Аркадий ЗАХАРОВ
РЕЗЮМЕ
ОЧЕРЕДЬ ЗА ЛИВЕРНЫМИ ПИРОЖКАМИ
Рассказ-быль
Борьку Ермакова, короче — Ермака, в школе единогласно считали оболтусом и балбесом совершенно неспособным усвоить школьную программу. Но если отлупить кого-нибудь — это пожалуйста, обращайтесь. С удовольствием.
В этом мнении сходились и ученики, и педагоги. Если в школе приключалось какое-то безобразие, то поиск виновного неизменно приводил к Ермаку. Который в учебе не успевал, а в мелких пакостях был вполне успешен. Отца у него не было, нездоровая мать едва зарабатывала на жизнь и с воспитанием сына не справлялась. И только потому дважды второгодника не исключали из школы и перетягивали из класса в класс в надежде дотянуть до того возраста, когда его можно будет столкнуть в ремесленное училище. О чем Ермак и сам страстно мечтал. Он собирался стать слесарем, отличался прилежанием на уроках труда, освоил примитивные станки и в своем домашнем сарайчике постоянно мастерил непонятно что.
Впрочем, двое приближенных к нему таких же оболтусов: Костян и Червонец не только знали, что там делается, но и принимали в действии посильное участие. Оба попеременно крутили рукоятку наждачного точила, на кругу которого Ермак вытачивал из ромбического напильника самый настоящий кортик. Зачем Ермаку кортик он и сам не знал, но сознавал, что среди окружающей шпаны авторитет Ермака с кортиком будет выше, чем без клинка. Красивый нож для поднятия собственного авторитета ему был совершенно необходим. Он так считал.
Общими стараниями клинок получился как настоящий. Ермак долго шлифовал его лезвие вручную наждачной шкуркой и полировочной пастой пока оно не заблестело как зеркало. К такому лезвию рукоятка полагалась соответствующая, лучше всего наборная, из разноцветных пластмассовых пластинок. Набрать их на рукоятку задача не менее трудоемкая, чем изготовление ножа. Рукоятка должна быть цветной, красивой, неповторимой и конечно, удобной. Для набора годились обломки эбонита и текстолита от электрооборудования, цветное и прозрачное оргстекло от чернильных приборов и, в основном, разноцветный целулоид местного завода «Пластмасс», который выпускал из него разные поделки в виде игрушек, мыльниц, расчесок, гребней и всяких коробочек. А отходы и брак вывозил далеко за город на охраняемую свалку.
Для пацанов ни охрана, ни расстояние, ни даже, уроки в школе не препятствие, когда речь идет о ручке для будущего кортика.
Постепенно деталей на набор набралось достаточно. Ермак их тщательно подобрал по цветам, насадил, склеил и затянул специально изготовленной из меди гайкой. После чего зажал в тисы и аккуратно обточил напильниками: сначала драчевым, потом — личным, после — бархатным. А окончательно отделал суконкой с полировочной пастой. Рукоятка засияла всеми цветами. Такого ножа ни у кого из шпаны не было. Можно было бы и похвалиться перед пацанами — для того и старался. Те — завидовали, шушукались и обсуждали. Слава о Ермаковом кортике тихонько расползалась.
Ермак носил его за голенищем сапога и брал с собой в парк-«для понта». И на всякий случай, для самозащиты. В городе было два парка: Городской и имени Шверника. В Городском отдыхала публика поприличнее: учащаяся молодежь, молодые специалисты и те, кого называли «Стилягами». Стиляги носили брюки дудочкой, ботинки на толстой подошве, цветастые рубахи и яркие галстуки. На танцплощадке для них играли фокстроты и подобие джаза. В саду Шверника на танцплощадке звучали преимущественно вальсы и танго. И публика там собиралась иная, преимущественно рабочая и приблатненная. В моде были малокозырные кепочки, темные двубортные пиджаки, обязательно — белое кашне, клетчатая рубашка и сапоги, начищенные до блеска.
На открытой веранде — бильярдная и буфет с пивом «на разлив».
Там, среди болельщиков бильярда, их тройку однажды остановил местный заводила, известный всем как «Чеколдан», насквозь прокуренный, пьяный и провонявший тюрягой.
«Эй, шкет, канай ко мне!» — приказал он Ермаку.
«Я тебе, гуммозник, не шкет! — озлился на него Борька. — Сам, ты, шкет, а я Ермак. И со мной — моя кодла».
«Я сказал шкет — значит шкет! И не возникай на старшего — по соплям получишь!» — Чеколдан надвинул кепку на самый нос Ермаку и ударил коленом в низ живота. Чеколдан был старше, крупнее и опытнее в драках, а потому не ожидал сопротивления от школьной мелочи. Однако Ермак с земли поднялся и ринулся на Чеколдана, размахивая блестящим ножом: «Попишу»!
Не захотел Борька позориться перед уличной кодлой: законы у нее суровые. Сгоряча мог и приколоть блатного. К счастью, не получилось. Чеколдан в зоне многому научился, ловко перехватил руку Ермака, завернул с хрустом и выхватил нож. А потом повалил Ермака на землю и долго пинал на глазах у кодлы. Никто в защиту Ермака не двинулся.
Когда все зеваки, в том числе и Костян с Червонцем, разошлись, Ермак, размазывая кровь и слезы, поклялся убить Чеколдана и тем смыть позор унижения. Иначе репутация «терпилы» останется за ним постоянно. И в школе, и во дворах, и в будущей ремеслухе — все будут знать, что авторитетного во дворах Борьку Ермака запросто отпинал какой-то урка-гуммозник. И отнял у него классное перо. Теперь, если не отомстить гуммознику по понятиям, пацаны не поймут. Вместе с тем, Ермак сознавал, что в рукопашную со здоровенным дылдой ему никогда не справиться. И корешей, которые за него мазу подержат, у Борьки нет. Следовало найти другой способ. И Борька Ермак придумал. На это у него ума хватило — не задачу по алгебре решать.
Сквозь дыру в заборе, Борька пробрался на задний двор завода «Механик», где в куче металолома отыскал кусок великолепной медной трубки, пригодной для изготовления ствола самопала. В поленнице дров отыскался удобный березовый сучок из которого после долгих стараний удалось изготовить великолепную рукоять будущего пистолета. Оставалось просверлить в стволе отверстие для запала, закрепить ствол на рукояти, прикрепить проволочную дужку-держатель спички — и все: самопал готов, можно стрелять. Для этого закупался десяток спичечных коробков, головки их соскабливались в ствол, запирались пыжом из тетрадного листа, запальная спичка закреплялась в дужке. Если теперь чиркнуть по ее головке теркой спичечной коробки, то произойдет выстрел. Но через две-три секунды. Этой задержки Ермак и опасался: Чеколдан успеет уклониться. Тогда и самому Ермаку не жить. Пришлось придумывать механизм понадежнее.
К медному стволу он припаял запальную трубочку на которую плотно надевался обычный капсюль центрального боя от охотничьего патрона. Если ударить по нему — произойдет воспламенение и выстрел. Курок Ермак выпилил из куска железа, а боевую пружину взял от деревянной бельевой прищепки. Проба вхолостую показала, что капсюли разбиваются без осечек. Предстояло пистолет опробовать уже с боевым зарядом. Для надежности.
К испытанию боевых качеств своего изобретения Борька отнесся со всей серьезностью. Спичечные головки для этого не годились. Но выход имелся.
Все пацаны города временами набегали на старое стрельбище, за военным городком, закрытое после войны. Там можно было насобирать множество разнокалиберных пуль, застрявших в бруствере за мишенями, пустых гильз и, если повезет, целый винтовочный патрон, брошенный в траву после осечки.
Пули мальчишками переплавлялись на грузила для донных удочек, гильзы не находили применения, а осекшиеся патроны бросали в костер и, с замиранием сердца, ждали взрыва.
Таких патронов у Ермака имелось целых три, а пуль всяких калибров штук пятнадцать. Порох для испытания, он добыл сразу из двух.
— А пулю зарядил не винтовочную, а покороче, потолще и тупоконечную. По стволу она как раз подходила, без зазора. Старательно заряженный пистолет он спрятал на дне сумки и отправился в школу, чтобы по окончании второй смены, по наступлению темноты, испытать его без посторонних глаз на стройке по соседству со школой.
Последним, пятым уроком был английский. Учительница, Мария Петровна, прозванная «Англичанкой» вела его без воодушевления — у нее сегодня был уже четвертый час и накапливалась усталость от общения с инертными школьниками, не желавшими изучать иностранный язык. Ее настроение передавалось классу, тянувшего время до последнего звонка. В меру способностей, каждый занимался посторонними делами. Девчонки причесывались, Ермак дремал, Малый рисовал карикатуры на соседей, а Червонец тайком стрелял бумажными пульками из натянутой между большим и указательным пальцами левой руки тоненькой резинкой от авиамодели. Костяну, украдкой читавшему под партой «Всадника без головы», самому досталось по макушке. Он дернулся, уронил книгу, обернулся, но виновника не обнаружил. Зато получил замечание от «Англичанки» пообещавшей вызвать его к доске.
Червонец захихикал над приятелем и продолжил безобразничать втихую. Следующей целью он наметил Васю Герасимова, мальчишку прилежного, старательного и, к тому же, отличника по всем предметам. Последнее особенно раздражало. Поэтому Червонец скрутил для него пульку покрепче и прицелился в Васину щеку. Но промахнулся и попал пулькой ему прямо в глаз. От боли Вася взревел, зажал глаз ладошкой, «Англичанка» бросилась на помощь, послали вызывать «скорую» и назначили немедленное разбирательство. Бдительные девчонки доставшего всех Червонца единодушно сдали и того, вместе со злополучной резинкой, препроводили в кабинет директора школы. В приемной его заставили ждать.
Директор, Мария Андреевна, в крайнем раздражении отчитывала ночного сторожа школы Ивана Михалыча, про злоупотребления которого ей недавно сообщили доброжелатели. По их сведениям, Михалыч, вместо того, чтобы охранять дрова для школьной котельной, ночами продает их в частный сектор вплотную подступившему к школьному двору. Не доверять доносу у директрисы не было оснований и потому она выплеснула на Михалыча весь начальственный гнев, на который была способна. И пообещала передать дело следствию, в результате чего Михалычу от суда не отвертеться и предстоит дорога в лес, на заготовку дров. Для школы и не только.
Последнего Михалыч страшно перепугался: рыльце у него было в пушку и школьными дровами он тайком действительно приторговывал, считая, что от огромного их запаса на школьном дворе не убудет.
Или не заметят. И вдруг заметили. Вылететь с работы не самое страшное. Бывает хуже.
А потому Иван Михалыч клятвенно заверил начальницу, что плохого за ним никогда не бывало, дров он не брал, но чужого хищения не исключает, потому, что доски забора вкруг школы пооторваны и школьный двор насквозь проходной. Но он, как честный человек, свою порядочность докажет и расхитителя социалистической собственности лично задержит и предоставит.
На этом условии он был из кабинета отпущен и настала очередь Червонца. Придурок попал под горячую руку распалившейся директрисы, пообещавшей ему исключение из нормальной школы и перевод в спецшколу для недоумков.
Тем временем, под шумок, Ермак улизнул на застывшую неподалеку стройку большого дома.
Дом этот первоначально предназначался для сотрудников МВД и строили его попеременно, то военнопленные немцы, то заключенные. И даже довели до четвертого этажа. Но, неожиданно для всех власть в стране переменилась. Военнопленных отправили на их родину, заключенных частично реабилитировали, частично амнистировали, конвоиров уволили со службы. И стройка осталась без дармовой рабочей силы и денег на завершение. Зато ребятишкам там нравилось играть в войнушку, пробовать курить и выяснять отношения. Контигент постарше забегал сюда, чтобы в зарослях полыни выпить поллитра «на троих» без посторонних помех, перекинуться в карты и, изредка, для романтических свиданий с шалавами. Но это — летом. А сырой осенью и зимой на стройке наблюдалось абсолютное безлюдье и угрюмая тишина, нарушаемая лишь иногда — кошачьим мявом.
Осторожно ступая по свежей пороше, Ермак забрался в самую глубину стройки, огляделся и прислушался. Кирпичные стены обступали его с трех сторон. Перед глазами белел пустырь, вдалеке за которым светился огнями жилой квартал. Проверке пистолета на прочность ничего не мешало.
Ермак проверил затравку, капсюль, взвел курок, и направил ствол в небо над пустырем. Выстрел раздался оглушительный и Ермак не удержал в руке пистолета. Опомнившись, он отыскал свое изделие в снегу и огорчился увиденным: от двойного заряда пороха и крепкого пыжа над пулей, медную трубку ствола неисправимо раздуло, но на счастье испытателя, не разорвало совсем.
Стало ясно, что план мести Чеколдану не состоялся. Ермак понюхал ствол, покрутил самопал в руках и выбросил его в горловину бетономешалки.
Внезапно налетел снежный заряд. Густой снегопад скрыл следы уходившего хулигана, который от своей затеи решил отказаться. Он еще не знал, что дело этим не кончится, а только начинается.
Майор МВД Бабенко пришел в свою квартиру в ведомственном доме донельзя расстроенным сплошными неприятностями на службе. Отягощали неясные предчувствия грядущих перемен, со многими составляющими, вплоть до увольнения со службы без пенсии и права ношения формы, с лишением всех привилегий. Шла кадровая чистка в органах, затеянная выскочкой Хрущевым. Заслуженные чекисты вылетали из органов один за одним, Одних отправляли на пенсию, других — дослуживать на периферии, третьих увольняли по профнепригодности и неполному служебному соответствию, четвертых — лучше даже не думать куда. А ведь у каждого служаки полный карман грехов отыщется, стоит только копнуть. На днях пришел приказ об очередном сокращении штатов в системе исполнения наказаний, а это касалось уже непосредственно майора. Хрущевские амнистии и реабилитации разгрузили тюремные камеры и зоны, их охрана оказалась по численности излишней и рядовой состав стали отправлять «на гражданку». Теперь очередь дошла и до офицеров. Предполагалось, что в первую очередь увольнение коснется тех, кто выслужился во времена правления Берии, Меркулова и им подобных. Во-вторых, а может и в первых, отправят на гражданку тех, кто усердием и личной храбростью заслужил свои звездочки на войне, в борьбе с бандитами и на охране лагерей, и другого образования получить не смог, не сумел или не захотел. Третьи — молодежь после училищ, академий и институтов, отпрыски высокопоставленных лиц или удачно женившиеся на их дочках. Этих вообще не тронут.
Бабенко относил себя ко второй категории кандидатов. Майор принадлежал к числу тех служак, на которых всегда держалась система правоохранительного министерства. Дисциплинированный до самозабвения, пунктуально исполнительный, сообразительный и ловкий, решительный и смелый — просто образцовый сотрудник, отмеченный многими наградами и успешно двигавшийся по службе от лейтенанта, до майора. И все — дальше некуда, достиг потолка и надеяться не на что. Нет у него необходимого для роста образования. Сначала девять классов, потом краткосрочные курсы младших лейтенантов, служба в прифронтовой комендатуре, затем перевод с повышением в звании в СМЕРШ. В сорок пятом война для него не окончилась, а продолжилась в Закарпатье зачисткой лесов от бандеровцев, бывших полицаев и всякой сволочи. На этом поприще отличился, заслужил большую звезду на два просвета, получил осколочное ранение гранатой, в госпитале нашел себе русскую жену-медичку и, по выздоровлению, назначение на спокойное место: в Сибирь, заместителем начальника по режиму в исправительно-трудовую колонию для несовершеннолетних. Поговаривали, что начальство этим переводом укрывало Бабенко от объявленной бандеровцами мести за разгром их подполья. Граната в кухонное окно прилетела не сама собой — у лимонки крылышек не имеется.
Однако теперь исправительно-трудовую колонию реорганизуют, расформировывают и неминуемы сокращения и переводы в другие места.
Ни того, ни другого майор не желал: он только, что получил замечательную квартиру в ведомственном доме, оставлять которую было жалко и неразумно. А если придется уволиться, то, чем ему удалось бы заняться на гражданке, майор не прилагал ума. По размышлению, оказалось, что кроме как стрелять, догонять, заламывать руки и писать протоколы он ничего не умеет. А значит, надо оставаться в органах любой ценой. Какой, он еще не придумал.
С этими нерадостными мыслями Бабенко в компании с женой Люсей сидел за обеденным столом, ел жаркое и пил крепкий грузинский чай с морковными пирожками. Ужин прервал характерный, с войны знакомый, звон оконного стекла и легкий щелчок по стене. Круглое отверстие в стекле с расходящимися в стороны трещинами не оставляло сомнений в его происхождении. Майор мгновенно вскочил и выключил в комнате свет. Затем удалил жену в противоположную комнату, закрыл дверь и поочередно набрал на телефоне номера своего начальника, особого отдела УВД, прокуратуры и милиции: «Говорит майор МВД Бабенко. На меня совершено покушение. Стреляли в окно со стороны пустыря. Пуля девять миллиметров, от Парабеллума. Высылайте оцепление и группу…»
Широкая огласка ему только на руку. Из обычного, незаметного майора Бабенко опять становился героем, грозой преступников, на которого они снова открыли охоту. Таких как он, берегут, а не сокращают.
Сторож Иван Михалыч к ночному дежурству подготовился основательно: шапка, валенки, полушубок, служебная одностволка и, «для сугреву»-бутылка «Перцовой». Без которой в засаде сплошная тоска. Михалыч нашел себе уютное место посредине поленницы, засосал порцию перцовки прямо из горлышка бутылки и приготовился ждать. Прямая тропинка через школьный двор проходила мимо и не возникало сомнения, что скоро на ней кто-нибудь да появится. Не обязательно за дровами, но если попадутся, то пусть потом оправдаются, за чем пришли. Снежок прекратился. Луна хорошо осветила двор и дыры в заборе. И, когда в проеме показалась тень, Михалыч взял ружье «на изготовку».
Борька Ермаков, возвращаясь домой с ежевечерних балдежек, с такими же как сам, хулиганистыми пацанами, в центре города, всегда выбирал дорогу через школьный двор. Такой путь был короче обходного на целый квартал и представлял возможность попутно прихватить пару поленьев для домашней печи. И в этот раз он выбрал в поленнице не очень тяжелые. Взяв их «в охапку» беспечный Ермак повернулся и увидел направленный на него ружейный ствол в руках явно поддавшего сторожа: «Стой, стреляю!» От неожиданности Ермак выронил поленья, но не испугался: не поверил, что старый знакомый Михалыч может выстрелить. «Ты сдурел, старик, это же я Ермак. Давай лучше покурим». И сделал попытку уйти. Но сторож решительно заступил ему дорогу: «Стоять, выстрелю! — Иван Михалыч толком не соображал, что дальше следует делать с задержанным, сам его боялся и от страха взвел курок. — Выстрелю!»
«Не выстрелишь, старый пень. Кишка тонка. Я тебе сейчас настучу по тыквочке» — не испугался Ермак. И шагнул навстречу. Он был уверен, что берданка у сторожа «для острастки» и патронов ему не выдают.
«Не тонка!» — возразил Михалыч и машинально спустил курок. Он не целился, выстрелил «от пуза», но, по тому, как задержанный повалился, с ужасом понял, что попал. Сторож немного постоял над убитым, закурил и пошел вызывать милицию и допивать остатки «Перцовой». Сделанного уже не поправить, а покойник до утра потерпит.
На вызов никто не приехал: все наряды выехали к дому Бабенко.
За тем шумом, который в городе поднялся вслед за покушением на майора Бабенко, убийство воришки школьных дров прошло почти незамеченным. Одним больше — одним меньше. У шпаны жизнь короткая.
А вот майор МВД — личность важная и заметная. Одно за другим, состоялись совещания в Управлении внутренних дел, Комитете госбезопасности, Прокуратуре и, даже в горкоме партии. Терактов в городе никогда не бывало и озабоченность во всех структурах возникла невероятная. Экспертиза хорошо сохранившейся пули показала, что она была выпущена из немецких пистолетов типа «Люгер», «Вальтер» или, что еще хуже, из автомата «Шмайсер». Если не отловить террориста, он может повторить попытку. И неизвестно кого он в качестве цели выберет.
Версии выдвигались всякие. Главная — месть бандеровцев, добравшихся до Бабенко даже здесь, в Сибири. Другая — стрелок перепутал окно в квартире Бабенко с окном областного прокурора, который и должен был стать целью уже местных уголовников. Третья — происки агентов империализма мечтающих дестабилизировать мирную советскую жизнь. Четвертая — случайный выстрел, не отметалась, но и активно не рассматривалась. Милицейское начальство происшествием не очень озаботилось: терроризм не по их ведомству, а по госбезопасности. Но появился весомый повод прошерстить блатной мир города вдоль и поперек. Прокуратура едва успевала выдавать ордера на обыски.
Наметился план совместных оперативных мероприятий по поиску преступника или даже группы преступников.
Первым делом выставили круглосуточный милицейский пост возле особняка первого секретаря обкома партии.
Райотделы милиции усилили комсомольскими ОСОДМилами, старательно патрулировавшими центральные улицы по вечерам.
Провели обыски у всех учтенных уголовников, их шестерок и возможных кандидатов в преступники.
Подняли всех секретных сотрудников милиции и госбезопасности и озадачили выявлением и поиском владельцев боевого оружия.
Однако за месяц круглосуточной работы, милиции мало чего удалось.
Изъяли два нарезных карабина времен русско-японской войны, нашли угнанный летом велосипед, обнаружили подпольное производство мужских носков с латинским лейблом «Папа Карло», попутно раскрыли несколько мелких краж, и злостное хулиганство. И, в основном, все.
Госбезопасность тоже не отличилась. Ее интересовали, в основном, морально неустойчивые личности, поклонники западной культуры, диссиденты и склонные к тому личности. К последним относили прежде всего так называемых «стиляг», молодежь в узких брюках, юбках с разрезом, ярких блузах и галстуках и вызывающе взбитых прическах. Предполагалось, что стиляги пьют ром и виски (откуда только достают?), по ночам слушают «Голос Америки» и «Радио Свобода», пляшут рок-н-ролл и коллективно блудят. От таких отмороженных можно ждать чего угодно.
Хорошо, что все они давно состояли в КГБ на учете, почти все завербованы и добросовестно доносили друг на друга.
Круговой опрос «сексотов» показал на возможного подозреваемого Адика Лепчилина, не так давно вернувшегося с отцом-офицером из Восточной Германии. Адик одевался по европейской моде, хорошо говорил на немецком, имел радиолу «Телефункен» и набор зарубежных грампластинок. В том числе фокстротов, буги-вугги и рок-н-роллов. Из- за чего пользовался успехом у молодежи, которая любила у него собираться и отплясывать это безобразие, курить, выпивать и целоваться. По слухам, у его боевого отца имелся наградной пистолет, которого никто не видел.
Внезапный обыск на квартире подполковника Лепчилина показал, что донесениям «сексотов» можно доверять лишь частично. Действительно, радиола и набор пластинок обнаружились. Только пластинки оказались, в основном, советские, подольского завода с записями джаза Утесова, Диксиленда, фокстрота «Три поросенка» и «Арабское танго». А вот зарубежная радиола могла принимать радиостанции диапазоном с 18 метров, на котором как раз и вещали чуждые нам голоса. Наличие наградного пистолета у подполковника подтвердилось. Вот только он оказался отечественным ТТ, калибра 7,62 и хранился у него на службе, в сейфе военкомата. Пуля от ТТ никак не совпадала с калибром «Люгера».
Чтобы оправдать свой промах и дискредитацию боевого офицера, тщательно перетасованные материалы об антиобщественной группе А. Лепчилина, передали в комсомольскую организацию института, для персонального дела «низкопоклонника запада».
Общее комсомольское собрание по рекомендации КГБ исключило Адика, а заодно с ним и пару нераскрывшихся сексотов, из своих рядов, с рекомендацией реабилитироваться в рабочей среде, на производстве.
Тем временем, другая, более активная группа комсомольцев из заводских, объединенная в бригаду ОСОДМила, патрулировала городские улицы в наиболее криминогенных местах. И, в районе автовокзала заприметила подозрительного поведения субъекта с татуированными кистями рук, явно облюбовавшего чужой багаж. При попытке с ним ближе познакомиться и попросить документы, «парень в кепке и зуб золотой», бросился наутек, но далеко не успел: бригадмильцы оказались непьющими, некурящими и одышкой не страдали. Только от такого к себе неуважения очень расстроились и, сгоряча, отхлопали бегунка от всей рабочей души.
В райотделе милиции доставке помятого гражданина Чекалина, более известного милиции как Чеколдан, очень даже обрадовались, тщательно обыскали и нашли за голенищем сапога великолепный кинжал с наборной ручкой, ношение которого тянуло на два года заключения. Напрасно ворюга потом отнекивался, что это не его нож, а Ермака — кто ему поверит. Ермака больше нет. Вот и загремел Чеколдан наручниками. И правильно: каждому по заслугам.
Обидно, если наказание прилетает несправедливо, незаслуженно и попутно с другими, как это случилось с Володькой Евтифеевым, школьником с отставанием роста из-за плохого питания. Из-за чего он получил прозвище «Малый». Он был нормальным парнишкой из рабочей семьи, на свою беду проживавшей поблизости от привелигированной школы с английским уклоном. По советским порядкам, учиться всем полагалось в школе по месту жительства и ни в какой другой, даже если тебе не мил уклон английский, а мил художественный — никто тебя не спрашивает.
Пребывание в особой школе для мальчишки с дворовым воспитанием задача непростая. Отвесишь подзатыльник ровеснику — а он окажется прокурорским сынком. Дернешь за косичку одноклассницу — а у нее мама в облОНО работает. За то Малого все задирали безнаказанно. Он в драку с одноклассниками не лез, за косички никого не дергал. Он всех рисовал. И этим славился на всю школу. Редкая стенгазета и тем более агитплакат обходились без его участия. Учителя рисования и черчения Володьке прочили судьбу Перова и сам он об этом грезил. Мог бы спокойно и не напрягаясь дотянуть до выпускных экзаменов.
Но однажды в миг все сломалось из-за его же таланта, неважной учебы и привычки упрямо спорить со старшими по поводу своих рисунков, не особо задумываясь о последствиях. В нем просто кипела пионерская вера в высшую коммунистическую справедливость и непогрешимость советской социалистической идеологии. Однако те, кто эти мысли ему ежедневно внушали, жили другими принципами и поступали иначе, чем говорили.
К очередному празднику Великой Октябрьской социалистической революции, в школе объявили конкурс на лучший рисунок на свободную тему. Подразумевалось, что дети принесут рисунки по тематике праздника. Так оно в общем-то и случилось. Все подростки-участники принесли добропорядочные картинки с изображением краснознаменных демонстраций и революционных событий, срисованных с открыток. Евтифеев же выставил на вернисаж картину под названием «Очередь за ливерными пирожками» на четырех склеенных листах чертежной бумаги. Рисовальным углем он изобразил ту самую очередь к пирожковой тележке у магазина на углу улиц Республики и Орджоникидзе, что ежедневно привлекала его внимание и дразнила полупустой желудок по пути в школу. Это сейчас, в наше сытое время про ливерные пирожки подзабыли, а во времена Володькиного детства это чудо кулинарного искусства мясокомбината славилось в определенных кругах питательностью, вкусным запахом и главное — доступной ценой. На десять копеек, что иногда выдавались Володьке на обед, можно было купить целых два пирожка и еще оставалось две копейки на завтра. Присоединив их к завтрашним десяти, можно будет приобрести уже целых три «тошнотика» и насытиться «до отвала».
Благодаря электрическому подогреву, пирожковая тележка источала запахи горячего ливера на кварталы кругом и манила к себе голодных, среди которых обнаруживались не только собаки или кошки. Для недоедающего за скудным семейным столом Володьки, посещение пирожковой тележки стало и самым желанным, и самым ярким, и самым значительным событием в повседневности. Естественно, что он пожелал отобразить его на бумаге и сделать свои эмоции достоянием школьной общественности, еще не в полной мере осознавшей значение пирожковой тележки для вдохновения художника.
Изображение на представленном им панно впечатляло. В центре композиции, за пирожковой тележкой, торговка с обвисшими щеками и оплывшей шеей, в промасленном халате, застегнутом вокруг объемистого животика только на одну пуговицу, замахнулась на тощую дворовую шавку, выпрашивающую подачку на задних лапках. У лотка — старушка, в нищенских обносках, пересчитывает копейки на сморщенной ладошке. Одетый легко, не по сезону, студент, без шапки, в очках и коротких брюках, жует пирожок и читает на ходу конспект. Трое живописных забулдыг только что приобрели бутылку, уже приобщились «из горла» и пришли за закуской. Мальчишка-карманник лезет в карман одному из пьяниц, а пенсионерка с полной сумкой продуктов делает вид, что не видит кражи, в то время как из ее собственной сумки тащит курицу здоровенный кобель. Слепой нищий заметил кражу и замахнулся палкой на наглого кобеля. Дружинники по охране общественного порядка, с повязками на рукавах, обшаривают пьяного… И над всем этим безобразием, на углу здания плакат-призыв: «Ленинским курсом — вперед к коммунизму».
Сначала, исполненная с несомненным мастерством, картина Евтифеева произвела в школе настоящий фурор: на переменах вокруг нее толпились. Смотреть на картину ходили целыми классами: и пирожковую тележку все знали и персонажей картины узнавали. Володька в одночасье стал знаменитостью и достопримечательностью школы. Даже строгая математичка вместо того, чтобы поставить ему двойку за контрольную по алгебре, ограничилась пометкой: «смотрено». Однако популярность художника почти всегда бывает чревата осложнениями, так же как резкие взлеты — крутыми падениями. Не стал исключением и простодушный Володька.
В один из дней по вызову директора, случилось посетить школу высокопоставленному папаше нерадивого оболтуса Эдика Черванева по прозванию Червонец. Разговор между сторонами состоялся нелицеприятный, стороны обвиняли друг друга во невнимании к воспитанию великовозрастного ребенка, обретшего привычки и манеру поведения, которые и во взрослой среде считаются вредными, а уж в школьной — и вообще нетерпимы. Расстались директор с родителем взаимно неудовлетворенными друг другом. Директор пригрозил родителю педсоветом и исключением его дитяти из школы, а родитель — ответить строгими мерами, сам не зная какими. И вдруг, при прохождении школьного коридора ему попалось на глаза Володькино панно:» Ленинским курсом…»
«Да это же политическая незрелость! Куда только педагоги смотрят! — обрадовался папаша — За карикатуру на советскую действительность по голове не погладят. Ну держись теперь директор! Я тебе покажу педсовет.» И, пользуясь служебным положением и домашним телефоном, немедленно просигналил по всем доступным инстанциям о недостатках политического воспитания в некогда образцовой школе. Тогда у всех на слуху еще был разнос учиненный Хрущевым дерзким художникам в Манеже. Телефонный донос упал на подготовленную почву, разросся в инстанциях, получил принципиальную оценку и машина репрессий закрутилась. Первым делом в школу явились двое в серых пальто, сняли со стены антисоветский плакат «Очередь за ливерными пирожками» и оформили протокол изъятия. Вслед за этим состоялось партийное собрание школы, на котором старшую пионервожатую уволили, завуча школы исключили из партии (за этим подразумевалось и увольнение с работы), а директору объявили строгий выговор с занесением в учетную карточку. Горком партии решение партсобрания утвердил. За этим последовал педагогический совет школы на котором рассматривались вопросы «О состоянии воспитательной работы в школе» и «об исключеннии из школы Евтифеева и Черванева за антиобщественное поведение и моральное разложение». Многое повидавшие педагоги не заблуждались по поводу источника зла и личности доносчика, а потому в отместку Червонца исключили из школы без долгих разговоров, а Евтифеева захотели выслушать. Узнав об исключении Червонца, из глупой юношеской солидарности Володька на педсовете уперся, заблуждений своих не признал, более того: допустил ряд неосторожных антиобщественных высказываний, которые тут же учли и занесли в протокол. После этого педсовету не оставалось ничего иного, как исключить и его. С этого судьбоносного решения и пошли они с Червонцем по тюрьмам. Ну, допустим, Червонец к этой романтике сам всегда стремился, а Владимир с детства мечтал о другом и собирал все красивое. На чем погорел во второй раз. Посадили его не сразу, а дали расслабиться, чтобы установить его антисоветские связи, если удастся — группу. Чтобы потом задержать всех разом. По стране такие случаи уже были не раз зафиксированы. И отличившиеся чекисты получали достойные их награды. Поэтому в окружение Малого (так его условно назвали чекисты) внедрили сексота (секретного сотрудника) из бывших одноклассников и установили за Владимиром наблюдение. Но парнишка ничем антиобщественным себя не проявлял, а все старался устроиться на работу: то в типографию, то театральным осветителем. Разумеется, не без участия КГБ, безрезультатно. Операция обещала закончиться ничем.
Но наконец, долговременная и безуспешная слежка принесла ожидаемые результаты: паренек хранит старинный пистолет с великолепно инкрустированной перламутром рукояткой. Возможно, Пушкин из такого на дуэли стрелялся. Если не из этого самого.
Малый давно его выменял на старый велосипед редкой марки «ЗИЧ», который для всех друзей Малого был предметом зависти и каждый пацан мечтал иметь такой многоскоростной, легкий, дюралевый, пусть даже неисправный, но с перспективой на ремонт в отдаленном будущем, когда научатся сваривать дюралюминий. Состоявшийся обмен вызвал среди подростков много толков и весть о нем дошла и до ушей КГБ, который не замедлил прореагировать. Хранение раритета там расценили не иначе, как возможную подготовку к террористическому акту, жертвами которого могли стать директор школы, секретарь школьной парторганизации и другие облеченные властью должностные лица, даже назвать которых — и то боязно.
При аресте Евтифеев, он же Малый оказал упорное сопротивление и пытался скрыться в соседских дровянниках, но был разыскан ищейками, которые больно пацана покусали. Сотрудники при обыске дровянника нашли и изъяли старинный кремневый пистолет без кремней и в непригодном для стрельбы состоянии, а в жестяной банке с рыболовными крючками и грузилами — несколько пуль от трехлинейки Мосина.
Не подходящие пули, не совместимый с ними древний пистолет, в добавок еще и неисправный. Но никто с этим разбираться не захотел: главное, что нашли у неблагонадежного огнестрельное оружие и можно закрывать дело.
А еще обнаружили рисунки и дневник Малого, в который по велению души заносил свои мысли, сомнения, наблюдения и огорчения. В результате прочтения и анализа дневника раскрылась антисоветская, диссидентская сущность недоросля, который сомневался в справедливости распределения материальных благ на примере своих одноклассников, и в необходимости поддерживать мировой пролетариат, в то время когда свой рабочий живет впроголодь и ходит в ватнике и единственных штанах в будни и праздники. Вот из таких, сомневающихся и вырастают потом диссиденты, готовые выйти даже и на Красную площадь, чтобы демонстрировать свое несогласие с действиями Партии и Правительства, пусть это будет даже ввод наших войск в бунтующую Прагу. Хватит нам демократии: оттепель закончилась и форточка захлопнута — дышите со всеми вместе, тем, чем велено.
Оружейные эксперты признали пистолет условно, после ремонта, пригодным для стрельбы, ценным антикварным произведением искусства и собственностью государства, якобы похищенной или утерянной из музея еще в 1943 году. Характеристику из школы Володе дали тоже неважную: учился с ленцой, не вступал в комсомол и не ходил на праздничные демонстрации. Это означало, что тюрьмы Малому не избежать уже не только за хранение огнестрельного оружия, но и за скупку краденого государственного имущества в особо крупных размерах.
В следственном изоляторе Малого не обижали. Только новый начальник СИЗо, подполковник Бабенко заставлял рисовать «Боевые листки», стенгазеты и всякого рода наглядную агитацию. Обещал за старания посодействовать освобождению от наказания. Но обманул. Или не смог.
За все заслуги по совокупности, дали Малому пять лет общего режима, и, говорят, еще мало — могли бы больше. Недосягаемо-вкусные ливерные пирожки теперь снились ему по ночам на тюремной койке. Из детской колонии Малого перевели во взрослую, где его уже знали как одаренного художника по телу и доверяли делать наколки особо авторитетным уркам. Поступить в художественное училище он больше не мечтал. Он мечтал о горячих ливерных пирожках и теплых носках.
Освободившись до окончания срока условно-досрочно, Владимир прямо с вокзала проехал к месту нахождения вожделенной пирожковой тележки. Вопреки ожиданиям, ее на прежнем месте не оказалось. Не пахло и ливерными пирожками — они исчезли вместе с тележкой. Остался только потускневший от времени плакат «Ленинским курсом — вперед к коммунизму». Да еще нищая под ним стояла все та же.
Аркадий ЗАХАРОВ
РЕЗЮМЕ
ОЧЕРЕДЬ ЗА ЛИВЕРНЫМИ ПИРОЖКАМИ
Рассказ-быль
Борьку Ермакова, короче — Ермака, в школе единогласно считали оболтусом и балбесом совершенно неспособным усвоить школьную программу. Но если отлупить кого-нибудь — это пожалуйста, обращайтесь. С удовольствием.
В этом мнении сходились и ученики, и педагоги. Если в школе приключалось какое-то безобразие, то поиск виновного неизменно приводил к Ермаку. Который в учебе не успевал, а в мелких пакостях был вполне успешен. Отца у него не было, нездоровая мать едва зарабатывала на жизнь и с воспитанием сына не справлялась. И только потому дважды второгодника не исключали из школы и перетягивали из класса в класс в надежде дотянуть до того возраста, когда его можно будет столкнуть в ремесленное училище. О чем Ермак и сам страстно мечтал. Он собирался стать слесарем, отличался прилежанием на уроках труда, освоил примитивные станки и в своем домашнем сарайчике постоянно мастерил непонятно что.
Впрочем, двое приближенных к нему таких же оболтусов: Костян и Червонец не только знали, что там делается, но и принимали в действии посильное участие. Оба попеременно крутили рукоятку наждачного точила, на кругу которого Ермак вытачивал из ромбического напильника самый настоящий кортик. Зачем Ермаку кортик он и сам не знал, но сознавал, что среди окружающей шпаны авторитет Ермака с кортиком будет выше, чем без клинка. Красивый нож для поднятия собственного авторитета ему был совершенно необходим. Он так считал.
Общими стараниями клинок получился как настоящий. Ермак долго шлифовал его лезвие вручную наждачной шкуркой и полировочной пастой пока оно не заблестело как зеркало. К такому лезвию рукоятка полагалась соответствующая, лучше всего наборная, из разноцветных пластмассовых пластинок. Набрать их на рукоятку задача не менее трудоемкая, чем изготовление ножа. Рукоятка должна быть цветной, красивой, неповторимой и конечно, удобной. Для набора годились обломки эбонита и текстолита от электрооборудования, цветное и прозрачное оргстекло от чернильных приборов и, в основном, разноцветный целулоид местного завода «Пластмасс», который выпускал из него разные поделки в виде игрушек, мыльниц, расчесок, гребней и всяких коробочек. А отходы и брак вывозил далеко за город на охраняемую свалку.
Для пацанов ни охрана, ни расстояние, ни даже, уроки в школе не препятствие, когда речь идет о ручке для будущего кортика.
Постепенно деталей на набор набралось достаточно. Ермак их тщательно подобрал по цветам, насадил, склеил и затянул специально изготовленной из меди гайкой. После чего зажал в тисы и аккуратно обточил напильниками: сначала драчевым, потом — личным, после — бархатным. А окончательно отделал суконкой с полировочной пастой. Рукоятка засияла всеми цветами. Такого ножа ни у кого из шпаны не было. Можно было бы и похвалиться перед пацанами — для того и старался. Те — завидовали, шушукались и обсуждали. Слава о Ермаковом кортике тихонько расползалась.
Ермак носил его за голенищем сапога и брал с собой в парк-«для понта». И на всякий случай, для самозащиты. В городе было два парка: Городской и имени Шверника. В Городском отдыхала публика поприличнее: учащаяся молодежь, молодые специалисты и те, кого называли «Стилягами». Стиляги носили брюки дудочкой, ботинки на толстой подошве, цветастые рубахи и яркие галстуки. На танцплощадке для них играли фокстроты и подобие джаза. В саду Шверника на танцплощадке звучали преимущественно вальсы и танго. И публика там собиралась иная, преимущественно рабочая и приблатненная. В моде были малокозырные кепочки, темные двубортные пиджаки, обязательно — белое кашне, клетчатая рубашка и сапоги, начищенные до блеска.
На открытой веранде — бильярдная и буфет с пивом «на разлив».
Там, среди болельщиков бильярда, их тройку однажды остановил местный заводила, известный всем как «Чеколдан», насквозь прокуренный, пьяный и провонявший тюрягой.
«Эй, шкет, канай ко мне!» — приказал он Ермаку.
«Я тебе, гуммозник, не шкет! — озлился на него Борька. — Сам, ты, шкет, а я Ермак. И со мной — моя кодла».
«Я сказал шкет — значит шкет! И не возникай на старшего — по соплям получишь!» — Чеколдан надвинул кепку на самый нос Ермаку и ударил коленом в низ живота. Чеколдан был старше, крупнее и опытнее в драках, а потому не ожидал сопротивления от школьной мелочи. Однако Ермак с земли поднялся и ринулся на Чеколдана, размахивая блестящим ножом: «Попишу»!
Не захотел Борька позориться перед уличной кодлой: законы у нее суровые. Сгоряча мог и приколоть блатного. К счастью, не получилось. Чеколдан в зоне многому научился, ловко перехватил руку Ермака, завернул с хрустом и выхватил нож. А потом повалил Ермака на землю и долго пинал на глазах у кодлы. Никто в защиту Ермака не двинулся.
Когда все зеваки, в том числе и Костян с Червонцем, разошлись, Ермак, размазывая кровь и слезы, поклялся убить Чеколдана и тем смыть позор унижения. Иначе репутация «терпилы» останется за ним постоянно. И в школе, и во дворах, и в будущей ремеслухе — все будут знать, что авторитетного во дворах Борьку Ермака запросто отпинал какой-то урка-гуммозник. И отнял у него классное перо. Теперь, если не отомстить гуммознику по понятиям, пацаны не поймут. Вместе с тем, Ермак сознавал, что в рукопашную со здоровенным дылдой ему никогда не справиться. И корешей, которые за него мазу подержат, у Борьки нет. Следовало найти другой способ. И Борька Ермак придумал. На это у него ума хватило — не задачу по алгебре решать.
Сквозь дыру в заборе, Борька пробрался на задний двор завода «Механик», где в куче металолома отыскал кусок великолепной медной трубки, пригодной для изготовления ствола самопала. В поленнице дров отыскался удобный березовый сучок из которого после долгих стараний удалось изготовить великолепную рукоять будущего пистолета. Оставалось просверлить в стволе отверстие для запала, закрепить ствол на рукояти, прикрепить проволочную дужку-держатель спички — и все: самопал готов, можно стрелять. Для этого закупался десяток спичечных коробков, головки их соскабливались в ствол, запирались пыжом из тетрадного листа, запальная спичка закреплялась в дужке. Если теперь чиркнуть по ее головке теркой спичечной коробки, то произойдет выстрел. Но через две-три секунды. Этой задержки Ермак и опасался: Чеколдан успеет уклониться. Тогда и самому Ермаку не жить. Пришлось придумывать механизм понадежнее.
К медному стволу он припаял запальную трубочку на которую плотно надевался обычный капсюль центрального боя от охотничьего патрона. Если ударить по нему — произойдет воспламенение и выстрел. Курок Ермак выпилил из куска железа, а боевую пружину взял от деревянной бельевой прищепки. Проба вхолостую показала, что капсюли разбиваются без осечек. Предстояло пистолет опробовать уже с боевым зарядом. Для надежности.
К испытанию боевых качеств своего изобретения Борька отнесся со всей серьезностью. Спичечные головки для этого не годились. Но выход имелся.
Все пацаны города временами набегали на старое стрельбище, за военным городком, закрытое после войны. Там можно было насобирать множество разнокалиберных пуль, застрявших в бруствере за мишенями, пустых гильз и, если повезет, целый винтовочный патрон, брошенный в траву после осечки.
Пули мальчишками переплавлялись на грузила для донных удочек, гильзы не находили применения, а осекшиеся патроны бросали в костер и, с замиранием сердца, ждали взрыва.
Таких патронов у Ермака имелось целых три, а пуль всяких калибров штук пятнадцать. Порох для испытания, он добыл сразу из двух.
— А пулю зарядил не винтовочную, а покороче, потолще и тупоконечную. По стволу она как раз подходила, без зазора. Старательно заряженный пистолет он спрятал на дне сумки и отправился в школу, чтобы по окончании второй смены, по наступлению темноты, испытать его без посторонних глаз на стройке по соседству со школой.
Последним, пятым уроком был английский. Учительница, Мария Петровна, прозванная «Англичанкой» вела его без воодушевления — у нее сегодня был уже четвертый час и накапливалась усталость от общения с инертными школьниками, не желавшими изучать иностранный язык. Ее настроение передавалось классу, тянувшего время до последнего звонка. В меру способностей, каждый занимался посторонними делами. Девчонки причесывались, Ермак дремал, Малый рисовал карикатуры на соседей, а Червонец тайком стрелял бумажными пульками из натянутой между большим и указательным пальцами левой руки тоненькой резинкой от авиамодели. Костяну, украдкой читавшему под партой «Всадника без головы», самому досталось по макушке. Он дернулся, уронил книгу, обернулся, но виновника не обнаружил. Зато получил замечание от «Англичанки» пообещавшей вызвать его к доске.
Червонец захихикал над приятелем и продолжил безобразничать втихую. Следующей целью он наметил Васю Герасимова, мальчишку прилежного, старательного и, к тому же, отличника по всем предметам. Последнее особенно раздражало. Поэтому Червонец скрутил для него пульку покрепче и прицелился в Васину щеку. Но промахнулся и попал пулькой ему прямо в глаз. От боли Вася взревел, зажал глаз ладошкой, «Англичанка» бросилась на помощь, послали вызывать «скорую» и назначили немедленное разбирательство. Бдительные девчонки доставшего всех Червонца единодушно сдали и того, вместе со злополучной резинкой, препроводили в кабинет директора школы. В приемной его заставили ждать.
Директор, Мария Андреевна, в крайнем раздражении отчитывала ночного сторожа школы Ивана Михалыча, про злоупотребления которого ей недавно сообщили доброжелатели. По их сведениям, Михалыч, вместо того, чтобы охранять дрова для школьной котельной, ночами продает их в частный сектор вплотную подступившему к школьному двору. Не доверять доносу у директрисы не было оснований и потому она выплеснула на Михалыча весь начальственный гнев, на который была способна. И пообещала передать дело следствию, в результате чего Михалычу от суда не отвертеться и предстоит дорога в лес, на заготовку дров. Для школы и не только.
Последнего Михалыч страшно перепугался: рыльце у него было в пушку и школьными дровами он тайком действительно приторговывал, считая, что от огромного их запаса на школьном дворе не убудет.
Или не заметят. И вдруг заметили. Вылететь с работы не самое страшное. Бывает хуже.
А потому Иван Михалыч клятвенно заверил начальницу, что плохого за ним никогда не бывало, дров он не брал, но чужого хищения не исключает, потому, что доски забора вкруг школы пооторваны и школьный двор насквозь проходной. Но он, как честный человек, свою порядочность докажет и расхитителя социалистической собственности лично задержит и предоставит.
На этом условии он был из кабинета отпущен и настала очередь Червонца. Придурок попал под горячую руку распалившейся директрисы, пообещавшей ему исключение из нормальной школы и перевод в спецшколу для недоумков.
Тем временем, под шумок, Ермак улизнул на застывшую неподалеку стройку большого дома.
Дом этот первоначально предназначался для сотрудников МВД и строили его попеременно, то военнопленные немцы, то заключенные. И даже довели до четвертого этажа. Но, неожиданно для всех власть в стране переменилась. Военнопленных отправили на их родину, заключенных частично реабилитировали, частично амнистировали, конвоиров уволили со службы. И стройка осталась без дармовой рабочей силы и денег на завершение. Зато ребятишкам там нравилось играть в войнушку, пробовать курить и выяснять отношения. Контигент постарше забегал сюда, чтобы в зарослях полыни выпить поллитра «на троих» без посторонних помех, перекинуться в карты и, изредка, для романтических свиданий с шалавами. Но это — летом. А сырой осенью и зимой на стройке наблюдалось абсолютное безлюдье и угрюмая тишина, нарушаемая лишь иногда — кошачьим мявом.
Осторожно ступая по свежей пороше, Ермак забрался в самую глубину стройки, огляделся и прислушался. Кирпичные стены обступали его с трех сторон. Перед глазами белел пустырь, вдалеке за которым светился огнями жилой квартал. Проверке пистолета на прочность ничего не мешало.
Ермак проверил затравку, капсюль, взвел курок, и направил ствол в небо над пустырем. Выстрел раздался оглушительный и Ермак не удержал в руке пистолета. Опомнившись, он отыскал свое изделие в снегу и огорчился увиденным: от двойного заряда пороха и крепкого пыжа над пулей, медную трубку ствола неисправимо раздуло, но на счастье испытателя, не разорвало совсем.
Стало ясно, что план мести Чеколдану не состоялся. Ермак понюхал ствол, покрутил самопал в руках и выбросил его в горловину бетономешалки.
Внезапно налетел снежный заряд. Густой снегопад скрыл следы уходившего хулигана, который от своей затеи решил отказаться. Он еще не знал, что дело этим не кончится, а только начинается.
Майор МВД Бабенко пришел в свою квартиру в ведомственном доме донельзя расстроенным сплошными неприятностями на службе. Отягощали неясные предчувствия грядущих перемен, со многими составляющими, вплоть до увольнения со службы без пенсии и права ношения формы, с лишением всех привилегий. Шла кадровая чистка в органах, затеянная выскочкой Хрущевым. Заслуженные чекисты вылетали из органов один за одним, Одних отправляли на пенсию, других — дослуживать на периферии, третьих увольняли по профнепригодности и неполному служебному соответствию, четвертых — лучше даже не думать куда. А ведь у каждого служаки полный карман грехов отыщется, стоит только копнуть. На днях пришел приказ об очередном сокращении штатов в системе исполнения наказаний, а это касалось уже непосредственно майора. Хрущевские амнистии и реабилитации разгрузили тюремные камеры и зоны, их охрана оказалась по численности излишней и рядовой состав стали отправлять «на гражданку». Теперь очередь дошла и до офицеров. Предполагалось, что в первую очередь увольнение коснется тех, кто выслужился во времена правления Берии, Меркулова и им подобных. Во-вторых, а может и в первых, отправят на гражданку тех, кто усердием и личной храбростью заслужил свои звездочки на войне, в борьбе с бандитами и на охране лагерей, и другого образования получить не смог, не сумел или не захотел. Третьи — молодежь после училищ, академий и институтов, отпрыски высокопоставленных лиц или удачно женившиеся на их дочках. Этих вообще не тронут.
Бабенко относил себя ко второй категории кандидатов. Майор принадлежал к числу тех служак, на которых всегда держалась система правоохранительного министерства. Дисциплинированный до самозабвения, пунктуально исполнительный, сообразительный и ловкий, решительный и смелый — просто образцовый сотрудник, отмеченный многими наградами и успешно двигавшийся по службе от лейтенанта, до майора. И все — дальше некуда, достиг потолка и надеяться не на что. Нет у него необходимого для роста образования. Сначала девять классов, потом краткосрочные курсы младших лейтенантов, служба в прифронтовой комендатуре, затем перевод с повышением в звании в СМЕРШ. В сорок пятом война для него не окончилась, а продолжилась в Закарпатье зачисткой лесов от бандеровцев, бывших полицаев и всякой сволочи. На этом поприще отличился, заслужил большую звезду на два просвета, получил осколочное ранение гранатой, в госпитале нашел себе русскую жену-медичку и, по выздоровлению, назначение на спокойное место: в Сибирь, заместителем начальника по режиму в исправительно-трудовую колонию для несовершеннолетних. Поговаривали, что начальство этим переводом укрывало Бабенко от объявленной бандеровцами мести за разгром их подполья. Граната в кухонное окно прилетела не сама собой — у лимонки крылышек не имеется.
Однако теперь исправительно-трудовую колонию реорганизуют, расформировывают и неминуемы сокращения и переводы в другие места.
Ни того, ни другого майор не желал: он только, что получил замечательную квартиру в ведомственном доме, оставлять которую было жалко и неразумно. А если придется уволиться, то, чем ему удалось бы заняться на гражданке, майор не прилагал ума. По размышлению, оказалось, что кроме как стрелять, догонять, заламывать руки и писать протоколы он ничего не умеет. А значит, надо оставаться в органах любой ценой. Какой, он еще не придумал.
С этими нерадостными мыслями Бабенко в компании с женой Люсей сидел за обеденным столом, ел жаркое и пил крепкий грузинский чай с морковными пирожками. Ужин прервал характерный, с войны знакомый, звон оконного стекла и легкий щелчок по стене. Круглое отверстие в стекле с расходящимися в стороны трещинами не оставляло сомнений в его происхождении. Майор мгновенно вскочил и выключил в комнате свет. Затем удалил жену в противоположную комнату, закрыл дверь и поочередно набрал на телефоне номера своего начальника, особого отдела УВД, прокуратуры и милиции: «Говорит майор МВД Бабенко. На меня совершено покушение. Стреляли в окно со стороны пустыря. Пуля девять миллиметров, от Парабеллума. Высылайте оцепление и группу…»
Широкая огласка ему только на руку. Из обычного, незаметного майора Бабенко опять становился героем, грозой преступников, на которого они снова открыли охоту. Таких как он, берегут, а не сокращают.
Сторож Иван Михалыч к ночному дежурству подготовился основательно: шапка, валенки, полушубок, служебная одностволка и, «для сугреву»-бутылка «Перцовой». Без которой в засаде сплошная тоска. Михалыч нашел себе уютное место посредине поленницы, засосал порцию перцовки прямо из горлышка бутылки и приготовился ждать. Прямая тропинка через школьный двор проходила мимо и не возникало сомнения, что скоро на ней кто-нибудь да появится. Не обязательно за дровами, но если попадутся, то пусть потом оправдаются, за чем пришли. Снежок прекратился. Луна хорошо осветила двор и дыры в заборе. И, когда в проеме показалась тень, Михалыч взял ружье «на изготовку».
Борька Ермаков, возвращаясь домой с ежевечерних балдежек, с такими же как сам, хулиганистыми пацанами, в центре города, всегда выбирал дорогу через школьный двор. Такой путь был короче обходного на целый квартал и представлял возможность попутно прихватить пару поленьев для домашней печи. И в этот раз он выбрал в поленнице не очень тяжелые. Взяв их «в охапку» беспечный Ермак повернулся и увидел направленный на него ружейный ствол в руках явно поддавшего сторожа: «Стой, стреляю!» От неожиданности Ермак выронил поленья, но не испугался: не поверил, что старый знакомый Михалыч может выстрелить. «Ты сдурел, старик, это же я Ермак. Давай лучше покурим». И сделал попытку уйти. Но сторож решительно заступил ему дорогу: «Стоять, выстрелю! — Иван Михалыч толком не соображал, что дальше следует делать с задержанным, сам его боялся и от страха взвел курок. — Выстрелю!»
«Не выстрелишь, старый пень. Кишка тонка. Я тебе сейчас настучу по тыквочке» — не испугался Ермак. И шагнул навстречу. Он был уверен, что берданка у сторожа «для острастки» и патронов ему не выдают.
«Не тонка!» — возразил Михалыч и машинально спустил курок. Он не целился, выстрелил «от пуза», но, по тому, как задержанный повалился, с ужасом понял, что попал. Сторож немного постоял над убитым, закурил и пошел вызывать милицию и допивать остатки «Перцовой». Сделанного уже не поправить, а покойник до утра потерпит.
На вызов никто не приехал: все наряды выехали к дому Бабенко.
За тем шумом, который в городе поднялся вслед за покушением на майора Бабенко, убийство воришки школьных дров прошло почти незамеченным. Одним больше — одним меньше. У шпаны жизнь короткая.
А вот майор МВД — личность важная и заметная. Одно за другим, состоялись совещания в Управлении внутренних дел, Комитете госбезопасности, Прокуратуре и, даже в горкоме партии. Терактов в городе никогда не бывало и озабоченность во всех структурах возникла невероятная. Экспертиза хорошо сохранившейся пули показала, что она была выпущена из немецких пистолетов типа «Люгер», «Вальтер» или, что еще хуже, из автомата «Шмайсер». Если не отловить террориста, он может повторить попытку. И неизвестно кого он в качестве цели выберет.
Версии выдвигались всякие. Главная — месть бандеровцев, добравшихся до Бабенко даже здесь, в Сибири. Другая — стрелок перепутал окно в квартире Бабенко с окном областного прокурора, который и должен был стать целью уже местных уголовников. Третья — происки агентов империализма мечтающих дестабилизировать мирную советскую жизнь. Четвертая — случайный выстрел, не отметалась, но и активно не рассматривалась. Милицейское начальство происшествием не очень озаботилось: терроризм не по их ведомству, а по госбезопасности. Но появился весомый повод прошерстить блатной мир города вдоль и поперек. Прокуратура едва успевала выдавать ордера на обыски.
Наметился план совместных оперативных мероприятий по поиску преступника или даже группы преступников.
Первым делом выставили круглосуточный милицейский пост возле особняка первого секретаря обкома партии.
Райотделы милиции усилили комсомольскими ОСОДМилами, старательно патрулировавшими центральные улицы по вечерам.
Провели обыски у всех учтенных уголовников, их шестерок и возможных кандидатов в преступники.
Подняли всех секретных сотрудников милиции и госбезопасности и озадачили выявлением и поиском владельцев боевого оружия.
Однако за месяц круглосуточной работы, милиции мало чего удалось.
Изъяли два нарезных карабина времен русско-японской войны, нашли угнанный летом велосипед, обнаружили подпольное производство мужских носков с латинским лейблом «Папа Карло», попутно раскрыли несколько мелких краж, и злостное хулиганство. И, в основном, все.
Госбезопасность тоже не отличилась. Ее интересовали, в основном, морально неустойчивые личности, поклонники западной культуры, диссиденты и склонные к тому личности. К последним относили прежде всего так называемых «стиляг», молодежь в узких брюках, юбках с разрезом, ярких блузах и галстуках и вызывающе взбитых прическах. Предполагалось, что стиляги пьют ром и виски (откуда только достают?), по ночам слушают «Голос Америки» и «Радио Свобода», пляшут рок-н-ролл и коллективно блудят. От таких отмороженных можно ждать чего угодно.
Хорошо, что все они давно состояли в КГБ на учете, почти все завербованы и добросовестно доносили друг на друга.
Круговой опрос «сексотов» показал на возможного подозреваемого Адика Лепчилина, не так давно вернувшегося с отцом-офицером из Восточной Германии. Адик одевался по европейской моде, хорошо говорил на немецком, имел радиолу «Телефункен» и набор зарубежных грампластинок. В том числе фокстротов, буги-вугги и рок-н-роллов. Из- за чего пользовался успехом у молодежи, которая любила у него собираться и отплясывать это безобразие, курить, выпивать и целоваться. По слухам, у его боевого отца имелся наградной пистолет, которого никто не видел.
Внезапный обыск на квартире подполковника Лепчилина показал, что донесениям «сексотов» можно доверять лишь частично. Действительно, радиола и набор пластинок обнаружились. Только пластинки оказались, в основном, советские, подольского завода с записями джаза Утесова, Диксиленда, фокстрота «Три поросенка» и «Арабское танго». А вот зарубежная радиола могла принимать радиостанции диапазоном с 18 метров, на котором как раз и вещали чуждые нам голоса. Наличие наградного пистолета у подполковника подтвердилось. Вот только он оказался отечественным ТТ, калибра 7,62 и хранился у него на службе, в сейфе военкомата. Пуля от ТТ никак не совпадала с калибром «Люгера».
Чтобы оправдать свой промах и дискредитацию боевого офицера, тщательно перетасованные материалы об антиобщественной группе А. Лепчилина, передали в комсомольскую организацию института, для персонального дела «низкопоклонника запада».
Общее комсомольское собрание по рекомендации КГБ исключило Адика, а заодно с ним и пару нераскрывшихся сексотов, из своих рядов, с рекомендацией реабилитироваться в рабочей среде, на производстве.
Тем временем, другая, более активная группа комсомольцев из заводских, объединенная в бригаду ОСОДМила, патрулировала городские улицы в наиболее криминогенных местах. И, в районе автовокзала заприметила подозрительного поведения субъекта с татуированными кистями рук, явно облюбовавшего чужой багаж. При попытке с ним ближе познакомиться и попросить документы, «парень в кепке и зуб золотой», бросился наутек, но далеко не успел: бригадмильцы оказались непьющими, некурящими и одышкой не страдали. Только от такого к себе неуважения очень расстроились и, сгоряча, отхлопали бегунка от всей рабочей души.
В райотделе милиции доставке помятого гражданина Чекалина, более известного милиции как Чеколдан, очень даже обрадовались, тщательно обыскали и нашли за голенищем сапога великолепный кинжал с наборной ручкой, ношение которого тянуло на два года заключения. Напрасно ворюга потом отнекивался, что это не его нож, а Ермака — кто ему поверит. Ермака больше нет. Вот и загремел Чеколдан наручниками. И правильно: каждому по заслугам.
Обидно, если наказание прилетает несправедливо, незаслуженно и попутно с другими, как это случилось с Володькой Евтифеевым, школьником с отставанием роста из-за плохого питания. Из-за чего он получил прозвище «Малый». Он был нормальным парнишкой из рабочей семьи, на свою беду проживавшей поблизости от привелигированной школы с английским уклоном. По советским порядкам, учиться всем полагалось в школе по месту жительства и ни в какой другой, даже если тебе не мил уклон английский, а мил художественный — никто тебя не спрашивает.
Пребывание в особой школе для мальчишки с дворовым воспитанием задача непростая. Отвесишь подзатыльник ровеснику — а он окажется прокурорским сынком. Дернешь за косичку одноклассницу — а у нее мама в облОНО работает. За то Малого все задирали безнаказанно. Он в драку с одноклассниками не лез, за косички никого не дергал. Он всех рисовал. И этим славился на всю школу. Редкая стенгазета и тем более агитплакат обходились без его участия. Учителя рисования и черчения Володьке прочили судьбу Перова и сам он об этом грезил. Мог бы спокойно и не напрягаясь дотянуть до выпускных экзаменов.
Но однажды в миг все сломалось из-за его же таланта, неважной учебы и привычки упрямо спорить со старшими по поводу своих рисунков, не особо задумываясь о последствиях. В нем просто кипела пионерская вера в высшую коммунистическую справедливость и непогрешимость советской социалистической идеологии. Однако те, кто эти мысли ему ежедневно внушали, жили другими принципами и поступали иначе, чем говорили.
К очередному празднику Великой Октябрьской социалистической революции, в школе объявили конкурс на лучший рисунок на свободную тему. Подразумевалось, что дети принесут рисунки по тематике праздника. Так оно в общем-то и случилось. Все подростки-участники принесли добропорядочные картинки с изображением краснознаменных демонстраций и революционных событий, срисованных с открыток. Евтифеев же выставил на вернисаж картину под названием «Очередь за ливерными пирожками» на четырех склеенных листах чертежной бумаги. Рисовальным углем он изобразил ту самую очередь к пирожковой тележке у магазина на углу улиц Республики и Орджоникидзе, что ежедневно привлекала его внимание и дразнила полупустой желудок по пути в школу. Это сейчас, в наше сытое время про ливерные пирожки подзабыли, а во времена Володькиного детства это чудо кулинарного искусства мясокомбината славилось в определенных кругах питательностью, вкусным запахом и главное — доступной ценой. На десять копеек, что иногда выдавались Володьке на обед, можно было купить целых два пирожка и еще оставалось две копейки на завтра. Присоединив их к завтрашним десяти, можно будет приобрести уже целых три «тошнотика» и насытиться «до отвала».
Благодаря электрическому подогреву, пирожковая тележка источала запахи горячего ливера на кварталы кругом и манила к себе голодных, среди которых обнаруживались не только собаки или кошки. Для недоедающего за скудным семейным столом Володьки, посещение пирожковой тележки стало и самым желанным, и самым ярким, и самым значительным событием в повседневности. Естественно, что он пожелал отобразить его на бумаге и сделать свои эмоции достоянием школьной общественности, еще не в полной мере осознавшей значение пирожковой тележки для вдохновения художника.
Изображение на представленном им панно впечатляло. В центре композиции, за пирожковой тележкой, торговка с обвисшими щеками и оплывшей шеей, в промасленном халате, застегнутом вокруг объемистого животика только на одну пуговицу, замахнулась на тощую дворовую шавку, выпрашивающую подачку на задних лапках. У лотка — старушка, в нищенских обносках, пересчитывает копейки на сморщенной ладошке. Одетый легко, не по сезону, студент, без шапки, в очках и коротких брюках, жует пирожок и читает на ходу конспект. Трое живописных забулдыг только что приобрели бутылку, уже приобщились «из горла» и пришли за закуской. Мальчишка-карманник лезет в карман одному из пьяниц, а пенсионерка с полной сумкой продуктов делает вид, что не видит кражи, в то время как из ее собственной сумки тащит курицу здоровенный кобель. Слепой нищий заметил кражу и замахнулся палкой на наглого кобеля. Дружинники по охране общественного порядка, с повязками на рукавах, обшаривают пьяного… И над всем этим безобразием, на углу здания плакат-призыв: «Ленинским курсом — вперед к коммунизму».
Сначала, исполненная с несомненным мастерством, картина Евтифеева произвела в школе настоящий фурор: на переменах вокруг нее толпились. Смотреть на картину ходили целыми классами: и пирожковую тележку все знали и персонажей картины узнавали. Володька в одночасье стал знаменитостью и достопримечательностью школы. Даже строгая математичка вместо того, чтобы поставить ему двойку за контрольную по алгебре, ограничилась пометкой: «смотрено». Однако популярность художника почти всегда бывает чревата осложнениями, так же как резкие взлеты — крутыми падениями. Не стал исключением и простодушный Володька.
В один из дней по вызову директора, случилось посетить школу высокопоставленному папаше нерадивого оболтуса Эдика Черванева по прозванию Червонец. Разговор между сторонами состоялся нелицеприятный, стороны обвиняли друг друга во невнимании к воспитанию великовозрастного ребенка, обретшего привычки и манеру поведения, которые и во взрослой среде считаются вредными, а уж в школьной — и вообще нетерпимы. Расстались директор с родителем взаимно неудовлетворенными друг другом. Директор пригрозил родителю педсоветом и исключением его дитяти из школы, а родитель — ответить строгими мерами, сам не зная какими. И вдруг, при прохождении школьного коридора ему попалось на глаза Володькино панно:» Ленинским курсом…»
«Да это же политическая незрелость! Куда только педагоги смотрят! — обрадовался папаша — За карикатуру на советскую действительность по голове не погладят. Ну держись теперь директор! Я тебе покажу педсовет.» И, пользуясь служебным положением и домашним телефоном, немедленно просигналил по всем доступным инстанциям о недостатках политического воспитания в некогда образцовой школе. Тогда у всех на слуху еще был разнос учиненный Хрущевым дерзким художникам в Манеже. Телефонный донос упал на подготовленную почву, разросся в инстанциях, получил принципиальную оценку и машина репрессий закрутилась. Первым делом в школу явились двое в серых пальто, сняли со стены антисоветский плакат «Очередь за ливерными пирожками» и оформили протокол изъятия. Вслед за этим состоялось партийное собрание школы, на котором старшую пионервожатую уволили, завуча школы исключили из партии (за этим подразумевалось и увольнение с работы), а директору объявили строгий выговор с занесением в учетную карточку. Горком партии решение партсобрания утвердил. За этим последовал педагогический совет школы на котором рассматривались вопросы «О состоянии воспитательной работы в школе» и «об исключеннии из школы Евтифеева и Черванева за антиобщественное поведение и моральное разложение». Многое повидавшие педагоги не заблуждались по поводу источника зла и личности доносчика, а потому в отместку Червонца исключили из школы без долгих разговоров, а Евтифеева захотели выслушать. Узнав об исключении Червонца, из глупой юношеской солидарности Володька на педсовете уперся, заблуждений своих не признал, более того: допустил ряд неосторожных антиобщественных высказываний, которые тут же учли и занесли в протокол. После этого педсовету не оставалось ничего иного, как исключить и его. С этого судьбоносного решения и пошли они с Червонцем по тюрьмам. Ну, допустим, Червонец к этой романтике сам всегда стремился, а Владимир с детства мечтал о другом и собирал все красивое. На чем погорел во второй раз. Посадили его не сразу, а дали расслабиться, чтобы установить его антисоветские связи, если удастся — группу. Чтобы потом задержать всех разом. По стране такие случаи уже были не раз зафиксированы. И отличившиеся чекисты получали достойные их награды. Поэтому в окружение Малого (так его условно назвали чекисты) внедрили сексота (секретного сотрудника) из бывших одноклассников и установили за Владимиром наблюдение. Но парнишка ничем антиобщественным себя не проявлял, а все старался устроиться на работу: то в типографию, то театральным осветителем. Разумеется, не без участия КГБ, безрезультатно. Операция обещала закончиться ничем.
Но наконец, долговременная и безуспешная слежка принесла ожидаемые результаты: паренек хранит старинный пистолет с великолепно инкрустированной перламутром рукояткой. Возможно, Пушкин из такого на дуэли стрелялся. Если не из этого самого.
Малый давно его выменял на старый велосипед редкой марки «ЗИЧ», который для всех друзей Малого был предметом зависти и каждый пацан мечтал иметь такой многоскоростной, легкий, дюралевый, пусть даже неисправный, но с перспективой на ремонт в отдаленном будущем, когда научатся сваривать дюралюминий. Состоявшийся обмен вызвал среди подростков много толков и весть о нем дошла и до ушей КГБ, который не замедлил прореагировать. Хранение раритета там расценили не иначе, как возможную подготовку к террористическому акту, жертвами которого могли стать директор школы, секретарь школьной парторганизации и другие облеченные властью должностные лица, даже назвать которых — и то боязно.
При аресте Евтифеев, он же Малый оказал упорное сопротивление и пытался скрыться в соседских дровянниках, но был разыскан ищейками, которые больно пацана покусали. Сотрудники при обыске дровянника нашли и изъяли старинный кремневый пистолет без кремней и в непригодном для стрельбы состоянии, а в жестяной банке с рыболовными крючками и грузилами — несколько пуль от трехлинейки Мосина.
Не подходящие пули, не совместимый с ними древний пистолет, в добавок еще и неисправный. Но никто с этим разбираться не захотел: главное, что нашли у неблагонадежного огнестрельное оружие и можно закрывать дело.
А еще обнаружили рисунки и дневник Малого, в который по велению души заносил свои мысли, сомнения, наблюдения и огорчения. В результате прочтения и анализа дневника раскрылась антисоветская, диссидентская сущность недоросля, который сомневался в справедливости распределения материальных благ на примере своих одноклассников, и в необходимости поддерживать мировой пролетариат, в то время когда свой рабочий живет впроголодь и ходит в ватнике и единственных штанах в будни и праздники. Вот из таких, сомневающихся и вырастают потом диссиденты, готовые выйти даже и на Красную площадь, чтобы демонстрировать свое несогласие с действиями Партии и Правительства, пусть это будет даже ввод наших войск в бунтующую Прагу. Хватит нам демократии: оттепель закончилась и форточка захлопнута — дышите со всеми вместе, тем, чем велено.
Оружейные эксперты признали пистолет условно, после ремонта, пригодным для стрельбы, ценным антикварным произведением искусства и собственностью государства, якобы похищенной или утерянной из музея еще в 1943 году. Характеристику из школы Володе дали тоже неважную: учился с ленцой, не вступал в комсомол и не ходил на праздничные демонстрации. Это означало, что тюрьмы Малому не избежать уже не только за хранение огнестрельного оружия, но и за скупку краденого государственного имущества в особо крупных размерах.
В следственном изоляторе Малого не обижали. Только новый начальник СИЗо, подполковник Бабенко заставлял рисовать «Боевые листки», стенгазеты и всякого рода наглядную агитацию. Обещал за старания посодействовать освобождению от наказания. Но обманул. Или не смог.
За все заслуги по совокупности, дали Малому пять лет общего режима, и, говорят, еще мало — могли бы больше. Недосягаемо-вкусные ливерные пирожки теперь снились ему по ночам на тюремной койке. Из детской колонии Малого перевели во взрослую, где его уже знали как одаренного художника по телу и доверяли делать наколки особо авторитетным уркам. Поступить в художественное училище он больше не мечтал. Он мечтал о горячих ливерных пирожках и теплых носках.
Освободившись до окончания срока условно-досрочно, Владимир прямо с вокзала проехал к месту нахождения вожделенной пирожковой тележки. Вопреки ожиданиям, ее на прежнем месте не оказалось. Не пахло и ливерными пирожками — они исчезли вместе с тележкой. Остался только потускневший от времени плакат «Ленинским курсом — вперед к коммунизму». Да еще нищая под ним стояла все та же.