Аркадий ЗАХАРОВ
РЕЗЮМЕ
ТАКАЯ ПЕТРУШКА
Рассказ
Случилось невероятное: наш Тюменский кукольный театр выезжал на гастроли в Париж. Правда не совсем на гастроли, а как довесок к официальной делегации города и области, совершающей визит во Францию в рамках культурного обмена. Тем не менее, факт оставался фактом: кукольников взяли, визы на всех оформили и реквизит начинали упаковывать. И вдруг, неожиданность: один из чиновников, включенный в состав делегации, понадобился губернатору и не смог поехать. Когда этот факт дошел до меня, я бросился в ноги главе делегации Медведеву: «Вячеслав Федорович! Возьмите меня с собой! У меня там дочка в Сорбонне учится, хочу убедиться, что там все в порядке. Никто и не заметит подмены: фамилии у нас с отказавшимся схожие».
Заместитель Главы города слыл человеком добродушным и способным принимать самостоятельные и ответственные решения. И на этот раз он не обманул моих ожиданий: «Положим, я смогу тебя взять, поскольку рейс у нас чартерный и виза оформлена на делегацию. Но все остальное и обратный билет за твой счет. Да вот еще, будет затруднительно объяснить руководству твое включение в состав делегации, ведь по профессии ты далек от культуры». «Как раз и нет, — обрадовался я — если хотите знать, областной кукольный театр своим нынешним зданием лично мне обязан». «Как это?» — удивился Медведев. Пришлось рассказывать о делах двадцатипятилетней давности.
Я, молодой тогда технический инспектор обкома профсоюза работников культуры, переминался с ноги на ногу перед столом председателя обкома, очаровательной Полины Дубровиной и не понимал глубинных причин ее необычайной взволнованности. «Как это театр опломбировал? — пытала она меня. — Самостоятельно, не посоветовавшись ни с кем, взял да и опломбировал областной кукольный театр? Ты хоть понимаешь, что ты наделал? А что будет с труппой — ты подумал? Это конец твоей работе у нас, если не хуже».
Я выдержал паузу и попытался оправдаться: «Как раз о труппе я и подумал. Накануне, в репетиционном зале от ветхости с потолка обрушилась штукатурка, прямо на зрительские кресла. Хорошо еще, что вся труппа по случаю хорошей погоды покуривала на крылечке. А иначе был бы групповой смертельный случай. Я лично убедился, что прогнивший потолок ремонту не подлежит, да и все здание аварийное. Если я превысил полномочия, пусть снимут мою пломбу. Директор Ростислав Яичников вот не осмелился. А театр не погибнет: он, как гастролировал по школам и клубам, так и продолжит. Хуже, что репетировать пока негде, но и это решимо».
Дубровина была женщиной не только красивой, но и умной. В обком профсоюза она пришла с телевидения и еще не утратила иллюзий по поводу справедливости в жизни. Поэтому над информацией техинспектора глубоко задумалась. Государственный контроль за охраной труда в СССР партия возложила на профсоюзы и время от времени дергала за свой «приводной ремень»: а как там у вас с травматизмом на производстве? И профсоюзам приходилось отчитываться. За недогляд в кукольном театре могли спросить строго. И, следовало подстраховаться: «Подставил ты нас под разбирательство. Все кругом знали, что здание аварийное, но никто пальцем не пошевелил, чтобы взять на себя ответственность за приостановку работы, пока ты, такой борзый, со своим пломбиром не выскочил. Ну да ладно, что сделано — то сделано. Будем искать способ тебя спасти и выручить. Соберем внеочередной и срочный Президиум обкома профсоюза. Думаю, утвердим задним числом наложение пломбы. Такое право у профсоюза имеется. Если Партия не вмешается и не поправит». Техинспектор молча кивнул и ушел ждать решения, в том числе и своей судьбы.
Тем временем, на крыльце деревянной развалюхи, в которой по недоразумению приютили кукольный театр, собралась вся его труппа, за исключением директора, который обивал пороги высоких инстанций с жалобой. По случаю теплой погоды, актеры выпивали и обсуждали случившееся. Пили «бургундское» местного винзавода, за 92 копейки бутылка. Плодовоягодная смесь славилась тем, что ударяла в голову, побуждая на неожиданные поступки. Видимо под ее влиянием, кто-то предложил дать коллективную телеграмму тогда еще всесильному министру культуры Е.А. Фурцевой. Мысль эта всем понравилась и отправлять телеграмму в Кремль отправились всем коллективом.
Поздно ночью в квартире Первого секретаря обкома КПСС Щербины взорвался телефон: «Борис Евдокимович! У телефона Фурцева. Ты скажи мне, пожалуйста, почему в твоей области кукольный театр буквально развалился? Я понимаю, что ты сейчас Севером занят, но почему нашим детям от этого должно быть плохо? Между прочим, в будущем году к вам едет кукольный театр из польского города Лодзь. Вы его где принимать думаете?»
Щербина понятия не имел, что случилось с кукольным театром, но хорошо знал, кто такая Фурцева и какие у нее связи в Политбюро. Поэтому поспешил ее успокоить: «Екатерина Алексеевна! Уверяю Вас, что меры нами уже принимаются и все будет в порядке. Мы Вам подробно сообщим».
После звонка Фурцевой сон у Щербины пропал и он решил его нарушить и своему заместителю по идеологии Телепневу: «Ты знаешь, что на будущий год нам принимать иностранных кукольников, а кукольный театр на части развалился? Срочно найди решение, какую-нибудь незавершенку, но чтобы через год кукольный театр был построен».
И колесо бюрократии стронулось, а потом закрутилось с такой скоростью, что через 13 месяцев на новом объекте уже работала государственная комиссия по его приемке. В ее состав официально включили и технического инспектора обкома профсоюза культуры.
«Ты меня убедил, — оценил информацию Медведев, — можешь собираться.
Принимала тюменскую делегацию мэрия парижского пригорода Сержи-Пунтуаз. Если я когда-нибудь в детстве представлял себе город коммунистического будущего, то это точно был аналог французского Сержи-Пунтуаза. Широкие светлые улицы. Обилие деревьев и не избыток машин, дома под черепичной кровлей со ставнями-жалюзи на окнах всех этажей. Просторные площади, зеленые лужайки, удобные пешеходные дорожки, удачное сочетание старинной и ультрасовременной архитектуры, упрятанные под землю автостоянки и наполовину заполненный судами ковш муниципального яхт-клуба — все это социал-демократический Сержи-Пунтуаз. По поводу яхт-клуба энергичная вице-мэр Марижо Велю пояснила, что он построен «на вырост»: средний возраст жителей около тридцати лет и они пока не так богаты, чтобы приобретать яхты, но с годами эта возможность у них появится и мэрия загодя думает о резерве мест для стоянки судов. При этих словах мне стало стыдно и за свой город и за Россию в целом, хотя до того я подобных чувств никогда не испытывал.
Разместили нашу делегацию в гостинице ранга «две звезды», чрезвычайно уютной и удобной, не в пример нашему «Востоку». Одноместные номера с широчайшими кроватями. Телефон, телевизор на 60 программ, чистейшая голубая вода в ванной, и кусочки мыла для одноразового применения, шведский стол утром и вечером и непременно столовое вино без ограничения. «Во сколько же мне все это обойдется?» — заволновался я. Но у стойки портье меня утешили: «Господин Томба заплатил за Вас за трое суток». Я пререкаться не стал: это означало, что мне следует включаться в работу
Как нас возили на экскурсии, рассказывать не буду. Про Елисейские поля, Триумфальную арку и Эйфелеву башню много раз написано. Поразили меня автомашины, брошенные на ночь беспечными владельцами, — с опущенными стеклами и иногда даже ключами в замке. А еще — школы. Возле одной из них я наблюдал, как за минуту до последнего звонка, к школе подъезжал на мотоцикле элегантный полицейский и, с появлением на крыльце первого школяра, перекрыл движение на двадцать минут, пока последний ученик не покинул здание. И вся вереница автомобилей терпеливо ждала, никто не сигналил и не пытался прорваться по встречной. Потому, что так у них принято и так будет всегда. А еще я видел, как девочка ждала у крыльца школы своего младшего братика. И когда братик лет восьми появился, девочка просто воссияла от радости, обняла и поцеловала его в лоб. А он не дернулся, не застеснялся толпы учащихся, взял сестренку за руку и они побежали счастливые. Пожалуй, таких отношений в нашей школе наблюдать не приходится. И если французы умеют воспитывать у своих детей теплые человеческие отношения, значит, у нации есть надежное будущее.
Вечером в своем номере я перелистывал телевизионные каналы. Можно было поймать не только всю Францию, но и Бельгию, Англию и Германию. Говорят, в числе 64 доступных имелся и русский канал, но он мне не попался. От нечего делать, я искал какой-нибудь боевик, в надежде, что примитивный сюжет позволит обойтись без знания языка. Но боевиков на всех каналах не обнаружилось. Зато в избытке нашлись новости, реклама, мир природы и история. И никакой агрессии, стрельбы, убийств и кровопролитий. Пришлось остановиться на английском детском телефильме, который я досмотрел до конца и даже все понял.
Между тем, в конференц-зале мэрии наши музейщики развернули выставку посвященную Тюменской области. Официальной целью делегации считалось привлечение иностранных инвестиций в экономику области. Но развернутая экспозиция напрочь перечеркивала эту благую цель и отбивала всякую охоту вкладывать деньги в дикую Сибирь. Главное место на стендах отвели красным с золотом иконам тюменского письма. Не скажу, чтобы возле них толпились зрители. Еще выставлялось много изделий из резной кости на северные сюжеты: охота, рыбалка, олени. Все вместе это навевало мысли о дремучести сибирского бытия не затронутого цивилизацией. И как кульминация этой идеи, в центре зала возвышался настоящий ненецкий чум из оленьих шкур, внутри которого возле искусственного костра грели руки одетые в меховые малицы манекены, загримированные под ненцев. Если у кого из французов до посещения выставки и возникала бредовая мысль — вложиться в тюменскую экономику, то теперь она должна была исчезнуть навсегда. Так это и случилось.
В соседнем зале кукольный театр давал представление «Петрушки». В Париже нет стационарного театра кукол. Бродячие труппы есть, а постоянного театра нет. И потому очень юным французикам живых кукол приходится видеть не часто. Понятно, что появление русского театра, дающего бесплатные представления вызвало ажиотаж. Зал — битком.
Детишки сидят в напряженном ожидании. «Петрушку» давали без переводчика — считалось, что и так все поймут. Да и понимать нечего: сюжет простейший. На рампе поочередно появляются куклы изображающие матросов, городовых, монашек и генералов. Они неплохо пляшут и поют, а потом внезапно возникает Петрушка, оглушительно свистит и что есть силы колотит всех палкой. Словом, отображена вся наша российская реальность: люди живут, работают, веселятся. И, вдруг, является хулиган-Петрушка и бьет всех по головам, чтобы не особенно резвились. Воспитанные в атмосфере постоянной агрессии и грубости российские детки над избиением радостно смеются. А парижане — заплакали — не привыкли они к жестокости. И не культивируется во Франции насилие: ни на телевидении, ни на радио, ни в семье — нигде. Другие у них понятия о добре, зле и нормах поведения. Поэтому и заплакали юные французики на нашем спектакле. Испугались дурака с дубинкой или побитых стало им жалко. И когда они вырастут — тоже будут жалеть. Иное у них общество и мораль. В нем наши любимые Емеля, Иван-дурак и Петрушка — герои чуждые и непонятные до слез. В общем — провалилось представление. На другой день ставили уже «Царевну-лягушку». На этом спектакле не плакали и это уже хорошо.
«Сегодня мы выступаем на парижском телевидении», — предупредил меня Медведев. Оказалось, что мой благодетель, таинственный господин Томба, не кто иной, как телевизионный продюсер и теперь я должен отрабатывать. Отработаем — какая беда.
В круглом зале собралась пресс-конференция. Журналистов человек сорок. Кинокамеры, блицы, магнитофоны. Все хотят посмотреть на русских из Сибири, которые делают там перестройку и еще неизвестно что. Первым выступал Медведев, который рассказал о Тюмени, ее настоящем и перспективах развития. Вторым выступал депутат областной Думы, долго и скучно. Для оживления передачи, ему стали задавать вопросы, в том числе о том — какие первоочередные задачи стоят перед областью. На что депутат не задумываясь ответил, что наиважнейшая проблема — это проблема стеклобанки. Переводчик поперхнулся на этом слове. Из возникшей следом тишины, стало ясно, что собравшиеся ничего не поняли. Пришлось объяснять, что в области, протянувшейся с севера на юг на две с половиной тысячи километров, существует проблема северного завоза сельхозпродукции, для консервирования которой остро недостает стеклянной тары. Журналисты и это попробовали не понять: «А разве нельзя употреблять овощи свежими?» Пришлось им рассказывать про полярную ночь и жестокие морозы.
Когда подошла моя очередь, оказалось, что лимит времени истекает. Я успел рассказать лишь о том, как идет приватизация недвижимости в Тюмени.
Вечером, на банкете, вице-мэр прокоммунистического Нантера сказал мне через переводчика: «Приватизация это плохо. Вы об этом неоднократно пожалеете. Она вызовет расслоение общества, безработицу и преступность. Мы это проходили». Я не нашел, что возразить, но, чтобы как-то ответить, сказал: «А в нашем городе есть улица имени Мориса Тореза». В ответ получил: «И в нашем городе есть улица Ленина. Но ничего хорошего в этом нет. Если бы Россия пошла по пути указанному Марксом, а не кровавым диктатором Лениным, вы жили бы не хуже нас. Франция — последний оплот социализма в Европе». Я чего-то застыдился и промолчал. Почему-то вспомнились Марсельеза и Парижская Коммуна.
А за столами тем временем пели. Наша артистическая братия добралась до бесплатного вина в тетрапакетах и веселилась вовсю.
«Чего это русские сегодня так особенно разгулялись? — поинтересовался гостиничный гарсон.
«Так сегодня же праздник «Восьмое марта»! — отвечали ему из-за стола.
«А что означает этот праздник?» — не понял гарсон.
«Ну, это когда женщинам говорят приятные слова, дарят подарки и цветы», — пришлось мне пояснить.
«А что, каждый день в России это делать нельзя?» — удивился непонятливый.
Я хотел объяснить ему, что в России многое не делают из того, что в Европе принято. И наоборот, можно то, чего в Европе нельзя. Но на мое счастье, приехала моя дочка и забрала меня из гостиницы к себе.
Мы ехали по ночным парижским улицам, по которым не слонялись ни пьяные, ни бандиты. Не заметно было и полицейских. Светились люминесцентным покрытием бордюры вдоль автодороги. Изредка попадалась пристойная и ненавязчивая реклама. У брошенных на ночь автомобилей не ревела сигнализация. А на окнах всех этажей домов были закрыты ставни. «Они что — воров боятся? — спросил я у дочери. «Да нет, — засмеялась она, — воров почти нет. Эти французы любят поспать, а солнце по утрам их будит».
Я согласился, что во Франции избыток света и солнца, неожиданно ощутил себя несчастным и униженным в этой внешне благополучной стране и затосковал по своей неуютной и заснеженной Тюмени, где не возникает чувства своей неполноценности. Завтра куплю обратный билет. Под Тюменью собственный Париж имеется, дачный поселок. Он привычнее. А грубоватые на вид, тюменцы — куда душевнее европейцев.
Такая вот петрушка со мной случилась.
Аркадий ЗАХАРОВ
РЕЗЮМЕ
ТАКАЯ ПЕТРУШКА
Рассказ
Случилось невероятное: наш Тюменский кукольный театр выезжал на гастроли в Париж. Правда не совсем на гастроли, а как довесок к официальной делегации города и области, совершающей визит во Францию в рамках культурного обмена. Тем не менее, факт оставался фактом: кукольников взяли, визы на всех оформили и реквизит начинали упаковывать. И вдруг, неожиданность: один из чиновников, включенный в состав делегации, понадобился губернатору и не смог поехать. Когда этот факт дошел до меня, я бросился в ноги главе делегации Медведеву: «Вячеслав Федорович! Возьмите меня с собой! У меня там дочка в Сорбонне учится, хочу убедиться, что там все в порядке. Никто и не заметит подмены: фамилии у нас с отказавшимся схожие».
Заместитель Главы города слыл человеком добродушным и способным принимать самостоятельные и ответственные решения. И на этот раз он не обманул моих ожиданий: «Положим, я смогу тебя взять, поскольку рейс у нас чартерный и виза оформлена на делегацию. Но все остальное и обратный билет за твой счет. Да вот еще, будет затруднительно объяснить руководству твое включение в состав делегации, ведь по профессии ты далек от культуры». «Как раз и нет, — обрадовался я — если хотите знать, областной кукольный театр своим нынешним зданием лично мне обязан». «Как это?» — удивился Медведев. Пришлось рассказывать о делах двадцатипятилетней давности.
Я, молодой тогда технический инспектор обкома профсоюза работников культуры, переминался с ноги на ногу перед столом председателя обкома, очаровательной Полины Дубровиной и не понимал глубинных причин ее необычайной взволнованности. «Как это театр опломбировал? — пытала она меня. — Самостоятельно, не посоветовавшись ни с кем, взял да и опломбировал областной кукольный театр? Ты хоть понимаешь, что ты наделал? А что будет с труппой — ты подумал? Это конец твоей работе у нас, если не хуже».
Я выдержал паузу и попытался оправдаться: «Как раз о труппе я и подумал. Накануне, в репетиционном зале от ветхости с потолка обрушилась штукатурка, прямо на зрительские кресла. Хорошо еще, что вся труппа по случаю хорошей погоды покуривала на крылечке. А иначе был бы групповой смертельный случай. Я лично убедился, что прогнивший потолок ремонту не подлежит, да и все здание аварийное. Если я превысил полномочия, пусть снимут мою пломбу. Директор Ростислав Яичников вот не осмелился. А театр не погибнет: он, как гастролировал по школам и клубам, так и продолжит. Хуже, что репетировать пока негде, но и это решимо».
Дубровина была женщиной не только красивой, но и умной. В обком профсоюза она пришла с телевидения и еще не утратила иллюзий по поводу справедливости в жизни. Поэтому над информацией техинспектора глубоко задумалась. Государственный контроль за охраной труда в СССР партия возложила на профсоюзы и время от времени дергала за свой «приводной ремень»: а как там у вас с травматизмом на производстве? И профсоюзам приходилось отчитываться. За недогляд в кукольном театре могли спросить строго. И, следовало подстраховаться: «Подставил ты нас под разбирательство. Все кругом знали, что здание аварийное, но никто пальцем не пошевелил, чтобы взять на себя ответственность за приостановку работы, пока ты, такой борзый, со своим пломбиром не выскочил. Ну да ладно, что сделано — то сделано. Будем искать способ тебя спасти и выручить. Соберем внеочередной и срочный Президиум обкома профсоюза. Думаю, утвердим задним числом наложение пломбы. Такое право у профсоюза имеется. Если Партия не вмешается и не поправит». Техинспектор молча кивнул и ушел ждать решения, в том числе и своей судьбы.
Тем временем, на крыльце деревянной развалюхи, в которой по недоразумению приютили кукольный театр, собралась вся его труппа, за исключением директора, который обивал пороги высоких инстанций с жалобой. По случаю теплой погоды, актеры выпивали и обсуждали случившееся. Пили «бургундское» местного винзавода, за 92 копейки бутылка. Плодовоягодная смесь славилась тем, что ударяла в голову, побуждая на неожиданные поступки. Видимо под ее влиянием, кто-то предложил дать коллективную телеграмму тогда еще всесильному министру культуры Е.А. Фурцевой. Мысль эта всем понравилась и отправлять телеграмму в Кремль отправились всем коллективом.
Поздно ночью в квартире Первого секретаря обкома КПСС Щербины взорвался телефон: «Борис Евдокимович! У телефона Фурцева. Ты скажи мне, пожалуйста, почему в твоей области кукольный театр буквально развалился? Я понимаю, что ты сейчас Севером занят, но почему нашим детям от этого должно быть плохо? Между прочим, в будущем году к вам едет кукольный театр из польского города Лодзь. Вы его где принимать думаете?»
Щербина понятия не имел, что случилось с кукольным театром, но хорошо знал, кто такая Фурцева и какие у нее связи в Политбюро. Поэтому поспешил ее успокоить: «Екатерина Алексеевна! Уверяю Вас, что меры нами уже принимаются и все будет в порядке. Мы Вам подробно сообщим».
После звонка Фурцевой сон у Щербины пропал и он решил его нарушить и своему заместителю по идеологии Телепневу: «Ты знаешь, что на будущий год нам принимать иностранных кукольников, а кукольный театр на части развалился? Срочно найди решение, какую-нибудь незавершенку, но чтобы через год кукольный театр был построен».
И колесо бюрократии стронулось, а потом закрутилось с такой скоростью, что через 13 месяцев на новом объекте уже работала государственная комиссия по его приемке. В ее состав официально включили и технического инспектора обкома профсоюза культуры.
«Ты меня убедил, — оценил информацию Медведев, — можешь собираться.
Принимала тюменскую делегацию мэрия парижского пригорода Сержи-Пунтуаз. Если я когда-нибудь в детстве представлял себе город коммунистического будущего, то это точно был аналог французского Сержи-Пунтуаза. Широкие светлые улицы. Обилие деревьев и не избыток машин, дома под черепичной кровлей со ставнями-жалюзи на окнах всех этажей. Просторные площади, зеленые лужайки, удобные пешеходные дорожки, удачное сочетание старинной и ультрасовременной архитектуры, упрятанные под землю автостоянки и наполовину заполненный судами ковш муниципального яхт-клуба — все это социал-демократический Сержи-Пунтуаз. По поводу яхт-клуба энергичная вице-мэр Марижо Велю пояснила, что он построен «на вырост»: средний возраст жителей около тридцати лет и они пока не так богаты, чтобы приобретать яхты, но с годами эта возможность у них появится и мэрия загодя думает о резерве мест для стоянки судов. При этих словах мне стало стыдно и за свой город и за Россию в целом, хотя до того я подобных чувств никогда не испытывал.
Разместили нашу делегацию в гостинице ранга «две звезды», чрезвычайно уютной и удобной, не в пример нашему «Востоку». Одноместные номера с широчайшими кроватями. Телефон, телевизор на 60 программ, чистейшая голубая вода в ванной, и кусочки мыла для одноразового применения, шведский стол утром и вечером и непременно столовое вино без ограничения. «Во сколько же мне все это обойдется?» — заволновался я. Но у стойки портье меня утешили: «Господин Томба заплатил за Вас за трое суток». Я пререкаться не стал: это означало, что мне следует включаться в работу
Как нас возили на экскурсии, рассказывать не буду. Про Елисейские поля, Триумфальную арку и Эйфелеву башню много раз написано. Поразили меня автомашины, брошенные на ночь беспечными владельцами, — с опущенными стеклами и иногда даже ключами в замке. А еще — школы. Возле одной из них я наблюдал, как за минуту до последнего звонка, к школе подъезжал на мотоцикле элегантный полицейский и, с появлением на крыльце первого школяра, перекрыл движение на двадцать минут, пока последний ученик не покинул здание. И вся вереница автомобилей терпеливо ждала, никто не сигналил и не пытался прорваться по встречной. Потому, что так у них принято и так будет всегда. А еще я видел, как девочка ждала у крыльца школы своего младшего братика. И когда братик лет восьми появился, девочка просто воссияла от радости, обняла и поцеловала его в лоб. А он не дернулся, не застеснялся толпы учащихся, взял сестренку за руку и они побежали счастливые. Пожалуй, таких отношений в нашей школе наблюдать не приходится. И если французы умеют воспитывать у своих детей теплые человеческие отношения, значит, у нации есть надежное будущее.
Вечером в своем номере я перелистывал телевизионные каналы. Можно было поймать не только всю Францию, но и Бельгию, Англию и Германию. Говорят, в числе 64 доступных имелся и русский канал, но он мне не попался. От нечего делать, я искал какой-нибудь боевик, в надежде, что примитивный сюжет позволит обойтись без знания языка. Но боевиков на всех каналах не обнаружилось. Зато в избытке нашлись новости, реклама, мир природы и история. И никакой агрессии, стрельбы, убийств и кровопролитий. Пришлось остановиться на английском детском телефильме, который я досмотрел до конца и даже все понял.
Между тем, в конференц-зале мэрии наши музейщики развернули выставку посвященную Тюменской области. Официальной целью делегации считалось привлечение иностранных инвестиций в экономику области. Но развернутая экспозиция напрочь перечеркивала эту благую цель и отбивала всякую охоту вкладывать деньги в дикую Сибирь. Главное место на стендах отвели красным с золотом иконам тюменского письма. Не скажу, чтобы возле них толпились зрители. Еще выставлялось много изделий из резной кости на северные сюжеты: охота, рыбалка, олени. Все вместе это навевало мысли о дремучести сибирского бытия не затронутого цивилизацией. И как кульминация этой идеи, в центре зала возвышался настоящий ненецкий чум из оленьих шкур, внутри которого возле искусственного костра грели руки одетые в меховые малицы манекены, загримированные под ненцев. Если у кого из французов до посещения выставки и возникала бредовая мысль — вложиться в тюменскую экономику, то теперь она должна была исчезнуть навсегда. Так это и случилось.
В соседнем зале кукольный театр давал представление «Петрушки». В Париже нет стационарного театра кукол. Бродячие труппы есть, а постоянного театра нет. И потому очень юным французикам живых кукол приходится видеть не часто. Понятно, что появление русского театра, дающего бесплатные представления вызвало ажиотаж. Зал — битком.
Детишки сидят в напряженном ожидании. «Петрушку» давали без переводчика — считалось, что и так все поймут. Да и понимать нечего: сюжет простейший. На рампе поочередно появляются куклы изображающие матросов, городовых, монашек и генералов. Они неплохо пляшут и поют, а потом внезапно возникает Петрушка, оглушительно свистит и что есть силы колотит всех палкой. Словом, отображена вся наша российская реальность: люди живут, работают, веселятся. И, вдруг, является хулиган-Петрушка и бьет всех по головам, чтобы не особенно резвились. Воспитанные в атмосфере постоянной агрессии и грубости российские детки над избиением радостно смеются. А парижане — заплакали — не привыкли они к жестокости. И не культивируется во Франции насилие: ни на телевидении, ни на радио, ни в семье — нигде. Другие у них понятия о добре, зле и нормах поведения. Поэтому и заплакали юные французики на нашем спектакле. Испугались дурака с дубинкой или побитых стало им жалко. И когда они вырастут — тоже будут жалеть. Иное у них общество и мораль. В нем наши любимые Емеля, Иван-дурак и Петрушка — герои чуждые и непонятные до слез. В общем — провалилось представление. На другой день ставили уже «Царевну-лягушку». На этом спектакле не плакали и это уже хорошо.
«Сегодня мы выступаем на парижском телевидении», — предупредил меня Медведев. Оказалось, что мой благодетель, таинственный господин Томба, не кто иной, как телевизионный продюсер и теперь я должен отрабатывать. Отработаем — какая беда.
В круглом зале собралась пресс-конференция. Журналистов человек сорок. Кинокамеры, блицы, магнитофоны. Все хотят посмотреть на русских из Сибири, которые делают там перестройку и еще неизвестно что. Первым выступал Медведев, который рассказал о Тюмени, ее настоящем и перспективах развития. Вторым выступал депутат областной Думы, долго и скучно. Для оживления передачи, ему стали задавать вопросы, в том числе о том — какие первоочередные задачи стоят перед областью. На что депутат не задумываясь ответил, что наиважнейшая проблема — это проблема стеклобанки. Переводчик поперхнулся на этом слове. Из возникшей следом тишины, стало ясно, что собравшиеся ничего не поняли. Пришлось объяснять, что в области, протянувшейся с севера на юг на две с половиной тысячи километров, существует проблема северного завоза сельхозпродукции, для консервирования которой остро недостает стеклянной тары. Журналисты и это попробовали не понять: «А разве нельзя употреблять овощи свежими?» Пришлось им рассказывать про полярную ночь и жестокие морозы.
Когда подошла моя очередь, оказалось, что лимит времени истекает. Я успел рассказать лишь о том, как идет приватизация недвижимости в Тюмени.
Вечером, на банкете, вице-мэр прокоммунистического Нантера сказал мне через переводчика: «Приватизация это плохо. Вы об этом неоднократно пожалеете. Она вызовет расслоение общества, безработицу и преступность. Мы это проходили». Я не нашел, что возразить, но, чтобы как-то ответить, сказал: «А в нашем городе есть улица имени Мориса Тореза». В ответ получил: «И в нашем городе есть улица Ленина. Но ничего хорошего в этом нет. Если бы Россия пошла по пути указанному Марксом, а не кровавым диктатором Лениным, вы жили бы не хуже нас. Франция — последний оплот социализма в Европе». Я чего-то застыдился и промолчал. Почему-то вспомнились Марсельеза и Парижская Коммуна.
А за столами тем временем пели. Наша артистическая братия добралась до бесплатного вина в тетрапакетах и веселилась вовсю.
«Чего это русские сегодня так особенно разгулялись? — поинтересовался гостиничный гарсон.
«Так сегодня же праздник «Восьмое марта»! — отвечали ему из-за стола.
«А что означает этот праздник?» — не понял гарсон.
«Ну, это когда женщинам говорят приятные слова, дарят подарки и цветы», — пришлось мне пояснить.
«А что, каждый день в России это делать нельзя?» — удивился непонятливый.
Я хотел объяснить ему, что в России многое не делают из того, что в Европе принято. И наоборот, можно то, чего в Европе нельзя. Но на мое счастье, приехала моя дочка и забрала меня из гостиницы к себе.
Мы ехали по ночным парижским улицам, по которым не слонялись ни пьяные, ни бандиты. Не заметно было и полицейских. Светились люминесцентным покрытием бордюры вдоль автодороги. Изредка попадалась пристойная и ненавязчивая реклама. У брошенных на ночь автомобилей не ревела сигнализация. А на окнах всех этажей домов были закрыты ставни. «Они что — воров боятся? — спросил я у дочери. «Да нет, — засмеялась она, — воров почти нет. Эти французы любят поспать, а солнце по утрам их будит».
Я согласился, что во Франции избыток света и солнца, неожиданно ощутил себя несчастным и униженным в этой внешне благополучной стране и затосковал по своей неуютной и заснеженной Тюмени, где не возникает чувства своей неполноценности. Завтра куплю обратный билет. Под Тюменью собственный Париж имеется, дачный поселок. Он привычнее. А грубоватые на вид, тюменцы — куда душевнее европейцев.
Такая вот петрушка со мной случилась.