Борис Комаров. Несчастный случай
В ТОТ ДЕНЬ
— Что же ты делаешь?!
Трость хряснула по капоту, оставив на его блестящей черной поверхности длинную узкую вмятину, взлетела в верх для нового удара. Генка оцепенел, ужас сдавил его, тиснул в сиденье: мгновение всего, а капот выкидывай, не выправишь ведь, придурок! двойное железо… Следующий удар сотряс машину, «Волга» будто застонала от острой боли. Генка рванул дверь в сторону, метнулся из салона, что за день такой, а?! Ну все боком… и опять!
Черт его дернул к «Северянке» подъехать, недоразумение какое-то, не гостиница. Развалюха. Полусмытого розового колера здание построено так давно, что присело от времени, штукатурка вразбежку прострелена глубокими трещинами и местами пообвалилась, выказывая прохожим рыхлые от дождей кирпичи кладки. Цепляясь стенами за соседние строения, гостиница тянула свою лямку, ожидая капитального ремонта, а скорее всего сноса. Пассажиры попадаются туда редко, больше до «Востока» или в «Прометей», потому Генка и удивился, когда в микрорайоне в такси прыгнуло двое па- реньков:
— До «Северянки», шеф!
Ладненько… оттуда к вокзалу рукой подать, нынче здесь да у рынка только и возьмешь клиента, на улице никто тачке не машет; дорого, «частника» ловят.
У гостиницы пассажиры, подсчитав деньги, добавили чуть сверху:
— Ты погоди, шеф, вдруг номеров нет, мы мухой! — скрылись за скрипучими толстенными дверями.
Началось… Генка тоскливо взглянул на часы: пошло времечко, нет того хуже — уйдут на миг, а жди до некуда, ладно, если сам пассажиром недоволен — пять минут для очистки совести и ходу, а если порядочные мужики и не жмутся? Куда денешься? Тоже ведь человек, с нервами… Генка вздохнул, нож в сердце — стоять-то. Сколько таксистов, столько и привычек: один смену проспит, выжидая клиента, а ухватит кого, так норовит весь день его катать, выполнять прихоти, другой…, да что говорить, свобода дороже. Хочу — направо поеду, хочу — налево, хочу вообще на заправку двину, вот так!..
Пассажиров не было уже минут десять — умерли что-ли? Хлопали двери гостиницы, спешил народ, да все мимо… Три подвыпивших паренька куражились у входа, задирали прохожих что помоложе или попьянее их. «Дай закурить, братишка!» — приставал сейчас один к покачивающемуся, заросшему трехдневной щетиной мужичонке. Тот бестолково шарил в карманах, один даже вывернул кисетом, потряс на ветру грязной дырявой изнанкой, демонстрируя сверхбедность, откуда, мол, братцы, у доходяги роскошь, не до сигарет, выжить бы… Говорить он уже не мог, слабость синевой лилась с лица, пучил глаза только, потом махнул уныло рукой и побрел к затоптанному пыльному скверику, не обращая внимания на крик просителя: «Куда пошел, а? Стой тебе говорят!»
Генка завел двигатель: убрать бы машину в сторону, а то шарашатся рядом — сломают антенну или стекло разобьют. Сдал чуть назад и катнулся левее, к бетонному столбу, во, теперь сражайтесь, каратисты. Пареньки, не дождавшись ответа от удаляющегося молчаливого собеседника и не видя следующего объекта для ссоры, начали яростно спорить меж собой время от времени медленно расходясь с растопыренными для боевого выпада непослушными руками, сходились они неожиданно мирно, забывая, очевидно, начало конфликта. Вдруг они притихли, разом как-то, поджались будто волки на охоте и, качнувшись в сторону гастронома, дружно потянулись туда. Что это с ними?.. Ах, вот оно… К гостинице не спеша приближались двое: милиционер, здоровенный краснолицый сержант, рыжие усы топорщились под крепким вопросительно вздернутым носом, дубинка литой резины покачивалась в пухлой пятерне, коричневая кобура на скрипучем новеньком ремне — тронь такого — враз узнаешь почем нынче молодость, рядом щупленький гражданский, светловолосый парень лет двадцати пяти. Через плечо коричневый ремешок рации, стажер видать, патрулируют район гостиницы. Вероятно они направлялись к спорящим ранее на весь околоток паренькам. Увидев их неожиданно распрямившиеся спины, так недавно по-боевому сгорбленные и вызывающе сутулые, сержант грозно рыкнул:
— Что? Хулиганить!
Один из парней, который потрезвее, испуганно оглянулся, натянул на голову слабо осязающего действительность приятеля упавшую в пыльную лужу модную серую кепку с большущей матерчатой пуговицей наверху.
— Все нормально, старшина, уходим!..
Милиционер еще раз грозно глянул им вслед:
— Смотри у меня, разбойники, в рог скручу! — довольно повернулся к остановившемуся рядом штатскому: — Вовчика каждая собака знает, поубиваю! — поднял сжатый кулак. Синие буквы наколки «Вова» и садящееся в волны корявое солнце на кисти мента замаячили перед носом светловолосого. — И тебя службе обучу, понял? Мы их вот так!.. — он смачно плюнул на ладонь, хлопнул по ней дубинкой, показывая этим как расправляется обычно со шпаной. Неожиданно, качнувшись, громко икнул:
— Ишь ты, как оно…, — промолвил довольно. — на старые дрожжи сразу берет, — и дальше, будто успокаивая себя: — с похмелья всегда хреново. Ты, Николай, — обратился он к спутнику. — не журись, в первый день тяжело — потом легче. Я уж ого-го сколько в этой формяге отбухал… — одернув привычно полы кителя, встряхнулся, мощно повел плечами, поправил кобуру. Вроде все, чем бы еще заняться? вероятно крутилось в сержантской голове, повел мутным взглядом поверх стоявших неподалеку легковушек. Иномарка с затемненными стеклами его не заинтересовала, «девятка» тоже, глаза остановились на такси.
Ну, начнет привязываться, екнуло сердце, Генка торопливо опустил защелку замка двери, крутанул ручку стеклоподъемника нет хуже пьяного милиционера. Другого бы, попроще, выдворил из салона и дело с концом, иди, мол, брат, иди, вон автобус-то! дешево и сердито, а этот ни за что добром не успокоится, права «качает» да еще при оружии. Вози ихнего брата за спасибо смену, ну уж на фиг!..
Сержант ткнулся в дверь, нашарив ручку, вдавил кнопку замка. Генка сжался даже, злость, недовольство собою, волной катнулись в виски, стукнуло больно в затылок, вот же зараза какая, и чего я раньше не уехал? Верняком скандал будет!.. Точно, сержант упорно рвал ручку, лицо, выражая крайнее удивление, раскраснелось еще больше, что за черт?
— кричало безмолвно оно, — я же умею открывать «Волгу», почему дверь не поддается, а?
— Что тебе?! — Генка чуть опустил стекло. — Занята машина, пассажиры в гостинице!.. — начал он пояснять.
Милиционер, не слушая таксиста, рвал дверь, штатский, стоя чуть в стороне, неприязненно наблюдал за его действиями. Ему, похоже, были не по душе действия шефа, но стажер, любому известно, мужик подневольный, вот и не вмешивается. Такой же гад будет, коль равнодушно смотрит на дурость, Генка еще приопустил стекло:
— Занято же, сказал! Жду пассажиров.
— Открывай! — взревел мент, уставив на водителя непонимающие осоловелые глаза. — Это мне занято?! Ты понимаешь с кем говоришь, а? Да я всех таксистов знаю, понял?
— Сержант, вздыбив усы, дыхнул перегаром и, глотанув воздуху побольше, рявкнул: — Открывай, кому говорят! Ты же Ярковский, по морде вижу, так? И я с Ярково, открой земляку. — снизошел он вдруг до просьбы, ковыряя дверь дубинкой. — Нам же недалеко ехать.
Сердце перегретым компрессором колотилось в груди, жар душил Генку, до макушки, до волоска последнего, а нервы — будто голые стали.
— Уйд-ди п-по-хорошему! — от волнения он с трудом подбирал слова. — Сейчас в областное УВД свезу, разберутся кто из нас Ярковский! — еще немного и, не помня себя, не ощущая действий, сцепится с милиционером, бывало такое, особо по молодости, сейчас забывается уже: похолодала башка, да и возраст не тот. — Уйди, в последний раз говорю! — крикнул остервенело и к штатскому:
— Убери его ради бога, убери от греха, ну что стоишь?!
— оттолкнул тянувшиеся в салон милицейские лапы. Вот же как бывает: с парнями пьяными не схлестнулся, так с ментом пришлось!
Стажер, видя столь скандальное развитие событий, не стал ждать большего, (слава богу, хватило ума!). Неожиданно сноровисто он ухватил шефа за литые плечи и поволок от тачки:
— Ты чего, Володя? Чего привязался-то? На работе мужик, чего ты?!
Яро сопротивляясь, взбрыкивая всем телом, сержант все же отступал. Остановившись шагах в десяти от машины, он будто осел разом, слушал стажера, бестолково крутя головой. А чего случилось? — выражала его поза, служба, брат, бывает всяко, ну погорячился, ну поддал сегодня… Да ладно, что ты, Николай! Вконец успокоившись, он повернулся к такси, поднял рывком дубинку вверх:
— Рот фронт! — гаркнул сквозь усы. Молодец! Так и держись!.. — хлопнув находчивого стажера ручищей по плечу, пойдем, мол, делов сегодня выше крыши, направился вдоль тротуара к центральной улице.
Вот какой, а! — испортил настроение да еще «рот фронт» кажет. Француз нашелся, Генка кипел, не как в начале, тише конечно, но все же… такое разом не угаснет, не забудет ся махом: весь день продумаешь и завтрашний прихватишь. Бывает сойдутся таксисты в гараже, а разговоры об одном: «слетал» в Свердловск за столько-то, заехал в челюсть этому, не знают простого: не балбесу пьяному «накатил» — себе, ведь думаешь неделю о случившемся, валится дело из рук, перекосяк идет по любому поводу. Вот и думай, решай в следующий раз: махать кулаками и забить голову дрянью, нелепыми переживаниями или разойтись по-мирному да работать спокойно.
Генка следил за патрулем: ушли, скрылись за углом…, нет, тут долго стоять нельзя, не одно так другое. И чего жду? Моются в душе мои пассажиры, в номере «люкс», забыли обо всем, а я торчу, как привязанный. Вышло время по их деньгам, да нервов истрепал не на один миллион, все, хватит! сейчас крутнусь мимо рынка, вдруг кто махнет рукой и на вокзал, кончилось терпение.
Нд-да… обочина улицы напротив разношерстных киосков забита машинами «частников». Всяк тысчонку норовит сшибить, вывернула жизнь карманы, вот и хватают пассажира у таксистов из-под носа. Девчушки тут же, жмутся к тротуару, хохочут, прикрывая ротик ладошками, будто от смущения, одергивают коротенькие (куда уж меньше!) яркие, режущие глаз юбочки, смахивают с них микронные пылинки, выжидают подолгу машинку поновей и подешевле, юркают внутрь слегка жеманясь, словно нехотя, и скрываются в общем потоке. Вот около одной, длинноволосой, с прямым вырезом челки по гладкому бледному лбу, тщательно вычерченными сочно-коричневыми губами, в шортиках мягкого черного трикотажа, крохотных до некуда да еще подвернутым мелким, в шнурок, сгибом, (модно так что-ли?), девицы замер резко «жигуленок» полный стриженых наголо парней: едем, мол, девушка, смотри солнышко какое, самое время позагорать, полежать на травке, ну чего ждешь, красивая?!
Один даже, здоровяк краснощекий, в широченных спортивных штанах, вылез деланно вяло из машины, подошел, качаясь с кроссовки на кроссовку к девице, и принялся, склонившись, нашептывать в ее маленькое аккуратное ушко что-то дежурно важное. Та капризно морщит носик, крестик блестя подрагивает на вздернутой груди, знаю, вас, хамов, говорит ее недовольное личико, не мешайте работать! и легонько, ручкой, краснолаковую «девятку» тормозит. Гибко, будто струясь, скользнула в полуоткрытую дверь, в глубину мягких бархатных сидений, ласковых вздохов магнитолы и пропала, на сегодня. Ну вот, все при деле, а я? Нельзя так… Проехал Генка мимо рыночной площади и через универмаг на железнодорожный, день-то идет.
На вокзале у пустой, в связи с таксомоторными переменами, будки контролера, рядом с осколками битых оконных стекол блестят оранжевыми крышами несколько «Волг». Таксисты неподалеку, сидят сгорбившись на синих, местами облупившихся от времени и дождей, трубах ограждения стоянки. Сквозь автобусный шум и гул площади слышен их смех.
Чего ржут-то? Генка ткнул тачку поближе к машинам, потянулся рукой к приводу защелки капота, взглянуть бы на двигатель, не особо жарко, а греется, собака, поди жалюзи заело… и вдруг увидел его. Седой лохматый старикан, с засаленными наградными планками на сером пятнистом от расползающихся масляных клякс пиджаке, прихрамывая, топтался меж закрытых наглухо тачек.
— Кто хозяин? — тыкая поочередно в каждую резиновым набалдашником клюки, старик глядел вопросительно на прохожих, остановив взгляд на трубе, мотнулся к сидящим.
Таксисты, (нашли клоуна, придурки), хохоча показывали на вокзал, ушли, мол, там хозяева. Старик был пьян, вдребезги, до остервенения и черт еще знает как. Свяжешься с ним, время убьешь, а денег кот наплакал, да «вырубится» не дай бог дорогой, куда его потом? Хлебнешь горя… Вот он ковыльнул к Генкиной тачке. Увидев в ней водителя, постоял немного, покачиваясь, и вдруг, громко рыкнув: — И ты такой же?! — маханул тростью.
..!Вот как было в тот дурацкий день, ерундой началось, ей и кончилось. Будь неладен, старый пенек!..
Выскочив из салона, Генка ухватив неожиданного обидчика за руку с тростью, крутанул ее наотмашь, я тебе покажу как машину гробить!
— Накати ему! — орали с трубы. — Дай в лоб, чтоб помнил долго!
Это и отрезвило… Что же я делаю! Он со злобой взглянул на таксистов: вот, суки, позакрывали машины, сбили деда с толку, а я накати? Дай в лоб инвалиду из-за двух вмятин, ветерану, участнику всех войн и сиди в тюрьме если он коньки бросит, так?! Нет уж… нема дурных. А что делать? На посмешище выставил, вон народу сбежалось сколько, да работы дал: править-подкрашивать. Раз простишь, два — понравится: будет ходить к вокзалу, колотить машины, щелкать по капотам-багажникам вместо физзарядки.
Старик, забывший очевидно о происшедшем, нашарил дрожащей рукой упавшую на асфальт клюшку, выпрямившись, шагнул к двери такси:
— Вези в микрорайон! — гаркнул таксисту, грозно сведя кустистые брови к сизому носу. Непонимающе глянув на приостановившихся было прохожих повалился в салон. — Вези, тебе говорят! — донеслось уже оттуда.
Был бы Генка гранатой — взорвался бы от возмущения, летел тысячью осколков над вокзальной площадью от стариковского беспредела… Еще командует! в микрорайон захотел, да я!.. да он!.. Генка задыхался, воздух, тугой, как резиновый мяч, сдавил легкие, жал горло — хоть глотай его, что наглеет старикан, а?.. В милицию сдам, стрельнула наконец в голову мысль, точно! Не все дураки, как сержант у гостиницы, есть и умные люди, разберутся. Он кинулся за руль; я тебе покажу! било колоколом в висках, в вытрезвителе заночуешь — узнаешь как издеваться над водителем, таксист не человек что ли?!
Взревев двигателем, такси рвануло через тенистый тополиный коридор к светофору и резко влево на товарное шоссе, к райотделу милиции; в подвале мухой протрезвеет, а чтоб не орал и не брыкался, к креслу привяжут ремнями, через пару часов всех богов помянешь, умный будешь и ласковый, хоть в партию принимай.
— В микрорайон? — вопросительно вскинулся старик, вздрогнув на выбоине и, не дожидаясь ответа, мотнулся тяжелой головой в Генкино плечо. Локтем, самой косточкой, чтоб чувствительней, тот пиханул его обратно. Дед качнулся к дверке, очнувшись вдруг удивленно глянул на таксиста: — Нормально, шеф? Я рассчитался? — и повалился боком на рычаг переключения передач.
Вот нахал! Вообще не имеет представления что творит, Генка с силой толканул его обратно:
— Будешь сидеть, нет? В милицию сдам за капот, понял?!
— Меня, в милицию? — дед удивленно пучил глаза. — Плевал я на милицию!.. — боднув стекло, он завалил голову на верх спинки сиденья и замер, будто оцепенел.
…Не умер бы до вытрезвителя, старик, да еще пьяный.
У здания районного отдела милиции, трехэтажки белого кирпича, Генка щелкнул кнопками дверных замков (деду с его чумными мозгами век не открыть), выскочил из машины и в распахнутую дверь подвала, там вытрезвитель, в самой прохладе.
В приемнике двое: старшина, бурно жестикулируя, возражает женщине в белом халате:
— Вам хорошо, Вероника Петровна, отдежурили и в больницу, в чистоту, а мы завсегда в гадючнике, и сорвешься бывает, как без этого?! — впечатав крепенький кулак в полировку стола, спохватился: спокойнее надо, спокойнее! выражало сейчас пылающее багрянцем лицо старшины, собрав быстренько вспорхнувшие со стола бумажки, бросил взгляд на стоявшего парня, что случилось?
— Старик у меня, в такси, пьяный! Дал на вокзале по капоту клюшкой и все дела!.. Куда его? Пусть у вас заночует… Не судиться же с ветераном из-за вмятин, бог с ним.
Старшина чуть помешкал с ответом, подвигал зачем-то стол, вроде качается! и вдруг спросил:
— Клюшкой, говоришь, инвалид?
— Инвалид значит, — кивнул Генка, чего канитель разводит? то да се…
Старшина отрицательно покачал головой:
— Не берем таких, всякое бывает, с инвалидами, так, Петровна?
Таксист оторопел, этого не хватало, еще заковыка.
— И куда его? Помял машину, черт с ними, деньгами, переживем, а его даже в вытрезвитель нельзя… ничего себе порядки! Лучше бы в нос накатил ему, душу отвел.
— Тогда посадят! — усмехнулся старшина, наморщив лоб, тер минуту подбородок — думал видать, встав из-за стола стукнул пару раз костяшками пальцев в боковую стенку комнаты: — Петро, выйди-ка!
Рядом хлопнула дверь и в приемник вошел, потягиваясь, рослый сержант, в руке книжка:
— Лихо они его надули, как с добрым утром. — заговорил, словно продолжая незаконченное, протянул книгу старшине. — На, дочитал!
Тот сунул ее в ящик стола:
— Иди с таксистом, помоги затащить старика в отдел, а я дежурному звякну, введу в курс.
Старик уже выбрался из машины, (го-ло-ва!) и дыбал у переднего крыла, шагнет вяло в сторону — его назад, влепится всей тяжестью в черный овал и тем же макаром, с упорством одержимого начинает привычный маневр.
— Куда пошел?
Генка, схватив деда за тощий мосластый локоть, потянул его от такси, сержант привычно кинул себе за шею его вторую руку и вперед! к дежурному по райотделу.
Через десяток метров старик забеспокоился, куда его, а? — вскинул вопросительно голову, уперся здоровой ногой в неровность асфальта, даванул назад, но, видя тщетность усилий своих сник, повис мешком, все, братцы, делайте что хотите!
Массивные, забранные профилированным алюминием двери, полуоткрыты. В глубине просторного коридора на крашеной «под бронзу» деревянной тумбе бюст Дзержинского. Темно-вишневый бархат отделки низа тумбы падает тяжелой складкой на пол. За высокой перегородкой из оргстек- ла у пульта, напротив дрожащих огонечков подсветки и ручечек тумблеров, сидел капитан, выцветшая красная повязка на руке, плечом он прижимал к уху телефонную трубку, что- то торопливо записывал.
— Все сделаем, старшина! — положив трубку, щелкнул тумблером, заметив стоящих за перегородкой, махнул призывно рукой: — Давай сюда, буяна, позвонили уже!
В помещении дежурного старик недовольно скрипнул зубами, оттолкнув сопровождающих, замер на мгновение, затем качнулся, пошарил правой рукой в воздухе, похватал его растопыренными пальцами — вероятно искал забытую в машине клюку, где грозное оружие, черт побери?! не найдя, мыкнул коротко и повалился кулем на кушетку. Улегшись на бок, вздохнул довольно, подвернул поближе к груди ноги в стоптанных рыжих туфлях, сунув под щеку кулак, устало закрыл глаза, все, мол, ребята, вопросы потом, а сейчас спать, спать, спать… Капитан недоуменно поджал губы, вытянувшись в нитку, они уехали куда-то вглубь, под мясистый нос, подчеркивая крайнюю задумчивость, замерли на мгновение, затем вернулись обратно: а-а, ладно, пусть спит старик, разберемся. Повернулся к Генке:
— Чего случилось? Рассказывай.
— Да я… — начал было Генка, перевел взгляд на своего обидчика и неловко стало, уныло как-то; дед спал, свернувшись калачом, маленький, щупленький, ворот пиджака задрался к седому затыклу, тоже мне, вояка — метр с шапкой, плюнь посильнее — рассыплется… и капитан поди думает: детина, связался с инвалидом, он крови не жалел, Родину защищал, а ты? ты что в жизни доброго сделал? — за железяку его наизнанку выворачиваешь, таксист — одним словом, xaпугa.
Капитан, видя заминку, расценил это по-своему. Достал из верхнего ящика стола лист бумаги, ручку катнул по полированной поверхности:
— Пиши заявление, — сказал сухо. — Что, где, когда!
О, господи, то рассказывай, то пиши, век по милициям не
ездил, полдня убил… Генка взял ручку, повертел с минуту в руках, нет! говорить нелегко, а на бумаге тем более, нашли писателя!
— Документы есть у него? — капитан склонился над журналом дежурств. — Не знаешь? Ладно… Чего не пишешь? Думай, думай… Сильно помял машину?
Генка аж вспотел, это для него, хозяина, вмятины кажутся большими, еще жестянщик в гараже оценит по достоинству, а любой другой, профан в этом деле, капитан к примеру, посмеется только, чепуха, скажет, веники!
— Ничего мне не надо! — он бросил ручку на стол. — Я что хочу?.. — взмолился почти и ответил громко, четко разделяя слова: — Посидит ночку дедок, подумает — глядишь и не будет костылем махаться, взяли моду!
Капитан дописал в журнале, закрыв его, хлопнул по целлофановой обложке ладонью:
— Значит так, подумай: писать или нет заявление, не позвонишь утром — отпустим деда с миром. Пойдет?
— Пойдет! — довольно буркнул Генка, взглянул на часы: елки-моталки, четыре уже, день-то прошел, пролетел ракетой, осталось на заправку заскочить и в гараж… ни плану — ни чаю, знал бы — из парка не выезжал!
— Не-е, что ты, что ты!.. Где ж это выправишь?
Сашка Зайков, бригадир сварочного цеха, сам сварщик и жестянщик «от бога», погладил капот заскорузлой пятерней, тщательно ощупав вмятины, поднял его, поводил ладонью по ребру жесткости с другой стороны, поддел его острием отвертки — крепко сидит. Закрыл капот.
— Нет, не получится, над профилем долбанул, не подлезть. — и посоветовал: — Так поезди, привыкнешь…, не сильно же заметно!
— Так дак так… — Генка завел движок и по спирали на верх, на второй этаж бокса… надоело, голова кругом, а с чего? С ерунды: то сержант краснорожий, то дед с палкой, теперь еще и править нельзя.
На стоянке выбрал угол потемнее, ткнул машину бампером вплотную к батареям отопления, скромнее надо, скромнее, как Жванецкий говорит, иначе будет всяк проходящий пальцем тыкать, бормотать навроде: — Что, помял? а-я-яй! была добрая тачка и на тебе… — Смочил у крана губку поролоновую: коврики протереть, освежить в салоне, (хорошая смена или плохая, а пыль все равно садится), заднюю дверку распахнул, о, елки, на сиденьи дедовская клюшка. Повертел ее в руках, покрутил: стальная трубка, крашеная под дерево, набалдашник, чтоб не шлепнуться на льду, загогулина для упора, поподкидывал — увесистая штука, на танцы ходить само то, добрая выручалка. Приставил к крылу: подарю сторожу, пусть кандыбает по стоянке, Гешку вспоминает.
Протер в машине, щетки — зеркала покидал в багажник, на ключ и…
— Отробил? Сколько наворовал?
Ну вот, что за привычка? В таксопарке, кто крутился раньше, а теперь бросил тачку по болезни или возрасту пенсионному так и палят в лоб при встрече: — Много наворовал? — Будто жгет их, совестливые стали, перевертыши, народ жалеют, и сторож туда глядит…Я работаю, понятно? а во вторых: не ты ли Василий Егорыч учил меня десять лет назад баранку крутить? забыл, старый пудель? То-то…
Генка пожал бывшему сменщику руку:
— Привет! Подарок хочешь?
Василий поставил на бетонный пол холщевую сумку с пустыми бутылками: набралось на стоянке за смену — как раз еще на «флакон», достал из верхнего кармана пиджака очки — посмотрим, что за диковина. Полюбовавшись, прикинул клюшку к ноге: классно, как англичанин.
— Где взял?
— Да так… — замялся Генка, попинал колеса кроссовкой
— добрая резина, еще походит, и не стал рассказывать, происшедшее казалось далеким и неинтересным, чего особенного? Отвез пьяного в милицию и всего-то… и звонить утром не буду, надоел тот алкаш, пошел он к бесу! таких случаев… другое плохо: завтра выходной по графику, на дачу семьей собрались, а сменщик заболел. Придется работать, чтоб машина не стояла, а то подсадит начальник колонны чудика, угробит движок и стой, ремонтируй потом полмесяца.
…Так и есть, не может Клавка без скандала: — Ни выходных, ни проходных, трудяга! — Трудяга, ну и что?… «Работай живя!» — как Куприн пишет, Александр Иванович. Да разве ее переспоришь? Что про великих говорить, что про соседку — результат-то нулевой. Выскочил Генка из дому, поймал тачку и на работу. Пешком бы, для развития ног
— времени нет: и проспал, и крик домашний…, хорошо теща молчит, а то бы они, в две пилы, махом из меня пятаков накрутили.
— Что нового, Василий?
— Все новое! — сторож, оторвав голову от верха тумбочки, тяжело повернулся на стуле — сутки дежурить — не кино смотреть: летит очередная «Волга» наверх, а старик уже шлагбаумом из трубы «пятидесятки» хлопает: — Добро пожаловать! — расправит несколько мятых купюр, что суют таксисты, за бдительность, и опять к тумбочке, отсюда, с центра стоянки, все машины как на ладони, берегись, жулики, прижучу!
— Здорово, Геша, здорово, милый, давно не виделись! — старик вдруг задумчиво пожевал сухими губами, о, вспомнил!
— А клюшку возьми, возьми, милый, и ходи сам, как ноги заболят, я не буду, вот… — опять чуть задумался: —…Хозяин есть, у деревяшки той, приходил, веришь — нет?
— Как приходил? — оторопел Генка. — В милиции он!
— Во, во! — сторож ткнул ему трость в руки. — Был в милиции — нынче отпустили; с похмела, дрожит, как собака, а соображает. Забыл, мол, палку в такси, давай и все! Вот тебе, говорю, фигуру из трех пальцев! кто давал — тому и верну, так?! Обещал еще прийти — нельзя без клюшки, привык…
— Таких клюшек — в любой аптеке завались! — Генка крутанул палкой, рассек воздух словно шпагою. — Тоже мне ценность — на копейку десять штук.
Подойдя к машине, бросил злосчастную клюку в багажник, (вдруг и вправду хозяин приплетется), проверил масло- воду, выждал минуты три для прогрева двигателя и мимо зевающего сторожа вниз, на линию.
День удивительный, суббота, а идет — лучше некуда. Не любил Генка субботы-воскресенья. Милое дело — работать среди недели, пассажир тогда трезвый, деловой: баба задыхающаяся от сумок или мужичок разбитной, торопится, не держит тачку зазря, в главк спешит или фирму какую, порешает вопросы в момент и опять домой, на Север… И дожди не любил, тут своя теория. Надо чтоб у клиента выбор был: такси, если дорого — автобус, в дождь выбирать некогда: лови тачку за любую цену — лишь бы не промокнуть. Злой тогда пассажир, обиженный, ни поговорить, ни обсудить чего-либо. Смена кажется длинной и тошной. А сегодня нормально, с самого начала: в аэропорт два раза и обратно не пустой. Полдня, закругляться можно, вдруг на дачу успею?.. Правильно Клавка доказывала, отдыхать тоже надо, сгоришь на работе, елки.
На проходной контрольный механик поманил его через окно своей будки, махнул рукой: зайди, мол! Генка проскочил смотровую яму, (нельзя стоять на проезде — жмут машины сзади, сигналят нетерпеливо), тормознул напротив ворот мойки и к контрольному, а из полумрака будочки дед выко- выливает, тот самый, вокзальный хулиган, щетина седая ежиком неделю поди не брился, а вид — будто склад с запчастями взорвал, по ошибке, до того виноватый — не только клюшку, денег дашь, чтоб успокоился; не даром ночь прошла, инвалид, а не похвалили в милиции, не сказали поди одобряюще: «Выступай еще, дедуля, спишем грехи, лишь бы жил и процветал, дебошир этакий!»
— Сынок, — голос деда дрожал, неловко видать было, хоть казни-расстреливай. — поди ругаешь меня, а?
— Нет, хвалю, — съязвил Генка, — бей еще по машине, таксисты богатые… чего надо?
— Вернул бы клюшку, сынок, — левый глаз старика страдальчески дернулся, он прикрыл его ладонью, вроде успокаивая. — Пьяный был, не помню, верни, а? Заплачу, чего скажешь.
— Что ты заплатишь?! — Генка шагнул к машине, вошь на аркане, а туда же… заплачу! — На! — сунул деду клюку. — И не дерись больше, в следующий раз не посмотрят, что старый — накостыляют за милу душу, понял?
— Понял, понял, — поддакнул угодливо старик, схватив трясущимися руками клюшку, потряс ее словно сомневаясь в подлинности, довольная улыбка скользнула по лицу, теряясь в глубоких бороздах-морщинах. — Пригожусь еще, сынок, увидишь, цепочку запаять или…
— Некогда, дед! — оборвал его таксист. — Иди, а то передумаю!
— Что ты, милый, что ты! — старик торопливо ступил в сторону. — Ухожу…
— Опять заливаешь?
Сменщик только что с линии, прогнал машину через мойку, вода капала с кузова на асфальт, образуя лужицы. Человек пять таксистов стояли возле. Смену отработал, а новостей, — будто не болел неделю.
— Чего заливаешь? — повторил Генка, здороваясь.
— Но, но, — обиделся сменный. — как было говорю, заливаешь, — передразнил Генку. — кто больше врет, неизвестно, — и продолжил:
— Выхожу сегодня из тачки, напротив ювелирного магазина: пробка огромная, рядом стоянка такси, я и приткнулся: стоять так с пользой — может пассажира выловлю. Что случилось смотрю, а на дороге старик, рядом с автобусом, сшиб видать деда. Милиция тут же, «скорая» подъезжает, и бабы бегут с ювелирного, наш, говорят, дедуля, кольца ремонтирует, сережки, цепочки паяет, только что выскочил из магазина пьяный и на тебе! попал под автобус. Дед-то без сознания или на самом деле пьяный, мычит только. Его в «скорую» сразу, а клюшку стали из-под колеса вытаскивать, дернули посильнее, резиновый набалдашник свалился и верите!.. — глаза сменщика округлились, как у рыбака, что рассказывает про щуку метра на полтора. — и верите! — повторил с придыханием. — посыпались из клюшки кольца золотые, печатки разные, еще что-то…, в трубе все было. Врач клюшку положил на асфальт, а милиция сразу свидетелей и опись составлять, ничего себе дедушка! Скупал видать золото по- дешевке и в клюку, с собой, для надежности. Во как!
— Забавный случай… — начал было Генка, ври, мол, и вдруг… как током пронизало, до пяток прямо. — В сером костюме старик, да? Так или нет?! — почти крикнул он.
Ну!.. — обиделся сменный. — Чего орешь-то? Туфли
рыжие еще, я уж и не помню дальше, бич бичом, а такое отколол, на сколько миллионов в клюку запихнул — с ума сойдешь!
Генка оперся локтем на мокрый капот, вот же дурак, держал в руках золото и… отдал, пожалел деда. Теперь никому не достанется, государству разве, и растает, растворится в бездонных закромах, а я бы!.. я бы… Да что говорить зря, проехали… И кто знает, где счастье, поможет ли золото, старику не помогло, а мне? Мне поможет?..
Солнце жгло машину, резало безжалостно черную лакированную поверхность, лишь в двух продолговатых вмятинах держались еще капельки влаги, будто слезы, вот они тоньше стали, еще… и пропали, все.
Борис Комаров. Несчастный случай
В ТОТ ДЕНЬ
— Что же ты делаешь?!
Трость хряснула по капоту, оставив на его блестящей черной поверхности длинную узкую вмятину, взлетела в верх для нового удара. Генка оцепенел, ужас сдавил его, тиснул в сиденье: мгновение всего, а капот выкидывай, не выправишь ведь, придурок! двойное железо… Следующий удар сотряс машину, «Волга» будто застонала от острой боли. Генка рванул дверь в сторону, метнулся из салона, что за день такой, а?! Ну все боком… и опять!
Черт его дернул к «Северянке» подъехать, недоразумение какое-то, не гостиница. Развалюха. Полусмытого розового колера здание построено так давно, что присело от времени, штукатурка вразбежку прострелена глубокими трещинами и местами пообвалилась, выказывая прохожим рыхлые от дождей кирпичи кладки. Цепляясь стенами за соседние строения, гостиница тянула свою лямку, ожидая капитального ремонта, а скорее всего сноса. Пассажиры попадаются туда редко, больше до «Востока» или в «Прометей», потому Генка и удивился, когда в микрорайоне в такси прыгнуло двое па- реньков:
— До «Северянки», шеф!
Ладненько… оттуда к вокзалу рукой подать, нынче здесь да у рынка только и возьмешь клиента, на улице никто тачке не машет; дорого, «частника» ловят.
У гостиницы пассажиры, подсчитав деньги, добавили чуть сверху:
— Ты погоди, шеф, вдруг номеров нет, мы мухой! — скрылись за скрипучими толстенными дверями.
Началось… Генка тоскливо взглянул на часы: пошло времечко, нет того хуже — уйдут на миг, а жди до некуда, ладно, если сам пассажиром недоволен — пять минут для очистки совести и ходу, а если порядочные мужики и не жмутся? Куда денешься? Тоже ведь человек, с нервами… Генка вздохнул, нож в сердце — стоять-то. Сколько таксистов, столько и привычек: один смену проспит, выжидая клиента, а ухватит кого, так норовит весь день его катать, выполнять прихоти, другой…, да что говорить, свобода дороже. Хочу — направо поеду, хочу — налево, хочу вообще на заправку двину, вот так!..
Пассажиров не было уже минут десять — умерли что-ли? Хлопали двери гостиницы, спешил народ, да все мимо… Три подвыпивших паренька куражились у входа, задирали прохожих что помоложе или попьянее их. «Дай закурить, братишка!» — приставал сейчас один к покачивающемуся, заросшему трехдневной щетиной мужичонке. Тот бестолково шарил в карманах, один даже вывернул кисетом, потряс на ветру грязной дырявой изнанкой, демонстрируя сверхбедность, откуда, мол, братцы, у доходяги роскошь, не до сигарет, выжить бы… Говорить он уже не мог, слабость синевой лилась с лица, пучил глаза только, потом махнул уныло рукой и побрел к затоптанному пыльному скверику, не обращая внимания на крик просителя: «Куда пошел, а? Стой тебе говорят!»
Генка завел двигатель: убрать бы машину в сторону, а то шарашатся рядом — сломают антенну или стекло разобьют. Сдал чуть назад и катнулся левее, к бетонному столбу, во, теперь сражайтесь, каратисты. Пареньки, не дождавшись ответа от удаляющегося молчаливого собеседника и не видя следующего объекта для ссоры, начали яростно спорить меж собой время от времени медленно расходясь с растопыренными для боевого выпада непослушными руками, сходились они неожиданно мирно, забывая, очевидно, начало конфликта. Вдруг они притихли, разом как-то, поджались будто волки на охоте и, качнувшись в сторону гастронома, дружно потянулись туда. Что это с ними?.. Ах, вот оно… К гостинице не спеша приближались двое: милиционер, здоровенный краснолицый сержант, рыжие усы топорщились под крепким вопросительно вздернутым носом, дубинка литой резины покачивалась в пухлой пятерне, коричневая кобура на скрипучем новеньком ремне — тронь такого — враз узнаешь почем нынче молодость, рядом щупленький гражданский, светловолосый парень лет двадцати пяти. Через плечо коричневый ремешок рации, стажер видать, патрулируют район гостиницы. Вероятно они направлялись к спорящим ранее на весь околоток паренькам. Увидев их неожиданно распрямившиеся спины, так недавно по-боевому сгорбленные и вызывающе сутулые, сержант грозно рыкнул:
— Что? Хулиганить!
Один из парней, который потрезвее, испуганно оглянулся, натянул на голову слабо осязающего действительность приятеля упавшую в пыльную лужу модную серую кепку с большущей матерчатой пуговицей наверху.
— Все нормально, старшина, уходим!..
Милиционер еще раз грозно глянул им вслед:
— Смотри у меня, разбойники, в рог скручу! — довольно повернулся к остановившемуся рядом штатскому: — Вовчика каждая собака знает, поубиваю! — поднял сжатый кулак. Синие буквы наколки «Вова» и садящееся в волны корявое солнце на кисти мента замаячили перед носом светловолосого. — И тебя службе обучу, понял? Мы их вот так!.. — он смачно плюнул на ладонь, хлопнул по ней дубинкой, показывая этим как расправляется обычно со шпаной. Неожиданно, качнувшись, громко икнул:
— Ишь ты, как оно…, — промолвил довольно. — на старые дрожжи сразу берет, — и дальше, будто успокаивая себя: — с похмелья всегда хреново. Ты, Николай, — обратился он к спутнику. — не журись, в первый день тяжело — потом легче. Я уж ого-го сколько в этой формяге отбухал… — одернув привычно полы кителя, встряхнулся, мощно повел плечами, поправил кобуру. Вроде все, чем бы еще заняться? вероятно крутилось в сержантской голове, повел мутным взглядом поверх стоявших неподалеку легковушек. Иномарка с затемненными стеклами его не заинтересовала, «девятка» тоже, глаза остановились на такси.
Ну, начнет привязываться, екнуло сердце, Генка торопливо опустил защелку замка двери, крутанул ручку стеклоподъемника нет хуже пьяного милиционера. Другого бы, попроще, выдворил из салона и дело с концом, иди, мол, брат, иди, вон автобус-то! дешево и сердито, а этот ни за что добром не успокоится, права «качает» да еще при оружии. Вози ихнего брата за спасибо смену, ну уж на фиг!..
Сержант ткнулся в дверь, нашарив ручку, вдавил кнопку замка. Генка сжался даже, злость, недовольство собою, волной катнулись в виски, стукнуло больно в затылок, вот же зараза какая, и чего я раньше не уехал? Верняком скандал будет!.. Точно, сержант упорно рвал ручку, лицо, выражая крайнее удивление, раскраснелось еще больше, что за черт?
— кричало безмолвно оно, — я же умею открывать «Волгу», почему дверь не поддается, а?
— Что тебе?! — Генка чуть опустил стекло. — Занята машина, пассажиры в гостинице!.. — начал он пояснять.
Милиционер, не слушая таксиста, рвал дверь, штатский, стоя чуть в стороне, неприязненно наблюдал за его действиями. Ему, похоже, были не по душе действия шефа, но стажер, любому известно, мужик подневольный, вот и не вмешивается. Такой же гад будет, коль равнодушно смотрит на дурость, Генка еще приопустил стекло:
— Занято же, сказал! Жду пассажиров.
— Открывай! — взревел мент, уставив на водителя непонимающие осоловелые глаза. — Это мне занято?! Ты понимаешь с кем говоришь, а? Да я всех таксистов знаю, понял?
— Сержант, вздыбив усы, дыхнул перегаром и, глотанув воздуху побольше, рявкнул: — Открывай, кому говорят! Ты же Ярковский, по морде вижу, так? И я с Ярково, открой земляку. — снизошел он вдруг до просьбы, ковыряя дверь дубинкой. — Нам же недалеко ехать.
Сердце перегретым компрессором колотилось в груди, жар душил Генку, до макушки, до волоска последнего, а нервы — будто голые стали.
— Уйд-ди п-по-хорошему! — от волнения он с трудом подбирал слова. — Сейчас в областное УВД свезу, разберутся кто из нас Ярковский! — еще немного и, не помня себя, не ощущая действий, сцепится с милиционером, бывало такое, особо по молодости, сейчас забывается уже: похолодала башка, да и возраст не тот. — Уйди, в последний раз говорю! — крикнул остервенело и к штатскому:
— Убери его ради бога, убери от греха, ну что стоишь?!
— оттолкнул тянувшиеся в салон милицейские лапы. Вот же как бывает: с парнями пьяными не схлестнулся, так с ментом пришлось!
Стажер, видя столь скандальное развитие событий, не стал ждать большего, (слава богу, хватило ума!). Неожиданно сноровисто он ухватил шефа за литые плечи и поволок от тачки:
— Ты чего, Володя? Чего привязался-то? На работе мужик, чего ты?!
Яро сопротивляясь, взбрыкивая всем телом, сержант все же отступал. Остановившись шагах в десяти от машины, он будто осел разом, слушал стажера, бестолково крутя головой. А чего случилось? — выражала его поза, служба, брат, бывает всяко, ну погорячился, ну поддал сегодня… Да ладно, что ты, Николай! Вконец успокоившись, он повернулся к такси, поднял рывком дубинку вверх:
— Рот фронт! — гаркнул сквозь усы. Молодец! Так и держись!.. — хлопнув находчивого стажера ручищей по плечу, пойдем, мол, делов сегодня выше крыши, направился вдоль тротуара к центральной улице.
Вот какой, а! — испортил настроение да еще «рот фронт» кажет. Француз нашелся, Генка кипел, не как в начале, тише конечно, но все же… такое разом не угаснет, не забудет ся махом: весь день продумаешь и завтрашний прихватишь. Бывает сойдутся таксисты в гараже, а разговоры об одном: «слетал» в Свердловск за столько-то, заехал в челюсть этому, не знают простого: не балбесу пьяному «накатил» — себе, ведь думаешь неделю о случившемся, валится дело из рук, перекосяк идет по любому поводу. Вот и думай, решай в следующий раз: махать кулаками и забить голову дрянью, нелепыми переживаниями или разойтись по-мирному да работать спокойно.
Генка следил за патрулем: ушли, скрылись за углом…, нет, тут долго стоять нельзя, не одно так другое. И чего жду? Моются в душе мои пассажиры, в номере «люкс», забыли обо всем, а я торчу, как привязанный. Вышло время по их деньгам, да нервов истрепал не на один миллион, все, хватит! сейчас крутнусь мимо рынка, вдруг кто махнет рукой и на вокзал, кончилось терпение.
Нд-да… обочина улицы напротив разношерстных киосков забита машинами «частников». Всяк тысчонку норовит сшибить, вывернула жизнь карманы, вот и хватают пассажира у таксистов из-под носа. Девчушки тут же, жмутся к тротуару, хохочут, прикрывая ротик ладошками, будто от смущения, одергивают коротенькие (куда уж меньше!) яркие, режущие глаз юбочки, смахивают с них микронные пылинки, выжидают подолгу машинку поновей и подешевле, юркают внутрь слегка жеманясь, словно нехотя, и скрываются в общем потоке. Вот около одной, длинноволосой, с прямым вырезом челки по гладкому бледному лбу, тщательно вычерченными сочно-коричневыми губами, в шортиках мягкого черного трикотажа, крохотных до некуда да еще подвернутым мелким, в шнурок, сгибом, (модно так что-ли?), девицы замер резко «жигуленок» полный стриженых наголо парней: едем, мол, девушка, смотри солнышко какое, самое время позагорать, полежать на травке, ну чего ждешь, красивая?!
Один даже, здоровяк краснощекий, в широченных спортивных штанах, вылез деланно вяло из машины, подошел, качаясь с кроссовки на кроссовку к девице, и принялся, склонившись, нашептывать в ее маленькое аккуратное ушко что-то дежурно важное. Та капризно морщит носик, крестик блестя подрагивает на вздернутой груди, знаю, вас, хамов, говорит ее недовольное личико, не мешайте работать! и легонько, ручкой, краснолаковую «девятку» тормозит. Гибко, будто струясь, скользнула в полуоткрытую дверь, в глубину мягких бархатных сидений, ласковых вздохов магнитолы и пропала, на сегодня. Ну вот, все при деле, а я? Нельзя так… Проехал Генка мимо рыночной площади и через универмаг на железнодорожный, день-то идет.
На вокзале у пустой, в связи с таксомоторными переменами, будки контролера, рядом с осколками битых оконных стекол блестят оранжевыми крышами несколько «Волг». Таксисты неподалеку, сидят сгорбившись на синих, местами облупившихся от времени и дождей, трубах ограждения стоянки. Сквозь автобусный шум и гул площади слышен их смех.
Чего ржут-то? Генка ткнул тачку поближе к машинам, потянулся рукой к приводу защелки капота, взглянуть бы на двигатель, не особо жарко, а греется, собака, поди жалюзи заело… и вдруг увидел его. Седой лохматый старикан, с засаленными наградными планками на сером пятнистом от расползающихся масляных клякс пиджаке, прихрамывая, топтался меж закрытых наглухо тачек.
— Кто хозяин? — тыкая поочередно в каждую резиновым набалдашником клюки, старик глядел вопросительно на прохожих, остановив взгляд на трубе, мотнулся к сидящим.
Таксисты, (нашли клоуна, придурки), хохоча показывали на вокзал, ушли, мол, там хозяева. Старик был пьян, вдребезги, до остервенения и черт еще знает как. Свяжешься с ним, время убьешь, а денег кот наплакал, да «вырубится» не дай бог дорогой, куда его потом? Хлебнешь горя… Вот он ковыльнул к Генкиной тачке. Увидев в ней водителя, постоял немного, покачиваясь, и вдруг, громко рыкнув: — И ты такой же?! — маханул тростью.
..!Вот как было в тот дурацкий день, ерундой началось, ей и кончилось. Будь неладен, старый пенек!..
Выскочив из салона, Генка ухватив неожиданного обидчика за руку с тростью, крутанул ее наотмашь, я тебе покажу как машину гробить!
— Накати ему! — орали с трубы. — Дай в лоб, чтоб помнил долго!
Это и отрезвило… Что же я делаю! Он со злобой взглянул на таксистов: вот, суки, позакрывали машины, сбили деда с толку, а я накати? Дай в лоб инвалиду из-за двух вмятин, ветерану, участнику всех войн и сиди в тюрьме если он коньки бросит, так?! Нет уж… нема дурных. А что делать? На посмешище выставил, вон народу сбежалось сколько, да работы дал: править-подкрашивать. Раз простишь, два — понравится: будет ходить к вокзалу, колотить машины, щелкать по капотам-багажникам вместо физзарядки.
Старик, забывший очевидно о происшедшем, нашарил дрожащей рукой упавшую на асфальт клюшку, выпрямившись, шагнул к двери такси:
— Вези в микрорайон! — гаркнул таксисту, грозно сведя кустистые брови к сизому носу. Непонимающе глянув на приостановившихся было прохожих повалился в салон. — Вези, тебе говорят! — донеслось уже оттуда.
Был бы Генка гранатой — взорвался бы от возмущения, летел тысячью осколков над вокзальной площадью от стариковского беспредела… Еще командует! в микрорайон захотел, да я!.. да он!.. Генка задыхался, воздух, тугой, как резиновый мяч, сдавил легкие, жал горло — хоть глотай его, что наглеет старикан, а?.. В милицию сдам, стрельнула наконец в голову мысль, точно! Не все дураки, как сержант у гостиницы, есть и умные люди, разберутся. Он кинулся за руль; я тебе покажу! било колоколом в висках, в вытрезвителе заночуешь — узнаешь как издеваться над водителем, таксист не человек что ли?!
Взревев двигателем, такси рвануло через тенистый тополиный коридор к светофору и резко влево на товарное шоссе, к райотделу милиции; в подвале мухой протрезвеет, а чтоб не орал и не брыкался, к креслу привяжут ремнями, через пару часов всех богов помянешь, умный будешь и ласковый, хоть в партию принимай.
— В микрорайон? — вопросительно вскинулся старик, вздрогнув на выбоине и, не дожидаясь ответа, мотнулся тяжелой головой в Генкино плечо. Локтем, самой косточкой, чтоб чувствительней, тот пиханул его обратно. Дед качнулся к дверке, очнувшись вдруг удивленно глянул на таксиста: — Нормально, шеф? Я рассчитался? — и повалился боком на рычаг переключения передач.
Вот нахал! Вообще не имеет представления что творит, Генка с силой толканул его обратно:
— Будешь сидеть, нет? В милицию сдам за капот, понял?!
— Меня, в милицию? — дед удивленно пучил глаза. — Плевал я на милицию!.. — боднув стекло, он завалил голову на верх спинки сиденья и замер, будто оцепенел.
…Не умер бы до вытрезвителя, старик, да еще пьяный.
У здания районного отдела милиции, трехэтажки белого кирпича, Генка щелкнул кнопками дверных замков (деду с его чумными мозгами век не открыть), выскочил из машины и в распахнутую дверь подвала, там вытрезвитель, в самой прохладе.
В приемнике двое: старшина, бурно жестикулируя, возражает женщине в белом халате:
— Вам хорошо, Вероника Петровна, отдежурили и в больницу, в чистоту, а мы завсегда в гадючнике, и сорвешься бывает, как без этого?! — впечатав крепенький кулак в полировку стола, спохватился: спокойнее надо, спокойнее! выражало сейчас пылающее багрянцем лицо старшины, собрав быстренько вспорхнувшие со стола бумажки, бросил взгляд на стоявшего парня, что случилось?
— Старик у меня, в такси, пьяный! Дал на вокзале по капоту клюшкой и все дела!.. Куда его? Пусть у вас заночует… Не судиться же с ветераном из-за вмятин, бог с ним.
Старшина чуть помешкал с ответом, подвигал зачем-то стол, вроде качается! и вдруг спросил:
— Клюшкой, говоришь, инвалид?
— Инвалид значит, — кивнул Генка, чего канитель разводит? то да се…
Старшина отрицательно покачал головой:
— Не берем таких, всякое бывает, с инвалидами, так, Петровна?
Таксист оторопел, этого не хватало, еще заковыка.
— И куда его? Помял машину, черт с ними, деньгами, переживем, а его даже в вытрезвитель нельзя… ничего себе порядки! Лучше бы в нос накатил ему, душу отвел.
— Тогда посадят! — усмехнулся старшина, наморщив лоб, тер минуту подбородок — думал видать, встав из-за стола стукнул пару раз костяшками пальцев в боковую стенку комнаты: — Петро, выйди-ка!
Рядом хлопнула дверь и в приемник вошел, потягиваясь, рослый сержант, в руке книжка:
— Лихо они его надули, как с добрым утром. — заговорил, словно продолжая незаконченное, протянул книгу старшине. — На, дочитал!
Тот сунул ее в ящик стола:
— Иди с таксистом, помоги затащить старика в отдел, а я дежурному звякну, введу в курс.
Старик уже выбрался из машины, (го-ло-ва!) и дыбал у переднего крыла, шагнет вяло в сторону — его назад, влепится всей тяжестью в черный овал и тем же макаром, с упорством одержимого начинает привычный маневр.
— Куда пошел?
Генка, схватив деда за тощий мосластый локоть, потянул его от такси, сержант привычно кинул себе за шею его вторую руку и вперед! к дежурному по райотделу.
Через десяток метров старик забеспокоился, куда его, а? — вскинул вопросительно голову, уперся здоровой ногой в неровность асфальта, даванул назад, но, видя тщетность усилий своих сник, повис мешком, все, братцы, делайте что хотите!
Массивные, забранные профилированным алюминием двери, полуоткрыты. В глубине просторного коридора на крашеной «под бронзу» деревянной тумбе бюст Дзержинского. Темно-вишневый бархат отделки низа тумбы падает тяжелой складкой на пол. За высокой перегородкой из оргстек- ла у пульта, напротив дрожащих огонечков подсветки и ручечек тумблеров, сидел капитан, выцветшая красная повязка на руке, плечом он прижимал к уху телефонную трубку, что- то торопливо записывал.
— Все сделаем, старшина! — положив трубку, щелкнул тумблером, заметив стоящих за перегородкой, махнул призывно рукой: — Давай сюда, буяна, позвонили уже!
В помещении дежурного старик недовольно скрипнул зубами, оттолкнув сопровождающих, замер на мгновение, затем качнулся, пошарил правой рукой в воздухе, похватал его растопыренными пальцами — вероятно искал забытую в машине клюку, где грозное оружие, черт побери?! не найдя, мыкнул коротко и повалился кулем на кушетку. Улегшись на бок, вздохнул довольно, подвернул поближе к груди ноги в стоптанных рыжих туфлях, сунув под щеку кулак, устало закрыл глаза, все, мол, ребята, вопросы потом, а сейчас спать, спать, спать… Капитан недоуменно поджал губы, вытянувшись в нитку, они уехали куда-то вглубь, под мясистый нос, подчеркивая крайнюю задумчивость, замерли на мгновение, затем вернулись обратно: а-а, ладно, пусть спит старик, разберемся. Повернулся к Генке:
— Чего случилось? Рассказывай.
— Да я… — начал было Генка, перевел взгляд на своего обидчика и неловко стало, уныло как-то; дед спал, свернувшись калачом, маленький, щупленький, ворот пиджака задрался к седому затыклу, тоже мне, вояка — метр с шапкой, плюнь посильнее — рассыплется… и капитан поди думает: детина, связался с инвалидом, он крови не жалел, Родину защищал, а ты? ты что в жизни доброго сделал? — за железяку его наизнанку выворачиваешь, таксист — одним словом, xaпугa.
Капитан, видя заминку, расценил это по-своему. Достал из верхнего ящика стола лист бумаги, ручку катнул по полированной поверхности:
— Пиши заявление, — сказал сухо. — Что, где, когда!
О, господи, то рассказывай, то пиши, век по милициям не
ездил, полдня убил… Генка взял ручку, повертел с минуту в руках, нет! говорить нелегко, а на бумаге тем более, нашли писателя!
— Документы есть у него? — капитан склонился над журналом дежурств. — Не знаешь? Ладно… Чего не пишешь? Думай, думай… Сильно помял машину?
Генка аж вспотел, это для него, хозяина, вмятины кажутся большими, еще жестянщик в гараже оценит по достоинству, а любой другой, профан в этом деле, капитан к примеру, посмеется только, чепуха, скажет, веники!
— Ничего мне не надо! — он бросил ручку на стол. — Я что хочу?.. — взмолился почти и ответил громко, четко разделяя слова: — Посидит ночку дедок, подумает — глядишь и не будет костылем махаться, взяли моду!
Капитан дописал в журнале, закрыв его, хлопнул по целлофановой обложке ладонью:
— Значит так, подумай: писать или нет заявление, не позвонишь утром — отпустим деда с миром. Пойдет?
— Пойдет! — довольно буркнул Генка, взглянул на часы: елки-моталки, четыре уже, день-то прошел, пролетел ракетой, осталось на заправку заскочить и в гараж… ни плану — ни чаю, знал бы — из парка не выезжал!
— Не-е, что ты, что ты!.. Где ж это выправишь?
Сашка Зайков, бригадир сварочного цеха, сам сварщик и жестянщик «от бога», погладил капот заскорузлой пятерней, тщательно ощупав вмятины, поднял его, поводил ладонью по ребру жесткости с другой стороны, поддел его острием отвертки — крепко сидит. Закрыл капот.
— Нет, не получится, над профилем долбанул, не подлезть. — и посоветовал: — Так поезди, привыкнешь…, не сильно же заметно!
— Так дак так… — Генка завел движок и по спирали на верх, на второй этаж бокса… надоело, голова кругом, а с чего? С ерунды: то сержант краснорожий, то дед с палкой, теперь еще и править нельзя.
На стоянке выбрал угол потемнее, ткнул машину бампером вплотную к батареям отопления, скромнее надо, скромнее, как Жванецкий говорит, иначе будет всяк проходящий пальцем тыкать, бормотать навроде: — Что, помял? а-я-яй! была добрая тачка и на тебе… — Смочил у крана губку поролоновую: коврики протереть, освежить в салоне, (хорошая смена или плохая, а пыль все равно садится), заднюю дверку распахнул, о, елки, на сиденьи дедовская клюшка. Повертел ее в руках, покрутил: стальная трубка, крашеная под дерево, набалдашник, чтоб не шлепнуться на льду, загогулина для упора, поподкидывал — увесистая штука, на танцы ходить само то, добрая выручалка. Приставил к крылу: подарю сторожу, пусть кандыбает по стоянке, Гешку вспоминает.
Протер в машине, щетки — зеркала покидал в багажник, на ключ и…
— Отробил? Сколько наворовал?
Ну вот, что за привычка? В таксопарке, кто крутился раньше, а теперь бросил тачку по болезни или возрасту пенсионному так и палят в лоб при встрече: — Много наворовал? — Будто жгет их, совестливые стали, перевертыши, народ жалеют, и сторож туда глядит…Я работаю, понятно? а во вторых: не ты ли Василий Егорыч учил меня десять лет назад баранку крутить? забыл, старый пудель? То-то…
Генка пожал бывшему сменщику руку:
— Привет! Подарок хочешь?
Василий поставил на бетонный пол холщевую сумку с пустыми бутылками: набралось на стоянке за смену — как раз еще на «флакон», достал из верхнего кармана пиджака очки — посмотрим, что за диковина. Полюбовавшись, прикинул клюшку к ноге: классно, как англичанин.
— Где взял?
— Да так… — замялся Генка, попинал колеса кроссовкой
— добрая резина, еще походит, и не стал рассказывать, происшедшее казалось далеким и неинтересным, чего особенного? Отвез пьяного в милицию и всего-то… и звонить утром не буду, надоел тот алкаш, пошел он к бесу! таких случаев… другое плохо: завтра выходной по графику, на дачу семьей собрались, а сменщик заболел. Придется работать, чтоб машина не стояла, а то подсадит начальник колонны чудика, угробит движок и стой, ремонтируй потом полмесяца.
…Так и есть, не может Клавка без скандала: — Ни выходных, ни проходных, трудяга! — Трудяга, ну и что?… «Работай живя!» — как Куприн пишет, Александр Иванович. Да разве ее переспоришь? Что про великих говорить, что про соседку — результат-то нулевой. Выскочил Генка из дому, поймал тачку и на работу. Пешком бы, для развития ног
— времени нет: и проспал, и крик домашний…, хорошо теща молчит, а то бы они, в две пилы, махом из меня пятаков накрутили.
— Что нового, Василий?
— Все новое! — сторож, оторвав голову от верха тумбочки, тяжело повернулся на стуле — сутки дежурить — не кино смотреть: летит очередная «Волга» наверх, а старик уже шлагбаумом из трубы «пятидесятки» хлопает: — Добро пожаловать! — расправит несколько мятых купюр, что суют таксисты, за бдительность, и опять к тумбочке, отсюда, с центра стоянки, все машины как на ладони, берегись, жулики, прижучу!
— Здорово, Геша, здорово, милый, давно не виделись! — старик вдруг задумчиво пожевал сухими губами, о, вспомнил!
— А клюшку возьми, возьми, милый, и ходи сам, как ноги заболят, я не буду, вот… — опять чуть задумался: —…Хозяин есть, у деревяшки той, приходил, веришь — нет?
— Как приходил? — оторопел Генка. — В милиции он!
— Во, во! — сторож ткнул ему трость в руки. — Был в милиции — нынче отпустили; с похмела, дрожит, как собака, а соображает. Забыл, мол, палку в такси, давай и все! Вот тебе, говорю, фигуру из трех пальцев! кто давал — тому и верну, так?! Обещал еще прийти — нельзя без клюшки, привык…
— Таких клюшек — в любой аптеке завались! — Генка крутанул палкой, рассек воздух словно шпагою. — Тоже мне ценность — на копейку десять штук.
Подойдя к машине, бросил злосчастную клюку в багажник, (вдруг и вправду хозяин приплетется), проверил масло- воду, выждал минуты три для прогрева двигателя и мимо зевающего сторожа вниз, на линию.
День удивительный, суббота, а идет — лучше некуда. Не любил Генка субботы-воскресенья. Милое дело — работать среди недели, пассажир тогда трезвый, деловой: баба задыхающаяся от сумок или мужичок разбитной, торопится, не держит тачку зазря, в главк спешит или фирму какую, порешает вопросы в момент и опять домой, на Север… И дожди не любил, тут своя теория. Надо чтоб у клиента выбор был: такси, если дорого — автобус, в дождь выбирать некогда: лови тачку за любую цену — лишь бы не промокнуть. Злой тогда пассажир, обиженный, ни поговорить, ни обсудить чего-либо. Смена кажется длинной и тошной. А сегодня нормально, с самого начала: в аэропорт два раза и обратно не пустой. Полдня, закругляться можно, вдруг на дачу успею?.. Правильно Клавка доказывала, отдыхать тоже надо, сгоришь на работе, елки.
На проходной контрольный механик поманил его через окно своей будки, махнул рукой: зайди, мол! Генка проскочил смотровую яму, (нельзя стоять на проезде — жмут машины сзади, сигналят нетерпеливо), тормознул напротив ворот мойки и к контрольному, а из полумрака будочки дед выко- выливает, тот самый, вокзальный хулиган, щетина седая ежиком неделю поди не брился, а вид — будто склад с запчастями взорвал, по ошибке, до того виноватый — не только клюшку, денег дашь, чтоб успокоился; не даром ночь прошла, инвалид, а не похвалили в милиции, не сказали поди одобряюще: «Выступай еще, дедуля, спишем грехи, лишь бы жил и процветал, дебошир этакий!»
— Сынок, — голос деда дрожал, неловко видать было, хоть казни-расстреливай. — поди ругаешь меня, а?
— Нет, хвалю, — съязвил Генка, — бей еще по машине, таксисты богатые… чего надо?
— Вернул бы клюшку, сынок, — левый глаз старика страдальчески дернулся, он прикрыл его ладонью, вроде успокаивая. — Пьяный был, не помню, верни, а? Заплачу, чего скажешь.
— Что ты заплатишь?! — Генка шагнул к машине, вошь на аркане, а туда же… заплачу! — На! — сунул деду клюку. — И не дерись больше, в следующий раз не посмотрят, что старый — накостыляют за милу душу, понял?
— Понял, понял, — поддакнул угодливо старик, схватив трясущимися руками клюшку, потряс ее словно сомневаясь в подлинности, довольная улыбка скользнула по лицу, теряясь в глубоких бороздах-морщинах. — Пригожусь еще, сынок, увидишь, цепочку запаять или…
— Некогда, дед! — оборвал его таксист. — Иди, а то передумаю!
— Что ты, милый, что ты! — старик торопливо ступил в сторону. — Ухожу…
— Опять заливаешь?
Сменщик только что с линии, прогнал машину через мойку, вода капала с кузова на асфальт, образуя лужицы. Человек пять таксистов стояли возле. Смену отработал, а новостей, — будто не болел неделю.
— Чего заливаешь? — повторил Генка, здороваясь.
— Но, но, — обиделся сменный. — как было говорю, заливаешь, — передразнил Генку. — кто больше врет, неизвестно, — и продолжил:
— Выхожу сегодня из тачки, напротив ювелирного магазина: пробка огромная, рядом стоянка такси, я и приткнулся: стоять так с пользой — может пассажира выловлю. Что случилось смотрю, а на дороге старик, рядом с автобусом, сшиб видать деда. Милиция тут же, «скорая» подъезжает, и бабы бегут с ювелирного, наш, говорят, дедуля, кольца ремонтирует, сережки, цепочки паяет, только что выскочил из магазина пьяный и на тебе! попал под автобус. Дед-то без сознания или на самом деле пьяный, мычит только. Его в «скорую» сразу, а клюшку стали из-под колеса вытаскивать, дернули посильнее, резиновый набалдашник свалился и верите!.. — глаза сменщика округлились, как у рыбака, что рассказывает про щуку метра на полтора. — и верите! — повторил с придыханием. — посыпались из клюшки кольца золотые, печатки разные, еще что-то…, в трубе все было. Врач клюшку положил на асфальт, а милиция сразу свидетелей и опись составлять, ничего себе дедушка! Скупал видать золото по- дешевке и в клюку, с собой, для надежности. Во как!
— Забавный случай… — начал было Генка, ври, мол, и вдруг… как током пронизало, до пяток прямо. — В сером костюме старик, да? Так или нет?! — почти крикнул он.
Ну!.. — обиделся сменный. — Чего орешь-то? Туфли
рыжие еще, я уж и не помню дальше, бич бичом, а такое отколол, на сколько миллионов в клюку запихнул — с ума сойдешь!
Генка оперся локтем на мокрый капот, вот же дурак, держал в руках золото и… отдал, пожалел деда. Теперь никому не достанется, государству разве, и растает, растворится в бездонных закромах, а я бы!.. я бы… Да что говорить зря, проехали… И кто знает, где счастье, поможет ли золото, старику не помогло, а мне? Мне поможет?..
Солнце жгло машину, резало безжалостно черную лакированную поверхность, лишь в двух продолговатых вмятинах держались еще капельки влаги, будто слезы, вот они тоньше стали, еще… и пропали, все.