Аркадий ЗАХАРОВ
РЕЗЮМЕ
СОЦИАЛИСТИЧЕСКИЙ РЕАЛИЗМ
Бывальщина
У Эдика Истомина после вчерашней спонтанной балдежки на телецентре раскалывалась голова. Вдобавок отец неустанно отстукивал на машинке сценарий для областного театра и дождаться наступления тишины было нечего и думать. Эдик глянул в зеркало на свое утомленное лицо, поправил синий берет, который носил как свидетельство о принадлежности к творческой интеллигенции и хлопнул за собой дверью. На всем пространстве обширного двора никого не было. Время было рабочее, а народ в доме преобладал занятой. Только у первого подъезда на скамейке прохлаждалась странная и не присущая элитному двору личность, которую по небритым щекам, глине на брюках и под ногтями пальцев можно было признать за деревенского печника. Однако, это был не печник, а местная достопримечательность — скульптор Леня Клюквин, проживавший в третьем подъезде, а обитавший большей частью в подвале первого, где у него имелась обширная мастерская с глинохранилищем и комнатой отдыха.
Встрече со скульптором Эдик обрадовался: у них давно завязались приятельские отношения. Клюквин однажды прочитал книгу отца Эдика «Живун» и под ее впечатлением взялся за создание монументальной скульптурной группы «Ханты за чтением». Для этого у приехавшего из Салехарда национального писателя Ивана Истомина была выпрошена напрокат оленья малица, к которой Эдик неоднократно позировал Клюквину, а по окончании сеанса, выпивал с ним в мастерской, закусывая солеными кильками, известными в народе как «братская могила». После чего Леня шел отсыпаться в комнату отдыха, а Эдик искать приключений. Но когда работа над скульптурой завершилась, контакты между Эдиком и Леней сошли на нет, поскольку скульптор из поля зрения Эдика исчез. Но сегодня он снова объявился, хотя и в очень помятом и утомленном виде.
«Привет! — подбежал к нему Эдик. — Скинемся по рублю? — И, увидев на лице скульптора замешательство, добавил: по рваному? В Гастроном молдавское «Гратиешты» завезли — просто нектар. Я сбегаю.»
«Да нет, — с тоской возразил ему Клюквин. — С выпивкой у меня теперь покончено. Я прошел курс лечения — не поверишь — антабусом. Это такая жуткая дрянь, что после нее о выпивке вспоминать не хочется. А все из-за бродячего хорька и еще Худсовета.
«Да как ты смог лишить себя радости? — искренне огорчился за него Эдик. — Если бы ты был алкаш, а то так, умеренно выпивающий, для вдохновения, как все художники. И, при чем здесь хорьки из худсовета?»
«Ах, Эдик. Очень правильно ты их хорьками обозвал. Хорьки они и есть. Я год над «Хантами за чтением» работал, ты знаешь. У нас же зарплаты не бывает, только гонорары за проданные произведения. Думал, подготовлю скульптуру на выставку в Москве, мне заплатят. А если повезет, то какой-нибудь музей ее купит, то и все затраты окупятся. Скульптура даже в плане выставкомы стояла, меня обнадеживали: старайся Клюквин. А на худсовете Союза художников работу неожиданно забраковали: якобы нет в ней динамики, экспрессии и правды жизни. А не подумали, можно ли у одевшего малицу отобразить динамику движения? Да мои ханты и не бегут никуда, а стоят над раскрытой книгой. Потому и лица у них застывшие. А что ножи у каждого на поясе, так в этом и есть правда жизни: в тундре без ножа погибель. Так меня и слушать не стали — забаллотировали и все. А на выставку другая работа рекомендована: доярка с подойником. Я конечно догадался откуда ветер дует и почему меня прокатили — давно я стал неугоден. Критикую много и без разбора личностей. А сделать ничего не могу. После худсовета пошел я и с горя напился. И заливал обиду в своей мастерской целую неделю. И вот однажды ночью, лежу я на своем диване под малицей и чувствую, что по мне кто-то бегает. С пола — на меня, с меня на стол, а потом обратно. Зажгу свет — нет никого. Только засну — снова та же беготня. Ну, думаю, допил до «белочки», раз черти чудятся. Собрался с духом и к психиатру. А тот и рад, давай меня лечить антабусом, после которого от одного упоминания о выпивке душу выворачивает. Вчера это лечение окончилось. Сегодня захожу в мастерскую, включаю свет, а у меня на столе хорек сидит и меня не боится. Вот кто по мне бегал! Он в подвале давно завелся, мышей ловил и у меня объедки подбирал. А я из-за него паршивца с выпивкой навсегда покончил. Сижу вот здесь и жить не хочется.»
«Как я тебя понимаю, — откликнулся Эдик. Он был добряк и искренне пожалел приятеля. — Влип ты со своим Худсоветом. Теперь у тебя нет ни денег, ни возможности расслабиться. И не хорек в этом виноват. Надо нам твоих коллег по творчеству наказать и дело поправить. Кто там у вас председатель Худсовета?»
«Да разве можно его решение отменить? Худсовет орган коллективный», — засомневался скульптор.
«Отменить все можно — пообещал Эдик. Он недаром работал на телевидении, насмотрелся на закулисные интриги и многому научился у творческой интеллигенции. — У тебя на корешке книги что написано — «Живун»?»
«Ничего не написано, — пояснил Леня. — Книга переплетом на пол направлена, его не видать, если не наклониться.»
«Вот и хорошо — обрадовался Эдик. — Значит, дело можно исправить, пока скульптура в гипсе. Ты сегодня же сделай надпись на корешке, а я расскажу обо всем отцу и попрошу позвонить куда следует».
И разошлись. Клюквин в зал мастерских Худфонда, где до того времени сохранялась в забвении его скульптура, а Эдик домой, к отцу, под рукой которого стоял наготове телефон и лежал справочник номеров телефонов очень ответственных людей. Во времена, о которых идет речь, во всем шестидесятиквартирном доме телефон имелся только у военкома, областного прокурора и писателя Ивана Истомина. И писатель в силу необходимости к телефону привык и уже не мог без него обходиться. Вот и теперь, выслушав красочный рассказ Эдика, писатель поднял трубку и набрал номер отдела культуры областного комитета КПСС. После обмена положенными в таких случаях дежурными фразами, Истомин сообщил, что по дошедшим до него сведениям, вдохновленный его книгой «Живун» талантливый тюменский скульптор Клюквин изваял скульптурную композицию «Ненцы читают Ленина», но его высокоидейный замысел был не понят Художественным фондом и областной организацией Союза художников России. И попросил разобраться. Писателя вежливо поблагодарили и ничего не пообещали. Партийцы всегда так делали.
Но искра попала на сухой ягель, который не замедлил разгореться. Еще не утих политический скандал после того, как в Салехарде, на скульптуру Ленина напротив здания окрисполкома неизвестные ночью надели малицу. «Чтобы дедушка не замерзал однако.» Неизвестных не нашли, да и не искали. Малицу с монумента сняли, а после долгих размышлений и консультаций с Москвой и КГБ происшествие расценили как выражение подлинной любви ненецкого народа к основоположнику пролетарского интернационализма. Не успело утихнуть эхо этого события, как молодой ненецкий поэт Леонид Лапцуй написал большую поэму «Тропа» о Ленине в тундре, которая хотя полностью еще и не переведена, но обещает стать свидетельством торжества ленинской национальной политики на тюменском Севере. А значит, правильного руководства со стороны Обкома Партии. И вот, на фоне этих замечательных событий, совершенно некстати возник инцидент в областном отделении Союза художников. Разобраться следовало немедленно.
Уже на следующее утро к зданию Художественного фонда подкатила обкомовская черная «Волга» и из нее вышел сам заведующий отделом культуры. После беглого осмотра помещений и работ местных художников, он задержался возле скульптурной группы изображавшей двух северных аборигенов в малицах за чтением толстой книги. «А это что за работа?»-невинно поинтересовался партаппаратчик, обращаясь к председателю Худсовета и директору Художественного фонда. «Да это неудачная работа скульптора Клюквина, она была нами отбракована и предназначена на слом, — наперебой заторопились пояснять художники. — Вы посмотрите, какие напряженные лица у ее персонажей. С такими лицами не книги читают, а учебники философии. У северян таких лиц не бывает. Сюжет скульптором надуман и не соответствует правде жизни. Сошлись на морозе два ханта, в малицах, у обоих ножи на поясе, и не нашли ничего лучше, как углубиться в чтение книги. И ведь уже давно читают — книга посредине развернута. Такой бред мы пропустить не смогли»
«А какую книгу они читают?» — задал наводящий вопрос завотделом.
«Да какая разница. Уж не Льва Толстого и не Чехова.»
«А вот мы сейчас посмотрим, — сказал завотделом обкома и склонился чтобы разглядеть переплет. — Будьте добры, склонитесь и вы, полюбуйтесь чем заняты дети Севера, — продолжил он выпрямляясь.
Директор Худфонда и председатель Худсовета, мешая друг другу, склонились перед скульптурой. Когда оба восстановили свое первоначальное состояние, их лиц было не узнать. Партаппаратчик не дал им опомниться: «Правильно, низко кланяться следует таланту скульптора Клюквина. А то видите ли им лица оленеводов не нравятся, и одеты они не так. Спрашивается, с какими лицами люди читают Ленина? С самыми напряженными и внимательными. Они же не Зощенко читают, чтобы прихохатывать. Что мы здесь видим? Два оленевода выехали из тундры на праздник. Зашли в Красный чум, чтобы сверить результаты соц. соревнования между бригадами и найти ответы на животрепещущие жизненные вопросы каждого дня. А это каслание, копытка, падеж, отел., волки, холод, гололед, гнус и прочее, прочее, прочее. Где им найти правильное понимание всего этого массива событий, в какой книге? У Аверченко? У Ахматовой? Еще у кого? Правильно — только у Ленина. Вот и взяли они в Красном чуме именно его том. А то, что раскрыт он посредине — означает, что они прочли много и оторваться не могут от глубины мыслей вождя. Потому и лица у них напряженные. Я гляжу — у вас они не такие, легкомысленные, оторванные от жизни. А сами вы в тундре давно бывали? Ах, совсем не бывали? Есть мнение обкома направить вас в творческую командировку к оленеводам с лекциями на тему «социалистического реализма в творчестве тюменских художников», на Ямал — в Ныду, Гыду, Ярсале, Самбург и Новый порт. Готовьтесь пока. А на завтра соберите экстренное заседание Худсовета и повторно рассмотрите скульптурную композицию «Ненцы читают Ленина». С учетом ее политической зрелости и важности. Кстати, перед худсоветом настоятельно рекомендую каждому из вас прочесть поэму Леонида Лапцуя «Тропа». О положительных результатах прошу мне сообщить.
Оставив ошарашенных и подавленных художников размышлять над своей политической незрелостью и возможных последствиях, завотделом отбыл в Обком.
А в коридорах и мастерских Худфонда этот визит долго еще обсуждался. «И кто же такой этот Лапцуй, без изучения которого современный художник творить не может?» — задавал коллегам вопрос живописец — станковист Барилкис. «Ах, Гидон, Гидон. — отвечал ему другой станковист, острый на язык Москвин. — Ты же не в Литве, пора привыкать к Сибири. На наших просторах кто не знает Лапцуя, тот не знает… Так что пиши портреты своих милиционеров и помалкивай в тюбик. Это и есть социалистический реализм.»
Эту историю я записал по памяти со слов ее участников
Аркадий ЗАХАРОВ
РЕЗЮМЕ
СОЦИАЛИСТИЧЕСКИЙ РЕАЛИЗМ
Бывальщина
У Эдика Истомина после вчерашней спонтанной балдежки на телецентре раскалывалась голова. Вдобавок отец неустанно отстукивал на машинке сценарий для областного театра и дождаться наступления тишины было нечего и думать. Эдик глянул в зеркало на свое утомленное лицо, поправил синий берет, который носил как свидетельство о принадлежности к творческой интеллигенции и хлопнул за собой дверью. На всем пространстве обширного двора никого не было. Время было рабочее, а народ в доме преобладал занятой. Только у первого подъезда на скамейке прохлаждалась странная и не присущая элитному двору личность, которую по небритым щекам, глине на брюках и под ногтями пальцев можно было признать за деревенского печника. Однако, это был не печник, а местная достопримечательность — скульптор Леня Клюквин, проживавший в третьем подъезде, а обитавший большей частью в подвале первого, где у него имелась обширная мастерская с глинохранилищем и комнатой отдыха.
Встрече со скульптором Эдик обрадовался: у них давно завязались приятельские отношения. Клюквин однажды прочитал книгу отца Эдика «Живун» и под ее впечатлением взялся за создание монументальной скульптурной группы «Ханты за чтением». Для этого у приехавшего из Салехарда национального писателя Ивана Истомина была выпрошена напрокат оленья малица, к которой Эдик неоднократно позировал Клюквину, а по окончании сеанса, выпивал с ним в мастерской, закусывая солеными кильками, известными в народе как «братская могила». После чего Леня шел отсыпаться в комнату отдыха, а Эдик искать приключений. Но когда работа над скульптурой завершилась, контакты между Эдиком и Леней сошли на нет, поскольку скульптор из поля зрения Эдика исчез. Но сегодня он снова объявился, хотя и в очень помятом и утомленном виде.
«Привет! — подбежал к нему Эдик. — Скинемся по рублю? — И, увидев на лице скульптора замешательство, добавил: по рваному? В Гастроном молдавское «Гратиешты» завезли — просто нектар. Я сбегаю.»
«Да нет, — с тоской возразил ему Клюквин. — С выпивкой у меня теперь покончено. Я прошел курс лечения — не поверишь — антабусом. Это такая жуткая дрянь, что после нее о выпивке вспоминать не хочется. А все из-за бродячего хорька и еще Худсовета.
«Да как ты смог лишить себя радости? — искренне огорчился за него Эдик. — Если бы ты был алкаш, а то так, умеренно выпивающий, для вдохновения, как все художники. И, при чем здесь хорьки из худсовета?»
«Ах, Эдик. Очень правильно ты их хорьками обозвал. Хорьки они и есть. Я год над «Хантами за чтением» работал, ты знаешь. У нас же зарплаты не бывает, только гонорары за проданные произведения. Думал, подготовлю скульптуру на выставку в Москве, мне заплатят. А если повезет, то какой-нибудь музей ее купит, то и все затраты окупятся. Скульптура даже в плане выставкомы стояла, меня обнадеживали: старайся Клюквин. А на худсовете Союза художников работу неожиданно забраковали: якобы нет в ней динамики, экспрессии и правды жизни. А не подумали, можно ли у одевшего малицу отобразить динамику движения? Да мои ханты и не бегут никуда, а стоят над раскрытой книгой. Потому и лица у них застывшие. А что ножи у каждого на поясе, так в этом и есть правда жизни: в тундре без ножа погибель. Так меня и слушать не стали — забаллотировали и все. А на выставку другая работа рекомендована: доярка с подойником. Я конечно догадался откуда ветер дует и почему меня прокатили — давно я стал неугоден. Критикую много и без разбора личностей. А сделать ничего не могу. После худсовета пошел я и с горя напился. И заливал обиду в своей мастерской целую неделю. И вот однажды ночью, лежу я на своем диване под малицей и чувствую, что по мне кто-то бегает. С пола — на меня, с меня на стол, а потом обратно. Зажгу свет — нет никого. Только засну — снова та же беготня. Ну, думаю, допил до «белочки», раз черти чудятся. Собрался с духом и к психиатру. А тот и рад, давай меня лечить антабусом, после которого от одного упоминания о выпивке душу выворачивает. Вчера это лечение окончилось. Сегодня захожу в мастерскую, включаю свет, а у меня на столе хорек сидит и меня не боится. Вот кто по мне бегал! Он в подвале давно завелся, мышей ловил и у меня объедки подбирал. А я из-за него паршивца с выпивкой навсегда покончил. Сижу вот здесь и жить не хочется.»
«Как я тебя понимаю, — откликнулся Эдик. Он был добряк и искренне пожалел приятеля. — Влип ты со своим Худсоветом. Теперь у тебя нет ни денег, ни возможности расслабиться. И не хорек в этом виноват. Надо нам твоих коллег по творчеству наказать и дело поправить. Кто там у вас председатель Худсовета?»
«Да разве можно его решение отменить? Худсовет орган коллективный», — засомневался скульптор.
«Отменить все можно — пообещал Эдик. Он недаром работал на телевидении, насмотрелся на закулисные интриги и многому научился у творческой интеллигенции. — У тебя на корешке книги что написано — «Живун»?»
«Ничего не написано, — пояснил Леня. — Книга переплетом на пол направлена, его не видать, если не наклониться.»
«Вот и хорошо — обрадовался Эдик. — Значит, дело можно исправить, пока скульптура в гипсе. Ты сегодня же сделай надпись на корешке, а я расскажу обо всем отцу и попрошу позвонить куда следует».
И разошлись. Клюквин в зал мастерских Худфонда, где до того времени сохранялась в забвении его скульптура, а Эдик домой, к отцу, под рукой которого стоял наготове телефон и лежал справочник номеров телефонов очень ответственных людей. Во времена, о которых идет речь, во всем шестидесятиквартирном доме телефон имелся только у военкома, областного прокурора и писателя Ивана Истомина. И писатель в силу необходимости к телефону привык и уже не мог без него обходиться. Вот и теперь, выслушав красочный рассказ Эдика, писатель поднял трубку и набрал номер отдела культуры областного комитета КПСС. После обмена положенными в таких случаях дежурными фразами, Истомин сообщил, что по дошедшим до него сведениям, вдохновленный его книгой «Живун» талантливый тюменский скульптор Клюквин изваял скульптурную композицию «Ненцы читают Ленина», но его высокоидейный замысел был не понят Художественным фондом и областной организацией Союза художников России. И попросил разобраться. Писателя вежливо поблагодарили и ничего не пообещали. Партийцы всегда так делали.
Но искра попала на сухой ягель, который не замедлил разгореться. Еще не утих политический скандал после того, как в Салехарде, на скульптуру Ленина напротив здания окрисполкома неизвестные ночью надели малицу. «Чтобы дедушка не замерзал однако.» Неизвестных не нашли, да и не искали. Малицу с монумента сняли, а после долгих размышлений и консультаций с Москвой и КГБ происшествие расценили как выражение подлинной любви ненецкого народа к основоположнику пролетарского интернационализма. Не успело утихнуть эхо этого события, как молодой ненецкий поэт Леонид Лапцуй написал большую поэму «Тропа» о Ленине в тундре, которая хотя полностью еще и не переведена, но обещает стать свидетельством торжества ленинской национальной политики на тюменском Севере. А значит, правильного руководства со стороны Обкома Партии. И вот, на фоне этих замечательных событий, совершенно некстати возник инцидент в областном отделении Союза художников. Разобраться следовало немедленно.
Уже на следующее утро к зданию Художественного фонда подкатила обкомовская черная «Волга» и из нее вышел сам заведующий отделом культуры. После беглого осмотра помещений и работ местных художников, он задержался возле скульптурной группы изображавшей двух северных аборигенов в малицах за чтением толстой книги. «А это что за работа?»-невинно поинтересовался партаппаратчик, обращаясь к председателю Худсовета и директору Художественного фонда. «Да это неудачная работа скульптора Клюквина, она была нами отбракована и предназначена на слом, — наперебой заторопились пояснять художники. — Вы посмотрите, какие напряженные лица у ее персонажей. С такими лицами не книги читают, а учебники философии. У северян таких лиц не бывает. Сюжет скульптором надуман и не соответствует правде жизни. Сошлись на морозе два ханта, в малицах, у обоих ножи на поясе, и не нашли ничего лучше, как углубиться в чтение книги. И ведь уже давно читают — книга посредине развернута. Такой бред мы пропустить не смогли»
«А какую книгу они читают?» — задал наводящий вопрос завотделом.
«Да какая разница. Уж не Льва Толстого и не Чехова.»
«А вот мы сейчас посмотрим, — сказал завотделом обкома и склонился чтобы разглядеть переплет. — Будьте добры, склонитесь и вы, полюбуйтесь чем заняты дети Севера, — продолжил он выпрямляясь.
Директор Худфонда и председатель Худсовета, мешая друг другу, склонились перед скульптурой. Когда оба восстановили свое первоначальное состояние, их лиц было не узнать. Партаппаратчик не дал им опомниться: «Правильно, низко кланяться следует таланту скульптора Клюквина. А то видите ли им лица оленеводов не нравятся, и одеты они не так. Спрашивается, с какими лицами люди читают Ленина? С самыми напряженными и внимательными. Они же не Зощенко читают, чтобы прихохатывать. Что мы здесь видим? Два оленевода выехали из тундры на праздник. Зашли в Красный чум, чтобы сверить результаты соц. соревнования между бригадами и найти ответы на животрепещущие жизненные вопросы каждого дня. А это каслание, копытка, падеж, отел., волки, холод, гололед, гнус и прочее, прочее, прочее. Где им найти правильное понимание всего этого массива событий, в какой книге? У Аверченко? У Ахматовой? Еще у кого? Правильно — только у Ленина. Вот и взяли они в Красном чуме именно его том. А то, что раскрыт он посредине — означает, что они прочли много и оторваться не могут от глубины мыслей вождя. Потому и лица у них напряженные. Я гляжу — у вас они не такие, легкомысленные, оторванные от жизни. А сами вы в тундре давно бывали? Ах, совсем не бывали? Есть мнение обкома направить вас в творческую командировку к оленеводам с лекциями на тему «социалистического реализма в творчестве тюменских художников», на Ямал — в Ныду, Гыду, Ярсале, Самбург и Новый порт. Готовьтесь пока. А на завтра соберите экстренное заседание Худсовета и повторно рассмотрите скульптурную композицию «Ненцы читают Ленина». С учетом ее политической зрелости и важности. Кстати, перед худсоветом настоятельно рекомендую каждому из вас прочесть поэму Леонида Лапцуя «Тропа». О положительных результатах прошу мне сообщить.
Оставив ошарашенных и подавленных художников размышлять над своей политической незрелостью и возможных последствиях, завотделом отбыл в Обком.
А в коридорах и мастерских Худфонда этот визит долго еще обсуждался. «И кто же такой этот Лапцуй, без изучения которого современный художник творить не может?» — задавал коллегам вопрос живописец — станковист Барилкис. «Ах, Гидон, Гидон. — отвечал ему другой станковист, острый на язык Москвин. — Ты же не в Литве, пора привыкать к Сибири. На наших просторах кто не знает Лапцуя, тот не знает… Так что пиши портреты своих милиционеров и помалкивай в тюбик. Это и есть социалистический реализм.»
Эту историю я записал по памяти со слов ее участников