюся с концепциями официальной историографии. Народ творил историю по своим канонам. Для преданий важна не точность фактов, а соответствие их общей идее, согласно которой в мире всегда было два начала — добро и зло, и борьба между ними составляла основное содержание истории. Свободно распоряжаясь фактами, народное творчество поразительно глубоко и верно схватывает сущность исторических явлений.
Народные эпические предания — яркое художественное явление, в котором исторические реалии и фантазия, правда и вымысел слились так плотно, что зачастую их невозможно разграничить. Им присущи сюжетная занимательность, то, что события, о которых в них повествуется, значительны или поражают воображение своей необычностью.
Почти в каждом таком рассказе налицо эффект неожиданности. Благодаря этим чертам легенды легко запоминались и охотно передавались из поколения в поколение, утрачивая одни и приобретая другие подробности, но всегда сохраняя основной изначальный смысл.
К такого рода явлениям относятся собранные в этой книге легенды, бытовавшие в стародавние времена или бытующие доныне в Зауралье и Западной Сибири. Борис Галязимов не ставит перед собой задачу дать их критический анализ (в этом, очевидно, и нет необходимости). Он рассматривает предания в иной плоскости — как памятник истории культуры. Собранные им сведения, рассказывающие о каких-то конкретных исторических событиях, порою в значительной степени расходятся с данными науки. В таком случае он умышленно следует за легендами, стремясь сохранить целостность народного восприятия истории.
Конечно же, предания не могут служить историческим источником, но не стоит забывать, что в их основе всегда лежат реальные факты. А значит — журналистский поиск Бориса Галязимова может стать толчком к дальнейшим научным исследованиям…
В 1 тыс. н. э. в лесах и лесостепях Евразии происходят события небывалого размаха. Начало им положило движение гуннских орд из Центральной Азии через Урал на Волгу и оттуда в Западную Европу. Мощные волны гуннских и сарматских переселений увлекли с собой в далекие края часть лесостепных и лесных угров. Вместе с гуннами, сарматами и готами они участвовали в походах против Римской империи, появлялись в пределах Средней Азии и Персии. Под именем сибиров-угров их знали знаменитый византийский историк VI века Прокопий Кессарийский и готский историк Иордан.
В VI–IX веках в Среднее Прииртышье с Алтая и из Центрального Казахстана вторгаются значительные массы тюрок. Оставшаяся после ухода сарматов и гуннов группа сибиров была частью истреблена воинственными пришельцами, а частью ассимилирована, восприняв их язык и обычаи. Новая этническая общность, однако, еще долгое время сохраняла старое название сибиров.
Монгольская хроника 1240 года, перечисляя покоренные монгольскими завоевателями «лесные народы», вошедшие в улус сына Чингис-хана Джучи, называет и народ шибир.
В XIII веке в южные районы лесной полосы Прииртышья устремились тюрки-кипчаки, вытесненные из степи монголами. Они постепенно слились с местным населением, в результате чего образовалась этническая группа тюркоязычных «татар». Этноним «сибиры» исчез из обращения.
Эти полные драматизма события смутно угадываются в устных преданиях. Передаваясь из поколения в поколение, предания обрастали подробностями фантастического свойства.
В этой связи очень интересна проблема происхождения топонима «Сибирь».
Необходимо заметить, что он в разное время получал различное содержание. Первоначально он обозначал самоназвание угорского племени, затем закрепился за главным поселением сибиров на Иртыше, в 14 километрах от современного Тобольска, где позднее появилась столица татарского ханства Сибирь (Искер, Кашлык). Со второй половины XIII века слово «Сибирь» употребляется как название территории к северу от золотоордынских владений.
На Руси «Сибирь», «Сибирская земля» упоминаются в летописях XV века. Московский летописный свод конца XV века под 1406 годом сообщает, что царь Шадибек убил царя Тахтамыша в «Сибирской земле». Это известие, восходящее к Московской митрополичьей летописи начала XV века, перешло затем в Троицкую и Софийскую летописи, а из них в Московский летописный свод 1480 года. В то время под Сибирью понимался район по нижнему течению Тобола и среднему течению Иртыша, где некогда жили сибиры. Так Устюжская летопись (первая четверть XVI в.), описывая поход воевод Федора Курбского и Ивана Салтыкова в 1483 году за Урал, сообщала, что воеводы сначала «повоевали вогулов» (манси) на Нелыме, а затем по Тавде двинулись мимо Тюмени в Сибирь, а от «Сибирской земли шли по Иртышу вниз на Обь в Югорскую землю».
Еще до похода Ермака термин «Сибирь» часто употреблялся в русских официальных документах. В 30 — 60-х годах XVI века Иван Грозный именовал себя повелителем «Обдорским, Кондинским и всех Сибирские земель» и даже государем «Угорским, Кондинским и всея Сибири».
После разгрома Сибирского ханства по мере включения новых земель в состав России топоним «Сибирь» стал получать более широкое значение. Его относили уже ко всей территории, хозяйственно осваиваемой русскими людьми в бассейнах Оби, Енисея, Лены, вплоть до берегов Тихого океана.
Много легенд и преданий породил знаменитый поход Ермака в Сибирь. Нет ни одного уголка земли русской, в котором не возникло бы сказов о сибирском землепроходце и воине. Легендами овеяны происхождение Ермака, его вольная жизнь на Дону и Волге, дерзновенная экспедиция за Урал и, наконец, трагическая гибель.
Многие земли и города оспаривают честь быть родиной героя: Владимир и Суздаль, земля войска
Донского, Урал и Поморье. Ермак — один из излюбленных образов исторических песен и былин, сказок и пословиц.
Легенды о Ермаке и Кучуме возникли одновременно у татар и русских, едва главные герои покинули историческую сцену. И, что удивительно, трактовка образов в этих легендах совпадает. В русских преданиях Ермак отважен, мудр, справедлив и великодушен. Татарские легенды наделили Ермака этими же чертами, увенчав его ореолом святости. Он и после смерти продолжает творить чудеса. Прикосновение к его могиле, по преданиям, исцеляло больных. Даже вещи, оставшиеся после гибели русского атамана, обладали волшебной силой. Его панцирь, как и щепоть могильной земли, приносил их обладателям верную победу над врагами. В то же время хан Кучум и в русских, и в туземных легендах изображался жестоким и коварным правителем, который больше заботился о личном обогащении, чем о благе своих подданных. Ставленник Бухары чингисид Кучум чувствовал себя чужеземцем в завоеванной стране, никому не доверял и всех опасался. Сокровища свои он держал в подземном тайнике, словно презренный тать.
Столь же различна в легендах и посмертная судьба Ермака и Кучума. Тело Ермака татары захоронили с великими почестями («по своему закону») на священном Баишевом кладбище, рядом с особо почитаемыми мусульманскими «святыми». Могила же Кучума осталась в забвении, даже места ее татарские предания не знают.
Легенды обоих народов рисуют светлый образ героической красавицы царицы Сузге, пожертвовавшей своей жизнью, чтобы избегнуть напрасных жертв.
Народному творчеству чужды национальный эгоизм и ограниченность. Выработанная многовековым опытом интуиция помогает народу тонко различать добро и зло и безошибочно угадывать историческую правду, как бы сложны и противоречивы ни были события.
Туземные легенды о Ермаке еще в XVII веке собрал и записал сибирский летописец и первый географ Сибири С. У. Ремезов. Его летопись «История Сибирская» ценна уже тем, что у нас нет другого источника, в котором бы так ярко и непосредственно были представлены личность героя и его время. Достаточно сказать, что только в татарских преданиях, сообщаемых Ремезовым, содержится словесный портрет сибирского героя: Ермак «бо велми мужествен и разумен, и человечен, и зрачен, и всякой мудрости доволен, плосколиц, черн брадою и власы прикудряв, возраст средний, и плоек, плечист».
Вслед Ремезову к татарским легендам как к историческому источнику обратился первый историк Сибири Г. Ф. Миллер, а в советское время — член-корреспондент АН СССР С. В. Бахрушин. Тщательные изыскания, проведенные последним в архивах, подтвердили и дополнили сведения Ремезова (и татарских легенд) о событиях после смерти Ермака, о знаменитых царских дарах — двух драгоценных кольчугах[1]. Туземные легенды высоко оценил крупнейший археолог и историк Сибири академик А. П. Окладников. Подвергнув их глубокому историко-этнографическому анализу, он пришел к выводу, что все чудеса туземных сказаний («мертвое тело Ермака источает кровь, как живое», «птицы не смеют садиться на тело Ермака и не клюют его», «явление Ермака в видениях татар» и др.) отвечали мировоззрению степняков, соответствовали тысячелетним языческим традициям чтить память героя, даже если этот герой при жизни был их врагом.
«Итак, мы видим, — заключает ученый, — Ермак стал объектом туземного культа как дух самого высокого ранга. Ремезов писал о нем в своей летописи: «И тако чюден и страшен, егда глаголати им и в повестях между собою без слез не пробудут». «Именем Ермака и доднесь божатся и кленутся». Ремезов прямо говорит: «Нарекоша его богом и погребоша по своему закону».
Такова удивительная посмертная судьба этого замечательного человека, который первым проложил путь в просторы Сибири»[2]…
Неиссякаем родник народного творчества. Каждая эпоха творит свои легенды и предания. Много их родилось в годы революции, гражданской войны и социалистического строительства. Легендами окружено в Зауралье имя выдающегося полководца В. К. Блюхера, красные полки которого освобождали от колчаковцев Тюмень и Тобольск. Героем народных песен и легенд стал «огненный тракторист», крестьянин из Усть-Ламенки П. Е. Дьяков. Яркие сказы сложили северные народы о великом Ленине. Как и в далекие времена, народ чтит в них высокую доблесть, мужество и верность идеалам добра и справедливости.

Д. И. КОПЫЛОВ, доктор исторических наук, профессор


Примечания
1
Бахрушин С. В. Кольчуга князя П. И. Шуйского. — Сб. Оружейной палаты, М., 1925, с. 118–124. Он же. Туземные легенды в «Сибирской истории» С. Ремезова. — Исторические известия, издаваемые историческим обществом при императорском московском университете, 1916, III–IV.
2
Окладников А. П. Туземные легенды о Ермаке (опыт историко-этнографической интерпретации). — Известия Сибирского отделения АН СССР. Серия общественных наук. Вып. 3, 1981, № 11, с. 37.