Борис Комаров. Несчастный случай
ПЕРВАЯ ИСТОРИЯ
(Рассказ таксиста)

— Э-э, мужики, плохо «Запорожцев» знаете, нельзя так, всякие бывают. Один стоит полгода, потом выскочит, глаза квадратные и пилит, дороги не чувствует, за ним пробка. В голове-то принцип: тише едешь — дальше будешь. Не знает, что первому накатят, расшибут зад и перед. Лето проездил — и в гараж, отдыхай до весны! А другой и таксиста поучит, знает дорогу: не шустрит, и не валенок. Батя рассказывал, всю жизнь на тачке.
Пошел он в аэропорт. Осень уже, нет-нет дождик брызнет. Будто плывет машина на мокром асфальте, не разгонишься… И с движком не лады, упало давление к нулю, хотел снимать — бригадир одно: «Поработай для плана». — Едет батя, думает о своем, а «Запорожец» возьми и нырни с кольцевой дороги. Обошел «Волгу» слева и топает дальше, перебирает колесами. Вода за ним пылью стоит, летит на стекло, и все бы ладно, черт с ней, водою, да обидно — кто обгоняет?! Не «Икарус», не «Жигуль», не «Москвич» в конце концов, а банка на колесах: уши оттопырил и качается впереди красным пятном.
— Что ты, отец, — подтрунивают пассажиры. — дозволяешь обгонять? Непорядок!
Батю учить — только портить, вскинулся за рулем и на газ! Жмет педаль, все забыл: и про движок неисправный, и про асфальт сырой — один раз живем! Пошел на обгон. Поравнялись, крыло в крыло идут. А там дедушка сидит, папиросу мусолит, глянул на такси, сделал что-то в своем агрегате и начал отрываться, уходит прямо на глазах.
Батя сильней педаль топит, догнал. Пассажиры кричат, хлопают по плечу:
— Молодец, так его! Вздумал с «Волгой» тягаться…
А у «Запорожца» или двигатель с другой машины, или вообще, реактивный: крутанул колесами пуще, и ушел вперед, на целый корпус. Отец еще на педаль, гнет туфлею, да где там!.. бесполезно! За спиной с ума сходят:
— Делай, батя! Не давай глумиться!
Тут под капотом и брякнуло. Потом еще, глухо вроде, тихонько, и тра-та-та-та!.. — понеслось. Душу рвет, все!.. Приехал, угробил движок. Будь неладны, «Запорожцы» эти!
Хорошо шатун не вылетел, не показал «братскую руку», тогда конец, объяснительными замучают в таксопарке. Высадил пассажиров на рощинском кольце, привязал веревку за рессору к другой тачке и в гараж, на «удавке». Во как!.. А мне говорит: «Не связывайся с имя, «тихоходами», ну их.
Какая беда ждет, не знаешь…»
Мне советы его — до лампочки, в техникуме учился. Чего на машину пойду? Диплом же дадут… Ты, батя, сам крутись, нам руководить, сидеть на собраниях-совещаниях, а того не знал: не зарплатой живут! Молодой был, глупый… Да ладно!.. О чем говорил-то? A-а, про «Запорожец». Дал он мне в армии прикурить, в семидесятых.
Я после технаря служить наладился… Как иначе? Это, брат, вроде проверки на мужские качества: кого в армию не брали, ревом ревел. Попробуй не заплачь, если любая девка больным считает, дефектным. Это сейчас: хочу служу — хочу нет. Идут по улице, придурки, похваляются: — «Я глухой»! Другой слепотой гордится. Чему радуются? Стыдиться бы, не ржать. Проедешь по городу, много желающих, а возить некого: молодняк, в башке опилки. А таксист тоже человек, и поговорить хочется: о жизни, о том — о сем, а с ними что? Знаний ноль, злости-хитрости на бригаду хватит… Сигарету цепляет, жмет зубами — не спрашивает, можно курить нет ли, зажигалкой шелк и дымит. Дыши с ним, наслаждайся. Ну их к черту… Я своего в училище определил, военное. Не хотел вначале, в институт настроился. Я в глаза: «Какой из тебя журналист? От бога дается талант этот, понимаешь? И желание великое надо! Где оно? От армии бежишь?.. Не дам! Мужика хочу видеть, не слюнтяя с папиросой. Будешь офицером — не будешь — другой вопрос, но человеком станешь, это верно! Себя защитишь и жену в обиду не дашь».
Осенью меня и забрали, хотели весной, да отсрочили, гуляй, Вася, набирай сил, рассекай город на машине. Я и рассекал. Механиком на полгода, кто возьмет? Да еще без опыта… Ничего, думаю, за годы службы крепче головой стану, намеханичаюсь.
Девятого декабря сунули в поезд. Холодно было, снежок шершавый от мороза, скрипел под ногами родни. Мать в слезах, отец курит, а я маюсь от своего… Гудит голова, с каждым дядькой па вечере попрощаться сумел: и о жизни беседовал, и стакан держал, а родня гуляет — будь здоров, до утра успокоиться не могли. Накидали денег шапку, по обычаю в дорогу и поехал служить.
Далеко ехать, на Восток. Шоколадки жуем, наберем ворох в вагон-ресторане и шуршим фольгой. Вроде почетную обязанность собрались исполнять, а жуем, как последний раз, страшновато. Да еще сержант, что крутился при начальстве, робости нагнал. Подвыпил втихаря от капитана и говорит:
— Повесился бы на вашем месте, чем служить. Высушат, как муху, а за что — не знаешь.
Ничего, думаю, парень крепкий, сибиряк, замучаются сушить. Вон ряшка у сержанта, от затылка щеки видны, а туда же… сидит, лапшу вешает. Не шибко исхудал за два года, проскочим и мы.
В части ждали нас, отвели в спортзал: «Отдыхайте на матах, пока баню согреют». — Шесть утра, а шумно: «деды» в зале крутятся, прибарахляются перед дембелем. Кому штаны на «салаге» понравятся, кому свитер поновее. А дембель здесь — любимое слово. И на заборе написано черным, коряво, во всю бетонную плиту: «Дембель неизбежен, как крах капитализма!» — Хорошо, думаю, коль неизбежен, и на меня приказ выйдет, прокричит «салага» с тумбочки, прогладит «парадку» на прощание, о себе задумается, о своем дембеле. Жизнь-то бежит, не остановишь…
Сижу на рюкзаке, озираюсь, батю вспомнил, как они там? Тоже поди не спят ночами…, вдруг голос знакомый. Оборачиваюсь, а рядом с сержантом нашим, другой стоит, повыше, спрашивает что-то. Пригляделся — ба! Серега Хабаров, вот так встреча! «Серега, — кричу. — ты ли?!» Хорошо его помню, учился в технаре, до третьего курса дошел, потом документы взял и свалил, работать собрался. Не убежит, мол, наука, надо жизнь посмотреть. Давно Серого не видел, служит оказывается. Силен, мужик…
И Серега обрадовался, жмет руку:
— Земляков, — кричит. — много, да все чужие! Нет знакомых-то… Как дела дома?
— Дома всегда хорошо, — отвечаю. — чего сделается Тюмени? Стоит, не качается. Как служба, расскажи?
— A-а, нормально. Комбата вожу, на «Уазике».
Поговорили о разном, помолчал Серега, повздыхал, потом спрашивает:
— Права есть, шоферские?
— Есть, — отвечаю. — учился в техникуме. А что?
— А то, — повеселел Серега. — в госпиталь ложусь, на днях, ноги замучили… Грибок привязался, хоть режь их, до того болят. Хочу тебя пристроить на машину, вместо себя. Сколько проваляюсь, не знаю, а тебе легче будет, главное начало прокантоваться. Комбат мужик хороший, приглянешься — и дальше поможет. А то замучают, суки, строевой да физподготовкой — не обрадуешься свету, сам знаю. Ну, будь здоров, побежал! — сунул мне руку и на выход.
Вот, думаю, хорошо, легче служба пойдет, с Серегой-то. Мoжeт и подсобит на первых порах. Тут ко мне «дед» подвалил, с меня ростом, но пошире будет:
— Дай-ка брюки вельветовые, к чему они здесь? Домой отсылать мороки больше, выкинешь в бане. — и сует взамен штаны спортивные, на, мол, походишь пока.
— Бери, — отвечаю. — коли нравятся, мне гражданки долго не видать…
Повели в баню, а в раздевалке… е-мое! Никогда наголо не стригся и под ружьем не стал бы, а тут… вроде добровольно. Корнает ефрейтор, делает полосы по башке. Все по уставу, привыкай. Великое дело, волосы. И как это армейские начальники раскусили, что пока ты с ними — ты Васька Смирнов или Колька Сидоров? Обличье имеешь, от других отличаешься, а остриги наголо — все! Себя теряешь… Рядовой Смирнов и не более, винтик от будильника. Тут уж сам в форму заскочишь, чтоб на отличку не быть, не блестеть головой, где рука не задержится и расческа не споткнется. Холодно, непривычно. Глянул в зеркало — испугался: вроде дотдомовца, гимнастерка и штаны топорщатся, сапоги колом стоят, пупырятся кирзой. Заревел бы от стыда, да жалеть некому, все такие… Крутят головами, охают, а кто не оделся, кальсоны разглядывают. Вот они какие, да еще разные бывают: летние и потолще, а зимой те и другие напяливают, вроде капусты.
…И пошла служба, понеслась, как чумная. Утром пал с двухъярусной кровати, выскочил в одной гимнастерке на промерзший плац и бегом по кругу. Дыхалку перехватывает, сердце рвется, все, думаю, не выдержу, сдохну, потом строевая: долбишь асфальт как дятел, рубишь каблуком — до Америки достаешь. Держитесь, гады, лучше наших ребят никто не долбит! И ладно бы это… тяжело, но терпимо — отработка подъема с полной выкладкой, пока спичка горит в руке сержанта, похуже. Невзрачный с виду, а злой, как черт. Его гоняли словно курву, теперь сам салаг манежит — очередь подошла. Запутаешься в портянках или снаряжении пехотном, где ремней-подсумков не сосчитать, все! — получай наряд.
Стою однажды, старшина подходит, здоровенный как светофор:
— Лови, салага, калорию! — и кусок сахару дает. — Что сказать надо дяде?
— Спасибо, дядя!.. — говорю, смех и злость берет, а что сделаешь? — служба такая, да и калории нужны, совсем отощал. Потом обед остается, на втором году: пообвыкнешь и гоняют меньше, а поначалу у всех так — жрать хочешь, как барбос, впритирку держат.
Так бы и сох, тосковал по гражданке, да вечером на поверке спрашивает прапорщик:
— Я! — отвечаю.
— Зайди к командиру роты!
Глянул старший лейтенант:
— Неплохой ты солдат, а что делать… Переходишь в хозяйственный взвод — приказ командира батальона.
Обрадовался, спасибо Сереге, не забыл!
Так и попал в хозвзвод, на «Уазик». Немного перекантуюсь, думаю, и то хорошо. Машина новая, чем не служба! Всегда в разъездах. Комбат мужик простой, хоть и подполковник. А может со мной только, видит, что стараюсь, чего ругать-то?
— Молодец, — говорит. — люблю, чтоб машина блестела. Ты рожу не мой, а аккумулятор протри, понял?
— Понял, — отвечаю. — товарищ подполковник, какой от рожи толк, в армии кто любуется? А аккумулятор движок крутит, он главнее.
И все бы ничего, верчу баранку допоздна, службы не вижу обыденной, да любил подполковник чудить. Часть наша километрах в десяти от города стояла. Окажемся вечером в городе, обязательно с друзьями поддаст. Крепко пил, но на ногах держался, это железно. Выедем из города, ближе к полуночи, комбат меня в сторону и за руль: «Отдыхай, Василий, устал поди?!» Тут и днем не разгонишься, не то, что ночью, а он прет, петляет сопками, как я по Тюмени. Меньше девяноста скорость не держит, будто кожей чувствует, где притормозить, пропустить скользкий участок, а где ударить по «газу». Я закрою глаза, тиснусь в сиденье и жду: вот завалимся, вот врежемся!..
Утром сказать хочу: «Зря, товарищ подполковник, за руль садитесь, не кончится добром…» — и опять боюсь: комбат с похмелья строгий, глянет косо — не до разговоров. Недели через полторы все но новой. Вот же напасть! И как чувствовал я: перепил комбат однажды, пропустил поворот и напрямую!.. Хорошо уклон не крутой, да елки помогли. Засадил «Уаз» меж ими: не туда — не сюда. Вылезли наружу и давай деревья рубить. А топор один, не разгонишься… Всю ночь рубили. Машины идут верхом, позвать бы на помощь, а комбат сопит, топором машет: «Сами, — говорит. — вылезем, разговоров меньше». Потом я достал из-под заднего сиденья ручную лебедку: один конец к дереву прицепил, другой за «Уазик», двигатель завел и наверх. Комбат лебедку крутит, тянет тросы — вылезли. Все, думаю, ну его к черту, не дам боль- ше руль, что хочешь делай, хоть с машины снимай башка дороже, не дам и все!
Вечер был торжественный в гарнизоне, день Советской Армии, едем из города, комбат свое:
— Лезь, Василий, на заднее сиденье, отдыхай!
Я посмотрел на него, вот же гадство, вздохнул, будь, думаю, что будет, видать судьба такая: долбить асфальт, да в наряды ходить — спать стоя. Как в холодную воду прыгнул:
— Нет, — говорю. — товарищ подполковник, не дам руля! Делайте, что хотите, а до части сам доеду!
Стиснул зубы, смотрю на дорогу. Страшно, до клетки последней, до жилочки холодом обдало, как же это: я, рядовой, командира батальона не слушаюсь?! А он кинул взгляд на меня, недовольно так, хмыкнул что-то и все, ничего не сказал. В часть приехали, дверкой долбанул, повернулся молча и ушел домой.
Ночью я не спал, мял матрац спиною, крутился с боку на бок, переживал, прощался с «Уазиком».
Утром приехал к штабу, сейчас выйдет зампотех, кому машину передать скажет или в парк пошлет, запереть, ее в боксе, пока водителя подберут. Комбату что, хозяин, все машины части его, обойдется пару дней и без этой. Восемь часов — никто не подходит, девять — никто, в десятом появляется комбат: «Давай-ка, брат Василий, на ремонтный завод поедем, до обеда успеть надо!» Про вчерашнее ничего, но за руль не садился больше, никогда.
Тут и Серега Хабаров приехал из госпиталя. Глянул на машину, двигатель проверил:
— Молодец, не хуже меня тачку держишь!
Комбат даже отпускать не хотел. Привык, мол, за три месяца: и шофер неплохой, и парень хороший. Оставил бы совсем, да как Хабарову в глаза смотреть? Вот командир какой был, душа человек! «Ничего, — говорит. — определю машину, не горюй! Сейчас кран помогай ремонтировать, срочно нужен, понял?»
Что не понять, думаю, и на том спасибо: три месяца жил как белый человек, словно на гражданке отработал. Лишь бы не в роту сейчас, не на старое место. Не любят тех, кто при штабе, да хозвзводе служит. Нарядов навешают: надо и не надо. Каждую пуговицу незастегнутую сосчитают, каждую нитку, торчащую из погона или петлицы заметят, а то сунет сержант тебе лапу за пояс и тягает ремень, крутит бляху, пробует: не слабо ли, не слишком ли вольно дышишь. Тяни, брат, туже, а то морда радостная — непорядок!
Кран сделали, недели за три, командир взвода спрашивает:
— Тебе комбат не родня?
— Нет, — говорю. — из Тюмени я, не местный.
Посмотрел на меня недоверчиво:
— Садись рядом! В город едем, машину получать.
Приехали, а там, чуть поодаль от железной дороги, за вокзалом, колонна «Зилов» стоит, новенькие самосвалы. Только, видать, с платформы сгрузили… Блестят зеленой краской, а рамы черные-черные, будто не просохли, глаза режут. Вот хорошо, теперь до конца службы работы хватит…
— Выбирай, говорит лейтенант. — какой возьмешь, на том и ездить, да не ошибись, не фуфло попалось чтобы, а добрая машина.
Взял я ведро, нашел колонку поблизости, стал заливать воду в первый «Зил». Начну, думаю, с него, кто знает, где счастье-то? Смотрю, радиатор бежит: ничего себе, новая машина! Льет струей с нижнего бачка… Я ко второму самосвалу. Воду залил: нормально — не бежит. Уровень масла проверил в движке — по метке. Стал заводить — не заводится. Гонял, гонял стартером бесполезно. Слил воду — пошел к последнему «Зилу».
Масло в норме, вода не бежит, с пол-оборота завелся, а половины ключей и домкрата нет: или на заводе в кабину не сунули, или украли дорогой. Не в Америке родился: притащил домкрат с первого самосвала (ключи брать не стал — их в своем парке хватает, подбирай — не ленись), вырулил из колонны.
— Вот, — говорю. — выбрал, самого зеленого.
Весь вечер в парке с ним возился, на ужин не ходил, некогда. Потерплю, думаю, молодой еще, зато каждую гайку ключом опробую, каждый болт подтяну, ведь на заводе не особо стараются: лишь бы за ворота пихнуть, да начальнику отрапортовать. Знаю, был на слесарной практике в сборочном цехе.
Лег спать, поздно уже, около двенадцати, и не могу уснуть. Стоит «Зилок» перед глазами, сколько не ворочайся, не выходит из головы. Стоит и поблескивает на солнце, ударит оно лучом по раме, а та аж играет!.. Хорошее дело — новую машину получать.
На другой день проверил смазку в мосту, в коробку передач глянул и за стремянки принялся, рессорные. Затянул ключом торцевым, аж спина трещала. А как иначе? Если мост «уведет» в дороге или рессоры разъедутся, тогда беда. Принес командир взвода два фонаря, как у милицейских машин мигалки, только желтые. «Крепи, — говорит. — на кабину, чтоб видели издалека, а вот сигнал дополнительный, воздушный, ставь тоже. Будешь ты, да три машины с другой части, бетон возить из города до стройки, сто километров в один конец. Кровь из носу, а уложись за полтора часа, иначе дашь себе работы: схватится бетон — не раздолбить, хоть кузов выкидывай… И не лихачь особо, не один на дороге!»
Легко сказать — за полтора часа, да еще на трассе, забитой машинами. Дорога неплохая, гравий, да асфальт, но петляет змеей, крутится меж сопками — не разгонишься. Возьму рулем резче, бетон качнется в кузове, а лоб в поту — страшно, слечу с дороги и туши свет! — угроблю себя и машину… Да и нельзя, чтоб качался бетон: расслоится, говорят, вода наверх выступит — опять нехорошо.
Шесть утра, в части «подъем» кричат, а я давно не сплю, завожу «Зил», лечу на бетонный завод. Норма — не меньше двух рейсов в день. Ухнется смесь в кузов, присядет машина под тяжестью, я наверх: тяну полог над бетоном, цепляю за крючки, проверяю еще раз — надежно ли укрыт и вперед! Где много встречных — мигалки включу, а если обгон затяжной еще и сигнал врубаю — поберегись! Машины по сторонам жмутся: лети, мол, думают, если жизнь не дорога,
А мне нравилась эта работа. Я свободный здесь, хоть немного, хоть дорогу только, но хозяин себе. Меньше сплю, ем на ходу, но нет надо мной никого, не стоит каждую минуту приказчик, понимаете? Не создан для жизни, где сначала выполни, потом обжалуй, коль что не нравится. Я работяга, некогда мне жаловаться, я сразу по-умному делать хочу. Вот и петляю по сопкам, лечу, будто угорелый, где прямее, а ежели опасно — ползу словно неживой, хитрая наука…
Недели через две осталось нас трое. У Сашки Татаева экзема началась, от нервов. Чешется, как собака, и сыпь по коже. Мы дальше гоняем. Еще через месяц парень с Омска, забыл, как зовут, ему служить оставалось совсем ничего — полгода, сорвался с сопки: разбил самосвал и сам покалечился, ногу сломал. Осталось нас двое… И главное — машин в помощь не давали, крутимся на пару, словно так и надо… А может, работали хорошо, пообвыклись, притерпелись к гонкам по змеистой дороге, вот и хватало наших самосвалов.
Так бы и возил бетон, ставил точки в календарике еще день прошел, меньше служить осталось, да сунуло «Запорожца» на дорогу. Испортил карьеру за три минуты, мать его так! Прав батя, не связывайся! А куда деваться, коль навстречу летит? Некуда…
Дали тогда командира нового, литеху. Старого повысили, на роту пошел, а этот только-только училище окончил, погоны лейтенантские не просохли, жизни не видел, а гонору, что у Гречко.
И говорит лейтенант:
— Я с вами строевой подготовкой займусь, будете асфальт долбить как миленькие, но это позже, не сейчас, а пока проверю, как работаете, ясно?! — и на меня показывает. — Завтра с тобой поеду, гляну, чем занимаешься.
Утром я рано из парка выскочил, до литехи еще, а подскочил грузиться вторым рейсом, стоит лейтенант у бетоносмесителей, меня дожидается. Не лень же думаю, в город переться, проверки устраивает… Сел он рядом, поехали. Я мигалки врубил и вперед, по сопкам. Обхожу машины сходу, кручусь на дороге как умею. Он мне раз по плечу:
— Что делаешь? Не лихачь, едь нормально!
— Не могу, — отвечаю. — товарищ лейтенант, бетон застынет, торопиться надо.
— А далеко еще? — спрашивает.
— Нет, — говорю, — рядом, час еще ехать.
Тут я «Запорожца» и увидел. Он катил посередке дороги навстречу. Шел под уклон не сворачивая, не жался, как другие машины, к бровке, будто ослеп. Хрен забил на мигалки…
Дал я по сигналу, бесполезно, будто не слышит, пьяный что-ли? Я правее — некуда, дорога узкая, все, думаю, не разминуться: или бок его бить или кувыркаться с дороги вниз.
— Что делать, товарищ лейтенант?! — кричу литехе, тот молчит, растерялся видать… Некогда больше советоваться, уходит время, крутанул я вправо, не до конца, чтобы свалиться, а послабже, хочется удержаться на дороге, жалко машину. Разминулись в миллиметре. И хорошо бы этим кончилось, да камешек попался под передок самосвалу, чуть махнуло вправо, а мне хватило. Цапанул воздух колесами и пошел с дороги вниз, валюсь промеж деревьев, только треск стоит от кустов. Закрыл глаза, съежился, хоть под руль залезай от страха, господи, неуж конец! Чувствую, как переворачивается «Зилок» по крутому склону, потом хлоп! — пал на колеса, прыгнул на месте и затих, только шуршание слышно, будто песок сыплется и капает что-то, тяжело и вязко. Приподнялся, верчу башкой — дела вроде, «Зил» стоит в наклонку, к дереву прижался. Ветки в разбитое окошко лезут, а шуршит и плюхается вязко бетон, что повылетал из кузова на кусты и кабину. Смотрю на литеху, а тот бледный, без сознанья видать, к дверке привалился спиной, рука вывернута и кость из порванного рукава торчит. Боже мой! Что делать-то?
Дверку толкнул — не открыть, кусты мешают. Уперся ногами, отжал. Влез на капот, огляделся: ничего себе улетел куда! Вон дорога где, а я тут, уцепил дерево кузовом и вишу… Полез на правую сторону: ждать нечего — надо литеху вытаскивать. Здоровый черт, я парень крепкий и то намучился: так ухватишь и на спину приладишь — все равно тяжело. Выбрался наконец, вот дорога-то, в метре, вдруг голоса, капитан милицейский тянется: «Давай руку, помогу!» Смотрю, «Москвич» с синими полосами на обочине стоит. Откуда гаишники взялись, чувствуют аварию что-ли?
Даже не спросили, как случилось… Ладно, думаю, начальству виднее. Остановили милиционеры какую-то «Волгу», лейтенанта уложили на заднее сиденье и в больницу. «Урала» тормознули, «Краз» еще шел, его прихватили, тросы кинули и «Зилок» в две тяги наверх. Я в кабине, руль держу, чтоб колеса не вывернуло, не поставило поперек. Выволокли. Цел самосвал, не мятый, стекло лишь разбито с моей стороны, и все. Кузов-то не простой, с козырьком. Он и спас кабину. Не зря варил его два выходных. Первый выходной «железо» готовил, размеры снимал, в другой приваривал листы до полночи. Хорошо получилось, красиво, как у «Татры».
— Ехать можешь до части? — капитан спрашивает.
— Чего не могу, — отвечаю. — ни одной царапины и машина цела.
— Ну, бывай здоров! — скрутили гаишники свои рулетки, записали в книжечку размеры дорожные и укатили в город.
А я сел в кабину, погонял двигатель на больших оборотах, чтоб прогреть да проверить для надежности, и тоже двинул в часть, доложить: как «Запорожец» на дорогу выскочил. Виноват — не виноват — не знаю, но ежу ясно: на дороге все хоть чуть, но виноватые. Летит дурак навстречу — прими меры, уступи! Не можешь — значит едешь слишком быстро или в другом прошляпил. Машину ремонтировать тебе — вот и думай!.. И права не взяли… вот они, в левом кармане.
Сначала ничего ехал, ходко, потом чувствую: не то со мной, тяжесть в голове, будто кирпич упал и лежит на затылке. Кручу головой, сбросить надо — не получается, хуже только. И тошнит, душно, рву воротник, задыхаюсь, а в глазах плывет. Пол дороги вижу, половину нет, остановиться бы… Рулем взял правее, к обочинке, еще бы надо, а не чую бровку, не дай бог опять свалюсь с дороги. Нащупал ключ зажигания, повернул, а ручку дверей не найду. Вот она, валюсь из кабины и не кирпич один, а десятки на голову валятся, так больно. Шок это был, потом сказали, от аварии.
Пал в траву рядом с машиной и вижу, кожей чувствую «Запорожца» того. Вот проскочил он, второй летит, много их. как пчелы жужжат, валятся на самосвал, карабкаются, давят гады и тряска началась. Нет «Запорожцев», темень только, да голос сверху: «Что с ним, пьяный поди?» — Глаза пытаюсь открыть, будто склеил кто… свет ослепил. Надо мной прапорщик незнакомый, не нашей части, трясет за погон. Встать хочу, пояснить, и опять валюсь, не держат ноги.
Лезет прапорщик мне в карман, тянет документы: права и военный билет, разворачивает корки: «Смирнов, говоришь, ну-ну… Что ж ты, Смирнов, натенькался? Нехорошо…» — и в папку кожаную прячет. Я сказать хочу, пояснить про «Запорожцев», вон их сколько, дикие они, и не могу: язык будто чужой. Вижу «Уазик» стоит рядом, а по зеленому кузову аршинными буквами: «ВАИ». Вот оно что — инспекция. Плывет опять в голове, ставит кто-то мой «Зил» на «попа», гнет деревья в лицо, руки тяну, отодвинуть бы, откинуть ветки и уже не деревья надо мной, а мужик гражданский и голос:
— Он самый, старшина, я же говорил!.. С дороги и слетел, ГАИ еще было трезвый он. Я стоял неподалеку, вытащат — нет, думаю, самосвал-то, потом колесо делать стал, а солдат поехал… От удара видать, с головой-то. На дождичке махом полегчает.
Отошел мужик в сторону, к синему «Жигулю», о чем-то с прапорщиком разговаривает. Я приподнялся, сижу на травке. Хорошо дождик-то пошел, меленький такой, освежает. Тру виски ладонями, вроде получше… Елки, мокрый совсем! Встал кое-как, присел на подножку «Зила», передохнуть бы…
— Живой?! — подошли ко мне.
— Живой, — говорю. — товарищ прапорщик. Что-то голова болит, прилег немножко.
— Ну-ну, — прапорщик окинул меня взглядом. — вижу, как прилег. Николай! — окликнул кого-то. Из «Уазика» вылез ефрейтор, водитель. — Знаешь эту машину?
— Так точно! — кивнул ефрейтор. — Бетон они возят мимо поста, кто их не знает.
— Ладно… документы отдам куда следует, разберемся, а ты отдохни, Смирнов, посиди немного… — крякнул многозначительно, сел в «Уазик» и ждут, на меня поглядывают, отойду — нет мозгами, смогу ли ехать?
Я посидел-посидел на подножке… что думаю, людей держать, ждут ведь… залез в кабину, завел двигатель и в часть, потихонько. Смотрю в зеркало: едут следом, потом пропали, поверили видать, что соображаю, доеду до части. Приехал в парк, ткнул машину в линейку, как положено, и больше не помню ничего. День, говорят, досыпал у дежурного на КТП и ночь еще. Вот тебе и «Запорожец»! Ни одной царапины, машина цела, а голова кругом, будто чокнулся…
Утром к сержанту, что, мол, делать, куда меня?
— Кто знает… — помялся тот. Подвигал пилотку, почесал затылок. — Иди-ка в парк, займись самосвалом, а я к зам- потеху, спрошу о тебе.
Я и занялся: вымыл наперво. Раньше некогда было, да и зачем? Трешь сегодня, завтра уляпаешь — хуже прежнего. Теперь время есть, мать его так!.. Поотбивал на днище и стенках кузова засохший бетон, раму выскоблил, хотел подкрасить да краски не нашел. Бампер выстучал, что загнул бульдозер на стройке. Прет, зараза, шары выкатил, пока в буфер не уперся. Я тогда кинул трос на гнутое место, к столбу пристегнул и вытянул бампер, не шибко, а так, чтоб в глаза не бросался. Теперь снял его и на асфальте отстукал. Закрепил, полюбовался, а сам о «Запорожце» думаю: «Вот же черт косолапый, дернуло выскочить. Испортил службу за здорово живешь. Кому я нужен без прав? И литеху испортил — угробил. За него посадить могут, запросто, командир все-таки, нарочно, мол».
…Самосвал отдали другому: только призвали парнишку, но ничего, исполнительный. Мусор возит, от столовой, заросли по уши. А мигалки сняли, зампотех велел. На стройке, говорит, узел сделали, смесительный, не нужна машина с нашей части. Я на подхвате, неделя уже, а с правами неясно. Во вторник на хлебовозку «поставили»: заменить сцепление, да коробку передач глянуть, гудит на ходу. Только снял коробку, бежит шофер зампотеха:
— Собирайся быстрей, майор послал! Да вымой рожу-то, в город едем, на разбор аварии!
Сижу я в майорском «Уазе» на заднем сиденье: тоска зеленая… Что будет?! Майор молчит. Да и кто он мне, отец что- ли, разговаривать, своим голова забита. Мужик неплохой, зря не скажешь, сейчас меня оттянут, потом его. Плохо, мол, воспитываешь кадры, так и разэтак! Выговоряку тебе, а Смирнова судить, угробил командира. Долго мне литеха икаться будет, ох, долго…
Подъехали к военному училищу, был здесь раньше, с комбатом. Жмет курсант на кнопку, пропускает машину в воротa. Смотри, где кнопка, на столбе, не в дежурке. Не замечал раньше. Это видать, чтоб не спали на службе, а торчали на улице, для бдительности. Пятачок у клуба курсантами забит, собрание будет, раз толкутся. Мастера они заседать, речи вести, как солдата гонять, да три шкуры с него драть. Ушел майор в клуб.
— Что, — опрашиваю шофера. — будет мне?
— Кто его знает… — жмет тот плечами. — Солдату, кроме службы, что хуже бывает? Зампотеха жалко… В загранку хотел, теперь фиг его отправят! Дома сиди, скажут, ставь примочки литехе.
Дал я хлопот себе и людям. Курю и не чувствую, будто не «Памир» это, а «Мальборо» какое, нету крепости.
— Пошли, — майор появился, — да говори, как положено, не путайся!
Плетусь в зал, а там курсантов, все ряды заняты. Сел майор в первый ряд, я по соседству, ждем.
Карта в глубине сцены висит, всего мира. Посреди стол продолговатый, рядом трибуна с гербом. Поднимаются на сцену два подполковника, один с папкой и указкой в руке, другой налегке, за ними старичок седенький, на сером пиджаке ордена, в руках коробка.
Прошли к столу, расположились, подполковник с указкой подождал пока в зале успокоятся и говорит:
— Вот, товарищи, дело какое. Военная автоинспекция проводила сегодня в клубе разбор дорожных происшествий. А одно дело отложили до начала наших занятий, для торжественности так сказать… Алексей Михайлович попросил, — и рукой на старичка показывает. — работник горвоенкомата. Хочет, чтоб знали вы, какие солдаты в армии служат. Говорите, товарищ подполковник!
Встал тут второй подполковник и спрашивает:
— Здесь Смирнов-то?.. Поднимись сюда!
Толкнул меня локтем майор, иди, мол, я вскочил, громыхнул захлопнувшимся сиденьем. Иду к сцене, ноги чужие: больной, не больной, а вроде парализованного, тыкаюсь в ступеньки лестнички, метр ее высота, но будто гора какая, не упасть бы, позору будет! Вскарабкался, встал у стола.
— Рядовой Смирнов, товарищи, — продолжает подполковник. — бетон возил на стройку на самосвале, а дороги наши, сами знаете, не из легких. Опытный водитель и то растеряется… Смирнов, солдат первогодок, не растерялся, честь ему и хвала! Тихо, товарищи!.. Не прими он меры, не уступи «Запорожцу» с неисправными тормозами, неясно, что бы случилось и кто остался жив в тот тяжелый день. Получи Смирнов водительское удостоверение и служи с честью дальше! — протягивает мне права в знакомой рыжей обложке и к старичку. — А сейчас Алексей Михайлович, водитель того «Запорожца» вручит Василию Смирнову подарок, от всей семьи!
Поднялся старичок, картонку в руки, и, прихрамывая, ко мне:
— Спасибо, сынок, счастливый батько, коль вырастил такого. — сует коробку мне, а руки дрожат, синие, с прожилками. — «Спидола» это, слушай в дороге, вспоминай старика… И прости, коли сможешь, растерялся… много годов, а не бывало — без тормозов с горы ехать. Прости уж… — отвернулся он, хотел сказать еще, да махнул рукой и пошел со сцены.
И я смешался, все ожидал: прав лишат — самое лучшее, а тут… Удостоверение в одной руке, коробка в другой, «Служу Советскому Союзу» кричать бы, а не могу, спасибо только вертится и горло давит…
…Едем в часть, переживаю — как повернулось-то. А старик молодец… Отказали тормоза, с кем не бывает, схитрил бы — не видел аварии! Нет же — нашел гаишников, сказал про самосвал, и здесь еще, с подарком… Ну и дед!
Майор «Спидолу» рассматривает, включил «Маяк» — чисто работает, умели делать, потом к шоферу своему:
— Так служить надо, понял? А у тебя все одно — двигатель виноват. Дело, брат, не в «бабине», а в водителе…
Хороший приемник, лет пятнадцать прошло, а все играет, кину в такси, меж сиденьями и слушаю, деда вспоминаю.
А самосвал жалко, плечами чувствовал машину, как влитая. Дали автобус, зиму проездил — не могу привыкнуть, не родня. И не привык бы, коль не случай. К весне уже, иду в город, за офицерами, время в обрез, а с перекрестка «Жигуленок» вылетает и «режет» мне дорогу, гонит на бровку. Чего наглеет? — думаю, беру правее, все! Некуда уступать — торможу, а из машины четверо!.. Вот так переплет…
Но это другая история, круче первой, потом расскажу.